Посреди дворика действительно нашелся колодец. Серые, заросшие темным мхом камни, высокий «журавль» с кожаным ведром, крышка из плотно сбитых досок… Оливы приветливо зашумели от ветерка, когда Мераб ногой распахнул калитку. Мандариновые деревья почти сплелись кронами в одном из углов двора. А под ними нашлась кошма, сложенная так, чтобы на ней было уютно лежать, размышляя о прекрасном или великом.
Туда и опустил Мераб едва живую ханым, не успев даже удивиться и этой кошме, и живой беседке в самом удобном углу двора.
Теперь нужно было незнакомку напоить. Рядом с колодцем нашелся ларь, где в удивительном порядке выстроились кувшины, кумганы, чаши и пиалы, лишенные пыли и следов употребления.
Вот в одну из таких глубоких чаш и налил Мераб прозрачной и обжигающе холодной воды. Пригубил божественный напиток сам.
— Холодновата водичка…
— Полагаю, мальчик, лучше лечить незнакомку от простуды, чем рыть могилу…
Мераб не мог не согласиться с этим.
Первые же капли оживили незнакомую ханым. Воистину, они не только оживили, они и омолодили ее. Ибо губы, пусть и потрескавшиеся от суховея, оказались полными и прекрасными, а глаза, еще слегка воспаленные от жары и ветра, темными и глубокими. Незнакомка улыбнулась и откинулась на подушки.
— Клянусь, — озадаченно проговорил Мераб, — не было здесь ни этих шелковых подушек, ни столика, Аллах великий, с огромным подносом фруктов, ни…
Озадаченные слова Мераба перебило блеяние козы.
— И козы здесь никакой не было, клянусь!
Алим тоже был озадачен волшебными переменами. Однако в его разуме уже забрезжил ответ, хотя пока и неясный. Но следовало, думал маг, сделать так, чтобы Мераб сам понял происходящее.
— Полагаю, мой друг, коза появилась здесь для того, чтобы мы могли восстановить свои силы и напоить теплым молоком прекрасную ханым, которую ты вынес из песков.
— Теплым? — еще больше озадачился Мераб. — Но где же я возьму…
Не успел юноша договорить, как услышал волшебный аромат: так могли пахнуть только лепешки. И не просто лепешки, а те, которые пекла кухарка его отца, толстушка Айше.
Эта жизнелюбивая красавица частенько повторяла любимые слова визиря, отца Мераба.
— Хорошего человека, — говорила она, — должно быть много.
И выносила к ужину огромный поднос с лепешками, полными сыра и специй, зелени трав и ароматных орехов…
Вот и сейчас ноздри Мераба щекотал именно такой аромат. Лепешки с зеленью и орехами яснее ясного говорили (о нет, они просто кричали), что их пора вынимать из печи.
— Из печи? — Мераб оглянулся и увидел печь, выбеленную и притаившуюся у входа на женскую половину дома.
— А домишко-то вовсе не лачуга кожевенника… — Это сказал Алим, пытаясь понять, как домик его далекого детства мог столь быстро превратиться в обитель весьма зажиточного человека… Купца или мастера золотых дел, к примеру.
Тем временем Мераб принес огромное блюдо лепешек. А затем и глиняный кувшин молока, теплого и пахнущего миндалем.
— Этак нам скоро понадобятся и повар, и слуги, и…
Нет, суетливые шаги пока не зазвучали, но разгадка, брезжившая в разуме Алима, уже была совсем близка.
— Кто ты, смелый юноша? — меж тем заговорила незнакомка.
Первый же глоток теплого молока вернул краски ее лицу. Девушка оказалась ослепительно хороша, хотя была истощена до последней степени. Однако ела она неторопливо, изящно, насыщаясь, а не поглощая пищу, как сделал бы на ее месте любой, не видевший ни крошки уже долгие дни.
«Но откуда я взял, — подумал Мераб, — что она давным-давно постится? Почему я подумал так? Она просто изящна, мала ростом и… диво как хороша!»
Почему-то сейчас созерцание красоты незнакомки вызвало печаль в его сердце. Однако вопрос прозвучал, и требовалось ответить.
