От Софии до Филиппополя. Преследование турок. Их отступление из Татар-Базарджика

Смелый переход генерала Гурко за Балканы рассеял турецкую армию, защищавшую горные пути в долину Софии. Из Араба-Конака турки отступили в беспорядке на Златицу и на Отлукиой, а оттуда на Филиппополь; из Софии они бежали частью на Радомир, частью на Самоков, оставив в наших руках громадные склады продовольственных запасов, боевых снарядов, санитарных принадлежностей и прочей военной добычи. Но принужденные отступить с угрюмых и недоступных высот Большого Балкана, турки могли еще держаться в цепях Малого Балкана и преградить нам дорогу на Базарджик и Филиппополь. К этому они и приступили немедля. По крайней мере, Сулейман-паша сосредоточил против отряда генерала Гурко большие силы близ Самокова, силы, простиравшиеся до 40 батальонов, приведенных сюда с берегов Лома и от Разграда, и близ Ихтимана в Трояновых воротах до 20 батальонов. Эти-то силы и собирался атаковать генерал Гурко, направив из долины Софии вверенный его командованию отряд на Малые Балканы четырьмя отдельными колоннами: одну – под начальством генерала Вельяминова на Самоков, другую – под начальством графа Шувалова на Ихтиман и Трояновы ворота; остальные две под начальством генерала Шильдер-Шульднера и барона Криденера – обходными путями прямо на Татар-Базарджик, с приказанием двум последним колоннам зайти в тыл турецких позиций в Трояновых воротах. Город Софию генерал Гурко покинул 29 декабря, направляясь вслед за колонной Шувалова к Ихтиману. Но пока Гурко двигал свой отряд на неприятеля, засевшего в цепях Малого Балкана, произошло новое событие – новый переход через Балканы русской армии, спустившейся с Шипки в Казанлыкскую долину и грозившей оттуда отрезать турок от Филиппополя и Адрианополя. Поэтому Сулейман-паше не приходилось более медлить в Малых Балканах; ему надлежало поспешно отвести свои отряды из Самокова и Трояновых ворот к Адрианополю, и перед Гурко таким образом очутился внезапно не обороняющийся неприятель, но быстро отступающий. Вместо предполагаемой атаки и новых маневров в цепях Малого Балкана открывалось преследование неприятеля. Такое положение дел выяснилось окончательно только в Ихтимане, где Гурко остановился на ночлег 30 декабря. Здесь генерал получил известие о событиях на Шипке, здесь же узнал и об отступлении турок из Трояновых ворот и Самокова.

В Ихтиман прибыл к Гурко 30 декабря адъютант Сулейман-паши Зеки-бей в качестве парламентера с телеграммой Сулеймана к великому князю главнокомандующему, содержавшей в себе предложение заключить перемирие между воюющими сторонами. Телеграмму эту Гурко отправил в Главную квартиру, а сам в ожидании последующих распоряжений на нее великого князя двинулся на преследование отступавших турок. Немедленно было послано всем колоннам предписание двигаться елико возможно быстрее, делать переходы по 40 и 50 верст в сутки, идти днем и ночью, чтобы нагнать во что бы то ни стало неприятеля и разбить его, прежде чем он успеет очутиться вне преследований и безопасно стянуться к Адрианополю. Тяжелые переходы предстояли вновь пехоте, переходы снова по горам, форсированными маршами, почти без отдыха, но, как выразился генерал Нагловский, все солдаты, которые отстанут на этом усиленном марше от своих частей, подойдут при первой же остановке снова к своим частям, зато все, что отстанет у турок, уже не пристанет к ним больше и будет наше. Гурко вполне согласился с этим основанием Нагловского, и колонны пошли вдогонку за неприятелем огромными переходами по горам. Генерал Гурко находился во главе колонны Шувалова и 31 декабря, накануне Нового года, доехал до селения Ветренова, расположенного на склоне Малого Балкана, в долину Марицы. Одновременно с генералом подошла к Ветренову и авангардная часть колонны Шувалова.

Новый год мы встретили в Ветренове, прибыв на ночлег поздним вечером, утомленные длинным путем от Ихтимана до Ветренова. Генерал отслужил всенощную в избе, в которой остановился ночевать, причем хор певчих, за неимением других, составили ординарцы Гурко. На другой день, 1 января 1878 года, мы спустились с гор в равнину Марицы и на этот раз окончательно распрощались с горами. Больше гор уже не будет вплоть до самой столицы турок; горы будут, пожалуй, сопровождать наш дальнейший путь, но только в качестве декорации по сторонам дороги. 1 января мы стояли уже на равнине. Перед нами вдали виднелся Татар-Базарджик, ясно отмеченный черными столбами дыма, поднимавшегося вверх от подожженных турками строений города, – верный признак, что неприятель отступает. Зеки-бей признался нам накануне, что пожары селений и городов означают поспешное отступление турок. В полуверсте от нас рассыпана по снегу кавалерийская цепь неприятеля, а за цепью и до города невооруженный глаз хорошо различает темные массы турецкой пехоты. Это турки, отступившие из Трояновых ворот. Гурко горит нетерпением двинуть на них свои войска, но как ни форсированно идут колонны, Шувалов только к вечеру спустился в равнину, а Шильдер-Шульднер и Криденер появятся только завтра в окрестностях Базарджика. Эта армия, стоящая против нас у города, успеет отступить за ночь по шоссе к Филиппополю; она теперь только прикрывает отступающие уже из Базарджика артиллерию и обозы, за которыми сама готовится уйти; эта армия почти потеряна для преследования. Зато вправо от нас, по ту сторону реки Марицы, вдали, у подошвы гор, тянутся бесконечной черной ниткой, колонна за колонной, фургоны, телеги, гурты скота, орудия. Там идут сорок батальонов турецкого войска из Самокова, Баньи на Филиппополь; они идут вдоль полотна железной дороги, спешат к Филиппополю. Голова этой турецкой колонны уже спустилась с гор на равнину, но хвост ее еще застрял в горах близ Баньи.

Вельяминов, наступающий за ними от Самокова, терзает хвост турецкого отряда кавалерийскими набегами, а где возможно и артиллерийским огнем. Но Вельяминов мало что может сделать. Он идет по пятам за турками, подталкивает вперед и без того бегущего неприятеля. Тут нужен иной образ действий: необходимо бежать параллельно туркам, обогнать их колонны и двинуться им наперерез, стать поперек их дороги; тогда Самоковский отряд неприятеля пропадет, будет уничтожен; это движение должны завтра исполнить Шувалов, Криденер и Шильдер-Шульднер, которые, спустившись в равнину Марицы – Шувалов по шоссе с Трояновых ворот, остальные два отряда левее, к окрестностям Базарджика, – пойдут по Филиппопольскому шоссе параллельно отступающим из Самокова туркам, и когда обгонят их, то завернут левым плечом вперед, перейдут на ту сторону Марицы и станут к лицу неприятеля. Движение это должно быть удачным, так как Самоковский отряд турок двигается по плохой и кружной дороге, между тем как мы параллельно с ним пойдем по прямому и отлично устроенному шоссе.

Генерал Гурко сидел на курганчике в равнине Марицы и объяснял окружающим его ординарцам и свите предполагаемое на завтра движение. Очевидно, что цель Сулейман-паши состоит теперь в том, чтобы собрать в Адрианополе возможно бо́льшие силы, сосредоточить там всю уцелевшую от разгрома турецкую армию и под Адрианополем встретить нас из-за рвов и укреплений. Но этого-то и не следует допустить по возможности. 20 батальонов турок, успевших по шоссе добраться до Базарджика, уж не находятся более в нашей власти. Но Самоковский отряд должен принадлежать нам. Его необходимо расстроить и уничтожить в чистом поле, в его отступающем виде, чтобы не считаться с ним в будущем за заранее приготовленными укрепленными позициями Адрианополя.

