День за днем двигался караван на полуночь. Позади осталась Монтобанская ярмарка, а до следующей было еще далеко. Фон Гильстерн решил, что переправляться через Сену торговцы будут у Манта. Шимас читал, что там убили Вильгельма Завоевателя, когда его конь споткнулся о горящую головню. Вильгельм зверски вырезал все мужское население города, который потом объявил своим владением. И поплатился за это жизнью.

Тихой ночью, под небом, усеянным звездами, караван встал лагерем невдалеке от Рена, у реки Вилен. Оглядываясь вокруг, Шимас думал: «Вот моя страна, здесь мой народ».

У костра присел на корточки какой-то крестьянин с хитрыми, бегающими глазками и свалявшимися грязными волосами. Лицо его показалось юноше смутно знакомым. Прошло несколько минут, прежде чем он вспомнил: человечек-то из челяди Фулкхерста.

Крестьянин не заметил Шимаса, и тот поспешил к гансграфу, сидевшему за стаканом глинтвейна.

— Если я не ошибся, это шпион. Думаю, будет разумно проверить, за каким чертом он тут появился. Пусть с полдюжины наших людей притворятся больными, а остальные прикинутся полными болванами — ленивыми и ничего не боящимися. Так мы можем подтолкнуть Фулкхерста к нападению.

Гансграф подумал, пока неспешно пил глинтвейн, — и дал согласие. Через несколько минут два десятка стражников развалились вокруг костра, делано храпя, а остальная стража из темноты следила за крестьянином, который вынюхивал все кругом, а потом потихоньку ускользнул. Позже послышался топот лошади, галопом уносящейся в ночь, — коня, конечно, лазутчику тоже подставили.

Далеко ли поджидают враги, стражи не знали. В темноте они разложили тюки с товарами так, чтобы было похоже на спящих людей, а в костры подбросили дров — пусть горят подольше. Выслали вперед дозорных, чтобы те заблаговременно предупредили о приближении Фулкхерста, несколько человек остались охранять женщин и товары.

Люди барона налетели стремительно.

Послышался грохот копыт — нападающие, должно быть, рассчитывали на ошеломляющую неожиданность удара. Им, похоже, все представлялось простым и ясным: атаковали они беспорядочно, тыкая мечами и копьями в мешки, — нехитрая уловка сделала свое дело. В миг, когда все спуталось и смешалось, лучники каравана разом выпустили стрелы.

Фулкхерст, старый боец, сразу же почуял ловушку и, не успели пропеть тетивы, закричал, командуя отступать. Стрелы попали в цель, и стражники ударили на них из рощицы, в которой скрывались.

Над Шимасом возник огромного роста детина с занесенным боевым топором. Однако его удар, достаточно мощный, чтобы перерубить человека, не достиг цели. Юноша успел увернуться и нанести удар мечом наотмашь, вложив в это всю силу. Удар пришелся туда, куда он и метил, — в шею, сбоку, в место, не прикрытое доспехом. Топор выпал из мертвой руки, и чужая лошадь умчалась галопом, унося всадника с безжизненно раскачивающейся головой. В ночи громко раздавались крики людей и звон оружия.

Сколько это длилось? Минуту? Две? За все это время Шимас даже мельком не видел барона. Тридцать стражников каравана пустились в погоню за людьми Фулкхерста — догнав отставших, казнили, но, опасаясь нового нападения, повернули назад, к лагерю.

К счастью, в караване обошлось без потерь, если не считать четверых легкораненых. Нападавшие же потеряли четверых в лагере и еще двух на равнине. Стража захватила в плен трех раненых и пригнала пять лошадей.

Среди пленных расхаживал широкими шагами гансграф. В свете костров он выглядел воистину устрашающе: черные доспехи, черный развевающийся плащ, жесткое, страшное в своей кровожадности лицо. Фон Гильстерн рассматривал пленных, устремляя свирепый взгляд то на одного, то на другого.

— Ну, воры, — заявил он. — Отчего-то у меня появилось желание повесить вас на корм воронам. Крепких сучьев здесь достаточно, и веревок у нас тоже хватит. Долгонько они болтаются без дела… Или на огонь их? А? Как ты думаешь, Лукка? На огонь?

Гансграф показал пальцем на толстяка-пленнника:

— Вон тот, жирный, будет гореть веселым ярким пламенем. Можешь себе представить, как он будет поджариваться в собственном сале?

