Пинягин умер в субботу. Будучи по жизни человеком тактичным, он никогда бы не стал причинять лишних беспокойств своим близким, но все сложилось как-то против его воли. Умер он естественной смертью для русских, то есть совершенно по иной причине, нежели от болезни, от которой его лечили. Мы не будем пенять врачам на ошибку в диагнозе, учитывая, что это рядовой случай. Вон в Африке негры в большинстве помирают вобще без диагнозов и ничего.

Иван Васильевич своей смертью был недоволен по ряду причин: первая — он прожил всего сорок восемь лет. Пусть не так и не там и не где хотелось, но прожил. Вторая — на том свете все оказалось вопреки всем ожиданиям.

Между нами говоря, Пинягин о загробной жизни особо не задумывался — возраст еще позволял. А потом он вообще задумывался не часто. Хотелось есть — ел, хотелось пить — пил, все по обстановке. Женился, родил трех детей, развелся, сошелся — все как у людей. А тут такая неприятность. Так что никаких представлений у Пинягина не было — одни догадки, основанные на отрывках телепередач Прокопенко.

Так вот в субботу он вознесся и без всяких переходов, темных труб и воронок очутился в огромном присутственном месте, в котором царил строгий порядок.

Перед ним, нет, скорее перед ними, поскольку народ прибывал просто пачками, на табло, висящим в пространстве, горела надпись «Регистрация» без всякого дублирования на иные языки. Понизу стояли тысячи терминалов электронной очереди. По залу шустро носились представители встречающей стороны в белой униформе с нагрудными бэйджиками.

Перед Пинягиным остановился молодой и кудрявый ангел, ну конечно ангел, кто же еще? На русском языке без акцента он спросил Ивана Васильевича о характере его затруднений.

Сразу скажу, что Пинягин растерялся не особо, благо что при жизни работал механиком в автохозяйстве районного ЖКХ. Просто он несколько иначе представлял встречу в загробном мире — ну, там святой Петр с ключами, потом допрос о признании вины, то есть грешности, а потом уже формирование этапа в чистилище. Вот как-то так в общих чертах. Иван Васильевич, ориентируясь на характер надписей, уже докумекал, что попал во входные врата для россиян и порадовался тому, насколько такой порядок сокращает стояние в очередях, говорящих на разных языках. Опять же логистика и здесь не стоит на месте.

Поэтому он поблагодарил ангела и самостоятельно ткнул пальцем в окошечко терминала с надписью «Вход». На экране выскочили все данные Пинягина, начиная с ФИО и кончая размером ботинок. Здесь же мелким шрифтом были помечены все его пристрастия, недостатки и недостойные поступки. Шрифт был настолько мелок, что становилось ясно, что встречавшие не придавали им особого значения. Воровато оглянувшись по сторонам и подивившись качеству своего личного досье, Иван Васильевич остановил взгляд на графе «Вероисповедание», выделенной желтым.

Лично сам Пинягин относил себя к православным, имея об иных религиях отдаленное представление. Собственно и в православии он тоже не был силен, точнее, как все — почти никак, но крестик носил, обращаясь к Господу как водится в случаях тяжелых болезней, хронического безденежья и иных тяжких бытовых катаклизмов.

Так вот в этом окошечке горела надпись «Атеист»! Это сначала озадачило механика, а потом и напрягло. Озадачило, потому что он считал себя все же верующим, а напрягло, поскольку могло оказаться чреватым последствиями. Сразу мелькнула мысль об аде и Пинягину захотелось как-то развеять дурные предчувствия. Поискав в толпе и выцепив взглядом наиболее интеллигентного мужчину, он услышал, как терминал бздынькнул и зажег на вспыхнувшем табло восьмизначный номер, который тут же продублировался на тыльной стороне левой ладони механика. И с этим он был солидарен. Ведь номер можно забыть, потерять, обменять добровольно, обменять принудительно — да мало ли что могло случиться среди своих.

Иван Васильевич дождался, когда выбранный мужчина получит номер и подошел к нему с некоторой робостью, присущей при общении с умными людьми.

