– Дочь, выбора у нас нет, увы…

– Но, отец мой, почему именно я?

– У меня только одна дочь… И нет иного способа примирения. Если дочь вождя нашего племени станет наложницей бея или его сына, наследного шейха, то воины Тахира перестанут охотиться за каждым из нас, как за дикими зверями.

Джабира склонила голову – отец уже, должно быть, сотню раз повторял это. Повторял с того самого дня, когда в стан берберов тайком пробрался второй советник бея, тоже бербер из уважаемой и родовитой семьи. Девушка видела, с какими почестями отец встречает «перебежчика», как называли его все вокруг, и сколь почтительно разговаривает с ним. И потому, конечно, не могла не прислушаться к беседе, которая явно не предназначалась для постороннего слуха.

– Уважаемый, – шепотом говорил Джебель, – клянусь всем, что может быть свято для мужчины, я пытался уберечь и твою дочь, и твой древний род… Но другого пути нет. И воины бея будут охотиться за каждым из нас до тех самых пор, пока не вырежут всех. Вспомни, как закончилась история рода Асада, как погибла семья Муаллима… Если тебе этого мало, вспомни о том, как окончила свои дни твоя уважаемая жена, матушка непокорной Джабиры.

– Я помню… – едва слышно ответил тогда ее отец, достойный Маджид. – Если бы я этого не помнил так ясно, будто это произошло вчера, твои сегодняшние слова были бы для меня пустым звуком. Передай бею, что через три дня на рассвете караван с моей дочерью тронется в путь. Если Аллах великий будет милостив к путешественникам, то на закате он достигнет столицы. И девочка станет пленницей этого деспота, скрепляя наш уговор.

– Через три дня? Не завтра?

– Нет, ибо тебе следует на закате дня сегодняшнего предстать перед своим хозяином, а он должен на рассвете отозвать своих охотников. Если я это увижу, то начну собирать дочь в дорогу. Если же нет… То сделка не состоится…

– И война будет продолжаться.

– Да, Джебель. Война будет продолжаться до победного конца.

– Увы, мой друг, – собеседник, отчетливо видимый Джабире, покачал головой. – Война окончится совсем иначе – со смертью последнего из нас, берберов, хранителей древней тайны Сахары.

– Да, такое тоже может случиться. И случится, если у бея не хватит мозгов отозвать своих собак…

Мозгов у бея хватило – на рассвете у лагеря осаждающих появился гонец. И не успело солнце дойти до полуденной высоты, как охотники убрались восвояси. Джабира видела, какими поспешными были сборы и каким скорым – отступление. Быть может, отправившись в дозор, она хотела оттянуть страшный миг расставания. Быть может, надеялась, что охотники не подчинятся команде и все же останутся. Но, увы, – лагерь врагов опустел, и судьба дочери Маджида-вождя была решена.

Гарем поразил Джабиру своим великолепием. Ничего подобного ей до сих пор видеть не доводилось: полы, покрытые толстыми коврами столь ярких окрасок, что от них рябило в глазах, стены, задрапированные шелком и атласом, диваны, обитые драгоценным бархатом… А женщины! О Аллах, сколько же здесь было женщин! Высокие и низенькие, стройные и коренастые, худые и толстые, но все удивительно красивые, одетые в тонкие разноцветные шелка.

Некоторые из них возлежали на диванах или на разбросанных по полу подушках, другие, обнажившись, плескались в большом мраморном бассейне. Повсюду сновали намного скромнее одетые служанки, разнося фрукты и напитки.

Высокий, черный как смоль толстяк кивнул полной матроне, расположившейся неподалеку от бассейна, и та поспешила им навстречу.

– Это Салима, – представил ее евнух, – она присматривает за женщинами принца. Тебе следует вымыться и подкрепиться, прежде чем ты предстанешь перед ним.

Джабира и Салима с любопытством и некоторой опаской посмотрели друг на друга. Первой заговорила матрона:

– На тебе одежда берберского воина!