День между тем клонился к вечеру. Просторная равнина осветилась бледно-розовым светом от солнечных лучей, переливавшихся на снегу: снежные вершины окрестных гор казались прозрачными, словно сделанными из перламутра. Столбы дыма над Базарджиком все увеличивались в объеме, становились чернее. По-прежнему в полуверсте от нас стояла неподвижно кавалерийская цепь турок, и по-прежнему темными массами обрисовывались на снегу колонны турецкой пехоты вблизи дымившегося города. У нас нашлись под рукой сотня осетин и четыре орудия, и Гурко приказал осетинам выехать вперед, рассыпаться и затеять перестрелку с неприятельской кавалерией. Орудиям приказано было тоже сделать несколько выстрелов. Перестрелка началась: она была ленивая, не оживленная. Но это была не единственная перестрелка, звучавшая в ту минуту на равнине. Левее нас наша кавалерия с утра занимала деревни в окрестностях Базарджика и вела войну с черкесами и регулярной кавалерией неприятеля. Преследовать или наступать на 20 батальонов турецкой пехоты у Базарджика наша кавалерия одна, без поддержки своей пехотой, конечно, не могла, а потому и ограничивалась весь день 1 января стычками с черкесами. Наша же пехота была еще в горах и только завтра могла поспеть в равнину. Словом, турки уйдут без преследования из Базарджика, что и не замедлило оправдаться на самом деле в ночь с 1-го на 2-е число. 2 января Базарджик был уже свободен от неприятеля, и Гурко ранним утром въехал в опустошенный и опустевшый город. Турки отступили за ночь по шоссе к Филиппополю. Они были теперь вне преследования, и все внимание Гурко сосредоточилось на Самоковском отряде турок, который тянулся за рекой Марицей параллельной нам колонной.

В Базарджике Гурко не останавливался вовсе. Он проехал сквозь город по главной улице, носившей повсюду следы грабежа и разорения. Многие здания еще пылали, масса всякого тряпья, черепков, битой посуды валялась по улицам. Жители Базарджика нигде не встретили нас шумной толпой, как это бывало в Этрополе, Софии, еще раньше в Тырнове и Казанлыке. Здесь отдельные лица какими-то бледными, измученными тенями выходили на улицу и безучастно смотрели на нас. Некоторые подбегали к генералу и целовали ему руку. Турки только что ушли. Жители Базарджика еще не опомнились от страха и не пришли в себя от угнетенного состояния духа. Трудно представить себе, что пришлось им вытерпеть за последние дни от турецких солдат, черкесов и башибузуков. Турок страшен для мирного населения, когда является среди него победителем, но побежденный и отступающий турок еще страшнее. Ему нет причин щадить мирное христианское население городов и деревень. На этом населении побежденный турок вымещает свою обиду. В городе мы нашли много отставших турецких солдат, захваченных в плен; между ними двух офицеров. Много турок еще скрывалось в домах, пряталось в шкафах, в подвалах. Некоторые фанатики стреляли из окон домов по проезжавшему генералу.

К 12 часам дня к Базарджику стали подтягиваться колонны Шувалова и Криденера, и тут началась настоящая погоня за неприятелем. Войска быстро задвигались по шоссе, которое местами близко подходило к Марице, и русские, и турецкие колонны, идя параллельно, находились минутами на расстоянии какой-нибудь полуверсты друг от друга по обеим сторонам реки. Но ни наши, ни турки не открывали огня. Молча и напрягая все силы, каждый спешил перегнать другого. Наутро 3 января колонна Шувалова уже значительно опередила турок, перешла Марицу вброд и ударила сбоку на турецкие силы. Колонна Шильдер-Шульднера пошла еще дальше.

Отправляющийся сию минуту курьер заставил меня прервать письмо, продолжение которого отправлю со следующей оказией. Прибавлю только, что колонны Шувалова, Шильдер-Шульднера и Криденера, вступив 3 января в бой со Самоковским отрядом, трое суток кряду дрались с турками, защищавшимися как львы. Не выяснились еще ни наши потери, ни потери турок за эти дни, не приведено еще в известность число отбитых у неприятеля орудий, но Самоковский отряд турок рассеян, разбит совершенно. Трое суток кряду этот отряд, почувствовав себя окруженным со всех сторон нашими войсками, бился, как зверь, посаженый в клетку, бросался в атаку во все стороны, отыскивая себе свободную дорогу. Но прижатый нами к диким высотам Родопского Балкана, как к стене, он бросил орудия, обозы и отдельными группами, единичными солдатами разбрелся по горам. Эти горы известны своей дикостью, в них нет ни дорог, ни деревень.

И по сию минуту еще слышатся в окрестностях Филиппополя орудийные залпы и доносится трескотня ружейного огня.

Город Филиппополь был очищен турками в ночь с 3 на 4 января. В нем находился турецкий отряд, отступивший из Трояновых ворот на Базарджик и по шоссе на Филиппополь. Вчера Гурко вступил в Филиппополь. Подробности до следующей оказии.

 

Погоня за Самоковским отрядом. День на берегу Марицы. Занятие Филиппополя. Трехдневный бой в его окрестностях

В предыдущем письме я остановился на описании нашей погони за Самоковским отрядом турок. Этот отряд отступал по правому берегу Марицы, преследуемый по пятам колонной генерала Вельяминова, терзавшей хвост отряда кавалерийскими набегами и артиллерийским огнем. Другие наши колонны – Шувалова, Шильдер-Шульднера, Криденера, двигались по левому берегу Марицы, по Филиппопольскому шоссе, параллельно бегущему неприятелю, отделенные от него одной рекой. Колонны наши двигались по шоссе поспешно, почти без отдыха, стараясь перегнать турок, чтобы, перегнав их, перейти вброд Марицу и стать турецкому отряду поперек дороги. Оба отряда, и наш, и турецкий, напрягая все силы, спешили вперед по берегам широкой реки, быстро мчавшей и крутившей большие куски снега и льдины. Весь день 2 января оба отряда молча шли друг против друга, не открывая огня, притаив дыхание и только усиливая марши. К вечеру 2 января граф Шувалов решил, что настало время ударить на неприятеля сбоку. Поэтому в ночь со 2-го на 3-е он перевел вброд свою колонну на ту сторону Марицы у селения Адакиой и остановился в селении, ожидая рассвета. Турки, захваченные с двух сторон: с тыла – Вельяминовым и с фланга – Шуваловым, поспешно построились ночью в боевой порядок у селения Кадыкиой, частью – у самого селения на равнине, частью – взобравшись на склоны ближайших к селению гор. Но эти приготовившиеся к обороне турки составляли лишь хвост и середину всего отступавшего турецкого отряда. Шувалов не успел забежать вперед всему отряду турок, и голова турецкой колонны, не задержанная еще в своем движении, продолжала поспешное бегство. Чтобы не дать уйти и головной части турецкого отряда, Шильдер-Шульднер должен был 3 января исполнять ту роль, которую накануне исполнял Шувалов, то есть быстро двигаться по Филиппопольскому шоссе параллельно свободной еще части бегущего неприятеля, стараться обогнать ее и затем, перейдя Марицу вброд, идти наперерез туркам. Наконец, 3-я гвардейская дивизия должна была идти еще дальше Шильдер-Шульднера по Филиппопольскому шоссе, оставить Филиппополь от себя влево и, перейдя Марицу, направиться к местечку Станимак, чтобы там перенять путь отступления турок. Таким образом, в несколько приемов весь растянувшийся на несколько верст в длину отряд отступавших (на Адрианополь) турок должен был быть разбит на куски с фланга, задержан спереди, тесним с тыла и прижат всецело к диким горам Родопского Балкана, окаймляющего Филиппопольскую равнину.

