С того ветреного дня, когда появился на свет царевич Мансур, минуло девятнадцать лет. Сколь хороши они были для царицы, знала лишь одна она. Ибо ее гордость, ее сын, ее будущее, стал настоящим наследником, настоящим царевичем.

Та, теперь уже далекая, ночь, когда Мансур вслед за Саидом стал мужчиной, очень много значила для сына царицы Амани. Вернее, не сама эта ночь, а памятная беседа в кабинете матери. Царевич понял, что одна лишь мать его по-настоящему близкий друг. Лишь ей он может доверить все свои печали и беды. И только у нее может научиться быть настоящим царевичем, а не только ловким фехтовальщиком, смелым наездником или умелым любовником. Да, Саиду, брату, этого хватало, но Мансур-то позже узнал, что кроме таких простых радостей есть и более тонкие, более острые ощущения, которые могут подарить вкус настоящей жизни. И к числу таких чувств Мансур причислял, в первую очередь, победу над врагом, но не силой оружия, что есть удел рубаки-воина, а силой мысли и хитрости. Это и составляет славу настоящего царедворца.

Царица, быть может, сама того не желая, воспитала из своего нерешительного сына настоящего интригана. Юноша начал прислушиваться к дворцовым сплетням, завел себе целый кабинет наушников и шпионов.

Девятнадцатый день рождения царевича Мансура был удивительным днем. Ночью младший брат, Валид, наблюдал лунное затмение, о чем взахлеб рассказывал утром. Но еще больший восторг самого младшего и самого умного из сыновей царя Омара вызывало солнечное затмение, которое должно было начаться через одиннадцать дней, почти ровно в полдень. И Назир-звездочет, и его внук в один голос утверждали, что это необыкновенное совпадение, и что оно предвещает удивительные перемены в судьбе наследника престола.

Назир, царский прорицатель, мог гордиться своим учеником. Заслуга такого точного предсказания принадлежала целиком Валиду, а Назиру оставалось лишь проверить расчеты и убедиться в правоте внука. Когда об этом предсказании стало известно царице, она приложила максимум стараний, чтобы выведать у звездочетов все, до мельчайших подробностей. Ибо чем старше становился Мансур, тем сильнее царицу беспокоила его судьба.

О, сколько горьких слез она пролила ночами, сожалея о том, что уговорила Омара не лишать жизни сыновей Ясмин! Да, она сознавалась себе, что сделала это из страха, купив, таким образом, благодарность и молчание любимой наложницы царя. Но чем больше царица думала об этом, чем чаще вспоминала ту ужасную ночь, когда царица Хаят рассталась с жизнью, тем яснее понимала, что Ясмин мало что запомнила. Если Аллах был милостив к Амани, дочь звездочета уже и забыла, кто тогда остался в опочивальне царицы, обезумевшей от горя. И в тот день, когда Амани это поняла, в ее душе начала расти ненависть к сводным братьям царевича. Да, они стали верными друзьями Мансура. Да, Саид, бесстрашный воин, готов был кинуться на выручку брату, стоило тому лишь недовольно посмотреть на обидчика. Да, Валид был рад предоставить свои не по-юношески зрелые знания для того, чтобы утолить любопытство царского сына. Но они все равно были соперниками царевича в борьбе за престол.

А вот с этим царица не могла примириться! Ибо прекрасно понимала, что наследник должен быть только один. И тогда, если Аллах милосердный вовремя уберет с престола царя, то ни у кого не возникнет и тени сомнения в том, кто же займет осиротевший трон. А потому, наконец созналась себе царица, следовало бы ей поусерднее заняться судьбой сына. Вот почему девятнадцатый день рождения стал для царицы по-настоящему Днем рождения ее сына, ее царевича. Ибо теперь, приняв, наконец решение, Амани успокоилась. А со спокойным разумом куда легче бывает придумать план действий. Предсказания же малыша Валида лишь подтвердили все мысли царицы. Она была готова.

А вот готов ли был сам царевич Мансур? О да. Более того, он был бы счастлив, если бы смог подслушать подобные мысли своей матери. Ибо множество наушников и шпионов – это прекрасно, но мать, которая готова на все ради тебя – это воистину бесценно.

Вот так царица Амани и царевич Мансур, ее сын, не обменявшись ни единым словом, вступили в заговор против сыновей Ясмин, любимой наложницы царя Омара.

Вечерело. Разошлись царедворцы, утомленные длинным и жарким днем на службе. Утихли цикады, уснули птицы, слуги и рабы покинули опочивальню царицы. Лишь у входа на женскую половину дежурила стража – из отпущенных на свободу рабов, которые были самыми верными телохранителями царя Омара.

– О матушка, ты разрешишь мне войти?

– Мальчик мой, Мансур! Я жду тебя каждый вечер. И ты это знаешь.

– Царица, позволь задать тебе вопрос.

Амани кивнула.

– Мне показалось, что тебя порадовало предсказание Назира-звездочета. Это верно?

– Да, царевич мой. Очень порадовало.

– Могу ли я узнать, чем именно?

– Тем, что тебя ждут удивительные перемены в судьбе… – В голосе Амани прозвучало легкое недоумение. Неужели Мансуру, встретившему свою девятнадцатую весну, нужно объяснять такие простые вещи?

