Кто не может, Геродот, тщательно изучать все, написанное нами [мною] о природе, и вникать в более обширные сочинения (мои), для тех я (уже) составил сокращенное изложение, достаточно подробное, всей системы, чтобы они могли удержать в памяти по крайней мере главнейшие положения. Я составил его с тою целью, чтобы они могли помогать себе при всяком случае в наиболее важных пунктах, поскольку они будут касаться изучения природы. Да и те, которые сделали значительные успехи [достигли значительного прогресса] в рассмотрении целого, должны помнить схему всей системы в основных ее чертах: в общем обзоре (системы) мы часто имеем надобность, а в изложении частностей — не так часто. / Итак надо обращаться к тому [к тем общим принципам] и постоянно удерживать в памяти такое количество их, при помощи которого можно как получать самое общее постижение истины, так и полностью находить точное знание деталей, если наиболее общие принципы будут правильно усвоены и будут храниться в памяти. И в самом деле, самым главным признаком полного знания (системы) человеком, достигшим совершенства, является уменье быстро пользоваться знаниями <и это может быть осуществляемо в том случае>, если все сводится к простым элементам и формулам [обозначениям, терминам]. И действительно, невозможно знать сплоченную массу непрерывного круга всей системы, если кто не в состоянии охватить в самом себе [в своем уме, умом] при помощи кратких формул [обозначений, терминов] всего, что может быть изучено и в деталях. / Поэтому, так как такой путь [метод] полезен для всех, кто освоился с исследованием природы, я, рекомендуя постоянное занятие исследованием природы и в такой главным образом жизни обретая ясное спокойствие, составил для тебя и такой компендиум, — элементарный свод всего учения [заключающий в себе основные элементы всего учения].

Прежде всего, Геродот, следует уразуметь понятия, лежащие в основе слов [основные значения слов], для того, чтобы, сводя к ним наши мнения, вопросы, недоумения, мы могли обсуждать их, и чтобы у нас, при бесконечных объяснениях, не оставалось все не решенным, или чтобы мы не имели пустые слова. / И в самом деле, необходимо, чтобы при каждом слове было видно его первое значение, и чтобы оно не нуждалось еще в объяснении, если мы действительно хотим иметь основу, к которой могли бы сводить изыскание, недоумение, мнение. Кроме того, следует все наблюдать согласно с чувственными восприятиями [ощущениями] [контролируя чувственными восприятиями], и в частности согласно с наличною возможностью постижения— посредством ума или какого бы то ни было орудия суждения, а равно согласно с имеющимися аффектами, — для того, чтобы мы имели что-нибудь такое, на основании чего могли бы судить и о предстоящем и о сокровенном.

Разобрав это, следует теперь рассматривать сокровенное [недоступное чувствам],— прежде всего то, что ничто не происходит из несуществующего: (если бы это было так, то) все происходило бы из всего, нисколько не нуждаясь в семенах. / И (наоборот), если бы исчезающее погибало (переходя) в несуществующее [так что переставало бы существовать], то все вещи были бы уже погибшими, так как не было бы того, во что они разрешались бы. Далее, вселенная всегда была такой, какова она теперь, и всегда будет такой, потому что нет ничего, во что она изменяется [изменится]: ведь помимо вселенной нет ничего, что могло бы войти в нее и произвести изменение.

Далее, вселенная есть <тела и пространство> [состоит из тел и пространства]; что тела существуют, об этом свидетельствует само ощущение у всех людей, на основании которого необходимо судить мышлением о сокровенном, как я сказал прежде. / А если бы не было того, что мы называем пустотой, местом, недоступной прикосновению природой, то тела не имели бы, где им быть и через что двигаться, как они, очевидно, двигаются. А помимо этого ничего нельзя даже придумать так, чтобы это было понятно, или похоже на то, что понятно, — потому что они [тела и пустота] понимаются как целые природы, а не употребляются как слова, означающие свойства их, — случайные или существенные. Далее, в числе тел одни суть соединения, а другие — то, из чего образованы соединения. / Эти последние — неделимы и неизменяемы, — если не должно все уничтожиться в несуществующее, а что-то должно оставаться сильным при разложениях соединений; они [неделимые атомы] имеют природу [субстанцию] полную [плотную, компактную], так как нет ничего, во что или как они могут разложиться. Таким образом, необходимо, чтобы первоначала были неделимыми телесными природами [субстанциями].

