Первая глава

ЗАНАВЕС ПРИПОДНИМАЕТСЯ

В разные эпохи, в разных частях света, будоражили умы некоторые таинственные личности, о которых до сих пор неизвестно, кто они были на самом деле. Таким был синьор Жеральди, приехавший в Вену в 1687 г., где он вызвал всеобщее любопытство. Спустя три года он исчез бесследно100.

Что касается графа Сен-Жермена, нет никаких сомнений, и мы можем утверждать, что его жизнь — не миф: существует множество неоспоримых подлинных документов, подтверждающих это.

Первые факты из жизни графа Сен-Жермена были зарегистрированы в 1745 г. в Лондоне. В то время королем Англии был Георг И, курфюрст Ганноверский. Страна разделилась на два лагеря: на так называемых вигов, сторонников новой монархии, и тори (якобитов) — сторонников династии Стюартов, т. е. Якова III — кавалера Святого Георгия, также названного Претендентом. В его жилах текла кровь не только Стюартов, но и кровь Генриха IV и Собесского.

К концу декабря 1743 г. Франция признала Якова III королем Англии и объявила о своей готовности помочь ему бороться с царствующим королем Георгом II. В начале 1744 г. стало казаться, что французы перешли от слов к делу, в Лондоне поговаривали, что они готовятся перейти пролив. В английских портах царила паника, однако в ночь с 6 на 7 марта 1744 г. сильнейший шторм разбросал собравшийся в Дюнкерке французский флот, и экспедиция была отменена101. Французы больше не хотели рисковать, зато Чарльз-Эдвард — сын Претендента — организовал свою экспедицию и осуществил ее в 1745 г. в целях получить обратно наследие, которого лишили его семью102. После высадки в Шотландии он одержал несколько побед над английскими войсками, пошел на Лондон, и 15 сентября 1745 г. в Эдинбурге Чарльз-Эдвард был провозглашен регентом Англии и Франции103. В Лондоне царил панический страх, и Георг II готовился бежать в Голландию104.

В Лондоне начались аресты подозрительных лиц. Виновные не нашлись, но некоторых подозревали в якобинстве105 и, поскольку король намеревался отменить закон Habeas Corpus106, начали обустраивать Тауэр для заточения подозреваемых. Отмена закона была произведена 29 октября 1745 г., и всех иностранцев стали рассматривать как врагов народа: "Проводили обыски подозреваемых, особенно тех, которых считали католиками, для того, чтобы выяснить, есть ли у них оружие"107. "Таким образом, несколько дней назад (текст датирован декабрем 1745 г.) арестовали странного человека, известного под именем графа Сен-Жермена"108. Поговаривали, что он был арестован вследствие заговора завистливых людей по мотивам частного порядка, утверждающих, что в карман ему подсунули письмо, якобы написанное Чарльзом-Эдвардом — сыном Претендента. "Принц благодарил его за добрую службу и просил его продолжать ее"109. Если прислушаться к мнению французского поверенного в делах в Лондоне Шикэ, арест графа имел другие причины — из-за его неосторожности и свободного поведения Сен-Жермена принимали за шпиона: "подозрения возникли из-за того, что он выглядит отлично, получает большие суммы денег, платит все свои долги и не вызывает нареканий"110.

Графа Сен-Жермена не "заключили в тюрьму по обвинению в государственной измене"111", его просто "оставили под домашним арестом, поскольку ничего компрометирующего не нашли"112. Господин Эндрю Лэнг утверждал, что тщетно "перерыл весь государственный и частный архив в поисках какого-либо следа ареста или допроса Сен-Жермена"113, тем не менее Шикэ пространно говорит об этом в письме 21 декабря 1745 г. "Его (графа) долго допрашивал государственный секретарь (герцог Ньюкастл), и ответы его не были такими удовлетворительными, как хотелось бы: он отказывался назвать свое имя и титул кому-либо, кроме короля, добавил, что, поскольку против него нет конкретного обвинения и он не нарушил какого-либо закона этой страны, лишать честного иностранного гражданина свободы без какого-либо повода является грубым нарушением прав граждан"114. Поскольку ничего предосудительного против него не нашлось, его отпустили, что побудило сэра Горация Уолпола сказать, что граф — "не джентльмен, ибо он остался, и рассказывает, что его приняли за шпиона"115.

Кем же был этот граф Сен-Жермен и что он делал в Лондоне? "Вот уже два года, как он здесь и отказывается говорить, кто он и откуда, хотя признает, что носит не свое имя"116. Итак, титул, который носит граф Сен-Жермен — всего лишь псевдоним. Для нас это указание имеет большое значение. Поражает совпадение со словами, которые ландграф Гессенский приписывал графу: "Я назовусь Sanctus Germanus — святым братом". Таким образом, доказано, что имя графа — такой же псевдоним, как те, что брали некоторые знатные люди, когда путешествовали инкогнито.

Граф Сен-Жермен проживал в Лондоне уже два года, и, тем не менее, о нем ничего не было известно, несмотря на усилия некоторых людей раскрыть тайну, которой он был окружен. Говаривали, что он богатый "сицилиец", и он был в таком качестве принят в высших кругах английской знати. "Он встречался со всеми великими, в том числе и с принцем Уэльским"117.

Данное указание говорит в пользу презумпции знатного происхождения графа.

Среди великосветских особ, у которых граф был принят, можно перечислить государственного секретаря по иностранным делам; герцога Ньюкастла, который его допрашивал во время ареста и который "знал-де кем был граф"118; лорда Холдернесса, бывшего английского посла в Венеции, и его жену, племянницу герцогини Орлеана; дона Антонио де Ба-зан и Мело, маркиза святого Жиля, испанского посла в Гааге, приехавшего в Лондон в 1745 г с особой миссией; графа Даннесеольда-Лаурвига, датского кавалер-камергера и адмирала119; генерала-майора Йорка и его семью120; Эндрю Митчелла, английского посла при прусском дворе121 и пр.

Когда граф Сен-Жермен приехал в Лондон, он нашел, что англичане страстно любят музыку: вкус к оперному искусству особенно к итальянской опере, развился в Лондоне благодаря поддержке принца Уэлльского, который был большим любителем музыки122. На улице Альбермарле, в доме своего камергера — графа Грэнтхема, у которого он проживал, у графа был частный зал, и после ужина он давал концерты с участием итальянских певцов. Наверное, на одном из этих концертов граф показал свой талант игры на скрипке, "которой он владел в совершенстве"123. Современники утверждали, что даже в простейших упражнениях — "в импровизациях графа на скрипке знаток мог различать раздельное звучание всех инструментов квартета в полном составе"124. Музыку он также писал с легкостью, и разговор его все время касался этого вида искусства, "он заимствовал из языка музыки тысячи образных выражений"125.

