– Гнев не оставил нас, визирь. Мы по-прежнему сердиты на нашу дочь, по-прежнему считаем ее поведение недостойным. И потому пусть ее свадьба будет тихой, пусть наша дочь и в этот праздничный день почувствует тяжесть отцовского гнева.
– Я повинуюсь тебе, о великий халиф.
Визирь, против обыкновения очень худой и высокий, почтительно поклонился. Визирь Аятолла был некогда странником, потом стал послушником и учеником в медресе. А когда он понял, что служение Аллаху всесильному и всемилостивейшему возможно везде, перешел на службу в диван. Мудрость и спокойное достоинство всегда отличали Аятоллу. Когда же Хазим Великий заметил, какое отвращение Аятолла питает к стяжательству, то решил, что лучшего визиря ему не найти. Аятолла стал визирем необыкновенным во всех смыслах слова. Не брал мзды, не был многословен, не произносил пустых славословий. Но его мнение всегда было плодом долгих размышлений, а потому спорить с визирем не имело смысла, ибо его правота очень быстро стала столь же привычной, как и его немногословные высказывания.
Халиф Хазим очень быстро понял, что визирь Аятолла – лучший выбор, какой только мог сделать мудрый халиф. И сейчас, услышав лишь лаконичное согласие, насторожился. Значит, и у визиря эта грядущая свадьба вызывала опасение.
– А что сдерживает тебя, мудрый визирь? Ведь не ты же отец этой девчонки и потому не можешь быть недовольным ее поведением. Значит, мы полагали, должен был настаивать на том, чтобы долго и пышно праздновать свадьбу единственной дочери великого халифа.
– О нет, великий царь, сейчас меня беспокоит не поведение твоей дочери. Пусть царевна Будур своенравна, пусть она много раз совершала поступки, не совместимые с именем дочери великого халифа… Пусть так. Однако заметь, она ни разу не назвалась своим именем. И хотя ты знаешь, сколь дурны некоторые ее поступки, но никто из твоих подданных не может сказать о дочери великого халифа ни одного худого слова.
– Да, это так. Тут наша дочь оказалась мудра. Но я то и дело слышу в речах твоих «но»…
– Ты прав, великий царь, – визирь поклонился.
– Присядь рядом, мудрый Аятолла. Расскажи мне, что тревожит тебя. Почему ты без возражений соглашаешься с тем, чтобы лишить нашу дочь праздника.
Визирь поклонился еще раз и опустился на подушки. Несколько минут длилось молчание. Визирь пытался как можно лучше сформулировать мысль, а царь его не торопил. Ибо не торопливость есть сестра мудрости, а уравновешенность и справедливость.
– Меня, о великий халиф, тревожит жених твоей дочери – ибо никогда раньше не слышал я о магрибских баннеретах. Не слышал об этом древнем роде, не слышал о том, что кто-то из этих людей ищет достойную пару своему наследнику… Да и появился этот странный мужчина… как-то слишком вовремя. Словно стоял прямо у ворот и ждал именно того мига, когда ты произнесешь свои гневные слова… Опасаюсь я и того, что этот странный человек может оказаться колдуном, способным причинить вред нашей стране и твоему царскому достоинству. Твой звездочет, о царь, как ты знаешь, очень умен. Но, увы, уже не один десяток лет дела мирские не тревожат его. Всему на свете он предпочитает великую гармонию сфер, пытаясь в движении светил найти закономерности, а в молчаливом сиянии далеких звезд прочитать волю небес.
– А наш придворный маг? Он же молод и силен. Быть может, ему удастся прочитать в великой Книге Судеб об этом черном незнакомце…
– Твое величество верно заметило: он молод и силен. И к тому же без памяти влюблен. К несчастью, Будур, великая царевна, – предмет его обожания. И потому у мальчика сейчас безнадежно спрашивать о его куда более счастливом сопернике.
– Бедняга Мухаммад! Значит, и его смогла завлечь в свои сети эта негодная девчонка, наша дочь…
– Не стоит сейчас произносить гневных слов, о царь. Быть может, ты уже наказал свою дочь, сам того не подозревая. Но меня тревожит кое-что еще.
– О Аллах, что же?
– Меня тревожит, как легко согласилась царевна на этот брак. Если ты заметил, великий царь, она не пролила ни одной слезинки. Даже печаль не омрачила ее чела. Царевна лишь бросила на Магрибинца один испытующий взгляд и тут же стала примерной дочерью, согласной с повелением отца. Опасаюсь я, о царь, что твоя своенравная дочь уже нашла в этом браке какую-то выгоду для себя. И боюсь, что выгода эта может обернуться не благом для страны великого халифа…
Халиф промолчал. Да и что мог ответить Хазим, если его тревожили те же мысли.