3 января генерал Гурко выехал в 6 часов утра, в совершенной темноте, из деревни Конаре-Дуванкиой, где провел ночь, на Филиппопольское шоссе и направился вдоль по шоссе к Филиппополю. В 8 часов утра у Кадыкиой раздались первые пушечные выстрелы неприятеля, оборонявшегося против Шувалова и Вельяминова, и час спустя загорелась в той же стороне сильнейшая ружейная перестрелка. С той минуты и целый день 3-го января, вплоть до глубокого вечера, не стихал у Кадыкиой и его окрестностей огонь артиллерии и пехоты, принимавший минутами чудовищные размеры. Пойманный неприятель решился не отдаваться нам в руки живым. Судя по размерам огня, кровь большими струями должна была литься с обеих сторон у Кадыкиой, и думалось невольно: стоит ли этих жертв и без того спасающийся перед нами неприятель? Пусть бы бежал себе свободно, унося с собой сознание своего поражения. Нужна ли на самом деле эта травля врага как дикого зверя, полнейшее уничтожение его? Но это было нужно на самом деле, ибо отбивающиеся теперь 40–50 батальонов турок у Кадыкиой обойдутся нам дороже за рвами и укреплениями Адрианополя.

Гурко между тем, выехав на Филиппопольское шоссе, оставил вправо и позади у себя битву под Кадыкиой и, проехав несколько верст дальше по шоссе, обогнал колонну Шильдер-Шульднера, быстро двигавшуюся наперегонки с головной частью турецкого отряда. Между шоссе и рекой Марицей нашелся по дороге небольшой курганчик, у которого Гурко, слезши с коня, расположился со своей свитой и конвоем. С этого курганчика нам ясно было видно движение турок, тянувшихся у подошвы гор вдоль полотна железной дороги. Это была та головная часть турецкого отряда, которой Шильдер-Шульднер должен был пересечь дорогу. Она двигалась под прикрытием кавалерии, развернувшей густую цепь вдоль линии движения турецкого отряда и разъезжавшей по правому берегу Марицы в какой-нибудь полуверсте от реки.

В ту минуту как Гурко взошел на курганчик, от кавалерийской цепи неприятеля отделились трое черкесов и подскакали к самой Марице. Один из них, вынув пистолет и долго прицеливаясь, выстрелил по генералу и группе, собравшейся вокруг Гурко, но выстрелил до того неудачно, что мы не слыхали даже свиста пули. Видя, что промахнулся, черкес снова стал долго-долго целиться и выстрелил еще два раза, один за другим. Гурко приказал находившимся у курганчика нескольким осетинам прогнать этих черкесов. Человек десять осетин выбежали немедленно к самой реке, рассыпались, опустились на одно колено на землю и стали стрелять по черкесам. Двое ускакали тотчас же, но третий, тот самый, что за минуту перед тем стрелял из пистолета, остался на прежнем месте. Осетины, очевидно, горячились, видя добычу в таком близком от себя расстоянии, в каких-нибудь 40–50 саженях, и выстрел за выстрелом давали только промахи. Черкес между тем, простояв несколько секунд под свистом и гудением пуль, дернул коня и проехался под огнем несколько раз взад и вперед перед нами, делая нам рукой приветственные знаки. Эта смелость восхитила всех. «Молодец!» – вырвалось у генерала. Одобрительный шепот пронесся между солдатами, проходившими в ту минуту мимо курганчика. Отважный черкес так и ускакал невредимо назад.

Однако кавалерийская цепь неприятеля была в близком от нас расстоянии, да и двигающиеся колонны турецкой пехоты были не дальше ружейного выстрела от шоссе. Пока еще Шильдер-Шульднер успеет сделать свое дело, обогнать их, зайти к ним наперерез; можно бы и сейчас отсюда ударить туркам вбок. Задумано – сделано. Остановили лейб-гвардии Финляндский полк, проходивший тут на шоссе у курганчика, велели ему перейти вброд Марицу и наступать на неприятельские колонны. Артиллерии приказано было выбрать поскорее удобные позиции, чтобы бросать с них в неприятеля гранатами и шрапнелями. Лейб-гвардии Преображенскому полку и лейб-гвардии Семеновскому, находившимся тоже вблизи курганчика, отдано приказание выстроиться на шоссе и с шоссе открыть ружейный и артиллерийский огонь. Финляндский полк, согласно приказанию, двинулся в воду реки, проносившей в быстром течении куски снега и льда. Холодный ветер, с морозом, резал лицо и руки; вода доходила солдатам выше пояса. Подняв ружья над головой, они с трудом продвигались через реку, упираясь против течения. Выбравшись на другой берег, солдаты, промокшие насквозь, бегом пускались вперед, на бегу вкладывая патроны в ружья и стреляя в цепь турецкой кавалерии. Переправа через Марицу вброд была жестокая.

– Лошадей сюда! Конвойных, ординарцев, заводных, всех сюда; перевозить пехоту на лошадях! – горячился генерал Гурко.

Но кроме верховых лошадей ординарцев, свиты и конвоя генерала, других лошадей не было под рукой, эти лошади и были взяты все тотчас же для переправы пехоты. Между тем турецкая кавалерия открыла огонь по переправе, и в течение десяти минут было трое раненых и один убитый на самой середине реки. Он упал в воду, окрасив ее струи большим кровавым пятном, через секунду разошедшимся в длинные красные нити. И убитый, и раненые были вывезены назад на берег. Огонь турецкой кавалерии был частый, но не очень меткий. Вся переправа лейб-гвардии Финляндского полка обошлась, кажется, в пять человек, выбывших из строя, не считая убитых и раненых лошадей. Едва первый батальон Финляндского полка выстроился на противоположном берегу Марицы, черкесы отъехали в сторону, уступая место турецкой пехоте. Колонны ее продолжали по-прежнему двигаться у подошвы гор вдоль полотна железной дороги, но для их прикрытия турки выставили теперь навстречу наступающему на них Финляндскому полку заслон из пехотной цепи. Этот заслон залег за полотном железной дороги и открыл огонь по финляндцам. За спиной же этого заслона турки продолжали быстро двигаться, там по-прежнему продолжали идти обозы, солдаты, пушки, за исключением разве четырех орудий, которые турки тут же остановили и направили против финляндцев. Наша артиллерия также выбрала и заняла позиции. Всевозможные звуки разыгрались в воздухе от ружейной, картечной пальбы, пальбы гранатами и шрапнелями. Эти звуки, резко свистящие, ноющие, звенящие, стонущие, гудящие на все лады, слились с глухими, издалека доносившимися ударами орудий и треском перестрелки под Кадыкиой.