Граф часто бывал на улице Гросвернор у леди Тоунсхенд, которая также разделяла общее увлечение итальянскими певцами. В этой женщине, кроме прочих достоинств, был настолько развит тонкий вкус к музыке, что ее считали в этой области судьей. Однажды на приеме ожидали графа Сен-Жермена. Он пришел, любезный по своему обыкновению, но проявлял непривычную торопливость, пальцами прикрывал уши, затем опустился на стул. Все удивлялись его поведению, но в ответ на вопрос он показал на улицу и ответил: "Меня оглушил целый обоз диссонансов"126. Действительно, в тот момент, когда граф заходил к леди Тоунсхенд, как раз выгружали целый обоз булыжников — прямо перед дверью особняка.

Музыкальный мир английской столицы весьма ценил графа Сен-Жермена, и, когда начинающий в то время немецкий композитор Глюк приехал в Лондон вместе со своим покровителем, князем Лобковицем127, последний — тоже большой знаток музыки — в скором времени стал близким другом графа. В знак благодарности тот посвятил ему свою единственную педагогическую работу — "Музыка, объясненная согласно здравому смыслу английским дамам, которые любят в этом искусстве настоящий вкус". Работа не была опубликована128.

Данная рукопись не единственная музыкальная работа графа. Знаменитый музыкальный издатель М. Уолш, проживавший в районе Странд, на улице Катрин, опубликовал между 1745-м и 1765 г. с десяток партитур и мелодий, свидетельствующих о музыкальном гении их автора и о "чудесной эксцентричности, так же как и о красоте его замыслов"129.

Из трех музыкальных композиций, опубликованных в 1745 г., две являются мелодиями: первая написана на стихи шотландца Уиллиама Хамильтона, "О, wouldst thou knovv what sacred charms" ("Ах, знали бы вы священные чары"), вторая — на стихи английского поэта Аарона Хилла "Gentle love this hour befriend me" ("Приятен мне этот час возле вас"). Что касается третьей композиции, "The favorite song… in Incostanza Deluza" ("Коварное непостоянство"), она написана по итальянской поэме г. Бривио. Рукопись состоит из 20 страниц150.

Граф Сен-Жермен написал затем музыку и слова следующих мелодий, опубликованных в 1747 г., "The maid that's made for dove" ("Девушка, превращенная в голубку"), "О, would thou know what kind of charms" ("Знали бы вы какие чары") и в 1748 г.: "Jove. when he savv my Fanny’s face" ("Когда он увидел лицо моей Фэнни").

В 1755 г. было опубликовано следующее музыкальное произведение: "Шесть сонат для двух скрипок с басом для клавесина или виолончели", а также новая мелодия на слова Э. Уолтера131–132: "The self Banish’s" ("Добровольный изгнанник"). В 1760 г. были опубликованы следующие произведения графа: "Семь сольных пьес для скрипки" и его последняя мелодия — "Хлоя, или Музыкальный магазин". Наконец в 1763 г. вышла в свет его последняя партитура — музыкальная комедия, написанная совместно с музыкантом Абелем133: "The summer’s taie" ("Летняя сказка")134.

В то время когда граф Сен-Жермен жил в Лондоне, там также находились два совершенно разных человека: француз маршал Бель-Иль и швед мистик Сведенборг. Бель-Иль и его брат были арестованы в декабре 1744 г., на ганноверских, принадлежащих Англии землях, и были препровождены в Лондон. Оба они "проживали в доме в нескольких километрах от Уинздора"135, при этом "за ними следили очень строго, им не разрешали каких-либо свиданий, их письма читались"136. Они оставались там вплоть до 13 августа 1745 г. Некоторое время мы думали, что могла произойти встреча между Бель-Илем и графом Сен-Жерменом, однако мы не нашли на этот счет каких-либо документов.

Что касается Сведенборга, мы упомянули его из-за высказывания Бомон-Васси о нашем герое: "Граф Сен-Жермен пытался копировать Сведенборга"137. Насколько нам известно, граф никогда не утверждал, что у него бывали видения138.

Нам не удалось выяснить, когда граф Сен-Жермен покинул Англию. Мы считаем, что это могло произойти в начале 1746 г. и что граф решил вернуться в Германию, где жил до Лондона, согласно его же высказываниям.

 

Вторая глава

ПРИ ДВОРЕ ВОЗЛЮБЛЕННОГО

Как мы увидим ниже, покинув Англию в 1746 г., граф Сен-Жермен отправился в свои владения в Германии и прожил гам до 1758 г. В феврале этого же года он прибыл в Париж.

В то время в зените своей славы была госпожа де Помпадур — фаворитка Людовика XV уже более тринадцати лет. Не нам напоминать в этой книге, написанной о событиях, сопутствующих Истории, о выдающейся роли этой замечательной женщины в государственных делах. Ее влиянием, естественно, объясняется присутствие в Дирекции королевского строительства в роли главного смотрителя изящных искусств маркиза Мариньи, ее младшего брата. Он "совершил несколько путешествий в Италию в сопровождении искусных художников, был лучше образован, отличался большим вкусом, чем все его предшественники"130, и сумел добиться признания своих заслуг Людовиком XV. Однако, несмотря на большие умственные способности и рассудительность, он навсегда сохранил некоторую грубость и врожденную резкость, которые мешали ему в общении с современниками.

Маркиз также управлял королевскими мануфактурами, и в этом качестве он понадобился графу Сен-Жермену. В апреле 1758 г. граф направил господину Мариньи очень любопытное письмо, раскрывающее новую грань в характере нашего героя140.

После заверений о полном к маркизу доверии граф писал:

"В своих землях я сделал редчайшее открытие… Вот уже почти двадцать лет как я руковожу работами над ним с терпением и постоянством, пошлине беспрецедентными. Молчу о больших затратах, сделанных для того, чтобы открытие было по-настоящему королевским, молчу также о труде, поездках, исследованиях, бдениях и о всем том, чего мне это стоило. Ныне, по доброй воле, я предлагаю королю воспользоваться результатом этих многотрудных поисков, за вычетом лишь моих личных затрат, с единственной просьбой о том, чтобы мне и тем людям, которых я привез из Германии, чтобы служить королю, было разрешено поселиться в каком-нибудь принадлежащем ему доме. Мое присутствие часто будет нужно там, где будет вестись работа, поэтому необходимо, чтобы там было место и для моего жительства. Я беру на себя все затраты как на перевозку готовых веществ, так и на обработку красителей, которые извлекут из этих веществ, заготовленных в двухстах лье от Парижа. Одним словом, от короля потребуется лишь предоставить жилье с обстановкой, достойной того скорого и крепкого хозяйства, которое я ему предлагаю, а также несколько деревьев в год, и тогда, с превеликой гордостью и удовлетворением, я передам Его Королевскому Величеству неоспоримо принадлежащие мне права на самую богатую мануфактуру, когда-либо существовавшую, и оставлю всю выгоду государству.

