О, как счастлив был сейчас халиф, великий Гарун-аль-Рашид! Ибо он, ступая по улицам прекрасного Багдада, в полной мере ощутил справедливость поговорки «кто рано встает, тому Аллах подает».

Ведь сейчас он почувствовал себя по-настоящему свободным, так как был одним из многих иноземцев, спешащих куда-то по своим делам. Ромейское платье уже казалось халифу удобнее родного кафтана, а заботы о несуществующем поместье неподалеку от стен города едва всерьез не озаботили его чело.

Халифу было от чего чувствовать себя учеником, сбежавшим с урока в медресе. Ибо он наконец оказался один и сам мог выбирать, куда идти, чего желать. Он сам мог окунуться в полутемное нутро уютной харчевни, чтобы вкусить божественной долмы или белоснежного плова, сам… Он был сам! И этим все сказано.

И сколько же он успел за это утро! На его трон воссел шут, который будет халифом весь день до самого вечера, а потом, помоги в этом, Аллах всемилостивый, и всю ночь до утра веселить народ в пышном дворце халифа, царствуя и наслаждаясь, осуждая и милуя. Более того, Гарун-аль-Рашид сумел сделать так, что за ним никто не будет следить, ибо все будут знать, что он прячется в дальних покоях, дабы подслушать, как будет управлять этот глупый мальчишка в спадающих штанах.

– О Аллах, и теперь они угождают этому глупцу, а я, словно птица, волен делать все, что мне заблагорассудится!

Понятно, что более всего хотелось халифу вновь оказаться перед лавкой с тканями, где царит малышка Джамиля. Более того, ему хотелось увести девушку оттуда. Пусть на несколько минут, пусть лишь для того, чтобы напоить сладким соком и просто поболтать ни о чем. Но если бы Аллах всесильный помог ему, то он бы не отказался (стоит ли в этом сомневаться) и от поцелуя в нежную щечку, и от прикосновения прохладных пальчиков, и от… От сладостных мечтаний голова халифа готова была уже закружиться, но трезвая часть его души – умный и холодный внутренний голос – посоветовал халифу не торопить события. «Пусть все идет своим чередом, – заметил этот самый внутренний голос. – Ты нашел глупого мальчишку и спрятался за ним, как за ширмой. А значит, сможешь сделать это еще и еще раз. Сможешь еще хоть сотню раз покинуть дворец в поисках нежных взглядов красавицы».

И потому Гарун-аль-Рашид начал с того, что поселил своего Клавдия-иноземца в самом дорогом постоялом дворе, заплатив за комнату на целый месяц вперед. Озаботился он и тем, чтобы Клавдий-купец действительно выглядел как богач, ищущий и удачных сделок, и нежных объятий. Вот поэтому, сейчас, сворачивая на улицу Утренних Грез, чувствовал себя халиф великолепно. Он был победителем, перед которым не в силах устоять ни одна крепость.

Вот, наконец, и лавка чинийского купца. Распахнутые двери, приветливый хозяин, прячущий в узких глазах куда больше понимания, чем этого хотелось бы халифу… то есть Клавдию. Еще в тот, первый визит в полутемное царство необыкновенных вещей заметил халиф перстень удивительно искусной работы, вырезанный из полупрозрачного зеленоватого камня. Перстень этот явно предназначался для тонкого девичьего пальчика. И сейчас Гарун-аль-Рашиду более всего хотелось, чтобы он оказался впору прекрасной, как сон, Джамиле.

– Да благословит Аллах всесильный этот дворец красоты во все дни его жизни! – Такими были первые слова, произнесенные халифом, когда он переступил порог желанной лавки.

– Здравствуй и ты, добрый Клавдий, – приветствовала его, улыбаясь, Джамиля. – Сегодня ты уже куда больше похож на моих соотечественников и лицом, и манерами, и даже словами.

– О, изумруд моего сердца! – проговорил халиф, низко кланяясь девушке.

– Какие комнаты ты теперь собрался драпировать, достойнейший? И почему с тобой нет твоего оборотистого и хитрого управляющего?

– О прекраснейшая… Сегодня я не думал об украшении своего поместья. К порогу этого дворца красоты меня привлекло лишь одно желание: увидеть тебя, цветок моей страсти!