– И все же, – продолжил визирь, – полагаю, что отказываться от своего решения халифу не стоит. Пусть все идет своим чередом. Пусть вечером состоится церемония и царевна станет женой этого странного человека. Не надо лишь пышных торжеств во дворце и шумных празднеств в городе. А если – чего только, о Аллах великий, не случается под этими небесами! – муж царевны вдруг окажется недостойным ее руки, всегда можно сделать вид, будто свадьбы не было, торжества пришлось отменить. А жениха… предположим, можно изгнать из страны.
Халиф усмехнулся. Приятно, когда приближенные понимают своего монарха с полуслова.
– Ты изворотлив, визирь. Но да будет так. Тихая свадьба, которая, хочется верить, смирит нрав нашей дочери. Если ее жених окажется человеком достойным, мы всегда успеем объявить народу о радостной вести – пышном празднике в честь бракосочетании царевны. Если же окажется человеком недостойным… Ну что ж, значит, царевне предстоит пережить тяжелую утрату любимого супруга…
– Да будет так, – визирь встал с подушек и поклонился.
Еще что-то в грядущей церемонии настораживало его. Но пока он толком не понял, что именно, и говорить халифу об этом не стал.
Затихли шаги визиря, покинувшего церемониальный зал. Халиф остался один, и мысли, бродившие в его голове, были отнюдь не радостными.
– Распорядителя церемоний сюда! Первого советника дивана! Мага царского дома! Главу царской кухни! Главу царского оркестра! Первого евнуха!
Визирь торопливо шел по коридору и на ходу отдавал распоряжения. Одного взгляда в выбеленное жаром небо хватило, чтобы понять, как много надо успеть и как мало осталось на это времени. По древней традиции церемонию бракосочетания следовало начать на закате и закончить с появлением на небе прекраснейшей из звезд небосклона – Зюхре, или Венеры, как называют ее ромейские знатоки высоких небес. Уже перевалило за полдень, но визирю как никому другому было известно, что приготовления только-только начались.
Инсар-маг примерял новые одежды. Менее всего он был склонен менять свое платье на белоснежный наряд новобрачного, но противиться древним традициям не посмел. И вот он стал осторожно надевать белый кафтан со снежно-белой вышивкой жемчугом. Надевал и помнил слова предостережения неспящего Алима. Тот говорил, что следует опасаться белой козы (хотя откуда взялась бы коза на церемонии бракосочетания дочери халифа?) и людей в светлых одеждах. «Да, – усмехнулся про себя Магрибинец, – людей в светлых одеждах… Ведь и сопляк Аладдин тоже надел светлое платье… Быть может, и сейчас прав Алим?»
Драгоценное венецианское зеркало отразило жениха царевны. «Разряженный, словно алмазный фазан!» – подумал о себе Инсар-маг, но почему-то долго не мог отвести взгляд от своего отражения. Узкое, словно высушенное ветрами суровое лицо с тронутыми сединой усами… Выражение холодных глаз не сулит ничего хорошего любому, кто ответит прямым взглядом.
Понемногу начали терять жар солнечные лучи. Закат, благословенное время, всегда приносившее облегчение и прохладу, на этот раз почему-то казался кровавым и недобрым. Странная пелена полусна окутывала дворец, прозрачно-молочными языками тумана растекалась по улицам, вползая в дома и лавки, мастерские и мечети. В ней глохли голоса, стирались краски, пропадали радость и горе. Лишь истома и сонная одурь, казалось, охватили всех вокруг.
И только когда зеркало отразило красный луч странного заката, Инсар-маг смог оторваться от созерцания своего нового облика. Казалось бы, кому, как не магу, сразу обратить внимание на тишину и одурь, заполонившие покои… Но нет, Инсар был погружен в свои мысли. И лишь зов неспящего Алима словно разбудил его.
– Инсар, мой недоверчивый друг, не заметил ли ты вокруг чего-то необыкновенного?
Магрибинец огляделся по сторонам, несколько раз повел руками в воздухе, словно отгоняя сонного шмеля и наконец ответил:
– Я чую магию, любезный Алим. Старую-престарую магию, которой некогда обучал нас учитель…
– О Аллах! – тяжелый вздох Алима, казалось, качнул даже высокое зеркало. – И что, мой недалекий друг? Откуда здесь взяться этому давнему колдовству? Кто, как ты думаешь, пытается окутать весь город пеленой магического сна?
– Кто же, Алим? Скажи мне, ты же всегда знаешь ответы на все вопросы.
