ДХАРМАЧАКРА ПРАВАРТАНА СУТРА

Сутра Запуска Колеса Учения

Так я слышал:

Однажды всеблагой обитал в Бенаресе в роще называемой Мигадайа. И вот Всеблагой обратился к окружающим его пяти монахам и сказал: — Две есть крайности, о братья, которым не должен следовать тот, кто отрекся от мира. С одной стороны, — влечение к вещам, вся прелесть которых зависит от страстей и от всего более, от чувственности: это низкий путь похоти, недостойный, недолжный для того, кто отдалился от мирских обольщений. С другой стороны, путь самоистязаний, недостойный, мучительный, бесплодный. Есть средний путь: о братья, далекий от тех двух крайностей, возвещенный Совершенным — путь, отверзающий очи, просветляющий разум и ведет тот путь к душевному миру, к возвышенной Мудрости, к совершенству пробуждения, к Нирване!

Каков же тот средний путь, о монахи, — путь далекий от обоих крайностей, возвещенный Совершенным, что ведет к Совершенству, к возвышенной Мудрости, к душевному миру, к совершенному пробуждению, к Нирване?

Истинно! То восьмеричный Благородный путь: истинное воззрение, истинное намерение, истинная речь, истинные поступки, истинный образ жизни, истинное усердие, истинное размышление, истинное сосредоточение

Вот, о братья, тот средний путь, далекий от обоих крайностей, возвещенный Совершенным, — тот путь, что отверзает очи и просветляет разум, что ведет к душевному миру, возвышенной Мудрости, к совершенству пробуждения, к Нирване.

Вот, о братья, благородная истина о страдании. В муках рождается человек, он страдает увядая, страдает в болезнях, умирает в страданиях и печали. Стенания, боль, уныние, отчаяние — тяжки. Союз с немилым страдание, страдание — разлука с милым, и всякая неудовлетворенная жажда сугубо мучительна. И все пять совокупностей, возникших из привязанностей — мучительны. Такова, о братья, благородная истина о страдании.

И вот, о братья, благородная истина о начале страдания. Истинно! — тот зачаток страдания лежит в жажде, обрекающей на возрождение, в этой ненасытной жажде, что влечет человека то к тому, то к другому, связана с людскими усладами, в вожделении страстей, в вожделении будущей жизни, в вожделении продления настоящей. Такова, о братья, благородная истина о начале страданий.

И вот, о братья, благородная истина о пресечении страданий. Истинно! — то пресечение страданий есть уничтожение жажды, победа до конца над страстями, исцеление, освобождение, бесстрастность. Такова, о монахи, благородная истина о пресечении страданий.

И вот, о братья, благородная истина о пути, ведущем к утолению всякой скорби. Истинно! — то благородный Восьмеричный Путь — истинное воззрение, истинное намерение, истинная речь, истинные поступки, истинный образ жизни, истинное усердие, истинное размышление, истинное сосредоточение. Такова, о монахи, благородная истина о пути, ведущем к утолению всякой скорби.

О, братья, никто не поведал мне той благородной истины о скорбях, но я сам постиг ее, когда отверзлись очи мои, окрепло во мне знание и разум, возникла мудрость, блеснул мне свет!

И вот, о братья, дабы постиг я благородную истину о скорби, истину никем не возвещенную мне, отверзлись мои очи, окрепло во мне знание и разум, открылась мудрость, блеснул мне свет.

И оттого, о братья, постиг я благородную истину о скорби, истину никем не поведанную мне, что отверзлись мои очи, окрепло во мне знание и разум, открылась мудрость, блеснул мне свет.

Отверзлись очи мои — и я узрел благородную истину о начале страдания: я постиг ее никем не поведанную мне, когда окрепло во мне знание и разум, возникла мудрость, блеснул мне свет.

И вот, о братья, дабы я мог побороть страдание в его корне, я, ни от кого не узнавший благородную истину о начале страдания, отверзлись очи мои, окрепло мое знание и разум, возникла мудрость, блеснул мне свет.

И от того, о братья, я постиг благородную истину о начале страдания, неведомую никакому учению, что отверзлись мои очи, окрепло во мне знание и разум, возникла мудрость, блеснул мне свет.

И когда отверзлись мои очи, окрепло во мне знание и разум, о монахи, я увидел благородную истину о сокрушении страданий, истину никем не возвещенную доселе — и я постиг ее, когда окрепло мое знание и разум, открылась мудрость, блеснул мне свет.

И вот, о братья, дабы я навсегда сокрушил страдания, я, ни от кого не принявший благородной истины о нем, отверзлись мои очи, окрепло мое знание и разум, открылась мудрость, блеснул мне свет.

И вот оттого, о братья, я сокрушил страдания, я, ни от кого не принявший видения его сокрушения, что отверзлись мои очи, окрепло во мне знание и разум, возникла мудрость, блеснул мне свет.

О, братья, никто не возвестил доныне благородную истину о пути угашения скорби, — но вот отверзлись мои очи, окрепло во мне знание и разум, возникла мудрость, блеснул мне свет.

И для того, о братья, что бы узрел я путь угашения страданий, тот путь, о котором никто не возвестил доныне — отверзлись мои очи, окрепло знание и разум, возникла мудрость, блеснул мне свет.

И от того, о братья, изведал я путь угашения скорби, путь, никем не изведанный доселе, что отверзлись мои очи, окрепло знание и разум, открылась мудрость, блеснул мне свет.

О, братья, пока не обрел я ясного понимания, тех четырех благородных истин в тройном их порядке, до тех пор я не был уверен достиг ли я совершенной мудрости, непревосходимой ни на небесах, ни на земле, ни в сфере людей и богов, ни среди отшельников и священников.

Но когда, о братья, постиг я великое знание, постиг те четыре благородные истины в тройном их порядке, тогда уверился я, что достиг совершенного взгляда мудрости, непревосходимой ни на небесах, ни на земле, ни в сфере людей и богов, ни среди отшельников и священников.

Отныне, то знание, мудрость пребывает во мне: Освобожден дух мой! Я проживаю свое последнее существование. Возрождение не наступит для меня.

Так говорил Всеблагой и пять монахов в радости сердца восхищались словам его.

И когда двинул Всеблагой Колесо Истины: боги на земле возликовали и воскликнули:

— В Бенаресе, в роще Мигадайа Всеблагой, двинул высочайшее Колесо Истины, и ни священники ни отшельники, ни боги, ни Брахма, ни Мара, никто во всем мире не повернет его вспять!

Услышавши ликование богов на земле, внемлющие хранители четырех частей света воскликнули в восхищении:

— В Бенаресе, в роще Мигадайа Всеблагой, двинул высочайшее Колесо Истины, и ни священники ни отшельники, ни боги, ни Брахма, ни Мара, никто во всем мире не повернет его вспять!

И шум ликования достиг мира Брахмы — и все десять тысяч миров содрогнулись и потряслись страшно и неизмеримый свет явился в мир, превыше силы богов.

Дхаpмачакpа Пpаваpтана Сутpа

пеpедана с благословления буддийского духовного оpдена Лунг-Жонг-па

 

МАХА-САТИПАТТХАНА-СУТТА

Великое поучение об основах осознанности

22-я сутта из “Длинного собрания” (“Дигха-никая”)

(перевод с пали буддийского монаха Ньянапоники)

Почитание Ему, Возвышенному, Святому, полностью Пробужденному!

Так я слышал. Однажды Возвышенный пребывал среди народа Куру, в местности Куру, называемой также Каммасадамма. И там Возвышенный обратился к монахам: “О монахи!” “Достопочтенный!” — ответили тогда эти монахи. И Возвышенный говорил так:

“Единственный путь существует, о монахи, к очищению сущности, к преодолению горя и скорби, к прекращению страданий и печали, к обретению правильного метода, к осуществлению ниббаны — это четыре основы внимательности. Каковы же эти четыре?

Когда, о монахи, находясь в теле, монах пребывает в созерцании тела, усердный, прозорливый, бдительный, старающийся преодолеть вожделение и печаль по отношению к миру; находясь в чувствах, он пребывает в созерцании чувств, усердный, прозорливый, бдительный, старающийся преодолеть вожделение и печаль по отношению к миру; находясь в уме, он пребывает в созерцании ума, усердный, прозорливый, бдительный, старающийся преодолеть вожделение и печаль по отношению к миру; находясь в объектах ума, он пребывает в созерцании объектов ума, усердный, прозорливый, бдительный, старающийся преодолеть вожделение и печаль по отношению к миру”.

СОЗЕРЦАНИЕ ТЕЛА

“Как же теперь, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созерцании тела?”

[Внимательность к дыханию:]

“И вот, о монахи, удалился монах в лес; он живет у подножья дерева или в пустой хижине. Он садится со скрещенными ногами, с выпрямленной спиной. Смотря прямо перед собой, он ровно и внимательно делает вдох, внимательно делает выдох. Делая долгий вдох, знает он: я делаю долгий вдох; делая долгий выдох, знает он: я делаю долгий выдох. Делая короткий вдох, знает он: я делаю короткий вдох. Делая короткий выдох, знает он: я делаю короткий выдох. Ощущая все тело (дыхания) буду я вдыхать; ощущая все тело (дыхания) буду я выдыхать — так упражняется он. Успокаивая (дыхательную) функцию тела, буду я вдыхать, — так упражняется он; успокаивая (дыхательную) функцию тела, буду я выдыхать, — так упражняется он.

“И подобно тому, о монахи, как искусный токарь, если он долго точит дерево, знает: я долго точу дерево; если он быстро точит дерево, знает: я быстро точу дерево, — точно так же, о монахи, знает тогда монах; если он делает долгий вдох, знает он: я делаю долгий вдох; если он делает долгий выдох, знает он: я делаю долгий выдох”.

[Практические советы:]

“Так пребывает он внутри тела (дыхания) в созерцании тела; или пребывает он снаружи в теле; или пребывает он внутри и снаружи (попеременно) в теле в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; созерцая вещи (попеременно) в их возникновении и исчезновении, пребывает он в теле. “Вот тело!” — так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит познанию, пока служит внимательности. Независимый живет он, и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созерцании тела.

[Четыре положения тела:]

“И далее, о монахи, когда идет, знает монах: я иду; когда стоит, знает монах: я стою; когда сидит, знает монах: я сижу; когда лежит, знает монах: я лежу. И каково всегда положение его тела, это в точности знает он.

Так пребывает он внутри собственного тела в созерцании тела; или пребывает он снаружи в теле (другого человека) в созерцании тела; или пребывает он внутри и снаружи в теле в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в теле. “Вот тело” — так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он, и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созерцании тела”.

[Осознавание:]

“И далее, о монахи: вот монах идет и возвращается, ясно осознавая то, что делает; смотрит прямо и в сторону, ясно осознавая то, что делает; сгибается и вытягивается, ясно осознавая то, что делает; носит одежду и чашу, ясно осознавая то, что делает; если пьет, жует и пробует, ясно осознает то, что делает; освобождается от нечистот и мочи, ясно осознавая то, что делает; ходит, стоит, сидит, засыпает, пробуждается, читает и молчит, ясно осознавая то, что делает.

Так пребывает он внутри тела в созерцании тела; или пребывает он снаружи тела в созерцании тела; или пребывает он внутри и снаружи тела в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в теле. “Вот тело!” — так его внимание устремлено к настоящему, только пока служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он, и ни к чему в мире он не привязан. Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созерцании тела”.

[Об отвращении к телу:]

“И далее, о монахи, вот созерцает монах это тело от подошв вверх и от кончиков волос вниз; это тело, обтянутое кожей и наполненное всевозможными нечистотами. В этом теле есть волосы на голове, волосы на теле, зубы, кожа, мясо, сухожилия, кости, костный мозг, почки, сердце, печень, диафрагма, селезенка, кишки, желудок, кал, желчь, слизь, гной, кровь, пот, жир, слезы, слюна, носовая слизь, суставная жидкость, моча.

И вот, о монахи, подобно тому, как если бы открытая с двух сторон корзина была бы наполнена разными зернами, как стручковым рисом с гор и с равнины, бобами мугга и маса, зернами кунжута и зернами риса. Тогда мог бы человек с хорошим зрением открыть ее и рассмотреть: “Вот это — стручковый рис с гор и с равнины, это бобы мугга и маса, это зерна кунжута, это рис. Точно так же, о монахи, созерцает монах это самое тело от подошв вверх и от кончиков волос вниз, обтянутое кожей, наполненное всевозможными нечистотами: “В этом теле волосы на голове, моча…” Так, находясь внутри тела, пребывает он в созерцании тела; или находясь снаружи тела, пребывает он в созерцании тела; или находясь внутри и снаружи тела, пребывает он в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в теле. “Вот тело” — так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он, и ни к чему в мире он не привязан.

Вот так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созерцании тела”.

[Об элементах:]

“И далее, о монахи, вот созерцает монах это тело в его соответствующем месте и положении по элементам: есть в этом теле (элемент) земля, (элемент) вода, (элемент) огонь и (элемент) воздух.

И подобно тому, о монахи, как искусный мясник или его подмастерье зарезал корову и разрубил ее на куски, а затем уселся на перекрестке четырех улиц, — точно так же, о монахи, созерцает монах это самое тело в его соответствующем месте и положении по элементам: в этом теле есть (элемент) земля, (элемент) вода, (элемент) огонь и (элемент) воздух. Так, находясь внутри тела, пребывает он в созерцании тела; находясь снаружи тела, пребывает он в созерцании тела; находясь внутри и снаружи тела, пребывает он в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в теле. “Вот тело!” — так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он, и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созерцании тела”.

[9 созерцаний на погребальном поле:]

1. “И далее, о монахи, когда увидит монах тело, выброшенное на погребальное поле через день после смерти, через два дня после смерти, раздувшееся и разлагающееся, — тогда прилагает он увиденное к этому (своему собственному) телу: и это тело таково, и оно так устроено, и оно не избегнет этой участи. Так, находясь в теле, пребывает он внутри его в созерцании тела; или пребывает он снаружи тела в созерцании тела; или пребывает он внутри и снаружи тела в созерцании тела.

Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в теле. “Вот тело!” — так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он, и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созерцании тела.

2. И далее, о монахи, когда увидит монах тело, выброшенное на погребальное поле, пожираемое воронами, пожираемое стервятниками, пожираемое коршунами, пожираемое собаками, пожираемое шакалами или пожираемое всевозможными червями, — тогда прилагает он увиденное к этому (своему собственному) телу: и это тело таково, и оно так устроено, и оно не избегнет этой участи!

Так пребывает он внутри тела, в созерцании тела; или пребывает он снаружи тела, в созерцании тела; или пребывает он внутри и снаружи в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в теле. “Вот тело!” — так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он, и ни к чему в мире он не привязан. Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созерцании тела.

3. И далее, о монахи, когда увидит монах тело, выброшенное на погребальное поле, скелет, покрытый мясом, кровоточащее, скрепленное лишь сухожилиями.

4. Скелет с обрывками мяса, запятнанный кровью, скрепленный сухожилиями.

5. Скелет, лишенный мяса, лишенный крови, удерживаемый сухожилиями.

6. Кости, не скрепленные друг с другом, разбросанные во всех направлениях: здесь кость руки, там кость ступни, там кость бедра, там кость голени, там кость таза, там кости позвоночника, там череп.

7. Побелевшие кости цвета раковины.

8. Кучу костей, много лет (лежавшую).

9. Истлевшие кости, превратившиеся в пыль, — тогда прилагает он увиденное к этому (своему собственному) телу: и это тело таково, и оно так устроено, и оно не избегнет этой участи.

Так, о монахи, пребывает монах внутри тела в созерцании тела; или пребывает он снаружи тела, в созерцании тела; или пребывает он внутри и снаружи в созерцании тела. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в теле; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в теле. “Вот тело!” — так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он, и ни к чему в мире он не привязан. Так, о монахи, находясь в теле, пребывает монах в созерцании тела”.

СОЗЕРЦАНИЕ ЧУВСТВ

“Как же теперь, о монахи, находясь в чувствах, пребывает монах в созерцании чувств?

Если, о монахи, ощущает монах радостное чувство, тогда знает он: я ощущаю радостное чувство; если он ощущает чувство печали, тогда знает он: я ощущаю чувство печали; если он не ощущает ни радостного, ни печального чувства, тогда знает он: я не ощущаю ни радостного, ни печального чувства. Если ощущает он радостное чувство, связанное с умом, тогда знает он: я ощущаю радостное чувство, связанное с умом; если ощущает он радостное чувство, не связанное с умом, знает он: я ощущаю радостное чувство, не связанное с умом; если ощущает он печальное чувство, связанное с умом, тогда знает он: я ощущаю печальное чувство, связанное с умом; если ощущает он печальное чувство, не связанное с умом, тогда знает он: я ощущаю печальное чувство, не связанное с умом. Если ощущает он не радостное и не печальное чувство, связанное с умом, тогда знает он: я ощущаю не радостное и не печальное чувство, связанное с умом; если ощущает он не радостное и не печальное чувство, не связанное с умом, тогда знает он: я ощущаю не радостное и не печальное чувство, не связанное с умом.

Так пребывает он внутри чувств, созерцая чувства; или пребывает он снаружи чувств, созерцая чувства; или пребывает он внутри и снаружи чувств, созерцая чувства. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в чувствах; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в чувствах; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в чувствах. “Вот чувство!” — так его внимание устремлено к настоящему, только пока служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он, и ни к чему в мире он не привязан. Так, о монахи, находясь в чувствах, пребывает монах в созерцании чувств”.

СОЗЕРЦАНИЕ УМА

“Как же теперь, о монахи, находясь в уме, пребывает монах в созерцании ума?

Вот знает монах об уме, отягощенном вожделением: отягощен вожделением ум; он знает об уме, свободном от вожделения: свободен от вожделения ум; он знает об уме, отягощенном ненавистью: отягощен ненавистью ум; он знает об уме, свободном от ненависти: свободен от ненависти ум; он знает об ослепленном уме: ослеплен ум; он знает о неослепленном уме: неослеплен ум; он знает о связанном уме: связан ум; он знает о рассеянном уме: рассеян ум; он знает о развитом уме: развитой ум; он знает о неразвитом уме: неразвитой ум; он знает об уме, который можно превзойти: ум, который можно превзойти; он знает об уме, который нельзя превзойти: ум, который нельзя превзойти; он знает о собранном уме: собранный ум; он знает о несобранном уме: несобранный ум; он знает об освобожденном уме: освобожденный ум; он знает о неосвобожденном уме: неосвобожденный ум.

Так пребывает он внутри ума в созерцании ума; или пребывает он снаружи ума в созерцании ума; или пребывает он внутри и снаружи ума в созерцании ума; созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в уме; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в уме; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в уме; “Вот ум!” — так его внимание устремлено к настоящему, только пока служит познанию, пока служит внимательности. Независимым живет он, и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в уме, пребывает монах в созерцании ума”.

СОЗЕРЦАНИЕ ОБЪЕКТОВ УМА

“Как же теперь, о монахи, находясь в объектах ума, пребывает монах в созерцании объектов ума?

Пять препятствий: “Вот, пребывает монах в созерцании объектов ума, находясь в объектах ума, а именно: в пяти препятствиях.

Как же теперь, о монахи, пребывает монах в созерцании объектов ума, а именно: в пяти препятствиях? Вот, о монахи, знает монах, если в нем есть чувственное желание: чувственное желание есть во мне. Он знает, если в нем нет никакого чувственного желания: нет во мне чувственного желания. Как дело доходит до возникновения не возникавшего чувственного желания, это также знает он; и как дело доходит до подчинения возникшему чувственному желанию, и это знает он; и как в будущем дело более не доходит до возникновения чувственного желания, которому он подчинился и это также знает он.

Он знает, когда в нем существует ненависть: ненависть существует во мне. Он знает, когда в нем нет ненависти: нет во мне ненависти…

Он знает, когда в нем есть неподвижность и сонливость: неподвижность и сонливость существуют во мне. Он знает, когда в нем нет неподвижности и сонливости: нет но мне неподвижности и сонливости…

Он знает, когда в нем существуют волнение и угрызения совести: волнение и угрызения совести существуют во мне. Он знает, когда в нем нет волнения и угрызений совести: волнения и угрызений совести нет во мне…

Когда существует в нем сомнение, знает он: сомнение существует во мне. Когда нет в нем сомнения, знает он: сомнения нет во мне. И как дело доходит до возникновения не возникавшего сомнения, также знает он; как дело доходит до подчинения возникшему сомнению, также знает он; и как сделать, чтобы впредь не возникало сомнения, которому он подчинился, и это знает он.

Так, находясь внутри объектов ума, пребывает он в созерцании объектов ума; или он находится снаружи объектов ума в созерцании объектов ума; или он находится внутри и снаружи объектов ума в созерцании объектов ума. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в объектах ума; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в объектах ума; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в объектах ума. “Вот объекты ума!” — так его внимание устремлено к настоящему, только пока оно служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он, и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, находясь в объектах ума, пребывает монах в созерцании объектов ума.

[5 групп привязанностей:]

“И далее, о монахи, вот, созерцая объекты ума, находится монах в объектах ума, а именно: в пяти группах привязанностей. Как же теперь, о монахи, находясь в объектах ума, а именно, в пяти группах привязанностей, пребывает монах в созерцании объектов ума?

Вот, знает монах: таково телесное; таково возникновение телесного; таково угасание телесного; таково чувство, вот таково возникновение чувства, таково угасание чувства, таково восприятие, таково возникновение восприятия, таково угасание восприятия; таковы формы ума, таково возникновение форм ума, таково угасание форм ума; таково сознание, таково возникновение сознания, таково угасание сознания. Так пребывает он внутри объектов ума… Так, о монахи, находясь в объектах ума, а именно: в пяти группах привязанностей, пребывает монах в созерцании объектов ума”.

[Шесть основ чувств:]

“И далее, о монахи, вот, находясь в объектах ума, а именно: в шести основах чувств, пребывает монах в созерцании объектов ума.

Как же теперь, о монахи, находясь в объектах ума, а именно: в шести основах чувств, пребывает монах в созерцании объектов ума?

Вот, о монахи, познает этот монах глаз, и познает он объекты зрения; и какие оковы возникают, обусловленные этими двумя, также и это познает он. Как дело доходит до возникновения не возникавших оков, также и это познает он; как дело доходит до подчинения возникшим оковам, также и это познает он; и как впредь более не появляется подчинение оковам, также и это познает он.

Так, находясь внутри объектов ума, пребывает он в созерцании объектов ума…”.

[7 членов просветления:]

“И далее, о монахи, вот пребывает монах в созерцании объектов ума, находясь в объектах ума, а именно: в семи членах просветления.

Как же теперь, о монахи, пребывая в созерцании объектов ума, находится монах в объектах ума, а именно: в семи членах просветления?

Вот, о монахи, знает этот монах, когда в нем существует член просветления — внимательность: член просветления — внимательность присутствует во мне. Он знает, когда в нем нет члена просветления — внимательности: член просветления — внимательность отсутствует во мне. Как происходит возникновение не возникавшего члена просветления — внимательности также знает он; как происходит развитие и завершение возникшего члена просветления — внимательности, также и это знает он.

Он знает, когда в нем существует член просветления — проникновение в учение … член просветления — энергия… член просветления — восторг… член просветления — спокойствие… член просветления — сосредоточенность… член просветления — уравновешенность: член просветления — уравновешенность присутствует во мне. Как происходит возникновение не возникавшего члена просветления — уравновешенности, и это знает он; как происходит развитие и завершение возникшего члена просветления — уравновешенности, также и это знает он.

Так, находясь внутри объектов ума… Вот так, о монахи, находясь в объектах ума, пребывает монах в созерцании объектов ума, а именно: семи членов просветления”.

[Четыре истины:]

“И далее, о монахи, вот, находясь в объектах ума, пребывает монах в созерцании объектов ума, а именно: четырех благородных истин.

Как же теперь, о монахи, находясь в объектах ума, пребывает монах в созерцании объектов ума, а именно: четырех благородных истин?

Вот, о монахи, знает этот монах в соответствии с истиной: это страдание; знает он в соответствии с истиной: это возникновение страдания; знает он в соответствии с истиной: это прекращение страдания; знает он в соответствии с истиной: это путь, ведущий к прекращению страдания. Но что же такое, о монахи, благородная истина о страдании? Рождение есть страдание, старость есть страдание, смерть есть страдание, заботы, горести, боль, печаль, отчаяние — все это страдание; соединение с нелюбимым есть страдание; не соединение с любимым есть страдание; не достигнуть желаемого — это страдание; короче говоря, пять групп привязанностей суть страдание.

Теперь, о монахи, что же такое рождение? Проявление сущности в том или другом виде, происхождение — зачатие, вступление в существование, появление групп существования, обретение органов чувств — это называется рождением. Теперь, о монахи, что же такое старость? То, что происходит с этой и с другой сущностью, с тем или другим видом сущности — старость есть дряхлость, выпадение зубов, седые волосы и морщины, иссякшие жизненные силы, угасшие органы чувств — это называется старостью.

Теперь, о монахи, что же такое смерть? То, что бывает, когда та или иная сущность покидает тот или иной вид существования — конец, растворение, исчезновение, гибель, умирание, прекращение жизни, распад групп существования, разложение трупа — это называется смертью.

Теперь, о монахи, что же такое забота? То, что вызвано смутившим нас вожделением или страданием, есть забота — тревога, беспокойство, внутренняя тревога, внутреннее беспокойство — это называется заботой. Теперь, о монахи, что же такое горе? То, что вызвано тем или иным смутившим нас вожделением или страданием — несчастье и сожаление, горести и жалобы, состояние несчастья и сожаления — это называется горем.

Теперь, о монахи, что же такое боль? То, что болезненно и неприятно для тела, что обусловлено телесными впечатлениями, как болезненное и неприятное чувство, эго называется болью.

Теперь, о монахи, что же такое печаль? То, что вызывает душевную боль и неприятное чувство, то, что вызвано душевными впечатлениями и порождает болезненное и неприятное чувство; это называется печалью. Теперь, о монахи, что же такое отчаяние? То, что вызвано каким-нибудь смутившим нас вожделением или страданием — безотрадность и безнадежность, безотрадное и безнадежное состояние духа, — это называется отчаянием.

Теперь, о монахи, что же такое страдание в соединении с нелюбимым? То, что является нежелательным, безотрадным, неприятным: формы, звуки, запахи, вкусы, прикосновения, мысли; или сущность, по отношению к которой мы испытываем стыд, злобу, неприязнь, ненадежность — встреча с такими, совместное пребывание, связь, соединение с ними — это страдание в соединении с нелюбимым.

Теперь, о монахи, что же такое страдание в разлуке с любимым? То, что является желаемым, приносящим радость, приятным: формы, звуки, запахи, вкусы, прикосновения, мысли; или сущность, которой мы желаем добра, счастья, благополучия и безопасности, — отсутствие встречи с такими, невозможность совместного пребывания, невозможность связи с ними — это страдание в разлуке с любимым.

Теперь, о монахи, что же такое страдание от не получения желаемого? Вот у сущности, подверженной повторному рождению, возникает желание: ах, если бы мы более не были подвержены повторному рождению! Ах, если бы нам более не предстояло повторное рождение! Или у сущности, подверженной старости, смерти, заботам, горю, боли, печали, отчаянью, зарождается желание: ах, если бы мы более не были подвержены этим вещам! Если бы нам не предстояли больше такие горести! Но этого нельзя достичь через желание. Это и есть страдание от не получения желаемого.

Каким же образом, о монахи, пять групп сцепления являются страданием? Это группа телесной природы, группа чувств, группа восприятий, группа форм ума и группа сознания. Короче говоря, эти группы являют собой страдание. Это, о монахи, есть благородная истина о страдании. Теперь, о монахи, что же такое благородная истина о возникновении страдания?

Это вожделение, которое порождает повторное существование, которое то здесь, то там получает наслаждение; это чувственное вожделение, желание существования, а также желание несуществования.

Но почему же возникает это вожделение, почему пускает оно корни? В желанных и приятных вещах в мире — там возникает это вожделение, там пускает оно корни.

Глаз, ухо, нос, язык, тело, ум; формы, звуки, запахи, вкусы, телесные впечатления и объекты ума — они бывают желанными и приятными. Сознание, сознательное впечатление, чувство, возникающее из сознания и сознательного впечатления, восприятие, воля, вожделение, мысленное обладание и воображение, обусловленные формами, вкусами, звуками, запахами, телесными впечатлениями и объектами ума, — все они в чем-то желанны и приятны. Отсюда возникает это вожделение, здесь пускает оно корни.

Это, о монахи, и есть благородная истина о происхождении страдания.

Теперь, о монахи, что такое благородная истина о прекращении страдания? Это и есть неустанное уничтожение и прекращение этого вожделения, отказ от него, уклонение от него, освобождение от него, незапятнанность им. Но как же, о монахи, удается угасить это вожделение, как удается его прекратить? В том, что существует в мире желанного и приятного, — там удается его прекратить. Глаз, ухо, нос, язык, тело, ум, формы, звуки, запахи, вкусы, телесные впечатления и объекты ума — они в чем-то желанны и приятны. Сознание, сознательное впечатление, чувства, возникающие из сознательных впечатлений, восприятие, — воля, вожделение, мысленное обладание и воображение, обусловленные формами, звуками, запахами, вкусами, телесными впечатлениями и объектами ума, — все они в чем-то желанны и приятны. Там удается угасить это вожделение, там удается прекратить его.

Теперь, о монахи, что же такое благородная истина о пути, ведущем к прекращению страдания? Это — благородный восьмеричный путь, а именно: правильное познание, правильное размышление, правильная речь, правильное действие, правильные средства пропитания, правильное усилие, правильная внимательность, правильная сосредоточенность. Что же такое правильное познание? Познание страдания, познание возникновения страдания, познание прекращения страдания, познание пути, ведущего к прекращению страдания — это называют правильным познанием.

Что же такое правильное размышление? Размышление без привязанности, без ненависти, мирное размышление — это называют правильным размышлением.

Что же такое правильная речь? Воздержание от лжи, воздержание от двусмысленности, воздержание от грубых слов, воздержание от безрассудной болтовни — это называют правильной речью.

Что же такое правильное действие? Воздержание от убийства живых существ, воздержание от присвоения чужой собственности, воздержание от неправильного образа жизни вследствие мысленного соблазна — это называют правильным действием.

Что же такое правильные средства пропитания? Благородный ученик отказывается от извращенных занятий и зарабатывает на пропитание правильным трудом. Это и называют правильными средствами пропитания.

Что же такое правильное усилие? Вот пробуждает монах в себе волю, укрепляет себя, употребляет все свои силы, побуждает свой ум и борется, чтобы избавиться от низких, вредных качеств, еще не искорененных, чтобы не дать им проявиться, чтобы преодолеть уже проявившиеся низкие, вредные качества, чтобы вызвать к жизни еще не проявившиеся благотворные качества, чтобы удержать уже проявившиеся благотворные качества, не дать им исчезнуть, привести их к росту, развитию и полному расцвету. Это называют правильным усилием.

Что же такое правильная внимательность? Вот, находясь в теле, пребывает монах в созерцании тела, старательный, вдумчивый, бдительный, стремящийся преодолеть алчность и печаль по отношению к миру. Находясь в чувствах, он пребывает в созерцании чувств; находясь в уме, он пребывает в созерцании ума; находясь в объектах ума; он пребывает в созерцании объектов ума, старательный, вдумчивый и бдительный, стремящийся преодолеть алчность и печаль по отношению к миру. Это называют правильной внимательностью.

Что же такое правильная сосредоточенность? Вот, монах, освободившись от предметов ума, от вредных состояний ума, приобрел то, что приносят размышление и рассуждение, то, что порождено освобождением от вещей, — такой монах пребывает в первой джхане, наполненной восторгом и чувством счастья. А после того как успокоились размышления и рассуждения, достигает он внутреннего мира и единства ума, свободный от размышления и рассуждения, — достигает порожденной сосредоточенностью, наполненной восторгом и чувством счастья, второй джханы.

Но, отвернувшись от восторга, пребывает он, уравновешенный, бдительный, вдумчивый; и ощущает он в глубине своей счастье, о котором благородные мужи говорят: “Счастливым пребывает уравновешенный, бдительный”; так достигает он третьей джханы.

Преодолев чувства радости и скорби, благодаря уже заранее достигнутому исчезновению веселья и печали, достигает он свободного от страдания и радости, очищенного уравновешенностью и вниманием состояния четвертой джханы. Это называют правильным сосредоточением. Такова, о монахи, благородная истина о пути, ведущем к прекращению страдания.

Итак, пребывает он внутри объектов ума в созерцании объектов ума; или пребывает он снаружи объектов ума в созерцании объектов ума; или пребывает он внутри и снаружи объектов ума в созерцании объектов ума. Созерцая вещи в их возникновении, пребывает он в объектах ума; созерцая вещи в их исчезновении, пребывает он в объектах ума; созерцая вещи в их возникновении и исчезновении, пребывает он в объектах ума. “Вот объект ума!” — так его внимание направлено к настоящему, только пока оно служит познанию, служит внимательности. Независимым живет он, и ни к чему в мире он не привязан.

Так, о монахи, пребывает монах в объектах ума, созерцая объекты ума, а именно: четыре благородные истины. И поистине, о монахи, кто бы ни практиковал таким образом эти четыре основы внимательности в течение семи лет, тому следует ожидать одного из двух результатов: или наивысшего познания при жизни, или, если в нем еще есть остаток привязанности, — невозвращения.

Но не будем говорить о семи годах: кто бы ни практиковал таким образом эти четыре основы внимательности шесть лет, пять лет, четыре года, три года, два года, один год. Не будем говорить о годе: кто бы ни практиковал таким образом эти четыре основы внимательности семь месяцев, шесть месяцев, пять месяцев, четыре месяца, три месяца, два месяца, один месяц, полмесяца.

Не будем говорить о полумесяце: кто бы ни практиковал таким образом эти четыре основы внимательности семь дней, тому следует ожидать одного из двух результатов: или наивысшего познания при жизни, или, если в нем еще есть остаток привязанности, невозвращения.

Это, о монахи, единственный путь к очищению сущности, к преодолению горя и скорби, к исчезновению боли и печали, к достижению правильного метода, к осуществлению ниббаны, а именно: четыре основы внимательности. Все, что было таким образом сказано, говорилось об этом.

Так говорил Возвышенный. Удовлетворенные, радовались монахи словам Возвышенного”.

 

Ланкааватара сутра

(отрывки)

(перевод с английского)

I

Так я слышал. Однажды Благословенный появился на Ланке во дворце, что на вершине горы Малая, среди великого океана. Очень многие бодхисаттвы-махасаттвы чудесно собрались из многих стран Будды, собралось там и много бхикшу.

Бодхисаттвы-махасаттвы с их главой, Махамати, все были совершенными мастерами различных самадхи, десятеричного владения собой, десяти сил и десяти способностей души. Получив передачу из рук самого Будды, все они понимали значение предметного мира и знали, как применять различные средства, учения и меры дисциплины согласно различным складам ума и поведениям существ, были глубоко опытны в пяти дхармах, трёх свабхавах, восьми виджнянах и двоякой бессамостности.

Благословенный, зная об волнении в умах собравшихся, подобном поверхности океана, волнующегося от проносящихся ветров, с великим сердцем, движимым состраданием, улыбнулся и сказал: В давние времена татхагаты прошлого, бывшие архатами и полностью просветлёнными, пришли во дворец Ланки на горе Малая и беседовали об Истине Благородной мудрости, что за пределами рассудочного знания философов, так же как и вне понимания обычных учеников и учителей, осознаваемой лишь самым внутренним сознанием. Ради вас я тоже поговорю об этой Истине. Всё видимое в мире лишено усилия и действия, поскольку все вещи мира подобны сну или чудесно созданным образам. Это не понимается философами и невеждами, но не теми, кто видит их в истинном свете.

Видящие вещи по-другому следуют различению, а поскольку зависят от него, то цепляются за двойственность. Для видящего мир различением, он похож на его собственное отражение в зеркале или собственную тень, на эхо, слышащееся в долине. Люди, хватающиеся за собственные тени различения, становятся привязаны к этому и им не удаётся оставить двойственность, они всё время продолжают делать различия, никогда не достигая, таким образом, спокойствия. Под спокойствием разумеется Единство, а оно рождает высочайшее самадхи, достигаемое вступлением в царство Благородной Мудрости, осознаваемой лишь в самом внутреннем сознании.

Тогда все бодхисаттвы-махасаттвы поднялись со своих сидений и выразили ему своё почтение, а бодхисаттва-махасаттва Махамати, поддерживаемый силой Будды, перекинул свою верхнюю одежду через плечо, преклонил колено, и сложив руки вместе, восславил его следующими стихами:

Когда ты обозреваешь мир своим совершенным разумом и состраданием, он должен представляться тебе подобным эфирному цветку, о котором нельзя сказать — он рождается, он разрушается, поскольку понятия бытия и небытия к нему не приложимы.

Когда ты обозреваешь мир своим совершенным разумом и состраданием, он должен видеться тебе подобным сну, о котором не скажешь, постоянный он или разрушимый, ведь понятия бытия и небытия неприменимы к нему.

Когда ты обозреваешь все вещи своим совершенным разумом и состраданием, они должны казаться тебе видениями за пределами достижения человеческого ума, ведь бытие и небытие к ним неприложимы.

Своим совершенным разумом и состраданием, что вне всяких пределов, ты понимаешь бессамостность вещей и лиц, чистый и свободный от препятствий страсти, обучения и эгоизма.

Ты не исчезаешь в нирване, но и нирвана не пребывает в тебе, ведь нирвана превыше всякой двойственности знания и познаваемого, бытия и небытия. Те, кто видят тебя так, ясно и вне представлений, освободятся от привязанности, очистятся от всех скверн — и в этом мире, и в запредельном мире духовном.

В этом мире, природа которого подобна сну, есть место хвале и хуле, но крайняя Реальность дхармакайи далеко за пределами всех чувств и различающего ума — так что же там восхвалять, о мудрейший?

Затем бодхисаттва-махасаттва Махамати сказал: О Благословенный, Сугата, архат и совершенно просветлённый, умоляю, расскажи нам об осознании Благородной Мудрости, что за пределами пути и обихода философов, что лишена всех свойств, таких как бытие и небытие, единства и инакости, совместности и несовместности, существования и несуществования, вечности и невечности, что не имеет отношения к индивидуальности и общности, ложному воображению и каким-либо иллюзиям, возникающим из самого ума, но которая проявляется, как Истина Высшей Реальности.

Которой, постоянно идя этапами пути очищения, наконец достигают состояния Татхагаты, где, в силу первоначальных обетов, которые не блюдёт всякий борющийся, излучают своё влияние в бесконечные миры, подобно драгоценности, отражающий разные цвета, что позволяет мне и другим бодхисаттвам-махасаттвам нести всем существам то же совершенство добродетели.

И сказал Благословенный: Хорошо, хорошо сказано, Махамати. И вправду хорошо! Это из-за твоего сострадания к миру, ради пользы, что принесёт это народам и человеческим, и небесным, ты представил перед нами эту просьбу.

Потому, Махамати, слушай и верно размышляй над сказанным, ведь я буду наставлять тебя.

И Махамати и другие бодхисаттвы-махасаттвы внимали учению Благословенного.

Махамати, поскольку невежды и простаки не знают, что мир — лишь нечто видимое самим умом, они цепляются за множественность внешних предметов, взгляды о бытии и небытии, едином и ином, совместном и несовместном, существовании и несуществовании, вечности и невечности, и думают, что имеют собственную природу я; всё это происходит от различений ума и возобновляется энергией привычки, а от этого они приобретают ложное воображение.

Всё это как мираж, в котором видны источники воды, будто они настоящие. Так видят их животные, и испытывая жажду от сухого сезона, бегут к ним. Не зная, что эти источники — видения их собственных умов, животные не осознают, что их нет.

Так же, Махамати, и невежды и простаки, умы которых горят огнями жадности, гнева и безрассудства, ищут радости в мире множественных форм, одержимые мыслями о рождении, росте и разрушении, толком и не понимая, что подразумевается под существующим и несуществующим, и будучи с безначальных времён под впечатлением ошибочных различений и умствований, впадают в привычку хвататься за то и за это, таким образом привязываясь.

Это подобно городу гандхарвов, который несмышлёные принимают за настоящий, хотя на самом деле это не так. Город является в видении в силу их привязанности к воспоминанию о городе, которое сохранилось в уме, как семя; так что можно сказать, что город этот и существующий, и несуществующий. Так же, цепляясь за память ложных размышлений и доктрин, накопившихся с безначального времени, они крепко держатся за такие идеи, как единство и инаковость, бытие и небытие, и их мысли вовсе не так чисты, как в конце концов должен видеться ум.

Это подобно человеку, которому снится страна, наполненная разными мужчинами, женщинами, слонами, лошадями, телегами, пешеходами, деревнями, городами, селениями, коровами, буйволами, домами, лесами, горами, реками и озёрами, и который перемещается по этому городу, пока не проснётся. Когда он лежит полусонный, он вспоминает город своих снов и обозревает переживания в нём, и как ты думаешь Махамати, считать ли такого мечтателя, позволяющего своему уму задерживаться на разных нереальных вещах, виденных им во сне, мудрым или глупым?

Точно так же и невежды и простаки, подверженные влияниям ложных взглядов философов, не распознают, что взгляды эти — лишь похожие на сон идеи, возникшие из самого ума, и потому крепко держатся своих взглядов о единстве и инакости, бытии и небытии.

Это как холст художника, про который невежды думают, что видят на нём возвышенности и впадины гор и долин.

Так же есть сегодня люди, попавшие под влияние подобных ошибочных взглядов о единстве и инакости, совместности и несовместности, чьё мышление обусловлено энергией привычки к этим ложным фантазиям, и которые объявят придерживающихся истинного учения о нерождении, свободном от альтернатив бытия и небытия, нигилистами, тем ведя и себя, и других к погибели. По естественному закону причины и следствия последователи этих пагубных взглядов искореняют похвальные причины, которые иначе привели бы к незапятнанной чистоте.

Это подобно тому, как слабовидящие, увидев кружева, восклицают, обращаясь друг к другу — “Это удивительно! Взгляните, почтенные, это замечательно!”. Но кружево это никогда не существовало, на самом деле оно и сущность, и не-сущность, ведь оно и видимо, и невидимо. Точно так же и те, чьи умы склонны к различениям, происходящим из ложных взглядов, лелеемых философами, оставившими реалистические взгляды на бытие и небытие, будут противоречить благой Дхарме и кончат уничтожением себя и других.

Это подобно огненному колесу, образованному вращающимся огнём, которое колесом не является, но представляется таковым невежде. Но это и не не-колесо, поскольку некоторые его не видели. По этой же логике привыкшие прислушиваться к различениям и взглядам философов, сочтут рождённое несуществующим, а разрушенное причинностью — существующим.

Это подобно зеркалу, отражающему цвета и образы согласно обстоятельствам, но беспристрастно. Это как эхо ветра, приносящее звук человеческого голоса. Это как мираж текущих вод, видимый в пустыне.

Так же и различающий ум невежды, подогретый ложными фантазиями и умствованиями, движется волнами, как в мираже, ветрами рождения, роста и разрушения.

Тогда Махамати сказал Благословенному:

Почему же невежды уступают различению, а мудрые — нет?

Благословенный ответил: Это потому что невежды цепляются за имена, знаки и идеи; их ум, продвигаясь по этим каналам, питается множественностью предметов, и впадает во взгляды о я-душе и том, что ей принадлежит, они проводят различие между добром и злом среди явлений и хватаются за то, что им приятно. При этом происходит возвращение к невежеству, и накапливается карма, порождённая жадностью, злостью и глупостью. С накоплением кармы они оказываются заключены в коконе различения, и с тех пор не могут освободиться от круга рождения и смерти.

По причине глупости они не понимают, что все вещи — как майа, как отражение луны в воде, что нет сущности я, которую можно представить, как душу, и её принадлежностей, что все их определённые представления возникают из ложных различений того, что существует только в видении самого ума. Они не осознают, что вещи не имеют отношения к имеющему качества и наделяющему ими, и вместо этого утверждают, что порождены творцом, временем, атомами или каким небесным духом.

Поскольку невежды уступают различению, они и движутся с потоком видимостей, но не так обстоит с мудрыми.

II

Тогда бодхисаттва-махасаттва Махамати обратился к Благословенному и сказал: Ты говоришь об ошибочных взглядах философов — не расскажешь ли ты о них, чтобы мы были начеку?

Благословенный ответил, сказав: Махамати, ошибка в этих ложных учениях, которых обычно придерживаются философы, заключается в следующем — они не признают, что предметный мир происходит из самого ума; они не понимают, что вся умственная система также происходит из самого ума, но завися от этих проявлений ума, как от реальных, они, как простаки, продолжают между ними различать, лелея двойственность этого и того, бытия и небытия, не ведая о том, что есть лишь одна общая Сущность.

Моё же учение, напротив, основывается на признании предметного мира видением, проявлением самого ума; оно учит прекращению невежества, желания, действия и причинности; оно учит прекращению страдания, возникающего из различения трёх миров.

Есть некоторые учёные брахманы, которые, признавая, что что-то может взяться из ничего, утверждают, что есть некая сущность, связанная с причинностью, пребывающая во времени, и что элементы, составляющие личность и её окружение, имеют своё рождение и продолжительность в причинности, а посуществовав так, уходят.

Есть и другие учёные, придерживающиеся разрушительных и нигилистических взглядов на такие вещи как непрерывность, деятельность, разрушение, существование, нирвана, путь, карма, результат и истина. Почему? Потому что они не достигли интуитивного понимания самой Истины, а следовательно, не могут ясно взглянуть в основы вещей. Они как кувшин, разбитый на кусочки, который больше не может служить кувшином, они как жареное семечко, которое больше не может прорасти. Но элементы, составляющие личность и её окружение, которые они считают подверженными изменениями, на самом деле неспособны на непрерывные превращения.

Взгляды их основаны на ошибочных различениях предметного мира, а не на истинном представлении. Опять же, если верно, что нечто возникает из ничего и причина возникновения умственной системы — комбинация трёх причин, производящих следствия, тогда мы могли бы сказать то же самое о любой несуществующей вещи; например, что черепаха может отрастить волосы, а песок — произвести масло. Такое предположение ничего не даст — оно кончается утверждением ничего. Если станут возражать, что комбинация трёх причин, дающих следствия, есть, то тогда следует придерживаться принципа причинности, то есть считать, что нечто происходит из чего-то, а не из ничего.

Пока утверждается мир относительности, есть вечно возобновляющаяся цепь причинности, которую нельзя отрицать ни при каких условиях, потому мы не можем говорить о чём-то приходящем к прекращению или концу. Пока эти учёные остаются на своей философской основе, их доказательства должны соответствовать логике, а их учебники и привычка памяти к ошибочному умствованию всегда будет с ними. Хуже того, простаки, отравленные этими ошибочными взглядами, объявят этот неверный способ мышления, которому учат невежды, тем же, который представляет Всезнающий.

 

СУТРА, ДАРОВАННАЯ ВОЕНАЧАЛЬНИКУ СИНХЕ

Так я слышал:

В то время многие видные горожане собрались в зале для собраний и всячески восхваляли Будду, Дхарму и Общину. Среди них находился и Синха, военачальник, последователь секты нигантха. И Синха подумал: Воистину, должно быть, Благославенный Будда — святой, пойду и встречусь с ним. И Синха-военачальник направился туда, где пребывал глава нигантх Натапутта, и, приблизившись к нему сказал:”Владыка я хочу посетить отшельника Готаму.” Натапутта ответил:”О, Синха, ты веришь, что всякое действие имеет последствия, отвечающие нравственным достоинствам этого действия. Зачем тебе посещать отшельника Готаму, отрицающего последствия действий? Отшельник Готама, о Синха, отрицает последствия действий, он учит Учению недеяния, и в этом учении наставляет своих последователей. “Тогда желание посетить Благословенного, возникшее у Синхи утихло.

Услышав вновь восваление Будде, Дхарме и Общине, Синха обратился к главе ниигатов во второй раз, и вновь Натапутта отговорил его.

Когда военачальник в третий раз услышал, как видные горожане превозносили достоинства Будды, Дхармы и Общины, он подумал: “Воистину, должно быть, отшельник Готама — Святой Будда. Что мне нигантхи и их согласие или несогласие? Пойду не спрашивая их разрешения, и встречусь с ним, Благословенным, Святым Буддой.” И Синха — военачальник обратился к Благословенному со словами: “Я слышал, Владыка, что отшельник Готама отрицает последствия действий живых существ, учит доктрине недеяния и говорит, что действия живых существ не получают своего воздаяния, ибо он учит уничтожению и призренности всего, и в этой доктрине он наставляет своих последователей. Учишь ли Ты уничтожению души и сожжению человеческого существа ? Прошу скажи мне, Владыка: те кто утверждают это, говорят ли они истину или же свидетельствуют ложно против Благословенного, выдавая поддельное учение за Твое?”

И Благословенный отвечал: “В некотором смысле, Синха, те, кто говорит это, утверждают истину обо мне, с другой стороны, Синха, и те, кто говорит обратное, так-же утверждают истину обо мне. Выслушай, и я поясню тебе.

Я учу, Синха, несовершению таких действий, которые неправедны в поступках, в словах, либо в мыслях, я учу непроявлению всех тех состояний души, которые несут зло и нехороши. Но я учу, Синха, совершению таких действий, которые праведны в поступках, в словах и в мыслях, я учу проявлению всех тех состояний души, которые хороши и не несут зла. Я учу Синха, что все состояния души, которые несут зло и нехороши, и неправедные действия в поступках, в словах и в мыслях должны быть сожжены. Тот кто освободился, Синха, от всех тех состояний души, которые несут зло и нехороши, тот, кто уничтожил их, подобно пальме вырванной с корнем, так, что они не могут возникнуть вновь, — такой человек завершил искоренение себя.

Я провозглашаю, Синха, уничтожение самости, вожделения, недоброжелательности, обольщения. Но я не провозглашаю уничтожение воздержанности, любви, милосердия и истины.

Я считаю, Синха, неправедные действия призренными, совершены ли они в поступках, в словах или в мыслях, но я считаю добродетель и праведность достойными похвалы.”

И Синха сказал: “Еще одно сомнение осталось у меня в отношении учения Благословенного. Не согласится ли Благословенный рассеять его, чтобы я понял Дхарму так, как ей учит Благословенный?” Татхагата ответил согласием, и Синха продолжал: “Я воин, о Благословенный, и царь назначил меня проводить в жизнь его законы и вести войны. Допускает ли Татхагата, который учит бесконечной доброте и состраданию ко всем страждущим, наказание преступников? И еще признает ли Татхагата ошибочным идти на войну для защиты своего дома, своей жены, своих детей и своего имущества? Учит ли Татхагата доктрине полного самоотказа: должен ли я позволять злодею все, что ему вздумается и покорно уступать всякому, кто угрожает взять силою принадлежащее мне? Утверждает ли Татхагата, что всякая борьба, включая и войны, ведущиеся за правое дело, должны быть запрещены?”

Будда отвечал: “Кто заслуживает наказания должен быть наказан и того кто заслуживает поощрения следует поощрять. В тоже время Татхагата учит не причинять вреда никаким живым существам, но быть исполненным любви и доброты.

Эти заповеди не противоречат друг другу, ибо тот кто должен быть наказан за совершенное им самим преступление, пострадает не из-за недоброжелательства судьи, но в следствие своего злодеяния. Его собственные поступки навлекли на него то, что налагает служитель закона. Тот, кто исполняет приговор, пусть не питает ненависти в своей душе, что бы даже убийца в момент своей казни считал, что это есть плод его собственного поступка. Как только он поймет, что наказание очистит его душу, он не станет более сетовать на свою судьбу, но будет радоваться ей.”

И Благославенный продолжал: “Татхагата учит, что любая война, в которой человек стремится убить своего брата, ничтожна, но он не учит, что тот, кто идет на войну, исчерпав все средства к сохранению мира, заслуживает порицания. Порицаемым должен быть тот, кто вызвал войну. Татхагата учит полному отказу от себя, но не учит отказу от чего бы то ни было в пользу сил представляющих зло — будь то люди, боги или стихии природы. Борьба должна быть ибо вся жизнь — борьба. Но тот, кто борется, должен следить за тем, чтобы не сражаться ради своих интересов, против истины и справедливости. Борющийся ради своих интересов, сколько бы он не был велик, или силен, или знаменит, не получит воздаяние, но тот кто борется за справедливость и истину, обретет великое воздаяние ибо даже его поражение будет победой. Личность — неподобающий сосуд для сохранения сколько-нибудь значительного успеха, личность мала и хрупка, и содержимое ее вскоре будет расплескано на пользу, но возможно так же на пагубу других. Истина же недостаточно велика, чтобы вместить сильные желания и стремления всех личностей и когда личность лопнет, как мыльный пузырь, содержимое ее будет сохранено, и в истине обретет она вечную жизнь. Идущий в бой, о Синха, даже за правое дело, должен быть готов к смерти, ибо таков удел воина, и если рок постигнет его, у него не может быть оснований для недовольства. Но одерживающий победу должен помнить о непрочности всего земного. Его успех может быть велик, Но сколько бы велик он ни был, колесо судьбы может опять повернуться и низвергнуть победителя в прах. Но если он обуздает себя, угасив всю ненависть в своем сердце, подымет повергнутого противника и скажет ему: “Теперь приди и заключим мир и станем братьями,” — он одержит победу, которая не есть приходящий успех, ибо плоды его пребудут вечно. Велик воин, увенчанный успехом, о Синха, но еще больший победитель тот, кто покорил самого себя. Учение о покорении самого себя, о синха, дается не для уничтожения человеческой души, но ради сохранения ее. Тот, кто покорил самого себя, более достоин жить, процветать, одерживать победы, чем раб самого себя. Тот, чей ум свободен от иллюзии самости, выстоит и не падет в сражении жизни. Устремленного к праведности и справедливости не может постичь неудача, он будет успешен во всех своих начинаниях, и успех его будет прочен. Тот, кто взрастил в своем сердце любовь к истине, будет жить и не умрет, ибо он испил напиток бессмертия. Поэтому сражайся мужественно, о военачальник, и веди свои битвы со всей мощью, но будь воином истины — и Татхагата благословит тебя.”

Услышав эту речь Благословенного, Сингха произнес: “О славный Владыка, о славный Владыка! Ты раскрыл истину. Прекрасно учение Благословенного. Ты воистину Просветвленный Татхагата, Святой. Ты учитель Человечества. Ты указываешь нам истинное Освобождение, ибо это действительно есть путь к спасению. Тот, кто следует за тобой, не может не обрести свет, который озарит его Путь. Он обретет счастье и мир. Прибегаю, Владыка к Благословенному, Его Учению и Его Братству. Да примет меня Благословенный, отныне и на всю мою жизнь, последователем, нашедшим прибежище в Нем.”

И Благословенный сказал: “Обдумай прежде, о Синха, свои действия. Человеку занимающему такое положение, как ты, не следует совершать ничего, без должного обдумывания.”

Но вера Синхи в Благословенного от этих слов только усилилась. Он отвечал: “Если бы другим учителям, о Владыка, удалось обратить меня в свою веру, то они бы раструбили об этом по всему городу Весали, вопя: “Синха — военачальник сделался нашим последователем!”

Во второй раз, Владыка, я прибегаю к Благословенному, к Дхарме и к Общине, да примет меня Благословенный отныне и на всю мою жизнь, последователем, нашедшим прибежище в Нем!”

И сказал Благословенный: “Долгое время, Синха, в твоем доме оказывались подношения членам секты нигантхов. Поэтому следует подавать им пищу и впредь, когда они зайдут в твой дом в поисках подаяния.”

И сердце Синхи преисполнилось радостью. Он сказал: “Меня уверяли, Владыка, что отшельник Готама говорит: “Только мне и никому иному должны приносить дары. Только мои ученики и ничьи другие должны получать подношения. “А Благословенный меня призывает к пожертвованию и для нигантхов. Хорошо, Владыка, поступим по обстоятельствам. В третий раз, Владыка, я прибегаю к Благословенному, к Его Дхарме и к Его Братству!

Сутpа пеpедана с благословения буддийского духовного оpдена Лунг-Жонг-па

 

ЧАККАВАТТИСИХАНАДАСУТТА

ЛЬВИHЫЙ РЫК МИРОДЕРЖЦА

(Пеpевод с пали А. В. Парибка

Сутра набрана в файл с любезного согласия и благословения Владыки Дорже Жамбо Ламы, с печатного экземпляра из библиотеки храма Шейчен Линг.)