– И я ношу ее по праву, – гордо ответила Джабира. – Так одеваются те, кто умеет владеть оружием.

Салима бесцеремонно сорвала с головы Джабиры кефею, и из-под нее хлынул черный поток волос, доходящих девушке почти до пояса. Пожилая женщина застыла в немом восхищении: сочетание серой бездны глаз, нежного тона кожи и черных узких бровей было поразительным. Казалось, что это юное создание родилось прямо у нее на глазах, появившись из пучка солнечных лучей, проникавших в гарем сквозь резное каменное окно.

– Не знаю, чем уж ты там владеешь, но воин из тебя такой же, как из меня юная девственница, – покачала головой Салима. – Я слишком долго живу на свете, чтобы верить во всякий вздор. Кто ты на самом деле?

– Я – Джабира, дочь великого Маджида-воина.

– Дочь главаря берберских бандитов?! – ахнула Салима. – Да смилостивится над нами Аллах всесильный!

Гарем, следует заметить это, был не так уж изолирован от внешнего мира, и почтенная матрона прекрасно знала обо всем, что происходило за стенами дворца. Для этого существовала масса способов, например, подкупить кого-нибудь из евнухов или чернокожей стражи и заставить их разговориться.

– Я голодна, – с вызовом заявила Джабира. – Принеси мне поесть.

Салима удивленно вскинула брови – властный тон берберской невольницы никак не соответствовал ее нынешнему положению, однако смелость девушки пришлась ей по душе.

– Сначала ванна, затем еда, – отрезала она, сморщив нос, словно унюхала что-то отвратительное, – от тебя пахнет потом и верблюжьим дерьмом. Снимай свои недостойные тряпки, я подберу тебе более пристойный наряд.

Джабире не хотелось расставаться с одеждой своего народа. Кроме того, сама мысль о том, чтобы хоть как-то, пусть даже внешне, уподобиться окружавшим ее женщинам, вызвала в ней подлинное отвращение.

– Я дозволяю тебе вытряхнуть пыль из моей одежды, – упрямо ответила она, – но к принцу пойду в ней.

– Ты просто глупая маленькая дикарка! – возмутилась Салима. – Появиться перед владыкой в мужском наряде! Да в своем ли ты уме? Он будет страшно разгневан, уж можешь мне поверить. Если ты хочешь, чтобы он был благодушен, если хочешь произвести на него хорошее впечатление…

– Я не хочу ни на кого производить никакого впечатления, – решительно мотнула головой Джабира, перебив ее на полуслове. – По-моему, ты не поняла. Я – Джабира, дочь Маджида-вождя, и отлично знаю, что меня ждет. И не прекословь мне, женщина. Я останусь в том, в чем была, – в одежде моего народа. А теперь делай свое дело: вымой меня и накорми.

За долгие годы жизни в гареме Салима повидала всякое, но такого нелепого упрямства не встречала никогда. Она пожала плечами. Что ж, как угодно. Если этой несносной берберке совсем не дорога жизнь, то это ее личное дело. Бросить вызов принцу – все равно, что войти в клетку с разъяренным львом.

Джабира позволила Салиме раздеть себя, стараясь не обращать внимания на возгласы удивления и хихиканье остальных женщин: те глазам своим не верили, увидев, насколько волосатой была эта дикарка там, где всякая уважающая себя красавица должна быть гладкой и шелковой!

– Что же за мужчины эти берберы, если они позволяют своим женщинам разгуливать в таком виде? – фыркнула Салима. – Но ничего, я лично прослежу за тем, чтобы к владыке ты попала ухоженной, как и положено женщине.

Джабира знала, что в этом-то вкусы берберов были точь-в-точь такими же, как вкусы ее новых властителей. Мужчины ее народа тоже любили, когда тела их женщин чисты, умащены благовониями и лишены всякой растительности, но у девушки не было ни времени, ни желания приводить себя в порядок. Кроме того, еще ни один мужчина не видел ее обнаженной.

