Выступление из Дольнего Дубника

Весь день 3 ноября в Дольнем Дубнике царило особенно оживленное движение; весь день тянулись из-под Плевны по шоссе войска, направляясь к Горному Дубнику, к Телишу, и далее; на место их двигались под Плевну новые части на смену гвардии, покидавшей свои позиции у Плевны. Высоко нагруженные фуры стояли у полуразрушенных домиков Дольнего Дубника, и около фур суетилась и бегала прислуга, стараясь засунуть лишний узелок, лишний ящичек в переполненный и без того фургон. Штабу приказано было выступать 4-го рано утром, чуть забрезжит свет; куда именно, зачем – еще пока неизвестно, но судя по тому, что отправлены вперед казаки для отвода помещений штабу в Радомирцах на 4 ноября, а в Яблоницах на 5-е, позволяется заключить, что передвигаемся мы на юг к Балканам.

В ночь с 4-го на 5-е наше выступление едва не было задержано телеграммой, полученной генералом Гурко от генерала Скобелева о том, что по достоверным сведениям турки намерены сделать усиленную вылазку из Плевны на позиции генерала Скобелева. В три часа ночи пушечные выстрелы, треск ружейной стрельбы, раздавшиеся в стороне позиций Скобелева, явились в подтверждение только что полученной телеграммы и заставили генерала Гурко, его ординарцев и штабных вскочить со своих постелей и выбежать на улицу. Генерал Гурко отправил ординарца к Горнему Дубнику и Телишу с тем, чтобы задержать на всякий случай до утра движение выступивших уже в поход гвардейских частей, и сам, готовый сесть на коня, стал дожидаться новых известий от генерала Скобелева. Ночь была светлая, лунная, но очень холодная, с северным ветром, доносившим до нас ярко знакомые звуки непрерывного треска ружейной пальбы и отдельных глухих ударов орудий. Огонь был частый и сильный и заставлял предполагать о серьезном столкновении: «Уж не сам ли Осман-паша прорывается из Плевны?». Но часа через два перестрелка стала стихать и к 5 часам утра умолкла вовсе: то была, вероятно, одна из часто повторявшихся в последнее время вылазок турецких на позиции, занятые генералом Скобелевым. Мы поспешили вернуться к своим постелям, доспать немногие остающиеся до выступления часы и согреться, снова зарывшись в солому от ночного холода. Ужасно, когда думаешь о раненых и умирающих в такую холодную ночь где-нибудь в открытом поле или в земляной канавке, вырытой для самообороны!

Благодаря ночной тревоге генерал Гурко отложил выступление из Дольнего Дубника на 4 часа позднее, и мы покинули селение только в десять часов утра 4 ноября, следуя за генералом по шоссе к Горнему Дубнику и Телишу в Радомирцы, где должны были заночевать в тот день. Кстати, на прощание с Дольним Дубником мне припомнилась любопытная сцена свидания генерала Гурко с генералом Скобелевым под Плевной, имевшая место в редуте Мирковича на Волынской горе, с неделю или полторы тому назад. Личная храбрость и отвага обоих генералов не подлежат ни для кого сомнению, а презрение к опасности Скобелева вошло даже в поговорку, но тут в редуте Мирковича обоим генералам вместе пришлось состязаться друг перед другом в отваге или выдержать дуэль храбрости. Условившись свидеться между собой для переговоров о выборе места для возведения новых укреплений на позициях под Плевной, генералы Гурко и Скобелев назначили местом свидания для себя редут Мирковича и съехались там на днях, каждый в сопровождении своих ординарцев, начальников вверенных им частей и прочих, так что небольшой редут наполнился многочисленной свитой обоих генералов. Этот редут расположен от ближайшего турецкого укрепления на расстоянии каких-нибудь 800–1000 сажен, и турки до того пристрелялись к нему из своих орудий, что без промаха направляют свои снаряды в самую средину редута. В обыкновенное время турки редко стреляют в наши укрепления и первые не открывают никогда огня из орудий, а только изредка отвечают на наши выстрелы. На этот раз турки по обыкновению разгуливали по своим укреплениям, иные работали с лопатами в руках, другие сидели кучками на насыпи; турецкий офицер внутри укрепления разъезжал верхом на белой лошади. Гурко, разговаривая со Скобелевым и видя это sans gêne турок в таком близком расстоянии от нашего редута, обратился к батарейному командиру с приказанием: «Дать по ним залп из двух орудий!». Залп был дан, и турки мгновенно попрятались за насыпью, но через минуту снова появились с лопатами на поверхности укрепления, снова выползла кучка любопытных и офицер на белой лошади. «Дать по ним еще залп шрапнелью!» – скомандовал генерал Гурко и обратился с прерванной речью к Скобелеву. Турки от второго залпа скрылись вовсе и не показывались больше на поверхности укрепления. Но вот на их стороне показался белый дымок. «Ложись!» – раздался крик дежурного фейерверкера, и все, что было в редуте, кинулось на землю; остались на ногах только Гурко и Скобелев в позах разговаривающих между собой людей. Турецкая граната, с воем, шипом и свистом разрывая воздух, влетела в редут и зарылась в землю по самой средине редута; офицер-артиллерист бросился к месту упавшего снаряда, разрыл землю, вынул еще горячую от полета, но не разорвавшуюся гранату и положил ее на землю перед генералами. Через минуту раздался новый крик «ложись!», и новая граната ворвалась в редут и зарылась рядом с первой. Гурко и Скобелев вошли на барбет и продолжали при второй гранате, так же стоя, разговаривать и сохранять хладнокровный вид друг перед другом. Турки, если отвечают на наши выстрелы, то выпускают обыкновенно одним выстрелом более того, чем пущено в них; поэтому надо было ожидать прибытия третьей гранаты, которая при новом крике «ложись!» не замедлила удариться в землю шагах в пяти от беседовавших и как раз впереди их. По счастью, этот вновь прибывший снаряд не лопнул; в противном случае обоих генералов не было бы в живых, так как осколки лопнувшего снаряда летят вперед по силе инерции и неминуемо должны были бы задеть Гурко и Скобелева. При этой третьей гранате оба генерала были бледны, но ни в чем не изменили себе, сохраняя прежнюю позу и не прерывая беседы как будто ни в чем не бывало.

Но возвращаюсь к прерванному рассказу. Мы едем за генералом Гурко по Софийскому шоссе на юг и внутренне радуемся, что покинули наконец Дольний Дубник, начинавший порядком надоедать монотонностью жизни и бесконечным выжиданием той минуты, когда Осман-паша вздумает положить оружие или с оружием в руках пробиваться на волю. Мы двигаемся вдоль шоссе по волнистой местности, с каждым часом пути становящейся более волнистой и пересеченной. Возвышенности постепенно делаются круче, сосредоточеннее, с острыми гребнями наверху: лощины суживаются, и в их глубине ручейки и реки стремятся быстрее по каменистому ложу, а вдали, сквозь сизый туман, виднеются первые темные массы гор. В Радомирцах мы находимся уже у подошвы Балкан. Пришли мы в Радомирцы к самому вечеру, когда в темноте не приходится разбирать, где и как устроиться поудобнее на ночь. Располагаемся в чистеньких домиках помаков на сквозном ветру, ибо окна разбиты, дверей в домах нет. С рассветом на другой день двигаемся далее. Красиво расположенные селения на откосах гор и в глубине долин стоят пустые, покинутые их обитателями – помаками. Помаки – это болгары, издавна принявшие мусульманство в видах лучшего обеспечения своей собственности от корыстолюбия турецких беков; переменив веру в интересах собственности, помаки стали злейшими врагами своих единоплеменников болгар-христиан и крепкими друзьями турок. В настоящую минуту они вместе с турками ушли вслед за отступившим в Орхание турецким войском, ушли из боязни русских и наказания за многие совершенные над болгарами жестокости. Отступление Шефкет-паши по шоссе было, вероятно, весьма поспешное, так как турки в селениях по дороге не успели уничтожить запасов сена, ячменя и овса, так что в селениях Луковцы, Петровены, Бласничево находится достаточное количество фуража для лошадей. Надо думать поэтому, что Шефкет-паша рассчитывал на немедленное наступление на него русских войск после дел под Горним Дубником и Телишем, почему и счел за лучшее быстро отступить для занятия более укрепленных позиций близ Орхание и в Этрополе у перевалов через Балканы.

Выступив вчера из Радомирцев, мы вплоть до Яблониц тянемся длинной вереницей по широкому шоссе, обгоняя колонны пехоты, артиллерийские парки, сторонящиеся, чтобы дать дорогу генералу и его свите, то и дело раздаются звуки барабана, дающие знать растянувшейся колонне войск о том, что приближается начальство: командуют «смирно!». Генерал Гурко выкрикивает: «Здорово, семеновцы!», «Здорово, преображенцы!», «Здорово, артиллерия!». «Посторонись!» – раздается в одной стороне. «Штык прими, ротозей!» – слышится в другой. «Раздайтесь, эй!» – слышится еще где-то. По извилистой дороге, то поднимающейся в гору, то огибающей ее, виднеются в разнообразных группах войска, или двигающиеся, или отдыхающие на биваке в сторонке среди красивой обстановки гор; что ни шаг, то новый вид и новый богатый сюжет для Василия Верещагина, находящегося вместе с нами в свите генерала Гурко. Кроме Верещагина, занятого исключительно наблюдениями для будущих работ, в свите Гурко находятся еще корреспондент «Нового времени» г. Иванов и корреспондент «Дейли Ньюс» Макгахан (Mac Gahan), успевший залечить в Букуреште свою расшибленную ногу и получить на днях из Главной квартиры разрешение следовать за генералом Гурко.

Сегодня мы остановились в селении Яблоницы, и как долго простоим здесь, еще неизвестно.

 

На Балканах

Сегодня третий день, как мы стоим в Яблоницах, в 14 или 15 верстах от неприятеля, занявшего позиции в горах близ перевалов через Балканы. Ближайшая к нам позиция турок находится у селения Правицы (Правца), на узле двух дорог, ведущих в Софию сквозь хребет гор; это передовая позиция турок, оберегающая подъем на Балканы по сю сторону хребта. У Правицы дорога на перевал раздваивается, и одна ветвь идет через Орхание, другая через Этрополь, местечки, расположенные близ перевалов и укрепленные турками. Наконец, в селении Златица, на спуске по ту стороны Балкан, собраны турками значительные силы, род резерва для турецких войск, оберегающих горный хребет в Орхание, Этрополе и Правицах. Какая численность этих войск, заключить с достоверностью трудно из сбивчивых показаний беглых из-за Балкан болгар. Если судить приблизительно, то все данные вращаются около цифр трех-четырех батальонов в Правицах, 12 или 15 батальонов в Этрополе, 6–8 в Орхание, при орудиях в каждой из названных укрепленных позиций. Но при этом остается неизвестным, какие это батальоны, полного или неполного состава, в 600 или 800 человек и из какого рода войска они составлены, из низама или мустахфиза. Рассказывают, что оба рода войска встречаются там перемешанными друг с другом наполовину; к тому же защита Балкан устроена самой природой, и дикий характер горного хребта является на помощь численному составу войска. Неприступность турецких позиций облегчает защиту их незначительными силами против превосходного числом неприятеля. С наших аванпостов открывается вид на эти темные массы гор, занятые турками, спрятанными в извилистых кручах, на гребнях вершин и в лесах, покрывающих и склоны, и вершины. Наши аванпосты расположены верстах в 10 от Яблониц, вдоль ручья, пересекающего Софийское шоссе у селения Осиково; состоят они из казаков-кубанцев, кучками в пять человек разбросанных вдоль ручья по возвышенностям. Пять маленьких невзрачных лошадей стоят кружком около вороха сена; тут же в сторонке горит небольшой огонь, на котором кубанцы варят себе суп из капусты с сухарями; ружья поставлены в козлах наготове, но неприятеля, по словам кубанцев, не видать вовсе, он не выходит из своих нор, разве только изредка покажутся на какой-нибудь из вершин несколько всадников, поглядят кругом и уезжают снова в лесистые кручи. Цепь турок от наших аванпостов расположена верстах в пяти или шести, близ укреплений Правицы, и турки, по-видимому, довольствуются тем, что сидят спокойно в своих укреплениях, избегая даже аванпостной перестрелки. Селение Осиково лежит по ту сторону ручья, в полуверсте от нашей цепи. Красивые, чистенькие домики стоят пустые, окна и двери выбиты; тишина царит в селении – не видать ни одной души нигде кругом; какая-то мертвая тишина и в окружающих горах, покрытых наверху снегом, блестящим на солнце. Пробежит по опустелой улице селения отощалая собака, жалобно завоет на минуту; две-три сороки перелетят с одной крыши на другую, и снова все мертво и тихо. Вороны иногда покружатся над деревней: уж не чуют ли они близкой добычи? Ввиду неприятеля, вопрос о столкновении с ним первый приходит на ум: когда и где произойдет оно? Тут ли Осиковым у Правицы, и затем в Этрополе и Орхание или снова, по примеру первого перехода через Балканы нынешним летом, мы будем искать обхода неприступных позиций турок в горах? Все эти вопросы составляют у нас тайну генерала Гурко да его начальника штаба генерала Нагловского, но, судя по тому, что едва пришли мы в Яблоницы, как скрылся внезапно, куда – никому не известно, князь Церетелев: надо предполагать, что он отправлен генералом Гурко с деликатным поручением, которое, в виду Балкан, не может быть иное, как изыскание пути для обходного движения через Балканы. Это предположение не замедлило оправдаться сегодня с возвращением князя Церетелева. Оказалось, что болгары действительно указывали на возможность обойти турецкие позиции и называли дорогу по ущелью Черного Лома проходимой для артиллерии. Для проверки показаний болгар были командированы генералом Гурко полковник Паренцов (начальник штаба у графа Шувалова) и хорунжий князь Церетелев с 50 осетинами произвести разведку указанной дороги. Им приказано было избегать всякой встречи с неприятелем, чтобы не обнаружить своего присутствия в горах, для чего и были им даны в конвой осетины, которых не отличишь от черкесов. Двинувшись по ущелью Черного Лома вверх к самому устью, полковник Паренцов и князь Церетелев прошли верст 30 по плохой, непроходимой дороге и затем уперлись в перевал, где никакой дороги не оказалось. Подъемы и кручи, поросшие густым лесом, были таковы, что даже на коне взобраться на них не было никакой возможности. Испробовав подъемы на перевал по всем направлениям, Паренцов и Церетелев убедились, что исследованный путь недоступен не только для артиллерии, но непроходим и для кавалерии. Неприятеля нигде при этом замечено не было. Спустившись снова вниз, Паренцов и Церетелев попробовали подняться на перевал по новому направлению, по которому значится вьючная дорога. Но и этот путь оказался невозможным даже для горной артиллерии. Продолжая, однако, следовать по этому пути к перевалу, наши соглядатаи увидели турецкую пехотную цепь, расположенную по хребту и очевидно поставленную тут для охранения той горной тропинки, по которой шла вьючная дорога. Турецкие солдаты стояли на снегу попарно, на расстоянии 50 сажен друг от друга, причем на самом перевале заметны были вырытые ровики для пехоты. При приближении осетин турки быстро спрятались в ровики, а через минуту появились снова на хребте в большем числе и дали несколько выстрелов по осетинцам. Полковник Паренцев приказал осетинцам немедленно вернуться и не затевать с неприятелем перестрелки. В результате Паренцев и Церетелев констатировали, что сведения болгар в обходной дороге через Балканы не подтвердились на деле и что, во-первых, обойти турецкие укрепления возможно только для небольшой колонны пехоты, и во-вторых, что турки, наученные опытом Хаинкиойского обхода, бдительно оберегают малейшие горные тропинки, и что, следовательно, захватить турок врасплох ныне невозможно. Таким образом завершилась сегодня мысль обойти турок в тыл, и попытка эта едва ли может возобновиться ввиду того, что, по показания болгар, знакомых с местностью, других обходных дорог не существует. Но если нельзя обойти турок, то вопрос: будем ли мы атаковать их позиции и проходить Балканы с бою? – невольно приходит на ум. По крайней мере, генерал Гурко, приехав сегодня в Московский полк, справлявший свой полковой праздник, обратился к солдатам с речью, в которой между прочим упомянув о храбрости Московского полка в деле у Горнего Дубника, сказал, указывая рукой на горы:

– Я убежден, что вы выковырнете оттуда неприятеля штыками с той настойчивостью и тем мужеством, которые вы уже раз доказали на деле.

