Увы, пока Арджуна придумывал, как облагодетельствовать свой народ, прошли годы и годы. Не двадцатилетний юный властелин, а поседевший сорокалетний одержимый сидел на троне крошечного княжества. И потому магараджа Райпура ответил решительным отказом посольству Арджуны.

Кипя от сдерживаемого гнева, читал Арджуна письмо, доставленное посольством.

«…Мы решительно и навсегда отказываем тебе. И причин тому столь много, что глупо было бы перечислять их все. Остановимся лишь на одной — наша дочь, о браке с которой мечтаешь ты, Арджуна, владыка Миджрасана, еще совсем дитя. Этой весной ей миновало лишь три года. Когда же станет она взрослой, ты будешь уже стар, если еще жив…»

— Почему ты, червяк, пыль у наших ног, не сказал нам о том, что девчонка так мала? — вскричал он, обращаясь к единственному слушателю, к нему, Джишнукарме.

— Ты не спросил меня ни о чем, великий властелин, — пожал тот плечами. О да, он уже нисколько не боялся Арджуны, равно как и не боялся потерять свой пост, много лет лишь тяготивший его. — Ты не посоветовался со мной, не задал ни единого вопроса. Более того, о том, что посольство отправилось в Райпур, до сего дня я не знал.

— Но ты же великий маг и прорицатель! Ты должен был предвидеть все заранее! Разве затем я держу тебя на службе, дарю столькими благами, чтобы ты отвечал лишь на мои вопросы?

И вновь промолчал в тот день Джишнукарма. Вновь не попытался раскрыть своему владыке глаза на всю глубину его заблуждения. И вот сейчас, поднявшись в башню у полуденной дворцовой стены, пожинал плоды своего многолетнего молчания.

Да, магараджа по-прежнему был одержим соседним княжеством. Но теперь он решил для воплощения своих мечтаний прибегнуть к колдовству. И он, маг и советник Арджуны, поседевший в молчании Джишнукарма, должен был призвать на помощь все силы магии, какие только согласятся на это.

Нет, он, волшебник и советник, не боялся, что на его призыв явятся самые темные силы, хотя знал, что так все и будет. Но будущее было для него закрыто. Пока еще закрыто. И сегодня, перед тем как ввести своего полубезумного повелителя в магический круг, он должен был хоть одним глазком взглянуть на то, к чему это приведет. Ибо если не опыт магический, то обычный жизненный подсказывал ему, что ничего хорошего ждать не приходится.

— Должно быть, — пробормотал он, миновав узкий коридор и открывая скрипучую дверь, — эта страна обречена и боги отвернулись от нас. Иначе почему этот несчастный, что именует себя нашим повелителем, до сих пор здоров и полон сил? Почему болезни обходят его стороной? Быть может, ему суждено стать последним властелином Миджрасана, его самым большим горем…

Мир вокруг молчал, должно быть, и в самом деле отвернувшись и от маленького княжества, которым правит безумец, и от него, мага, пытающегося вернуть жизнь на землю своей измученной родины.

Сегодня он избрал способ гадания, к которому прибегал чрезвычайно редко — ибо гадать о будущем, принося в жертву будущие жизни, противно самой природе. Но сейчас он, Джишнукарма, чувствовал, что этого не избежать, а потеря двух птенцов может подарить надежду и ему самому, и его стране.

Ибо он собирался заняться овомантией — гаданием по яйцу.

Узкий луч полуденного солнца падал на плиту чистого белого мрамора, отбрасывая на лицо мага пятно света столь яркое, что слезились глаза.

— Должно быть, эти слезы и станут ответом на мой вопрос. Но не задать его я не могу, — пробормотал он и вооружился древним кинжалом, спутником тех его дней, когда он был и молод, и, как показала жизнь, куда более умен, чем сейчас. Руки сами собой раскрыли древнюю книгу на давно известной странице.

И пусть никого в этот миг не было в башне, но Джишнукарма заговорил вслух:

— Великий и божественный учитель Орфей открыл овомантию, или гадание по яйцу. В желтке и белке иногда удается распознать заложенное в нем будущее птицы, то, что она, родившись, должна перенести в своей жизни.

