– Остаться, милая? – Герсими призраком появилась у двери.

– Да, сестренка… Остаться.

Шахразада уже не помнила, что не так давно выставила невестку за двери, не помнила и того, каким тоном позволила себе разговаривать с той, что некогда придумала, как спастись от неминуемой смерти. Но Герсими-то помнила – и потому робко стояла у самой двери. Да, она ожидала чего угодно, но только не такого спокойного и даже приветливого ответа.

– Где остаться?

– Там… Там, в его объятиях.

Герсими с облегчением улыбнулась – наконец все возвращается: Шахразада мечтает об объятиях Шахрияра, беседует как ни в чем не бывало.

– Ну, сестричка, теперь ты мне веришь? Теперь-то ты знаешь, как горевал Шахрияр… И как он был рад твоему пробуждению.

Шахразада усмехнулась. Сердце ее невестки упало – столько горечи и боли было в этом простом движении, столько безнадежного знания.

– Теперь знаю, моя добрая подружка…

Герсими просто не могла найти слов, вернее, боялась спросить хоть что-то. Но Шахразада, похоже, решила, что лучшей наперсницы ей все равно не найти.

– Теперь, сестричка, я знаю и чувствую более чем много. И понимаю, что сама влюбила себя в человека слабого, никчемного, лишь внешне похожего на настоящего мужчину. Оказывается, за прекрасным телом и мудрыми глазами скрывается душонка робкого, неуверенного в себе мальчишки. Мальчишки, сил которого едва хватает на то, чтобы сохранять видимость сурового, уверенного в себе мужа.

– Шахразада, царица! Что ты?! Что ты такое говоришь?

– Не кричи, подружка… Я говорю о том, что преотлично вижу. Там, в моих снах, встречала я настоящих мужчин…

– Во снах? Они же лишь сны!.. Призраки, вот кто эти твои настоящие мужчины!

– Нет, моя добрая сестра. Я знаю, что в каждом из своих снов я живу настоящей, пусть и чужой, не своей жизнью. Знаю, что каждая из этих женщин существует… Чувствую, как бьются их сердца в объятиях любящих мужчин, вижу, каким огнем горят глаза этих самых возлюбленных. Чувствую вкус поцелуев, нежность прикосновений, сладость ласк… Более того, я чувствую, на что готовы пойти их рыцари, дабы завоевать даму своего сердца!

– Аллах всесильный и всевидящий, Шахразада!

– Милая моя, я же просила – не кричи… Мне и без того больно. Больно осознавать, что долгих пять лет я любила… всего лишь призрака, свое представление о человеке. А не самого этого человека. Что я отдала душу тому, чего нет и, быть может, никогда не было…

Герсими охватил ужас. Она и представить себе не могла, что дело зайдет так далеко – ведь на самом-то деле все было почти так. И Шахрияр отдался чарам сказок, а не чарам ее, мудрой и щедрой сказочницы. И она, рассказчица, влюбилась не в реального принца, временами надменного, временами жестокого, иногда ранимого и всегда чудовищно самоуверенного. Влюбилась в свое представление о нем – ранимом, но сильном, чутком, но стойком.

«А я? – Только сейчас Герсими нашла в себе силы задать вопрос самой себе. – В кого влюбилась я? В образ или в подлинного Шахземана?»

И поняла, что ответа на этот вопрос у нее нет – нет честного ответа даже для самой себя.

Но сейчас, похоже, следовало все-таки заняться невесткой, а выяснение отношений с самой собой отложить до лучших времен.

– Милая моя сестренка. Ты же вчера присоединилась к Шахрияру. Вы вместе покинули Белые покои. Неужели ты не разглядела радости в глазах мужа?

Шахразада покачала головой.

