ТО, ЧТО ПРОИСХОДИТ в эти дни в Украине, — очень серьезно. Эти события не сводятся ни к решению вопроса о том, кто займет пост президента Украины, ни даже к тому, как это произойдет — относительно мирным путем или с помощью насилия.

Вопрос гораздо глубже. Мы стали свидетелями и даже участниками столкновения двух способов выстраивать и оформлять власть ~ и мы продемонстрировали самим себе и всему миру полное бессилие, проиграв в ситуации украинских выборов по всем статьям. Тот способ власти, то понимание власти, которые реализуются на территории Украины — как и на территории России, и Грузии, и Абхазии, и ранее Сербии, — оказались не способными противостоять другому, современному и эффективному.

Выборы в Украине — это яркий и наглядный пример использования технологии, которую применяет глобализованная часть человечества — Европа и США — при расширении границ формирующейся империи. Европа и США проводили на этой территории нечто вроде «спецоперации»: действие по особой технологии, в которую выборы были включены в качестве лишь одного элемента.

В чем она состоит и чего мы в России и Украине не понимаем и не умеем?

 

Механизм использования выборов

СХЕМЫ, ПО КОТОРЫМ ДЕЙСТВОВАЛА и действует оппозиция в Сербии, Грузии, а теперь в Украине, настолько близки, что можно уверенно говорить о том, что мы имеем дело с новым, осознанно применяемым механизмом реализации внешней политики США (и Европы), с новым механизмом захвата власти в посткоммунистических странах. В чем состоит эта схема? Сначала проанализируем ее внешние проявления, а потом попробуем выявить то, что стоит за ними.

1. Выбирается оппозиционная фигура, так или иначе близкая по образу мыслей американцам, внутренне чуждая тем обыкновениям власти, которые практикуются на территории. Этот человек должен быть «привержен демократическим ценностям и ценностям свободы».

Для того чтобы эта приверженность не оказалась просто предвыборным трюком — все кандидаты говорят примерно одно и то же, — важно, чтобы этот человек был материально «прикреплен» к западным ценностям: либо жена — американка (Коштуница, Саакашвили, Ющенко), либо человек учился или долго жил в США или Европе (Саакашвили). «Цивилизованность» должна быть на нем закреплена, он должен быть не в состоянии от нее отказаться.

Это требование связано с ментальностью постсоветских людей: с такой цивилизованностью у них связаны определенные ожидания. Люди подсознательно верят: Ющенко, в отличие от партбюрократа Януковича, не может вести нечестную игру.

2. Вокруг этого лица объединяют прежде всего интеллигенцию — точнее людей, ориентированных не только на общенациональные телевизионные каналы. Интеллигенция противопоставляется действующей власти, к которой она испытывает недоверие и от которой ожидает различных проявлений репрессивности.

Очень важно понять, почему именно интеллигенция поддается на имидж западной цивилизованности. Помимо очевидных ценностных и материальных причин (более тесная, чем у остального народа, связь с Западом — контакты, гранты и т. п., над чем хорошо поработали соответствующие фонды), есть и такие, как общий идеологический вакуум посткоммунистических стран (люди подвержены самым различным влияниям), а также отношение к власти, законности и иным институтам власти как к относительным явлениям, подверженным изменениям и небезусловным. Интеллигенция плохо понимает, чем живет остальной народ.

Причиной этого является то, что нынешняя властная элита не знает способа эффективного включения интеллигенции во власть. Во Франции после событий 1968 года механизмы, включающие ротацию, были разработаны, и теперь каждый интеллектуал часть своего времени посвящает выработке государственных решений: работает в экспертных советах, занимает соответствующие должности и т. п. В Украине (и в России) интеллигенция не понимает власть, поскольку власть не знает, что с ней делать. Она лишь использует интеллигенцию, употребляет ее, не пытаясь привлечь ее к созидательным делам во благо государства и политической системы. Интеллигенция не видит во власти людей мудрых и разумных, ощущает себя выброшенной на «обочину истории» и считает, что европейский порядок подходит ей больше.

3. Внутри страны формируется территория, где оппозиционный кандидат получает безусловную поддержку; в дальнейшем она становится плацдармом для объявления и расширения власти оппозицией. В Украине это западные области и Киев, в Грузии — прежде всего Тбилиси. На этой территории власть избранного президента заранее не признается. Люди, живущие на этой территории, наряду с интеллигенцией, по замыслу, должны стать основой, костяком будущего «народа оппозиционной власти» — того народа, над кем получит в первую очередь власть оппозиция.

Новый народ (народ новой власти) ориентирован на иной тип ценностей, на определенный стиль жизни и

определенное будущее, которые существующая власть не поддерживает. Действующая власть не фиксирует, что она имеет дело уже с другим народом, не признающим ее власти, не понимает, что с этим можно делать, просто не видит этого.

Действия властей трактуются как неправовые

США заранее объявляют, что выборы нелегитимны и что они признают только победу оппозиционного кандидата. Другой народ приобретает легитимность извне.

4. Используется традиционное недоверие украинских и российских граждан к власти. Действующая власть объявляется участником выборов (а не их организатором) через одного из кандидатов («административный ресурс»). Предполагается, что она этот ресурс не может не использовать.

Из этого проистекают многочисленные следствия, самое важное из которых следующее: выборы и вообще действия властей трактуются как неправовые, а факт нарушений (вообще говоря, еще не доказанный) превращается в очевидный. Требования к властям концентрируются вокруг того, чтобы они вернулись в правовое поле или не выходили из него. При этом действия оппозиции могут быть какими угодно. Фактически налицо шантаж.

5. В массовом масштабе используются международные миссии, наблюдатели и общественные организации, имеющие возможность интерпретировать события в нужном для оппозиции ключе, а также участвовать в альтернативных подсчетах голосов, формировании общественного мнения и т. п. Одна из важнейших функций этой массовости — физическое заполнение каналов коммуникации и СМИ: такое, что иные интерпретации просто не могут пробиться к слушателям и читателям. Происходит захват дискуссионного поля.

6. Используются параллельные подсчеты результатов и экзитполы, а также социологические опросы (прежде всего — для формирования и усиления недоверия к власти).

7. Используются основные мировые информагентства для формирования трактовки происходящего, нужной оппозиции, и для выражения — причем заранее, до объявления любых результатов — уверенного сомнения в демократичности процедуры.

8. Используются массовые выступления в столицах стран — Белграде, Тбилиси, Киеве — для демонстрации несогласия с действиями властей и продавливания своего кандидата. Но это — несогласие с той интерпретацией действий, которую сами же сторонники оппозиции и сделали.

Столицы государств выбираются из тех соображений, что там сконцентрирована пресса, особенно иностранная, штабы международных организаций, посольства и т. п.

Именно там противостояние с действующей властью может быть эффективно показано и проинтерпретировано. Кроме того, структура сознания в постсоветских государствах отождествляет власть со столицей.

9. Заранее создаются и после выборов используются экстремистские (силовые) организации активистов оппозиции — в Югославии «Отпора», в Грузии «Кмара», в Украине «Пора». Члены этих организаций знают друг друга, обмениваются опытом, а в моменты смены власти участвуют в активных действиях.

Эти экстремистские организации являются зачатками будущей «гвардии» и организационной структуры, которая будет обеспечивать безопасность демонстрантов, возможность противостояния силовым структурам, организацию транспорта и т. п.

Эти силы финансируются, их тренируют и организуют — именно они будут управлять организацией демонстраций. За месяц до выборов почти все пансионаты под Киевом были сняты для размещения и тренировок этих активистов.

В Киеве оппозиция организована на высочайшем уровне: участников сменяют, кормят, размещают, одевают, им платят — то есть демонстранты просто наняты на работу. Организационно оппозиция легко побеждает действующую власть: известны случаи, когда приехавшие донбасские шахтеры были «перенаняты» (растворены) оппозицией, поскольку власть, привезя их из Донбасса, не озаботилась далее их размещением, едой для них и т. п.

Существующие структуры власти либо не замечают этого организационного фактора, либо не могут с этим ничего сделать: факт оплаты демонстрантам не является основанием для административного преследования, хотя, разумеется, то, что заполняет майдан Незалежности, — это не демонстрация народа, а форма занятости нанятых служащих. Формируются зародыши будущей оппозиционной полицейско-административной структуры.

10. Парламент и депутаты используются оппозицией для вмешательства в выборный процесс. Во-первых, существует неприкосновенность депутатов, что позволяет им служить живым щитом для различных действий, граничащих с силовыми (так, в Киеве оппозиционные депутаты 23 октября захватили ЦИК Украины, что привело к непринятию решения ЦИК об открытии 400 изоирательных участков в России). Во-вторых, парламент используется как площадка для интерпретации и трансляции нужных для оппозиции трактовок. В-третьих, через него можно легитимизировать определенные действия (так, например, В. Ющенко принес присягу перед частью депутатов в зале парламента).

Парламент и депутаты используются оппозицией для вмешательства в выборный процесс

Демократические формы используются не по назначению, законные механизмы применяются незаконно.

11. Сознательное использование принципов ненасилия, начиная от названия («бархатная», «каштановая» революция, «революция роз») и заканчивая символикой, имиджем и пр. Неправым окажется тот, кто первым применит насилие.

На самом деле насилие просто скрыто. Оно смещается с физического насилия на иной его тип — блокада Киева ударит по поставкам продуктов, дезорганизация органов власти вызовет ряд вполне ощутимых последствий и так далее. Волк в овечьей шкуре причиняет реальные беды, однако притворяется мирным демонстрантом.

Такой способ действий основан на генетических страхах народа: перед смутами и народными восстаниями, гражданскими войнами и репрессиями.

12. «Изматывание» существующих структур: объявление бессрочных забастовок и массовых пикетов в столице и на территориях, где сконцентрированы сторонники оппозиции и которые фактически перешли на ее сторону.

Примерно так выглядит эта эшелонированная и продуманная схема захвата власти оппозицией, которая уже дважды сработала в Грузии и Сербии и полным ходом разворачивается в Украине.

Суть ее можно резюмировать и описать в нескольких словах.

♦ Полный захват пространства интерпретаций и символического пространства.

♦ Создание «своего народа», увод его из-под действующей власти.

♦ Принуждение власти к действиям на правовом поле. При этом оппозиция пользуется знанием правовых механизмов, но свободна от права.

♦ Использование законных структур и механизмов не по назначению — для захвата власти, «убийства государства» (и расчленения «трупа»).

Поразительно, но с точки зрения технологии существует отчетливая параллель между действием этой схемы захвата власти и современным терроризмом.

Террористы так же продумывают схемы действий официальных властей, находят в них «дыры» и строят свою схему поверх существующих, тем самым добиваясь нужного результата. Точно так же их схема невидима, точно так же они используют законные и демократические формы не по назначению, точно так же этот принцип действий практически неуязвим. Точно так же они могут понести наказание за деяние, не являющееся основным: террористы — всего лишь за убийство, а захватчики власти, действующие по этой схеме, — за беспорядки, препятствование деятельности органов власти и т. п.

Наказания за «убийство государства» нет. Почему? Из-за чего этой схеме невозможно ничего противопоставить?

 

Современная власть — против власти, давно устаревшей

ДЕЙСТВУЮЩАЯ ВЛАСТЬ В РОССИИ приложила массу политических усилий, чтобы способствовать выигрышу Януковича. Несколько раз Путин встречался и с ним, и с Кучмой. Было принято несколько популярных и разумных решений — например, по гражданству, по регистрации, по отмене НДС на продажу газа и т. п. Были предприняты действительно все возможные действия в рамках конституционного, правового и политического поля. Власти России и Украины действовали точно по учебникам политологии, а лучшие российские политтехнологи ковали Януковичу выигрыш в выборной гонке.

И все же, несмотря на объявленную победу, власти он не получил. Оппозиция продолжила разворачивать свой сценарий дальше. В этом смысле и Украина и Россия проиграли оппозиции, оказались в беспомощном состоянии.

 

Независимость оппозиционного сценария от исхода выборов

СТОРОННИКИ ВИКТОРА ЮЩЕНКО заранее объявили свою победу — пока моральную, заявляя как широко известный факт неспособность и нежелание властей провести честные выборы без использования административного ресурса. Даже если по официальным голосам Ющенко и проигрывал, оппозиция действовала точно по плану.

Оппозиция была в беспроигрышной ситуации.

Понимали ли это действующая украинская власть, российские консультанты, штаб Януковича? Неизвестно, но действовали они так, как будто не понимают. Их внимание было сосредоточено на выборах, как будто бы цифра, полученная внутри этой демократической формы, является решающей для передачи власти.

Оппозиция действовала поверх выборов, используя этот момент только в качестве пускового механизма для начала действия согласно отработанной схеме. Была применена антивыборная технология, которая никак не блокировалась.

 

Что мешает выявить схему?

ПОЧЕМУ МЫ НЕ ПОНЯЛИ ЭТУ СХЕМУ — она же была использована буквально месяц назад в Абхазии, а год назад в Грузии! — и не смогли противодействовать ей? Что заставляло власть сосредоточиваться на использовании исключительно «внутривыборных» механизмов?

Мы считали, что результаты будут говорить сами за себя, не осознавая, что мир изменился, что ничего уже само за себя не говорит, что созданы совершенно другие структуры легитимизации, чем те, к которым мы привыкли. Мы проиграли не в избирательных участках и не в ЦИКе, а в мировых информагентствах и «внутри» тех граждан, которые уже заранее приняли решение не подчиниться власти. И проигрываем не оппозиции, а тем новым способам осуществления власти, которые уже добрый десяток лет отрабатывают США и Европа. Настоящий кризис, подлинная беда в том, что мы просто не видим и не понимаем, за счет чего это делается.

 

Внешняя легитимация

ЧТО ДЕЛАЕТ ЛЕХ ВАЛЕНСА, приехавший в Киев? Ведет переговоры с Кучмой, Януковичем и Ющенко. Но кто такой Ющенко?

Формально — никто. Но политики, государственные деятели, комиссары разговаривают с ним, придавая ему внешнюю легитимность.

Действующая власть не отказывается встречаться с Квасьневским после его встречи с Ющенко — хотя факт этой встречи превращает визит в неофициальный, в частный. Она не запрещает Квасьневскому въезда в страну. Тем самым признается авторитет ЕС, а Кучма и Янукович признают существование Ющенко, а потом и садятся с ним за стол переговоров.

Де-факто это означает, что Янукович сам не признает себя властью — он начинает сомневаться в собственном существовании, в собственной легитимности. В глазах народа, который идет за ним, эта легитимность просто распадается.

Это значит, что власть не понимает механизмов порождения легитимности. А они таковы: если десять международных деятелей приедут и проведут переговоры с Ющенко, то он уже будет фигурой, равноправной всем остальным, имеющей статус «третьей силы». Давая внешним деятелям встречаться с Ющенко, власть признает факт спорности выборов, наличие у Ющенко оснований для притязаний и т. п. Фактически — отказывает самой себе во власти.

 

Политтехнологи в авангарде непонимания

ДАЖЕ ТЕ ЛЮДИ, которые причисляют себя к мозговому центру действующей власти, к проектировщикам политического процесса, не видят происходящего. Комментарий Глеба Павловского, сделанный им по каналу «Россия» в ночь с 24 на 25 ноября, звучал так: «Оппозиция лишила себя маневра. Она завела людей в тупик. Им нужно обострение ситуации для оправдания самозванчества».

Это говорится в тот момент, когда сторонники Ющенко фактически — если не будут предприняты решительные действия — выиграли ситуацию в мировых СМИ и в отношении правительств влиятельнейших стран. Когда в Украине создаются внутренние анклавы непокорства (причем уже с обеих сторон — ввиду дефицита общеукраинской власти). Когда половина населения не подчиняется решениям власти и не верит ей — когда у власти украдена половина народа!

Это свидетельствует о том, что Павловский работает исключительно в рамках выборов, повышая рейтинги и явку, консолидируя сторонников Януковича и доводя процент до максимальной цифры, — в то время как оппозиция совершенно безразлична к этим усилиям и действует в других пространствах.

Пока политтехнологи работали внутри России, их способы были относительно эффективны, но как только они столкнулись с внешними технологиями, их никчемность стала видна воочию.

 

Технология захвата власти против права

УКРАИНСКАЯ СИТУАЦИЯ ПОКАЗЫВАЕТ, что фактически навязанный Западом Украине (и России) в начале 1990-х годов правовой механизм легитимизации власти, закрепленный в конституции, оказался ловушкой (как и само правовое государство). Стратегию Запада можно представить как двухходовку.

Первый ход: дать власти в руки новую, модную, «демократическую» игрушку — выборы, научить с нею обращаться, вырастить на ней слой политтехнологов и политконсультантов, сделать ее привычным инструментом (вместе с вытекающими из культурных и менталитетных особенностей народа характерными нарушениями) смены или продолжения власти.

Второй ход: проанализировать использование этого инструмента и создать противодействующий сценарий, основанный на работе поверх выборного демократического механизма — на использовании современных властных инстанций: «биовласти» и власти интерпретаций, которые обсуждаются во многих современных трудах о новом общественном порядке.

Биовласть — это власть государства над телами и сознанием людей, формирование своего народа, своих граждан. В традициях российской власти использовать народ как сам собою появляющийся материал, тогда как в США, например, народ тщательно готовят под определенный тип власти.

Символическая власть, или власть интерпретаций — контроль того, как люди понимают и воспринимают события и ситуации, с использованием механизмов коммуникации. Власть направляет и подсказывает: что важно, а что нет, на что обратить внимание, а на что не надо, что существует, а чего нет совсем. Действующая в этой плоскости власть ни за что не дала бы транслировать клятву В. Ющенко на Библии в верности украинскому народу на всю страну…

Если механизмы сознания людей строятся и находятся в поле внимания власти — то правовые формы реализации власти уже не срабатывают: они основаны на неизменности интерпретаций и сознания. Современные технологии власти, влияющие непосредственно на сознание, на порядки, мощнее привычных нам — правовых. В Украине мы видим тот неуклонно действующий и перемалывающий все на своем пути процесс распространения империи, который описан у Антонио Негри и МайклаХардта (1).

Действующая власть не может осознать, что используемый механизм — лишь один из возможных. Оппозиция решает вопросы гораздо более свободно, неправовым образом, вычисляя действия противника без труда.

Характерными являются слова Леонида Кучмы на пресс-конференции вечером 24 ноября: власть не принимает участия в работе избиркомов, в Украине действует самый демократический избирательный закон. Это означает, что власть не видит необходимости покидать правовое поле, несмотря на то, что ее противники действуют все более беспардонно.

Раздаются призывы Путина, Лаврова, Кучмы, Януковича оставаться в рамках права и публичные заверения в том, что они из этих рамок не выйдут. Именно на это рассчитывает оппозиция. В это время Ющенко приносит присягу, создается Комитет национального спасения, объявлена политическая забастовка, планируется перекрывать дороги и нарушать работу госучреждений. Руки связаны только у государства.

Заметим: каждое из действий оппозиции законно. Только все вместе они образуют неправовую конструкцию, с которой государственные службы пытаются справиться в рамках права, фиксируя лишь отдельные ее проявления. Ведь правовым образом практически невозможно доказать взаимосвязь отдельных проявлений идущей «спецоперации» — поскольку тот, кто удерживает схему целиком, находится за пределами страны.

Оппозиция уже сформировала свою власть, без материальных опор, но действующую и крепнущую. У нее есть зародыш своей территории и административно-полицейской структуры, мировая пресса, свой народ, поддержка ряда стран и одной из церквей. Этого не увидела ни команда Януковича вместе со всеми политтехнологами, ни существующее государство. Власть для них была замещена, заслонена правом, материальной силой, государством. За этими шорами не было видно, как формируется власть оппозиции, использующая современные механизмы.

 

Какие властные механизмы не сформированы?

РАСЧЕТ НА ПРАВОВЫЕ МЕХАНИЗМЫ поддержания власти не позволил Украине развить иные, существенно более современные и эффективные механизмы.

Нематериальные угрозы. Среди угроз власти, которые способна «различить» и выявить власть сегодняшняя, есть только материальные угрозы: нарушение территориальной целостности, диверсии и саботажи, угроза военного нападения или пограничных конфликтов, экономические угрозы и т. п. Эти угрозы сосредоточены в хозяйственной, административно-полицейской и военной плоскостях.

Вне зоны внимания власти, прессы, политтехнологов остается огромное количество «нематериальных угроз», связанных с политическими институтами, с населением и его сознанием и ментальностью, с символическими и коммуникативными формами, с интерпретациями и чужим экспертированием.

Та власть, к которой мы привыкли, умеет увидеть, как у нее пытаются захватить территорию, украсть деньги — но в Украине совершенно незаметно для всех у государства украли репутацию, авторитет и часть граждан, «перевербовав» их в свой народ.

Напротив, в США, в различных государственных доктринах сформулированы (и закреплены в массовом сознании) такие понятия, как «угроза демократии» и «приверженность идеалам свободы». Это позволяет американцам объявлять зоной своих жизненных интересов любую точку планеты, где, по их мнению, нарушается демократия или откуда исходит угроза свободе.

Отношение к населению. Власть не обращает никакого внимания на свое собственное население — с точки зрения того, насколько оно принадлежит по факту этой стране. Быть гражданином, иметь паспорт — этого с точки зрения власти вполне достаточно. И вдруг выясняется, что половина граждан за один день перестали быть подвластными этой власти и, скорее всего, готовы присягнуть не объявленному президенту, а его оппоненту.

Что же произошло? Неужели государство не заметило, что эти люди, живя в Украине, фактически ориентировались в своих интерпретациях, оценках, интересах, жизненных стремлениях или на другие государства — Польшу, Венгрию, ЕС, США, — или на иные идеалы? Как власть могла спокойно допустить, чтобы у нее за несколько лет украли половину населения?

Это происходит не только в Украине, но и в России, поскольку власти наших стран рассматривают свой народ как неисчерпаемый ресурс, а может быть — и как материал, как то, что всегда было и будет, к чему не надо прилагать никаких усилий.

Человек рассматривается властью как обуза, как объект бюджетных трат, поэтому чем меньше будет населения, тем лучше. В идеале оно должно достичь таких размеров, чтобы власть могла с ним без труда управляться. После этого не надо удивляться, что целые области — такие как Сахалин, Владивосток и Калининград в России или Львовщина и Волынщина в Украине — готовы без труда перекинуться под иную юрисдикцию, а выпускники самых престижных вузов куют экономическое процветание США. Попытки выращивать нужных людей делаются на нашем постсоветском пространстве на редкость неуклюже и неэффективно, с использованием устарелых идеологических приемов, а в это время власти Европы и США создают для себя граждан на чужих территориях.

Исключительный режим. В Украине не зафиксирована возможность введения никакого «исключительного режима» или «механизма федерального вмешательства». Как утверждалось уже триста лет назад, суверен, властное лицо — это тот, кто принимает решение об «исключительном случае», то есть приостанавливает действие законодательства в силу «права на самосохранение» государства.

Теряя возможность действовать таким образом в исключительных случаях — а сейчас сложилась как раз такая ситуация, — уповая только на правовые формы, государство теряет, не восстанавливает свою власть. Если ответом на все действия оппозиции, поднявшей свой народ на акцию неповиновения, на фактический выход из-под власти, может последовать только заведение двух уголовных дел на тех лиц, которые вторглись в здание АП и Минобразования, то власть в Украине еще раз подтверждает свою беспомощность.

Оппозиция отделяет в свою пользу несколько областей, набирает себе народ, пользуется зарубежной поддержкой для устранения законной власти — и действующий президент не имеет средств, чтобы ввести то или иное особое правление?! Конгресс США после 11 сентября 2001 года принял так называемый Патриотический Акт, отменяющий массу существовавших правовых механизмов и гражданских прав ради защиты и сохранения государства, то есть поступил как подлинная власть, восстанавливающая свой суверенитет. Кондолиза Райс заявила прямо: «Мы не будем ориентироваться на устарелое консервативное право».

Право на вмешательство. Сегодня в государственном праве активно обсуждается вопрос кодификации права на вмешательство в случае тех или иных угроз. США и Европа заявляют о возможности вмешательств в случае «нематериальных угроз» — угрозы демократии, нарушения прав человека, а также ситуации безвластия. Такое право на вмешательство в Украине не кодифицировано.

Все сказанное относится в полной мере и к России, которая также стала объектом террора, демографической угрозы и иных «нематериальных угроз». Она также ничего не может им противопоставить (хотя раньше, в советскую эпоху, мы имели понятие «угроза делу мира и социализма» и действовали в соответствии с ним). Мы не можем конкурировать ни в способах трансформации власти, ни во включении людей в нужную власть.