Нужно ли добавить, что я честно люблю короля и Францию? Можно ли сомневаться в моем бескорыстии и похвальных целях? Новизна не требует ли особого отношения ко мне? Пусть Его Высочество и госпожа де Помпадур всесторонне рассмотрят это предложение и того, кто его делает. Мне же остается молчать. Вот уже год как я говорю об этом. Вот уже три месяца как нахожусь в Париже. В этом письме я открываюсь честному и прямому человеку: неужели я окажусь неправ?"141

Письмо (вернее, его копия, о которой утверждается, что она — аутентична) подписано Денисом де С.М., графом Сен-Жерменом. В первый и единственный раз появляется это имя. Фамилия ли графа скрывается за инициалами или какой-нибудь другой псевдоним, нам неизвестно. Остается лишь отметить этот факт.

Гораздо важнее другое — указание графом на то, что он владеет поместьем в Германии, где вот уже двадцать лет под его началом люди трудятся над разработкой технологии получения красителей для тканей. Итак, граф Сен-Жермен мог оказаться ученым, химиком, владельцем земли в Германии. Добавим, что эта версия подтверждена другими фактами, которые мы изложим позже.

Маркиз Мариньи принял предложение графа и сообщил ему о том, что предоставляет ему часть замка Шамбор, в котором никто не жил с тех пор, как умер племянник саксонского маршала.

8 мая 1758 г. Колле, архитектор и надзиратель королевских зданий, сообщил брату госпожи Помпадур, что "второй приезд в Шамбор графа Сен-Жермена состоялся в субботу. Я приготовил два зала для части его людей, а также три комнаты из кухонных помещений на первом этаже для его опытов. Для этого мне ничего не пришлось менять в замке, кроме нескольких срочных ремонтных работ"142.

Это письмо доказывает, вопреки тому, что утверждалось, что не Людовик XV предоставил замок Шамбор графу143, а маркиз Мариньи взял на себя решение позволить графу воспользоваться частью служебных помещений замка для работы над красящими веществами.

Через день в сопровождении Колле144 граф снова приехал в Париж, где ему нужно было решить кое-какие дела. В Шамбор он вернулся в течение августа 1758 г.145.

Просьба графа была отчасти удовлетворена, но он все же требовал встречи с маркизом Мариньи, о чем писал ему 24 мая 1758 г. В этом письме граф жаловался, что "двери остаются перед ним закрытыми", и просит маркиза об аудиенции "во имя справедливости и человечности"146.

Надо полагать, что второе письмо было встречено более благосклонно, чем первое, и, вероятнее всего, маркиз Мариньи — человек, проявлявший удивительную и постоянную сухость при встречах с благородными людьми, принял графа Сен-Жермена147. После этой встречи очарованный необычностью познаний графа маркиз представил последнего сестре.

Когда граф Сен-Жермен был представлен госпоже де Помпадур, он произвел на нее впечатление своим аристократическим видом: "Казалось, ему пятьдесят. Тонкие черты, остроумен, одет скромно, но со вкусом. На пальцах, а также на табакерке и на часах он носил великолепные алмазы"148. Граф, наверное, сумел понравиться фаворитке короля, и она, настолько же заинтригованная, как и брат, задержала графа у себя. Тут же присутствовали господин де Гонтан, госпожа де Бранка и министр иностранных дел — аббат Бернис. В определенный момент король спустился через потайную лестницу из своих апартаментов на втором этаже. С присущей ей грацией госпожа Помпадур представила графа Сен-Жермена королю.

Вне всякого сомнения, король расспросил графа Сен-Жермена о его происхождении. Ответы были, наверное, четкими и определенными, поскольку известно, что "король не терпел, чтобы (о графе) говорили с презрением и издевкой"149.

Учитывая интерес короля к таким точным наукам, как астрономия, анатомия и химия и то, что граф, как мы знаем, химию практиковал, высказывали предположение, что 1раф Сен-Жермен оборудовал в деревне Трианон в Версальском парке лабораторию, в которой король "баловался опытами"150.

Граф Сен-Жермен был вхож к маркизе де Помпадур в Версале. При ней находилась госпожа дю Оссет де Демен151 — горничная, которая и оставила о своей хозяйке воспоминания, аутентичность которых вне всякого сомнения152.

Госпожа де Помпадур любила слушать, как граф Сен-Жермен рассказывает об исторических событиях, и однажды спросила его с лукавством:

— Каким был Франсуа I? Вот король, которого я бы полюбила.

— Он ведь был в самом деле любезнейшим человеком, — ответил граф, и затем принялся описывать всю внешность короля, как это может делать лишь очевидец, — жаль только, что он был так горяч. Я бы смог дать ему совет, который уберег бы его от бед, но он не стал бы ему следовать. Похоже, что рок преследует тех властителей, которые затыкают уши — я имею в виду уши своего духа — к полезным советам, особенно в критический момент.

— А что Вы можете сказать о коннетабле?

— Ничего определенного.

— Был ли двор короля Франсуа I красивым?

— Чрезвычайно, но двор его внуков его превзошел. При Марии Стюарт и Маргарите Валуа было восхитительно, настоящее блаженство, в том числе и духовное. Обе королевы были учеными, писали стихи, было очень приятно их слушать.

Госпожа Помпадур смеялась:

— Похоже, что Вы все это видели!

— У меня хорошая память, и я много читал об истории Франции. Иногда, ради смеха, я намекаю, не заставляя в это верить, что жил в эти давние времена153.

И действительно граф Сен-Жермен "умел дозировать долю чудесного в своих рассказах, в зависимости от слушателя"154, что является, по нашему мнению, признаком большого ума155.

Парижское общество в высшей степени интриговала легенда, сложившаяся по поводу его возраста и физического состояния. Утверждалось, что, несмотря на его внешность мужчины в полном расцвете сил, на самом деле он был многовековым старцем. Когда этот слух дошел до госпожи Помпадур, она заметила графу:

— Свой возраст Вы не называете, и говорите, что очень стары. Графиня Жержи, которая была, кажется, женой французского посла в Венеции пятьдесят лет тому назад, утверждает, что знала Вас тогда таким же, как Вы выглядите сейчас.