Далее, вселенная безгранична. Ибо ограниченное имеет крайнюю точку [оконечность], а крайняя точка [оконечность] может быть видима по сравнению с чем-нибудь другим. Поэтому она [вселенная], не имея крайней точки [оконечности], не имеет границы; а не имея границы, она будет безграничной, а не ограниченной. Далее, и по количеству тел, и по величине пустоты [пустого пространства] вселенная безгранична. / Ибо, если бы пустота [пустое пространство] была [было] безгранична [-о], а тела ограничены (по числу), то тела нигде не оставались бы [не останавливались бы], но неслись бы рассеянные по безграничной пустоте [пустому пространству], потому что не имели бы других тел, которые подпирали бы [поддерживали бы] их и останавливали бы обратными ударами. А если бы пустота [пустое пространство] была [было] ограничена [-о], то безграничные (по числу) тела не имели бы места, где остановиться.

Кроме того, неделимые и полные тела, из которых образуются соединения и в которые они разрешаются, невообразимы [непостижимы] по различиям форм [имеют необъятное [невообразимое, непостижимое] число форм]: ибо невозможно, чтобы такое множество различий в сложных предметах могло образоваться из одних и тех же ограниченных по числу форм [если число форм ограничено]. И в каждой форме подобные атомы безграничны по числу, а различие форм в них не совсем безгранично, но только необъятно [невообразимо, непостижимо]. /

Атомы движутся непрерывно в течение вечности; одни отстоят далеко [находятся на большом расстоянии] друг от друга, другие же принимают дрожательное [вибрирующее] движение, если они сплетением бывают приведены в наклонное положение, или если покрываются теми, которые имеют способность к сплетению. / Ибо с одной стороны, природа пустоты, Отделяющая каждый атом от другого, производит это, не будучи в состоянии [так как она не в состоянии] доставить точку опоры; а с другой стороны, твердость, присущая им [атомам], производит при столкновении отскакивание на такое расстояние, на какое сплетение позволяет (атомам) возвращение [возвращаться] в прежнее состояние после столкновения. Начала этому [этим движениям] нет, потому что атомы и пустота суть причины (этих движений). /

Если все это будет оставаться в памяти, то это краткое изложение дает достаточный очерк для понимания природы сущего.

Далее, миры безграничны (по числу) [число миров безгранично], как похожие на этот [наш] [подобные этому], так и не похожие. Ибо атомы, число которых безгранично, как только что было доказано, несутся даже очень далеко [на очень далекое расстояние]. Ибо такие атомы, из которых может образоваться мир и которыми он может быть сделан [создан], не истрачены [не израсходованы] ни на единый мир, ни на ограниченное число миров, как тех, которые таковы (как наш), так и тех, которые отличны от них. Поэтому нет ничего, что препятствовало бы безграничному числу миров [предположению о безграничном числе миров]. /

Далее, существуют очертания [отпечатки, оттиски], подобные по виду [по внешности] плотным [твердым] телам, но по тонкости далеко отстоящие от предметов, доступных чувственному восприятию [далеко оставляющие за собою, превосходящие предметы…]. Ибо нет невозможного, что такие истечения [эманации, отделения] могут возникать в воздухе, и что могут возникать условия, благоприятные для образования углублений и тонкостей, и что могут возникать истечения, сохраняющие соответствующее положение и порядок, которые они имели и в плотных [твердых] телах. Эти очертания [отпечатки, оттиски] мы называем «образами». /

Затем, против того, что образы имеют непревосходимую тонкость, не свидетельствует [тому не противоречит] ни один из предметов, доступных чувственному восприятию. Вследствие этого они имеют также быстроту непревосходимую, потому что всякий путь для них — подходящий [они находят везде проход для себя подходящий], помимо того [не говоря уже о том], что истечению их ничто не препятствует или немногое препятствует, тогда как большому или безграничному числу (атомов в плотных телах) тотчас же что-нибудь препятствует. / Кроме того (ничто не свидетельствует против того) [не противоречит тому], что возникновение образов происходит с быстротою мысли. Ибо течение (атомов) с поверхности тел — непрерывно, но его нельзя заметить посредством уменьшения (предмета), вследствие противоположного пополнения (телами того, что потеряно). Течение образов сохраняет (в плотном теле) положение и порядок атомов на долгое время, хотя оно (т. е. течение образов) иногда приходит в беспорядок. Кроме того, в воздухе внезапно [стремительно] возникают сложные образы [сложения образов], потому что нет необходимости, чтобы происходило наполнение в глубине их. Есть и некоторые другие способы, могущие производить такие природы. И действительно, ничему из этого не противоречат свидетельства чувственных восприятий, если смотреть [наблюдать], каким образом чувство принесет к нам ясные видения (от внешних предметов) и каким образом оно принесет соответственную последовательность их качеств и движений. /