– Делай что хочешь, – безразличным тоном ответила Джабира. – Я, правда, вижу в этом только один смысл: никто не сможет сказать, что дочь Маджида-вождя встретила свою смерть грязной.

Ее отвели к бассейну. Там Салима натерла все тело Джабиры благовонной мыльной водой, затем взяла плоскую костяную пластину и соскребла ею с кожи мыльную пену вместе с грязью. После этого она намазала ее руки, ноги, подмышки и лобок каким-то вязким бледно-розовым веществом, которое быстро затвердело, образовав прочную пленку. Осторожно отогнув края этой пленки, Салима резким, но умелым движением содрала ее, и через минуту Джабира уже с удовольствием плескалась в прохладной воде бассейна, почти счастливая от того, что снова чувствует себя чистой.

Вскоре, облачившись в просторную полупрозрачную пижаму, девушка приступила к трапезе, состоявшей из кускуса с бараниной, очищенных зеленых фиг, горячего хлеба и фруктов. Служанка то и дело подливала ей в пиалу ароматного мятного чая.

Силы девушки быстро восстанавливались, и, когда пришло блаженное ощущение сытости, она уже снова была собой – гордой воительницей, готовой встретиться лицом к лицу со всеми чудовищами мира… хоть с самим беем или его сыном, шейхом Мустафой.

Девушка задремала и не почувствовала, как сильные руки рабов перенесли ее во внутренние покои.

– Готова ли дикарка предстать перед нашим повелителем, Салима? – Голос высокого черного незнакомца разбудил Джабиру. – Господин желает видеть ее сегодня в своей опочивальне.

Морщинистое лицо Салимы расцвело в широкой улыбке.

– Господину не придется жаловаться на нерадивость слуг.

– Да будет так! На закате я вернусь!

Толстуха вошла к Джабире.

– Твой час настал, девочка. Ничего не бойся. Мустафа добр, красив и, как говорят, великолепный любовник. А сейчас к тому же у него много нерастраченных сил – он давно уже не ласкал своих наложниц. Дня два назад к нему пришла Лейла, но он выгнал ее – ведь ты должна была войти к нему еще третьего дня. И с тех пор он ждет тебя, кляня каждого из нас, но более всего – упрямство твоего отца.

– Я ни в чем не виновата, – заявила Джабира. – Будь моя воля, я бы скорее легла в постель с верблюдом, чем с ним.

– Позволь тебе не поверить, – с неожиданной твердостью возразила Салима. – Я знаю Мустафу. Он никогда не станет тащить женщину в постель против ее воли, будь она хоть рабыня, хоть дочь самого шаха персидского. Терпение и умение ждать достались ему и его брату от его матери-иноземки. Бей ради этой женщины изменил закон и взял ее в свои законные жены. Тебе не о чем будет жалеть.

Полулежа на кушетке в своей комнатке, Джабира долго думала над тем, что сказала ей Салима. Она нисколько не сомневалась в умении Мустафы соблазнять женщин. Более того, она полностью верила словам Салимы. Однако к естественному страху и робости перед первой настоящей встречей с мужчиной примешивалась и легкая досада. Джабира никак не могла разобраться, откуда это взялось, пока, наконец, к собственному удивлению, не поняла: ей неприятно, что она лишь очередной персонаж в длинной череде женщин, побывавших в спальне Мустафы до нее… ей неприятно, что она не единственная!

«Глупо, – пыталась одернуть себя Джабира, – глупо к наследнику варварского царька подходить с мерками своего народа! Если твой отец никогда не желал ни одной женщины, кроме твоей матери, это еще не значит, что так должны поступать все мужчины в мире!»

Не значит, но иногда так хочется…

Джабира понимала, что она должна найти в своем положении хоть что-то хорошее – иначе жизнь ее превратится в ад. И ни о чем, кроме смерти, она не будет мечтать, сколь бы добрыми к ней ни были окружающие. Ведь она сама (сама!) согласилась, сама взобралась на верблюда и сама отправилась сюда, подгоняемая лишь словами отца, а не нагайками свирепых нукеров или жадных работорговцев.

