– Омой усталые члены, прекрасный юноша, – прошептал все тот же колдовской голос.
Невозможно было воспротивиться этому повелению, как невозможно было удивиться, откуда здесь внезапно появился прудик с теплой, прогретой солнцем водой.
Бедр-ад-Дин с блаженной улыбкой погрузился в нежную воду, успев удивиться лишь тому, куда столь стремительно исчезла вся его одежда. Солнечные лучи играли в крошечных волночках, поднятых юношей. Чаровница уселась на кошму и с удовольствием следила за Бедр-ад-Дином.
Золотистая дымка придавала волшебную красоту гладким бронзовым плечам купающегося обнаженного мужчины. С удовольствием наблюдала незнакомка, как он медленно выходит из воды; у нее перехватило дыхание при виде великолепно сложенного тела, поблескивающего в лучах солнца.
Он был прекрасен, как, впрочем, и этот живописный уголок, куда джинния (а чаровницей была джинния Зинат, мятежная дочь ифрита) приходила помечтать. Силы джиннии хватало, чтобы превратить ключ, что бил у подножия пальм, в горный ручеек, который питали тающие снега. Человеку не дано было видеть крошечный пруд, и лишь те, кого джинния хотела облагодетельствовать, с удивлением замечали и небольшую плотину, и дикие цветы, что наполняли чистый воздух опьяняющим, кружащим голову, ароматом.
Зинат резко вдохнула этот сладкий воздух, когда юноша, наконец, выбрался на берег и застыл, нагой и озаренный ярким светом. Струйки воды стекали по его блестящему смуглому телу, оставляя искрящиеся капли в темно-золотистых волосах, которыми были покрыты его грудь и живот.
После омовения Бедр-ад-Дин чуть пришел в себя и с удивлением посмотрел на девушку.
– Кто ты, колдунья? Что ты тут делаешь?
– О юноша, я джинния Зинат. И я жду того мига, когда смогу насладиться соединением с тобой, столь же красивым, сколь и сильным.
– Но почему ты так уверена в том, что я тоже хочу этого?
– Потому что ты мне нравишься. И потому, что ты действительно, поверь духу огня, хочешь этого.
Да, он ей и в самом деле нравился. Ее пленила красота его тела, бронзовые мускулистые очертания которого были так не похожи на ее собственные плавные изгибы. Бедр-ад-Дин был рослым, гибким, узкобедрым, но широкоплечим. Все его тело дышало силой и выносливостью.
Бедр-ад-Дин же с удивлением понял, что он не просто желает этой неизвестной женщины, он сгорает от желания. И голову ему кружит одна лишь мысль о том, что он может коснуться ее, погладить покатые плечи, насладиться запахом кожи…
Зинат с удовольствием скользила взглядом вниз по влажному торсу Бедр-ад-Дина. О да, юноша желает ее и желает немедленно и страстно. Пусть этого еще не сознает его разум, но уже прекрасно знает тело. И сейчас джиннии было уже безразлично, что само желание юноши – лишь плод ее магии. Ее тело отозвалось на зримые признаки его страсти томительной болью внизу живота и тянущей жаждой лона.
Должно быть, не отдавая себе отчета в том, что делает, джинния избавилась и от вычурного шелкового кафтана и от муслиновых шаровар. Вид нагого тела красавицы зажег дьявольский огонь в глазах зачарованного юноши. О, сейчас он был самим собой, мужчиной, и магия Зинат более уже была не нужна.
Она с наслаждением следила, как Бедр-ад-Дин приближается к ней. С победной решимостью в глазах он остановился над ней, позволяя видеть, каким твердым, огромным и возбужденным он стал. Внезапно, к смущению Зинат, ничуть не ожидавшей такого, юноша склонился над ней и потряс длинными непокорными волосами, осыпая ее разгоряченное тело градом искристых капель. От такого дождя джинния едва не задохнулась.
– О коварный! – вскрикнула она.
Он рассмеялся, ложась рядом.