– Нет, моя добрая Герсими. Не разглядела. Да и не было там никакой радости – лишь нетерпеливое желание отделаться как можно скорее и от моих расспросов, и от меня самой. Увы, надежды на возвращение чувств больше нет…

«И все это глупец Шахрияр сотворил собственными руками! Он просто забыл, что и через пять лет после свадьбы нужно быть столь же заботливым и столь же внимательным к любимой женщине… Или хотя бы просто заботливым и внимательным…»

Отвечая на мысли невестки, Шахразада горько произнесла:

– Боюсь, что мой муж сам виноват в моем прозрении, девочка. И мне более уже не хочется ни возврата в прошлое, когда я была счастлива, ни возрождения чувств, дабы найти иные грани радости… Мне хочется лишь одного – найти себя…

Герсими огляделась – в опочивальне было полутемно, ветерок чуть колыхал тяжелые занавеси, аромат жасмина, столь любимый когда-то Шахразадой, выветрился. И вместе с ароматом весенних цветов выветрилась, похоже, и сама прежняя жизнь.

«О да, она готова бежать отсюда… И, быть может, это случится более чем скоро… Но как мне удержать ее? Как остановить?»

«Стоит ли ее удерживать, доченька? Станет ли ей от этого лучше?»

«Матушка, но без нее будет куда хуже всем нам…»

Тихий смешок Фрейи не нарушил размышлений Шахразады, похоже, она его и вовсе не слышала.

«Так ты печешься о себе? Или все-таки о мудрой своей наставнице, которой не повезло увидеть мир в его истинном облике?»

«О ней, конечно!.. И о нас, ибо она – часть нашего мира…»

«Малышка, тебе придется решать, что для тебя важнее. Но чуть позже. А сейчас я могу сказать тебе только одно: странствия доброй Шахразады не закончатся до тех пор, пока она не найдет свое счастье…»

«И тогда она нас покинет? Что же делать?»

«…или пока не убедится, что ее мечта суть пустая мечта. Что все мужчины, обретя желанное, немедленно обращают свой взор на иное, считая, что уж теперь-то им можно ни о чем не беспокоиться, ибо все свершилось…»

«Ма-атушка… Ну нельзя же быть столь…»

«Я, доченька, видела множество миров. И встретила лишь одного мужчину, который всю жизнь борется за свою любовь…»

«Так у нас нет никакой надежды?»

«Есть, конечно. Однако усилия придется прилагать не тебе и не славному твоему мужу, а халифу Шахрияру… Если ему и в самом деле хочется, чтобы Шахразада была с ним не только в рескриптах и повелениях, но и на самом деле…»

«А что ему нужно делать?…»

– Дочь, мы заболтались! – Фрейя вышла из сумрака в дальнем углу опочивальни. – Теперь уже ничего сделать нельзя – твоя сестра вновь вернулась в свои сладкие грезы… И, боюсь, в этот раз надолго.

– Надолго?

Герсими обратила взор на ложе и поняла, что богиня не шутит. Шахразада лежала навзничь, лицо ее удивительным образом преобразилось, став почти незнакомым. Дыхание было едва заметным.

– Шахразада, – невестка попыталась потрясти царицу за плечо. – Проснись, сестра! С детьми плохо!..

Но царица была недвижима. Герсими показалось, что она треплет не живого человека, пусть и спящего, а тряпичную куклу.

– Шахразада! Дворец горит!

– Детка, не трать сил – она тебя не слышит. И не услышит, пока не пожелает этого сама.

«Или пока я не докричусь…»

Однако это произнести вслух Герсими не решилась. А Фрейя сделал вид, что по решительному лицу дочери ничего не поняла.

Шахразада мерила шагами комнату, которую знала с детства. Она все еще не могла прийти в себя после скандала с отцом. А его слова о том, что она выйдет замуж за первого, кто постучится в двери, и вовсе привели ее в бешенство.

Хуже всего было то, что отец слово свое сдержал. Что ее, любимую дочь, отдали замуж неизвестно за кого! Что старенький имам сделал запись и прочитал все положенные слова, даже не подняв глаз от увесистого кошеля.