Колонна Шильдер-Шульднера прошла между тем по шоссе дальше мимо курганчика, на котором Гурко следил за ходом сражения, и с версту ниже приступила, в свою очередь, к переправе через Марицу. Для переправы ее был прикомандирован 2-й эскадрон лейб-гвардии Драгунского полка под начальством капитана Бураго, который и должен был перевести солдат на лошадях на ту сторону реки. 3-я гвардейская дивизия продвинулась по шоссе еще дальше колонны Шильдер-Шульднера; 3-й дивизии приказано было перейти Марицу под самым Филиппополем и оттуда двинуться вправо, к Станимаку, наперерез дальнейшего пути отступления турок. Самый город Филиппополь лежал в стороне от той дороги, по которой совершал свое отступление преследуемый нами Самоковский отряд турок. Но в Филиппополе сидели другие турки, именно – отступившие из Трояновых ворот на Базарджик и оттуда по шоссе на Филиппополь. Сколько их было там – неизвестно. Но они сожгли все мосты, ведущие в город через Марицу, и стреляли прямо из города из орудий по нашей кавалерии, подъезжавшей близко к городу, и по 3-й гвардейской дивизии, переправившейся под Филиппополем через реку. Турки в Филиппополе не имели оснований держаться долго или защищаться в городе; они прикрывали только свое отступление из Филиппополя на Адрианополь, но весь день 3 января значительные силы турок еще находились в Филиппополе, и огонь турецких орудий из города по нашей кавалерии и проходившей 3-й дивизии был очень сильный и частый.

День клонился к вечеру, холод ощущался болезненнее. Огонь у Кадыкиой и в окрестностях курганчика не унимался до наступления темноты. Ночь каждым в отряде ожидалась с нетерпением. Длинный, томительный день на холоде, под непрерывным гудением пуль, звоном в воздухе осколков гранат, визгом шрапнелей становился невыносимым.

К курганчику, где сидел Гурко, подъехал капитан Бураго и доложил генералу, что 2-й эскадрон Драгунского полка перевез на ту сторону Марицы 1500 человек пехоты, что Бугский уланский полк пришел к нему на смену. Лошади измучились, люди издрогли.

– Ожидаю дальнейших приказаний вашего превосходительства, – докладывал Бураго.

– Приказаний? – переспросил Гурко. – Займите Филиппополь, – прибавил он полушутя-полусерьезно.

– Прикажете?

– Да, – сорвалось у генерала.

– Слушаю-с, – приложил Бураго руку к козырьку и через минуту мчался уже на полных рысях со своим эскадроном к Филиппополю, еще занятому неприятелем.

Под прикрытием ночи Бураго переправился через Марицу у самого города и, незамеченный турками, въехал на улицы Филиппополя. Орудийная пальба из города прекратилась с наступлением темноты; турок не попадалось на улицах города. Встречались только вооруженные болгары и вооруженные жители Филиппополя. Дома все были заперты. Между прочим, в одном из переулков попался навстречу Бураго греческий консул, который, увидев русских, остановил Бураго и попросил его на минуту зайти в его дом.

– Сколько вас? – спросил консул Бураго, когда они очутились наедине.

– Очень много, – ответил Бураго.

– Нет, сколько именно русских вступает в город в настоящую минуту?

– Много: эскадрон драгун, то есть восемьдесят человек под моим начальством.

– Так спешите скорее назад, спасайтесь! – заговорил консул испуганным голосом. – У вас со всех сторон турки; их было сегодня до 12 тысяч в Филиппополе, часть уже ушла, но тысячи три-пять сейчас находятся у станции железной дороги.

Но что же было делать? Город приказано было занять, и Бураго, спешив свой эскадрон, повел его на край города, к станции железной дороги. Тут, у станции, происходило огромное движение, вокзал был ярко освещен, дальше в поле горели костры; турки шумели, кричали, суетились у костров, скрипели телеги, везомые волами. Бураго, наткнувшись близ станции на неглубокий ров с насыпью, приказал эскадрону залечь во рву, кричать громче «ура!», не сходя с места, и стрелять из ружей елико возможно чаще по туркам, шумевшим у костров. Едва раздалось «ура!» и зазвучали выстрелы, турки открыли немедля со своей стороны огонь. Но в темноте, стреляя наугад, хотя и очень частым огнем, они не попадали в наших, их пули перелетали через ров, не причинив никому из драгун вреда. Да турки и не собирались защищаться на станции. Частым огнем они прикрывали свое отступление. Массы их, собранные у станции, стали быстро уходить от пылавших костров в темноту, не подозревая, что всего 80 человек драгун кричат «ура!» и стреляют по ним изо рва.

Лишь только скрылись в темноте последние колонны бежавшего неприятеля, Бураго вошел в вокзал и застал там накрытый стол с винами, закусками, отлично сервированный; буфетчик-итальянец объяснил Бураго, что у него на кухне готовится ужин, заказанный полчаса тому назад Сулейман-пашой, и что этот ужин он счастлив предложить первым русским, вступившим в Филиппополь. «Сейчас тут, на вокзале, было трое пашей, – прибавил итальянец, – вы захватите их в десяти минутах расстояния от города». Между тем ужин, заказанный Сулейманом, оказался великолепным; он состоял из почек на мадере, отварного языка с рисом и прочих вкусных блюд.

В городе, однако, оставалась еще на одном из холмов турецкая батарея из двух орудий, защищаемая небольшим числом турецкой пехоты. На эту батарею влетел со своим взводом поручик граф Ребиндер и завладел орудиями, перебив всех защищавших орудия турок. Город таким образом был занят, по приказанию Гурко, 2-м эскадроном лейб-гвардии Драгунского полка в ночь с 3 на 4 января. Турки из Филиппополя отступили по шоссе на Адрианополь; часть их еще накануне была отправлена к Адрианополю по железной дороге. Для Гурко этот отряд находился уже вне преследования. Зато отряды генерала Скобелева и Радецкого, двигающиеся с Шипки через Ени-Загру на Германлы, могут еще поспеть выйти на шоссе между Филиппополем и Адрианополем и отрезать этих турок от Адрианополя.

На другой день, 4 января, Гурко вступил в Филиппополь и поместился в бывшем доме русского консульства, над которым был немедленно поднят русский флаг. Но бой в окрестностях Филиппополя не стихал и 4 января, не прекратился и на следующий день, 5-го. Близ Кадыкиой и Станимака Шувалов, Шильдер-Шульднер, Вельяминов, 3-я гвардейская дивизия продолжали теснить и напирать на Самоковский отряд турок на правом берегу Марицы. Отряд этот был захвачен со всех сторон: и хвост, и середина, и головная часть его не ушли от нашего преследования. До 30 тысяч турецкого войска были остановлены в своем движении, отрезаны от своего пути. Зато отбивалось это турецкое войско как львы, как герои: они не хотели положить оружия и сдаться в плен русским. Почувствовав себя окруженными, они стали кидаться во все стороны, пробиваясь, отыскивая себе свободный выход. То взбирались они на скалы и гребни гор, втаскивали туда орудия и с гор осыпали наши колонны картечью и пулями, то дико бросались с гор в атаку и снова были прижаты к горам; рвались и метались во все стороны в течение трех суток.

Вчера только к вечеру прекратился бой, и подробности его еще неизвестны вполне. Число наших потерь не приведено еще в ясность. Но сегодня уже ходят по городу несколько рассказов из трехдневного боя на правом берегу Марицы. Между прочим рассказывают много о старом генерале Краснове, благодаря энергии коего не ушла от преследования головная часть Самоковского отряда. В ночь с 4-го на 5-е Краснов перехватил эту часть, чуть-чуть не выскользнувшую из рук, взял ночью же, с боя, 24 орудия близ Станимака, и все время боя разъезжал шажком, хладнокровно, под пулями в передовой цепи, повторяя одну и ту же фразу на все вопросы и обращения к нему за приказаниями:

– Разбить турка! Никаких других приказаний не будет!