– А теперь мне придется слизать капли с твоего изумительного тела, о прекраснейшая.
Он нацелился на левую грудь Зинат и обвел языком набухший сосок. Пронзительное наслаждение заставило джиннию так круто выгнуть спину, что Бедр-ад-Дину пришлось прижать ее к земле, чтобы удержать на месте. Прикосновение его прохладного торса и рук потрясло джиннию.
– О юноша, ты совсем замерз!
– Я чувствую это. Согрей меня, красавица, – произнес он внезапно охрипшим голосом. Нежность смягчила резкие черты его лица. Не давая Зинат опомниться, он лег между ее бедер, позволяя ей ощутить, сколь сильно он желает ее. Их пальцы переплелись, Бедр-ад-Дин поднял руки джиннии за голову и приник к ее губам в медленном, жгучем поцелуе.
Когда она ответила ему – с удивившей ее саму пылкостью, – юноша высвободил пальцы и начал ласкать ее тело. Зинат понравилось прикосновение его ладоней и нежных губ.
О да, она знала, какими сильными могут быть чувства, желание, жажда. Но прикосновения этого юноши были откровением даже для искушенной красавицы, дочери магического племени. Собственное тело уже не принадлежало ей: этот мальчик отнял его и теперь ласкал не торопясь.
Он оторвался от ее губ, спустившись вниз, по согретой солнцем коже шеи к обнаженной трепещущей груди. Зинат задохнулась и невольно подалась навстречу, когда его язык обвел розовый бутон соска. Она чувствовала, как он болезненно набух, выдавая ее желание. Дрожа и изнывая, Зинат прижалась грудью к горячему рту Бедр-ад-Дина.
– О да, красавица, – одобрительно бормотал он, касаясь губами ее кожи. – А теперь я познаю твое тело.
Продолжая наслаждаться тугим бутоном, он скользнул ладонью ниже и погрузил пальцы в завитки черных волос, венчающих слияние ее бедер.
Сладостные прикосновения Бедр-ад-Дина исторгли из губ Зинат протяжный стон. Казалось, этот юный красавец знал все, что только можно знать о женском теле, умел доставить невыразимое наслаждение, отыскивая самую чувствительную впадинку и изгиб, зная, как свести ее с ума. Сердце Зинат лихорадочно билось, она сжала его обнаженные влажные плечи, невольно вонзив ногти в бугры мышц, пока его губы повторяли замедленный, возбуждающий ритм ладоней.
– Вот так… узнай меня, Зинат…
Ее кровь воспламенилась, она прижалась к Бедр-ад-Дину, стремясь обрести освобождение от восхитительной пытки, выплеснуть жар, сгустившийся меж бедер.
– Бедр-ад-Дин… – Его имя сорвалось с ее губ как мольба.
Когда он наконец накрыл ее своим телом, она едва слышно вскрикнула – с благодарностью и разочарованием одновременно. Она ощущала прикосновение его губ к разгоряченному лицу, чувствовала, как пальцы отводят иссиня-черные пряди волос со лба. Но сейчас она не хотела такой нежности, не хотела сдержанности.
Едва он прижался к входу в ее лоно, она торопливо выгнулась навстречу, побуждая его двигаться вперед, пока он не проник в нее, заполнив собой ее нежную шелковистую плоть.
Зинат испустила удовлетворенный вздох блаженства, чувствуя тяжесть его тела, принимая его в себя. Она слышала, как начинает пульсировать ее лоно, наслаждаясь каждым мигом столь желанного соединения.
– Обними меня крепче, Зинат…
Услышав его хриплый приказ, она обвила ногами его узкие бедра, восхищаясь упругостью его мускулов, прислушиваясь к медленному, изощренному ритму его движений.
Пламя мгновенно взметнулось в ней, и она еще сильнее прижалась к Бедр-ад-Дину, стремясь ускорить наступление бесподобного и невыносимого блаженства, возносящего ее к звездам.