— Простите, вы не могли бы уделить мне пару минут?

— Пожалуйста, — повернулся к нему мужчина, рассматривая яркий номер на руке.

— Как вы думаете, куда нас э..э..

— Направят? — продолжил мужчина. — Я предполагаю несколько вариантов развития событий. Простите, как вас?

— Иван Васильевич. Можно Иван. Так какие могут быть варианты? Либо в рай, либо в ад, раз загробный мир существует. Вроде все наши попы об этом толковали.

— Все, да не все, — возразил мужчина, показывая взглядом на очередь к соседнему терминалу, где получал номер дородный и чернобородый батюшка, явно исповедовавший не ислам.

Священник имел совершенно ошеломленный вид. Он то окидывал зал очумевшим взором, то рассматривал номер на руке, исподтишка стараясь его затереть.

— Видите, — сказал мужчина, — тут все без преференций. Значит — есть варианты.

Это несколько успокоило Пинягина и он спросил:

— А вас как величать?

— Абрамом Леонтьевичем, — ответил мужчина, вызвав у механика натуральную оторопь.

— Вот то-то же, — хмыкнул Абрам Леонтьевич. — Нас сортируют не по теоретическому вероисповеданию и национальности, а просто по языковому признаку. Даю голову на отсечение, что в наших очередях нашлось место и для парочки негров.

— С этим более-менее понятно, — осторожно согласился механик, — но вот меня с ходу зачислили в атеисты, хотя я считал себя верующим.

— А с Торой, извините, с Библией знакомы, хотя бы в общих чертах?

— Вы знаете, — замялся Пинягин, — как-то руки не доходили. Но зачем так сразу зачислять меня в атеисты?

— То есть вас это беспокоит? — уточнил собеседник.

— Ну да. Может неверующих здесь, — Пинягин опасливо оглянулся, — того..

— Не думаю, чтобы этот цирк затевался для конфессиональных разборок, — возразил Абрам Леонтьевич. — Это явно не пенитенциарное учреждение. Тут нечто иное. Вот, взгляните на номер. Видите — восьмизначный.

— Ну и что? — напрягся Пинягин.

— А то, что если бы он был шестизначным, вариантов на Россию точно не хватило, а так — в самый раз. Логично?

— Ага, — согласился механик. — А дальше как будут сортировать?

За время беседы их непостижимым образом влекло в пространстве строго в горизонтальной плоскости. В безмерном объеме пути транспортировки вели к маркированным проемам.

— С их возможностями можно было и сразу сбросить в нужную дыру, — проворчал Пинягин, на что собеседник возразил, что хозяева явно стремяться адаптировать прибывающих без излишних эксцессов.

— Тревожно как-то, — продолжал механик, — так что вы говорили про варианты?

— В первом приближении предполагаю грубую сортировку, — уверенно заявил Абрам Леонтьевич. — Догадываетесь, какую?

— Нет, — честно ответил Пинягин. — В голове только рай и ад. Ну, разве в чистилище отсидеться.

— Понимаю, — согласился собеседник, — у русских на вооружении Оккам впереди планеты всей.

— Извините, — опять сконфузился Иван Васильевич. — Что за Оккам? Нерусь что ли?

— А, — махнул рукой Абрам Леонтьевич, — если коротко, то все сложные вопросы русские стремятся решать предельно просто, самыми примитивными способами.

— Цепляетесь? — обиделся Пинягин.

— Да господь с вами, точнее уже с нами. Вы когда — нибудь слышали выражение «хитрожопый русский»? Конечно нет. А «хитроумный еврей»? Сколь угодно. Думаю, что ситуация здесь намного сложней.

Движение в пространстве еще более ускорилось. Окружающее расширялось во все стороны. Начались узловые развязки, на руках мужчин вспыхнули первые цифры номеров и толпы заметно поредели.

— Едем вместе, — порадовался Пинягин, — все не так страшно.