Молча внимали словам мага белые каменные стены. Молчала и плита белого мрамора. Замолчал и колдун. Руки его тряслись. Наконец ему удалось чуть прийти в себя, и он откинул полог корзинки, где покоились яйца птиц, должно быть, самой природой предназначенных для предсказания великих событий: то было яйцо птицы, летающей высоко и видящей все вокруг, — яйцо грифа, и яйцо птицы домашней, охраняющей свое потомство и заботящейся о продолжении рода, — яйцо куропатки.

Маг, затаив дыхание, рассек острым кинжалом яйцо грифа вдоль и дал содержимому растечься по мрамору. Яйцо куропатки он вылил на черно-лаковую плитку. Зорко вглядываясь в то и другое, сопоставляя, он что-то шептал и ставил значки на краях мраморной плиты, поминутно сверяясь с древней книгой, поглядывая то в небо, то на черный лак плитки под чуть зеленоватым белком.

Наконец вычисления были закончены. Маг вытер с высокого с залысинами лба крупные капли пота и стал читать значки, как слова в древней книге жизни.

К его удивлению, не все было потеряно. Не все для страны. Ибо увидел Джишнукарма и тучные пашни, и счастливые дни спокойствия и мира, что ожидают его несчастную страну. Увидел он и дворец магараджи, стоящий на своем месте — не разрушенный, не покинутый. Более того — полный жизни и радости. Увидел суетящихся людей на городской площади, шумный и изобильный базар, полный торговцев и покупателей.

— Неужели это все — будущее моей несчастной родины? Неужели я стану свидетелем всего этого? — пробормотал Джишнукарма, забыв, что именно за предсказаниями явился он сюда, что именно ему должно открыться грядущее.

Вновь, теперь уже куда смелее, рассек маг яйцо и дал ему пролиться на мрамор, внимательно следя, как смешиваются жидкости, дающие жизнь. Теперь он воспользовался яйцом черной курицы…

Да, этому предсказанию нельзя было поверить! Но все указывало на весьма скорые перемены в жизни страны. И перемены к лучшему. И тогда маг решился задать последний вопрос.

— Значит ли это, что в будущем нет места глупому Арджуне?

Струей теплого буйволиного молока он размыл начавшие застывать узоры на белом мраморе. Появившиеся знаки были ему непонятны. Оставалось одно — отдать собственную кровь. Она не может не прояснить знаков, пришедших из грядущего.

Острием церемониального кинжала он полоснул по кисти левой руке в том месте, где вены были видны яснее всего. И знание обожгло его вместе с едва переносимой болью.

Теперь он знал! Он знал, что все беды его страны начались в тот миг, когда отец нынешнего магараджи, глупец, дал своему сыну имя воинственное и недоброе. И до тех пор пока жив он, магараджа Арджуна, не будет жизни никому из его подданных.

Открылась магу и еще одна тайна — тайна его собственного предназначения. Тайна столь огромная, что он едва не застонал, осознав всю ее глубину.

— Мне, — простонал он, невидящими глазами обводя все вокруг, — именно мне предназначено изменить судьбу княжества. Недалек тот день, когда трон займет правительница, первая и единственная женщина на престоле нашей страны. Она принесет нам золото и спокойствие, даровав мир на долгие годы и после того, как благодарные потомки соорудят ей драгоценный саркофаг…

Боль туманила разум мага. Но картины, встающие перед его мысленным взором, были более чем отчетливы. В них он видел прекрасную, полную сил женщину, царствующую мудро и справедливо, страну, возрожденную ее неустанными трудами. И себя… играющего в дворцовом парке с малышами.

— Она будет моей тайной женой… Владычицей и повелительницей моей жизни… Ее имя…

И сердце подсказало ответ:

— Мать зовет ее Гемлатой…

Приступ боли быль столь силен, что сознание мага покинуло его. Но где-то в глубинах разума осталось предвкушение дня, когда он встретит удивительную девушку-воительницу, которая сможет взойти на трон его страны, избавив ее от долгого и тягостного царствования полубезумного деспота.

— Гемлата… — прошептали запекшиеся губы мага.