Должно быть, Аллах всесильный и всевидящий долго смеялся, видя и проделки джиннии и то, насколько умнее любого мага бывают простые люди. Но сейчас судьба четверых хороших людей висела на волоске, и Маймуна поняла, что одного лишь смеха повелителя всех правоверных будет куда как мало. И опять – о, сколько уже раз об этом ее предупреждал Дахнаш! – она решила вмешаться в события.
Да и как было не вмешаться? Она же видела, как обеспокоился Нур-ад-Дин, как на следующий день взволновалась Мариам. Казалось бы, чего же еще надо? Но, должно быть, одного знака для человека маловато – ибо всегда остаются сомнения в том, правильно ли он понял то, что видели его глаза, слышали его уши и толковала его душа.
«Но сколько мне еще вдалбливать в твою, глупый Нур-ад-Дин, пустую голову столь простую мысль? Надо просто сделать так, чтобы Мариам ясно поняла, что без тебя ее жизнь рассыплется в прах… Неужели ты, взрослый и умный мужчина, не можешь втолковать это женщине без подсказки детей колдовского народа, о коих вы сложили уже не одну тысячу сказок?»
Увы, никто из детей рода человеческого не мог ответить Маймуне на ее вопрос, впрочем, и не требующий ответа. Но она, к ее чести, ответа и не ждала. Более того, она уже прикидывала, чтобы такое сотворить, чтобы Мариам и Нур-ад-Дин вновь оказались в объятиях друг друга. И в этот миг прогремел первый удар грома. Не человек, но сама природа нашла ответ на так и не заданный вопрос джиннии.
По черному вечернему небу быстро ползли черные же грозовые тучи. Увы, Аллах всесильный и всемилостивый не часто баловал тихий городок дождями. Вот и сегодняшняя гроза оказалась первой за последние почти пять лет. Вскоре звезды вовсе исчезли за беспросветно-черными тучами, которые своими чревами, обильными влагой, почти легли на город. Маймуна начала опасаться, что столь сильной грозы не видел еще ни один город под рукой Аллаха всесильного и всемилостивого.
«Ну что ж, посмотрим, кто из вас, о глупые дети рода человеческого, бросится первым, дабы спасти другого… А я спрячусь вот здесь, у стены, и посмотрю на это… Какое счастье, что иногда можно положиться на вашу глупость, которая может сделать не меньше, чем магия всех джиннов!.. И ифритов…»
После очередного громового удара наконец пали на землю первые тяжелые и густые капли дождя. Земля, деревья, о Аллах всесильный, даже сорняки на грядках – все жадно впитывало долгожданную влагу, втайне надеясь, что, кроме первых капель, им достанутся еще потоки теплой и столь радостной благодати.
Гром не напугал почтенную Мариам. Если сказать совсем честно, она далеко не сразу заметила и блеск молний. Ибо ее мысли были столь черны, столь безнадежны, что она почти не обращала внимания на происходящее за стенами ее дома. И лишь когда за настежь открытыми окнами начал нарастать ровный шум, почтенная вдова пришла в себя.
– О Аллах, какое счастье, – произнесла женщина, сладко потягиваясь и пытаясь лицом, всем телом, самой душой впитать капли драгоценной небесной влаги.
Ничего этого не слышал ее сын Нур-ад-Дин. Размышления о собственной глупости усыпили его куда быстрее, чем малыша успокаивает пение колыбельной. Снилось ли ему что-то этой грозовой ночью, увы, не было известно никому.
Но не спал его тезка, отец Мариам-младшей, Нур-ад-Дин-старший. После того как почтенная Мариам ушла, он еще довольно долго беседовал с братом в тиши и прохладе вечера.
Шейх-ад-Дин пытался уверить старшего брата, что долг перед почившей женой, доброй Бесиме, он, Нур-ад-Дин, выполнил до конца. И если Аллах всесильный и всемилостивый дал ему силы для того, чтобы жить дальше и воспитывать дочь, то не следует противиться его воле.