Вид этого старого генерала, подъезжавшего спокойно, шажком, на самые горячие места сражения и говорившего только: «Разбить турка, припереть его хорошенько», необыкновенно как вдохновлял солдат, которые с криками «ура!» при каждом приближении к ним Краснова кидались в атаку на турок, превосходивших их по числу под Станимаком. Рассказывают также несколько эпизодов о том, как сопротивлялись турки. Между прочим рассказывают о каком-то эскадроне арабской кавалерии, который, засев в лесу, отстреливался, не слезая с лошадей, целые часы от наступавшего на него батальона нашей пехоты. Благодаря магазинным ружьям, этот эскадрон арабов производил жестокий огонь и задержал наш батальон до того, что пришлось выдвинуть против этих арабов два орудия, которые открыли огонь картечью. Но арабы не отступили и перед орудиями, перебили и переранили всех лошадей при орудиях и перешли еще сами в наступление. Подоспевшие, наконец, еще один батальон нашей пехоты и эскадрон нашей кавалерии разогнали этих отважных арабов. Под Станимаком был убит турецкий паша, неизвестно еще какой, но сопротивлявшийся отчаянно. Раненый, он, сидя на лошади, отбивался саблей от стремившихся взять его живьем наших солдат. Одному из них он отсек саблей обе руки, другому исполосовал все лицо; многих переранил и защищался до тех пор, пока не был снят штыками с седла.

Трехдневный бой на правом берегу Марицы, под Филиппополем, закончился вчера вечером тем, что турки, бросив весь обоз и все орудия, разбрелись по горам. Самоковский отряд был таким образом рассеян, разбит. Без обозов и орудий в диких горах его нельзя считать уже более отрядом. До сей минуты число отбитых у неприятеля и брошенных им орудий насчитывается до 56.

 

Подробности движения от Софии к Филиппополю

Быстрым движением из Софии к Филиппополю генерал Гурко догнал отступавший из Самоково на Адрианополь турецкий отряд, пересек ему путь отступления, рассеял его колонны, отняв у него все орудия и весь обоз. Преследование и уничтожение бежавшего врага было как нельзя более полное. Но гнались мы за неприятелем из-под самой Софии вплоть до Филиппополя без отдыха, шли, по выражению Гурко, подобно вихрю, и едва-едва успели захватить турок в долине реки Марицы, между Базарджиком и Филиппополем.

После двойного перехода русских войск через Балканы – у Араба-Конака и на Шипке Сулейман-паша не мог долее держать свою армию в Малых Балканах или оперировать в долине Марицы, иначе он рисковал быть отрезанным от Адрианополя отрядами Скобелева и Радецкого, шедшими с Шипки прямой дорогой на Адрианополь; ему оставалось быстро отвести свою армию из Малых Балкан к Адрианополю, чтобы спасти ее от двойной угрозы. В Адрианополе Сулейман был бы уже как у себя дома, расположив свою армию в заранее приготовленных рвах и укреплениях Адрианополя. Но чтобы поспеть сделать это, Сулейману необходимо было задержать по возможности движение русских сил вперед. И вот он выслал двух парламентеров с предложением о перемирии: одного, своего собственного адъютанта Зеки-бея – к его высочеству великому князю главнокомандующему; другого, турецкого офицера – к генералу Вельяминову. Оба парламентера приехали к нам в ту минуту, когда Скобелев уже двигался на Германлы, а в отряде Гурко генерал Вельяминов атаковал позицию турок близ Самокова, Шувалов подходил к Трояновым воротам, Криденер и Шильдер-Шульднер шли в обход Трояновых ворот к Базарджику.

При этих условиях положение армии Сулеймана, сосредоточенной в Самокове и Трояновых воротах, ежеминутно могло стать критическим, и время, чтоб отвести ее на Адрианополь могло быть легко потерянным. Тем не менее, выслав парламентеров, Сулейман-паша решился елико возможно быстрее уйти со своими войсками к Адрианополю, надеясь, что парламентеров у нас примут, начнут с ними переговоры, остановят движение войск, а он меж тем успеет ускользнуть от нас и сосредоточиться в Адрианополе. 29 декабря прибыл первый турецкий парламентер – именно к генералу Вельяминову, атаковавшему накануне турок у Самокова. Вельяминов завладел накануне несколькими ложементами турок и прекратил атаку за наступившей темнотой. Наутро 29-го Вельяминов приступил было к продолжению атаки, но едва войска его колонны двинулись в дело и артиллерия открыла огонь, на стороне неприятеля раздались трубные звуки, появились белые флаги, и выехал навстречу нашим солдатам, шедшим в атаку, парламентер с объявлением, что между правительствами воюющих сторон заключено перемирие.

– Стреляйте в нас, мы не будем отвечать вам; мы заключили перемирие и не хотим драться, – говорил парламентер.

– Так сдавайтесь! – предложил ему Вельяминов.

– Мы не можем сдаваться, ибо в перемирие поставлено условие, что каждая сторона остается на занимаемых ею позициях.

– Я не имею никаких сведений и инструкций относительно перемирия и продолжаю атаку: защищайтесь или сдавайтесь, – возражал Вельяминов.

– Вы не успели, быть может, получить известий от вашего правительства о перемирии; но вот вам доказательство, – говорил парламентер, – телеграмма турецкого военного министра из Константинополя, предписывающая нам прекратить военные действия, и наконец, – добавил парламентер, – я сам остаюсь у вас заложником в подтверждение моих слов.

Генерал Вельяминов, занявший еще накануне выгодные позиции против неприятеля, согласился приостановить атаку и отправил турецкого парламентера к генералу Гурко, испрашивая у него дальнейших распоряжений. Турки между тем вышли из своих редутов и ложементов, составили ружья в козлы и разгуливали взад и вперед в виду нашей цепи; некоторые подходили к самой цепи и угощали наших солдат табаком и ракией, изъявляя знаками радость о прекращении войны. Но когда наступила ночь с 29-го на 30-е, они засветили огромные яркие костры по всей занимаемой ими линии, оставили на виду у нас небольшую цепь и всеми своими силами стали отступить ночью из Самокова на Банью и далее к Адрианополю.

Гурко получил донесение обо всем этом 30 декабря в Ихтимане, где он остановился на ночлег по дороге к Трояновым воротам, куда двигался вместе с колонной Шувалова. Генерал пришел в сильнейшее негодование. «Преследовать неприятеля, гнаться за ним по пятам, не дать ему уйти», – писал он генералу Вельяминову. Но Вельяминов сам уже понял турецкую хитрость и, не дожидаясь приказаний Гурко, с рассветом 30 декабря побежал следом за турками на Банью; турецкий парламентер, присланный генералом Вельяминовым, остался в свите Гурко. Одновременно с отступлением из Самокова турки отступили из Трояновых ворот, направляясь по шоссе на Филиппополь и оттуда далее к Адрианополю. Единственной их целью было успеть в целости спастись от преследования их генералом Гурко и от едущего им наперерез к Адрианополю генерала Скобелева. Чтобы задержать по возможности наше движение в погоне за ними, Сулейман-паша продолжал посылать к нам парламентеров с предложениями о немедленном заключении перемирия. Вторым турецким парламентером был адъютант Сулейман-паши Зеки-бей, который прибыл 30 же декабря в Ихтиман и объявил генералу, что турки желают вести переговоры о мире и потому просят прекратить военные действия. Этот второй парламентер оказался очень образованным и весьма умным человеком, принадлежащим к старотурецкой консервативной партии. Приехал он к нам предубежденный против русских, и первый день, проведенный с нами, вел себя крайне сдержанно, видимо взвешивая каждое свое слово. Но принятый нами радушно, очарованный добродушием и привлекающей любезностью гвардейской свиты и ординарцев генерала Гурко, Зеки-бей стал на другой же день совсем иным в обхождении с нами. Он иначе не называл нас, как «мои дорогие враги» (mes chers ennemis), и признался откровенно, что единственная армия, уцелевшая у турок от разгрома, это ныне отступающая перед нами на Адрианополь. Если этой армии не удастся благополучно добраться до Адрианополя, то у Турции не останется ровно ничего под ружьем.