Стоит ли говорить шейху, что она все еще девственница? Этот вопрос мучил ее, жег, как каленое железо, но решение не приходило. Быть может, лучше оставить его на потом? Сама ситуация, в которой она скоро – о, слишком скоро! – окажется, должна подсказать, как ей следует поступить.

Ее мысли прервал стук в дверь, и в комнату вошел чернокожий гигант евнух (Джабира слышала, что его называли Мехметом) с небольшим серебряным подносом и каким-то свертком.

– Салима приготовила сладкое молоко с миндалем, оно поможет тебе немного успокоиться и приглушит голод до ужина. А это – твоя одежда, – добавил он, кладя на край кровати что-то шелковое, переливающееся всеми цветами радуги. – Шейх Мустафа желает, чтобы ты разделила с ним его вечернюю трапезу.

Джабира пригубила теплое ароматное молоко и улыбнулась от удовольствия:

– Спасибо, это очень вкусно.

Когда Мехмет вернулся за ней, девушку била нервная дрожь. Не помог и роскошный подарок принца Мустафы – на бархатной подушечке лежал огромный рубин в тонкой затейливой оправе на массивной золотой цепочке. Джабира механически надела его на шею и содрогнулась: холодный тяжелый камень давил на грудь, как могильная плита, а цепь напоминала о рабстве. К горлу снова подкатил комок, но, сдерживая слезы, она молча последовала за Мехметом в покои шейха.

Евнух ввел ее в опочивальню и бесшумно удалился, закрыв за собой створки массивных дверей. Девушка стояла, как деревянная статуя, стараясь смотреть куда угодно, только не на разобранную постель. В воздухе витали пряные ароматы, призванные, по варварским поверьям, будить чувственные фантазии, но Джабиру от них только затошнило.

– Я долго ждал этого часа, девочка, – сказал Мустафа, вставая ей навстречу. Его глаза жадно скользнули по стройной фигурке, полускрытой прозрачным покрывалом. – Надела ли ты мой подарок?

Она с усилием кивнула.

Он подошел к ней и коснулся сияющего темно-алого камня.

– Он теплый, твоя кожа согрела его. Теперь он горит огнем твоей души. – Его взгляд снова проник под легкую ткань. – Тебе очень идет этот наряд, но вскоре я сниму его, чтобы насладиться каждой пядью твоего прекрасного тела.

– Я сделаю все, что ты захочешь, Мустафа, – бесцветным голосом отозвалась Джабира, – но, если в тебе есть хоть капля жалости, пусть это произойдет как можно быстрее, чтобы я смогла вернуться к себе и… и немного отдохнуть.

– Мне странно это слышать. – Его улыбка чуть поблекла, а глаза настороженно блеснули. – Понимаешь ли ты, о чем просишь? Можно подумать, что тебе неведома радость долгого обладания друг другом… Нет, моя милая дикарка, я отпущу тебя лишь на рассвете, когда последняя звезда погаснет и горизонт позолотят лучи восходящего солнца. И прежде чем закончится ночь, ты познаешь всю силу и глубину моей любви. Я открою тебе новый мир – мир истомы и чувственных наслаждений, забыть который ты уже не сможешь никогда. Не думаю, что твой берберский любовник мог подарить тебе хоть что-то подобное.

Его сладкие речи заволокли сознание девушки розовым туманом, но последние слова мгновенно отрезвили ее, вернув к реальности.

– Обещай сохранить жизнь моему отцу и моему роду, и я буду полностью, без остатка, принадлежать тебе, мой господин, – с трудом разлепляя губы, произнесла она давно заготовленную фразу.

Какое-то мгновение Мустафа удивленно смотрел на нее, а потом расхохотался:

– Так, значит, вот в чем ключ к твоей кротости, моя гордая воительница? Нет, не думаю. Я не так наивен. Я отлично понимаю, почему ты вдруг стала покорной, как овечка. Но ты нужна мне другой – дикой и страстной, настоящей. Роль несчастной жертвы, возложенной на алтарь моего сластолюбия, меня совершенно не устраивает. Иди сюда. – Он взял ее за руку и подвел к краю постели. – Присядь, и давай сначала немного поедим, я что-то проголодался.