— Можно насадить его на копье, — задумчиво заметил Иоганнес, приятель Лукки. — И поворачивать над костром, как на вертеле. Мне такое приходилось видеть в Святой Земле… Я просто поверить не мог, до чего ж долго предателям приходилось ждать смерти…

— Но, может… совершенно случайно… им есть что сказать, — предположил Лукка. — Что толку жечь их, если они могут говорить?

— Ба! — ответил Иоганнес. — Что там они знают? Спалить — и делу конец!

Толстяк переводил взгляд с одного на другого, лицо его перекосилось от ужаса. У второго все время бегали глаза, он оглядывался по сторонам и облизывал пересохшие губы. Третий, угрюмый подлец, глядел свирепо и презрительно.

«От этого мы ничего не узнаем, — подумал Шимас. — Отчего-то это лицо мне кажется слишком знакомым…»

— А что они могут сказать? Замок Фулкхерста неприступен.

— Повесить их или сжечь, и давайте покончим с этим, — проговорил Шимас. — Замок Фулкхерста слишком далеко отсюда, чтобы напасть мимоходом, между делом. Вспорем им брюхо и бросим так. Они будут умирать ме-едленно…

Столь добрые разговоры возымели свое действие. Двое пленников были перепуганы насмерть. Толстяк все время глотал слюну, судорожно подергивая кадыком, словно его шею уже сдавливала петля.

— В замке, скорее всего, нет и особых богатств, — заметил Лукка. — А для осады у нас мало времени…

— Там есть добыча! — неожиданно завопил толстяк. — Там товары двух караванов, взятые на прошлой неделе, и награбленное раньше добро. Я вам говорю, там всего полно!

— Заткнись, идиот! — яростно крикнул угрюмый. — Я тебе за это башку расколю!

— Ни одной башки ты больше не расколешь, — спокойно заметил гансграф. — И если проживешь еще час, то только по моей прихоти, а я обычно прихотям не поддаюсь…

Он ткнул пальцем в толстяка:

— Повесить его!

— Умоляю! — пронзительно завизжал толстяк и обмочился от ужаса. — Я же сказал вам! И там есть потайной…

Угрюмый бросился на него, но гансграф мгновенно схватил его за волосы и отшвырнул назад.

— Посмей только шевельнуться или слово сказать — и я тебя заколю собственной рукой!

Он вытащил меч и обернулся к толстяку.

— Ну, ты что-то говорил о потайном входе?

Существовал, оказывается, потайной выход, потерна, требующая ремонта, — калитка не закрывалась как следует, и выход этот находился на теневой стороне замка, у самого леса. Толстяк говорил охотно, впрочем, и второй тоже. Когда они окончили рассказ, стражники каравана ясно представляли себе, что их может ожидать.

— Сколько в замке тех, кто громил поместье Абд-Алишера? — спросил Шимас.

На мгновение стало тихо, и глаза всех трех пленников обратились к юноше. Они и прежде были крепко напуганы, но теперь их страх усилился вдвое против прежнего.

— Абд-Алишер мертв, — произнес толстяк.

— Он жив, — ответил юноша, — и вскоре вернется. Теперь отвечай на вопрос.

— Это было давно… Несколько лет прошло… Я тогда еще не служил барону…

Угрюмый уставился на Шимаса, и впервые в его глазах мелькнула тревога. Второй пленник трясущимся пальцем стал тыкать в него:

— Вот он там был. Спроси его.

— А ты там не был?

— Я оставался в замке…

Теперь угрюмый смотрел в землю, но на шее и на лбу у него обильно выступил пот.

— Абд-Алишер мертв, — пробормотал он.

— Он жив, — сказал Шимас. — Он здесь.

— А-а! Волчонок! Я узнал тебя! Щенок старого волка!

— Он был там, когда убивали твою мать, — проговорил гансграф. — Лукка, Иоганнес! Повесить его!

Через час стража выступила. Гансграф оставил двадцать человек для охраны товаров и женщин. Остальные — сильные и решительные мужчины — сели в седла. Они мчались через ночь более короткой дорогой, чем та, которую выбрал для нападения Фулкхерст. Под копытами лошадей лежал путь через хорошо знакомый Шимасу темный лес Гюэльгот. Двое пленников скакали рядом с гансграфом. Иоганнес держался сзади, но на рассвете догнал всадников.