– Мы спасаем нашу честь в настоящую минуту, – прибавил Зеки-бей, – чтобы встретить переговоры о мире, имея в Адрианополе хоть какую-нибудь армию.

Слова эти Зеки-бей подтверждал тем нервным состоянием и испуганным видом, который невольно принимал всякий раз, когда раздавались впереди глухие удары орудий или звуки ружейной пальбы. «Вы догоняете нас, – говорил Зеки-бей, вслушиваясь тревожно вдаль при каждом грохоте пушки, – но вам не догнать нас; вы опоздали на целые сутки», – прибавил он в утешение себе. Гурко между тем усиливал марши своего отряда, предполагая не только догнать неприятеля, но перегнать его, забежать ему вперед и стать поперек дороги. Отряд наш двигался через Малые Балканы подобно вихрю со всей тяжелой артиллерией и забирал в плен попадавшихся по пути отставших турок. Этих отставших было много. До Базарджика мы набрали до трех тысяч человек пленных. Только ленивый, можно сказать, не приводил пленных к Гурко. В Базарджике даже один полковой священник представил Гурко двух турецких солдат, лично схваченных им с оружием в руках. Случай этот произошел следующим образом. Проходя по улицам Базарджика со 2-й гвардейской дивизией (с колонной Шувалова), священник зашел в пустой дом, чтобы на скорую руку развести там огонь и напиться чаю. Пока кипятилась вода, священник заметил в комнате плотно притворенные дверцы шкафа, вделанного в стену. Любопытствуя узнать, нет ли чего в этом шкафу съедобного, священник отворил дверцы и, к ужасу своему, увидел турка, сидящего в шкафу с ружьем в руках. Несколько мгновений оба, и священник, и турок, испуганно смотрели друг на друга. Наконец турок начал первый:

– Аман, Аман! – стал восклицать он.

– Положи оружие! – проговорил тогда священник повелительным голосом.

– Аман, Аман, – повторил турок, сам протягивая ружье священнику и сдаваясь военнопленным.

В комнате находился другой шкаф, подобный первому, и в нем также сидел спрятавшийся от русского преследования турецкий солдат, который тоже не замедлил положить оружие перед священником и, безусловно, сдаться военнопленным.

Преследуемый отрядом Гурко неприятель отмечал между тем путь своего отступления пожарами и кровью мирного христианского населения. Перед нами по сторонам дороги стояли в воздухе столбы черного дыма над пылающими деревьями и селами. Навстречу выбегали обезумевшие от страха болгары и целовали руки генерала, называя его «благодетелем и спасителем их». Прикрывавшие отступление турецкого войска черкесы и башибузуки свирепствовали на прощание по деревням и резали жителей. Между Базарджиком и Филиппополем драгуны наткнулись в одном из селений на процессию, состоявшую из ряда носилок, несомых болгарами с плачем и воем. На носилках лежали изуродованные тела только что зарезанных болгарских женщин и детей. Всего час тому назад из этого селения ушли черкесы.

В продолжение всей дороги мы не теряли из виду отдалявшейся по мере нашего приближения турецкой кавалерии и за ней темных масс поспешно отступавшего турецкого войска. К вечеру 3 января мы уже настолько обогнали Самоковский отряд турок, что решено было с рассветом 4-го приступить к атаке неприятеля. Для этого вечером 3 января колонна Шувалова перешла вброд реку Марицу, сделав 27 часов пути без отдыха, лишь с небольшими передышками в полчаса и час. Первой перешла вброд гвардейская стрелковая бригада: батальон стрелков Императорской фамилии и батальон стрелков Его Величества, которые после 27 часов безостановочного движения сначала по горам, затем по равнине, продолжали движение, наконец, по горло в воде, в боевом порядке, сомкнутым строем и перейдя реку, несмотря на мороз и резкий ветер, стали тотчас же на позиции против неприятеля, и с этой минуты непрерывно, в течение трех суток, дрались с турками!

В предыдущем письме я сообщил уже в общих чертах историю трехдневного боя на правом берегу Марицы и гибель армии Сулеймана, оставившей нам 115 орудий и рассеявшейся по диким горам Родопского Балкана, в ущельях и высотах Деспото-дага.

Гибелью этой армии завершается целый период деятельности отряда генерала Гурко. Неприятель, бывший перед нами с самого Горнего Дубника в Балканах и за Балканами, не существует более, рассеянный, последовательно уничтоженный длинным рядом то кровавых дел, то тяжелых, но успешных маневров в горах, наконец последним усиленным преследованием его в равнине реки Марицы. С прибытием в Филиппополь отряд Гурко вступил уже в соединение с остальными силами русской армии, перешедшими Балканы на Шипке. В связи с ними Гурко будет двигаться далее к Адрианополю. Болгары, граждане Филиппополя, предложили вчера обед генералу Гурко, на котором было провозглашено здоровье государя императора, великого князя главнокомандующего, и затем один из граждан предложил тост за генерала Гурко. Граф Шувалов произнес после этого тоста короткую речь, в которой сказал, что без энергии и настойчивости Гурко мы не сделали бы того, что завершили ныне, и быть может, с другим начальником стояли бы и по сию минуту перед твердынями Араба-Конака.

– Проходя мысленно все, что преодолела русская армия, – прибавил Шувалов, обращаясь к Гурко, – я говорю прямо, что она преодолела невозможное, но я глубоко и искренно убежден, что преодолела она все трудности и препятствия только благодаря вашему высокопревосходительству, вашей настойчивой энергии, благодаря тому, что для вас не существовало слова «невозможно». Позвольте же офицерам, имевшим счастье быть руководимыми вами на славные подвиги, поднять тост за ваше высокопревосходительство.

Гурко ответил на это словами:

– Вы привели меня в смущение. Я ли виновник всего, что достигнуто нами? Слушая вас, я подумал было, что в самом деле я имею такое значение. Но я обратился к своей совести, и совесть моя говорит мне, что во всем этом я – ничтожество. Я – только счастливая случайность. Бог помог нам. Бог был моей защитой в течение всего прошлого года; да, скажу по праву, Бог был моей защитой. Я же – только счастливая случайность. Мне выпала на долю высокая честь – командовать русской армией, и всякий на моем месте достиг бы того же, что достигнуто теперь нами. С другой армией ни я, никто не были бы здесь. Но с русскими солдатами я намечал только путь; все делали богатыри-солдаты. Да здравствуют русские солдаты!

 

От Филиппополя до Адрианополя. Переселение мусульман. Вступление в Адрианополь великого князя главнокомандующего

11 января Гурко выступил из Филиппополя к Адрианополю, уже занятому накануне войсками отряда генерала Скобелева. Многочисленная армия Сулейман-паши, долженствовавшая встретить нас под стенами Адрианополя, не существовала более, рассеянная, уничтоженная еще в окрестностях Филиппополя войсками нашего отряда. Ничтожный гарнизон турецкого войска, находившийся в Адрианополе, не мог представить сопротивления, да и не хотел сопротивляться: он покинул город немедля, только дошла до него весть о гибели армии Сулейман-паши. Вместе с гарнизоном уехали в Константинополь по железной дороге и все турецкие гражданские власти, оставив город на произвол судьбы. Все это произошло 6 января. 8 января приблизился к Адрианополю авангард отряда Скобелева, двигавшегося прямой дорогой к Адрианополю из Ески-Загры на Германлы; авангард был встречен в окрестностях Адрианополя депутацией граждан города, состоявшей из представителей четырех национальностей: греческой, болгарской, армянской и еврейской. Депутация приветствовала русских и призывала их поспешить вступлением в покинутый турецкими властями город для скорейшего водворения в нем русской власти и порядка. 10 января в Адрианополь вошел генерал Скобелев и занял город войсками своего отряда. 14 января предполагал прибыть в Адрианополь из Ески-Загры великий князь главнокомандующий со своим штабом.

