Увы, никто не знал ответа на этот вопрос, даже сама Мариам. К счастью, сейчас она не задумывалась об этом. Более того, сейчас ее мысли были более чем далеки и от воспоминаний о размолвке с женихом, и от попыток понять, что происходит с Амаль, ее доброй и чуткой подругой с первых дней сознательной жизни.
Ибо сейчас она выслушивала многословные сетования отца. Правильнее было бы назвать это не сетованиями, а причитаниями, ибо каждую фразу почтенный Нур-ад-Дин заканчивал одинаково: «А я, безмозглый осел, вылил на нее целое ведро воды». Хотя следует признать, что в изобретении брани в свой адрес достойный купец был более чем щедр.
Когда отец попытался в четвертый раз рассказать Мариам, как ему привиделся страшный черный столб дыма, валивший из двора почтенной кушачницы, и что он делал потом, девушка взмолилась:
– Отец, остановись. Я и так уже до самой смерти буду помнить, что ты схватил ведро, наполнил его водой и поспешил на пожар, при этом расплескав совсем немного влаги…
– Но ведь так оно и было, дочь моя!
– Запомнила я и слова, которыми встретила тебя добрая Мариам-ханым. И даже, о Аллах всесильный, я запомнила, какими яствами она потчевала своего спасителя. Ибо ты уже трижды повторил все, слово в слово…
– Доченька, ты даже представить не можешь, как я испугался!
– Ну отчего же не могу? Могу, конечно. Думаю, я бы тоже испугалась, если бы мне показалось, что с Нур-ад-Дином что-то случилось…
Мариам удалось скрыть от отца свою размолвку с любимым. И теперь ей приходилось громоздить полуправду на чистую ложь только для того, чтобы ни Нур-ад-Дин, ни Мариам-ханым не поняли, что у нее больше нет никакого жениха.
Почтенный отец девушки и впрямь ничего не понимал. Он был настолько поглощен своими переживаниями, что весь остальной мир мог и вовсе исчезнуть, но и тогда уважаемый купец не заметил бы ничего необыкновенного.
Вечер давно уже превратился в глухую ночь. Ушел отдыхать Нур-ад-Дин, все же успев в четвертый раз рассказать дочери о том, как он увидел черный дым и… Отправилась в свою комнату и Мариам, устав от этого рассказа, но в глубине души все же необыкновенно озадаченная тем, что же случилось с ее обычно столь рассудительным, даже суховатым отцом.
Собрались спать и Маймуна с Дахнашем. О, джиннии вовсе не обязательно было рассказывать мужу о своей проделке. Но она все же с удовольствием описывала и погрузившуюся в воспоминания Мариам, и выражение ее лица, когда целое ведро воды обрушилось на нее.
– И да отсохнет моя правая рука, Дахнаш, если эти двое не влюблены друг в друга!
– Малышка, – пророкотал ифрит, нежно прижимая к груди голову жены, – твоя рука, конечно, не отсохнет, ибо эти двое действительно полны друг к другу самых возвышенных и прекрасных чувств. Но, чтобы понять это, вовсе не обязательно надо было устраивать пожар…
– Да в том-то и дело, глупенький мой муж! Я же никакого пожара не устраивала. Мариам разводила огонь в печке, дымок поднимался к чистому небу… Я только позволила почтенному Нур-ад-Дину увидеть, какой густой и черный этот дым. Все остальное довершила воистину неуемная фантазия детей рода человеческого.
– Так, быть может, на этом стоит и остановиться? Ты убедилась, что они любят друг друга. Вот теперь пусть и пытаются найти общий язык…
– О нет, мой прекрасный. – Лицо Маймуны скривилось, как у маленькой девочки, когда суровые взрослые пытаются отобрать у нее самую любимую игрушку. – Я же только начала. Теперь придет черед Мариам волноваться из-за уважаемого Нур-ад-Дина.
– Что ты еще придумала, неугомонная?
– О мой любимый, этого я тебе не скажу…
Встреча с Амаль столь удивила юного Нур-ад-Дина, а разговор с этой глупой и навязчивой девицей столь вывел из себя, что юноша далеко не сразу заметил отсутствие привычного порядка в собственном доме.
Мать – и это было первое чудо – не ждала его прямо у калитки, прислушиваясь ко всем шагам на улице. Более того, ее и вовсе не было во дворике. Зато на месте, где обычно стояла лаковая скамеечка, украшенная узором из цветущих маков, сейчас разлилась огромная лужа воды, а скамеечка, словно безумный кораблик, тихо покачивалась на ее поверхности.