Так я слышал:

Однажды Блаженный пребывал в стране магадхов, в Матуле. И там Блаженный окликнул монахов: “Монахи!” “Да, почтенный?” — отозвались монахи на слова Блаженного. Блаженный сказал: “Пребудьте светочами сами себе, прибежищем сами себе, не надо иного прибежища. Пусть пребудет вашим светочем Дхарма, прибежищем вашим Дхарма, не надо иного прибежища. И как же, о монахи, пребудет монах сам себе светочем, сам себе прибежищем, не ища другого прибежища? Как пребудет Дхарма ему светочем, дхарма ему прибежищем, без иного прибежища? — Вот монахи: непрестанно следит монах за телом — бдительно, сознательно, памятливо, оставив мирские жадность и уныние; непрестанно следит за ощущениями — бдительно, сознательно, памятливо, оставив мирские жадность и уныние; непрестанно следит за мыслью — бдительно, сознательно, памятливо, оставив мирские жадность и уныние; непрестанно следит за дхармами — бдительно, сознательно, памятливо, оставив мирские жадность и уныние. Вот так, о монахи, пребудет монах сам себе светочем, сам себе прибежищем без иного прибежища; так пребудет ему дхарма ему светочем, дхарма ему прибежищем, без иного прибежища.

Поля, монахи не покидайте, своих наследных пределов. Кто поля, монахи, не покидает, своих наследных пределов, к тому Маре не подступиться, за того Маре не зацепиться. Лишь благодаря обретению благих дхарм, о монахи, возрастают заслуги.

Некогда, о монахи, жил царь — миродержец по имени Далханеми — преданный дхарме, царь во дхарме, четыре края земли подчинивший, устойчивости в стране добившийся, семи сокровищ обладатель. Вот какие у него были семь сокровищ: колесо-сокровище, слон-сокровище, самоцвет-сокровище, жена-сокровище, домовладыка-сокровище, советник-сокровище. И больше тысячи было у него сыновей, витязей могучего сложения, сокрушителей вражьей силы. Он эту землю вплоть до океана не насилием, не оружьем — дхармой завоевал и жил спокойно.

И вот, о монахи, призывает спустя много лет, много сотен лет, много тысяч лет царь Далханеми некоего слугу к себе: “Если ты, слуга, увидишь когда-нибудь, что дивное колесо покачнулось, с места стронулось, извести меня о том, пожалуйста.” — “Да, Владыка”, — так отвечал, о монахи, царю Далханеми тот слуга.

И увидел, о монахи, тот слуга спустя много лет, много сотен лет, много тысяч лет, что дивное колесо покачнулось, с места стронулось. Увидав это, пришел он туда, где был царь Далханеми, и, придя к царю Далханеми, сказал ему: “Благоволи узнать, владыка: твое дивное колесо-сокровище покачнулось, с места стронулось. “И вот, о монахи, велел царь Далханеми призвать к себе своего старшего сына-царевича и сказал: “Говорят, дорогой мой царевич, что мое дивное колесо-сокровище покачнулось, с места стронулось. И слыхал я, что недолго жить осталось тому царю-миродержцу, чье дивное колесо-сокровище покачнулось с места стронулось. Что ж, человеческими утехами я утешился, пора небесных утех искать. Так что ты, дорогой царевич, этою землею вплоть до океана озаботься. А я голову и бороду обрею, желтые одежды надену, из дому в бездонность уйду.”

И вот, о монахи, царь Далханеми наставил хорошенько своего старшего сына-царевича, как править, обрил голову и бороду, надел желтые одеждыи ушел из дому в бездомность. А на седьмой день после того, как ушел в отшельники царственный мудрец, дивное колесо-сокровище исчезло, о монахи.

И тогда, о монахи, пришел некий слуга туда, где был царь кшатрий, на царствие помазанный, и, придя к царю-кшатрию, на царствие помазанному, сказал ему: “Благоволи узнать, владыка: исчезло дивное колесо-сокровище.”

И тогда, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, узнав, что исчезло дивное колесо-сокровище, опечалился и печаль почувствовал. Он пришел туда, где был царственный мудрец, и, прийдя, сказал царственному мудрецу: “Благоволи узнать, владыка: исчезло дивное колесо-сокровище. “На это, о монахи, царственный мудрец сказал царю-кшатрию, на царствие помазанному: “Не печалься, не чувствуй печали, дорогой, оттого, что дивное колесо-сокровище исчезло. Дивное колесо-сокровище, дорогой — не отчее тебе, не наследное. Ну же, дорогой, держись по-арийски того, чего держится миродержец. И сбудется так, что если ты станешь по-арийски держаться того, чего держится миродержец, то на пятнадцатый день месяца, в праздник упосатхи, когда ты омоешь голову и соблюдая упосатху, поднимешься на крышу дворца, появится дивное колесо-сокровище о тысяче спиц, об ободе, о ступице, во всех частях совершенное.” — “Но как же, владыка, держаться мне по-арийски, того чего держится миродержец?” — “А ты, дорогой, стой на дхарме, признавай дхарму, чти дхарму, почитай дхарму, возвеличивай дхарму, уважай дхарму, дхарма пусть будет твоим знаменем, дхарма-стягом, дхарма господином; устрой себе по дхарме защиту, охрану и оборону своих людей, военной силы, кшатриев, князей, брахманов и домовладык, горожан и селян, шраманов и брахманов, зверей и птиц. И пусть, дорогой, в твоем царстве начинаний, противных дхарме не будет.

А если будут в твоем царстве неимущие, помогай им имуществом. И еще дорогой, к тем шраманам и брахманам своего царства, что от беспечности и тщеславия отвратились, к терпимости и сдержанности обратились, лишь одних себя укрощают, лишь одних себя усмиряют, лишь одних себя успокаивают, к ним время от времени ходи и расспрашивай: “Что, почтенные, — благо; что — не благо; что предосудительно, что не предосудительно, к чему прилежать, к чему не прилежать, от каких моих дел долгие беды и горе выйдут, от каких моих дел долгая радость и польза выйдут? “Послушай их. Что не благо, того всегда избегай, что благо, тому непременно следуй. Вот чего, дорогой держится по-арийски миродержец.” — “Да, владыка,” — отвечал царь-кшатрий, на царствие помазанный царственному мудрецу, и стал, о монахи, держатья этого по-арийски, как миродержец. И как стал он по-арийски держаться того, чего держится миродержец, то на пятнадцатый день месяца, в праздник упосатхи, когда он омыл голову и, соблюдая упосатху, поднялся на крышу дворца, появилось дивное колесо-сокровище о тысяче спиц, об ободе, о ступице, во всех частях совершенное. Увидел его царь-кшатрий, на царствие помазанный, и ему подумалось: “Слыхал я, что если царю-кшатрию, на царствие помазанному, на пятнадцатый день месяца, в праздник упосатхи, когда он омоет голову и, соблюдая упосатху, поднимется на крышу дворца, явится дивное колесо-сокровище о тысяче спиц, об ободе, о ступице, во всех частях совершенное, то становится он миродержцем. Так что стану я миродержцем.”

И вот, о монахи, поднялся царь-кшатрий, на царствие помазанный, с сиденья, обнажил плечо, взял в руку золотой кувшин, а правою окропил колесо-сокровище: “Покатись, почтенное колесо-сокровище! Неси победу, почтенное колесо-сокровище!”

И вот, о монахи, покатилось это дивное колесо-сокровище на восток, а за ним — царь-миродержец со своим четырехчастным войском. А в той местности, о монахи, где остановилось, где остановилось колесо-сокровище, там и царь-миродержец остановился со своим четырехчастным войском. Цари же соперники, что были в восточной стороне, пришли о монахи к царю-миродержцу и сказали: “Привет тебе, государь; добро пожаловать, государь; это твое, государь; правь, государь. “Царь миродержец сказал: “Живых не убивать. Не данного не брать. Похотных поступков не совершать. Не лгать. Опьяняющего не пить. Как ели так и ешьте.” И цари-соперники, что были в восточной стороне, стали, о монахи, князьями царя-миродержца.

И вот, о монахи, то колесо-сокровище погрузилось в восточный океан, вынырнуло и покатилось на юг… и цари-соперники, что были в южной … западной… северной стороне, стали, о монахи, князьями царя-миродержца.

И вот, о монахи, то колесо-сокровище принесло царю победу над всей землей вплоть до океана, вернулось в столицу и остановилось у врат дворца царя-миродержца, напротив палаты суда, будто прибитое, озаряя дворец царя-миродержца своим сиянием.

И второй царь-миродержец, о монахи… и третий… и четвертый… и пятый… и шестой… и седьмой царь-миродержец, о монахи, призвал спустя много лет, много сотен лет, много тысяч лет некоего слугу к себе: “Если ты, слуга, увидишь когда-нибудь, что дивное колесо покачнулось, с места стронулось, извести меня о том, пожалуйста.” — “Да, Владыка”, — так отвечал, о монахи, царю-миродержцу тот слуга.

И увидел, о монахи, тот слуга спустя много лет, много сотен лет, много тысяч лет, что дивное колесо покачнулось, с места стронулось. Увидав это, пришел он туда, где был царь-миродержец, и, придя к царю-миродержцу, сказал ему: “Благоволи узнать, владыка: твое дивное колесо-сокровище покачнулось, с места стронулось. “И вот, о монахи, велел царь Далханеми призвать к себе своего старшего сына-царевича и сказал: “Говорят, дорогой мой царевич, что мое дивное колесо-сокровище покачнулось, с места стронулось. И слыхал я, что недолго жить осталось тому царю-миродержцу, чье дивное колесо-сокровище покачнулось с места стронулось. Что ж, человеческими утехами я утешился, пора небесных утех искать. Так что ты, дорогой царевич, этою землею вплоть до океана озаботься. А я голову и бороду обрею, желтые одежды надену, из дому в бездонность уйду.”

И вот, о монахи, царь-миродержец наставил хорошенько своего старшего сына-царевича, как править, обрил голову и бороду, надел желтые одеждыи ушел из дому в бездомность. А на седьмой день после того, как ушел в отшельники царственный мудрец, дивное колесо-сокровище исчезло, о монахи.

И тогда, о монахи, пришел некий слуга туда, где был царь кшатрий, на царствие помазанный, и, придя к царю-кшатрию, на царствие помазанному, сказал ему: “Благоволи узнать, владыка: исчезло дивное колесо-сокровище.” И тогда, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, узнав, что исчезло дивное колесо-сокровище, опечалился и печаль почувствовал. Но он не пошел к царственному мудрецу спросить о том, чего же должен держаться по-арийски царь-миродержец. Он стал править страной по своему разумению. И у него, правившего страной по своему разумению, ни сначала, ни потом не была страна так чиста, как у былых царей, державшихся того, чего держится миродержец.

И вот, о монахи, доверенные царя, члены совета, счетоводы-сановники, охранники-стражники, знатоки мантр, ими живущие, собрались, пришли к царю-кшатрию, на царствие помазанному, и сказали: “Владыка! У тебя, правящего по своему разумению, ни с начала не была, не потом не стала страна так чиста, как у былых царей, державшихся того, чего держится миродержец. Но ведь есть в твоем царстве, о владыка, доверенные царя, члены совета, счетоводы-сановники, охранники-стражники, знатоки мантр, ими живущие, — и мы сами, да и иные, — и мы помним, чего надо по-арийски держаться царю-миродержцу. Мы тебе тогда обьясним, чего царю-миродержцу по-арийски надо держаться.”

И вот, о монахи, царь-кшатрий на царствие помазанный, велел созвать царских доверенных, членов совета, счетоводов-сановников, охранников-стражников, знатоков мантр, ими живущих, и спросил у них, чего по-арийски надо держаться царю-миродержцу. Они ему обьяснили, чего царю-миродержцу по-арийски надо держаться. Послушав их, хотя и устроил он по дхарме защиту, охрану и оборону, но неимущим имуществом не помог. А раз не стало помощи неимущим имуществом, то преумножилась бедность. Как преумножилась бедность, некий человек не данное ему чужое взял, как говорят, “украл”. Его схватили, схвативши, к царю-кшатрию, на царствие помазанному, привели: “Вот, владыка, человек, который не данное ему чужое взял, как говорят, “украл“. На это, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, спросил того человека: “Что же, неужто правда, что ты человек, чужое, не данное взял, как говорят, “украл”? — “Правда, владыка.” — “Как же это?” — “Жить не на что, владыка.”

И тут, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помтазанный, помог тому человеку имуществом: “На это имущество, человек, ты т и сам живи, и отца с матерью содержи, и жену с детьми содержи, и дтмела свои веди, и шраманам с брахманами возвышенную дакшину уделяй — небесную, благоплодную, на небеса влекущую.” — “Да, владыка,” — отвечал тот челтовек царю-кшатрию, на царствие помазанному.

И другой человек, о монахи, не данное ему взял, как говорят “украл”. Его схватили, схвативши, к царю-кшатрию, на царствие помазанному, привели: “Вот, владыка, человек, который чужое, ему не данное взял, как говорят “украл”. На это, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, спросил того человека: “Что же, неужто правда, что ты человек, чужое, не данное взял, как говорят, “украл”?” — “Правда, владыка.” — “Как же это?” — “Жить не на что, владыка.”

И тут, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помтазанный, помог тому человеку имуществом: “На это имущество, человек, ты и сам живи, и отца с матерью содержи, и жену с детьми содержи, и дтмела свои веди, и шраманам с брахманами возвышенную дакшину уделяй — небесную, благоплодную, на небеса влекущую.” — “Да, владыка,” — отвечал тот челтовек царю-кшатрию, на царствие помазанному.

И прослышали люди, о монахи: “Говорят, что если кто чужое не данное, берет, как говорят, “крадет”, тем царь помогает имуществом.” И им подумалось: “Ну-ка и мы чужое, не данное, возьмем, как говорят, “украдем”.

И вот, о монахи, некий человек не данное ему, чужое взял, как говорят, “украл”. Его схватили, схвативши, к царю-кшатрию, на царствие помазанному, привели: “Вот, владыка, человек, который чужое, ему не данное взял, как говорят “украл”. На это, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, спросил того человека: “Что же, неужто правда, что ты человек, чужое, не данное взял, как говорят, “украл”?” — “Правда, владыка.” — “Как же это?” — “Жить не на что, владыка.”

И тут, о монахи, царю-кшатрию, на царствие помазанному, подумалось: “Если я каждому, кто чужое, не данное, берет, что называется, “крадет”, имуществом помогать буду, то взятие чужого только разрастется. Что, если я этого человека карательски покаряю, с корнем изведу, говову ему срублю?”

И вот, о монахи, царь-кшатрий, на царствие помазанный, приказал слугам: “Ну-ка, свяжите этому человеку руки за спиною прочной веревкой, тугим узлом, обрейте его наголо, проведите его под резкие звуки барабана по всем улицам по всем перекресткам, выведите через южные ворота к югу от города, карательски покарайте, с корнем изведите, голову ему срубите.” “Да, владыка”, — отвечали те слуги царю-кшатрию, на царствие помазанному. Связали они этому человеку руки за спиною прочной веревкой, тугим узлом, обрили его наголо, провели его под резкие звуки барабана по всем улицам, всем перекресткам, вывели через южные ворота к югу от города, карательски покарали, с корнем извели, голову ему срубили.”

И прослышали люди, о монахи: “Говорят, что если кто чужое, не данное, берет, как говорят,”крадет”, тех царь карательски карает, с корнем изводит, голову тем рубит”. И им подумалось: “Что если и мы острыми мечами обзаведемся? А острыми мечами обзаведшись, мы тех чье добро, нам не данное, будем брать, что называется “красть”, тех будем карательски карать, с корнем изводить, головы им рубить? “Обзавелись они острыми мечами. А острыми мечами обзаведшись, на деревни стали разбойно нападать, на торжки разбойно нападать, по большим дорогам грабить. И тех, чье добро, им не данное, они забирали, как говорят, “крали”, тех они карательски карали, с корнем изводили, головы тем рубили.

Итак, монахи, когда не стало неимущим помощи имуществом, то распостранилась бедность; от распостранения бедности распостранились кражи; от распостраненности краж распостранилось оружие; от распостраненности смертоубийства у тех людей и жизненный век и красота пошли на убыль. И у живших по восемьдесят тысяч лет людей, чьи жизненный век и красота пошли на убыль, дети жить стали по сорок тысяч лет.

Среди людей, что жили теперь по сорок тысяч лет, о монахи, некий человек чужое, не данное, взял, как говорят, “украл”. Его схватили, схвативши, к царю-кшатрию, на царствие помазанному, привели: “Вот, владыка, человек, который чужое, ему не данное, взял, как говорят “украл”. На это, о монахи, царь кшатрий, на царствие помазанный, спросил того человека: “Что же, неужто правда, что ты, человек, чужое, не данное, взял, как говорят, “украл”?” — “Нет, государь”, — сказал тот и заведомо солгал.

Итак, о монахи, когда не стало неимущим помощи имуществом, то распостранилась бедность; от распостранения бедности распостранились кражи; от распостраненности краж распостранилось оружие; от распостраненности смертоубийства распостранилась заведомая ложь, а от распостранения заведомой лжи у тех людей и жизненный век и красота пошли на убыль. И у живших по сорок тысяч лет людей, чьи жизненный век и красота пошли на убыль, дети жить стали по двадцать тысяч лет.

Среди людей, что жили теперь по двадцать тысяч лет, о монахи, некий человек чужое, не данное, взял, как говорят, “украл”. А некий другой человек царя-кшатрия, на царствие помазанного, об этом известил: “Такой-то человек, о владыка, чужое, не данное, взял, как говорят “украл”, — и совершил донос.

Итак, монахи, когда не стало неимущим помощи имуществом, то распостранилась бедность; от распостранения бедности распостранились кражи; от распостраненности краж распостранилось оружие; от распостраненности смертоубийства распостранилась заведомая ложь, а от распостранения заведомой лжи распостранились доносы, а от распостраненности доносов, у тех людей и жизненный век и красота пошли на убыль. И у живших по двадцать тысяч лет людей, чьи жизненный век и красота пошли на убыль, дети стали жить по десять тысяч лет.

Среди людей, живших по десять тысяч лет, о монахи, некоторые были красивыми, а некоторые некрасивыми. И некрасивые люди вожделея к красивым людям, вступили в связь с чужими женами.

Итак, монахи, когда не стало неимущим помощи имуществом, то распостранилась бедность; от распостранения бедности распостранились кражи; от распостраненности краж распостранилось оружие; от распостраненности смертоубийства распостранилась заведомая ложь, а от распостранения заведомой лжи распостранились доносы, а от распостраненности доносов распостранились похотные проступки, а от распостранения похотных проступков у тех людей и жизненный век и красота пошли на убыль. И у живших по десять тысяч лет людей, чьи жизненный век и красота пошли на убыль, дети стали жить по пять тысяч лет.

Среди людей, живших по пять тысяч лет, о монахи, две дхармы распостранились: грубые речи и пустословие. И от распостраненности этих двух дхарм у тех людей и жизненный век и красота пошли на убыль… и из их детей некоторые стали жить две с половиной тысячи лет, некоторые — по две тысячи лет.

Среди людей, живших по две тысячи лет с половиною, о монахи, распостранились жадность и враждебность. И от распостранения жадности и враждебности у тех людей и жизненный, и красота пошли на убыль… и дети их стали жить по тысяче лет.

Среди людей, живших по тысяче лет, о монахи, распостранились ложные воззрения. И от распостранения ложных воззрений у тех людей и жизненный, и красота пошли на убыль. И у живших раньше по тысяче лет, чьи жизненный век и красота пошли на убыль… и дети их стали жить по пятьсот лет.

Среди людей, живших по пятьсот лет, о монахи, три дхармы распостранились: неправедная страсть, несоразмерная алчность, ложная дхарма. И от распостранения этих трех дхарм у тех людей и жизненный, и красота пошли на убыль. И у живших раньше по пятьсот лет, чьи жизненный век и красота пошли на убыль, некоторые из детей стали жить по две с половиной сотни лет, а некоторые по две сотни лет.

Среди людей, живших по две сотни лет, распостранились вот какие дхармы: неуважение к матери, неуважение к отцу, неуважение к шраманам, неуважение к брахманам, непочтительность к старшим в роду.

Итак, о монахи, когда не стало неимущим помощи имуществом, то распостранилась бедность; от распостранения бедности распостранились кражи; от распостраненности краж распостранилось оружие; от распостраненности смертоубийства распостранилась заведомая ложь, а от распостранения заведомой лжи распостранились доносы, а от распостраненности доносов распостранились похотные проступки; от распостранения похотных проступков распостранились грубые речи и пустословие; от распостранения этих двух дхарм распостранились жадность и враждебность; от распостраненности жадности и враждебности распостранились ложные воззрения; от распостранения ложных воззрений распостранились три дхармы — неправедная страсть, несоразмерная алчность, ложная дхарма; от распостранения этих трех дхарм такие дхармы распостранились: неуважение к матери, неуважение к отцу, неуважение к шраманам, неуважение к брахманам, непочтительность к старшим в роду; от распостранения этих дхарм у людей и жизненный век и красота пошли на убыль. И у живших раньше по две с половиной сотни лет людей, чьи жизненный век и красота поли на убыль, дети стали жить по сто лет.

Наступят времена, о монахи, когда у этих людей родятся дети, что будут жить по десять лет. У людей с жизненным веком в десять лет девиц пяти лет от роду уже за муж отдавать можно будет. У живущих по десять лет людей, о монахи, пропадут такие нынешние приправы: топленое масло, сливочное масло, растительное масло, тростниковый сахар, соль. У живущих по десять лет людей, о монахи, лучшей едой будет кудруса. Так же, как теперь, о монахи, лучшая еда — это рисовая каша с мясом, так у живущих по десять лет людей, о монахи, лучшей едой будет кудруса. У живущих по десять лет людей, о монахи, десять благих путей деяния исчезнут совершенно, а десять неблагих путей деяния пышно разовьются. У людей, живущих по десять лет, и слова-то “благо” не будет. Кому же тогда благо совершать? — У людей живущих по десять лет, о монахи, тех, кто ни мать не уважает, ни отца не уважает, ни шраманов не уважает, ни брахманов не уважает, кто к старшим в роду непочтителен, тех и будут одобрять и хвалить. Так же, как теперь, о монахи, тех, кто мать уважает, отца уважает, шраманов уважает, брахманов уважает, кто к старшим в роду почтителен, — тех одобряют и хвалят, — вот точно так же, монахи, у людей, живущих по десять лет, тех, кто ни мать не уважает, ни отца не уважает, ни шраманов не уважает, ни брахманов не уважает, кто к старшим в роду непочтителен, тех и будут одобрять и хвалить.

Для людей, что будут жить по десять лет, о монахи, ни матери не будет ни сестры матери, ни жены дяди по матери, ни супруги учителя, ни жену дяди по отцу — в свальном грехе народ погрязнет, как козлы и бараны, петухи и свиньи, псы и шакалы. У людей, что будут жить по десять лет, о монахи, друг на друга, друг против друга, будет на уме лютая злоба, лютая свирепость, лютое ожесточение, лютые душегубные помыслы — и у матери к сыну, и у сына к матери, и у отца к сыну, и у сына к отцу, и у брата к брата, и у сестры к брату, и у брата к сестре, будут на уме друг на друга, друг против друга, лютая злоба, лютая ненависть, лютое ожесточения, лютые душегубные помыслы, словно как у охотника, о монахи, когда видит он зверя.

Для людей, что будут жить по десять лет, о монахи, на семь дней на семь дней настанет “пора мечей”: они друг в друге увидят зверей, в руках у них острые мечи окажутся, и с мыслями: “Вот зверь! Вот зверь!” — будут лишать друг друга жизни.

И вот, о монахи, некоторым из этих людей так подумается: “Что нам до всех, что всем до нас! Что, если мы в заросли травы или в заросли кустарника, или в заросли деревьев, или в речные протоки, или в расселины скал заберемся и поживем там, а есть будем лесные корешки и плоды.” Заберутся они в заросли травы или в заросли кустарника, или в заросли деревьев, или в речные протоки, или в расселины скал и пооживут там семь дней, питаясь лесными корешками и плодами. А спустя семь дней выйдут они из своих зарослей травы, зарослей кустарника, зарослей деревьев, речных протоков, расселин скал, обнимут друг друга и вместе вздохнут: “Хорошо, что ты жив, хорошо, что ты жив!”

И тут, о монахи, этим людям подумается: “Мы от приверженности к неблагим дхармам многих родичей растеряли. Что если мы теперь станем совершать благие дела? Какие же благие дела? Воздержимся от смертоубийства и будем этой благой дхармы придерживаться.” Воздержатся они от смертоубийства и станут этой благой дхармы придерживаться. И от приверженности к благим дхармам у них и жизненный век и красота прибывать станут. И у живших раньше по десять лет людей, чьи жизненный век и красота станут прибывать, дети станут жить по двадцать лет.

И вот, о монахи, этим людям подумается: “У нас от приверженности к благим дхармам и жизненный век прибывает и красота прибывает. Что если мы еще больше будем совершать благих дел? Воздержимся от взятия не данного, воздержимся от похотных поступков, воздержимся от лжи, воздержимся от доносов, воздержимся от грубых речей, воздержимся от пустословия, оставим жадность, оставим враждебность, оставим ложные воззрения, оставим три дхармы — неправедную страсть, несоразмерную алчность, ложную дхарму; станем уважать матерей, уважать отцов, шраманов, брахманов, почитать старших в роду, и будем этих благих дхарм придерживаться.

И от приверженности к благим дхармам у них и жизненный век и красота прибывать станут. И у живших раньше по двадцать лет людей, чьи жизненный век и красота станут прибывать, дети станут жить по сорок лет. У людей же, что будут жить по сорок лет, дети будут жить по восемьдесят лет. У людей, что будут жить по восемьдесят лет, дети будут жить по сто шестьдесят лет. У людей, что будут жить по сто шестьдесят лет, дети будут жить по триста двадцать лет. У людей, что будут жить по триста двадцать лет, дети будут жить по шестьсот сорок лет. У людей, что будут жить по шестьсот сорок лет, дети будут жить по две тысячи лет. У людей, что будут жить по две тысячи лет, дети будут жить по четыре тысячи лет. У людей, что будут жить по четыре тысячи лет, дети будут жить по восемь тысяч лет. У людей, что будут жить по восемь тысяч лет, дети будут жить по двадцать тысяч лет. У людей, что будут жить по двадцать тысяч лет, дети будут жить по сорок тысяч лет. У людей, что будут жить по сорок тысяч лет, дети будут жить по восемьдесят тысяч лет.

У людей с жизненным веком в восемьдесят тысяч лет, о монахи, девич можно будет отдавать замуж пяти тысяч лет от роду. У людей с жизненным веком в восемьдесят тысяч лет, о монахи,(только) три болезни останутся — желание, голодание и старость. При людях с жизненным веком в восемьдесят тысяч лет, о монахи, этот материк Джамбу станет богатым и процветающим; деревни, торжки и столицы будут так близко одна от другой, что даже петух пролететь сможет. При людях с жизненным веком в восемьдесят тысяч лет, о монахи, этот материк Джамбу, будто Незыбь, заполнен будет людьми и уподобится зарослям бамбука или тростника. При людях с жизненным сроком в восемьдесят тысяч лет, о монахи, нынешний город Варанаси станет стольным городом, под названием Кетумати, и будет богатым, процветающим, многолюдным, полным народу, щедрым на милостыню. При людях с жизненным сроком в восемьдесят тысяч лет, о монахи, на этом материке Джамбу будет восемьдесят четыре тысячи городов во главе со стольным городом Кетумати.

При людях с жизненным сроком в восемьдесят тысяч лет, о монахи, в стольном городе Кетумати царь по имени Санкха появится — преданный дхарме, царь во дхарме, четыре края земли подчинивший, устойчивости в стране добившийся, семи сокровищ обладатель. Вот какие у него будут сокровища: колесо-сокровище, слон-сокровище, конь-сокровище, самоцвет сокровище, жена-сокровище, домовладыка-сокровище, советник-сокровище. И больше тысячи будет у него сыновей, витязей могучего сложения, сокрушителей вражьей силы. Он эту землю вплоть до океана не насилием, не оружием — дхармой завоюет и заживет спокойно. При людях с жизненным сроком в восемьдесят тысяч лет, о монахи, появится в мире Блаженный по имени Майтрея — святой, истинновсепросветленный, совершенный в вЕдении и поведЕнии, пришедший во благе, знаток людей, непревосходимый, укротитель буйных мужей, учитель богов и людей. Просветленный, Блаженный — так же как я ныне в мире появился, — святой, истинновсепросветленный, совершенный в вЕдении и поведЕнии, пришедший во благе, знаток людей, непревосходимый, укротитель буйных мужей, учитель богов и людей, Просветленный, Блаженный. Он в этот мир людей с богами (низших небесных сфер), с богами (сфер) Мары и Брахмы, со шраманами и брахманами, с народом, богами и людьми сам постигнет, воочию узрит и изъяснит, так же как я теперь этот мир людей с богами (низших небесных сфер), с богами (сфер) Мары и Брахмы, со шраманами и брахманами, с народом, богами и людьми сам постиг, воочию узрел и изъясняю. Он преподаст дхарму прекрасную в начале, прекрасную в середине, прекрасную в конце, благую по смыслу и выражению, полную и законченную, совершенно чистую, (ведущую) к брахманскому житию, — так же как я теперь преподаю дхарму прекрасную в начале, прекрасную в середине, прекрасную в конце, благую по смыслу и выражению, полную и законченную, совершенно чистую, (ведущую) к брахманскому житию. Он поведет за собою многотысячную общину монахов, так же как я теперь веду за собою многосотенную общину монахов.

А царь по имени Санкха, о монахи, на том месте, где некогда повелением царя Великого Панады был воздвигнут жертвенный дворец, вновь воздвигнет жертвенный дворец, поселится в нем и принесет дары, а затем откажется от него, совершит даяния шраманам и брахманам, убогим, странникам и просителям и под началом Блаженного, святого, истинновсепросветленного Майтреи голову и бороду обреет, желтые одежды наденет, из дому в бездомность уйдет. И ставши отшельником, будет он один, наедине с собою, прилежен, ревностен, внимателен, и не замедлит достичь той цели, которой ради сыновья семей искренне уходят из дому в бездомность. Уже в этой жизни он лично постигнет, осуществит, добьется высшего завершения брахманского жития и заживет в нем.

Пребудьте, монахи, светочами сами себе, прибежищем сами себе, не надо иного прибежища. Пусть пребудет светочем вашим дхарма, прибежищем вашим дхарма, не надо иного прибежища. И как же, о монахи, пребудет монах сам себе светочем, сам себе прибежищем, без иного прибежища? Как пребудет ему дхарма светочем, дхарма ему прибежищем, без иного прибежища? Вот монахи: непрестанно следит монах за телом — бдительно, сознательно, памятливо, оставив мирские жадность и уныние; непрестанно следит за ощущениями — бдительно, сознательно, памятливо, оставив мирские жадность и уныние; непрестанно следит за мыслью — бдительно, сознательно, памятливо, оставив мирские жадность и уныние; непрестанно следит за дхармами — бдительно, сознательно, памятливо, оставив мирские жадность и уныние. Вот так, о монахи, пребудет монах сам себе светочем, сам себе прибежищем без иного прибежища; так пребудет ему дхарма ему светочем, дхарма ему прибежищем, без иного прибежища.

ПОля, монахи не покидайте, своих наследных пределов. Если пОля вы не покинете, своих наследных пределов, о монахи, то и жизненный век ваш будет пребывать, и красота ваша прибывать, и счастье ваше прибывать, и богатство ваше прибывать, и сила ваша прибывать.

А каков у монаха жизненный век? Развивает монах основу сверхобычных сил, главный движетель в коей — сосредоточение на стремлении к действию; развивает основу сверхобычных сил, главный движетель в коей — сосредоточение на старании; развивает основу сверхобычных сил, главный движетель в коей — сосредоточение на мысли; развивает основу сверхобычных сил, главный движетель в коей — сосредоточение на исследовании. И он благодаря освоению, благодаря умножению этих четырех основ сверхобычных сил сможет, если захочет, кальпу прожить или остаток кальпы. Вот что говорю я о жизненном веке монаха.

А какова у монаха красота? Если монах нравственен, о монахи, сдерживает себя согласно Уставным началам, безупречен в поведении и поступках, в мельчайших вещах из числа предосудительных усматривает опасность, полностью блюдет правила поведения, — это и есть, монахи, красота для монаха.

А каково у монаха счастье? Когда, о монахи, монах отбрасывает утехи, отбрасывает неблагие дхармы и входит в сопровождаемую задумыванием и продумыванием, порожденную различением радостную и приятную первую стадию созерцания; (и далее, когда) он с угасанием задумывания и продумывания входит во внутренне проясненную, мысль воедино связующую, избавленную от задумывания и продумывания, порожденную сосредоточением, радостную и приятную вторую стадию созерцания; и входит далее в третью и четвертую стадии созерцания, то это и есть, о монахи, счастье для монаха.

А каково у монаха богатство? — Вот, монахи, пронзает монах мыслью, сопровождаемой добротой, одну сторону света, потом другую, потом третью, потом четвертую. И вниз и вверх и вбок — во всех направлениях, во всех отношениях весь мир он пронзает мыслью, сопровождаемою добротой — великою, возвышенною, безмерною, чуждою распрям и враждебности и пребывает в (этой мысли). Так же, мыслью, сопровождаемой состраданием, сопровождаемой сорадованием, сопровождаемой равным ко всем отношением. Это и есть, о монахи, богатство монаха.

А какова у монаха сила? Вот, о монахи, иссякает у монаха тяга (к миру), и он лично постигает и осуществляет чуждое тяге (к миру) освобождение мысли и освобождение мудрости, и прибывает в нем. Это и есть, о монахи, сила монаха.

Не усматриваю я, о монахи, ни одной силы, которая была бы столь трудноодолима, как сила Мары. Лишь благодаря обретения благих дхарм, о монахи, возрастают заслуги.”

Так сказал Блаженный. Радостно и удовлетворенно восприняли монахи слова Блаженного.

 

Сутра о Нанде

(Удана, III, 2)

Так я слышал. Однажды Благословенный пребывал в Шравасти, в парке Джеты, монастыре Анатхапиндики. В это время достопочтенный Нанда — брат Благословенного, сын его тети по матери — во всеуслышание сказал многим монахам: “Не удовлетворен я, друзья, святой жизнью. Не могу я вынести святой жизни. Оставлю я ученичество, вернусь к обычной жизни”.

Некий монах пошел к Благословенному, и придя, сел сбоку. Сидя там, он сказал Благословенному: “Господин, достопочтенный Нанда — брат Благословенного, сын его тети по матери — во всеуслышание сказал многим монахам: “Не удовлетворен я, друзья, святой жизнью. Не могу я вынести святой жизни. Оставлю я ученичество, вернусь к обычной жизни”.

Тогда Благословенный сказал этому монаху: “Пойди, монах, и моим именем позови Нанду, сказав: “Учитель зовет тебя, мой друг”.

“Как скажете, господин”, — ответил монах, и придя к достопочтенному Нанде, сказал:

“Учитель зовет тебя, мой друг”.

“Как скажете, мой друг”, — ответил Нанда. Тогда он пошел к Благословенному, и придя и поклонившись, сел сбоку. Когда он сел, Благословенный спросил его: “Правда, что ты, Нанда, во всеуслышание сказал многим монахам: “Не удовлетворен я, друзья, святой жизнью. Не могу я вынести святой жизни. Оставлю я ученичество, вернусь к обычной жизни”.

“Да, почтенный”.

“Но почему, Нанда, ты не удовлетворен святой жизнью?”

“Когда я уходил из дома, почтенный, девушка из рода Шакья, красавица всей округи, взглянула на меня, расчесывая свои волосы, и сказала: “Поскорее возвращайся, мой господин”. Вспоминая это, я не удовлетворен святой жизнью. Не могу я вынести святой жизни. Оставлю я ученичество, вернусь к обычной жизни”.

И тут Благословенный обхватил достопочтенного Нанду рукою и так же быстро, как сильный мужчина согнутую руку выпрямит или прямую согнет, исчез из рощи Джеты и мгновенно перенесся в обитель Тридцати Трех. А там в то время примерно пятьсот апсар с ногами голубок пришли к Шакре, предводителю богов. И вот Благословенный обратился к Нанде: “Видишь ты, Нанда, этих апсар с ногами голубок?”

“Да, почтенный”.

“Как ты полагаешь, Нанда: кто красивее, кто прекраснее, кто очаровательнее — девушка из рода Шакья, красавица всей округи, или эти пятьсот апсар с ногами голубок?” — “По сравнению с ними девушка из рода Шакья, красавица всей округи, почтенный, все равно, что подпаленная обезьяна, безносая безухая; она и в счет не идет, и в сравнение не идет, и части малой их не стоит, настолько эти пятьсот апсар ее красивее, прекраснее, очаровательнее”.

“Радуйся, Нанда, радуйся, Нанда! Ручаюсь тебе, твои будут эти пятьсот апсар с ногами голубок”.

“Если Благословенный сам мне ручается, я буду удовлетворен вести святую жизнь под руководством Благословенного”.

И вот Благословенный обхватил Нанду рукой и так же быстро, как сильный мужчина согнутую руку выпрямит или прямую согнет, исчез из обители Тридцати Трех и мгновенно перенесся в рощу Джеты. Монахи услышали: “Говорят, что достопочтенный Нанда, — брат Благословенного, сын его тети по матери, — ведет святую жизнь ради апсар. Говорят, что Благословенный поручился, что Нанда получит 500 апсар с ногами голубок”.

Тогда монахи, которые были друзьями достопочтенного Нанды, стали звать его наемным и продажным: “Говорят, что достопочтенный Нанда, — брат Благословенного, сын его тети по матери, — ведет святую жизнь ради апсар. Говорят, что Благословенный поручился, что Нанда получит 500 апсар с ногами голубок”. И достопочтенный Нанда, унижаемый, мучимый и терзаемый тем, что монахи, которые были его друзьями, стали звать его наемным и продажным, — отправился в уединение и был вдумчив, ревностен, старателен. Вскоре он вошел и остался в высшей цели святой жизни, ради которой его собратья справедливо уходят из дома в бездомность, узнав и осуществив это для себя здесь и сейчас. Он узнал, что “Рождения исчерпаны, святая жизнь завершена, задача выполнена. Больше ничего не нужно для этого мира”. И таким образом Нанда стал еще одним из архатов.

Тогда некое божество, глубокой ночью, освещая своим огромным сиянием весь парк Джеты, приблизилось к Благословенному. Придя и поклонившись ему, оно стало сбоку от него. И стоя там, оно сказало Благословенному: “Господин, достопочтенный Нанда, — брат Благословенного, сын его тети по матери, — через прекращение отходов (асава), вошел и остался в незапятнанной (анасава) свободе осознания, свободе распознавания, узнав и осуществив это для себя в здесь и теперь”.

Затем, когда ночь прошла, достопочтенный Нанда пришел к Благословенному, и придя, поклонился и сел сбоку от него. Сидя там, он сказал Благословенному: “Господин, что касается поручительства Благословенного в том, что я получу пятьсот апсар с ногами голубок, то я сейчас освобождаю Благословенного от этого обещания”.

“Нанда, постигнув твое осознание моим осознанием, я понял, что «Нанда через прекращение отходов (асава), вошел и остался в незапятнанной (анасава) свободе осознания, свободе распознавания, узнав и осуществив это для себя в здесь и теперь». И одно божество сообщило мне, что «Достопочтенный Нанда через прекращение отходов (асава), вошел и остался в незапятнанной (анасава) свободе осознания, свободе распознавания, узнав и осуществив это для себя в здесь и теперь». Когда твой ум, через отсутствие пристрастия, был освобожден от отходов (асава), я был тем самым освобожден от обещания”.

Осознав важность этого, Благословенный воскликнул:

Тот, кто перебрался через трясину,

сломал тернии чувственности,

достиг прекращения заблуждений,

такого монаха не беспокоят блаженство и боль.

 

СУТРА О КАСИБХАPАДВАДЖЕ

Так я слышал. Однажды, блуждая по земле магадхов, Блаженный остановился в брахманской деревне Эканала, что в Даккхинагири. Как раз наступила пора сева, и в пятьсот плугов брахмана Касибхарадваджи уже впрягли быков. И вот Блаженный, одевшись поутру, накинув чивару и взяв кружку для подаяний, отправился туда, где шли работы брахмана Касибхарадваджи. В это время у брахмана Касибхарадваджи как раз раздавали еду. И Блаженный пришел туда, где происходила раздача еды, и, придя, встал в сторонку. А брахман Касибхарадваджа увидел Блаженного, который стоял в ожидании подаяния, и, увидев Блаженного, сказал так:

— Я, шрамана, пашу и сею, а уж после того как вспашу и посею, ем. И ты, шрамана, должен вспахать и посеять, а уж вспахав и посеяв, есть.

— Так ведь и я, брахман, пашу и сею, а уж после того как пашу и посею, ем.

— Что-то мы не видим, чтобы у почтенного Готамы были упряжь, плуг или лемех, кнут или быки, и все же почтенный Готама утверждает: “Так и я, брахман, пашу и сею, а уж после того как вспашу и посею, ем”.

И тогда брахман Касибхарадваджа обратился к Блаженному с гатхой:

— Пахарем себя называешь,

Но пахоты твоей не вижу.

Спрашиваю тебя, скажи мне,

Что за пашню ты пашешь?

— Вера — зерно, воздержание — дождь,

Мудрость — ярмо и плуг мой,

Стыд — мое дышло, упряжь — мысль,

Память — мой кнут и лемех.

В речи и действиях сдержан я,

В еде и питье умерен,

Правдой прополку делаю я,

Кротость — мое спасенье.

Мужество — вот мои быки,

Что везут к отдохновенью,

Что, не сворачивая, бегут

Туда, где нет печалей.

Вот как пашется эта пашня.

Родит же она бессмертье.

Вспашешь такую пашню,

Избавишься от страданий.

И тогда брахман Касибхарадваджа, наложив в большую бронзовую чашу сваренной на молоке рисовой каши, поднес ее Блаженному со словами:

— Отведай каши, почтенный Готама! Воистину почтенный Готама — пахарь, ибо он пашет пашню, которая приносит бессмертье.

— Я не беру того, что дают за пение гатх:

Для тех, кто видит истину, — это не дхарма.

Отвергают Будды то, что дают за пение гатх.

И пока дхарма жива, жив и обычай этот.

Великого риши, достигшего совершенства,

Что живет без укоров совести, чист от скверны,

Другой едой и другим питьем потчевать должно —

Вот твоя пашня, если к заслугам стремишься.

— Кому же, Готама, дам я эту сваренную на молоке кашу?

— В целом мире, включая богов, Мару и Брахму, среди всех населяющих его существ, будь то шраманы, брахманы, боги или люди, я не вижу никого, брахман, за исключением Татхагаты или ученика Татхагаты, кто, съев эту сваренную на молоке рисовую кашу, смог бы ее переварить. Поэтому выброси, брахман, эту сваренную на молоке рисовую кашу туда, где не растет трава, или вылей ее в воду, где не водится живых существ.

И брахман Касибхарадваджа вылил в воду, где не водилось живых существ, ту сваренную на молоке рисовую кашу. И когда он вылил ее в воду, вода зашипела, засвистела, задымилась, испустила клубы пара. Как плуг, накалившийся за день, когда его бросят в воду, шипит, свистит, дымится, испускает клубы пара, так и та сваренная на молоке рисовая каша, когда ее вылили в воду, зашипела, засвистела, задымилась, испустила клубы пара. И брахман Касибхарадваджа, взволнованный, объятый дрожью восторга, приблизился к Блаженному и, приблизившись к Блаженному и припав головой к его ногам, сказал так:

— Поразительно, почтенный Готама, поразительно, почтенный Готама! Как переворачивают лежавшее лицом вниз, как раскрывают скрытое, как объясняют дорогу заблудившемуся, как ставят лампу там, где темно, чтобы наделенные зрением видели предметы вокруг, — так именно почтенный Готама разнообразными способами показал мне Дхарму. И вот я иду к Готаме как к прибежищу, иду к Дхарме, иду к общине. Да отрекусь я от мира в присутствии Готамы, да приму я посвящение от Готамы!

И брахман Касибхарадваджа отрекся от мира в присутствии Блаженного и принял посвящение. Приняв посвящение, достопочтенный Бхарадваджа жил один, вдали от всех, серьезно, ревностно, всеми помыслами устремленный к цели и, спустя недолгое время, сам познал и узрел уже в этом существовании тот высочайший предел благочестивой жизни, ради которого родовитые люди должным образом покидают дом и уходят туда, где нет дома. И обретя его, жил так. Он понял: “Уничтожено рождение; прожита благочестивая жизнь; сделано то, что нужно было сделать; новой жизни не будет”. И достопочтенный Бхарадваджа стал одним из архатов.

 

БЕСПЛОДИЕ И УЗЫ

1. Так я слышал.

Однажды Блаженный пребывал в Саваттхи, в роще. И Блаженный обратился к монахам и сказал: “Братья!” — “Слушаем, Господин”, — отвечали монахи Блаженному. И тогда Блаженный сказал:

2. Чтобы тот, о братья, кто не исцелился от пяти родов духовного бесплодия, не разорвал пятиричных духовных уз, мог достичь совершенства, мог взрости и окрепнуть в законе и учении во всей его полноте, — того не может быть никогда.

3. И кто же не исцелился от пяти родов духовного бесплодия? — Во первых, о братья, когда монах сомневается в Учителе, неуверен в нем, не доверяет ему, не верит в него, тогда дух его не склонен к усердию, ревностности, борьбе, постоянству. Если же дух его не склонен к усердию, ревностности, борьбе, постоянству, он не исцелен от первого рода духовного бесплодия.

4. И потом, о братья, когда монах сомневается в Истине, неуверен в ней, не имеет веры в нее, тогда дух его не склонен к усердию, ревностности, борьбе, постоянству. Чей же дух не склонен к усердию, ревностности, борьбе, постоянству, тот не исцелен от второго рода духовного бесплодия.

5. И потом, о братья, когда монах сомневается в Общине, не уверен в ней, не имеет доверия к ней, не верит в нее, тогда дух его не склонен к ревностности, устойчивости, подвигу, борьбе. Чей же дух не склонен к ревностности, устойчивости, подвигу, борьбе, тот не исцелен от третьего рода духвного бесплодия.

6. И потом, о братья, когда монах сомневается в личном Совершенстве, не уверен в нем, не имеет к нему доверия, не верит в него, тогда дух его не склонен к ревностности, устойчивости, подвигу, борьбе. Чей же дух не склонен к ревностности, устойчивости, подвигу, борьбе, тот не исцелен от четвертого рода духвного бесплодия.

7. Потом, о братья, если монах имеет злобу на братьев, недовольство, востоновлен против них, дух его не склонен к ревностности, устойчивости, подвигу, борьбе. Кто же не склонен к ревностности, устойчивости, подвигу, борьбе, тот не исцелен от пятого рода духвного бесплодия.

8. И кто же не сорвал духовные пятиричные узы? — Во-первых, о братья, кто не вырвал с корнем страсть к похоти, не вырвал с корнем желания наслаждений похотей, не вырвал с корнем влечения к ним, жажды до них, страстного желания их, привязанности к ним, не склонен к ревностности, устойчивости, подвигу, постоянству, борьбе. Чей же дух не склонен к ревностности, устойчивости, подвигу, борьбе, тот не порвал первые узы связавшие дух.

9. Потом, о братья, если не освободился монах от страсти к телу, не освободился от желания тела, не освободился от телесного обольщения, от телесной жажды, от страстных плотских желаний, привязанностей к телу, дух того не склонен к ревностности, постоянству, борьбе, подвигу. Чей же дух не склонен к ревностности, устойчивости, подвигу, борьбе, тот не порвал вторые узы связавшие дух.

10. Потом, о братья, если не освободился монах от любви к виду, не освободился от обольщения видом, от жажды вида, желания вида, от привязанности к виду, дух того не склонен к ревностности, постоянству, борьбе, подвигу; чей же дух не склонен к ревностности, постоянству, подвигу, борьбе, тот не порвал третьи узы связавшие дух.

11. Потом, о братья, кто наевшись до сытости, нежится в приятной дремоте, в лени, сладких мечтаниях, дух того не склонен к ревностности, устойчивости, борьбе, подвигу. Чей же дух не склонен к ревностности, устойчивости, подвигу, борьбе, тот не порвал четвертые узы связавшие дух.

12. Потом, о братья, кто изберает благочестивую жизнь в надежде стать одним из духов и думает про себя: “той совершеной жизнью, той обрядностью, тем суровым подвижничеством, благочестием стану одним из духов”, — дух того не склонен к ревностности, устойчивости, подвигу, борьбе, тот не порвал пятые узы связавшие дух. Вот, о братья, тот, кто непорвал пятиричных уз, связавших дух.

13. И что бы тот, о братья, кто не утих духом, не освободился от пяти родов духовного бесплодия, не сорвал вконец пятиричных уз, связавших дух, мог бы достичь совершенства и полноты жизни в Учении и Законе, — не может быть такого никогда!

14. Кто же, о братья, утих в духе, освободился совершенно от пяти родов духовного бесплодия, порвал вконец пятиричные узы, связавшие дух, тот достигнет полного преуспеяния, полного расцвета в совершенстве жизни в учении и законе, — не может быть такого никогда!

15. Но кто же освободился от пяти родов духовного безплодия? — Кто не усомнился в Учителе, не питает к нему недоверия, верит в него, уверен в нём, дух того склонен к ревностности, усердию, подвигу, борьбе. Чей же дух склонен к ревностности, усердию, подвигу, борьбе, тот исцелён от первого рода духовного бесплодия.

16. Кто потом, о братья, не сомневается в возвещённой Истине, не имеет неуверенности в ней, верит в неё, дух того склонен к ревностности, усердию, борьбе, подвигу. Чей же дух склонен к ревностности, усердию, борьбе, подвигу, тот исцелён от второго рода духовного бесплодия.

17. Потом, о братья, кто не сомневается в Общине, не имеет неуверенности в ней, доверяет ей, имеет веру в неё, дух того склонен к ревностности, усердию, подвигу, борьбе. Чей же дух склонен к ревностности, усердию, подвигу, борьбе, тот исцелён от третьего рода духовного бесплодия.

18. Потом, о братья, кто не сомневается в Мудрости Личного Совершенства, не имеет неуверенности в ней,верит в неё, дух того склонен к ревностности, усердию, подвигу, борьбе. Чей же дух склонен к ревностности, усердию, подвигу, борьбе, тот исцелился от чевёртого рода духовного бесплодия.

19. Потом, кто из братьев не гневается на соучеников, не враждует с ними, не холоден с ними, не борется с ними, дух того, о братья, склонен к ревностности, постоянству, подвигу, борьбе, тот исцелён от пятого рода духовного бесплодия.

20. Кто же порвал пятиричные узы связавшие дух? — Кто, о братья, сокрушил страсть к наслаждениям, желание наслаждений, влечение к ним, жажду их, порывы к ним, любовь к ним, дух того склонен к ревностности, постоянству, подвигу, борьбе. Чей же дух склонен к ревностности, постоянству, подвигу, борьбе, тот порвал первые узы связавшие дух.

21. Потом, о братья, кто победил страсть к телесному, победил желание телесного, влечение к телесному, жажду, порывы к нему и любовь, дух того склонен к ревностности, постоянству, подвигу, борьбе. Чей же дух склонен к ревностности, постоянству, подвигу, борьбе, тот порвал вторые узы связавшие дух.

22. Потом, о братья, кто победил страсть к виду, победил желание вида, влечение к виду, жажду, порывы к нему и любовь, дух того склонен к ревностности, постоянству, подвигу, борьбе. Чей же дух склонен к ревностности, постоянству, подвигу, борьбе, тот порвал третьи узы связавшие дух.

23. Потом, о братья, кто, вкусивши пищи, не дремлет в неге и лени, не отдаётся мечтательному покою, бодрствует, дух того склонен к ревностности, постоянству, подвигу, борьбе. Чей же дух склонен к ревностности, постоянству, подвигу, борьбе, тот порвал четвёртые узы, связавшие дух.

24. Потом, о братья, кто избирает жизнь благочестия не из жажды войти в сферы тех или иных духов, не таит в себе мысли: “тем благочестием, теми правилами, тем суровым подвижничеством стану духом или равным духу”, — дух того склонен к ревностности, подвигу, постоянству, борьбе. Чей же дух склонен к ревностности, постоянству, подвигу, борьбе, тот порвал пятые узы связавшие дух.

25. Кто же, о братья, исцелился вполне от пяти родов духовного бесплодия, кто порвал все пять уз, связавшие дух, тот достигнет преуспеяния, полного расцвета в совершенствах жизни, в учении и законе.

26. Он шествует путём, ведущем к святости, вдохновлённый велением мудрости и борьбы со злом. Он шествует путём, ведущем к святости, шествует в глубоком раздумье, в борьбе со злом. Он шествует путём, ведущем к святости, испытуя внемлющим духом, побеждая зло. Он шествует в непреклонной решимости.

27. И ему, о братья, суждено войти в Свет, вознестись в премудрости, лицом к лицу встретить Великое Разрешение.

28. Подобно тому, о братья, как курица сидит на яйцах, согревая их, подбирая их нежно под крылья, и думает: “О, что бы только мои цыплята могли разбить скорлупку кончиком клюва и выйти на свет невредимыми!” И так сидит в том настойчивом желании всё время, пока цыплята не разобьют скорлупки кончиком клюва и не выйдут на свет невредимыми.

29. Так и тот, кто окреп в решимости достижения зреет до срока, когда войдёт в Свет, возвысится в мудрости, лицом к лицу встретит Великое Разрешение.”

30. Так говорил Блаженный. И ученики в радости сердца дивились словам его.

 

О ЗЛЕ

1. Так я слышал:

Блаженный пребывал некогда в Саваттхи, в дубраве. И тогда Блаженный обратился к монахам и сказал: “Ученики!” — “Воистину Господин”, — отвечали монахи Блаженному. И Блаженный сказал:

2. “Я преподам вам, о братья, учение о победе над Злом. Послушайте внимательно, приникните к словам моим.” — “Да будет так, Господин”, — отвечали монахи Блаженному. И тогда Блаженный сказал: “Тот сокрушит злое, — говорю я, — кто видит, кто знает; и не тот, кто не видит, кто не знает. И о чём же я скажу, о братья? — о понимании мудрости и понимании неразумности.

3. В том, о братья, кто понимает не разумно, зло еще не возникшее произрастает легко, и зло возникшее произрастает более. В том же, братья, кто понимает мудро, злое, поныне не возникшее не возникает вовсе, а зло возникшее, сгинет.

4. Есть, братья злое побеждаемое познанием; есть злое, побеждаемое подчинением; есть злое, побеждаемое правыми обычаями; есть злое, побеждаемое терпением; есть злое, побеждаемое избежанием; есть злое, побеждаемое отрешением; есть злое, побеждаемое Совершенством.

5. И какое зло, братья, побеждается познанием? — Не ведающий, не примечающий Благородных, не постигающий, не приготовленный к Учению Благородных, — не примечающий Добрых, не постигающий, не приготовленный к Учению Добрых, — не знает, что подобает человеку знать, что не подобает; то, чего не подобает знать, он понимает; то же, что подобает знать, он не понимает.

6. И что же, братья, то, чего он не должен знать, и что знает? — Это те вещи, в понимании которых, в нём возникает зло Похоти, не возникшее ранее, и зло Похоти, возникшее, разрастается; — и возникает зло жизни, не возникшее ранее, и зло Жизни, возникшее, разрастается; и возникает зло Неведения, не возникшее ранее, и зло Неведения, возникшее, разрастается.

7. И каково, братья, то. что он должен знать, и не знает? — Это те вещи, в понимании которых, в нём не возникает зло Похоти, не возникшее ранее, и зло Похоти, возникшее ранее, сгинет; — и не возникает в нём зло жизни, если оно не возникло ранее, а прежде возникшее сгинет; и не возникает в нём зло Неведения, не возникшее ранее, а прежде возникшее, сгинет.

8. И вот, зная то, что не должно знать, не зная того, что должно знать, он растит в себе зло, не возникшее ранее, и зло, возникшее в нём, разрастается.

9. Неразумный так бы мечтал: “Был ли я во времена прошлого, нет ли? И чем был тогда? Как поживал? Если я был тем-то, то что было со мной? Буду ли я во времена будущие, нет ли? И чем буду? Как мне прийдется жить? И если я буду тем-то, то что будет со мной?” Или же так-бы он мечтал о себе: “Существую я или нет? Каков я? Вот моя жизнь, что за мною, что впереди?”

