– Теперь наш путь и проще, и сложнее, – заметил Рахман.

Сборы были почти окончены. Измученные верблюды оставались у пристанища Мень Май, ведь им нужен был еще не один день отдыха, чтобы вернуть силы. Хитрый проводник Хла Шве теперь готов был вести путников куда угодно лишь за то, чтобы о его проделках не узнал более никто. Две смирные лошадки, которые нашлись в селении неподалеку, должны были принять на себя всю поклажу, которую посланцы магараджи решили взять с собой.

– О да, мой друг, – согласился Сейид. – Идти пешком сложнее, но идти, зная, что твой путь скоро завершится, – куда проще.

Сверре молча надевал на себя то снаряжение, без которого не мыслил и шага по пути в неведомое. Нож удобно лег в ножны у левого бедра, топорик нашел свое место в петле у пояса. Тяжелые кожаные наручи таили в себе немало приспособлений, которые вызвали бы волну гнева у человека миролюбивого.

Лишь Тор-воин не участвовал в сборах. Его судьба определилась вчера ночью. Теперь он готов был признать, что для него, как и для любого другого человека, существуют не только долг перед властелином и честное слово, но также и долг перед женщиной, что доверила ему саму свою жизнь.

Наконец вереница странников тронулась в путь, оставляя позади и жилище Мень Май, и окаменевшего в печали расставания Тора-воина. Никто из посланников магараджи не посмел и словом упрекнуть смелого северянина. Ибо если судьба избирает для человека путь, то никто не в силах спорить с этим.

Даже Рахман, решивший некогда, что женщины есть лишь проклятие и наказание рода человеческого, радовался за друга. Ведь Мень Май не искала выгоды, ни о чем не просила. Наоборот, она отдала всю себя этому уверенному воину, подарив чувство столь возвышенное и всепоглощающее, что с ним не могло соперничать ничто в целом мире.

«Значит, есть и такие женщины… – подумал Рахман. – Смелые и отважные, сильные и уверенные в себе, отдающие себя без остатка и ничего не просящие взамен… Счастлив тот мужчина, которого такая дочь рода человеческого одарит своим чувством…»

Не знал об этих мыслях Сейид-лекарь, а иначе сказал бы, что Рахман сделал свой первый шаг на пути к душевному выздоровлению.

Дорога меж тем поднималась все выше в горы. Вскоре исчезла и лента Иравади. Прохлада, столь прекрасная после зноя равнины, постепенно успокоила дыхание посланников магараджи. Листья деревьев трепетали у самого лица и порой задевали плечи путников.

– Я видел много чудес, – проговорил на очередном коротком привале изворотливый Хла Шве, – но до сих пор не могу понять одного из них. Тогда, в заброшенных царских конюшнях, нас окружали сотни, тысячи змей. Сейчас же, когда мы идем сквозь джунгли, нам не встретилась ни одна. Даже коралловые древесные змейки, которые так пугают новичков, сейчас исчезли…

– Нас охраняет сам Наг-повелитель. Охраняют и его дети, – назидательно заметил Сейид. – Думаю, друг мой, что они кинутся на любого, кто захочет причинить нам боль. Мне кажется, что столь печальная участь нашла бы и тебя, если бы ты попытался завести нас в горы и там ограбить… Или просто бросить одних…

– Но как ты можешь говорить такое мне, о, путник? Разве не я привел тебя к порогу Мень Май? Разве не идешь ты теперь указанным путем? Разве не ждет тебя великий знахарь, что согласился сварить магическое зелье для твоего господина? Ведь это все лишь благодаря мне…

– Скорее, все это случилось не благодаря тебе, ты лишь не мог этому воспрепятствовать. Но не спорь. Сейчас мы связаны одной судьбой. И если погибнем мы, то смерть тотчас найдет и тебя. И это так же ясно, как и то, что вскоре солнце зайдет. И тогда мы будем идти в полной темноте до того самого мига, пока великий знахарь и врачеватель не остановит нас.

– О боги! Но по такой тропе нельзя идти ночью! Ни звери, ни люди, ни даже гады – никто не странствует по джунглям ночью. Это же верная смерть!

Сейид промолчал. Молчал и Рахман. Он верил словам знахаря, которые услышал в истинном мире. Но с каждой минутой все сильнее опасался, что все это ему привиделось и приснилось.

«Аллах милосердный, что же мне делать, если все это было лишь моей болезненной фантазией? Как искать знахаря теперь, когда все уверовали в мою с ним связь, тогда как связи никакой нет?»