Больше вceго на свете в тот момент Джабире хотелось вцепиться ему в физиономию и содрать с нее эту мерзкую снисходительную улыбку. Мустафа воистину был самым наглым, самым самовлюбленным и надменным варваром из всех, кого ей когда-либо доводилось встречать. Девушка изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Да, она поддалась на уговоры отца, но никогда не говорила, что ей это понравится!

Между тем слуги накрыли на стол и бесшумно, как привидения, исчезли за дверью, оставив перед ними дымящееся блюдо «харины» – острой жидкой смеси оливок, помидоров, зелени и перца, по краям которого лежали треугольные ломти еще горячего лаваша. На сладкое были поданы медовые пироги и фрукты, а также неизменный мятный чай.

Джабира едва прикоснулась к еде, но вскоре почувствовала, что с ней происходят странные вещи: голова начала слегка кружиться, а во всех членах появилась необъяснимая легкость. Ей уже почему-то не казалось, что она здесь только из-за заключенной сделки, ее дыхание участилось, глаза возбужденно заблестели, а руки, словно сами собой, принялись разглаживать едва заметные складки тончайшего полотна, которым была покрыта постель.

Видя, что с ней творится, Мустафа нахмурился.

– Скажи, красавица, прежде чем прийти сюда, ты пила миндальное молоко? – осторожно спросил он.

– Да, – с глупой улыбкой ответила она.

«О, какой он красивый, как играют мускулы на его сильных руках… О, как я хочу его!» В ее мозгу, сменяя друг друга, бесконечным калейдоскопом вспыхивали и гасли невообразимые сцены неведомых услад, неся сладостную дрожь и желание забыть обо всем, обо всем, обо всем…

– Тебе его приготовила Салима?

– М-м-м-м? – попыталась переспросить Джабира, вырванная из своих сладостных видений.

– Тебе его приготовила Салима? – требовательно повторил Мустафа, еще больше мрачнея.

– Д-да, а что? Р-разве это так важно? – беззаботно ответила Джабира и залилась бессмысленным смехом. – Ну же, чего ты ждешь? Возьми меня, я вся горю!

Она откинулась на спину и, призывно улыбаясь, начала сдирать с себя шелковые одежды. Пальцы почему-то плохо слушались ее, путались в складках, не в силах справиться со скользкой материей.

– О Аллах! – обреченно вздохнул Мустафа. – Это чертово зелье.

Затуманенный разум девушки озарил последний проблеск сознания:

– Зелье? Так ты подмешал в пищу наркотик?

– Нет, – с раздражением ответил он. – Глупая Салима решила тебе немножко помочь и угостила своим особым напитком. Да простит ее всемогущий Аллах!

– Салима? О, она была так добра ко мне… Но что же ты сидишь? Иди ко мне!

– Нет, маленькая дикарка, не сейчас. Быть может, позже, когда действие проклятого зелья ослабнет…

– Иди ко мне!

Он с грустной улыбкой наклонился, чтобы по-братски поцеловать ее, но, едва их губы встретились, она впилась в них, как измученный жаждой путник, нашедший наконец благословенный источник живительной влаги. Руки Джабиры обнимали его; проникнув под халат, они блуждали по его спине и груди, а когда на их пути возникла восставшая, тугая от неудовлетворенного желания плоть, из груди девушки исторгся сладострастный стон.

– Постой, Джабира… – начал было Мустафа, теряя над собой контроль, но было уже поздно: изогнувшись под ним, она переменила позу. Теперь ему оставалось сделать всего одно движение, чтобы войти в ее жаждущее лоно. – Джабира!

Больше он не был над собой властен.

Аллах свидетель, Мустафа не хотел, чтобы это произошло так. Но он ждал слишком долго…