Должно полагать также, что тогда только, когда 49 нечто привходит к нам от внешних предметов, мы видим их формы и мыслим о них [мы воспринимаем зрением и мыслью их формы]: ибо внешние предметы не могут запечатлеть в нас природу своего цвета и формы через воздух, находящийся между ними и ими, и через лучи или какие бы то ни было течения, идущие от нас к ним, — (не могут запечатлеть) так, как если какие-нибудь очертания [отпечатки, оттиски] предметов, имеющие одинаковый цвет и подобную [одинаковую] форму (с предметами), привходят к нам в зрение или мысль в подходящей (к ним) величине, быстро несясь, / а потом, по этой причине, дают представление единого, непрерывного (предмета), и сохраняют последовательность качеств и движений, соответствующую лежащему в основании предмету благодаря соответствующей поддержке оттуда [от предмета], происходящей от дрожания атомов в глубине в плотном теле [в глубине плотного тела]. И всякое представление, которое мы получаем, схватывая умом или органами чувств, — представление о форме ли, или о существенных свойствах, — это (представление) есть форма <или свойства> плотного предмета, возникающие вследствие последовательного повторения образа или остатка образа [впечатления, оставленного образом]. А ложь и ошибка всегда лежит в прибавлениях, делаемых мыслью (к чувственному восприятию) относительно того, <что ожидает> подтверждения или неопровержения, но что потом не подтверждается <или опровергается]>. / В самом деле, никогда не существовало бы, с одной стороны, сходства представлений, например, получаемых при виде изображения [статуи, картины], или являющихся во сне, или при каких-нибудь других действиях [функциях] мышления, или остальных орудий суждения [критериев],— сходства с предметами, которые существуют или которые называются истинными, если бы не существовало и каких-нибудь таких (истечений из тел), бросаемых к нам [доходящих к нам]. С другой стороны, не существовало бы ошибки, если бы мы не получали в себе самих еще другого какого-то движения, хотя и связанного <с деятельностью представления>, но имеющего отличие. Благодаря этому (движению), если оно не подтверждается или опровергается, возникает ложь; а если подтверждается или не опровергается, (возникает) истина. / И это учение надо крепко держать (в уме) для того, чтобы, с одной стороны, не уничтожались орудия суждения [критерии], основанные на очевидности, и чтобы, с другой стороны, ошибка, столь же прочно закрепившись, не приводила все в беспорядок.

Далее, слышание происходит от того, что некое течение несется от предмета, говорящего или звучащего, или шумящего, или каким бы то ни было образом дающего слуховое чувство [чувство слуха]. Это течение рассеивается на частицы, подобные целому, и в то же время сохраняющие некое соотношение друг с другом и своеобразное единство по отношению к пославшему (это течение) предмету, — единство, которое по большей части производит понимание у воспринимающего (звук), или, если этого нет, только обнаруживает [делает ясным] присутствие внешнего предмета. /Ибо без приносимого оттуда [от звучащего предмета] некоторого соответствия свойств не может возникнуть такое понимание. Итак, не следует думать, что воздух сам преобразуется испускаемым голосом или тем, что однородно с ним [однородными с ним звуками]: дело обстоит далеко не так, чтобы голос произвел это в нем [в воздухе]; но надо думать, что удар, возникающий в нас, когда мы испускаем голос, тотчас совершает такое вытеснение некоторых частиц, производящих дыхательный поток, которое дает нам слуховое чувство [чувство слуха].