В ожидании со дня на день решительного действия со стороны генерала Гурко, мы жадно прислушиваемся к тому, что рассказывают беглые болгары о неприятеле, засевшем в горах. По большей части болгары эти мало что знают, и их сведения о числе войск, о состоянии духа турецкого солдата всегда ничтожны. От болгар мы знаем только, что черкесов в горах нет и заменены они регулярной кавалерией, что по уходе своем черкесы жгли недавно болгарские деревни по ту сторону Балкан и, наконец, что жители-турки покинули Орхание и Этрополь и перебрались в Софию. Более обстоятельны показания одного бежавшего к нам человека. Самая история его не лишена интереса: он по происхождению албанец и по первоначальной вере мусульманин. Полюбив сербскую девушку, бежал из турецкого войска, желая жениться, принял христианскую веру и перешел в сербское подданство, сделавшись с этой минуты заклятым врагом турок. Он мирно проживал в Ужице, когда в минувшем августе его вывез оттуда князь Церетелев в русский лагерь, где он мог быть хорошим лазутчиком. Его нарядили в костюм башибузука и, проведя за цепь наших аванпостов, пустили ночью в Плевну. Это было в последних числах августа. С тех пор и до сей минуты о нем не было никаких слухов, что заставляло предполагать, что турки узнали в нем русского шпиона и поспешили покончить с ним. Только вчера мы увидали его вновь. Оказалось из его рассказов, что едва он приблизился ночью к цепи турецких аванпостов в Плевне, как был схвачен турками и наутро приведен для допроса к Осман-паше. Начальник Плевнинского гарнизона принял его сурово и встретил его словами: «Ты русский шпион, иначе ты не мог бы пройти через русскую цепь в Плевну, и поэтому я прикажу тебя расстрелять». Однако угрозу эту Осман-паша не привел в исполнение и ограничился тем, что, убедившись через докторов в его правоверии, заключил его в тюрьму, откуда по прошествии восьми дней препроводил вместе с четырьмя пленными русскими солдатами по Софийскому шоссе. Русских пленных повели, вероятно, в Константинополь, и вели их с большим триумфом, связанными, при развернутом турецком знамени, с музыкой и в сопровождении 30 солдат низама; а нашего лазутчика снова заперли в тюрьму где-то, где товарищами по заключению оказались у него турецкие солдаты, посаженные в тюрьму за дезертирство. От этих-то беглых он узнал несколько сплетен, которые и передал вчера нам, убежав ночью из тюрьмы. Рассказывал он, что весть о взятии Горнего Дубника и Телиша произвела сильное впечатление между турками, в особенности известие о взятии в плен двух пашей и такого количества войска. Эта весть будто бы заставила жителей Орхание бежать в Софию, а Шефкет-пашу, отступившего из Радомирцев, нарыть новые укрепления у Орхание и Этрополя. Шефкет-паша, впрочем, не оставался долго начальником после своего отступления в горы. Прибыл из Константинополя зять султана Кассим-паша и, осмотрев позиции, увез с собой Шефкета в Константинополь, а в Орхание назначил командующим Шекир-пашу. В Орхание пронесся было слух, что Гафуз-паша двинулся из Ниша с восемью батальонами к Софии, но что будто бы узнав о том, что Сербия подняла голову, поспешно вернулся обратно в Ниш. Лазутчик передавал еще, что сотоварищи его по заключению рассказали ему о страхе, с которым якобы турецкие войска в горах ожидают со дня на день прихода генерала Гурко, или Гаурко-паши, как они называют нашего генерала. «Гурко – хитрец, – говорят они, – его ожидаешь отсюда, а он обойдет тебя сзади». О количестве войск в горах лазутчик передавал те же слухи, что и беглые болгары, то есть что всего на все у турок имеется для защиты горных проходов таборов около двадцати пяти.

 

Дело у селения Правцы

Генерал Гурко двинул 10 ноября вверенные ему войска в наступление на Балканы в следующем порядке.

Лейб-гвардии Московскому полку и 2-му и 3-му гвардейским стрелковым батальонам (итого шесть батальонов пехоты при восьми пеших орудиях), трем сотням Кавказской казачьей бригады (при шести конных орудиях) под общим начальством свиты его величества генерал-майора Эллиса 1-го – выступить в 9 часов утра и, следуя по шоссе, атаковать неприятельскую позицию в окрестности деревни Правцы.

Лейб-гвардии Семеновскому полку, 1-му и 4-му гвардейским стрелковым батальонам, двум взводам 6-й Донской гвардейской казачьей батареи, взводу конногорной батареи, взводу 8-й казачьей батареи, одному эскадрону лейб-гвардии гусарского Его Величества полка и трем сотням Кавказской казачьей бригады под общим начальством генерал-майора Рауха – выступить из деревни Ведрар и следовать через селения Калугерово и Лакавицу для атаки турецкой позиции у деревни Правцы с левого ее фланга, а если можно, то и с тыла (итого у Рауха шесть батальонов пехоты, четыре эскадрона, восемь конных орудий с придачей роты гвардейского саперного батальона).

Трем батальонам лейб-гвардии Измайловского полка, двум батальонам Псковского полка, двум эскадронам лейб-гвардии гусарского Его Величества полка (всего пять батальонов пехоты при восьми пеших орудиях и два эскадрона) – оставаться в резерве на укрепленной позиции на Малом Искере позади деревни Усиковицы.

Великолуцкому пехотному полку, лейб-гвардии Преображенскому полку, лейб-гвардии Гренадерскому, одному батальону Псковского полка (всего двенадцать батальонов, тридцать восемь орудий) и десяти эскадронам кавалерии под общим начальством генерал-майора Дандевиля – произвести демонстрацию на позиции турок близ Этрополя, а в случае колебания, замеченного в неприятельских войсках, перейти в более решительное наступление и овладеть Этрополем.

Двум полкам 2-й гвардейской кавалерийской дивизии при восьми конных орудиях (итого восемь эскадронов, восемь конных орудий) – произвести демонстрацию на Орхание, завязав в окрестностях Орхание артиллерийский бой с неприятелем.

Такова в общих чертах диспозиция, объявленная 9 ноября по войскам, находящимся в распоряжении генерала Гурко.

Приходилось первым делом завладеть турецкими позициями у деревни Правец, лежавшей на узле двух дорог на Софию (идущих на Этрополь и на Орхание). У Правца турки заняли длинный горный кряж, по высоте своей господствующий над ближайшими к нему с нашей стороны высотами, – кряж, коего хребет представляется глазам в виде девяти вершин, разнообразных по своим формам: остроконечных, куполовидных, подковообразных, местами голых, местами покрытых густым дубовым лесом, иногда мелким кустарником. На высочайших точках этих вершин и на крутых склонах турки расположились в своем боевом и домашнем порядке: тут на одном из склонов в лесочке виднелся их лагерь с рядами белых палаток; на другом десятки словно ступенями идущих сверху вниз ложементов; на самой высокой вершине, голой и вместе крайней к шоссе, огибающему кряж у его подошвы, виден редут с двумя горными орудиями, а вниз от редута – новые ряды ровиков и ложементов. Турок числом тут немного, всего три-четыре батальона, разбросанных по всему пространству кряжа, по всем его девяти вершинам, но сосредоточенных главным образом на двух крайних высотах кряжа. Зато вся позиция турок неприступна с нашей стороны, то есть со стороны деревни Усиковицы, откуда двигаются в атаку Московский полк с двумя батальонами стрелков. Подошва турецкой горы состоит из каменных глыб, на которые влезать можно, разве только цепляясь за кусты и без ружья в руках; весь кряж представляет покатую кручу, по которой нечего и думать вести атаку снизу наверх; сидящий наверху в ложементе турецкий солдат со скорострельным ружьем может спокойно защищаться против десятерых лезущих на него снизу. Единственный способ взять неприятеля в подобной позиции – это громить его ложементы артиллерией с других ближайших кряжей, а пехотой обойти его в тыл, перерезав ему всякое сообщение с его главным базисом Орхание. Эта последняя задача была возложена на отряд генерала Рауха, который должен горными тропинками незаметно для неприятеля пробраться с артиллерией и пехотой в обход турецкой позиции и появиться с другой стороны неприятельского кряжа, именно со стороны, обращенной фасом к долине речки Правца и к Орхание. С той стороны подъемы на турецкую гору не так круты и недоступны, и на них существует дорога, проложенная турками от Охрание к вершинам упомянутого кряжа. Там же, на шоссе, ведущем по долине к Орхание, должен стать один из вверенных начальствованию генерала Рауха батальонов стрелков, для воспрепятствования туркам выслать из Орхание войска на помощь к своим, и пока у самого Орхание восемь эскадронов кавалерии будут развлекать внимание неприятеля артиллерийским огнем, сам генерал Раух поведет Семеновский полк и другой из вверенных ему батальонов стрелков в атаку на неприятельскую гору; с нашей же стороны по эту сторону кряжа будет стоять Московский полк с двумя батальонами стрелков, и едва генерал Раух благополучно совершит обходное движение, появится на неприятельских вершинах и займет там позицию, будут вызваны из Измайловского полка охотники, чтобы ночью или под кровом вечернего тумана всползти по каменным глыбам до турецких ложементов и штыками очистить от неприятеля остальные склоны и вершины кряжа: турки принуждены будут тогда сдаться или бежать. Самая трудная и серьезная часть всего предприятия поручена генералу Рауху, и весь успех дела зависит от того, проберется ли его отряд по незнакомым тропинкам с орудиями через горы в долину реки Правца. Генерал Раух выступил из селения Яблоницы в 2 часа пополудни 9 ноября, предполагая к полудню 10 ноября появиться в назначенном месте; ему приходилось, по словам болгар, пройти всего 40 верст горного пути, но такого пути, что эти сорок верст генерал Раух со вверенным ему отрядом сделал в течение двух слишком суток и появился в тылу у неприятеля только 11 ноября в 6 часу вечера. Но с его появлением на одной из вершин неприятельского кряжа дело у Правца было окончено; в ночь турки бросили свои позиции и бежали по лесным тропинкам, спасаясь в одиночку и небольшими партиями в Орхание. Все предприятие было блистательно исполнено с ничтожными потерями с нашей стороны: 70 человек выбывших из строя за оба дня битвы. Мы только что вернулись сейчас с поля сражения, проведя ночь на позициях в ожидании окончательного исхода дела, выяснившегося только сегодня поутру. На завтра предположена генералом Гурко атака Этрополя, и я спешу воспользоваться немногими минутами, чтоб описать битву 10 и 11 ноября у Правца в самых общих чертах, оставляя подробности как обходного движения генерала Рауха, так и самой атаки турецких позиций до более свободного времени. Притом поле военной операции третьего дня и вчера было до того растянуто, что мне приходится пока ограничиться описанием только небольшой сферы действия, лично мною виденной.

Первое столкновение с неприятелем 10 ноября произошло со стороны двух сотен казаков Владикавказской казачьей бригады, наткнувшейся на турецкие аванпосты и пикеты вблизи деревни Осиково, далеко не доезжая до главной позиции турок. Завидя колонны Московского полка, приближавшиеся по шоссе, турки бросили перестрелку с казаками и отступили с горы, которую занимали в количестве двух приблизительно рот, на следующую гору, ближайшую к их главной позиции. К вечеру этого дня при содействии Московского полка были втащены на высоты несколько горных орудий, огонь которых заставил турок покинуть все окрестные горы и удалиться на свой главный кряж, в его редуты и ложементы. Ночь с 10-го на 11-е была вся посвящена тому, чтобы поднять на ближайшие к неприятельскому кряжу вершины гор как горные орудия, так и девятифунтовые, что требовало огромного труда, так как подъем этих орудий совершался не лошадьми, а на руках солдат. Отсутствие всяких дорог, лесистые крутизны и камни делали невозможным употребление лошадей. Но благодаря настойчивости и упорной энергии солдат, работавших всю ночь над втягиванием на веревках и просто на руках тяжеловесных орудий, к рассвету 11-го шестнадцать пушек глядели на неприятеля с различных вершин, и к 10 часам утра, когда туман рассеялся, был открыт с нашей стороны правильный артиллерийский огонь. Горы огласились звуками орудийных выстрелов, одиночных и залпов, а эхо утраивало и учетверяло каждый звук в горах. Целый день продолжалась не умолкавшая ни на минуту канонада, наши батареи посылали залпы из шрапнелей в турецкие ложементы и на вершины неприятельского кряжа. Всех батарей, успевших взобраться на горные вершины, было с нашей стороны четыре: из них одна девятифунтовая, а остальные – четырехфунтовые. Турки слабо отвечали из своих двух горных орудий и направляли снаряды не столько на наши батареи, сколько на Московский полк и стрелков, лежавших за прикрытиями в лесу холмов, расположенных у подошвы турецкой позиции. Изредка разгоралась ружейная перестрелка, но длилась по несколько минут. С нашей стороны все были преисполнены одной мысли: где генерал Раух, близко ли и скоро ли появится в тылу у турок? В 6 часу вечера, когда первые полосы вечернего тумана протянулись между вершинами гор, наверху турецкого кряжа внезапно раздалась сильная ружейная стрельба. В этом именно часу показались на одной из вершин неприятельского кряжа первые стрелки батальона Его Величества и за ними первые колонны Семеновского полка. Мне пришлось наблюдать эту минуту с одной из наших четырехфунтовых батарей, расположенной на одном уровне высоты с неприятельской позицией. Отсюда в бинокль можно было различить, как на средней подковообразной вершине турецкого кряжа, на одном из ее концов, появились сначала двое стрелков, дали по одному выстрелу по ложементам турок, расположенным на другом конце подковы, и быстро скрылись; затем появилось сразу человек десять, дали еще несколько выстрелов и снова скрылись. Турки, не покидая своих ложементов, открыли частую пальбу в направлении появлявшихся стрелков. Но минут через десять вместо десяти человек стрелков выскочила на вершину целая толпа и с криком «ура!» кинулась на турецкие ложементы. Турки бросились бежать, спасаясь на ближайшую конусообразную и покрытую лесом вершину кряжа; стрелки и семеновцы, стреляя, бежали за ними и заняли следующую позицию турок. До наступления темноты отряд генерала Рауха успел вообще занять три высоты на неприятельской горе. Артиллерия в продолжение этой атаки усилила огонь и поражала турок частыми непрерывными залпами, но сгустившиеся облака и туман заволокли вскоре гору непроглядной волной, остались видны одни лишь остроконечные пики и на них, над облаками, продолжалась еще часа два ружейная перестрелка. Часам к 8 вечера стало совсем темно, взошла луна и осветила целое море белых облаков, придав им синеватый отлив, там и сям торчали черными островками на этом белом море высочайшие из окрестных горных вершин. Виднелся маленькой точкой и конус, занятый уже семеновцами; там засветились костры наших солдат. «Наши-то, – говорили около меня солдатики на батарее, – ишь ведь куда забрались? Выше облака ходячего!» Турки между тем, оттесненные отрядом генерала Рауха, частью бежали, частью засели в ложементах на крайней вершине и по ее склону.