 

Что ждет Европу и мир: третья мировая на пороге

УКРАИНА — ЛИШЬ ОДИН из плацдармов распространения новой империи. Ни одно государство постсоветского пространства не может ему ничего противопоставить.

Империя — глобализованный однополярный мир — использует новейшие и самые эффективные механизмы и инстанции власти для закрепления своего господства. Это символическая власть, власть интерпретаций, биовласть — то есть формирование людей, приспособленных для жизни в этом обществе: людей с определенными стандартами поведения, взглядами, реакциями, ориентациями и т. п. Это опора на внегосударственные формы власти: механизмы ЕС, ВТО, международные трибуналы и суды, различные клубы и неправительственные организации, на торгово-промышленные международные концерны и СМИ. В основе своей это власть инфраструктур, с которыми обязан быть совместим любой товар, власть стандартов, сертификатов и т. д.

Благодаря тому, что этот эшелонированный механизм поддержания и распространения власти является на сегодняшний момент самым эффективным, мы не в силах ничего ему противопоставить.

В Хельсинки в 1975 году все государства Европы обязались руководствоваться принципом нерушимости границ, фактически объявив вне закона территориальные притязания, а тем более войны. Именно на этом держится международный порядок в Европе, да и во всем мире. Первый же прецедент нарушения этого принципа явится пусковым механизмом для множественных претензий.

Масса частных интересов различных государств сосредоточена сегодня на расколе Украины. Так, Польша стремится приобрести вес и влияние в ЕС — и отторжение части Украины в ее пользу (да даже и участие в разрешении сложившейся ситуации) будет очень способствовать достижению этой цели. Именно поэтому польские влиятельные эмиссары пытаются разрешить ситуацию в Украине в своих интересах. В этом же направлении действует и мощное польское лобби в США (вспомним, что Збигнев Бжезинский — этнический поляк).

Европейский порядок жизни распространяется. Белоруссия станет следующим объектом воздействия: уже сейчас она находится в международной изоляции. Россия слишком велика, чтобы по отношению к ней применить подобные связанные с выборами механизмы, поэтому в ней будут применяться схемы биовласти: отторжение населения по частям, слоям, группам.

Западные области, Калининград, возможно — юг России, а также Поволжье с высоким процентом мусульманского населения и, разумеется, Дальний Восток станут объектами такой экспансии.

 

Как вернуть Украину?

КАК СОХРАНИТЬ ВЛАСТЬ в условиях нового империализма? Какие технологические принципы противодействия ведущейся организационной войне могут сработать?

1. «Вычисление» схемы: власть должна научиться видеть не отдельные проявления схемы действия оппозиции, а всю ее целиком, должна научиться оперативно менять схему собственного действия.

2. Отношения с правом: власть существует, возникает и сохраняется не в структурах права и государства, а поверх этих структур.

3. Видение «нематериальных» угроз: необходимо кодифицировать «нематериальные» угрозы для власти и страны и отработать введение различных чрезвычайных ситуаций для противодействия им.

4. Действие на опережение: сегодня после выборов никто автоматически президентом не становится. Президент должен захватить поле интерпретаций и победить в нем.

Перед новым президентом Украины стоит именно эта проблема: сможет ли он реально взять власть — не ту власть, которую фиксирует ЦИК на бумаге, а ту, которая позволит ему восстановить целостность народа и страны?

Виктор Янукович должен перейти к активным действиям. Во-первых, он должен понять, что власти сейчас в Украине нет и что расчет на правовые механизмы утверждения его во власти не сработают. Необходимо действовать на опережение и формировать свою собственную власть, свой собственный украинский народ. Тот, кто сейчас делает первый шаг, — тот уже захватывает власть.

С Украины начинается постепенный, но неуклонный передел Европы

Во-вторых, он должен реализовать иные способы — помимо инаугурации в торжественной обстановке — легитимизации и оформления собственной власти.

В-третьих, он должен воспользоваться всем набором других конституционных механизмов, если уж в пространстве выбора он потерпел поражение.

В-четвертых — воспользоваться существующим коммуникационным и политическим пространством для кардинального изменения тематики общественного обсуждения, для сдвижки реальности взаимодействия с оппозицией: перейти от проблем противостояния с Ющенко к проблемам организации власти и государства после своего избрания. Фактически он должен дать украинскому народу и государству то, что оппозиция только обещает.

 

Выводы для России

В СИТУАЦИИ ВЫБОРОВ В УКРАИНЕ Россия столкнулась с реализацией новых принципов власти. Необходимо проанализировать эти принципы и начинать работу по использованию аналогичных или более эффективных механизмов устройства власти.

Эти механизмы суть формирование граждан нужного качества и использование власти интерпретаций в мировых и внутренних коммуникационных пространствах.

Внимание к теме механизмов современной власти является обязательным условием восстановления Россией статуса великой страны и достижения состояния конкурентоспособности.

29 ноября 2004 г.

 

МОМЕНТ ИСТИНЫ

Я ОФИЦИАЛЬНО, ОТ ИМЕНИ парламентской группы участвовал в событиях в Украине в качестве наблюдателя и знаю положение дел не понаслышке. То, каким образом обсуждается ситуация, не имеет ничего общего с реальностью происходившего в Киеве.

Пройдет месяц-другой — и аналитики и журналисты докажут нам, что вообще ничего особенного там не произошло, что всего лишь народ таким непростым путем выразил свою волю, что надо налаживать отношения с Украиной под президентством Ющенко.

В Украине случилось то редкое событие, которое обнажает реальные технологии власти

Не возражаю против последнего тезиса. Но в ноябре 2004 года в Украине случилось то редкое событие — событие власти, ~ которое обнажает базисные реальности современного устройства политико-организационной жизни, реальные технологии власти.

События 2004 года в Украине небезобидны. За ними стоит определенная технология отъема власти у «прогнившего» режима (но «прогнившим» оказывается всякий свергнутый режим власти — с точки зрения нового режима).

Мы пережили «момент истины», позволяющий заглянуть в наше собственное будущее, — и грош нам цена, если мы не сможем увидеть таящегося в нем вызова.

В начале прошлого века Ленин написал статью «Уроки московского восстания» (1). Анализируя ход революционных событий, он разработал технологию отъема и становления новой власти. Существующая на тот момент российская власть не проделала аналогичной работы. Результат нам известен. Теперь, восстанавливая и строя власть в России, мы можем оказаться в том же положении, что и царская власть образца 1905–1917 годов.

 

Россия не украина?

ПЕРВОЕ, ЧТО БРОСАЕТСЯ В ГЛАЗА при чтении комментариев по поводу украинских событий, — это удручающее непонимание российской властью сущности произошедшего события и убежденность в том, что «оранжевая революция» — это единичное и стихийное событие.

Так, Александр Вешняков, председатель российской ЦИК, 27 декабря 2004 года заявил: «Предпосылок для создания «оранжевой революции», как в Украине, у нас нет». Итоги выборов в России становятся известны не за десять дней, а за часы — «это обезоруживает наших оппонентов и не дает раскачивать ситуацию, как в Украине или в Грузии». Сайт ЦИК России защищен от нападок профессиональных хакеров — а в Украине в ходе выборов сайт был «разрушен». Вешняков считает, что в Украине была «система дезорганизовать голосование, чтобы потом условия диктовала улица» (орфография и стилистика автора сохранены). В России все организовано неизмеримо лучше, а потому такого рода «революция» невозможна.

«Крепкий организатор» Вешняков уверен, что гарантией сильной власти служат оперативность и защищенность передачи информации. Но оказывается, что и Сергей Кивалов, председатель ЦИК Украины, был уверен в этом. В своих ноябрьских интервью он обсуждает исключительно организационно-технические вопросы: необходимость создания единого реестра избирателей, защищенность и мощность серверов, фильтры и утечку информации. Чтобы не получилось, «как в Грузии».

Два руководителя ЦИК мыслят в одинаковых рамках. Как же можно тогда утверждать, что условий для «оранжевой революции» в России нет? С нашей точки зрения, эти предпосылки имеются в России все до единой — пусть даже российские технические системы и совершеннее украинских.

 

Цунами «оранжевых революций»

ЗАЯВЛЕНИЕ ВЕШНЯКОВА ПОКАЗЫВАЕТ, что он просто не понял главного в украинских событиях: уже не имеет значения, как считаются голоса и кто выигрывает сами выборы. Но это потрясающее непонимание наталкивает и на неизмеримо более серьезные выводы.

Революции оранжевого типа происходят в Восточной Европе и на постсоветском пространстве регулярно: Сербия, Грузия, Украина. В августе 1991 года мы в СССР пережили нечто аналогичное. Недавно подобная смена власти произошла в Румынии, но осталась практически не замеченной российской прессой.

Кто или что является основной причиной таких революций? Злые и коварные внешние силы? Ни в коем случае.

Причин две. Во-первых, развитие новых технологий захвата и реализации власти. Во-вторых, неспособность существующей властной элиты на постсоветском пространстве их освоить.

В знаменитой на Западе, но практически неизвестной в России книге Курцио Малапарте «Техника государственного переворота» (2), написанной еще в 1931 году, автор указывает, что основным условием применения технических приемов государственного переворота всегда является уверенность действующей власти в полном контроле над ситуацией и ориентация на существующие механизмы установления власти (выборы, назначения и т. п. — я бы даже сказал, зацикленность на них).

В то же время те, кто захватывает власть, используют новые механизмы осуществления и удержания власти, которые традиционно даже не считаются элементами власти. Вспомним формулу восстания 1917 года в России: захватить почту, телеграф, мосты и банки. Временное правительство не рассматривало эти «технические» устройства как элементы власти — и поплатилось за это.

Презрительные высказывания Кучмы и Януковича о «власти толпы» и «власти улицы» закончились тоже известно чем. Уроки киевского восстания могут быть извлечены, если мы поймем, на чем держится современная власть. Упорство в отстаивании старых истин сделает наших руководителей основными организаторами следующих «революций» и поставит их в один ряд с Милошевичем, Шеварднадзе, Кучмой.

Шеварднадзе был уверен в собственной власти. Кучма занимался манипуляциями, создавая двух равномощных кандидатов-преемников. Российский истеблишмент, который уверен в своей неуязвимости, просто-напросто является следующим претендентом на проведение «оранжевого» сценария. Выступив с публичным заявлением о том, что он ничего не понимает в способах осуществления современной власти, Александр Вешняков сам о себе заявляет как о следующем кандидате на отставку после будущей российской «оранжевой революции».

То, что природа власти коренным образом меняется в современном мире, это, наверное, знают многие. Многие читали (или видели) книгу Элвина Тоффлера «Метаморфозы власти» (3), читали (или слышали) про книги Фукуямы и разные другие книги. Но все время кажется, что это — «у них». На самом же деле это — «у нас». У нас происходит коренное переосознание власти. Поэтому именно у нас можно в одночасье развалить Советский Союз, поменять социализм на капитализм — и сделать это так, что мы даже не поймем, как это произошло. Так же, как Кучма и Янукович (а с ними и донецкие шахтеры, и многие другие, верившие в право, конституцию, выборы и силу государства) не поняли, как же произошло, что все механизмы власти (которые они считали механизмами власти) вдруг отказали разом.

Власть поменяла свою природу. Теперь она — не в государстве, не в контроле за СМИ и бизнесом. Все эти механизмы «обходятся» и используются знающими людьми по своему усмотрению. Власть перешла в организацию коммуникации, в организацию сознания. Термины «биовласть», «символическая власть», «коды коммуникации», «интенции сознания», «ориентация сознания» наверняка нынешним российским людям власти незнакомы. Они уверены, что «реальная власть», это указы, распоряжения, законы, бюджеты, силовые структуры и пр., а также — деньги, машины, мигалки и подобострастная челядь. Однако именно в этом и заключена проблема власти.

Пока Временное правительство в 1917 году с важностью решало «государственные» дела, не обращая внимания на «технические детали» — вроде того, как работают почта и телеграф, банки и мосты, — власть ушла. Так же и сегодня: пока обсуждается удвоение ВВП, захват государством нефтяных активов и основных СМИ, выстраивание вертикали власти и политические PR, — власть перетекает туда, где конструируют коды коммуникации, меняют символические структуры сознания и вырабатывают новые ориентации.

Что же именно российская власть про власть не понимает?

 

Мягкие технологии

ТЕХНОЛОГИЯ СОВРЕМЕННЫХ «оранжевых революций» строится, с одной стороны, на определенном понимании сущности власти «новыми технологами», а с другой — на непонимании сущности власти истеблишментом: государственными властями и их советчиками, российскими политтехнологами.

Какие именно условия делают эффективным применение «оранжевых технологий»?

1. Сегодняшняя власть убеждена, что вся полнота власти должна быть сосредоточена у государства, что укрепление власти происходит в первую очередь через укрепление государства (в том числе и укрепление организацонно-техническое, как это видится г-ну Вешнякову).

Но современное государство имеет очень ограниченные функции по поддержанию власти. Есть массовые коммуникации, СМИ, независимые экономические субъекты. Существуют современные технологии организации и индивидуального сознания, и толпы.

Вспомним события в Украине 29 декабря, когда Виктор Ющенко призвал своих сторонников блокировать Совет министров, с чем легитимная, обладающая вооруженными и полицейскими силами власть ничего не смогла сделать. В результате Виктора Януковича не пустили на заседание правительства — и правительства в Украине не будет до тех пор, пока этого не захочет Ющенко.

В совместном заявлении 4 января, которое сделали Виктор Ющенко и Михаил Саакашвили в Карпатах, говорится: «Воля народа сильнее государственной машины». Это действительно так: государственная машина безусловно слабее технологий, использующих в том числе и народ.

2. Действующая власть вызывает у населения недоверие, поскольку общеизвестно, что она коррумпирована.

На основе этой ситуации строятся базовые дуальные схематизмы организации сознания (использование подобных коммуникативных кодов описывает социолог Никлас Луман (4): если власть коррумпирована и к ней нет доверия, то она подделает выборы.

Сколько бы политтехнологи ни бились за доли процентов, привезенные наблюдатели, не выходя из гостиниц, заявят: выборы были поддельными. Коррумпированная власть и умело разожженное под выборы недоверие к ней у части населения — этого вполне достаточно, чтобы оспорить любые результаты.

Технология состоит в том, чтобы для людей возможность подделки выборов вытекала из самой природы существующей власти, чтобы эта возможность была известна всем. В достижении этой цели исключительно высока роль СМИ.

3. Власть признает по отношению к себе чужую легитимность.

И Россия и Украина заявили на официальном уровне: «Мы движемся по пути рынка и демократии». Где в этой ситуации расположена «Мекка демократии и рынка»?

Известно где: Мекка рынка — в США, а демократии — в Европе. Поэтому для людей, которые мыслят в рамках бинарных коммуникационных схем («либо демократия — либо нет», «либо рынок — либо нет»), оценка, сделанная со стороны ЕС или США, уже создает единственно возможную легитимность. И если наблюдатели ЕС сказали, что выборы 25 декабря в Украине были проведены лучше, чем 16 ноября, значит, так оно и есть.

С другой стороны, кто поверит Любови Слиске, которая утверждает, что нарушений было много, если она сама плоть от плоти той власти, которая регулярно подделывает выборы? Об этом «известно всем»: если доверие утеряно, то любые дела, слова и жесты будут трактоваться либо как заметание следов, либо как ложь. Европейский же наблюдатель на обман «не способен».

Мы сами оплатили появление такой конструкции, заявив, что мы стремимся к идеалу, который находится вне наших границ. Мы признали над собой легитимность чужих оценок и трактовок.

Страна, избавившаяся 10–15 лет назад от партийной гегемонии, физически не в состоянии быть столь же образцовой демократией, как и страны с трехсотлетней демократической историей. Значит, наша власть заранее и кругом виновата.

4. Власти не понимают, какова роль средств массовой информации.

С точки зрения организации власти, СМИ делают только одно: относительно событий, которые невозможно проверить, они формируют мнения, которые известны всем. Откуда, например, известно, что Бен Ладен вообще существует? Только из телевидения и газет.

Поэтому «оранжевая технология» в отношении СМИ простая: часть журналистов необходимо законтрактовать, а остальные СМИ просто заполнить выступлениями и материалами тех людей, легитимность которых сама власть признала. Поле общественной коммуникации заполняется рядами нужных для оппозиции трактовок. А власти уже потом никто не поверит, поскольку что бы она ни заявила, известно, что она коррумпирована и недемократична.

Такого рода технологии, связанные с использованием средств массовой коммуникации, власть просто не видит.

Показателен эпизод, описанный в интервью президента Польши Квасьневского, где он рассказывает о ходе посреднических переговоров в Украине. Он настаивал на открытом и гласном освещении заседаний Конституционного суда. У представителей Украины и России это вызвало, по словам Квасьневского, страшное смущение и непонимание.

Квасьневский убеждал их: важнейшее решение нужно принимать гласно. Но реально ход состоял в том, чтобы происходящее в суде стало публичным и его можно было бы трактовать всеми возможными способами, чтобы вывести это событие в поле интерпретаций и обсуждений. (Кроме того, в этих условиях судьи, которые уже заранее знают точку зрения Совета Европы и проголосуют за противоположное решение, станут в глазах Европы тоталитарными, а не демократическими судьями. Это клеймо на всю оставшуюся жизнь).

И европейцы, и Ющенко, использовавший телевизионную трансляцию своей клятвы на Библии для упрочения своей власти, умеют работать со СМИ и использовать их власть и влияние. А государственные власти ни в Украине, ни в России этого не умеют. Более того, даже заседания правительства уже хотят сделать закрытыми для прессы под предлогом того, что министры не умеют говорить публично.

Но это значит, что мы сами отказываемся от той власти, которую дает умение работать со СМИ и со всем интерпретационным полем общественной коммуникации. Замкнув заседания правительства, мы даем возможность кому угодно строить обвинения в закрытости и коррумпированности власти, а СМИ — изощряться в подтверждении этих глубоко скрытых оснований.

5. Последний пункт: власть пользуется финансовой поддержкой приближенных к ней олигархов.

Выборы в Украине финансируют олигархи — это известно всем. В рамках «оранжевых технологий» олигархам и власти противопоставляется народ. Народ финансировать можно — ведь он же борется против коррумпированной и лживой власти!

Именно такая смысловая конструкция и была использована в Украине. Фактически был создан особый «народ», поддерживавший Ющенко и ставший зародышем легитимности новой власти. Такой народ поддерживается и прекрасно организуется. Отряды «Опоры», еда, автобусы, смена, организация масс — все ставится на службу «оранжевой революции».

Итак, власть, сосредоточенная исключительно в государстве, коррумпированная и не пользующаяся доверием, не умеющая работать со СМИ и с общественной коммуникацией, но признающая над собой чужую легитимность, оказывается беззащитной перед совершенно скромными финансовыми и организационными вложениями — но вложениями, направленными в нужную точку.

 

Сигналы готовности поданы

ОПИСАННЫЕ «ОРАНЖЕВЫЕ технологии» эффективны против вполне определенного типа государственной власти — той, которая сложилась в государствах постсоветского пространства. Но, кроме того, необходимы и вполне определенные действия, своего рода сигналы, демонстрирующие, что эта власть уже «готова», «созрела» для применения таких технологий.

Таким сигналом, несомненно, станет интервью Вешнякова. Но есть и более серьезные демонстрации.

1. Власть начинает искать преемника, подтверждая худшие опасения народа.

Вспомним, что все российские дворцовые перевороты XVIII–XIX веков были связаны с тем, что отсутствовал закон о престолонаследии. Не было единого порядка занятия престола, и эта ситуация порождала множество соблазнов. Екатерина, минуя Павла, отдала власть внуку Александру Безбородко выкрал это завещание Екатерины и привез его Павлу, за что был осыпан бесчисленными милостями. В этой ситуации хорош любой порядок — демократический ли, наследственный, какой угодно, — лишь бы он был зафиксирован и известен.

Даже Ельцин не искал себе преемника: он это сделал быстро, освободив свой пост досрочно. В результате он одномоментно выиграл ситуацию.

Объявив, что ищет преемника — это уже всем известно! — власть подставляет любому противнику или просто властолюбцу самое уязвимое место, теряет доверие народа и возбуждает любые силы на действия против себя.

2. Власть придерживается Конституции и законности, говоря народу, что она ни в коем случае не применит силу.

Это означает, что власть попала в ловушку: она отказывается от своей основной функции — ради страны и ее жизни действовать в рамках высшей справедливости и высшей цели, признавая лишь суд Истории. Когда власть, не обладающая доверием, заявляет, что будет действовать «по закону» — это сигнал к атаке: власть бессильна. Когда власть заявляет, что не будет использовать силу против своего народа — можно выводить толпу на улицу. Применит силу — виновата, ее надо свергать. Не применит — свергнем и так.

3. Власть приглашает на выборы наблюдателей из ЕС.

Это сигнал к тому, что власть готова принять внешнюю легитимность. Когда власть это делает — вне зависимости от того, как к этому относится народ, — она создает систему предпосылок для революций всех цветов.

Все три указанных пункта рассогласованны. Они не создают единого порядка передачи власти. Требование конституционности взято из одной рамки, поиски преемника — из другой, а наблюдатели представляют собой внешнюю упорядочивающую силу. Между этими требованиями — разрыв, дыра, куда элементарно утекает власть или откуда могут запросто проникнуть непрошеные технологии.

Так произошло в Украине. Следующие точки — Киргизия и Молдавия. А уже потом — в 2008 году — будет и Россия. В России найдется немало людей, не доверяющих власти и сталкивающихся с ее коррумпированностью, и немало проблем, благодаря которым этих людей можно будет поднять (не происходит ли это уже сейчас с манифестациями пенсионеров?). Государственные власти будут по-прежнему слепо придерживаться Конституции, которой сами не соответствуют, — тем самым расширяя упомянутую дыру, куда утянет реальную власть.

4. Реальное подчинение СМИ государству является ложным и ошибочным ходом.

Страна открыта, существуют Интернет и мировые СМИ. Усиление контроля над СМИ вызывает недоверие к ним и подтверждение худших опасений по отношению к власти, а уж внешний мир постарается «влезть» в эту ситуацию и компенсировать информационно-интерпретационные дыры — по крайней мере для небольшой части народа.

Не следует утешаться тем, что контроль над тремя-четырьмя центральными телеканалами позволяет удерживать в интерпретационном поле 90 % населения: ведь это — в среднем. В России «оранжевые технологии» будут применяться в отношении различных частей страны, и там-то можно спокойно сконцентрировать недоверие и к власти, и к этим СМИ.

Люди уже понимают, что задача СМИ — интерпретировать события, которые другим образом недоступны и которые никто не может проверить. Функцию достоверности отдельное СМИ не выполняет. Некая достоверность может быть достигнута только за счет конкуренции, когда есть много разных газет и телеканалов. Когда очевидно, что считаные каналы контролируются государством, то все отлично понимают, что это недостоверно.

Концентрация СМИ неизбежно приводит к подтверждению опасений людей по отношению к власти, к росту недоверия.

Дальше будет просто: при возникновении «революционной ситуации» поверх сообщений центральных подконтрольных СМИ будет мгновенно создано интерпретационное поле, трактующее все, что они говорят, как ложь или бессильные оправдания. Займутся этим те люди, которых выдавили с телевидения и из газет. Сергей Доренко уже ездил в Украину агитировать за Ющенко. Нетрудно догадаться, что именно будет делать в случае российской «оранжевой революции» Леонид Парфенов — работать на зарубежные телеканалы (кстати, кто владелец той газеты, куда он недавно поступил на службу?).

Если СМИ не будут максимально освобождены, если не будет создано большое их количество, то «оранжевые технологии» получат в СМИ, контролируемых государством, своего надежного союзника.

5. То, что государственная власть делает сегодня по отношению к бизнесу, также является подготовкой к революционным событиям 2008 года.

Именно власть должна обеспечивать бизнесу две важнейшие вещи: инфраструктуру доверия и возможность накопления и умножения бизнеса на территории России. Ни того ни другого она сегодня не обеспечивает, и эти вопросы даже не стоят в повестке дня.

Потому весь бизнес строится сегодня так, чтобы механизмы сохранения своих капиталов и поддержания доверия располагать вовне. Капиталы в Россию не вкладываются, правительство никак не может отыскать точки и зоны концентрации усилий для бизнеса, а уж про атмосферу доверия, про стабильность, надежность правил и справедливый суд и говорить не приходится.

Ответом на сегодняшние налоговые игры будет бегство капиталов под зонтик международного бизнеса и соответствующего права (такое произошло в Грузии). Крупные интернациональные корпорации будут под чужой юрисдикцией защищать капиталы и бизнес российских миллиардеров — так же, как раньше эти же миллиардеры искали защиты в МВД или ФСБ. Альтернативы нет — в условиях сегодняшней России и политики властей эта структура обеспечивает и доверие в бизнесе, и правила игры, и судебную защиту, и возможность мультиплицирования и накопления богатства.