— Так вот, — продолжил Абрам Леонтьевич, — я полагаю, что нам предложат как минимум три основных варианта. Первый — поотираться здесь пару-тройку столетий, второй — отправят в иную реальность, а вот третий…

— Все-таки в ад? — не унимался механик.

— Да что вы? — изумился собеседник, — Если душа бессмертна, то как она может быть грешной? Если она существует вечность, то вряд ли будет отягощать себя подобными глупостями. Какие грехи?

— Земные, — потупясь, ответил Пинягин. — И все же, что за третий путь?

— Назад, на Землю, — вздохнул Абрам Леонтьевич.

— Это еще зачем? — опять не удержался механик. — Опять эта бодяга?

— Скажите, Иван Васильевич, вы когда-нибудь кому-нибудь завидовали?

— Не без этого.

— Наверняка о чем — то мечтали? Ну, хотя бы о зарплате побольше и работы, чтобы поменьше.

— Было дело, — расплылся Пинягин.

— А если вам это здесь предложат, то есть предмет зависти и мечтаний, то как вы отнесетесь к возвращению? Смелей, смелей, мыслите шире, Иван Васильевич!

— Ну, если квартиру в монолитке комнаты, эх… на четыре, да зарплату тыщ в 60, то подумать стоит.

— А если добавить жену-красавицу, детей-помощников, друзей, железное здоровье, а?

Пинягин выпал из разговора, ударившись в непривычные для мозга размышления.

А цифры на руке между тем вспыхнули уже в третий раз, а они с догадливым спутником продолжали оставаться вместе.

Наконец Пинягин поднял буйную голову.

— Скажите, а почему вы так уверенно об этом говорите, как будто побывали здесь?

— Простой анализ имеющихся фактов, — ответил Абрам Леонтьевич. — Вот в случае иного выбора начнется действительно неведомое.

Только сейчас Пинягин заметил, что окружавшая их раньше масса уполовинилась, а люди только-только начали приходить в себя. Откуда-то сбоку к ним подвалился мужчина с выраженной запойной внешностью и завопил:

— Мужики? Че происходит? Едем куда? И почему все без багажа?

— Молодой человек, разве вы не поняли? — пожурил его Абрам Леонтьевич, — вы же умерли.

— Я умер? Я те дам, морда. Хрен бы с вами со всеми, но почему я трезвый или не с похмелья?

— Тихо ты, недоносок! — стальным голосом осадил его Пинягин и в глазах выпивохи блеснула искра понимания, — на 15 суток захотел?

— Да я это.. — Мужчина неожиданно всхлипнул. Он открыл рот, но сказать ничего не успел — вспыхнула очередная цифра и на невесть откуда взявшейся развилке его унесло в сторону.

— Что же он так от агрессии к депрессии? — удивился собеседник.

— Да вы не берите в голову, — успокоил его механик, — эта братия всегда на грани истерики.

— Часто приходилось встречаться?

— Да каждый божий день, — в сердцах сказал Пинягин. Он честно хотел сказать, что и сам при жизни никогда не был примером для подражания, но тут в бок его толкнула налетевшая бабушка.

— А я дывлюсь, дывлюсь, — заверещала она, — розумные хлопчики говорят. Тай думаю, спрошу у людын, шо за напасть така? Куды ж нас забросило?

— Это мы уже на том свете, — терпеливо пояснил Абрам Леонтьевич.

— А я розумию, что ж було? Стриляло, стриляло у печенку, а ноне и не болить ничого. Хай уж так, чем хворать и мучитися. Ты, я бачу, жидовин никак? Как же ты сюды попав? Тебе в инше мисто треба.

— Видите ли, здесь собирают россиян и, теперь вижу с хохлами впридачу, а уж обрезаны они или нет, судя по всему, их не интересует, — поджал губы Абрам Леонтьевич. Он хотел что-то добавить, но не успел. На очередной развилке его со скоростью курьерского поезда отнесло вдаль.

— И цього бис забрав, — вздохнула бабка.

— Бабушка, а вы тоже атеистка, — не удержался Пинягин.

— Хто, хто?