— Я зовусь Мерабом. Уважаемый Анвар, визирь далекой страны Джетрейя, — мой отец, Бисмиля — моя мать. Кто ты, красавица?
Губы девушки чуть искривились.
— Красавица, говоришь… Да эти свирепые ветры превратили меня в скелет, обтянутый кожей.
— Клянусь небосводом моей великой родины, ты столь же похожа на скелет, как я — на попугая пиратского корабля!
Девушка улыбнулась. Быть может, немудреной шутке Мераба, а может, его горячности. Однако ответа не последовало. О, коварство, присущее женщине, не оставляет ее даже на пороге смерти! И, быть может, даже за ее порогом.
— Я Хаят. Так меня нарекли в далекие-далекие годы те, кто дал мне жизнь и воспитал…
— Далекие годы, прекраснейшая? — Мераб заглянул в глаза девушки. — Клянусь, ты столь же молода, как и я… Или, быть может, годом или двумя старше.
Хаят села и протянула вперед руку. Мераб, не понимая, что с ним происходит, не в силах отвести глаз, вложил ладонь девушки в свою. Тогда Хаят, чуть опираясь о руку юноши, встала и сделала несколько шагов по двору, еще недавно крошечному, а сейчас просторному, выложенному серыми плитами и покрытому яркими дорожками.
Мераб, как пришитый, шел за ней. О нет, конечно, не пришитый, он просто пальцы размыкать не хотел, да и не мог, ибо больше всего на свете опасался, что прекрасная, как сон, стройная, как тополь, девушка исчезнет в свете заходящего солнца.
Заходящего солнца?.. Еще недавно Мерабу казалось, что солнце, словно приколоченное гвоздями к небесному своду, неподвижно висит над головой. А сейчас оно садилось, косые тени пролегли через весь двор, расчертив его подобно шкуре полосатой лошади, коварной зебре.
Наконец тень от высокого пирамидального тополя (Аллах великий, откуда здесь было взяться тополям?) упала на противоположную сторону дувала. И в этот миг чуткий слух Мераба уловил призыв к молитве: где-то далеко, быть может, за добрый десяток лиг, закричал муэдзин.
— О всесильный и всемилостивый, — проговорил озадаченно Мераб. — Муэдзин?.. Откуда здесь взяться муэдзину?
О, как хотелось Алиму, чтобы у него сейчас было тело, руки и ноги, чтобы смог он встряхнуть за плечи мальчишку, дабы увидел тот наконец-то разгадку, рассмотрел, сколь близко подошел к ответу на все заданные вопросы.
Увы, похоже, не его, Алима, желания здесь исполняются в первую очередь… «Надо будет шепнуть мальчишке, что мне уже надоело жить бестелесным духом. Быть может, и для меня найдутся в этом мире забавные перемены…»
Меж тем Мераб, завороженный беседой с Хаят, не видел вокруг ничего. Губы девушки, налившиеся жизнью, произносили какие-то слова, подрагивали ее пальцы, по-прежнему покоящиеся в его руке. Но он не столько участвовал в беседе, отвечая на какие-то вопросы, сколько наслаждался тем, что беседует с прекраснейшей из женщин.
Юноша не заметил, как они поднялись по пологой лестнице на второй этаж дома, как вошли в покои, явно предназначавшиеся для отдыха. Не заметил, как дом, в который уж раз за сегодня, превратил одну из комнат, доселе просто заваленную подушками, в тихую и уютную опочивальню с огромным ложем и прозрачным кисейным пологом. С двумя лампами, не столько дарующими свет, сколько сгущающими в углах тьму.
Мераб не замечал никаких перемен. Ибо могут ли какие-то перемены в обстановке его дома (уже его, воистину) сравниться с тем, что его мечта, его ожившая греза беседовала с ним. И в тот миг, когда она, нежно улыбнувшись, взяла с подноса румяный персик, понял Мераб, что ничего в целом мире не хочет более, чем любви этой девушки. Понял, что родился лишь для того, чтобы встретить ее, красавицу, и что все годы учебы отдал тому, чтобы извилистые пути судьбы привели его в ее объятия. Понял Мераб, что теперь отныне и навеки его душа принадлежит лишь ей, странно прекрасной, удивительной и нежной Хаят, оправдывающей имя столь полно, сколь только возможно себе это представить.