Ночью, часов около двух, крик «ура!» заставил меня подняться с лафета, на котором не спалось, а тихо дремалось в ночной сырости, и устремить весь свой слух и зрение в волны тумана в направлении неприятельских ложементов. Оказалось, что 200 человек охотников Измайловского полка, пользуясь сгустившимися облаками, поползли по неприступной круче вверх к ровикам, еще занятым турками. Ползли они в такой тишине, что турецкий часовой в десяти шагах от них не слыхал их приближения; они так бы и доползли до самых ровиков, если бы собака, захваченная ими с собой «на счастье», не скинула со своей морды платка, которым ее повязали, и не залаяла на турецкого часового. Часовой вскрикнул и бросился назад к своим, всполошив весь лагерь. Турки как ошалелые кинулись бежать в разные стороны, натыкаясь на русские штыки. Бо́льшая часть турок успела спастись в тумане; человек около 40 их были приколоты нашими охотниками. С батареи, где я стоял, я слышал доносившиеся в ночной тишине крики «аллах! аллах!», несколько крупных ругательств на русском языке и явственное: «Брось! Не коли! Сам околеет!», снова крик «ура!», чьи-то стоны… На батарее приставшие солдаты вторили вокруг меня крику ура измайловцев. «Забирают турка! Шабаш ему пришел», – говорил один из них. Через полчаса все вновь смолкло на неприятельской горе. Весь кряж был в наших руках. «Звезды, звезды-то! – повторяли укладывавшиеся у костров на батарее солдаты, завертываясь в шинели и глядя на ясное небо. – Чистое море эти облака внизу! И чудеса же эти самые Балканы».

Сию минуту получено генералом Гурко от генерал-майора Дандевиля донесение, что турки бежали из Этрополя и город занят лейб-гвардии Преображенским полком. Теперь 12 часов ночи, и еще неизвестно, какое новое распоряжение последует на завтра от генерала: атака ли Орхание или обходное движение через Этрополь в тыл турецким позициям в Орхание.

 

Занятие Этрополя

Известие о занятии Этрополя нашими войсками пришло в селение Осиково вечером 12 ноября, когда генерал Гурко только что воротился с поля сражения у Правицы и вместе со своим начальником штаба генералом Нагловским составлял диспозицию об атаке Этрополя на утро 13 ноября. Вместо предполагаемого боя генерал Гурко вошел в Этрополь 13-го утром победителем. Дело у Этрополя началось одновременно с наступлением на турецкие укрепления у Правицы, согласно диспозиции, выданной войскам на 10 ноября, по которой одна колонна из Осикова направлялась по шоссе на Правицу, другая у Осикова сворачивала влево и шла на Этрополь. Первую колонну составлял Московский полк (вместе с обходной колонной генерала Рауха), вторая под общим командованием генерала Дандевиля состояла из следующих частей: Великолуцкого пехотного полка (три батальона) при восьми пеших орудиях и трех сотен казаков Кавказской казачьей бригады, лейб-гвардии Преображенского полка (четыре батальона) при четырех пеших и двух конных орудиях, трех сотен Кавказской казачьей бригады под общим начальством его высочества принца Ольденбургского, лейб-гвардии Гренадерского полка, одного батальона Псковского полка (всего пять батальонов) при 12 пеших орудиях, Екатеринославского драгунского полка (четыре эскадрона), 16-й конной и 19-й казачьей батареи (12 конных орудий) под общим начальством командира Гренадерского полка полковника Любовицкого. Этой последней колонне предписано было составить частный резерв для двух первых колонн.

10 ноября сформированный таким образом отряд генерала Дандевиля свернул поутру влево с Софийского шоссе, не доходя селения Осиково, и направился к дороге, ведущей в Этрополь. В селении Хан-Бруссен генерал Дандевиль занял оборонительную позицию. Селение это лежит на узле двух дорог: одной – прямо в Этрополь, проходящей по ущелью Малого Искера, другой – идущей на Липен. Очевидно, главной заботой турок было охранение хорошей и прямой дороги на Этрополь по ущелью Малого Искера. Тут на горах, острыми гребнями сбегающих к Искеру, по обеим его сторонам, турки возвели редуты и ложементы, обстреливая из них ущелье перекрестным ружейным и артиллерийским огнем.

Второй заботой турок была защита самого Этрополя и пути отступления из него через перевал Балкан на местечко Араба-Конак на Софийском шоссе. Здесь неприятель занимал высокую гору, расположенную позади Этрополя и названную по имени монастыря, построенного на ней, – горой Святой Троицы. Кроме того, на Этропольской равнине у самого города замечался у турок сильно укрепленный лагерь. Ввиду этих двух ключей турецкой позиции – ущелья Малого Искера и горы Святой Троицы, невозможных для атаки с фронта, было предпринято генералом Дандевилем и принцем Ольденбургским двоякое обходное движение: одно – тремя батальонами лейб-гвардии Преображенского полка вправо от ущелья по окрестным горам, другое – Великолуцким полком – влево, по дороге, ведущей на Липен; третья колонна, именно один батальон лейб-гвардии Преображенского полка под начальством Авинова, занимала самое ущелье Малого Искера, обстреливая из девятифунтовых орудий снизу вверх неприятельские редуты. Не будучи очевидцем дела у Этрополя, я принужден ограничиться описанием его в самых общих чертах и по рассказам других. Вся задача этого дела сводилась к обходу в тыл турецких позиций для того, чтоб отрезать туркам путь отступления из Этрополя и на Араба-Конак в то время, как у Правицы происходила атака турок Московским полком и отрядом генерала Рауха, а в Орхание – демонстрация шестью эскадронами кавалерии. Вся задача дела у Этрополя сводилась, следовательно, к тяжелому маневру по горам, к движению по лесным и скалистым тропинкам с пехотой и артиллерией. В этом обходном движении лейб-гвардии Преображенский полк, составляя правый фланг, успел уже с 10 на 11 ночью завладеть (что называется по дороге) одной из турецких позиций, обстреливавших ущелье Малого Искера. Позиция эта состояла из редута, возведенного на самой вершине крутой и обрывистой со всех сторон горы, суживающейся кверху и переходящей на самом верху в конусообразный пик, по форме своей напоминающий голову сахара. На вершине этого конуса находился турецкий редут, и преображенцы, заметив двух орлов, летавших целый день 10 ноября над турецким редутом, прозвали его орлиным гнездом. 10 ноября к вечеру преображенцы были уже в тылу этой горы, обращенной фасом к ущелью Искера, а ночью были вызваны из преображенцев 120 человек охотников, чтобы влезть на орлиное гнездо под покровом облаков и темноты и завладеть редутом. С охотниками-солдатами пошли в рискованное предприятие три офицера: командир роты Его Величества штабс-капитан Рейтерн и поручики князь Кропоткин и Ладыженский. Успеху дела помогло то обстоятельство, что на вершине конуса, где стоял редут, дул до того резкий и холодный ночной ветер, что турки принуждены были от холода выходить на ночь из редута, оставляя в нем одного лишь часового, и располагались ночью по склону горы, обращенной к ущелью, где и спали у костров в ложементах, вырытых для обстреливания Малого Искера. С противоположной стороны горы турки не ждали нападения, и потому ни солдат, ни часового у них там не было. Между тем именно с этой противоположной к их ночному биваку стороны горы поползли вверх охотники-преображенцы, цепляясь за камни и деревья и соблюдая самую строгую тишину. Не доходя сажен 50 от редута, они были замечены турецким часовым, поднявшим громкий крик, призывавший турок к самозащите. Разбуженные криком часового турецкие солдаты бросились бегом от своих костров к редуту, но преображенцы не дремали тоже: они, напрягая все силы, бежали со своей стороны, чтобы прибежать раньше турок и занять редут под их носом. Человек 15 преображенцев успели на самом деле ворваться в редут раньше турок и открыть по бегущему им навстречу неприятелю ружейный огонь. Туркам оставалось только быстрее повернуть назад, что они и поспешили сделать, соскакивая в своем обратном бегстве с крутых камней, срываясь в темноте с обрывов и испуская крики «алла! алла!».

Преображенцы до того запыхались в своем бегстве наперегонки с неприятелем к редуту, что, заняв редут, долгое время не могли даже дать сигнала о занятии ими неприятельской позиции; по крайней мере горнист, прибежавший в числе первых 15 человек в редут, тщетно подносил рожок к своим губам, издавая одни лишь бессмысленные звуки и не владея дыханием.

Занятие орлиного гнезда, обстреливавшего ущелье Искера, дало возможность батальону Авинова подвинуться вперед по ущелью и открыть огонь из орудий по следующей горной позиции турок, господствовавшей над ущельем, а с ним и над дорогой в Этрополь. В ночь с 11-го на 12-е вызвались вновь охотники, на этот раз из батальона Авинова, занять ложементы неприятеля на следующей горе по Искеру. С этими охотниками пошли два офицера – Пищевич и Паппенгут. Но турки, наученные опытом предыдущей ночи, охраняли зорко свои позиции, и попытка овладеть горой окончилась занятием охотниками лишь нескольких близких к подошве турецких ложементов. Вместе с тем 12-го утром было получено известие о завладении нами Правицей и, следовательно, об отрезании для турок пути отступления из Этрополя на Правицу, потому и главное внимание у Этрополя направилось с утра 12-го на наш левый фланг, то есть на сторону Великолуцкого и лейб-гвардии Гренадерского полков, которые совершали обходное движение на Липен к дороге из Этрополя в Араба-Конак. Тут ключ турецкий позиции составляла гора Святой Троицы, господствовавшая над Этрополем и над дорогой через перевал Балкан на местечко Араба-Конак. Опускаю подробности мелких стычек, бывших между казаками и турками в горах, на левом нашем фланге; главное внимание было сосредоточено на горе Святой Троицы – как на ее обход, так и на бомбардировку турецких позиций на самой горе. При этом надо заметить, что позади горы Святой Троицы проходит горный кряж, обозначенный на австрийской карте названием Pades; кряж этот господствует над горой Святой Троицы, но по своей дикости и неприступности не был занят турками, полагавшими, что сама природа достаточно защищает этот кряж. Между тем туда, на этот кряж, направились усилия Великолуцкого полка и части лейб-гвардии Гренадерского. Тут первым делом следовало втащить на одну из вершин Падеса четырехфунтовые орудия, чтоб обстреливать ими гору Святой Троицы и равнину Этрополя. Ни дорог, ни сколько-нибудь сносных тропинок для подъема на вершину не было вовсе, а лошади не могли служить по обрывистым крутизнам. На выручку явился некий болгарин, начальник болгарской четы Георгий Антонов, который предложил свои услуги для подъема орудий на гору. Четыре орудия были сняты с лафетов, положены на двухколесные арбы и при помощи буйволов двинуты вверх; при этом оказалось вскоре, что ни буйволы, ни экипаж не могли подниматься по крутому склону, и потребовалась помощь людей и веревок. Снаряды доставлялись верховыми казаками в башлыках. Болгары помогали деятельно нашим солдатам тащить орудия, и 12 ноября был с Падеса открыт артиллерийский огонь по горе Святой Троицы. Турки, едва завидев наши орудия на господствующей высоте и наши батальоны, шедшие в атаку и обход горы Святой Троицы, с неимоверной быстротой очистили все горы, которые еще держали в своих руках по Искеру, зажгли свой лагерь у Этрополя и бросились бежать по направлению к Араба-Конаку из боязни быть окончательно отрезанными. Екатеринославский драгунский полк, находившийся в то время в селении Хан-Бруссен, был отправлен для преследования бегущего неприятеля и, застигнув его недалеко от перевалов, захватил у бежавших три орудия, около 300 повозок и изрубил несколько десятков человек. Кроме трех орудий, отбитых драгунами, еще два турецких орудия были подбиты и испорчены 12-го числа действием нашей артиллерии, но турки успели их увезти с собой. Число турок, оборонявших Этрополь, простиралось, по показанию болгар и захваченного в плен доктора-англичанина, до семи батальонов, из которых всего один батальон принадлежал к низаму, остальные состояли из мустахфиза. Эти семь батальонов были разбросаны по высотам гор вдоль ущелья Искера, на горе Святой Троицы и у самого города; следовательно, на каждой позиции турки находились в малом числе, хотя и были защищены угрюмой и дикой природой Балкан. Существует, между прочим, мнение у военных, что выгоды в горной войне лежат всегда на стороне наступающего, а не обороняющегося, потому, во-первых, что горы всегда обходимы, и, во-вторых, что атакующий в горах солдат легче может найти себе прикрытие за камнями и гребнями, чем на равнине.

Против этого мнения возражают, что обходящий по горам легко может быть обойден сам, если имеет энергичного противника, и что атака горных вершин, сопряженная с меньшими потерями, чем атака на равнине, сопровождается таким утомлением взбирающихся на крутизны солдат, что в рукопашном бою преимущество останется за неприятелем, сидевшим спокойно в своем ложементе и физически не утомленным. Как бы то ни было, но сию минуту мы обходили турок, не быв ими обойдены ни разу, и выбивали их охотниками из ложементов с успехом и при незначительных потерях с нашей стороны.