— В самом деле, много лет тому назад я был знаком с графиней Жержи.

— Но ведь, согласно ее утверждениям, Вам сейчас больше ста лет?

— В этом нет ничего невозможного, — ответил граф, смеясь. — Но еще более вероятно, что эта пожилая дама заговаривается.

— Она утверждает, что Вы дали ей удивительный эликсир и что долгое время она выглядела на 24 года. Почему бы Вам не дать такой эликсир королю?

— Что Вы, — ответил граф с чем-то, похожим на испуг, — нужно быть сумасшедшим, чтобы дать королю какое-то неизвестное снадобье156.

В самом деле, если госпожа де Жержи и могла видеть графа Сен-Жермена в Венеции, то лишь между 1723-м и 1731 г., когда ее муж Жак-Венсан Лангэ был послом Франции в этом городе157.

Также говорилось, со ссылками на "достойных доверия людей", что композитор Рамо встречался с графом Сен-Жерменом в Венеции в 1710 г. и что последний "выглядел пятидесятилетним"158. Рамо действительно совершил путешествие в Италию, однако не в 1710-м, а в 1701 г. Уехав с намерением объездить весь полуостров, он не "заехал дальше Милана"159.

Упомянутая выше легенда была плодом работы "гримасничающего мима" — члена труппы балаганных актеров, руководимой неким "графом" д’Албаретом, происходящим из Пьемонта, у которого тогдашние хроники отмечали "большое остроумие". Этот мим был "гибридом, полуфранцузом-полуангличанином, мог быть и мошенником, и мистификатором, игроком, шпионом. Вопреки тому, что говорили о нем по всему Парижу, он часто бывал скучным"160. На самом деле он был француз по фамилии Гов — поставщик фуража и прозвали его милордом Гором (Гоуером или Коузем) за то, что прекрасно подражал англичанам. "Именно этого господина Гора недоброжелатели показывали в салонах и на улицах парижского квартала Марэ под именем графа де Сен-Жермена, чтобы удовлетворить любопытство дам и зевак этого уголка Парижа, более легковерных, чем жители квартала Палэ-Руаяль. Именно в театре этот ложный адепт исполнял свою роль, сначала с опаской, затем, видя, что его игра воспринимается с восхищением, он стал "вспоминать" столетие за столетием, вплоть до Иисуса Христа161, о котором он говорил с большой фамильярностью, как будто тот был его другом. "Я знал его близко, — говаривал он, — это был самый лучший человек в мире, но он был романтичным и безрассудным, я всегда ему говорил, что он плохо кончит". Затем актер распространялся об услугах, которые пытался оказать Христу посредством госпожи Пилат, в доме которой он регулярно бывал. Он утверждал, что знал близко святую Марию, святую Елизавету и даже их старую мать — святую Анну. "Ей-то я оказал большую услугу после смерти. Не будь меня, никогда бы она не была произведена в святые. К ее счастью, я оказался на Никейском соборе и знал некоторых из епископов, которые в нем участвовали, я им так долго повторял, какой замечательной женщиной она была, что дело было сделано". Шутка, которую принимали всерьез в Париже, привела к тому, что графу Сен-Жермену приписали овладение омолаживающим лекарством, возможно эликсиром бессмертия. На основе этой шутки была также сочинена сказка о старой горничной: ее хозяйка спрятала флакончик с божественной жидкостью162. "Старая служанка обнаружила его и выпила столько, что вновь стала маленькой девочкой"163. Возможно, однако, у этой истории есть другое объяснение, его мы и рассмотрим в последней части данной работы.

В то время как в Париже наводили мистику вокруг нашего героя, в Версале король Людовик XV и госпожа Помпадур относились к нему с уважением; утверждают даже, что он провел несколько вечеров почти один на один с королем. Так, господин дю Оссет передает такой разговор: "Господин Сен-Жермен сказал как-то королю: "Для того чтобы объективно оценивать людей, не нужно быть ни исповедником, ни министром, ни полицейским начальником" — король вставил: "Ни королем". Граф Сен-Жермен ответил: "Сир, вы видели, какой туман был несколько дней назад, ничего не видно было за четыре шага. Чаще всего короли окружены еще более густым туманом, порожденным интриганами и неверными министрами. Во всех слоях общества стараются показать им вещи под другим, нежели реальным, углом"164.

Однажды граф пришел к госпоже де Помпадур, "когда двор был во всем своем великолепии; пряжки ботинок графа и его подвязок были усеяны чистыми алмазами, такими красивыми, что моя госпожа выразила сомнение в том, что пряжки короля могут сравниться с этими. Он вышел в гардероб, чтобы снять их и принести на рассмотрение. Сравнивая их с другими, присутствующий тут же господин Гонто сказал, что они стоят не меньше двухсот тысяч франков. При графе была в этот день и баснословно дорогая табакерка и сияющие рубиновые запонки"165.

Спустя несколько дней между королем, госпожой де Помпадур и графом Сен-Жерменом обсуждался его секрет исчезновения пятен на алмазах. Король велел принести алмаз средней величины, на котором было пятно. Его взвесили, и король сказал графу: "Его оценили в шесть тысяч ливров, но без пятна он стоил бы десять. Возьмете ли Вы на себя труд обогатить меня на четыре тысячи франков?" Граф рассмотрел алмаз и сказал: "Это может быть сделано, через месяц я принесу Вам этот алмаз без пятна". Спустя месяц граф вернул королю алмаз без пятна, завернутый в асбестовую тряпку, которую он сам развернул. Король велел его взвесить, и вес был почти таким же. Через Гонто отослали алмаз ювелиру без объяснений, и тот дал девять тысяч шестьсот ливров. Но король предпочел сохранить алмаз из любопытства. Он не мог прийти в себя от удивления, говорил, что Сен-Жермен, должно быть, владеет миллионами, если умеет делать из маленьких алмазов большие. Тот ничего по этому поводу не сказал, но утверждал, что умеет увеличивать жемчуг и придавать ему самую чистую воду166.