Хаят замолчала. Быть может, она ждала ответа на какой-то свой вопрос, быть может, просто наслаждалась тишиной и прохладой вечера. Молчал и Мераб. Он жаждал прикоснуться к девушке, жаждал и… не смел.
— Что же ты молчишь, юноша? — улыбаясь, проговорила Хаят. — О чем ты задумался?
И Мераб понял, что миг настал: сейчас или никогда.
Он упал к ногам девушки, поднял на нее молящие глаза и произнес:
— Я молчу, великолепная, ибо желания сжигают мою душу. Могу ли я, смею ли надеяться, что ты не оттолкнешь меня?
— Глупенький, — смех Хаят был бархатистым. Мераб поймал себя на том, что любуется ее длинной шеей и мечтает запечатлеть горячий поцелуй в соблазнительной впадинке у ключиц. — Я не оттолкну тебя. Ибо вижу, что страсть затопила твой разум. Открою тебе тайну: я желаю тебя столь же сильно, сколь ты желаешь меня. Иначе зачем бы я затащила тебя в опочивальню?
— В опочивальню? — Мераб безумными глазами обозрел и стены, затянутые камкой, и прозрачный полог, и горящие светильники. — Так это наша опочивальня?..
Голос его предательски сел. Но теперь он мог хотя бы не опасаться, что девушка засмеет его, откажет ему.
— Прекраснейшая, единственная… — Мераб зарылся лицом в колени сидящей на ложе девушки. — Мечта моя, греза…
С этими словами он подхватил ее на руки, не столько для того, чтобы прижать к своему сердцу, сколько для того, чтобы показать всему миру, что это его, Мераба, добыча и собственность. Юноша не торопился, но и не хотел терять ни минуты. Хаят, должно быть, прекрасно понимала его желание.
Однако от самого желания до его воплощения может лежать настоящая бездна. Последним, должно быть, усилием разума юноши было именно осознание того, что он во всем, что касается страсти, осведомлен не из собственного опыта, а из книг, что лишь книжные страницы приоткрыли ему тайны соития и таинство любви.
— Свет звезд моих, Хаят, — Мераб остановился и опустил девушку на ложе. Он пытался найти слова, но горел от стыда: невместно взрослому мужчине признаваться в том, что он, желающий ее, никогда еще не касался женского тела. — Мне больно говорить это, но…
— Ты боишься меня, юный герой?
— Нет, прекрасная, — покачал головой Мераб. — Я боюсь того, что я… что я неумел, что моих знаний не хватит, чтобы сделать счастливой тебя, чтобы ты насладилась в полной мере…
«Ну вот, — с тоской подумал юноша. — Слово произнесено. Теперь только ей решать, умру я от горя или воспарю от счастья».
Хаят нежно улыбнулась.
— Любимый, увы, я тоже более чем неумела. Мое странствие убило все мои воспоминания, так что, думаю, теперь тебе, мудрому, придется учить меня страсти. И, быть может, сложив вместе два неумения, создадим мы подлинное умение, доступное и дарованное нам лишь одним…
Слова девушки бальзамом пролились на сердце Мераба. Он почувствовал, что оно колотится о ребра и готово выскочить прочь из груди.
Хаят же продолжила:
— Об одном я лишь прошу тебя: не торопись. Дай мне почувствовать каждый миг твоего наслаждения как свой…
— Прекраснейшая, желаннейшая из женщин мира! Клянусь тебе, я не потороплюсь, я буду медлителен, как самый густой мед… Однако, поверь, ни одного мгновения больше терять я не намерен, ибо ты, желанная, рядом со мной. Клянусь, у меня хватит сил, чтобы показать тебе все, чтобы доказать, что ты поступила более чем разумно, поднявшись со мной в нашу опочивальню!
— Я в этом не сомневаюсь, — нежно улыбнулась Хаят.
Неужели она вновь сможет стать самой собой? Стать желанной, стать живой, стать… Стать настоящей.
Мераб сбросил одеяние. Он почувствовал необыкновенный прилив сил. О, сколь много иногда может значить для человека миг ожидания долгой и спокойной жизни, наполненной радостью взаимной любви и уважения!