10. В нём, так рассуждающем неразумно, родится то или другое из тех понятий, что числом шесть; как верное, явное, он примет понятие: “Я личность”, — как верное, явное, он примет понятие: “Нет личности”, — как верное, явное, он примет понятие: “В себе сознаю себя”, — как верное, явное, он примет понятие: “В себе сознаю лишь свое личное Я”, — или же он повторит такие мысли: “Я чувствую свою душу”, “На ней печать зла и добра совершенного здесь и там”, “Душа устойчива, неизменна и вечна, ей присуща неизменность, она будет длиться во веки веков”.

11. Вот, что, братья, зовется блужданием в обольщении, непроходимой чащей обольщения, пустыней обольщения, сказками обольщения, игрой обольщения, цепями.

12. Связанный, братья, цепью обольщения, неведающий, не освободившийся от рождения и гибели, смерти и печали, тоски и скорби, и от посредств,* — он не спасется от страдания!

13. Но разумный, шествующий Благородным Путем, постигающий Благородных, принявший Учение Благородных, живущий в Нём, — познавший Добрых, принявший Учение Добрых, живущий в Нём, — знает, что должно знать, и что нет, и что должно понимать, понимает, и что не должно понимать, не понимает.

14. И что же, братья, то, что не должно понимать и что он не понимает? — То при понимании чего возрастает зло Похоти, не возросшее ранее, и зло Похоти, явившись, разрастается, — возникает зло Жизни, не возникшее ранее, и зло Жизни, возникшее, разрастается, — возникает зло Неведения, не возникшее ранее, и зло Неведения, возникшее ранее, разрастается. Вот, что не должно быть понимаемо, и что он не понимает.

15. И что же, братья, то, что должно и что он понимает? — То, при понимании чего не возникает зло Похоти, а зло Похоти, ранее возникшее, отметается, — не возникает зло Жизни, а зло Жизни, ранее возникшее, отметается,не возникает зло Неведения, а зло Неведения, ранее возникшее, отметается. Вот что должно понимать, и что он понимает.

16. Если понимает он то, что должно понимать и не понимает того, что не должно понимать, то Зло, не возникшее, не возникнет в нём, а Зло, возникшее ранее, отметается.

17. И вот как он понимает: “Вот страдание, вот источник страдания, вот победа над страданием, вот путь победы”. И с него, так размышляющего, спадут тройственные цепи: цепь обольщения жизнью, цепь колебания, цепь обрядов и служений. Таково, братья, Зло, побеждаемое разумом.

18. И каково, братья, Зло, побеждаемое подчинением? — Монах, размышляющий мудро, пребывает огражденным, подчинившим Зрение. И когда в человеке, не огражденом подчинением Зрения, легко возникают омрачения, полные тесноты духа и скорби, для того, кто огражден подчинением Зрения, тех омрачений нет вовсе.

19. Мудро размышляющий огражден, подчинивши Слух. И когда в человеке, не огражденом подчинением Слуха, легко возникают омрачения, полные тесноты духа и скорби, для того, кто огражден подчинением Слуха, тех омрачений нет вовсе.

20. Мудро размышляющий огражден, подчинивши Обоняние. И когда в человеке, не огражденом подчинением Обоняния, легко возникают омрачения, полные тесноты духа и скорби, для того, кто огражден подчинением Обоняния, тех омрачений нет вовсе.

21. Мудро размышляющий огражден, подчинивши Вкус. И когда в человеке, не огражденом подчинением Вкуса, легко возникают омрачения, полные тесноты духа и скорби, для того, кто огражден подчинением Вкуса, тех омрачений нет вовсе.

22. Мудро размышляющий огражден, подчинивши Осязание. И когда в человеке, не огражденом подчинением Осязания, легко возникают омрачения, полные тесноты духа и скорби, для того, кто огражден подчинением Осязания, тех омрачений нет вовсе.

23. Мудро размышляющий огражден, подчинивши Разум. И когда в человеке, не ограждено подчинением Разума, легко возникают омрачения, полные тесноты духа и скорби, для того, кто огражден подчинением Разума, тех омрачений нет вовсе. Вот, братья, Зло, побеждаемое подчинением.

24. И какое Зло побеждается правыми обычаями? — Мудро размышляющий носит платье только ради защиты от холода, ради защиты от зноя, ради защиты от ядовитых мух, ветра, солнца и змей, дабы прикрыть наготу;

25. Мудро размышляющий, принимает подаяние, не ради радостей похоти, не ради украшения себя, но единственно, чтобы поддержать в жизни свое тело, сохранить от вреда, подкрепить себя для благочестивой жизни, — всегда помышляя: “тем путем я поборю старое страдание, не подчинюсь новому, и везде будет мне легко, и не посрамлюсь”;

26. Мудро размышляющий имеет убежище, чтобы укрыться от жары и холода, спастись от ядовитых мух, укрыться от ветра, солнца и змей, дабы избегать опасностей, оградиться в радостях уединения;

27. Мудро размышляющий пользуется снадобьем ради здоровья, дабы отвратить болезни, несущие повреждения.

28. Когда человека не имеющего тех правых обычаев легко обуяют омрачения, полные тесноты духу и скорби, к тому, кто окреп в правых обычаях, не подступят омрачения, полные тесноты духу и скорби. Таково, братья, Зло, побеждаемое правыми обычаями.

29. И каково, братья, Зло, побеждаемое терпением? — Размышляющий мудро переносит и холод, и зной, и голод, и жажду, не боится ядовитых мух, ветра, солнца и змей; он кроток пред словом поношения, пред телесным страданием, пред самыми горькими муками, томительными, беспокойными, тревожащими, разрушительными для жизни.

30. Когда, братья, в человеке нетерпеливом так легко возникают омрачения, полные тесноты духу и скорби, — к тому кто терпелив так не подступают омрачения, полные тесноты духа, скорби. Таково, братья, Зло, побеждаемое терпением.

31. И каково, братья, Зло, побеждаемое избежанием? — Размышляющий мудро избегает бродячих слонов, бешеных коней, псов и быков, пнистой дороги, терновника, ям, водоемов, стремнин. И побуждаемый там воссесть, где не подобает, там ступить, где не ступают, или войти в дружбу с людьми дурными, он устоит перед искушением, мудро размышляющий, он не сядет, где не сидят, не ступит, где не идут, отстранится от людей порочных.

32. И когда, братья, в неизбегающем легко возникают омрачения, полные скорбей, тесноты духу, к тому, кто избегает, не подступают омрачения, полные скорби, тесноты духу. Таково, братья, Зло, побеждаемое избежанием.

33. И каково, братья, Зло, побеждаемое отрешением? — Размышляющий мудро, если возникают в нём помыслы похоти, отбросит их, откинет, разрушит, обратит в ничто; и когда в его сердце возникнут движения гнева, мысль злая, нашептывающая дурное, он не подчинится, отбросит, отринет, разрушит, обратит в ничто.

34. И когда, братья, в том, кто не отринет, легко возникают омрачения, полные скорби и тесноты духу, в том, кто отринет, ни когда не возникнут омрачения, полные скорби и тесноты духу. Таково, братья, Зло, побеждаемое отречением.

35. И каково же, братья, зло, побеждаемое Совершенством — размышляющий мудро совершенствуется в Высшей Мудрости, Именуемой Глубокая Душа, уединенный, бесстрастный, блаженствуя в созерцании.

36. Он совершенствуется в Высшей Мудрости, именуемой Исканием Истины, — совершенствуется в Высшей Мудрости, именуемой Ревностью, — и в Высшей Мудрости, именуемой Миром, — и в Высшей Мудрости, именуемой Созерцанием, — и в Высшей Мудрости, именуемой Успокоением, совершенствуется в блаженном сознании, уединенный, бесстрастный.

37. Кто, братья, не совершенствуется так, в том легко возникают омрачения, полные скорби и тесноты духу; кто же, братья, совершенствуется так, в том не возникают омрачения, полные скорби и тесноты духу. Таково Зло, побеждаемое Совершенством.

38. И когда победит он Зло, побеждаемое познанием, и подчинением победит Зло, побеждаемое подчинением, — и правыми обычаями победит Зло, побеждаемое правыми обычаями, — и терпением побелит Зло, побеждаемое терпением, — и избежанием победит он Зло, побеждаемое избежанием, — и отрешением победит он Зло, побеждаемое отрешением, — и Совершенством победит он Зло, побеждаемое Совершенством, — то оградится от Зол и разрушит Вечнопросящую Жажду, острой мыслью раскует всякие цепи, — он положит конец страданию.”

39. Так говорил Блаженный, и ученики сердца внимали словам Его.

__________

* Т.е. от практики ритуала, церемоний, жертвоприношений богам и т. п.

 

КАЛАМА СУТРА

Ангуттара Никая, Тика Нипата, Махавагга, сутра № 65.

(Перевод с английского)

1. Так я слышал. Однажды Благословенный, путешествуя по стране Косала с большим сообществом бхикшу, прибыл в каламский город Кешапутра. Каламы, которые были обитателями Кешапутры, узнали, что преподобный Гаутама, монах, сын Шакьев, путешествуя по Косале, вступил в Кешапутру. И распространилась там такая добрая весть: “Воистину, это благословенный, архат, просветлённый, сведущий в знании и практике, возвышенный, знающий миры, несравненный, водитель смиренных, учитель дэв и людей, которых он научил ясному пониманию непосредственного знания. Он утверждает Дхарму, благую в начале, в середине и в конце, в духе и букве, совершенную во всём; проповедует святую жизнь крайней чистоты. Воистину благо видеть таких совершенных.”

2. И тогда каламы, жители Кешапутры, отправились туда, где был Благословенный. Прибыв туда, некоторые изъявили ему почтение и сели с одной стороны; некоторые же обменялись с ним приветствиями и после сердечной и запоминающейся беседы сели с другой; некоторые приветствовали его, сложив руки, и сели с одной стороны; некоторые сообщили о своём имени и семье и сели с другой; некоторые же, не сказав ничего, сели в стороне.

3. И сев так, жители Кешапутры сказали Благословенному: “Почтенный, Кешапутру посещают разные монахи и брахманы, одни объясняют лишь свои собственные доктрины; учения же других они поносят, презирают, и разносят на куски. Другие также развивают и объясняют свои доктрины, а чужие презирают, поносят и рвут на части. И у нас, почтенный, есть насчёт них колебания и сомнения. Которые же из этих преподобных монахов и брахманов говорят правду, а которые — ложь?

4. “Должно вам, каламы, сомневаться и пребывать в неуверенности; ведь неуверенность эта по поводу того, что сомнительно. О каламы, не основывайтесь на том, что было сказано многократно, ни на традициях, только потому что они дошли с древности, ни на слухах, ни на писаниях, только потому что их составили мудрецы, ни на откровениях, ни на чьих-то кажущихся способностях, ни на предположениях, ни на догмах, ни на умственных построениях, ни на соображениях типа “это монах — наш учитель”. Но, каламы, когда вы сами знаете, что какие-то вещи плохи, предосудительны, не подтверждаются вашим сознанием, а будучи предприняты и совершены, ведут к вреду и болезни, избегайте их”.

5. “Как вы думаете, каламы — жадность по-вашему на пользу человеку или во вред?” — “Во вред, почтенный”. “Каламы, если отдавшись жадности, умственно захваченный ею, человек отнимает жизнь, крадёт, развратничает и лжёт, а также и других науськивает на это — разве не вредит он себе надолго?” — “Да, почтенный”.

6. “Как вы думаете, каламы — ненависть по-вашему на пользу человеку или во вред?” — “Во вред, почтенный”. “Каламы, если отдавшись ненависти, умственно захваченный ею, человек отнимает жизнь, крадёт, развратничает и лжёт, а также и других призывает делать так же — разве не вредит он себе надолго?” — “Да, почтенный”.

7. “Как вы думаете, каламы — а заблуждение по-вашему на пользу человеку или во вред?” — “Во вред, почтенный”. “Каламы, если находясь в заблуждении, умственно захваченный им, человек отнимает жизнь, крадёт, развратничает и лжёт, а также и других призывает делать так же — разве не вредит он себе надолго?” — “Да, почтенный”.

8. “И как вы думаете, каламы — эти вещи хороши или плохи?” — “Плохи, почтенный”. “Предосудительны или нет?” — “Предосудительны, почтенный”. “Порицаемы или одобряемы мудрым?” — “Порицаемы, почтенный”. — “Будучи предприняты и соблюдаемы, не ведут ли они ко вреду и болезни? Не поражают ли они вас?” — “Будучи совершаемы, эти вещи несут вред и болезнь. Да, именно так.”

9. “Потому мы и говорим, каламы, не основывайтесь на том, что было сказано многократно, ни на традициях, ни на слухах, ни на писаниях, ни на предположениях, ни на догмах, ни на умственных построениях, ни на откровениях, ни на чьих-то кажущихся способностях, ни на соображениях типа “это монах — наш учитель”. Но, каламы, когда вы сами знаете, что какие-то вещи плохи, предосудительны, не одобряются вашим сознанием, а будучи предприняты и совершены, ведут к вреду и болезни, оставляйте их.

10. Каламы, не основывайтесь на том, что было сказано многократно, ни на традициях, ни на слухах, ни на писаниях, ни на предположениях, ни на догмах, ни на умственных построениях, ни на откровениях, ни на чьих-то кажущихся способностях, ни на соображениях типа “это монах — наш учитель”. Но, каламы, когда вы сами знаете, что какие-то вещи хороши, непредосудительны, подтверждаются вашим сознанием, а будучи предприняты и совершены, ведут к пользе и счастью, приступите к ним и пребывайте в них”.

11. “Как вы думаете, каламы, отсутствие жадности у человека представляется полезным для него или вредным?” — “Полезным, почтенный”. — Каламы, если он не отдаваясь жадности, не захлёстываясь и не покоряясь ею умственно, не отнимая жизнь, не воруя, не распутствуя, не говоря лжи, побуждает другого поступать так же, пойдёт или ему это на пользу и принесёт ли счастье?” — “Да, почтенный”.

12. “Как вы думаете, каламы, отсутствие ненависти у человека представляется полезным для него или вредным?” — “Полезным, почтенный”. — Каламы, если он не отдаваясь ненависти, не захлёстываясь и не покоряясь ею умственно, не отнимая жизнь, не воруя, не распутствуя, не говоря лжи, побуждает другого поступать так же, пойдёт или ему это на пользу и принесёт ли счастье?” — “Да, почтенный”.

13. “Как вы думаете, каламы, отсутствие заблуждений у человека представляется полезным для него или вредным?” — “Полезным, почтенный”. — Каламы, если он, не будучи подвержен заблуждению, не погружаясь в него и не обманывая им свой ум, не отнимая жизнь, не воруя, не распутствуя, не говоря лжи, побуждает другого поступать так же, пойдёт или ему это на пользу и принесёт ли счастье?” — “Да, почтенный”.

14. “И как вы думаете, каламы — эти вещи хороши или плохи?” — “Хороши, почтенный”. “Предосудительны или нет?” — “Непредосудительны, почтенный”. “Порицаемы или одобряемы мудрым?” — “Одобряемы, почтенный”. — “Будучи предприняты и соблюдаемы, не ведут ли они ко благу и счастью? Как они вам?” — “Будучи совершаемы, эти вещи ведут ко благу и счастью. Да, именно так.”

15. “Потому мы и говорим, каламы, не основывайтесь на том, что было услышано многократно, ни на традициях, ни на слухах, ни на писаниях, ни на предположениях, ни на догмах, ни на умственных построениях, ни на откровениях, ни на чьих-то кажущихся способностях, ни на соображениях типа “это монах — наш учитель”. Но, каламы, когда вы сами знаете, что какие-то вещи плохи, предосудительны, не подтверждаются вашим сознанием, а будучи предприняты и совершены, ведут к вреду и болезни, оставляйте их”.

16. “Ученик Благородных, каламы, который таким образом лишен зависти, злонамеренности, заблуждений, ясно понимающий и вдумчивый, проникнутый дружелюбием ко всем сторонам света, а также к верху и к низу, поскольку там есть живые существа; пребывает, проникнув весь мир великой, возвышенной, безграничной мыслью дружбы, свободной от злости и ненависти.

Он живёт, проникнутый мыслью сострадания ко всем сторонам света, к верху, низу и повсюду, ко всему миру, в силу присутствия там живых существ, он пребывает, проникнутый великой, возвышенной, безграничной мыслью сострадания, свободной от ненависти или злости.

Он живёт, проникнутый мыслью радости ко всем сторонам света, к верху, низу и повсюду, ко всему миру, в силу присутствия там живых существ, он пребывает, проникнутый великой, возвышенной, безграничной мыслью радости, свободной от ненависти или злости.

Он живёт, проникнутый мыслью уравновешенности ко всем сторонам света, к верху, низу и повсюду, ко всему миру, в силу присутствия там живых существ, он пребывает, проникнутый великой, возвышенной, безграничной мыслью уравновешенности, свободной от ненависти или злости.

17. Ученик благородных, каламы, у которого такой вот ум, свободный от ненависти, злости, столь неомрачённый и очищенный — это тот, кто находит четыре утешения здесь и сейчас.

Предположим есть будущее, и есть плод счастья и страдания, результат дел, хороших или плохих. Тогда возможно, что по растворении тела после смерти, я поднимусь в небесный мир, который охвачен состоянием блаженства. Вот первое утешение, которое он находит.

Положим, нет будущего и нет плода, результата дел, хороших или плохих. Но в этом мире, здесь и сейчас, я могу быть свободным от ненависти и злости, в безопасности, здоровым и счастливым. Вот второе утешение, которое он находит.

Положим, зло падёт на совершающего зло. Я же, однако, не замышляю против кого-либо зла. Как же тогда зло подействует на меня — на того, кто не совершает злых дел? Вот третье утешение, которое он находит.

Положим, зло не падёт на совершающего зло. Тогда я в любом случае буду очищен. Вот четвёртое его утешение.

Ученик благородных, каламы, у которого ум столь свободен от ненависти и злости, столь неомрачён и столь очищен — это тот, кто здесь и сейчас находит эти четыре утешения”.

“Воистину так, о Благословенный. Это так, о Возвышенный. Ученик благородных, о почтенный, у которого такой свободный от ненависти и злости, такой неомрачённый и очищенный ум, находит эти четыре утешения здесь и сейчас.

Ведь если есть будущая жизнь и плоды, тогда он поднимется в небесный мир блаженства, и это первое его утешение. Если же нет будущего и плодов, он может жить в этом мире, не ненавидя, в счастье и безопасности, и в этом второе его утешение. Если зло возвращается к творящему зло, то как оно может подействовать на того, кто зла не совершает? Это третье его утешение. Если же зло не возвращается, то он очищен в любом случае, и это его четвёртое утешение.

Ученик благородных, о почтенный, у которого такой свободный от ненависти и злости, такой неомрачённый и очищенный ум, находит эти четыре утешения здесь и сейчас.

Прекрасно, замечательно, почтенный! Это как если бы человек перевернул то, что было вверх ногами, или открыл скрытое, или указал путь заблудившемуся, или принёс светильник в темноту, думая — имеющие глаза да увидят видимые предметы. Так вот и Дхарма, многими путями запущенная Благословенным. Мы, почтенный, прибегаем к Благословенному, принимаем прибежище в Дхарме и Общине Бхикшу. Почтенный, пусть Благословенный считает нас мирскими последователями, с сегодняшнего дня принимающими прибежище на всю жизнь.”

 

Анатталаккхана Сутра

(Самьютта Никая, XXII, 59)

Рассуждение о свойствах не-я.

(Перевод с пали на английский Тханиссаро Бхиккху

Для свободного распространения — как дар Дхармы)

Я слышал, что однажды Благословенный остановился в Варанаси, в “убежище игр” Исипатаны. Там он обратился к группе пяти монахов.

Тело, бхикшу, это не я. Будь оно я, оно бы не далось болезням. И можно было бы сказать — “пусть моё тело будет таким. Пусть оно не будет таким”. Но именно поскольку тело — не я, оно подвержено болезни. И невозможно сказать ему быть таким или сяким.

Чувство — не я. Будь оно я, оно бы не было подвержено болезни. И можно было бы сказать чувству — “пусть моё чувство будет таким. Пусть оно не будет таким”. Но именно потому что чувство — не я, оно подвержено болезни. И нельзя сказать ему быть таким или этаким.

Восприятие — не я. Будь оно я, оно бы не было подвержено болезни. И можно было бы сказать чувству — “пусть моё восприятие будет таким. Пусть оно не будет таким”. Но именно потому что восприятие — не я, оно подвержено болезни. И нельзя сказать восприятию - будь или не будь таким.

Умственные процессы — не я. Будь они я, мышление не было бы подвержено расстройству. И можно было бы сказать умственным процессам — “пусть они будут такими. Пусть они такими не будут”. Но именно потому что умственные процессы — не я, они подвержены болезни. И нельзя сказать мышлению - будь или не будь таким.

Сознание — не я. Будь оно я, сознание не было бы подвержено расстройству. И можно было бы сказать о сознании — “пусть оно будет таким. Пусть оно таким не будет”. Но именно потому что сознание — не я, оно подвержено болезни. И нельзя сказать сознанию - пусть сознание будет или не будет таким.

Как вы считаете, бхикшу — тело постоянно или непостоянно?

— Непостоянно, владыка.

А то, что непостоянно — легко или беспокойно?

— Беспокойно, владыка.

И разве подходяще о непостоянном, беспокоящем, подверженном изменениям, думать: “Это моё. Это моё я. Вот что я.”?

— Нет, владыка.

Как вы считаете, бхикшу — чувство постоянно или непостоянно?

— Непостоянно, владыка.

А то, что непостоянно — легко или беспокойно?

— Беспокойно, владыка.

И разве подходяще о непостоянном, беспокоящем, подверженном изменениям, думать: “Это моё. Это моё я. Вот что я.”?

— Нет, владыка.

Как вы считаете, бхикшу — восприятие постоянно или непостоянно?

— Непостоянно, владыка.

А то, что непостоянно — легко или беспокойно?

— Беспокойно, владыка.

И разве подходяще о непостоянном, беспокоящем, подверженном изменениям, думать: “Это моё. Это моё я. Вот что я.”?

— Нет, владыка.

Как вы считаете, бхикшу — мышление постоянно или непостоянно?

— Непостоянно, владыка.

А то, что непостоянно — легко или беспокойно?

— Беспокойно, владыка.

И разве подходяще о непостоянном, беспокоящем, подверженном изменениям, думать: “Это моё. Это моё я. Вот что я.”?

— Нет, владыка.

Как вы считаете, бхикшу — сознание постоянно или непостоянно?

— Непостоянно, владыка.

А то, что непостоянно — легко или беспокойно?

— Беспокойно, владыка.

И разве подходяще о непостоянном, беспокоящем, подверженном изменениям, думать: “Это моё. Это моё я. Вот что я.”?

— Нет, владыка.

Так что, бхикшу, какое бы то ни было тело — прошедшее, будущее или нынешнее, внутреннее или внешнее, грубое или тонкое, обычное или возвышенное, далёкое или близкое — на всякое тело при верном распознавании следует смотреть так — “Это не моё. Это не моё я. Это не то, что я есть”.

И какое бы ни было чувство — прошедшее, будущее или нынешнее, внутреннее или внешнее, грубое или тонкое, обычное или возвышенное, далёкое или близкое — на всякое чувство при верном распознавании следует смотреть так — “Это не моё. Это не моё я. Это не то, что я есть”.

И какое бы ни было восприятие — прошедшее, будущее или нынешнее, внутреннее или внешнее, грубое или тонкое, обычное или возвышенное, далёкое или близкое — на всякое восприятие при верном распознавании следует смотреть так — “Это не моё. Это не моё я. Это не то, что я есть”.

И какое бы ни было чувство — прошедшее, будущее или нынешнее, внутреннее или внешнее, грубое или тонкое, обычное или возвышенное, далёкое или близкое — на всякое чувство при верном распознавании следует смотреть так — “Это не моё. Это не моё я. Это не то, что я есть”.

И какое бы ни было мышление — прошедшее, будущее или нынешнее, внутреннее или внешнее, грубое или тонкое, обычное или возвышенное, далёкое или близкое — на всякий мысленный процесс при верном распознавании следует смотреть так — “Это не моё. Это не моё я. Это не то, что я есть”.

И какое бы ни было сознание — прошедшее, будущее или нынешнее, внутреннее или внешнее, грубое или тонкое, обычное или возвышенное, далёкое или близкое — на всякое сознание при верном распознавании следует смотреть так — “Это не моё. Это не моё я. Это не то, что я есть”.

Видя это, наставленный так благородный ученик освобождается от наваждения тела, наваждения чувства, наваждения восприятий, умственных процессов и сознания. Освободившись от чар, он становится бесстрастным. А бесстрастием он освобождается.

С освобождением появляется знание — освобождён! Он понимает — рождение исчерпано, святая жизнь достигнута, задача выполнена. Ничего более для этого мира.

Вот что сказал Благословенный. С радостью в сердце группа монахов восхищалась его словами.

И когда давалось это объяснение, сердца пяти монахов путём отсутствия цепляния были освобождены из мысленных потоков.

 

АНАПАНАСАТИ СУТТА

Наставление Полного Осознавания Дыхания

I

Так я слышал:

Однажды, когда Будда останавливался в Саватхи в Восточном парке со многими хорошо известными и продвинутыми учениками, включая Шарипутру, Маха-Маудгальяну, Маха-Кашьяпу, Маха-Котхику, Маха-Каччаяну, Маха-Чунду, Анируддху, Ревату и Ананду, старшие монахи в общине старательно обучали монахов не знакомых с Практикой (бхаваной). И имели различное количество учеников, кто — десять, кто — двадцать, а некоторые тридцать и сорок. И таким образом монахи, ранее не знакомые с Практикой, постепенно достигли большого успеха.

Той ночью в полную луну была проведена Церемония Окончания Времени Уединения (паравана). Просветлённый сидел на открытом воздухе, и его ученики-монахи собрались вокруг него. Оглядев всех собравшихся, он начал говорить: “Благословенные бхикшу, мне приятно видеть Плоды ваших усилий в Практике и я знаю, что вы можете иметь даже больший успех, и то чего вы не достигли — вы достигнете, и то, что вы не реализовали — вы реализуете полностью. И для того, чтобы вас поддержать, я останусь здесь до следующего полнолуния.”

И когда они услышали, что Владыка собирается остаться в Саватхи ещё один месяц, монахи со всей страны стали собираться, чтобы учиться у него. Старшие, более продвинутые ученики, продолжали наставлять менее осведомлённых в Практике ещё более старательно. Некоторые наставляли десять учеников, некоторые — двадцать, некоторые — тридцать и сорок учеников. С их помощью новые монахи смогли постепенно продолжить своё совершенствование и увеличить понимание. И когда настало следующее полнолуние, Просветлённый стал на открытом воздухе и, оглядев присутствующих, начал говорить: “Благословенные бхикшу, наша община чиста и хороша. В своём сердце она без болезней и хвастливой болтовни и потому она заслуживает принятия подношений и увеличения своих заслуг. Такая община редка, и любой странствующий, ищущий её, не важно, каким образам, найдёт её ценной.

О, бхикшу, есть те среди вас на этом собрании, которые уже обрели Плод Святости, разрушив все корни несчастий, отложив в сторону все ноши и достигнув Совершенной Мудрости и духовного Освобождения. Есть такие бхикшу, которые уже обрезали первые пять пут и обрели Плод Невозвращения в круг рождения и смерти. Есть также и те, кто отбросил первые три путы и обрёл Плод Единожды-возврашения. Они обрезали корни жадности, ненависти и невежества, и им нужно будет вернуться в круг рождения и смерти ещё лишь один раз. Есть также и те, кто отбросил три путы и достиг Плода Вступления-в-поток, направляясь постепенно к просветлённому состоянию. Есть также те, кто практикует Четыре Правильных Усилия, и те кто практикует Четыре Основы Сверхсил. Есть также и те, кто практикует Пять Способностей, те, кто практикует Пять Сил, кто практикует Семь Аспектов Просветления и те, кто практикует Благородный Восьмеричный Путь. Есть также и те, кто практикует Четыре Безмерных Состояния, и те , кто практикует Десять Созерцаний Бренности. Есть также бхикшу, уже практикующие Полное Осознавание Дыхания”.

II

“О бхикшу, метод Полного Осознавания Дыхания, если практиковать его постоянно, даст большую награду и принесёт большую пользу. Это приведёт к успеху в практике Четырёх Основ Осознавания. Если метод Четырёх Основ Осознавания практикуется постоянно, это приведёт к успеху в практике Семи Аспектов Просветления. Если развиты Семь Аспектов Просветления и практикуются постоянно, то это приведёт к Совершенной Мудрости и духовному Освобождению.

Что же это за путь развития и постоянной практики — метод Полного Осознавания Дыхания, который ведёт к награде и даёт большую пользу? Это, бхикшу, как если бы практикующий шёл через лес и, если под деревом или в другом пустынном месте, сел бы неподвижно, скрестив ноги, держа тело совершенно прямым. Вдыхая, он знает, что вдыхает и, выдыхая он знает, что выдыхает”.

1. Вдыхая длинным вдохом, он знает: “Я вдыхаю длинным вдохом”. Выдыхая длинным выдохом, он знает: “Я выдыхаю длинным выдохом”. Так он практикует.

2. Вдыхая коротким вдохом, он знает: ” Я вдыхаю коротким вдохом”. Выдыхая коротким выдохом, он знает: “Я выдыхаю коротким выдохом”. Так он практикует.

3. “Я вдыхаю и осознаю всё моё тело. Я выдыхаю и осознаю всё моё тело”. Так практикует он.

4. “Я вдыхаю, и всё моё тело становится тихим и мирным. Я выдыхаю, и всё моё тело становится тихим и мирным.” Так практикует он.

5. “Я вдыхаю и чувствую радость (пити). Я выдыхаю и чувствую радость”. Так практикует он.

6. “Я вдыхаю и чувствую счастье (сукха). Я выдыхаю и чувствую счастье.” Так практикует он.

7. “Я вдыхаю и осознаю активность ума во мне. Я выдыхаю и осознаю активность ума во мне.” Так практикует он.

8. “Я вдыхаю и привожу активность ума во мне к покою и к миру. Я выдыхаю и привожу активность ума во мне к покою и к миру”. Так практикует он.

9. “Я вдыхаю и осознаю мой ум. Я выдыхаю и осознаю мой ум”.Так практикует он.

10. “Я вдыхаю и делаю мой ум счастливым и мирным. Я выдыхаю и делаю мой ум счастливым и мирным”. Так практикует он.

11. “Я вдыхаю и сосредотачиваю мой ум. Я выдыхаю и сосредотачиваю мой ум”. Так практикует он.

12. “Я вдыхаю и освобождаю мой ум. Я выдыхаю и освобождаю мой ум”. Так практикует он.

13. “Я вдыхаю и наблюдаю преходящую природу всех дхарм. Я выдыхаю и наблюдаю преходящую природу всех дхарм”. Так практикует он.

14. “Я вдыхаю и наблюдаю исчезновение всех дхарм. Я выдыхаю и наблюдаю исчезновение всех дхарм”. Так практикует он.

15. “Я вдыхаю и созерцаю освобождение. Я выдыхаю и созерцаю освобождение”. Так практикует он.

16. “Я вдыхаю и созерцаю оставление всего. Я выдыхаю и созерцаю оставление всего”. Так практикует он.

Практикующий Полное Осознавание Дыхания, если оно развивается и практикуется постоянно в соответствии с этими наставлениями, будет вознаграждён сторицей и получит большую пользу.

III

“И каким же образом следует развивать и постоянно практиковать Полное Осознавание Дыхания, дабы была польза в практике Четырёх Основ Осознавания?

Когда практикующий вдыхает или выдыхает длинным или короткм дыханием, осознавая своё дыхание или всё своё тело, или осознавая, что он приводит всё своё тело к покою и миру, ясно осознавая своё состояние, которое выше привязанности или отвращения к этой жизни, в этом случае дыхание с полным осознаванием относится к первому Основанию Осознанности, а именно — к телу.

Когда практикующий вдыхает и выдыхает с осознаванием ума или, приводя ум к спокойствию и миру, для того, чтобы собрать ум в сосредоточении и освободить его, в этот момент он мирно прибывает в наблюдении ума в уме, упорно, полностью осознанно. Ясно понимает своё состояние, выйдя за пределы всех привязанностей и отвращений в этой жизни. Без полного осознавания дыхания не может быть развития Ясности и Прозрения (шаматхи и випашьяны).

Когда практикующий вдыхает или выдыхает и созерцает непостоянство или исчезновение всех дхарм, или освобождение или оставление всего, в этот момент он мирно пребывает в осознавании объектов ума, настойчиво полностью осознавая, ясно понимая своё состояние, выйдя за пределы всех привязанностей и отвращений в этой жизни.

Так практика Полного Осознавания Дыхания, если она развивается и практикуется постоянно, приведёт к совершенству Четырёх Основ Осознаности.”

IV

“Однако, если они развиты и практикуются, Четыре Основы Осознанности приведут к свершенству пребывания в Семи Аспектах Просветления (сапта-самбодхьянгани). Каким же это образом?

Если практикующий может непрырывно поддерживать практику наблюдения за телом в теле, за чувствами в чувствах, за умом в уме и объектами ума в уме, настойчиво полностью осознавая, ясно понимая своё состояние, выйдя за пределы всех привязанностей и отвращений в этой жизни с равной, прочной и невозмутимой сосредоточенностью, он достигнет первого аспекта Просветления, а именно — Полного Внимания (смрити). Когда же этот аспект развит,это приведёт к совершенству.

Когда практикующий может прибывать в сосредоточении без перерыва и может исследовать каждую дхарму, каждый объект ума, который поднимается, тогда второй аспект Просветления будет зарождён и развит в нём — аспект Исследования Дхарм (дхарма-вичарья). Когда же этот аспект развит, это приведёт к совершенству.

Когда практикующий может наблюдать и исследовать каждую дхарму непрерывно, упорно и настойчиво, не отвлекаясь, третий аспект Просветления будет зарождён в нём — аспект Энергичности (вирья). Когда же этот аспект развит, это приведёт к совершенству.

Когда практикующий достиг устойчивого, нерушимого пребывания в практике, четвёртый аспект Просветления будет зарождён и развит в нём — аспект Восторга (пити), который за пределами этого мира. Когда же этот аспект развит, это приведёт к совершенству.

Когда практикующий может пребывать в ничем не нарушаемом состоянии Восторга, он наполнит свой ум безмятежностью и миром. С этого момента пятый аспект Просветления будет зарождён в нём — аспект Безмятежности (прашрабдхи). Когда же этот аспект развит, это приведёт к совершенству.

Когда тело и ум легки и пребывают в мире, практикующий может легко войти в сосредоточение. С этого момента шестой аспект Просветления будет зарождён и развит в нём — аспект Сосредоточения (самадхи). Когда же этот аспект развит, это приведёт к совершенству.

Когда практикующий пркбывает в глубоком покое, он отсекает различение и сравнение. С этого момента будет зарождён и развит в нём седьмой аспект Просветления — аспект Равностности (упекша). Когда же этот аспект развит, это приведёт к совершенству.

Так, если Четыре Основания Осознанности развиваются и практикуются постоянно, то будет достигнуто совершенное пребывание в Семи Аспектах Просветления”.

V

“И как же Семь Аспектов Просветления, если они развиваются и практикуются постоянно, будут вести к великому достижению Совершенной Мудрости и духовного Освобождения?

Если практикующий следует пути Семи Аспектов Просветления, живя в тихом уединении, наблюдая и созерцая затухание дхарм, он разовьёт способность оставления всего. Это будет результатом следования Пути Семи Аспектов Просветления и приведёт к великому достижению Совершенной Мудрости и духовного Освобождения”.

VI

Так говорил Просветлённый, и в восхищении сердца слушали собравшиеся слова Его.

 

СУТТА О ПОЗНАНИИ ВЕД

(Тевиджа сутра)

I

1. Так я слышал. Однажды Всеблагой странствовал по Косале со множеством учеников, числом более пятисот, и он прибыл в поселок брахманов, называемый Манасахата, и там остановился в Манговой роще на берегу реки Агиравати, к югу от Манасахаты.

2. В то время несколько именитых и богатых брахманов: Чаньки брахман, Таруккха брахман, Поккхарасати брахман, Джамуссани брахман и другие именитые и богатые брахманы пребывали в Манасахате.

3. Тогда возникла беседа у Васеттхи и Барадваджи, когда они, искупавшись, учились, прохаживаясь в размышлении, — какой путь истинный и какой ложный.

4. Юный брахман Васеттха сказал так: “Тот прямой путь, верный путь, ведущий того, кто шествует им, к соединению с Брахмой, который возвещён брахманом Поккхарасати.”

5. Юный брахман Барадваджа сказал так: “Тот прямой путь, верный путь, ведущий того, кто шествует им, к соединению с Брахмой, который возвещён брахманом Таруккхой.”

6. И ни юный брахман Васеттха не был склонен согласиться с юным брахманом Барадваджей. Ни юный брахман Барадваджа не был склонен согласиться с юным брахманом Васеттхой.

7. Тогда юный брахман Васеттха сказал юному брахману Барадвадже: “Тот отшельник Готама, из рода Сакьев, покинувший своих родичей ради жизни подвижника, остановился ныне в Манасахате, в Манговой роще, на берегу реки Агиравати. И вот какая слава великая разносится о нём повсюду: “Совершенно-Просветлённый, Блаженный, Предостойный, наделённый Мудростью и щедростями, Счастливый, Ведатель мира, Непобедимый, Наставник смертных, Учитель богов и людей, Всеблаженый Будда.” Пойдём Барадваджа, к отшельнику Готаме и придя будем просить отшельника Готаму поучить нас об этом предмете. И как разъяснит нам отшельник Готама, так мы и укрепимся в своём уме.”

8. И тогда юный брахман Васеттха и юный брахман Барадваджа отправились к тому месту, где пребывал Всеблагой. И придя туда, они обменялись с Всеблагим поклонами и приветствиями, изъявлениями дружелюбия и вежливости, и сели в стороне. И сидя так, юный брахман Васеттха обратился к Всеблагому: “Когда мы, Готама, упражнялись в научении и гуляли, между нами возник спор об истинном пути и пути ложном. Я говорю: “Тот прямой путь, верный путь, ведущий того, кто шествует им, к соединению с Брахмой, который возвещён брахманом Поккхарасати.” Барадваджа говорит: “Тот прямой путь, верный путь, ведущий того, кто следует им, к соединению с Брахмой, который возвестил брахман Таруккха.” Вот в чём, Готама, наш спор, наше соревнование, вот в чём мы столкнулись во мнениях”.

9. Ты говоришь Васеттха: “Тот путь прямой, верный путь, ведущий того, кто шествует им, к соединению с Брахмой, который возвещён брахманом Паккхарасати.” Барадваджа говорит: “Тот прямой путь, верный путь, ведущий того, кто шествует им к соединению с Брахмой, который возвестил брахман Таруккха.” И в этом, о Васеттха, ваш спор, соревнование, в этом столкнулись ваши мнения?

10. Да, Готама, о пути истинном и пути ложном. Разные брахманы учат разным путям: Аддхарья брахман, Титирья брахман, Чхандака брахман, Чхандава брахман, Брахмачарья брахман. Все ли эти пути спасительные? И ведут ли они тех, кто по ним шествует к соединению с Брахмой. Подобно тому, Готама, как поблизости селения или города проложено много разнообразных тропинок, но все сходятся в том селении, так же ли сходятся разные пути разных брахманов, спасительны ли, ведут ли того, кто шествует ими, к соединению с Брахмой?

11. Ты скажешь, Васеттха: “То — правильные пути?” — “Да я так скажу, Готама.” — “Ты скажешь, Васеттха: то прямые пути?” — “Да я так скажу, Готама.”

12. “Но, Васеттха, есть ли кто среди брахманов глубоко начитанных в Трёх Ведах, кто бы видел Брахму лицом к лицу?” — “Нет, Готама.” — “Есть ли кто среди учеников тех брахманов — учителей, глубоко сведущих в Трёх Ведах, кто бы, Васеттха, видел Брахму лицом к лицу?” — ” Нет Готама.” — ” Есть ли кто, Васеттха, среди брахманов впредь до седьмого колена кто бы видел Брахму лицом к лицу?” — ” Нет, Готама.”

13. “И те древние брахманы — отшельники, углублённые духом в Трёх Ведах, творцы гимнов, сказатели стихов, чьи древние напевы, сказания, поют брахманы наших времён и повторяют в правильном звуке, напеве, как говорилось и пелось в старину, — Аттхака, Ямага, Вамадева, Весамита, Яматагги, Аньгискара, Барадваджа, Васеттха, Касипа и Бхагу, — говорили ли они так: “Мы знаем, мы видели, где Брахма, откуда Брахма, куда Брахма?” — “Нет, Готама.”

14. “Итак, брахманы, глубоко познавшие Три Веды, поистине говорят так: вот путь прямой, правый, ведущий того, кто шествует им, к состоянию соединению с Брахмой!” Как же ты полагаешь, Васеттха — не надлежит ли думать, что эти толки брахманов, так глубоко погружённых в знание Трёх Вед, — толки безумцев?” — “Поистине, Готама, если так, нужно думать, что эти толки брахманов, погружённых в знание Трёх Вед, толки безумцев.”

15. “Верно, Васеттха! — нет такого порядка вещей, чтобы брахманы углублённые в знание Трёх Вед, могли указывать путь к соединению с тем, что они не знают, не видели. Как слепцы идут гуськом, Васеттха, цепляясь друг за друга, и не видит вожак, и средние не видят, и задние не видят, — также, Васеттха, и толки брахманов, углубившихся в познании Трёх Вед, речь слепцов: и вожаки не видят, и средние не видят, и последние не видят. Так то толки брахманов, углублённых в познании Трёх Вед, смешные, пустые слова, суета, тщета.

16. Как же ты думаешь, Васеттха, — брахманы, углублённые в познание Трёх Вед, видят ли как другие солнце и месяц, которым молятся и восхваляют, и приносят жертвы, молясь со сложенными ладонями к востоку и западу?” — “Разумеется видят, Готама.”

17. “Как ты думаешь, Васеттха, брахманы, глубоко познавшие Три Веды, видят также хорошо, как и простые люди, солнце и месяц, молясь им, восхваляя, славословя — могут ли указать путь к состоянию единения с солнцем и месяцем?” — “Разумеется нет, Готама.”

18. “Так как же ты думаешь, Васеттха, не следует ли признать, что толки брахманов, углублённых в знание Трёх Вед, толки безумцев?” — “Воистину, Готама, следует признать в этих толках брахманов, углублённых в знание Трёх Вед, пустые бредни.”

19. “Прекрасно, Васеттха! — нет такого порядка вещей, чтобы брахманы, глубоко погруженные в познание Трех Вед, были бы способны указать путь к соединению с тем, чего они не знают, чего они не видели! Вот также, Васеттха, как если некто сказал: “Люблю прекраснейшую из жён страны, жажду страстью!” — то бы сказали ему: “Прекрасно, дорогой друг, но кто же она, прекраснейшая из жён страны, которую ты любишь, которой жаждешь страстно — благородная ли она, или супруга брахмана, или купеческого рода, или шудра?” И когда бы спросили его так он ответил бы: “Я не знаю.” И тогда бы сказали ему: “Прекрасно, дорогой друг, но как имя той прекраснейшей из жён, которую ты любишь, к которой влечёшься страстью, полна она или худощава, смугла или бледна, в каком селении или городе она проживает?” И когда бы его спросили так, он ответил бы: “Не знаю.” И тогда бы сказали ему: “Как так, добрый друг, ты любишь ту, ты жаждешь той, кого ты вовсе не знаешь и никогда не видел?” И он должен был бы признаться: “Да это так.” Как ты полагаешь теперь, Васеттха, не следует ли признать, что слова того человека — речь безумца?” — “Поистине, Готама, следует признать, что слова того человека — речь безумца.”

20. “Так же, Васеттха, не может быть такого порядка вещей, что бы брахманы, глубоко погружённые в познание Трёх Вед, могли указать путь к единению с тем, чего они не знают, чего никогда не видели.

21-24. Далее, Васеттха, если бы эта река Агиравати, переполнилась даже до краёв, разлилась бы, и вот человек, имеющий на том берегу дело, пришёл бы и желал перейти; и вот он, стоя на этом берегу, звал бы к себе другой берег, говорил: “О, придвинься тот берег, подойди ко мне!” — Как ты полагаешь, Васеттха, — разве тот берег реки Агиравати, ради возваний и мольбы, надежды и восхвалений того человека, предвинулся бы к нему?” — “Разумеется нет, Готама!”

25. “Совершенно также, Васеттха, и брахманы, глубоко погружённые в познание Трёх Вед, забыв добродетели, которые воистину ведут человека к брахманству, и приняв за добродетель то, что отделяет человека от брахманства восклицают: “Индру мы призываем, Сому мы призываем, Варуну мы призываем, Исаку мы призываем, Брахму мы призываем, Махидхи мы призываем, Яму мы призываем! — И верно, Васеттха! — что бы те брахманы, глубоко погружённые в познание Трёх Вед, упуская добрые обычаи, ведущие человека к брахманству, и предпочитающие обычаи отделяющие человека от истинного брахманства, что бы они ради их молений, надежды и словословий, могли бы по смерти, разрушится тело, соединится с Брахмой, — такого порядка вещей не может быть.

26. Так же, Васеттха, как если бы река Агиравати переполнилась бы даже до краёв, и пришёл бы человек имеющий дело на том берегу, и стоя на этом берегу, был бы крепко связан, с руками за спину узлами, как ты полагаешь, Васеттха, — мог ли бы он перейти с этого берега реки Агиравати на тот?” — ” Разумеется нет, Готама.”

27. “Подобно тому, Васеттха, есть пять вещей ведущих к вожделению, именуемых в Учении Благородного “цепью” и “узами”. И каковы же те пять? — Формы воспринимаемые оком, желаемые, приятные, привлекательные, милые, им же сопутствует похоть и возбуждают они влечение; так же и звуки воспринимаемые слухом; так же и запахи воспринимаемые обонянием; так же и вкус воспринимаемый языком; так же и ощущаемое воспринимаемое прикосновением. Таковы пять вещей, располагающих к страсти, называемых в Учении Благородного “цепью” и “узами”, и ими брахманы глубоко погружённые в познание Трёх Вед, связаны, обольщены, жаждут их, не видя в них опасности, не видя их тщетности, радуются им.

28. И верно, Васеттха! — что бы брахманы, глубоко погружённые в познание Трёх Вед, но не ведающие того, что одно только освещает дух брахмана, и отныне в том, что отделяет человека от духовности, привязанные к тем пяти вещам, источникам страсти, побеждаемые ими, жадные до них, не видящие в них опасности, не знающие их мимолётности, счастливые ими — что бы те брахманы могли по смерти, когда разрушится тело, соединится с Брахмой, — не может быть такого порядка вещей.

29. И вот, Васеттха, если бы эта река Агиравати переполнилась до краёв и даже разлилась бы, и человек имея надобности на том берегу, пришёл бы что бы перейти, и закрылся бы даже с головой, и лёг бы на берегу и заснул. Как ты думаешь, Васеттха, — мог бы тот спящий перейти с этого берега на тот?” — “Разумеется нет, Готама.”

30. “Подобно тому, Васеттха, есть пять препятствий и названы они в Учении Благородного “покрывалами”, и названы “преградами”. И названы “затемнениями”, и названы “заблуждениями”. Каковы же те пять? — Преграда сладострастных желаний, преграда злобы, преграда лености и нерадивости, преграда неуверенности. Вот те пять преград, Васеттха, названных в Учении Благородного “покрывалами”, названных “преградами”, названных “затемнениями” и названных “заблуждениями”.

31. И теми пятью преградами окружены, Васеттха, брахманы глубоко погружённе в познание Трёх Вед — подавлены ими, закрыты от света, обольщены, сбиты с пути.

32. Верно, Васеттха, не может быть такого порядка вещей, что бы те брахманы, глубоко погружённые в познание Трёх Вед, но далеки от правил жизни, ведущих к верному брахманству и принявшие те обычаи, которые отстраняют человека от брахманства, закрытые от света, заключённые, збившиеся с пути, заблудшие, могли по смерти, когда разрушится тело, соединится с Брахмой! Не бывать тому.

33. Потом, как приходилось тебе слышать, Васеттха, — что говорят брахманы, престарелые и древние, когда соберутся на беседу, учителя, толковники? ” “Имеет ли Брахма жён и богатство или нет?” — “Нет, Готама.” — “Возникают ли в нём волнения гнева или же нет?” — “Он свободен от гнева, Готама!” — “Возникают ли в нём помыслы злобы или он свободен от зла?” — “Он свободен от зла, Готама!” — “Омрачён ли его дух плотью или он чист?” — “Он чист, Готама!”

34. Но брахманы, Васеттха, глубоко погруженные в познание Трёх Вед, обладают ли жёнами и богатствами или нет?” — “Обладают, Готама!” — “Возникает ли гнев в их сердце или нет” — “Возникает, Готама!” — “Возникает ли злоба в их сердце или же нет?” — “Она возникает, Готама!” — ” Они чисты?” — ” Они не чисты, Готама!” — “Свободно ли их волнение?” — “Не свободно, Готама!”

35. “Итак, Васеттха, как ты говоришь, — брахманы имеют богатства и жён, а Брахма нет. И может ли быть сходство между брахманами их жёнами и богатсвами, и Брахмой, у которого нет ни того ни другого?” — “Разумеется нет, Готама!”

36. “Прекрасно, Васеттха. Но поистине, не может быть такого порядка вещей, чтобы брахманы, глубоко погружённые в познание Трёх Вед, живущие в супружестве, обладающие богатсвами, могли бы по смерти, когда разрушится тело, слиться с Брахмой — нет, не бывать тому!

37. Затем, как ты говоришь, Васеттха, брахманы склонны к гневу и злобе, греховны, несдержаны. Когда Брахма свободен от гнева и злобы, безгрешен, пречист. Какое же сходство, какое подобие может быть между Брахмой и брахманами?” — “Никакого, Готама!”

38. “Поистине, Васеттха, не может быть такого порядка вещей, чтобы брахманы глубоко погружённые в познание Трёх Вед, а в сердце несущие злобу и гнев, порочные, несдержанные, могли бы по смерти, когда разрушится тело, соединится с Брахмой, свободным от злобы и гнева, безгрешным, пречистым, не бывать тому!

39. Так что, Васеттха, как бы не углублялись брахманы в познание Трёх Вед, восседая в высокомерии, они уселись на грязи, и когда думают, что приплыли к берегу Радости, они заблудились безвыходно у порога отчаяния. Посему, трёхмерная мудрость брахманов, есть пустыня безводная, непроходимые дебри, погибель!”

40. Тогда брахман Васеттха сказал Всеблагому: “Мне говорили, Готама, что отшельник Готама ведает соединения с Брахмой.”

41. “Как ты полагаешь, Васеттха, не близка ли отсюда Манасахата?” — “Верно, Готама, Манасахата близко она лежит неподалёку отсюда.”

42. “Как ты полагаешь теперь, Васеттха, если бы человека рождённого в Манасахате, стали бы спрашивать каков путь в Манасахату, то был бы он в затруднении или сомнении?” — “Разумется нет, Готама!” — “И почему же?” — “Да потому, что рождённому в Манасахате хорошо извесна каждая тропинка ведущяя к ней.”

43. “Если бы ещё можно допустить, Васеттха, что человек рождённый в Манасахате, спрошеный о дороге туда впал бы в нерешимость, — то когда Совершенного спрашивают о пути ведущем в мир Брахмы, не усомнится он, не впадёт в затруднение, ибо ведомо мне царство Брахмы, и путь ведущий в него. Как вошедший в Царство Брахмы, как в нём рождённый знаю путь к нему.”

44. Когда он сказал так, Васеттха, юный брахман, сказал Всеблагому: “Как мне и говорили, Готама, — знает путь Готама, тот путь, что ведёт идущего в Царство Брахмы. Будь милостив, славный Готама, укажи соединяющий с Брахмой.”

45. “Послушай, Васеттха, внимательно послушай, что я скажу тебе” — “Да будет так, Господин”— отвечал юный брахман Васеттха.

46. И тогда говорил Всеблагой и сказал: “Знай, Васеттха, что родился в мире Завершитель, Истинно Всепросветлённый, Всеблагой и Преславный, наделённый мудростью и щедротами, Счастливый, Ведатель Мира, Непобедимый, Спаситель заблудших, Наставник богов и людей, Всеблаженный Будда. Он проник в тайны мира, видит их лицом к лицу, как он есть и нижний мир, и высший мир, мир Брахмы и Мары, и видит всех тварей, брахманов и отшельников, богов и людей, и вещает Истину. И Истину которую он вещает, и в слове, и в духе, зачата в Любви, развивалась в Любви, Любовью венчается; он принёс на землю весть о высшей жизни, пречистой, непревосходимой.

47. И домохозяин, и дети его, и человек низкого рода, — все внемлют слову. Кто внемлет, тот исполнится веры в Совершенного, и утвердившись в той вере, размышляет: “Полна помех жизнь в доме, его путь осквернён страстями, и как воздух чиста жизнь того, кто отрёкся от мира. Трудно, трудно живущему в доме жить чистой жизнью, в её полноте, во всей её чистоте, во всём её светлом совершенстве. Да обрею я волосы и бороду, да оденусь я в жёлтые одежды, да покину я домашнюю жизнь, ради бездомной жизни Скитальца!”

48. И тогда покидая своё добро большое или малое, покидая близких, многих или немногих, он обреет волосы и бороду, оденется в жёлтые одежды, покинет родной кров, ради бездомной скитальческой жизни.

49. Отшельник, он ведёт обузданную жизнь согласно правилам Пратьимокши, в подвигах совершенствуется, окружает себя святостью слов и деяний, поддерживает себя в жизни средствами безупречными и чистыми, зорко охраняет врата всех чувств, добрый и мудрый, владеющий собой, он блажен вовеки!”

II

Малые правила жизни

1. И вот в чём же, Васеттха, благое его жизни? В том о, Васеттха, что презревши обычаи убиения, он не разрушает ничьей жизни, и жезл, и меч он отбросит; исполненый кроткости и жалости, и он состродателен и милосерден ко всем живым существам. — Тем блага его жизнь.

2. Презрев желание того, что не его, он не возмёт не данного, он берёт лишь только то, что дано ему — и оттого он всегда доволен, чистый сердцем, правдивый. — Тем блага его жизнь.

3. Отбросив похоти, он живёт жизнью целомудрия и непорочности, далёкий от склонности к низменным сладострастным влечениям. — Тем блага его жизнь.

4. Презирая ложь, он никогда не говорит неправды. Он говорит, его речь не отделяется от истины; искренний, правдивый, он никого не обижает, не порочит. — Тем блага его жизнь.

5. Презирая клевету, он далёк от всякого злословия; что слышит здесь, того не повторит там, не возбудит ссоры. Так он проживёт соединяя разъеденённых, одобряя живущих в дружбе, возлюбивший мир, жаждущий мира, творящий мир, мир возвещающий. — Тем блага его жизнь.

6. Отбрасывая жесткость речи, он далёк от жестокости слова. Слова любви к человеку, радующие, полные сочувствия, трогательные, отрадные слушателю, дорогие людям, — вот что говорит он. — Тем блага его жизнь.

7. Отбрасывая суетность в речах, он далёк от праздных толков. Он говорит воблаго времени, правду, говорит верно, учит доброму учению, учит добрым правилам, ясно и мудро. — Тем блага его жизнь.

8. Он не вредит ни траве, ни зверю, он вкушает раз в день, не принимает пищи ни ночью, ни в неуказанное время; он воздерживается от плясок, песен, игр и зрелищ; не носит украшений, не убирается, избегает высоких седалищ и широких постелей, не умащается благовониями и ароматными мазями. — Тем блага его жизнь.

9. Он не берёт ни серебра, ни золота; не берёт неваренного зерна, сырья; не берёт ни жён, ни девиц, ни рабов, ни рабынь, ни коров, ни свиней, ни слонов, ни коней, ни кобылиц, ни скота, ни полей, ни земель. — Тем блага его жизнь.

10. Он далёк от промыслов купли и продажи; презирает обманы с фальшивым весом и мерою, с подмешанными металлами; презирает путь кривды, подкупа, ложь. — Тем блага его жизнь.

11. Он далёк от убийства, поятия в рабство, грабежа по дорогам, опустошения деревень, добывания денег грабежом и насилием. — Тем блага его жизнь.