В результате завладения Правицами мы стали лицом к лицу с Орхание, которое с очищением турками Этрополя теряет свое значение. С падением Этрополя русские войска приблизились к перевалам через Балканы. На перевал Златицкий проходит вьючная тропа, не разработанная вовсе для колесных экипажей и потому непроходимая для артиллерии. Златицкий перевал охраняется турками посредством небольшого редута и небольшим количеством войска. Кроме Златицкого перевала есть другая дорога из Этрополя через перевалы Балкан, дорога, не помеченная на карте австрийского генерального штаба, но хорошо разработанная турками и, говорят, сильно защищенная ими в последнее время для военных целей. Дорога эта проходит на селения Буново и Мирково. Эта дорога лучшая и наиболее проходимая для артиллерии. Третья дорога через перевалы ведет из Этрополя в Араба-Конак…

Весть о занятии Этрополя достигла селения Осиково вечером 12 ноября, и генерал Гурко поспешил на следующее же утро перенести квартиру отряда из Осиково в Этрополь.

С рассветом мы двинулись за генералом по ущелью Малого Искера, между двух рядов высоко поднявшихся гор, вершины которых исчезали в беловатом тумане. По ущелью глухо ревел, прорываясь с белой пеной между камней, горный поток, по берегу которого и шла торная дорога на Этрополь. К 9 часам утра туман стал рассеиваться, и по сторонам дороги очертились вполне высокие горы с конусообразными вершинами. То были кряжи, перпендикулярно языками стоявшие к Искеру; кряжей этих было много – целые ряды вдоль ущелья, с турецкими редутами на вершинах, а по склонам обрамленные продолговатыми ложементами. Справа поднимался пик «орлиное гнездо», так высоко, что больно было откидывать голову и долго смотреть на него. Слева шли кряжи, обойденные Великолуцким и Гренадерским полками.

У входа в Этрополь генерал Гурко был встречен болгарами, вышедшими к нему навстречу с хоругвями, крестом и хлебом-солью. Поздоровавшись с ними, Гурко проехал прямо в церковь Святого Михаила, чтоб отслужить там благодарственный молебен за дарование победы над врагом.

Небольшая, но чисто и хорошо отделанная церковь наполнилась вся свитой генерала и толпой болгар; иконостас церкви был изукрашен красивой резьбой по дереву, образа на иконостасе блестели еще свежими красками; на всем лежала печать заботливости и чествования храма Божия. Генерал приложился к образам и стал в ожидании появления священника. Но священника не было. На вопрос Гурко, где же священнослужитель, оказалось, что турки, уходя вчера из города, увели с собой силой всех болгарских священников, числом четырех, увели 15 лучших и богатейших граждан и нескольких из наиболее красивых женщин и девушек. Болгары стояли в церкви, понурив головы и печально посматривая на иконостас, иные усиленно крестились. Генерал Гурко велел передать им через своего переводчика Хранова, что русский царь избавил их ныне от притеснителей веры и врагов и что завтра русский священник отслужит им здесь божественную литургию. Болгары одобрительным шепотом отвечали на это, но вид их был до того жалок, и эта церковь, лишенная священника, словно тело без души, производила на всех такое грустное впечатление, что у многих навернулись слезы. Гурко был видимо взволнован и, усиливаясь не выказать волнения, обратился к болгарам со словами: «Молитесь Богу о даровании побед русскому оружию!».

– Никто, как Бог! – прибавил он как-то торжественно в утешение болгарам и быстрыми шагами вышел из церкви.

Сегодня была отслужена в церкви Святого Михаила божественная литургия с хором певчих-солдат и в присутствии начальников частей генерала Гурко, графа Шувалова, принца Ольденбургского, генералов Рауха, Дандевиля и других. Литургия заключилась благодарственным молебном и молитвой «Тебя Бога хвалим!».

P. S. Один из уведенных из Этрополя турками священников воротился сегодня из плена, успев спастись от турок бегством. Священник этот показывает, что едва русские войска стали приближаться к Балканам, завладев Врацей, Осиковым и произведя демонстрации в горах, мирное турецкое население Этрополя обратилось в беспорядочное бегство в направлении Софии. При этом губернатор Этрополя Назиф-эфенди, призвав к себе лучших болгар-граждан города, уговаривал их бежать вместе с турецким населением и побудить к бегству всех остальных болгар – жителей Этрополя; губернатор обещал даже озаботиться доставкой телег для облегчения бегства болгарам. Целью подобного подстрекательства болгар было желание губернатора и военных властей показать русским несочувствие болгар к России и их преданность туркам. Назиф-эфенди клялся болгарам, что едва русские вступят в Этрополь, они перережут и переколют всех болгар. Но когда болгары объявили туркам наотрез, что никуда не пойдут от своих домов и своих церквей, то Назиф-эфенди назвал их друзьями русских, шпионами и, следовательно, открытыми врагами турок, он приказал схватить 15 лучших граждан, всех священников, девушек и женщин из более богатых болгарских семейств в качестве заложников, говоря: «Посмотрю я теперь, как вы не пойдете за своими вожаками? А если не пойдете, то я прикажу дорогой переколоть всех заложников». Схваченных таким образом болгар привели в Орхание, где священников поместили всех четырех вместе: с остальными же пленными рассказчику неизвестно, как поступили. В Орхание в особенности сильно бесчинствовали черкесы: они грабили болгарские дома, резали женщин, детей, поджигали болгарские кварталы города, поощряемые Шефкет-пашой, присутствовавшим лично при этих бесчинствах. Поведение черкесов было до того возмутительно, что даже другие паши стали уговаривать Шефкет-пашу обуздать свою дикую кавалерию, но Шефкет-паша объявил другим пашам, что считает болгар шпионами, врагами турок и полагает поэтому всякое зверство над болгарами вполне дозволенным. Между Шефкет-пашой и остальными начальниками частей турецкого войска в Орхание существовала издавна уже некоторая рознь, и паши, придравшись к необузданному поведению черкесов, послали в Константинополь донос на Шефкета о том, что он распустил турецкое войско; это и было якобы причиной смены Шефкет-паши и его отзыва в Константинополь. В Орхание турки не ждали наступления русского войска, и потому мирное турецкое население города до последней минуты, то есть до атаки Правицы, оставалось спокойно в своих домах. Зато едва раздались первые пушечные выстрелы из русских орудий в горах, окрестных к Правице, мирные турки обратились в такое поспешное бегство, что в Клиссуре (из Орхание во Врачешти) столпились масса телег, гурты скота, занявшие собой все узкое ущелье. Вновь прибывающие толпы турок, видя дорогу загроможденной и боясь наступлению русских, начали сталкивать в пропасть телеги и скот; у прибывших завязалась наконец междоусобная драка в ущелье, в которой до 50 человек мирных турок были убиты своими же согражданами. Во время этого переполоха в городе и в ущелье священники успели спастись бегством, и один из них, именно передавший все вышесказанное, вернулся сегодня благополучно в Этрополь.

 

Наши позиции на Балканах: Златицкий перевал

Очистив Этрополь, турки отступили на хребет Балкан, обозначенный на карте австрийского генерального штаба именем Strigla-Balkan, и заняли перевал через этот хребет на горе Шандорник. Они возвели на этой горе семь редутов, сообщаясь из них по вьючной тропе со своим ближайшим операционным базисом, находящимся по ту сторону перевала, – Араба-Конаком. Вместе с тем они укрепили ложементами другой перевал через горы на хребте Златицкого Балкана (Statica-Balkan) и наконец в Орхание заперли рядом укреплений путь по шоссе на Араба-Конак и Софию. Из трех названных перевалов самым лучшим и единственно торным путем остается, без сомнения, тот путь, который проходит по шоссе на Орхание и из Орхание ущельем через Врачешти на Араба-Конак и Софию. Ибо, что касается остальных двух перевалов, то через Шандорник проходит обыкновенная вьючная тропа, а на хребте Златицкого Балкана идет еле видная горная тропинка, тяжелая и трудная даже для вьюка.

По завладении Этрополем генерал Гурко двинул вверенный ему отряд на перевалы Балкан тремя колоннами, направляя одну на Орхание (Московский полк и гвардейскую стрелковую бригаду под начальством генерал-майора Эллиса), другую – на гору Шандорник (два отряда генерала Рауха, лейб-гвардии Семеновский и лейб-гвардии Финляндский полки, и генерала Дандевиля – Великолуцкий, Псковский и лейб-гвардии Измайловский) и третью – на Златицкий Балкан (лейб-гвардии Гренадерский полк и Донская казачья бригада под начальством генерал-майора Курнакова). В настоящую минуту положение дел на перевалах таково: на горе Шандорник отряды генералов Рауха и Дандевиля осаждают турецкие редуты, расположенные на вершине горы вдоль ее гребня; в Орхание турки, испуганные наступлением русских войск на Стриглинский Балкан и боясь быть обойденными с горы Шандорника и отрезанными от Араба-Конака, бегут из Орхание на шоссе в Араба-Конак. Московский полк и кавалерия преследуют их по ущелью; на Златицком перевале отряд Курнакова выбил вчера турок из ложементов и занял перевал.

Я только что вернулся со Златицкого хребта, куда ездил в надежде увидеть самую атаку, предположенную на вчерашний день. Занятие перевала произошло между тем следующим образом. Несколько дней тому назад, если не ошибаюсь, числа 15-го, генерал Гурко, узнав от болгар о том, что турки охраняют Златицкий хребет лишь небольшой пехотной цепью, отправил роту Великолуцкого полка, с тем чтобы прогнать с перевала турецкий пикет и занять перевал на Златицком Балкане нашей пехотной цепью. В ущелье, по которому отправилась 15-го числа рота Великолуцкого полка, солдаты встретили по дороге верстах в шести от Этрополя трех конных башибузуков, взбиравшихся медленным шагом по горной тропинке. «Едут они, – рассказывал мне офицер Великолуцкого полка, – такие довольные собой, болтают ногами и голосят во все горло «ля, ля, иль, ля, ля!». Куда, думают, забраться сюда русским, когда здесь на каждом шагу сам черт себе ногу переломит; едут себе, а нас за поворотом тропинки и не примечают. Как я услыхал их голоса, скомандовал солдатам прилечь; улучим минуту – ну, ребята, говорю, залпом! Шарахнули мы по ним; они с коней долой да как пустятся бежать во все стороны, словно зайцы – в кусты да за каменья. Мы кинулись ловить их лошадей, которые оказались все три ранеными, да и хозяева-то их, надо полагать, недалеко ушли. Лошадей забрали с собой и двинулись дальше». Подвигаясь далее, рота дошла до турецкого блокгауза или караулки, расположенной у самого подъема на перевал и обстреливающей часть ущелья. В блокгаузе сидели человек 20 турок, которые, завидя приближение русских солдат, дали по ним несколько выстрелов и убежали по тропинке, ведущей на перевал. Преследуя этих бежавших турок, рота стала подниматься на высоту Златицкого Балкана, но с версту не доходя перевала была встречена оттуда таким сильным ружейным огнем, что принуждена была отступить снова вниз, потеряв двух человек ранеными, и, отступая, заняла блокгауз, где и оставалась до вчерашнего дня, ограничиваясь только высылкой охотников для перестрелки с турками. Вчера, 17 ноября, отправлен был генералом Гурко целый отряд для завладения Златицким перевалом посредством атаки, отряд, состоящий из лейб-гвардии Гренадерского полка и нескольких сотен казаков под начальством генерал-майора Курнакова. Отряд должен был выступить из Этрополя 17 ноября, причем стрелковый батальон Гренадерского полка вышел в 3 часа ночи, а остальные части отряда в 11 часов утра.

Я выехал из Этрополя около полудня и обогнал вскоре три батальона лейб-гвардии Гренадерского полка, начинавшие только втягиваться в узкое ущелье. Тропинка на хребет Златицкого Балкана проходит по течению Малого Искера к его истокам, составляя продолжение дороги из Осикова в Этрополь. У Этрополя Искер переходит в небольшую равнину, на которой и лежит самый город, и затем ущелье снова суживается, образуя как бы коридор, извивающийся между лесистыми шапками горных вершин. Небольшой ручей ревет и бежит каскадами по неровному, наподобие лестницы, ложу, а сбоку ручья вьется маленькая тропинка, плотно прижимаясь к скалистым высотам. Куда ни глянешь, повсюду огромные камни да сплошные массы высокого и густого леса. Тонкий слой снега уже лежит на лесистых склонах вершин; самая тропинка есть не более как груда камней, торчащих острыми углами по всем направлениям между скалой с одной стороны и обрывом к ручью с другой. Тропинка до того узка, что местами двоим ни проехать, ни пройти нельзя, а ехать по ней верхом – чистое наказание: лошадь застревает ногами между камней, ежеминутно спотыкается, обрывается ногой в кручу ручья, словом, безопаснее идти пешком и тащить лошадь за собой в поводу. Отъехав версты две по ущелью, я услыхал первые выстрелы, стукавшие где-то невдалеке, на одной из лесистых шапок, на которой именно – определить было трудно, так как этих шапок виднелось много кругом, одна за другой, то выглядывавшие, то прятавшиеся друг за другом, а эхо гор приближало звуки и обманывало слух. Кроме торчавших со всех сторон лесистых шапок, серенького неба, бурливого ручья да впереди нескольких сажен тропинки, постоянно извивавшейся, ничего не было видно кругом. Прошел еще час медленного, тяжелого пути; перестрелка то стихала, то вновь разгоралась до сильной трескотни; вот наконец прошуршала где-то в деревьях пуля, другая ударилась у ручья о камень – турецкие пули хватают далеко, вот и выглянула наконец краем черепичной кровли караулка из-за поворота тропинки. Тут ущелье немного расширяется и образует небольшую равнину; на этой равнине выстроен турками из камня блокгауз с узкими амбразурами вместо окошек. У блокгауза стоят кучей казачьи лошади; казаки тут же в сторонке пытаются развести на жидкой грязи костер, но без малейшего успеха. Стоят подалее ружья в козлах, и около них несколько солдат-гренадер хлопают зашедшимися от стужи руками. Резкий, пронизывающий ветер несется с гребня хребта и загоняет солдат внутрь блокгауза. Внутренность караулки полна народом; там, на земляном полу горит костер и наполняет всю комнату дымом и смрадом. Солдаты обступили костер, поддерживая в нем яркий огонь и греясь около него руками и ногами. Офицер, командир роты, остававшейся в резерве у блокгауза, сидя на барабане между солдат у костра, пьет чай, усиленно щурится от дыма и слушает донесение только что прибывшего с перевала солдата-гренадера. Оказывается, что стрелковый батальон лейб-гвардии Гренадерского полка, выступив в 3 часа ночи из Этрополя, пришел к 9 часам к караулке и направился оттуда на неприятеля тремя колоннами: правой и левой заходя по окрестным вершинам во фланги перевала, а средней наступая во фронт. Турки встретили среднюю колонну довольно частым ружейным огнем, но едва увидели заходившие на них с боков другие две колонны, бросились бежать с перевала, спускаясь ущельем в долину по ту сторону перевала.

