Как и обещал звездочет, в спокойствии текли годы страны Ал-Лат. Росли сыновья царя Омара. Уже давно утих ропот дивана, возмущавшегося нарушением древних обычаев. Царь, некогда согласившись с доводами царицы Амани, сейчас с удовольствием наблюдал, как его мальчики, словно капли воды, повторяют друг друга. Но то было лишь внешнее сходство. Ибо внутренне мальчики стали совсем разными.
Царевич Мансур, которому всегда и во всем следовало бы опережать своих сводных братьев, на деле оказался куда более осторожным и нерешительным. Хотя сам он считал себя просто более осмотрительным. Старший из сыновей Ясмин, дочери Назира-звездочета, рос истинным заводилой. Если во дворце случалось что-то, нарушавшее покой или приличия, мудрые учителя первым делом искали, где же прячется Саид. Младший, Валид, решил не размениваться на детские шалости и, посвящая все время учению, вскоре превзошел старших в знаниях и мудрости.
Вот так, в шалостях, причитаниях нянюшек и бурчании наставников, пролетело шестнадцать лет. Наставники сменили учителей, которые, в свою очередь, сменили кормилиц и нянюшек. Усилия всех этих достойных людей принесли вполне ощутимые плоды. Царевич Мансур и Саид, старшие сыновья царя Омара, выросли настоящими вельможами, царедворцами, знавшими толк более в боях с мечами и интригах, чем в грамоте и политике.
Однако царь Омар, видя это, не расстраивался, утверждая, что время – лучший учитель. И в тот день, когда царевичу Мансуру придется чему-то научиться, он научится. «Жизнь заставит», – лаконично отвечал царь на все замечания царицы, что царевич вырос не наследником престола, а прожигателем дворцовой казны.
Но царица, увы, слегка кривила душой. Правильнее будет сказать, что она видела своего сына в истинном свете, но не понимала, что ко многим вещам и сама приложила руку. Ведь если даже самому усердному ученику часто повторять, что за него что-то могут сделать слуги, он, конечно, и свое усердие этим слугам перепоручит.
«Ну зачем ты, о великий царевич, взял в руки калам и пергамент? Твое дело – царствовать. А письмо – это дело писца!»
Вот так и получилось, что старшие сыновья царя больше любили бои на мечах, или борьбу, или долгие бешеные скачки на норовистых скакунах. А Валида, прилежного и весьма умного младшего брата, они частенько называли слабаком и занудой. Но юноша не обижался, повторяя раз за разом одно и то же:
– То, чего вы добьетесь, разбив в кровь кулаки, я достигну одним спокойным разговором.
И все насмешки братьев, повторяющих, что мужчины так себя не ведут, наталкивались на стену уверенности любимого внука звездочета.
Как уже сказано, старшие братья росли равными. Равными во всем – в стрельбе из тугого лука, в бешеной скачке на лихих конях, в сражении на мечах, пусть даже и безопасных. Но все изменилось в тот день, когда Саид, заводила всех игр и состязаний, впервые познал женщину. С этого дня он стал неузнаваем.
О нет, он продолжал оставаться неутомимым наездником, прекрасным фехтовальщиком и неунывающим весельчаком. Но более не рассматривал своего царственного брата всерьез, начал называть его сопляком и слабаком. Удивительно, но царевич Мансур в этих случаях не вступал с Саидом в споры, но все больше расстраивался. И как-то раз даже нашел в себе смелость пробраться на женскую половину дворца. Что он хотел там увидеть – так и осталось неясным, ибо мамлюки из царской стражи не пустили его дальше кабинета его матери. И в этот день царица Амани поняла, что с сыном творится что-то неладное.
– Что с тобой в последнее время происходит, сын мой? Почему ты ходишь печальный? Почему тебя более не радуют бесчисленные затеи, на которые так богат твой брат Саид? – спросила она.
Но царевич молчал, лишь хмуро смотрел в окно. Царица попыталась проследить за его взглядом – быть может, объект, который ее сын так пристально рассматривал, что-то подскажет ей. Но нет, за окном была только терраса дворца, залитая нежно-розовым утренним светом.
Амани, увы, никогда не пыталась выслушать сына, и потому все чаще приписывала ему свои мысли и желания. Вот и сейчас она начала долгий разговор, пытаясь вызвать царевича Мансура на откровенность. Но сын молчал.
– Я понимаю, о мой прекрасный сын, что ты мечтаешь стать царем. Наверняка ты уже мысленно примерял, каково это – сидеть на высоких подушках в тронном зале, с высоты нескольких локтей посматривая на тех, кто окружает тебя.
Сын не произнес ни слова. Более того, он даже не изменил позы, продолжая оставаться безучастным к речам матери.
– Никто лучше меня не поймет тебя, о Мансур. Ибо и мне, точно так же, как и тебе, пришлось выжидать. Но я же победила.
Я стала царицей. И тебе, мой любимый мальчик, нужно лишь набраться терпения!
– О Аллах, матушка, ну о чем ты сейчас говоришь?! Зачем мне трон? Да пусть отец, да хранит его небесный свод, процарствует еще пять тысяч лет! Я буду этому только рад! Мне не нужен трон! Мне не нужна власть! Мне не нужно вообще ничего!
Эти слова очень не понравились царице. Ну разве зря она положила столько сил, чтобы воспитать из сына настоящего владыку, решительного и беспощадного?! А вырос мямля, робкий, как девочка… Более всего сейчас ее рослый красивый сын напоминал статую отчаяния, какой только можно вообразить такую статую – ведь Аллах запретил создавать человеческие изображения. Но то, что царевич отчаянно страдает, было видно даже надменной матери.