И относительно запаха надо думать, как и относительно слуха, что он никогда не мог бы произвести никакого аффекта, если бы не существовали некоторые частицы, уносящиеся от предмета, устроенные соответственным образом [приспособленные] для того, чтобы возбуждать этот орган чувства: одни из них [из этих частиц] находятся в беспорядке и чужеродны [чужды] ему, другие — в порядке и родственны ему. /

Далее, следует думать, что атомы не обладают никаким свойством предметов, доступных чувственному восприятию, кроме формы, веса, величины и всех тех свойств, которые по необходимости соединены с формой. Ибо всякое свойство изменяется, а атомы нисколько не изменяются, потому что при разложениях сложений [сложных предметов] должно оставаться нечто твердое и неразложимое, что производило бы перемены не в несуществующее и не из несуществующего, но (перемены) посредством перемещений некоторых частиц, и прихода и отхода некоторых. Поэтому необходимо, чтобы перемещаемые элементы были неуничтожаемыми и не имеющими природы того, что изменяется, но имеющими свои собственные [особенные, своеобразные] части и формы. / Ибо это необходимо должно оставаться. И действительно, в предметах, форма которых у нас изменяется, вследствие отнятия (материи), форма, как мы видим, есть, а свойства, находящиеся в изменяющемся предмете, не остаются так, как она [форма], но исчезают из всего тела. Итак, этого, что остается, достаточно для того, чтобы производить различия в сложениях тел, потому что необходимо, чтобы что-нибудь оставалось, а не уничтожалось, (переходя) в несуществующее.

Далее, не следует думать, что у атомов имеется всякая величина, потому что против этого (мнения) свидетельствуют предметы, доступные чувственному восприятию; но должно думать, что есть некоторые различия в величине. Ибо, если и это им присуще, то лучше объяснится то, что происходит в чувствах внутренних и внешних. / Существование всякой величины 56 (в атомах) не требуется для (объяснения) различий свойств (в предметах), а, кроме того, должны были бы и к нам приходить атомы видимые. Однако этого не наблюдается, да и невозможно вообразить, как может атом стать видимым.

Кроме того, не следует думать, что в ограниченном теле есть безграничное число частиц — даже какой бы то ни было величины [как бы малы они ни были]. Поэтому не только должно отвергнуть делимость до бесконечности на меньшие и меньшие части, так как иначе мы сделаем все вещи слабыми и, при образованиях сложных тел, будем вынуждены, раздробляя их, уничтожать существующие предметы (обращая их) в несуществующие, но даже не должно думать, что в ограниченных телах переход происходит до бесконечности даже в меньшие и меньшие части. / Ибо, раз кто-нибудь скажет [если сказать], что в каком-нибудь предмете есть бесчисленные частицы или какой бы то ни было [любой] величины, то нельзя вообразить, как этот предмет еще может быть ограниченным. — Ведь ясно, что бесчисленные частицы имеют какую-нибудь величину, и, какой бы они ни были величины, была бы безгранична и величина (предмета). И, так как ограниченный предмет имеет крайнюю точку, постигаемую умом, если даже она и не видима сама по себе, то невозможно представить, что и следующая за нею точка не такова, а, идя так последовательно вперед, нельзя таким способом не дойти умом [мыслью] до безграничности (предмета). / Надо заметить, что самое малое, доступное чувственному восприятию, не таково, каково то, что допускает переходы [изменения к большему или меньшему], однако и не во всех отношениях совсем на него непохоже, а имеет некоторую общность с теми предметами, которые допускают переходы, но оно не может быть разделено на части [но не может быть понято в частях]. Но, когда, по аналогии с этим сходством, мы подумаем, что отделим что-нибудь от него, одно на эту сторону, другое на ту, то необходимо должно быть, что нам [нашему взору] представляется равное [что одна точка похожа на другую]. И мы смотрим на эти точки по порядку, начиная с первой, не в пределах одной и той же точки и не в соприкосновении их частями частей, но, посредством их собственных характерных свойств измеряя величину тел… Надо думать, что и наименьшая часть в атоме имеет то же самое отношение к целому. / Ибо оно [наименьшее в атоме], очевидно, только малой величиной отличается от того, что мы видим чувственным зрением [что доступно чувственному зрению]. (Ибо) что и атом имеет величину, мы уже сказали на основании его отношения к чувственным предметам [по аналогии с чувственными предметами], только мы поставили его далеко ниже их по малой величине [букв.: только, как нечто малое, отбрасывая его далеко]. Кроме того, должно считать эти самые малые [минимальные] и несмешанные [не состоящие из частей] частички пределами, дающими прежде всего из самих себя измерение длины для атомов, как меньших, так и больших, при рассмотрении мыслью этих невидимых тел. Ибо общность, которую они [наименьшие части атома] имеют с неизменяемыми (наименьшими) частями (чувственных предметов), достаточна, чтобы оправдать заключение, к которому мы пришли до сих пор; но соединение их, как тел, имеющих движение, не может произойти. /

