– Вот таким был мой наставник! Вот что мучит меня в этой жизни!

Хасиб наконец закончил свой рассказ.

– Аллах великий, мальчик!.. – Добрая Заидат опять утерла слезы, уж в который раз за сегодняшний день.

– Не надо плакать, почтенная! Это просто жизнь человеческая со всеми ее достоинствами и недостатками.

Хасиб поднялся.

– Скоро полночь, мой уважаемый хозяин. Я утомился, да и ты валишься с ног. Увы, я не смог развеять твоей печали, однако, думаю, подал тебе надежду, пусть и слабую. Если ты все же решишься прибегнуть к моей помощи – оставь калитку распахнутой, и мы пополудни придем к тебе в дом. Я попрошу, чтобы старуха Кара помогла мне. Она гадалка, что, должно быть, рассмешит тебя, но видела в этой жизни столько чудес, что, полагаю, поможет раскрыть нам всем глаза на твою тайну. А теперь прощай! И надейся – ибо миром правит надежда, а вовсе не сонм свирепых властителей.

Синдбад ответил на поклон Хасиба. Нельзя сказать, что его боль утихла – тут циркач оказался прав. Однако боль эта перестала мучить юношу, как ноющий зуб: она становилась привычной. Так привычной становится долгая, затяжная болезнь близкого человека, с которой надо бороться изо всех сил, не впадая в уныние. И лишь потом, когда беда уйдет, можно будет сему унынию предаться… ну, или забыть о нем, возрадовавшись здоровью каждого, кто дорог тебе под этим небом.

Нельзя сказать, что ночь для Синдбада прошла спокойно – о нет, странные сновидения мучили его: сотни и сотни змей, от крошечных до гигантских, виделись ему, сотни и сотни конников неслись через расщелину в скалах, стоны и боль чувствовал он так, будто переживал их сам.

Однако, к счастью, даже самое тягостное сновидение уходит, и потому у молодого кузнеца хватило сил встретить восход улыбкой, а полдень – радостной надеждой. Ибо калитка была распахнута – Синдбад и в самом деле чувствовал, что Хасиб, балаганный маг и чародей, поможет ему гораздо больше, чем даже целая сотня лживых лекарей или знахарей.

Полуденные тени коротки, как краток и сам этот миг. Однако ровно в полдень появился на пороге дома так долго ожидаемый хозяином Хасиб. Сегодня ему тоже сопутствовала женщина, но не сердобольная и тонкослезая Заидат, а куда более суровая и страшная незнакомка.

Старуха Кара на первый взгляд и впрямь выглядела пугающе: сухопарая, отягощенная заметным горбом, с каркающим гласом и длинными узловатыми пальцами. Лишь те, кто знал гадалку хорошо, видели, что у нее золотое сердце и поистине мужской разум, который позволяет без страха смотреть в день грядущий.

Кара вошла в калитку первой. Семеня, обошла дворик и уселась у самой печки.

– Холодная в этом году весна, холодная… Я знаю, мальчик, все, что знает и мой юный друг Хасиб. Я подожду вас здесь и спрошу у карт, чего же ждать вам. Идите, ваше дело не торопит. Хотя и не терпит промедления.

Синдбад пожал плечами – он был готов ко всему, даже к тому, что старуха-цыганка примется командовать у него в доме.

– Идем же, мудрый Хасиб.

Несколько шагов по лестнице не могли длиться бесконечно долго – с каждым днем Синдбад все больше боялся входить в опочивальню. Вот и сейчас он остался в дверях, позволив циркачу самому осматривать прибежище спящей Амали.

Тот же, не говоря ни слова, протянул руки вперед так, будто хотел погреться у несуществующего огня. Глаза его были полузакрыты, а короткие шаги бесшумны – Хасиб двигался по комнате неслышно и едва заметно. Наконец он приблизился к ложу. Однако на лицо спящей девушки не смотрел – руки его теперь шарили в воздухе куда решительнее, а дыхание стало шумным, будто он с трудом терпит нешуточную боль.

Наконец Хасиб повернулся к Синдбаду, все так же стоящему в дверях.

– Твоя жена, добрый друг, действительно околдована. Словно огромный ледяной купол окутывает ее от кончиков пальцев до темени. Рукам больно касаться сего могильного холода, а глазам страшно видеть переливы синего цвета, ибо они искажают черты лица твоей жены.

– Но она же жива? Она проснется?

В голосе Синдбада прозвучало куда больше отчаяния, чем надежды.

– О да, мой друг. Она жива и, думаю, когда-нибудь проснется! Более того, она хочет жить, хочет восстать ото сна. Иди сюда, прислушайся!

Хасиб поманил юношу.

– Возьми ее за руку, наклонись к самым устам. Вот так!

Маг сделал над головой Амали несколько движений, словно отгонял назойливую муху. И Синдбад разобрал едва слышное (хотя, быть может, ему сие лишь показалось):

– Жить… Хочу жить…

– О счастье, – пробормотал кузнец.