"Однажды граф пришел к госпоже Помпадур, а она чувствовала себя неважно и лежала на шезлонге. Он показал ей шкатулку с топазами, рубинами и изумрудами. Говорили, что стоит это все целое состояние. Госпожа позвала меня, — рассказывает госпожа дю Оссет, — чтобы все это посмотреть. Я смотрела с изумлением, но при этом делала исподтишка моей госпоже знаки, что все это, наверно, фальшивка. Граф стал искать что-то в своем портфеле, который был размером, как два футляра для очков, и вынул оттуда две или три бумажки, которые он развернул. Там был великолепный рубин, и еще он бросил на стол маленький крестик из белых и зеленых камней. Я рассмотрела его и сказала: "Недурная вещица, не стоит ее бросать". Тут же граф стал настаивать на том, чтобы я взяла ее себе. Я отказывалась, он настаивал. Моя госпожа также отказывалась за меня. Он так настаивал, что моя госпожа, думая, что она стоит не более сорока луи, знаком приказала мне согласиться. Я взяла крестик, очень довольная манерами графа. Спустя несколько дней моя госпожа подарила ему в ответ покрытую эмалью шкатулку с портретом, не помню какого, греческого мудреца. Со своей стороны я показала крестик, который потянул на тысячу пятьсот франков. Моей госпоже он предложил показать портреты из эмали работы Петито, она ему ответила, чтобы он пришел к ужину во время охоты. Там он показал портреты, и моя госпожа ему сказала: "Поговаривают о прелестной истории, которую Вы рассказали второго дня у господина Первого167 и свидетелем которой Вы были пятьдесят или шестьдесят лет тому назад". Граф улыбнулся. Пришли господин Гонто и дамы, и дверь закрыли"168.

История на самом деле банальная: дело происходит в Голландии, в Гааге. Некий молодой человек выдал себя перед испанским послом маркизом Сен-Жилем169 за сына маркиза Монкада, испанского гранда, и истребовал от него некую сумму денег. Деньги ему понадобились для некой молодой актрисы, такой же хитрой, что и сам молодой человек170.

Поскольку госпожа дю Оссет утверждает, "что история правдива от начала до конца", можно заключить, что граф Сен-Жермен был знаком с ее актерами. О том, что граф дружил с маркизом Сен-Жиль, мы писали в первой главе171.

 

Третья глава

ГОСПОЖА Д’ЮРФЕ И КАЗАНОВА

Кроме встреч и бесед с Людовиком XV и госпожой де Помпадур172, граф Сен-Жермен бывал в лучших домах при дворе. Он принимал приглашения на ужин, которые ему делали друзья, однако при этом "придерживался строгой диеты, за едой никогда не пил"173.

Он часто проводил вечера у госпожи д’Юрфе, недалеко от улицы Сен-Пэр в изящном особняке на набережной Театинов (ныне набережная Вольтер), в богатой квартире, где она жила в роскоши. Ее салон был известен на весь Париж, его посещали лучшие люди, и все мечтали быть в нем принятыми.

Род д’Юрфе был одним из наиболее древних, хоть и не самых знатных и могущественных во Франции. Большое число его представителей в разное время занимали высокие посты.

Жанне Камю де Понкарре — последней маркизе д’Юрфе — было в то время пятьдесят три года. Это была стройная, жгучая брюнетка с чистым профилем, освещенным красивыми голубыми глазами; она была еще очень очаровательной. К тому же она была любезна, весела, очень образованна, музыкальна и умела обворожить своих слушателей.

Как-то вечером (в мае 1758 г.) граф Сен-Жермен пришел в гости к госпоже д’Юрфе на ужин, в котором участвовал и скандально известный Казанова. Кто не знает эту "знаменитую каналью"174, целью которого в жизни было показать себя, блистать и обогатиться за счет других. Тем не менее Казанова признался в том, что граф Сен-Жермен произвел на него впечатление175. Последний ничего не ел и говорил от начала до конца ужина. "Признаюсь, трудно говорить лучше, чем он, — напишет впоследствии Казанова. — Его тон был решительным, но настолько взвешенным, что это не было неприятно"176. Казанова внимательно слушал графа. И действительно, разговор графа был обворожительным, "о чем бы ни говорил, о какой бы эпохе ни рассказывал, удивляло то, что он знает или придумывает огромное количество вероятных, интересных вещей, по-новому освещающих самые загадочные факты"177. Даже самым закоренелым скептикам было интересно слушать графа, в то время как молчаливые гости поедали ужин.

Граф Сен-Жермен настолько удивил Казанову, что тот набросал его портрет: "Он был высоким, ученым, говорил отлично на большинстве языков, был великим музыкантом, великим химиком и лицом был приятным"178.

Как уже говорилось, госпожа д’Юрфе была очень учений. "Когда она была еще молодой девушкой, мадемуазель де Понкарре уже проявила свою природную тенденцию к расследованию всего того, что кажется вне рамок законов природы. Она была очень образованна, владела модными видами салонного искусства, мастерски играла на клавесине и не про" являла свойственного ее возрасту легкомыслия. Воспиталась в Руане, прочла всю библиотеку отца, с предпочтением для книг о каббалистических науках, детальных рассказов о стройках Средневековья, современных работ знаменитых алхимиков с рецептами изготовления волшебных зелий179. Получив в наследство драгоценную библиотеку рода д’Юрфе, она бережно ее хранила и даже обогатила многочисленными редчайшими рукописями стоимостью более чем в сто тысяч ливр"180 и посвященных исключительно химии.

"В самой тайной части ее апартаментов была устроена обширная химическая лаборатория, где громоздились всякого рода тигли, змеевики, реторты и печи, необходимые для ее таинственных опытов… Именно здесь, в этом укромном, тщательно закрытом от посторонних и осторожно отрытым некоторым посвященным месте, которое она называла своим храмом, она проводила каждый день долгие часы, исследуя бальзамирующие свойства различных растений, для изготовления своеобразного эликсира долголетия, от которого она ждала поразительных эффектов"181.

Известно, какую комедию разыграл Казанова перед маркизой д’Юрфе, в результате которой этот вымогатель по части магии ее обманул. Он убедил ее в том, что для того чтобы соединиться с элементарными духами, нужно себя подвергнуть гипостазе, то есть переселению души в тело ребенка мужского пола, рожденного от философического союза бессмертного и смертной женщины. На самом деле со стороны Казановы это был лишь обман, в ходе которого он заполучил от госпожи д’Юрфе кругленькую сумму. Она же до самой смерти была убеждена, что носит в себе чудо-ребенка, в тело которого она должна была впоследствии переселиться.