– Ведь не только для того, чтобы чтить умершую жену, дана тебе жизнь, брат мой! Ты можешь еще быть счастлив… Ты можешь еще воспитывать внуков, рассказывая им о бесконечных чудесах мира. А если позволит он, повелитель всех правоверных, ты можешь еще и родить детей. Ведь ты, брат, еще вовсе не стар. Должно быть, было бы забавно наблюдать, как будут играть вместе твои дети и твои внуки…
– Аллах великий, брат, ну что ты такое говоришь… Какие дети?
– Веселые и забавные малыши, дети почтенной Мариам и твои…
Нур-ад-Дин покраснел так, как может краснеть далеко не всякая женщина. О, да, о таком великом счастье можно было бы только мечтать! Но, увы, это были пока лишь мечты. И суждено ли им воплотиться в жизнь, никто не знал… Должно быть, не ведал об этом и сам Аллах всесильный…
Братья разошлись далеко за полночь. Но сладкие грезы, навеянные разговором с Шейх-ад-Дином, еще долго не давали уснуть его старшему брату.
Шум дождя за окном был для любого жителя городка звуком куда менее привычным, чем завывание пустынного жаркого ветра. К печальному пению последнего уже почти все привыкли, даже считали дни, оставшиеся до первых песчаных бурь. А вот ровный гул дождевых капель по крышам и дорожкам, должно быть, перебудил многих.
– О Аллах всесильный, – пробормотал Нур-ад-Дин, когда убедился в том, что дождь ему не мерещится. – Наконец ты смилостивился над всеми нами! Наконец дал нам вдохнуть ароматы свежести!
Почтенный купец с наслаждением повернул лицо навстречу прохладному ночному ветерку, несшему запахи прибитой пыли и возрождающейся листвы.
– Как, должно быть, счастлив сейчас тот, чья крыша над головой крепка и надежна! Как он радуется тому, что не стал ждать часа беды…
И в этот миг уважаемый Нур-ад-Дин вспомнил, как уже почти шесть лет назад, тихим вечером, беседовал он за пиалой ароматного чая с уважаемым Абусамадом, ныне покойным мужем почтенной Мариам.
Точно так же день готов был вот-вот перерасти в ночь, точно так же собирались у горизонта черные как смоль тучи. Тогда Абусамад и посетовал, что собирался уже перекрывать крышу над женской половиной, да вот до дождя не успел.
– О Аллах великий! – вскричал Нур-ад-Дин, вскакивая. – Но он, мой уважаемый друг, умер через два месяца после этого разговора. Должно быть, крыша над женской половиной так и осталась в прорехах. Счастье лишь, что дождя серьезного так и не было со времен того, теперь уже столь далекого разговора!
Дождь меж тем шумел все сильнее. Нур-ад-Дин сначала решил, что следовало бы лечь, потом – что надо бы выглянуть из окон верхней спальни, дабы убедиться, что крыша над головой семьи Мариам цела, потом – что сидеть в уюте, когда уважаемая и любимая женщина пытается бороться с наводнением, просто не достойно ни настоящего мужчины, ни заботливого соседа.
– Да их – и ее и мальчишку Нур-ад-Дина давно уже следовало переселить сюда, под мой кров! Здесь я смог бы ей создать уют, приличествующий уважаемой и любимой женщине!
К счастью, у Нур-ад-Дина хватало мудрости не юлить перед самим собой и честно назвать почтенную Мариам любимой. Но где же все-таки было взять сил, чтобы рассказать ей о нежных чувствах, которые давно уже поселились в этом усталом, но щедром сердце?
Шум дождя за окном становился все сильнее, а разряды грома – все ближе. Нур-ад-Дину уже приходилось прилагать нешуточные усилия, чтобы просто усидеть на месте. Ибо картины разрушений в доме уважаемой Мариам становились все более устрашающими.
– Аллах всесильный, но как же мне быть?
И в этот момент особенно сильный удар грома сотряс все вокруг. Заметалось и погасло пламя в масляной лампе, резкий порыв ветра раздул занавесь серым в темноте облаком. О да, лучшего знака от Аллаха всесильного не стоило и ожидать!
Нур-ад-Дин поспешно оделся. Правильнее, конечно, было бы сказать, что он пытался одеться. Но руки не попадали в рукава, а ноги – в штанины шаровар. О да, почтенный Нур-ад-Дин был вне себя от волнения. Должно быть, для него это было не сильнейшее беспокойство, но, воистину, второе по силе.