Техасский суд в деле продажи «Юганскнефтегаза» уже начал вводить сюда, на территорию России, зарубежную легитимность. Это первая проба пера. Российские власти поступили по отношению к международному сообществу так же, как бизнесмены поступают по отношению к российской власти: осуществив продажу через фирму-однодневку. Технически власти победили, а морально только подставились: теперь стало ясно, что начались другие, жесткие игры.

Политика государственной власти истощает национальный бизнес. Это означает, что в революционной ситуации он не будет поддерживать существующую власть. Он будет осторожно и понемногу поддерживать всех. В решительной ситуации, поскольку он уже признал западную легитимность, для бизнеса будет важно — при любых патриотических словах — поддержать на конечных этапах «оранжевую революцию». Иначе — клеймо прихвостня режима и потеря имени.

Поэтому и с экономической точки зрения ловушка-2008 уже поставлена.

 

Ловушка захлопывается: идеология «сдачи»

УСУГУБЛЯЕТ СИТУАЦИЮ ТО, что выборы в России в 2008 году будут делать все те же политтехнологи, которые делали выборы в Украине. Степень их непонимания ситуации и неготовности к ней — просто вопиющая (впрочем, в интересах «оранжевой революции» поддерживать их в мнении, что они самые великие). В журнале «Эксперт» (5) Глеб Павловский объясняет украинский провал всем чем угодно, только не действиями политтехнологов. Основные причины остаются невидимыми.

Эта позиция демонстрирует будущим организаторам оранжевых революций, что Павловский (как и Вешняков) — вообще не противник, что он будет делать только то, что делал пять последних лет: надувать проценты при голосовании. Своими статьями и выступлениями Вешняков и Павловский говорят: нас бояться нечего.

Более того: уже появляются тексты, направленные просто на подготовку оранжевой революции-2008 в России.

Первая ласточка — статья Сергея Переслегина (6) в том же «Эксперте», основной тезис которой заключается в следующем: даже если Россия разделится, ничего страшного не произойдет: «русская структура сознания» и русская культура останутся. На первый план выходит идея не страны России и тем более не Российской империи, а «русского мира». Фактически утверждается, что русские — это только культура.

Но сегодня как-никак русские — это еще и территория, и сила, и определенная материальная организация, и определенный тип социальной жизни, и тип власти, и те схемы освоения территорий, которые в людях заложены, и православие, сосуществующее с другими религиями.

Что произойдет, когда это все будет объявлено неважным, а акцент будет сделан исключительно на культуре? То же, что сейчас происходит с испаноговорящими гражданами США. Да, почти все они говорят на испанском; да, у них есть свое телевидение; да, они представляют свою культуру (так же, как афроамериканцы); но представляют ли они силу? Нет — они просто часть электората в рамках совершенно другой игры.

После войны и Холокоста евреи делали все, чтобы создать государство Израиль. Народу нужна своя территория для того, чтобы его жизнь была не просто культурой, чтобы можно было защищаться, чтобы можно было воссоздавать на территории свой, не навязанный никем способ и порядок жизни. Без этого еврейский народ был неполноценным — и эту неполноценность надо было ликвидировать, создав свое государство. А сейчас русских убеждают добровольно перейти в состояние диаспоры!

Статья Переслегина приучает россиян к мысли, что ничего страшного не произойдет, если они сделаются бездомными — но будут продолжать говорить на своем языке, любить Пушкина и Достоевского.

Более того: утверждается, что реально нет никаких рациональных (подчеркиваем) причин, по которым Россия должна продолжать оставаться как целостное хозяйственно-политичесое образование, как страна. При обсуждении российских реформ один из явных соблазнов — об этом говорится в недавно вышедшей книге Вячеслава Синюгина «Искусство реформирования» (7) — это признать, что с точки зрения организации производства и жизни Россия как таковая не нужна и вполне можно разделить ее на несколько регионов: европейская часть примкнет к Европе, Южная — к Турции, Сибирь — к Китаю, Дальний Восток — к Японии (что, собственно, давно предлагает Бжезинский). И действительно: люди на этих территориях будут жить и лучше, и богаче, и более демократично.

Но существование страны не исчерпывается рациональными причинами, и есть глубокое чувство, что ее разделение недопустимо. Территория дает возможность воспроизводства того типа жизни, который сейчас существует, дает возможность накопления тех материальных вещей, которые не подвержены переинтерпретациям.

Именно власть должна объяснять своим гражданам и всему миру, зачем существует великая страна Россия. Если она этого не делает, если у нее нет стратегии вписывания России в мировую конфигурацию сил, то недопустимость расчленения страны и отождествления русскости только с русской культурой остается на уровне общественного чувства, которым можно начать манипулировать.

Это и начала делать упомянутая статья: надо приучить россиян, что русскость останется как великая (но частная) культура. И в соединении с определенным замыслом выборов-2008 продвинутая идея «русского мира» (согласно этой версии, в самой идее «русского мира» ничего плохого нет) просто приведет к тому, что людям будет внушаться: неважно, что Россия распадется, — русские-то останутся.

Это еще один сигнал к повторению «оранжевой революции» в России. В статье говорится: мы не знаем сами, зачем нужна Россия, и мы готовы к тому, что революции будут происходить и страна будет растаскиваться. И мы, политтехнологи, не только не сможем ничего этому противопоставить, но даже не попытаемся этого сделать.

 

Сценарии для россии

РОССИЯ — ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не Украина: в России должна произойти не одна «оранжевая революция», а четыре-пять.

Нынешние кремлевские администраторы твердо убеждены, что с Россией этого просто не может быть. Потому что Россия — очень большая страна, потому что она великая и потому что у нас есть ядерное оружие. К нам не сунутся.

Конечно, не сунутся, — этого просто не понадобится. Будет сделано следующее.

Первая революция уже идет на юге России и в кавказских республиках. Там за последние несколько лет было сменено практически все исламское духовенство на низовом, бытовом уровне. Теперь эти места заняты выходцами из Иордании и других арабских стран. Кроме того, идет исламизация русского населения.

Таким образом на юге России готовятся основания другой легитимности (ведь ислам всегда был эффективен с точки зрения придания легитимности или нелигитимности государству — вспомним Иран и аятоллу Хомейни).

Это, конечно, совсем не «бархатная», не бескровная революция. Но технология та же: создать на территории особый народ, признающий чужую легитимность. Достаточно событий вроде тех, которые произошли в Карачаево-Черкесии, чтобы «спустить курок»: недоверие к власти растет, толпа блокирует власть — и поверх этого будет мгновенно сформирована новая структура власти.

Практически все южные республики к этому готовы.

На западе, в Калининградской области будет достаточным планомерно перехватывать все торговые и экономические контакты и переводить их на европейские страны — Польшу, Германию, Литву. Несколько лет такой работы — и население по факту станет признавать другую легитимность. Там особо и стараться не придется.

Китай по отношению к российской Сибири действует методом вытеснения и заселения. Там идет своя революция. Власть не понимает, что происходит физическое формирование нового народа, хотя эффективной стратегией было бы превращение переселившихся китайцев в своих граждан с точки зрения организации жизни, ассимиляции и т. п. Сегодня же, как только власть даст слабину или что-нибудь случится — напор тут же усилится.

Следующий вариант — японский на Дальнем Востоке. Здесь Япония перехватывает власть у России за счет экономического давления и формирования экономических интересов. И рыбаки, и почти все население оказываются и экономически, и технически зависимыми от Японии. У жителей Курильских островов уже возник «синдром заложников», поскольку усиление российской власти для них означает просто угрозу для жизни. Начинают прерываться контракты с японскими партнерами, контрабанда не продается, жители не могут покупать японское топливо, дизели и т. п. Люди оказываются на грани выживания. Естественно, что им укрепление российской власти не нужно. В случае реальных действий со стороны России ответ будет таким: не трогайте нашего единственного защитника — Японию. В таком положении находится весь Дальний Восток.

Три года, оставшихся до 2008-го, — срок вполне достаточный, чтобы развить все эти тенденции, сформировать центры сторонней легитимности и соответствующие «народы» или группы населения. Поэтому нападать на Россию не будут. В России создадут несколько анклавов, где эти «народы» станут требовать той власти, которая будет устраивать их (и, может быть, независимости). Будут созданы — как в Украине — свои столицы: Казань, Калининград, Иркутск, Владивосток, откуда приедут люди, чтобы перекрыть центр Москвы и парализовать действия власти.

Это ловушка, из которой не будет выхода: мирные митинги приведут к украинскому варианту, а если власть решится разгонять блокирующие массы и применит силу, то в условиях недоверия это будет означать ее еще более резкое ослабление (вспомним начало первой русской революции). Это немедленно спровоцирует отпадение регионов.

Это типичная институциональная ловушка: если система начала переходить в новое состояние, то любые действия только ускорят этот процесс. Возникает ситуация взрывного роста недоверия к власти, перехода под чужую легитимность, формирования двойной структуры жизни (а именно она является питательной средой для современного терроризма).

Мы уже близки к попаданию в эту ловушку. В ноябре в нее попал Кучма: он думал, что он — конституционный гарант, что он удерживает власть, что он все контролирует, что олигархи работают на него. Он думал, что это и есть власть.

Как выясняется, такая власть разрушается только от того, что ее объявляют сильной.

Заявление Вешнякова, статьи Павловского и Переслегина, смысл которых состоит в том, что ничего страшного не происходит и произойти не может, что такого, как в Украине, у нас не произойдет никогда, что власть крепка и сильна, — как раз и готовят эту ловушку. Власть, успокоенная этими заявлениями и убежденная в правильности своего курса на концентрацию в рамках государства, будет все более усиливаться и концентрироваться внутри себя самой.

При этом она будет оставлять все большие общественные поля под чужой властью. Бизнес, СМИ, культурная и религиозная жизнь будут планомерно переходить под чужую легитимность. Это значит, что власть не будет видеть тех социальных процессов, тех структур двойной организации жизни, которые все больше формируются в этой ситуации. Концентрируясь внутри самой себя, используя исключительно административно-государственные рычаги и будучи при этом уверена, что она контролирует все, власть истощает жизнь и провоцирует формирование иных, инолегитимных очагов власти.

Да, государственная власть всегда была в России скелетом, на котором держалось в стране почти все. Но сегодня, концентрируя все в себе и истощая остальные сферы общественной жизни, государственная власть превращает страну в скелет с отваливающейся плотью.

 

Альтернативная власть

«ОРАНЖЕВЫЕ РЕВОЛЮЦИИ» будут продолжаться, они достигли уровня осознанно применяемых и эффективных технологий. Государственная власть в России не видит сущности современных форм отъема и организации власти, с готовностью демонстрирует свое непонимание, и поэтому в 2008 году, скорее всего, станет объектом такого «бескровного нападения». При нынешнем уровне понимания и организации она не сможет противодействовать созданным технологиям увода власти.

Сценарий такого рода, который был представлен выше, неизбежен, если уровень понимания событий сегодняшней власти останется таким, каков он есть сейчас.

Власть в срочном порядке должна прекратить истощение общественной жизни, концентрируясь на государственно-бюрократических структурах. Необходимо строить власть поверх всех сил, не сводя ее к государству.

Нужно усиливать всех вокруг и усиливаться самой через союз с этими силами. Нужно поднимать, взращивать, обогащать жизнь, способствовать ее приращению во всех возможных областях. В этом состоит стратегия предотвращения возможных «оранжевых революций».

Для того чтобы не допустить реализации разрушительных сценариев, в России должна быть выращена «альтернативная власть», владеющая новыми технологиями организации и способная устраивать мягкие революции в России и на постсоветском пространстве — в национальных интересах, для того чтобы начала складываться современная конфигурация инстанций власти.

Но существующая российская власть на все это органически, по самой своей сути, не способна.

Вывод очевиден: так или иначе, но сегодняшняя форма организации власти самое позднее в 2008–2010 году прекратится. Власть в стране будет устроена кардинально по-иному. Она либо изменится сама (что маловероятно), либо к власти придут принципиально другие фигуры, действующие на основании других организационных принципов.

Ситуация уверенности и стабильности закончилась.

18 января 2005 г.

 

ПРОБЛЕМЫ ГОСУДАРСТВА и государственного устройства занимают, наверное, главное место в российской общественной мысли. Про проблемы государства Российского каждый вечер говорят по телевидению обозреватели, устройство государственной власти обсуждают чиновники и политики, к государству и властям апеллируют люди, попавшие в неприятную ситуацию. Государство не удается не замечать — как, говорят, можно делать, живя в Европе или США.

Экономисты обсуждают, «много или мало нужно государства в сфере производства»; министерские чиновники разрабатывают концепции государственного участия в развитии секторов экономики; деятели образования, здравоохранения и культуры дискутируют о государственных программах в своих сферах; и так далее.

Однако все эти многочисленные обсуждения никак не касаются одной проблемы, которая, наверное, всеми жителями России просто не замечается, принимается как данность: считается, что то государство, которое в России есть сейчас, может обеспечить существование и процветание страны на многие столетия, что государство олицетворяет собой высшую и суверенную власть.

Да, конечно, оно нуждается в оптимизации, в повышении эффективности своего функционирования, и власть этим занимается: идет административная реформа, строится и укрепляется вертикаль власти, обсуждаются различные проекты обеспечения единства и преемственности государственной власти. Но все эти шаги делаются в рамках улучшения, во-первых, уже существующего, а во-вторых — исключительно государственного механизма.

Между тем перед Россией — и перед властью в России, если, конечно, это подлинная власть, — стоит ряд серьезных вызовов, на которые с помощью сколь угодно эффективно оптимизированного государства ответить невозможно. Логика, которой подчинялись действия власти по государственному строительству в последние 3–4 года («сначала укрепим государство и вертикаль власти, а потом, имея сильное и эффективное государство, сможем решать накопившиеся проблемы»), не проходит. Само устройство государства в России является проблемой, фактором неконкурентоспособности, тормозом подлинной властной воли.

Но с точки зрения граждан и экспертов это проблемой не является.

А вот, например, премьер-министр Японии Накасонэ в своей книге о стратегии развития Японии называет вопрос устройства государства и власти в числе трех приоритетных задач, без решения которых Япония не станет конкурентоспособной.

Японцы должны жить как японцы. Поэтому необходимо задуматься над конституционным устройством Японии. Пока оно представляет собой механическое объединение традиционных японских институтов и насаженной американской демократии. Эта форма сыграла свою роль, вывела Японию в лидеры, а теперь надо подумать, как должна быть устроена власть японцев для японцев.

Это требование к власти. Вопрос о конституционном устройстве — это не вопрос об устройстве государства, но обсуждение устройства общего порядка. Государство лишь следует из конституционных принципов, конструируется на их основе.

В России эти проблемы никого не интересуют, хотя слова про «сильное и эффективное государство» высшие лица очень любят произносить. При этом считается, что сильная и разумная власть является следствием наличия такого государства.

Но так ли это?

 

Государство и власть: исторический экскурс

ДЛЯ ТОГО ЧТОБЫ поставить проблему современного государства, необходимо сначала обсудить реализующиеся сегодня типы власти и конструкции власти. Но для этого нам надо вспомнить, как именно возникло новоевропейское государство и какова история принципов или технологий власти.

Постановка задачи по исторической реконструкции предполагает, что персоналии власти не должны входить в зону нашего внимания. Власть — это не лично В.В. Путин и даже не пост президента, не президентское или парламентское государство, не правитель или властитель, а та своеобразная материя, которая имеется в виду, когда говорят: «власть порядка», «власть языка», «власть денег «или «делегировать власть».

Обычно, конечно, мы думаем, что власть — это президент, губернатор, начальник на службе или сотрудник ГАИ. Но это происходит оттого, что перед глазами у нас все время есть ее представитель — он «заслоняет собой» власть, и мы с трудом можем представить себе власть как эту особую материю.

Там, где эта материя власти сосредоточивается, сгущается, — там возникает та или иная инстанция власти. Власть исходит именно от инстанции, а властитель ее только персонифицирует. А значит, вопрос стоит так: какие инстанции власти работают сейчас в России и мире, каковы мировые тенденции в этом вопросе, какие властные конструкции сегодня строятся? Эти вопросы вовсе не совпадают с вопросами о формах организации государства и о том, кем власть представлена.

Конструкции власти меняются по ходу человеческой истории, а инстанции власти постоянно умножаются. Даже в глубокой древности власть вождя и власть шамана, как это выяснили антропологи, никогда не сливались, являя собой две различные инстанции власти.

Китайская традиция требует взаимно-напряженного сосуществования власти советника (мудреца) и власти правителя.

Изменяются и способы «захвата» властью подданных (это подробно обсуждается, например, в работах Мишеля Фуко): от торжественно-устрашающих публичных казней, от редких праздников власти над людьми власть переходит к дотошным, дисциплинарным, надзорно-полицейским формам (при этом формы государственного правления и законность никак не меняются!). Дисциплинарная власть начинается с младенчества и продолжается в школе, в армии, на заводе. Прямое насилие сменяется демонстрацией возможности насилия — и одновременно дисциплина проникает в школы, фабрики и больницы. Формируются люди, которым было бы крайне трудно поступить иначе, чем предписывает власть.

Повсеместность дисциплинарной власти обеспечивается символами — так, один урядник у Салтыкова-Щедрина говаривал, что ежели он пошлет вместо себя к бунтующим крестьянам свою фуражку, то и тогда бунт немедля прекратится.

Самой главной символической властной конструкцией стали, конечно, не фуражки с гербами, а деньги. Деньги или богатство создают возможности — при согласии других людей признавать это факт. Именно этот класс возможностей позволил построить новую инстанцию власти — власть капитала.

Столкновение традиционной коронной власти — короля и аристократии — с новой властью денег прошло через множество кровавых эпизодов. В результате в конце XVIII века эта композиция двух соперничающих инстанций нашла свое выражение в конструкции буржуазного государства с классическим, по Монтескье, разделением властей на исполнительную, законодательную и судебную.

Эта композиция властей опиралась на новую концепцию организации подвластного населения: теперь власть управляла не подданными, а гражданами, причем составляющими определенную нацию. В соответствии с политико-философскими проектами Канта и Гегеля, население государств оформлялось в нации — в этой общности должны были получить свое полное выражение культурно-этнические параметры, дух народа, организационная структура государства и власти, территория, богатство, хозяйство и социальные группы. По всей Европе — особенно после Версальского мира, провозгласившего принцип самоопределения, — началось строительство унитарных мононациональных государств: именно государство, в согласии с Гегелем, есть предельная инстанция власти.

Власть и государство отождествились, почти слились в сознании, и эта конструкция буржуазного государства просуществовала два века. Сегодня даже трудно представить себе, как оно может быть по-другому.

Однако сейчас в том мире, который мы называем западным или глобализованным, разворачиваются более сложные принципы власти.

Помимо власти, основанной на символических формах, формируются другие инстанции. Уже добрых полвека твердят о власти СМИ. Пока это воспринимается как метафора — но только до той поры, когда станет окончательно ясно, что коммуникация является в современном обществе ведущим процессом. В западной литературе активно обсуждается информационный, или знаниевый, принцип власти. Он состоит не только и не столько в том, чтобы за счет имеющихся знаний принимать эффективные решения (вроде выигрыша на бирже или прогнозирования трендов развития), но главным образом в том, чтобы, управляя потоками информации и структурами смысла, ориентировать людей в поле возможных действий и оценок.

Функция ориентации, или навигации, становится сегодня весьма и весьма «властепорождающей». Это отлично видно на примере рекламы или экспертно-аналитических оценок, критики и формирования спроса. То, что не попадает в эти сферы, для людей просто не существует.

Итак, вот какая инстанция власти вырисовывается сегодня: ориентирующая, навигационная. Она указывает возможное и невозможное, важное и неважное, желательное и осуждаемое, модное и устаревшее, безупречное и допустимое. Она определяет, что именно человек видит и с чем он предметно действует. Запреты остаются для пограничных ситуаций, диапазон между которыми раздвинут очень и очень широко. Эта власть не устрашает, а демонстрирует будущее.

Условием осуществления такого типа власти являются более глубокие основания, нежели дисциплина. Некоторые исследователи называют этот тип власти «биовластью» — то есть властью над основаниями телесной организации и сознанием. Реально все люди должны стать одинаковыми — при всем внешнем и даже культурном разнообразии: они должны быть однотипно восприимчивыми к социальным сигналам, обладать идентичными социальными реакциями, быть равно компетентными в пользовании вещами цивилизации — компьютерами, автомобилями, связью, деньгами, карьерой, здоровьем и т. п. Если этого ничего не будет, их ориентация в человеческом мире станет невозможной.

За это и ведутся современные «консциентальные» (то есть направленные на сознание) войны: за возможность формировать нужные себе структуры сознания вместе с их «носителями», то есть соответствующими людьми, гражданами. Горячий пример такой невидимой, но чрезвычайно результативной войны — последние события в Украине.

Соответственно этому микроуровню власти строится и макроуровень: господствующая форма организации — инфраструктурные сети, а в политической области — империи, распространяющие единый порядок на многие государства (примеры — перед глазами: ЕС и США). Этот порядок для соответствующего типа человека как бы незаметен, его вроде бы и не существует, он маскируется невиданным разнообразием вкусов, стилей, культур, образов жизни.

Впрочем, это все темы для отдельного обсуждения. Важно другое: основные функции власти — продолжение жизни той или иной общественной единицы, когда естественные механизмы воспроизводства могут быть нарушены. Количество способов или технологий обеспечения такого продолжения все время умножается.

Появляются совершенно новые конструкции и принципы власти, инстанции власти, которые раньше были просто немыслимы: власть рекламы, смысловых технологий, власть законодателей мод и стилей. Строятся новые композиции власти, институциализируются все новые функции власти: стратегическая, ориентационная, антропотехническая.

Незаметно и последовательно происходит новая «Великая французская революция», обнажившая и реализовавшая новые властные сочетания.

 

Государство как одна из инстанций власти

СЕГОДНЯ ГОСУДАРСТВО превратилось из высшей, предельной инстанции в одну из инстанций. Власть реально распределена между различными властными силами. И чтобы власть в стране появилась, нужно строить их композицию, — где бы эти частные силы могли взаимодействовать.

Но сегодня в России власть и государство все еще являются полными синонимами. Российское политическое и экспертное мышление только-только осваивает концепцию разделения властей (на деле же, как только это разделение происходит, власти начинают выяснять, «кто главнее»). Самые продвинутые мыслители обсуждают необходимость формирования властной инстанции, связанной с обществом и его самоорганизацией. При этом никто из них не обращает внимания на уже существующие, уже оформленные инстанции власти: поскольку их нет в теориях двухсотлетней давности, то обсуждать тут нечего. Государство должно победить коррупцию и криминал, а также выиграть войну у террористов — и все будет замечательно. Однако коррупция, криминал и терроризм суть лишь привычные, неосмысленные, взятые из замшелых теорий обозначения для целого класса новых общественных явлений.

Мы видим сейчас, насколько бессильно украинское государство против новых форм и технологий формирования власти, которые через Ющенко и его сторонников сейчас полным ходом реализуются в Украине. Это не захват власти с помощью народных выступлений — это совершенно новая технология, уже опробованная в Грузии, Абхазии и Сербии.

Задача подлинной власти — определить сущность вызовов для воспроизводства жизни в стране и принять адекватные этой сущности меры. А считать, что именно в укреплении государства заключается самый лучший ответ на угрозы и вызовы, поскольку государство-де есть предельная, высшая инстанция власти — это не более чем пережиток, анахронизм. И анахронизм опасный.

Во-первых, как уже говорилось, страна стоит перед рядом серьезнейших вызовов — и со стороны внеглобализованного человечества (терроризм), и со стороны собственного устройства: вымирание народа, истощение человеческого и социального капитала, дефицит стратегического видения, проблема идентичности.

Во-вторых, возможно, что с точки зрения страновой конкурентоспособности мы уже «отстали навсегда». Речь здесь даже не идет о нашей сырьево-индустриальной экономике. Ситуация еще хуже: те конструкции государства и власти, которым мы привержены, неэффективны и не дают нам успешно конкурировать.

Мир уже понял, что власть устроена сложным образом, она является структурой многих инстанций, каждая из которых удерживает тот или иной срез власти. И те люди и силы, которые начинают использовать конструкции биовласти или контроля над сознанием, инфраструктурный принцип или общественные интерпретации, становятся на порядок сильнее нас. Они обладают более изощренными техниками власти, концентрирующимися вне государства (чтобы далеко не ходить, снова сошлемся на пример Украины — оппозиция получила свой народ, легитимность, зародыш административно-полицейской структуры вне всякого государства).