В отличие от Казановы182 граф Сен-Жермен проявил перед маркизой д’Юрфе крайнюю осторожность и ни разу не сыграл роль предсказателя или пророка183. К слову сказать, почти ничего неизвестно об их отношениях, кроме "язвительного", даже не любопытного рассказа. Как-то на вечере у маркизы присутствовал граф. Услышав фамилию Креки, он стал рассказывать о своих отношениях с кардиналом Креки — епископом в Ренне во время собора в Тренте. Гостья поправила графа: "Извините, он был епископом в Нанте". Граф рассердился и спросил, кому имеет честь. Дама ответила: "Угадайте". Не будучи в состоянии назвать ее фамилию, граф сказал: "Вы носите фамилию, в корне которое — куфическое, еврейское и самаритянское слово, слово простое, легко разбираемое!" Это и была маркиза Креки184.

Казанова вспоминал, что маркиза д’Юрфе ненавидела графа Сен-Жермена185, что кажется нам по крайней мере странным, если подумать, что единственный известный портрет графа хранился в кабинете господина д’Юрфе186. На этом портрете графу, кажется, 30 или 40 лет. Он изображен в анфас, в камзоле с брандебурами187, с мехом по краю и широкими обитыми мехом рукавами. Из жилета, открытого до пятой пуговицы, выглядывает кружевной галстук-жабо. Овальное, бритое лицо, обращенное слегка влево, с аристократическим, интеллигентным и тонким выражением. Его острый взгляд, слегка направленный вправо, отличается таинственностью и шутливостью. Нос прямой, направлен к подбородку188. Мы думаем, что портрет написан графом Ротари — другом графа Сен-Жермена, о котором речь пойдет ниже, и подарен графом Сен-Жерменом госпоже д’Юрфе незадолго до своего отъезда в Гаагу в начале 1760 г.

На этом встречи Сен-Жермена и Казановы не закончились. Они вновь пересеклись у откупщика господина де ля Пупли-ньера. Летом откупщик жил в Пасси, в старом замке, принадлежавшем Буленвильеру и расположенном на дороге из Отеля в Пасси. Господин де ля Пуплиньер был очень богатым человеком. Он писал стихи, рисовал и музицировал. В музыке он проявлял себя как небесталанный любитель. Часть своего богатства он потратил на развитие музыкального искусства и был очень щедр с артистами.

В салоне замка в Пасси встречались представители двора и высшего света, писатели, артисты, актеры и актрисы. У господина де ля Пуплиньера был большой театр, где выступали лучшие актеры парижских театров, лучшие певицы и музыканты из Оперного театра и оркестр, которым управлял го Госсек — один из лучших мастеров того времени, то Гаффр — несравненный арфист. Многочисленная отборная публика ценила концерты, которые имели место в большой галерее.

Как мы уже говорили, граф Сен-Жермен был отличным скрипачом, и мог оказаться в Пасси и в качестве виртуоза, и в качестве гостя. Господину де ля Пуплиньеру его представил граф Ведель-Фриз — французский посол в Дании, большой друг откупщика189. За ужином, последовавшем после концерта, граф Сен-Жермен вел разговор, проявляя остроумие и благородство190.

Было бы неправильно подумать, будто граф забыл о цели (действительной или видимой) своего пребывания во Франции. Он активно занимался будущей фабрикой красителей в Шамборе. Так, во время поездки туда, граф Сен-Жермен познакомился с аббатом Ташером де ля Пажри — соборным каноником, другом маркиза Мариньи — губернатора Блуа. Аббат де ля Пажри писал Мариньи 12 августа 1758 г.: "Мы ждем со дня на день вызывающего любопытство в округе господина де Сен-Жермена. Два раза мне довелось ужинать с ним. Мне кажется, что он много знает и трезво размышляет"191. Аббат удивлялся тому, что граф находится в Шамборе, и маркиз Мариньи ответил ему из Версаля 2 сентября 1758 г.: "Король предоставил господину де Сен-Жермену жилье в замке Шамбор. Вы правильно говорите — это достойнейший человек; мне довелось в этом убедиться во время моих встреч с ним, и мы ждем реальной выгоды от его высших познаний"192.

Из этих писем видно, какими большими были уважение и доверие, оказанные графу Сен-Жермену.

Поскольку, по нашим данным, не удалось привезти из Германии во Францию необходимое сырье для изготовления красителей, граф вновь приехал в Шамбор в декабре 1758 г. в сопровождении двух мужчин, для принятия дальнейших решений, о которых мы ничего не знаем. Известно лишь то, что граф больше не приезжал в Шамбор193.

Граф оставил в замке тех людей, которых привез для работы над красителями. И лишь 21 мая 1760 г. пришло решение на этот счет. Граф Сен-Флорантен, министр королевского дома, написал губернатору замка господину Сомери: "Передать этим людям, чтобы они уехали, поскольку они бесполезны и никто ничего им дать не собирается"194. И действительно, как мы увидим ниже, к этому времени графа уже не было во Франции, он был в Голландии.

 

Четвертая глава

ТАЛАНТЫ ГРАФА СЕН-ЖЕРМЕНА

В 1759 г. граф Сен-Жермен жил в Париже, на улице Ришелье, дом 101, в гостинице вдовы своего банкира — кавалера Ламбера195.

Среди тех, кого принимала вдова, был барон Глейшен (или Глайхен), бывший проездом в Париже в качестве посланца маркграфа Байрейта, с которым он только что объездил всю Италию. Вдова кавалера Ламбера принимала его во второй раз. Господин Глейшен приезжал в Париж в 1753 г.196. О своей встрече с графом он оставил типичный рассказ: "Вошел человек среднего роста, крепкого сложения, одетый с великолепной и изысканной простотой. Он кинул шляпу и шпагу на кровать хозяйки, устроился в кресле у огня и прервал разговор, обратившись к говорившему: "Вы не знаете, о чем рассказываете. Один я могу говорить на эту тему, которую я исчерпал, так же, как и музыку, которую бросил, ибо мне некуда было развиваться дальше"197.

Судя по тому, что мы знаем о графе, о его манерах при знакомстве и разговорах, рассказ барона Глейшена кажется нам подозрительным. Дело в том, что у барона Глейшена была известная репутация. Ее изложила госпожа дю Деффан: "Его недостаток в том, что он — в высшей степени врун. Он не видоизменяет действительность, он ее приукрашивает"198. Это же говорит и Л. Кал де Сен-Мартен: "Эгот человек охотнее скажет одну ложь, чем тридцать правд"199.

Как бы там ни было, граф Сен-Жермен и господин де Глейшен подружились, как об этом можно судить по следующей записке барона: "В течение шести месяцев я прилежно следовал за ним"200.