Далее, при бесконечности не следует употреблять слова «вверху» или «внизу», в смысле «самое высокое» или «самое низкое»; и действительно, хотя можно пространство над головой вести [продолжать] до бесконечности, это (самая высокая точка) никогда нам не явится. (И не следует говорить, что) то, что находится ниже мыслимой точки, до бесконечности находится одновременно и вверху и внизу по отношению к одному и тому же предмету: ведь это невозможно помыслить. Поэтому можно принять как единое движение то, которое мыслится вверх до бесконечности, и как единое — движение вниз, хотя бы то, которое несется от нас в места, находящиеся над нашими головами, приходило десять тысяч [бесчисленное число] раз к ногам существ, находящихся вверху, или то, которое несется от нас вниз, — к голове существ, находящихся внизу: ибо целое движение мыслится, тем не менее, как противоположное одно другому в бесконечность. /

Далее, атомы движутся с равной быстротою, когда они несутся чрез пустоту, если им ничто не противодействует. Ибо ни тяжелые атомы не будут нестись быстрее малых и легких, когда, конечно, ничто не встречается им; ни малые (не будут нестись быстрее) больших, имея везде удобный проход, когда и им ничто не будет противодействовать: также движение вверх или вбок вследствие ударов и движение вниз вследствие собственной тяжести (не будет быстрее). Ибо, пока каждое из двух движений будет сохранять силу (у атома), столько времени атом будет иметь движение с быстротою мысли, пока что-нибудь не станет противодействовать, — (исходящее) или извне, или из его собственной тяжести, — силе того, что произвело удар. / Далее, и движение чрез пустоту, происходящее без всякой встречи с предметами, могущими противодействовать, проходит всякое доступное воображению расстояние в непостижимое [в непостижимо короткое] время. Ибо противодействие и отсутствие его принимают подобие [кажутся нам подобными] медленности и быстроты. / Далее, скажут, что и в сложных телах один атом быстрее другого, хотя на самом деле атомы одинаковы по быстроте. Скажут так потому, что даже в самый малый период непрерывного времени атомы в сложных телах несутся к одному месту, хотя в моменты времени, зримые только мыслью, они не двигаются к одному месту, но часто ударяют друг друга, пока наконец непрерывность их движения не становится доступной чувственному восприятию. И действительно, то, что прибавляется суждением, будто и моменты времени, зримые только мыслью, будут содержать непрерывность движения, не истинно по отношению к таким случаям: ибо истинно только все то, что мы наблюдаем чувствами или воспринимаем умом путем постижения. / Не следует думать, что в моменты времени, зримые только мыслью, двигающееся тело также приходит к нескольким местам (к которым двигаются составляющие его атомы) — ведь это немыслимо, и, если оно во всем своем составе в период времени, доступный чувственному восприятию, приходит из какой бы то ни было точки бесконечности, то оно не будет отправляющимся из места, из которого мы замечаем его движение, — ибо движение целого тела будет внешним выражением внутренних столкновений составляющих его атомов, даже если мы предположим, что до момента времени, доступного чувственному восприятию, быстрота движения тела не будет замедлена столкновениями. И этот принцип полезно удержать в памяти. /