— За нами погоня, — предупредил он. — Конные, десятка три, думаю.

— Фулкхерст?

— По-моему, нет. Похоже, что Петер. Всадники свернули с дороги и ждали, изготовив оружие к бою. Вдруг гансграф резко вскрикнул и выехал из-за деревьев.

Невысокий широкоплечий крепыш, ехавший впереди отряда, вскинул руку:

— Мартин! Клянусь всеми святыми, это Мартин! Они пожали друг другу руки, и Петер сказал:

— Мы встретили одного из твоих людей, и он привел нас к каравану. Мы оставили там половину наших и поскакали вам вдогонку. Раз мой брат желает взять замок, значит, и я желаю взять замок!

Шимас изумился и спросил у Иоганнеса:

— Неужели они братья?

— Ага, из Мартина, правда, можно сделать троих таких, как его братишка…

Всадники вновь двинулись вперед — теперь их было около семидесяти, — и когда спустился вечер, остановились на вершине холма, глядя через буро-зеленую долину на замок Фулкхерста. Местность была уютной — невысокий холмик посреди долины, защищенный от морских ветров и холода высоких плоскогорий. Старинное место, занятое и заново отстроенное предками барона. Спешившись на опушке леса, всадники ждали, пока зайдет солнце. Вокруг замка не видно было никакого движения, никаких признаков, что кавалькаду заметили.

— Если эту потайную калитку можно открыть, — тихонько сказал Иоганнес, — то мы скоро будем внутри.

— Не важно, можно ее открыть или нельзя, — ответил Шимас. — Я знаю, как туда войти. Мы попадем в крепость этой ночью.

Замок Фулкхерста сейчас более всего походил на слегка благоустроенный военный лагерь, обнесенный каменными стенами. Такие замки чаще всего располагались на естественных или насыпных холмах, окруженных глубоким рвом, и обычно строились из толстых бревен. Этот же вырос на месте старого римского поста, часть кладки осталась с тех давних времен. Дед Фулкхерста пришел сюда с бандой таких же, как он, безземельных авантюристов, поднял стену на полсотни локтей вокруг овальной площадки и возвел внутри ограды высокую круглую башню.

Шимас всего раз побывал в стенах этого замка, но в самом донжоне. Он ездил туда вместе с отцом в сопровождении всего дюжины всадников. Тогда старший Абд-Алишер и водрузил исчерканную углем доску над камином.

— Если не сможем войти через потайную калитку, — сказал юноша гансграфу, — используем другой способ. Я видел, как умело Иоганнес бросает копье. Если он сможет перебросить его через стену, а к середине копья будет привязана веревка, то кто-нибудь не очень тяжелый сумеет взобраться на стену и поднять с собой надежный канат.

— Стоит попробовать, — кивнул фон Гильстерн.

Медленно надвигались тени. Тьма окружила деревья, под которыми прятались осаждающие, прижимаясь к стенам крепости. С моря пополз туман, заволакивая нижнюю часть долины. Сколько народу сейчас в замке? Похоже, немного — Фулкхерсту некого бояться в этой части Бретани. Сомнительно, чтобы он вообще кого-то боялся с тех пор, как разрушил замок Абд-Алишеров.

Земля Бретани стара и видела множество перемен. Народ ее уклонялся от битв, если удавалось, а если нет — был готов к ним. Говорят, кельты пришли сюда за шесть сотен лет до Рождества Христова и смешались с местным населением. Громадные каменные памятники — мегалиты — и дольмены тогда уже не одно столетие стояли на своих местах. Здесь были гробницы, сооруженные за тысячу лет до того, как в Черной земле Кемет возвели первую пирамиду. Когда сюда вторглись римляне, они поочередно разгромили местные племена — намнетов, редонов и венетов. Когда же через полтыщи лет римляне ушли, начались набеги пиратов. Потом вернулись кельты, несколько веков назад переселившиеся в Англию, и дали этой стране ее нынешнее имя — Бретань. Они возвратились из Великой Британии в Малую Британию, где развертывается действие многих легенд о короле Артуре.

Но, несмотря на все перемены, люди возделывали свои земные поля, добывали рыбу на широких морских полях и сражались, когда требовалось. Это была суровая страна и рождала она людей особой породы, которых просторы морские манили, а не страшили.

