И вот наступил час отлива. Шумно упали вниз паруса, в тот же миг наполнившись ветром, втянулись через клюзы канаты, какими был закреплен у причальной стенки прекрасный «Странник ветров». И Мераб впервые в своей жизни увидел, как уменьшается фигура почтенного визиря, как теряется в дымке берег и как неспешно опускается солнце в бескрайний океан.

Вот юноша перестал различать черты лица отца, вот и сама фигура Анвара слилась с сотней других фигур… Впереди ждала неизвестность, а рука сжимала отцовские четки, те самые, которые уважаемый визирь не выпускал из рук весь день, да и всю ночь.

И лишь когда Мераб припал в прощальном поцелуе к руке отца, заговорил Анвар:

— Возьми мои четки, сын мой. Некогда вот так же их передал мне мой отец, а ему, по преданию, его отец. Они собраны из камня, который некогда был самой душой земли. Думаю, тебе не раз понадобится в будущем мой совет. Увы, странствовать с тобой я уже не могу, но, надеюсь, мои четки помогут тебе найти решение мудрое или просто честное. Для этого возьми в руки четки, мой мальчик, и найди пальцами камень, который заговорит с тобой в этот миг… Ну, вот и все, друг мой. Осталось сказать лишь, что душа моя ноет, не принимая нашего расставания, а разум ликует, ибо начало нового пути всегда прекрасно. Помни о том, что мы с матушкой ждем от тебя вестей. Пусть твое странствие продлится весьма долго, для нас оно не станет таким бесконечно тягостным, если ты найдешь возможность посылать нам известия о себе.

— Благодарю тебя, мой добрый батюшка. И за то, что отпускаешь меня, и за четки, легенда о которых мне известна с младенчества. Обещаю, что буду сообщать об успехах нашего странствия столь часто, сколь это будет возможно, ибо живем мы в просвещенные времена, а письмоносцы могут доставить депешу даже с туманного Альбиона в поистине смехотворные три десятка дней. Не удивлюсь, если вскоре весь мир можно будет обогнуть меньше чем за сотню дней. Быть может, всего за восемь десятков…

Визирь расхохотался:

— Да ты фантазер, мальчик…

И Мераб улыбнулся отцу, ибо расставание со смехом нравилось ему значительно больше, чем потоки слез, готовые затопить весь пирс.

Ветер и отлив делали свое дело, и берег прекрасной Джетрейи исчез столь быстро, сколь это только было возможно. Путешествие во имя глупой славы началось…

Довольный Максимус ушел в каюту, чтобы «отдохнуть от этой бесконечной гонки». Вскоре весьма громкие звуки его отдыха сообщили Мерабу, что для уважаемого друга визиря суета и в самом деле осталась позади.

Юноша же не покидал палубы. Хотя правильнее было бы сказать, что он попросту не мог сделать и шагу, завороженный торжественностью небесного гимна всесильному творцу всего на свете. Звезды рассказывали ему удивительные истории, ибо он слышал их речи, а ветерок и волны толковали эти истории на свой лад. Говоря же простыми словами, юный странник, понимающий, что происходит вокруг него, готов был кричать от восторга.

Мудрый Алим видел, что происходит с его юным освободителем. А потому — воистину, в этом иногда куда больше мудрости — просто молчал, давая юноше время насладиться всем увиденным и слегка привыкнуть к окружающему миру. Скажем по секрету: Алим прекрасно знал, что Мераб все ждет того мига, когда он, неспящий и неведомый маг, покинет его. Но это вовсе не обижало бестелесного мудреца, ибо мы опасаемся потерять только то, что нам по-настоящему дорого, со страхом ждем расставания с тем, без чего не можем обходиться.

Огромная Луна освещала все вокруг. Мераб почувствовал, как затекла его шея, и решил, что пора присоединиться к отчетливо различимому отдыху Максимуса в просторной каюте.

— Мальчик мой, — услышал он голос Алима, — что за четки столь твердо сжимаешь ты в руках?

Мераб чуть разжал руку. Он и не заметил, что сжимал их до мраморной белизны пальцев с самого мига расставания с отцом.

— Ах, неспящий мудрец… Эти четки, говорят, некогда нашел среди развалин неведомого города дед моего деда. Или, Аллах всесильный, дед деда моего деда… Одним словом, нашел их первый из мужчин нашего рода, который обосновался в Джетрейе и стал ее первым визирем. У нас в семье они передаются от отца к сыну, ибо считается, что в тех случаях, когда нужен совет, не найти лучшего решения, чем то, что подскажут старые четки. Смотри!

И Мераб раскрыл ладонь. Полупрозрачные серо-черные камни заиграли в свете звезд. Крохотные капли, казалось, впитывали блеск светил для того, чтобы в следующий миг вернуть его с лихвой.

— Обсидиан, — с непонятной юноше опаской проговорил Алим. — Вновь обсидиан…

— О да, невидимый маг, звездчатый обсидиан.

— А знаешь ли ты, пытливый юноша, что камень этот с седой древности считается камнем магов? Обсидиан пользуется уважением за способность защищать от негативных воздействий; однако и колдуны признают, что каждый кристалл обсидиана — это вход в лабиринт, полный тайн и загадок, в котором все пути ведут к постижению себя посредством раскрытия тайн Вселенной. Поэтически настроенные любители метафизики называют обсидиан «зеркалом скрытых эмоций» и уверяют, что, любуясь игрой света на поверхности этого камня, можно услышать музыку сфер. Знаешь ли ты, что камни, подобные твоим, способствуют обострению внутреннего зрения, помогают навести порядок в мыслях и избавиться от «мусора», который мешает быть счастливым?

— О да, я читал об этом… Знаю, что обсидиан считают камнем, который может уберечь и от дурных поступков, удержать на грани, за которой человечность переходит в свою противоположность.

Алим усмехнулся.

— Урок мне: я все время забываю, сколь много знает мой юный собеседник…

Мераб улыбнулся в ответ.

— Более того, мой невидимый друг, я знаю, что именно на обсидиановой чаше повелел некогда Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими, высечь надпись: «Если не знаешь, как поступить, поступай благородно…»

— Воистину так.

— Вот теперь у меня и появится возможность проверить, правда ли все то, что говорят об этом древнем камне…

А Алим подумал, что теперь будет привязан к своему юному спасителю еще и невидимой магией, рожденной в мгновение, когда древний вулкан исторг из своих недр потоки кипящей лавы, породившей эти самые «камни благородства». «Однако, — тут же признал незримый мудрец, — нет в этом ничего дурного… Был я некогда пленником обсидианового блюда коварного магрибинца. Но воспоминание об этом черном колдуне вскоре сотрется из людской памяти, если уже не стерлось. А я по-прежнему восторгаюсь прекрасной жизнью».

Долго еще размышлял неспящий Алим в эту ночь. Правильнее будет сказать, что размышлял он все время: и когда уснул Мераб, и когда поутру проснулись юноша и Максимус, и даже когда на следующее утро на горизонте показались берега Либийского Рога.

Первая часть пути, самая легкая, осталась позади. Едва миновал полдень, как ноги странников ступили на улицы самого восходного из городов Либии — древней Зейлы — и сделали первый привал на пути к еще неведомой далекой цели.