– Да, тебе тоже это слышно. Значит, так оно и есть. Осталась лишь самая малость – понять, как же даровать твоей жене жизнь, как сорвать с нее покрывало проклятия?

– Проклятия?

– Так ты ничего не понял, достойнейший? – Хасиб улыбнулся.

И вновь Синдбада поразила его улыбка – теплая, сочувствующая, дружеская.

– Пойдем вниз, к огню. Кара-то права – холодная в этом году весна…

Хасиб стал спускаться по лестнице. Синдбаду ничего не оставалось, как последовать за ним, хотя он отдал бы полжизни, чтобы опять взять в руку пальцы любимой и услышать или угадать ее шепот.

– Ты видел достаточно? – услышал юноша голос Кары.

– Да, добрейшая. Все обстоит именно так, как ты говорила. Проклятие, древнее родовое проклятие… Какие-то очень далекие предки повздорили с самим Иблисом Проклятым, вот он теперь и отыгрывается на дочери достойного кузнеца.

– Нет, малыш… Проклятие-то древнее, это верно. Однако никто из предков с самим Иблисом, пугалом всех недалеких трусов, не спорил – девчушка-то не дочь человеческого рода. Думаю, что ее уважаемые родители это прекрасно знают. Полагаю, что известно это и нашему перепуганному хозяину. Который от ужаса перезабыл все на свете.

– О чем ты, почтенная? Что я позабыл?

– Отвечай мне честно, кузнец. Кто твоя жена? К какому роду она принадлежит?

– Батюшка моей прекрасной Амали – кузнец. Он ифрит… А матушка джинния… Но почему ты спрашиваешь об этом?

О, как выразительны были лица его собеседников!

– И ты, дурачок, говоришь об этом столь спокойно?!

– Но как же мне еще говорить об этом? Мало ли кем рождается человек – важно, кем он становится…

– «Рождается человек», – со странным смешком повторила Кара. – А ты, глупенький, кем и где рожден?

– Я родился на полуночь отсюда, на туманном острове Альбион, а отец мой – купец и странник Ас-Синд – происходит из древнего рода. Некогда прапрадед его пришел вместе с румийскими ордами на зеленые берега острова, да так и остался. Отец, должно быть, жив и посейчас.

– М-да, он-то человек. А вот девочка…

– Скажи, добрый хозяин, – в разговор вступил Хасиб. – Далеко ли живут родители твоей жены? И знают ли они о том, что произошло с ней?

Все так же недоумевая, Синдбад ответил:

– Родители моей жены живут по соседству, в нескольких кварталах. Они сами дали согласие на наш брак.

– Но знают ли они о проклятии, что полонило твою Амаль?

– Не понимаю, почтенный, отчего ты так настойчив… Нет, они не знают о проклятии – я решил сам излечить прекраснейшую. Ведь именно мне она доверила право ежесекундно заботиться о себе.

– Глупенький, – пробормотала Кара, всматриваясь не в лицо Синдбада, а в разложенные перед ней карты с яркими рисунками. – Конечно, они согласились, не враги же они собственному ребенку. Но скажи мне, быть может, тебя о чем-то предупреждали эти удивительные существа? О чем-то просили?

– Существа? Да они самые обычные люди! Заботливые и доброжелательные. Просили ли… Нет, не просили…

– Припомни, мальчик. Это очень важно! Я вижу здесь, что ты сделал нечто, идущее вразрез с их волей. Но что?

Синдбад честно пытался вспомнить хоть об одном споре. Но не мог. «Что же могло идти вразрез с их повелениями?»

Однако стоило Синдбаду глубже погрузиться в воспоминания, как всплыла в его памяти фраза, которую проговорил вполголоса извинявшийся Дахнаш: «Об одном лишь прошу я, никчемный. Не приглашайте имама для совершения свадебного обряда. Не опускайтесь до того, чтобы просить помощи у Бога, в каком бы из обличий он ни выступал…»

– Ты права, мудрая кудесница. Почтенный отец моей прекрасной Амали просил, чтобы мы не приглашали имама для совершения свадебного обряда, чтобы не опускались до того, чтобы просить помощи у Бога, в каком бы из обличий он ни выступал. Но что сие значит?

– Так, значит, имам все-таки совершил обряд?!

– О да… Остался недоволен мздой и потому ретировался более чем быстро… – недоуменно ответил Синдбад.

– Аллах всесильный, какой же ты глупец! Вот из-за этого и страдает теперь твоя жена! Зачем?! Зачем, воистину, ты позвал этого старого болтуна? Зачем просил защиты у Бога?

– Защиты? – Синдбад по-прежнему ничего не понимал. Хотя настойчивость и даже грубость Кары его начала уже пугать. – Никакой защиты я не просил. Это же давняя традиция – вот я и решил не отступать от традиций родины ни на шаг…

– Воистину, нет глупости большей, чем слепое следование старым привычкам и традициям… Но теперь уже ничего не попишешь.

