Время текло незаметно. Настал и прошел полдень, неугомонное солнце начало клониться к закату, но Хамида все не могла расстаться с удивительным ларцом. Невидимка же с наслаждением наблюдал за тем, как воплощаются в реальность те желания, о которых еще не так давно он и мечтать не мог.
– Ой, что это?
И призраку волей-неволей пришлось отвлечься от сладких мечтаний. Ему достаточно было всего раз взглянуть на ладонь Хамиды, чтобы понять, насколько близок миг его торжества. Ибо на руке девушки переливались в закатных лучах семь изумительных драгоценных камней в семи неповторимо прекрасных кольцах.
«Вот они… Семь смертных грехов человечества…»
– Это, моя сладкая греза, семь чудес света… Семь камней, каждый из которых знаменует собою одно из неповторимых сооружений, коими столь богат сей подлунный мир…
– Семь чудес?
– Да, моя девочка, семь чудес…
«И вновь, вот что удивительно, я нисколько не соврал. Ибо и леность, и гордыня, и зависть по-своему чудесны. Вот только чудеса эти из рода тех, о которых не хочется лишний раз вспоминать…»
– Так, быть может, ты расскажешь мне о них, о самый мудрый из мужчин мира?
– Если ты этого пожелаешь.
Хамида захлопала в ладоши.
– Конечно, захочу. А давай так: я буду надевать на палец кольцо, а ты будешь рассказывать мне о камне и о чуде света, которое сей камень изображает!
– Да будет так!
Призрак кивнул, уже не заботясь о том, видит его девушка или нет. Миг его торжества настал, вскоре семь грехов вновь покорят мир. А все остальное было уже менее важно.
Предвкушая интересный рассказ, Хамида надела на средний палец первое кольцо. Кроваво-красный алмаз сжимали тонкие женские руки, изваянные из золота. Браслетами для каждой из рук служили мелкие камни с красными прожилками, которые вились по серебристо-стальной поверхности.
«Гнев… Гнев алмаза и злость кровавика… Беспричинный гнев…»
– Ты надела на палец первое из колец. Его венчает красный алмаз. Это есть символ далекого и близкого, символ приближающейся цели. Вокруг ты заметишь мелкие осколки гематита – камня магической защиты. Прочитав символ кольца, мы поймем, что речь идет о маяке, свет которого манит к желанному берегу. Вот берег этот все ближе и ближе. Вот он защищает нас от гнева стихий и хмурого взора богов. Таким был Александрийский маяк, выстроенный на островке Фарос.
Призрак на миг вернулся мысленно в дни расцвета этого удивительного города, увидел перед собой стены Мусейона, услышал крик чаек в гавани, разглядел колышущийся химаион главного смотрителя Библиотеки. Теперь он был готов к рассказу.
– Гавань Александрии, моя греза, была, пожалуй, самой оживленной и в то же время самой неудобной. Нил, мать всей земли Кемет, несет чрезвычайно много ила, на мелководье среди камней и мелей требуются умелые лоцманы. Чтобы обезопасить мореплавание, решено было построить маяк на острове Фарос, на подходе к Александрии. Сначала для удобства остров соединили с материком дамбой, и архитектор Сострат Книдский приступил к работам. Строительство заняло всего пять лет: Александрия была чрезвычайно богата и столь же умела, к тому же к услугам строителей были громадный флот, каменоломни и достижения мусейонских академиков. Маяк выстроили в виде трехэтажной башни высотой почти в четыреста локтей. На третьем этаже, в круглой, обнесенной колоннами башне, вечно горел громадный костер, отражавшийся сложной системой зеркал из полированного серебра. Дрова для костра доставлялись наверх по спиральной лестнице, такой пологой и широкой, что по ней на невероятную высоту легко въезжали повозки, запряженные ослами.
Маяк был и крепостью – форпостом Александрии и наблюдательным постом: с его вершины можно было разглядеть вражеский флот задолго до того, как тот приближался к городу.
Сооружение было столь величественно, что Сострат Книдский, страшась забвения, пошел на нарушение царского указа. В основании маяка он высек надпись: «Сострат, сын Декстифона из Книда, посвятил богам-спасителям ради мореплавателей». Надпись он прикрыл слоем штукатурки, на которой было вырезано имя Птолемея Сотера, тогдашнего властителя Верхнего и Нижнего царств. Сострат не надеялся дожить до тех дней, когда осыплется штукатурка, да к тому же он опасался гнева своего правителя.
