Лишь только лодка отчалила, плывшие в ней услышали раздавшееся с берега пение женщин.

Акка с хором своих подруг, пастушек, пела обещанную прощальную песнь ее деду, выбранное им самим сказание про царя Латина, имевшего прекрасную дочь Лавинию, за которую спорили два жениха.

Так пела Акка, бряцая на лире, и хор пастушек подхватывал строфы припевом:

Долго раздавались звонкие голоса провожающих девушек с перебиранием струн лиры, пока они не заметили, что значительно отстали от уплывшей лодки.

Женщинам было совершенно запрещено ходить на могильный остров. Из мужчин теперь туда перебрались вброд и вплавь по неширокой обмелевшей реке лишь самые знатные, предоставив простому народу и женщинам справлять погребальную тризну царя на берегах Альбунея, как хотят вскладчину, угощаясь захваченной с собою провизией.

Сыновья привезли на остров и высадили несчастного закутанного Проку с плотно завязанными глазами.

Он сильно дрожал от овладевшего им панического страха; его пугала мысль, что остров на Альбунее – страшное место, обитель почитаемых мертвецов.

Туда никто никогда не ходил без надобности, – это было заповедное место, – потому что ужасная кара грозила от народа за нарушение покоя умерших царей и вождей, удостоенных особой чести быть посаженными в могильные срубы священной земли этого острова.

Туда не чаще, как через долгие периоды времени, собирались знатные мужчины Лациума, когда привозили хоронить уважаемого человека, преимущественно из царей, которых, однако, тоже не всех удостаивали введения в обитель избранников, на священный остров, а теперь это случилось после столь долгого промежутка, что никто из еще живущих не проникал в тамошние заповедные дебри.

Прока, которого считали даже дряхлым, тоже никогда не бывал на могильном острове, потому что его отец, дяди, братья не имели царского сана; их схоронили попросту всех под полом дома альбунейской усадьбы, справили тризну в самом поселке.

Весь этот довольно большой остров зарос диким лесом, где плохо созревали в сплошной тени и вечной сырости кислые, невкусные ягоды шиповника, шелковицы, груши, сливы, оливки, виноград.

Козы и зайцы, больше сотни лет не тревожимые людьми, во множестве расплодились там среди огромных камней, торчавших из неровной почвы, из которых многие помещены там искусственно руками людей, как могильные памятники. Кое-где огромные курганы навалены над срубами подземных хижин, куда помещали знатных престарелых особ, иногда еще живыми, в сидячем положении на их тронах, – деревянных или каменных седалищах, – служивших им всю жизнь у домашнего очага или в совете старшин, как священная мебель, утварь их сана жрецов или царей.

Такое же помещение было недавно приготовлено в недрах земли и теперь ожидало Проку.

На том берегу острова, где местность была ровнее, потому что меньше находилось могил, латины расчистили поляну для жертвоприношения и пира тризны, посреди ее навалили костры для священнодействий и стряпни, а окраины устлали овчинами с ворохами сена, хвороста, обрубков бревен и т.п. для сиденья и лежанья участников тризны.

Для Проки устроили высокое седалище из кипарисовых бревен и ветвей, пока еще ничем не покрытых.

Кипарис тогда уже начинал приобретать, присвоенное ему впоследствии символическое значение погребального растения, и эти седалища из тонких бревен намекали на первообраз костров для покойников.

Остальной остров не тронут готовившими могилу и тризну, оставлен, как был в совершенно диком запущении; туда никто из них не осмелился заглянуть; ужас парализовал всякое любопытство; туда ходили только жрец Мунаций с сыновьями Проки, чтоб выбрать место для нового склепа, и водили с собою рабочих по тропинке к избранному пункту.

Даже соседи латинов – сабины, рутулы и др. дикари не причаливали к альбунейскому острову; не уважая героев Лациума, они боялись их, считая, как и латины, могильник царством ужаса, так что никакое обилие дичи не могло привлечь туда охотников и никакая рыба не приманивала к берегам этой пустыни с неводом. Они опасались, что, пожалуй, мертвец, застреленный в образе дикого козла, закричит человеческим голосом, перекувырнется через голову, приобретая силу неодолимую, забодает, поднимет на рога охотников и забросит сквозь землю в свою могилу, где будет долго жевать огромными зубами, медленно высасывая кровь, а пойманный в сети в виде рыбы – утопит вместе с неводом и лодкой всех рыбаков и утащит тоже в свою могилу для такого же мучительного лакомства их мясом и кровью.