Когда страх еще приковывал моряков Флоренции и Генуи к их тесным морям, венеты и их отчаянные сородичи уже давно плавали по темным водам Атлантики. Ирландские монахи, встретившие викингов в Исландии, были лишь немногими из тех, кто пускался в рискованные путешествия по дальним водам. Многие бретонцы становились корсарами, потому что это давало лучший доход, чем возделывание скудной почвы или рыболовство.

Начался дождь, и Шимас надел шлем. Рядом стоял Петер со своей лошадью. Подошел Иоганнес, чтобы взять у него повод.

— Пленников ко мне сюда, — распорядился гансграф.

Когда они предстали перед ним — их лица уже едва можно было рассмотреть в темноте, — фон Гильстерн сказал:

— Вы говорили, что через потайную калитку легко пройти. Сейчас проверим. Ваша жизнь зависит от того, что произойдет через десять минут.

— Я уверен в этом! — возразил толстяк. — Мне бы только перекинуться словечком с часовым… правда, там не всегда ставят часового.

— Лукка, возьми десяток бойцов. Поскребись в калитку, и, если отзовутся, пусть этот человек назовет себя. Но если скажет или сделает что-нибудь лишнее — заколи, как свинью… Петер, а ты бери Иоганнеса и еще десятерых, что половчее, и перебирайтесь через стену. Кто первый окажется внутри, тот и распахнет главные ворота.

Отряд бесшумно, насколько это было возможно, двинулся во тьму. Наступила угрюмая, устрашающая пора ночи. Семь десятков вооруженных всадников спускались по травянистому склону и пересекали долину, доспехи их поблескивали от дождя. Во мраке неясно вырисовывались темные зловещие крепостные стены. Огней из-за них не было видно. Сколько врагов поджидает внутри? Десять? Тридцать? Сотня?

Шимас чувствовал на лице капли дождя и гадал, в последний ли раз. Глубоко вдохнув влажный прохладный воздух, он почувствовал, как твердо сидит в седле, ощутил, как уверенно лежит в руке рукоять меча. Звезд не было, лишь тускло поблескивал мокрый от дождя металл.

Как тиха ночь! Где сейчас Фатима? И Гелаба?

«Матушка, тепло ли тебе лежать в земле? Знаешь ли ты, что я иду отомстить за тебя? Знаешь ли, как часто в тихие ночные часы я вспоминал о тебе? Знаешь ли, как хотелось оказаться дома в тот страшный час, чтобы защитить, может быть, спасти — или умереть рядом с тобой? Знаешь ли ты, что я все еще люблю тебя?»

Шимас попытался увидеть лицо матери, но память отказала ему в этом. Однако на краткий миг он услышал запах ее волос и ощутил прикосновение шелковистой щеки, как бывало в детстве.

«Должно быть, это и есть твое благословение, матушка… Да будет так!»

Отряд остановил коней. Те слегка подрагивали от озноба: ночь была и влажной, и холодной. Люди безмолвно смотрели вверх, на стены, оценивая силы и надеясь на чудо. От главных ворот вернулся Гвидо.

— Фулкхерст здесь. Они вернулись раньше нас.

— Ну что ж, так даже лучше, — едва слышно откликнулся гансграф.

Отряд двинулся дальше, локоть к локтю, без звука, без шепота. Шимас взглянул на Иоганнеса с копьем. То, что казалось раньше таким простым, стало вдруг трудным и даже опасным, ибо стена была высока, и глаз едва различал контуры зубцов наверху.

Иоганнес соскользнул с седла, Шимас помог ему аккуратно разложить веревку. Стражник держал дротик, пристально глядя на стену, а потом вдруг сделал несколько быстрых шагов, разбегаясь, и сильно метнул его высоко в темное небо. Юноша замер, затаив дыхание, но сверху не доносилось ни звука. Иоган нес взялся за веревку и начал выбирать ее, пока она не натянулась. Копье опустилось за стеной и теперь легло поперек амбразуры: это была удача, оно могло повернуться вдоль и выскользнуть между зубцами.

Младший Гильстерн, маленький и юркий, опоясался надежным канатом, затем, перехватывая веревку руками, стал подниматься, как бы шагая по стене. Из крепости по-прежнему не доносилось ни звука. Вот Петер исчез во тьме, окутавшей верх стены, и вдруг веревка повисла свободно, а канат задергался — он подавал сигнал. Шимас быстро полез вверх, перехватываясь руками.