– Ты произносишь слова, способные вскружить голову даже самой сухой и печальной женщины… Ты заставляешь меня краснеть, иноземец… – Джамиля стыдливо опустила глаза, а щеки ее загорелись ярким румянцем.

– Я не хочу никому кружить голову, о моя мечта… Лишь об одной тебе грежу я и днем и ночью, лишь одну тебя вижу я во всех девушках мира, лишь твой голос чудится мне…

– О Аллах милосердный! На нас смотрит дядя… Выбирай что-то, глупый Клавдий! Скорее! – прошептала девушка.

– Да пусть на нас смотрит весь мир, малышка! Ибо в моих желаниях нет ничего постыдного, мои намерения чисты и возвышенны, а мои чувства искренни. Но если ты этого хочешь, буду делать вид, что я простой покупатель.

И, повысив голос так, чтобы его могли слышать в лавке все, Клавдий, о да, именно Клавдий, произнес:

– Покажи мне, красавица, вон тот отрез… да-да, тот, крайний… я хочу сравнить его цвет с цветом того бархата, который выбрал для носовых платков, чтобы повесить их на двери…

Девушка повернулась к полкам, чтобы вытащить «тот самый отрез», но, услышав последние слова халифа, не удержалась и хихикнула. Сидящий в дальнем углу Алишер, не отрываясь от записей, лишь покачал головой, подумав: «Как же безголовы эти иноземцы, которые шьют из толстого бархата носовые платки, а потом, бараны, вешают их на дверь…»

Дядюшка же Сирдар с подозрением посмотрел на стоящего иноземца. Но этот юноша ничем не походил на того глупого павлина, который неделю назад смутил покой малышки Джамили. И потому, убедившись, что в лавке все идет своим чередом, он вышел на улицу. Поднимался ветер, который к ночи грозился перерасти в настоящую бурю. Следовало вскоре лавку закрыть, а шторы и ткани с улицы убрать под замок.

Клавдий взял в руки нежный пурпурный шелк. Ткань ласкала ладонь и словно текла сквозь пальцы.

– О да! – воскликнул, не в силах сдержаться, глупый и напыщенный иноземец (во всяком случае, халифу бы очень хотелось выглядеть таким). – Именно из этого батиста должны быть сшиты простыни в моем поместье!

«Безголовые иноземцы!» – в сердцах подумал Алишер. Это восклицание сбило его, и теперь нужно было расчеты проверять заново.

– Глупенький, – проговорила Джамиля, – ну кто же шьет из батиста простыни… И потом, у тебя в руках чинийский шелк, крашенный драгоценной кошенилью. Он очень дорогой…

– Для меня нет слова «дорогой»! – воскликнул Клавдий. – И я действительно повелю сшить из этого шелка простыни в свои покои. Хотел бы я, чтобы…

Но тут мудрый внутренний голос халифа проговорил: «Остановись, глупец! Еще не время! Ты спугнешь ее, и она более никогда не поднимет на тебя глаз, так и оставшись красавицей из лавки с тканями».

– Чего бы ты хотел, добрый иноземец? – спросила Джамиля.

– Я бы хотел, чтобы ты, умная и прекрасная, как сон, дочь великого Багдада, рассказала мне, что из чего следует шить. Я всего лишь иноземец. Меня здесь называли и варваром, и глупцом, и безголовым ослом – твои соотечественники надменны и почитают свой город центром вселенной… Я прошу просветить меня, чтобы не казаться столь непроходимо невежественным.

Джамиля улыбнулась и ответила:

– Но я думаю, что у тебя есть и советники, и управляющие. А такими мелочами, как цвет и ткани простыней, должна была бы заниматься твоя жена…

– Но у меня нет жены, добрая девушка. И потому всем приходится заниматься самому… И простынями в своих владениях, и вообще всем, что может потребовать внимания и хозяйского глаза.

– У тебя нет жены? Как мне жаль тебя, добрый Клавдий… Так значит, некому заботиться о тебе, подносить по утрам сладкое молоко и печь лепешки, сочувствовать твоим неудачам в делах и радоваться твоим радостям?