У вдовы Ламбер граф собрал небольшое количество картин. Он показал их Глейшену, говоря при этом, что даже в Италии, во время своей поездки, он таких не видал: "И действительно, он говорил почти правду, ибо те картины, которые он мне показал, все отличались оригинальностью или совершенством, что делало их куда интереснее, чем многие первостатейные работы. Особенно интересно было изображение Святого Семейства работы Мурилло, которая не уступала в красоте работе Рафаэля из Версальского дворца"201.

Граф показал барону также "огромное количество камней и цветных бриллиантов удивительных размеров и красоты. Там были чудеса, достойные пещеры Аладдина. Я увидел среди камней опал чудовищных размеров и белый сапфир202 величиной с яйцо, яркость которого затмевала все остальные камни, которые я клал рядом с ним. Я знаю толк в камнях, и могу заверить, что на глаз не было причин сомневаться в драгоценности этих камней, тем более что они не были оправленны"203.

Господин Глейшен добавил, что граф Сен-Жермен "знал некоторые химические секреты, особенно секреты изготовления красителей, красок для тканей, в частности редкой красоты краски под золото. Возможно даже, он сам сотворил те камня, о которых я говорил и о драгоценности которых можно было судить, лишь распилив их".

В то время как господин Глейшен уезжал из Парижа в Данию, граф Сен-Жермен познакомился с той, которая впоследствии стала госпожой Жанлис.

Стефания-Фелисите дю Крэ родилась 25 января 1746 г. "в маленьком поместье в Бургундии, недалеко от Отена"204. В возрасте семи лет она была принята каноником в капитул Аликса, близ Лиона, и в соответствии с этой должностью приняла титул графини Ланси (ибо ее отец носил титул Бурбон-Ланси). Молодость она провела как в раю. "Утром я играла немного на клавесине и пела. Затем я учила свои роли (она играла в комедиях), были уроки танца и фехтования, затем читала до обеда…"205. Благодаря прекрасному образованию она сумела занять свое место в Париже после того, как ее отец был разорен вследствие денежных спекуляций.

Ей исполнилось тринадцать лет, когда она приехала вместе с матерью провести лето 1759 г. в Пасси, у откупщика господина де ля Пуплиньера: "Это был семидесятилетний старик, крепкого здоровья, с мягким, приятным и вдохновенным лицом"206. В своих воспоминаниях госпожа де Жанлис добавила откровенно, что "она была бы не прочь быть постарше на три или четыре года, ибо он мне так нравился, что я хотела выйти за него замуж"207. Надо сказать, что откупщик сыграл определенную роль в судьбе своей подопечной, которая впоследствии достигла вершины славы.

В предыдущей главе мы видели, что граф Сен-Жермен был принят у господина де ля Пуплиньера. Именно в салоне этого финансиста и произошла встреча молодой графини, ставшей мадемуазель дю Крэ де Сен-Обен, и "этого удивительнейшего человека, с которым я виделась почти каждый день в течение полугода"208.

Этот удивительный человек вызвал ее интерес и заинтриговал ее, хотя она и увидела в нем "шарлатана или, по крайней мере, человека, экзальтированного владением некоторыми тайнами, которым он был обязан крепким здоровьем и долголетием, превосходящим обычные рамки человеческой жизни"209, ведь граф в то время выглядел максимум на сорок пять лет, а было ему наверняка больше. Тем не менее она признала, что ее поразил "этот экстраординарный человек, поразил именно своим талантом, широтой познаний, своими вызывающими уважение качествами, благородными и стеленными манерами, безупречным поведением, богатством и щедростью"210.

Восхищение господина дю Крэ подтверждается и в следующих строчках: "Он придерживался самых лучших принципов, выполнял все внешние атрибуты религии, был очень милосердным, и все говорили, что он был безупречного нрава211. Ничто в его поведении и речах не противоречило морали"212.

Так же, как и Казанова, будущая госпожа де Жанлис оставила словесный портрет графа, на этот раз описание не такое банальное, зато оно более характерное: "Ростом он был немного ниже среднего, хорошего сложения, с энергичной походкой. Волосы были черными, кожа очень смуглой, черты лица правильными, а выражение оного — одухотворенным"213. Все это подтверждают господин Глейшен и госпожа дю Оссет. Сравнивая эти описания, которые кажутся верными, с описанием, данным К. де Куршаном, мы обнаруживаем, как ни удивительно, что взгляд графа был горделивым, что его "пышные волосы, красивая борода и брови были совершенно седыми"214. Нет никаких сомнений, судя по гравюре Н. Тома, что граф бороды не носил. Со своей стороны, Ламот-Лангон описал нашего героя самыми лестными словами: "У него был стройный и элегантный стан, тонкие руки, маленькие ступни, хорошо сложенные ноги в обтягивающих шелковых чулках. Узкие короткие штаны лишь подчеркивали совершенство его тела. Улыбка раскрывала прекраснейшие зубы, и очаровательная ямочка украшала подбородок"215. Портрет следует дополнить словами Глей-шена, согласно которому, как мы уже видели, он был одет "с великолепной и изысканной простотой", и госпожи дю Оссет, видевшей его несколько раз одетым "скромно, но со вкусом", тогда как ироничный К. де Куршан видел его "одетым, как во времена короля Гильмо"216.

Мадемуазель дю Крэ имела долгие разговоры с графом Сен-Жерменом. Он "отлично говорил по-французски без какого-либо акцента". Зато господин Глейшен утверждал, что по-французски он говорил с "пьемонтским акцентом"217, а К. де Куршан говорил, что, акцент у него был эльзасским218. Все трое согласны, что он знал английский, итальянский и испанский языки, кроме этого, если верить Глейшену219, португальский и немецкий.

С каким бы акцентом граф ни говорил по-французски, он был обворожительным собеседником. Согласно мадемуазель дю Крэ, беседы с ним были "поучительными и развлекательными. Сен-Жермен много путешествовал, знал современную историю вплоть до удивительных деталей, что привело к слухам, будто он лично разговаривал с героями прошлых эпох. Однако никогда я от него ничего подобного не слышала"220. Как бы желая поспорить с писаками, молодая графиня подтверждает абсолютную корректность графа следующими словами: "за первые четыре месяца нашего общения, он ни разу себе не позволил ничего не только экстравагантного, но вообще ни одного экстраординарного высказывания. В нем было даже так много степенного и почтенного, что мать стеснялась спрашивать его о странностях, которые ему приписывали"221.