— Ну, которые в бога не верят, — выдавил Иван Васильевич, понимая, что пожалеет о заданном вопросе. Так и случилось. Разгневанная бабушка обрушила на него водопад попреков, из которых механик понял, что она справляла и Рождество и Пасху, постилась по всем канонам, держала в хате все иконы, а эта железяка пишет «Атеистка».

— Вот теперь в пекло и еду, — подытожила она. — Постой. А чому ж жида в иншу сторону виднесло?

Мабуть, Господь нам надию подае.

— А как вы догадались, что он еврей?

Бабуля так удивилась, что укоризненно покачав головой, спросила его почти на чистом русском:

— А еще в халстуке, образованный прозывается. Простых вещей не розумишь?

Иван Васильевич опять же только сейчас обнаружил, что одет в свой единственный выходной костюм и бордовую рубашку с щегольским галстуком, привезенным бывшей женой из поездки по еще Венгерской Народной Республике.

— Я вроде в футболке помер, — пробормотал он, но дотошная бабулька услышала его.

— В чем хоронят, в том и являешься, — авторитетно заявила она. — Вот моему покойному муженьку… Постой, так эта холера где-то здесь! Вот уж я ему задам.

Продолжения гневной речи Пинягин не дождался, поскольку бабулю отнесло на очередной развилке. Оставались только два ответвления и людей поблизости оставались считанные единицы.

Механик прикинул время, ушедшее на разговоры с попутчиками и решил, что его транспортируют от силы часа три. Пора было бы и перекусить, но никаких признаков голода или жажды Пинягин не испытывал.

— Ну да, — проворчал он, — разреши людям последнее желание, так они здесь так загадят.

Наконец мелодичный звон обозначил конечную цель путешествия и механика вынесло во врата, превышающие по размерам все виденные им при жизни триумфальные арки. И опять он подивился тому, какое значение здесь придается внешним атрибутам. Туфли на ногах Ивана Васильевича засияли неземным блеском, пиджачишко утратил ветхость и стал отливать синеватым оттенком, характерным для костюмов депутатов Государственной Думы. Этим изменения не ограничились — волосы заметно погустели и зачесались в медальную прическу, кожа разгладилась и приобрела лощеный вид. Пинягин пожалел, что не прихватил карманного зеркальца, но еще больше пожалел женщин.

В предчувствии неизбежной встречи Ивана Васильевича начал поламывать заметный трепет, который в просторечье именуется мандражом. Воображение рисовало чуть ли не грозного Зевса, поскольку изображение Самого в церквах почему-то отсутствует. Было понятно, что придется встретится с личностью, одним движением бровей решающего участь любого человека.

Пинягина подтащило к громадному столу, накрытому красной скатертью, за которым восседала, нет — сидела неприметная уставшая женщина. Механик глубоко выдохнул, поклявшись себе, что будет говорить чистую правду и ничего, кроме нее. С другой стороны правда, она же истина понятие относительное.

— Здравствуйте, Иван Васильевич, — поприветствовала его небожительница, в чем Пинягин не сомневался.

— Что же вы так? — укорила она его, — на старые дрожжи технический спирт. Это неразумное решение вы приняли сами или по чьему-то злому умыслу?

— Перепутал, — честно ответил Пинягин. — Сам, — добавил он.

— И чего же вы заслуживаете после этого? — сочувственно спросила женщина, стараясь незаметно притопить в голове лезущие оттуда рожки.

— Пекло, — мелькнуло в голове механика. — Чертова бабка была права.

— Я, как все, — прохрипел трухнувший Пинягин враз пересохшим горлом.

— Эх, — вздохнула женщина, — ничему вас большевики не научили. Даже Жириновский не помог.

Что скажете насчет райских кущ?

Иван Васильевич оторопел. Что за нервный день сегодня?

— И вы, значит…

— Имею ли я полномочия? — спросила небожительница или может чертовка. — Имею и полномочия и кучу обязанностей. Она опечаленно вздохнула, окончательно приняв располагающий вид бетонщицы после третьей смены.