Почти у самой амбразуры он услышал сдавленный вздох, а потом увидел, что в его сторону бегут по стене с полдюжины вооруженных людей. Теперь уже не было смысла таиться. Он издал свирепый клич: «За Абд-Алишера!» — и рванулся навстречу.

Этот неожиданный, устрашающий вопль ошеломил приспешников Фулкхерста и вынудил замереть на месте. Так испуг, вызванный внезапностью, спас юноше жизнь. Сзади послышался шорох — за спиной Шимаса поднялся с колен Петер, поднимая меч навстречу страже замка. Сам же Шимас ввязался в бой сразу с тремя ближайшими к нему противниками, но дорожка на стене была узка, и его не могли атаковать все одновременно.

Позади них и у потайной калитки, открывавшей доступ в замковый двор, раздались крики и лязг клинков. Люди, противостоящие Шимасу, снова дрогнули, он сделал выпад с отводом клинка и поразил ближайшего противника в горло над железным нагрудником.

Тот упал на колени, мешая тем, кто стоял за ним. Юноша снова закричал: «За Абд-Алишера!» Это был старый боевой клич воинов отца, наводивший страх на его недругов. Он перепрыгнул через раненого и двинулся вперед, делая выпады и рубя наотмашь. А потом к нему на подмогу пришел Иоганнес. Он метнул на стоявших перед юношей большую петлю из каната и резко дернул, затягивая ее. Один из противников упал, а второй, чью руку прижало веревкой, не смог поднять клинок, чтобы отбить выпад.

Теперь люди гансграфа хлынули на стену, и Шимас услышал, как во дворе заскрипели, открываясь, главные ворота. Вспыхнуло пламя — кто-то бросил в костер охапку хвороста.

За спинами защитников стоял враг Шимаса, и свет костра плясал на его отмеченном шрамом лице. Фулкхерст появился в дверях цитадели, выкатив глаза так, словно не мог поверить, что это во дворе его замка идет сражение. В одной руке у него был стакан, в другой бутылка.

— За Абд-Алише-е-е-ера!

Шимас сбежал по лестнице, Фулкхерст отскочил назад и попытался закрыть дверь. Но юноша ударил в нее плечом, и барон повалился на спину. Наконец, после долгих лет, враг Шимаса с ним оказался лицом к лицу.

— Ты — не он, — пробормотал барон, — ты не Абд-Алишер…

— Я Абд-Алишер, и ты носишь на лице мою метку! Его пальцы дернулись к шраму, а потом, метнувшись книзу, сжали рукоять меча.

— А-а, наконец-то я убью тебя!

— Э нет, Фулкхерст, это я тебя убью. Ты осмелился снять столешницу…

Тут барон страшно побледнел. Как обожгло его это оскорбление! Сколько ночей он был вынужден с ненавистью глядеть на доску, которой не смел коснуться, сколько ночей с отвращением смотрел на это свидетельство своей покорности, своей слабости!

Однако теперь барон был вполне уверен в себе. В его глазах Шимас до сих пор был мальчишкой, который когда-то убегал от него через пустоши. Барон двинулся к юноше с презрительной улыбкой на губах. Тот же начал бой осмотрительно, ибо Фулкхерст заслуженно славился как умелый мечник.

Он отбил клинок и сделал выпад, но Шимас парировал и на миг сбил его с позиции. Он мог нанести решающий удар сразу же, но столь краткое мщение не успокоило бы его душу. Потому он лишь хлестнул клинком плашмя барона по щеке — полновесный удар, от которого тот пошатнулся. Шимас намеренно раздразнил его, и барон бросился вперед, взорвавшись яростью. Теперь юноше пришлось биться не на жизнь, а на смерть. Отчаянно, иногда в исступлении, он отражал натиск. Фулкхерст кольнул его в запястье, потом чуть не попал в горло и продолжал атаковать.

Тогда Шимас переступил ногами, делая ложный выпад. Барон среагировал мгновенно, и именно так, как рассчитывал его противник, — и кончиком меча Шимас ткнул Фулкхерсту в лоб над глазом. Юноша почувствовал, как острие уперлось в кость, на лицо врага хлынула кровь.

Барон отступил, а его противник двинулся вперед, стараясь добраться до глотки. Запястье Шимаса кровоточило, и он боялся, как бы от крови не стала скользкой рукоять. Снаружи доносился шум боя. Быть может, воины гансграфа были уже разгромлены — и теперь люди Фулкхерста уже превосходили числом небольшой отряд нападавших.

