Виргиний долго мечтал у забора виллы, перебирая в памяти все события последних трех лет своей жизни, по римской пословице «ab ovo uague ad mala» – «с яиц до миндаля» – чем у римлян запросто начинался и кончался обед, т. е. с самого начала и до конца, подробно взвешивая все pro et contra (за и против) возможности или невозможности вылезти из тисков своей жизни, пока его грезам не положили конец раздавшиеся по дороге шаги сельского пешехода со стукотнёю деревянных сандалий об каменистую почву, искусственно устроенную среди повсеместного болота.

Молодой человек взглянул на идущего к нему поселянина и не удивился: жители Лациума, даже из далеких местностей, часто проходили и проезжали тут в Рим по базарным дням для продажи ручных произведений и растительных продуктов, или возвращаясь оттуда домой; особенно часто предпочитал дорогу мимо усадьбы Руфа этот человек: маленький, юркий, хромоногий из раненых в прежней войне, он был там известен всей молодежи.

– А! Ловкач! – приветствовал его Виргиний.

Прихрамывающий инвалид был зажиточный лодочник с Неморенского озера, поселянин не старше 30-ти лет от рода; не годившийся в войско, этот отставной рядовой сделался перевозчиком не столько от нужды, как по охоте ко всему, что давало такое занятие.

Тит-лодочник славился искусством биться на секирах; это когда-то сблизило его с Виргинием и с недавно пропавшим Арпином, сыном Скавра, но помимо этого Тит сближался с патрицианской молодежью в качестве горного проводника, перевозчика, интересного рассказчика.

Он был незаменим для желавших ловить рыбу или охотиться в округе Немуса, а также умел и брался улаживать всякие делишки амурного и др. сорта, где требовалось скрывание от старших.

Он был неподражаемым игроком-фокусником в мяч, дрессировщиком собак, и объезжал строптивых лошадей.

Его податливости, уступчивости, услужливости, казалось, нет пределов; он никогда не забывался, не позволял себе ни фамильярности, ни хвастовства с высшими по положению, терпеливо перенося от них брань и всякое унижение.

Заносчивый гордец-бахвал с деревенскими, Тит среди знати превращался из цепного пса в ласковую собачку, как бы считая всех аристократов полубогами. Он им льстил и врал, как только мог, будто, по его мнению, одни они на всей земле живут настоящей жизнью, лишь римские законы справедливы и мудры, как свет солнца, а все другие народы мира, не исключая даже греков, бедственно влачат существованье в зловонной духоте и нечистоплотности дикарей, в дурацком невежестве, и зверском тиранстве.

Виргиний ненавидел Тита, но в настоящее время был рад его прибытию, потому что нуждался в нем, как в знавшем тайну его любви.

– Ну, – заговорил он, когда тот приблизился, – что ты сегодня какой раскислый?

– О, Децим Виргиний! – воскликнул Ловкач, подняв взор, – я несчастнейший человек под солнышком!..

– Чем, озерная рыба? Разве боишься, что опять этруски набег сделают, все твои неводы порвут, лодки потопят? Боишься, что в твоих сажалках рыба подохнет или в ульях мед прокиснет? Продажная душа! Тебе больше и горевать-то не о чем.

– О, господин!

– Что, слезливая баба?

– Как же мне не плакать? Полюбил я Диркею, отнял ее у меня Марк Вулкаций; полюбил Амальтею, твоя милость изволил приманить ее.

– Тьфу! Разве ты можешь кого-нибудь любить, Тит? Я и говорить-то с тобою не стал бы, да только ты мне нынче нужен.

Подняв скрытую насмешку, Виргиний выпрямился; щеки его вспыхнули; глаза жадно впились в лодочника; он подал ему горсть серебряных монет, говоря:

– Скажи Амальтее, Гефест Хромоногий, чтобы она вечером вышла ко мне, куда сочтет удобнее. Около полуденного времени принеси мне ее ответ.

К его удивлению, Тит не взял денег, отстранил руку подающего, отвечая как-то странно, дрожащим голосом, по тону которого человек, более проницательный, понял бы, что случилось что-то неладное.

– Сегодня Амальтея никуда не выйдет, к тебе, господин, и я советую тебе, кончив дела, вернуться в Рим. Сам знаешь, наступили Консуалии; нынче понесут жертву в болото.

– Кого отдал Турн?

– Не знаю, господин... интересно это мне... говорили, чужого, пленника из приведенных этрусков. Искренно советую тебе, господин, нынче же вернуться в Рим или, по крайней мере, просидеть дома, если нельзя уехать, не кончив дел. Сам знаешь, можно получить неприятности от пьяных Турновых рабов.

– Да... конечно... Грецин пьет.

– И Прима видели недавно пьяным. Я, сам знаешь, господин, не здешний; я с Немуса; я не могу всего разведать, но уверен, что Амальтея сегодня ни за что не придет. Сам знаешь, она дочь управляющего... Ей почти на каждом празднике дают какое-нибудь видное занятие при жертвенных обрядах... То она зашивает жертву, то возлагает первый венок, то закрывает... то... сам знаешь, ей некогда нынче.

Странно заморгав бегающими, смущенными глазами, Тит Ловкач с утрированною вежливостью отвесил низкий поклон незнающему горькой правды юноше и ушел от него торопливым шагом.