– Вообще ничего не нужно? Аллах милосердный, я не могу поверить в то, что тебе совсем ничего не нужно! Иначе, свободный от груза ответственности, ты бы птичкой порхал по дворцу. Но твоя поступь тяжела, взгляд печален, а кулаки сжаты, будто ты пытаешься удержать собственную тень!
– Да послушай же меня, женщина!
Впервые за много лет на Амани, царицу, дочь визиря, кто-то повысил голос. И кто же? Ее собственный сын! Это было для царицы столь удивительно, что она и в самом деле замолчала.
– Прости, матушка, что я позволил себе поднять на тебя голос! На тебя, истинную царицу, настоящую звезду на небосклоне моей души!
– Мальчик мой…
– Но, увы, дорогая матушка, ты сейчас говоришь не о том. Меня и в самом деле не интересуют ни власть, ни трон… Печалит меня лишь то, что брат мой, мой ближайший друг, занесся и стал называть меня слабаком и сопляком.
– О Аллах! Да как он, негодный сын наложницы, посмел говорить такое самому наследнику?!
– Быть может, матушка, он и сын наложницы… Но он и сын моего отца, великого царя Омара. И значит, мой кровный брат.
И царица вновь замолчала, прекрасно помня, что именно так и воспитывались мальчики – как братья, как самые близкие друзья, готовые броситься на каждого обидчика. У Амани хватило разума кивнуть и собрать все силы, чтобы выслушать сына, хотя внутри все кипело. На мгновение отвлекшись, можно сказать, что царица давно уже прикидывала тайком, что же такое сделать, чтобы ее сын, наследник прекрасной страны Ал-Лат, оказался единственным сыном своего отца. Но пока не то что говорить об этом, даже думать царице было рано. Своим звериным чутьем она чуяла, что еще не появился тот случай, каким она могла бы воспользоваться.
Царевич же тем временем собрал в себе все силы, чтобы признаться матери в том, что сейчас мучает его сильнее всего.
– Увы, матушка, мне приходится признаться тебе в вещах постыдных или даже недостойных. Конечно, не дело взрослому мужчине жаловаться своей слабой матери, но, увы, у меня нет друга, с которым я мог бы разделить свою печаль.
– Печаль, мой мальчик?
– Да, матушка, меня печалит то, что я не удостоился любви ни одной девушки. Они смотрят на меня лишь как на царственного сына, наследника престола… Ни одна еще не подарила мне ни призывного взгляда, ни поцелуя… Быть может, я нехорош собой? Быть может, я груб? Что же во мне такого, скажи мне, матушка, что отвращает от меня их всех?
«О Аллах, а я с ним говорила о серьезных вещах…»
– Но почему ты думаешь, что нехорош? Почему думаешь, что их что-то отвращает?
– Да потому, что Саид, сын наложницы… уже познал тайну женской любви! Он познал, а я по-прежнему вынужден пытаться подглядывать в щелочку, как развлекаются наложницы в гареме моего отца!
«Аллах милосердный и всемилостивый! Вот что его так мучит! Но почему я не додумалась до этого сама? Почему мне никто не доложил, что мой мальчик вырос, но не поумнел, что желание насладиться женщиной для него куда выше, чем желание насладиться властью?»
Ответов на эти вопросы у царицы Амани не было. И тогда она решила задать сыну еще один вопрос.
– Но почему ты, о мой мудрый сын, решил, что Саиду уже известны сокровенные тайны женской любви?
– Да потому, что он хвастается этим, как мальчишка, выигравший скачку! Потому что теперь он бросает на всех женщин такие призывные, жаждущие взгляды, что я удивляюсь, отчего он все же чаще спит один… Потому что он решил, что теперь он самый старший брат. А мы с Валидом по-прежнему мальчишки…
– Мальчик мой, никто лучше меня тебя не поймет. Не поймет и не научит…
На лице сына отразилась такое неподдельное отвращение, что царице Амани оставалось лишь рассмеяться, чтобы скрыть боль, которую причинил ей этот взгляд.
– О нет, я не думала учить тебя тайнам страсти. Я могу научить тебя лишь смеяться в ответ на такие неучтивые слова младшего брата. Смеяться и повторять про себя: «Я не тороплюсь, но приду с победой!» И тогда удача всегда будет на твоей стороне, будь это бой на учебных мечах или самая прекрасная из одалисок твоего отца.
Царевич смотрел на мать недоверчивым взглядом. Царице даже на миг показалось, что сын не понимает ее. Но она решила, что уже этой-то беде Мансура она сможет помочь. Точнее говоря, поможет Мансуру Ясмин, благодарная за то, что ее сыновья растут как царевичи. Уж она-то найдет среди гарема царя Омара опытную, но свежую наложницу, которая сможет преподать царевичу несколько уроков высокого искусства любви.
«А Саид-то наверняка нашел себе какую-нибудь горожаночку, способную лишь испуганно жаться к стенке, когда ее касается мужская рука…»
– Иди, мой сын. Покинь женскую половину дворца спокойным. Знай, что уже к следующему утру ты сможешь слушать поучения Саида с улыбкой превосходства. Ступай, мой мальчик. И помни, что нет у тебя друга более близкого, чем мать. Помни, что мне ты можешь доверить все печали своего сердца, что жизнь моя служит лишь одному – твоему счастью!
Такие слова, конечно, может произнести любая женщина. Но не всегда они попадают на благодарную почву. Словам же Амани вскоре дано будет прорасти такими прекрасно-ядовитыми цветами, что долго еще об этом будет помнить людская молва.