– Ты права, прекраснейшая. Очень печально, когда некому радоваться или печалиться вместе со мной. Признаюсь тебе, что я предпринял долгое странствие в великий Багдад не столько для того, чтобы приобрести поместье или насладиться пышными и удивительными красотами вашей страны, но более всего для того, чтобы найти хозяйку в это поместье. У меня на родине говорили, что прекрасный Багдад богат красавицами и что тут должна решиться моя судьба. И с некоторых пор я знаю, что это так… Только здесь я смог найти ту, что завладела всем моим сердцем… Только здесь, окруженная яркими тканями со всех стран мира, отыскалась та, которую я хочу назвать сокровищем своего сердца и единственной женщиной своей жизни…

От этих слов вновь загорелись щеки Джамили. О, она прекрасно поняла, что же хотел сказать ей этот удивительный юноша. Более того, она готова была ответить ему, что давно уже (целых пять долгих дней!) готова назвать его избранником своего сердца, единственным мужчиной своей жизни. Но мудрость, которая жила в ее душе, остановила эту речь и позволила лишь окинуть иноземца долгим обволакивающим и оценивающим взглядом.

Этот взгляд сказал халифу гораздо больше, чем тысяча самых нежных слов. «О да, она рождена, чтобы стать моей избранницей, моей женой, моей царицей! О счастье!»

Да, эта девушка была рождена для него. Но как сказать ей об этом? И не посмотрит ли она на него после таких слов, как на врага? Ведь придется признаться, что он не глупый, разряженный как павлин иноземец, а халиф, владыка, властелин…

И с трусостью, увы, в какой-то степени присущей многим мужчинам, он спрятался от собственных мыслей, решив, что не будет торопить события. Хотя и упускать время все же не следовало. Но вот как вытащить ее из этой лавки? Как сделать так, чтобы она согласилась сопровождать его в прогулке по городу? Рассказала бы о том, что ее тревожит и радует, что она любит и чего боится?

«Дядюшка! Я спрошу разрешения у ее дядюшки! Ведь я же глупый, невежественный варвар. Мне необходим собеседник, сопровождающий, чтобы я не натворил глупостей. Управитель мой занят, а неотложные дела заставили меня выйти в город…»

И вновь одним неуловимым движением души халиф превратился в Клавдия. Глупая улыбка заиграла у него на устах, а жесты перестали быть жестами сдержанного и умного мужчины.

– Да простит меня уважаемый владелец этого дворца красоты!

– Я слушаю тебя, достойнейший.

– Не посоветуешь ли ты мне сопровождающего, который смог бы указать мне торговцев, достойных моего богатства и вкуса? Мой управитель не может бросить дела в поместье – ремонт занимает все его силы и время. А сам я, боюсь, не смогу приобрести все необходимое моему… владению.

«О Аллах, что творит мой безмозглый язык! Я едва не произнес «моему величеству»! Надо бы получше выучить роль…»

Но, к счастью, Сирдар этой крошечной заминки не заметил.

– Увы, уважаемый Клавдий… Я не могу тебя сопровождать, ибо дела торговые не терпят отсутствия хозяина в лавке. Быть может, мой приказчик Алишер смог бы сопровождать тебя… Но и он сегодня занят, не может оторваться от цифр, с которыми, выдам тебе страшную тайну, он управляется куда лучше, чем с покупателями.

– Но, дядюшка, быть может, я смогла бы показать уважаемому Клавдию те лавки, где его правильно поймут и достойно примут?

Конечно, Сирдар колебался. Да, Джамиля знала столько же, сколько и он сам, да, она могла бы стать отличным проводником… Конечно, для девушки нет ничего зазорного в том, чтобы показать глупому иноземцу пару-тройку лавок с товарами, достойными его. Но все же…

Молчала и Джамиля, ожидая ответа дяди. О, она бы с удовольствием прогулялась по роскошному базару в компании этого удивительного юноши! Она бы показала ему ее город, к которому пылала любовью. Но позволит ли это дядюшка?

– Да будет так, крошка! Я прошу тебя оказать уважение гостю нашего города и сопровождать в поисках необходимых мелочей.

– Благодарю тебя, о лучший из торговцев! – воскликнул Клавдий.

Халиф ликовал! Ибо даже простого разговора должно было бы стать довольно, чтобы понять, как к нему относится прекрасная, как сон, и желанная, как счастье, Джамиля.

Поднимался ветер, но двое идущих по улице этого не замечали. Ибо Аллах подарил им первую в их жизни совместную прогулку. И дар этот был столь драгоценен, что ни одного мгновения его нельзя было упустить.