И словно в ответ на его опасения вдалеке замерцал огонек.

– О Аллах милосердный, – с невероятным облегчением прошептал Рахман. – Истинный мир оказался реальностью… Как, увы, реальным оказалось и то, что мои успехи весьма скромны…

– Как бы то ни было, Рахман, – ответил, чуть задыхаясь от подъема, Сейид, – вскоре мы достигнем цели. И быть может, все же успеем спасти нашего повелителя.

Тропа змеилась вверх. Теперь под ногами путников был камень. Уложенная дорожка привела их к порогу жилища, которое можно было бы смело назвать лачугой. Но путники уже один раз входили под своды непритязательного жилища прорицателя ШаррКана, и потому хорошо знали ничтожную цену внешнего. Но не знал этого проводник Хла Шве.

– О боги! – заголосил он. – И здесь живет великий знахарь?! Сколь же несчастен наш народ, если даже его слава и гордость, великий врачеватель, влачит существование столь жалкое, сколь и скудное…

Сейид почти с ненавистью покосился на проводника, чей визгливый голос мешал ему сосредоточиться. Ибо от того, как встретит их врачеватель, зависел успех всего странствия.

Дверь прибежища знахаря распахнулась, приглашая путников войти. Жарко пылал очаг, у которого висели пучки ароматных трав. В полутемном жилище было отрадно и тепло, хотя, казалось, никто из путников в дороге не мерз. Сам знахарь сидел у огромного стола и сосредоточенно разбирал гигантский пучок высохших трав, осторожно отделяя травинки и складывая их так, как одному ему было ведомо.

– Да пребудет с тобой Аллах всемилостивый и милосердный, о великий знахарь! – Рахман низко поклонился этому человеку. Ибо, даже не входя в истинный мир, он слышал волны невероятной силы, что исходили от этого сухопарого человека.

– Пусть ваш путь всегда будет радостен, гости, прибывшие издалека! – ответил врачеватель низким голосом.

Словно порыв ветра пронесся над головами вошедших. Теперь уже не только Рахман, видящий истинный мир, но и его спутники, которые дороги туда не знали, почувствовали огромную, воистину безграничную силу знахаря.

– Отдохните у моего очага, пригубите живительной влаги! А после мы поговорим о той надобности, что привела вас через многочисленные препоны к моему порогу.

Словно дети, путешественники послушно взяли в руки чаши с горячим ароматным напитком, которые неведомо как появились на столе. Несколько минут они молча вкушали, вглядываясь в аккуратные, размеренные движения знахаря. Наконец огромный жгут трав превратился в десяток небольших пучков. Врачеватель откинулся, опершись о стену за спиной, и устало протер глаза.

– Не удивляйтесь, путники. Я же не маг, а обычный человек, которому боги подарили крупицу знаний. А потому могу и уставать, и, более того, могу умереть от укуса змеи или погибнуть под камнепадом… Но сейчас я здесь, перед вами, и потому настал миг, ради которого вы пришли.

Сейид понял, что ему говорить первому. Ибо он пользовал магараджу, он первым заметил признаки недомогания… И ему принадлежало право первому узнать, как эту хворь победить.

– О великий знахарь, – начал он. – В тот день, когда весна пришла на землю Райпура, которым правит мудрый и деятельный магараджа Раджсингх, я заметил у владыки первые признаки незнакомой мне хвори – под его глазами пролегли едва заметные темные круги. Опасаясь, что нарушено равновесие четырех стихий в теле и душе магараджи, я начал исследования. Но увы, они показали лишь, что хворь властелина мне неизвестна, что некое чужеродное вмешательство отбирает у владыки силы. И это не яд, не мертвая вода старых колодцев… Словом, ничто, что поддавалось бы исправлению руками смертного.

Знахарь слушал лекаря с полуприкрытыми глазами. Должно быть, из-под век он наблюдал за своими странными гостями-просителями. Но его лицо было бесстрастно и холодно. Сейид же продолжал:

– Шло время, магарадже становилось все хуже… Когда ему пришлось напрягать все свои силы только для того, чтобы просто беседовать с первым советником, я понял: следует перейти от поиска болезни к поискам лекарства. Но как врачевать, если неизвестен источник хвори? Сколько бы ни было в наших краях мудрых знахарей и целителей, все сошлись на том, что никакая болезнь властителю не угрожает. А чахнет он по неизвестным причинам. И лишь у одного из этих несчастных хватило ума, чтобы честно признаться, что найти источник хвори и указать на него под силу лишь магу. Так мы попали пред очи мага и учителя магов, Нага-повелителя.