В России даже проблема такая не ставится — и потому мы отстаем и во всем остальном. Если мы видим, что решение лежит в формировании той или иной новой инстанции власти — то и надо делать их столько, сколько нужно для ответов на вызовы (а не сколько положено по написанному в Конституции).

Заранее предопределяя структуру власти, мы закрываем себе возможность ее усиления. Но только подлинная, сильная, настоящая власть может решать и хозяйственные, и социальные задачи, и противостоять терроризму, и строить инновационную экономику, если это будет сочтено необходимым.

 

Властные композиции и государство

УКРЕПЛЯТЬ ВЛАСТЬ — не значит скрутить всех в бараний рог. Это значит построить такую композицию властных инстанций самого разного рода и работающих по разным принципам (от полицейского до консциентального), чтобы обеспечить воспроизводство жизни страны, народа, всех людей. Воспроизводство и преумножение.

Понять это тому, кто привык отождествлять власть и государство, очень и очень трудно. Да и сам русский язык препятствует такому пониманию, поскольку власть как структуру и власть как материю мы обозначаем одним словом. Возможно, здесь поможет следующий пример.

В Великобритании власть и жизнь страны удерживаются королевской семьей, а также старым и новым дворянством — членами палаты лордов. Они сохраняют баланс, сохраняют контур границ власти: например, следят, чтобы СМИ не слишком критиковали государство, а государство не слишком критиковало СМИ. Они удерживают порядок, прекрасно понимая, на какие действия государства народ никогда не согласится. Народ тоже является одной из инстанций власти: голосование закона, запрещающего охоту на лис, провалилось. Нам трудно в это поверить, но получается, что возможность поохотиться на лис является одним из тех «скрепов», которые удерживают порядок жизни в Великобритании. И государство ничего не может с этим сделать — оно само есть порождение этого порядка. Не вооруженные пистолетами английские полицейские позволяют удерживать власть эффективнее, чем если бы они были вооружены — именно за счет существующей композиции власти, в которую собраны самые разные инстанции: и лорды, и народ, и СМИ, и автономии, и т. п.

Порядок поддерживается в числе прочего и за счет системы элитарного образования, через которую все будущие столпы общества и государственные деятели обязаны пройти. Получается, что образование (Итон, Кембридж и т. п.) является более эффективной инстанцией власти, чем государство.

Композиция из разнообразных инстанций власти, которая олицетворяется несколькими сотнями семей или групп (именно эти люди удерживают баланс, равновесие и всю страну), есть почти во всех развитых странах: и в Израиле, и в США. Именно такая структура задает те границы, до которых может дойти государство.

Эта композиция постепенно меняется: медиамагнаты раньше в нее не входили — теперь входят; в Англии сначала опорой страны служила лишь королевская семья и лорды — теперь добавился политический, научный, коммерческий истеблишмент.

При существовании таких властных композиций государство является одной из частных инстанций власти — той, которая будет решать свои специфические задачи, недоступные никому более. Например, поддерживать большие инфраструктуры. Но не нужно считать его ответственным за преумножение жизни — это задача всех инстанций власти в совокупности.

 

Государство и угрозы

КАК ЖЕ ПОДОЙТИ к постановке реальных проблем формирования новой, реально действенной инстанции власти? Прежде всего надо выделить основные угрозы с точки зрения продолжения жизни. Выделить факторы ослабления и, соответственно, усиления власти — и дальше начать думать над тем, как ослабить первые и усилить вторые. Но это после, а сначала надо перечислить реальные угрозы по отношению именно к государственной власти как одной из инстанций.

1. Проблема целого.

Власть должна сформировать пространство для продолжения и преумножения жизни некоторого целого. Именно здесь сегодня и заключается проблема, поскольку не обсуждается, что же это за целое: это должна быть жизнь страны? жизнь всех ее граждан? жизнь на территории? или жизнь государства? или русского этноса как русского? или жизнь империи по типу этнической конструкции — соединения русского суперэтноса и других этносов? Безо всяких дискуссий по этому поводу сразу делается утверждение о необходимости «укрепления государственной вертикали власти» — то есть бюрократической конструкции.

В Европе это целое совсем недавно понималось как жизнь нации. Сегодня происходит очень значимый сдвиг: теперь для европейцев и граждан США таким целым является цивилизованный и демократический образ жизни. Они теперь пекутся не о жизни страны, а о жизни целого — свободного мира, в том числе и сталкиваясь с Россией на его границах.

Поэтому для России абсолютно необходимо сконструировать и объявить равномощное целое. В советские времена на такое целое страна ориентировалась. Оно называлось «социалистический лагерь», «дело мира и социализма» и т. п. Советский Союз был частью, ядром некоторого порядка, о котором власть пеклась. Сегодня в России ничего подобного нет, а власть не понимает, зачем ей — и всему народу — нужна та или иная территория.

Отсутствие равномощного целого делает нас неконкурентоспособными с ЕС и США.

2. Проблема административно-территориального деления.

По-видимому, именно здесь может состояться событие нового становления власти в России, если будет проявлена необходимая воля.

Дело здесь не только в том, чтобы «продавить» новое территориальное деление, соответствующее новым хозяйственным реалиям. Прежде всего необходимо определить, какова будет в России национальная политика, и вообще, что это за страна — Россия? Существует как минимум три варианта: это многонациональная страна; это страна с основным, системообразующим этносом и многими иными; либо же это моногосударство, рассматривающее себя как «плавильный котел» по формированию новой общности (учтем при этом, что время наций и национальных государств уже прошло, и многим народностям и культурным автономиям уже не суждено стать нациями). Далее возникает вопрос о том, насколько безусловная культурная автономия может и должна проявляться в устройстве органов власти? В соответствии с ответами на эти вопросы и должно строиться новое территориальное деление.

Возможно даже, что оно должно быть построено совершенно иначе — границы административных округов могут, например, не совпадать с округами судебными, образовательными, хозяйственными, округами национального расселения и т. п. А может быть, учитывая, что современные типы власти экстерриториальны, следовало бы и вовсе подвергнуть сомнению сам принцип территориального деления?

Россия имеет дело с явным анахронизмом, наслоением трех предыдущих национальных политик — дореволюционной, советской и перестроечной. Проблема административного деления не ставится и тем более не решается. А ведь сегодняшние национальные властные органы, образовавшие прочные структуры с национальным же бизнесом и с национальным устройством жизни, которое не совпадает с официальным, в первую очередь ответственны за воспроизводство условий для терроризма или для таких вызывающе отвратительных случаев, как недавние события в Черкесске, которые просто уже отдают какой-нибудь Колумбией, а то и полпотовской Кампучией.

Российские территориальные органы власти необходимо постепенно превращать в «собесы»: они должны выполнять административно-регулятивные функции и функции социальной поддержки и не должны иметь в своей деятельности экономической, политической и прочих составляющих. Хозяйственное развитие при этом будет осуществляться поверх этих единиц — через проекты, округа, экономические регионы и т. п. Сохранять области как экономические и политические единицы давно уже нецелесообразно.

Кроме того, необходимо учесть, что регионы России очень и очень разнообразны, и реализовывать в них власть одним и тем же образом крайне неэффективно (например, в приграничных регионах не может быть той же организации администрации, что и во внутренних).

3. Проблема преемственности и институционализации власти.

Как показывают минские и киевские события и примеры Туркменистана, Азербайджана и Грузии (а также национальных республик в составе России, да и областей тоже), никакого отработанного механизма передачи легитимности от предшественника к преемнику не существует. При этом делается вид, что все в порядке, поскольку механизм прописан в Конституции.

Это реальный вызов власти как власти, поскольку со сменой властителя в стране приходится «начинать все заново», и ни о каких длинных циклах воспроизводства жизни говорить уже не приходится.

Проблема здесь двоякая. Во-первых, отсутствуют институциализированные безличные механизмы отправления власти. Несмотря на все административные реформы и укрепления вертикалей, они остаются «лично-ориентированными», а не четкими, работающими как часы устройствами, отправляющими властные функции.

Неизвестно, можно ли в условиях России построить такие структуры, но то, что этот вопрос вообще не стоит на повестке дня, — это очевидно.

Во-вторых, в России отсутствует непрерывность воспроизводства и преемственности элит — та непрерывность, которая существует, например, в уже упоминавшейся Великобритании и которая обеспечивает баланс общей конструкции власти. В России произошли Октябрьская революция, чистки 30—50-х, события 1991–1993 годов. Все эти переломные периоды означали разрыв в преемственности элит. Это означает, что в стране нет конструкции, которая удерживала бы ее в масштабе исторического времени, вне государства и поверх него, которая «отвечала» бы за Россию, а не за администрацию и не за те или иные партии.

В-третьих, проблема легитимизации преемника невероятно усложняется в России, где в народе чрезвычайно развито осознание относительности догм и порядка, где эти категории традиционно ставятся под сомнение. Русский человек всегда сомневается, и люди не спешат выполнять установки последней власти, поскольку понимают: и эта власть сменится.

Порядок — он относителен. Любое очередное действие власти (да и вообще любое решение любого социального вопроса) подвергается сомнению. Тут же начинаются прикидки, как это все можно обойти, в какую игру с этим решением можно сыграть, правильное оно или нет — конечно же, нет, поскольку не учтено то-то и то-то. Сознание российского человека устроено так, что в нем нет ничего безусловного: ни собственность, ни законность, ни власть, ни технологии, ни выборные механизмы таким безусловным не являются. По всеобщему мнению, любые выборы непременно произойдут с подтасовками и вбросами, любая передача власти по наследству — результат сговора таких-то и таких-то сил и так далее. Можно ли построить механизмы типа «пост сдал — пост принял» в этих условиях — неизвестно, но ставится ли такая проблема принципиально? Осознается ли, что это проблема работы с базисными структурами сознания, а не просто «впаривания» и «идеологической обработки»? После событий в Украине власть не сможет делать вид, что такой проблемы не существует. Так или иначе, с этим придется что-то делать.

4. Угроза суверенитету.

Привычное понятие суверенитета связано с национальным государством — оно трактуется как государственный суверенитет. Но когда государство становится лишь одной из инстанций власти, то подлинный суверенитет связан именно с ней.

Именно власть должна быть суверенна, то есть способна принимать решения самостоятельно. Ведь власть никому не подчиняется. Если подчиняется — то это не власть, ее структура не обеспечивает самостоятельности решений. Что при этом происходит с суверенностью государства — это второй вопрос.

Это реальная проблема, поскольку сейчас мы наблюдаем почти полную потерю суверенитета России. И дело не в том, что мы входим в разнообразные договоры и подписываем протоколы, а в том, что мы несамостоятельны в понимании того, что хорошо и что плохо для России. Мы пользуемся чужими критериями — а значит, неизбежно проигрываем, поскольку критерии эти устанавливаем не мы.

Сегодня суверенитет нужно доказывать постоянно, восстанавливая его всеми общественными, а не только властными инстанциями. Но нынешняя власть вообще не видит здесь проблемы.

Инстанции и механизмы современного властного суверенитета таковы. Во-первых, механизм «властного вмешательства», о котором уже говорилось. Во-вторых, нет суверенитета без своего народа, который может быть отмобилизован и подчиняется этой власти. В-третьих, нет и народа без своего суверена — именно последний создает своему народу условия для преумножения, расцвета, зарабатывания, то есть — обеспечивает воспроизводство и развитие жизни.

В России суверенитет так не понимается. Нынешняя российская власть чувствительна к своему суверенитету лишь в отношении материальных объектов. Она не занимается мировоззрением своего народа (а ведь именно мировоззрение позволяло удерживать участие в социалистическом всемирном проекте, о котором уже говорилось, в качестве основного содержания жизни советских людей). Повторим еще раз: она вообще не видит здесь проблемы.

5. Угроза вымирания и запустения.

Никогда за всю историю Российского государства (разве что во времена Ивана Грозного) реально освоенные пространства не сокращались. Но сегодня российское население не может обеспечить освоение занятой территории.

О качественных причинах этого речь пойдет ниже, а здесь отметим, что современные концепции власти предполагают совершенно иное отношение к демографическим процессам. Власть должна уметь управлять потоками — миграционными, квалификационными, товарными, финансово-инвестиционными (собственно, в этом и состоит суть процесса глобализации). Государство сегодня не может существовать как некая стабильная замкнутая территория, контролирующая потоки через границы. Напротив, именно сгущения и пересечения потоков образуют ту материю, на которой и выстраиваются современные властные инстанции.

Сегодняшние государства существуют на потоках и на обмене, а не на запасах и «ресурсах». Но нынешняя власть этого принципиально не видит. В частности, это проявляется в отношении к гражданам — и к резидентам, и к мигрантам.

Миграционные потоки должны стать важнейшей материей реализации власти. Вместо этого принят ужесточенный закон о миграции, где не сделано исключения даже для мигрантов из СНГ или этнических русских. Ставка делается на пограничный контроль, а не на активное использование, абсорбцию, натурализацию; на централизацию, а не на инициативу местных властей. И уж подавно речь не идет об активном приготовлении потенциальных желательных мигрантов из сопредельных и более отдаленных стран.

Передвижения граждан должны рассматриваться как возможности — и для самих граждан, и для власти, — а не как беда и напасть. Население России сейчас крайне немобильное — и в физическом, и в карьерном, и в качественном пространстве. Но это даже не числится в списке проблем и угроз.

Самое же плохое — то, что граждане России рассматриваются властью как нахлебники, а не как источник активности и инициативы (и, соответственно, налогов). Власти легче работать не с большим, а с малым числом граждан — ввиду неповоротливости, лености ума, устаревания всех процедур, нищеты всех социальных служб. Именно это отношение и роет России демографическую яму.

6. Угроза истощения социального и человеческого капитала.

Современные исследователи понимают социальный капитал как ресурс, предоставляемый разнообразными формами общественной связности. Власть в России этот ресурс не видит и не использует, а следовательно — теряет важный фактор обеспечения конкурентоспособности страны.

Такие формы связности, как местное самоуправление, самоорганизация людей либо по деловым, либо по культурным интересам или, наконец, гражданское общество, должны специально находиться в поле внимания власти. Они должны послужить обустройству собственной жизни, и государственная власть может рассматривать это либо как особую инстанцию власти, либо как ряд автономных (то есть самозаконных) сфер жизни, обладающих естественными механизмами воспроизводства.

Сегодня вместо специальных действий по выращиванию современного мобильного, инициативного, предприимчивого, ответственного и здорового населения власть всячески подчеркивает: «обойдемся без вас».

Власть полагает, что можно принять ряд законов и распоряжений по СРО (саморегулирующимся организациям) или по ТСЖ (аббревиатуры-то одни чего стоят!) — и дальше все пойдет само собой.

Сегодня не выполняется одно из важнейших предположений, на котором всегда строилась власть в России: что человеческий ресурс бесконечен — и количественно, и качественно; что из него можно выбрать лучших; что можно бросить несколько миллионов на Берлин или на колымское золото; иными словами — что резерв народных сил неисчерпаем.

Естественные механизмы воспроизводства населения оказываются нарушенными, а значит, это становится заботой власти. Стало понятно, что этот ресурс конечен и, самое главное, что он становится неконкурентным. Но власть по-прежнему действует так, будто для решения этой проблемы не нужно прилагать специальных и очень продуманных усилий.

 

Морально устаревшие стереотипы власти

МОЖНО НАЗЫВАТЬ и другие проблемные области, которые действующая власть просто не видит. А это значит, что и сама власть, и основной инструмент ее отправления — государство — морально устарели.

Прежде всего морально устарели представления об устройстве власти и государства. До сих пор существует иллюзия, что если власть сконцентрировать и выстроить из нее вертикаль, то тогда-то мы и подумаем, что делать с обществом и «куда идти».

Но проблемы устройства власти не могут быть отделены от проблем общественного развития в целом.

Мы привычно говорим о суверенитете, о народных основах государства, о праве и законах. Но нам придется привыкнуть к ситуации, когда принцип суверенитета будет поставлен под сомнение в условиях глобализации, народы и нации (и механизмы их воспроизводства — культура и образование) станут незначимыми в поле работы массмедиа и иных форм коммуникации, а действенность права будет подвергнута сомнению из-за распространенности социальной рефлексии и социального проектирования.

Строятся иные конструкции современной власти, абсолютно для нас невиданные и непривычные.

Современная власть использует для своего удержания гуманитарный (работа со смыслами и ценностями, с жизненными траекториями), а не административно-бюрократический ресурс.

Современная власть институциализирует работу с постоянно появляющимися самоорганизующимися единицами.

Современная власть строит комплексные стратегии работы с будущим.

И самое главное: современная композиция власти опирается не на единственный «столп» — государство, — а на структуру властных инстанций, которые работают на разных принципах, вбирая в себя власть СМИ, сетевых сообществ и локальных автономных порядков, стремясь построить эффективные и конкурентоспособные конструкции власти. Именно в этом смысле прежде всего она является открытой: если Поппер пол века назад обсуждал открытое общество, то сегодня на повестке дня стоит «открытая власть».

Государство выполняет внутри структур современной власти важную, но всего лишь одну функцию — административно-бюрократическую.

 

Чего можно хотеть?

СТЕРЕОТИПЫ, КОТОРЫЕ определяют наше отношение к власти и государству, говорят нам, что люди не могут заниматься проблемами власти, что власть является делом государства и никого более.

Но власть отнюдь не совпадает с государством, она есть понятие более общее, более фундаментальное. Государство — это лишь один из инструментов власти.

Поля власти, связанной с интерпретациями, с формированием самих граждан, с гуманитарным ресурсом, с самоорганизующимися единицами, сегодня пусты и заброшены.

Многие перспективные люди, многие интеллектуалы считают, что власть невозможна вне бюрократических структур. Потому-то они и не идут во власть, не желая превращаться в безликих чиновников.

Но ведь можно попытаться развернуть новые инстанции власти!

30 ноября 2004 г.

 

Жизнь в другом мире

«ПОСЛЕ СЕНТЯБРЬСКИХ событий в Беслане Россия попала в принципиально новую ситуацию, мы теперь живем в другом мире», — так пишут многие комментаторы.

Действительно, в Беслане произошла беспримерная трагедия. И это значит: мало повторять, как заклинание, что мы находимся в новой ситуации, — мы обязаны понять, с каким явлением мы столкнулись и что с нами происходит.

Всю безвыходность ситуации подчеркивает полная беспомощность государства в борьбе с терроризмом. Даже опросы показывают, что большинство россиян считают действия властей в отношении терроризма неадекватными. В обществе распространены ложные представления о действительных масштабах терроризма и о сущности этого явления.

А ситуация такова.

Терроризм развивается, количество терактов со все более ужасающими последствиями растет и в России, и во всем мире, несмотря на отчаянную борьбу с ним. Достаточно просто посмотреть мировую статистику терактов, чтобы убедиться, что борьба государств с террором результатов не приносит. Государства в целом и все их органы и ведомства бессильны против терроризма.

Это проявляется не только в росте числа терактов, но и в том, что ни государства, ни общества не знают, как реагировать на них. Практически по поводу всех наиболее нашумевших терактов (11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке, 11 марта 2004 г. в Мадриде, серия терактов в России 2004 г.: крушение пассажирских самолетов, взрыв у станции метро «Рижская», захват школы в Беслане) до сих пор высказываются различные и противоречащие друг другу гипотезы. Все они равно фантастичны и малообоснованны.

То, как власть реагирует на террор, вызывает резко негативную реакцию. Почему она искажает правду? Почему использует случившиеся трагедии для извлечения выгоды для себя?

Не будем углубляться в различного рода эмоции, негодование и недоумение по поводу действий властей против терроризма. Вместо этого проанализируем, откуда проистекают такого рода реакции и почему они оказываются неадекватными. Ведь самое главное заключается в том, что мы все — и власть, и общество — действительно плохо понимаем, с каким явлением мы столкнулись. Вроде бы приняты все меры противодействия — а оно не только не уменьшается, но и развивается!

Пока, не обращая внимания на сущность и причины возникновения этого нового явления, власть действует так, как удобно отдельным министерствам, ведомствам и государственным органам.

 

Ведомственные реакции власти на террор

РЕАКЦИЯ СО СТОРОНЫ МВД. Что предлагается по поводу борьбы с терроризмом? Усилить системы безопасности, усилить контроль и, конечно же, увеличить финансирование органов. Утверждается, что террористы настолько хорошо оснащены, экипированы и организованы, что для их поимки нужны еще более серьезные средства охраны и контроля.

Это очень выгодно соответствующим ведомствам, поскольку позволяет получить значительно большие ресурсы на то, что они и так делают. При этом эффективность их действий оценить невозможно. С одной стороны, якобы какие-то теракты удается предотвратить, с другой стороны — они все равно продолжаются.

Приведет ли усиление систем безопасности к тому, что теракты прекратятся? Вряд ли. Достаточно вспомнить Израиль. Неужели МВД действительно думает, что террорист пойдет через металлоискатель? Неужели и вправду верит, что у террористов не окажется денег на приобретение легальных документов для перемещения по Москве и России? Террористы — аккуратнейшие люди, документы у них всегда в порядке. А Басаев с Масхадовым не выйдут из ущелий с поднятыми руками, чтобы получить паспорт с биометрическими данными.

Возникает вопрос: пытается ли МВД действительно решить проблему терроризма — или оно попросту извлекает из этого свою выгоду (и, надо заметить, немалую)?

Реакция спецслужб. «Организаторы» терактов (вроде Басаева, Масхадова, Бен Ладена) наделяются такими качествами, которые делают борьбу с ними бесполезной, но бесконечной. Их постоянно ловят — и постоянно не могут найти; из дальних стран они руководят большой разветвленной сетью тех, кто осуществляет теракты.

Бесконечно ловить неуловимых — золотая мечта спецслужб: постоянное финансирование идет, мощь растет, новое оружие поступает. Тезис о международном терроризме очень выгоден соответствующим ведомствам. Чем крупнее заговор, раскрытием которого они занимаются, тем больше требуется на это средств, сил, кадров, финансирования — и тем меньше с них спросит общество.

Реакция государства. Сегодня предлагается усилить бдительность общества в отношении террористов. И это выгодно власти, поскольку если что-то случилось, нам скажут: что-то вы сами были не слишком-то бдительны. Хороший способ снять с себя ответственность.

Нам ставят в пример Израиль: мол, там такие меры безопасности, там общественность бдительная — но известно, что, несмотря на все это, Израиль от терроризма не избавился. Израиль надо изучать не как образец успешной борьбы с террором (хотя там и действуют не так топорно и прямолинейно, как в Европе), а как пример действий, воспроизводящих терроризм.

Вместо того чтобы проанализировать сущность такого явления, как терроризм, каждое ведомство объявляет, что оно знает рецепт борьбы с ним — как правило, еще более дорогой, чем предыдущий. С точки зрения государственной власти, мы не можем справиться с терроризмом потому, что недостаточно бдительны. По версии спецслужб, это очень хорошо организованный заговор. Правоохранительные органы утверждают, что всему виной недостаточный контроль надо всем. Военные говорят, что это война и надо бомбить базы террористов. И так далее.

В результате мы имеем дело не с действительным врагом, а с его ведомственными версиями.

 

Ложные стереотипы

В РЕАКЦИЯХ ВЛАСТЕЙ и общественности по отношению к терроризму четко прослеживаются заведомо ложные стереотипы. Вместо того чтобы понять это явление как новое — а значит, строить новые способы реакции, — власть «ищет там, где светло».

Терроризм — это война. Но с кем? Один из стереотипов состоит в том, что терроризм — этой война. Тезис о необходимости войны с мировым терроризмом заявлен и Бушем, и Путиным. В результате президент США после 11 сентября развернул серию военных операций в Афганистане, а затем — и в Ираке, а Путин недавно заявил: «Нам объявили войну». Началась подготовка военных ударов по базам террористов.

Сама постановка вопроса о войне нелогична. Кому мы объявим войну? Кто враг? Но дело не в логике, а в том, что объявление войны выгодно правительству и государственной военной машине. Это снимает лишние вопросы к власти, усиливает ее авторитет, вызывает одобрение общества, ведет к усилению административной и военной машины. Административно-военная машина исторически настроена на ведение войны, и ей, оказывается, гораздо проще разгромить отдельное государство (такое как Ирак, к примеру), чем отслеживать неуловимые банды террористов, а уж тем более — думать, что это за явление такое: терроризм.

Терроризм — это преступление. Но кого наказывать? Следующая конструкция, мешающая разобраться с тем, что такое терроризм, — это объявление его некоторым видом преступления. Это тоже не приносит результата. Прежде всего, кого наказывать, если террорист-смертник сам себя взрывает, и преступник исчезает? Может быть, наказывать пособников и организаторов преступления? Но как их вычислить? Или для простоты пособником назвать того милиционера, который их отпустил? Спекулянта билетами или водителя, который провез их по определенной территории? Приведет ли это к какому-то результату, непонятно.