Призрак умолк. Хамида любовалась игрой света на гранях алмаза. Хотя правильнее будет сказать, что ее внимание стало полностью поглощено созерцанием воистину необыкновенного, с ноготь большого пальца, камня.
Невидимка же услышал гневные голоса, что изрыгали грязную брань. Голоса эти удалялись, растворяясь в тишине заката.
– Прекрасный камень… Прекрасный перстень… Я буду его надевать, пусть и нечасто. Ибо кольцо для меня тяжеловато. Ты согласен, любимый?
– Конечно, малышка.
Хамида некоторое время перебирала шнурки, продетые сквозь кольца. Наконец она приняла решение. Девушка развязала черный кожаный шнурок и надела на палец второй перстень. Этот был увенчан огромным изумрудом, который покоился в лапах серебряного грифона, щедро осыпанного изумрудной же пылью. В теплом свете солнца камень играл сотнями оттенков: от весенней травы до яри-медянки. Глаза грифона горели завистливым блеском.
«Зависть… Черная зависть, виновница смертей… Вот какое прибежище для тебя избрал могучий Варди ар-Ракс…»
– А теперь, о мудрая дева, ты надела на палец перстень с изумрудом. Камень сей подданные Аллаха всесильного называли камнем райского сада. Жители древней страны Кемет верили, что зеленый цвет его символизирует вечную молодость и бесконечную жизнь, а прекрасная царица Клеопатра инкрустировала изумрудами мебель и даже двери, унизывала пальцы изумрудными перстнями, один из которых, цвета виноградного листа, почитала своим любовным талисманом. Даже воры в старину обходили изумруд стороной – считалось, что укравший этот камень, символ душевной чистоты, горько раскается. Вот поэтому камень сей символизирует второе из чудес света – висячие сады Вавилона, дивный дар царя своей любимой жене.
Хамида вся превратилась в слух – еще бы, речь-то шла о великой любви. Душа ее, обретшая любовь, была раскрыта навстречу этой колдовской истории. Невидимка в первый раз пожалел, что лжет этой славной простушке.
– Удивись же, милая моя, тому, что это бывает у властителей так же, как и у обычных людей. Царь Навуходоносор любил свою молодую жену – индийскую принцессу, тосковавшую в пыльном и лишенном зелени Вавилоне по свежему воздуху и шелесту деревьев. Царь вавилонский не мог перенести столицу к зеленым холмам Мидии, ибо это без кровавых войн было вовсе невозможно. Однако он сумел сделать то, что недоступно прочим смертным. Он перенес сюда, в центр жаркой долины, иллюзию тех холмов.
На строительство садов, приюта для царицы, были направлены все силы древнего царства, весь опыт его ваятелей и математиков. Вавилон доказал всему свету, что может создать первый в мире монумент в честь любви. И имя царицы сказочным образом смешалось в памяти потомков с именем иной, ассирийской правительницы. Их стали называть садами Семирамиды – быть может, такова ревность человеческой памяти, для которой великое деяние должно быть связано с великим именем.
Сады, созданные строителями Вавилона, были четырехъярусными. Своды ярусов опирались на колонны высотой семьдесят пять локтей. Платформы ярусов, сложенные из плоских каменных плит, были устланы слоем камыша, залитого асфальтом и покрытого листами свинца, чтобы вода не просочилась в нижний ярус. Поверх этого был насыпан слой земли, достаточный для того, чтобы здесь могли расти большие деревья. Ярусы, поднимаясь уступами, соединялись широкими пологими лестницами, выложенными цветной плиткой.
Еще шло строительство, еще дымили кирпичные заводы, где обжигались широкие плоские кирпичи, еще брели с низовьев Евфрата бесконечные караваны повозок с плодородным речным илом, а с полудня уже доставили семена редких трав и кустов, саженцы деревьев. Зимой, когда стало прохладнее, на тяжелых повозках, запряженных быками, начали прибывать в город большие деревья, тщательно завернутые во влажную рогожу.
Навуходоносор доказал свою любовь. Над стометровыми стенами Вавилона, настолько широкими, что на них могли разъехаться две колесницы, поднималась зеленая шапка деревьев сада. С верхнего яруса, нежась в тенистой прохладе, слушая журчание водяных струй – рабы без устали качали воду из Евфрата, – на многие стадии кругом видела царица лишь скучную, плоскую землю своей державы. Была ли она счастлива в этих садах?
