Повеления халифа прекрасной Джетрейи исполнялись столь быстро, сколь это было вообще возможно. Неудивительно поэтому, что Максимус уже с полдня стал пропадать в лавках и лавчонках, а визирь Анвар, в придачу к поистине гигантскому списку своих обязанностей, присовокупил еще и почетную, но обременительную необходимость во всем Максимусу помогать.
Не скучал и Мераб. Ибо если ему предстояло стать проводником экспедиции и хранилищем разнообразнейших знаний обо всем, что может понадобиться в пути, то следовало эти знания освежить.
Вновь распахнулись двери дворцовой библиотеки, которая могла бы посоперничать с библиотекой самого кордовского университета. Вновь руки юноши стали переворачивать страницы летописей и истрепанных путевых дневников.
Восстанавливать позабытые знания было юноше тем более интересно, что теперь сухие слова заметок разных странников обогащались интересными комментариями неспящего Алима — невидимого и бестелесного мага. Однако маг, украшая повествования, все же утверждал, что одних лишь путевых заметок и слов его, Алима, недостаточно для успешного похода.
— Мальчик, — бурчал Алим всякий раз, когда юноша с натугой раскрывал очередной огромный том. — Сколько бы ты ни читал, всего не запомнишь, ибо это вне возможностей человеческих. За годы, что прошли после описываемого странствия, местность могла до неузнаваемости измениться, тем более там, где реки пересыхают, а барханы странствуют по бескрайним просторам, словно усердные верблюды.
— Однако горы, о мудрец, полагаю, не странствуют…
— Нет, — со смешком соглашался Алим. — Горы остаются на местах, указанных Аллахом милостивым.
Каждый раз, когда Алим смеялся, Мераб ощущал странную щекотку, которая возникала, казалось, прямо в его голове.
— Значит, все же в моих штудиях сейчас есть смысл.
— Да, малыш, смысл есть. Однако я прошу тебя… Нет, я настаиваю, чтобы ты, следя за странствиями других, не забывал развивать и собственный удивительный дар. Раз уж мне с твоей помощью удалось покинуть темницу на страницах книги, то и другими пленниками страниц ты сможешь управлять… Вероятно, не столь легко, но, однако…
И как-то раз, уже на закате, Мераб решил поддаться на уговоры мага. Быть может, чтобы доказать ему, что никаких особых дарований у него, сына визиря, нет. Или, о Аллах, может быть, убедиться самому, что незримый и неспящий Алим вновь оказался прав.
Юноша взял в руки книгу, которая рассказывала о судьбе двух семей небольшого городка, и погрузился в чтение. Всего нескольких строк хватило, чтобы перед ним ожили герои повествования, заблестели их живые глаза, зазвучали голоса, а дворик заполнили запахи, шарканье ног, пение птиц и девичий смех.
— А теперь, друг мой, — голос Алима вторгся в события столь резко, что Мераб вздрогнул, — сделай еще одно мысленное усилие: заставь, например, этого усталого почтенного Нур-ад-Дина… Ну, например, пасть на колени перед своей возлюбленной.
— Пасть на колени?
— Ну, или хотя бы… пусть он услышит не аромат пекущихся лепешек, а запах горящего дерева… Пусть подумает, что у его любимой в доме пожар.
Мераб пожал плечами. Он уже был готов поверить во что угодно, однако между «поверить» и «осуществить» есть все же некоторая разница. Итак, юноша оторвался от чтения и, сделав непонятное ему самому усилие мысли, представил, как пахнет горящее дерево, как сгущаются черные клубы дыма, поднимаясь высоко в небо, как больно становится душе, когда она ощущает горечь утраты…
К его удивлению, почтенный Нур-ад-Дин, который всего мгновение назад беседовал с приказчиком на страницах книги, вздрогнул и… Бросился искать сосуд, куда можно было бы набрать побольше воды, дабы спасти любимую, погибающую в огне.
Ничего не подозревающая его мечта в эти мгновения, конечно, в огне вовсе не погибала, напротив, воспоминания увлекли ее в далекие дни молодости…
Вернувшись мыслями из тех давно прошедших дней, Мариам улыбалась чуть печально. Это воспоминание словно пролило целительный бальзам на измученную тоской душу. Словно из-за порога ее муж простился с ней, забрав боль и дав долгожданный покой. Пальцы сплетали тонкие кожаные ремешки, душа отдыхала.