– Тише, тише… – услышала она хриплый шепот Бедр-ад-Дина, уткнувшегося в ее влажную шею, однако сам он тяжело дышал, невыразимо возбужденный ее движениями. Зинат изгибалась и подрагивала под ним, издавая тихие стоны. Внезапно она содрогнулась, приподнявшись в экстазе, и, взорванная пламенем изнутри, выкрикнула имя Бедр-ад-Дина, бессознательно впившись ногтями в его спину и ловя каждое мгновение пульсирующих сладких волн огненной страсти.
Бедр-ад-Дин тоже был близок к пику восторга. Сквозь дымку страсти она слышала его дикие стоны, хриплое, торопливое бормотание: «О волшебница…» Чувствовала, как его тело сжимается в ее объятиях, содрогается рядом с ней и в ней. Она упивалась неистовством его взрыва, внимая каждому толчку, с неукротимой силой выплескивающему в глубины ее лона благодатное семя.
Прижавшись губами к влажному шелку его груди, Зинат слабо улыбнулась, радуясь, что она сумела вызвать такой прилив страсти у этого удивительного незнакомца, который сейчас рухнул на нее, уткнувшись лицом в разгоряченную кожу ее шеи.
Прошло немало безмятежных, чудесных минут, прежде чем он отстранился от ее расслабленного тела и перекатился на спину с удовлетворенным вздохом.
Зинат в истоме пробормотала что-то и лениво придвинулась к нему. Это были минуты невыразимого блаженства: солнце согревало ее нагое тело, ветерок ласкал кожу, она утопала в запахе Бедр-ад-Дина, а душу переполняли ошеломляющая нежность и наслаждение близостью. Если бы только они могли не расставаться!
– О Аллах, как прекрасна человеческая любовь! – Наконец у Бедр-ад-Дина появились силы произнести хоть слово.
– О нет, мой нежный юноша. Не человеческая… Я джинния. И не могу то великое и прекрасное волшебство, что мы только что сотворили вместе, назвать простым глупым человеческим словом. Ведь со мной ты испытал нечто, чего не испытывал ни с одной женщиной своего народа.
– О да, прекрасная Зинат, это так. Ни одна женщина еще не дарила мне такого блаженства.
– Тогда осмелюсь я, о пылкий Бедр-ад-Дин, задать тебе один вопрос. Ты позволишь?
Почему-то великолепная джинния вдруг оробела.
– О да, прекраснейшая. Я весь превратился в слух.
– Но, быть может, о Бедр-ад-Дин, тогда ты согласишься избрать меня спутницей своей жизни? Ни одна женщина не в силах дать тебе то, чего ты жаждешь и чем сумеешь обладать. Только джинния, прекрасный дух огня, великая и бессмертная, способна одарить тебя настоящей страстью и настоящей любовью, бесконечно долгими и бесконечно разными, какой бывает лишь сама вечность.
«О Аллах милосердный и всемилостивый… Что она говорит? Джиннию? Избрать спутницей жизни?»
И другой голос, другая часть сути Бедр-ад-Дина, ответил:
«Ну, что же тебя смущает, мальчик? Самая изумительная страсть станет отрадой твоего тела, а самая пылкая возлюбленная – радостью твоей души. Что худого в том, что она джинния? Ведь такой любви, в которую ты окунулся сейчас, тебе не подарит ни одна земная женщина!»
«О глупый мой разум, – отвечал Бедр-ад-Дин, – это все так. Но обычная женщина, пусть она и не дарит мне таких жарких объятий, разделит со мной всю мою жизнь. Она родит мне детей, воспитает внуков, станет моей отрадой не только в юности, но и в зрелости. Мы будем стариться одновременно. И оба познаем не только радость долгой совместной жизни, но и отраду того мига, когда придет к нам Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний!»
«Глупец! Она хочет тебе дать вечную жизнь и вечную любовь!»
«Но мне нужна не вечная, а счастливая любовь! Не вечная жизнь, а жизнь, полная радостей человеческих…»
– Увы, моя прекрасная Зинат. Как бы ни согрела мне душу твоя забота обо мне, как бы ни радостна была наша страсть, но я откажусь…
– О Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, почему?! Неужели тебе было плохо со мной? Неужели ты не хочешь продолжения?