После этого, обращаясь к чувствам внешним и внутренним, — ибо таким путем получится самое надежное основание достоверности, — следует постигнуть, что душа есть состоящее из тонких частиц тело, рассеянное по всему организму, очень похожее на ветер с какой-то примесью теплоты, и в одних отношениях похожее на первое (т. е. на ветер), в других — на второе (т. е. на теплоту). Есть еще часть (души), которая по тонкости частиц имеет большое отличие даже от этих самих и по этой причине более способна чувствовать согласно с остальным организмом. Обо всем этом свидетельствуют силы души, чувства, легкая возбудимость [способность к возбуждению], процессы мышления и все то, лишаясь чего мы умираем. Далее, следует держаться мнения [убеждения], что душе принадлежит главная причина чувства; / однако она не получила бы его, если бы не была прикрыта остальным организмом. А остальной организм, доставивший ей эту причину, и сам получил участие в таком случайном свойстве от нее, — однако не во всех свойствах, которыми она обладает: поэтому, когда душа удалится, организм не имеет чувства: ибо он сам в самом себе не имел этой силы, но доставлял ее другому, происшедшему с ним одновременно, существу; а последнее, благодаря силе, развившейся в нем в результате движения (атомов в душе), сейчас же [непосредственно, без внешнего влияния] производило для себя способность чувствовать и сообщало ее и телу вследствие соседства и согласия в движении, как я уже сказал. / Поэтому, пока душа пребывает в теле, она никогда не лишится чувства, хотя потеряна какая-нибудь другая часть тела; напротив, какие части самой души не погибнут, когда то, что покрывало их, будет уничтожено — все ли, или какая-нибудь часть его, — душа, если продолжает существовать, будет иметь чувство. А остальной организм, хотя и продолжает существовать, — весь ли, или в какой-нибудь части, — не имеет чувства, когда удалилось то количество атомов, как бы ни было оно мало, которое составляет природу души. Затем, когда разлагается [разрешается] весь организм, душа рассеивается и уже не имеет тех же сил и не совершает движений, так что не обладает и чувством. / И действительно, невозможно представить [вообразить], чтобы она чувствовала, если не находится в этом организме и не может производить эти движения, когда окружающий ее покров не таков, как тот, в котором она теперь находится и производит эти движения. / Далее, следует ясно понимать еще и то, что слово «бестелесное» в наиболее обычном значении своем употребляется о том, что может мыслиться как нечто самостоятельное. Но самостоятельным нельзя мыслить что-нибудь иное бестелесное, кроме пустоты; а пустота не может ни действовать, ни испытывать действие, но только доставляет чрез себя движение [возможность движения] телам. Поэтому говорящие, что душа бестелесна, говорят вздор. Ибо она не могла бы ничего делать или испытывать действие, если бы была таковою; однако оба эти (случайные) свойства ясно различаются по отношению к душе. / Итак, если результаты всех этих рассуждений о душе сводить к чувствам внутренним и внешним, помня о том, что было сказано вначале, то можно будет видеть, что они включены в общие формулы в достаточной степени для того, чтобы на основании их надежно исследовать [изучать] и частности системы.

Далее, что касается формы, цвета, величины, тяжести и всего прочего, что говорится как о постоянных свойствах тела, принадлежащих [присущих] или всем телам, или видимым и познаваемым чрез чувственное восприятие этих свойств, то не следует предполагать [думать] ни того, что эти свойства суть самостоятельные сущности [независимые субстанции],— ведь это невозможно вообразить, — / ни того, что они вовсе не существуют, ни того, что они суть какие-то другие бестелесные субстанции, присущие телу, ни того, что они суть части тела; но надо предполагать [думать], что все тело, хотя в целом [во всем своем составе] обязано своим постоянным существованием всем этим свойствам, однако не в том смысле, что оно сложилось из этих свойств, снесенных вместе— подобно тому как бывает, когда, например, из самих частиц составляется большее собрание, будут ли это первоначала, или части целого, меньшие этого целого, каково бы оно ни было, — но только, как я говорю, всем этим свойствам тело обязано своим постоянным существованием. Все эти свойства имеют свои специальные возможности быть познаваемыми и различаемыми [познаются отдельно и различаются], если только целое сопутствует им и никогда от них не отделяется, но вследствие совокупного представления свойств имеет название тела. /

Далее, у тел часто бывают однако не постоянно сопутствуют им <случайные свойства, относительно которых не следует предполагать ни того, что они вовсе не существуют, ни того, что они имеют природу целого тела>, ни того, что они относятся к числу предметов невидимых, ни того, что они бестелесны. Поэтому, употребляя это слово в наиболее обычном значении его, мы делаем ясным, что случайные свойства не имеют ни природы целого, которое мы, беря его в совокупности, называем телом, ни природы свойств, постоянно сопутствующих ему, без которых невозможно представлять тело. Но, так как целое сопутствует этим свойствам, то каждое из них, вследствие некоторых актов [действий] мышления, может быть названо так, / но только в тот момент [в тех случаях], когда каждое из них мы видим проявляющимся в теле, потому что случайные свойства не постоянно сопутствуют телу. И не должно изгонять из области сущего эту очевидность [это очевидное явление] на том основании, что она [оно] не имеет природы целого, с которым она [оно] соединена [-о], и природы постоянно сопутствующих свойств; и не следует думать, что они существуют самостоятельно [независимо],— потому что и это невозможно представить ни по отношению к ним, ни по отношению к постоянным свойствам, — но, как и показывает чувственное восприятие, все их должно считать случайными свойствами в телах [тел], не постоянно сопутствующими им, и, с другой стороны, не имеющими самостоятельного [независимого] положения природы; но они рассматриваются так, как само чувственное восприятие показывает их своеобразие [своеобразный характер]. /