– Как завидел наших на флангах, – докладывал офицеру вестовой, – тут он как вот бешеный заметался по редуту-то, и побежал, и побежал.

Раненых, по словам вестового, за весь день ни одного у нас не было, так как наступавшие солдаты находили на каждом шагу отличные прикрытия от пуль за каменьями. Но в опровержение слов рассказчика притащился в караулку, как раз на эти слова, один солдат, с трудом опиравшийся на ружье: он держал на весу левую ногу, лицо его было сине от холода и сырости, а на конце сапога виднелось большое красное пятно.

– Либо камнем, либо пулей, кто его разберет, – обратился раненый к товарищам, взявшим его под руки и помогавшим опуститься на пол.

– Тащи, тащи, не бойсь! – продолжал он, обращаясь к санитару, бережно снимавшему с него сапог. – Тащи! Не больно! – прибавил он еще раз, немного крякнув от боли.

У раненого оказалась оторванной часть мизинца на левой ноге, и это был, кажется, единственный раненый в деле завладения Златицким перевалом.

Часам к пяти вечера показались в ущелье остальные батальоны Гренадерского полка, и с ними подъехали к караулке генерал Курнаков и полковник Любовицкий. Узнав о завладении перевалом, Курнаков и Любовицкий немедля двинулись туда верхом, поднимаясь по крутой и скользкой тропинке на одну из лесистых шапок Балкана. До перевала было версты две приблизительно, и через полчаса пути мы из лесу выехали на длинную и узкую площадку, совсем обледеневшую, на которой дул сильный ветер, кружа в воздухе порошинки снега. Мы были на самой высокой точке Златицкого Балкана; небо было туманное, внизу под нами также густой туман лежал над ущельем и долиной по ту сторону перевала; только полукругами расположенные там и сям на одной высоте с нами горные гребни выделялись над туманом одинокими островами. Сзади нас быстро неслось густое облако, через минуту оно налетело на перевал, закутало нас словно густым белым паром, до того густым, что я не мог разглядеть фигуру в двух шагах от меня стоявшего полковника Любовицкого; через минуту облачко пронеслось далее, и очертилось снова перед нами несколько горных гребней, словно плавучих островов в широком туманном пространстве. Остальное было только небо, туман да холодный ветер, круживший порошинки снега. Что должен чувствовать здесь, подумалось мне, солдат, вставший сегодня в три часа ночи, сделавший по еле проходимой горной тропе 12 с лишком верст, полезший затем в огонь на этот обледенелый холм и принужденный заночевать здесь на холоде высоко под небом, где царят на просторе лишь природные космические силы? Я пристально стал вглядываться в группы солдат, завернутых в шинели и башлыки и теснившихся у костров, пылавших на дне турецких ложементов. Одни из солдат лежали у костра, безучастно глядя на огонь, другие стояли молча, греясь, третьи кипятили в манерках воду, бросая в нее сухари.

– Солдат в эту минуту, кроме сильного физического утомления, доходящего до одеревенения, ничего не чувствует, – обратился ко мне полковник Любовицкий, как бы отвечая на мою мысль. – Всякая чувствительность должна тут притупиться.

Казаки между тем донесли Курнакову и Любовицкому, что отступивший неприятель занял выход из ущелья по ту сторону перевала и поставил два орудия для обстреливания ущелья, что спуститься, следовательно, в долину, можно только с боем. Кроме того, в селениях, лежащих в долине, – Клиссикее и Челопеце находится до четырехсот зейбеков, а в самой Златице, по сведениям болгар, шесть таборов пехоты при шести орудиях. Курнаков и Любовицкий решили на основании этих сведений окопаться на перевале в ожидании последующих приказаний от генерала Гурко и занять пока пехотной цепью окрестные вершины, чтобы наблюдать всесторонне за долиной Златицы и вместе с тем предупредить туркам возможность обходного движения по горам. Любовицкий оставался на перевале до поздней ночи, отдавая приказания и лично проверяя исполнение их; он ходил сам в темноте на ближайшие высоты и объяснял людям, на что они должны обращать главное наблюдательное внимание. Я с удивлением глядел на этого худого, страдающего ранами полковника, на неисчерпаемую энергию человека, носящего две не закрывшиеся еще раны, полученные под Горним Дубником, и с рукой, опухшей от контузии. Не видя конца этим распоряжениям и приказаниям и спасаясь от холода, я спустился кое-как в темноте по скользкой тропинке снова к караулке, где, дождавшись утра, направился сегодня с рассветом назад в Этрополь, чтобы не опоздать к делу на перевале Стриглова Балкана на горе Шандорник.

До настоящей минуты все, что произошло на перевале Стриглова хребта, сводится к следующим общим чертам: турки заняли гребень одной из гор Стриглова хребта, именно гребень горы Шандорник, по которой проходит вьючная дорога на Араба-Конак. На гребне Шандорник турки возвели семь редутов, снабдив их орудиями и неизвестно до точности, каким количеством войска. С этой горы турки находятся в непосредственном сообщении со своим главным операционным базисом в Балканах – Араба-Конаком, лежащим на Софийском шоссе по ту сторону перевалов. Следовательно, осаждая Шандорник, русские войска борются с передовой позицией Араба-Конакских укреплений, преграждающих торную дорогу в Софию. Осада Шандорника началась уже три дня тому назад, причем главное внимание было обращено на то, чтобы громить неприятельские редуты артиллерийским огнем, избегая атаки, приводящей, быть может, к более скорому решению дела, но сопряженной всегда и с бо́льшими потерями в людях. Но чтобы громить неприятеля артиллерией, необходимо было втащить орудия на окрестные к Шандорнику высоты по горным тропинкам и по склонам гор, лишенных всяких тропинок. Три дня кряду, вплоть до настоящей минуты, ушли на втаскивание девятифунтовых орудий на окрестные Шандорнику высоты, причем втащены уже два девятифунтовых орудия и четыре четырехфунтовых. Генерал Гурко, с утра до вечера проводящий время на позициях и присутствующий лично при работах подъема орудий, высказал сегодня надежду, что к рассвету завтрашнего дня будут поставлены на командующую высоту против Шандорника 12 девятифунтовых орудий, из которых шесть будут стрелять по редутам Шандорника, а другие шесть – по Араба-Конаку, куда снаряды могут долетать с высоты нашего правого фланга. Между прочим, в течение последних трех дней, употребленных на занятие позиций для артиллерии, успели произойти на горе Шандорник два пехотных дела: первое – 15 ноября, а второе – вчера, 17-го. Первое дело находилось в непосредственной связи с подъемом орудий и разыгралось на нашем правом фланге, именно на высоте, избранной генералом Гурко для постановки девятифунтовых орудий. Высота эта находится почти на одном уровне с гребнем, занятым турками, и составляет как бы его продолжение или крайнюю вершину того же Шандорника, вправо от неприятельских позиций. Вначале турки оставили эту вершину без внимания, и утром 15 ноября она была занята двумя ротами Великолуцкого полка. Между тем 15 же числа был предпринят подъем на эту вершину двух девятифунтовок, и турки, едва заметили из своих редутов наши притязания на вершину, выбежали из редутов в большом числе и набросились на две роты Великолуцкого полка, принудив их отступить после непродолжительного боя. Генерал Дандевиль выслал немедля в подкрепление против неприятеля целый батальон, шедший в прикрытие при двух орудиях, и вместе с тем послал на бивак с приказанием выслать к нему еще один батальон Великолуцкого полка. Батальон, оставив орудия под прикрытием двух рот, двинулся на вершину, только что отбитую у нас турками, и после короткой перестрелки обратил неприятеля в бегство и, в свою очередь, снова занял вершину. Турки отступили поспешно к своим редутам, бросив на месте много лопат, кирок и ломов, не имея достаточного времени употребить их в дело, дабы окопаться против нас на вершине. В настоящую минуту на этой вершине уже стоят два наших девятифунтовых орудия, а к завтрашнему будут подтянуты туда еще десять орудий того же калибра. Другое пехотное дело произошло на левой нашей позиции совершенно случайным образом, само собой, без всякого приказания с чьей-либо стороны, именно: две роты Псковского полка, составлявшие аванпостную цепь вблизи неприятельских укреплений на Шандорнике, заметив какое-то движение в ближайшем к нам турецком редуте, приняли это движение за отступление турок из редута и кинулись занимать турецкую позицию. Они добежали благополучно до рва, ворвались в редут и наскочили там на турок, не думавших вовсе об отступлении из редута. Но солдаты Псковского полка появились среди турок с криками «ура!» до того неожиданно, что турки без сопротивления обратились в бегство, спасаясь в следующие укрепления. Солдаты, занявшие редут, рассказывали между прочим, что видели будто бы собственными глазами, как навстречу бежавшим туркам вышел какой-то офицер турецкий, надо полагать – сам паша, и выстрелил по ним два раза из пистолета, а потом, вынув саблю, зарубил троих турок насмерть; остальных же криками и угрозами принудил повернуть назад к только что покинутой ими позиции. На помощь этим туркам вышли еще турки из других укреплений, и две роты Псковского полка не могли держаться долго против массы наступавшего неприятеля. Все это произошло так быстро, что с нашей стороны не успели подойти подкрепления, и псковцы после упорного сопротивления отступили из редута, оставив там своих раненых. Турки не преследовали наших, но, найдя в редуте русских раненых, набросились на них и, разрубив их на части, кидали частями тел вслед отступавшим псковцам. Тут летели из редута вслед за псковцами головы, руки, ноги изрезанных наших раненых. Двинутые на помощь к двум ротам Псковского полка два батальона лейб-гвардии Измайловского не успели прийти вовремя, и дело было уже окончено без них. Потеря в обоих пехотных делах, не считая убитых, цифра которых еще не приведена в известность, раненых в Великолуцком полку 105, а во Псковском 66, причем большой процент ранений приходится на долю левой руки.

Появление русских войск на высотах, окрестных к Шандорнику, заставило турок покинуть линию Орхание – Араба-Конак и сосредоточить сопротивление на линии Шандорник – Араба-Конак; Орхание ныне очищено от неприятеля, вероятно, опасавшегося, чтобы русские с окрестных Шандорнику высот не зашли к Орхание в тыл, отрезав гарнизон Орхание от Араба-Конака.

Таково в общих чертах положение дел в настоящую минуту на перевалах Балкан.

 

Позиции генерала Рауха и генерала Дандевиля

Укрепленный турками перевал Балкан на горе Шандорник (хребет Strigla Balkan) осаждается с двух сторон русскими силами, занимающими против неприятеля две позиции, известные под именем позиций генералов Рауха и Дандевиля. Дорога к ним из Этрополя проходит по ущелью до бивака Екатеринославского драгунского полка, где она сворачивает в гору и разделяется на два пути: один, правее, поднимается к генералу Дандевилю, другой, левее, – к генералу Рауху. Оба пути пролегают по крутой горе, поросшей сплошным и высоким лесом, за которым не видать ни своего, ни неприятельского лагеря; только выползающий местами между вершинами деревьев и стелящийся над ними синеватый дым указывает на место, где расположены на горе наши войска. Судя по дыму, кажется на вид, что до позиций наших совсем недалеко, но на деле до генерала Дандевиля верст восемь тяжелого пути в гору, а до генерала Рауха верст около шести. В лесу между тем на дороге к генералу Дандевилю слышатся громкие крики, понукания, гогот, усиленный эхом гор и лесной чащи: там поднимают вверх по круче два девятифунтовых орудия. Шесть пар волов в ярмах запряжены попарно, гуськом к передку орудия; у каждого вола по болгарину с палкой, которой он пихает вола в живот и в спину, издавая при этом пронзительные крики на всевозможные тоны и лады. От передней пары волов тянется длинный канат, за который взялись наши солдаты вперемешку с болгарами, и, нагнувшись, тоже тянут вперед, помогая волам; но канат еще слишком короток по числу помощников. Уцепившись за край каната, два болгарина подали руки двум финляндцам, которые, в свою очередь, протянули свои руки вперед, и за них ухватились еще двое, составляя таким образом живую цепь человек из тридцати – продолжение каната. Самого орудия и не видать вовсе, оно исчезает за кучей людей, облепивших его со всех сторон и с натугой подвигающих его: человек по шести уцепились за колеса, надавливая руками и ногами на спицы; толпа болгар и солдат навалилась на самую пушку; словно густой муравейник, из людей галдящих, понукающих друг друга криками «го, го, го!», где за общим гвалтом не различишь отдельных голосов. Пять минут отдыха.

– Эй! дубинушку, – кричит кто-то из толпы, – ходчей пойдет! Затягивай!

Худенький, маленький солдат начинает выводить тонким голосом:

– Эй, дубинушка, ухнем!

– Эй, зеленая, сама пойдет! – подхватывают хором остальные, наваливаясь снова на орудие.

– Го! Го! Го! – кричат передние.

– Ну, ну, ну, матушка! – кричат задние, и песня пропадает за поднявшимся общим гвалтом.

Орудие между тем подвигается вперед, с медленностью черепахи, по липкой и густой грязи, покрывающей неширокую каменистую тропу, круто идущую в гору. Из грязи торчат по дороге камни, то острыми углами, то большими гладкими поверхностями преграждая дорогу. Обойти эти камни некуда, надо тащить орудие через них, местами через толстые корни деревьев, пересекших тропу целой сетью разветвлений. Работа тяжелая, медленная, по которой дай Бог в час сделать четверть версты пути, да сколько времени еще надо потратить на отдых. А время в обрез! Гигантский труд, своего рода война мышцами и мускулами, открытый бой физических усилий с Балканскими горами. 14 орудий уже втащены таким порядком на позицию Дандевиля и 14 – на позицию Рауха. Снаряды доставляются на лошадях, навьюченных мешками и ящиками.

Генерал Гурко полагал в течение одного дня поднять все орудия на горы, но на деле потребовалось целых трое суток непрерывной работы днем и ночью для исполнения этого гигантского предприятия.

Холодный ветер между тем ходит по лесу и шумит между вершинами высоких оголенных деревьев; он несется с обледенелых горных гребней, бросаясь в лицо то мелкими брызгами дождя, то порошинками снега. Пронизывающая сырость лежит в воздухе и пробирается к телу. Солдаты тянутся в гору, с трудом выворачивая ноги из липкой грязи. У солдата, начиная с ног, все покрыто грязью, шинель, самое лицо забрызганы вплоть до шапки и башлыка. Тяжела с ружьем простая ходьба по этим горам, не говоря уже о подъеме орудий. Мне говорили, что трое солдат умерли на днях от физического утомления, от того, что надорвались над орудиями. Силы, одним словом, раздваиваются в Балканах для борьбы с двумя врагами – турками и природой, стоящей во всеоружии еле доступных скалистых высот и сырого зимнего времени. В особенности тяжелы для солдат длинные и темные ночи в диком лесу, где огонь от костра борется с завывающим ветром и освещает вокруг лишь мшистые подошвы деревьев да огромные покрытые мхом камни.