Шимасу было недостаточно просто убить барона — тот должен был в полной мере ощутить горький вкус поражения, ощутить его в глотке, почувствовать на языке, как безжалостную хину. Юноша хотел, чтобы поражение заскрипело у него на зубах, жаждал, чтобы барон осознал приближение смерти!

Так он теснил Фулкхерста все сильнее, используя мавританский стиль боя на мечах. Кончик его клинка коснулся горла барона, пустив кровь. Одним долгим плавным взмахом клинка распорол ему бедро. Пока что кольчуга спасала Фулкхерста — не давала Шимасу наносить удары в корпус.

Хладнокровно, методично он начал обучать противника тому, чего тот не знал. Пот каплями выступал на лбу барона, смешиваясь с кровью, которая струйкой стекала в глаз и ниже, проложив красную дорожку по щеке.

— Тебе следовало бы и дальше убивать одних женщин, как ты убил мою мать. Скоро ты умрешь, Фулкхерст, и тогда я утоплю твое тело в Юдигской трясине Йен-Элеза.

Да, барон долго жил в Бретани и знал, что Юдиг считают входом в чистилище и что в его бездонную пучину бросают тела предателей и злодеев. Лицо негодяя побледнело, но глаза по-прежнему пылали ненавистью. Он сделал выпад, но Шимас отвел его клинок и ответным уколом раскроил ему щеку.

Дверь распахнулась, вбежали Иоганнес с Гвидо. Их мечи были в ножнах. Значит, победа!

Пора было кончать. Шимас сделал обманный выпад, но рука Фулкхерста устала, и его клинок взметнулся слишком медленно, чтобы отразить удар. Юноша проткнул ему шею насквозь, а потом опустил руку, и тело убийцы его матери соскользнуло с меча на пол.

Вошел гансграф.

— Это он?

— Да, это был он.

Фон Гильстерн молча кивнул. Слова были ни к чему — барон получил то, чего заслужил.

Спустя два дня конь Шимаса ступил на бесплодное безлюдье Арре. Это была сумрачная земля, темная земля, древняя земля холмов, населенная призраками, земля таинственных топей и темных трясин. Здесь друиды отправляли свои таинства под сенью дубов, которых сейчас осталось совсем немного. Здесь они золотыми серпами срезали с сучьев священную омелу, а когда она падала с дерева, подхватывали ее в подолы белых одежд.

Ручей Элез вытекал из устрашающей трясины, называемой Йен-Элез, и убегал тонкой струйкой, чтобы превратиться в более отдаленных землях в веселую, приветливую речку. Никому и в голову не могло прийти, что ее источник лежит у самого жерла преисподней.

Это и был Юдиг — бурлящий, засасывающий провал, в котором бесследно исчезало все, что туда падало. Многие верили, что тут и начинается путь в чистилище или еще куда похуже, и что бретонцы бросали туда ведьм, колдунов и других злодеев. Легенды называли эту предательскую трясину бездонной.

Здесь можно было увидать ужасную Анкоу — духа смерти — женщину-скелет, которую друиды считали пришелицей из седой древности, отголоском веры тех, кто сооружал дольмены. То была их Богиня-Смерть. Элез, это знали все, вытекает из трясины темным угрюмым потоком, берега его кишат черными псами с огненными очами, которые набрасываются на путников, по неосторожности забредающих в эти края. Здесь любимые места оборотней и вампиров, а также всевозможной иной нечистой силы.

Шимас не видел никаких следов — ни человеческих, ни звериных: лишь одинокий ворон, пролетая мимо, издал хриплый предостерегающий крик и махнул ему черным крылом. Унылая, затянутая туманами земля, где почва лежит лишь тонким слоем на скалах, а в островках чернолесья зловеще мерцают глаза «турстов» — грозных черных созданий — или «гориков» — злобных существ ростом не выше фута, стражей при сокровищах, что схоронены в тайных пещерах или в разрушенных замках.

Юноша осторожно переправлялся через каждый ручей, опасаясь «ночных прачек», которые по ночам стирают в ручьях одежды мертвецов и затягивают в воду неосторожных путников, чтобы те помогли им в работе. Если же путник отказывается или пытается бежать, они ломают ему руки и оставляют тонуть. «Прачки» — злобные духи с проваленными глазами, глядящими из черных пустых орбит в самую душу человека.