Средние правила жизни

1. И когда жрецы и пустынники, живущие подаянием от верных, склонны к причинению вреда растущему от зародыша в корне, от зародыша в стволе дерева, от зародыша в семени, — он не причиняет вреда растущему. — Тем блага его жизнь.

2. И когда жрецы и пустынники, живущие подаянием от верных, склонны к накоплению богатства: пищи, питья, одежды, колесниц, постелей, ароматов, зерна, — он не скопляет богатств. — Тем блага его жизнь.

3. И когда жрецы и пустынники, живущие подаянием от верных, склонны присутствовать при зрелищах: плясках, пении, хороводах, играх, лицедействиях, погребальных обрядах, играх в мяч, праздненствах в честь смерти, борьбе между слонами, при конских состязаниях, битвах буйволов, быков, коров, петухов, баранов, перепелов, при играх в полки, рукопашных боях, кувырканиях, битвах на мечах, шествиях, ходах, воинских учениях, — он же отходит от всяких зрелищ. — Тем блага его жизнь.

4. Тогда как другие жрецы и пустынники, проживающие на пище, доставленной благочестием верных, привязаны к разным забавам, отвлекающих от подвигов добродетели, — к игре на столах с шестидесятью или сотней кладратиков, к прыганию через черты, проведённые на земле, к срыванию вещей с верхушки, не колебя основы, к играм в мяч, к играм на трубах, отгадыванию мыслей, состязанию колесниц, к стрельбе из лука, к подражательным действиям, — он воздерживается от всяких забав, отвлекающих от жизни в подвигах добродетели. — Тем блага его жизнь.

5. Тогда как иные жрецы и пустынники, живущие на пище, доставленной благочестием верных, привязаны к обычаю иметь высокие и убранные постели, и ложа для отдыха, широкие постели, пушистые подножники, шерстяные одеяла, затканные цветами, бумажные покрывала, вышитые фигурами животных, шерстяные ковры, ковры расшитые золотом и шелками, дорогие черпаки на слонов, уздечки и сбрую, ковры для колесниц, покрывала из шкур тигров и антилоп, — он же далёк от всего подобного. — Тем блага его жизнь.

6. Тогда как иные жрецы и отшельники, живущие на подаянии благочестивых, склонны иметь вещи для украшения тела, любят душистые масла и мази, ароматные купания, омовения, зеркала, мастику для бровей и ресниц, цветы душистые поласкания для зубов, браслеты и ожерелья, посохи, тиары, мечи, зонты от солнца, повозки, драгоценные украшения, белые широкие одежды. Он же отказался навсегда от вещей, одно назначение коих — украшать человека. — Тем блага его жизнь.

7. Тогда как иные жрецы и отшельники, живущие на подаянии благочестивых, склонны к пустым разговорам, любят рассказы о царях, разбойниках, советниках царства, о воистве, о войнах и смятениях, любят поговорить о еде, питье, одеждах, постелях, ароматах, колесницах, об улицах, сёлах, городах, областях, о женщинах и воинах, любят рассказы о судьбе, о зарытых кладах, о видениях, о несчастиях на море, приключениях на берегу, и о том, что было, и о том, чего вовсе не было, — он же воздержан от праздных речей. — Тем блага его жизнь.

8. Тогда как иные жрецы и отшельники, живущие на подаянии верных, имеют склонность к бранным словам, — говорят: “ты невежда в этом учении и правилах, я же сведущ, — что ты понимаешь в учении?!, — ты еретик, — о чём подобает говорить вначале ты говоришь в конце, а о конце говоришь в начале, — всё твоё многолетнее изучение я мигом опрокинул, — ты бесчестен, — убирайся, сгинь с беседы, сам выпутывайся из своих ошибок!”, — он же воздержан от всякого бранного слова. — Тем блага его жизнь.

9. Тогда, как иные брахманы-пустынники, живущие на подаяние верных, склонны исполнять служебные обязанности посредников между царями, советниками царства, воинами, брахманами, собственниками, юношами, которые говорят им: “поди сюда, — сходи туда, — снеси туда, — принеси сюда”, — он же далёк от склонности к исполнению обязанностей посредника, — тем блага его жизнь.

10. Тогда, как иные брахманы-пустынники, живущие на подаяниях благочестивых, наклонны к лицемерию, многоречивости, дают великие обеты, осуждают других и постоянно жаждут себе прибытков, — он же далёк от их искусного лицемерия. — Тем блага его жизнь.

Великие правила жизни

1. Тогда, как иные брахманы-пустынники, живущие на подаяние от верных, добывают пропитание низкими путями, обычаями лжи: разгадыванием знаков на теле, предвещаниями, разгадыванием примет, снов, знамений, дурных и благоприятных, разгадыванием, что значит, когда крысы так или этак прогрызут платье или что иное, жертвами богу огня, жертвоприношением травы даббы, шелухи, отрубей, риса, масла, кровавыми жертвами, волхованием для укрепления тела, для отыскания счастливого места, для защиты полей, для удачи в брани, заклинанием против домовых и теней, ради обеспечения жатвы, заговорами от змеиных укусов, противоядиями, заговорами против укусов скорпионов и крыс, гаданием по полёту соколов, по крику вороны, отгадыванием долготы жизни, заговором от ран, мнимым знанием языка животных, — он же далёк от добыванием средств к жизни теми обычаями лжи. — Тем блага его жизнь.

2. Тогда, как иные брахманы-пустынники, живущие на подаяние от верных, добывают себе средства к жизни такими низкими средствами, такими обычаями лжи, — как разъяснение дурных и хороших качеств в алмазах, украшениях, мечах, стрелах, луках, доспехах, жёнах и мужъях, юношах и девах, рабах и рабынях, слонах и конях, быках, волах, козах, черепахах, оленях, игуанах, — он же далёк от всех тех путей лжи, от всех низких обычаев. — Тем блага его жизнь.

3. Тогда, как иные брахманы-пустынники, живущие приношениями от верных, добывают пропитание такими низкими обычаями, такими путями лжи, как предсказание будущих событий: “Будет царское шествие, — не будет царского шествия, — царь нападёт в городе, — царь отступит за городом, — царь побежит внутри города, — царя разобьют за городом, — царь будет победителем за городом, — внутри города царь будет побеждён”, — он же далёк от добывания средств к жизни такими низкими обычаями. — Тем блага его жизнь.

4. И тогда, как иные брахманы-пустынники, живущие приношениями от благочестивых, добывают пропитание такими низкими обычаями, такими изощрениями лжи, как предсказания: “Будет затмение луны, — будет затмение солнца, — будет затмение звезды, — месяц и солнце будут в союзе, — месяц и солнце будут в противостоянии, — звёзды будут в союзе, — звёзды будут в противостоянии, — будут падающие звёзды, огненное сияние в небе, — будут грозы, землетрясения, восход и закат солнца; или месяца; или звёзд, — будет облачен и ясен, — лунное затмение будет перед тем-то; перед тем-то будет противостояние или союз солнца и месяца, — перед тем-то падение звёзд, сияние на небе, — то-то и то-то пророчат эти землетрясения, грозы и облачный или ясный восход или закат солнца или месяца”, — он также далёк от добывания средств к жизни такими низкими обычаями, такими изощрениями лжи, как подобные предсказания. — Тем блага его жизнь.

5. И тогда, как иные брахманы-пустынники, живущие приношениями от благочестивых, добывают пропитание такими низкими обычаями, такими изощрениями лжи, как прорицания: “Будут обильные дожди, — будет засуха, — будет прекрасная жатва, — будет голод, — будет мир, — будут смятения, — голод будет болезнетворен, — голод будет благоприятен здоровью”, — или имеют склонность ведению тяжб, сведению счётов, лечению пилюлями, даванию советов по тяжбам, сложению стихов, — он же далёк от добывания средств к жизни теми низкими обычаями, теми путями лжи. — Тем блага его жизнь.

6. И тогда, как иные брахманы-отшельники, живущие на людском подаянии, добывают себе средства к жизни такими низкими обычаями, такими изощрениями лжи, как давание советов относительно вступления в брак, или выхода в замужество, устройства связей, разводов, введения во владение или отнятия собственности, научение заговору как сохранить благополучие, как повредить другим, исцеление бесплодия, наговоры на немоту, глухоту, сведение челюстей, волхование с зеркалом, с отроковицею, с духом, обяды служения перед солнцем, перед Брахмой, изрыгание огня из уст, возложение рук на людские главы, — он же далёк от добывания средств к жизни такими низкими обычаями, такими путями лжи. — Тем блага его жмзнь.

7. И тогда, как иные брахманы-отшельники, живущие на людском подаянии, добывают себе средства к жизни такими низкими обычаями, такими изощрениями лжи, как обучение церемонии произношения обетов, благословения полей, дарование сил и наведение немощей, научение словам, которые должно произносить при очищении рта, омовении, жертвоприношении божеству огня, приготовлении масла для ушей, примочек для глаз, лекарств, зелий, прохладительных напитков, приготовлению пластырей, прижигательных средств, отваров целебных корней и мазей, — он же далёк от добывания средств к жизни такими низкими обычаями, такими путями лжи. — Тем блага его жизнь.

III

1. И в духе он объемлет любовью одну часть мира, и другую, и третью, и четвёртую, — весь мир бепредельный он обнимает Любоыью, безбрежною, великой, превысившей Меру, и в глубь и в верх, и вширь, и вокруг, — повсюду.

2. Как сильный трубач, Васеттха, легко заставляет слышать себя повсюду, во всех четырёх направлениях, так и ни одного их существ имеющих образ, он не обойдёт, не оставит, но на всех взирает свободный, взором глубокой и тёплой Любви. Истинно, Васеттха, тот путь ведёт к Брахме.

3. И в духе он объемлет мир в одном направлении, и в другом, и в третьем, и в четвертом помыслами Сострадания, Сочувствия, Утешения. И так весь мир в глубь и в высь, и в даль, и в ширь, и на всяком месте он обнимает Состраданием, Сочувствием, Утешением, великими, беспредельными свыше меры.

4. Как могучий трубач, Васеттха, легко заставит слышать себя во всех четырёх направлениях, так и он никого не обойдёт, не оставит из всех существ, имеющих образ, но на всех взирает, свободный духом, взором глубокого Сострадания, Сочувствия, Утешения. Истинно, Васеттха! — Тот путь ведёт к Брахме.

5. И как ты полагаешь, Васеттха, — бхикшу, живущий так, будет ли стремиться к обладанию жёнами и богатсвами, или нет?” — “Нет, Готама.” — “Подчинится ли он движению гнева, или же навсегда он свободен от злобы?” — “Он свободен от злобы, Готама.” — “Будет ли греховен его дух, или всегда чист?” — “Он всегда будет чист, Готама.” — Будет ли свободно его воление, млм нет?” — “Оно будет свободно, Готама.”

6. “Ты скажешь также, Васеттха, что бхикшу чист от тягот домашней жмзни, и что Брахма далёк от них. Есть ли подобие или близость между нищими и Брахмой?” — “Оно есть, Готама.”

7. “Прекрасно, Васеттха. И поистине, Васеттха, чтобы бхикшу, свободный от тягот домашней жизни, мог бы по смерти, когда разрушится тело, вступить в единение с Брахмой, такой порядок вещей легко может быть.

8. И ты скажешь, Васеттха, что бхикшу свободен от гнева, свободен от зла, чист сердцем, властен над собой; и что Брахма свободен от гнева, милостив, пречист, всесвободен в волнении. И поистине, Васеттха, чтобы Бхикшу, безгневный, добрый, чистый, свободный, мог бы по смерти, по разрушении плоти, соединиться с Брахмой, — такой порядок вещей легко может быть.”

9. И когда он сказал так, юноша Васеттха и юноша Барадваджа обратились к Блаженному и сказали: “Чудесны, Господин, слова твоих уст, чудесны! Как поднимают оброненое, открывают скрытое, на путь выводят заблудшего, вносят свет во тьму, дабы могли видеть ясно зрячие, так и ты, Господин, разъяснил нам итину многообразными путями. К Блаженному, Закону и Братству мы прибегаем ныне. Да примет нас Блаженный, как учеников, верных последователей от сего дня и навеки!”

 

СУТРА О ШАРИПУТРЕ И ЯКШЕ

Так я слышал. Однажды Бхагаван пребывал в Голубиной лощине. Вместе с ним там были Шарипутра с Маудгальяной. Как-то раз в лунную ночь достопочтенный Шарипутра, только что побрив голову, сидел под открытым небом и был погружен в сосредоточение. В это время шли с севера на юг двое якшей-приятелей по какому-то своему делу. Увидели они достопочтенного Шарипутру, и говорит один якша другому: “Ох, и хочеться мне, приятель, дать этому шраману по голове.” — “Оставь, приятель, — говорит другой якша. — Не нападай ты на шрамана. Этот шраман могучий, мощный, сверх обычного сильный.” Hе внял якша приятелю, ударил достопочтенного Шарипутру по голове. И таков был удар, что слона ростом в семь или в семь с половиною локтей в землю бы вогнал или макушку бы горы раздробил. Hо якша вдруг завопил: “Горю, горю!” — и тотчас провалился в преисподнюю. И узрел великий Маудгальяна своим дивным, чистым, сверхчеловеческим оком, как якша наносит, достопочтенному Шарипутре удар по голове. Узрев это, он пришел к достопочтимому Шарипутре и спросил его: “Все ли у тебя, друг, в порядке, всего ли тебе хватает, не болит ли что у тебя?” — “Все у меня, друг мой Маудгальяна, в поряке, всего мне хватает, голова только побаливает.” — “Чудесно, друг мой Шарипутра, необычайно, друг мой Шарипутра! Как ты могуч, достопочтенный Шарипутра, и сверхобычного силен! Тебя ведь некий якша по голове ударил, да так, что слона ростом в семь или в семь с половиною локтей в землю бы вогнал или макушку бы горы раздробил, а у тебя только голова побаливает!” — “Чудесно, друг мой Маудгальяна! Hеобычайно, друг мой Маудгальяна! Как ты могуч, достопочтенный Маудгальяна, и сверх обычного силен! Тебе даже якшу видно, а я ничего такого не вижу!” Услыхал Бхагаван дивным, чистым, сверхчеловеческим слухом разговор этих могучих мужей. И, узнав об этом, Бхагаван тогда воскликнул:

“Если мысль, подобно скале,

Hеподвижно и прочно стоит,

Прелестью не прельщаема,

Гневом не раздражаема,

Если так освоена мысль —

Hе поддастся боли она.”

 

ВАЙДЕХИКА СУТТА

Так я слышал. Однажды Бхагаван прибывал в городе Шравасти с большим собранием монахов-бхикшу. В Шравасти, — сказал он как-то монахам, — жила когда-то хозяйка, по имени Вайдехика. Хозяйка Вайдехика, монахи, пользовалась хорошей славой: “Кротка хозяйка Вайдехика, тиха хозяйка Вайдехика, миролюбива хозяйка Вайдехика”. Эта хозяйка Вайдехика, монахи, имела служанку по имени Кали, которая была ловка и старательна, и свою работу исполняла хорошо.

И вот служанке Кали, монахи, пришла мысль: “Моя госпожа пользуется хорошей славой: “Кротка хозяйка Вайдехика, тиха хозяйка Вайдехика, миролюбива хозяйка Вайдехика”. Не проявляет что-ли моя госпожа своего внутреннего гнева, или у нее нет его? Или я исполняю свою работу так хорошо, что госпожа не высказывает своего гнева? А что будет, если я поставлю ей испытание?” И служанка Кали, монахи, встала раз, когда уже был день (совсем светло). Тогда сказала хозяйка Вайдехика служанке Кали; “Эй, ты, Кали!” — “Что, госпожа?” — “Как же ты встаешь, когда уже день?” — “Это ничего, госпожа”. — “Как ничего, дурная ты служанка, если встаешь, когда уже день”, сказала она сердито и недовольно, и сморщила свои брови. Тогда пришла служанке Кали мысль: “Моя госпожа имеет внутри гнев, только не выказывает его. Так как я исполняю свою работу хорошо, она не высказывает внутреннего гнева, который у нее есть. А что будет, если я поставлю ей испытание посильнее?”

И вот, монахи, служанка Кали встала раз еще позже. Тогда хозяйка Вайдехика сказала служанке Кали: “Эй, ты, Кали!” — “Что, госпожа?” — “Как же ты встаешь, когда уже день?” — “Это ничего, госпожа”. — “Как ничего, дурная ты служанка, если встаешь, когда уже день”, сказала она сердито и недовольно. Тогда пришла служанке Кали мысль: “Моя госпожа имеет внутри гнев, только не проявляет его. Так как я исполняю свою работу хорошо, она не проявляет гнев, который у нее есть. А что будет, если я поставлю ей испытание посильнее?”

И вот, монахи, служанка Кали встала раз еще позже. Тогда хозяйка Вайдехика сказала служанке Кали: “Эй, ты, Кали!” — “Что, госпожа?” — “Как же ты встаешь, когда уже день?” — “Это ничего, госпожа”. — “Как ничего, дурная ты служанка, если встаешь, когда уже день”, сказала она сердито и недовольно. Тогда схватила хозяйка, сердитая и недовольная, дверную подпорку, ударила ею Кали и проломила ей голову. Служанка Кали, с разбитой головой, из которой текла кровь, обратила на свою хозяйку внимание соседей: “Смотрите, уважаемые, на дело кроткой, смотрите, уважение, на дело тихой, смотрите, уважаемые, на дело миролюбивой! Кто из вас свою единственную служанку за то только, что она встала, когда уже был совсем день, в гневе и недовольстве ударить дверной подпоркой и проломит ей голову?” И вот, монахи, хозяйка Вайдехика получила постепенно дурную славу: “Хозяйка Вайдехика — сертидая, хозяйка Вайдехика — беспокойная, хозяйка Вайдехика — не миролюбивая”.

Так, монахи, и иной монах совсем кроток, совсем тих, совсем миролюбив, до тех пор, пока его ушей не коснутся неласковые слова. Но если, монахи, ушей коснутся не ласковые слова, он должен заявить себя кротким, выказать себя тихим, показать себя миролюбивым. Я не назову, монахи, кротким такого монаха, который кроток и выказывает кротость только для того, чтобы получить пищу, одежду, постель и лекарство в случай болезни. Почему? Потому что такой монах, когда он не получает ни одежды, ни пищи, ни постели, ни лекарства в случае болезни, не будет кроток и не выкажет кротости. Я называю кротким, монахи, такого монаха, который кроток и проявляет кротость, почитая Дхарму, высоко держа Дхарму, уважая Дхарму. Поэтому, монахи, вы должны учить: мы будем кроткими и будем проявлять кротость, потому что мы чтим Дхарму, высоко держим Дхарму, уважаем Дхарму”.

 

СУТРА О ВОПРОСАХ ОКЕАНСКОГО ЦАРЯ НАГОВ

(На санскрите: Арья сагаранагараджа парипричха намамахаяна сутра

На тибетском: Рhаgs-pа klu’i rgyal-pо rgya-mtshos zhus-pa zhes-bya-ba thegs-pa- chen-po’i mdo)

Низко кланяюсь Будде и всем бодхисаттвам. Так я слышал однажды:

Бхагаван с великой общиной в тысячу двести пятьдесят бхикшу и со множеством бодхисаттв-махасаттв были в жилище Сагара-нагараджи. И тут Бхагаван проповедовал Сагара-нагарадже:

“Владыка нагов (Те, кто произнесут четыре духовных изречения тем самым произнесут восемьдесят четыре тысячи учений. Какими они должны быть? Вот какими:

Замечательно проникновение в неистощимое учение бодхисаттв-махасаттв о невечности всех самскар,

Замечательно проникновение в неистощимое учение бодхисаттв-махасаттв о страдании от всех дхарм при осквернении.

Замечательно проникновение в неистощимое учение бодхисаттв-махасаттв об отсутствии индивидуального Я у всех дхарм.

Замечательно проникновение в неистощимое учение бодхисаттв-махасаттв о спокойствии ушедшего от дурной участи.

Владыка нагов! Те, кто произнесут эти четыре духовных изречения, тем самым произнесут восемьдесят четыре тысячи учений”.

Бхикшу и бодхисаттвы обрадовались и прославили проповедь Бхагавана.

Закончена Благородная сутра махаяны о вопросах Сагара-нагараджи.

Перевели на тибетский язык, проверили и составили

индийский ученый Сурендрабодхи и переводчик Джнянасена.

Перевел с тибетского А. Ю. Матвеев. 1991 г.

 

ГАВИ СУТТА

Корова

Ангуттара Никая IX.35

(Перевод с английского Дмитрия Ивахненко по переводу с пали Тханиссаро Бхикху)

Предположим, что одна горная корова — глупая, неопытная, незнакомая со своим пастбищем, не умеющая бродить по скалистым горам — подумала бы: “Что, если я пойду в направлении, в котором я никогда не ходила, чтобы поесть траву, которой я еще никогда не ела, попить воду, которую я еще никогда не пила!”. Она подняла бы заднее копыто, не поставив твердо переднее, и (в результате) не отправилась бы в направлении, в котором она никогда не ходила, чтобы поесть траву, которой она еще никогда не ела, попить воду, которую она еще никогда не пила. А что касается места, где она стояла, когда к ней пришла мысль: “Что, если я пойду в направлении, куда я еще никогда не ходила … чтобы попить воду, которой я еще никогда не пила”, она не возвратилась бы туда благополучно. Почему? Потому что она глупая, неопытная горная корова, незнакомая со своим пастбищем, не умеющая бродить по скалистым горам.

Аналогично бывает, что монах — глупый, неопытный, незнакомый со своим пастбищем, не умеющий: входить и пребывать в первой дхьяне: восторге и удовольствии, рожденными непривязанностью, сопровождаемыми направленной мыслью и оценкой — не придерживается этой темы, не развивает ее, не занимается ей, не закрепляется в ней. К нему приходит мысль: “Что если я, с успокоением направленной мысли и оценки, войду и останусь во второй дхьяне: восторге и удовольствии, рожденными собранностью, объединении осознания, свободном от направленной мысли и оценки — внутренней уверенности”. Он оказывается неспособен … входить и оставаться во второй дхьяне … К нему приходит на ум: “Что если я … войду и останусь в первой дхьяне … Он оказывается неспособен … войти и остаться в первой дхьяне. Его называют монахом, который соскользнул и упал с обеих сторон, как горная корова, глупая, неопытная, незнакомая со своим пастбищем, не умеющая бродить по скалистым горам.

Но предположим, что одна горная корова — мудрая, опытная, знакомая со своим пастбищем, умеющая бродить по скалистым горам — подумала бы: “Что, если я пойду в направлении, в котором я никогда не ходила, чтобы поесть траву, которой я еще никогда не ела, попить воду, которую я еще никогда не пила!”. Она подняла бы заднее копыто, обязательно сначала поставив твердо переднее, и (в результате) отправилась бы в направлении, в котором она никогда не ходила, чтобы поесть траву, которой она еще никогда не ела, попить воду, которую она еще никогда не пила. А что касается места, где она стояла, когда к ней пришла мысль: “Что, если я пойду в направлении, куда я еще никогда не ходила … чтобы попить воду, которой я еще никогда не пила”, она возвратилась бы туда благополучно. Почему? Потому что она мудрая, опытная горная корова, знакомая со своим пастбищем, умеющая бродить по скалистым горам.

Аналогично бывает, что монах — мудрый, опытный, знакомый со своим пастбищем, умеющий … входить и пребывать в первой дхьяне … придерживается этой темы, развивает ее, занимается ей, и прочно закрепляется в ней. К нему приходит мысль: “Что, если я … войду и останусь во второй дхьяне …” Не перескакивая ко второй дхьяне, он — с успокоением направленной мысли и оценки — входит и остается во второй дхьяне. Он придерживается этой темы, развивает ее, занимается ей, и прочно закрепляется в ней. К нему приходит мысль: “Что, если я … войду и останусь в третьей дхьяне” … Не перескакивая к третьей дхьяне, он … входит и остается в третьей дхьяне. Он придерживается этой темы, развивает ее, занимается ей, и прочно закрепляется в ней. К нему приходит мысль: “Что, если я … войду и останусь в четвертой дхьяне” … Не перескакивая к четвертой дхьяне, он … входит и остается в четвертой дхьяне. Он придерживается этой темы, развивает это, занимается ей, и прочно закрепляется в ней.

К нему приходит мысль: “Что, если я, полностью выйдя за пределы восприятий (физической) формы, с исчезновением восприятий сопротивления, и не обращая внимания на восприятия разнообразия, думая: “Бесконечное пространство”, войду и останусь в сфере бесконечности пространства”. Не перескакивая в сферу бесконечности пространства, он … входит и остается в сфере бесконечности пространства. Он придерживается этой темы, развивает ее, занимается ей, прочно закрепляется в ней.

К нему приходит мысль: “Что, если я, полностью выйдя за пределы сферы бесконечности пространства, думая: “Бесконечное сознание”, войду и останусь в сфере бесконечности сознания”. Не перескакивая в сферу бесконечности сознания, он … входит и остается в сфере бесконечности сознания. Он придерживается этой темы, развивает ее, занимается ей, прочно закрепляется в ней.

К нему приходит мысль: “Что, если я, полностью выйдя за пределы сферы бесконечности сознания, думая: “Ничего нет”, войду и останусь в сфере несуществования”. Не перескакивая в сферу несуществования, он … входит и остается в сфере несуществования. Он придерживается этой темы, развивает ее, занимается ей, прочно закрепляется в ней.

К нему приходит мысль: “Что, если я, полностью выйдя за пределы сферы несуществования, войду и останусь в сфере ни восприятия, ни отсутствия восприятия”. Не перескакивая в сферу ни восприятия, ни не-восприятия, он … входит и остается в сфере ни восприятия, ни не-восприятия. Он придерживается этой темы, развивает ее, занимается ей, прочно закрепляется в ней.

К нему приходит мысль: “Что, если я, полностью выйдя за пределы сферы ни восприятия, ни не-восприятия, войду и останусь в прекращении восприятия и чувствования”. Не перескакивая к прекращению восприятия и чувствования, он … входит и остается в прекращении восприятия и чувствования.

Когда монах вступает в это знание и проходит через него, его ум становится пластичным и податливым. С пластичным, податливым умом, хорошо развивается безграничное сосредоточение. С хорошо развитым, безграничным сосредоточением, на какое бы из шести высших знаний он ни обратил свой ум, чтобы узнать и осознать их, он может засвидетельствовать их сам при каждой удобной возможности.

Если он хочет, он владеет сверхъестественными способностями. Бывши одним, он становится многими; бывши многими, он становится одним. Он появляется. Он исчезает. Он беспрепятственно проходит через стены, валы и горы, как будто через пространство. Он ныряет и выныривает из земли, как будто это вода. Он ходит по воде, не погружаясь, как будто это суша. Сидя скрестив ноги, он летает по воздуху, как крылатая птица. Своей рукой он касается и гладит даже солнце и луну, так он силен и могуществен. Своим телом он осуществляет воздействие даже вплоть до миров Брахмы. Он может пережить это на собственном опыте, как только есть такая возможность.

Если он хочет, он слышит — с помощью божественного слуха, очищенного и превосходящего человеческий, — оба вида звуков: божественные и человеческие, будь то близко или далеко. Он может пережить это на собственном опыте, как только есть такая возможность.

Если он хочет, он знает сознание других существ, других людей, охватив его своим сознанием. Он распознает ум со страстью как ум со страстью, и ум без страсти как ум без страсти. Он распознает ум с отвращением как ум с отвращением, и ум без отвращения как ум без отвращения. Он распознает ум с заблуждением как ум с заблуждением, и ум без заблуждения как ум без заблуждения. Он распознает сдержанный ум как сдержанный ум, и разбросанный ум как разбросанный ум. Он распознает расширенный ум как расширенный ум, и нерасширенный ум как нерасширенный ум. Он распознает несовершенный ум как несовершенный ум, и совершенный ум как совершенный ум. Он распознает сосредоточенный ум как сосредоточенный ум, и несосредоточенный ум как несосредоточенный ум. Он распознает освобожденный ум как освобожденный ум, и неосвобожденный ум как неосвобожденный ум. Он может пережить это на собственном опыте, как только есть такая возможность.

Если он хочет, он вспоминает свои многочисленные прошлые жизни (букв. предыдущие дома), то есть одно рождение, два рождения, три рождения, четыре, пять, десять, двадцать, тридцать, сорок, пятьдесят, сто, тысячу, сто тысяч, много эр сужения вселенной, много эр расширения вселенной, много эр сужения и расширения вселенной, (вспоминая): “Там у меня было такое-то имя, я принадлежал к такому-то роду, имел такую-то внешность. Такой-то была моя еда, таким-то мой опыт удовольствия и боли, таким-то конец моей жизни. Перейдя из этого состояния, я снова возник там-то. Там тоже у меня было такое-то имя, я принадлежал к такому-то роду, имел такую-то внешность. Такой-то была моя еда, таим-то мой опыт удовольствия и боли, таким-то конец моей жизни. Перейдя из этого состояния, я снова возник там-то.” Так он вспоминает свои многочисленные прошлые жизни в их видах и подробностях. Он может пережить это на собственном опыте, как только есть такая возможность.

Если он хочет, он видит — с помощью божественного зрения, очищенного и превосходящего человеческое, — как существа умирают и возрождаются, и он распознает, как они бывают низшими и высшими, прекрасными и уродливыми, счастливыми и несчастными в соответствии с их кармой: “Эти существа, — которые были наделены плохим поведением тела, речи и ума, которые оскорбляли благородных личностей, придерживались неверных взглядов и предпринимали действия под влиянием неверных взглядов, — с разрушением тела, после смерти, возродились в сфере обездоленности, с плохой участью, в нижних мирах, в аду. Но те существа, — которые были наделены хорошим поведением тела, речи и ума, которые не оскорбляли благородных личностей, которые придерживались верных взглядов и предпринимали действия под влиянием верных взглядов, — с разрушением тела, после смерти, возродились с хорошей участью, в небесном мире”. Так — с помощью божественного зрения, очищенного и превосходящего человеческое, — он видит, как существа умирают и возрождаются, и он распознает, как они бывают низшими и высшими, прекрасными и уродливыми, счастливыми и несчастными в соответствии с их кармой. Он может пережить это на собственном опыте, как только есть такая возможность. Если он хочет, то через прекращение умственных пороков (асава), он остается в беспорочной свободе сознания (четас) и свободе распознавания (паннья), узнав и проявив их для себя прямо здесь и сейчас. Он может пережить это на собственном опыте, как только есть такая возможность.

 

МЕТТА СУТРА

Слова Будды о Любящей Доброте

(перевод с английского)

Вот, что должно быть сделано

Тем, кто искусен в доброте

И кто знает путь мира:

Пусть будет он талантлив и справедлив,

Честен и негруб в речи.

Почтителен и не высокомерен,

Умиротворен и неприхотлив.

Не обременен долгами и умерен на своем пути.

Миролюбив и спокоен, мудр и умел.

Не горд и любознателен по природе.

Пусть не сделает он ни малейшего поступка,

Который мудрый осудил бы в дальнейшем.

Желая: В радости и в покое,

Пусть все существа освободятся,

Какие бы ни были живые существа;

Будучи слабыми или сильными, все без исключения,

Великие или могучие, средние, низкие или малые

Видимые или невидимые,

Живущие близко или далеко,

Родившиеся или которые должны быть рождены,

Пусть все существа будут свободными!

Пусть никто не обманет другого,

Также не будет никого презирать ни в каком виде.

Пусть никто, будучи рассерженным или в состоянии неприятия,

Не пожелает никому вреда.

Также как мать защищает своей жизнью

Свое дитя, свое собственное дитя,

Так и посредством безграничного сердца

Должно лелеять все живые существа:

Излучая любящую доброту всему миру

Распространять вверх, в небеса,

И вниз в глубины;

За пределы и неограниченно,

Свободно от отвращения и неприятия.

Стоя или при ходьбе, сидя или лежа

Свободно от вялости,

Необходимо поддерживать это знание.

Это сказано, чтобы почтить неукоснительную верность

Неподверженности укрепившимся взглядам,

Имеющий чистое сердце и ясное виденье

Освобожденный от всех чувственных желаний,

Больше не родится в этом мире.

 

ДХЬЯНА СУТТА

(фрагмент)

Ангуттара Hикая. IX. 36.

Я говорю вам, прекращение умственных пороков (асава) зависит от первой дхьяны; второй дхьяны; третьей; четвертой; сферы бесконечности пространства; сферы бесконечности сознания; сферы отсутствия. Я говорю вам, прекращение умственных пороков зависит от сферы ни восприятия, ни не-восприятия.

“Я говорю вам, прекращение пороков зависит от первой дхьяны”. Так было сказано. По отношению к чему это было сказано? При этом монах, — совершенно непривязанный к чувственности (кама), непривязанный к неискусным качествам (акушала-дхамма), — входит и остается в первой дхьяне: восторг (пити) и удовольствие (сукха), рожденные непривязанностью, сопровождаемые направленной мыслью (витакка) и анализом (вичара). Он рассматривает любые происходящие в ней явления, связанные с формой, чувством, восприятиями, конструкциями, и сознанием, как непостоянные, приносящие страдание, как болезнь, бедствие, стрелу, как болезненные, как несчастье, как чуждые, как разрушение, как пустые, как безличные. Он отвлекает свой ум от этих явлений, и тогда направляет свой ум на бессмертный элемент: “Это покой, это совершенство — демонтаж всех конструкций; отказ от всего приобретенного; прекращение пристрастия; бесстрастие; прекращение; Освобождение (нирвана)”.

Представьте, что лучник или ученик лучника тренируется на соломенном чучеле или груде глины, чтобы вскоре научиться стрелять на далекое расстояние, быстро и точно выпускать одну стрелу за другой, и пробивать большие предметы. Аналогично монах: входит и остается в первой дхьяне: восторг (пити) и удовольствие (сукха), рожденные непривязанностью, сопровождаемые направленной мыслью (витакка) и анализом (вичара). Он рассматривает любые происходящие в ней явления, связанные с формой, чувством, восприятиями, конструкциями, и сознанием, как непостоянные, приносящие страдание, как болезнь, бедствие, стрелу, как болезненные, как несчастье, как чуждые, как разрушение, как пустые, как безличные. Он отвлекает свой ум от этих явлений, и тогда направляет свой ум на бессмертный элемент: “Это покой, это совершенство — демонтаж всех конструкций; отказ от всего приобретенного; прекращение пристрастия; бесстрастие; прекращение; Освобождение (нирвана)”.

Оставаясь там же, он достигает прекращения умственных пороков. А если нет, то благодаря пристрастию и восхищению к этому элементу (склонность распознавания к бессмертному) и полному искоренению первых пяти оков (представление о себе, привязанность к правилам и практикам, неуверенность, чувственное желание, и раздражение) — он обязательно переродится (в “Чистых землях”), чтобы там полностью освободиться, больше не возвращаясь из того мира.

“Я говорю вам, прекращение умственных пороков зависит от первой дхьяны”. Так было сказано, и вот по отношению к чему это было сказано.

(Аналогично с остальными уровнями дхьяны вплоть до сферы отсутствия (акинча).) До этой сферы доходят достижения восприятия, то есть до этой сферы доходит проникающее познание. Что касается следующих двух сфер, — достижение сферы ни восприятия, ни не-восприятия, и достижение прекращения чувства и восприятия, — я говорю вам, что их должны правильно объяснять медитирующие монахи, искусные в достижении, искусные в достижении и выходе, которые достигали и выходили из этих сфер.

(A.IX.36, § 173.)

 

БРАХМАДЖАЛА СУТТА

Сутта о сети совершенства

(Дигха Никая, 1)

(Перевод с пали А. Я. Сыркина)

I

1. Вот что я слышал. Однажды Блаженный шел по главной дороге между Раждагахой и Палаидой с большой толпой монахов, с пятьюстами монахами. А странствующий аскет Суппия тоже шел по главной дороге между Раджагахой и Палаидой с юным учеником Брахмадаттой. И вот странствующий аскет Суппия на все лады порицал Будду, порицал дхарму, порицал сангху; Брахмадатта же, юный ученик странствующего аскета Суппии, на все лады восхвалял Будду, восхвалял дхарму, восхвалял сангху. Так оба они, учитель и ученик, говоря друг другу прямо противоположное, шаг за шагом следовали за Блаженным и толпой монахов.

2. И вот Блаженный прибыл с толпой монахов в царскую обитель в Амбалаттхике, чтобы провести ночь. А странствующий аскет Суппия тоже пробыл с юным учеником Брахмадаттой в царскую обитель в Амбаллаттхике, чтобы провести ночь. И там странствующий аскет Суппия снова на все лады порицал Будду, порицал дхарму, порицал сангху; Брахмадатта же, юный ученик странствующего аскета Суппии, на все лады восхвалял Будду, восхвалял дхарму, восхвалял сангху. Так оба они, учитель и ученик, говоря друг другу прямо противоположное, шаг за шагом следовали за Блаженным и толпой монахов.

3. И вот после ночи многие монахи поднявшись на заре, собравшись и усевшись в беседке, повели разговор такого рода: “Как чудесно, братья, как необычайно, братья, что Блаженный — все знающий, все видящий, архат, в совершенстве просветленный — столь хорошо постиг различные склонности существ. Ведь вот странствующий аскет Суппия на все лады порицает Будду, порицает дхарму, порицает сангху; Брахмадатта же, юный ученик странствующего аскета Суппии, на все лады восхваляет Будду, восхваляет дхарму, восхваляет сангху. Так оба они, учитель и ученик, говоря друг другу прямо противоположное, шаг за шагом следуют за Блаженным и толпой монахов”.

4. И вот Блаженный, узнав о такого рода разговоре этих монахов, подошел к той беседке и, подойдя, сел на предложенное сиденье. И сев, Блаженный обратился к монахам: “Ради какой беседы вы сейчас уселись здесь, монахи, и на чем же прервалась беседа между вами?”

Вслед за этими словами монахи так сказали Блаженному: “Господин! После ночи, поднявшись на заре, собравшись и усевшись в беседке, мы повели здесь разговор такого рода: “Как чудесно, братья, как необычно, братья, что Блаженный — все знающий, все видящий, архат, в совершенстве просветленный, столь хорошо постиг различные склонности существ! Ведь вот странствующий аскет Суппия на все лады восхваляет Будду, восхваляет дхарму, восхваляет сангху. Так оба они, и учитель, и ученик, говоря друг другу прямо противоположное, следуют за блаженным и толпой монахов”. На этом, господин, и прервалась беседа между нами, когда приблизился Блаженный”.

5. “Когда другие порицают меня, или порицают дхарму, или порицают сангху, то вы, монахи, не должны испытывать ни гнева, ни недовольства, ни неприязни в сердце. Если вы, монахи, будете сердиться и горевать, когда другие порицают меня, или порицают дхарму, или порицают сангху, то вам же будет от этого ущерб. Если вы, монахи, будете сердиться или горевать, когда другие порицают меня, или порицают дхарму, или порицают сангху, то сможете ли вы судить, справедливо или несправедливо говорят другие? — “Конечно, нет, господин”.

— “Когда другие порицают меня или порицают дхарму, или порицают сангху, то вы, монахи, должны разъяснить как неверно то, что неверно. По такой-то причине это неверно, по такой-то причине это неправильно и нет этого у нас, и нельзя у нас этого найти”.

6. “Когда же другие восхваляют меня, или восхваляют дхарму, или восхваляют сангху, то вы, монахи, не должны испытывать ни радости, ни удовлетворения, ни веселья в сердце. Если вы, монахи, будете радостны, довольны, веселы, когда другие восхваляют меня, или восхваляют дхарму, или восхваляют сангху, то вам же будет от этого ущерб. Когда другие восхваляют меня, или восхваляют дхарму, или восхваляют сангху, то вы, монахи, должны разъяснить как вернее то, что верно: “По такой-то причине это верно, по такой-то причине это правильно, и есть это у нас, и можно это найти у нас”.

7. Столь незначительно, монахи, столь ничтожно и связано лишь с нравственностью то, что способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате, что же это такое, монахи, — столь незначительное, столь ничтожное и связанное лишь с нравственностью, что способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате?

8. “Отказавшись уничтожать живое, избегая уничтожать живое, отшельник Готама без палки и без оружия, скромный, полный сострадания, пребывает в доброте и сочувствии ко всем живым существам” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

— “Отказавшись брать то, что не дано ему, избегая брать то, что не дано ему, отшельник Готама, берущий лишь то, что дано, желающий лишь того, что дано, пребывает чистый сердцем, не зная воровства” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

“Отказавшись от нецеломудрия, целомудренный отшельник Готама удаляется и воздерживается от всеобщего обычая совокупления” — вот что, монахи, способен произнести миской человек, произнося хвалу Татхагате.

9. “Отказавшись от лживой речи, избегая лживой речи, отшельник Готама говорит правду, связан с правдой, наделен, достоин доверия, не обманывает людей” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнеся хвалу Татхагате.

— “Отказавшись от клеветнической речи, избегая клеветнической речи, отшельник Готама не рассказывает в другом месте услышанного здесь, чтобы не вызвать раздора со здешними, и не рассказывает здесь услышанного в другом месте, чтобы не вызвать раздора с тамошними. Он соединяет разобщенных, поощряет соединенных, удовлетворен согласием, доволен согласием, наслаждается согласием, ведет речь, родящую согласие” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

— “Отказавшись от грубой речи, избегая грубой речи, отшельник Готама ведет лишь такую речь, которая безгрешна, радует слух, добра, доходит до сердца, вежлива, дорога многим людям, приятна многим людям” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

“Отказавшись от легкомысленной болтовни, избегая легкомысленной болтовни, отшельник Готама говорит вовремя, говорит о действительно происшедшем, говорит с пользой, говорит об истине, говорит о должном поведении, своевременно ведет достопамятную речь, обоснованную, соразмерную, несущую пользу” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

10. “Отшельник Готама избегает наносить вред семенам и растениям всех видов. Отшельник Готама избегает принимать пищу не вовремя, принимая пищу раз в день и воздерживается от нее ночью. Отшельник Готама избегает посещать зрелище с танцами, пением и музыкой. Отшельник Готама избегает употреблять венки, благовония, притирания, заниматься украшениями и нарядами. Отшельник Готама избегает пользоваться высоким ложем или большим ложем. Отшельник Готама избегает принимать золото и серебро. Отшельник Готама избегает принимать неприготовленное в пищу зерно. Отшельник Готама избегает принимать сырое мясо. Отшельник Готама избегает принимать женщин и молодых девушек. Готама избегает принимать рабынь и рабов. Отшельник Готама избегает принимать коз и овец. Отшельник Готама избегает принимать петухов и свиней. Отшельник Готама избегает принимать слонов, коров, коней и кобыл. Отшельник Готама избегает принимать поля и имущество. Отшельник Готама избегает исполнять обязанности вестника или посыльного. Отшельник Готама избегает покупать и продавать. Отшельник Готама избегает обманывать на весах, обманывать в монете, обманывать в мере. Отшельник Готама избегает криводушия, нечестности, коварства, изворотливости. Отшельник Готама избегает ранить, убивать, заключать в оковы, разбойничать, грабить, применять насилие — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

Окончена краткая глава о нравственности.

11. “В то время, как некоторые отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности наносить подобным образом вред семенам и растениям всех видов — а именно: плодящимся от корня, плодящимся от ветки, плодящимся от колодца, плодящимся от верхушки, и, в-пятых, плодящимся от семени, — отшельник Готама избегает наносить подобным образом вред семенам и растениям” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

12. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности собирать и использовать подобным образом запасы — а именно: запасы еды, запасы питья, запасы одежды, запасы обуви, запасы постелей, запасы благовоний, запасы лакомств, — отшельник Готама избегает собирать и использовать подобным образом запасы — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

13. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности посещать подобным образом зрелища — а именно, танцы, пение, музыку, представления, декламацию, игру на цимбалах, выступления царских певцов, игру на барабане, волшебные сцены, акробатические трюки чандал, борьбу слонов, борьбу коней, борьбу буйволов, борьбу быков, борьбу козлов, борьбу баранов, борьбу петухов, борьбу перепелов, борьбу на дубинках, борьбу на кулаках, схватку, учебное сражение, сбор воинов, боевой строй, смотр войск, — отшельник Готама избегает посещать подобным образом зрелища” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

14. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности предаваться подобным образом игре в кости и легкомыслию, — а именно: играм “восемь полей”, “десять полей”, “пространство”, “окружной путь”, сантика, кхалика, “сучок, рука-кисточка”, играм с шарами, трубочками из листьев, маленьким плугом, моккхачике, играм с маленькой ветряной мельницей, маленькой меркой, повозочкой, маленьким луком, угадыванию букв, угадыванию мыслей, подражанию телесным недостаткам, — отшельник Готама избегает предаваться подобным образом игре в кости и легкомыслию”, — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

15. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности пользоваться подобным образом высоким ложем или большим ложем, а именно: удлиненным сиденьем, ложем с изображениями животных на его подпорках, пышным руном, пестрым стеганым одеялом, белым шерстяным одеялом, шерстяным покрывалом, украшенным цветами, подстилкой из хлопка, шерстяным покрывалом с изображением зверей, покрывалом с бахромой по бокам, покрывалом с бахромой на одной стороне, покрывалом, расшитым драгоценностями, шелковым покрывалом, ковром для танцовщиц, покрывалом для слонов, покрывалом для коней, покрывалом для колесницы, покрывалом из кожи черной антилопы, подстилкой из превосходной кожи антилопы кадали, покрывалом с балдахином, ложем с красными подушками у изголовья и в ногах, — отшельник Готама избегает пользоваться подобным образом высоким ложем или большим ложем” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

16. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности заниматься подобным образом украшениями и нарядами, а именно: умащением, массажем, омовением, растиранием, пользоваться зеркалом, глазной мазью, венками, притираниями, пудрой для лица, мазью для лица, браслетами, перевязью на голове, тростью для прогулок, лекарствами, мечем, зонтом, пестрыми сандалиями, тюрбанами, диадемой, опахалом из хвоста буйвола, белыми долгополыми одеждами — отшельник Готама избегает заниматься подобным образом украшениями и нарядами” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

17. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают подобным образом в склонности к низменным беседам — а именно: беседам о царе, беседам о ворах, беседам о советниках, беседам о войске, беседам об опасности, беседам о сражении, беседам о еде, беседам о питье, беседам об одеждах, беседам о ложах, беседам о венках, беседам о благовониях, беседам о родственниках, беседам о повозках, беседам о деревнях, беседам о торговых селениях, беседам о городах, беседам о странах, беседам о женщинах, беседам о мужчинах, беседам о героях, беседам о дорогах, беседам о водоемах, беседам о прежде умерших, беседам о всякой всячине, разговорам о мире, разговоре об океане, беседам о том, что существует и чего не существует — отшельник Готама избегает подобным образом низменных бесед” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

18. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают подобным образом в склонности к пререканиям — а именно: “Ты не знаешь дхармы и должного поведения — я знаю дхарму и должное поведение!”, “Как ты узнаешь дхарму и должное поведение?”, “Ты следуешь ложным путем, я следую истинным путем!”, “Я последователен — ты непоследователен!”, “Ты сказал в конце то, что следовало сказать в начале, и сказал в начале то, что следовало сказать в конце!”, “Мысль у тебя непродумана и превратна!”, “Твоя речь опровергнута, ты побежден!”, “Оставь эту речь или разъясни, если можешь!” — отшельник Готама избегает подобным образом пререканий” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

19. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности исполнять подобным образом обязанности вестника или посыльного — а именно: у царей, царских советников, кшатриев, брахманов, домохозяев, юношей, передавая “иди сюда”, “или туда”, “возьми это”, неси это туда” — отшельник Готама избегает исполнять подобным образом обязанность вестника или посыльного” — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

20. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, бывают и обманщиками и болтунами, и прорицателями, и фокусниками страстно желая все новой и новой прибыли, — отшельник Готама избегает подобным образом обмана и болтовни, — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

Окончена средняя глава о нравственности.

21. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью, — а именно: истолковывая особенности частей тела, предзнаменования, небесные явления, сны, знаки на теле, изъеденные мышами одежды, совершая жертвоприношения на огне, жертвоприношение ложкой, жертвоприношение шелухой риса, жертвоприношение красной пыльцой между шелухой и зерном, жертвоприношение зернами риса, жертвоприношение очищенным маслом, жертвоприношение сезамовым маслом, жертвоприношение ртом, жертвоприношение кровью; используя знание частей тела, знание строений, знание полей, знание благоприятных заклинаний, знание духов умерших, знание земли, знание змей, знание яда, знание скорпионов, знание мышей, знание птиц, знание ворон, предсказание срока жизни, заговор от стрел, понимание языка животных, — отшельник Готама избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни” — вот что монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

22. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью — а именно: истолковывая знаки на драгоценностях, знаки на палках, знаки на одеждах, знаки на мечах, знаки на стрелах, знаки на луках, знаки на оружии, знаки на женщинах, знаки на мужчинах, знаки на юношах, знаки на девушках, знаки на рабах, знаки на рабынях, знаки на слонах, знаки на конях, знаки на буйволах, знаки на быках, знаки на коровах, знаки на козлах, знаки на баранах, знаки на петухах, знаки на перепелах, знаки на ящерицах, знаки на длинноухих животных, знаки на черепахах, знаки на диких зверях — отшельник Готама избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни”, — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

23. В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью — а именно: предсказывая, что будет выступление царя в поход, не будет выступления царя; будет наступление здешнего царя, будет отступление чужого царя; будет наступление чужого царя, будет отступление здешнего царя; будет победа здешнего царя, будет поражение чужого царя; будет победа чужого царя, будет поражение здешнего царя, будет победа одного, будет поражение другого, — отшельник Готама избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни” вот что, монахи способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

24. “В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью — а именно: предсказывая, что будет затмение Луны, будет затмение Солнца, будет затмение звезд, будет движение Луны и Солнца по своему обычному пути, будет движение Луны и Солнца по необычному пути, будет движение звезд по своему обычному пути, будет движение звезд по необычному пути, будет падение метеоров, будет пламя, охватившее горизонт, будет землетрясение, будет гром с неба, будет восход, заход, замутнение, очищение Луны, Солнца, звезд: предсказывая, что таков будет результат затмения Луны, таков будет результат затмения Солнца, таков будет результат затмения звезд, таков будет результат движения Луны и Солнца по своему обычному пути, таков будет результат движения Луны и Солнца по необычному пути, таков будет результат движения звезд по своему обычному пути, таков будет результат движения звезд по необычному пути, таков будет результат падения метеоров, таков будет результат пламени, охватившего горизонт, таков будет результат землетрясения, таков будет результат грома с неба, таков будет результат восхода, захода, замутнения, очищения Луны, Солнца, звезд — отшельник Готама избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни”, — вот что монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

25. В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью — а именно: предсказывая, что будет обильный дождь, будет недостаток в дожде, будет обилие пищи, будет недостаток в пище, будет спокойствие, будет опасность, будет болезнь, будет здоровье; считая по пальцам, вычисляя, производя сложение, сочиняя стихи, рассуждая о природе, — отшельник Готама избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни”, — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

26. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью, — а именно: устанавливая благоприятное время для введения новобрачной в дом, выдачи замуж, мирных переговоров, вражды, взыскания долгов, раздачи денег; вызывая колдовством счастье, вызывая несчастье, вызывая выкидыш, сковывая язык, смыкая челюсти, заговаривая руки, заговаривая уши, вопрошая зеркало о будущем, вопрошая девушку, вопрошая божество, почитая солнце, почитая великого, извергая огонь изо рта, призывая Сири — отшельник Готама избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни”, — вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

27. “В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью — а именно: склоняя на милость богов, исполняя обеты, заклиная духов, пребывая в земляном жилище, вызывая потенцию, вызывая импотенцию, определяя место для постройки, освящая место; совершая ритуальное полоскание рта, омовение, жертвоприношение; предписывая рвотное, слабительное, очищающее сверху, очищающее снизу, очищающее голову, масло для ушей, облегчающее средство для глаз, снадобье для носа, глазную мазь, умащивание; бывая глазными врачами, хирургами, леча детей, давая целебные коренья, освобождая от ставшего ненужным лекарства, — отшельник Готама избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни”, вот что, монахи, способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

Вот, монахи, то, столь незначительное, столь ничтожное и связанное лишь с нравственностью, что способен произнести мирской человек, произнося хвалу Татхагате.

(Кончена большая глава о нравственности.)

28. Есть, монахи, и другие вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые лишь мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и, увидев собственными глазами и поистине, ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

Каковы же, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые лишь мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и, увидев собственными глазами, и поистине, ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате ?

29. Есть, монахи, некоторые отшельники и брахманы, занятые прежними временами, рассуждающие о прежних временах, на восемнадцати основаниях выдвигающие различные суждения о прежних временах. Исходя же из чего и о чем говорят эти почтенные отшельники и брахманы, занятые прежними временами, рассуждающие о прежних временах, на восемнадцати основаниях, выдвигающие различные суждения о прежних временах?

30. Есть, монахи, некоторые, отшельники и брахманы, проповедующие вечность, на четырех основаниях учащие, что и свое “я” и мир вечны. Исходя же из чего и о чем говорят эти почтенные отшельники и брахманы, проповедующие вечность, на четырех основаниях учащие, что и свое “я” и мир вечны?

31. Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман, благодаря усердию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению, обретает такую сосредоточенность разума, что вспоминает сосредоточенным разумом различные места, где пребывал в прежних существованиях, а именно: в одном рождении, в двух рождениях, в трех рождениях, в четырех рождениях, в пяти рождениях, в десяти рождениях в двадцати рождениях, в тридцати рождениях, в сорока рождениях, в пятидесяти рождениях, в ста рождениях, в тысяче рождений, в сотне тысяч рождений, во многих сотнях рождений, во многих тысячах рождений, во многих сотнях тысяч рождений: “Там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я вновь родился в другом месте. А там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытал такое-то счастье и несчастье, достигнув такого-то срока жизни. Вслед за тем оставив существование, я был вновь рожден здесь” — так вспоминает он во всех обстоятельствах и подробностях различные места, где пребывал в прежних существованиях. И он говорит: “Вечны и свое “я” и мир — бесплодным, стоящий, как вершина, установленный прочно, как столп, и когда эти существа странствуют, переходят из одного существования в другое, оставляют существование, вновь рождаются, это также вечно. В чем же причина? Ведь благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению, я обретаю такую сосредоточенность разума, что вспоминаю сосредоточенным разумом различные места, где пребывал в прежних существованиях — а именно: в одном рождении, в двух рождениях, в трех рождениях, в четырех рождениях, в тридцати рождениях, в сорока рождениях, в пятидесяти рождениях, в ста рождениях, в тысяче рождений, в сотне тысяч рождений, во многих сотнях рождений, во многих тысячах рождений, во многих сотнях тысяч рождений: — “Там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я вновь родился в другом месте. А там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, с таким-то пропитанием, испытал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я вновь родился здесь” — так вспоминаю я во всех обстоятельствах и подробностях различные места, где пребывал в прежних существованиях. Отсюда я и знаю то, что вечны и свое “я” и мир — бесплодный, стоящий, как вершина, установленный прочно, как столп, что когда эти существа странствуют, переходят из одного существования в другое, оставляют существование, вновь рождаются, то это также вечно”.

Таково, монахи, первое положение, исходя из которого и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, проповедующие вечность, учащие, что и свое “я” и мир вечны.

32. Каково же второе положение, исходя из которого и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, проповедующие вечность, учащие, что и свое “я” и мир вечны?

Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман, благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению, обретает такую сосредоточенность разума, что вспоминает сосредоточенным разумом различные места, где пребывал в прежних существованиях, а именно: в одном периоде свертывания и развертывания мира, в двух периодах свертывания и развертывания мира, в трех периодах свертывания и развертывания мира, в четырех периодах свертывания и развертывания мира, в пяти периодах свертывания и развертывания мира, в десяти периодах свертывания и развертывания мира — “Там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я вновь родился в другом месте. А там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я был вновь рожден здесь” — так вспоминает он во всех обстоятельствах и подробностях различные места, где пребывал в прежних существованиях. И он говорит: “Вечны и свое “я” и мир — бесплодный, стоящий, как вершина, установленный прочно, как столп, — и когда эти существа странствуют, переходят из одного существования в другое, оставляют существование, вновь рождаются, это также вечно. В чем же причина? Ведь благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению, я обретаю такую сосредоточенность разума, что вспоминаю сосредоточенным разумом различные места, где пребывал в прежних существованиях — именно: в одном периоде свертывания и развертывания мира, в трех периодах свертывания и развертывания мира, в четырех периодах свертывания и развертывания мира, в пяти периодах свертывания и развертывания мира, в десяти периодах свертывания и развертывания мира: “Там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытывал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я вновь родился в другом месте, там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я был вновь рожден здесь”. — Так вспоминаю я во всех обстоятельствах и подробностях различные места, где пребывал в прежних существованиях. Отсюда я и знаю то, что вечны свое “я” и мир — бесплодный, стоящий, как вершина, установленный прочно, как столп — и что когда эти существа странствуют, переходят из одного существования в другое, оставляют существование, вновь рождаются, то это также вечно”.

