– Аллах всесильный! – почти простонал Гарун, опускаясь на шелковые подушки у ног отца. – Никогда не думал, что могу так устать… И от чего? От церемонии передачи власти! Не от скачки, не от тяжкой работы, не от долгого перехода через горы, не от ночи с прекрасной пери! Просто от того, что стоял и повторял за отцом и имамом какие-то пустые слова!

– Нет, сын, – покачал головой Мухаммад, теперь уже не халиф, а отец халифа. – Слова эти вовсе не пусты. Просто ты еще не понимаешь, что каждое из них выверено сотнями лет царствования. Со временем ты убедишься в этом. А сейчас с тебя довольно и того, что ты выучил их наизусть… Они тоже когда-нибудь станут подсказкой тебе, как многократно становились подсказкой мне в тех случаях, когда я колебался в принятии решения.

Халиф Гарун почти не слушал отца. Он был утомлен долгой церемонией. Пока он только осознавал, но не чувствовал, какая ответственность легла на его плечи. Однако молодой властелин уже понимал, что отныне он должен делать не то, чего хочет, а то, что должен делать. Хотя иногда, должно быть, можно и уступать своим желаниям.

– Отец… – Гарун отвлекся от своих мыслей. – Где же обещанное письмо?

Мухаммад, уважаемый и почтенный отец халифа (воистину, и сладко, и одновременно горько ему было произносить про себя свой новый титул), торжественно встал и с поклоном вложил в руки сына ключ от резного шкафчика, черного, расписанного диковинными цветами и птицами, парящими в облаках. Красота этого шкафчика могла соперничать лишь с солидным его возрастом, ибо попал он в Малый кабинет теперь уже почтенного отца халифа одновременно с воцарением почтенного отца почтенного отца халифа, с Абу-Джафаром. И было это после похода молодого халифа на неприятеля, который пытался спрятаться у границ самой страны Хинд.

– Здесь, мой мальчик, вся мудрость, какую собрал я за долгие годы царствования, дабы подарить новому халифу. Здесь и реестры всех комнат и хранилищ, и имена всех царедворцев и прислуги… – короче, все, что смогли изложить на бумаге мудрецы нашего дивана. Ибо в одиночку труд сей исполнить было невозможно. Более того, мы опасаемся, что смогли предусмотреть далеко не все, хотя пытались припомнить даже мелочи. Знания наши изложены, быть может, излишне витиевато, но все же это лучше, чем ничего. Более того, мы просим, чтобы ты не читал наше послание одним духом, а возвращался к нему каждый раз, когда возникнет вопрос, на который тебе трудно будет найти ответ. Или… Или просто когда тебе захочется услышать наш голос, а мы, по какой-либо причине, будем недоступны.

– Благодарю тебя, отец, – промолвил Гарун, вдруг осознав, что теперь он правитель, верховный разум и честь страны. О, это ощущение было воистину пугающим, ведь на его плечи возлагался весь дворец с поварами, слугами, наложницами…

– Не благодари, мальчик. Мы переложили на твои плечи столь чудовищную ношу… И письмом этим просто пытаемся оправдаться за этот суровый шаг.

Отец и сын улыбнулись друг другу, и внезапно халиф Гарун, подобно многим наследникам до него, пусть и живущим в разных странах и в разное время, почувствовал невероятную душевную близость с собственным отцом. О, это было настоящее откровение, ибо он в единый миг понял все: и почему отец зачастую был неразговорчив, и почему отсылал его, мальчишку, от себя, и почему поучал его, должно быть, мечтая, что сын изменится от одних только слов родителя…

И халиф Гарун склонил голову перед мудрым отцом, который столь достойно нес все эти годы более чем тяжкое бремя ответственности за страну и всех ее обитателей, от младенцев до стариков. А педантичное следование традициям, должно быть, и есть та опора, на которой зиждется весь прекрасный мир.

Закончились коронационные празднества, утихли песни и пиры. И после всего этого решился наконец халиф Гарун-аль-Рашид развернуть первый из длинных свитков, запечатанных синим сургучом с отцовской печатью.

«Мальчик мой, – так начиналось письмо. – Далее ты найдешь более чем длинный список советов, каждый из которых сможет пригодиться в трудную минуту. Хотя я бы предпочел, чтобы никогда мой сын и наследник не знал трудных дней, чтобы его решения приходили к нему как озарения и были осенены истинной мудростью и подлинной заботой о благе страны и ее подданных. Да и о твоем собственном благе, мой друг…»

Нет, слезы не навернулись на глаза молодого халифа. Отец, к счастью, был жив и здоров. Но забота, выраженная пусть и суховато, тронула сердце Гаруна, и он принялся изучать письмо отца так, как совсем недавно изучал карты и планы военных действий.