Проехав несколько вперед по дороге, я заметил в стороне между деревьями три рядком лежащих трупа. Они одеты были в мундиры Великолуцкого полка, мундиры были расстегнуты, и на одном из трупов на груди виднелось красные пятно; другие два были ранены в головы. Лица с открытыми глазами, с полуоткрытыми ртами и рядом белых зубов, какая-то усмешка на лицах. Вероятно, то были убитые в деле 15 ноября, когда турки наседали с теперешней позиции Дандевиля в надежде отбить у нас первые орудия, поднимавшиеся в то время по этой дороге вверх на позицию. Вероятно, не все трупы успели еще убрать с тех пор, и эти три были положены рядом, ожидая своей очереди быть преданными земле.

– Спасители наши! – раздался позади меня голос солдата-артиллериста, подошедшего тоже взглянуть на убитых. – Кабы не великолуцкие, беспременно бы нашим орудиям пропасть; такая его силища лезла; стреляет, бежит в горы; пули вот словно рой вокруг так и жужжат. Великолуцкие две роты; резервы не подошли еще; великолуцкие супротив него побежали как есть навстречу: вот тут на горе и задержали, пока весь батальон стал наступать. Царство небесное, – проговорил солдат, еще раз взглянув на трупы, – и помянуть тут некому! – прибавил он.

– Не бось, не забудут! – сказал другой подошедший солдат Финляндского полка. – Коли убьют, – продолжал он, – по всей Рассейской Европе, по всем церквам поминать станут.

Узнав от солдат, что генерал Гурко только что проехал на позицию генерала Рауха, я направился туда, спустившись сначала с горы до бивака екатеринославских драгун и оттуда снова поднимаясь в гору по дороге, забиравшей влево от бивака. Дорога эта до настоящей минуты была еле заметной тропой, проходившей по руслу ручья, протекавшего с гор в дождливую пору. Теперь, когда по ней царит беспрестанное движение, провезено 14 орудий, прошли войска, тропинка обратилась в широкую дорогу, покрытую жидкой грязью, перемешанной пополам с крупными и мелкими каменьями. Недавно еще снег лежал тут повсюду, и на тропе, и в лесу, но несколько сырых дней растопили снег и размягчили почву. Подъем по дороге чрезвычайно крутой и трудный: лошадь уходит ногами в жидкую грязь и на дне ее хрустит подковами по камню, зацепляясь шипами за острые гребни камней, скользя, ежеминутно спотыкаясь. Навстречу с горы спускается по сторонам дороги серая масса солдат, эта масса течет, течет без конца в однообразных серых шинелях с однообразной позой ружья. По мундиру судя, спускаются с горы преображенцы.

– Куда это вы ведете вашу часть? – любопытствую я у офицера, проходящего мимо.

– Нас посылают на Софийское шоссе к графу Шувалову: тут два батальона лейб-гвардии Преображенского полка; два других батальона остаются на позиции генерала Рауха. Там у Шувалова завязалось, кажется, серьезное дело. Целое утро слышана была горячая перестрелка.

Граф Шувалов, надо заметить, назначен генералом Гурко командовать отрядом на нашем правом фланге; задача его – вести по Софийскому шоссе со стороны Орхание наступление на Араба-Конак и вместе с тем охранять правый фланг наших войск на Балканах.

Далее по дороге вверх тянутся вереницы ослов, лошадей, тяжело нагруженных мешками с сухарями, патронами, манерками с водой. Боевые и продовольственные припасы приходится доставлять снизу из Этрополя на позицию генерала Рауха.

На одной из площадок между деревьями расположено несколько палаток, много лошадей, стоит кавалерийский пост – это этапный пункт по дороге к генералу Рауху. Тут меняют усталых коней, чтобы скорее доставлять снаряды наверх и быстрее перевозить сверху донесения в Этрополь к генералу Гурко. У самой дороги сидит верхом на деревянном ящике офицер-драгун с куском хлеба в одной руке и с куском мяса в другой.

– Дайте лошади вздохнуть, – обращается он ко мне, – закусить не хотите ли?

Я слезаю с лошади, присаживаюсь к драгуну, который начинает рассказывать длинную историю о том, как драгуны по самой этой тропе гнали отступавших из Этрополя турок. Рассказ не лишен хвастливости, так как из него оказывается, что шесть человек охотников из спешившихся драгун преследовали три табора турок. Рассказчик, конечно, был в числе шестерых. Преследование происходило ночью, и неприятель предполагал, что большие силы гонятся по его пятам. Турки бросали по дороге свой обоз и все отступали. Только когда драгуны увидали, что у неприятеля впереди есть три орудия, тогда дали знать остальным драгунам, стоявшим у подошвы горы; прибыл тогда целый эскадрон драгун на помощь, который и завладел орудиями.

– Паника турок, – продолжает рассказчик, – была до того велика, что неприятель не решился даже попытаться отбить у нас свои орудия, которые всю ночь стояли в виду турецких редутов, куда спрятались бежавшие турки.

– А в редут вы пытались ворваться?

– Как же, пытались, но были встречены оттуда таким огнем, что командир наш решил не терять людей напрасно и не раздражать турок, имея уже в руках такую добычу, как три орудия.

По сторонам дороги действительно много брошенных турецких ящиков с патронами и изломанных телег, местами были рассыпаны на земле снаряды горных орудий. По дороге попадалась также часто падаль заморенных коней и волов.

Поднявшись еще версты две кверху, я увидал расположенный по склону горы биваком лейб-гвардии Семеновский полк: множество палаток между деревьями, офицеры и солдаты собраны кучей – сегодня у семеновцев полковой праздник и вместе раздача наград за дело у селения Правец. Генерал Гурко поздравляет их и с праздником, и с наградами. Густое, повторенное несколько раз эхом ура раздается в лесу; еще раз громкое ура, и раздирающий воздух пронзительный шип наполовину со свистом и звук «бамм» около полка разорвавшейся гранаты.

– Подлецы! Как метко стреляют, это они на голоса пустили! – говорят между тем офицеры. Третий раз еще более густое ура разносится и гудит по лесу на поздравление генерала Гурко.

– И часто к вам залетают? – спрашиваю я у одного из офицеров.

– Бывает, – отвечал он. – Представьте себе, сегодня одна граната влетела на кухню как раз в миску с супом, разорвалась и никого не задела. Совсем без супу остались.

От семеновцев и не видать еще за деревьями неприятельской позиции; для этого надо подняться еще с четверть версты в гору на нашу батарею. Наша батарея из восьми орудий расположена в лесу на высшей точке горы и стреляет по неприятелю снизу вверх. Неприятельская позиция господствует над нашей со стороны генерала Рауха и находится от нашей батареи на расстоянии 650 сажен, по крайней мере таков прицельный выстрел наших орудий. Позиция неприятеля представляется здесь горой, вершина которой поднялась над нами: гора эта также вся поросла лесом, только гребень лысый, и кажется желтым пятном, местами покрытым другими – белыми пятнами снега. Всего гребня нам не видно, так как мы стоим близко к неприятельской горе и смотрим на ее вершину снизу вверх. Мы видим поэтому только часть лысины, обращенную к нам, точно также нам не видно всех редутов, настроенных неприятелем; видна только одна стена редута, так сказать, его профиль. За эту стену мы направляем наши снаряды. Из стены на нас стреляют, в свою очередь, три орудия неприятеля.

Едва генерал Гурко, поздравив семеновцев, вошел на батарею, он приказал не в очередь (так как на батареях соблюдается известный порядок стрельбы) открыть по неприятелю огонь залпами изо всех орудий. Раздалась команда «к орудиям!». Восемь выстрелов слились в один оглушающий звук, и через секунду с неприятельской горы долетел гул от разрыва наших снарядов. Залпом с нашей батареи был дан как бы сигнал к открытию огня с других батарей. С позиции генерала Дандевиля понеслись к туркам 16 гранат, а над нашими головами летели снаряды из шести орудий, расположенных позади нас двух батарей Ильина и Ореуса на более высоких гребнях той же Рауховской позиции и потому стрелявших в турецкий редут через наши головы. Турки стали тотчас же отвечать из своих трех орудий, и вот поднялся в лесу целый ад шипящих, свистящих и воющих звуков, удесятеряемых эхом леса и гор.

– Своя! Чужая! – спорили двое офицеров, слушая полет гранат над головами.

– Чужая! – с уверенностью прибавил один из них, когда в пяти шагах граната разломала в щепы какой-то ящик и забрызгала землей говоривших.

Генерал Гурко с биноклем в руках переходил ежеминутно с места на место, выбирая пункт, с которого было бы лучше видеть действия наших снарядов. Но кроме белых дымков над лысиной неприятельской горы и над профилем редута, ничего видно не было. (С позиции генерала Рауха стреляют только шрапнелями; с позиции генерала Дандевиля только гранатами.) Сколько за этой стеной редута турок, попадают ли в них наши снаряды – все это, глядя на неприятельскую позицию снизу вверх, нельзя было определить.

– К семеновцам пошла! – говорил меж тем какой-то фейерверкер, определяя полет неприятельского снаряда.

– Говядину у них отобьет, – острил на это наводчик орудия, намекая на разбитую у семеновцев поутру миску с супом.

– Куда это вы? – спрашиваю я знакомого офицера, поспешно взбирающегося на седло.

– К генералу Дандевилю посылают кратчайшим путем, – отвечал он, – а знаете, этот кратчайший путь все время идет опушкой леса на виду у турок. Вчера по генералу Гурко, когда он переезжал отсюда к генералу Дандевилю по этому пути, турки выпустили 15 гранат; они ложились то впереди, то позади генерала всю дорогу; они каждого всадника провожают так. Брр! – прибавил он, пришпоривая лошадь и исчезая за деревьями.

– Три дня ваше высочество не умывался, не раздевался, – говорил, обращаясь к принцу Ольденбургскому генерал Раух, сильно похудевший и пожелтевший в последние дни.

Генерал Гурко, простояв около двух часов на батарее, потребовал коня, чтобы вернуться в Этрополь до наступления темноты. Офицеры Семеновского полка, когда генерал проехал мимо них, умоляющим голосом обращались к свите генерала:

– Ради Бога! Если нам письма есть в штабе, присылайте сейчас же их сюда. На этом Иерихоне (так называли они свою гору!) письма – единственное утешение.

Вообще говоря, позиция генерала Рауха расположена весьма невыгодно сравнительно с неприятельской, находясь значительно ниже неприятеля, который каждую данную минуту может обсыпать ее пулями сверху. Кроме того, с Рауховской позиции, за исключением одной стены турецкого редута, торчащей над головой, из-за деревьев не видать ничего более; так что все назначения позиции генерала Рауха сводятся к тому, чтобы тревожить неприятеля артиллерийским огнем, не отдавая себе даже ясного отчета о количестве вреда, наносимого этим огнем неприятелю. Атака Шандорника со стороны генерала Рауха едва ли возможна, ибо подступ к редуту весьма крутой и продолжительный и самый редут представляется укреплением более внушительным, чем было укрепление у Горнего Дубника. В прошлом моем письме я упоминал уже, что три роты Псковского полка, составляя аванпостную цепь впереди позиции генерала Рауха, ворвались 16 ноября совершенно случайно в редут, заняли его, но не могли по своей малочисленности держаться в нем до тех пор, пока успели подойти подкрепления. Турки с того времени еще более окопались, и по сведениям, собранным из допроса пленных, они значительно усилили гарнизон Шандорника. Атака Шандорника в настоящую минуту сопряжена была бы с огромными потерями. Вообще турецкие укрепления, оберегающие перевалы Балкан и путь на Софию, очень сильны и многочисленны: их тут целая цепь, расположенная по вершинам гор. Виденный с позиции Рауха один профиль турецкого редута составляет только начало, первое кольцо продолжительной цепи укреплений, заключающейся Араба-Конаком. Эти укрепления видны и обстреливаются с других наших позиций – генерала Дандевиля и со стороны шоссе графа Шувалова.

Путь, ведущий на позицию генерала Дандевиля, еще более труден и недоступен, чем путь, ведущий к генералу Рауху. Это настоящая лесная трущоба на крутой горе, трущоба, в которой нога человека и животного на каждом шагу то ступает на острый камень, то уходит в грязь по самое колено. Кажется невероятным, как могли протащить тут 16 девятифунтовых орудий! Какого труда это стоило! Когда на сильном коне надо три часа времени, чтобы взобраться верхом четыре версты наиболее крутого пути в гору. Едешь тут до того медленно, что словно топчешься на одном и том же месте; одна нога лошади уперлась о камень, другая глубоко ушла в грязь, задняя нога срывается с камня и скользит, лошадь идет равновесия и качается всем телом. Невозможная дорога. Между тем по ней беспрестанно двигаются солдаты, направляющиеся то кверху, то спускающиеся вниз; лошади и ослы тащат сетки с сеном, мешки с сухарями и мясом. На каждом шагу видишь упорную, напряженную борьбу человека и животного с неприступной лесной трущобой. Вон партия болгар с усилием выворачивает ноги из грязи и камней: у каждого болгарина в руках по две палки, скрещенных на затылке, и по привешенной к этому кресту большой гранате – они несут вверх снаряды; четверо солдат конвоируют партию. Болгары переступают, согнувшись, тяжело дышат и не смотрят даже по своему обыкновению по сторонам и не кричат встречному офицеру:

– Здравствуй, братуш!

Солдаты не унывают:

– Эка, воин! – слышу я рассуждение на дороге. – В землю закопался – пуф! пуф! и все тут. Ты вполнее выходи, на-ка попробуй… – рассуждение, очевидно касающееся турка.

– Говорили тож, – раздается позади другой голос, задыхающийся от усталости, – Антрапо́ль возьмем – войне конец. Вот и Антрапо́ль взяли – все миру нет. —

– Антрапо́ль, да не этот, а тот Антрапо́ль, рассказывают, за горами, – возражает кто-то говорящему.

Чем выше поднимаешься в гору, тем хуже становится дорога; лес редеет, мало-помалу уступая место громадным камням, покрытым мохом, а на самой вершине горы нет вовсе деревьев. Это зеленый холм из топкой земли и каменьев, местами лежащих кучей, местами – одиночными каменьями. Сегодня густое облако покрывает вершину, и как назло не видать за туманом ни турецкой позиции, ни всего контура нашей. Надо близко подойти к батарее, чтоб увидать ее; батарей тут две: одна смотрит восемью орудиями в одну сторону, другая – тоже восемью в другую, но обе сегодня молчаливо глядят в туманное пространство; куда же стрелять, когда в десяти шагах от себя не отличишь человека от дерева. Зато между батареями и по склонам вершин, обращенных к неприятелю, идет усиленная работа. Под прикрытием облака солдаты роют землю, строят люнет, копают ложементы, обносят батарею валом; генерал Гурко издал приказание укрепить наши позиции так, чтобы были больше турецких неприступными.