– Она там совсем одна, бедняжка, – бормотал он, натягивая кафтан и пытаясь завязать кушак. – Никто не придет к ней на помощь… А дождь все усиливается…
Перед мысленным взором вставали совсем уж печальные картины – потоки воды, льющиеся из всех щелей, промокшая насквозь Мариам, пытающаяся найти пристанище и промокающая все сильнее…
Конечно, расстояние между двумя домами Нур-ад-Дин преодолел практически мгновенно. Но дождь был столь силен, что на нем не осталось ни одной сухой ниточки. Счастье еще, что впопыхах уважаемый купец оставил дома чалму, и теперь потоки воды вольно текли по его потемневшей от влаги бороде.
Несколько секунд, которые понадобились ему, чтобы достигнуть калитки, превратили его из уважаемого соседа в вымокшего бродягу, который стучит кулаком в каждую дверь уже почти без надежды найти кров и приют.
Наконец калитка распахнулась. Мариам, обеспокоенная и удивленная, с ужасом посмотрела на своего соседа.
– Аллах великий! Нур-ад-Дин, что случилось? Малышка захворала, да? Я сейчас соберусь!..
– Прости, почтеннейшая, но… Все ли у тебя хорошо?
– А что у меня может быть плохо, Нур-ад-Дин?
– Твоя крыша. Она же прохудилась! Должно быть, потоки дождя заливают твой дом…
– Крыша прохудилась? Когда? Откуда ты знаешь?
О, как удивился бы любой, наблюдая за тем, как двое уважаемых людей беседуют на пороге дома! Их заливает дождь, но почему-то никто не делает ни шага в сторону уютной и сухой комнаты…
– Уважаемый Абусамад говорил мне об этом…
Еще один изумленный взгляд сказал Нур-ад-Дину, что он, похоже, ошибся.
– Абусамад? Когда он сказал тебе такое?
– За два месяца до своей смерти, – вконец упавшим голосом произнес Нур-ад-Дин.
И тут наконец Мариам заметила, что дождь вымочил ее нежданного гостя почти до костей.
– О Аллах, войди же скорее! Ты совсем промок, безумный Нур-ад-Дин! Располагайся вот здесь, а я сейчас сбегаю, принесу тебе сухой халат!
Нур-ад-Дин вошел в калитку и сразу попал под навес, который соорудил над половиной двора его тезка, Нур-ад-Дин-младший, прошлым знойным летом.
Мариам уже исчезла где-то в недрах дома, а почтенный купец все устраивался на подушках, стараясь замочить их как можно меньше. Наконец ему это удалось, и он смог осмотреться. Ибо удивительным было, сколь спокойно встретила его Мариам, учитывая, что дом ее заливали потоки холодной воды.
И тут Нур-ад-Дин заметил – о Аллах, как слепы бывают уверенные в своих заблуждениях люди, – что в доме уютно и сухо. Что никаких бед дождь наделать не успел. Более того, ни одна капелька даже и не думала просочиться через крышу!
Прибежала Мариам и скомандовала:
– Немедленно раздевайся, глупый купец!
Разум, должно быть, уже давно покинул голову почтенного Нур-ад-Дина, ибо он тут же начал выполнять этот приказ. И лишь увидев, что Мариам покраснела и отвернулась, понял, что снова совершил какую-то глупость.
– Прости меня, почтеннейшая! Я позволил себе вольность, недопустимую в моем возрасте!
Мариам усмехнулась, порадовавшись, что Нур-ад-Дин не видит ее лица, а потом спросила:
– Так ты, глупый, промокший сосед, прибежал спасть меня?
– О да, – склонив голову, ответил Нур-ад-Дин. Ему было нестерпимо стыдно.
– И тебе удалось это, добрый мой друг. Ибо от скуки ты меня действительно спас!
Увы, это не утешило почтенного купца. И лишь голос, потеплевший, радостный голос уважаемой Мариам, смог его успокоить.
– А теперь, полагаю, тебе следует согреться, мой добрый друг! Идем, лепешки и чай будто только тебя и ждали!
И Нур-ад-Дин пошел за Мариам, ощущая глупость своего положения: ведь его, спасителя, оказалось необходимым спасать самого.