(Должно быть, юному халифу было невдомек, что и здесь отец следовал традициям, как невдомек было, что отцовские слова, пусть и идущие от сердца, наверняка повторяют слова другого халифа, передавшего власть ему, своему сыну, и что отец пытается сейчас договорить то, что было недосуг сказать раньше.)

Юному халифу вспомнилось, что прочитать и запомнить сразу все он не должен, да, пожалуй, и не сможет. К письму этому следует обращаться неоднократно, пока мудрость многих поколений правителей не станет его, Гаруна, мудростью.

«Мой юный друг, мой сын и наследник! Первый совет, какой я хочу тебе дать, может поставить тебя в тупик. Не удивляйся и не торопись назвать отца выжившим из ума болтуном.

В тот день, когда ты взойдешь на трон, халиф Гарун, я буду рядом. Но сказать тебе этого не смогу. А потому призываю тебя, юный правитель, после воцарения приблизить к себе друзей своей юности и передать им должности, которые сейчас занимают люди, прошедшие через долгие годы власти вместе со мной. О, пусть они опытны и разумны, но они привыкли к почестям, не всегда и заслуженным, к привилегиям, которые достались им не только за их светлый разум и усердную службу, а часто лишь как атрибут их власти. Они уже устали радеть о благе страны и теперь радеют лишь о благе собственного тугого кошеля. А потому тебе следует заменить их всех – и первого советника, и казначея, и визиря, и главнокомандующего, и… В общем, всех, до последнего писаря последнего из письмоводителей последнего из советников…

Ты также должен понимать, друг мой, что те, кто придет вместе с тобой к власти, будут всецело преданы тебе, ибо всем они будут обязаны тебе, мудрому молодому халифу Гарун-аль-Рашиду. Хочу надеяться, что юноши эти не возмечтают воткнуть тебе нож в спину или подсыпать яда в шербет, ибо тогда они потеряют свои должности и все причитающиеся с ними почести столь же быстро, сколь быстро обрели их.

Разумно было бы предположить, мальчик мой, что те, кого ты сместишь, могут воспылать гневом на несправедливость судьбы. Ты должен быть к этому готов. И чем дольше ты будешь медлить с этим болезненным, но необходимым действием, тем более сильный гнев вызовет оно у каждого, кто в единый миг лишится всех постов и почестей.

Провожай их с поклонами, но смести всех, решительно и непреклонно…»

– Ох, отец, как же это будет непросто, – прошептал халиф Гарун, получивший от отца второе имя аль-Рашид. – Да и не смогу я, пожалуй, сразу изгнать и казначея, и первого советника, и всех смотрителей и попечителей… Ибо, к сожалению, не так многочисленны ряды моих друзей, как это необходимо.

Увы, это было так. Близкие его друзья, на которых он мог положиться, и впрямь были немногочисленны. А для столь полной замены даже одного дивана друзья должны исчисляться десятками… Такого не бывает у живого человека, и уж тем более у наследника правителя.

– И потому, отец, мне придется менять каждого из советников лишь после того, как найду я на его место человека доверенного, пусть молодого, но достойного. А это, увы, потребует весьма немалого времени. Увы, куда большего, чем ты пишешь…

Стражники, стоявшие за дверями покоев, конечно, слышали все, от первого до последнего слова молодого халифа. Должно быть, любой из советников дивана отвалил бы им немало золота, если бы знал, что их уютные должности им более не принадлежат. Ведь очень возможно, что они услышат велеречивые слова церемониймейстера, которыми будут провожать их на заслуженный отдых, отлучая тем самым от насиженных хлебных мест.

Но, увы, ничего этого не знали ни казначей, ни старый визирь, ни первый советник дивана, ни смотритель закромов. И потому спали спокойно. Халиф же не спал. Вновь и вновь перебирая воспоминания и анализируя слова отца, он решал, кто из его друзей сможет лучше показать себя на том или ином посту.

И наконец к утру решение было принято. Салех, сильный и мужественный, должен сменить главнокомандующего. И это будет единственным безболезненным шагом, ибо командующий был уже столь немолод, что давно мечтал об отставке, не стараясь удержаться на своем посту ни одной лишней минуты.

Фархад, упорный и въедливый, должен был сменить на посту смотрителя всех школ страны. Ибо за учеными, как был свято убежден Гарун, будущее любого царства. И потому неразумно, да и невыгодно учить детей спустя рукава.

Умару же, верному спутнику во многих каверзах и странствиях, отличному игроку в шахматы, самому изворотливому, халиф Гарун отвел пост визиря. О да, иногда хитрость, умение интриговать и просчитывать ходы визирю нужны куда больше, чем знание сотен и тысяч законов, уложений и правил.

– А всеми остальными, отец, – проговорил халиф, вставая, – я займусь чуть позже…