Я направился к палатке генерала Дандевиля, расположенной на опушке леса, и застал генерала, заносившим ногу в стремя, чтоб ехать к генералу Рауху. Очень красивый собой, еще молодой на вид, с нежным румянцем на щеках, генерал Дандевиль, сидя на седле, раздавал по сторонам приказания: «Копию с секретного приказа не забудьте разослать немедленно по всем постам!.. А кроки позиций до сих пор не готовы! Как же вам не стыдно! Послать мне сюда вестового, эй народ! А генерал Краснов где? Озаботьтесь, пожалуйста, – продолжал Дандевиль, обращаясь к Краснову, – вернусь только к вечеру; все оставляю на вашем попечении. Едва туман рассеется, открыть немедля огонь…»

Генерал Краснов – старый знакомый по первому походу за Балканы. Он в отряде генерала Дандевиля командует в настоящее время кавалерийской бригадой (Екатеринославским и Астраханским драгунскими полками). По происхождению он простой казак и выслужился до генерала из простых урядников. Мы усаживаемся с ним рядом на толстое полено и протягиваем ноги к костру. Разговор начинается с воспоминаний:

– Помните, как после перевала у Далбони под Уфланли, в долине Тунджи, вы угощали генерала Гурко и штаб супом из слив? Веселое было время… Расскажите, как же вам удалось отбить у турок эту вершину?

– Калужские молодцы-с, – говорит Краснов, называя почему-то Великолуцкий полк калужцами, – вовлеклись! Поглядеть – тошмаренки: маленькие, худенькие, курносые-с, а вовлеклись! Тел двести в одном месте положили! Ужасное положение! Орудие навели да и стоим в грязи по колено, а калужские – молодцы! А-а-а! хорошее дело-с!

Так характеризует Краснов занятие настоящей позиции Дандевиля Великолуцким полком и защиту первых поднимавшихся сюда наших орудий, на которые насели было турки. Этих орудий было два, и прикрывавшие их солдаты Великолуцкого полка прозвали их «батюшкой и матушкой». Дело, по общим отзывам, было молодецкое: две роты задерживали в течение многих часов наступление турок с вершины, и затем, когда подоспел еще батальон Великолуцкого полка, наши перешли, в свою очередь, в наступление и прогнали турок с вершины, втащили туда орудия, и с этой минуты образовалась тут русская позиция против неприятельской горы Шандорника, позиция, известная ныне под именем позиции Дандевиля.

С этой позиции в ясную погоду открывается вид на все турецкие укрепления, защищающие линию Шандорник – Араба-Конак, и даже видны, говорят, вдалеке верхушки минаретов Софии. Гора Шандорник, обращенная одним фасом к Рауху, смотрит сюда другим своим фасом и другой профилью того же турецкого редута, против которого находится позиция Рауха. Но редут на горе Шандорник составляет только первое звено, начало продолжительной линии турецких укреплений. От Рауха этих укреплений не видать вовсе, ибо они тянутся, так сказать, за Шандорником, направляясь к Софийскому шоссе. Зато от Дандевиля, находящегося от Рауха значительно правее, видно, как гребень горы Шандорник извивается, то поднимаясь, то опускаясь и образуя несколько вершин. На каждой из этих вершин вплоть до Араба-Конака построено по редуту, и каждая вершина представляет сильное и неприступное укрепление. Число орудий, направленных турками с этих редутов на позицию Дандевиля, простирается от 12 до 15, причем три направлены с того же редута, с которого другие три направлены на Рауха. Дандевиль занимает вершину, над которой турки господствуют и которую обстреливают весьма метко артиллерийским огнем. Положение Дандевиля даже менее выгодно, чем положение Рауха, так как вся позиция представляется открытой местностью, которую неприятель обстреливает сверху вниз; тогда как у Рауха местность закрыта лесом, и кроме того, позиция Рауха расположена до того близко под самым неприятелем, что туркам приходится чуть ли не перпендикулярно к ней наклонять дула своих орудий, между тем как Дандевиля турки обстреливают на расстоянии 1400 сажен, и потому наклон орудий здесь более для них выгодный. Турки стреляют метко. До сей минуты даже бруствер наших батарей служил недостаточным прикрытием против турецкого огня. По крайней мере на днях оторвало гранатой голову фейерверкеру, сидевшему спокойно за бруствером, и засыпало землей офицера и несколько человек прислуги при орудиях. Рассказывают при этом, что первым из земли вылез офицер, и на вопрос, обращенный им к остальным засыпанным солдатам, вылезавшим друг за другом из земли: «Что, тебя ранило?» получал один и тот же ответ: «Не могу знать, ваше благородие; чем-то ушибло!».

Турки обстреливают у Дандевиля всю лысую вершину горы и часть обрамляющего кругом леса; орудия у них стальные, дальнобойные, но малого калибра. Обыкновенно они чередуют направление своих снарядов: один выпускают на наши батареи, другой направляют в лес, угадывая приблизительно место нахождения расположенного в лесу отряда Дандевиля. На батарее турки успели до сих пор подбить колесо одного орудия, убить одного фейерверкера и ранить двух других. Что же касается всего отряда, то, несмотря на частую перемену места солдатского бивака, убыль в нем от турецкого огня простирается от шести до восьми человек средним числом в сутки. Наших батарей на позиции Дандевиля две. Одна, восьмиорудийная, направлена на крайнюю к нам вершину Шандорника, именно на профиль того редута, по которому стреляет и Раух со своей стороны. Другая батарея действует в сторону дальнейших турецких укреплений, идущих к Араба-Конаку.

Вообще говоря, две выше описанные позиции Рауха и Дандевиля осаждают линию турецких укреплений Шандорник – Араба-Конак со стороны только Шандорника. Значительно правее этих двух позиций расположен отряд графа Шувалова, осаждающий турецкую линию со стороны Араба-Конака. Авангард этого отряда под начальством полковника Гриппенберга занял 21 ноября на Софийском шоссе командующую над Араба-Конаком высоту. Подробности этого дела так же, как и описание позиций графа Шувалова, оставляю до следующего письма, замечу только, что оба конца турецкой линии укреплений Шандорник – Араба-Конак суть решающие пункты: если турки очистят Шандорник, то в Араба-Конаке они не могут держаться долее, ибо Шандорник есть ключ всей линии со стороны Этрополя. Также, если они очистят Араба-Конак, то не могут более держаться на Шандорнике.

Если считать позицию графа Шувалова нашим правым флангом на Балканах, то левым флангом можно назвать укрепленный нами Златицкий перевал. На Златицком перевале три дня тому назад несколько рот лейб-гвардии Гренадерского полка, спустившись в долину, заняли два селения – Челопец и Клиссикиой…

 

Позиция графа Шувалова. Московская и Павловская горы

25 ноября генерал Гурко переехал со своим штабом из Этрополя в Орхание. Городок этот, расположенный в долине реки Правицы на Софийском шоссе, известен тем, что долгое время был местом ежедневных кавалерийских стычек наших разъездов с турецкими. По завладении нами Правицей турки, очистив самый город Орхание, сосредоточили свои силы на окрестных высотах, с которых господствовали над Орхание артиллерийским огнем. Поэтому русские войска не занимали города, да занимать его с военной точки зрения не представлялось пока никакой необходимости, и генерал Гурко ограничивался тем, что посылал в Орхание кавалерийские разъезды из лейб-гвардии улан, лейб-гвардии гусар и казаков Кавказской казачьей бригады для производства рекогносцировок в городе и его окрестностях. Разъезды эти встречались ежедневно на улицах Орхание с черкесами, приезжавшими сюда грабить и разорять болгарские дома себе на топливо. Происходила поэтому иногда перестрелка, иногда стычка на пиках и саблях между нашей и турецкой кавалерией, иногда же простое отступление тех, кто оказывался в меньшем числе против неприятеля. Между прочим, был случай следующего рода: да гусара, заскакав слишком вперед от своего взвода, увидали в одном из переулков Орхание несколько всадников, которых они издали приняли за наших осетин, но которые в действительности были черкесы. Всадники подпустили гусар довольно близко до себя и дали по ним залп. Гусары, заметив, что ошиблись, повернули назад своих коней, но ускакать было уж поздно: один из гусар, раненый пулей, упал с лошади и был изрублен на месте подоспевшими черкесами; другой попал со своим конем в какую-то топкую лужу, в которой завяз, и не успел поэтому уйти вовремя от черкесских шашек. Тела этих гусар были найдены на другой день на улицах Орхание раздетые догола и обезображенные от массы полученных ими сабельных ударов. Грабежи черкесов и кавалерийские стычки, происходившие часто на улицах города, отразились всего более на постройках Орхание, отразились до того, что в целом городе нельзя найти хотя бы один вполне сохранившийся дом. Генерал Гурко и многочисленный штаб его отряда принуждены помещаться в полуразрушенных зданиях, исправив их кое-как на скорую руку, подклеив, например, бумагу на окнах вместо разбитых стекол, поддерживая огонь в мангалах вместо несуществующих более печей и т. п.

Окрестные высоты были очищены турками внезапно, в ту минуту, когда русские войска занимали позиции против горы Шандорник. Турки, как известно, всего более боятся обходных движений с нашей стороны, и в данном случае они поспешили отступить из Орхание, опасаясь, чтобы мы не зашли к ним в тыл с теперешней позиции Дандевиля и не отрезали бы их от Араба-Конака. Мы, в свою очередь, подвинулись нашим правым флангом вслед за отступившим из Орхание неприятелем и заняли новые позиции на Софийском шоссе против Араба-Конакских укреплений турок. Эти позиции, равно как и позиции Рауха и Дандевиля, находятся в тесной связи между собой, дополняя друг друга, и состоят ныне под общим начальством генерал-адъютанта графа Шувалова. Путь к ним из Орхание проходит по долине реки Правицы до селения Врачеша, где шоссе круто поворачивает в горы, входя в них узким ущельем и направляясь к Араба-Конаку и Софии через перевал Балканов. Перевал этот лежит от Орхание на расстоянии 20 или 25 верст отличной шоссейной дороги, а наши горные позиции на Софийском шоссе против неприятельских, оберегающих этот перевал, находятся в 15 верстах от Орхание; по крайней мере, на таком расстоянии от города расположены в ущелье лагерь наших резервов и бивак графа Шувалова у подошвы занятых нами высот.

Обстановка этого бивака в узком ущелье и посреди дороги до крайности сурова и поражает взор невзыскательностью к условиям жизни хозяев бивака – графа Шувалова, его штаба и свиты. Простые солдатские палатки (захваченные у турок) разбиты прямо на снегу, рядом с палатками солдат; горящий снаружи на снегу костер служит кухней, а также и местом для отогревания коченеющих от холода ног и рук. Несколько охапок сена, брошенных в палатке на мерзлую землю, заменяют ковер на полу. Палатка графа Шувалова только тем и отличается от остальных солдатских палаток, что она турецкая и потому круглая, тогда как у наших солдат полотно натянуто в виде треугольника. Снег лежит на палатках. Вокруг бивака видны лишь высокие горы, сплошь поросшие густым лесом; и горы, и лес покрыты снегом. Куда ни глянешь, кругом все бело, дико и давит суровостью; небо постоянно туманное. Солдаты круглый день греются у костров и бегают по очереди в горы за дровами, оглашая лесную чащу звенящими звуками тесаков о древесные стволы, треском и шумом от подрубленных валящихся деревьев. Иногда высоко в туманном воздухе гудит граната, отправленная с одной вершины горы на другую.

Хозяин бивака граф Шувалов встречает прибывшего к нему приветливо, радушно: он умеет в несколько минут обворожить вас своим разговором, обходительной манерой, импонировать на вас своим бодрым расположением духа. На вид Шувалову лет сорок, он среднего роста, плотно и крепко сложен и кажется человеком видимо довольным суровой обстановкой бивачной жизни и не придающим значения связанным с нею непривычным лишениям. Генерал Гурко, спартанец по своей натуре, посещая от времени до времени наши позиции на Софийском шоссе, каждый раз, шутя обращаясь к графу Шувалову, говорит ему, что велит на днях отдать в парольном приказе распоряжение о том, чтобы построить Шувалову землянку или барак из досок и силой водворить туда хозяина. Но Шувалов хорошо понимает значение, какое имеет в глазах солдата палатка командира, поставленная на снегу рядом с солдатской и наравне с последней лишенная всяких удобств. Он всячески заботится о солдате, расходуя постоянно свои собственные средства на него и на ежедневную по возможности чарку водки для солдат. Пользуется он в своем отряде большой популярностью, доходящей у многих до обожания и восторженных отзывов, популярностью, укрепившейся за ним в особенности после дела у Горнего Дубника, где участвовала в бою преимущественно 2-я гвардейская дивизия, коей Шувалов состоит начальником. Во время этого дела граф Шувалов бо́льшую часть дня провел, объезжая цепи атакующих солдат и подъезжая к турецкому редуту на 200 и 150 сажен расстояния, причем из семи сопровождавших его офицеров только один вернулся не раненым, остальные же кончили день на перевязочном пункте. На Софийском шоссе, в ущелье, граф Шувалов обыкновенно выходит из своей палатки и едет на позиции в сопровождении полковника Скалона, командира гвардии саперного батальона, и следит за производством земляных работ и укреплений или же сам сопровождает на позиции приезжающего к нему приблизительно через день генерала Гурко.

Сегодня я застал графа Шувалова едущим на линию наших аванпостов по шоссе в направлении к перевалу, за ним следуют генерал Эттен (командир 2-й бригады), полковник Бальц (исправляющий должность заболевшего начальника штаба полковника Паренцова) и двигаются по ущелью мимо расположенных у края дороги биваком нескольких батальонов войска, составляющего резервы наших позиций против Араба-Конака. Одна колонна лейб-гвардии Павловского полка находится в движении, она сворачивает из ущелья на гору и медленно начинает подъем, вступая на крутую тропинку.

– Здравствуйте, друзья! – говорит им граф Шувалов.

– Здравия желаем ваше сиятельство!

– А водка была сегодня?

– Была; точно так; пили, – раздаются ответы.

– Ну, идите себе с Богом. А только если случится, что он на вас полезет, то знаете, как его принять, по-павловски!

– Постараемся, ваше сиятельство.

– Ну, Христос с вами, – прибавляет граф Шувалов, подвигаясь далее по шоссе, загибающему все более вправо, наподобие колеса. Мы минуем батарею из двух орудий, построенную у самой дороги с целью обстреливать вдоль часть ущелья; минуем еще несколько групп солдат и едем далее, приблизительно с версту, не встречая никого по дороге. Из кустов внезапно поднимаются человек шесть солдат и молча выстраиваются, отдавая честь проезжающему начальнику. Граф Шувалов также молча здоровается с ними. Эти солдаты находятся в секрете: их назначение – быть спрятанными где-нибудь в кустах или в канаве, неслышными и незаметными для неприятеля, наблюдать, сторожить по сторонам и доносить о всем виденном и слышанном в течение дня и ночи. Положение солдата в секрете в настоящую зимнюю пору весьма тяжелое, так как разводить в секрете костер запрещается строжайшим образом, и солдат принужден, следовательно, лежать на снегу, без огня, не имея возможности отогревать заходящиеся конечности; к тому же и обувью солдаты сильно поизносились; редко у кого найдутся вполне целые и здоровые сапоги; переменная же пара вместе с ранцами остались в Боготе и хотя выписаны оттуда, но до сих пор еще не пришли; нет также и теплых полушубков, за исключением разве немногих, розданных здесь в передовые цепи солдатам г. Петлиным, уполномоченным Общества Красного Креста при летучем отряде, сформированном государыней императрицей. В дырявых же сапогах и в серой шинели на сырости и на холоду положение солдата тяжелое; и были случаи отморожения ночью в траншеях рук и ног и несколько смертных случаев от холода.