В эти места Шимаса совсем малышом привозил двоюродный дед, дядя матери, — друид, жрец, предсказатель и волшебник. Говорили, что он обладает не только всеми человеческими познаниями, но и сверхъестественной мудростью. Считалось, что он может насылать бури и болезни. Внуков своих он кое-чему учил, больше всего внимания Шимасу уделяя, — он видел, что мальчик поглощает знания, словно губка.

Спустилась тьма, и молнии зловеще вспыхивали в небе — юноша наконец достиг Юдига. Сойдя с коня, он отвязал тело Фулкхерста и потащил свою отвратительную ношу к камню, ведомому лишь друидам: этим камнем был отмечен единственный путь к водовороту.

Гром перекатывался в долинах меж угрюмых гор, дождь тихо шептал среди темных сосен и над пустынными зарослями вереска. Медленно нес Шимас тело по узкой дорожке, считая каждый шаг, ступая с осторожностью, пока прямо перед ним не разверзлась преисподняя.

Бездна таилась под гладкой, мерзкого вида водой, смердящей гнилью, откуда время от времени поднимались пузыри. Подняв тело Фулкхерста высоко над головой, юноша дождался вспышки молнии и изо всех сил швырнул его. Оно летело медленно, долго, руки мертвеца безвольно болтались в воздухе, а потом наконец упало с громким всплеском в темную, омерзительную воду.

Черное тело ударилось о поверхность, вспыхнувшую зеленым в свете молнии. Некоторое время вода не принимала его, и дождевые капли падали в широко раскрытые глаза, потом мало-помалу труп стал погружаться. Лицо мертвого барона было обращено кверху и скрылось последним — темная вода хлынула в раскрытый рот и в глаза.

Тело уже совсем исчезло, но левая бледная рука все еще оставалась над грязью и водой, и, казалось, в последний раз цепляется за жизнь, прожитую подло и бесславно, и за все, что остается на этой земле.

— Ныне, Фулкхерст, разрушитель жилищ, убийца женщин, злейшее из злых созданий, ныне по моему обету ввергаешься ты в Юдиг, поглощаемый трясиной зла!

Долго стоял Шимас в одиночестве, темная фигура посреди тьмы, потом повернулся и пустился в обратный путь.

Вот он достиг заветного камня, откуда начал свое пешее странствие. Лошади, в этом месте испытывающие панический страх, тихим ржанием приветствовали его возвращение. Юноша опустился в седло и по едва заметной тропе направился к полуночи.

К закату от него лежал в развалинах его родной дом, и в эту ночь дождь стекал на полы, не защищенные более крышей, на обвалившиеся камни. Прежде, столетия назад, там была римская вилла, а что было до нее — никто не знал. В Бретани все существует вне времени, и то, что перед тобой, — лишь одна раскрытая страница среди множества других, недоступных для прочтения.

Он, некогда проникший в глубины древней мудрости, знал предысторию истории, у которой нет начала и не будет конца. Ибо друиды ведали, что существуют тени теней вещей, как видимое в зеркале отражение зеркала. Они знали, что существуют круги внутри кругов и измерения за доступными нам измерениями. Сама действительность — лишь тень, лишь внешность, воспринимаемая людьми, чьи глаза остерегаются увидеть то, что может крыться за внешностью…

По крутой тропе, среди бесплодных холмов, вдоль одиноких вересковых пустошей возвращался Шимас в обитаемые места. Вспыхнула молния, потом погасла, и гром умолк, укатившись с затихающим ворчанием в дальние горы. Дождь прекратился, юноша остановил коня и снял шлем, чтобы насладиться прикосновением последних капель влаги.

Пусто и спокойно было у него в душе: Фулкхерст мертв. Тот, кто узнал, что враг его мертв, ощущает такую же потерю, как и тот, кто погребает друга, — увы, мысли о Фулкхерсте еще долго будут тревожить его память.

Путь Шимаса лежал на полудень. Теперь, он знал это, его судьба подобна судьбе любого воина — долги уплачены, кровь отмщена.

На полудень. Поход предстоял долгий. Через ярмарки и коварные земли.

В торговых компаниях всегда были люди, которые знали каждый шаг предстоящего пути и трудности, которые на нем ожидают. Они предупреждали, что придется высылать вперед разведчиков, которые должны будут подыскивать пастбища для животных, места стоянок и оценивать возможные осложнения и опасности.