– Она наверняка была счастлива! Я уверена в этом. Ибо ничто так не согревает душу женщины, как подвиг, совершенный любимым в ее честь.
– Ты права, моя милая…
Злые зеленые отблески на гранях огромного камня меж тем рассказывали совсем иную сказку. И призрак слышал, как в завистливой тоске воет богач, которому для счастья недостает всего одного золотого, как от зависти рыдает толстуха, которой хочется надеть платье, сшитое ее стройной соседкой. И эти звуки, сладостные для невидимки, растаяли в тиши заката.
Меж тем на пальце Хамиды уже красовался новый перстень. Червонное золото обрамляло семь золотистых цирконов. «Богатство! – казалось, кричали камни. – Я богат!»
«О да… Вот алчность во всем ее блеске! Вот источник войн и кровопролитий, вот прародительница убийства…»
– Какой чудесный перстень, любимый…
– Да, Хамида, он прекрасен. Ибо создан из золота – металла, знаменующего собой вечность. А камни, что так чудесно играют в солнечном свете, – это цирконы, младшие братья алмазов. Камень сей любим был всегда. Целители страны Хинд утверждали, что он дарит бодрость духа, отгоняет дурные сны, поддерживает в трудную минуту. А потому сам этот перстень олицетворяет еще один памятник вечной любви – Галикарнасский мавзолей.
Радостная улыбка озарила лицо Хамиды – да, о великой любви она могла слушать часами. О каждой великой любви, сколько их ни есть под этим небом.
– Мавзолей соорудила любимая жена царя Мавсола, преданная Артемисия. Неведомо, был ли счастлив этот брак. Но когда, процарствовав двадцать четыре года, Мавсол умер, Артемисия была убита горем.
Придворный летописец оставил нам лишь сухую запись об этом. А вот ромейский книжник был куда разговорчивее. Он писал: «Говорят, что царица питала к своему супругу необыкновенную любовь, любовь, не поддающуюся описанию, любовь беспримерную в летописях мира… Когда он умер, Артемисия, обнимая труп и проливая над ним слезы, приказала перенести его с невероятной торжественностью в гробницу, где он и был сожжен. В порыве величайшей горести она приказала затем смешать пепел с благовониями и истолочь в порошок, порошок этот высыпала в чашу с водой и выпила. Не считаясь ни с какими издержками, она воздвигла в память своего покойного супруга замечательную гробницу, которая была причислена к семи чудесам света».
Архитекторы построили усыпальницу галикарнасскому тирану в виде почти квадратного здания, первый этаж которого и был усыпальницей Мавсола и Артемисии. Снаружи эта громада была обложена плитами белого мрамора, отесанными и отполированными. По верху первого этажа шел фриз – битва эллинов с амазонками работы великого Скопаса. Во втором этаже, окруженном колоннадой, хранились жертвоприношения, крышей же мавзолея служила пирамида, увенчанная мраморной квадригой: в колеснице, запряженной четверкой коней, стояли статуи Мавсола и Артемисии. Вокруг гробницы располагались статуи львов и скачущих всадников.
Призрак неожиданно замолчал. Он был готов рассказывать дальше, но увидел, что Хамида вытирает слезы.
– Что случилось, девочка моя?
– Это так печально… Они должны были жить долго и счастливо. И умереть в объятиях друг друга! Иначе все бессмысленно…
И Хамида, уже не сдерживаясь, разрыдалась. За ее плачем невидимка едва мог расслышать, как растекается по миру коварный звон золотых монет, будоража души и заставляя чаще биться сердца слабых людишек.
– Не плачь, милая. Утри слезы… Посмотри, какой чудесный камень! Он играет всеми цветами радуги…
Хамида послушно взяла в руки еще одно кольцо. Огромный турмалин, и в самом деле переливаясь от красного к фиолетовому через желтый и зеленый, покоился на веере из павлиньих перьев. Мастерство ювелира было столь велико, что он смог из тонких золотых проволочек создать две дюжины перьев, украсив их перламутром и осколками пестрых самоцветов. Перстень словно выбирал палец, который достоин подобного совершенства.