Гурко спешил из Филиппополя в Адрианополь, чтобы приехать раньше великого князя и встретить его высочество в древней столице Турции. Мы выступили из Филиппополя 11 января и, выйдя из лабиринта узких улиц Филиппополя, снова очутились на просторе. Голубоватые цепи гор потянулись вдали, увенчанные на вершине снегом. По равнине струились и бежали со всех сторон ручьи, бурлил иногда поток с белой пеной, кидаясь к Марице. Почва была мягкая, влажная, местами на ней еще лежал снег, но в холодном ветре уже чувствовались по временам теплые течения воздуха. Природа находилась в том переходном состоянии от зимы к весне, в каком бывает в России пора таяния снега. На небе, по утрам и к вечеру, нежные краски; деревья еще голые, но с сизоватым отливом; повсюду шум воды, серая топкая земля; в местах, прикрытых тенью, затверделый снег.

Неприятеля уже не было более перед нами, но во всю длину дороги не покидила нас еще свежие следы войны, картины одна ужаснее другой; непрерывные картины бедствий и разорения сопровождали нас на 150 с лишком верст пути от Филиппополя до Адрианополя. На этот раз то были не картины поля сражения, к которому невольно привык уже глаз, и чувство притупилось. Тут на дороге и по сторонам ее лежали на каждом шагу яркие свидетели иного, более разнообразного страдания.

Настоящая война замечательна в особенности поголовным исчезновением с лица Болгарии мусульманского населения, которое бежало отовсюду, куда только приближались русские войска. Сознание того, что пришел конец господству мусульман на Балканском полуострове, или же чувство виновности в злодеяниях прошлого года и страх мести болгар руководили населением Турции? Но грозная судьба стряслась над Востоком в настоящую минуту, судьба, которой мы были только посторонними зрителями. Мы пришли в Болгарию воевать с турецким войском и застали выселение целого народа. Пока еще длилась война и турки задерживали у Плевны наступательное движение русской армии, жители городов и деревень выселялись постепенно, имея время собраться в путь, отобрать вооруженной рукой у болгар все, что им было нужно на дорогу, и подвигаться не спеша на юг. Но когда, после падения Плевны, военные события последовали одно за другим с неожиданной неимоверной быстротой, когда Гурко с одной стороны в шесть дней из-под Софии очутился у Филиппополя, а Скобелев с другой быстро шел прямо на Адрианополь, все не успевшее уйти мирное население, собравшееся массами в Филиппополе и по дороге к Адрианополю, было застигнуто этими событиями врасплох. Более или менее правильное выселение превратилось внезапно в паническое беспорядочное бегство. Следы этого бегства мы увидели впервые по выходе из Филиппополя по пути к Адрианополю. Весь этот путь буквально усеян трупами стариков, женщин, грудных детей, падалью буйволов, волов, собак и лошадей, тысячами брошенных телег, грудами всякого рода имущества. Мы двигались целые часы по шоссе по затоптанным в грязь коврам, одеялам, подушкам; копыта наших лошадей то и дело натыкались на трупы то старика-мусульманина с чалмой на голове, с седой бородой, обрамлявшей благообразное худое лицо с патриархальным видом, то на труп женщины, лежащей ничком, закутавшейся в разноцветные ткани, то на труп младенца в одной рубашечке. Близ Хаскиой в одном месте картина этого бедствия приняла грандиозные размеры. Тут все валявшееся на земле можно было считать тысячами. Все пространство, доступное взору, было усыпано пестрыми красками, сливавшимися в один сероватый оттенок. Словно сама земля тут взошла каким-то особым посевом.

По рассказам, этот громадный обоз, голова которого находилась в Константинополе, а хвост только еще выходил из Филиппополя, двигался по шоссе под присмотром небольшого числа черкесов и нескольких рот турецкой пехоты. Наша кавалерия, державшая разъезды уже с 4 января за Филиппополем, натолкнулась на этот обоз и своим появлением в тылу у него и по сторонам довершила тот панический страх, с которым стремились мусульмане к Константинополю. Завидев русскую кавалерию, часть переселенцев бросилась от обоза бежать в горы и рассыпалась по равнине; женщины кидали своих детей, чтоб облегчить собственное бегство; другая часть переселенцев осталась при обозе. Черкесы и турецкая пехота открыли огонь по нашей кавалерии; вооруженные мусульмане также приняли участие в перестрелке. Наша кавалерия, в свою очередь, отвечала на огонь черкесов и турок. Завязалось дело у обоза, кончившееся поспешным бегством черкесов, турецкой пехоты и всех способных бежать переселенцев. Но в этом деле много мусульман – мужчин, женщин и детей было ранено и убито; потери нашей кавалерии простирались до 40 человек. В обозе остались, кроме того, слабые, больные, старики и грудные дети, не способные двигаться. Ночи 4 и 5 января были холодные, морозные, и множество этих переселенцев, оставшихся по слабости и болезни на дороге среди разломанных телег и убитых волов, закоченели у обоза или умерли от голода. Этим и объясняется та масса трупов, которую мы видели на нашем пути от Филиппополя к Адрианополю. Кроме того, почти одновременно с появлением нашей кавалерии за Филиппополем показались у Германлы первые всадники авангарда генерала Скобелева, и тот же самый обоз был застигнут на другом конце паническим страхом и брошен переселенцами, бежавшими в разные стороны.

Как бы то ни было, одна и та же раздражающая картина смерти и разорения тянулась непрерывно на 150 верст пути, и чем далее продвигались мы к Адрианополю, тем живее и ярче становились следы той неумолимой судьбы, которая обрушилась ныне на мусульманское население. Стали попадаться на пути между мертвыми и живые еще переселенцы, отставшие от своих семейств. Вот женщина, крепко обвившая руками телеграфный столб и плотно прижавшаяся к нему, она еще дышит. Мы предлагаем ей хлеба и вина. Она напрягает последние силы, чтобы спрятать поглубже в фату свое лицо, и с усилием отрывает руку от столба, чтоб отмахнуться от нашего хлеба и вина. Она всецело отдалась судьбе и к завтрему умрет от голода или закоченеет в ночь у телеграфного столба. Там, далее, мы видим среди трупов, разломанных телег, лошадиной падали мальчугана лет трех или четырех. Он сидит одиноко, поджав ноги, и наклонился над остатками потухающего костра; тут же около костра валяется труп старика в чалме; тощая собака обнюхивает труп. Казак-кубанец подъезжает к мальчугану и, не спрашивая его согласия, берет его к себе на седло, завертывает в бурку от холода и продолжает путь. Наши казаки подобрали много брошенных на дороге малых детей. Принц Ольденбургский нагрузил санитарные фуры и обозы своей бригады сотней подобранных на пути старцев, детей и женщин. Но эти голодные и умирающие на дороге мусульмане сами ни единым знаком, ни единым взглядом не молят о помощи и не ищут сострадания. Вчера они были тут господами, сегодня устилают здесь путь своими трупами, но спокойно, без ропота отдаются они постигающему их року.