— Любой ваш каприз для нас закон.

— А этот, как его, иной выбор есть? — осмелел Пинягин.

— То есть если вы захотите стать богом или дьяволом? Никаких препятствий.

— Я могу подумать? — выдал механик заготовленный заранее вопрос, продолжая трусить.

— Как прикажете. Сколько лет вы закажете для обдумывания? Сто лет, пятьсот?

— Мне и трех дней хватит.

— Браво! Примите мои поздравления за отвагу. У вас есть к нам вопросы, пожелания?

— Э… Так значит меня пока в чистилище?

— Если вам нравится. называйте это место именно так.

— А есть люди, которые сразу делают выбор?

— Сколько угодно, вот только частенько они бывают разочарованы своим решением. Вы же приняли оптимальный выбор и мы дарим вам бонус. Только попросите и он найдет вас.

Стол с женщиной исчезли и Пинягин оказался в холле отеля перед табличкой «Ресепшен», написанной русскими буквами. В широко распахнутые окна вливался океанский воздух, щедрое солнце освещало пальмы, кактусы и баобабы. Пинягин потряс головой. Все выглядело так, когда он представлял, слушая рекламу, что «Баунти»-райское наслаждение. Была во всем какая-то неестественность. Выйдя на улицу и приглядевшись, Пинягин утвердился в своих подозрениях; то через панораму кристально чистого океана проглядывала кладбищенская помойка, то розовая клумба начинала смахивать на поросль крапивы с цветками из искусственных роз.

Повинуясь порыву, Иван Васильевич осенил пейзаж крестом и уже заносил трехперстие над собой, но что-то опять подсознательно остановило его.

И первого действия хватило, чтобы чарующие красоты исчезли и проявились заброшенные трущобы сплошняком глинобитного поселения. Прорезались такая запущенность и безнадега, что Пинягин почти уверился в том, что вернулся на Землю. Опять же вывернувшийся из-за угла бомж в грязном спортивном костюме, но в новых незашнурованных армейских ботинках на босу ногу усугубили догадку.

— Что, братан, потерялся? — спросил он низким пропитым голосом.

Потрясенный Иван Васильевич не смог выдавить ни слова через окончательно пересохшее горло.

— Щас, — сказал собеседник участливо, — я тя починю.

С этими словами он поднес к губам Пинягина флакончик с надписью «Троя».

Механик судорожно глотнул, убеждаясь, что чертова тетка его надула и с благодарностью посмотрел на бомжа, чувствуя, как отступает сумеречное состояние.

— Тебе тоже обещали райские сады? — спросил он.

— Не-а. Я сразу сюда без пересадки. Как газ рванул, я и вознесся. Видимо ударная волна сильной оказалась.

— И давно ты здесь?

— Приблизительно месяца четыре. Да кто здесь дни считает?

Какой-никакой, а спирт уже торкнул Пинягина. Он спросил о главном:

— А что и здесь спиртное продают?

— Да ты что? Захочешь выпить — пожелай и все.

— И что можно желать?

— Все!

— А почему тогда разруха кругом? Ведь можно только пожелать и…

— Кому это надо? И так сойдет. До смерти хорошо не жили, и здесь нечего выеживаться.

Эта сентенция еще более укрепила Пинягина в мысли, что он на Земле, мало того — в России.

Это что же? Выходит жизнь у нас — это и есть проживание в чистилище?

— Да ты не боись, — гундел бомж, неверно истолковав замешательство Ивана Васильевича, — ты только пожелай. Только учти — захочешь коньяк — получишь политурку, попросишь виски — дадут стеклоочиститель, так что желай сразу водки — «Троя» выскочит гарантированно.

— А с закусью что? — не удержался Пинягин, решивший отложить решение глобальных проблем как всегда на потом.

— То же самое. Закажешь пиццу — получишь просроченной колбасы с душком, захочешь суши — получишь плесневелых соленых огурцов. Советую рыбные консервы — дадут кильку в томате псковского производства. По вкусу один в один, что и дома — гуляй, душа!