Таково, монахи, второе положение, исходя из которого и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, проповедующие вечность, учащие, что и свое “я” и мир вечны.

33. Каково же третье положение, исходя из которого и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, проповедующие вечность, учащие, что и свое “я” и мир вечны?

Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман, благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению, обретает такую сосредоточенность разума, что вспоминает сосредоточенным разумом различные места, где пребывал в прежних существованиях, — а именно: в десяти периодах свертывания и развертывания мира, в двадцати периодах свертывания и развертывания мира, в тридцати периодах свертывания и развертывания мира, в сорока периодах свертывания и развертывания мира”. — Там я был под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я вновь родился в другом месте. А там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я был вновь рожден здесь” — так вспоминает он во всех обстоятельствах и подробностях различные места, где пребывал в прежних существованиях. И он говорит: “Вечны и свое “я” и мир — бесплодный, стоящий, как вершина, установленный прочно, как столп, — и когда эти существа странствуют, переходят из одного существования в другое, оставляют существование, вновь рождаются, это также вечно.

В чем же причина? Ведь благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению, я обретаю такую сосредоточенность разума, что вспоминаю сосредоточенным разумом различные места, где пребывали в прежних существованиях — а именно: в десяти периодах свертывания и развертывания мира, в двадцати периодах свертывания и развертывания мира, в сорока периодах свертывания и развертывания мира : — “Там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием испытал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни, вслед за тем, оставив существование, я вновь родился в другом месте. А там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я был вновь рожден здесь”, — так вспоминаю я во всех обстоятельствах и подробностях различные места, где пребывал в прежних существованиях. Отсюда я и знаю то, что вечны и свое “я” и мир — бесплодный, стоящий, как вершина, установленный прочно, как столп, — и что, когда эти существа странствуют, переходят из одного существования в другое, оставляют существование, вновь рождаются, то это также вечно.

Таково, монахи, третье положение, исходя из которого и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, проповедующие вечность, учащие, что и свое “я” и мир вечны.

34. Каково же четвертое, исходя из которого и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, проповедующие вечность, учащие, что и свое “я” и мир вечны?

Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман предается рассуждению и исследованию. И убежденный рассуждением, связанный исследованием, он произносит такое собственное заключение: “Вечны и свое “я” и мир — бесплодный, стоящий, как вершина, установленный прочно, как столп, — и когда эти существа странствуют, переходят из одного существования в другое, оставляет существование, вновь рождается, это также вечно”.

Таково, монахи, четвертое положение, исходя из которого некоторые отшельники и брахманы, проповедующие вечность, учащие, что и свое “я” и мир вечны.

35. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, проповедующие вечность, на четырех основаниях, учащие, что и свое “я” и мир вечны. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, которые проповедуют вечность и учат, что и свое “я” и мир вечны, делают так на четырех этих основаниях или на каком-нибудь одном из них — нет кроме этого других оснований.

36. Итак, монахи, Татхагата понимает: “Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их и понимает выходящее за их пределы и не привязывается к этому пониманию; непривязанный он находит успокоение в своем сердце. Постигнув в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь, и преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

37 .Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые лишь мудрецам, которые возглашает сам Татхагата, познав их и, увидев собственными глазами, и поистине, ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

Окончен первый раздел поучения

II

1. Есть, монахи, некоторые отшельники и брахманы, проповедующие отчасти вечность, отчасти не-вечность; на четырех основаниях учения, что и свое “я” и мир отчасти вечны, отчасти не вечны. Исходя же из чего и о чем говорят эти почтенные отшельники и брахманы, проповедующие отчасти вечность, отчасти не-вечность; на четырех основаниях учащие, что и свое “я” и мир отчасти вечны, отчасти не вечны?

2. Время от времени, монахи, настает пора, когда по истечению длительного периода этот мир свертывается. Когда свертывается мир, то существа по большей части переходят в мир сияния. Там они находятся долгое, длительное время, состоя из разума, питаясь радостью, излучая собой сияние, двигаясь в пространстве, пребывая во славе.

3. Время от времени, монахи, настает пора, когда по истечению длительного периода этот мир развертывается. Когда развертывается мир, то появляется пустой дворец Брахмы. И тогда то или иное существо, оттого ли, что окончился его срок или окончилось действие заслуг, оставляет существование в сонме сияния и вновь рождается во дворце Брахмы. Там оно находится долгое, длительное время, состоя из разума, питаясь радостью, излучая собой сияние, двигаясь в пространстве, пребывая во славе.

4. Там у него, пребывающего долгое время в одиночестве, возникает тревога, неудовлетворенность, беспокойство: “О, если бы и другие существа могли достичь здешнего состояния!” Тогда другие существа, оттого ли, что окончился срок или окончилось действие заслуг, оставляют существование в сонме сияния и вновь рождаются во дворце Брахмы спутниками того существа. Там они находятся долгое, длительное время, состоя из разума, питаясь радостью, излучая собой сияние, двигаясь в пространстве, пребывая во славе.

6. Тогда, монахи, то существо, которое первым родилось вновь, говорит себе так: “Я — Брахма, великий Брахма, победоносный, непобедимый, всевидящий, всесильный, владыка, творец, созидатель, наилучший устроитель, повелитель, отец бывшего и будущего! Мною сотворены эти существа. В чем же причина?

Ведь раньше я сказал себе так: “О, если бы и другие существа могли достичь здешнего состояния!” Таково было стремление моего разума, и вот другие существа, достигли здешнего состояния. И те существа, которые позже родились вновь, тоже говорят себе так: “Ведь он — досточтимый Брахма, великий Брахма, победоносный, непобедимый, всевидящий, всесильный, владыка, творец, созидатель, наилучший устроитель, повелитель, отец бывшего и будущего. Мы сотворены этим почтенным Брахмой? В чем же причина? Ведь мы видели, что он первым родился здесь вновь, а мы позже родились вновь”.

6. И вот, монахи, то существо, которое первым родилось вновь, бывает долговечнее, и красивее, и сильнее, те же существа, которые позже родились вновь, бывают недолговечнее, и некрасивее, и бессильнее. И может произойти так, монахи, что то или иное существо, оставив существование в этом сонме, достигает здешнего земного состояния. Достигнув здешнего состояния, оно оставляет дом и странствует бездомным. Оставив дом и будучи бездомным странником, оно благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастрою, обретает такую сосредоточенность разума, что вспоминает сосредоточенным разумом то место, где пребывало в прежнем существовании, но не вспоминает другого места, кроме него. И оно говорит: “Ведь тот досточтимый Брахма, великий Брахма, победоносный непобедимый, всевидящий, всесильный, владыка, творец, созидатель, наилучший устроитель, повелитель, отец бывшего и будущего — досточтимый Брахма, которым мы сотворены, постоянен, стоек, вечен, не подвержен изменению и вечно пребывает таким. Мы же, которые были сотворены этим Брахмой, — мы достигли здешнего земного состояния непостоянными, нестойкими, недолговечными, поверженными уходу из существования”.

Таково, монахи, первое положение, исходя из которого и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, проповедующие отчасти вечность, отчасти не-вечность, учащие, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны.

7. Каково же второе положение, исходя из которого и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, проповедующие отчасти вечность, отчасти не-вечность, учащие, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны?

Есть, монахи, боги по имени “Испорченные удовольствием”. Долгое время они пребывают в приверженности к веселью, удовольствиям, сладострастию. У них, пребывающих долгое время в приверженности к веселью, удовольствиям, сладострастию, теряется способность к самопознанию, и с утратой способности самопознания эти боги оставляют существование в этом сонме.

8. И может произойти так, монахи, что то или иное существо, оставив существование в этом сонме, достигает здешнего земного состояния. Достигнув здешнего состояния, оно оставляет дом и странствует бездомным. Оставив дом и будучи бездомным странником, оно благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению обретает такую сосредоточенность разума, что вспоминает сосредоточенным разумом то место, где пребывало в прежнем существовании, но не вспоминает другого места, кроме него.

9. И оно говорит: “Ведь те досточтимые боги, которые не “Испорченные удовольствием”, — те не пребывают долгое время в приверженности к веселью, удовольствию, сладострастию. У них, не пребывающих долгое время в приверженности к веселью, удовольствию, сладострастию, не теряется способность самопознания, и не утратив способности самосознания, те боги не оставляют существования в этом сонме, постоянны, стойкие, вечны, не подвержены изменению и вечно пребывают такими. Мы же, которые были “Испорченные удовольствием”, — мы пребывали долгое время в приверженности к веселью, удовольствию, сладострастию. У нас, пребывающих долгое время в приверженности к веселью, удовольствию, сладострастию, теряется способность самосознания и с утратой способности самосознания, мы, оставив существование в этом сонме, достигли здешнего состояния непостоянными, нестойкими, недолговечными, подверженными уходу из существования”.

Таково, монахи, второе положение, исходя из которого и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, проповедующие отчасти вечность, отчасти не-вечность, учащие, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны.

10. Каково же третье положение, исходя из которого и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, проповедующие отчасти вечность, отчасти не-вечность, учащие, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны?

Есть, монахи, боги по имени “Испорченные разумом”. Долгое время они рассуждают друг о друге. Когда они долгое время рассуждают друг о друге, портятся их мысли друг о друге. Испорченные в мыслях друг о друге они ослаблены телом, ослаблены мыслями. Эти боги покидают существование в этом сонме.

11. И может произойти так, монахи, что-то или иное существо, оставив существование в этом сонме, достигает здешнего /земного/ состояния. Достигнув здешнего состояния, оно оставляет дом, странствует бездомным, оставив дом и, будучи бездомным странником, оно благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению обретает такую сосредоточенность разума, что вспоминает сосредоточенным разумом то место, где пребывало в прежнем существовании, но не вспоминает другого места, кроме него.

12. И оно говорит: “Ведь те досточтимые боги, которые не “Испорченные разумом”, — те не рассуждают долгое время друг о друге. Когда те не рассуждают, долгое время друг о друге, не портятся их мысли друг о друге. Неиспорченные в мыслях друг о друге, они не ослаблены телом, не ослаблены мыслями. Те боги не оставляют существования в этом сонме, постоянны, стойки, вечны, не подвержены изменению и вечно пребывают такими. Мы же, которые были “Испорченными разумом”, — мы долгое время рассуждали друг о друге. Когда мы долгое время рассуждали друг о друге, испортились наши мысли друг о друге. Испорченные в мыслях друг о друге, мы ослаблены телом, ослаблены мыслями. Оставив существование в этом сонме, мы достигли здешнего состояния непостоянными, нестойкими, недолговечными, подверженными уходу из существования.

Таково, монахи, третье положение, исходя из которого и о котором, говорят некоторые отшельники и брахманы, проповедующие отчасти вечность, отчасти не-вечность, учащие, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны.

13. Каково же четвертое положение, исходя из которого, и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, проповедующие отчасти вечность, отчасти не-вечность, учащие, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны?

Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман предается рассуждению и исследованию. И убежденный рассуждением, влекомый исследованием он произносит такое собственное заключение: “Ведь то, что зовется глазом, и ухом, и носом, и языком, и телом — это своя “я”, непостоянно, нестойко, не вечно, подвержено изменению. То же, что зовется мыслью, или разумом, или сознанием, — это свое “я” — постоянно, стойко, вечно, не подвержено изменению и вечно пребывает таким.

Таково, монахи четвёртое положение, исходя из которого, и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, проповедующие отчасти вечность, отчасти и не вечность, учащие, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны.

14. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, проповедующие отчасти вечность, отчасти не вечность, на четырех основаниях, учащие, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, которые проповедуют отчасти вечность, отчасти не вечность и учат, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны, делают так на четырех этих основаниях или на каком-нибудь одном из них — нет кроме этого других оснований.

15. Итак, монахи, Татхагата понимает: “Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их и понимает выходящее за их пределы и не привязывается к этому пониманию; не привязанный он находит успокоение в своем сердце. Достигнув в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь и преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые лишь мудрецам, — которые возглашают сам Татхагата, познав их и, увидев собственными глазами, и поистине ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

16. Есть, монахи, некоторые отшельники и брахманы, проповедующие конечное или бесконечное, на четырех основаниях учащие, что мир конечен или бесконечен. Исходя же из чего, и о чем говорят эти почтенные отшельники и брахманы, проповедующие конечное или бесконечное, на четырех основаниях, учащие, что мир конечен или бесконечен?

17. Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман, благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению обретает такую сосредоточенность разума, что пребывает сосредоточенным разумом в сознании конечности мира. И он говорит: “Мир этот конечен, ограничен вокруг. Почему же? Потому, что благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению, я обретаю такую сосредоточенность разума, что пребываю сосредоточенным разумом в сознании конечности мира. Отсюда я и знаю то, что мир этот конечен, ограничен вокруг”.

Таково, монахи, первое положение, исходя из которого, и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, проповедующие конечное и бесконечное, учащие, что мир конечен или бесконечен.

18. Каково же второе положение, исходя из которого и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, проповедующие конечное или бесконечное, учащие, что мир конечен или бесконечен?

Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман, благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению, обретает такую сосредоточенность разума, что пребывает сосредоточенным разумом в создании бесконечности мира. И он говорит: “Мир этот бесконечен, неограничен. Те отшельники и брахманы, которые говорят: “Мир этот конечен, ограничен вокруг”, — не правы. Мир этот бесконечен, неограничен. Почему же? Потому, что благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению, я обретаю такую сосредоточенность разума, что пребываю сосредоточенным разумом в создании бесконечности мира. Отсюда я и знаю то, что мир этот бесконечен, безграничен”.

Таково, монахи, второе положение, исходя из которого и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, проповедующие конечное или бесконечное, учащие, что мир конечен или бесконечен.

19. Каково же третье положение, исходя из которого и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, проповедующие конечное или бесконечное, учащие, что мир конечен или бесконечен?

Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман, благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению обретает такую сосредоточенность разума, что пребывает сосредоточенным разумом в сознании конечности мира сверху и снизу и в сознании бесконечности его — поперёк. И он говорит: “Мир этот и конечен, и бесконечен. Те отшельники и брахманы, которые говорят: “Мир этот конечен, ограничен вокруг”, — неправы. И те отшельники и брахманы, которые говорят: “Мир этот бесконечен, безграничен”, — также не правы. Мир этот и конечен и бесконечен. Почему же? Потому, что благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению, я обретаю такую сосредоточенность разума, что пребываю сосредоточенным разумом в сознании конечности мира сверху и снизу, и в сознании бесконечности его — поперек. Отсюда я и знаю то, что мир этот и конечен и бесконечен”.

Таково, монахи, третье положение, исходя из которого, и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, проповедующие конечное или бесконечное, учащие, что мир конечен или бесконечен.

20. Каково же четвертое положение, исходя из которого и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, проповедующие конечное или бесконечное, учащие, что мир конечен или бесконечен?

Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман предается рассуждениям и исследованию. И убежденный рассуждением, влекомый исследованием, он произносит такое собственное заключение: “Мир этот ни конечен, ни бесконечен”. Те отшельники и брахманы, которые говорят: “Мир этот конечен, ограничен вокруг” — не правы. И те отшельники, и брахманы, которые говорят: “Мир этот бесконечен, безграничен” — также не правы. И те отшельники, и брахманы, которые говорят: “Мир этот и конечен, и бесконечен” — так же не правы. Мир этот ни конечен, ни бесконечен”.

Таково, монахи, четвертое положение, исходя из которого и о котором, говорят некоторые отшельники и брахманы, проповедующие конечное или бесконечное, учащие, что мир конечен или бесконечен.

21. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, проповедующие, конечное или бесконечное, на четырех основаниях учащие, что мир конечен или бесконечен. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, которые /проповедуют/ конечное или бесконечное и учат, что мир конечен или бесконечен, делают так на четырех основаниях или на каком-нибудь одном из них — нет кроме этого других оснований.

22. Итак, монахи, Татхагате понимает: “Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их, понимает выходящее за их пределы и не привязывается к этому пониманию; не привязанный он находит успокоение в своем сердце. Постигнув в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь, а преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, трудные, ведомые лишь мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и, увидев собственными глазами, и, поистине, ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

23. Есть, монахи, некоторые отшельники и брахманы, уклончивые, словно скользкая рыба, на четырех основаниях ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба. Исходя же из чего, и о чем говорят эти почтенные отшельники и брахманы, уклончивые, словно скользкая рыба, на четырех основаниях ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивые, словно скользкая рыба.

24. Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман не понимает, что это в согласии с истиной хорошо, не понимает, что это в согласии с истиной нехорошо. Говорит себе так: “Ведь я не понимаю, что это в согласии с истиной хорошо, не понимаю, что это в согласии с истиной нехорошо. И вот если бы, не понимая, что это в согласии с истиной хорошо, не понимая, что это в согласии с истиной нехорошо, я стал бы разъяснять, что это хорошо, стал бы разъяснять, что это нехорошо, то меня охватило бы стремление или страсть, или ненависть, или отвращение. Если меня охватило бы стремление или страсть, или ненависть, или отвращение, то я был бы не прав. Если я был бы не прав, то у меня возникла бы тревога. Если у меня возникла бы тревога, то у меня возникло бы препятствие”. Итак, в страхе перед неправильной речью, гнушаясь неправильной речи, он не разъясняет, что это хорошо, не разъясняет, что это нехорошо — и ведет уклончивую речь, когда ему задают тот или иной вопрос, уклончивую, словно скользкая рыба: “Я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я ни считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет”.

Таково, монахи, первое положение, исходя из которого, и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, уклончивые, словно скользкая рыба, ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба.

25. Каково же второе положение, исходя из которого, и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, уклончивые, словно скользкая рыба, ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба?

Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман не понимает, что это в согласии с истиной хорошо, не понимает, что это в согласии с истиной нехорошо. Говорит себе так: “Ведь я не понимаю, что это в согласии с истиной хорошо, не понимаю, что это в согласии с истиной нехорошо. И вот если бы, не понимая, что это в согласии с истиной хорошо, не понимая, что это в согласии с истиной нехорошо, я стал бы разъяснять, что это хорошо, стал бы разъяснять, что это нехорошо, то меня охватило бы стремление или страсть, или ненависть, или отвращение. Если меня охватило бы стремление или страсть, или ненависть, или отвращение, то я стал бы зависимым. Если я стал бы зависимым, то у меня возникла бы тревога. Если у меня возникла бы тревога, то у меня возникло бы препятствие”. Итак, в страхе перед зависимостью, гнушаясь зависимостью, он не разъясняет, что это хорошо, не разъясняет, что это нехорошо — и ведет уклончивую речь, когда ему задают тот или иной вопрос, уклончивую, словно скользкая рыба: “Я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я ни считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет”.

Таково, монахи, второе положение, исходя из которого, и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, уклончивые, словно скользкая рыба, ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба.

25. Каково же третье положение, исходя из которого, и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, уклончивые, словно скользкая рыба, ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба?

Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман не понимает, что это в согласии с истиной хорошо, не понимает, что это в согласии с истиной нехорошо. Говорит себе так: “Ведь я не понимаю, что это в согласии с истиной хорошо, не понимаю, что это в согласии с истиной нехорошо. И вот если бы, не понимая, что это в согласии с истиной хорошо, не понимая, что это в согласии с истиной нехорошо, я стал бы разъяснять, что это хорошо, стал бы разъяснять, что это нехорошо, то у меня стали бы последовательно расспрашивать, просить о доказательствах, оспаривать — есть ведь такие отшельники или брахманы, мудрые, искусные в спорах, способные пронзить волос, которые, я бы сказал, движутся, расщепляя ложные взгляды ходом своего постижения. И если бы они стали бы последовательно расспрашивать, просить о доказательствах, оспаривать, то я не смог бы дать им объяснения. Если я не мог дать им объяснения, то у меня возникла бы тревога. Если у меня возникла бы тревога, то у меня возникло бы препятствие”. Итак, в страхе перед расспросами, гнушаясь расспросов, он не разъясняет, что это хорошо, не разъясняет, что это нехорошо — и ведет уклончивую речь, когда ему задают тот или иной вопрос, уклончивую, словно скользкая рыба: “Я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет”.

Таково, монахи, второе положение, исходя из которого, и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, уклончивые, словно скользкая рыба, ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба.

26. Каково же третье положение, исходя из которого, и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, уклончивые, словно скользкая рыба, ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба?

Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман не понимает, что это в согласии с истиной хорошо, не понимает, что это в согласии с истиной нехорошо. И он говорит себе так: “Ведь я не понимаю, что это в согласии с истиной хорошо, не понимаю, что это в согласии с истиной нехорошо. И вот, если бы, не понимая, что это в согласии с истиной хорошо, не понимая, что это в согласии с истиной нехорошо, я стал бы разъяснять, что это хорошо, стал бы разъяснять, что это нехорошо, то у меня стали бы последовательно расспрашивать, просить о доказательствах, оспаривать — есть ведь такие отшельники и брахманы, мудрые, изощренные, искусные в спорах, способные пронзить волос, которые, я бы сказал, движутся, расщепляя ложные взгляды ходом своего постижения. И если бы они стали последовательно расспрашивать меня, просить о доказательствах, оспаривать, то я не смог бы дать им объяснения. Если бы я не мог дать им объяснения, то у меня возникла бы тревога. Если у меня возникла бы тревога, то у меня возникло бы препятствие”. Итак, в страхе перед расспросами, гнушаясь расспросов, он ни разъясняет, что это хорошо, ни разъясняет, что это нехорошо и ведет уклончивую речь, когда ему задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба: “Я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет”.

Таково, монахи, третье положение, исходя из которого, и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, уклончивые, словно скользкая рыба, ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба.

27. Каково же четвертое положение, исходя из которого, и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, уклончивые, словно скользкая рыба, ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба?

Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман глуп, неразумен, и по глупости, по неразумению он ведет уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба: “Если бы ты спросил меня: “Другой мир существует?” и я считал бы, что другой мир существует, то я объяснил бы, что другой мир существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Другой мир не существует?” и я считал бы, что другой мир не существует, то я объяснил бы, что другой мир не существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Другой мир и существует, и не существует?” и я считал бы, что другой мир и существует, и не существует, то я объяснил бы, что другой мир и существует, и не существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Другой мир ни существует, ни не существует?”, и я считал бы, что другой мир ни существует, ни не существует, то я объяснил бы, что другой мир ни существует, ни не существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Самопроизвольно родившиеся и существуют, и не существуют?” и я считал бы, что самопроизвольно родившиеся и существуют, и не существуют, то я объяснил бы, что самопроизвольно родившиеся и существуют, и не существуют. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Самопроизвольно родившиеся ни существуют, ни не существуют?” и я считал бы, что самопроизвольно родившиеся ни существуют, ни не существуют, то я объяснил бы, что самопроизвольно родившиеся ни существуют, ни не существуют. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Созревший плод добрых и злых действий существует?” и я считал бы, что созревший плод добрых и злых действий существует, то я объяснил бы, что созревший плод добрых и злых действий существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Созревший плод добрых и злых действий не существует?” и я считал бы, что созревший плод добрых и злых действий не существует, то я объяснил бы, что созревший плод добрых и злых действий не существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Созревший плод добрых и злых действий и существует, и не существует?” и я считал бы, что созревший плод добрых злых действий и существует и не существует, то я объяснил бы, что созревший плод добрых и злых действий и существует и не существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Созревший плод добрых и злых действий ни существует, ни не существует?” и я считал бы, что созревший плод добрых злых действий ни существует ни не существует, то я объяснил бы, что созревший плод добрых и злых действий ни существует ни не существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Татхагата существует после смерти?” и я считал бы, что Татхагата существует после смерти, то я объяснил бы, что Татхагата существует после смерти. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Татхагата не существует после смерти?” и я считал бы, что Татхагата не существует после смерти, то я объяснил бы, что Татхагата не существует после смерти. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Татхагата и существует, и не существует после смерти?” и я считал бы, что Татхагата и существует, и не существует после смерти, то я объяснил бы, что Татхагата и существует, и не существует после смерти. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спрашивал меня: “Татхагата ни существует, ни не существует после смерти?” и я считал бы, что Татхагата ни существует, ни не существует после смерти, то я объяснил бы, что Татхагата ни существует, ни не существует после смерти. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет.

Таково, монахи, четвертое положение, исходя из которого, и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, уклончивые, словно скользкая рыба, ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба.

28. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, уклончивые, словно скользкая рыба, на четырех основаниях ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, ведущие уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба, делают так на четырех основаниях, или на каком-нибудь из них — нет кроме этого других оснований.

29. Итак, монахи, Татхагата понимает: “Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их и понимает выходящее за их пределы и не привязывается к этому пониманию; не привязанный он находит успокоение в своем сердце. Постигнув в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь, и преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые лишь мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и увидев собственными глазами и, поистине, ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

30. Есть, монахи, некоторые отшельники и брахманы, проповедующие беспричинное возникновение, на двух основаниях учащие, что и свое “я”, и мир возникли без причины. Исходя же из чего и о чем говорят эти почтенные отшельники и брахманы, проповедующие беспричинное возникновение, на двух основаниях учащие, что и свое “я”, и мир возникли без причины?

31. Есть, монахи, боги по имени “Бессознательные существа” — с возникновением сознания эти боги оставляют существование в этом сонме. И вот может произойти так, монахи, что то или иное существо, оставив существование в этом сонме, достигает здешнего земного состояния. Достигнув здешнего состояния, оно оставляет дом и странствует бездомным. Оставив дом и будучи бездомным, оно, благодаря усердию, благодаря усилию, благодаря прилежанию, благодаря серьезности, благодаря правильному умонастроению, обретает такую сосредоточенность разума, что вспоминает сосредоточенным разумом возникновение своего сознания, но не вспоминает другого, кроме этого. И оно говорит: “И свое “я”, и мир возникли без причины. Отчего же это? Потому что прежде меня не было, теперь же я есть; не существовав, я вступил в существование”.

32. Каково же второе положение, исходя из которого и о котором говорят почтенные отшельники и брахманы, проповедующие беспричинное возникновение, учащие, что и свое “я” и мир возникли без причины?

Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман предается рассуждению и исследованию. И убежденный рассуждением, связанный исследованием, он произносит такое собственно заключение: “И свое “я”, и мир возникли без причины”.

Таково, монахи, второе положение, исходя из которого и о котором говорят некоторые отшельники и брахманы, проповедующие беспричинное возникновение, учащие, что и свое “я”, и мир возникли без причины.

33. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, проповедующие беспричинное возникновение, на двух основаниях учащие, что и свое “я”, и мир возникли без причины. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, которые проповедуют беспричинное возникновение и учат, что и свое “я”, мир возникли без причины, делают так на двух этих основаниях или на каком-нибудь одном из них — нет кроме этого других оснований.

34. Итак, монахи, Татхагата понимает: “Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их и понимает выходящее за их пределы, и не привязывается к этому пониманию; не привязанный он находит успокоение в своем сердце. Постигнув в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь, и преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и увидев собственными глазами, и, поистине, ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

35. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, занятые прежними временами, рассуждающие о прежних временах, на восемнадцати основаниях выдвигающие различные суждения о прежних временах. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, которые заняты прежними временами, рассуждают о прежних временах и выдвигают различные суждения о прежних временах, делают так на восемнадцати этих основаниях или на каком-нибудь одной из них — нет кроме этого других оснований.

36. Итак, монахи, Татхагата понимает: “Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их и понимает выходящее за их пределы и не привязывается к этому пониманию; не привязанный он находит успокоение в своем сердце. Постигнув в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь, и преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и увидев собственными глазами, и, поистине, ради которые следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

37. Есть, монахи, некоторые отшельники и брахманы, занятые временами, рассуждающие о будущих временах, на сорока четырех основаниях выдвигающие различные суждения о будущих временах. Исходя же из чего и о чем говорят эти почтенные отшельники и брахманы, занятые будущими временами, рассуждающие о будущих временах, на сорока четырех основаниях выдвигающие различные суждения о будущих временах?

38 . Есть, монахи, некоторые отшельники и брахманы, проповедующие сознание вслед за кончиной, на шестнадцати основаниях учащие, что свое “я” наделено сознанием вслед за кончиной. Исходя же из чего и о чем говорят эти почтенные отшельники и брахманы, проповедующие сознание вслед за кончиной, на шестнадцати основаниях учащие, что свое “я” наделено сознанием вслед за кончиной?

После смерти свое “я” имеет форму, свободно от недуга, наделено сознанием” — так учат они о нем. “После смерти свое “я” не имеет формы, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” и имеет форму и не имеет формы, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” ни имеет форму, ни не имеет формы, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я”, конечно, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я”, бесконечно, свободно от недуга, наделено сознанием” — так учат они о нем. “После смерти свое “я”, и конечно, и бесконечно, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я”, ни конечно, ни бесконечно, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” сознает единство, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” сознает множественность, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” сознает ограниченность, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” сознает безграничность, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” всецело счастливо, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” всецело несчастливо, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” всецело счастливо, и несчастливо, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” всецело ни счастливо, ни несчастливо, свободно от недуга, наделено сознанием”, — так учат они о нем.

39. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, проповедующие сознание вслед за кончиной, на восемнадцати основаниях учащие, что свое “я” наделено сознанием вслед за кончиной. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, которые проповедуют сознание вслед за кончиной и учат, что свое “я” наделено сознанием вслед за кончиной, делают так на восемнадцати этих основаниях или на каком-нибудь одной из них — нет кроме этого других оснований.

40. Итак, монахи, Татхагата понимает: ‘Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их и понимает выходящее за их пределы и не привязывается к этому пониманию; не привязанный он находит успокоение в своем сердце. Постигнув в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь, и преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и, увидев собственными глазами, и, поистине, ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

Окончен второй раздел поучения

III

1. Есть, монахи, некоторые отшельники и брахманы, проповедующие отсутствие сознания вслед за кончиной, на восьми основаниях учащие, что свое “я” лишено сознания вслед за кончиной. Исходя же из чего и о чем говорят эти почтенные отшельники и брахманы, проповедующие отсутствие сознания вслед за кончиной, на восьми основаниях учащие, что свое “я” лишено сознания вслед за кончиной.

2. “После смерти свое “я” имеет форму, свободно от недуга, лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” не имеет формы, свободно от недуга, лишено сознания, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” имеет форму, и не имеет формы, свободно от недуга, лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” ни имеет форму, ни не имеет формы, свободно от недуга, лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” конечно, свободно от недуга, лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” бесконечно, свободно от недуга, лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” и конечно, и бесконечно, свободно от недуга, лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” ни конечно, ни бесконечно, свободно от недуга, лишено сознания”, — так учат они о нем.

3. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, проповедующие отсутствие сознания вслед за кончиной, на восьми основаниях учащие, что свое “я” лишено сознания вслед за кончиной. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, которые проповедуют отсутствие сознания вслед за кончиной и учат, что свое “я” лишено сознания вслед за кончиной делают так на восьми этих основаниях или на каком-нибудь одном из них, — нет кроме этого других оснований.

4. Итак, монахи, Татхагата понимает: “Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их и понимает выходящее за их пределы и не привязывается к этому пониманию; не привязанный он находит успокоение в своем сердце. Постигнув в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь, и преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и, увидев собственными глазами, и, поистине, ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

5. Есть, монахи, некоторые отшельники и брахманы, проповедующие, что вслед за кончиной нет ни сознания, ни отсутствия сознания, на восьми основаниях учащие, что свое “я” вслед за кончиной ни наделено сознанием, ни лишено сознания. Исходя же из чего и о чем говорят эти почтенные отшельники и брахманы, проповедующие, что вслед за кончиной нет ни сознания, ни отсутствия сознания, на восьми основаниях учащие, что свое “я” вслед за кончиной ни наделено сознанием, ни лишено сознания?

6. “После смерти свое “я” имеет форму, свободно от недуга, ни наделено сознанием, ни лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” не имеет формы, свободно от недуга, ни наделено сознанием, ни лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” и имеет форму, и не имеет формы, свободно от недуга, ни наделено сознанием, ни лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” ни имеет форму, ни не имеет формы, свободно от недуга, ни наделено сознанием, ни лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” конечно, свободно от недуга, ни наделено сознанием, ни лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” бесконечно, свободно от недуга, ни наделено сознанием, ни лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” и конечно, и бесконечно, свободно от недуга, ни наделено сознанием, ни лишено сознания”, — так учат они о нем. “После смерти свое “я” ни конечно, ни бесконечно, свободно от недуга, ни наделено сознанием, ни лишено сознания”, — так учат они о нем.

7. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, проповедующие, что вслед за кончиной, нет ни сознания, ни отсутствия сознания, на восьми основаниях учащие, что свое “я” вслед за кончиной ни наделено сознанием, ни лишено сознания. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, которые проповедуют отсутствие сознания вслед за кончиной нет ни сознания, ни отсутствия сознания, и учат, что свое “я” вслед за кончиной ни наделено сознанием, ни лишено сознания, делают так на восьми этих основаниях или на каком-нибудь одном из них, — нет кроме этого других оснований.

8. Итак, монахи, Татхагата понимает: “Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их и понимает выходящее за их пределы и не привязывается к этому пониманию; не привязанный он находит успокоение в своем сердце. Постигнув в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь, и преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и, увидев собственными глазами, и, поистине, ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

9. Есть, монахи, некоторые отшельники и брахманы, проповедующие разрушение, на семи основаниях учащие о разрушении, гибели, уничтожении живого существа. Исходя же из чего и о чем говорят эти почтенные отшельники и брахманы, проповедующие разрушение, на семи основаниях учащие, о разрушении, гибели, уничтожении живого существа.

10. Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман говорит так, следует такому воззрению: “Ведь поскольку, досточтимый, это свое “я” имеет форму, состоит из четырех великих элементов, рождено матерью и отцом, разрушается и гибнет с распадом тела, не существует после смерти, постольку, досточтимый, это свое “я” и подвергается полному разрушению”. — Так некоторые учат о разрушении, гибели, уничтожении живого существа.

11. Другой обращается к нему так: “Существует, досточтимый, то свое “я”, о котором ты говоришь. Я не говорю, что его нет. Но это свое “я”, досточтимый, не подвергается столь полному разрушению. Существует ведь, досточтимый, другое свое “я” — божественное, имеющее форму, принадлежащее к миру чувственного, питающееся материальной пищей. Ты не знаешь, не видишь его. Я знаю, вижу его. И вот, досточтимый, поскольку это свое “я” разрушается и гибнет с распадом тела, не существует после смерти, постольку, досточтимый, это свое “я” и подвергается полному разрушению”. — Так некоторые учат о разрушении, гибели, уничтожении живого существа.

12. Другой обращается к нему так: “Существует, досточтимый, то свое “я”, о котором ты говоришь. Я не говорю, что его нет. Но это свое “я”, досточтимый, не подвергается столь полному разрушению. Существует ведь, досточтимый, другое свое “я” — божественное, имеющее форму, состоящее из разума, наделенное всеми большими и малыми частями, не знающее ущерба в жизненных способностях. Ты не знаешь, не видишь его. Я знаю, вижу его. И вот, досточтимый: поскольку это свое “я” разрушается и гибнет с распадом тела, не существует после смерти, постольку, досточтимый, это свое “я” и подвергается полному разрушению. — Так некоторые учат о разрушении, гибели, уничтожении живого существа.

13. Другой обращается к нему так: “Существует, досточтимый, то свое “я”, о котором ты говоришь. Я не говорю, что его нет. Но это свое “я”, досточтимый, не подвергается столь полному разрушению. Существует ведь, досточтимый, другое свое “я”, которое, всецело преодолев сознание форм, избавившись от сознания противодействия, отвлекшись от сознания множественности, достигает уровня бесконечности пространства и мыслит: “Пространство бесконечно”. Ты не знаешь, не видишь его. Я знаю, вижу его. И вот, досточтимый, поскольку это свое “я” разрушается и гибнет с распадом тела, не существует после смерти, постольку, досточтимый, это свое “я” и подвергается полному разрушению”. Так некоторые учат о разрушении, гибели, уничтожении живого существа.

14. Другой обращается к нему так: “Существует, досточтимый, то свое “я”, о котором ты говоришь. Я не говорю, что его нет. Но это свое “я”, досточтимый, не подвергается столь полному разрушению. Существует ведь, досточтимый, другое свое “я”, которое, всецело преодолев уровень бесконечности пространства, достигает уровня бесконечности разумения и мыслит: “Разумение бесконечно”. Ты не знаешь, не видишь его. Я знаю, вижу его. И вот, досточтимый, поскольку это свое “я” разрушается и гибнет с распадом тела, не существует после смерти, постольку, досточтимый, это свое “я” и подвергается полному разрушению”. Так некоторые учат о разрушении, гибели, уничтожении живого существа.

15. Другой обращается к нему так: “Существует, досточтимый, то свое “я”, о котором ты говоришь. Я не говорю, что его нет. Но это свое “я”, досточтимый, не подвергается столь полному разрушению. Существует ведь, досточтимый, другое свое “я”, которое, всецело преодолев уровень бесконечности, разумения, достигает уровня отсутствуя чего бы то ни было и мыслит: “Не существует ничего”. Ты не знаешь, не видишь его. Я знаю, вижу его. И вот, досточтимый, поскольку это свое “я” разрушается и гибнет с распадом тела, не существует после смерти, постольку, досточтимый, это свое “я” и подвергается полному разрушению”. — Так некоторые учат о разрушении, гибели, уничтожении живого существа.

16. Другой обращается к нему так: “Существует, досточтимый, то свое “я”, о котором ты говоришь. Я не говорю, что его нет. Но это свое “я”, досточтимый, не подвергается столь полному разрушению. Существует ведь, досточтимый, другое свое “я”, которое, всецело преодолев уровень отсутствия чего бы то ни было, достигает уровня, где нет ни сознания, ни отсутствия сознания, и мыслит: “Это несет покой, это возвышенно”. Ты не знаешь, не видишь его. Я знаю, вижу его. И вот, досточтимый, поскольку это свое “я” разрушается и гибнет с распадом тела, не существует после смерти, постольку, досточтимый, это свое “я” и подвергается полному разрушению”. — Так некоторые учат о разрушении, гибели, уничтожении живого существа.

17. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, проповедующие разрушение, на семи основаниях учение о разрушении, гибели, уничтожении живого существа. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, которые проповедуют разрушение и учат о разрушении, гибели, уничтожении живого существа, делают так на семи этих основаниях или на каком-нибудь одном из них, — нет кроме этого других оснований.

18. Итак, монахи, Татхагата понимает: “Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их и понимает выходящее за их пределы и не привязывается к этому пониманию; не привязанный он находит успокоение в своем сердце. Постигнув в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь, и преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и, увидев собственными глазами, и, поистине, ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

19. Есть, монахи, некоторые отшельники и брахманы, проповедующие освобождение в зримом мире, на пяти основаниях учащие о высшем освобождении живого существа в зримом мире. Исходя же из чего и о чем говорят эти почтенные отшельники и брахманы, проповедующие освобождение в зримом мире, на пяти основаниях учащие о высшем освобождении живого существа в зримом мире?

20. Вот, монахи, какой-нибудь отшельник или брахман говорит так, следует такому воззрению: “Ведь насколько, досточтимый, это свое “я” услаждается, будучи наделено и снабжено пятью признаками чувственности, настолько, досточтимый, это свое “я” и достигает высшего освобождения в зримом мире”. — Так некоторые учат о высшем освобождении живого существа в зримом мире.

21. Другой обращается к нему так: “Существует, досточтимый, то свое “я”, о котором ты говоришь. Я не говорю, что его нет. Но это свое “я”, досточтимый, не достигает столь высокого освобождения в зримом мире. В чем же причина? Ведь чувственные удовольствия, досточтимый, непостоянны, приносят несчастье, изменчивы по природе, с их изменчивостью и превратностью возникает горе, плач, несчастье, неудовлетворенность, беспокойство. И насколько, досточтимый, это свое “я”, освободившись от чувственных удовольствий, освободившись от нехороших свойств, достигает первой ступени созерцания — связанной с устремленным рассудком и углубленным рассуждением, рожденной уединенностью, дарующей радость и счастье — и пребывает в ней, настолько, досточтимый, что свое “я”, и достигает высшего освобождения в зримом мире”. — Так некоторые учат о высшем освобождении живого существа в зримом мире.

22. Другой обращается к нему так: “Существует, досточтимый, то свое “я”, о котором ты говоришь. Я не говорю, что его нет. Но это свое “я”, досточтимый, не достигает столь высокого освобождения в зримом мире. В чем же причины? Ведь раз там есть устремленный рассудок и углубленное рассуждение, то это состояние считается грубым. И насколько, досточтимый, это свое “я”, подавив устремленный рассудок и углубленное рассуждение, достигает второй ступени созерцания — несущей внутреннее успокоение и собранность в сердце, лишенной устремленного рассудка, лишенной углубленного рассуждения, рожденной сосредоточенностью, дарующей радость и счастье — и пребывает в ней, настолько, досточтимый, это свое “я” и достигает высшего освобождения в зримом мире”. — Так некоторые учат о высшем освобождении живого существа в зримом мире.

23. Другой обращается к нему так: “Существует, досточтимый, то свое “я”, о котором ты говоришь. Я не говорю, что его нет. Но это свое “я”, досточтимый, не достигает столь высокого освобождения в зримом мире. В чем же причина? Ведь раз там есть достижение радости и веселья в сердце, то это состояние считается грубым. И насколько, досточтимый, это свое “я” отвращается от радости и пребывает в уравновешенности, наделенной способностью самосознания и вдумчивостью, и, испытывая телом то счастье, которое праведные описывают: “Уравновешенный, наделенный способностью самосознания, пребывающий в счастье”, достигает третьей ступени созерцания и пребывает в ней, настолько, досточтимый, это свое “я” и достигает высшего освобождения в зримом мире”. — Так некоторые учат о высшем освобождении живого существа в зримом мире.

24. Другой обращается к нему так: “Существует, досточтимый, то свое “я”, о котором ты говоришь. Я не говорю, что его нет. Но это свое “я”, досточтимый, не достигает столь высокого освобождения в зримом мире. В чем же причина? Ведь раз сердце вкушает там счастье, то это состояние считается грубым. И насколько, досточтимый, это свое “я”, отказавшись от счастья, отказавшись от несчастья, избавившись от прежней удовлетворенности и неудовлетворенности, достигает четвертой ступени созерцания — лишенной несчастья, лишенной счастья, очищенной уравновешенностью и способностью самосознания — и пребывает в ней, настолько, досточтимый, это свое “я” и достигает высшего освобождения в зримом мире”. — Так некоторые учат о высшем освобождении живого существа в зримом мире.

25. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, проповедующие освобождение в зримом мире, на пяти основаниях учащие о высшем освобождении живого существа в зримом мире. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, которые проповедуют освобождение в зримом мире и учат о высшем освобождении живого существа в зримом мире, делают так на пяти этих основаниях или на каком-нибудь одном из них — нет кроме этого других оснований.

26. Итак, монахи, Татхагата понимает: “Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их и понимает выходящее за их пределы и не привязывается к этому пониманию; не привязанный он находит успокоение в своем сердце. Постигнув в согласии с истиной и возникновение и исчезновение, и сладость, и горечь, и преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и, увидев собственными глазами, и ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

27. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, занятые будущими временами, рассуждающие о будущих временах на сорока четырех основаниях выдвигающие различные суждения о будущих временах. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, которые заняты будущими временами, рассуждают о будущих временах и выдвигают различные суждения о будущих временах, делают так на сорока четырех этих основаниях или на каком-нибудь одном из них — нет кроме этого других оснований.

28. Итак, монахи, Татхагата понимает: “Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их и понимает выходящее за их пределы и не привязывается к этому пониманию; не привязанный он находит успокоение в своем сердце. Постигнув в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь, и преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и, увидев собственными глазами, и ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

29. Таковы, монахи, эти отшельники и брахманы, занятые прежними временами, и занятые будущими временами, и занятые прежними и будущими временами, рассуждающие о прежних и будущих временах, на шестидесяти двух основаниях выдвигающие различные суждения о прежних и будущих временах. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы, которые заняты прежними временами, и заняты будущими временами, и заняты прежними и будущими временами, рассуждают о прежних и будущих временах и выдвигают различные суждения о прежних и будущих временах, делают так на шестидесяти двух этих основаниях или на каком-нибудь одном из них — нет кроме этого других оснований.

30. Итак, монахи, Татхагата понимает: “Эти основы учения так-то достигнуты, так-то приняты, ведут к тому-то, приносят то-то в будущем существовании”. И Татхагата понимает их и понимает выходящее за их пределы и не привязывается к этому пониманию; не привязанный он находит успокоение в своем сердце. Постигнув в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь, и преодоление ощущений, Татхагата, монахи, освободился, лишившись всякой зависимости.

31. Таковы, монахи, эти вещи — глубокие, трудные для рассмотрения, трудные для постижения, несущие покой, возвышенные, недоступные рассудку, тонкие, ведомые мудрецам, — которые возглашает сам Татхагата, познав их и, увидев собственными глазами, и ради которых следует произносить надлежащую хвалу Татхагате.

32. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют вечность и на четырех основаниях учат, что и свое “я”, и мир вечны, то эти почтенные отшельники и брахманы ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

33. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют отчасти вечность, отчасти не вечность и на четырех основаниях учат, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны, то эти почтенные отшельники и брахманы ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

34. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют конечность или бесконечность и на четырех основаниях учат, что мир конечен или бесконечен, то эти почтенные отшельники и брахманы ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

35. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые уклончивы, словно скользкая рыба, и, на четырех основаниях ведут уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба, то эти почтенные отшельники и брахманы, ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

36. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют беспричинное возникновение и на двух основаниях учат, что и свое “я”, и мир возникли без причины, то эти почтенные отшельники и брахманы ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

37. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые заняты прежними временами, рассуждают о прежних временах и на восемнадцати основаниях выдвигают различные суждения о прежних временах, то эти почтенные отшельники и брахманы ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

38. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют сознание вслед за кончиной и на шестнадцати основаниях учат, что свое “я” наделено сознанием вслед за кончиной, то эти почтенные отшельники и брахманы ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

39. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют отсутствие сознания вслед за кончиной и на восьми основаниях учат, что свое “я” лишено сознания вслед за кончиной, то эти почтенные отшельники и брахманы ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

40. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют, что вслед за кончиной нет ни сознания ни отсутствия сознания и на восьми основаниях учат, что вслед за кончиной нет ни сознания, ни отсутствия сознания, то эти почтенные отшельники и брахманы ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

41. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют разрушение и на семи основаниях учат о разрушении, гибели, уничтожении живого существа, то эти почтенные отшельники и брахманы ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

42. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют освобождение в зримом мире и на пяти основаниях учат о высшем освобождении живого существа в зримом мире, то эти почтенные отшельники и брахманы ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

43. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые заняты будущими временами, рассуждают о будущих временах и на сорока четырех основаниях выдвигают различные суждения о будущих временах, то эти почтенные отшельники и брахманы ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

44. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые заняты прежними временами, и заняты будущими временами, и заняты прежними и будущими временами, рассуждают о прежних и будущих временах и на шестидесяти двух основаниях выдвигают различные суждения о прежних и будущих временах, то эти почтенные отшельники и брахманы ощущают, как незнающие и невидящие, беспокоятся и мечутся, как охваченные жаждой.

45. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют вечность и на четырех основаниях учат, что и свое “я”, и мир вечны, то причиной этому чувственное восприятие.

46. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют отчасти вечность, отчасти не вечность и на четырех основаниях учат, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны, то причиной этому чувственное восприятие.

47. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют конечность или бесконечность и на четырех основаниях учат, что мир конечен или бесконечен, то причиной этому чувственное восприятие.

48. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые уклончивы, словно скользкая рыба, и на четырех основаниях ведут уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивую, словно скользкая рыба, то причиной этому чувственное восприятие.

49. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют беспричинное возникновение и на двух основаниях учат, что и свое “я”, и мир возникли без причины, то причиной этому чувственное восприятие.

50. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые заняты прежними временами, рассуждают о прежних временах и на восемнадцати основаниях выдвигают различные суждения о прежних временах, то причиной этому чувственное восприятие.

51. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые, проповедуют сознание вслед за кончиной и на шестнадцати основаниях учат, что свое “я” наделено сознанием вслед за кончиной, то причиной этому чувственное восприятие.

52. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют отсутствие сознания вслед за кончиной и на восьми основаниях учат, что свое “я” лишено сознания вслед за кончиной, то причиной этому чувственное восприятие.

53. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют что вслед за кончиной нет ни сознания, ни отсутствия сознания, и на восьми основаниях учат, что вслед за кончиной нет ни сознания ни отсутствия сознания, то причиной этому чувственное восприятие.

54. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют разрушение и на семи основаниях учат о разрушении, гибели, уничтожении живого существа, то причиной этого чувственное восприятие.

55. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют освобождение в зримом мире и на пяти основаниях учат о высшем освобождении живого существа в зримом мире, то причиной этого чувственное восприятие.

56. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые заняты будущими временами, рассуждают о будущих временах и на сорока четырех основаниях выдвигают различные суждения о будущих временах, то причиной этого чувственное восприятие.

57. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые заняты прежними временами, и заняты будущими временами, рассуждают о прежних и будущих временах и на шестидесяти двух основаниях выдвигают различные суждения о прежних и будущих временах, то причиной этого чувственное восприятие.

58. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют вечность и на четырех основаниях учат, что свое “я”, и мир вечны, то поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

59. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют отчасти вечность, отчасти не вечность и на четырех основаниях учат, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны, то, поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

60. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют конечность или бесконечность и на четырех основаниях учат, что мир конечен или бесконечен, то, поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

61. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые уклончивы, словно скользкая рыба, и на четырех основаниях ведут уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивый, словно скользкая рыба, то, поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

62. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют беспричинное возникновение и на двух основаниях учат, что и свое “я”, и мир возникли без причин, то, поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

63. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые заняты прежними временами, рассуждают о прежних временах и на восемнадцати основаниях выдвигают различные суждения о прежних временах, то, поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

64. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют сознание вслед за кончиной и на шестнадцати основаниях учат, что свое “я” наделено сознанием вслед за кончиной, то, поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

65. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют отсутствие сознания вслед за кончиной и на восьми основаниях учат, что свое “я” лишено сознания вслед за кончиной, то, поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

66. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют, что вслед за кончиной нет ни сознания, ни отсутствия сознания, и на восьми основаниях учат, что вслед за кончиной нет ни сознания, ни отсутствия сознания, то, поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

67. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют разрушение и на семи основаниях учат о разрушении, гибели, уничтожении живого существа, то, поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

68. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые проповедуют освобождение в зримом мире и на пяти основаниях учат о высшем освобождении живого существа в зримом мире, то, поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

69. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые заняты будущими временами, рассуждают о будущих временах и на сорока четырех основаниях выдвигают различные суждения о будущих временах, то, поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

70. И вот, монахи, что касается тех отшельников и брахманов, которые заняты прежними временами, и заняты будущими временами, рассуждают о прежних и будущих временах и на шестидесяти двух основаниях выдвигают различные суждения о прежних и будущих временах, то, поистине, так не могло бы произойти, если бы они постигали иначе, нежели путем чувственного восприятия.

71. И вот, монахи, те отшельники и брахманы, которые проповедуют вечность и на четырех основаниях учат, что и свое “я”, и мир вечны, те отшельники и брахманы, которые проповедуют отчасти вечность, отчасти не-вечность и на четырех основаниях учат, что и свое “я”, и мир отчасти вечны, отчасти не вечны; те отшельники и брахманы, которые проповедуют конечность или бесконечность и на четырех основаниях учат, что мир конечен или бесконечен; те отшельники и брахманы, которые уклончивы, словно скользкая рыба, и на четырех основаниях ведут уклончивую речь, когда им задают тот или иной вопрос, — уклончивый, словно скользкая рыба; те отшельники и брахманы, которые проповедуют беспричинное возникновение и на двух основаниях учат, что и свое “я”, и мир возникли без причины; те отшельники и монахи, которые заняты прежними временами, рассуждают о прежних временах и на восемнадцати основаниях выдвигают различные суждения о прежних временах; те отшельники и брахманы, которые проповедуют сознание вслед за кончиной и на шестнадцати основаниях учат, что свое “я” наделено сознанием вслед за кончиной, те отшельники и брахманы, которые проповедуют отсутствие сознания вслед за кончиной и на восьми основаниях учат, что свое “я” лишено сознания вслед за кончиной, те отшельники и брахманы, которые проповедуют, что вслед за кончиной нет ни сознания, ни отсутствия сознания, и на восьми основаниях учат что вслед за кончиной нет ни сознания, ни отсутствия сознания; те отшельники и брахманы, которые проповедуют разрушение и на семи основаниях учат о разрушении, гибели, уничтожении живого существа; те отшельники и брахманы, которые проповедуют освобождение в зримом мире и на пяти основаниях учат о высшем освобождении живого существа в зримом мире; те отшельники и брахманы, которые заняты будущими временами, рассуждают о будущих временах и на сорока четырех основаниях выдвигают различные суждения о будущих временах; те отшельники и брахманы, которые заняты прежними временами, и заняты будущими временами, и заняты прежними и будущими временами, рассуждают о прежних и будущих временах, и на шестидесяти двух основаниях выдвигают различные суждения о прежних и будущих временах, — все они постигают, последовательно обретая шесть органов чувственного восприятия. Их ощущения — причина жажды, жажда — причина зависимости, зависимость — причина существования, существование — причина рождения, рождение — причина старости, смерти; от него происходят горе, плачь, несчастье, неудовлетворение, беспокойство. И когда, монахи, монах понимает в согласии с истиной и возникновение, и исчезновение, и сладость, и горечь, и преодоление шести органов чувственного восприятия, то он понимает и выходящее за пределы их всех.

72. Ибо, монахи, все те отшельники или брахманы которые заняты прежними временами, и заняты будущими временами, и заняты прежними и будущими временами, рассуждают о прежних и будущих временах и выдвигают различные суждения о прежних и будущих временах, заключены в сеть, благодаря этим шестидесяти двум основаниям, — они выскакивают, но, выскакивая, остаются здесь; они выскакивают, но, выскакивая, в конец запутываются здесь, заключенные в сеть. И подобно тому, монахи, как искусный рыбак или ученик рыбака, закинув в маленький пруд сеть с мелкой ячейкой, может сказать себе: “Ведь все те сколько-нибудь большие существа, которые есть в этом пруду, заключены в сеть, — они выскакивают, но, выскакивая, остаются здесь; они выскакивают, но, выскакивая, вконец запутываются здесь, заключенные в сеть “, — также точно, монахи, и все те отшельники или брахманы, которые заняты прежними временами, и заняты будущими временами, и заняты прежними и будущими временами, и заняты прежними и будущими временами, рассуждают о прежних и будущих временах и выдвигают различные суждения о прежних и будущих временах, — заключены в сеть, благодаря этим шестидесяти двум основаниям, они выскакивают, но, выскакивая, остаются здесь; они выскакивают, но выскакивая, в конец запутываются здесь, заключенные в сеть.

73. В теле Татхагаты, монахи, разрушено то, что ведет к существованию. Пока тело будет существовать, боги и люди будут видеть его. Вслед за распадом тела, с завершением жизни боги и люди не будут видеть его. И подобно тому, монахи, как если отсечь ветвь с гроздью манговых плодов, все те манговые плоды, которые прикреплены к ветви, следуют за ним, — так же точно, монахи, в теле Татхагаты разрушено то, что ведет к существованию. Пока тело его будет существовать, боги и люди будут видеть его. Вслед за распадом тела, с завершением жизни боги и люди не будут видеть его”.

74. Когда это было сказано, достопочтенный Ананда так сказал Блаженному: “Как чудесно, господин! Как необычайно, господин! Как называется, господин, это наставленье в истине?

— “Так пойми же ты, это наставление в истине, Ананда, как “Сеть пользы”, пойми же его как “Сеть истины”, пойми же его как “Сеть совершенства”, пойми же его как “Сеть воззрений”, пойми же его как “Несравненную победу в сражении”.

Так сказал Блаженный и удовлетворенные монахи возрадовались словам Блаженного. И в то время, как произносилось это объяснение, содрогнулась тысяча миров.