По крайней мере ясно, что данный ход, безусловно, выгоден соответствующим ведомствам, в частности — МВД и ФСБ.

Терроризм — столкновение цивилизаций. Свою лепту в обсуждение проблем терроризма вносят политологи, историки, социологи и прочие интеллектуалы, строя по этому поводу грандиозные концепции: «столкновение цивилизаций», «искажение традиции», «мусульманский мир». Историки изучают историю террора начиная чуть ли не с войны 1812 года или Великой французской революции, хотя мы чувствуем, что современный террор — это нечто совсем другое. Работа находится всем, только от этого теракты не прекращаются.

Мы чувствуем, что современный терроризм — это особое явление. С ним невозможно бороться прежними, привычными ведомственными методами. Террор врастает в обыденную жизнь, становится привычным, а количество терактов растет. Явление терроризма перерастает границы деятельности отдельных отморозков и групп, становится фактом общественной жизни. Работают механизмы его воспроизводства: привлечение и подготовка террористов, создана система террористических баз и лагерей, функционируют сайты террористических групп, существует специальная литература и музыка.

С этим надо что-то делать. Одно дело — реакция властей, которую можно долго критиковать, а другое — взрывы, сотни погибших и самые трагические последствия. Понимаем ли мы, что это такое — сегодняшний терроризм?

 

Три причины возникновения современного терроризма и его неуничтожимости

Причина первая: мир раскололся на «три человечества»

Дело не в столкновении религиозных традиций или цивилизаций, а в том, что разные страны по-разному участвуют в процессе глобализации. Первое человечество — это человечество глобализирующееся. Второе составляют люди из тех стран, которые уже не имеют шанса включиться в процессы глобализации.

К примеру, разница между людьми, у которых с детства на столе стоит компьютер, и людьми, которые первый раз его видят в 30 лет, колоссальна. Сократить эту разницу очень сложно, поскольку она связана не только с наличием техники или с экономикой той или иной страны. Включение в глобализованное пространство означает определенное устройство психики человека, его антропологию, тип мировоззрения и т. д. Поэтому разрыв между двумя человечествами уже не удастся ликвидировать (по крайней мере, если и поставить такую задачу, то не ранее, чем через полсотни лет).

Второе человечество существенно больше, чем первое: это — вся Африка, исламский мир и т. д. Но при этом второе человечество не имеет шанса развить свою собственную культуру до равномощной западной. Ему нечего противопоставить западной цивилизации, в результате чего оно сталкивается с тем, что его игнорируют другие типы «человечеств». Второе человечество начинает в прямом смысле исчезать из поля видимости и из коммуникации с другими культурами.

Третье человечество эту проблему решило: ряд стран, в числе которых Китай и Индия, сохранили собственную

культуру, а из глобализованного пространства научились брать и осваивать различные технологии. Перед ними проблема терроризма стоит не так остро.

Источник современного терроризма, как правило, — второе человечество. А это значит, что ситуация, с одной стороны, проще, чем она предстает в работах современных философов, социологов, политологов, которые пишут о терроризме, а с другой — ужаснее.

Речь идет о противостоянии глобализированному человечеству, которое практически по всем параметрам несравнимо мощнее отдельных государств и наций второго человечества. Получается, что либо они принимают западные стандарты жизни и включаются в глобализационные процессы, либо их попросту не замечают.

Но первого они сделать не смогли и уже, скорее всего, не смогут, а второе означает их исчезновение из истории. Происходит именно это: второе человечество де-факто перестает существовать в современных коммуникационных пространствах. Эти нации и люди себя теряют.

Поэтому заявить о себе им просто необходимо.

Оказывается, что это можно сделать, используя и эксплуатируя сами эффекты глобализации. Присутствовать в этом поле можно, если привлечь к себе внимание и сделать себя необходимым элементом жизни всего человечества, чтобы на тебя обращали внимание и с тобою считались.

Человечество, которое выпало из процессов глобализации, может обратить на себя внимание, только сделав нечто такое, чего не могут сделать другие люди. Простейший вариант — это осуществить теракт. Что и начинает эксплуатироваться.

Ведь с точки зрения цивилизованного и глобализованного человечества есть вещи, которых делать нельзя ни в коем случае: например, убивать людей, а тем более детей, лишать самого себя жизни и пр. Этого нельзя делать даже для того, чтобы защитить себя и свою нацию. Назвать это преступлением невозможно: взорвав вместе с собой поезд, «преступник» исчезает. Это начинают называть терроризмом.

Терроризм есть способ, которым существуют неглобализованные общности и группы, получая деньги, славу, известность и — самое главное — признание их существования.

Проблемы этих групп начинают решаться. Они теперь уже существуют в глобализованном пространстве, у них есть слава — хоть и дурная, но есть. Террор становится своего рода выгодным предприятием (например, он позволяет шантажировать правительство осуществлением или неосуществлением актов). Терористов можно использовать для решения противоречий между странами (например, где строить газопровод), в политической борьбе разных групп и группировок, которые сами не станут осуществлять теракт, но будут активно использовать факт его совершения и за это готовы платить деньги.

Но это — лишь первый контекст, в котором возникает терроризм.

Причина вторая: питательная среда терроризма

Сегодня в рамках глобализованного мира происходит интенсивное развитие сообществ и отдельных людей, которые находятся вне социальных, культурных, юридических и иных норм. Чем стабильнее общество, тем больше появляется людей, понимающих относительность норм, в которых живут остальные члены общества. Они начинают использовать эту относительность.

Это всякого рода финансовые спекулянты, контрабандисты и продавцы наркотиков, алмазов, рабов, человеческих органов и пр. Это разнообразные пиарщики, рекламисты, которые научились сдвигать нормы человеческого существования и привлекать за счет этого внимание к новинкам. Это рейдеры, специалисты по слияниям и поглощениям, которых можно привлечь по закону только за что-то второстепенное. Это — политики, которые осуществляют глобальные взаимодействия между странами, способствуя перетоку капитала.

Иными словами, это огромный фронт людей, который за счет глобализации и развития средств коммуникации начинает существовать вне государственных порядков, как бы поверх них. Возникают огромные индустрии, которые находятся вне структуры легальности. Они, как правило, не криминальны. Они не действуют незаконно, они действуют вне поля, обозначенного законом.

Именно эти люди становятся питательной средой террористов, потому что они начинают понимать, как террористов можно использовать. По поводу теракта 11 сентября в США появляются материалы, показывающие, что перед этим была очень интенсивная игра на бирже по авиакомпаниям и по нефтяным компаниям. Использовать теракт, который осуществит террористическая группа, ищущая внимания к себе, становится, во-первых, реально, а во-вторых — довольно выгодно. Прибыль в таком случае оказывается намного больше, чем затраты на теракты.

Есть и еще один аспект. В результате роста сообществ, понимающих относительность норм, развивается двойная структура жизни. В рамках второй, внелегальной, деятельности такие люди могут помочь провезти ядерные материалы, продать химическое оружие, взрывчатку и прочее. Эта среда создает возможности для существования терроризма, для его неистребимости.

В России эта тенденция проявляется в полной мере. Выясняется, что последние теракты осуществлены при помощи обычных милиционеров или простых людей, которых, например, попросили что-то или кого-то подвезти, а те согласились. Практически весь Северный Кавказ живет в аналогичной двойной структуре: днем человек — добропорядочный гражданин, он ходит на работу, а ночью он же может пойти и за тысячу долларов поставить фугас. При этом неверно говорить, что именно Северный Кавказ является рассадником терроризма, вернее сказать по-другому: способствует терроризму именно такая двойная структура стандартов жизни, которая развита в том числе и на Кавказе.

Еще один яркий пример: захват Назрани и Карабулака в Ингушетии. Террористы освоили и успешно использовали механизм, похожий на флэш-моб, подговорив множество людей с помощью своих обширных родственных связей. Простые мирные люди, местные жители, вышли в ночь, получили автоматы — и начали стрелять милиционеров. Но сами они — не террористы, профессиональной подготовки у них нет. Они сдали автоматы, получили по 500 долларов и утром, как обычно, пошли на работу. Ночью они лишь подработали.

Сейчас терроризм переходит в другую стадию, поскольку ему удается за счет «двойной жизни» включать в свои проекты и планы вполне добропорядочных людей. А они лишь за деньги перепарковывают машины, как было в одном из последних терактов. Милиционеры пропускают кого угодно, когда им говорят, что везут арбузы. И это становится нормой жизни.

Причина третья: неспособность власти реагировать на террор

Любое новое явление государство пытается удерживать в определенных границах. Так устроены правоохранительные органы.

Контроль удерживается за счет установки некоторой границы «здравого смысла», разделяющей действия недопустимые и допустимые (но тоже незаконные). К примеру, нельзя устраивать массовые побоища; тех, кто эту грань перейдет, ликвидируют. А те, кто нарушает закон в «разумных пределах», являются осведомителями, помогая пресекать преступления, выходящие за рамки этого «здравого смысла».

Но терроризм действует иначе. Террористы начинают понимать, как можно вычислить границы, где их не смогут контролировать ни государство, ни спецслужбы — и как можно за эти границы выйти. Если террористы поняли, что правоохранительные структуры и службы безопасности построены на приоритете ценности жизни человека (на том, что человек ни при каких обстоятельствах не будет делать того-то и того-то), то они станут действовать прямо противоположным образом. Например, взрывать себя, превращая самолет вместе с пассажирами в бомбу, как это было 11 сентября в США. Службы безопасности не предполагали, что пассажирский самолет можно использовать для уничтожения зданий лучше бомбардировщика или ракеты.

Когда такого рода границы вычислены, ведется поиск людей, которые за счет психологической, наркологической и иной подготовки смогут это сделать. В результате осуществляется теракт, который предотвратить обычными методами ни государство, ни кто-либо другой не может.

Но мало того, что террористы нашли способ решения своих проблем. Они понимают, что привлекать внимание они должны все более шокирующими терактами. Они уже не могут отказаться от террора. Почему?

Первая причина состоит в том, что семьи получают средства к существованию за счет отправки некоторых своих детей в террористы. Вторая — в том, что как только они прекратят террор, их территории, общности, нации и они сами физически исчезнут. К примеру, турки, сумев посадить курдского лидера Абдулу Оджалана на остров Имралы в Мраморном море, добились того, что про курдов перестали вспоминать. В России, если бы не террор, вряд ли бы кто-то вспомнил о маленькой нищей Чечне. Она была бы еще меньше и незначительней, чем Адыгея, Калмыкия или другие области. Но теперь она известна на весь мир, во всех западных и российских СМИ Чечня и ее проблемы мелькают в главных заголовках.

Если мы хотим обсуждать террор, если мы хотим как-то ему противостоять, то должны иметь в виду, что это — не отдельные группы и не сумасшедшие, не преступники и не военные противники. Мы должны признать, что терроризм приобрел статус самостоятельного общественного самовоспроизводящегося механизма.

Проблема состоит еще и в том, что первым, кто призван реагировать на эту проблему, конечно же, является государство. Но Путин и Буш объявляют терроризму войну, в то время как воевать — не с кем. Системы безопасности и усиление бдительности общества не решают эту проблему, спецслужбы с этим тоже не справляются.

Государство уже потеряло здесь подлинную власть и не может ответить на вопрос, как быть с террором и как жить дальше в новой ситуации. Оно предлагает взамен старые методы, которые работали раньше, но не способны работать сейчас. Должны быть найдены принципиально новые способы борьбы с терроризмом, соответствующие сущности, причинам и механизмам этого явления.

Способна ли сегодняшняя власть осуществить нижеследующие меры по нейтрализации терроризма?

 

Комплекс антитеррористических мер в России

1. Изменение административно-территориального деления РФ.

Необходимо ликвидировать национальные образования в составе России, введя другое административное деление, никак не связанное с этническими образованиями, с национальностями местного населения, его менталитетом и пр.

Если структуры власти привязаны к этническим образованиям, возникает связка: «власть — правоохранительные органы — бандиты — местное население». При этом смещаются принятые в государстве границы легальности, люди в регионах живут по двойным стандартам. Именно это наследие Советского Союза порождает структуру, в которой развивается терроризм. Как только статус республики будет ликвидирован, эта связка разорвется.

Чем эта связка грозит, видно на примере событий в Беслане: вдруг выяснилось, что практически все местные жители были вооружены автоматами Калашникова. В Северной Осетии нет закона, запрещающего ношение оружия, — местная национальная власть его принять не в состоянии.

В США штаты делятся не по наличию там мексиканцев или афроамериканцев. Там структура власти оторвана от этнических структур, которые сохраняются как культурные или экономические сообщества, но не как структуры власти.

2. Создание структур, которые бы могли перевести конфликтные ситуации Северного Кавказа из военной плоскости в политическую.

Вместе с изменением административного деления нужно создать Северокавказский парламент (название условное), в котором бы участвовали представители всех кавказских культурных или этнических автономий и где обсуждались бы их проблемы. Сообщества, составляющие питательную среду для терроризма в России, должны поднимать вопросы в парламенте, а не с оружием или бомбами в руках на поле физического столкновения. В таком случае враждующие между собой народности в парламенте через своих представителей будут вынуждены искать компромиссы — а сейчас они все настроены против Российского государства и действуют против него.

3. Кардинальное изменение антитеррористического законодательства.

Ответственность за теракт должна быть не индивидуальной, а коллективной, семейно-родовой. Отвечать должны род, семья, деревня, причем очень жестко — вплоть до выселения с территории и физического истребления. Если этого не сделать в качестве чрезвычайных мер, мы не сможем остановить механизм воспроизводства терроризма. Генерал Ермолов прекратил чеченскую войну в царской России, объявив, что за каждого убитого русского солдата будет разгромлена деревня.

Диаспоры также должны отвечать за теракт: люди, строящие коррупционные или финансовые цепочки, поддерживающие террористов, должны жестко вычисляться и наказываться как пособники террористов.

4. Разрушение мотивов и смысла совершения теракта.

Важно понимать, что терроризм держится на связях со структурами поддержки, на подпитке как деньгами, так и людьми. Поэтому должен быть предпринят ряд шагов для того, чтобы смысл совершения геройства в виде террористического акта терялся.

Ермолов сделал так, что разбойный акт подставлял под удар весь род — и героизм стал бессмысленным. И сейчас надо делать нечто подобное.

Когда чеченцы захватили турецкий корабль, власти нашли родственников террористов, заключили их в тюрьму и предложили террористам обмен. Террористы готовы были пойти на личную смерть, но не были готовы на гибель рода, ради которого это делалось; они сдались и больше турецких кораблей не захватывают. В России так почему-то не делается.

Англичане подобным образом поступали по отношению к восставшим мусульманам в Индии. Убитых террористов они хоронили завернутыми в свиные шкуры, вызывая отвращение у людей, которые не хотели погибнуть такой смертью. Они готовы были гибнуть героически, но не в свиной шкуре или в навозе. Что нам мешает делать то же? Неужели приверженность принципам права?

5. Создание и развитие противостоящих терроризму сетевых (самоорганизующихся) сообществ.

Прежде всего в России противостоять терроризму могло бы казачество. Но почему-то по отношению к казакам работает закон о ношении оружия, а у осетин, чеченцев, ингушей — не работает. В результате чеченцы могут спокойно нападать с гранатометами и автоматами на казаков, зная, что у тех нагайки да сабли, и уводить скот. Казаков надо вооружать и противопоставлять их террористам.

К сетевым сообществам, которые должны быть использованы, относятся и диаспоры. Пока существуют этнические группы чеченцев, ингушей и т. п., которые зарабатывают деньги, до тех пор будет существовать терроризм. Значит, за террор должны отвечать другие сообщества: все достаточно богатые чеченцы, проживающие, к примеру, в Москве, должны четко понять, что терроризм в Чечне — это прежде всего их проблема, а не проблема Путина. Если они не будут разрывать цепочку поддержки терроризма за счет родовой структуры, их следует карать как террористов.

Нужно ввести на муниципальном уровне наемную полицию или милицию — примерно так, как это сделано в США. Люди должны иметь возможность нанимать милицейскую охрану не в виде вневедомственной охраны, которая ни за что не отвечает, а в виде охраны с особым статусом. Ей должны быть делегированы максимальные права по защите населения, которое платит ей за то, чтобы она их охраняла. У такого рода структур должно быть право на ношение и применение оружия, право доступа к информации, подобные тем, что есть у милиции, возможность получать содействие со стороны милиции и т. д.

Сетевые сообщества, противостоящие террористам, должны быть созданы повсюду. Это и будет реальной мерой по мобилизации общества на противодействие терроризму, а не пустым призывом к бдительности.

6. Расселение и разбавление населения Северного Кавказа.

Мы уже упоминали, что один из механизмов воспроизводства террора — когда семья кормится за счет того, что поставляет часть своих детей в террористы. Он существует в Палестине, а теперь начинает работать в Чечне, Ингушетии, Дагестане. Чтобы сломать этот механизм, надо частично выселить чеченцев в другие регионы — например, за деньги. Пусть те, кто ненавидит Россию и не хочет в ней жить, уезжают, к примеру, в Саудовскую Аравию, за что получат 20 ООО долларов на обзаведение. Это будет намного меньше, чем те суммы, которые сейчас там тратятся. Подобным образом действуют турки в отношении курдов, так действуют китайцы в отношении тибетцев. Нужно разбавить и чеченское население.

7. Проведение специальной кампании в СМИ по дегероизации террора.

Почему мы знаем про Масхадова и Басаева? Почему нам известны различные факты их биографии, их похождения и приключения? Если это террористы, то называть их надо по кличкам: это террористы, а не люди. Вместо этого террористы получают себе рекламу, как звезды шоу-бизнеса.

Такую ошибку уже совершили США, когда Усаму Бен Ладена превратили в неуловимого героя, которого боится вся Америка. Тысячи детей, которые не имеют никакой надежды вырваться из нищеты, уже понимают, что если станут такими, как Бен Ладен, то станут известными, сам Буш их будет бояться.

Должна быть проведена кампания по лишению террористов не только статуса героев современности, но и статуса людей вообще. Для этого могут быть применены разного рода специальные формы наказания за террор, демонстрирующие непризнание их людьми.

Очень важна ликвидация внимания общества к террористам. Их надо перестать замечать, перестать признавать их людьми, героями, а вместо этого называть по кличкам и вырабатывать к ним отвращение, а может быть — и такое отношение, как к опасным явлениям природы или общества, вроде эпидемий, нашествий саранчи или автомобильных аварий. Сейчас этого отвращения нет, и многие готовы в рамках двойной жизни помочь террористам.

Проблема состоит в том, что глобальная структура СМИ построена на смене сенсаций. Террористы от этого получают серьезную выгоду. Пусть они — антигерои в глазах цивилизованного человечества, но зато они становятся всемирно известными героями в глазах второго человечества. За счет этого они пополняют свои ряды, привлекают к себе всеобщее внимание, делают себе рекламу, PR…

Сейчас ведется дискуссия по поводу того, чтобы запретить СМИ публиковать сведения о терактах. Но надо понять, что ограничение на работу СМИ не приведет к противодействию террору: результатом будет ликвидация СМИ. Общество полностью перестанет доверять властям, воспринимая официальную информацию как заведомо ложную. Вместо этого возникнут слухи и сплетни, и террористы станут от этого еще ужаснее, а доверие к власти будет подорвано.

8. Экономическая и социальная легализация теневой экономики и иных внелегальных структур.

Это важно для борьбы с двойным стандартом (двойным порядком) жизни: сообщества, в которых развиты эти составляющие, становятся питательной средой терроризма.

Государство не может ликвидировать внелегальные структуры, живущие по двойным стандартам. Поэтому их нужно использовать в борьбе с терроризмом. Например, раз уж истребить коррупцию нельзя, то нужно различать коррупцию двух видов. Одно дело — коррупция в пользу террористов, что должно наказываться нещадно, а другое — это аналогичные действия, не связанные с ними, на которые будут закрываться глаза («по факту жизни»). К примеру, милиционер, который отпустил гастарбайтеров из Узбекистана, взяв с них деньги, не сильно пострадает. Но сотрудника милиции, который отпустил за деньги чеченок, которые потом взорвали самолет, нужно ликвидировать. Необходимо достичь такого состояния, чтобы все без исключения боялись брать деньги у определенной категории людей, подозревая за ними совершение теракта. Коррупционные сообщества должны быть против терактов, и для этого нужно проделать специфическую работу

Работать с внелегализованными сообществами можно, только способствуя их легализации. Для этого должны быть приложены усилия по легализации взяток, проституции и прочего нелегального бизнеса, как ни радикально это звучит. Когда граница дозволенного сдвигается в сторону ужесточения, так называемая «серая сфера», которая еще не является криминалом, начинает увеличиваться и криминализироваться. Поэтому в отношении деятельности внелегализованных сообществ государство должно, напротив, «расслабляться» и оставлять эти сферы на самоорганизацию, получая тем самым возможность «держать руку на их пульсе».

9. Восстановление жизни на территории Чечни на новых основаниях.

Заместитель главы администрации Президента РФ В. Сурков в недавнем интервью «Комсомольской правде» говорил, что начата реализация «сложного решения» проблемы Чечни: «Это активная социализация Северного Кавказа, поэтапное создание демократических институтов и основ гражданского общества, эффективной правоохранительной системы, производственных мощностей и социальной инфраструктуры, преодоление массовой безработицы, коррупции, провала в сфере культуры и образования».

Перечисляются опять ведомственные задачи по восстановлению всех сторон жизни в Чечне. Однако ничего не предполагается делать ни со структурой двойной жизни, ни с национальной системой управления. Средства, стянутые в Чечню, опять в который раз в конечном итоге пойдут на развитие терроризма.

Прежде чем выполнять намеченное «сложное решение», необходимо разорвать круг воспроизводства того способа жизни в Чечне, который все время восстанавливает терроризм. Этот круг состоит из трех элементов: этнической власти, родовой структуры жизни и замкнутой экономики, источником богатства в которой являются бюджетные вливания. Слом этой системы — необходимое условие восстановления хозяйственной жизни в Чечне.

Некоторые меры уже были названы: изменение территориально-административного устройства власти, расселение и разбавление населения, коллективные наказания за участие в терроре. Родовую организацию жизни следует переводить в культурную сферу, отделяя ее от хозяйственной и находя такие функциональные сферы в хозяйстве всей России, которые могли бы занять чеченцы. Не менее важной является задача разрыва замкнутого экономического пространства Чечни, установления нормальных хозяйственных связей с иными регионами и укладами — все это вместе позволит постепенно вытеснить господствующую там экономику воровского типа, которая «варится в собственном соку», подпитываясь вливаниями сверху.

Без целенаправленного слома сложившегося в Чечне хозяйственного уклада задача экономического восстановления этой территории решена быть не может.

10. Коренная реорганизация МВД и ФСБ.

В нынешнем состоянии МВД и ФСБ не способны справиться с террористами.

Единое министерство внутренних дел могло работать только в условиях тотального государства. Сейчас становится очевидным, что в условиях индивидуальной свободы, когда большинство людей живут независимой от государства жизнью и когда двойные стандарты жизни сильно распространены, милиция быстро морально разлагается и превращается в коррумпированное и малоэффективное образование, реликт из прошлого.

Современная организация охраны правопорядка в борьбе с терроризмом должна строиться на интенсификации сетевых сообществ, работе с ними, противодействии преступным структурам за счет внедрения своих агентов, легализации этих структур и специфической работе с ними. Важно учиться «считать» быстрее террористов, реконструировать схемы их замыслов и действий, их следующие шаги — нужно уметь думать, как они, но быстрее.

Если террористы образуют всемирную сеть, если они уже давно работают, невзирая на государственные границы и используя современные возможности для связи, финансирования, вербовки, — то не следует ли создать аналогичные трансграничные структуры их вычисления, нейтрализации и уничтожения? По крайней мере объединения, призванные охранять первое человечество, должны быть мощнее и эффективнее объединений террористов.

11. Коренная реорганизация государственной власти.

Надо понять, что государственная власть — это не единственная власть. Существует множество точек, с которыми государственная власть должна договариваться, поскольку они не менее влиятельны. Нужно договариваться с крупным бизнесом, с олигархами, со СМИ, с профсоюзами, с разного рода внелегальными структурами — во имя продолжения жизни в России. Государственная власть вместе с остальными центрами власти и влияния должна строить эффективную жизненную композицию, иначе война различных точек власти между собой приведет к разрухе, а концентрация государства — к тому, что оно просто ничего не сможет сделать и развалится само собой. Нынешнее «укрепление» государства — на самом деле его ослабление. Полицейское бюрократическое государство, отталкивая любых возможных сторонников, вытесняя «серые» структуры в зону криминала и объявляя войну цивилизационному явлению, подрывает самую основу возможности справиться с террором (да и с другими современными вызовами).