— Народу здесь много? — кивнул на трущобы Пинягин.

— Хватает. Только большинство отсыпается с похмела. На люди выходят редко, совсем одичали.

Да ты не беспокойся. Криминалу тут нет, смысла нет, разве если покуражиться.

— А есть ли возможность убраться отсюда?

— А как же. Правда, таким, как я, установлен испытательный срок в четыреста лет, но что нам эти годы? А вот у тебя, такого чистенького, другие возможности. Небось архангел срок давал?

— Было дело, — признался Пинягин.

— Во-во. С тобой проще — отмантулишь, сколько заказал и плыви дальше. А уж если бонус есть, — бомж присвистнул.

Иван Васильевич на всякий случай решил не признаваться в наличии неведомого бонуса и осторожно спросил:

— Ты сказал, что встречающий — архангел, а мне показалось…

— Ну ты даешь! Вот скажи, кого у нас называют архангелами? Здесь — то же самое. Они тут вместе вертухаями работают и чистые и не очень. Значится, механик..

— Откуда ты знаешь, что я был механиком? — изумился Пинягин.

— Это я слету прикинул; базаришь грамотно, но руки в мозолях, опять же на штанах пятно от масла. Такое только от отработки бывает, ну и …

— Здорово! А ты кем был до того?

— На «буханке» заруливал. Обещали «Транзита», но не судьба.

Он поднял руку ладонью кверху и в ней обнаружился фунфурик с «Троей».

— Идем, я угощаю, свои люди. Валера, — протянул он руку.

— Иван Васильевич, — отрекомендовался Пинягин.

Завернув за угол, новые знакомцы вышли на пыльную улицу без всяких признаков растительности и какого-либо транспорта и тут, оглянувшись назад, Пинягин не обнаружил за собой обычной тени. Валера тут же пояснил:

— Васильевич, ты что, как маленький? Как может душа что-то отбрасывать?

— Но пьянеет же, — возразил Пинягин.

— Тут все по желанию; захочешь — забалдеешь, не захочешь — ни в одном глазу.

— А ты пробовал второй вариант? — живо заинтересовался механик.

— Да ты что? — замахал руками Валера. — А вдруг система даст сбой? Лучше Господа не гневить и так, считай подарок получили — не просыхаем.

— Валера, а из этих есть кто? — механик изобразил очки.

— А, яйцеголовые? Как не быть. Напротив в хибарке живет, книгу пишет, ей-богу не вру. То камешек с крыши бросит и секунды считает, то на звезды таращится.

— И где этот чудак обретается?

— Вон, дверь на одной петле болтается — там он.

— Валера, спасибо. Ты давай к себе, а я хочу с мужиком перетолковать.

— Любопытный значит. Ну, бывай.

Пинягин отвалил ветхую дверь и прошел в сени. Следующая дверь тоже едва держалась в проеме.

— Можно к вам? — механик зашел в просторную комнату, напоминавшую по обстановке примитивную лабораторию.

— Заходите, заходите, — поднял голову от записей невысокого роста мужчина в коричневом отличного пошива костюме. На ногах его красовались щегольские модельные туфли.

Кстати, посмертная одежда и обувь прибывающих сюда не пылилась и не грязнилась. И на этот вопрос Илья Исаевич — новый знакомец Пинягина тоже ответил.

— В это место прямым ходом попадают те, кто погиб от несчастного случая, — подтвердил он догадки Пинягина.

— Лично я человек обстоятельный, торопиться не стал, — продолжал собеседник, — выпросил у референта три года — мне хватит.

— Референта? Вот это, — Иван Васильевич изобразил на голове рожки, — референт?

— Называйте, как хотите. Я полагаю, что для каждого он разный, только суть одна — вызывать у нас доверие. А про рожки? Иван Васильевич, примите, как есть, если хотите — считайте это испытанием или искушением. Ах да, вы же атеист, все забываю.

— Илья Исаевич, со мной почти ясно, но ехал я с бабулей всей такой набожной, так что возникают вопросы.