Окончена первая Брахмаджала сутта

 

САМАННЯПХАЛА СУТТА

Сутта о плодах отшельничества

Дигха Никая 2

(Перевод с пали А. Я. Сыркина)

1. Вот что я слышал. Однажды Блаженный с большой толпой монахов, двенадцатью с половиной сотнями монахов пребывал в Раджагахе, в манговой роще Дживаки Комарабхаччи. И в это самое время в тот день упосатхи что перед пятнадцатым днем комуди, завершающим четырехмесячный цикл, в ночь полнолуния царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта сидел окруженный царскими приближенными на превосходной верхней террасе дворца. И вот в тот день упосатхи царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта взволнованно воскликнул: “Поистине, почтенные, восхитительная лунная ночь! Поистине, почтенные, прекрасна лунная ночь! Поистине, почтенные, приятна для глаз лунная ночь! Поистине, почтенные, отрадна лунная ночь! Поистине, почтенные, благоприятна лунная ночь! Какого же отшельника или брахмана, могли бы мы сейчас почтить посещением, чтобы удостоенный посещения он доставил отраду нашему сердцу?”

2. Когда так было сказано, один царский советник так сказал царю Магадхи Аджатасатту Ведехипутте: “Божественный, вот Пурана Кассапа, возглавляющий толпу последователей, и возглавляющий общину, и наставник общины, известный и прославленный основатель секты, высоко чтимый многими людьми, давно признанный, долгое время странствующий, состарившийся, достигший преклонных лет. Пусть божественный почтит посещением его, Пурану Кассапу, — быть может удостоенный посещения Пурана Кассапа доставит отраду сердцу божественного”. Когда так было сказано, царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта остался безмолвным.

3. И тогда другой царской советник так сказал царю Магадхи Аджатасатту Ведехипутте: “Божественный, вот Маккхали Госала возглавляющий толпу последователей, и возглавляющий общину, и наставник общины, известный и прославленный основатель секты, высоко чтимый многими людьми, давно признанный, долгое время странствующий, состарившийся, достигший преклонных лет. Пусть божественный почтит посещением его, Маккхали Госала — быть может, удостоенный посещения Маккхали Госала доставит отраду сердцу божественного”. Когда так было сказано, царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта остался безмолвным.

4. И тогда другой царской советник так сказал царю Магадхи Аджатасатту Ведехипутте: “Божественный, вот Аджита Кесакамбала возглавляющий толпу последователей, и возглавляющий общину, и наставник общины, известный и прославленный основатель секты, высоко чтимый многими людьми, давно признанный, долгое время странствующий, состарившийся, достигший преклонных лет. Пусть божественный почтит посещением его, Аджиту Кесакамбалу — быть может, удостоенный посещения Аджита Кесакамбала доставит отраду сердцу божественного”. Когда так было сказано, царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта остался безмолвным.

5. И тогда другой царской советник так сказал царю Магадхи Аджатасатту Ведехипутте: “Божественный, вот Пакудха Коччаяна возглавляющий толпу последователей, и возглавляющий общину, и наставник общины, известный и прославленный основатель секты, высоко чтимый многими людьми, давно признанный, долгое время странствующий, состарившийся, достигший преклонных лет. Пусть божественный почтит посещением его, Пакудху Коччаяну — быть может, удостоенный посещения Пакудха Коччаяна доставит отраду сердцу божественного”. Когда так было сказано, царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта остался безмолвным.

6. И тогда другой царской советник так сказал царю Магадхи Аджатасатту Ведехипутте: “Божественный, вот Санджая Белаттхипутта возглавляющий толпу последователей, и возглавляющий общину, и наставник общины, известный и прославленный основатель секты, высоко чтимый многими людьми, давно признанный, долгое время странствующий, состарившийся, достигший преклонных лет. Пусть божественный почтит посещением его, Санджаю Белаттхипутту — быть может, удостоенный посещения Санджая Белаттхипутта доставит отраду сердцу божественного”. Когда так было сказано, царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта остался безмолвным.

7. И тогда другой царской советник так сказал царю Магадхи Аджатасатту Ведехипутте: “Божественный, вот Нигантхе Натапутта возглавляющий толпу последователей, и возглавляющий общину, и наставник общины, известный и прославленный основатель секты, высоко чтимый многими людьми, давно признанный, долгое время странствующий, состарившийся, достигший преклонных лет. Пусть божественный почтит посещением его, Нигантху Натапутту — быть может, удостоенный посещения Нигантхе Натапутта доставит отраду сердцу божественного”. Когда так было сказано, царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта остался безмолвным.

8. А в это время Дживака Комарабхачча, пребывая в безмолвии, сидел недалеко от царя Магадхи Аджатасатту Ведехипутты. И царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта так сказал Дживаке Комарабхачче: “Почему же ты безмолвствуешь, дорогой Дживака?”

— “Божественный! Блаженный, архат, всецело просветленный пребывает у нас в манговой роще с большой толпой монахов, двенадцатью с половиной сотнями монахов. И вот о нем, Блаженном Готаме, идет такая добрая слава. Он, Блаженный, архат, всецело просветленный, наделенный знанием и добродетелью, счастливый, знаток мира, несравненный вожатый людей, нуждающихся в узде, учитель богов и людей, Будда, Блаженный. Пусть Божественный почтит посещением его, Блаженного, — быть может удостоенный посещения Блаженный доставит отраду сердцу божественного”.

— “Приготовь же, дорогой Дживака, повозки со слонами”.

9. — “Хорошо, божественный”, — согласился Дживака Комарабхачча с царем Магадхи Аджатасатту Ведехипуттой, приготовил пятьсот слоних и слона, предназначенного для царя, и сообщил царю Магадхи Аджатасатту Ведехипутте: “Божественный, повозки со слонами приготовлены для того, что ты сейчас считаешь своевременным”. И тогда царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта, усадив каждую из жен на одну из пятисот слоних и взойдя на предназначенного для него слона, с великим царским блеском, в сопровождении несущих факелы, выступил из Раджагахи и направился в манговую рощу Дживаки Комарабхаччи.

10. И вот неподалеку от манговой рощи царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта ощутил страх, ощутил оцепенение, — ощутил дрожь волосков. И вот царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта устрашенный, возбужденный, с поднявшимися на теле волосками, так сказал Дживаке Комарабхачче: “Не обманываешь ли ты меня, дорогой Дживака? Не вводишь ли ты меня в заблуждение, дорогой Дживака? Не предаешь ли ты меня недругам, дорогой Дживака? Как же это от столь большой толпы монахов, двенадцати с половиной сотен монахов, не слышно ни звуков чиханья, ни звуков кашля, ни шума?”

— “Не страшись, великий царь, не страшись великий царь! Я не обманываю тебя, божественный, я не ввожу тебя в заблуждение, божественный, я не предаю тебя недругам, божественный. Иди вперед, великий царь, иди вперед, великий царь! Там в беседке горят факелы”.

11. И вот царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта проехав на слоне, сколько позволяла слону дорога, опустился со слона и пешком приблизился ко входу в беседку. И приблизившись, так сказал Дживаке Комарабхачче: “Где же Блаженный, дорогой Дживака?”

“Вот Блаженный, великий царь. Вот Блаженный, великий царь, прислонившись к средней колонне, сидит лицом к востоку, чтимый толпою монахов”.

12. И тогда царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта подошел к Блаженному, подойдя, стал в стороне, став в стороне и взирая на толпу монахов, пребывающую в безмолвии, пребывающую в безмолвии, словно спокойное озеро, царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта взволнованно воскликнул: “Да будет сын мой Удайибхадда наделен тем спокойствием, каким спокойствием наделена сейчас толпа монахов!”

— “Пришел ли ты с любовью к сыну, великий царь?”

— “Господин, мне дорог сын Удайиибхадда. Да будут, господин, сын мой, Удайибхадда наделен тем спокойствием, каким спокойствием наделена сейчас толпа монахов”.

13. И вот царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта, приветствовав Блаженного, поднял сложенные ладони перед толпой монахов, сел в стороне. И сев в стороне, царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта так сказал Блаженному: “Господин, я хотел бы спросить Блаженного об одной вещи, если Блаженный даст мне позволение предложить вопрос”.

“Спрашивай, великий царь, о чем желаешь”.

14. “Существуют ведь, господин, занятые в различных отраслях ремесел, а именно: сведущие в уходе за слонами, сведущие в коневодстве, колесничие, лучники, знаменосцы, распорядители в войске, распределяющие провиант, благородные воины, искушенные в набегах, не уступающие большому слону, герои, воители в кожаном панцире, дети рабов, повара, брадобреи, банщики, изготовители сладостей, плетельщики венков, красильщики, ткачи, плетельщики корзин, гончары, вычисляющие, считающие по пальцам, а также и занятые в других различных отраслях ремесел подобного рода — и они живут в этом зримом мире зримым плодом своего ремесла, им они радуют и удовлетворяют самих себя, радуют и удовлетворяют мать и отца, радуют и удовлетворяют ребенка и жену, радуют и удовлетворяют друга и товарища, доставляют отшельникам и брахманам благодатные подношения, связанные с небом, несущие счастье, ведущие на небеса. Можно ли господин, указать таким же образом зримый плод отшельничества в этом зримом мире?”

15. “Вспоминаешь ли ты перед нами, великий царь, что задавал этот вопрос другим отшельникам и брахманам?”

“Я вспоминаю, господин, что задавал этот вопрос другим отшельникам и брахманам”.

“Так скажи, что они ответили тебе, великий царь, если тебе не трудно”.

“Мне не трудно, господин, там, где сидит Блаженный или подобные Блаженному”.

“Говори же, великий царь”.

16. “Однажды, господин, я приблизился к Пуране Кассапе. Приблизившись, я обменялся с Пураной Кассапой дружескими дружелюбными словами и почтительным приветствием и сел в стороне. И сев в стороне, я, господин, так сказал Пуране Кассапе: “Существуют ведь, досточтимый Кассапа, занятые в различных отраслях ремесел, а именно: сведущие в уходе за слонами, сведущие в коневодстве, колесничие, лучники, знаменосцы, распорядители в войске, распределяющие провиант, благородные воины, искушенные в набегах, не уступающие большому слону, герои, воители в кожаном панцире, дети рабов, повара, брадобреи, банщики, изготовители сладостей, плетельщики венков, красильщики, ткачи, плетельщики корзин, гончары, вычисляющие, считающие по пальцам, а также и занятые в других различных отраслях ремесел подобного рода — и они живут в этом зримом мире зримым плодом (своего) ремесла, им они радуют и удовлетворяют самих себя, радуют и удовлетворяют мать и отца, радуют и удовлетворяют ребенка и жену, радуют и удовлетворяют друга и товарища, доставляют отшельникам и брахманам благодатные подношения, связанные с небом, несущие счастье, ведущие на небеса. Можно ли, досточтимый Кассапа, указать таким же образом зримый плод отшельничества в этом зримом мире?”

17. Когда так было сказано, господин, Пурана Кассапа так сказал мне: “Великий царь, когда человек действует или побуждает действовать, калечит или побуждает калечить, мучает или побуждает мучить, несет горе или побуждает нести горе, изнуряет или побуждает изнурять, приводит в трепет или побуждает приводить в трепет, уничтожает живое или берет то, что не дано ему, врывается в дом, уносит награбленное, совершает воровство, стоит в засаде у дороги, идет к чужой жене, говорит ложь — делая так, он не делает греха! И пусть диском с краями острыми, как бритва, он сделает живых существ на этой земле одним месивом из мяса, одной грудой мяса — нет от этого греха, нет причастности к греху. И пусть он пойдет по южному берегу Ганга, убивая или побуждая убивать, калеча или побуждая калечить, мучая или побуждая мучить, — нет от этого греха, нет причастности к греху. И пусть он пойдет по северному берегу Ганга, подавая или побуждая подавать, совершая жертвоприношения, — нет от этого заслуги, нет причастности к заслуге. От подаяния, самообуздания, воздержанности, правдивости нет заслуги, нет причастности к заслуге”.

18. Так, господин, Пурана Кассапа, будучи спрошенным о зримом плоде отшельничества ответил мне, что действие незначимо. Подобно тому, господин, как спрошенный о манго, стал бы отвечать о хлебном дереве, или спрошенный о хлебном дереве, стал бы отвечать о манго, так же точно, господин, и Пурана Кассапа, будучи спрошен о зримом плоде отшельничества, ответил, что действие незначимо. Тогда, господин, я сказал себе так: “Как может подобный мне даже подумать о том, чтобы осудить отшельника или брахмана, живущего в царстве?” И вот, господин, я не высказал Пуране Кассапе ни одобрения, ни порицания; ни одобряя, ни порицая, я, будучи недовольным, не произнес недовольных слов и пожалел об этой речи, не возмущаясь, поднялся с сиденья и удалился.

19. “Однажды, господин, я приблизился к Маккхали Госале. Приблизившись, я обменялся с Маккхали Госалой дружескими дружелюбными словами и почтительным приветствием и сел в стороне. И сев в стороне, я, господин, так сказал Маккхали Госале: “Существуют ведь, досточтимый Госале в различных отраслях ремесел, а именно: сведущие в уходе за слонами, сведущие в коневодстве, колесничие, лучники, знаменосцы, распорядители в войске, распределяющие провиант, благородные воины, искушенные в набегах, не уступающие большому слону, герои, воители в кожаном панцире, дети рабов, повара, брадобреи, банщики, изготовители сладостей, плетельщики венков, красильщики, ткачи, плетельщики корзин, гончары, вычисляющие, считающие по пальцам, а также и занятые в других различных отраслях ремесел подобного рода — и они живут в этом зримом мире зримым плодом (своего) ремесла, им они радуют и удовлетворяют самих себя, радуют и удовлетворяют мать и отца, радуют и удовлетворяют ребенка и жену, радуют и удовлетворяют друга и товарища, доставляют отшельникам и брахманам благодатные подношения, связанные с небом, несущие счастье, ведущие на небеса. Можно ли, досточтимый Госала, указать таким же образом зримый плод отшельничества в этом зримом мире?”

20. Когда так было сказано, господин, Маккхали Госала так сказал мне: “Великий царь, нет причин, нет основания для осквернения существ — без причин, без основания оскверняются существа. Нет причин, нет основания для очищения существа без причины, без основания очищаются существа. Нет своего действия, нет человеческого действия, нет силы, нет усердия, нет человеческой мощи, нет человеческого стремления. Все существа, все живое, все рожденное, все творения лишены власти, лишены силы, лишены усердия, претерпевают изменения под воздействием судьбы, общения, собственной природы и испытывают счастье или несчастье, будучи разделены на шесть разновидностей. Существует четырнадцать сотен тысяч главных видов рождения и шестнадцать сотен других, и еще шестьсот других; пятьсот видов действий, и еще пять действий: и три действия, и [одно] действие и половина действия; шестьдесят два пути, шестьдесят два внутренних периода, шесть разновидностей существ, восемь стадий человеческой жизни, сорок девять сотен видов поддержания жизни, сорока девять сотен видов, странствующих аскетов, сорок девять сотен областей, населенных нагами, двадцать сотен жизненных способностей, тридцать сотен преисподней, тридцать шесть элементов страсти, семь пород, наделенных сознанием, семь пород, лишенных сознания, семь пород растущих от узлов стебля, семь видов богов, семь видов людей, семь видов демонов, семь озер, семь патува, семьсот патува, семь великих обрывов, семьсот малых обрывов, семь видов великих слов, семьсот видов малых слов, восемьдесят четыре сотни тысяч великих периодов, в течение которых и глупцы, и мудрые, странствуя, переходя, из одного существования в другое, положат конец страдания. И здесь не следует полагать: “Благодаря этому нравственному поведению, или обрядам, или подвижничеству, или целомудрию я или дам созреть не созревшим плодам своих действий, или, постепенно обретая созревшие плоды действий, освобожусь от них”, ибо это не так — счастье и несчастье словно отмеряны меркой, и переходу из одного существования в другое положен предел; нет ему сокращения или расширения, нет увеличения или уменьшения. И подобно тому, как брошенный клубок нити разматывается, насколько способен разматываться, также точно и глупцы и мудрые, странствуя и переходя из одного существования в другое, положат конец страданию”.

21. Так, господин, Маккхали Госала, будучи спрошенным о зримом плоде отшельничества ответил мне об очищении благодаря переходу из одного состояния в другое. Подобно тому, господин, как спрошенный о манго, стал бы отвечать о хлебном дереве, или спрошенный о хлебном дереве, стал бы отвечать о манго, так же точно, господин, и Маккхали Госала, будучи спрошен о зримом плоде отшельничества, ответил бы об очищении благодаря переходу из одного состояния в другое. Тогда, господин, я сказал себе так: “Как может подобный мне даже подумать о том, чтобы осудить отшельника или брахмана, живущего в царстве?” И вот, господин, я не высказал Маккхали Госале ни одобрения, ни порицания; ни одобряя, ни порицая, я, будучи недовольным, не произнес недовольных слов и пожалел об этой речи, не возмущаясь, поднялся с сиденья и удалился.

22. “Однажды, господин, я приблизился к Аджите Кесакамбали. Приблизившись, я обменялся с Аджитой Кесакамбали дружескими, дружелюбными словами и почтительным приветствием и сел в стороне. И сев в стороне, я, господин, так сказал Аджите Кесакамбали: “Существуют ведь, досточтимый Аджита, занятые в различных отраслях ремесел, а именно: сведущие в уходе за слонами, сведущие в коневодстве, колесничие, лучники, знаменосцы, распорядители в войске, распределяющие провиант, благородные воины, искушенные в набегах, не уступающие большому слону, герои, воители в кожаном панцире, дети рабов, повара, брадобреи, банщики, изготовители сладостей, плетельщики венков, красильщики, ткачи, плетельщики корзин, гончары, вычисляющие, считающие по пальцам, а также и занятые в других различных отраслях ремесел подобного рода — и они живут в этом зримом мире зримым плодом (своего) ремесла, им они радуют и удовлетворяют самих себя, радуют и удовлетворяют мать и отца, радуют и удовлетворяют ребенка и жену, радуют и удовлетворяют друга и товарища, доставляют отшельникам и брахманам благодатные подношения, связанные с небом, несущие счастье, ведущие на небеса. Можно ли, досточтимый Аджита, указать таким же образом зримый плод отшельничества в этом зримом мире?”

23. Когда так было сказано, господин, Аджита Кесакамбали так сказал мне: “Великий царь, нет подаяния, нет жертвоприношения, нет возлияния, нет созревшего плода добрых и злых действий, нет этого мира, нет другого мира, нет матери, нет отца, нет самопроизвольно родившихся существ, нет в мире отшельников и брахманов, находящихся на надлежащем пути и в надлежащем расположении духа, которые, познав и увидев собственными глазами и этот мир, и другой мир возглашают истину. Этот человек состоит из четырех великих элементов, и когда исполняется его срок, то земля из него возвращается и входит во всю совокупность земли, вода возвращается и входит во всю совокупность воды, огонь возвращается и входит во всю совокупность огня, воздух возвращается и входит во всю совокупность воздуха, жизненные способности соединяются с пространством. Вот четверо людей и носилки — пятые: взяв умершего, они идут до его места сожжения и произносят слова о нем. А там остаются серые кости и в конце подношения пепел. Подаяние — это угнетение глупцов, и те, которые проповедуют пользу от него, ведут пустую, лживую болтовню.

24. Так, господин, Аджита Кесакамбали, будучи спрошенным о зримом плоде отшельничества ответил мне проповедью о разрушении. Подобно тому, господин, как спрошенный о манго, стал бы отвечать о хлебном дереве, или спрошенный о хлебном дереве, стал бы отвечать о манго, так же точно, господин, и, Аджита Кесакамбали, будучи спрошен о зримом плоде отшельничества, ответил проповедью о разрушении. Тогда, господин, я сказал себе так: “Как может подобный мне даже подумать о том, чтобы осудить отшельника или брахмана, живущего в царстве?” И вот, господин, я не высказал, Аджита Кесакамбали ни одобрения, ни порицания; ни одобряя, ни порицая, я, будучи недовольным, не произнес недовольных слов и пожалел об этой речи, не возмущаясь, поднялся с сиденья и удалился.

25. “Однажды, господин, я приблизился к Пакудхе Каччаяне. Приблизившись, я обменялся с Пакудхой Каччаяной дружескими, дружелюбными словами и почтительным приветствием и сел в стороне. И сев в стороне, я, господин, так сказал Пакудхе Каччаяне: “Существуют ведь, досточтимый Каччаяна, занятые в различных отраслях ремесел, а именно: сведущие в уходе за слонами, сведущие в коневодстве, колесничие, лучники, знаменосцы, распорядители в войске, распределяющие провиант, благородные воины, искушенные в набегах, не уступающие большому слону, герои, воители в кожаном панцире, дети рабов, повара, брадобреи, банщики, изготовители сладостей, плетельщики венков, красильщики, ткачи, плетельщики корзин, гончары, вычисляющие, считающие по пальцам, а также и занятые в других различных отраслях ремесел подобного рода — и они живут в этом зримом мире зримым плодом (своего) ремесла, им они радуют и удовлетворяют самих себя, радуют и удовлетворяют мать и отца, радуют и удовлетворяют ребенка и жену, радуют и удовлетворяют друга и товарища, доставляют отшельникам и брахманам благодатные подношения, связанные с небом, несущие счастье, ведущие на небеса. Можно ли, досточтимый Каччаяна, указать таким же образом зримый плод отшельничества в этом зримом мире?”

26. Когда так было сказано, господин, Пакудха Каччаяна так сказал мне: “Великий царь, эти семь элементов не созданы, и их не побуждали создать, не сотворены, и их не побуждали сотворить; они бесплодны, стоят как на вершине, установлены прочно как столп. Они не движутся, не изменяются, не вредят друг другу, не причиняют друг другу счастья или несчастья, или счастья и несчастья. Каковы же эти семеро? Элемент земли, элемент воды, элемент огня, элемент воздуха, счастье, несчастье и седьмой — жизнь. Эти семь элементов не созданы, их не побуждали создать, не сотворены, их не побуждали сотворить, они бесплодны, стоят как вершина, установлены прочно, как столп. Они не движутся, не изменяются, не вредят друг другу, не причиняют друг другу счастья или несчастья, или счастье и несчастье. Нет здесь убивающего, или побуждающего убивать, слушающего или побуждающего слушать, сознающего или побуждающего сознавать. И когда кто-нибудь рассекает острым мечом голову, то никто никого не лишает жизни — просто меч проникает в промежуток между семью элементами”.

27. Так, господин, Пакудха Каччаяна, будучи спрошенным о зримом плоде отшельничества ответил мне о другом и по-другому. Подобно тому, господин, как спрошенный о манго, стал бы отвечать о хлебном дереве, или спрошенный о хлебном дереве, стал бы отвечать о манго, так же точно, господин, и, Пакудха Каччаяна, будучи спрошен о зримом плоде отшельничества, ответил о другом и по-другому. Тогда, господин, я сказал себе так: “Как может подобный мне даже подумать о том, чтобы осудить отшельника или брахмана, живущего в царстве?” И вот, господин, я не высказал Пакудхе Каччаяне ни одобрения, ни порицания; ни одобряя, ни порицая, я, будучи недовольным, не произнес недовольных слов и пожалел об этой речи, не возмущаясь, поднялся с сиденья и удалился.

28. “Однажды, господин, я приблизился к Нигантхе Натапутте. Приблизившись, я обменялся с Нигантхой Натапуттой дружескими, дружелюбными словами и почтительным приветствием и сел в стороне. И сев в стороне, я, господин, так сказал Нигантхе Натапутте: “Существуют ведь, досточтимый Аггивессана, занятые в различных отраслях ремесел — а именно: сведущие в уходе за слонами, сведущие в коневодстве, колесничие, лучники, знаменосцы, распорядители в войске, распределяющие провиант, благородные воины, искушенные в набегах, не уступающие большому слону, герои, воители в кожаном панцире, дети рабов, повара, брадобреи, банщики, изготовители сладостей, плетельщики венков, красильщики, ткачи, плетельщики корзин, гончары, вычисляющие, считающие по пальцам, а также и занятые в других различных отраслях ремесел подобного рода — и они живут в этом зримом мире зримым плодом (своего) ремесла, им они радуют и удовлетворяют самих себя, радуют и удовлетворяют мать и отца, радуют и удовлетворяют ребенка и жену, радуют и удовлетворяют друга и товарища, доставляют отшельникам и брахманам благодатные подношения, связанные с небом, несущие счастье, ведущие на небеса. Можно ли, досточтимый Аггивессана, указать таким же образом зримый плод отшельничества в этом зримом мире?”

29. Когда так было сказано, господин, Нигантха Натапутта так сказал мне: “Великий царь, вот Нигантха сдержан воздержанием четырехчастной узды. Как же великий царь, Нигантха сдержан воздержанием четырехчастной узды? Великий царь, Нигантха воздерживается от всякой воды, и наделен всякою водою. И так, великий царь, Нигантха сдержан воздержанием четырехчастной узды. И поскольку, великий царь, Нигантха сдержан так воздержанием четырехчастной узды, он великий царь, зовется Нигантхой, чье “я” достигло цели, и чье “я” обуздано, и чье “я” стойко.

30. Так, господин, Нигантха Натапутта, будучи спрошенным о зримом плоде отшельничества, ответил мне о воздержании четырехчастной узды. Подобно тому, господин, как спрошенный о манго, стал бы отвечать о хлебном дереве, или спрошенный о хлебном дереве, стал бы отвечать о манго, так же точно, господин, и, Нигантха Натапутта, будучи спрошен о зримом плоде отшельничества, ответил о воздержании четырехчастной узды. Тогда, господин, я сказал себе так: “Как может подобный мне даже подумать о том, чтобы осудить отшельника или брахмана, живущего в царстве?” И вот, господин, я не высказал, Нигантхе Натапутте ни одобрения, ни порицания; ни одобряя, ни порицая, я, будучи недовольным, не произнес недовольных слов и пожалел об этой речи, не возмущаясь, поднялся с сиденья и удалился.

31. Однажды, господин, я приблизился к Санджае Беллаттхипутте. Приблизившись, я обменялся с Санджаей Беллаттхипуттой дружескими, дружелюбными словами и почтительным приветствием и сел в стороне. И сев в стороне, я, господин, так сказал Санджае Беллаттхипутте: “Существуют ведь, досточтимый Санджая, занятые в различных отраслях ремесел, а именно: сведущие в уходе за слонами, сведущие в коневодстве, колесничие, лучники, знаменосцы, распорядители в войске, распределяющие провиант, благородные воины, искушенные в набегах, не уступающие большому слону, герои, воители в кожаном панцире, дети рабов, повара, брадобреи, банщики, изготовители сладостей, плетельщики венков, красильщики, ткачи, плетельщики корзин, гончары, вычисляющие, считающие по пальцам, а также и занятые в других различных отраслях ремесел подобного рода — и они живут в этом зримом мире зримым плодом (своего) ремесла, им они радуют и удовлетворяют самих себя, радуют и удовлетворяют мать и отца, радуют и удовлетворяют ребенка и жену, радуют и удовлетворяют друга и товарища, доставляют отшельникам и брахманам благодатные подношения, связанные с небом, несущие счастье, ведущие на небеса. Можно ли, досточтимый Санджая, указать таким же образом зримый плод отшельничества в этом зримом мире?”

32. Когда так было сказано, господин, Санджая Беллаттхипутта так сказал мне: “Если бы ты спросил меня: “Другой мир существует?” и я считал бы, что другой мир существует, то я объяснил бы, что другой мир существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил: “Другой мир не существует?”, и я считал бы, что другой мир не существует, то я объяснил бы, что другой мир не существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Другой мир и существует и не существует?”, и я считал бы, что другой мир и существует, и не существует, то я объяснил бы, что другой мир и существует, и не существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Другой мир ни существует, ни не существует?”, и я считал бы, что другой мир ни существует, ни не существует, то я объяснил бы, что другой мир ни существует, ни не существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Самопроизвольно родившиеся существуют?”, и я считал бы, что самопроизвольно родившиеся существуют, то я объяснил бы, что самопроизвольно родившиеся существуют. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Самопроизвольно родившиеся не существуют?”, и я считал бы, что самопроизвольно родившиеся не существуют, то я объяснил бы, что самопроизвольно родившиеся не существуют. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Самопроизвольно родившиеся и существуют, и не существуют?”, и я считал бы, что самовольно родившиеся и существуют, и не существуют, то я объяснил бы, что самовольно родившиеся и существуют, и не существуют. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Самопроизвольно родившиеся ни существуют, ни не существуют?”, и я считал бы, что самопроизвольно родившиеся не существуют, ни не существуют, то я объяснил бы, что самопроизвольно родившиеся ни существуют, ни не существуют. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Созревший плод добрых и злых действий существует?”, и я считал бы, что созревший плод добрых и злых действий существует, то я объяснил бы, что созревший плод добрых и злых действий существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Созревший плод добрых и злых действий не существует?”, и я считал бы, что созревший плод добрых и злых действий не существует, то я объяснил бы, что созревший плод добрых и злых действий не существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Созревший плод добрых и злых действий и существует, и не существует?”, и я считал бы, что созревший плод добрых и злых действий и существует, и не существует, то я объяснил бы, что созревший плод добрых и злых действий и существует, и не существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Созревший плод добрых и злых действий ни существует, ни не существует?”, и я считал бы, что созревший плод добрых и злых действий ни существует, ни не существует, то я объяснил бы, что созревший плод добрых и злых действий ни существует, ни не существует. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Татхагата существует после смерти?”, и я считал бы, что Татхагата существует после смерти, то я объяснил бы, что Татхагата существует после смерти. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Татхагата не существует после смерти?”, и я считал бы, что Татхагата не существует после смерти, то я объяснил бы, что Татхагата не существует после смерти. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Татхагата и существует и не существует после смерти?”, и я считал бы, что Татхагата и существует и не существует после смерти, то я объяснил бы, что Татхагата и существует, и не существует после смерти. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет. Если бы ты спросил меня: “Татхагата ни существует, ни не существует после смерти?”, и я считал бы, что Татхагата ни существует, ни не существует после смерти, то я объяснил бы, что Татхагата ни существует, ни не существует после смерти. Но я не считаю этого. Я не считаю так. Я не считаю иначе. Я не считаю, что нет. Я не считаю, что неверно, что нет.

33. Так, господин, Санджая Белаттхипутта, будучи спрошенным о зримом плоде отшельничества, ответил мне уклончиво. Подобно тому, господин, как спрошенный о манго, стал бы отвечать о хлебном дереве, или спрошенный о хлебном дереве, стал бы отвечать о манго, так же точно, господин, и, Санджая Белаттхипутта, будучи спрошен о зримом плоде отшельничества, ответил мне уклончиво. Тогда, господин, я сказал себе так: “Как может подобный мне даже подумать о том, чтобы осудить отшельника или брахмана, живущего в царстве?” И вот, господин, я не высказал, Санджае Белаттхипутте ни одобрения, ни порицания; ни одобряя, ни порицая, я, будучи недовольным, не произнес недовольных слов и пожалел об этой речи, не возмущаясь, поднялся с сиденья и удалился.

34. И вот, господин, я спрашиваю Блаженного: “Существуют ведь, господин, занятые в различных отраслях ремесел, а именно: сведущие в уходе за слонами, сведущие в коневодстве, колесничие, лучники, знаменосцы, распорядители в войске, распределяющие провиант, благородные воины, искушенные в набегах, не уступающие большому слону, герои, воители в кожаном панцире, дети рабов, повара, брадобреи, банщики, изготовители сладостей, плетельщики венков, красильщики, ткачи, плетельщики корзин, гончары, вычисляющие, считающие по пальцам, а также и занятые в других различных отраслях ремесел подобного рода — и они живут в этом зримом мире зримым плодом (своего) ремесла, им они радуют и удовлетворяют самих себя, радуют и удовлетворяют мать и отца, радуют и удовлетворяют ребенка и жену, радуют и удовлетворяют друга и товарища, доставляют отшельникам и брахманам благодатные подношения, связанные с небом, несущие счастье, ведущие на небеса. Можно ли, господин, указать таким же образом зримый плод отшельничества в этом зримом мире?”

— “Можно, великий царь. Только я в таком случае задам тебе встречный вопрос, чтобы ты ответил на него так, как сочтешь нужным.

35. Как ты думаешь, великий царь? Вот был бы у тебя слуга, раб, исполняющий работу, рано встающий и поздно ложащийся, послушно выполняющий все, приятно ведущий себя, сладкоречивый, не спускающий с тебя глаз. И он бы сказал себе: “Сколь чудесны, сколь необычны пути заслуг и созревание плодов заслуг! Ведь этот царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта — человек, и я — человек. Ведь этот царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта будучи наделен и снабжен пятью признаками чувственности, услаждается и я сказал бы, словно бог, — я же — его раб, исполняющий работу, рано встающий, поздно ложащийся, послушно выполняющий все, приятно ведущий себя, сладкоречивый, не спускающий с тебя глаз. Право, и я мог бы совершить его заслуги. Ведь я мог бы сбрить волосы и бороду, надеть желтые одеяния и, оставив дом, странствовать бездомным”. И со временем он может сбрить волосы и бороду, надеть желтые одеяния и, оставив дом, странствовать бездомным. Так, будучи странником, он станет жить, обуздывая тело, станет жить, обуздывая речь, станет жить, обуздывая разум, довольствуясь самым ничтожным пропитанием и рубищем, радуясь уединению. И люди смогли бы так сказать тебе о нем: “Угодно ли узнать тебе, божественный, что тот, твой слуга, раб, исполняющий работу, рано встающий и поздно ложащийся, послушно выполняющий все, приятно ведущий себя, сладкоречивый, не спускающий с тебя глаз — он, божественный, сбрил волосы и бороду, надел желтые одеяния и, оставив дом, стал странствовать бездомным. Так, будучи странником, он живет, обуздывая тело, живет, обуздывая речь, живет, обуздывая разум, довольствуясь самим ничтожным пропитанием и рубищем, радуясь уединению”. Сказал ли бы ты тогда так: “Пусть этот слуга придет ко мне, пусть снова будет рабом, исполняющим работу, рано встающим и поздно ложащимся, послушно выполняющим все, приятно ведущим себя, сладкоречивым, следящим за моим лицом”?

36. “Совсем нет, господин. Мы напротив, приветствовали бы его, поднялись бы навстречу, предложили сиденье, усадили, доставили ему все необходимое — монашескую одежду, чашу для милостыни, обитель, лекарства для помощи больным, а также подобающую ему охрану, ограду и защиту”.

“Как ты думаешь, великий царь? Если так, является ли это зримым плодом отшельничества или нет?”

“Конечно, господин, если так, это является зримым плодом отшельничества”.

“Вот, великий царь, тебе указан мною первый зримый плод отшельничества в этом зримом мире?”

37. “А можно ли, господин, указать таким же образом еще другой зримый плод отшельничества в этом зримом мире?”

— “Можно, великий царь. Только я в таком случае задам тебе встречный вопрос, чтобы ты ответил на него так, как тебе больше подходит. Как ты думаешь, великий царь? Вот был бы у тебя слуга, земледелец, домоправитель, уплачивающий подать, умножающий твои богатства. И он бы сказал себе: “Сколь чудесны, сколь необычайны пути заслуг и созревание плодов заслуг. Ведь этот царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта — человек, и я человек. Ведь этот царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта будучи наделен и снабжен пятью признаками чувственности, услаждается, я сказал бы, словно бог, — я же еще земледелец, домоправитель, уплачивающий подати, умножающий его богатства. Право, и я мог бы совершить его заслуги. Ведь я мог бы обрить волосы и бороду, надеть желтые одеяния и, оставив дом, странствовать бездомным”. И со временем, отказавшись от малого достатка или отказавшись от большого достатка, отказавшись от малого круга родственников или отказавшись от большого круга родственников, он может обрить волосы и бороду, надеть желтые одеяния, и, оставив дом, странствовать бездомным. Так, будучи странником, он станет жить, обуздывая тело, станет жить, обуздывая речь, станет жить, обуздывая разум, довольствуясь самим ничтожным пропитанием и рубищем, радуясь уединению. И люди смогли бы так сказать тебе о нем: “Угодно ли узнать тебе, божественный, что тот твой слуга, земледелец, домоправитель, уплачивающий подати, умножающий твое богатство — он, божественный, сбрил волосы и бороду, надел желтые одеяния и, оставив дом, стал странствовать бездомным. Так, будучи странником, он живет обуздывая тало, живет, обуздывая речь, живет, обуздывая разум, довольствуясь своим ничтожным пропитанием и рубящем, радуясь уединению”. Сказал ли бы тогда так: “Пусть этот слуга придет ко мне, пусть снова будет землевладельцем, домохозяином, уплачивающим подати, умножающим мое богатство?”

38. “Совсем нет, господин. Мы напротив, приветствовали бы его, поднялись бы навстречу, предложили сиденье, усадили, доставили ему все необходимое — монашескую одежду, чашу для милостыни, обитель, лекарства для помощи больным, а также подобающую ему охрану, ограду и защиту”

“Как ты думаешь, великий царь? Если так, является ли это зримым плодом отшельничества или нет?”

“Конечно, господин, если так, это является зримым плодом отшельничества”.

“Вот, великий царь, тебе указан мною второй зримый плод отшельничества в этом зримом мире”.

39. “А можно ли, господин, указать таким же образом еще другой зримый плод отшельничества в этом зримом мире — и прекраснее, и возвышеннее этих зримых плодов отшельничества?”

“Можно, великий царь. В таком случае, великий царь, слушай тщательно и внимай тому, что я скажу”.

“Хорошо, господин”, — согласился с Блаженным царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта. Блаженный сказал так:

40. “Вот, великий царь, в мир приходит Татхагата — архат, всецело просветленный, наделенный знанием и добродетелью, счастливый, знаток мира, несравненный вожатый людей, нуждающихся в узде, учитель богов и людей, Будда, Блаженный. Он возглашает об этом мироздании с мирами богов, Мары, Брахмы, с миром отшельников и брахманов, с богами и людьми, познав и увидев их собственными глазами. Он проповедует истину — превосходную в начале, превосходную в середине, превосходную в конце, — в ее духе и букве, наставляет в единственно совершенном, чистом целомудрии.

41. Эту истину слышит домохозяин, или сын домохозяина, или вновь родившийся в каком-либо другом семействе. Слыша эту истину, он обретает веру в Татхагату. И наделенный этой обретенной им верой, он размышляет: “Жизнь в доме стеснительна, это путь нечистоты, странничество же — как чистый воздух. Нелегко обитающему в доме блюсти всецело совершенное, всецело чистое целомудрие, сияющее как жемчужная раковина. Ведь я мог бы сбрить волосы и бороду, надеть желтые одеяния, и, оставив дом, странствовать бездомным”. И со временем, отказавшись от малого достатка или отказавшись от большого достатка, отказавшись от малого круга родственников или отказавшись от большого круга родственников, он сбривает волосы и бороду, надевает желтые одеяния, и, оставив дом, странствует бездомным.

42. Так, будучи странником, он живет сдержанный воздержанием предписаний для отшельников, придерживаясь должного поведения, видя опасность в мельчайших поступках, обязуется следовать заповедям и упражняется в их исполнении, наделен добродетелью тела и добродетелью речи, чист в средствах существования, обладает нравственностью, охраняет врата жизненных способностей, наделен способностью самосознания и вдумчивостью, удовлетворен.

43. Как же, великий царь, монах предан нравственности? Вот, великий царь, отказываясь уничтожать живое, и избегая уничтожать живое, без палки и без оружия, скромный, полный сострадания, монах пребывает в доброте и сочувствии ко всем живым существам. Это и есть часть его нравственности.

Отказываясь брать то, что не дано ему, избегая брать то, что не дано ему, берущий лишь то, что дано, желающий лишь то, что дано, он пребывает чистый сердцем, же зная воровства. Это и есть часть его нравственности.

Отказываясь от нецеломудрия, целомудренный он удаляется и воздерживается от всеобщего обычая совокупления. Это и есть часть его нравственности.

44. Отказываясь от лживой речи, избегая лживой речи, он говорит правду, связан с правдой, надежен, достоин доверия, не обманет людей. Это и есть часть его нравственности.

Отказываясь от клеветнической речи, избегая клеветнической речи, он не рассказывает в другом месте услышанного, чтобы не вызывать раздора со здешними, и не рассказывает здесь услышанного в другом месте, чтобы не вызвать раздора с тамошними. Он соединяет разобщенных, поощряет соединенных, удовлетворен согласием, доволен согласием, наслаждается согласием, ведет речь, родящую согласие. Это и есть часть его нравственности.

Отказываясь от грубой речи, избегая грубой речи, он ведет лишь такую речь, которая безгрешна, радует слух, добра, доходит до сердца, вежлива, дорога многим людям. Это и есть часть его нравственности.

Отказываясь от легкомысленной болтовни, избегая легкомысленной болтовни, он говорит вовремя, говорит о действительно происшедшем, говорит с пользой, говорит об истине, говорит о должном поведении, своевременно ведет достопамятную речь, обоснованную, соразмерную, несущую пользу. Это и есть часть его нравственности.

45. Он избегает наносить вред семенам и растениям всех видов. Он избегает принимать пищу не вовремя, принимает пищу раз в день и воздерживается от нее ночью. Он избегает посещать зрелища с танцами, пением и музыкой. Он избегает употреблять венки, благовония, притирания, заниматься украшениями и нарядами. Он избегает пользоваться высоким ложем или большим ложем. Он избегает принимать золото или серебро. Он избегает принимать неприготовленное в пищу зерно. Он избегает принимать женщин и молодых девушек. Он избегает принимать рабынь и рабов. Он избегает принимать коз и овец. Он избегает принимать петухов и свиней. Он избегает принимать слонов, коров, коней и кобыл. Он избегает принимать поля и имущество. Он избегает исполнять обязанности вестника или посыльного. Он избегает покупать и продавать. Он избегает обманывать на весах, обманывать в монете, обманывать в мере. Он избегает криводушия, нечестности, коварства, изворотливости. Он избегает ранить, убивать, заключать в оковы, разбойничать, грабить, применять насилие. Это и есть часть его нравственности.

46. В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности наносить подобным образом вред семенам и растениям всех видов, а именно: плодящимся от корня, плодящимся от ветки, плодящимся от коленца, плодящимся от верхушки и, в-пятых, плодящихся от семени — он избегает наносить подобным образом вред семенам и растениям. Это и есть часть его нравственности.

47. В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности собирать и использовать подобным образом запасы, а именно: запасы еды, запасы питья, запасы одежды, запасы обуви, запасы постелей, запасы благовонии, запасы лакомства — он избегает собирать и использовать подобным образом запасы. Это и есть часть его нравственности.

48. В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности посещать подобным образом зрелища, а именно: танцы, пение, музыку, представления, декламацию, игру на цимбалах, выступления царских певцов, игру на барабане, волшебные сцены, акробатические трюки чандал, борьбу слонов, борьбу коней, борьбу буйволов, борьбу быков, борьбу коз, борьбу баранов, борьбу петухов, борьбу перепелов, борьбу на дубинках, борьбу на кулаках, схватку, учебное сражение, сбор воинов, боевой строй, смотр войск, — он избегает посещать подобным образом зрелища. Это и есть часть его нравственности.

49. В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности предаваться подобным образом игре в кости, и легкомыслию, — а именно: играм “восемь полей”, “десять полей”, “пространство”, “окружной путь”, сантика, кхалика, “сучок”, “рука-кисточка”, играм с шарами, трубочками из листьев, маленьким плугом, моккхачике, играм с маленькой ветряной мельницей, маленькой меркой, повозочкой, маленьким луком, угадыванию букв, угадыванию мыслей, подражанию телесным недостаткам, — он избегает предаваться подобным образом игре в кости и легкомыслию. Это и есть часть его нравственности.

50. В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности пользоваться подобным образом высоким ложем или большим ложем, — а именно: удлиненным сиденьем, ложем с изображеньем животных на его подпорках, пышным руном, пестрым стеганым одеялом, белым шерстяным одеялом, шерстяным покрывалом, украшенным цветами, подстилкой из хлопка, шерстяным одеялом с изображением зверей, покрывалом с бахромой по бокам, покрывалом с бахромой по одной стороне, покрывалом, расшитым драгоценностями, шелковым покрывалом, ковром для танцовщиц, покрывалом для слонов, покрывалом для коней, покрывалом для колесниц, покрывалом для кожи черной антилопы, подстилкой из превосходной кожи антилопы кадали, покрывалом с балдахином, ложем с красными подушками у изголовья и в ногах — он избегает пользоваться подобным образом высоким ложем или большим ложем. Это и есть часть его нравственности.

51. В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности заниматься подобным образом украшениями и нарядами, а именно: угощением, массажем, омовением, растиранием, пользоваться зеркалом, глазной мазью, венками, притираниями, пудрой для лица, мазью для лица, браслетами, перевязью на голове, тростью для прогулок, лекарствами, мечем, зонтом, пестрыми сандалиями, тюрбаном, диадемой, опахалом из хвоста буйвола, белыми долгополыми одеждами, — он избегает заниматься подобным образом украшениями и нарядами. Это и есть часть его нравственности.

52. В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают подобным образом в склонности к низменным беседам, а именно: беседам о царе, беседам о ворах, беседам о советниках, беседам о войске, беседам об опасности, беседам о сражении, беседам о еде, беседам о питье, беседам об одеждах, беседам о ложах, беседам о венках, беседам о благовониях, беседам о родственниках, беседам о повозках, беседам о деревнях, беседам о торговых селениях, беседам о городах, беседам о странах, беседам о женщинах, беседам о мужчинах, беседам о героях, беседам о дорогах, беседам о водоемах, беседам о прежде умерших, беседам о всякой всячине, разговорам о мире, разговором об океане, беседам о том, что существует и чего не существует, — он избегает подобным образом низменных бесед. Это и есть часть его нравственности.

53. В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают подобным образом в склонности к пререканиям, — а именно: “Ты не знаешь дхармы и должного поведения, — я знаю дхарму и должное поведение!”, “Как ты узнаешь дхарму и должное поведение?”, “Ты следуешь ложным путем — я следую истинным путем!”, “Я последователен — ты непоследователен!”, “Ты сказал в конце то, что следовало сказать вначале, и сказал вначале то, что следовало сказать в конце!”, “[Мысль] у тебя не продумана и превратна!”, “Твоя речь опровергнута, ты побежден!”, “Оставь эту речь или разъясни, если можешь!” — он избегает подобным образом пререканий. Это и есть часть его нравственности.

54. В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности исполнять подобным образом обязанность вестника или посыльного, а именно, у царей, царских советников, кшатриев, брахманов, домохозяев, юношей, передавая: “иди сюда”, “иди туда”, “возьми это”, “неси это туда”, — он избегает исполнять подобным образом обязанности вестника или посыльного. Это и есть часть его нравственности.

55. В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, бывают и обманщиками и болтунами, и прорицателями и фокусниками, страстно желая все новой и новой прибыли, — он избегает подобным образом обмана и болтовни. Это и есть часть его нравственности.

56. В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью, а именно: истолковывая особенности частей тела, предзнаменования, небесные явления, сны, знаки на теле, изведенные мышами одежды, созерцая жертвоприношение на огне, жертвоприношение ложкой, жертвоприношение шелухой риса, жертвоприношение краской пыльцой между шелухой и зерном, жертвоприношение зернами риса, жертвоприношение очищенным маслом, жертвоприношение ртом, жертвоприношение кровью, используя знания частей тела, знания строений, знание полей, знание благоприятных заклинаний, знание духов умерших, знание земли, знание змей, знание яда, знание скорпионов, знание мышей, знание птиц, знание ворон, предсказание срока жизни, заговор от стрел, понимания языка животных, — он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

57. В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью, а именно: истолковывая знаки на драгоценностях, знаки на палках, знаки на одеждах, знаки на мечах, знаки на стрелах, знаки на луках, знаки на оружии, знаки на женщинах, знаки на мужчинах, знаки на юношах, знаки на девушках, знаки на рабах, знаки на рабынях, знаки на слонах, знаки на конях, знаки на буйволах, знаки на быках, знаки на коровах, знаки на козлах, знаки на баранах, знаки на петухах, знаки на перепелах, знаки на ящерицах, знаки на длинноухих животных, знаки на черепахах, знаки на диких зверях, — он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

58. В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью — а именно: предсказывая, что будет выступление царя [в поход], не будет выступления царя, — будет наступление здешнего царя, будет отступление чужого царя, — будет наступление чужого царя, будет отступление здешнего царя, — будет победа здешнего царя, — будет победа одного, будет поражение другого — он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

59. В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью — а именно: предсказывая, что будет затмение Луны, будет затмение Солнца, будет затмение звезд, будет движение Луны и Солнца по своему обычному пути, будет движение Луны и Солнца по необычному пути, будет движение звезд по своему обычному пути, будет движение звезд по необычному пути, будет падение метеоритов, будет пламя, охватившее горизонт, будет землетрясение, будет гром с неба, будет восход, заход, замутнение, очищение Луны, Солнца, звезд; предсказывая, что таков будет результат затмения Луны, что таков будет результат затмения Солнца, что таков будет результат затмения звезд, что таков будет результат движение Луны и Солнца по своему обычному пути, что таков будет результат движения Луны и Солнца по своему необычному пути, таков будет результат движения звезд по своему обычному пути, таков будет результат движения звезд по необычному пути, таков будет результат падения метеоров, таков будет результат пламени, охватившего горизонт, таков будет результат землетрясения, таков будет результат грома с неба, таков будет результат восхода, захода, замутнения, очищения Луны, Солнца, звезд — он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

60. В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью — а именно: предсказывая, что будет обильный дождь, будет недостаток в дожде, будет обилие пищи, будет недостаток в пище, будет спокойствие, будет опасность, будет болезнь, будет здоровье; считая по пальцам, вычисляя, производя сложение, сочиняя стихи, рассуждая о природе, — он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

61. В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью, а именно: устанавливая благоприятное время для введения новобрачной в дом, выдачи дочери замуж, мирных переговоров, вражды, взыскания долгов, раздачи денег; вызывая колдовством счастья, вызывая несчастье, вызывая выкидыш, сковывая язык, смыкая челюсти, заговаривая руки, заговаривая уши, вопрошая зеркало о будущем, вопрошая девушку, вопрошая божество, почитая Солнце, почитая Великого, извергая огонь изо рта, призывая Сири, — он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

62. В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью, а именно: склоняя на милость богов, исполняя обеты, заклиная духов умерших, пребывая в земляном жилище, вызывая потенцию, вызывая импотенцию, определяя место для постройки, освящая место; совершая ритуальное полоскание рта, омовение жертвоприношению; предписывая рвотное, слабительное, очищающее сверху, очищающее снизу, очищающее голову, масло для ушей, облегчающее средство для глаз, снадобье для носа, глазную мазь, умащивание; бывая глазными врачами, хирургами, леча детей, добывая целебные коренья, освобождая от ставшего ненужным лекарства, — он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

63. И вот, великий царь, этот монах, обладающий подобной нравственностью, не видит ниоткуда опасности в том, что касается нравственной воздержанности. Подобно тому, великий царь, как повелитель, помазанный на царство и избавившийся от неприятелей — так же точно, великий царь, и монах, обладающий подобной нравственностью, не видит ниоткуда опасности в том, что касается нравственной воздержанности. Наделенный этим праведным сводом нравственных предписаний, он испытывает безупречное внутреннее счастье. Таким, великий царь, бывает монах, наделенный нравственностью.

64. Как же, великий царь, монах охраняет врата жизненных способностей? Вот, великий царь, видя глазом образ, монах не включается к внешним признакам, не влечется к его подробностям. Он действует так, чтобы сдерживать причину, благодаря которой алчность, неудовлетворенность, греховные и нехорошие свойства устремляются на не сдерживающего способность зрения. Он следит за способностью зрения, в способности зрения он достигает воздержанности. Слыша ухом звук, он не влечется к внешним признакам, не влечется к его подробностям. Он действует так, чтобы сдерживать причину, благодаря которой алчность, неудовлетворенность, греховные и нехорошие свойства устремляются на не сдерживающего способность слуха. Он следит за способностью слуха, в способности слуха он достигает воздержанности. Обоняя носом запах, он не влечется к внешним признакам, не влечется к его подробностям. Он действует так, чтобы сдерживать причину, благодаря которой алчность, неудовлетворенность, греховные и нехорошие свойства устремляются на не сдерживающего способность обоняния. Он следит за способностью обоняния, в способности обоняния он достигает воздержанности. Чувствуя языком вкус, он не влечется к внешним признакам, не влечется к его подробностям. Он действует так, чтобы сдерживать причину, благодаря которой алчность, неудовлетворенность, греховные и нехорошие свойства устремляются на не сдерживающего способность вкуса. Он следит за способностью вкуса, в способности вкуса он достигает воздержанности. Осязая телом прикосновение, он не влечется к внешним признакам, не влечется к его подробностям. Он действует так, чтобы сдерживать причину, благодаря которой алчность, неудовлетворенность, греховные и нехорошие свойства устремляются на не сдерживающего способность осязания.

Он следит за способностью осязания, в способности осязания он достигает воздержанности. Получая разумом представление, он не влечется к внешним признакам, не влечется к его подробностям. Он действует так, чтобы сдерживать причину, благодаря которой алчность, неудовлетворенность, греховные и нехорошие свойства устремляются на не сдерживающего способность разума. Он следит за способностью разума, в способности разума он достигает воздержанности. Наделенный этой праведной воздержанностью в жизненных способностях он испытывает неуязвимое внутренне счастье. Таким, великий царь, бывает монах, охраняющий врата жизненных способностей.

65. Как же великий царь, монах наделен способностью самосознания и вдумчивостью? Вот великий царь, монах вдумчиво действует, когда он идет вперед и идет назад, вдумчиво действует, когда глядит вперед и глядит по сторонам, вдумчиво действует, когда сгибается и распрямляется, вдумчиво действует когда носит ткань, сосуд для подаяния и верхнюю одежду, вдумчиво действует, когда ест, пьет, разжевывает, пробует на вкус, вдумчиво действует, когда испражняется и мочится, вдумчиво действует, когда ходит, стоит, сидит, спит, бодрствует, говорит, молчит. Таким, великий царь, бывает монах, наделенный способностью самосознания и вдумчивостью.

66. Как же, великий царь, монах удовлетворен? Вот, великий царь, монах удовлетворен верхней одеждой, поддерживающей тело, и чашей для милостыни, поддерживающей утробу; куда бы он ни отправился, он отправляется, беря с собой все свое добро. Подобно тому, великий царь, как крылатая птица, куда бы ни полетела, летит, неся с собой перья, так же точно, великий царь, и монах, удовлетворенный верхней одеждой, поддерживающей тело, и чашей для милостыни. Поддерживающей утробу, куда бы он ни отправлялся, отправляется, беря с собой все свое добро. Таким, великий царь, бывает удовлетворенный монах.

67. Наделенный этим праведным сводом нравственных предписаний, и наделенный этой праведной воздержанностью и жизненными силами, и наделенный этой праведной внимательностью и вдумчивостью, и наделенный этой праведной удовлетворенность он удаляется в уединенную обитель — в лесу у подножия дерева, на горе, в пещере, в расщелине скалы, у кладбища, в лесной чище, на открытом месте, на груде соломы. Возвратившись с чашей для милостыни, он сидит там после еды, скрестив под собой ноги, держа прямо тело, пребывая в сосредоточенном внимании.

68. Отказавшись от алчности к мирскому, он пребывает свободным сердцем от алчности, очищает мысли от алчности. Отказавшись от греха злонамеренности, он пребывает свободный мыслями от злонамеренности, в доброте и сочувствии ко всем живым существам он очищает мысли от злонамеренности, отказавшись от косности, он пребывает свободный от косности, ощущая в себе способность ясного воззрения, внимательный и вдумчивый он очищает мысли от косности. Отказавшись от беспокойства и терзаний, он пребывает свободным от беспокойства, внутренне умиротворенный в мыслях, он очищает мысли от беспокойства и терзаний. Отказавшись от сомнения, он пребывает за пределами сомнения; лишенный неуверенности в хороших свойствах, он очищает мысли от сомнения.

69. Подобно тому, великий царь, как если человек, взяв в долг, откроет дело, это его дело будет процветать, он сможет оплатить прежние долговые обязательства, и у него еще сверх того останется, на что поддерживать жену, и он сможет сказать себе: “Вот, прежде я, взяв в долг, открыл дело, это мое дело стало процветать, и я смог оплатить прежние долговые обязательства, и у меня еще сверх того остается на что поддерживать жену”, — он получит от этого радость, достигнет удовлетворения.