Далее, следует хорошо [ясно] помнить еще вот что: время не должно исследовать так, как остальные свойства, которые мы исследуем в предмете, сводя их к общим представлениям [понятиям], созерцаемым у нас самих; но должно руководиться непосредственным впечатлением, согласно с которым мы говорим о долгом или коротком времени, и исследовать это впечатление, прилагая его ко времени, как прилагаем его к другим предметам. Не следует брать, взамен обычных, другие выражения, считая их лучшими, а должно употреблять о нем [о времени] те самые слова, которые имеются; не должно говорить относительно времени, будто что-либо другое имеет одинаковую природу с этим особенным понятием, — и это делают некоторые, — но следует обращать мысль главным образом на то лишь, с чем мы связываем это особенное понятие и чем его измеряем. / И в самом деле, не нуждается в дальнейшем доказательстве, но только в размышлении [соображении] то обстоятельство, что мы связываем время с днями и ночами и с их частями, а равно и с чувствами и отсутствием чувств, с движениями и покойным состоянием, и в связи с этим последним мы думаем об этом самом понятии как об особом каком-то виде случайного свойства, вследствие чего и называем его временем.

В добавление к тому, что сказано выше, следует думать, что миры и всякое ограниченное сложное тело, во всем своем протяжении имеющее вид, сходный с предметами, которые мы видим, образовались из бесконечности, причем все эти предметы, и большие и меньшие, выделились из особых скоплений материи; и что все опять разлагается — одно быстрее, другое медленнее, одно вследствие воздействия таких-то причин, другое — таких-то. / Кроме того, не следует думать, что миры образовались, имея необходимо одну форму, <но однако не всякую форму. Далее, следует думать, что во всех мирах есть живые существа, растения и другие предметы, которые мы видим в этом мире>. Ибо никто не может доказать, что в таком-то мире могли быть заключены и могли не быть заключены такие-то семена, из которых составляются живые существа, растения и все остальные предметы, которые мы видим, а в таком-то мире они не могли бы быть. /

Далее, надо полагать, что сами обстоятельства [предметы] научили и принудили (человеческую) природу делать много разного рода вещей и что разум [мысль] впоследствии совершенствовал [развивал] то, что было вручено природой, и делал дальнейшие изобретения, — в некоторых областях [случаях] быстрее, в некоторых медленнее, в некоторые периоды и времена <делая большие успехи>, в некоторые — меньшие. Вот почему и названия первоначально были даны вещам [возникли] не по соглашению [уговору], но так как каждый народ имел свои особые чувства и получал свои особые впечатления, то сами человеческие природы выпускали каждая своим особым образом воздух, образовавшийся под влиянием каждого чувства и впечатления, причем влияет также разница между народами в зависимости от места их жительства. / Впоследствии у каждого народа, с общего согласия, были даны вещам свои особые названия, для того чтобы сделать друг другу (словесные) обозначения менее двусмысленными и выраженными более коротко.

Кроме того, вводя некоторые предметы ранее невиданные, люди, знакомые с ними, вводили и некоторые звуки для них; в некоторых случаях они вынуждены были произнести их, а в некоторых выбрали их по рассудку согласно обычному способу образования слов, и таким образом сделали их значение ясным.

Далее, относительно движения небесных тел, их вращения, затмения, восхода, захода и тому подобных явлений, не следует думать, что они произошли благодаря существу, которое ими распоряжается, приводит или привело их в порядок, и в то же время пользуется полным блаженством и бессмертием: / ибо занятия [хлопоты], заботы, гнев, благоволение [милость] не согласуются [несовместимы] с блаженством, но они бывают при слабости, страхе, потребности в других.

С другой стороны, так как небесные тела суть собранный в массу огонь, то не следует думать, что они обладают блаженством и по своему желанию принимают на себя эти движения. Нет, должно охранять идею божеского величия во всех словах, употребляемых для таких понятий, чтобы не возникли из них [из слов] мнения, противные этой идее величия. Иначе само это противоречие произведет величайшее смятение в душах.