Верование, что мертвецы превращались в людоедов – кровососов, присуще почти всем дикарям; эта идея приводится в Одиссее и Энеиде, и у Овидия, собравшего почти все народные поверья, дошедшие к римлянам от диких времен царя Проки.

Никто не знал, под какими камнями или курганами на альбунейском острове покоились цари и вожди Лациума, о которых гласило преданье: Эвандр, Сатурн, утонувший Тиберин, Латин, несколько человек с одинаковыми именами Асканиев, Энеев, Сильвиев, Агриппа и его сын Ромул, убитый грозою.

Родственник и предместник Проки, царь Авентин, не удостоен причисления к сонму героев, сведен в землю на отдельном прибрежном холме, который с тех пор получил его имя.

Это именно было причиной, отчего Прока во всю свою долгую жизнь не побывал на альбунейском острове, не видел знаменитого могильника.

Причалив к острову, сыновья высадили Проку и привели на средину расчищенной поляны, к пылающим кострам, подле которых уже стояли отправленные туда заранее люди и назначенные к закланию ягнята и козлята черной масти; там же на земле стояли корзины с черными бобами, а на сковородах жарились сардинки, проткнутые и нанизанные на медную проволоку в виде длинных связок.

Жрец Мунаций сыпал обильно муку и соль на сковороды, бормоча глухим голосом таинственные формулы и заклинанья, склоняясь всею своею фигурой низко к земле, простирая руки то к ней, то вдаль к лесу, где находятся могилы.

Он звал души мертвецов на жертвоприношение, просил отведать предлагаемого им угощения и принять к себе приведенного Проку милостиво, любезно, причем исчислял все его достоинства, все добрые дела, совершенные в течение его жизни.

Собравшиеся на моление избранные участники погребальной тризны царя, которых тут было не меньше целой сотни, все опускались за жрецом к земле, простирали руки, куда простирал он, подражая всем его движениям, и многие бормотали за ним, повторяя шепотом его воззвания.

Чем неизвестнее, таинственнее, страшнее было божество, тем охотнее, усерднее молились ему эти простодушные дикари Лациума.

Ягнят и козлят закололи, сняли с них шкурки; кровь вылили частью на жертвенный костер, частью в посуду для составления священного напитка; мясо изжарили для пира.

Сыновья сняли с Проки бывшую на нем сорочку, разрезав ее ножом сзади и спереди по всей длине; жрец бросил ее в огонь, а Проку облек в черные шкурки, снятые с жертвенных животных; сыновья немедленно сшили это на его плечах и боках, чтоб держалось, при опояске из ремней, выкроенных тут же из жертвенных шкурок.

Быстро ссучив толстые нити из отрезанной им шерсти этих животных, Амулий, по совету своих знахарей, перевязал каждую руку и ногу отца, опутал ему все пальцы с шепотом заученных им заклинаний его души.

Кончив жертвоприношение, Проку взвели и усадили на черные жертвенные шкуры, которыми покрыли его седалище из кипарисовых бревен и ветвей. Там обреченный смерти старик должен был просидеть до утренней зари, закутанный в холст, с тугою повязкой на глазах.

Ему не дали есть ничего из наготовленных яств его тризны, а принесли и поставили на его колена то, чего он никогда не ел, потому что этого не употребляли в пищу жители Лациума, как посвященное царству смерти, – черные бобы и сардинки в деревянной чашке, перемешанные с мукою и солью.

Остальной запас этой смеси Мунаций с Нумитором и Амулием отправились раскладывать по видневшимся среди леса могильным курганам и камням, шепотом призывая тени погребенных, причем Нумитор упрашивал их не мучить его отца в склепе, когда он туда сойдет, не мучить его и в том случае, если ему удастся его вывести живым из могилы, спасти от насильственной смерти. Амулий, напротив, умолял тени не пускать отсюда дух его отца в мир живых по ночам, удерживать и покоить, как они сами тут витают и покоятся мирно.

Мертвецы альбунейского острова, по-видимому, благосклонно приняли жертвенное угощение, так как во множестве слетелись в виде птиц есть принесенное; особенно быстро рыба исчезла под клювами ворон, образ которых, латинам верилось, приняли души самых смелых вождей.