– Мне с тобой очень хорошо, добрая джинния. Но я всего лишь человек, ты же – бессмертная, дух огня, чудо, которое не дано укротить никому из смертных. Мне не по силам такая подруга! Я найду себе обычную женщину. Буду ее любить, растить с ней детей, а потом и внуков. Радоваться мелким человеческим радостям, печалиться от обычных человеческих бед. Я всего лишь человек, и не мечтаю о бессмертии!
– Глупец! Сопляк! Ничтожный червяк!
О Аллах, как страшны бывают в гневе женщины! Но разъяренная джинния во сто тысяч раз страшнее! Ее голос более не был нежным и страстным, не был он ни ласковым, ни теплым. Громоподобный крик, от которого пальмы начали терять листву, потряс все вокруг.
– Осел! Сын ничтожного человеческого рода! Баран, презревший мою любовь! Так знай же, никогда ни одна женщина не бросит на тебя влюбленного взгляда. Ибо от сего мига они будут видеть лишь старого сгорбленного урода, который не достоин того, чтобы уважаемый человек подал ему медный фельс, даже просто посмотрел в его сторону!
Бедр-ад-Дин с ужасом слушал эту женщину. В гневе она была просто угрожающе уродливой. И у юноши невольно мелькнула мысль: «О Аллах, как хорошо, что я не назвал ее спутницей жизни… Превратиться в ящерицу только потому, что у жены плохое настроение!..»
– Глупец! Слизняк! Я даю тебе последнюю возможность раскаяться и признать меня своей спутницей! Не зли дочь огня!
– О нет, страшная Зинат. Теперь я точно не откажусь от своего слова. Пусть за это я расстанусь с жизнью, но ни за что, слышишь, глупая джинния, ни за что не назову тебя своей любимой.
– Как бывают пустоголовы и неблагодарны эти смертные! Так знай же, что ты вскоре будешь мечтать о смерти, звать ее, но она не услышит твоего зова. Ибо моя магия навсегда превратит тебя в изгоя.
– Я не боюсь тебя, уродливый дух!
Джинния зашипела от ярости, что переполняла ее черное сердце. Увы, пусть она сознавалась в этом лишь себе, но ее слова были всего лишь угрозой. Ибо навсегда превратить Бедр-ад-Дина во что бы то ни было ее власти недоставало. Она могла наложить заклятие, отвращающее взгляд, могла сделать так, чтобы все вокруг видели не стройного привлекательного юношу, а старого урода, калеку. Но ее магия действовала лишь при свете дня. Как только на небо начнет всходить красавица Луна, покровительница ночи, то все вокруг увидят юношу Бедр-ад-Дина таким, каким сотворила его мать-природа.
«Ну что ж, пусть! Пусть лишь при свете дня действует заклятие половины! Но он будет уродливым калекой! И тогда он еще вспомнит обо мне! О, как я буду смеяться над его бессильными слезами! Как я буду хохотать над его мольбами о смерти!»
Быть может, джинния успокаивала сама себя. Быть может, наоборот, уговаривала, чтобы быть злее. Или, а это более всего походило на истину, она вела себя точно так же, как любая обычная женщина, как ни презирала сама Зинат «ничтожный человеческий род». Ибо многим женщинам свойственно устроить скандал или даже уйти, демонстративно хлопнув дверью, а потом представлять, как сильно страдает тот, кто за этой дверью остался.
Гнев терзал душу Зинат, и она готова была не в урода, а в безжизненный камень превратить несчастного Бедр-ад-Дина, осмелившегося противоречить ей. Но увы, одного желания было мало. И тогда джинния решила, что раз она не сможет превратить юношу в камень, то уж свою угрозу превратить его в уродца она исполнит непременно.