Мы видим по временам партии болгар, шныряющих между разломанными телегами. Болгары роются в брошенном турецком имуществе, выбирают себе годные куски; тащат одеяла, посуду, одежды и навьючивают этим добром волов и лошадей, увозят уцелевшие телеги. Минутами нас возмущает эта картина. Мы подъезжаем к болгарам с угрозой, приказываем бросить награбленные вещи. Но болгарин, всегда застенчивый и пугливый, обнаруживает внезапно энергию, уверенность.

– То мое! – отвечает он твердо на наше приказание. – То отняли у меня турки.

Еще далее по дороге попадаются целые группы еле передвигающих ноги старцев, женщин с грудными детьми за спиной; они делают пять шагов вперед и присаживаются в изнеможении на землю. Еще далее группы становятся многочисленнее: все восточные типы, пестрые цвета, все усталые, убитые лица. Разбежавшись в первую минуту нашего появления за Филиппополем, они мало-помалу собираются снова близ Адрианополя и выходят на дорогу, чтобы продолжать свой путь на Истамбул. За Германлы мы нагоняем уже целый движущийся обоз: арбы и телеги скрипят, в них лежат больные и слабые, остальные идут по бокам пешком; женщины отворачиваются от нас, прячут свои лица в фату или просто обращаются к нам спиной. Чем дальше, тем обоз становится многочисленнее: арбы двигаются по четыре, пять и шесть рядов подряд, народа идут массы, словно река, колыхающаяся разноцветными, пестрыми волнами. Эта река течет, не обращая на нас внимания, занятая лишь своим собственным течением, не смешиваясь с нами, не обращаясь к нам. Это – переселение народа, нечаянно застигнутое нами. Оно продолжает на глазах у нас свое отдельное течение. Его волны уже нахлынули в Константинополь. Дальнейший их путь еще неизвестен. Мы застали на своей дороге только следы этого отлива мусульманского мира из его прежнего ложа.

Гурко прибыл 12 января в Германлы, где остановился на ночлег. От Филиппополя до Германлы турки сожгли все мосты на железной дороге, и поезда могут двигаться к Адрианополю, только начиная с Германлы. На станции железной дороги оказалось несколько вагонов и локомотивов, и 13-го Гурко продолжал путь к Адрианополю по железной дороге. После многих дней, проведенных на просторе, и непрерывной верховой езды, вагон кажется нам тесным и душным ящиком, в котором нас заперли на несколько часов. Из окон вагона мы видим с одной стороны холмистую местность, переходящую вдали в высокие горы, с другой тянется влажная низменность, поросшая рощами кипарисовых деревьев. По ней шумит Марица зеленоватыми волнами, то пропадая за деревьями, то вновь выходя на простор. День стоит солнечный, теплый. На всем лежит золотистый блеск. Мелькают на шоссе фуры, зарядные ящики, орудия, обозы, казачьи сотни, солдаты, идущие в колоннах поротно, побатальонно, с ружьями на плечах, словно движутся правильные серые квадраты, ощетинившиеся тысячами штыков. У полотна железной дороги течет все та же тесно сплоченная пестрая масса переселенцев. Вот промелькнули грозные укрепления, возведенные турками на естественных и искусственно насыпанных холмах. Раздаются звуки военной музыки, барабанный бой. Почетный караул на станции отдает честь подъезжающему генералу Гурко. Поезд остановился.

Генерал Скобелев встречает Гурко на станции, они обмениваются приветствием, и мы направляемся все через минуту верхом в город. До города три-четыре версты. Мечеть «Султан Селим» высится своими четырьмя минаретами и подавляет своей громадой остальные постройки. Вот и узкие улицы, и дома с навесами. Толпа любопытных смешанной национальности: греков, болгар, армян, евреев, несколько турок, наполняет улицы, раздвигается и теснится, чтобы дать дорогу. Из окон выглядывают женщины. Все смотрят на Гурко. «Гурко, Гурко», – слышится постоянно в толпе. Гурко останавливается на минуту, чтобы выслушать приветствие и короткую молитву, произносимую то болгарским епископом, то армянским, то еврейским раввином, наконец греческим митрополитом Дионисием. Этот Дионисий, известный турокофил, благословивший не так давно турецкие войска, шедшие на войну с Сербией, теперь благословляет нас.

Адрианополь был занят отрядом генерала Скобелева без выстрела, хотя турки и приготовили вокруг Адрианополя 72 укрепленные позиции для встречи русских перекрестным огнем. Эти позиции были рассчитаны на помещение в них стапятидесятитысячной армии, но армия эта, как известно, не дошла до Адрианополя. Часть ее положила оружие на Шипке, часть уничтожил Гурко у Филиппополя. Небольшой гарнизон Адрианополя в шесть тысяч солдат покинул город 6 января, едва только услыхал о поражении Веселя и Сулейман-паши. Вали адрианопольский Джемиль-паша со всеми гражданскими властями уехал в Константинополь тоже 6 января вечером. Гарнизон и власти скрылись из Адрианополя до того поспешно, что бросили на станции железной дороги 26 орудий, воображая, что русские уже близко и что орудия не поспеют увезти. По отъезде властей город остался на попечении иностранных консулов. В городе началась тревога. Никто из жителей не проводил ночи спокойно у себя дома. Хотя пять шестых мусульманского населения и покинули Адрианополь, в городе еще оставались вооруженные мусульмане; множество переселенцев проходили мимо города, могли ворваться в город черкесы и башибузуки. Джемиль-паша оставил, по требованию консулов, 72 солдата для охранения Адрианополя. Эти солдаты держали патрули в городе, но их было слишком мало. Жители вооружались сами и проводили тревожные часы в страхе возможного нашествия башибузуков или черкесов. Русских они ждали с нетерпением и решили выслать депутацию навстречу русским. Депутация эта дошла до местечка Мустафа-Паша, куда вступала в то время кавалерия под начальством генерала Скобелева. Депутация поднесла Струкову хлеб-соль и ключи, как символ сдачи Адрианополя, и просила Струкова поспешить занятием города, – это было 8 января. 10-го вошел в город Скобелев; 13-го приехал Гурко.

14 января в Адрианополь прибыл его высочество великий князь главнокомандующий и совершил свое вступление в древнейшую столицу Турции. Станция железной дороги разукрашена флагами. Блестящие мундиры военных теснятся на платформе. Великий князь выходит из вагона, здоровается, обнимает Гурко и Нагловского. Говорит тому и другому приветственные слова. Садится верхом. По всей дороге шпалерами выстроены войска. Ура гремит и перекатывается по всей линии войск, сливаясь с барабанным боем и звуками военной музыки. В воздухе стоит целый хор оглушающих звуков ура, барабанный бой и музыка сопровождают великого князя всю дорогу до города. У входа в город воздвигнута триумфальная арка из мирта и лавра, на ее верху, окаймленный лавровым венком, портрет государя императора. Развеваются хоругви, блестят иконы и кресты, ризы духовенства. Звучит церковное пение. Женщины поднимают на руках детей, протягивающих маленькими ручонками букеты цветов победителю. Улицы Адрианополя затоплены народом. Балконы и окна домов разукрашены флагами, переполнены женщинами. Оттуда сыплется целый дождь зеленых веток лавра и мирта. Красивая стройная фигура великого князя двигается одна впереди, над шумящей и гудящей толпой. За великим князем плотным строем подвигаются блестящие мундиры военных среди тесно столпившихся по сторонам красных фесок, тюрбанов, восточных лиц тысяч народа, махающего платками, шапками, кричащего приветствия каждый на своем языке.