«Гордыня… – в благоговейном ужасе подумал невидимка. – Гордыня самозванцев, надменность низших, коварная и не разбирающая пути…»
– Какое чудо… Посмотри, милый! Он словно павлин – красуется во всем блеске… Так, будто гордится собой. И видит лишь себя…
От такой проницательности «глупышки» Хамиды призрак вздрогнул.
«Должно быть, не следует ее недооценивать. Она еще не раз сможет пригодиться потом, когда ее предназначение будет исчерпано. Она еще не заслужила кары».
– Да, любимая, – призрак не хотел так называть девушку. Однако понял, что вырвавшееся слово отвечает чаяниям его души, пусть самым черным и потаенным. – И точно так же гордилась собой величественная статуя бога Гелиоса, которую возвели на Родосе искусные эллины в знак избавления города от врагов. Жители Родоса верили, что остров поднят со дна моря по просьбе этого бога.
Статую решили поручить изваять скульптору Харесу, ученику великого Лисиппа. Тот решил изваять Гелиоса стоящим. В левой руке он держал ниспадающее до земли покрывало, правую приложил ко лбу, вглядываясь вдаль. Правда, такая поза не соответствовала канонам, но Харес понимал, что колосс не удержится, если бог протянет руку вперед.
Колосс рос на берегу гавани на облицованном белым мрамором искусственном холме. Двенадцать лет никто не видел статуи, потому что, как только на каркас прикреплялся очередной пояс бронзовых листов, подсыпали окружавшую колосс насыпь, чтобы мастерам удобнее было подниматься наверх. И только когда насыпь была убрана, родосцы увидели своего бога-покровителя, голову которого украшал лучистый венец.
Сверкающий бог был виден за десятки стадий от Родоса, и вскоре молва о нем распространилась по всему античному миру. В рассказах очевидцев он казался куда больше, чем был на самом деле. У ромеев даже появились легенды о том, что он первоначально возвышался над входом в гавань и был так велик, что между его ног проходили к городу корабли.
– Это прекрасно! Это величественно…
Пальцы левой руки были уже унизаны кольцами. И потому новое, пятое кольцо Хамида надела на правую.
– А это что, мудрейший из мужчин?
Выпуклый, чем-то похожий на хорошо взбитую подушку чуть голубоватый берилл покоился на массивной оправе из золота. Не только камень – и золото кричало о своем символе, лени, всепоглощающей и бесконечной, ибо было исполнено в виде львиных лап, на которые всегда опираются уютные банкетки и оттоманки, предназначенные для прекрасных часов праздности. Все пространство вокруг главного камня усеивали мельчайшие осколки рубинов, превращая перстень в подлинный гимн лени.
«Это, моя сладкая, унылость праздности… Нежелание что-либо менять в своей жизни, сколь бы плоха она ни была…»
– Это, моя сладкая, берилл. Замечательный камень, камень-врачеватель, камень-очиститель, камень душевного равновесия.
«Удивительно, сколь близки порой правда и ложь. Ведь и леность иногда можно назвать душевным равновесием. Пусть и в абсолютной, извращенной его форме…»
– Я чувствую это, – согласно кивнула девушка. – Цвет такой мягкий, теплый. Действительно, хочется надеть подобное кольцо и отправиться на прогулку… Или выйти в сад, рассматривать цветы, думать о возвышенном… И никуда не торопиться!
«Воистину, девочка моя, твое предназначение много выше…»
– А потому сей перстень знаменует собой пятое чудо света – храм Артемиды Эфесской. Ведь она была у эллинов богиней охоты. А где, как не на охоте, нужен верный глаз, который и даруется душевным равновесием.
Хамида устроилась поуютнее. Никогда еще ей не было так хорошо и спокойно, ибо любимый был рядом с ней, он защищал и заботился, он рассказывал ей удивительные истории и баловал необыкновенным зрелищем.
– Богатым был мир надменных эллинов, умелыми его ваятели, изобретательными мастера. Все это и еще многое более чем пригодилось в те далекие дни, когда жители города Эфеса пожелали соорудить храм покровительнице своего города, прекрасной Артемиде. А для руководства строительством избрали молодого, но весьма умелого архитектора Херсифрона. Он решил выстроить храм из мрамора, а двор вокруг храма окружить двумя рядами мраморных колонн.