Государство должно быть дебюрократизировано, оно должно разделить ответственность за жизнь в России с другими центрами влияния, поняв, что вся полнота власти ему сегодня не принадлежит. В условиях масштабных вызовов жизни в России, таких как современный терроризм, реальная власть будет принадлежать тем из общественных или государственных сил, которые смогут найти адекватный ответ на эти вызовы, справиться с ними. Это условие легитимности власти сегодня.

12. Коренная реорганизация российского права.

Многие из перечисленных мер противоречат существующим в России правовым нормам: коллективная и асимметричная ответственность за пособничество терроризму, легализация теневой сферы, изменение административного деления требуют переделки Конституции. Но угрозы, исходящие от терроризма, направленные на само существование России, таковы, что требуют не останавливаться перед самыми решительными правовыми новациями.

Важной проблемой становятся возможные международные последствия для России. Однако если жесткость или нетрадиционность принятых правовых принципов и решений будет однозначно соответствовать сущности современного терроризма, то в конце концов они неизбежно будут признаны адекватными всем первым человечеством, а впоследствии — будут приняты и Европой, и США на вооружение.

Постепенно становится понятно, что и Израиль, и США, и европейские страны реально используют внеправовые методы в борьбе с терроризмом, применяя правовые ограничения исключительно для давления на «неевропейские» государства, в том числе и на Россию. Европа и США — так же как и Россия, и другие страны, вынужденные противостоять терроризму, — действуют вразрез с традиционными принципами права, однако стыдливо боятся себе в этом признаться. Российские действия в этом отношении могут получить статус пробных, цивилизационно-экспериментальных, а затем и прецедентных.

Напротив, такие меры, как отмена выборов губернаторов, никак не связанные с террористической угрозой и вытекающие из явно устаревшего представления о сущности государственной власти, будут до скончания века вызывать резко негативную реакцию на Западе именно своей неадекватностью и неэффективностью.

Есть и другая, даже более важная сторона этого вопроса. Почему российские федеральные власти в своих действиях против террористов и террора должны согласовывать свои действия с мнением США и Совета Европы? Известный ответ — ради вхождения в первое человечество. Но тогда почему они должны согласовывать свои шаги, например, с местными национальными элитами? А если это и задает границы власти — то почему она пытается решать проблемы терроризма единолично?

Терроризм ставит на повестку дня собственно вопрос о власти: он создает ситуацию, где власть должна проявиться, реализоваться. Если же событие власти не состоится, результатом будет лишь прекращение жизни в России.

 

Власть и террор

МОЖЕТ ЛИ ВЛАСТЬ пойти на экстраординарные решения, направленные на устранение подлинных причин террора и механизмов воздействия террористов? Сейчас власти в отношении терроризма по всем пунктам делают все наоборот. Национальные образования усиливаются, им дают все больше денег. Коррумпированные структуры получают беспрецедентные бюджеты. Террор и террористы получают колоссальную рекламу: террористы в глазах общества уже стали силой, а в собственных глазах остаются героями-мучениками. Базовые мотивы совершения терактов (слава, воздействие на ситуацию, поддержка семьи) лишь усиливаются; работа с ними не ведется.

Парадокс: объявив войну терроризму, власти одновременно с этим увеличивают финансирование программ социально-экономического развития Чечни — а тем самым создают и усиливают базу для возникновения и развития террора.

Приходится констатировать: вместо того чтобы решать проблемы возникновения, механизма действия и последствий террора, государственная власть порождает все новые и новые проблемы. Меры, предпринимаемые властью для борьбы с терроризмом — прежде всего объявление ему войны, — свидетельствуют о том, что государственная власть (равно как и спецслужбы, милиция и общество в целом) с этим явлением не справляется. Власть, руководствуясь упрощенным и ложным пониманием сущности терроризма, укрепляет неработоспособные структуры, делая только то, что может делать. Может ли государство выработать меры борьбы с террором в соответствии с его сущностью? Или уже начинают проявляться ограничения, которые эта государственная власть преодолеть не в силах? Не дошла ли она до границ своей дееспособности? А если да — то власть ли это?

В последнее время высказываются мнения, что власть не может сподвигнуть общество на борьбу с террором и на решение иных важнейших проблем, что задачей, которую она решает, является не более чем выстраивание «структуры власти». В этом находят оправдание сегодняшних действий президента. Но это лишь административная задача, а не выстраивание структуры власти со многими центрами, способной отвечать на масштабные вызовы. Президент великой страны, столкнувшейся со страшной угрозой, не может быть лишь администратором и «начальником спецслужб». Террор поставил и перед президентом, и перед элитой страны вопрос о власти.

Перечисленные пункты противодействия террору — это не административно-бюрократические меры, предназначенные для реализации министерствами и ведомствами, а те действия, которые обязана совершить реальная власть, восстанавливая и строя себя. Иного пути нет.

Но государственная власть сегодня скована непониманием происходящего, ложными стереотипами, стандартизованными реакциями. Не разрушает ли эту веру она сама своими неуклюжими, неадекватными действиями?

15 октября 2004 г.

 

НЫНЕШНИЕ ВЛАСТИ и элиты не умеют видеть сегодняшнюю власть, ее материю и ее потенции. Строй понятий непригоден для того, чтобы иметь с ней дело, — и они постоянно «проносят ложку мимо рта» и молотят палкой по призракам, попадая с размаху себе по уху.

Технологии властвования, которые строятся в соответствии с их понятиями и представлениями, еще кое-как срабатывают внутри России, но оказываются предельно неэффективными при столкновениями с реалиями власти XXI века. Впрочем, их эффективность теряется и в России: вся ситуация взаимоотношений государства и бизнеса, государства и СМИ, государства и террористов это демонстрирует.

В этой статье мы не будем касаться современных российских проблем. Здесь будут обсуждаться технологии власти, интенсивно разрабатывающиеся сейчас в мире. Эти технологии либо уже активно используются, либо вовсю формируются, либо их возможность применения прослеживается в самом ближайшем будущем.

Что именно несется к России на всех парах, угрожая подмять беспечных пешеходов с ядерным зонтиком под мышкой?

 

Что понимается под технологиями власти?

ПРЕЖДЕ ВСЕГО необходимо отделить вопрос о новых властных технологиях от вопроса о различных способах контроля.

Контроль над индивидуумом развился в рамках концепции «дисциплинарного общества» — той, которая появилась в середине XVIII столетия в связи с распространением капиталистического производства. Оказалось, что вчерашние крестьяне не способны работать методично и регулярно, как это нужно для новых мануфактур. Решением этой проблемы было появление форм дисциплинарного, полицейского, образовательного и т. п. контроля. Эти формы, начиная с XIX века, буквально пронизывают всю государственную и общественную жизнь.

Постепенно формы дисциплинарного контроля начали совершенствоваться. Работает паспортная система, система учета социальных обязательств, страховая система, ведутся кредитные и налоговые истории, национальные системы дипломов об образовании и достижениях. Вводится биометрический контроль, начинают работать национальные тестовые системы с международным признанием результатов и так далее.

Дисциплинарный, полицейский, технологический контроль является одним из механизмов власти. Раз он освоен, он будет использоваться любыми формами власти, которые возникают сегодня и появятся в будущем. Ни к чему отказываться от хорошо работающего на своем месте механизма.

Точно так же никогда не потеряют своего технологического значения и другие признанные механизмы поддержания власти: это и военная сила, или военно-промышленное сдерживание, и демонстрация силы и государственно-судебной воли по отношению к преступникам и мятежникам, и восстановление единения народа в моменты кризисов и опасностей.

Любое сегодняшнее государство строится на системах учета и контроля — но все это не имеет никакого отношения к современным альтернативным формам власти. Новые инстанции власти пользуются механизмами дисциплинарного контроля: например, при формировании власти над телесными проявлениями человека (биовласть). В настоящее время применяются медицинские досье, данные из которых поставляются в органы социального страхования и страховые компании. Важно, что возникает совершенно новая возможность власти — иметь дело с телесностью, физиологией и вообще здоровьем человека (а может быть, и групп людей) как с особой сущностью, требующей (с точки зрения этой власти) внимания и упорядочивания.

Таким образом, под новейшими инстанциями власти мы имеем в виду новые действительности искусственного и сознательного упорядочивания жизни людей. Они идут на смену уже ставшим традиционными формам власти (таким как власть права, бюрократического контроля, силы, богатства, массовой информации). Это не новые формы контроля, а новые сущности, попадающие в поле внимания человечества, через которые можно удерживать тот или иной искусственный порядок.

 

Что означает слово «технологии» по отношению к власти?

ТЕХНОЛОГИЯ ДАЕТ возможность воспроизвести тот или иной вид деятельности в соответствии с описанным образцом этой деятельности на другом материале и в других условиях. Это позволяет переносить эту деятельность в любую точку земного шара, на любых носителях, с любыми ресурсами.

С середины XX века человечество стало осваивать уже не материальную природу, а социальную, общественную природу человека (то, что Карл Маркс называл «второй природой»). Технологии власти имеют отношение именно к ней.

Великие революции XIX–XX веков принесли с собой колоссальные потрясения. Стало понятно, что социальные процессы, процессы строительства и удержания власти, процессы формирования культуры необходимо осваивать, иначе происходят грандиозные разрушения.

В XX веке было немало попыток перенести в область общественных отношений инженерную идеологию (2). Казалось возможным по планам и проектам строить такое общество, которое было задумано. Но неудачные результаты этих попыток заставляют усомниться в том, что инженерный подход, взятый из сферы производственных технологий, применим к сфере управления общественными процессами и изменения общества в целом.

Проблема общественных технологий и их коренное отличие от прежнего понятия технологии состоит в том, что, хотя основная идея технологичности сохраняется, меняются процесс и материал, по отношению к которым производится деятельность. В основе технологий, связанных с производством вещей, основной процесс и материал либо остаются неизменными, либо меняются в заранее определенных рамках. Этот процесс можно разбить на процедуры, операции. Материал при этом меняется таким образом, каким ему предписано. А в случае с общественными изменениями материал меняется стихийно, он рефлексивен, активен, потому что этот материал — люди, объединения людей, организации.

В рамках инженерного подхода для решения этих проблем шло построение систем обратной связи для корректировки деятельности, использование электронно-вычислительных машин для учета гигантского количества информации и применение вероятностных методов.

Но проблема в другом. Рефлексивные субъекты, включенные в технологии, начинают рефлексивные игры, начинают менять условия и обстоятельства, а самое главное — начинают менять самих себя. Условия меняются кардинальным образом, в отличие от производственных технологий, где можно заранее просчитать этапы изменений первичного материала.

Таким образом, технологии работы с общественными системами кардинально отличаются от инженерных технологий.

Во-первых, новые образцы организации не изложены на бумаге, а, как правило, формируются как некоторые зародыши или позиционные структуры в обществе, которые несут этот образец на себе. В результате «образцы» тоже становятся играющими, участвующими в процессе и меняющимися в соответствии с изменением ситуации. То есть «образец» технологичности следующего уровня способен развиваться, и вопрос состоит в том, сможет ли он в себя «вобрать» этот процесс и его организовать.

Люди, демонстрирующие на себе технологию, постоянно показывают свою эффективность и вбирают в свою схему все большее количество материала. В этом смысле завершение технологии состоит в том, что новый образец поглощает и вбирает в свою организацию все окружающее пространство. Здесь нет и не может быть разделения образца и способа его реализации, ситуации и материала.

Во-вторых, социально-общественные технологии всегда связаны с конфликтом, противоборством и играми. В этом смысле технологии не реализуются. Они становятся, «вырастают» из образцов, поглощая все вокруг и достигая конечной, не известной заранее формы. Поэтому результат здесь не продуктивный, заранее известный, а совершенно другой. Он состоит в том, что тот образец, который выбран как зародыш следующей технологичности, распространяется и становится главенствующим, поглощает другие.

Результатом в этом случае является образец организации. Например, результатом демократизации является демократия. Но каждый раз заранее неизвестно, какая именно: та, которую удастся «вырастить».

Такого рода «технологии» скорее должны рассматриваться как определенные способности людей и возможности и способы становления организаций. Иными словами, это не технологии получения определенного продукта, не технологии деятельности — это технологии организации, которые компонуются в разного рода виды деятельности, человеческой активности, культуры.

Если мы рассматриваем власть как схему организации, основная идея «технологий» власти состоит в том, чтобы запустить процесс восстановления полной схемы организации власти — схемы, которую несет на себе «образец».

Для того чтобы «технологии» власти начали работать, необходимо возникновение ситуации, в которой старая власть начинает разрушаться, перестает быть властью. Это значит, что вещи, которые до этого были само собой разумеющимися, начинают ставиться под сомнение, становятся неочевидными; общество начинает переходить ту грань всеобщих трансценденций, которые до этого никаким образом сомнению не подвергались.

Вопрос «технологий» появляется тогда, когда возникают следующие вопросы: возможно ли восстановление власти и какая власть при этом сможет опять все собрать во что-то жизнеспособное?

 

Технологии власти и искусственная организация человеческой жизни

ФОРМИРОВАНИЕ СОВРЕМЕННЫХ технологий власти находится в теснейшей связи с тенденцией артификации (или обискусствления) всех доступных сторон человеческой жизни.

Сегодня вся наша жизнь регулируется и упорядочивается искусственно. Речь идет и о промышленных технологиях, и о денежных и финансовых системах, и о городских и всемирных инфраструктурах, и о регулировании здоровья, потребления, информационных потоков, квалификаций, конфликтов и так далее.

Все эти структуры жизни нуждаются в поддержании и воспроизводстве, равно как и в том, чтобы существовать согласованно. Воспроизводство человеческой жизни сегодня просто невозможно без постоянного «пригляда», регулирования, структурирования.

В этом и состоит базисная, первая, безусловная функция власти вообще: обеспечивать воспроизводство человеческой жизни.

Формы организации человеческой жизни чрезвычайно разнообразны. В своей книге «Наше постчеловеческое будущее» Фукуяма пишет: «Человеческая природа не определяет жестко поведение человека, но ведет к большому разнообразию в способах воспитания детей, правления, добывания средств к существованию и так далее. Постоянные усилия человека по культурному самоизменению — вот что создает человеческую историю и прогрессивный рост сложности и разветвленности человеческих институтов» (3).

Функция власти состоит в том, чтобы создавать условия для дальнейшего продолжения человеческой жизни, воспроизводства существующих ее форм.

Все больше сфер жизни начинают выходить из-под действия естественных механизмов. А значит, все больше действительностей, или — плоскостей власти, необходимо (или: приходится) включать в работу. Чем «искусственнее» становится жизнь — тем более разветвленной и всеобъемлющей должна становиться власть, иначе жизнь просто остановится.

В древние и средние века власть создала механизмы государства для защиты от врагов, для захвата ресурсов и т. п.

В Новое время нужда в регулировании все более усложняющейся хозяйственной деятельности вызвала к жизни власть денег, финансов, капитала — и одновременно дисциплинарных форм осуществления этой власти.

В начале XX века освоение человечеством таких видов деятельности, как создание общественных систем и идеологий, потребовала создания власти символических форм, власти прессы.

Сегодня искусственно строятся системы потребления, стили жизни, нации и государства, системы биологического воспроизводства человека — и соответственно человечеству не обойтись уже без тех технологий и действительностей власти, которые могут работать с этими сферами жизни.

Раз вмешавшись в какую-то сферу, человечество не может дальше оставить ее на произвол судьбы.

 

Биовласть

В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ биовласть — власть, имеющая дело с действительностью человеческой телесности, с механизмами организации самой человеческой жизни. То, что ранее считалось личным делом индивидуума или вопросом его воли, способностей, везения и т. п., теперь все более активно подчиняется упорядочивающему действию власти — и со стороны медицины и медикаментозных средств, и со стороны образования, и со стороны иных сфер воздействия.

Как выясняется в последнее время, формы организации человеческой жизни, человеческая телесность, являются условием формирования нужных структур сознания и, соответственно, структур организации.

С одной стороны, современная власть смещается все больше от внешнего давления со стороны властных инстанций к использованию тех или иных форм интериоризации своего воздействия: от публичных казней и полюдья княжеских дружин, напоминавших вражеские набеги, от налоговых откупов и рекрутчины власть переходит к установлению планомерной дисциплины, учету, регулярным и заранее известным налогам и повинностям.

И только затем — через систему всеобщего государственного обучения граждан и через первые, еще робкие ростки идеологической обработки через прессу и радио — власть начинает внедрять стандарты поведения внутрь каждого индивида, стремясь превратить отклоняющееся поведение и необычные реакции в нечто внутренне невозможное.

Этим занимается, разумеется, не только и не столько государственная власть: еще более мощному стандартизующему воздействию индивид подвергается со стороны экономических инстанций власти (все имеют дело с деньгами, зарплатами, кредитами, наследством и т. п.), в том числе — со стороны работодателей и со стороны сферы потребления. В этих незаметных, но цепких воздействиях инстанции власти пользуются институтами семьи, детства (индивид работает на семью, а стандарты сегодняшнего потребления задают, как правило, его дети), институтом самой индивидности и личности с его ориентацией на личный успех.

Добавим сюда разветвленную систему права — и получим власть, «доведенную до каждого человека», «внутреннего редактора», не позволяющего ни на шаг отклониться от правильного поведения.

С другой стороны, конкурентность и разнообразие современной жизни все время повышаются. Идея культурно-стилевого разнообразия и равноправия усиленно внедряется в общественное сознание. Вместо одного мейнстрима прогресса мы видим, что человечество сегодня движется по десяткам самых разнообразных направлений — и в науке, и в общественной жизни, и в культуре, и в формах права, и в прочем.

Встает вопрос об основаниях прав, морали или этики: если в мире налицо культурный и общественный плюрализм, то те же стандарты права будут культурно обусловленными, а следовательно — могут быть какими угодно. Взаимная критика «цивилизаций», построенных на разных культурных основаниях, становится невозможной. Культурологи утверждают, что «природа не может дать философски оправданного базиса для прав, морали или этики» (3).

Вот как Фукуяма описывает возникающие при принятии такого культуроцентрического взгляда проблемы: «Когда западные защитники прав человека критикуют китайское правительство за аресты диссидентов, оно отвечает, что у них в обществе права коллективные и социальные перевешивают права личности. Что ответит защитник прав культурно отличному от нас обществу, где с помощью совершенно правильных процедур практикуются такие страшные вещи, как самосожжение вдов, или рабство, или обрезание женщин? Никакой ответ невозможен, поскольку с самого начала было декларировано, что нет всеобщего стандарта определения хорошего и дурного, помимо того, что сама культура объявляет правом» (3).

Это не устраивает Фукуяму принципиально, и он в своих книгах стремится доказать, что у человека есть определенная природа. Эта природа непременно связана с возможностью морального выбора, со стремлением следовать собственным интересам, с сообщительностью — стремлением вступать в коммуникацию и формировать дружеские, семейные, деловые кооперативные связи, с заботой о близких и так далее. Из всего этого следует такой вывод: «политическая система, которая уважает [эти естественные склонности человека], будет более стабильной, работоспособной и удовлетворительной для человека».

Ради этого вывода и ведется проблематизация радикального культурного плюрализма: утверждается, что современное глобализованное общество, основанное на свободном предпринимательстве и на взаимном доверии, открытое в плане возможностей создавать разнообразные объединения (как писал об этом Карл Поппер в книге «Открытое общество и его враги»), опирается на глубинные свойства человеческой природы и, следовательно, является «более естественным» и «более правым», чем иные типы обществ — социалистические, религиозно-фундаменталистские и пр.

Права человека, зафиксированные в современном глобализованном обществе, по этой логике действительно имеют фундаментальный характер.

Из этого вывода проистекают три важных для нашей темы следствия.

1. Глобализованное общество приобретает внутреннее право на любое вмешательство, любое проявление своей власти по отношению к остальному человечеству. Более того — стоит только согласиться с приведенной логикой «от естества человека к общественному устройству», как мы окажемся во власти глобализованного общества. Это пример проявления работы с сознанием, работы новейшей инстанции власти.

2. Современная власть работает как «машина самообоснования»: признавая, что человеческая природа такова, можно применять все известные стандартизующие механизмы, приводящие человеческое поведение в соответствие с его декларированной природой. А поскольку эта работа ведется уже как минимум три поколения, сегодня созданные социально-стандартизующие механизмы, как это ни парадоксально, действительно будут соответствовать природе человека — уже вновь сформированной.

3. Становится понятно, почему многие продвинутые политики — тот же Фрэнсис Фукуяма — так сосредоточены на проблеме медикаментозного, генетического и т. п. вмешательства в природу человека. Если современная власть — во всех ее проявлениях: от отдельного индивида до мегамощных сверхгосударственных машин глобализованного общества — базируется на определенной природе человека (человека морального, предприимчивого, коммуницирующего, сообщительного), то изменение этой природы уничтожает сам базис этой власти. Но можно усиливать и улучшать эту «природу» — и это новая инстанция власти.

Именно потому биовласть становится в современном мире столь актуальной: от того, какова есть природа человека, зависит прочность общественных и властных конструкций современного мира. И потому ряд сил будут упрочивать свою власть, стремясь стабилизировать эту природу — с помощью и медикаментов, и психотерапевтических групповых программ адаптации, и воздействия на сознание, и методов контроля. А иные силы, напротив, будут стремиться поколебать, изменить эту природу — либо ради ее «улучшения» для достижения конкурентных преимуществ, либо ради ее качественного изменения для создания на этой основе обществ на иных принципах.

 

Инфраструктуры и власть стандартов

ВАЖНЕЙШИМ АСПЕКТОМ власти, направленной на сохранение сложившейся человеческой природы, — биовласти — является поддержание в работоспособном состоянии имеющихся инфраструктур.

Речь идет и о транспорте, и об инфраструктурно организованных потоках товаров, и о связи, о финансах и информационной инфраструктуре. «Мягкими инфраструктурами» являются: образование, новости, судебная система, системы действия в чрезвычайных ситуациях и т. п. Это системы, созданные на основе принципов избыточного, непрерывного, бесперебойного и повсеместного действия. Они являются сегодня основой существования глобализованного человечества.

Условием «подключения» к любой из этих инфраструктур является выполнение ряда стандартов. Это могут быть и технические стандарты (напряжение, ширина колеи, химический состав, стандарт безопасности), и стандарты «гуманитарные», связанные с параметрами людей, которые эти инфраструктуры обслуживают и к ним подключаются. Это образовательные и квалификационные стандарты, но также и стандарты мотивации, качества работы, «управляемости», а для потребителей — стандарты качества жизни, потребительские стандарты, мировоззренческие (например, «зеленые» или технократические) стандарты и т. п. Активно формируются стандарты коммуникации, понимания, появления желаний.

Из всего этого для современных инстанций власти следуют два вывода.

Первый. Поскольку инфраструктуры и возможность подключения к ним обеспечивают конкурентность в современном мире, а стандарты обеспечивают саму возможность подключения, механизм стандартизации (установления стандартов) является одним из важнейших механизмов власти сегодня. Речь идет обо всем комплексе стандартов: и технических, и поведенческо-мировоззренческих. В частности, в приведенном выше примере Фукуямы работает стандарт «демократического общественного устройства», который позволяет проявлять власть над всем остальным миром, располагая страны по степени их «демократичности» и применяя в зависимости от этого те или иные стандарты (опять!) действий. Так же действует «стандарт рыночной экономики». Обратный пример: неспособность ввести собственно российские стандарты качества жизни или общественного устройства превращает Россию на мировой арене в подвластное, несамостоятельное государственное образование.

Второй. Биовласть, направленная на природу человека (на ее сохранение или контролируемое изменение) будет проявляться в той мере, в какой эта природа будет соответствовать введенному комплексу стандартов. Современному глобализованному человечеству нужны только такие люди, которые совместимы со всей системой стандартов и инфраструктур, которые обладают вполне предсказуемым набором стандартизованных вариантов поведения и которые могут, не задумываясь, действовать как человек потребляющий, человек коммуницирующий, человек экономический, человек патриотический.

Именно поэтому биовласть становится настолько актуальной сегодня.

 

Власть-невидимка

ВОЗНИКАЕТ УДИВИТЕЛЬНЫЙ парадокс: по своему смыслу инфраструктуры — это своеобразные машины, работающие «сами по себе»: их не надо организовывать и налаживать, достаточно точно исполнять регламенты. Смысл работы инфраструктур состоит в бесперебойном функционировании, а следовательно — они должны быть не подвластными никому. Можно сказать, что инфраструктуры вместе с системой стандартов сами образуют власть — власть порядка.

То же относится и к людям, подключенным к этим инфраструктурам. Они в совокупности образуют власть порядка, и, если они уже созданы такими, то они не нуждаются более ни в какой власти — внешней, видимой власти; власть — внутри них, в их сознании.