Колонна каравана щетинилась оружием всевозможных видов, хотя лучников было больше, чем в любой армии. Были и пращники, искусство которых во владении этим оружием казалось просто неимоверным. Верховые кони и вьючные животные были из самых лучших.

И все это лишь для того, чтобы без потерь странствовать от ярмарки к ярмарке, продавая и покупая, но расплачиваясь только золотом, а не кровью.

Трудности и бури были ежедневными спутниками — они сохраняли тела в бодрости, а дух в постоянной готовности. Стража жила в непрестанном ожидании опасности — маленький отряд, который мог защитить себя и караван — и защищал.

Караван двигался на восток, вернее, и полудень, и восток. По пути менялся цвет листвы: зеленые леса становились ярко-красными и желтыми. Зеленеющие поля сменялись бурыми, и на многих из них злаки были уже сжаты, оставалась лишь щетинистая стерня.

Временами компания задерживалась, устраивала небольшие собственные ярмарки, выставляя на них свои товары. Торговцы под недреманным оком гансграфа покупали или выменивали дополнительные припасы и разузнавали все, что удавалось, о дороге впереди.

Первый раз на караван напали поблизости от Рейна, второй — у Мааса. Оба раза стража каравана выходила победителями. Каждый ночной лагерь был похож на крепость, а колонны напоминали армию в походе. Караванщики поднимались по сигналу трубы, выступали в дорогу по второму. Каждый день начинался с распоряжений гансграфа, восседавшего на одном из нескольких своих гигантских коней. Он часто советовался с дуайенами — старейшинами, управлявшими своими компаниями, и с теми из купцов, чье мнение уважал.

Закаты следовали за восходами, нападения чередовались с днями спокойствия. Шимас, на плечи которого легли в этом походе также и лекарские заботы, всегда был занят. Однако на душе у него было пусто и покойно — как на старом кладбище. Конечно, гансграф видел душевные искания юноши, но он предпочел молчать до тех пор, пока Шимас сам не заговорит об этом.

Заботы о раненых спутниках отвлекали юношу от размышлений о грядущем. Однако, когда все повязки были наложены и пациенты забылись сном, мысли Шимаса возвращались к почти позабытой беседе на перекрестке караванных троп.

«Пора, — как-то вечером услышал юноша внутренний голос, — пора остепениться. Так почему бы не принять приглашение принца Салеха? Он не похож на тех, кто бросает слова на ветер».

Шимас понял, что следует испросить у гансграфа свободы. Тот взглянул на юношу с улыбкой.

— Аль-Миради? Чудесное место… Тишина, благолепие, не показная, но истинная мудрость… Думаю, многие бы с удовольствием сменили уют кибитки на домик в столице такой страны. К тому же сам принц пригласил тебя… Это будет лучшей рекомендацией. Думаю, юноша, сие приглашение следует принять обязательно.

— Но как я брошу раненых?

— Ты их и не бросаешь, мальчик. Впереди еще два дня пути — и только потом тебе нужно будет повернуть на полудень. Потом день пути, переправа через пролив — и перед тобой откроется цель твоего странствия, столица. Мы же продолжим путь на полуночь…

Шимас отрицательно качнул головой — он еще не мог решиться.

— Не откладывай решение в долгий ящик, друг мой, — проговорил гансграф. — Судьба купцов — не твоя судьба. Думаю, что служба у принца Салеха будет далеко не так безоблачна, как кажется тебе сейчас. И, похоже, все, что ты узнал до сего мига, тебе еще не раз пригодится. Отправляйся, Шимас, — там, на полудне, твое грядущее.

В постоянных размышлениях прошли те самые два дня пути, о которых говорил фон Гильстерн. Пора было принимать решение. И оно пришло звездной ночью.

Шимас ушел от лагеря всего на сотню шагов. Шум засыпающего стана стихал. И из ночной тишины пологих холмов пришло к юноше странное видение: каменные стены. Ярко освещенные улицы, звук башмачков, ругань и пьяные голоса мужчин. Звон клинков и запах благовоний, женский смех и детский плач.

— Страница жизни уже перевернута, юноша. Совсем другая жизнь ждет тебя там, на полудне, — пожал плечами гансграф. — Ступай, не оглядываясь, — твои долги уплачены с лихвой. Поверь, лишь добрая память останется в наших сердцах о тех днях, что ты был с нами.