Надобно тебе сказать, моя греза, что Эфес, великий город, вырос на болотах. И это заставило архитектора задуматься над тем, как обеспечить храму долгую жизнь. Решение было смелым и далеким от банального: ставить храм на болоте у реки. Херсифрон рассудил, что мягкая болотистая почва поможет гасить колебания почвы во время будущих землетрясений. А чтобы под своей тяжестью мраморный гигант не погрузился в землю, был вырыт глубокий котлован, который заполнили смесью древесного угля и шерсти – подушкой толщиной в несколько десятков локтей. Эта подушка и в самом деле оправдала надежды архитектора и обеспечила долговечность храму. Очевидцы писали, что строительство храма было сплошной головоломкой. Когда же сам великий Херсифрон оказывался бессильным, на помощь ему приходила Артемида: ей, конечно, очень хотелось увидеть свой новый храм. Несмотря на все усилия, Херсифрон не смог уложить на место каменную балку порога. Нервы архитектора после нескольких лет труда были на взводе. Он решил, что эта балка – последняя капля, и начал готовиться к самоубийству. Артемиде пришлось принять срочные меры: утром к запершемуся дома архитектору прибежали горожане с криками, что за ночь балка опустилась на нужное место.
Однако храм знаменит не своим убранством, а тем, как погиб. Ибо для этого достаточно было всего одного злоумышленника и одной бесконечно долгой ночи. Все, что сделал Херсифрон и его помощники, исчезло из-за Герострата.
– Герострата?
Да, моя девочка, неумного выскочки… Хотя, говоря по чести, его история – одна из наиболее поучительных и драматических. Человек, ничем не примечательный, решает добиться бессмертия, совершив преступление, равного которому не совершал еще никто (к тому же следует вспомнить, что Герострат обошелся без помощи армии, жрецов, жандармов и палачей). Именно ради славы, ради бессмертия он сжигает храм Артемиды, простоявший почти сотню лет. Деревянные части храма, просушенные солнцем, запасы зерна, сваленные в его подвалах, приношения, картины и одежды жрецов – все это оказалось отличной пищей для огня. С треском лопались балки перекрытий, падали, раскалываясь, колонны – храм перестал существовать.
– Варвар! Глупец! Ничтожество!
Опять на глазах Хамиды вскипали слезы. И опять призрак не знал, как их унять. А потому не нашел ничего лучше, как продолжить рассказ о никчемном эллине, возжаждавшем величия.
– Да, милая. Ничтожество… Но вот перед соотечественниками Герострата встала задача: какую страшную казнь придумать негодяю, дабы ни у кого более не возникло подобной идеи?
Возможно, если бы эфесцы не были одарены богатой фантазией, если бы не оказалось там философов и поэтов, ощущавших ответственность перед будущими поколениями, казнили бы Герострата, и дело с концом. Еще несколько лет обыватели повторяли бы: «Был один безумец, сжег наш прекрасный храм… как бишь его звали…» И забыли бы Герострата. Но эфесцы решили покончить с притязаниями Герострата на вечную память и совершили трагическую ошибку. Они постановили забыть Герострата. Не упоминать его имени нигде и никогда – наказать забвением человека, мечтавшего о бессмертной славе.
Боги посмеялись над мудрыми эфесцами. По всей бескрайней Ойкумене люди рассказывали: «А знаете, какую удивительную казнь придумали в Эфесе этому поджигателю? Его теперь навсегда забудут. Никто не будет знать его имени. А кстати, как его звали? Герострат? Да, этого Герострата мы обязательно забудем». И, разумеется, не забыли.
Хамида расхохоталась.
– Ой, глупцы… Наверное, воздух этого города был каким-то нездоровым. Этот дурачок хочет возвеличить себя, сжигая чудо. А остальные дурачки решают его забыть, чтобы имя надменного поджигателя навсегда осталось в истории… Безумцы! В гареме тучного Тивиада я слышала похожую поговорку: «Не стоит думать о белой обезьяне»… Как все-таки забавно устроен мир!
За смехом Хамиды растворились в воздухе ленивые вздохи и тяжкие унылые стенания, уходя в мир, который впитывал грехи, словно огромная иссушенная губка.
«А ты умна… Умна и проницательна. Ты будешь мне отличной женой, клянусь!»
На указательном пальце будущей отличной жены призрака тем временем заблистал гранат. Массивный перстень изображал открытый рот – пластины из молочно-белого кахолонга, словно зубы, сжимали центральный камень. Мелкая опаловая крошка блестела на оправе кольца, которая отчетливо напоминала растянутые губы.