В этот миг глаза знахаря широко раскрылись. Он взглянул на пришельцев с уважением, хотя не мог не знать того, о чем рассказывал Сейид.

– О да, самого Нага-повелителя, – повторил лекарь магараджи. – Он рассказал нам о том, что силы нашего властелина тают, ибо их поглощает мертвая магия, магия мертвеца. И что только ты, уважаемый, в силах найти снадобье, которое восстановит силы владыки.

И Сейид умолк. Молчал и знахарь. Похоже, чего-то в рассказе гостя недоставало. Наконец он заговорил:

– Все, что ты, путник, рассказал, мне известно. И поведал мне об этом… – тут знахарь обвел взглядом лица своих гостей, остановившись на Рахмане, – …вот этот юноша, что знает вход в мир, который он называет истинным. Но я удивлен, почему сюда, к лекарю, пришли вы, слуги, но не пришел тот, кому более всего нужна помощь. Для того чтобы я мог правильно составить снадобье, мне нужно не один час и, быть может, не один день беседовать со страждущим. Лишь после долгих этих бесед откроется истинная картина его души, откроется он сам. И я смогу составить лекарство, которое излечит не одну хворь, а весь организм. Сейчас же я бессилен.

Слова эти прозвучали словно приговор. Сейид повесил голову, ибо они означали смерть его владыки. Сверре-лазутчик молчал, смутно понимая, о чем говорят его спутники с этим сухим узкоглазым стариком. Рахман же вскинулся, словно оглушенный ударом кнута.

– Но, мудрейший, – вскричал он, – как же мы могли взять в нелегкое странствие магараджу, если силы его тают, словно снег на полуденном солнце? Как могли подвергнуть его драгоценную жизнь смертельному риску?!

Знахарь, обернувшись на эти горячие слова, лишь пожал плечами. Сейид посмотрел на друга, пытаясь понять, что им движет – отчаяние или какие-то знания, каких нет более ни у кого.

– Пойми, уважаемый, – продолжал Рахман, – сам магараджа нам поведал о том, что лишь стены дворца могут сохранить его жизнь бесконечно долго. Они не дадут умереть владыке! Да, жизнь его истекает, как вода сквозь пальцы. Но даже смертельно больной, он силен и может править, никогда более не выйдя под свет солнца.

– Мой молодой и горячий друг, это не решение задачи. Это бегство под защиту, – ответил знахарь.

– О да, великий, это бегство. Но это и причина, по которой сам магараджа не может явиться пред твои очи!

Знахарь все так же молчал. Глаза же его, словно два горячих уголька, жгли душу Рахмана. Чжан Кань, должно быть, чего-то ожидал от пылкого юноши. И тут Рахмана осенила догадка.

– О Аллах милосердный, – вскричал он. – Как же все просто! Да, наш повелитель далеко отсюда. Но я могу тебя, о знахарь, провести к нему через истинный мир. Должно быть, ты и сам бы нашел к нему путь, если бы знал, кто тебе нужен. Но я смогу это сделать! Я смогу сделать так, что ты увидишь страждущего, а он – избавителя от своей неведомой хвори.

Вот теперь глаза знахаря смотрели на юношу с одобрением. Должно быть, те, кто находил великого Чжан Каня, выдерживали не один, а множество экзаменов до того мига, когда знахарь соглашался исцелить больного. И Рахман и его спутники выдержали очередное испытание.

– О да, мой юный друг, – проговорил знахарь, – это разумное решение. Пройдя через то, что зовешь ты истинным миром, я увижу страждущего, услышу, где нарушена гармония четырех стихий, и смогу излечить вашего властелина.

– Так пойдем же, – Рахман решительно протянул знахарю руку.

– Погоди еще одно лишь мгновение! Скажи мне, решительный царедворец, хватит ли у тебя сил на странствие через истинный мир? Не упадешь ли ты в беспамятстве на полдороге, прервав тонкую нить между мною и твоим властелином?

– Увы, я не могу знать, сколь я силен и сколь слаб. Но все свои силы, весь свой разум и все умения отдам тому, чтобы вы смогли понять друг друга!

– Достойные слова, юный Рахман… Тогда начнем!

И, уходя в истинный мир, Рахман успел еще услышать, как Сверре проговорил вполголоса: «Откуда он знает, что мальчишку зовут Рахманом?»