– Это фокусы красавицы Хусни, конечно. И мне кажется, что для нее время за стенами старой медной лампы не прошло даром. Я чувствую, что ее магические силы сильно возросли… Боюсь, теперь она способна причинить тебе серьезный ущерб, Инсар-маг. Я опасаюсь, что она также сможет стать на твоем пути к цели…
– На моем пути к цели, ничтожный, не сможет стать никто! – прорычал Магрибинец. – Никто, даже сам покровитель черных магических сил, Иблис Проклятый, не может помешать мне теперь, когда цель моя уже так близка!
– Ну что ж… – Если бы у Алима было тело, он пожал бы плечами. – Ты предупрежден. Думаю, сейчас наступило время вспомнить одно-два старых заклинания…
– Быть может, у тебя достанет наглости напомнить мне эти заклинания?
– Наглости? Полагаю, скорее разума… Вспомни, как учитель нам рассказывал о сонной магии и о том, как следует с ней бороться…
– Бороться? Холодным разумом…
– Вот и борись, глупец. Ты можешь навеки уйти в царство вечного полусна, если немедленно не попытаешься воспрепятствовать действиям нашей малютки джиннии.
– Не бойся, мой неспящий друг. Вскоре я буду уже женат, стану зятем самого великого халифа… И у меня достанет времени и сил бороться с этой глупой куклой…
– О Аллах! – вздохнул Алим. – Ты забыл еще один урок нашего учителя… Он частенько говорил, что не стоит недооценивать женщин. Их гнев долог, и жалости они не знают… Бойся не того, что ты чего-то не успеешь сделать, а того, что кто-то сможет тебя опередить…
– Помолчи, безголовый советчик…
– Ты захотел этого сам… – проговорил Алим и замолчал.
Инсар-маг пожал плечами, вновь поворачиваясь зеркалу.
– Что плохого может сделать мне недалекая колдунья, к тому же столько лет влюбленная в меня? – задал он зеркалу вопрос, но ответа не получил.
Молчал и Алим, но Черный Магрибинец не обратил на это никакого внимания.
Полосы тумана все шире расходились по городу. Вот утих базар, погрузившись в колдовскую дрему; затихли молоточки, что чеканили утонченные узоры на медных кувшинах; казалось, погасли и печи, где пеклись ароматные лепешки и жарилось мясо.
Вот колдовской туман, охвативший кольцом дворец, начал втягиваться в раскрытые окна, вот широкий сероватый язык сна накрыл золоченый купол… И там, где действовала древняя магрибская магия, затихали звуки, становились едва слышны запахи, прекращался говор… Люди переставали суетиться, стремились сесть поудобнее или, если получалось, лечь, чтобы немного отдохнуть.
Инсар-маг почувствовал, что, если так пойдет дальше, церемония бракосочетания будет отложена навсегда. С трудом преодолев в себе желание уютно устроиться на подушках, он встал.
– Ого, малышка, Хусни! А ты еще кое-что помнишь из уроков своего отца… Но кое-что помню и я…
Смочив виски холодной водой, Магрибинец встал посреди комнаты и начал читать заклинание. Вокруг него начал расти едва видимый кокон… Вот он охватил всю комнату, вот поднялся выше купола, вот накрыл весь дворец с конюшнями и садами с бесчисленными беседками. Люди словно проснулись. Опять зазвучали голоса, послышались неуверенные аккорды – кто-то пробовал голос своего уда перед вечерним торжеством…
«Вот так-то лучше… Нет у тебя сил бороться со мной, маленькая джинния!» – самодовольно подумал Инсар-маг, вновь поворачиваясь к зеркалу.
И стоило ему лишь на минуту отвлечься от того, что происходит во дворце, как звуки вновь стали стихать… Замолчал уд, перестали суетиться слуги, накрывавшие торжественные трапезные столы…
«Упрямица, – подумал Магрибинец. – Я же смогу победить тебя, даже не вспоминая все уроки, что некогда дал нам твой отец…»
Ярче заблистал в свете факелов магический кокон. Опять засуетились слуги, запели струны, послышалась многоголосая речь…
Но стоило Инсару-магу вновь отвернуться к зеркалу, как в третий раз все смолкло…
«Негодная дочь магрибской земли! Так ты намерена помешать мне?!» Гнев позволил Магрибинцу собраться с силами. Несколько широких пассов, древнее заклинание, куда более древнее, чем все те, что он произносил до сих пор, – и теперь кокон играл опаловыми переливами, вибрируя в такт биению сердца Черного Магрибинца.
Наконец перед покоями Инсара-мага послышались тяжелые шаги стражников.
– Сын магрибской земли, следуй за нами! – голос старшины мамлюков был полон сдержанной гордости.
– Повинуюсь, о стражник! – проговорил Магрибинец, выходя из покоев.