И вот теперь оставались считаные минуты до того мгновения, когда придут за ней, дабы свершить обряд снятия покровов, как того хотел все тот же презренный отец…

Темнело. По дому зажигали свечи – шарканье мягких башмачков слышалось то слева, то справа от ее девичьей спаленки.

Потом суета немного утихла – и Фарида («теперь я зовусь Фаридой?») поняла, что слуги отправились на другую половину дома. С минуты на минуту в курительной появятся лампы, оживляющие холодные стены и заставившие темные ковры играть живыми красками лета…

Многого, конечно, не могла видеть Фарида, но отец столько раз рассказывал о «прекрасном и величественном обряде», что она могла бы предсказать каждый шаг каждого из тех, кто в это мгновение находится в их огромном неуютном доме.

Слуги провели Мейф ад-Дина (так, она знала, зовут ее мужа) в баню, приготовленную специально для жениха.

Пиршественные комнаты были уже готовы, ложе уже устилали тысячи розовых лепестков, невесту одевали к традиционному обряду. Дом был полон людей, шума и музыки.

Не было лишь визиря. Сочтя, что примерно наказал свою дочь, он отправился в диван, дабы насладиться тишиной и чтением трактата, присланного только сегодня на рассвете. Быть может, он лелеял и иные мечты или лишь тайком грезил об их осуществлении. Итак, двери дивана, пустующего обычно в этот вечерний час, закрылись за визирем, а двери его дома открылись для многочисленных друзей и родни.

Наконец Мейф ад-Дин смыл с себя дорожную усталость и пыль. Седельные сумки остались в комнате, отведенной жениху, но звонкие золотые монеты нашли приют в кошеле, что юноша привесил к поясу на роскошном шелковом шнуре.

О да, конечно, юноша. Ибо севшее солнце освободило Мейф ад-Дина от проклятия джиннии до самого утра. И он вовсе не собирался тратить ни минуты драгоценного времени на объяснения.

Итак, комнату, предназначенную для жениха, покинул юноша в роскошных белых, шитых золотом одеждах, с полным кошелем монет. Ликом он был столь прекрасен, что можно было понять отчаяние и злость коварной джиннии, которая не захотела делить такого красавца ни с одной из дочерей «презренного человеческого рода». Дружное «ах!» раздалось в комнате, когда туда ступил Мейф ад-Дин. Никто, кроме визиря, не видел старика. В доме знали лишь, что сегодня в полдень явился жених прекрасной Фариды.

Юноша опустился на подушки и взял в руки церемониальную свечу. Нежную песню запел уд, тихо зазвенели бубны, и вот появилась она, прекраснейшая из дочерей человеческих, невеста Мейф ад-Дина, в первом из свадебных одеяний.

– Смотри, о счастливейший! Вот твоя невеста!

Мейф ад-Дин улыбнулся и бросил горсть монет музыкантшам. Затем он повернулся к фигуре, целиком закутанной в сверкающий алый атлас.

– О солнце в тростнике над холмами, о рассвет над горной рекой, позволь мне увидеть твои сияющие глаза! – проникновенно произнес он и осторожно снял верхний атласный покров с головы нареченной.

Услышав голос своего жениха, Фарида замерла.

«Неужели отец посмеялся надо мной? Этот голос принадлежит молодому и сильному мужчине, а вовсе не какому-то бродяге…»

Когда же покров был снят, девушка через тонкую газовую накидку смогла наконец разглядеть своего жениха. Ее счастью не было границ. Ибо перед ней стоял мужчина ее мечты – уверенный в себе, веселый и, о Аллах, какой красивый…

«Да пребудет счастье над твоей судьбой, о мой добрый отец! Так ты просто шутил над своей дочерью, когда грозил отдать меня за бродягу… Никто лучше тебя не мог понять мои желания… Никто лучше тебя не мог угадать мои мечты! С этого мига я буду самой почтительной и нежной дочерью. Ибо теперь я знаю, что ты заботишься обо мне и днем и ночью…»