– Но, матушка, ведь звездочет не сказал, что меня ждут перемены к лучшему…

– Малыш мой, – трудно назвать малышом высокого черноволосого и черноусого мужчину, но для матери Мансур-царевич всегда оставался опекаемым мальчишкой. – Перемены к лучшему возможны лишь тогда, когда в жизни человеческой все плохо… Но если в жизни наследника престола все хорошо, то удивительными, полагаю, можно назвать перемены лишь в сторону великолепного…

– Или, наоборот, жизнь станет такой безнадежной, что любая перемена, пусть даже это будет путь из тюрьмы на плаху, окажется переменой удивительной…

И эту черту характера своего сына Амани уже прекрасно изучила. Когда Мансур хотел, чтобы кто-то, пусть даже мать, решил за него какую-то трудную задачу, он сразу становился необыкновенно мнителен и печален. Увы, это удивительное свойство присуще было не одному лишь царевичу. Оно, как не понаслышке знала царица, отличает многих мужчин. Особенно тех, которые прекрасно знают, что любящая их женщина в лепешку разобьется, но облегчит жизнь вот такого, бесконечно опечаленного и недовольного всем миром избранника.

– Что же так расстроило моего царственного сына? Что заставляет тебя думать о безнадежности жизни? Тебя, царевича, любимца народа?

– Ах, матушка, пусть я царевич, пусть я и любимец народа…Пусть я даже любим многими женщинами…

«Ого, да мальчик-то еще и тщеславен…»

– …пусть, матушка, это все так. Но даже в голову наследника престола иногда приходят мысли о бренности нашего мира… мысли о конечности всего земного… мысли о смерти.

– О Аллах милосердный! Сынок, уж не заболел ли ты? Почему вдруг эти разговоры?

– Нет, моя прекрасная и добрая матушка, я совершенно здоров! И надо признать, чувствую себя просто прекрасно. Но думаю я об отце… Думаю о том, что он уже немолод… И какая судьба будет ждать нашу прекрасную страну, если когда-то придет час, – да ниспошли царю Омару Аллах сотню сотен жизней, – когда мне придется соперничать за осиротевший трон…

«О Аллах, да он просто говорит моими словами. Это мой сын! Аллах даровал мне этот великий день – день, в который мой мальчик стал моим единомышленником!»

Царица Амани в душе ликовала. Но старалась не показать этого. Ей хотелось услышать продолжение монолога Мансура. И потому она лишь чуть подтолкнула его:

– Аллах милосердный, Мансур, но почему ты думаешь о соперниках? Разве братья – не твои верные друзья?

– Да, матушка, это так… Твоя великая мудрость сделала из моих братьев верных слуг. Саид, я знаю это, готов раздавить любого из моих обидчиков, Валид всегда подаст мне мудрый совет или подскажет дельную мысль. Но, боюсь, в тот миг, когда речь зайдет о наследовании, все будет забыто – и мудрость, и отвага, и преданность. И останется лишь одно – желание воссесть на престол и назваться царем великой страны Ал-Лат. И чем больше я думаю об этом, тем печальнее мне становится, тем больше жаль дружбы, которая росла вместе с нами…

«И которую ты, да простит мне Аллах эти слова, готов предать уже сейчас». Амани давно уже поняла, куда клонит сын. Да он, собственно, и не пытался что-то скрыть от царицы. И сладостный миг взаимопонимания согрел мать и сына. Пусть это было взаимопонимание заговорщиков.

– Но Мансур, да будет Аллах мне судьей, я не думаю, что тебе следует заботиться о будущем этой дружбы. Да, она росла вместе с вами. Но это была дружба детей. И не дело наследнику престола беспокоиться о том, какой будет участь его друзей детства. Высшие соображения должны двигать тобой, мой мальчик. Ибо судьба страны, ее честь зависят от твоего решения. Если ты будешь силен, то многие твои поступки окажутся в глазах народа мудрыми и оправданными. А вот если дашь слабину, позволишь чувствам взять верх над разумом… О-о-о, незавидна судьба такого царя. Да и такого государства…

– Да, матушка, я это понимаю. Мне немного жаль давней дружбы. Но высшие соображения, да восхвалена будет в веках твоя мудрость, действительно должны стать для меня более важными.

Вновь перед царицей Амани сидел уверенный в себе молодой мужчина. Он более не был меланхоличен, не был печален. Возможно, слова матери, созвучные его собственным мыслям, сожгли в молодой душе что-то очень нужное человеку, но не правителю. Жестокость царедворца вновь стала лицом царевича Мансура.

– Наверное, о великая царица, это прозвучит странно, но я больше опасаюсь одного своего брата, Саида.

– Я не удивлена, мой мальчик. Саид решителен, отчаян, в трудную минуту он принимает решения, не всегда задумываясь о высших соображениях… И потом, он хорош собой и его обожают девушки… Он отчаянный храбрец, и потому его любит войско. И, увы, этого вполне достаточно, чтобы опасаться такого соперника.

– Да-да, моя мудрая матушка, именно так. Валид еще молод, и науки значат для него куда больше, чем власть… А вот Саид…

– Думаю, мой мальчик, ты начал беспокоиться раньше времени. Отец, да, немолод, но вполне силен. И он не отдаст трон в руки рубаки или слабака… А потому, полагаю, тебе следует, как и раньше, спокойно полагаться на силу и отвагу Саида и на знания и мудрость Валида. Эти юноши твои братья, а голос крови иногда так силен…

Царица говорила это и с радостью видела, что сын и сейчас ее прекрасно понял. Понял, что она хотела ему сказать: «Не беспокойся, мальчик мой. Я думаю точно так же. И теперь позволь мне обеспокоиться вместо тебя…»

– Благодарю тебя, моя мудрая матушка. Твои слова, как всегда, да хранит Аллах милосердный тебя от быстротечного времени, утешили меня. А прохладная вода твоего здравомыслия остудила мои порывы. Я удаляюсь от тебя с благоговением и радостью.

Мансур поклонился царице и, поцеловав ей руку по новому ромейскому обычаю, что начал проникать и за высокие дворцовые стены, покинул женскую половину.

Мать и сын отлично поняли друг друга. Судьба соперника была решена.