«Похоже, следовало как-то иначе обратиться к этому высокому светловолосому воину. Иначе почему таким гневом блеснули его глаза?.. Но Инсар-маг сразу же забыл об этом – по всегдашней своей привычке он принимал в расчет только собственную гордость. Он уверенно шел вперед, удивляя мамлюков из личной охраны халифа, привычных к бесконечным лабиринтам покоев.
Вот показался главный церемониальный зал. Вот возвышение, где должен ждать их сам халиф… Но где же невеста? И почему притихли все вокруг? Почему не слышны звуки труб? Почему молчат гладкоречивые младшие советники? Куда так напряженно смотрит вот этот высокий худой старик?
Словно в ответ на последний вопрос, распахнулись высокие резные палисандровые двери и показалась закутанная в праздничные накидки царевна. Как всегда на шаг позади нее следовала стройная светловолосая служанка, не прячущая лица…
Будур остановилась в двух шагах от разодетого Магрибинца. Из-под прозрачной пелены накидки сверкнули ее глаза.
– Как ты красив, о муж мой! – насмешливо проговорила Будур. – Сафия, поправь моему жениху кафтан… И куда делась твоя сабля, о мой жених?
– Я сам поправлю свою одежду, о свет моих очей, – проговорил Инсар, удивляясь той холодной насмешке, что была слышна в голосе невесты. – И поверь, чтобы защитить тебя, сабля мне не нужна. Древние знания и привилегии сыновей магрибской земли лучше любого оружия защищают их возлюбленных!
– Ц-ц-ц… – поцокала языком царевна. – Не надо громких слов… Особенно сейчас.
Тяжело печатая шаг в зал вошла личная стража халифа… Свет множества свечей и факелов играл на зловеще блестящих пиках, отражался на кирасах и щитах, поблескивал на изгибах парадных церемониальных одежд. Вслед за стражниками в зал вошел и халиф. Не взглянув в сторону новобрачных, он тяжело поднялся на возвышение и повернулся лицом к гостям.
– Возлюбленные дети мои! В этот торжественный вечер мы в этом церемониальном зале приветствуем пару, которую Аллах соединяет в вечном союзе. Мы называем мужем нашей дочери этого человека, сына магрибской земли, Инсара Магрибинца. И да будет так! Да возрадуется народ наш вместе с нами, как радуемся мы сами тому, что вручили судьбу нашей дочери человеку достойному и уважаемому.
Будур ахнула. Нет, не такого торжества она ожидала, не такой свадьбы. Виделись ей многодневные приготовления, вереницы заморских гостей, что прибывали бы к порогу дворца многие десятки дней. Бесчисленные дары, драгоценности, притирания и благовония. Слуги и повара, сбившиеся с ног в желании украсить стол немыслимыми яствами… А тут… Сухой тон отца, у которого хватило сил лишь на то, чтобы произнести церемониальную фразу. Жених, который стоит, сосредоточенно глядя перед собой. И нет в его взгляде ни нежности, ни любви, ни хотя бы вожделения… Стражники, разодетые, как для военного парада… Кучка царедворцев…. И все.
От злости Будур готова была расплакаться. Вдруг она поняла, что теперь полностью принадлежит этому суровому, жесткому человеку. Более она не избалованное дитя, а жена… Нелюбимая, нежеланная… Как будто ее навязали Магрибинцу, непонятно как здесь оказавшемуся.
«Ну ничего, – подумала Будур, глотая слезы. – Да пусть у меня будет даже десять мужей, я все равно буду такой же, как прежде. Нет ни у кого такой силы, чтобы заставить меня жить не так, как я жила раньше. И пусть этот Инсар страстен и силен, как никто из мужчин, виденных мною прежде, он не станет моим последним мужчиной!»
Меж там халиф продолжал:
– Отдаю тебе, Инсар Магрибинец, свою дочь с приданым, причитающимся ей по праву рождения. Отныне ты должен неустанно заботиться о ее благе, спокойствии и достатке так, как делал это я. Теперь вы муж и жена! И да будет так!
Халиф опустился на подушки. Взревели трубы, возвещая рождение новой семьи, распахнулись двери, что вели из церемониального зала в пиршественный. И немногочисленные гости потянулись к богато накрытым столам, испытывая тягостное чувство неловкости из-за полного непонимания всего происходящего.
– Возьми меня за руку, муж мой… Ведь мы пойдем по этой ковровой дорожке, а ее постелили в этих покоях всего второй раз.
– А первый был когда?
– В тот день, когда мой отец брал в жены Зухру, дочь принца Кемаля и принцессы Ситт Будур, мою мать…
Магрибинец кивнул и послушно повел невесту к помосту в пиршественном зале. Последним церемониальный зал покинул халиф Хазим Великий. Он шаркал вычурно украшенными башмаками и вздыхал, словно пришел не на свадьбу собственной любимой дочери, а на похороны самой старой из древних старух своего обширного царства.