70. Подобно тому, великий царь, как если человека постигнет недуг, он будет страдать, тяжело болеть, и еда не будет ему впрок, и в теле не останется силы; и со временем он освободится от этого недуга, и еда будет ему впрок, и в теле его будет сила, и он сможет сказать себе: “Вот прежде меня постиг недуг, я страдал, тяжело болел, и еда не была мне впрок, и в теле моем не осталось силы; теперь же я освободился от этого недуга, и еда мне впрок, и в теле есть сила”, — он получит от этого радость, достигнет удовлетворения.

71. Подобно тому, великий царь, как если человек будет заключен в темницу, и со временем освободиться от этого заточения здравым и невредимым, и ничего не потеряет из имущества, и сможет сказать себе: “Вот прежде я был заключен в темницу, теперь же освободился от этого заключения здравым и невредимым, и нечего не потерял из имущества”, — он получит от этого радость, достигнет удовлетворения.

72. Подобно тому, великий царь, как если человек будет рабом, не зависящим от себя, зависящим от другого, не имеющим право идти куда хочет, и со временем освободиться от этого рабства, став зависящим от себя, не зависящим от другого, раскрепощенным, имеющим право идти, куда хочет, и сможет сказать себе: “Вот прежде я, был рабом, не зависящим от себя, зависящим от другого, не имеющим право идти куда хочу, теперь же я освободился от рабства, став зависящим от себя, не зависящим от другого, раскрепощенным, имеющим право идти, куда хочу”, — он получит от этого радость, достигнет удовлетворения.

73. Подобно тому, великий царь, как если человек с богатством и имуществом будет следовать по труднопроходимой дороге в голоде и в страхе и со временем оставит позади трудную дорогу, спокойно и без страха, здравым достигнет края деревни и сможет сказать себе: “Вот, прежде я с богатством и имуществом следовал по труднопроходимой дороге в голоде и в страхе, и теперь же, оставит позади эту трудную дорогу, спокойно и без страха здравым достиг края деревни”, — он получит от этого радость, достигнет удовлетворения.

74. Так же точно, великий царь, и монах, не отказавшись от этих пяти преград, видит себя словно в долгу, словно в болезни, словно в темнице, словно в рабстве, словно на труднопроходимой дороге. И подобно этому, великий царь, монах, отказавшись от этих пяти преград, так же точно видит себя, великий царь, словно свободным от долга, словно свободным от болезни, словно освободившимся от заточения, словно раскрепощенным, словно находящемся в спокойном пристанище.

75. Когда он видит себя отказавшимся от этих пяти преград, в нем рождается удовлетворенность, у удовлетворенного рождается радость, от радости в сердце успокаивается тело, успокоившиеся телом ощущает счастье, счастливый сосредоточен в мыслях. Освободившись от чувственных удовольствий, освободившись от нехороших свойств, он достигает первой ступени созерцания, — связанной с устремленным рассудком и углубленным рассуждением, рожденной уединенностью, дарующей радость и счастье — и пребывает в ней. Он обливает, заливает, переполняет, пропитывает это тело радостью и счастьем, рожденным уединенностью, и не остается во всем теле ничего, что не было бы пропитано радостью и счастьем, рожденным уединенностью.

76. Подобно тому, великий царь, как искусный банщик, или ученик банщика, насыпав мыльный порошок в металлический сосуд и постепенно окропляя со всех сторон водой станет обливать его так, что получиться мыльный ком, омытый влагой, пронизанный влагой, внутри и снаружи пропитанный влагой, но не источающий ее, так же точно, великий царь, и монах обливает, заливает, переполняет, пропитывает это тело радостью и счастьем, рожденным уединенностью, и не остается во всем его теле ничего, что не было бы пропитано радостью и счастьем, рожденным уединенностью.

Таков, великий царь, зримый плод отшельничества, который прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

77. И далее, великий царь, монах, подавив устремленный рассудок и углубленное рассуждение, достигает второй ступени созерцания — несущей внутреннее успокоение и собранность в сердце, лишенной устремленного рассудка, лишенной углубленного рассуждения, рожденной сосредоточенностью, дарующий радость и счастье — и пребывает в ней. Он обливает, заливает, переполняет, пропитывает это тело радостью и счастьем, рожденным сосредоточенностью, и не остается во всем его теле ничего, что не было бы пропитано радостью и счастьем, рожденным сосредоточенностью.

78. Подобно тому, великий царь, как озеро, питаемое водой, бьющей из-под земли, хоть и не будет иметь ни притока воды с восточной стороны, ни притока воды с западной стороны, ни притока воды с северной стороны, ни притока воды с южной стороны, и божество не будет время от времени надлежащим образом доставлять ему дождь, — но потоки прохладной воды, бьющей из-под земли, питая его озеро, обольют, зальют, переполнят, пропитают это озеро прохладной водой, и не останется во всем озере ничего, что не было бы пропитано прохладной водой, так же точно, великий царь, и монах обливает, заливает, переполняет, пропитывает это тело радостью и счастьем, рожденным сосредоточенностью, и не остается во всем его теле ничего, что не было бы пропитано радостью и счастьем, рожденным сосредоточенностью.

Таков, великий царь, зримый плод отшельничества, который прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

79. И далее, великий царь, монах отвращается от радости и пребывает в уравновешенности; наделенный способностью самосознания и вдумчивостью, испытывая телом то счастье, которые достойные описывают: “уравновешенный, наделенный способностью самосознания, пребывающий в счастье”, он достигает третьей ступени созерцания и пребывает в ней. Он обливает, заливает, переполняет, пропитывает это тело счастьем, свободным от радости, и не остается во всем его теле ничего, что не было бы пропитано счастьем, свободным от радости.

80. Подобно тому, великий царь, как в пруду с голубыми лотосами, пруду с красными лотосами, пруду с белыми лотосами отдельные голубые лотосы, или красные лотосы, или белые лотосы рождены в воде, выросли в воде, омыты водой, целиком погружены в воду, питаются ею, они от кончиков до корней облиты, залиты, переполнены, пропитаны прохладной водой, и не остается во всех голубых лотосах, или красных лотосах, или белых лотосах ничего, что не было бы пропитано прохладной водой, так точно, великий царь, и монах обливает, обливает, заливает, переполняет, пропитывает это тело счастьем, свободным от радости и не остается во всем его теле ничего, что не было бы пропитано счастьем, свободным от радости.

Таков, великий царь, зримый плод отшельничества, который прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

81. И далее, великий царь, монах, отказавшись от счастья, отказавшись от несчастья, избавившись от прежней удовлетворенности и неудовлетворенности, достигает четвертой ступени созерцания — лишенной несчастья, лишенной счастья, очищенной уравновешенностью и способностью самосознания и пребывает в ней. Он сидит, пропитав это тело чистым, совершенным разумом, и не остается во всем теле ничего, что не было бы пропитано чистым, совершенным разумом.

82. Подобно тому, великий царь, как человек сидел бы укутанный с головой в белое одеяние так, что не осталось бы на всем теле места, которое не было бы покрыто белым одеянием, так же точно, великий царь, и монах сидит, пропитав это тело чистым, совершенным разумом, и не остается во всем теле ничего, что не было бы пропитано чистым совершенным разумом.

Таков, великий царь, зримый плод отшельничества, который прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

83. Так с сосредоточенной мыслью — чистой, возвышенной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой, — он направляет и вращает мысль к совершенному видению. Он постигает: “Вот это мое тело имеет форму, состоит из четырех великих элементов, рождено матерью и отцом, представляет собой скопление вареного риса и кислого молока, непостоянно, подвержено разрушению, стиранию, распаду, уничтожению, и вот здесь заключено, здесь к нему привязано мое сознание”.

84. Подобно тому, великий царь, как если драгоценный камень велурия — прекрасный, благородный, восьмигранный, превосходно отшлифованный, прозрачный, сияющий, безупречный, наделенный всеми достоинствами, — продета нить — синяя, или оранжевая, или красная, или белая, или желтоватая нить — и человек, наделенный зрением, взяв его в руку, может понять: “Вот драгоценный камень велурия — прекрасный, благородный, восьмигранный, превосходно отшлифованный, чистый, сияющий, безупречный, наделенный всеми достоинствами, — и в него продета эта нить — синяя, или оранжевая, или красная, или белая, или желтоватая” — так же точно, великий царь, и монах с сосредоточенной мыслью — чистой, возвышенной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой, — он направляет и вращает мысль к совершенному видению. Он постигает: “Вот это мое тело имеет форму, состоит из четырех великих элементов, рождено матерью и отцом, представляет собой скопление вареного риса и кислого молока, непостоянно, подвержено разрушению, стиранию, распаду, уничтожению, и вот здесь заключено, здесь к нему привязано мое сознание”.

Таков, великий царь, зримый плод отшельничества, который прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

85. Так, с сосредоточенной мыслью — чистой, возвышенной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой, — он направляет и обращает мысль к сотворению тела, состоящего из разума. Их этого своего тела он творит другое тело, имеющее форму, состоящее из разума, наделенное всеми большими и малыми частями, не знающее ущерба в жизненных способностях.

86. Подобно тому, великий царь, как человек, извлекая тростинку из влагалища мунджи, может сказать себе: “Вот мунджа, вот — тростинка, одно — мунджа, другое — тростинка, но ведь тростинка извлечена из мунджи”, или же подобно тому, великий царь, как человек, извлекая меч из ножен, может сказать себе: “Вот — меч, вот — ножны, одно — меч, другое — ножны. Но ведь меч извлечен из ножен”, или же подобно тому, великий царь, как человек, вытаскивая змею из сбрасываемой ею кожи, может сказать себе: “Вот — змея, вот — кожа, одно — змея, другое — кожа, но ведь змея вытащена из кожи” — так же точно, великий царь, и монах с сосредоточенной мыслью — чистой, возвышенной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой, — направляет и обращает мысль к сотворению тела, состоящего из разума. Из этого своего тела он творит другое тело, имеющее форму, состоящее из разума, наделенное всеми большими и малыми частями, не знающее ущерба в жизненных способностях.

Таков, великий царь, зримый плод отшельничества, который прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

87. Так с сосредоточенной мыслью — чистой, возвышенной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой, — он направляет и обращает мысли к разным видам сверхъестественных способностей. Он осуществляет различные виды сверхъестественных способностей: будучи одним, становится многочисленным, будучи многочисленным, становится одним; становится видимым для глаз, скрытым от глаз, беспрепятственно проходит через стену, через ограду, через гору, словно через воздух; опускается в землю и поднимается из нее, словно из воды; не погружаясь идет по воде, словно по земле; сидя со скрещенными ногами, возносится в небо, словно крылатая птица; касается рукой и схватывает Солнце и Луну — эти столь великие, столь чудесные светила; своим телом он достигает даже мира Брахмы.

88. Подобно тому, великий царь, как искусный гончар или ученик гончара может сделать и изготовить из хорошо обработанной глины сосуд, какой пожелает, или же подобно тому, великий царь, как искусный резчик по слоновой кости или ученик резчика по слоновой кости может сделать и изготовить из хорошо обработанной слоновой кости такой сосуд из слоновой кости, какой пожелает, или же подобно тому, великий царь, как искусный золотых дел мастер или ученик золотых дел мастера может сделать и изготовить из хорошо обработанного золота сосуд, какой пожелает, — так же точно, великий царь, и монах с сосредоточенной мыслью — чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой, — направляет и обращает мысль к разным видам сверхъестественных способностей. Он осуществляет различные виды сверхъестественных способностей: будучи одним, становится многочисленным, будучи многочисленным, становится одним; становится видимым для глаз, скрытым от глаз, беспрепятственно проходит через стену, через ограду, через гору, словно через воздух ; опускается в землю и поднимается из нее, словно из воды; не погружаясь, идет по воде, словно по земле; сидя со скрещенными ногами, возносится в небо, словно крылатая птица; касается рукой и схватывает Солнце и Луну — это столь великие, столь чудесные светила; своим телом он достигает даже мира Брахмы.

Таков, великий царь, зримый плод отшельничества, который и прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

89. Так со сосредоточенной мыслью — чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой — он направляет и обращает мысль к божественному слуху. Очищенным божественным слухом, выходящим за пределы человеческого, он слышит оба видов звуков — и божественные и человеческие, далекие и близкие.

90. Подобно тому, великий царь, как человек, который, находясь на главной дороге, слышит звук литавр, звук барабана, звук раковины, цимбал, гонга, может сказать себе: “Вот звук литавр, вот звук барабана, вот звук раковины, цимбал, гонга”, — также точно, великий царь, и монах с сосредоточенной мыслью — чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой — направляет и обращает мысль к божественному слуху. Очищенным божественным слухом, выходящим за пределы человеческого, он слышит оба видов звуков — и божественные и человеческие, далекие и близкие.

Таков, великий царь, зримый плод отшельничества, который и прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

91. Так, с сосредоточенной мыслью — чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой — он направляет и обращает мысль к знанию, охватывающему сердце. Охватывая сердцем сердце других существ, других личностей, он постигает их.

Наделенную страстью мысль он постигает как наделенную страстью мысль.

Свободную от страсти мысль он постигает как свободную от страсти мысль.

Наделенную ненавистью мысль он постигает как наделенную ненавистью мысль.

Свободную от ненависти мысль он постигает как свободную от ненависти мысль.

Наделенную заблуждением мысль он постигает как наделенную заблуждением мысль.

Свободную от заблуждения мысль он постигает как свободную от заблуждения мысль.

Собранную мысль он постигает как собранную мысль.

Несобранную мысль он постигает как несобранную мысль.

Великую мысль, он постигает как великую мысль.

Невеликую мысль, он постигает как невеликую мысль.

Превзойденную мысль он постигает как превзойденную мысль.

Непревзойденную мысль он постигает как непревзойденную мысль.

Сосредоточенную мысль он постигает как сосредоточенную мысль.

Не сосредоточенную мысль он постигает как не сосредоточенную мысль.

Освобожденную мысль он постигает как освобожденную мысль.

Не освобожденную мысль он постигает как не освобожденную мысль.

92. Подобно тому, великий царь, как женщина или мужчина, или юноша, молодой и любящий наряжается, разглядывая отраженье своего лица в чистом, ясном зеркале или в сосуде с прозрачной водой, может или узнать, что на нем пятнышко, когда на нем есть пятнышко, или узнать, что на нем нет пятнышка, когда на нем нет пятнышка, так же точно, великий царь, и монах с сосредоточенной мыслью — чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой — направляет и обращает мысль к знанию, охватывающему сердце. Охватывая сердцем сердце других существ, других личностей, он постигает их.

Наделенную страстью мысль он постигает как наделенную страстью мысль.

Свободную от страсти мысль он постигает как свободную от страсти мысль.

Наделенную ненавистью мысль он постигает как наделенную ненавистью мысль.

Свободную от ненависти мысль он постигает как свободную от ненависти мысль.

Наделенную заблуждением мысль он постигает как наделенную заблуждением мысль.

Свободную от заблуждения мысль он постигает как свободную от заблуждения мысль.

Собранную мысль он постигает как собранную мысль.

Несобранную мысль он постигает как несобранную мысль.

Великую мысль он постигает как великую мысль.

Невеликую мысль он постигает как невеликую мысль.

Превзойденную мысль он постигает как превзойденную мысль.

Непревзойденную мысль он постигает как непревзойденную мысль.

Сосредоточенную мысль он постигает как сосредоточенную мысль.

Не сосредоточенную мысль он постигает как не сосредоточенную мысль.

Освобожденную мысль он постигает как освобожденную мысль.

Не освобожденную мысль он постигает как не освобожденную мысль.

Таков, великий царь, зримый плод отшельничества, который и прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

93. Так с сосредоточенной мыслью — чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой, он и обращает и направляет мысль к знанию, основанную на воспоминании о местах, где он пребывал в прежних существованиях. Он вспоминает различные места, где пребывал в прежних существованиях, а именно: в одном рождении, в двух рождениях, в трех рождениях, в четырех рождениях, в пяти рождениях, в десяти рождениях, в двадцати рождениях, в тридцати рождениях, в сорока рождениях, в пятидесяти рождениях, в ста рождениях, в тысячи рождений, в сотни тысяч рождений, во многих периодах свертывания мира, во многих периодах развертывания мира, во многих периодах развертывания и свертывания мира: “Там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытывал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я вновь родился в другом мире. А там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытывал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я был вновь рожден здесь” — так вспоминает он во всех обстоятельствах и подробностях различные места, где пребывал в прежних существованиях.

94. Подобно тому, великий царь, как если человек пойдет из своей деревни в другую деревню, а из этой деревни пойдет в другую деревню, а из этой деревни возвратится в свою деревню, он может сказать себе: “Вот я пришел из своей деревне в другую деревню — там я так-то стоял, так-то сидел, так-то говорил, так-то молчал, — а из этой деревни пришел в ту деревню — и там я так-то стоял, так-то сидел, так-то говорил, так-то молчал, — а из этой деревни возвратился в свою деревню” — так же точно, великий царь, и монах с сосредоточенной мыслью — чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой — направляет и обращает мысль к знанию, основанную на воспоминании о местах, где он пребывал в прежних существованиях, а именно: в одном рождении, в двух рождениях, в трех рождениях, в четырех рождениях, в пяти рождениях, в десяти рождениях, в двадцати рождениях, в тридцати рождениях, в сорока рождениях, в пятидесяти рождениях, в ста рождениях, в тысячи рождений, в сотни тысяч рождений, во многих периодах свертывания мира, во многих периодах развертывания мира, во многих периодах развертывания и свертывания мира: “Там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытывал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я вновь родился в другом месте. А там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытывал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я был вновь рожден здесь” — так вспоминает он во всех обстоятельствах и подробностях различные места, где пребывал в прежних существованиях.

Таков, великий царь, зримый плод отшельничества, который и прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

95. Так с сосредоточенной мыслью — чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой — направляет и обращает мысль к знанию, о том, как существа оставляют свою жизнь и вновь рождаются. Очищенным зрением, выходящим за пределы человеческого, он видит, как существа оставляют жизнь и вновь рождаются, он постигает как существа, согласно своим действиям, становятся низкими, возвышенными, красивыми, некрасивыми, счастливыми, несчастными: “Поистине, почтенные, те существа, что наделены дурным поведением тела, наделены дурным поведением в речи, наделены дурным поведением разума, злословят о праведных, придерживаются ложных воззрений, с распадом тела после смерти вновь рождаются в бедствии, несчастье, страдании, аду. Те же существа, почтенные, что наделены добрым поведение тела, наделены добрым поведением в речи, наделены добрым поведением разума, не злословят о праведных, придерживаются истинных воззрений, наделены действиями, проистекающими из истинных воззрений, с распадом тела после смерти вновь рождаются в счастье, в небесном мире”. — Так, очищенным божественным зрением, выходящим за пределы человеческого, он видит, как существа оставляют жизнь и вновь рождаются, он постигает как существа, согласно своим действиям, становятся низкими, возвышенными, красивыми, некрасивыми, счастливыми, несчастными.

96. Подобно тому, великий царь, как если человек, стоящий на террасе над серединой перекрестка, видит, как люди входят в дом, выходят, двигаются по проезжей дороге, сидят на середине перекрестка, он может сказать себе: “Эти люди входят в дом, эти выходят, эти двигаются по проезжей дороге, эти сидят на середине перекрестка”, — так же точно, великий царь, и монах с сосредоточенной мыслью — чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой — направляет и обращает мысль к знанию о том, как существа оставляют жизнь и вновь рождаются. Очищенный божественным зрением, выходящим за пределы человеческого, он видит, как существа оставляют жизнь и вновь рождаются; он постигает как существа, согласно своим действиям, становятся низкими, возвышенными, красивыми, некрасивыми, счастливыми, несчастными: “Поистине, почтенные, те существа, что наделены дурным поведением тела, наделены дурным поведением в речи, наделены дурным поведением разума, злословят о праведных, придерживаются ложных воззрений, с распадом тела после смерти вновь рождаются в бедствии, несчастье, страдании, аду. Те же существа, почтенные, что наделены добрым поведением тела, наделены добрым поведением в речи, наделены добрым поведением разума, не злословят о праведных, придерживаются истинных воззрений, наделены действиями, проистекающими из истинных воззрений, с распадом тела после смерти вновь рождаются в счастье, в небесном мире”. — Так, очищенным божественным зрением, выходящим за пределы человеческого, он видит, как существа оставляют жизнь и вновь рождаются, он постигает как существа, согласно своим действиям, становятся низкими, возвышенными, красивыми, некрасивыми, счастливыми, несчастными.

Таков, великий царь, зримый плод отшельничества, который и прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

97. Так с сосредоточенной мыслью — чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой, — он обращает и направляет мысль к знанию об уничтожении греховных свойств. Он постигает в согласии с истиной: “Это страдание”, постигает в согласии с истиной: “Это возникновение страдания”, постигает в согласии с истиной: “Это уничтожение страдания”, постигает в согласии с истиной: “Это путь, ведущий к уничтожению страдания”, постигает в согласии с истиной: “Это греховные свойства”, постигает в согласии с истиной: “Это возникновение греховных свойств”, постигает в согласии с истиной: “Это уничтожение греховных свойств”, постигает в согласии с истиной: “Это путь, ведущий к уничтожению греховных свойств”. У него, знающего так, видящего так, мысль освобождается от греховного свойства чувственности, мысль освобождается от греховного свойства повторного существования, мысль освобождается от греховного свойства невежества. В освобожденном возникает знание, что он освобожден. Он постигает: “Уничтожено вторичное рождение, исполнен обет целомудрия, сделано то, что надлежит сделать, нет ничего вслед за этим состоянием”.

98. Подобно тому, великий царь, как если зрячий человек, стоя на берегу окруженного горами озера, прозрачного спокойного, незамутненного, видит устриц и раковин, песок и гальку, стаи рыб, двигающихся и останавливающихся, он может сказать себе: “Вот это озеро, прозрачное, спокойное, незамутненное, а в нем эти устрицы и раковины, песок и галька, стаи рыб, что двигаются и останавливаются”, — так же точно, великий царь, и монах с сосредоточенной мыслью — чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой — направляет и обращает мысль к знанию об уничтожении греховных свойств. Он постигает в согласии с истиной: “Это страдание”, постигает в согласии с истиной: “Это возникновение страдания”, постигает в согласии с истиной: “Это уничтожение страдания”, постигает в согласии с истиной: “Это путь, ведущий к уничтожению страдания”, постигает в согласии с истиной: “Это греховные свойства”, постигает в согласии с истиной: “Это возникновение греховных свойств”, постигает в согласии с истиной: “Это уничтожение греховных свойств”, постигает в согласии с истиной: “Это путь, ведущий к уничтожению греховных свойств”. У него, знающего так, видящего так, мысль освобождается от греховного свойства чувственности, мысль освобождается от греховного свойства повторного существования, мысль освобождается от греховного свойства невежества. В освобожденном возникает знание, что он освобожден. Он постигает: “Уничтожено вторичное рождение, исполнен обет целомудрия, сделано то, что надлежит сделать, нет ничего вслед за этим состоянием”.

Таков, великий царь, зримый плод отшельничества, который и прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества. И нет, великий царь, другого зримого плода отшельничества превосходнее и возвышеннее этих зримых плодов отшельничества”.

99. Когда так было сказано, царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта сказал Блаженному: “Превосходно, господин! Превосходно, господин! Подобно тому, господин, как поднимают упавшее, или раскрывают сокрытое, или указывают дорогу заблудшему, или ставят в темноте масляный светильник, чтобы наделенные зрением различали образы, так же точно Блаженный с помощью многих наставлений преподал истину. И вот, господин, я иду как к прибежищу, к Блаженному, и к дхарме, и к сангхе монахов. Пусть же Блаженный примет меня как преданного мирянина, отныне и на всю жизнь нашедшего здесь прибежище. Мной совершено преступление, господин, — из-за глупости, из-за ослепления, из-за нечестия я ради владычества лишил жизни отца, добродетельного царя добродетели. Пусть же господин Блаженный примет меня, признавшегося в совершенном преступлении, чтобы в будущем я обуздал себя”.

100. “Действительно, великий царь, ты совершил преступление — из-за глупости, из-за ослепления, из-за нечестия ты лишил жизни отца, добродетельного царя добродетели. И поскольку ты, великий царь, указав на совершенное преступление, добродетельно искупаешь его, мы принимаем тебя. Ибо такова, великий царь, поступь должного поведения праведника — что указавший на совершенное преступление и добродетельно искупающий его, достигает в будущем самообуздания.

101. Когда так было сказано, царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта сказал Блаженному: “Ну, а теперь, господин, мы пойдем — у нас много дел, много надлежит сделать”.

— “Делай, теперь, великий царь, как ты считаешь нужным”.

И вот царь Магадхи Аджатасатту Ведехипутта, возрадовавшись словам Блаженного, поднялся с сиденья, приветствовал Блаженного и обойдя его с правой стороны, удалился.

102. И вот, вскоре после ухода царя Магадхи Аджатасатту Ведехипутта, Блаженный обратился к монахам: “Этот царь, монахи, поражен; этот царь, монахи, потрясен. Если бы этот царь, монахи, не лишил жизни отца, добродетельного царя добродетели, то уже на этом сиденье обрел бы непорочное, свободное от скверны виденье истины”.

Так сказал Блаженный, и удовлетворенные монахи возрадовались словам Блаженного.

Окончена вторая Саманняпхала сутта

 

СОНАДАНДА СУТТА

(Дигха Никая, 4)

(Перевод с пали А. Я. Сыркина)

1. Вот, что я слышал. Однажды Блаженный, двигаясь по Анге с большой толпой монахов, пятьюстами монахов, прибыл в Чампу. И там в Чампе Блаженный остановился на берегу лотосного пруда Гаггары. И в это самое время брахман Сонаданда обитал в Чампе — месте, полном жителей, наделенном травой, лесом, водой, зерном, — царском наделе, отданном ему царем Магадхи Сенией Бимбисарой в полное владение в качестве царского дара.

2. И брахманы-домоправители из Чампы услышали:

«Поистине, почтенный отшельник Готама, сын сакьев, из племени сакьев, двигаясь по Анге с большой толпой монахов, пятьюстами монахов, приблизившись к Чампе, остановился в Чампе на берегу лотосного пруда Гаггара. И вот о нем, Блаженном Готаме, идет такая добрая слава: «Он — Блаженный, архат, всецело просветленный, наделённый знанием и добродетелью, счастливый, знаток мира, несравненный вожатый людей, нуждающихся в узде, учитель богов и людей, Будда, Блаженный. Он возглашает об этом мироздании с мирами богов, Мары, Брахмы, с миром отшельников и брахманов, с богами и людьми, познав и увидев их собственными глазами. Он проповедует истину — превосходную в начале, превосходную в середине, превосходную в конце — в ее духе и букве; наставляет в единственно совершенном чистом целомудрии. Поистине, хорошо лицезреть архатов, подобных ему». И вот брахманы-домоправители из Чампы, собравшись толпами и оставив Чампу, приблизились к лотосному пруду Гаггара.

3. И в это самое время брахман Сонаданда отправился для дневного отдыха на верхнюю террасу своего дома. И брахман Сонаданда увидел, как брахманы-домоправители из Чампы, собравшись толпами и, оставив Чампу, приблизились к лотосному пруду Гаггара. Видя это, он обратился к стражнику:

— «Почему это, почтенный стражник, брахманы-домоправители из Чампы, собравшись толпами и оставив Чампу, приблизились к лотосному пруду Гаггара?»

— «Есть странствующий отшельник Готама, сын сакьев, из племени сакьев. Двигаясь по Анге о большой толпой монахов, пятьюстами монахов и приблизившись к Чампе, он остановился в Чампе на берегу лотосного пруда Гаггара. И вот о нем, Блаженном Готаме, идет такая добрая слава: «Он – Блаженный, архат, всецело просветленный, наделенный знанием и добродетелью, счастливый, знаток мира, несравненный вожатый людей, нуждающихся в узде, учитель богов и людей, Будда, Блаженный. Они приблизились, чтобы увидеть этого Блаженного Готаму».

— «Тогда, почтенный стражник, приблизься к брахманам-домоправителям из Чампы и, приблизившись к брахманам-домоправителям из Чампы, скажи так: «Брахман Сонаданда говорит так: «Пусть досточтимые подождут, Брахман Сонаданда тоже приблизится, чтобы увидеть отшельника Готаму».

— «Хорошо, почтенный», — согласился этот стражник с брахманом Сонадандой, приблизился к брахманам-домоправителям из Чампы и, приблизившись к брахманам-домоправителям из Чампы, сказал так:

— «Почтенные, брахман Сонаданда говорит так: «Пусть досточтимые подождут. Брахман Сонаданда тоже приблизится, чтобы увидеть отшельника Готаму».

4. И в это самое время пятьсот брахманов из разных стран находились в Чампе по некоторому делу. И те брахманы услышали: «Ведь брахман Сонаданда приблизится, чтобы увидеть отшельника Готаму». И тогда те брахманы приблизились к брахману Сонаданде и, приблизившись к брахману Сонаданде, сказали так:

— «Правда ли, что досточтимый Сонаданда приблизится, чтобы увидеть отшельника Готаму?»

— «Таково мое намерение, почтенные. Я тоже приближусь, чтобы увидеть отшельника Готаму».

— «Пусть досточтимый Сонаданда не приближается, чтобы увидеть отшельника Готаму. Досточтимый Сонаданда не должен приближаться, чтобы увидеть отшельника Готаму. Если досточтимый Сонаданда приблизится, чтобы увидеть отшельника Готаму, то уменьшится слава досточтимого Сонаданды, и возрастет слава отшельника Готамы. А раз уменьшится слава досточтимого Сонаданды и возрастет слава отшельника Готамы, то по этой причине досточтимый Сонаданда должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Сонаданду.

5. Ведь досточтимый Сонаданда благороден с обеих сторон и по матери и по отцу, — из чистого лона вплоть до седьмого поколения предков, незапятнан, безупречного происхождения. А раз досточтимый Сонаданда благороден с обеих сторон — и по матери и по отцу, — из чистого лона вплоть до седьмого поколения предков, незапятнан, безупречного происхождения, то по этой причине не досточтимый Сонаданда должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Сонаданду. Ведь досточтимый Сонаданда богат, состоятелен, обладает большим имуществом. А раз досточтимый Сонаданда богат, состоятелен, обладает большим имуществом, то по этой причине не досточтимый Сонаданда должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Сонаданду. Ведь досточтимый Сонаданда начитан, сведущ в священных текстах, достиг совершенства в трех ведах вместе с объяснением слов, наставлением в ритуале, наукой разделения слогов, с итихасой — в пятых, умеет разбирать слово за словом, знает грамматику, постиг рассуждения о природе и знаки на теле великого человека. А раз досточтимый Сонаданда начитан, сведущ в священных текстах, достиг совершенства в трех ведах вместе с объяснением слов, наставлением в ритуале, наукой разделения слогов, с итихасой — в пятых, умеет разбирать слово за словом, знает грамматику, постиг рассуждения о природе и знаки на теле великого человека, то по этой причине не досточтимый Сонаданда должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Сонаданду. Ведь досточтимый Сонаданда прекрасен, приятен для глаз, доставляет отраду, наделен высшей красотой телосложения, превосходен, как Брахма, с телом, как у Брахмы, с обличьем, великим на взор. А раз досточтимый Сонаданда прекрасен, приятен для глаз, доставляет отраду, наделен высшей красотой телосложения, превосходен, как Брахма, с телом, как у Брахмы, с обличьем, великим на взор, то по этой причине не досточтимый Сонаданда должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Сонаданду. Ведь досточтимый Сонаданда нравственен, высокой нравственности, наделен высокой нравственностью. А раз досточтимый Сонаданда нравственен, высокой нравственности, наделен высокой нравственностью, то по этой причине не досточтимый Сонаданда должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Сонаданду. Ведь досточтимый Сонаданда обладает прекрасной речью, ведет прекрасные речи, наделен учтивой речью, ясной, безупречно текущей, наставляющей в пользе. А раз досточтимый Сонаданда обладает прекрасной речью, ведет прекрасные речи, наделен учтивой речью, ясной, безупречно текущей, наставляющей в пользе, то по этой причине не досточтимый Сонаданда должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Сонаданду. Ведь досточтимый Сонаданда — наставник многих наставников, обучает три сотни юношей священным текстам, и многие юноши с разных стран света, из разных земель приходят к досточтимому Сонаданде, стремясь к священным текстам, желая изучать священные тексты. А раз досточтимый Сонаданда — наставник многих наставников, обучает три сотни юношей священным текстам, и многие юноши с разных стран света, из разных земель приходят к досточтимому Сонаданде, стремясь к священным текстам, желая изучать священные тексты, то по этой причине не досточтимый Сонаданда должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Сонаданду. Ведь досточтимый Сонаданда стар, преклонных лет, много прожил, достиг конца жизненного пути, отшельник же Готама и молод, и лишь недавно странствует. А раз досточтимый Сонаданда стар, преклонных лет, много прожил, достиг конца жизненного пути, отшельник же Готама и молод, и лишь недавно странствует, то по этой причине не досточтимый Сонаданда должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Сонаданду. Ведь досточтимый Сонаданда пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением царя Магадхи Сении Бимбисары. А раз досточтимый Сонаданда пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением царя Магадхи Сении Бимбисары, то по этой причине не досточтимый Сонаданда должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Сонаданду. Ведь досточтимый Сонаданда пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением брахмана Поккхарасади. А раз досточтимый Сонаданда пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением брахмана Поккхарасади, то по этой причине не досточтимый Сонаданда должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Сонаданду. Ведь досточтимый Сонаданда обитает в Чампе — месте, полном жителей, наделенном травой, лесом, водой, зерном, — царском наделе, отданном [ему] царем Магадхи Сенией Бимбисарой в полное владение в качестве царского дара. А раз досточтимый Сонаданда обитает в Чампе — месте, полном жителей, наделенном травой, лесом, водой, зерном, — царском наделе, отданном [ему] царем Магадхи Сенией Бимбисарой в полное владение в качестве царского дара, то по этой причине не досточтимый Сонаданда должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Сонаданду.

6. Когда так было сказано, брахман Сонаданда сказал тем брахманам:

— «Выслушайте же меня, почтенные, почему именно мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму, но не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас. Ведь отшельник Готама, почтенные, благороден с обеих сторон — и по матери и по отцу, — из чистого лона вплоть до седьмого поколения предков, незапятнан, безупречного происхождения. А раз отшельник Готама, почтенные, благороден с обеих сторон — и по матери и по отцу, — из чистого лона вплоть до седьмого поколения предков, незапятнан, безупречного происхождения, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, странствует, оставив большую общину родичей. А раз отшельник Готама, почтенные, странствует, оставив большую общину родичей, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь досточтимый Готама, почтенные, странствует, оставив много золота и денег – и скрытых под землей, и находящихся на поверхности земли, — то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, странствует бездомный, оставив дом еще молодым, совсем черноволосым, наделенным счастливой юностью, в ранние годы. А раз отшельник Готама, почтенные, странствует бездомный, оставив дом еще молодым, совсем черноволосым, наделенным счастливой юностью, в ранние годы, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, странствует бездомный, оставив дом, обрив волосы и бороду и надев желтые одеяния, хотя мать и отец не желали этого, плакали, и лица их были в слезах. А раз отшельник Готама, почтенные, странствует бездомный, оставив дом, обрив волосы и бороду и надев желтые одеяния, хотя мать и отец не желали этого, плакали, и лица их были в слезах, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, прекрасен, приятен для глаз, доставляет отраду, наделен высшей красотой телосложения, превосходен, как Брахма, с телом, как у Брахмы, с обличьем, великим на взор. А раз отшельник Готама, почтенные, прекрасен, приятен для глаз, доставляет отраду, наделен высшей красотой телосложения, превосходен, как Брахма, с телом, как у Брахмы, с обличьем, великим на взор, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму.

Ведь отшельник Готама, почтенные, нравственен, благородной нравственности, должной нравственности, наделен должной нравственностью. А раз отшельник Готама, почтенные, нравственен, благородной нравственности, должной нравственности, наделен должной нравственностью, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, обладает прекрасной речью, ведет прекрасные речи, наделен учтивой речью, ясной, безупречно текущей, наставляющей в пользе. А раз отшельник Готама, почтенные, обладает прекрасной речью, ведет прекрасные речи, наделен учтивой речью, ясной, безупречно текущей, наставляющей в пользе, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, — наставник многих наставников. А раз отшельник Готама, почтенные, наставник многих наставников, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, уничтожил в себе чувственную страсть, освободился от непостоянства. А раз отшельник Готама, почтенные, уничтожил в себе чувственную страсть, освободился от непостоянства, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, проповедует значимость кармы, проповедует значимость действия, безупречно чтит род брахманов. А раз отшельник Готама, почтенные, проповедует значимость кармы, проповедует значимость действия, безупречно чтит род брахманов, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, странствует, будучи из высокого семейства, из исконного семейства кшатриев. А раз отшельник Готама, почтенные, странствует, будучи из высокого семейства, из исконного семейства кшатриев, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, странствует, будучи из богатого семейства, обладающего большим достатком, большим имуществом. А раз отшельник Готама, почтенные, странствует, будучи из богатого семейства, обладающего большим достатком, большим имуществом, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь к отшельнику Готаме, почтенные, приходят с вопросами из других стран, из других земель. А раз к отшельнику Готаме, почтенные, приходят с вопросами из других стран, из других земель, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь к отшельнику Готаме, почтенные, идут всем сердцем, как к прибежищу, многие тысячи божеств. А раз к отшельнику Готаме, почтенные, идут всем сердцем, как к прибежищу, многие тысячи божеств, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь об отшельнике Готаме, почтенные, идет такая добрая слава: «Он – Блаженный, архат, всецело просветленный, наделенный знанием и добродетелью, счастливый, знаток мира, несравненный вожатый людей, нуждающихся в узде, учитель богов и людей, Будда, Блаженный». А раз об отшельнике Готаме, почтенные, идет такая добрая слава: «Он — Блаженный, архат, всецело просветленный, наделенный знанием и добродетелью, счастливый, знаток мира, несравненный вожатый людей, нуждающихся в узде, учитель богов и людей, Будда, Блаженный», — то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, наделен тридцатью двумя знаками великого человека. А раз отшельник Готама, почтенные, наделен тридцатью двумя знаками великого человека, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, говорит каждому: «Подойди, добро пожаловать!», добр в речах, дружелюбен, не хмурит бровки, говорит ясно, охотно беседует. А раз отшельник Готама, почтенные, говорит каждому: «Подойди, добро пожаловать!», добр в речах, дружелюбен, не хмурит бровки, говорит ясно, охотно беседует, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением четырех групп. А раз отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением четырех групп, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельнику Готаме, почтенные, преданы многие боги и люди. А раз отшельнику Готаме, почтенные, преданы многие боги и люди, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь в каком бы селении или торговом поселке, почтенные, ни находился отшельник Готама, в том селении или торговом поселке, почтенные, злые духи не приносят вреда людям. А раз, в каком бы селении или торговом поселке, почтенные, ни находился отшельник Готама, в том селении или торговом поселке, почтенные, злые духи не приносят вреда людям, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, возглавляя толпу последователей, возглавляя общину, будучи наставником общины, превосходит основателей прочих сект, и в то время, почтенные, как некоторые отшельники и брахманы достигли славы теми или иными путями, отшельник Готама достиг славы не так, отшельник Готама достиг славы, благодаря несравненному обладанию знанием и праведностью. А раз отшельник Готама, почтенные, возглавляя толпу последователей, возглавляя общину, будучи наставником общины, превосходит основателей прочих сект, и в то время, почтенные, как некоторые отшельники и брахманы достигли славы теми или иными путями, отшельник Готама достиг славы не так, отшельник Готама достиг славы, благодаря несравненному обладанию знанием и праведностью, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь к отшельнику Готаме, почтенные, идет всем сердцем, как к прибежищу, царь Магадхи Сения Бимбисара вместе с детьми, женами, окружением, приближенными. А раз к отшельнику Готаме, почтенные, идет всем сердцем, как к прибежищу, царь Магадхи Сения Бимбисара вместе с детьми, женами, окружением, приближенными, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь к отшельнику Готаме, почтенные, идет всем сердцем, как к прибежищу, царь Косалы Пасенади вместе с детьми, женами, окружением, приближенными. А раз к отшельнику Готаме, почтенные, идет всем сердцем, как к прибежищу, царь Косалы Пасенади вместе с детьми, женами, окружением, приближенными, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь к отшельнику Готаме, почтенные, идет всем сердцем, как к прибежищу, брахман Поккхарасади вместе с детьми, женами, окружением, приближенными. А раз к отшельнику Готаме, почтенные, идет всем сердцем, как к прибежищу, брахман Поккхарасади вместе с детьми, женами, окружением, приближенными, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением царя Магадхи Сения Бимбисары. А раз отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением царя Магадхи Сения Бимбисары, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением царя Косалы Пасенади. А раз отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением царя Косалы Пасенади, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением брахмана Поккхарасади. А раз отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением брахмана Поккхарасади, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, приблизившись к Чампе, остановился в Чампе на берегу лотосного пруда Гаггары. Те отшельники или брахманы, которые вступают в пределы нашего селения – наши гости. Гости же должны пользоваться у нас вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением. А раз отшельник Готама, почтенные, приблизившись к Чампе, остановился в Чампе на берегу лотосного пруда Гаггары, и отшельник Готама – наш гость, гости же должны пользоваться у нас вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Таковы, почтенные, известные мне преимущества досточтимого Готамы, но преимущества досточтимого Готамы даже не таковы, ибо преимущества досточтимого Готамы неизмеримы».

7. Когда так было сказано, те брахманы сказали брахману Сонаданде: «Досточтимый Сонаданда так говорит о преимуществах отшельника Готамы, что даже если бы этот досточтимый Готама остановился в ста йоджанах, верующий из славного семейства, даже неся котомку с едой, должен был бы приблизиться, чтобы увидеть его. Поэтому, почтенный, мы все приблизимся, чтобы увидеть отшельника Готаму».

И вот брахман Сонаданда с большой толпой брахманов приблизился к лотосному пруду Гаггаре.

8. И вот у брахмана Сонаданды, когда он проходил через густую рощу, возникло в уме такое размышление: «Если я задам вопрос отшельнику Готаме, а отшельник Готама скажет мне на это: «Не так, брахман, следует задавать этот вопрос — вот как, брахман, следует задавать этот вопрос», — то из-за этого окружающие отнесутся ко мне с презрением и подумают: «Глуп брахман Сонаданда и неопытен, он не способен правильно задать вопрос отшельнику Готаме». К кому же окружающие отнесутся с презрением, у того уменьшится слава; у кого же уменьшится слава, у того уменьшатся богатства, ибо богатства у нас приобретаются славой. Или если отшельник Готама задаст мне вопрос, а я ответом на вопрос не удовлетворю его сердце, и отшельник Готама скажет мне на это: «Не так, брахман, следует отвечать на этот вопрос — вот как, брахман, следует отвечать на этот вопрос», — из-за этого окружающие отнесутся ко мне с презрением и подумают: «Глуп брахман Сонаданда и неопытен, он не способен удовлетворить ответом на вопрос сердце отшельника Готамы». К кому же окружающие отнесутся с презрением, у того уменьшится слава; у кого же уменьшится слава, у того уменьшатся богатства, ибо богатства у нас приобретаются славой. Если же я, подойдя так близко, поверну назад, не увидев отшельника Готаму, то из-за этого окружающие отнесутся ко мне с презрением и подумают: «Глуп брахман Сонаданда и неопытен, он погряз в гордости, но труслив и не отваживается даже приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму. Как это он может, подойдя так близко, повернуть назад, не увидев отшельника Готаму?» К кому же окружающие отнесутся с презрением, у того уменьшится слава; у кого же уменьшится слава, у того уменьшатся богатства, ибо богатства у нас приобретаются славой».

9. И вот брахман Сонаданда приблизился к Блаженному. Приблизившись он обменялся с Блаженным дружескими дружелюбными словами и почтительным приветствием и сел в стороне. И некоторые из брахманов-домохозяев Чампы, приветствовав Блаженного, сели в стороне; некоторые, обменявшись о Блаженным дружескими дружелюбными словами и почтительным приветствием, сели в стороне; некоторые, со сложенными ладонями поклонившись Блаженному, сели в стороне; некоторые, назвав свое имя и род, сели в стороне; некоторые, оставаясь безмолвными, сели в стороне.

10. Но и тогда, усевшись, брахман Сонаданда продолжал пребывать в размышлении: «Если я задам вопрос отшельнику Готаме, а отшельник Готама скажет мне на это: «Не так, брахман, следует задавать этот вопрос – вот как, брахман, следует задавать этот вопрос», — то из-за этого окружающие отнесутся ко мне с презрением и подумают: «Глуп брахман Сонаданда и неопытен, он не способен правильно задать вопрос отшельнику Готаме». К кому же окружающие отнесутся с презрением, у кого уменьшится слава, у того уменьшатся богатства, ибо богатства у нас приобретаются славой. Или если отшельник Готама задаст мне вопрос, а я ответом на вопрос не удовлетворю его сердце, и отшельник Готама скажет мне на это: «Не так, брахман, следует отвечать на этот вопрос — вот как, брахман, следует отвечать на этот вопрос», — то из-за этого окружающие отнесутся ко мне с презрением и подумают: «Глуп брахман Сонаданда и неопытен; он не способен удовлетворить ответом на вопрос сердце отшельника Готамы». К кому же окружающие отнесутся с презрением, у того уменьшится слава; у кого же уменьшится слава, у того уменьшатся богатства, ибо богатства у нас приобретаются славой. О, если бы отшельник Готама задал мне вопрос моих наставников о тройном знании! Тогда я несомненно удовлетворил бы его сердце ответом на вопрос».

11. И вот Блаженный, видя умом, о чем размышляет в уме брахман Сонаданда, сказал себе так: «Этот брахман Сонаданда обеспокоен в своем сердце. Поэтому я задам сейчас брахману Сонаданде вопрос его наставников о тройном знании».

И вот Блаженный сказал брахману Сонаданде: «Сколькими признаками должен быть наделен брахман, чтобы брахманы признали его брахманом и чтобы, говоря «я — брахман», он сказал правду и не повел лживой речи!»

12. Тогда брахман Сонаданда сказал себе так: «Ведь чего я хотел, чего желал, к чему стремился, чего просил, думая: «О если бы отшельник Готама задал мне вопрос моих наставников о тройном знании! Тогда я несомненно удовлетворил бы его сердце ответом на вопрос», — о том мне теперь и задает вопрос отшельник Готама — вопрос моих наставников о тройном знании. Я несомненно удовлетворю его сердце ответом на вопрос».

13. И вот брахман Сонаданда выпрямил тело, оглядел окружающих и сказал Блаженному: «Почтенный Готама, наделенного пятью признаками брахманы признают брахманом, и, говоря «я – брахман», он говорит правду и не ведет лживой речи. Каковы же пять признаков? Итак, почтенный, брахман благороден с обеих сторон – и по матери, и по отцу, — из чистого лона вплоть до седьмого поколения предков, незапятнан, безупречного происхождения. Он начитан, сведущ в священных текстах, достиг совершенства в трех ведах вместе с объяснением слов, наставлением в ритуале, наукой разделения слогов, с итихасой – в пятых, умеет разбирать слово за словом, знает грамматику, постиг рассуждения о природе и знаки на теле великого человека. Он прекрасен, приятен для глаз, доставляет отраду, наделен высшей красотой телосложения, превосходен, как Брахма, с телом, как у Брахмы, с обличьем, великим на взор. Он нравственен, высокой нравственности, наделен высокой нравственностью. Он мудр, разумен, бывает первым или вторым среди протягивающих жертвенную ложку. Наделенного этими пятью признаками, почтенный Готама, брахманы признают брахманом, и, говоря: «я — брахман», он говорит правду и не ведет лживой речи».

14. – «Можно ли от этих пяти признаков, брахман, отнять один признак так, чтобы наделенного четырьмя признаками признали брахманом и чтобы, говоря: «я — брахман», он сказал правду и не повел лживой речи?»

«Можно, почтенный Готама. Отнимем, почтенный Готама, от этих пяти признаков внешнюю красоту. Ибо что значит красота? Ведь, когда брахман, почтенный, благороден с обеих сторон — и по матери, и по отцу, — из чистого лона вплоть до седьмого поколения предков, незапятнан, безупречного происхождения. Он начитан, сведущ в священных текстах, достиг совершенства в трех ведах вместе с объяснением слов, наставлением в ритуале, наукой разделения слогов, с итихасой – в пятых, умеет разбирать слово за словом, знает грамматику, постиг рассуждения о природе и знаки на теле великого человека, и нравственен, высокой нравственности, наделен высокой нравственностью и мудр, разумен, бывает первым или вторым среди протягивающих жертвенную ложку, то наделенного этими четырьмя признаками, почтенный Готама, брахманы признают брахманом, и, говоря: «я — брахман», он говорит правду и не ведет лживой речи».

15. — «Можно ли от этих четырех признаков, брахман, отнять один призрак так, чтобы наделенного тремя признаками признали брахманом, и чтобы, говоря: «я — брахман», он сказал правду и не повел лживой речи?»

— «Можно, почтенный Готама. Отнимем, почтенный Готама, от этих четырех признаков священные тексты. Ибо, что значит священные тексты? Ведь когда брахман, почтенный, благороден от обеих сторон — и по матери, и по отцу, — из чистого лона, вплоть до седьмого поколения предков, незапятнан, безупречного происхождения, и нравственен, высокой нравственности, наделен высокой нравственностью, и мудр, разумен, бывает первым или вторым среди протягивающих жертвенную ложку, то наделенного этими тремя признаками, почтенный Готама, брахманы признают брахманом, и, говоря: «я — брахман», он говорит правду и не ведет лживой речи».

16. — «Можно ли от этих трех признаков, брахман, отнять один признак так, чтобы наделенного двумя признаками признали брахманом, и чтобы, говоря: «я — брахман», он сказал правду и не повел лживой речи?»

— «Можно, почтенный Готама. Отнимем, почтенный Готама, от этих трех признаков происхождение. Ибо что значит происхождение? Ведь, когда брахман, почтенный, нравственен, высокой нравственности, наделен высокой нравственностью, и мудр, разумен, бывает первым или вторым среди протягивающих жертвенную ложку, то наделенного этими двумя признаками, почтенный Готама, брахманы признают брахманом, и, говоря: «я — брахман», он говорит правду и не ведет лживой речи».

17. Когда так было сказано, те брахманы сказали брахману Сонаданде:

— «Не говори так, досточтимый Сонаданда, не говори так, досточтимый Сонаданда! Ведь раз досточтимый Сонаданда отвергает красоту, отвергает священные тексты, отвергает происхождение, то, несомненно, досточтимый Сонаданда присоединяется к учению отшельника Готамы».

18. И тогда Блаженный сказал тем брахманам: «Если вы, брахманы, считаете: «И мало учен брахман Сонаданда, и неискусен в речах брахман Сонаданда, и слаб разумом брахман Сонаданда, и не способен брахман Сонаданда ответить отшельнику Готаме на эту речь», — то пусть брахман Сонаданда остается в покое, вы обсуждайте со мной эту речь. Если же вы, брахманы, считаете: «И весьма учен брахман Сонаданда, и искусен в речах брахман Сонаданда, и мудр брахман Сонаданда, и способен брахман Сонаданда отвечать отшельнику Готаме на эту речь», — то вы оставайтесь в покое, а брахман Сонаданда путь обсуждает со мной эту речь».

19. Когда так было сказано, брахман Сонаданда сказал Блаженному: «Оставайся в покое, досточтимый Готама! Пребывай в безмолвии, досточтимый Готама! Я сам дам им должный ответ».

И тогда брахман Сонаданда сказал тем брахманам: «Не говорите так, досточтимые, не говорите так, досточтимые: «Ведь раз досточтимый Сонаданда отвергает красоту, отвергает священные тексты, отвергает происхождение, то, несомненно, досточтимый Сонаданда присоединяется к учению отшельника Готамы». Я не отвергаю, почтенные, ни красоты, ни священных текстов, ни происхождения».

20. И в это самое время юноша по имени Ангака, сын сестры брахмана Сонаданды, уселся среди окружающих его. И тогда брахман Сонаданда сказал тем брахманам: «Видите ли вы, досточтимые, этого юношу Ангаку, сына нашей сестры?»

— «Да, почтенный».

— «Вот юноша Ангака, почтенные, прекрасен, приятен для глаз, доставляет отраду, наделен высшей красотой телосложения, превосходен, как Брахма, с телом, как у Брахмы, с обличьем, великим на взор, и нет в этом окружении равного ему по красоте, за исключением отшельника Готамы. Вот юноша Ангака, почтенные, начитан, сведущ в священных текстах, достиг совершенства в трех ведах вместе с объяснением слов, наставлением в ритуале, наукой разделения слогов, с итихасой — в пятых, умеет разбирать слово за словом, знает грамматику, постиг рассуждения о природе и знаки на теле великого человека. Я сам учил его священным текстам. Вот юноша Ангака, почтенные, благороден с обеих сторон — и по матери, и по отцу, — из чистого лона вплоть до седьмого поколения предков, незапятнан, безупречного происхождения. Я сам знаю его мать и отца. Но если бы юноша Ангака, почтенные, убивал живых существ, брал то, что ему не отдано, ходил к чужой жене, говорил ложь, пил хмельное, то, что пользы было бы ему от красоты, от священных текстов, от происхождения? Ведь, когда брахман, почтенные, нравственен, высокой нравственности, наделен высокой нравственностью и мудр, разумен, бывает первым или вторым среди протягивающих жертвенную ложку, то наделенного этими двумя признаками, почтенные, брахманы признают брахманом, и говоря: «я — брахман», он говорит правду и не ведет лживой речи».

21. — «Можно ли от этих двух признаков, брахман, отнять один признак так, чтобы наделенного одним признаком признали брахманом, и чтобы, говоря: «я — брахман», он сказал правду и не повел лживой речи?».

— «Нет, почтенный Готама. Ведь постижение, почтенный Готама, очищает нравственностью, нравственность очищается постижением, где нравственность, там и постижение, где постижение, там и нравственность; у нравственного — постижение, у постигающего — нравственность; нравственность и постижение считаются лучшими в мире. И подобно тому, почтенный Готама, как рукой моют руку или ногой моют ногу, так же точно, почтенный Готама, и постижение очищается нравственностью, нравственность очищается постижением; где нравственность, там и постижение, где постижение, там и нравственность: у нравственного — постижение, у постигающего — нравственность; нравственность и постижение считаются лучшими в мире».

22. — «Это так, брахман. Ведь постижение, брахман, очищается нравственностью, нравственность очищается постижением; где нравственность, там и постижение, где постижение, там и нравственность; у нравственного — постижение, у постигающего — нравственность; нравственность и постижение считаются лучшими в мире. Какова же, брахман, эта нравственность, каково это постижение?»

— «Лишь то, что уже сказано, знаем мы, почтенный Готама, о смысле этого. Пусть досточтимый Готама соблаговолит разъяснить смысл этих слов».

— «В таком случае, брахман, слушай тщательно и внимай тому, что я скажу».

— «Хорошо, почтенный», — согласился с Блаженным брахман Сонаданда.

Блаженный сказал так:

— «Вот, брахман, в мир приходит Татхагата — архат, всецело просветленный, наделенный знанием и добродетелью, счастливый, знаток мира, несравненный вожатый людей, нуждающихся в узде, учитель богов и людей, Будда, Блаженный. Он возглашает об этом мироздании с мирами богов, Мары, Брахмы, с миром отшельников и брахманов, с богами и людьми, познав и увидев их собственными глазами. Он проповедует истину — превосходную в начале, превосходную в середине, превосходную в конце, — в ее духе и букве, наставляет в единственно совершенном, чистом целомудрии.

Эту истину слышит домохозяин, или сын домохозяина, или вновь родившийся в каком-либо другом семействе. Слыша эту истину, он обретает веру в Татхагату. И наделенный этой обретенной им верой, он размышляет: «Жизнь в доме стеснительна, это путь нечистоты, странничество же – как чистый воздух. Не легко обитающему в доме блюсти всецело совершенное, всецело чистое целомудрие, сияющее как жемчужная раковина. Ведь я мог бы сбрить волосы и бороду, надеть желтые одеяния, и, оставив дом, странствовать бездомным». И со временем, отказавшись от малого достатка или отказавшись от большого достатка, отказавшись от малого круга родственников или отказавшись от большого круга родственников, он сбривает волосы и бороду, надевает желтые одеяния, и, оставив дом, странствует бездомным.