И тут Мераб не поверил своим глазам: под его взглядом строки менялись… И вот уже книга повествовала о том, что придумал юноша. А люди, о которых говорилось в книге и которые живыми представали перед взором Мераба, начали совершать невиданные поступки.
И в этот миг на Мариам обрушился водопад. Она вскочила, пытаясь понять, откуда взялись эти потоки воды, и увидела почтенного Нур-ад-Дина, который сжимал в руках теперь уже пустое ведро.
— Аллах всесильный, Нур-ад-Дин! Что ты делаешь, безумец?!
— Я спасаю тебя из пожара, глупая женщина!
— О Аллах, неужели все это совершил я?!
Холод ужаса сковал пальцы Мераба. Он следил за тем, что теперь происходит с героями истории и… И задавался вопросом, что они будут делать дальше.
— Это ты глуп, уважаемый! — закричала на Нур-ад-Дина рассерженная Мариам. — Разве ты не видишь, что в этом доме ничего не горит?
Нур-ад-Дин огляделся по сторонам. Действительно, вокруг царили чистота и спокойствие.
— Но я же видел черный дым, что поднимался к самым верхушкам тополей отсюда, из твоего двора! Мне показалось, что я слышу и запах паленого, словно горят ковры или занавеси.
Мариам было неуютно в насквозь промокшей одежде. Она мечтала укрыться в своих покоях, чтобы переодеться и привести себя в порядок, но изумление на лице давнего друга было таким неподдельным, что почтенная женщина медлила.
Не мог прийти в себя и Нур-ад-Дин. Увидев черный дым, услышав сухое потрескивание разгорающегося пламени, он, словно обезумевший, бросился спасать единственную женщину в мире, которой дорожил. «Только бы успеть», — бормотал он. Ему показалось, что весь двор закрыли черные клубы дыма, словно горели дорожки, устилавшие каменные плиты до самой калитки.
Сейчас же, придя в себя после этой безумной паники, Нур-ад-Дин не мог понять, откуда же взялся пугающий черный дым, столбом поднимавшийся в небо, и почему он слышал треск огня, хотя ничего не горело.
— Должно быть, добрый мой друг, тебе все это лишь привиделось.
— Быть может, и так… — неуверенно ответил Нур-ад-Дин.
Алим хохотал.
— Мальчик мой, да ты к тому же еще и коварен! Как джинн, воистину. Ну что ж, посмотрим, что будет дальше.
— Посмотрим, уважаемый… — прошептал Мераб. Ему было одновременно и до одури страшно, и невыразимо любопытно: что будут делать герои истории теперь, когда он своей волей вмешался в ход событий.
Мариам все настойчивее подталкивала его к калитке. Но Нур-ад-Дин по-прежнему медлил и пытался понять, что же так напугало его.
Наконец женщине надоело разглядывать озадаченную физиономию нежданного спасителя, который, казалось, вовсе не собирался покидать ее дом.
— Добрый мой друг, — с едва заметной иронией проговорила Мариам, — я оставлю тебя на несколько минут. Мне нужно сменить одежду и вывесить ее просушиться. Ибо ведро, которое ты наполнил, было воистину большим, а вода — невероятно мокрой.
Нур-ад-Дин усмехнулся.
— Прости меня, добрая женщина! Мой испуг был и куда больше этого ведра, и куда совершеннее воистину совершенно мокрой воды.
Мариам кивнула и наконец удалилась к себе. Пока она меняла платье, закалывала на голове тонкую газовую шаль, вывешивала на просушку действительно мокрое платье, Нур-ад-Дин ходил по двору и осматривался. Он пытался понять, что же горело и почему черный дым так напугал его.
Но все было спокойно. Вымокший полусплетенный кушак лежал именно там, где упал. Едва заметно шумела листва тополя, где-то за дувалом запоздало запел петух. Солнце грозило вот-вот уйти за горизонт.
— Но, Аллах всесильный, что же здесь могло гореть? Что?!
— И что же, мой коварный друг, могло гореть?
— Не знаю, почтенный Алим. Пока не знаю. Быть может, лепешки… Хотя у такой хозяйки лепешки сгореть не могут.
— Ну, вот мы это и проверим, мой мальчик.
Ответа на свой недоуменный вопрос Нур-ад-Дин не находил. Он готов был уже признать, что ему это все лишь померещилось, и в этот момент легкий аромат пощекотал ему ноздри.