Секреты составляют всегда последние пункты наших аванпостов, и, подвигаясь далее за графом Шуваловым по шоссе, мы не встречаем уже более никого из солдат. Кругом стоят все те же горы, поросшие густо буковым лесом, усыпанные снегом. В горах и на дороге царит тишина мертвая, прерываемая лишь звуком копыт наших коней о мерзлую землю, да слышно еще, как падает иней крупными снежными кусками, шелестя в деревьях. Мы двигаемся по нейтральной полосе, не занятой ни нами, ни неприятелем, лежащей между нашей цепью и турецкой, и легко быть может, что спрятанный где-нибудь, наподобие нашего, в кустах неприятельский секрет даст внезапно и на близком расстоянии ружейный залп. Но вот за поворотом шоссе мы видим еще четырех всадников, остановившихся на дороге, и различаем в них драгунский разъезд.

– До какого места доходили? – спрашивает граф Шувалов.

– Вон до этой караулки доходили, – говорят драгуны, указывая на домик, построенный невдалеке впереди.

– Неприятеля видели?

– Никак нет.

– Так поезжайте за мной, – прибавляет Шувалов, подвигаясь далее по шоссе; мы проезжаем мимо караулки, у которой валяются на земле шесть трупов турок, полузасыпанных снегом. Поворачиваем снова вправо и, отъехав с полверсты, видим, что шоссе начинает подниматься несколько в гору, видим у самого подъема еще караулку и шесть человеческих фигур в башлыках у дымящегося костра: пятеро лежат на земле вокруг огня, один стоит облокотившись на ружье. Это турецкий пикет, расположенный, вероятно, на самом перевале; дорога тут поднимается на пригорок, лежащий поперек ущелья, и за этим пригорком находятся уже Араба-Конак и турецкие укрепления, оберегающие перевал.

– Вот до этого места вы должны были доехать, – обращается граф Шувалов снова к драгунам.

Мы стоим еще минуты две, в которые граф Шувалов смотрел в бинокль на турок и на окружающие нас высоты. Фигуры у костра, по-видимому, не замечают нашей группы и продолжают лежать и греться, сохраняя прежние позы. Мешкать долее не представлялось никакой надобности, граф Шувалов поворачивает своего коня назад, и мы скрываемся за поворотом дороги, направляясь к своему биваку. «Завтра поедем на Павловскую гору», – говорит граф Шувалов, слезая с коня у своей палатки.

Русские позиции против Араба-Конака сосредоточиваются на двух высотах, известных ныне под именем гор Московской и Павловской.

В предыдущих моих письмах я упоминал уже, что турки, очистив Правицу, Этрополь и Орхание, направили свое внимание главным образом на защиту перевалов через Балканы и укрепились для этой цели в Златице, на горе Шандорник и на высотах у местечка Араба-Конак на Софийском шоссе. Русские войска, в свою очередь заняв Этрополь и Орхание, встретились на перевалах Балкан с такими сильно укрепленными позициями турок, что принуждены были ограничиться только занятием высот насупротив турецких, образовав, со своей стороны, линию укрепленных позиций по сю сторону Балкан. Так, русские заняли Златицкий перевал и окопались на нем; против горы Шандорник образовали две позиции, известные под именем позиций генерала Рауха и генерала Дандевиля, наконец, против Араба-Конака укрепились на горах, прозванных Московской и Павловской – по имени полков, первоначально занявших эти две позиции. Находясь на упомянутых высотах лицом к лицу с неприятелем (в одном месте в более выгодных против турок условиях, в другом – менее выгодных), русские войска воздерживаются от наступательных действий, ограничиваясь укреплением и охранением своей боевой линии, а также артиллерийской перестрелкой с неприятелем в ясные дни, когда туман не мешает видеть турецкие редуты и лагеря. Но самое занятие нынешних позиций русских на Балканах сопряжено было с большими трудностями, совершалось в бою и сопровождалось огромной работой втягивания орудий на крутые высоты. В предыдущих письмах я уже имел случай рассказать в некоторых чертах о том, как произошло завладение нашими войсками Златицким перевалом, как заняли позиции и укрепились отряды Рауха и Дандевиля против горы Шандорника; лейб-гвардии Московский полк, в свою очередь, окрестил в свое имя одну из гор против Араба-Конака мечом и кровью в день 21 ноября. Произошло это, по рассказам очевидцев, следующим образом.

По отступлении турок из Орхание 2-й и 3-й батальоны Московского полка двинулись по шоссе по пятам неприятеля, чтоб идти за ним, доколе будет возможно. Командир лейб-гвардии Московского полка полковник Гриппенберг, лично предводя этой колонной, получил сведение, что отступивший неприятель засел в приготовленных заранее укреплениях Араба-Конака. Не будучи знаком с местностью и идя, так сказать, ощупью, Гриппенберг повернул с шоссе наудачу на одну из гор и стал взбираться на нее, чтоб окинуть оттуда взором окрестность и избрать позицию против неприятеля. Взбирался он на гору в тумане, но когда дошел до вершины ее, то туман рассеялся, и взору Гриппенберга внезапно предстал Араба-Конак с его укреплениями, лежащий внизу, на расстоянии каких-нибудь 600 сажен и командуемый с высоты, на которой стоял Гриппенберг. Это было неожиданным открытием.

– Орудия, скорей сюда орудия! – воскликнул начальник Московского полка, и весь день 20-го и ночь с 20 на 21 ноября прошли в подъеме орудий на счастливо открытую гору. Хотя и соблюдалась при этом всевозможная тишина, но турки из Араба-Конака успели заметить движение на Московской горе и понять, что сделали непростительную ошибку, не заняв ее сами и предоставив ее русским. Поэтому в ночь на 21 ноября турки поспешили сделать обходное движение и укоренились на другой горе, приходившейся во фланг Московской, так что на утро 21-го позиция Гриппенберга очутилась между трех огней: спереди ее был неприятель, слева находился Араба-Конак, а справа – турки, обошедшие нашу позицию за ночь; словом, Московская гора как бы врезалась в неприятеля своим исходящим углом или, по выражению солдата, «врылась в него свиным рылом». Гриппенберг распорядился наскоро окопаться и нарыть несколько ложементов на правом склоне своей горы против обошедшей его турецкой колонны и поместил в этих ложементах 2-й батальон Московского полка под начальством полковника Ляпунова. К двум батальонам Московского полка подошли еще 1-й и 4-й стрелковые батальоны. В 8 часов утра 21-го ноября, едва рассеялся туман, Гриппенберг приказал открыть огонь из шести орудий по укреплениям Араба-Конака и стрелял так удачно, что успел произвести в турецком редуте два взрыва. Неприятель, со своей стороны, направил из Араба-Конака 12 орудий на Московскую гору, нанося частым и метким артиллерийским огнем значительный вред нашим и подбив у нас одно орудие. Между прочим, одной из первых турецких гранат был убит молодой офицер-артиллерист Тиббольд.

Рассказывают, что раненый в грудь осколком снаряда Тиббольд, падая на землю, воскликнул:

– Боже, что со мной?

Подбежавший к нему фейерверкер обратился к нему с вопросом:

– Ваше благородие! Никак, вы ранены?

– Убит! – проговорил Тиббольд, и это были его последние слова.

Жертвой следующей гранаты пал поручик Войницкий, убитый наповал. Наконец, один снаряд попадает в буковое дерево, разламывает его в щепы и убивает разлетевшимися осколками и щепами пятерых солдат насмерть и семерых ранит. Канонада турецкая длится до 10 часов утра. В 10 часов начинается атака; турки наступают тремя колоннами: одна кидается с горы, занятой ими ночью прямо на ложементы 2-го батальона Московского полка, другая идет по подошве Московской горы с целью обойти ее в тыл; третья, из Араба-Конака, лезет вверх на нашу батарею с намерением завладеть орудиями.

Прикрывают орудия всего две роты, которые не в состоянии удержать напора массы наступающего врага; турки лезут в гору как ошалелые с криками «алла!». Они уже близко от орудий, несколько человек их взбираются на бруствер, и нельзя ударить по ним картечью, ибо от частой стрельбы и порохового дыма затворы у орудий загрязнились до того, что отказываются служить; воды же поблизости нет, чтоб обмыть и очистить остановившийся механизм. Артиллеристы растерялись; кто вынимает шашку, кто прячется за бруствер; собрались кучкой в ожидании с минуты на минуту последней развязки. Тогда Гриппенберг, собрав остававшиеся в резерве части 3-го батальона своего полка, появляется во главе их с обнаженной саблей:

– Расступитесь, артиллеристы! – кричит он смутившейся прислуге при орудиях. – Московцы идут!

Начинается ружейная и штыковая работа, и турки принуждены отступить вплоть до подошвы горы, оставляя на ее склоне своих убитых и раненых. Через час турки возобновляют атаку из Араба-Конака и снова лезут в направлении нашей батареи. Рассыпавшись цепью в кустах и за каменьями, 3-й батальон Московского полка встречает неприятеля батальонным огнем, причем капитан де Лаваль-Велк расхаживает взад и вперед по цепи, командуя солдатам:

– Не горячись! Не жги патронов даром; ставь прицел на триста; теперь на двести, ставь на полтораста.

Вскоре раненый пулей в лицо, пробившей ему обе челюсти и задевшей язык, де Лаваль-Велк идет окровавленный из цепи и, отыскав Гриппенберга, знаками просит у него бумагу и карандаш. «Ради Бога, пошлите скорее офицера к моей роте заменить меня», – пишет он на поданном клочке бумаги.

На другом склоне горы встречают турок, обходящих в тыл Московскую гору, 1-й и 4-й стрелковые батальоны, а 2-й батальон Московского полка под начальством полковника Ляпунова открывает огонь из своих ложементов по наступающему на эти ложементы неприятелю. Тут дело тянется долгое время с переменным счастьем, в котором то турки доходят до наших ложементов, то наши занимают ближайшие турецкие траншеи, прогоняя неприятеля в гору. Когда наши принуждены отступить из турецких траншей, турки накидываются мимоходом на оставшихся в траншеях русских раненых и убитых, докалывают раненых и поспешно снимают с мертвых всю одежду, все до последней нитки, унося награбленное с собой. К 3 часам дня атака турок отбита на всех пунктах, и к 7 часам вечера умолкает окончательно всякая перестрелка. Оба неприятеля удерживают каждый свои первоначальные позиции, за исключением нескольких траншей у подошвы турецкой горы, не занятых ни нами, ни турками. Между прочим, в этих траншеях остался один раненый в бедро солдат Московского полка, притворившийся мертвым в ту минуту, когда турки, во время боя перейдя снова в наступление, овладели траншеями и начали прикалывать раненых. Турки, приняв этого солдата в самом деле за мертвого, ограничились тем, что раздели его донага, унесли с собой что на нем было и легко ударили его прикладом ружья.

На другой день битвы, когда наши полковые санитары осмелились дойти до траншей, где между убитыми турками и русскими лежал и наш раненый солдат, между санитарами и этим раненым произошел разговор следующего рода:

– Ребята, подберите меня, – говорит раненый санитарам.

– Да ведь ты – турка, – возражают санитары.

– Какой же я турка, – протестует раненый, – Московского полка, ей-богу, помереть на месте – свой!

– А ну-ка, перекрестись! – Раненый крестится. – Это и турка зачнет креститься, обморочит, гляди, ты ему и поверишь. Кто тебя голого-то распознает, – продолжают санитары.

– Ей-богу – свой, начальства моего спросите. Миколаем зовут.

– Ай подобрать? – останавливаются санитары и кончают тем, что подбирают раненого.

Турки наступали на Московскую гору в числе 15–20 таборов против четырех батальонов нашего войска, причем, по рассказам пленных, атакой руководил лично Мегемет-Али-паша, под которым, как говорят, были убиты четыре лошади, и он, не имея поблизости пятой, сел будто бы верхом на осла и на осле продолжал командование.

После отбитой атаки турки не возобновляли более наступления на Московскую гору, да и наша батарея на Московской горе (увеличенная еще четырьмя втащенными наверх орудиями) не открывала после битвы 21 ноября огня по Араба-Конаку. Наступившие туманные дни, окутав непроглядной пеленой обоих сошедшихся близко врагов, остановили взаимный обмен гранатами и пулями, но зато дали возможность и время каждому укрепиться на своей позиции и обнести себя рядами земляных стен. Турки возвели уже на горе, которую заняли в ночь на 21 ноября, редут почтенных размеров и продолжают окапываться; наши солдаты, в свою очередь, возводят люнет на Московской горе и роют траншеи. Скрытый от нас туманом, неприятель находится в близком расстоянии от Московской горы с обоих ее флангов. Когда бываешь на этой позиции, то ясно слышишь шум, гвалт и крики, сопровождающие обыкновенно турецкие работы; различаешь отчетливо даже отдельные восклицания вроде: «Абдул! Магомет! Гайда! Гай-ли-ля!» и много непонятных выражений. И странно бывает внимать так близко говору неприятеля, скрытого за туманом, так близко, что вот-вот кажется рукой подать! И о чем галдят они своими крикливыми голосами? Роют землю; слышно, как стучат топорами о дерево, кирками о камень; кричат, быть может, то же самое, что и около себя слышишь, только не так громко произнесенное: «Куда, черт, с лопатой лезешь!», «Эй, ребята, лом сюда давайте!», «Ну, и земля же; одно слово: камень на камне…»

Другая позиция наша на Софийском шоссе – Павловская гора была занята без бою и в видах предупреждения туркам возможности дальнейших обходных движений с их стороны; находится она почти что в тылу турецкой позиции, занятой турками в ночь на 21 ноября.

Позициями на Златицком перевале, Рауха и Дандевиля, Московской горой и Павловской исчерпывается ряд наших укреплений насупротив турецких позиций, оберегающих главнейшие перевалы через Балканы в долину Софии. В стороне ото всех вышеупомянутых позиций и без непосредственной связи с ним находится местечко Лютиково, в окрестностях которого турки в числе от 4 до 5 тысяч стерегут еще одну дорогу, ведущую через Лютиково в Софию. Против Лютикова мы имеем свою укрепленную гору, известную под названием Финской горы, по имени расположенного в ней Финского стрелкового батальона.