Хаят хотела было не смотреть на него, но это оказалось невозможным. Тело Мераба завораживало своей силой, своим желанием. Прекрасный и сильный возлюбленный, а не робкий юноша стоял сейчас перед Хаят. Его восставшая плоть чуть подрагивала, живя, казалось, своей жизнью, и от нее исходила такая мощная волна, что девушка с трудом верила своим чувствам. Более того, она испугалась этого вожделения, словно была неопытной девчонкой. «Но так оно и есть… Я сейчас более чем неопытна — если бы не этот юноша, я была бы мертва… И даже воспоминания о Хаят были бы развеяны ветрами пустыни». Само собой куда-то исчезло и ее одеяние, оставив девушку дрожащей, пусть не от холода, но от чувства куда более сильного и куда более непонятного.
Кровь молотом стучала у Мераба в висках, его тело горело от близости той, которую он так мучительно желал. Это чувство родилось в тот самый миг, когда он впервые ощутил прикосновение нежных рук к своему горящему челу, и с каждым мигом становилось все сильнее. Его тело сейчас было готово воплотить в реальность самые безумные мечтания, которые до сего мига жили лишь на страницах книг и в его пылком воображении.
— Ты будешь счастлива со мной, волшебная краса, — обжег ей губы горячий шепот. — Не бойся, я не сделаю тебе больно. Просто доверься мне…
Невероятный, всепоглощающий шквал страсти, обрушившийся на Мераба, был неожиданным для него самого, ибо ему еще не доводилось переживать ничего подобного. И вызвала эту бурю не умелая обольстительница, каких, он знал, немало в огромном мире, а эта спасенная им девушка, с этого самого мига его прекрасная суженая!
Он весь превратился в туго натянутый лук, готовый в любой момент выпустить свою стрелу… Но где-то в глубине сознания вдруг проснулась и запульсировала тревога:
«Ты же обещал ей, Мераб… Она должна почувствовать, насладиться слиянием. Не торопись, иначе она запомнит только боль и то, что эту боль причинил ей ты».
Допустить такое Мераб никак не мог. Более того, мысль о том, чтобы возбудить Хаят, подвести ее к пику наслаждения и лишь затем взять, доставила ему истинное удовольствие. Он вспомнил строки одного древнего наставления о любви и страсти и захотел перенести со страниц в жизнь то, о чем ему сейчас напомнил его разум. Он жадно припал к ее губам.
Хаят показалось, что ее живота коснулся кусок раскаленного железа. Она испуганно взглянула туда и… усмехнулась. Ибо его тело говорило о его желании куда яснее любых слов.
— Отдайся же мне, прекрасная… — хрипло простонал Мераб.
Хаят нежно улыбнулась. Она лишь удивлялась тому, сколь пылко ответила на желание этого, еще миг назад неизвестного, совсем чужого ей человека. «О все боги мира, я так давно не была с мужчиной. Его обидит моя холодность. Хотя, быть может, я вовсе никогда не знала мужских объятий…»
Мераб, должно быть, почувствовав эту опаску, делал все, чтобы заставить ее забыть обо всем, остаться с ней наедине и доказать, что холод и одиночество никогда больше не вернутся в ее душу.
Его губы и язык принялись ласкать ее грудь, а рука скользнула вниз, пальцы нащупали и стали мягко ласкать средоточие ее наслаждения.
По телу Хаят разливалась теплая волна возбуждения, кровь быстрее бежала по жилам, сердце стучало все чаще и чаще. Она опасалась, что не сможет ответить на желания его тела так, как ему этого хочется.
Пальцы и язык Мераба продолжали ее мучительную, сладостную муку. Хаят начала задыхаться.
— Пожалуйста, не надо! — воскликнула она, с ужасом чувствуя, что ей все труднее владеть собой. — Остановись!
— Не могу, удивительнейшая, не могу… Да и не хочу, — раздался его прерывистый шепот. — Ты просишь о невозможном. Лучше забудь обо всем, постарайся почувствовать меня, дай себе волю!