– О да, уважаемая, – кивнул Хасиб. – Теперь следует избавить несчастную от последствий глупого поступка ее мужа, пусть и совершенного из лучших побуждений.

– Знай же, Синдбад-кузнец, что именно тем, что ваш брак был освящен имамом, ты и вызвал к жизни давнее проклятие. Говорят, что Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, творец всех чудес мира, призвал на головы ослушников все, что только мог придумать.

Твоей жене досталось проклятие вечного сна. И снять его сможет лишь тот, кто призвал его. Так что именно тебе придется потрудиться, дабы чары развеялись. Я не знаю, в чем будет состоять сей труд, знаю лишь, что может это продлиться бесконечно долго – ибо Сулейман ибн Дауд был настоящим волшебником и вполсилы ничего не делал.

– Я готов на все! И не потому, что сам виноват! А потому, что нет в мире женщины лучшей, чем моя Амаль!

– И да будет так! А теперь повтори-ка мне то, что нашаманил тебе этот глупый знахарь…

Синдбад опустился на подушки и, прикрыв глаза, постарался воспроизвести слова безумца как можно более точно.

– Он так и сказал? «Напоить деву водой жизни из колыбели жизни…»?

– О да, мудрейшая. Так и сказал.

– Не так уж он и безумен, как говорят… «Вода жизни», без сомнения, это молоко. Значит, надо будет напоить девочку теплым молоком. Сие нетрудно. Вот и коза уж который день недоенная… Колыбель… Колыбель жизни…

Кара начала осматриваться, пытаясь то ли найти разгадку, то ли просто отвлечься от раздумий.

– Это же яйцо! Должно быть, надо окропить губы твоей уснувшей супруги молоком, налитым в скорлупку яйца…

– Но это же так несложно, почтенные. Неужели избавление будет столь простым? Неужели моя любимая вот-вот откроет глаза?

– Так не медли же! Вот куриное яйцо. – Кара вытащила из корзинки это самое яйцо, не обращая ни малейшего внимания на громко возмутившуюся курицу. – Вот коза…

Теперь Синдбад поднимался в опочивальню совсем иначе – не с опасением, но с надеждой! Он и двигался иначе – не боясь потревожить жену, а пытаясь возвестить о своем появлении.

Вот капнуло молоко на чуть приоткрытые губы Амали… И та издала вздох, такой долгий и долгожданный… Вздох, прозвучавший громом в тиши. Всего один, но такой желанный и такой обнадеживающий вздох. И потом вновь пала тишина… Тишина неподвижности, тишина ускользнувшей мечты…

– Что ж, друг мой, мы попытались, верно? – Хасиб был обескуражен и, пожалуй, расстроен не менее, чем сам Синдбад.

– Смотри, мальчик, – карканье старой вороны цыганки в тот миг показалось Синдбаду слаще самого сладкоголосого пения. – А ведь девушка-то шевельнулась. Уста ее чуть заалели, да и дышит она теперь чуть чаще… Похоже, малыш Хасиб, ты на правильном пути.

– Должно быть, так, – пожал плечами Хасиб-чародей. – Но стоять на правильном пути и добиться победы – это несколько разные вещи. Ты не находишь, уважаемая?

– Самая большая победа начинается с маленького первого шага… – пожала плечами в ответ цыганка. – Теперь осталась малость – понять, чего мы не поняли…

Казалось, что Хасиб не слышит старухи – он отдал окаменевшему от разочарования Синдбаду чашу с молоком и опять стал руками производить движения над ложем.

– Воистину ты права, почтенная, и мы на верном пути. Полог ледяного холода стал куда тоньше. Хотя моих сил не хватит, чтобы пробить его.

– И это есть добрый знак, мальчик. Это добрый знак… А теперь попытайся вернуть себе силы – вечером представление. Боюсь, ты сможешь потерпеть неудачу, если сейчас же не перестанешь тратить свой дар.

– Но мы же вот-вот достигнем цели!

– О нет, юноша. Боюсь, что «вот-вот» мы ее не решим.

– Не спорьте, добрые мои спасители! – Синдбаду была приятна горячность Хасиба и суровая честность цыганки.

– Мы не спорим, почтеннейший. Мы так давно дружим, что скорее соглашаемся друг с другом. Но, увы, – тут Хасиб стал говорить тише, – я и в самом деле мечтаю тебе помочь не потому, что от этого зависит судьба прекрасной женщины, а потому, что глупое школярское нетерпение заставляет меня торопиться.

– Ты уже помог мне, умнейший. Ибо я знаю достаточно, чтобы, не впадая в отчаяние, искать вместе с тобой предмет, каким может быть сей «источник жизни».

– Ты не понял, достойный супруг, – в разговор вмешалась Кара. – Мы знаем, что это за предмет. Это яйцо. И осталось лишь понять, каким должно быть яйцо, чтобы все-таки разбудить твою жену и тем самым развеять тысячелетние чары.

– Быть может, – нерешительно пробормотал Синдбад, – оно тоже должно быть заколдованным?