— О повелитель правоверных! О Аллах всемилостивый! Эта женщина глупо подшутила надо мной!
Нур-ад-Дин кинулся к печи в углу двора и стал разбрасывать сложенные дрова. Не найдя ничего необычного, он сел рядом с тем, что осталось от поленницы, и принялся грозно сверлить взглядом дверь на женскую половину дома. Словно почувствовав этот взгляд, Мариам вышла во дворик.
— Это ты, о хитрейшая из хитрых, решила подшутить над Нур-ад-Дином?
— Я?!
Удивлению Мариам не было предела. К тому же уверенность Нур-ад-Дина начинала женщину понемногу сердить. Пока лишь сердить. Но где та грань, за которой раздражение может перерасти в гнев или обиду?
— Ну конечно, ты! Ибо ты что-то печешь! А значит, ты положила в печку мокрые поленья, дым от которых я и принял за пожар.
— О безголовый мужчина! Покажи мне хоть одно мокрое полено! Мой усердный сын, мой мальчик, никогда не приносит матери сырых поленьев. Ибо мой труд он ценит более чем высоко!
Нур-ад-Дин в глубине души вынужден был признать, что Мариам права: дрова были сухими, а поленница сложена и укрыта столь аккуратно, что сделать это действительно могли только любящие и умелые руки.
— Но тогда почему из твоей печи валил черный дым?
— Аллах всесильный! Из моей печи никогда не валил черный дым! Ибо все это время я была здесь, рядом. И мои лепешки никогда не сгорали до черноты.
Нур-ад-Дин позволил себе улыбнуться. Ибо он услышал запах, который не спутать ни с чем: запах подгорающего теста.
— И нечему здесь улыбаться. Да-да, я знаю, что говорю!
— Так все же это были лепешки?
— О нет, конечно, не лепешки! Глупцу так и не удастся понять, что вызвало у него такой страх.
— Быть может, мальчик, ты еще не придумал, что это было?
— И не придумал, уважаемый, и придумывать не хочу. Скажу тебе по секрету: мне невыразимо страшно. И в то же время я готов петь, ибо душа моя ликует.
— Так убедимся же, что именно твое, воистину не связанное никакими границами воображение изменило ход событий.
Мариам едва не сорвалась на крик. Она была почти оскорблена: ее, столь опытную хозяйку, лучший друг семьи, от чего оскорбление еще ужаснее, обвинил в том, что она не может испечь простых лепешек! Обвинил в том, что ее лепешки сгорели!
Увы, лепешки действительно подгорали. Лишь гнев мешал Мариам услышать этот ужасный для любой уважающей себя хозяйки запах.
И чем больше гневалась Мариам, тем шире улыбался Нур-ад-Дин. Улыбался тому, что, пусть в мелочи, но оказался прав. И тому, о Аллах, как же признаться в этом самому себе, что сейчас Мариам, его давняя знакомая Мариам, была удивительно хороша! Гнев ее даже омолодил.
«Аллах всесильный, — подумал Нур-ад-Дин с некоторым раскаянием, — что значит „омолодил“? Да она просто совсем молодая женщина! Молодая и такая прекрасная! Почему я решил, что она старуха?»
— И этот человек еще смеет улыбаться мне в лицо! Он назвал меня плохой хозяйкой! Да будут свидетелями моих слов и небо над головой, и тополь у стены, и сами стены этого дома! Никогда у меня еще не сгорали лепешки, никогда они не превращались в…
И тут сама Мариам услышала предательский запах. Увы, сегодня это случилось… Черная корочка, должно быть, уже появилась…
Вскрикнув, почтенная женщина бросилась к печи и начала лихорадочно вытаскивать оттуда лепешки. К величайшему разочарованию Нур-ад-Дина, они были удивительно хороши и румяны. Ни пригоревшей корочки, ни черных пятен на аппетитных боках лакомства, до которого он сам был великим охотником, а Мариам — непревзойденной мастерицей.
— Я же говорила! — торжествующе воскликнула она. — Чтобы у меня подгорели лепешки? Да этого просто быть не может! Такого не допустит и сам Аллах всесильный и всемилостивый!
— Он так и останется в неведении, мой друг?