— Ах, Иван Васильевич, вы такой наивный. Можно иметь полный дом икон и в то же время не иметь даже отдаленного понятия — во что ты собственно веришь. Вот вы лично как представляли рай?

— Э..- растерялся Пинягин, — единственно, в чем я уверен, что там не работают.

— Неплохо! Иными словами — где безделье и халява.

— А вот тут Валера, ну бомжик местный сказал, что ему определили испытательный срок в четыреста лет.

— Дорогой Иван Васильевич, вы опять перепутали полюса. Понимаете — это место для него не КПЗ для отсидки, а натуральный рай. Вот у викингов их Вальхалла — это рай, где беспрерывно идет гульба и всё. Вот Валерий туда и попал.

— Мне кажется, у каждого действа должен быть смысл, особенно сейчас, когда мы находимся в чрезвычайных обстоятельствах.

— Голубчик, разумеется — он есть и, мне кажется, лежит на поверхности. Каждый должен получить то, о чем мечтал.

— Это Валера мечтал о разрухе?

— Это для вас разруха. Вот вы когда обнаружили, что здесь разруха?

— Когда перекрестил океанскую панораму.

— То есть, когда засомневались в подсовываемой мечте, не так ли?

— Ну хорошо, тогда почему мы торчим здесь?

— Скажите, Иван Васильевич, там, откуда мы прибыли ваша жизнь была …

— Праведной? — не удержался Пинягин.

Илья Исаевич поморщился.

— Мне кажется праведность — это искусственное понятие. Если хотите — мерило этического идеала для полных невежд. Я имел в виду иное. Предпринимали ли вы шаги, направленные на познание себя?

Пинягин угрюмо молчал. С познаниям себя у него было плохо. В последние годы его запои приобретали все более продолжительный характер и связь с реальным миром как-то замкнулась в круге полной безысходности.

— Так вот, — нимало не смущаясь, продолжал витийствовать собеседник, — так называемый испытательный срок — это просто время, необходимое для того, чтобы наша душа, если хотите, пришла в себя и поняла наконец собственное предназначение.

— Вы там случайно, — Пинягин показал пальцем вниз, — не проповедовали?

— Да вы что? Просто интересовался историей религий и сделал определенные выводы.

— А как же вы оказались здесь?

— Попросился.

Пинягин потерял дар речи. Умная беседа о высоких материях очень утомила его и он просто так спросил:

— А зачем камешки с домов кидать?

— Так ведь любопытно. Если есть ускорение свободного падения, значит — окружающее в какой-то степени материально, что вызывает дополнительные вопросы..

Пинягин отключился. Он хотел спросить, что за бонусы здесь раздают, но собеседник, разгорячась, так махал руками, что механик задом сдал назад и, снеся спиной многострадальные двери, вывалился на улицу. Только сейчас он обратил внимание на небо. Собственно, неба, как такового, не было, а была какая-то белесая пелена, которая, тем не менее, даже в отсутствии солнца, ярко освещала окрестности. Вид города вызывал такое отвращение, что Пинягин подсознательно захотел отсюда исчезнуть. И исчез. Вероятнее всего, просто изменилась панорама — вокруг, колышимые легким ветерком, шелестели широкие пальмовые листья и цвели опунции. На пляже расцветились яркими красками зонты, народу явно прибавилось.

Тем не менее Иван Васильевич мучительно вспоминал подробности последних разговоров, подспудно понимая, что кто-то или что-то подталкивает его к разгадке самого главного вопроса и никак не мог вычленить среди информации главного. Окружающий пейзаж он воспринимал, как очень удачный мираж и не относился к новому изменению действительности серьезно. Оставался еще один прием, который Пинягин держал в запасе, но пока опасался его применять.

Пока же он решил провести показательный опыт и старательно зажмурился, терзая давно заснувшее воображение. Затем он повернулся назад и с удовлетворением обнаружил уютную плетеную качалку, в которую немедленно пристроил свое грузное тело. Почти час он бездумно раскачивался, поглядывая на океан без единого кораблика, а затем робко позвал:

— Бонус!