«Чревоугодие… Старший брат тучности… Милый приятель лени…»
– Это чудесный гранат, моя девочка, – камень истинной веры. Он помогает бороться со страхами, успокаивает, вселяет в сердце покой. Дарует именно те чувства, какими должен наполняться разум любого человека при входе в храм или в момент созерцания бога.
– Какое чудо, какая невероятная редкость…
– Воистину, ты права – ибо подобное восхищенное спокойствие слишком редко нисходит на человека. Оттого и перстень сей посвящен статуе Зевса Олимпийского, настоящей драгоценности великой Эллады.
– Статуе?
– О да, ты правильно поняла. Не храму, не маяку, не городу, одной-единственной статуе. Правда, статуе удивительной, необыкновенной и в своем роде неповторимой. Огромный храм был по сути одним залом. И каждый камень этого зала указывал на огромный трон в дальнем его конце. На троне восседал сам Зевс Громовержец, подпирая головой потолок. Обнаженный до пояса бог был изготовлен из дерева. Тело его покрывали пластины розоватой теплой слоновой кости, одежду составляли золотые листы в форме полуплаща, в одной руке он держал золотую статую Ники – богини победы, другой опирался на высокий жезл. Зевс был столь величествен, что когда Фидий завершил свой труд, он подошел к статуе, как бы плывущей над черным мраморным полом храма, и спросил:
– Ты доволен, Зевс?
В ответ раздался удар грома, и пол у ног статуи треснул. Зевс был доволен. Трон бога украшали барельефы из слоновой кости и золотые статуи богов. Боковые стенки были расписаны художником Панэном, родственником и помощником Фидия.
Впоследствии императоры Бизантия со всеми предосторожностями перевезли статую в великий град Константина. Хотя они и были христианами, рука на Зевса ни у кого не поднялась. Даже христианские фанатики, враги языческой красоты, не посмели разрушить статую. Византийские императоры на первых порах дозволяли себе ценить высокое искусство. Но, к глубокому удовлетворению христианских проповедников, бог покарал своего языческого соперника, наказав тем самым сошедших с праведного пути императоров. Во время страшного пожара, уничтожившего половину города, сгорел и дворец императора. Деревянный колосс также стал добычей огня: лишь несколько обугленных костяных пластинок да блестки расплавленного золота остались от творения Фидия.
– Удивительно, – задумчиво проговорила Хамида, опуская руку с кольцом. – Чудеса света поглотило безжалостное время, а перстни, их прославляющие, до сих пор живы и радуют наш глаз.
– Они, заметь это, прославляют гений человеческого мастерства, который и творец, и губитель всех чудес мира.
Призраку же слышалось отчетливое чавканье сотен тысяч людских ртов, сонное сопение набивших утробу тел и довольное урчание тысяч чрев, поглотивших обильную трапезу.
На шнурке теперь оставалось только одно кольцо. Не в пример более строгое, не сияющее радужной россыпью, почти аскетическое. В вечерних сумерках огромный темно-лиловый камень сжимали сотни рук и ног, изломанных сладострастными судорогами.
«Сладострастие… Седьмой грех… Хотя, быть может, и первый – ибо человек гонится лишь за тремя ценностями: любовью, властью и богатством».
– А это что за камень?
– О, это камень, которому одно и то же имя будут давать неоднократно, и в прошлом и в грядущем. Это александрит, некогда нареченный по имени царя Искендера Двурогого и ожидающий имени другого царя, тоже Искендера, вернее, Александра. В богатой стране Хинд камень сей получил имя «вайдурнам». Считалось, что он связан с самой вечностью, ибо способен предвидеть грядущее и предупреждать об этом хозяина. Говорили, что камень забирает себе крошечную частицу лучшего в человеке и потому помогает его возрождению…
«О боги! Возрождению! Заклинание должно быть записано именно на этом перстне!»
Однако обрывать рассказ на полуслове было бы неразумно – как неразумно прерывать на середине ритуал, вызывающий повелителя черных сил в тот самый миг, когда он только появился.
– Этот удивительный, простой на вид перстень возвращает наш разум к последнему, седьмому чуду света. Единственному уцелевшему в вихре промчавшихся эпох… Пирамиды… Пирамиды страны Кемет.