Так, будучи странником, он живет сдержанный воздержанием предписаний для отшельников, придерживаясь должного поведения видя опасность в мельчайших поступках, обязуется следовать заповедям и упражняется в их исполнении, наделен добродетелью тела и добродетелью речи, чист в средствах существования, обладает нравственностью, охраняет врата жизненных способностей, наделен способностью самосознания и вдумчивостью удовлетворен.

Как же, брахман, монах предан нравственности. Вот, брахман, отказываясь уничтожать живое, и избегая уничтожать живое, без палки и без оружия, скромный, полный сострадания, монах пребывает в доброте и сочувствии ко всем живым существам. Это и есть часть его нравственности.

Отказываясь брать то, что не дано ему, избегая брать то, что не дано ему, берущий лишь то, что дано, желающий лишь то, что дано, он пребывает чистый сердцем, же зная воровства. Это и есть часть его нравственности.

Отказываясь от нецеломудрия, целомудренный он удаляется и воздерживается от всеобщего обычая совокупления. Это и есть часть его нравственности.

Отказываясь от лживой речи, избегая лживой речи, он говорит правду, связан с правдой, надежен, достоин доверия, не обманет людей. Это и есть часть его нравственности.

Отказываясь от клеветнической речи, избегая клеветнической речи, он не рассказывает в другом месте услышанного, чтобы не вызывать раздора со здешними, и не рассказывает здесь услышанного в другом месте, чтобы не вызвать раздора с тамошними. Он соединяет разобщенных, поощряет соединенных, удовлетворен согласием, доволен согласием, наслаждается согласием, ведет речь, родящую согласие. Это и есть часть его нравственности.

Отказываясь от грубой речи, избегая грубой речи, он ведет лишь такую речь, которая безгрешна, радует слух, добра, доходит до сердца, вежлива, дорога многим людям. Это и есть часть его нравственности.

Отказываясь от легкомысленной болтовни, избегая легкомысленной болтовни, он говорит вовремя, говорит о действительно происшедшем, говорит с пользой, говорит об истине, говорит о должном поведении, своевременно ведет достопамятную речь, обоснованную, соразмерную, несущую пользу. Это и есть часть его нравственности.

Он избегает наносить вред семенам и растениям всех видов. Он избегает принимать пищу не вовремя, принимает пищу раз в день и воздерживается от нее ночью. Он избегает посещать зрелища с танцами, пением и музыкой. Он избегает употреблять венки, благовония, притирания, заниматься украшениями и нарядами. Он избегает пользоваться высоким ложем или большим ложем. Он избегает принимать золото или серебро. Он избегает принимать неприготовленное в пищу зерно. Он избегает принимать женщин и молодых девушек. Он избегает принимать рабынь и рабов. Он избегает принимать коз и овец. Он избегает принимать петухов и свиней. Он избегает принимать слонов, коров, коней и кобыл. Он избегает принимать поля и имущество. Он избегает исполнять обязанности вестника или посыльного. Он избегает покупать и продавать. Он избегает обманывать на весах, обманывать в монете, обманывать в мере. Он избегает криводушия, нечестности, коварства, изворотливости. Он избегает ранить, убивать, заключать в оковы, разбойничать, грабить, применять насилие. Это и есть часть его нравственности.

В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности наносить подобным образом вред семенам и растениям всех видов, а именно: плодящимся от корня, плодящимся от ветки, плодящимся от коленца, плодящимся от верхушки и, в-пятых, плодящихся от семени — он избегает наносить подобным образом вред семенам и растениям. Это и есть часть его нравственности.

В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности собирать и использовать подобным образом запасы, а именно: запасы еды, запасы питья, запасы одежды, запасы обуви, запасы постелей, запасы благовонии, запасы лакомства – он избегает собирать и использовать подобным образом запасы. Это и есть часть его нравственности.

В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности посещать подобным образом зрелища, а именно: танцы, пение, музыку, представления, декламацию, игру на цимбалах, выступления царских певцов, игру на барабане, волшебные сцены, акробатические трюки чандал, борьбу слонов, борьбу коней, борьбу буйволов, борьбу быков, борьбу коз, борьбу баранов, борьбу петухов, борьбу перепелов, борьбу на дубинках, борьбу на кулаках, схватку, учебное сражение, сбор воинов, боевой строй, смотр войск, — он избегает посещать подобным образом зрелища. Это и есть часть его нравственности.

В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности предаваться подобным образом игре в кости, и легкомыслию, — а именно: играм «восемь полей», «десять полей», «пространство», «окружной путь», сантика, кхалика, «сучок», «рука-кисточка», играм с шарами, трубочками из листьев, маленьким плугом, моккхачике, играм с маленькой ветряной мельницей, маленькой меркой, повозочкой, маленьким луком, угадыванию букв, угадыванию мыслей, подражанию телесным недостаткам, — он избегает предаваться подобным образом игре в кости и легкомыслию. Это и есть часть его нравственности.

В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности пользоваться подобным образом высоким ложем или большим ложем, — а именно: удлиненным сиденьем, ложем с изображеньем животных на его подпорках, пышным руном, пестрым стеганым одеялом, белым шерстяным одеялом, шерстяным покрывалом, украшенным цветами, подстилкой из хлопка, шерстяным одеялом с изображением зверей, покрывалом с бахромой по бокам, покрывалом с бахромой по одной стороне, покрывалом, расшитым драгоценностями, шелковым покрывалом, ковром для танцовщиц, покрывалом для слонов, покрывалом для коней, покрывалом для колесниц, покрывалом для кожи черной антилопы, подстилкой из превосходной кожи антилопы кадали, покрывалом с балдахином, ложем с красными подушками у изголовья и в ногах – он избегает пользоваться подобным образом высоким ложем или большим ложем. Это и есть часть его нравственности.

В то время, как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности заниматься подобным образом украшениями и нарядами, а именно: угощением, массажем, омовением, растиранием, пользоваться зеркалом, глазной мазью, венками, притираниями, пудрой для лица, мазью для лица, браслетами, перевязью на голове, тростью для прогулок, лекарствами, мечем, зонтом, пестрыми сандалиями, тюрбаном, диадемой, опахалом из хвоста буйвола, белыми долгополыми одеждами, — он избегает заниматься подобным образом украшениями и нарядами. Это и есть часть его нравственности.

В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают подобным образом в склонности к низменным беседам, а именно: беседам о царе, беседам о ворах, беседам о советниках, беседам о войске, беседам об опасности, беседам о сражении, беседам о еде, беседам о питье, беседам об одеждах, беседам о ложах, беседам о венках, беседам о благовониях, беседам о родственниках, беседам о повозках, беседам о деревнях, беседам о торговых селениях, беседам о городах, беседам о странах, беседам о женщинах, беседам о мужчинах, беседам о героях, беседам о дорогах, беседам о водоемах, беседам о прежде умерших, беседам о всякой всячине, разговорам о мире, разговором об океане, беседам о том, что существует и чего не существует, — он избегает подобным образом низменных бесед. Это и есть часть его нравственности.

В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают подобным образом в склонности к пререканиям, — а именно: «Ты не знаешь дхармы и должного поведения, – я знаю дхарму и должное поведение!», «Как ты узнаешь дхарму и должное поведение?», «Ты следуешь ложным путем – я следую истинным путем!», «Я последователен – ты непоследователен!», «Ты сказал в конце то, что следовало сказать вначале, и сказал вначале то, что следовало сказать в конце!», «[Мысль] у тебя не продумана и превратна!», «Твоя речь опровергнута, ты побежден!», «Оставь эту речь или разъясни, если можешь!» — он избегает подобным образом пререканий. Это и есть часть его нравственности.

В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, пребывают в склонности исполнять подобным образом обязанность вестника или посыльного, а именно, у царей, царских советников, кшатриев, брахманов, домохозяев, юношей, передавая: «иди сюда», «иди туда», «возьми это», «неси это туда», — он избегает исполнять подобным образом обязанности вестника или посыльного. Это и есть часть его нравственности.

В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, бывают и обманщиками и болтунами, и прорицателями и фокусниками, страстно желая все новой и новой прибыли, — он избегает подобным образом обмана и болтовни. Это и есть часть его нравственности.

В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью, а именно: истолковывая особенности частей тела, предзнаменования, небесные явления, сны, знаки на теле, изведенные мышами одежды, созерцая жертвоприношение на огне, жертвоприношение ложкой, жертвоприношение шелухой риса, жертвоприношение краской пыльцой между шелухой и зерном, жертвоприношение зернами риса, жертвоприношение очищенным маслом, жертвоприношение ртом, жертвоприношение кровью, используя знания частей тела, знания строений, знание полей, знание благоприятных заклинаний, знание духов умерших, знание земли, знание змей, знание яда, знание скорпионов, знание мышей, знание птиц, знание ворон, предсказание срока жизни, заговор от стрел, понимания языка животных, – он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью, а именно: истолковывая знаки на драгоценностях, знаки на палках, знаки на одеждах, знаки на мечах, знаки на стрелах, знаки на луках, знаки на оружии, знаки на женщинах, знаки на мужчинах, знаки на юношах, знаки на девушках, знаки на рабах, знаки на рабынях, знаки на слонах, знаки на конях, знаки на буйволах, знаки на быках, знаки на коровах, знаки на козлах, знаки на баранах, знаки на петухах, знаки на перепелах, знаки на ящерицах, знаки на длинноухих животных, знаки на черепахах, знаки на диких зверях, — он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью — а именно: предсказывая, что будет выступление царя [в поход], не будет выступления царя, — будет наступление здешнего царя, будет отступление чужого царя, — будет наступление чужого царя, будет отступление здешнего царя, — будет победа здешнего царя, — будет победа одного, будет поражение другого – он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью — а именно: предсказывая, что будет затмение Луны, будет затмение Солнца, будет затмение звезд, будет движение Луны и Солнца по своему обычному пути, будет движение Луны и Солнца по необычному пути, будет движение звезд по своему обычному пути, будет движение звезд по необычному пути, будет падение метеоритов, будет пламя, охватившее горизонт, будет землетрясение, будет гром с неба, будет восход, заход, замутнение, очищение Луны, Солнца, звезд; предсказывая, что таков будет результат затмения Луны, что таков будет результат затмения Солнца, что таков будет результат затмения звезд, что таков будет результат движение Луны и Солнца по своему обычному пути, что таков будет результат движения Луны и Солнца по своему необычному пути, таков будет результат движения звезд по своему обычному пути, таков будет результат движения звезд по необычному пути, таков будет результат падения метеоров, таков будет результат пламени, охватившего горизонт, таков будет результат землетрясения, таков будет результат грома с неба, таков будет результат восхода, захода, замутнения, очищения Луны, Солнца, звезд – он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью — а именно: предсказывая, что будет обильный дождь, будет недостаток в дожде, будет обилие пищи, будет недостаток в пище, будет спокойствие, будет опасность, будет болезнь, будет здоровье; считая по пальцам, вычисляя, производя сложение, сочиняя стихи, рассуждая о природе, — он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью, а именно: устанавливая благоприятное время для введения новобрачной в дом, выдачи дочери замуж, мирных переговоров, вражды, взыскания долгов, раздачи денег; вызывая колдовством счастья, вызывая несчастье, вызывая выкидыш, сковывая язык, смыкая челюсти, заговаривая руки, заговаривая уши, вопрошая зеркало о будущем, вопрошая девушку, вопрошая божество, почитая Солнце, почитая Великого, извергая огонь изо рта, призывая Сири, — он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

В то время как некоторые почтенные отшельники и брахманы, поедая пищу, поданную верующими, добывают подобным образом средства к существованию низменными знаниями и неправедной жизнью, а именно: склоняя на милость богов, исполняя обеты, заклиная духов умерших, пребывая в земляном жилище, вызывая потенцию, вызывая импотенцию, определяя место для постройки, освящая место; совершая ритуальное полоскание рта, омовение жертвоприношению; предписывая рвотное, слабительное, очищающее сверху, очищающее снизу, очищающее голову, масло для ушей, облегчающее средство для глаз, снадобье для носа, глазную мазь, умащивание; бывая глазными врачами, хирургами, леча детей, добывая целебные коренья, освобождая от ставшего ненужным лекарства, — он избегает подобным образом низменных знаний и неправедной жизни. Это и есть часть его нравственности.

И вот, брахман, этот монах, обладающий подобной нравственностью, не видит ниоткуда опасности в том, что касается нравственной воздержанности. Подобно тому, брахман, как повелитель, помазанный на царство и избавившийся от неприятелей — так же точно, брахман, и монах, обладающий подобной нравственностью, не видит ниоткуда опасности в том, что касается нравственной воздержанности. Наделенный этим праведным сводом нравственных предписаний, он испытывает безупречное внутреннее счастье. Таким, брахман, бывает монах, наделенный нравственностью. Такова, брахман, эта нравственность.

Как же, брахман, монах охраняет врата жизненных способностей? Вот, брахман, видя глазом образ, монах не включается к внешним признакам, не влечется к его подробностям. Он действует так, чтобы сдерживать причину, благодаря которой алчность, неудовлетворенность, греховные и нехорошие свойства устремляются на не сдерживающего способность зрения. Он следит за способностью зрения, в способности зрения он достигает воздержанности. Слыша ухом звук, он не влечется к внешним признакам, не влечется к его подробностям. Он действует так, чтобы сдерживать причину, благодаря которой алчность, неудовлетворенность, греховные и нехорошие свойства устремляются на не сдерживающего способность слуха. Он следит за способностью слуха, в способности слуха он достигает воздержанности. Обоняя носом запах, он не влечется к внешним признакам, не влечется к его подробностям. Он действует так, чтобы сдерживать причину, благодаря которой алчность, неудовлетворенность, греховные и нехорошие свойства устремляются на не сдерживающего способность обоняния. Он следит за способностью обоняния, в способности обоняния он достигает воздержанности. Чувствуя языком вкус, он не влечется к внешним признакам, не влечется к его подробностям. Он действует так, чтобы сдерживать причину, благодаря которой алчность, неудовлетворенность, греховные и нехорошие свойства устремляются на не сдерживающего способность вкуса. Он следит за способностью вкуса, в способности вкуса он достигает воздержанности. Осязая телом прикосновение, он не влечется к внешним признакам, не влечется к его подробностям. Он действует так, чтобы сдерживать причину, благодаря которой алчность, неудовлетворенность, греховные и нехорошие свойства устремляются на не сдерживающего способность осязания.

Он следит за способностью осязания, в способности осязания он достигает воздержанности. Получая разумом представление, он не влечется к внешним признакам, не влечется к его подробностям. Он действует так, чтобы сдерживать причину, благодаря которой алчность, неудовлетворенность, греховные и нехорошие свойства устремляются на не сдерживающего способность разума. Он следит за способностью разума, в способности разума он достигает воздержанности. Наделенный этой праведной воздержанностью в жизненных способностях он испытывает неуязвимое внутренне счастье. Таким, брахман, бывает монах, охраняющий врата жизненных способностей.

Как же, брахман, монах наделен способностью самосознания и вдумчивостью? Вот, брахман, монах вдумчиво действует, когда он идет вперед и идет назад, вдумчиво действует, когда глядит вперед и глядит по сторонам, вдумчиво действует, когда сгибается и распрямляется, вдумчиво действует, когда носит ткань, сосуд для подаяния и верхнюю одежду, вдумчиво действует, когда ест, пьет, разжевывает, пробует на вкус, вдумчиво действует, когда испражняется и мочится, вдумчиво действует, когда ходит, стоит, сидит, спит, бодрствует, говорит, молчит. Таким, брахман, бывает монах, наделенный способностью самосознания и вдумчивостью.

Как же, брахман, монах удовлетворен? Вот, брахман, монах удовлетворен верхней одеждой, поддерживающей тело, и чашей для милостыни, поддерживающей утробу; куда бы он ни отправился, он отправляется, беря с собой все свое добро. Подобно тому, брахман, как крылатая птица, куда бы ни полетела, летит, неся с собой перья, так же точно, брахман, и монах, удовлетворенный верхней одеждой, поддерживающей тело, и чашей для милостыни. Поддерживающей утробу, куда бы он ни отправлялся, отправляется, беря с собой все свое добро. Таким, брахман, бывает удовлетворенный монах.

Наделенный этим праведным сводом нравственных предписаний, и наделенный этой праведной воздержанностью и жизненными силами, и наделенный этой праведной внимательностью и вдумчивостью, и наделенный этой праведной удовлетворенность он удаляется в уединенную обитель — в лесу у подножия дерева, на горе, в пещере, в расщелине скалы, у кладбища, в лесной чище, на открытом месте, на груде соломы. Возвратившись с чашей для милостыни, он сидит там после еды, скрестив под собой ноги, держа прямо тело, пребывая в сосредоточенном внимании.

Отказавшись от алчности к мирскому, он пребывает свободным сердцем от алчности, очищает мысли от алчности. Отказавшись от греха злонамеренности, он пребывает свободный мыслями от злонамеренности, в доброте и сочувствии ко всем живым существам он очищает мысли от злонамеренности, отказавшись от косности, он пребывает свободный от косности, ощущая в себе способность ясного воззрения, внимательный и вдумчивый он очищает мысли от косности. Отказавшись от беспокойства и терзаний, он пребывает свободным от беспокойства, внутренне умиротворенный в мыслях, он очищает мысли от беспокойства и терзаний. Отказавшись от сомнения, он пребывает за пределами сомнения; лишенный неуверенности в хороших свойствах, он очищает мысли от сомнения.

Подобно тому, брахман, как если человек, взяв в долг, откроет дело, это его дело будет процветать, он сможет оплатить прежние долговые обязательства, и у него еще сверх того останется, на что поддерживать жену, и он сможет сказать себе: «Вот, прежде я, взяв в долг, открыл дело, это мое дело стало процветать, и я смог оплатить прежние долговые обязательства, и у меня еще сверх того остается на что поддерживать жену», – он получит от этого радость, достигнет удовлетворения.

Подобно тому, брахман, как если человека постигнет недуг, он будет страдать, тяжело болеть, и еда не будет ему впрок, и в теле не останется силы; и со временем он освободится от этого недуга, и еда будет ему впрок, и в теле его будет сила, и он сможет сказать себе: «Вот прежде меня постиг недуг, я страдал, тяжело болел, и еда не была мне впрок, и в теле моем не осталось силы; теперь же я освободился от этого недуга, и еда мне впрок, и в теле есть сила», — он получит от этого радость, достигнет удовлетворения.

Подобно тому, брахман, как если человек будет заключен в темницу, и со временем освободиться от этого заточения здравым и невредимым, и ничего не потеряет из имущества, и сможет сказать себе: «Вот прежде я был заключен в темницу, теперь же освободился от этого заключения здравым и невредимым, и нечего не потерял из имущества», — он получит от этого радость, достигнет удовлетворения.

Подобно тому, брахман, как если человек будет рабом, не зависящим от себя, зависящим от другого, не имеющим право идти куда хочет, и со временем освободиться от этого рабства, став зависящим от себя, не зависящим от другого, раскрепощенным, имеющим право идти, куда хочет, и сможет сказать себе: «Вот прежде я, был рабом, не зависящим от себя, зависящим от другого, не имеющим право идти куда хочу, теперь же я освободился от рабства, став зависящим от себя, не зависящим от другого, раскрепощенным, имеющим право идти, куда хочу», — он получит от этого радость, достигнет удовлетворения.

Подобно тому, брахман, как если человек с богатством и имуществом будет следовать по труднопроходимой дороге в голоде и в страхе и со временем оставит позади трудную дорогу, спокойно и без страха, здравым достигнет края деревни и сможет сказать себе: «Вот, прежде я с богатством и имуществом следовал по труднопроходимой дороге в голоде и в страхе, и теперь же, оставит позади эту трудную дорогу, спокойно и без страха здравым достиг края деревни», — он получит от этого радость, достигнет удовлетворения.

Так же точно, брахман, и монах, не отказавшись от этих пяти преград, видит себя словно в долгу, словно в болезни, словно в темнице, словно в рабстве, словно на труднопроходимой дороге. И, подобно этому, брахман, монах, отказавшись от этих пяти преград, так же точно видит себя, брахман, словно свободным от долга, словно свободным от болезни, словно освободившимся от заточения, словно раскрепощенным, словно находящемся в спокойном пристанище.

Когда он видит себя отказавшимся от этих пяти преград, в нем рождается удовлетворенность, у удовлетворенного рождается радость, от радости в сердце успокаивается тело, успокоившиеся телом ощущает счастье, счастливый сосредоточен в мыслях. Освободившись от чувственных удовольствий, освободившись от нехороших свойств, он достигает первой ступени созерцания, — связанной с устремленным рассудком и углубленным рассуждением, рожденной уединенностью, дарующей радость и счастье — и пребывает в ней. Он обливает, заливает, переполняет, пропитывает это тело радостью и счастьем, рожденным уединенностью, и не остается во всем теле ничего, что не было бы пропитано радостью и счастьем, рожденным уединенностью.

Подобно тому, брахман, как искусный банщик, или ученик банщика, насыпав мыльный порошок в металлический сосуд и постепенно окропляя со всех сторон водой станет обливать его так, что получиться мыльный ком, омытый влагой, пронизанный влагой, внутри и снаружи пропитанный влагой, но не источающий ее, так же точно, брахман, и монах обливает, заливает, переполняет, пропитывает это тело радостью и счастьем, рожденным уединенностью, и не остается во всем его теле ничего, что не было бы пропитано радостью и счастьем, рожденным уединенностью.

Таков, брахман, зримый плод отшельничества, который прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

И далее, брахман, монах, подавив устремленный рассудок и углубленное рассуждение, достигает второй ступени созерцания – несущей внутреннее успокоение и собранность в сердце, лишенной устремленного рассудка, лишенной углубленного рассуждения, рожденной сосредоточенностью, дарующий радость и счастье – и пребывает в ней. Он обливает, заливает, переполняет, пропитывает это тело радостью и счастьем, рожденным сосредоточенностью, и не остается во всем его теле ничего, что не было бы пропитано радостью и счастьем, рожденным сосредоточенностью.

Подобно тому, брахман, как озеро, питаемое водой, бьющей из-под земли, хоть и не будет иметь ни притока воды с восточной стороны, ни притока воды с западной стороны, ни притока воды с северной стороны, ни притока воды с южной стороны, и божество не будет время от времени надлежащим образом доставлять ему дождь, – но потоки прохладной воды, бьющей из-под земли, питая его озеро, обольют, зальют, переполнят, пропитают это озеро прохладной водой, и не останется во всем озере ничего, что не было бы пропитано прохладной водой, так же точно, брахман, и монах обливает, заливает, переполняет, пропитывает это тело радостью и счастьем, рожденным сосредоточенностью, и не остается во всем его теле ничего, что не было бы пропитано радостью и счастьем, рожденным сосредоточенностью.

Таков, брахман, зримый плод отшельничества, который прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

И далее, брахман, монах отвращается от радости и пребывает в уравновешенности; наделенный способностью самосознания и вдумчивостью, испытывая телом то счастье, которые достойные описывают: «уравновешенный, наделенный способностью самосознания, пребывающий в счастье», он достигает третьей ступени созерцания и пребывает в ней. Он обливает, заливает, переполняет, пропитывает это тело счастьем, свободным от радости, и не остается во всем его теле ничего, что не было бы пропитано счастьем, свободным от радости.

Подобно тому, брахман, как в пруду с голубыми лотосами, пруду с красными лотосами, пруду с белыми лотосами отдельные голубые лотосы, или красные лотосы, или белые лотосы рождены в воде, выросли в воде, омыты водой, целиком погружены в воду, питаются ею, они от кончиков до корней облиты, залиты, переполнены, пропитаны прохладной водой, и не остается во всех голубых лотосах, или красных лотосах, или белых лотосах ничего, что не было бы пропитано прохладной водой, так точно, брахман, и монах обливает, обливает, заливает, переполняет, пропитывает это тело счастьем, свободным от радости и не остается во всем его теле ничего, что не было бы пропитано счастьем, свободным от радости.

Таков, брахман, зримый плод отшельничества, который прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

И далее, брахман, монах, отказавшись от счастья, отказавшись от несчастья, избавившись от прежней удовлетворенности и неудовлетворенности, достигает четвертой ступени созерцания – лишенной несчастья, лишенной счастья, очищенной уравновешенностью и способностью самосознания и пребывает в ней. Он сидит, пропитав это тело чистым, совершенным разумом, и не остается во всем теле ничего, что не было бы пропитано чистым, совершенным разумом.

Подобно тому, брахман, как человек сидел бы укутанный с головой в белое одеяние так, что не осталось бы на всем теле места, которое не было бы покрыто белым одеянием, так же точно, великий царь, и монах сидит, пропитав это тело чистым, совершенным разумом, и не остается во всем теле ничего, что не было бы пропитано чистым совершенным разумом.

Таков, брахман, зримый плод отшельничества, который прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

Так с сосредоточенной мыслью — чистой, возвышенной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой, — он направляет и вращает мысль к совершенному видению. Он постигает: «Вот это мое тело имеет форму, состоит из четырех великих элементов, рождено матерью и отцом, представляет собой скопление вареного риса и кислого молока, непостоянно, подвержено разрушению, стиранию, распаду, уничтожению, и вот здесь заключено, здесь к нему привязано мое сознание».

Это и есть часть его постижения.

Подобно тому, брахман, как искусный гончар или ученик гончара может сделать и изготовить из хорошо обработанной глины сосуд, какой пожелает, или же подобно тому, великий царь, как искусный резчик по слоновой кости или ученик резчика по слоновой кости может сделать и изготовить из хорошо обработанной слоновой кости такой сосуд из слоновой кости, какой пожелает, или же подобно тому, брахман, как искусный золотых дел мастер или ученик золотых дел мастера может сделать и изготовить из хорошо обработанного золота сосуд, какой пожелает, — так же точно, брахман, и монах с сосредоточенной мыслью –— чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой, направляет и обращает мысль к разным видам сверхъестественных способностей. Он осуществляет различные виды сверхъестественных способностей: будучи одним, становится многочисленным, будучи многочисленным, становится одним; становится видимым для глаз, скрытым от глаз, беспрепятственно проходит через стену, через ограду, через гору, словно через воздух ; опускается в землю и поднимается из нее, словно из воды; не погружаясь, идет по воде, словно по земле; сидя со скрещенными ногами, возносится в небо, словно крылатая птица; касается рукой и схватывает Солнце и Луну – это столь великие, столь чудесные светила; своим телом он достигает даже мира Брахмы.

Таков, брахман, зримый плод отшельничества, который и прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

Так со сосредоточенной мыслью – чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой – он направляет и обращает мысль к божественному слуху. Очищенным божественным слухом, выходящим за пределы человеческого, он слышит оба видов звуков – и божественные и человеческие, далекие и близкие.

Подобно тому, брахман, как человек, который, находясь на главной дороге, слышит звук литавр, звук барабана, звук раковины, цимбал, гонга, может сказать себе: «Вот звук литавр, вот звук барабана, вот звук раковины, цимбал, гонга», — также точно, брахман, и монах с сосредоточенной мыслью – чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой – направляет и обращает мысль к божественному слуху. Очищенным божественным слухом, выходящим за пределы человеческого, он слышит оба видов звуков – и божественные и человеческие, далекие и близкие.

Таков, брахман, зримый плод отшельничества, который и прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

Так, с сосредоточенной мыслью – чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой – он направляет и обращает мысль к знанию, охватывающему сердце. Охватывая сердцем сердце других существ, других личностей, он постигает их.

Наделенную страстью мысль он постигает как наделенную страстью мысль.

Свободную от страсти мысль он постигает как свободную от страсти мысль.

Наделенную ненавистью мысль он постигает как наделенную ненавистью мысль.

Свободную от ненависти мысль он постигает как свободную от ненависти мысль.

Наделенную заблуждением мысль он постигает как наделенную заблуждением мысль.

Свободную от заблуждения мысль он постигает как свободную от заблуждения мысль.

Собранную мысль он постигает как собранную мысль.

Несобранную мысль он постигает как несобранную мысль.

Великую мысль, он постигает как великую мысль.

Невеликую мысль, он постигает как невеликую мысль.

Превзойденную мысль он постигает как превзойденную мысль.

Непревзойденную мысль он постигает как непревзойденную мысль.

Сосредоточенную мысль он постигает как сосредоточенную мысль.

Не сосредоточенную мысль он постигает как не сосредоточенную мысль.

Освобожденную мысль он постигает как освобожденную мысль.

Не освобожденную мысль он постигает как не освобожденную мысль.

Подобно тому, брахман, как женщина или мужчина, или юноша, молодой и любящий наряжается, разглядывая отраженье своего лица в чистом, ясном зеркале или в сосуде с прозрачной водой, может или узнать, что на нем пятнышко, когда на нем есть пятнышко, или узнать, что на нем нет пятнышка, когда на нем нет пятнышка, так же точно, великий царь, и монах с сосредоточенной мыслью – чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой – направляет и обращает мысль к знанию, охватывающему сердце. Охватывая сердцем сердце других существ, других личностей, он постигает их.

Наделенную страстью мысль он постигает как наделенную страстью мысль.

Свободную от страсти мысль он постигает как свободную от страсти мысль.

Наделенную ненавистью мысль он постигает как наделенную ненавистью мысль.

Свободную от ненависти мысль он постигает как свободную от ненависти мысль.

Наделенную заблуждением мысль он постигает как наделенную заблуждением мысль.

Свободную от заблуждения мысль он постигает как свободную от заблуждения мысль.

Собранную мысль он постигает как собранную мысль.

Несобранную мысль он постигает как несобранную мысль.

Великую мысль он постигает как великую мысль.

Невеликую мысль он постигает как невеликую мысль.

Превзойденную мысль он постигает как превзойденную мысль.

Непревзойденную мысль он постигает как непревзойденную мысль.

Сосредоточенную мысль он постигает как сосредоточенную мысль.

Не сосредоточенную мысль он постигает как не сосредоточенную мысль.

Освобожденную мысль он постигает как освобожденную мысль.

Не освобожденную мысль он постигает как не освобожденную мысль.

Таков, брахман, зримый плод отшельничества, который и прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

Так с сосредоточенной мыслью – чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой, он и обращает и направляет мысль к знанию, основанную на воспоминании о местах, где он пребывал в прежних существованиях. Он вспоминает различные места, где пребывал в прежних существованиях, а именно: в одном рождении, в двух рождениях, в трех рождениях, в четырех рождениях, в пяти рождениях, в десяти рождениях, в двадцати рождениях, в тридцати рождениях, в сорока рождениях, в пятидесяти рождениях, в ста рождениях, в тысячи рождений, в сотни тысяч рождений, во многих периодах свертывания мира, во многих периодах развертывания мира, во многих периодах развертывания и свертывания мира: «Там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытывал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я вновь родился в другом мире. А там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытывал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я был вновь рожден здесь» – так вспоминает он во всех обстоятельствах и подробностях различные места, где пребывал в прежних существованиях.

Подобно тому, брахман, как если человек пойдет из своей деревни в другую деревню, а из этой деревни пойдет в другую деревню, а из этой деревни возвратится в свою деревню, он может сказать себе: «Вот я пришел из своей деревне в другую деревню – там я так-то стоял, так-то сидел, так-то говорил, так-то молчал, — а из этой деревни пришел в ту деревню – и там я так-то стоял, так-то сидел, так-то говорил, так-то молчал, — а из этой деревни возвратился в свою деревню» – так же точно, брахман, и монах с сосредоточенной мыслью – чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой – направляет и обращает мысль к знанию, основанную на воспоминании о местах, где он пребывал в прежних существованиях, а именно: в одном рождении, в двух рождениях, в трех рождениях, в четырех рождениях, в пяти рождениях, в десяти рождениях, в двадцати рождениях, в тридцати рождениях, в сорока рождениях, в пятидесяти рождениях, в ста рождениях, в тысячи рождений, в сотни тысяч рождений, во многих периодах свертывания мира, во многих периодах развертывания мира, во многих периодах развертывания и свертывания мира: «Там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытывал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я вновь родился в другом месте. А там я жил под таким-то именем, в таком-то роду, в таком-то сословии, таким-то пропитанием, испытывал такое-то счастье и несчастье, достиг такого-то срока жизни. Вслед за тем, оставив существование, я был вновь рожден здесь» – так вспоминает он во всех обстоятельствах и подробностях различные места, где пребывал в прежних существованиях.

Таков, брахман, зримый плод отшельничества, который и прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

Так с сосредоточенной мыслью – чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой – направляет и обращает мысль к знанию, о том, как существа оставляют свою жизнь и вновь рождаются. Очищенным зрением, выходящим за пределы человеческого, он видит, как существа оставляют жизнь и вновь рождаются, он постигает как существа, согласно своим действиям, становятся низкими, возвышенными, красивыми, некрасивыми, счастливыми, несчастными: «Поистине, почтенные, те существа, что наделены дурным поведением тела, наделены дурным поведением в речи, наделены дурным поведением разума, злословят о праведных, придерживаются ложных воззрений, с распадом тела после смерти вновь рождаются в бедствии, несчастье, страдании, аду. Те же существа, почтенные, что наделены добрым поведением тела, наделены добрым поведением в речи, наделены добрым поведением разума, не злословят о праведных, придерживаются истинных воззрений, наделены действиями, проистекающими из истинных воззрений, с распадом тела после смерти вновь рождаются в счастье, в небесном мире». — Так, очищенным божественным зрением, выходящим за пределы человеческого, он видит, как существа оставляют жизнь и вновь рождаются, он постигает как существа, согласно своим действиям, становятся низкими, возвышенными, красивыми, некрасивыми, счастливыми, несчастными.

Подобно тому, брахман, как если человек, стоящий на террасе над серединой перекрестка, видит, как люди входят в дом, выходят, двигаются по проезжей дороге, сидят на середине перекрестка, он может сказать себе: «Эти люди входят в дом, эти выходят, эти двигаются по проезжей дороге, эти сидят на середине перекрестка», — так же точно, великий царь, и монах с сосредоточенной мыслью – чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой – направляет и обращает мысль к знанию о том, как существа оставляют жизнь и вновь рождаются. Очищенный божественным зрением, выходящим за пределы человеческого, он видит, как существа оставляют жизнь и вновь рождаются; он постигает как существа, согласно своим действиям, становятся низкими, возвышенными, красивыми, некрасивыми, счастливыми, несчастными: «Поистине, почтенные, те существа, что наделены дурным поведением тела, наделены дурным поведением в речи, наделены дурным поведением разума, злословят о праведных, придерживаются ложных воззрений, с распадом тела после смерти вновь рождаются в бедствии, несчастье, страдании, аду. Те же существа, почтенные, что наделены добрым поведением тела, наделены добрым поведением в речи, наделены добрым поведением разума, не злословят о праведных, придерживаются истинных воззрений, наделены действиями, проистекающими из истинных воззрений, с распадом тела после смерти вновь рождаются в счастье, в небесном мире». — Так, очищенным божественным зрением, выходящим за пределы человеческого, он видит, как существа оставляют жизнь и вновь рождаются, он постигает как существа, согласно своим действиям, становятся низкими, возвышенными, красивыми, некрасивыми, счастливыми, несчастными.

Таков, брахман, зримый плод отшельничества, который и прекраснее, и возвышеннее предыдущих зримых плодов отшельничества.

Так с сосредоточенной мыслью – чистой, ясной, незапятнанной, лишенной нечистоты, гибкой, готовой к действию, стойкой, непоколебимой, — он обращает и направляет мысль к знанию об уничтожении греховных свойств. Он постигает в согласии с истиной: «Это страдание», постигает в согласии с истиной: «Это возникновение страдания», постигает в согласии с истиной: «Это уничтожение страдания», постигает в согласии с истиной: «Это путь, ведущий к уничтожению страдания», постигает в согласии с истиной: «Это греховные свойства», постигает в согласии с истиной: «Это возникновение греховных свойств», постигает в согласии с истиной: «Это уничтожение греховных свойств», постигает в согласии с истиной: «Это путь, ведущий к уничтожению греховных свойств». У него, знающего так, видящего так, мысль освобождается от греховного свойства чувственности, мысль освобождается от греховного свойства повторного существования, мысль освобождается от греховного свойства невежества. В освобожденном возникает знание, что он освобожден. Он постигает: «Уничтожено вторичное рождение, исполнен обет целомудрия, сделано то, что надлежит сделать, нет ничего вслед за этим состоянием». Это и есть часть его постижения. Таково, брахман, это постижение».

24. Когда так было сказано, брахман Сонаданда сказал Блаженному: «Превосходно, почтенный Готама! Превосходно, почтенный Готама! Подобно тому, почтенный Готама, как поднимают упавшее, или раскрывают сокрытое, или указывают дорогу заблудившемуся, или ставят в темноте масляный светильник, чтобы наделенные зрением различали образы, так же точно почтенный Готама с помощью многих наставлений преподал истину. И вот я иду как к прибежищу к Блаженному Готаме, и к дхарме, и к сангхе монахов. Пусть же досточтимый Готама примет меня как преданного мирянина, отныне и на всю жизнь нашедшего здесь прибежище. Пусть досточтимый Готама вместе с толпой монахов согласится принять у меня завтра утром пищу».

И Блаженный безмолвно согласился. Тогда брахман Сонаданда, узнав о согласии Блаженного, поднялся с сиденья, приветствовал Блаженного и, обойдя его с правой стороны, удалился. И когда прошла эта ночь, брахман Сонаданда, приказав приготовить в своем доме изысканную твердую пищу и нежную пищу, сообщил Блаженному о времени: «Пришло время, почтенный Готама, — пища готова».

25. И тогда Блаженный оделся утром, взял сосуд для подаяний и верхнюю одежду, приблизился с толпой монахов к дому брахмана Сонаданды, приблизившись, сел на предложенное сиденье. Тогда брахман Сонаданда своей рукой угостил и насытил толпу монахов во главе с Буддой изысканной твердой пищей и нежной пищей. Когда Блаженный, поев, омыл сосуд для подаяний и руки, брахман Сонаданда выбрал другое низкое сиденье и сел в стороне. И сидя в стороне брахман Сонаданда сказал Блаженному:

26. – «Если, находясь в своем окружении, почтенный Готама, я поднимусь с сиденья и приветствую Блаженного Готаму, то из-за этого окружающие отнесутся ко мне с презрением. К кому же окружающие отнесутся с презрением, у того уменьшится слава; у кого же уменьшится слава, у того уменьшатся богатства, ибо богатства у нас приобретаются славой. Поэтому, если, находясь в своем окружении, почтенный Готама, я протяну сложенные ладони, то пусть досточтимый Готама сочтет, что я поднялся с сиденья. И, если, находясь в своем окружении, почтенный Готама, я сниму головную повязку, то пусть досточтимый Готама сочтет, что я совершаю приветствие головой. Если, находясь в повозке, почтенный Готама, я спущусь с повозки и приветствую Блаженного Готаму, то из-за этого окружающие отнесутся ко мне с презрением. К кому же окружающие отнесутся с презрением, у того уменьшится слава, у кого же уменьшится слава, у того уменьшатся богатства, ибо богатства у нас приобретаются славой. Поэтому, если, находясь в повозке, почтенный Готама, я протяну вверх стрекало, то пусть досточтимый Готама сочтет, что я спускаюсь с повозки. И если, находясь в повозке, почтенный Готама, я опущу руки, то пусть досточтимый Готама сочтет, что я совершаю приветствие головой».

27. И тогда Блаженный, наставив, возбудив, воодушевив, порадовав брахмана Сонаданду беседой об истине, поднялся с сиденья и удалился.

Окончена четвертая Сонаданда сутта

 

КУТАДАНТА СУТТА

(Дигха Никая, 5)

(Перевод с пали А. Я. Сыркина)

1. Вот что я слышал. Однажды Блаженный, двигаясь по Магадхе с большой толпой монахов, пятьюстами монахов, прибыл в брахманскую деревню под названием Кханумата в Магадхе. И там, в Кханумате Блаженный остановился в Амбалаттхике. И в это самое время брахман Кутаданта обитал в Кханумате — месте, полном жителей, наделенном травой, лесом, водой, зерном, — царском наделе, отданном ему царем Магадхи Сенией Бимбисарой в полное владение в качестве царского дара. И в это самое время у брахмана Кутаданты было приготовлено большое жертвоприношение. Семь сотен быков, и семь сотен тельцов, и семь сотен телок, и семь сотен коз, и семь сотен баранов были приведены к жертвенному столбу для жертвоприношения.

2. И брахманы-домоправители из Кхануматы услышали: “Поистине, почтенный отшельник Готама, сын сакьев, из племени сакьев, двигаясь по Магадхе с большой толпой монахов, пятьюстами монахов, приблизившись к Кханумате, остановился в Кханумате, в Амбалаттхике. И вот о нем, Блаженном Готаме, идет такая добрая слава: “Он — Блаженный, архат, всецело просветленный, наделённый знанием и добродетелью, счастливый, знаток мира, несравненный вожатый людей, нуждающихся в узде, учитель богов и людей, Будда, Блаженный. Он возглашает об этом мироздании с мирами богов, Мары, Брахмы, с миром отшельников и брахманов, с богами и людьми, познав и увидев их собственными глазами. Он проповедует истину — превосходную в начале, превосходную в середине, превосходную в конце — в ее духе и букве; наставляет в единственно совершенном чистом целомудрии. Поистине, хорошо лицезреть архатов, подобных ему”. И вот брахманы-домоправители из Кхануматы, собравшись толпами и оставив Кханумату, приблизились к Амбалаттхике.

3. И в это самое время брахман Кутаданта отправился для дневного отдыха на верхнюю террасу своего дома. И брахман Кутаданта увидел, как брахманы-домоправители из Кхануматы, собравшись толпами и, оставив Кханумату, приблизились к Амбалаттхике. Видя это, он обратился к стражнику:

— “Почему это, почтенный стражник, брахманы-домоправители из Кхануматы, собравшись толпами и оставив Кханумату, приблизились к Амбалаттхике?”

— “Есть, почтенный, странствующий отшельник Готама, сын сакъев из племени сакъев. Двигаясь по Магадхе с большой толпой монахов, пятьюстами монахов, и приблизившись к Кханумате, он остановился в Кханумате, в Амбалаттхике. И вот о нем, Блаженном Готаме, идет такая добрая слава: “Он — Блаженный, архат, всецело просветленный, наделённый знанием и добродетелью, счастливый, знаток мира, несравненный вожатый людей, нуждающихся в узде, учитель богов и людей, Будда, Блаженный”. Они приблизились, чтобы увидеть этого Блаженного Готаму”.

4. И брахман Кутаданта сказал себе так: “Ведь я слышал: Отшельник Готама знает /правило/ о тройном успешном совершении жертвоприношения и его шестнадцати принадлежностях. Я же не знаю о тройном успешном совершении жертвоприношения и его шестнадцати принадлежностях и желаю совершить великое жертвоприношение. Что, если я приближусь к отшельнику Готаме и спрошу его о тройном успешном совершении жертвоприношения и его шестнадцати принадлежностях”.

И брахман Кутаданта обратился к этому стражнику: “Тогда, почтенный стражник, приблизься к брахманам-домоправителям из Кхануматы и, приблизившись к брахманам-домоправителям из Кхануматы, скажи так: “Почтенные, брахман Кутаданта говорит так: “Пусть досточтимые подождут. Брахман Кутаданта тоже приблизится, чтобы увидеть отшельника Готаму””.

— “Хорошо, почтенный”, — согласился этот стражник с брахманом Кутадантой, приблизился к брахманам-домоправителям из Кхануматы и, приблизившись к брахманам-домоправителям из Кхануматы, сказал так: “Почтенные, брахман Кутаданта говорит так: “Пусть досточтимые подождут. Брахман Кутаданта тоже приблизится, чтобы увидеть отшельника Готаму”.

5. И в это самое время многие сотни брахманов находились в Кханумате с мыслью: “Мы будем участвовать в великом жертвоприношении брахмана Кутаданты”. И те брахманы услышали: “Ведь брахман Кутаданта приблизится, чтобы увидеть отшельника Готаму”. И тогда те брахманы приблизились к брахману Кутаданте и, приблизившись к брахману Кутаданте, сказали так:

— “Правда ли, что досточтимый Кутаданта приблизится, чтобы увидеть отшельника Готаму?”

— “Таково мое намерение, почтенные. Я тоже приближусь, чтобы увидеть отшельника Готаму”.

6. — “Пусть досточтимый Кутаданта не приближается, чтобы увидеть отшельника Готаму. Досточтимый Кутаданта не должен приближаться, чтобы увидеть отшельника Готаму. Если досточтимый Кутаданта приблизится, чтобы увидеть отшельника Готаму, то уменьшится слава досточтимого Кутаданты и возрастет слава отшельника Готамы. А раз уменьшится слава досточтимого Кутаданты и возрастет слава отшельника Готамы, то по этой причине досточтимый Кутаданта не должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Кутаданту. Ведь досточтимый Кутаданта благороден с обеих сторон — и по матери и по отцу, — из чистого лона вплоть до седьмого поколения предков, незапятнан, безупречного происхождения. А раз досточтимый Кутаданта благороден с обеих сторон — и по матери и по отцу, — из чистого лона вплоть до седьмого поколения предков, незапятнан, безупречного происхождения, то по этой причине не досточтимый Кутаданта должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Кутаданту. Ведь досточтимый Кутаданта богат, состоятелен, обладает большим имуществом. А раз досточтимый Кутаданта богат, состоятелен, обладает большим имуществом, то по этой причине не досточтимый Кутаданта должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Кутаданту. Ведь досточтимый Кутаданта начитан, сведущ в священных текстах, достиг совершенства в трех ведах вместе с объяснением слов, наставлением в ритуале, наукой разделения слогов, с итихасой — в пятых, умеет разбирать слово за словом, знает грамматику, постиг рассуждения о природе и знаки на теле великого человека. А раз досточтимый Кутаданта начитан, сведущ в священных текстах, достиг совершенства в трех ведах вместе с объяснением слов, наставлением в ритуале, наукой разделения слогов, с итихасой — в пятых, умеет разбирать слово за словом, знает грамматику, постиг рассуждения о природе и знаках на теле великого человека, то по этой причине не досточтимый Кутаданта должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Кутаданту. Ведь досточтимый Кутаданта прекрасен, приятен для глаз, доставляет отраду, наделен высшей красотой телосложения, превосходен, как Брахма, с телом, как у Брахмы, с обличьем, великим на взор. А раз досточтимый Кутаданта прекрасен, приятен для глаз, доставляет отраду, наделен высшей красотой телосложения, превосходен, как Брахма, с телом, как у Брахмы, с обличьем, великим на взор, то по этой причине не досточтимый Кутаданта должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Кутаданту. Ведь досточтимый Кутаданта нравственен, высокой нравственности, наделен высокой нравственностью. А раз досточтимый Кутаданта нравственен, высокой нравственности, наделен высокой нравственностью, то по этой причине не досточтимый Кутаданта должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Кутаданту. Ведь досточтимый Кутаданта обладает прекрасной речью, ведет прекрасные речи, наделен учтивой речью, ясной, безупречно текущей, наставляющей в пользе. А раз досточтимый Кутаданта обладает прекрасной речью, ведет прекрасные речи, наделен учтивой речью, ясной, безупречно текущей, наставляющей в пользе, то по этой причине не досточтимый Кутаданта должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Кутаданту. Ведь досточтимый Кутаданта — наставник многих наставников, обучает три сотни юношей священным текстам, и многие юноши с разных стран света, из разных земель приходят к досточтимому Кутаданте, стремясь к священным текстам, желая изучать священные тексты. А раз досточтимый Кутаданта — наставник многих наставников, обучает три сотни юношей священным текстам, и многие юноши с разных стран света, из разных земель приходят к досточтимому Кутаданте, стремясь к священным текстам, желая изучать священные тексты, то по этой причине не досточтимый Кутаданта должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Кутаданту. Ведь досточтимый Кутаданта стар, преклонных лет, много прожил, достиг конца жизненного пути, отшельник же Готама и молод, и лишь недавно странствует. А раз досточтимый Кутаданта стар, преклонных лет, много прожил, достиг конца жизненного пути, отшельник же Готама и молод, и лишь недавно странствует, то по этой причине не досточтимый Кутаданта должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Кутаданту. Ведь досточтимый Кутаданта пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением царя Магадхи Сении Бимбисары. А раз досточтимый Кутаданта пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением царя Магадхи Сении Бимбисары, то по этой причине не досточтимый Кутаданта должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Кутаданту. Ведь досточтимый Кутаданта пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением брахмана Поккхарасади. А раз досточтимый Кутаданта пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением брахмана Поккхарасади, то по этой причине не досточтимый Кутаданта должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Кутаданту. Ведь досточтимый Кутаданта обитает в Кханумате — месте, полном жителей, наделенном травой, лесом, водой, зерном, — царском наделе, отданном /ему/ царем Магадхи Сенией Бимбисарой в полное владение в качестве царского дара. А раз досточтимый Кутаданта обитает в Кханумате — месте, полном жителей, наделенном травой, лесом, водой, зерном, — царском наделе, отданном /ему/ царем Магадхи Сенией Бимбисарой в полное владение в качестве царского дара, то по этой причине не досточтимый Кутаданта должен приблизиться, чтобы увидеть отшельника Готаму, но отшельник Готама должен приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Кутаданту.

7. Когда так было сказано, брахман Кутаданта сказал тем брахманам:

— “Выслушайте же меня, почтенные, почему именно мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму, но не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас. Ведь отшельник Готама, почтенные, благороден с обеих сторон — и по матери и по отцу, — из чистого лона вплоть до седьмого поколения предков, незапятнан, безупречного происхождения. А раз отшельник Готама, почтенные, благороден с обеих сторон — и по матери и по отцу, — из чистого лона вплоть до седьмого поколения предков, незапятнан, безупречного происхождения, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, странствует, оставив большую общину родичей. А раз отшельник Готама, почтенные, странствует, оставив большую общину родичей, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь досточтимый Готама, почтенные, странствует, оставив много золота и денег — и скрытых под землей, и находящихся на поверхности земли, — то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, странствует бездомный, оставив дом еще молодым, совсем черноволосым, наделенным счастливой юностью, в ранние годы. А раз отшельник Готама, почтенные, странствует бездомный, оставив дом еще молодым, совсем черноволосым, наделенным счастливой юностью, в ранние годы, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, странствует бездомный, оставив дом, обрив волосы и бороду и надев желтые одеяния, хотя мать и отец не желали этого, плакали, и лица их были в слезах. А раз отшельник Готама, почтенные, странствует бездомный, оставив дом, обрив волосы и бороду и надев желтые одеяния, хотя мать и отец не желали этого, плакали, и лица их были в слезах, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, прекрасен, приятен для глаз, доставляет отраду, наделен высшей красотой телосложения, превосходен, как Брахма, с телом, как у Брахмы, с обличьем, великим на взор. А раз отшельник Готама, почтенные, прекрасен, приятен для глаз, доставляет отраду, наделен высшей красотой телосложения, превосходен, как Брахма, с телом, как у Брахмы, с обличьем, великим на взор, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму.

Ведь отшельник Готама, почтенные, нравственен, благородной нравственности, должной нравственности, наделен должной нравственностью. А раз отшельник Готама, почтенные, нравственен, благородной нравственности, должной нравственности, наделен должной нравственностью, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, обладает прекрасной речью, ведет прекрасные речи, наделен учтивой речью, ясной, безупречно текущей, наставляющей в пользе. А раз отшельник Готама, почтенные, обладает прекрасной речью, ведет прекрасные речи, наделен учтивой речью, ясной, безупречно текущей, наставляющей в пользе, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, — наставник многих наставников, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, уничтожил в себе чувственную страсть, освободился от непостоянства. А раз отшельник Готама, почтенные, уничтожил в себе чувственную страсть, освободился от непостоянства, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, проповедует значимость кармы, проповедует значимость действия, безупречно чтит род брахманов. А раз отшельник Готама, почтенные, проповедует значимость кармы, проповедует значимость действия, безупречно чтит род брахманов, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму.

Ведь отшельник Готама, почтенные, странствует, будучи из высокого семейства, из исконного семейства кшатриев. А раз отшельник Готама, почтенные, странствует, будучи из высокого семейства, из исконного семейства кшатриев, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, странствует, будучи из богатого семейства, обладающего большим достатком, большим имуществом. А раз отшельник Готама, почтенные, странствует, будучи из богатого семейства, обладающего большим достатком, большим имуществом, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь к отшельнику Готаме, почтенные, приходят с вопросами из других стран, из других земель. А раз к отшельнику Готаме, почтенные, приходят с вопросами из других стран, из других земель, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь к отшельнику Готаме, почтенные, идут всем сердцем, как к прибежищу, многие тысячи божеств. А раз к отшельнику Готаме, почтенные, идут всем сердцем, как к прибежищу, многие тысячи божеств, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь об отшельнике Готаме, почтенные, идет такая добрая слава: “Он — Блаженный, архат, всецело просветленный, наделенный знанием и добродетелью, счастливый, знаток мира, несравненный вожатый людей, нуждающихся в узде, учитель богов и людей, Будда, Блаженный”. А раз об отшельнике Готаме, почтенные, идет такая добрая слава: “Он — Блаженный, архат, всецело просветленный, наделенный знанием и добродетелью, счастливый, знаток мира, несравненный вожатый людей, нуждающихся в узде, учитель богов и людей, Будда, Блаженный”, — то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, наделен тридцатью двумя знаками великого человека. А раз отшельник Готама, почтенные, наделен тридцатью двумя знаками великого человека, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, говорит каждому: “Подойди, добро пожаловать!”, добр в речах, дружелюбен, не хмурит бровки, говорит ясно, охотно беседует. А раз отшельник Готама, почтенные, говорит каждому: “Подойди, добро пожаловать!”, добр в речах, дружелюбен, не хмурит бровки, говорит ясно, охотно беседует, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением четырех групп. А раз отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением четырех групп, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельнику Готаме, почтенные, преданы многие боги и люди. А раз отшельнику Готаме, почтенные, преданы многие боги и люди, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь в каком бы селении или торговом поселке, почтенные, ни находился отшельник Готама, в том селении или торговом поселке, почтенные, злые духи не приносят вреда людям. А раз, в каком бы селении или торговом поселке, почтенные, ни находился отшельник Готама, в том селении или торговом поселке, почтенные, злые духи не приносят вреда людям, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, возглавляя толпу последователей, возглавляя общину, будучи наставником общины, превосходит основателей прочих сект, и в то время, почтенные, как некоторые отшельники и брахманы достигли славы теми или иными путями, отшельник Готама достиг славы не так, отшельник Готама достиг славы, благодаря несравненному обладанию знанием и праведностью. А раз отшельник Готама, почтенные, возглавляя толпу последователей, возглавляя общину, будучи наставником общины, превосходит основателей прочих сект, и в то время, почтенные, как некоторые отшельники и брахманы достигли славы теми или иными путями, отшельник Готама достиг славы не так, отшельник Готама достиг славы, благодаря несравненному обладанию знанием и праведностью, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь к отшельнику Готаме, почтенные, идет всем сердцем, как к прибежищу, царь Магадхи Сения Бимбисара вместе с детьми, женами, окружением, приближенными. А раз к отшельнику Готаме, почтенные, идет всем сердцем, как к прибежищу, царь Магадхи Сения Бимбисара вместе с детьми, женами, окружением, приближенными, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь к отшельнику Готаме, почтенные, идет всем сердцем, как к прибежищу, царь Косалы Пасенади вместе с детьми, женами, окружением, приближенными. А раз к отшельнику Готаме, почтенные, идет всем сердцем, как к прибежищу, царь Косалы Пасенади вместе с детьми, женами, окружением, приближенными, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь к отшельнику Готаме, почтенные, идет всем сердцем, как к прибежищу, брахман Поккхарасади вместе с детьми, женами, окружением, приближенными. А раз к отшельнику Готаме, почтенные, идет всем сердцем, как к прибежищу, брахман Поккхарасади вместе с детьми, женами, окружением, приближенными, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением царя Магадхи Сения Бимбисары. А раз отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением царя Магадхи Сения Бимбисары, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением царя Косалы Пасенади. А раз отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением царя Косалы Пасенади, то по этой причине не досточтимый Готама должен приблизиться, чтобы увидеть нас, но мы должны приблизиться, чтобы увидеть досточтимого Готаму. Ведь отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, предупредительностью, уважением, почетом, преклонением брахмана Поккхарасади. А раз отшельник Готама, почтенные, пользуется вниманием, пре