— Должно быть… Мне отчего-то не хочется, чтобы удивительным видениям этого почтенного человека нашлось обыденное объяснение. Уж если чудеса случаются, то пусть будут настоящими.
— Пусть, мой друг… — В голосе мага отчетливо слышна была улыбка. Так, должно быть, может улыбаться учитель успехам своего усердного ученика.
Нур-ад-Дин удрученно склонил голову. Сейчас его паника казалась ему еще более нелепой. Но, увы, объяснения ей он все так же найти не мог. И предстояло еще объясниться с уважаемой Мариам… И, конечно, извиниться перед ней.
Причем, извиниться не единожды. Ибо платье ее было мокрым от ворота до подола — он, Нур-ад-Дин, не пожалел воды для спасения уважаемой ханым; кроме того, он, неуклюжий глупец, поставил под сомнение честь Мариам как хозяйки, что было — о, с этим не может не согласиться любой опытный мужчина! — провинностью куда более тяжкой, чем даже сотня ведер воды.
Почтенный купец склонил голову, прикидывая, с чего начать разговор. Мариам, уперев руки в бока, сверлила его насмешливым взглядом.
— Аллах всесильный и всемилостивый! — воскликнула почтенная вдова. — Ну какой ты неловкий, Нур-ад-Дин! Вбежал, облил меня водой, оставил открытой калитку… А если бы какой-нибудь лихой человек воспользовался этим?
— Я бы защитил тебя, несравненная! — пробормотал Нур-ад-Дин. Что-то в голосе Мариам подсказало ему, что она не очень сердится на своего нежданного спасителя.
— О, не сомневаюсь. Должно быть, еще более рьяно, чем от пожара. Надеюсь, что жива бы я все-таки осталась. Но и только… Хотя и за это стоило бы благодарить Аллаха всесильного и всемилостивого.
— Ты меня делаешь истинным чудовищем, незабвенная, — робко заметил Нур-ад-Дин, поднимая голову. Он увидел, что Мариам не сердится, что в ееглазах больше смеха, чем гнева, и потому чуть осмелел. — Разве мог бы я поднять руку на столь прекрасную женщину?
— О, если бы считал, что этим сможешь защитить ее… Ведь смог же ты едва не утопить меня, защищая от несуществующего пожара!
— Прости меня, добрейшая из женщин. Я столь сильно за тебя перепугался, что почти не помнил себя.
Мариам вздохнула и нежно посмотрела на своего спасителя.
— Я вовсе не сержусь на тебя, добрый мой Нур-ад-Дин. Более того, я даже благодарна тебе. Ибо ты, сам того не желая, вернул меня на землю из прекрасных грез. Кто знает, что стало бы со мной, задержись я там на миг дольше!
Нур-ад-Дин просиял.
— О счастье! Ты не сердишься — и твой почтительный раб счастлив! Но… прости меня, прекраснейшая, быть может, это непозволительная вольность…
— Говори уж, — махнула рукой Мариам, — я и в самом деле не сержусь. Не рассержусь, должно быть, и на неумные слова…
Нур-ад-Дин поклонился. А потом, подняв голову, спросил:
— О, если это и в самом деле так, то не будешь ли столь гостеприимна, чтобы угостить меня такими прекрасными лепешками?
Мариам рассмеялась.
— О, мой добрый друг и всегда желанный гость! Я буду даже более гостеприимна: накормлю тебя разными вкусными вещами, а не только свежимилепешками. А если ты пришлешь ко мне завтра свою дочь, я расскажу ей, что и как следует готовить.
— Благодарю тебя, — качнул чалмой Нур-ад-Дин. — Но тогда, о лучшая из женщин, не забудь ей сказать, сколько ведер воды должен принести с собой мужчина, чтобы получить столь изысканные лакомства.
Мариам рассмеялась и увлекла его в дом — там было и прохладнее, и уютнее.
— Но что же будет дальше, мой друг?
— Полагаю, уважаемый Алим, последуют новые чудеса. Например, почти взрослый сын почтенной ханым решит вымыть посуду…
— Нет, такого я представить себе не могу.
Да и как мог себе такое представить невидимый маг, чтобы мужчина и женщина в доме поменялись местами?! Чтобы юноша не упражнялся с мечами или с колдовским зельем, а опустился до черной женской работы? Воистину, если бы такое произошло наяву, то он, неспящий Алим, решил бы, что мир перевернулся и люди теперь будут ходить по небу.