Его слова (Хаят с удивлением и даже ужасом ощутила это) зажгли в ней поистине чудовищный огонь. Знала ли она подлинную страсть до сего мига, знала ли любовь, наслаждалась ли счастьем брака? Ответов на эти вопросы она не знала. Но, позволив себе прикоснуться к его, Мераба, страсти, почувствовать то, что чувствует он, она удивительным образом изменилась. Сейчас, на ложе, отвечая на все более смелые ласки этого юноши, распростерлась женщина, не просто жаждущая страсти, а женщина, алчущая ее… Что ж, он победил. Будь что будет!
Ее колени разошлись в стороны.
— О, ты желаешь меня… — словно сквозь сон донесся до нее голос Мераба. — Правда, ты еще не совсем готова, но скоро, уже совсем скоро…
Его пальцы стали действовать с большей настойчивостью, проникая все глубже, то убегая назад, то снова устремляясь вперед. Желание, до сих пор гнездившееся где-то внизу живота подобно плотно сжавшемуся клубку, выпустило свои щупальца и стремительно побежало по всему телу, окутывая сладостной негой каждую его часть, задевая каждый нерв, заволакивая разум пеленой волшебного дурмана и даря изысканное, ни с чем не сравнимое наслаждение.
Хаят застонала, ее глаза закрылись, голова запрокинулась, а бедра непроизвольно задвигались навстречу дразнящим его пальцам. Одиночество, предчувствие смерти, бесконечная боль утекания в никуда — все осталось где-то там, в другой жизни; сейчас она страстно желала лишь одного: безраздельно отдаться этому валу наслаждения, который, вздымаясь все выше и выше, неотвратимо нес ее на своем гребне к ослепительно сверкающим звездам…
Мераб с радостным удивлением наблюдал, как сдержанная, чуть неумелая женщина на его глазах превращается в подлинную тигрицу, подхваченную буйным вихрем желания. Теперь Хаят с жадностью принимала от него то, что еще несколько мгновений назад решительно отвергала, и он понял, что она вскоре взойдет, взовьется на самую вершину страсти. Чудом родившееся ощущение, казалось, просто забытое, а не рожденное впервые, подсказало ему, что настала та самая минута, пропустить которую не должен ни один мужчина.
Мераб порывисто сжал ей ягодицы и наконец мягко вошел в восхитительный влажный коридор ее жаждущего тела. Выждав лишь долю секунды, чтобы Хаят привыкла к этому новому для нее ощущению, он повел свою нежную, но смелую атаку.
Мераб подался чуть назад, затем вошел в нее на всю длину своей твердой, горящей от возбуждения плоти.
— О Аллах всесильный! — простонал он. — Никогда еще не испытывал ничего подобного! Ты… ты просто чудо, моя мечта…
Хаят готова была разрыдаться. Эта сила, эта страсть… Она стала девчонкой, которая впервые отдается любви самого желанного и прекрасного на свете мужчины.
Мераб между тем продолжал размеренно двигаться, задавая ритм, успокаивая и одновременно поощряя. В теле женщины вновь просыпались чувственные ощущения: сначала робко, потом все отчетливее заговорили бедра, спина, живот; волна желания с глухим рокотом (или то был ее собственный стон?) опять подхватила Хаят и стремительно понесла, сметая на своем пути осколки опасений и осторожности. Затем с внезапной злостью она швырнула ее куда-то вверх, и девушка словно зависла в воздухе, охваченная наслаждением такой силы и пронзительной остроты, что перед ее плотно закрытыми глазами запульсировали огненные пятна.
Ее исполненный страсти крик прозвучал для Мераба великолепной музыкой. Сам он давно уже был на грани и лишь ждал этого момента. О, теперь и ему можно было отдаться ощущениям, возводящим его к самым вершинам! Несколько широких, мощных движений, и его хриплый стон присоединился к затихающему крику Хаят…
Они долго лежали рядом, не шевелясь и почти не дыша.
Наконец хоровод звезд перед глазами Хаят стал меркнуть, а мир — обретать свои прежние очертания. Она подняла голову и увидела склонившегося над ней Мераба — он улыбался…
«О все боги мира! — пронеслось в голове Хаят. — Как же он силен! И как он прекрасен, как умел, мой Мераб!»
И еще совсем недавно истощенная песками, умирающая в седой пыли женщина исчезла, а совсем юная и сильная женщина отдалась чувствам. Тем чувствам, что даровал он, ее избранник, ее Мераб.