Биовласть вместе с инфраструктурами, образующими и поддерживающими общий порядок, является незаметной, невидимой властью. Политические мыслители, подобные Фукуяме, утверждают что порядок современного общества соответствует природе человека. Достаточно поддерживать эту природу и порядок в техническом смысле — и власть окажется ненужной. Как говорится, отомрет.

В каком-то смысле так оно и будет: старые формы силового и даже дисциплинарного контроля отойдут в прошлое, на передний план выйдут более современные формы — такие как биовласть.

Как прогнозируют исследования Стокгольмской школы экономики, поверх этого может возникнуть такая совершенно необычная форма власти, как «нетократия», то есть власть сетей или власть в сетях (так называется книга Александра Барда и Яна Зодерквиста, вышедшая в 2004 году (5)). Возникает новая элита и новый «низший класс» — те самые люди, которые имеют заданную природу и могут подключаться к инфраструктурам; их авторы «Нетократии» именуют «консъюмтариат» (от англ. to consume — потреблять). «Нетократия контролирует производство собственных желаний, а консъюмтариат подчиняется ее указаниям. Стало быть, важнейшим символом образа жизни нетократа и показателем его общественного дистанцирования от народных масс является постоянная демонстрация того, что он независим от потребительского производства манипулированных желаний» (5).

Эта власть тоже будет вполне невидимой: речь идет о создании стилей жизни, самих стандартов потребления, культурных стандартов, введении тем для обсуждения и т. п.

Именно такая экзотическая, на сегодняшний взгляд, власть приходит на смену традиционным формам.

 

Коды коммуникации

ЯЗЫК, КОТОРЫМ ДОЛЖНА описываться современная власть, отличается от того, которым говорят о силовом и дисциплинарном механизмах власти. Разработкой такого языка, который смог бы довести до строя понятий то, что делают современные реальные политики (например, при отъеме власти в Сербии, Грузии, Киргизии или в Украине), занимаются сегодня многие философы.

Самым известным из них сегодня считается Никлас Луман. Его книги «Власть» (6) и «Общество как социальная система» (7) позволяют современной власти, по-видимому, наиболее успешно осознавать себя. Луман создает в своих работах картину общества и власти в обществе, которую трудно «узнать»; она, однако, является адекватной современному состоянию глобализованного общества.

Если общество постоянно дифференцируется, становится все более многообразным по многим и многим параметрам — то что же удерживает его целостность (помимо материальных инфраструктур, не относящихся к общественным явлениям)? Луман отвечает: коммуникация. Это нетривиальный ответ: лет двести назад общим ответом была бы «культура». Но сегодня культура и сама превратилась в объект технического действия: она искусственно меняется, и новые образцы создаются искусственно. Следовательно, культура более не может служить общей для всех системой образцов и норм.

Современное общество удерживается лишь некоторой материей коммуникации, для которой, однако, единства языка уже недостаточно: слишком многообразен мир вокруг. Становятся необходимыми так называемые генерализованные (общие для всех и обобщенные) средства коммуникации, среди которых Луман называет истину, деньги и власть. Фактически это те инстанции, к которым все должны относиться, чтобы коммуникация оказалась упорядоченной, чтобы люди имели возможность осознанного, мотивированного выбора.

Такое средство коммуникации, как власть, согласно Луману, служит для ориентации среди возможных способов действия в обществе. Современная власть не навязывает выбор, не осуществляет принуждение.

Напротив, сила власти заключается в богатстве предлагаемых альтернатив. «Властвующим» становится тот, кто сможет работать с большей неопределенностью возможностей, чем «подвластный». Современная власть формулирует мотивированные альтернативы — и в этом ее сила в современном многообразном обществе.

В острых ситуациях власть, напротив, основывается на формировании бинарных, оппозиционных схем: «черное — белое», «демократия — тоталитаризм», «цивилизация — варварство». Именно эти схемы являются каркасом, который связывает контролируемых биовластью индивидов, с одной стороны, и стихию общественной коммуникации с ее инстанциями интерпретации и символизации — с другой.

Использование бинарных схематизмов и кодов коммуникации впервые в качестве антиутопической гипотезы прозвучало у Джорджа Оруэлла в романе «1984» (8). В приложении к роману он описывает «новояз» — максимально обедненный язык, на котором нельзя было не только произнести крамольную фразу, но даже и помыслить нечто запретное, поскольку для этого уже не находилось понятий. «Враждебные идеи могли посетить сознание лишь в смутном, бессловесном виде, и обозначить их можно было не по отдельности, а только общим термином, разные ереси свалив в одну кучу и заклеймив совокупно», — так писал об этом языке Оруэлл.

Сужение общественной тематики до бинарных клише является мощным инструментом власти — в том числе и биовласти, поскольку человек, как писал Оруэлл про мир 1984 года, «был не в силах совершить многие преступления и ошибки — просто потому, что они безымянны, а следовательно — немыслимы» (8).

 

Принципы становления власти

В РАЗНЫХ СИТУАЦИЯХ используются разные комбинации «технологий» власти, но можно выделить общие принципы их построения.

Первый принцип. Из народного тела выделяется новая единица, новый народ. Это народ, который признает другого рода трансцендентные уровни и им подчиняется. Во время революции 1917 года это было появление классов рабочих и крестьян. В событиях в Украине это «оранжевые» — люди, которые признают внешнюю легитимность — легитимность демократическую, а легитимность властей Украины не признают. Новый народ каждый раз создается за счет разных механизмов. Но само появление нового народа обязательно.

Второй принцип. Должны быть блокированы и обессмыслены существующие механизмы власти. Пример: действия Троцкого в 1917 году, который для захвата власти заблокировал системы связи — телеграф, телефон, почту (об этом пишет Курцио Малапарте в книге «Техника государственного переворота» (9). Временное правительство могло работать сколько угодно, но ни одно сообщение никуда не поступало.

Третий принцип. Введение новых инстанций власти — конкретных организаций и людей, которые от имени новой власти осуществляют те или иные действия. Так Советская власть ввела новое образование и всеобщую грамотность, чем задавался другой господствующий тип людей — не крестьянский. Для этого необходимо предварительно выяснить нерефлектируемые, само собой разумеющиеся стереотипы, которые лежат в основе соглашения с властью, и ввести новые.

Современная технология становления власти всегда построена не на замене структуры власти, а на ее смещении. Власть нельзя взять и поменять. Она смещается, а образовавшиеся новые места являются механизмами удержания новой власти. Происходит создание нового народа, новой структуры сознания, новых систем взаимодействий и коммуникаций людей. Происходит также введение новых образцов и символики.

Все технологии становления власти построены на непрямом столкновении. Было бы нецелесообразно, например, пытаться захватить власть, у которой есть милиция и армия, противопоставив им свою милицию и армию. Можно вывести на улицы людей, по отношению к которым ни армия, ни милиция не имеют возможности действовать — депутатов, население и т. п. Или: не нужно участвовать, выигрывать в выборах, потому что это тяжело и сложно, — нужно просто объявить выборы недействительными. И тогда вдруг выясняется, что существующая власть — уже не власть.

«Технологии» построены на выделении вещей, неосознаваемых существующими инстанциями власти. После этого ищется другой плацдарм, который формирует новую инстанцию, обладающую некоторыми эксклюзивными возможностями. На этом происходит сдвижка.

Технологии удержания власти состоят в том, что существующая власть сама начинает развиваться и трансформироваться, увеличивая и меняя инстанции власти, реформируя себя быстрее, чем возникают события и субъекты власти, несущие на себе новые образцы. К. Малапарте об этом писал так: «Искусство защиты современного государства основано на тех же принципах, что и искусство его захвата».

15 мая 2005 г.

 

Обсуждения промполитики

В 2004–2005 ГОДАХ В СТРАНЕ активизировались обсуждения, связанные с выбором направления и стратегии промышленного развития. В последнее время, правда, тема роста экономики и возможных структурных преобразований была оттеснена с первых страниц политическими событиями в сопредельных государствах, и даже в Послании президента 25 апреля 2005 года вопросам хозяйственного развития места не нашлось.

Но проблема, связанная с поисками источников ускоренного экономического роста в связи с завершением цикла политики финансовой стабилизации, остается. Российский истеблишмент «увидел» Стабилизационный фонд и готов обосновывать его использование, называя эти обоснования «политикой» или «стратегией».

Сегодня в обсуждении промышленной политики и стратегии промышленного развития участвуют и представители законодательной власти, лоббирующие те или иные регионы или отрасли, и бизнес-организации, например РСПП, ТПП, «Деловая Россия» или «ОПОРА». В эти обсуждения вовлечены представители администрации президента, работает Комитет Государственной думы по промышленной политике. В последнее время промышленной политикой начали заниматься и органы исполнительной власти (Министерство промышленности и энергетики), а также аппарата премьер-министра, инициирующего разработку разного рода проектов частно-государственного партнерства, выработки приоритетов и т. п.

Основным замыслом разработки промышленной стратегии служит идея осуществления масштабных проектов с участием и государственного, и частного капитала двух типов: во-первых, инфраструктурного, а во-вторых — прорывного (инновационного, высокотехнологического характера). При этом государство берет на себя функции определения государственных приоритетов развития, фактически ориентируя бизнес, а последний участвует в работе по этим приоритетам своими капиталами. Кроме того, государство обеспечивает информационную-страновую (через представительства России в иных странах) поддержку, создает рыночную инфраструктуру и благоприятный климат, предоставляет государственные гарантии, развивает лизинг, а самое главное — обеспечивает спрос.

В числе приоритетов сегодня называют развитие транспортной инфраструктуры, военный хай-тек, судостроение и т. п. Кроме того, ставится задача импортозамещения — прежде всего в тех отраслях, где оно будет связано с импортом промышленного оборудования нового поколения (лесная, деревообрабатывающая промышленность, металлообработка и т. п.), а также для обеспечения работы естественных монополий отечественными продуктами (трубы, компрессоры, буровое оборудование и т. п.).

Политика государственной власти в тех сферах, которые приносят основные экспортные доходы, как стало понятно по ситуации последнего времени, заключается в следующем.

Во-первых, поставить ключевые экспортно-ориентированные предприятия под государственный контроль.

Во-вторых, способствовать формированию масштабных вертикально интегрированных структур, черпающих прибыль из продажи продукции малой степени передела. Они также так или иначе ориентируются на государственные интересы и способны успешно выходить на западный рынок и как продавцы продукции, и как точки привлечения системных инвестиций.

Подобные замыслы в настоящее время находятся в стадии активной разработки. Несмотря на то, что за термином «промышленная политика» тянется недобрая память о лоббировании в 1992–1995 годах «красными директорами» своих отраслевых интересов и пустопорожней раздаче им бюджетных средств, сама идея частно-государственных промышленных проектов очень скоро прочно получит права гражданства. Слишком много сил заинтересовано в ее реализации.

На самом деле проблема состоит не в выборе тех или иных схем частно-государственного партнерства или приоритетов, а в том, чтобы понять, как Россия может на современном уровне стать одним из мировых игроков — в том числе и в сфере хозяйственной конкуренции. Или: как Россия может стать подлинно современной страной — и с точки зрения хозяйства, и с точки зрения власти.

Таким образом, мы должны сменить угол зрения и размышлять о том, что власть может сделать в отношении устройства хозяйства страны и как Россия может снова начать участвовать в современных глобализованных процессах.

 

Нужна ли сегодня промполитика?

СЕГОДНЯ САМА ПОСТАНОВКА вопроса о промышленной политике или стратегии является более чем сомнительной — как с точки зрения современных форм организации хозяйства, так и с точки зрения ситуации в России и мире.

Мир реально ушел от проблем промышленности. Мир уже пережил индустриальную эпоху, пережил и эпоху постиндустриальную; сейчас формируется новый уклад хозяйства, который носит условное название информационного. В рамках формирования информационно-технологической эпохи реализуются две стратегии.

Первая — американская и западноевропейская, которую можно охарактеризовать как маркетинговую. Маркетинговые структуры идут впереди производств: не можешь продать — не строй, не изобретай и не производи. Стратегия состоит в том, что нужно захватывать и монополизировать рынки, организовывать сбыт — и только под это строить производство.

Важнейшим инструментом маркетинговой стратегии служат стандарты, которые сегодня охватывают все сферы жизни и деятельности людей. Это не только стандарты продукции (что еще как-то существует в России), но и технологические стандарты, и стандарты употребления, и стандарты жизни в виде сменяющих друг друга циклов мод (об этом в России вообще не имеют понятия). Стандарты очень жесткие, учитывающие сотни различных процессов: должна учитываться и транспортировка, и совместимость, и квалификация людей, и экологические требования, и надежность и т. п. Именно господство стандартов позволяет говорить об информационной эпохе, поскольку информация существует и играет ведущую роль только в условиях всеобщей стандартизованности.

В рамках этой стратегии действуют сегодня и американские, и европейские компании, и особенно активно — компании стран ЮВА.

Крупные японские компании отрабатывают новый ход. Их стратегия состоит в создании так называемых суперпроизводств. Замысел заключается в построении таких конструкторско-технологических и производственных структур, которые за счет высоких технологий могли бы производить любой товар в любом количестве — в том числе и очень маленьком — без перенастройки систем управления и технологии. Не желая ввязываться в войну брендов, они делают такую конструкцию, которая, получив заказ на качество и иные характеристики товара, может сделать все что угодно. Пока идут конструкторские и технологические разработки, под новый заказ компонуется производство, которое затем будет так же быстро разбираться. В этой стратегии производство должно поспевать за товаром, за его заказом.

Обсуждая российскую промышленную политику — какой стратегии власть намеревается следовать?

Если первой, то надо вырабатывать не промышленную, а маркетинговую политику. Заботиться не о добыче и транспортировке нефти, а о ее продаже, об обеспечении устойчивого сбыта по как можно более высокой цене и т. п. Необходимо понять, какие рынки существуют у всего того, что мы в России делаем не руками, и вести по отношению к ним целенаправленную экспансионистскую политику. Это относится и к нефти и газу, и к лесу, и даже к территориям — необходимо только разработать нормальные условия их предоставления под освоение. Это будет гораздо современнее и честнее, чем заниматься промышленной политикой.

Если мы берем на вооружение вторую стратегию… Нет, такое России грозит еще в меньшей степени.

Обсуждать сегодня промышленную политику или промышленную стратегию — означает поддерживать стереотипы индустриального роста. Но вторым Китаем сегодня России не стать и вторую индустриализацию не произвести.

Даже если мы будем говорить, что речь идет не о «жесткой», а о «мягкой» промышленной политике, которая не сводится ни к дирижизму, ни к восстановлению производств; даже если мы будем говорить о том, что современная промышленность не сводится к производству, а включает в себя и систему управления, и рекламу, и финансы и инвестиции, то все равно в реальности это приведет лишь к восстановлению заводов, имеющих гарантированный государством сбыт. В начале XXI века — это безумная затея, закрепляющая отсталость России навсегда. При этом консервируется не только индустриальная (в лучшем случае — постиндустриальная) структура «реального сектора», но и система государственного управления, которая никак не может отойти от отраслевого принципа, адекватного советской структуре планового управления. Выработка промышленных приоритетов или частно-государственных больших проектов не должна являться предметом заботы власти или предметом политики. Даже если такие проекты планируются, то смысл их должен заключаться не в промышленном росте или в росте финансовых поступлений, а в реализации собственно властных функций. Это прирастание осмысленности жизни населения и соответственно формирование народа; мобилизация народа на освоение (не обязательно территорий); создание системы «социальных лифтов»; рост доверия и формирование механизма накопления в стране. В этих и подобных рамках уже могут разрабатываться и промышленные проекты.

 

Современная хозяйственная ситуация в России и задачи власти

В СЕГОДНЯШНЕЙ РОССИИ создаются «гиганты государственного капитализма». Эту тенденцию можно четко проследить на примере Газпрома (сделка с «Роснефтью»), ЮКОСа и продажи «Юганскнефтегаза» и пр. Это будут масштабные и сверхкрупные вертикально интегрированные компании, которые базируются на выпуске продукции первого уровня переработки — на нефти, лесе, металлах, газе, электроэнергии. Это не будут моноотраслевые компании — они постепенно так или иначе включат в себя те производства (в том числе и высокотехнологические), которые нужны им для обеспечения собственной деятельности. Нефтяные компании возьмут под контроль трубников, Газпром — производства турбин и спутников связи, электроэнергетики — промышленную электронику, металлурги — сборочные производства т. п. Последние пойдут на это, поскольку в рамках таких корпораций им будет обеспечен сбыт.

Этот процесс идет в основном по двум причинам. Во-первых, гигантские холдинги соответствуют принципам планового управления, которое привычно для российских управленцев, — их и легко контролировать, и сами они внутри себя воспроизводят (в меньшем масштабе) систему производственно-финансового контроля и управления. Никаких иных конструкций российские управленцы строить не умеют. Во-вторых, сверхкрупные структуры смогут быть конкурентоспособными в мире, а тем самым — и инвестиционно привлекательными. Они смогут успешно включиться в мировой рынок, получить системных инвесторов.

Государственный контроль за этими «чоболями» нужен в первую очередь для того, чтобы обеспечить правильное использование средств от экспорта.

Вопрос государственной политики стоит теперь так: что означает это «правильное использование»? Должен ли это быть возврат средств в Россию, где власти начнут разворачивать инфраструктурные проекты? Или необходима какого-то рода экспансия (как это делает сейчас РАО ЕЭС)? Или нужно все средства пустить на развитие высокотехнологичных производств военного назначения?

Сегодня власть рассматривает в качестве основных именно эти три направления, и идет лишь обсуждение того, на каком варианте выбора приоритетных проектов остановиться. Однако на любом из этих путей Россию ждет не возрождение, а неизбежные и очень серьезные проблемы.

 

Проблемы

Предположим, что власти инициируют создание ряда частно-государственных проектов инфраструктурного (или высокотехнологического) характера, одновременно поддерживая создание конкурентоспособных сырьевых компаний-гигантов. (Вот как сейчас наконец принято решение о строительстве Восточного трубопровода.) С какими последствиями в результате столкнется Россия?

Во-первых, серьезно просядет потребительский рынок. Инфраструктурные проекты потребуют серьезных вливаний, поэтому общий уровень жизни расти не будет, а это значит, что с потребительского рынка будут вытеснены европейские и российские товары в пользу китайских, турецких и малайских. Единственным сектором отечественного производства потребительских товаров, который сохранится, будет производство массовых товаров для малоимущего населения: пенсионеров, бюджетников и т. п. Европейские компании вынуждены будут сократить свое присутствие, и на оставшееся место хлынет дешевая кустарная азиатская продукция.

Во-вторых, надежда на то, что Россия получит инвестиции в общую инфраструктуру (коммунальные системы, транспорт и пр.) для нужд технического перевооружения не оправдается. Сколь бы инвестиционно привлекательными не делали власти эти системы, реальная стратегия инвесторов будет состоять в другом: дождаться, пока все окончательно выйдет из строя, и прийти в эти сферы. Но не с инвестициями — а просто получить их в собственность и затем обеспечивать заказами своих производителей. Единственное, что может спасти разваливающиеся системы общего пользования, — это принудительные инвестиции со стороны компаний-гигантов, однако это будет противоречить курсу на превращение их в инвестиционно привлекательные.

В-третьих, развитие высокотехнологичных отраслей неизбежно натолкнется на проблему стандартов и технологии. В самом деле: любые российские изобретения если и попадают в производство, то кончаются неким изделием. Мир уже живет по-другому. Там конечной точкой является не изделие, не продукт, а — технология, новый стандарт, новый способ употребления, в конечном счете — новый стиль жизни. Пусть даже российские производители смогут продать некие новые изделия с заложенными в них новыми принципами. Однако через один цикл эти изделия — уже оформленные как новые стандарты — попадут к нам в виде западных аналогов.

Это происходит потому, что вопросы обеспечения продаж не входят ни в сферу внимания производителей, ни в сферу внимания властей, ни в состав системы управления.

Если и ставить задачу в области хай-тека, то необходимо сначала изменить весь уклад хозяйствования (а это — подлинная задача власти), а не начинать с производства высокотехнологичных изделий. В России же закон о техническом регулировании, подтягивающий российскую промышленность к технологическому укладу, будут вводить в действие только через пять лет — как раз тогда, когда в мире уже придумают новые поколения стандартов и регламентов.

И в-четвертых — и это самая главная проблема, — если власть России делает ставку на формирование сырьевых конкурентоспособных сверхкомпаний, то тем самым она строит конструкции, для России в конечном счете бесполезные. Дело даже не в том, что они будут опираться на сырье и будут консервировать сырьевую направленность хозяйства в России, а в том, что чем больше денег государство будет вкладывать в эти компании, чем успешнее они будут становиться инвестиционно привлекательными, тем быстрее они перейдут под контроль транснациональных корпораций.

Иностранный капитал будет входить в эти компании все быстрее (этот процесс уже начался). Как только они станут рыночно приемлемыми, их раскупят — нефтянку, энергетику, уголь, железные дороги. Они фактически «выйдут за границы» России, и российская власть не сможет их контролировать. Первый пример такого рода: завод «Силовые машины», получавший в течение пяти лет серьезную государственную поддержку по обеспечению экспортных контрактов, едва не был продан концерну «Сименс».

(Это имеет столь драматические последствия потому, что власть в России строится как «монологическая», в ней не созданы ни самостоятельные инстанции власти, ни — что самое важное для данного случая — власть богатства. В ведущих мировых державах отношения между двумя инстанциями власти — государством и богатством — давно выстроены, и в принципе все равно, кто владеет системообразующими предприятиями (даже и вопрос такой лишен смысла). В России же при любой возможности богатство меняет «прописку» — ввиду того, что не созданы механизмы накопления и приумножения богатства. Сама власть в России с ее стратегией «выстраивания вертикали» провоцирует воспроизводство колониальной модели хозяйствования на нашей территории.)

Далее скупка успешных компаний наложится на смену поколения менеджмента в этих компаниях (и государственного менеджмента). На западные капиталы произойдет техническое и управленческое переоснащение, старые схемы участия и патронажа сменятся, и государство уже не сможет опираться на эти сырьевые «чоболи».

Скорее всего это произойдет около 2015 года — и на что тогда Россия сможет опираться?

Добавим к этому обстоятельство, вызванное неразберихой с нефтью (основным предметом экспорта) и с ненадежностью ее поставок. Казалось бы, Россия как крупный и устойчивый поставщик находится в выигрышной ситуации. Однако вполне возможно повторение и сценария 1973 года: мир отказывается от нефти в долгосрочной перспективе, переориентирует инвестиции в разработку альтернативы. Через десять лет Европа, Япония и США получают промышленность совсем иного типа, ориентирующуюся, например, на водород — и что Россия будет делать со своей нефтью?

Получается, что задача российской власти (и реальной бизнес-элиты) — серьезное продумывание направления трансформации российского хозяйства, но не в смысле «какие отрасли развивать», а в смысле ответа на вопрос, как трансформировать власть и организацию хозяйства, чтобы нужные отрасли развивались сами. В этом и состоит задача выработки реальной хозяйственной политики.

 

Задачи власти

Предположим все-таки, что ставка делается на создание «чоболей» (реально это сейчас единственный возможный вариант). Тогда первый вопрос: как, в рамках какой конструкции использовать экспортные поступления — с учетом того, что эти поступления будут продолжаться максимум 10–15 лет? И второй вопрос: что делать дальше, когда они прекратятся? Соответственно отвечать на первый вопрос необходимо с учетом второго.

Россия поставлена в жесткие условия, с которыми неизбежно приходится считаться, а именно: хозяйство в России не просто связано с сырьем и обладает устаревшей структурой — оно отстало от всего мира и по укладу. Оно не работает в рамках маркетинговой стратегии, не придает никакого значения технологиям, логистике и стандартам. В то время как на Западе развиваются организационно емкие бизнесы, в России власти (да и вся верхушка бизнеса) мыслят индустриальными стандартами. Преодолеть этот цивилизационный разрыв уже невозможно.

Для того чтобы признать этот разрыв и начать работать с ним, и нужна властная воля сегодня. Остается только одно — перестать цепляться за устаревшие производства индустриальной эпохи: автомобильное и гражданское авиастроение, станкостроение, сельскохозяйственные машины, гражданская электроника и т. п. Вместо этого необходимо ставить в России самые современные сборочные заводы и цеха последнего передела продукции, выпускающие потребительские товары для российского рынка.

Россия должна будет договориться с Европой и США

о том, чтобы заводы и технологии поставлялись нам по льготной стоимости и на льготных условиях, а возможно — и о том, чтобы на льготных условиях могла продаваться в России их продукция. Аналогичные производства и системы управления должны ставиться и в сфере жизнеобеспечения российских жителей.