Удивило Нур-ад-Дина и то, что печка, обычно весело гудящая пламенем, сейчас тиха и холодна. Неужели матушка столь заболталась с приятельницами на базаре, что еще не вернулась домой? Но как же это может быть?..
Должно быть, подслушав эти недоуменные мысли сына, Мариам появилась прямо перед его носом. О нет, она не возникла из ниоткуда словно призрак! Просто юноша совсем забыл, что в доме есть подпол, и что он глубок и хранит превеликое множество нужных хозяйке мелочей. Вот из этого люка и появилась уважаемая Мариам-ханым.
И тут Нур-ад-Дин увидел второе чудо – его мать улыбалась. Более того, она сменила свое обычное темное суровое платье на куда более светлое и яркое, к тому же повязав узорчатую шаль необыкновенной красоты, которую его отец, уважаемый Абусамад, подарил жене незадолго до своей смерти.
– О матушка, как ты хороша! – вырвалось у юноши. И Мариам поняла, что это чистая правда, ибо глаза сына светились такой радостью, какую невозможно изобразить даже самому талантливому лицедею.
Мариам улыбнулась этим словам Нур-ад-Дина и сказала:
– Ах, мой дорогой мальчик, сегодня произошли два столь удивительных события… Они вернули меня к жизни, они… Да ты и сам видишь, что они сделали с твоей престарелой матерью.
Нур-ад-Дин широко улыбнулся. О, сейчас его матушку престарелой не назвал бы ни один безумец – ибо она выглядела собственной дочерью. Кожа щек горела румянцем, какой нередко можно увидеть на лицах совсем юных девушек, глаза сияли изумительным теплым светом, а губы, яркие, словно подкрашенные кармином, весело улыбались.
– Ах, матушка, хотел бы я выглядеть столь же прекрасно, как ты…
– Ты мне льстишь, сынок. Идем, ужин ждет тебя. А пока ты будешь превращаться из скучного лавочника в моего любимого малыша, я тебе расскажу обо всем.
Нур-ад-Дин вошел в гостевую комнату и поразился третьему за сегодняшний нескучный вечер чуду. Ибо стол был уставлен яствами столь обильно, будто есть собирался не один, пусть уставший и проголодавшийся юноша, а целое войско мамлюков, питавшееся в пустыне исключительно акридами и каплями росы.
– О Аллах всесильный, матушка! Что случилось? Наш дом ждет какая-то большая радость? Или, о прости мне этот вопрос, я забыл о твоем дне рождения?
Мариам рассмеялась.
– Ты не забыл о моем дне рождения, ибо до него еще более полугода. А дом наш действительно посетила великая радость. Ибо наш сосед и добрый друг дома сегодня спас меня от огня, в котором я непременно сгорела бы, не оставив даже воспоминания…
– Я не понимаю, матушка… – жалобно проговорил Нур-ад-Дин. – Я не понимаю таких странных шуток.
И тогда Мариам, не скрывая от сына почти ничего (ну, кроме того, о чем ему знать вовсе не полагалось), рассказала и о том, как она вернулась мыслями в прошлое, как почувствовала прощальную ласку Абусамада и как очнулась от ведра холодной воды.
– Почтенный мой тезка, должно быть, сошел с ума!
– О нет, мальчик, он просто испугался, что у нас пожар, вот и бросился на помощь. Вполне достойное и понятное для мужчины поведение.
– Должно быть, так…
Со смехом рассказывала Мариам и о том, что она спасла лепешки, и о том, как Нур-ад-Дин напросился на ужин. Ее сын, юный Нур-ад-Дин, удивлялся рассказу матери. Более того, он готов был уже и оскорбиться за нее, но все простил почтенному купцу, еще раз взглянув в лицо Мариам – сияющее, юное, прекрасное.
– …Вот такой был у меня вечер, мой мальчик!
Нур-ад-Дин нежно улыбнулся матери.
– Я рад слышать такие вести, матушка. Ибо они куда лучше, чем то обычное печальное молчание, каким ты встречала меня раньше.
Юноша склонился к руке матери и поцеловал ее. Обычай франков, о котором уже вспоминал Нур-ад-Дин, прижился, дабы хоть иногда радовать женщин, которым мужчины научились оказывать почести.
– Не годится такой прекрасной женщине самой таскать тяжелую посуду и мыть ее! Я помогу тебе, матушка!
И это было последнее, четвертое чудо сегодняшнего дня. Только его сотворили не волшебники, а люди. Ибо Маймуна в очередной раз оказалась права – людская природа способна совершить такое, что не под силу всем колдунам и магам мира.