Вот почему следует думать, что по причине первоначального включения материи в эти скопления при образовании мира совершается и этот неукоснительный закон вращения небесных тел. /

Далее, следует думать, что тщательно исследовать причины наиболее важных фактов [явлений] есть задача [дело] изучения природы, и что счастье для нас при познании небесных явлений основано именно на этом и на решении вопроса о том, каковы природы, которые мы видим в этих небесных явлениях и во всем том, что родственно с точным знанием, требующимся для этой цели (т. е. для счастья.) Кроме того, в таких вопросах нельзя допускать несколько возможностей и предполагать, что дело, может быть, обстоит и иначе как-нибудь, но следует думать, что в бессмертной и блаженной природе нет совершенно ничего, что могло бы возбуждать сомнение или беспокойство [смятение]. Что это совершенно так, можно понять мышлением. / Напротив, то, что относится к исследованию захода, восхода, поворота, затмения (светил) и всего того, что с этим родственно [всех родственных с ними явлений], то это нисколько не способствует счастью, получаемому от знания; напротив, люди, наблюдавшие эти явления, но не знающие, какова природа и каковы основные причины их, чувствуют такие же страхи, как если бы они не знали этих явлений, — может быть, чувствуют даже большие, когда изумление от наблюдения этих явлений не может получить разрешение и понять закономерность самого главного. Вот почему, даже если мы находим несколько причин поворотов, заходов, восходов, затмений и тому подобных явлений, как это было в наших рассуждениях об отдельных явлениях, / не следует думать, что исследование об этих явлениях не достигло той точности, какая способствует безмятежности и счастью нашему. Поэтому надо (для сравнения) наблюдать, сколькими способами у нас (на Земле) происходит одинаковое явление, и на основании этого определять причины небесных явлений и вообще всего неизвестного; надо презирать тех, кто не разумеет ни того, что существует или совершается одним только образом, ни того, что может происходить разным образом по отношению к вещам, дающим представление о себе с известного расстояния [которые видны с известного расстояния], и, кроме того, не знают, при каких условиях нельзя сохранить спокойствие [безмятежность] духа. Итак, если мы будем думать, что явление может происходить еще и так как-нибудь и при таких обстоятельствах [условиях], при которых равно возможно сохранить спокойствие духа [безмятежность], вследствие сознания, что оно может происходить разным образом, то мы будем сохранять спокойствие духа [безмятежность] так же, как если будем знать, что оно происходит так как-нибудь. / Кроме всего этого, вообще следует уяснить себе то, что главное смятение в человеческой душе происходит оттого, что люди считают небесные тела блаженными и бессмертными, и вместе с тем думают, что они имеют желания, действия, мотивы, противоречащие этим свойствам [не соответствующие этим свойствам]; смятение происходит также оттого, что люди всегда ожидают или воображают какое-то вечное страдание, как оно описано в мифах, может быть, боясь и самого бесчувствия в смерти, как будто оно имеет отношение к ним; также оттого, что они испытывают это не вследствие соображений мышления, а вследствие какого-то безотчетного [неразумного] представления [воображения] себе этих ужасов. Поэтому они, не зная их границ, испытывают такое же или же даже более интенсивное беспокойство [смятение], чем если бы дошли до этого мнения путем размышления. / А безмятежность [спокойствие духа] состоит в отрешении от всего этого и в постоянном памятовании общих и важнейших принципов.

Поэтому надо относиться с вниманием к чувствам внутренним и внешним, которые у нас имеются: в делах общих — к чувствам, общим всем людям, в делах индивидуальных — к чувствам индивидуальным, — и ко всякой имеющейся очевидности каждого орудия суждения. Ибо, если мы будем относиться к этому с вниманием, то будем правильно определять причины, откуда явилось [отчего происходило] смятение и страх, и, определяя причины небесных явлений и остальных спорадически случающихся фактов, мы устраним все, что крайне страшит отдельных людей.

Вот тебе, Геродот, изложение главнейших положений, касающихся природы общей системы в сокращенном виде, / так что этот очерк может быть в точности удержан в памяти [усвоен]. Думаю, что, даже если кто не обратится к точному изучению всех частностей системы, он все-таки приобретет могущество, не сравнимое с остальными людьми. Именно, он сам уяснит [сделает ясным] себе многое из того, что тщательно излагается нами в деталях во всей нашей работе [исследовании]; да и эти самые положения, если он будет слагать их в своей памяти, будут постоянно помогать ему. Ибо они такого свойства, что даже те, которые уже знают детали в достаточной мере [степени] или даже в совершенстве, могут производить большую часть своих изысканий [исследований] о природе всего, основывая их на таких соображениях. А кто не принадлежит к числу вполне совершенных [идущих к полному совершенству], из тех некоторые могут не устным путем [способом] получить из этого очерка с быстротою мысли обзор самых важных положений для успокоения духа.