В чем состоит предмет политических договоренностей?

Современный мир разделился на глобализованное (первое) человечество и человечество, которое уже ни при каких условиях не сможет жить по стандартам первого (второе человечество). Последнее является источником терроризма, демографических проблем и иных масштабных вызовов современности. При этом оно во многом является источником сырья.

Россия еще принадлежит первому человечеству и хочет в нем остаться, обладая при этом большими сырьевыми ресурсами и крупным потребительским рынком. Западный мир необходимо заставить понять, что сохранение России в первом человечестве — то есть в современных структурах потребления — является гарантией сложившейся геостратегической стабильности.

В обмен на устойчивые поставки сырья и продукции первого передела, а также в перспективе — на сами эти крупные холдинги, Запад сможет и должен будет обеспечить в России подъем уровня жизни до восточноевропейской отметки, удерживая цены на современные предприятия на приемлемом для России уровне и тем самым заполняя разрыв между ценами на сырье и на высокотехнологичные товары, — то есть фактически разрыв между сырьевым и современным укладами хозяйствования.

Российская власть, осуществляя эти договоренности, должна дать понять Западу, что дело не в рыночности или нерыночности принципов хозяйствования в России и даже не в «степени демократичности» существующего в ней порядка; главное — это принадлежность России к первому человечеству. В противном случае она может превратиться в множество неизбежно дичающих мини-стран.

Кроме того, такая конструкция будет способствовать вытеснению с российского рынка дешевых китайских товаров и расширению сферы экономического влияния Европы и США.

Главным критерием при достижении этой серии договоренностей должен стать критерий уровня жизни в России, поскольку именно в соответствии с ним будут происходить миграционные и политические процессы, идти взаимодействие с другими странами и т. п.

Фактически со стороны России такая конструкция воссоздает советский цикл использования нефтедолларов в ВПК — но только теперь это проходит во взаимодействии с западными странами, поставляется не продукция, а высокотехнологичные производства, и используется это не для развития военной промышленности, а для подтягивания уровня жизни в России до приемлемого уровня.

Со стороны Европы это тот же тип стратегии, который применяется в Германии по отношению к восточным землям: для их населения создаются более дешевые и более легкие условия жизни с целью поддержания политической стабильности.

 

Что дальше?

ЧЕРЕЗ 10“ 15 ЛЕТ, когда рыночно привлекательные сырьевые компании России будут проданы и не смогут быть объектом торга с западными странами, — с чем тогда останется Россия? Если единственное, что сохранится у нее, — это купленные 10 лет назад сборочные цеха, то это тот самый вариант, с которым мы имеем дело сегодня: устаревшая промышленность, но уже в отсутствии ресурсов, на которые можно ее обновить.

Возникает вопрос формирования целенаправленной и активной политики власти. Возможны следующие варианты действий на десятилетний период.

Первый. На новой высокотехнологической базе и на базе «чоболей» инициировать развитие конкурентоспособного российского бизнеса, который затем и осуществит втягивание капиталов в Россию.

Второй. Включение миграционных механизмов: с повышением уровня жизни и уровня хозяйствования в Россию начнут втягиваться миграционные потоки — как высококвалифицированные, так и массовые. Станет формироваться новый российский народ.

Третий. За десять лет происходит выделение и развитие конкурентоспособных отраслей, которые сейчас не могут развиться из-за общей отсталости хозяйственного уклада и отсутствия концентрации капитала.

И четвертый — обязательное условие для выполнения любых иных вариантов развития: использование купленных передовых предприятий для подъема всех иных отраслей. Новые предприятия, люди, работающие на них, применяемые системы управления и технологии должны стать образчиками и зародышами для других хозяйственных единиц. Для этого должны быть предприняты специальные меры: ротация людей, работающих на этих предприятиях, обучение новейшим технологиям, включение этих предприятий в профессиональное образование и т. п.

 

Что этому мешает?

ПЕРЕЧИСЛЕННЫЕ ЗАДАЧИ таковы, что требуют властного сознательного усилия. Вряд ли сегодняшняя власть будет на это способна.

Обеспечить договоренности с европейскими странами об обмене сырьевых гигантов на предприятия следующего поколения, с тем чтобы Россия не могла выпасть из структуры первого человечества, и, далее, обеспечить на этой основе подъем и уровня жизни страны, и общего уровня хозяйствования — задача сверхтрудная.

Трудна она для сегодняшней власти потому, что последняя вместе со всем российским народом предполагает, что в России должно быть все — и автопром, и лучшее в мире образование, и нефть, и военная электроника, и так далее.

Но власть должна строить стратегии и политики исходя не из общего сложившегося мнения, а из видения будущего, действуя, может быть, и вопреки населению.

Промышленная политика сейчас вполне может строиться, но в рамках, во-первых, общего повышения доверия в стране и работы по выстраиванию перспективы для народа и формирования элит, а во-вторых — в рамках некоторой долговременной и осмысленной конструкции (например такой, как описано выше). Если строительство сырьевых вертикально интегрированных «чоболей» будет осуществляться с помощью частно-государственных проектов — это будет замечательно, однако в это время нужно продумывать и подготавливать и «рамочные» шаги, и те следующие шаги, которые неизбежно надо будет сделать, когда эти гиганты будут проданы.

Задача власти в этих условиях — договориться о международном балансе условий, который бы позволил России удержаться в «первом человечестве», заранее четко понимая, что мы не можем сами восстановить у себя современный организационно-технологический промышленный уклад.

14 мая 2005 г.

 

ПОСЛАНИЕ ПРЕЗИДЕНТА РФ Федеральному собранию 25 апреля 2005 года, как дружно отмечают все комментаторы, было очень неопределенным. Его приходилось расшифровывать. Комментаторы были бессильны «совместить с реальностью президентские призывы», — пишет Алексей Чадаев в «Русском журнале» (1).

Дальше он отмечает: «Идея «строить демократию» в то время, когда по градам и весям кочует оранжевая банда строителей ее же — это, если хотите, акт гражданского мужества. Биться за фразеологию и лексику, плотно закрепленную в общественном сознании за революционным мейнстримом, — задача практически неподъемная». Иными словами, комментатор не верит в возможность перехвата инициативы со стороны президентской команды по отношению к сегодняшним технологическим тенденциям работы с властью.

Мы уже отмечали ранее, что нынешние российские власти неповоротливы и нетехнологичны, что они пользуются архаичным пониманием власти и потому, скорее всего, проиграют в околовыборных событиях 2008 года. Тем не менее сама концентрация Послания-2005 на таких темах, как демократия, повышение качества и осмысленности жизни народа, чиновничество, блокирующее преобразования, показывает, что осознание подобного рода опасности постепенно проникает в околопрезидентские круги.

Комментаторы правы — это происходит настолько медленно и робко, что ни о каком перехвате инициативы речь не идет. Президент пожурил чиновников, сообщил, что Россия идет к демократии, но своими темпами, — собственно, и все. К реальной политике это отношения не имеет. В этом смысле Послание-2005—это упущенная возможность повернуть события в нужное русло.

 

Предмет реальной политики — модернизация власти

НЕУКЛЮЖИЕ, НЕПОДХОДЯЩИЕ к самому стилю современной жизни действия власти, стремящейся использовать все возможные административные приемы для собственного продолжения; организация власти, не поспевающая за современными реалиями — вот какой является сегодняшняя российская власть и в глазах народа, и в глазах комментаторов. Основания того порядка, который поддерживает сегодняшняя власть, воспринимаются обществом негативно. Возникло раздражение по поводу (любых) действий власти. При этом власти этой ситуации не видят: Послание-2005, как дружно утверждают комментаторы, не попало «в нерв» общественной ситуации.

Поэтому сегодня в России самая актуальная и насущная тема и проблема политики — это проблема модернизации власти. Власть в России должна быть приведена в состояние, адекватное вызовам современности.

Это не административная задача настройки документооборота или переподчинения всех институтов общественной жизни чиновничьей вертикали. Позиция реального политика — неважно, где он находится: в структурах президентской власти, в Думе или Законодательном собрании субъекта Федерации, — связана с решением проблемы эффективности и технологичности российской власти.

Реальная политика — это не подковерная борьба или интриги в государственном аппарате (то, что называют политикой сейчас); это и не различного рода экстремизм в стиле НБП, и не участие в проектах экспансии чужих стран и культур на территорию России.

Реальная политика должна быть направлена на изменение существующего положения в стране, на выход за рамки навязываемых идеологических представлений.

Реальная политика — это политика, которая может менять тип власти; это политика, способная задавать такие перспективы для страны и народа, которые будут реализовываться, а не просто провозглашаться; это политика, которая может мобилизовать народ на волеизъявления и действия; это политика, предметом которой является модернизация власти.

Следовательно, важнейшим для такой политики становится понимание современных механизмов и технологий власти.

 

Три варианта модернизации власти

С ПОЗИЦИИ ЭКСПЕРТА по технологиям современной власти сегодня для России видятся три пути (или — сценария) возможной модернизации власти.

Первый: власти модернизируют себя сами. Этот путь еще открыт, но поскольку никакие задачи и тезисы подобного рода в Послании-2005 не просматриваются, он становится все менее вероятным.

Второй: внешняя модернизация. Для России это патовый, конфликтный вариант. Существует несколько проектов такой трансформации, и Россия станет полем борьбы между ними. Но если власть сама не будет заниматься этой проблемой, так и произойдет.

Третий: политическая модернизация. Именно этот путь мы считаем наиболее эффективным и приемлемым. Он связан с «прочисткой» и освоением основных понятий и ценностей, формированием новой элиты и фактически нового народа, проведением общественных дискуссий. Такой конструктивный, содержательный путь смог бы блокировать и усилия «оранжистов», и бессмысленную работу тех партий, которые работают в режиме идеологии, а не в режиме выработки системы ценностей.

Более подробно эти сценарии выглядят следующим образом.

 

Вариант первый: «революция сверху»

СОБЫТИЯ ПОСЛЕДНИХ месяцев обнаружили ряд весьма тяжелых обстоятельств, связанных с отправлением власти в России, с ее организацией и тенденциями. Общий смысл системы действий должен состоять в том, чтобы «перехватить» схему, в которой будут разворачиваться события, решительно и демонстративно преодолеть инерцию старого способа властвования, сделать ключевым показателем успешности новой политики рост доверия в обществе по отношению к власти.

Должна возникнуть «сеть доверия», которая станет обеспечивать доверие к власти, к представителям власти, между людьми, внутри бизнеса, между бизнесом и властью, бизнесом и общественными структурами, властью и бизнесом. Любые действия, которые могут вызвать или спровоцировать рост недоверия, должны быть исключены из действий власти.

Этот поворот должен быть сделан демонстративно, в рамках Послания президента Федеральному собранию и последующих действий.

Что мог бы и должен был бы сказать президент, обращаясь не только к истеблишменту, но и к народу, если бы он видел серьезность этой ситуации и этой угрозы? В Послании должны были бы присутствовать следующие важнейшие тезисы:

1. Президент отказывается от идеи преемника и преемственности власти в принципе, объявляя это недемократичным и оставляя выбор на волю народа. Соблюдение принципа честных выборов должно быть объявлено важнейшим властным приоритетом.

Кроме того, следует совершить ряд демонстративных действий, направленных на показательное пресечение возможных нарушений в будущем. Например — провести служебное расследование нарушений в Центризбиркоме и инициировать ряд серьезных отставок.

2. Президент заявляет, что существующая власть непригодна для решения принципиально новых задач развития общества в России, что она стала основным тормозом необходимых преобразований.

«Централизация власти переросла все мыслимые пределы. Ряд должностных лиц стал переносить усиление вертикали власти в структуру общественной жизни и экономики. Эти лица должны быть наказаны, а тенденция — остановлена. Кроме того, следует отказаться от расширения влияния госструктур на бизнес и общество», — примерно так мог бы сказать президент, объявив о принципиальной смене отношений между властью и обществом.

3. Необходимо призвать структуры бизнеса и общественные структуры к активной самостоятельной жизни и гарантировать им в этом поддержку власти. Следовало бы перечислить те области жизни страны, которые нуждаются в совместной работе органов власти и общественных сил (очевидный пример — работа милиции), и указать для бизнеса ряд приоритетов или даже проектов, где было бы эффективно частно-государственное партнерство.

4. Кроме того, должна быть произведена демонстративная замена целых блоков властного аппарата (например, руководства и основной части Госналогслужбы, а также части правительства). Необходимо произвести «оранжевую революцию сверху».

Должно быть констатировано, что проблема заключается в нас самих, в нашей косности и неповоротливости, а не во «внешних врагах». Власть и общество должны стать современными, чтобы быть конкурентоспособными.

Иначе от России в скором времени ничего не останется, и, к сожалению, это будет исторически справедливо.

Мы полагаем, что такой тезис будет сильным, верным и действенным.

5. Репрессии должны быть демонстративно перенаправлены с бизнеса на госаппарат. Не может происходить борьбы с коррупцией, если не платящий налоги бизнес подвергается преследованиям, а чиновники, которые в этом активно участвовали, остаются безнаказанными (речь идет о ситуациях с незаконной приватизацией, с налоговыми льготами и попустительством налоговых схем, с поборами с бизнеса и т. д.).

6. В Послании необходимо прямое обращение к народу. Необходимо призвать народ к борьбе с чиновничеством, бюрократией, неэффективной социальной и административной системой, старым аппаратом (ведь если этого не будет сделано сейчас, это сделают в 2007–2008 гг. другие), призвать его к выдвижению своих требований по отношению к эффективности и прозрачности действий власти, к тому, чтобы он не мирился с нарушением достигнутых стандартов жизни, с коррупцией, с неправосудием и т. п.

7. Должна быть объявлена долговременная программа развития общественной жизни: общественных самоуправляющихся организаций, альтернативных СМИ. Необходимо предупредить разворачивание альтернативных общественных движений и «народных фронтов», инициируя и усиливая их, — с тем чтобы они канализировали те или иные группы требований по отношению к власти.

Власть в стране должна быть распределена между рядом «центров силы». Должна быть объявлена программа диверсификации системы власти, поскольку власть в одиночку действительно не справляется (при всем своем желании) со всеми разнообразными общественными проблемами.

Действующая до сих пор «программа централизации власти» должна быть объявлена ошибочной. Следует различить «укрепление вертикали власти» и «сосредоточение всей власти в стране в руках государства» — и со всей определенностью отмежеваться и от этой второй линии, и от ее проводников.

8. Трансформация общественно значимых систем (здравоохранения, образования, пенсионной системы) должна постепенно, но неуклонно выводиться «из-под государства» и передаваться общественным объединениям (а государство может обеспечивать эти трансформации законодательно). Пока люди не рассматривают это как свое дело, президенту в Послании необходимо призвать, пригласить их к этому.

Смысл этой меры состоит в том, чтобы создать на сферы, сильно связанные с государством и отчаянно нуждающиеся в реформировании, еще более сильное давление со стороны — от организаций потребителей и новых бизнес-организаций, стремящихся работать в этих сферах.

Эти организации должны быть созданы и активизированы; тогда государство сможет принимать под их давлением решения по систематическому реформированию этих сфер. Дополнительно эта мера приведет к тому, что недовольство населения будет канализировано на эти самоуправляющиеся организации, а не на власть.

9. При этом должно быть заявлено, что России необходимо постепенно и целенаправленно разрабатывать собственные стандарты жизни, демократии и организации хозяйства, а не следовать западным. Эти стандарты должны соответствовать нашей ситуации и позволять России эффективно взаимодействовать с рыночным миром, но критерии их применимости должны быть внутренними. Организация власти в стране обязана обеспечивать процветание жизни — именно этот тезис должен стать позитивным моментом Послания.

Итак, приблизительно такой ряд пунктов мог бы составить содержание действий сегодняшних властей, если бы сами они всерьез взялись за задачу модернизации власти. Дело не в построении демократии и рынка, а в приумножении наших сил во всех сферах жизни и деятельности, во всестороннем росте доверия.

В Послании-2005 этого, повторяем, не сделано. Если в нем и есть следы подобного рода мыслей, то они очень скрытые и несмелые. Поэтому вывод о том, что данный сценарий не удастся развернуть до 2008 года, получает дополнительное подтверждение.

Ежегодное Послание президента до сих пор используется крайне неэффективно. Оно еще не стало инструментом власти, а те возможности, которые оно предоставляет, пропадают зря.

 

Вариант второй: инерционный сценарий

Инерционный сценарий для сегодняшней власти — одновременно и сценарий внешней модернизации.

1. Власть продолжает действия, объективно ведущие к разрушению ситуации доверия между властью и народом, между властью и бизнесом; продолжает считать промышленные компании, в том числе и иностранные, источником бесконтрольного пополнения бюджета; продолжает показательные репрессии против бизнесменов и СМИ, возможно — и против ряда общественных сил. Причем — поскольку эти репрессии происходят в рамках идеологии «укрепления вертикали власти» и «восстановления экономической мощи государства», — даже будучи продуктами ведомственной самодеятельности, они не встретят осуждения и отмежевания со стороны высших органов государства.

2. Власть продолжает быть неповоротливой, недееспособной и нетехнологичной, коррумпированной. Коррупция окончательно проникает в суды, арбитражи, правоохранительные органы и т. п. Неправосудие становится основой жизненного порядка в России.

3. Власть не стремится обеспечивать собственную демократичность и эффективность и не способна обеспечить прозрачный и предсказуемый порядок в обществе и бизнесе. При этом в экономике не накапливаются долговременные инвестиции, жизнь нельзя планировать. И люди, и бизнес живут как временщики, стараясь приспособиться к непредсказуемым действиям власти. Поэтому любые реагирующие действия власти, направленные на привлечение инвестиций, раскрутку долговременных программ, обеспечение в органах власти реализации долговременных государственных интересов, заканчиваются неудачей.

4. Власть стремится собрать все сферы общественной жизни (общественные организации, СМИ, суды и адвокатуру, многие автономные сферы деятельности) под свой контроль, истощая тем самым эту жизнь, протекающую помимо власти, и давая возможность действовать в тех сферах, которые не попали под контроль иным центрам власти (например, религиозным, противоправным, иностранным СМИ и т. п.). Ситуация начинает напоминать ту, что была в России в начале 1900-х годов, когда любые действия власти у огромной части самого образованного населения вызывали отвращение, а подлинная жизнь протекала под влиянием иных общественных сил. Эта ситуация все более раскручивается: последнее назначение Б. Немцова советником В. Ющенко, активная работа С. Доренко в Украине демонстрируют тренд под-падания активных людей, не согласных с сегодняшней политикой властей России, под власть иных сил. Вместо того чтобы использовать и привлекать, власть отталкивает и отсеивает.

5. Власть, с одной стороны, берет на себя ответственность за болезненные реформы, а с другой — позволяет искажать замыслы этих преобразований под влиянием различных лоббирующих групп, прежде всего — чиновников заинтересованных сфер. В результате недовольство вызывает и факт реформирования, и его неэффективность. В этих условиях следует уже начать задавать вопрос — да власть ли это вообще?

6. Власть продолжает утверждать, что строит рынок и демократию и стремится к реализации западных стандартов, хотя на деле существует иная система и хозяйства, и власти. Это несоответствие также усиливает недоверие. Вместо того чтобы сделать элементарный управленческий ход — начать разработку собственных стандартов властвования, хозяйственных отношений, различных сфер жизни, власть тужится представить себя полностью соответствующей чуждым стандартам.

7. Готовясь к выборам, власть выбирает себе преемника и начинает его «проталкивать». Для народа это означает, что уже не вызывающая доверия власть останется той же, а выборы все равно будут «неправильными». Многочисленное самостоятельное и не зависящее от государства население в этой ситуации будет основным раздражителем, самым активным в недовольстве (в Украине люди голосовали против продолжения старой коррумпированной власти, а не за Ющенко — аналогичный сценарий определенно просматривается и в России).

Подобный инерционный сценарий не имеет политической перспективы. Фиктивная демократия, рост коррупции, поборы и дела против бизнесменов, неповоротливость и неумелость уже вызывают недовольство, а в ситуациях выборов оно будет определено и канализировано теми бывшими сторонниками, которых нынешняя власть оттолкнула. Внешнеполитические и оппозиционные силы станут разворачивать альтернативы, оформленные технологически, и власть будет не в состоянии что-либо им противопоставить.

Выборы-2008 в рамках этого сценария выиграть невозможно.

Ноябрьско-декабрьская ситуация в Украине позволила (точнее, заставила) почувствовать эту проблему в полной мере. Украинская ситуация связана с тем, что система власти оказалась неэффективной. Выявилось, что она не способна ни мобилизовать народ, ни вызвать его доверие, ни систематически провести нужные преобразования, включая и сами выборы. Это не был заговор: сама власть и ее отсталость и инерционность дают повод, чтобы так ее использовать.

Система власти в России та же, что (была) в Украине, недовольство и раздражение народа по отношению к власти все время нарастает, причем общим основанием будущих — а кое-где уже и сегодняшних — требований является требование демократичности, эффективности, обеспечения доверия и прозрачного и предсказуемого порядка.

В России существует реальная угроза «оранжевых революций» — пишем во множественном числе, потому что Россия — это действительно не Украина: здесь этих «революций» случится несколько.

К 2007–2008 годам развернутся широкие общественные движения, «народные фронты» — «южный», «происламский», «прозападный» и «прокоммунистический» (последний соберет к себе граждан с патерналистскими ожиданиями). В этой ситуации вмешательство самых разнообразных внешних сил, играющих в пользу этих «колонн», будет неизбежным. Сценарий вмешательства уже понятен: он определяется тем, что реакции и действия существующей власти уже вычислены и ясно, что она будет делать, а чего не сможет сделать никогда.

 

Вариант третий: политическая модернизация

ИЗБЕЖАТЬ ПОДОБНОГО сценария при том условии, что власти не проведут модернизацию власти сами, можно только политически. Предметом такой политики, которую мы уже выше назвали реальной, должны стать вопросы трансформации, осовременивания власти.

Такая политика включает в себя, во-первых, формирование новой элиты, заинтересованной в восстановлении статуса России как великой страны и в участии России в современных всемирных процессах и обсуждениях. Под элитой мы понимаем не тех, кто волею обстоятельств оказался «у руля», и не тех, кто мелькает на телеэкранах, а тех, кто способен обсуждать темы, адекватные современным страновым и общественным вызовам, кто способен начать освоение в России понятий рынка, демократии, власти и тому подобных системообразующих понятий.

Во-вторых, такая политика включает в себя расчистку понятий, регулирующих общественную жизнь: «народ», «собственность», «демократия», «власть» и т. п. Сегодня эти понятия заслонены мифами и идеологемами, поставлены на службу сиюминутной конъюнктуре.

В-третьих, она включает в себя организацию серьезных общественных обсуждений — как упомянутых понятий и того, как они могут организовать нашу жизнь, так и тех ценностей и оснований, которые, независимо от политической системы, являются основами жизни в России; речь идет о справедливости, ценностях освоения территорий, мобилизации и т. п. Эти дискуссии должны ответить на вопрос, как в России возможен, например, справедливый суд или как богатство может работать на освоение территорий. Одновременно эти дискуссии явятся и тем местом, где будет формироваться элита.

В-четвертых, такая политика включает в себя реализацию современных технологий власти, связанных с диверсификацией инстанций власти, с созданием сложных властных композиций, с освоением коммуникативной и ориентирующей власти. Сама тема власти и ее модернизации должна стать предметом дискуссий.

И в-пятых, такая политика означает начало работы по формированию народа, который сегодня сведен до уровня населения и электората, не участвует в общественной жизни, не предъявляет свои ценности — а в таком качестве он становится объектом манипуляций со стороны любых, более технологически оснащенных сил.

Технологическое усиление — это и есть путь политической модернизации власти

Технологическое усиление — это и есть путь политической модернизации власти. Это позволит блокировать усилия «оранжистов» и создаст условия по выращиванию современных технологий власти в России. Дело современной, новой элиты — разворачивать такие технологии в оппозицию внешним силам и поверх существующей власти, которая, как оказывается, сама это только пытается делать — и не очень удачно.

 

На пути к содержательной модернизации власти

ДАЖЕ ПРИ РАБОТЕ с теми политическими понятиями, которые являются ключевыми для современой России, ни властями, ни оппозиционерами не рассматриваются содержательные альтернативы их идеологическим конструкциям, в результате чего возникает бессмысленный клинч. Современная политическая и общественная жизнь в России очень бедна.

В этой ситуации в выигрыше окажутся те, кто владеет пониманием современных технологий власти, кто проводит линию на технологическое усиление страны. (То же относится не только к политической жизни внутри страны, но и к межстрановым отношениям.) Именно это мы описываем и фиксируем как третий, наиболее актуальный для России, путь содержательной модернизации власти.

16 мая 2005 г.