Бедр-ад-Дина же терзал стыд. Ему было стыдно даже вспомнить, что он посмел пренебречь долгом ради какой-то склочной женщины. Теперь Зинат не казалась ему ни молодой, ни красивой, ни желанной. «О Аллах, как же мог я так низко пасть! Как мог забыть о поручении мудреца Валида, о судьбе отца, о надеждах матери! Нет мне за это прощения! И пусть эта змея превратит меня в урода, пусть. Ибо большего я не заслуживаю!»
Укоры совести, словно тысяча смертоносных клинков, терзали душу юноши. И эта боль была так сильна, что от нее темнело в глазах. Быть может, потому и не видел он, как джинния завертелась туманным столбом, как столб этот охватил все вокруг и завертелся, превращаясь в тайфун. Мириады песчинок встали серой стеной до самого неба, заслоняя горизонт. И там, внутри этого столба, засверкали молнии, словно джинния хотела не наказать, а сжечь своего строптивого возлюбленного.
В чудовищном грохоте были почти не слышны слова древнего заклинания, за пыльной пеленой расплывались магические знаки. Страх объял душу Бедр-ад-Дина. И сил его в этой темноте и грохоте хватило лишь, чтобы еще раз возблагодарить Аллаха милосердного за то, что не дал ему сил согласиться на коварное предложение джиннии.
Наконец все стихло. Пальмы вновь невозмутимо шевелили своими огромными листьями. По-прежнему тек ручеек у корней, безучастно и бесшумно. У ног коня по-прежнему лежали седельные сумки, даже кожаный мешок со свитками мудреца Валида по-прежнему выглядывал из одной из них.
Все было точно так, как в тот миг, когда Бедр-ад-Дин повернулся и увидел ее, маняще-прекрасную в любви и мстительно-страшную в гневе джиннию Зинат.
С трудом приходил в себя Бедр-ад-Дин. Дорого бы он дал, чтобы никогда не видеть ее, никогда не поворачиваться, чтобы проверить, все ли собрано… Но увы, время назад не повернуть, и с новыми знаниями в прошедшее не окунуться.
– О Аллах, надо омыть лицо, – проговорил юноша. – Я весь в пыли, словно искупался в огромном бархане…
Бедр-ад-Дин тяжело встал и, словно старик, потащился к ручейку.
– О Аллах, похоже, я искупался не в бархане, а попал под лавину из камней.
Наконец юноше удалось склониться над водой. Несколько пригоршней воды вернули ему здравый разум. Бедр-ад-Дин наклонился, чтобы зачерпнуть еще воды и замер от охватившего его ужаса.
Ибо из зеркальной поверхности на него смотрел глубокий старик. Морщины пролегли грубыми складками, волосы истончились и побелели, пожелтели усы, жалким клочком пакли повисла бороденка.
Юноша закричал. И беззвучным криком ему из-под воды ответило отражение. Но самое ужасное было то, что когда Бедр-ад-Дин опустил взгляд на свои руки – он увидел сильные руки молодого мужчины. Когда же юноша поднес пальцы к лицу, они скользнули по гладкой коже щек. По коже юноши, не старца.
Итак, свершилось. Теперь у ног коня сидел молодой и сильный Бедр-ад-Дин, который для любого постороннего выглядел собственным дедом. А быть может, даже прадедом.
Но юноше хватило мудрости, чтобы и в этом незавидном положении найти преимущество.
– Да пребудет с тобой Аллах, жестокосердная джинния, – проговорил он. – Ты, сама того не подозревая, вместо наказания дала мне награду! Ибо теперь меня в этом дряхлом теле не узнают мои враги, и я смогу беспрепятственно достичь цели своего путешествия!
Не знал, и не мог знать Бедр-ад-Дин, что за ним уже снаряжена погоня. Не знал, и не мог он знать, сколько еще препятствий у него на пути. Но сейчас, найдя в себе силы пережить ужас, он стал еще сильнее.
И готов был сражаться хоть с сотнями врагов, дабы выполнить, наконец, поручение, которое дал ему мудрец Валид, брат царя Темира, да хранит его Аллах милосердный на долгие годы!