Тут же к нему подошла официантка в старомодной заколке и кружевном переднике.

— Что надумали, Иван Васильевич?

Пинягин, задумчиво глядя на бликующие волны, решительно произнес:

— Я бы хотел побыть здесь, как все.

— То есть на полные четыреста?

— Да. Теперь я понимаю, откуда взялся такой срок. Вы знаете… Кстати, как вас зовут?

— Э… Клара. Пусть Клара. Вам нравиться?

— Красивое имя. Вы знаете, не хочется являться к Нему с подгаженными штанами. А за это время, глядишь, и мысли умные появятся. Вот вы скажите, а есть ли такие, которые были к этому готовы? Я уже понял, что это не те, что всю жизнь иконам кланялись да милости просили.

— Я рада за такое начало. А о тех, кто готовился — видите ли — они делали это совершенно напрасно..

— Можете не продолжать. Тогда принятое решение кажется мне тем более верным. Скажите, Клара, чем же я заслужил такое повышенное внимание к себе? Неужто тем, что попросил всего три дня?

— Тут иное, Иван Васильевич. Ваш внук Владимир внесет заметный вклад в историю своей страны, вот и…

— То есть лично моей заслуги в происшедшем нет.

— Увы.

— Я понял. Жил кое-как и помер по-дурацки. По- настоящему ни близких, ни друзей, а вот гляди — нечаянно искру зародил. И все же раз есть чистилище, значит…

— Есть преисподняя. Тут все в силе самоубеждения. Если вы убеждены в существовании ада, будет вам ад. У каждого- свой ад, но Создатель справедлив — и свой рай тоже. Собственно, я к вам приставлена только для этого сообщения.

— А вот этот, головастый, Абрам Леонтьевич, уверял, что можно вернуться назад, в смысле на Землю.

— Абсолютно верно. Выбирайте место, пол, страну, социальный статус и все. Вот только..

— Неужто я не понимаю. Не хотелось бы опять с суконным рылом в калашный ряд. Только за это время на Земле много воды утечет.

— Вот за это не беспокойтесь. Время — штука тонкая. Есть ли еще пожелания?

— Дальше я сам.

Пинягин сотворил стакан холодного апельсинового сока с трубочкой и погрузился в размышления. Затем он прикрыл глаза и без всяких ритуальных манипуляций очутился в глинобитном городе. По улицам знакомо носились пыльные смерчики с вкраплениями разноцветного мусора. Ощутимо пованивало тухлятиной.

Решительными шагами механик пересек улицу и подошел к знакомым дверям, превратившимся в рассохшуюся кучку досок. В сенях Пинягин задержался, а затем вышел назад. В полминуты он сотворил из ничего входные филенчатые двери из сосны, а затем, расщедрившись, поменял творение на кедровое. Покрыв поверхность дверей темным лаком, Иван Васильевич удовлетворенно хмыкнул и прошел в комнату, где за столом самозабвенно строчил Илья Исаевич.

— А, это вы, — произнес тот, — а я и не надеялся, что увижу вас вновь.

— Исаевич, — подступил к нему Пинягин, — лучше расскажи, что ты рассматривал на небе, если светил нет?

— Уже дошло? — ухмыльнулся Илья Исаевич.

— Да. Если начинать, то с самого начала.

Валера, продравший глаза после очередного похмелья, обнаружил у дома чокнутого профессора двух человек, один из которых сидел на крыше третьего этажа с подобием отвеса в руках. Второй человек, в котором Валера опознал механика Пинягина, раскачивал груз на конце веревки, наблюдая за отклонениями движения груза по отношению к прорисованной канавке. Если бы бомж был пограмотней, то угадал бы в этой конструкции прообраз маятника Фуко. Фасад дома чудаков блестел новыми стеклами, бросая блики в чистенький палисадник, обсаженный огненными бархатцами, а рядом с домом стоял здоровенный контейнер на колесах, явно предназначенный для вывоза бытового мусора.

.

-