Как мы помним, граф был отличным музыкантом, и графиня дю Крэ это подчеркивает: "Он был замечательным музыкантом. Он импровизировал на клавесине аккомпанемент ко всему, что бы ни пели, и при этом так замечательно, что даже Филидор удивлялся, так же, как и его наигрышам"222. Однажды он дал ей странное обещание: она играла итальянские арии, он импровизировал аккомпанемент и сказал ей, что года через четыре или пять у нее будет красивый голос, и добавил: "хотели бы Вы, когда Вам будет семнадцать или девятнадцать, остановиться на этом возрасте, по крайней мере на очень много лет вперед?" Она ответила, что была бы в восторге, тогда он сказал серьезно: "Я Вам это обещаю"223.

Музыка была не единственным талантом графа. "Он был хорошим физиком и очень хорошим химиком, без конца давал мне какие-то вкуснейшие конфеты в виде фруктов, о которых он утверждал, что делал их сам. Это его дарование я ценила ничуть не меньше других его талантов. Он также подарил мне бонбоньерку с удивительной крышкой, которую сам смастерил: большая шкатулка была из черной черепахи, верх ее был украшен агатом, меньшим, чем сама крышка. Если подержать бонбоньерку около огня, то спустя несколько мгновений агат становился невидимым, и на его месте появлялась миниатюра, изображающая пастушку с корзиной цветов. Изображение оставалось, пока шкатулку снова не нагревали. После нагрева вновь появлялся агат, который скрывал изображение"224.

Граф был и искусным художником. "Рисовал он маслом, не мастерски, как говорили, но приятно. Он владел секретом совершенно удивительных цветов, благодаря которым его полотна были совершенно необычными. Рисовал он исторические сюжеты, и всегда изображал женщин в украшениях из камней. Для изумрудов, сапфиров, рубинов он использовал свои краски, и тогда они сияли, переливались и блестели как настоящие. Разные художники, в том числе Латур и Ванлоо, приходили смотреть его картины и восхищались красками, из-за которых, однако, сами изображения блекли, теряли в правдоподобности. Зато для украшений можно было бы использовать секрет этих удивительных красок, тайну которых господин де Сен-Жермен так никогда и не выдал"225.

В тот период, когда он общался с Глейшеном и будущей госпожой де Жанлис, граф Сен-Жермен был допущен на "малые ужины" короля, которые имели место в Малом Трианоне226.

Людовик XV приглашал на "малые ужины" интимный круг приятных ему людей. Никакого этикета, каждый мог выражаться свободно. Любимым времяпрепровождением на этих ужинах были остроты, яркие реплики, дворцовые и городские пересуды, вперемежку с принятием важных решений.

Здесь, как и везде, граф Сен-Жермен удивлял присутствующих оригинальностью идей, готовностью к импровизации, интересными притчами227.

Ниже процитируем в качестве курьезов некоторые из сказок, якобы рассказанные графом.

Молодой дворянин очень распущенных нравов добился посредством магии расположения вампирки. Будучи не в состоянии избавиться от влияния им же вызванного духа, неосторожный молодой человек обратился к графу Сен-Жермену, который изгнал эту сущность с помощью заклинания. Молодой человек удалился в монастырь и спустя некоторое время умер там в святости228.

Молодая вдова, зная, что граф Сен-Жермен всегда приходил в гости с богатыми украшениями, попыталась отравить его, чтобы завладеть камнями. Граф догадался о западне. В панике женщина вызвала своих слуг, чтобы те убили его, но он ввел их в такое состояние, при котором они не были способны осуществить этот замысел. Всех арестовали и повесили229.

Богатый далматский дворянин давал ужин своим друзьям. Пришел иностранный господин. При виде его каждый испытывал удивительное отвращение. Веселья как не бывало, гости стали расходиться. Незнакомцу отвели комнату с окнами на поля. Около полуночи раздался крик, затем — тишина. На следующий день, недалеко от замка, был найден труп крестьянина. А чужеземец исчез230.

Процитируем еще два "анекдота", из которых первый — чистый вымысел, а второй основан на источнике, который мы укажем.

Некая девушка, Елена дю Пал… была отведена в Парк-о-Сер"231 с согласия отца, несмотря на усилия ее возлюбленного. В отчаянии девушка решила отравиться. С помощью графа Сен-Жермена она разыграла трагедию, попытки присутствующих медиков привести ее в чувство были тщетны. В условленное время явился граф Сен-Жермен, якобы дал девушке противоядие, и она была спасена232.

Мэтр Дюма, бывший прокурор в Шатле, был сказочно богат. Он занимался астрологией в верхних покоях, за двойной железной дверью. Каждую пятницу таинственный человек приходил к нему за закрытые двери и оставался там в течение часа. Однажды, вместо пятницы, он пришел в среду, что привело мэтра Дюма в замешательство. Последовал разговор. После ухода посетителя бывший прокурор закрылся на ключ, а когда на следующий день жена и сын открыли дверь, мэтр Дюма исчез. Дело происходило в 1700 г.

Людовику XV эта история была известна, и он рассказал о ней графу. Следуя указаниям последнего, полученным им на основе изучения астральной хорарной карты мэтра Дюма, было обнаружено подвальное помещение, куда можно было попасть из верхних покоев по винтовой лестнице, а там — труп уснувшего навсегда под воздействием сильнодействующего наркотика мэтр Дюма233. В "Тайных воспоминаниях" Дюкло можно прочесть удивительно похожий рассказ. Некий Пекой из Лиона сказочно разбогател, начав с нуля, и смог купить для сына высокую должность. Он не наслаждался своим богатством, наоборот — только копил деньги. В доме он велел построить подвал с тремя дверями, из которых последняя была железная. Время от времени он спускался туда, чтобы насладиться видом своего богатства. Жена и сын заметили это. Однажды, когда домашние думали, что он вышел, Пекой спустился в подвал. Вечером он не вернулся. Жена и сын подождали два дня, затем спустились в подвал и выломали две первые двери. Железную им выставить не удалось. Пришлось ждать до следующего дня. Когда им удалось проникнуть в подвал, они нашли его мертвым, лежащим рядом с сундуками, с обожженными до кости руками. Рядом лежала сгоревшая лампа234. Все похоже, кроме присутствия нашего героя.

Графа Сен-Жермена принимали с уважением во многих хороших домах столицы. Так, его часто видели у маркиза Бе-рингена — "господина Первого" малой королевской конницы, в доме которого, как мы видели, он рассказал единственную историю, которую можно с уверенностью приписать ему — о графе Монкаде235. Принимали его и у княгини Монтобан — супруги генерал-лейтенанта Шарля де Роан-Рошфор. В этом доме он познакомился с французским послом в Гааге господином д’Аффри, с которым впоследствии у него возникли непри-ятности236. Был вхож в дом девушек д’Алансэ — родственниц графа Дюфор де Шеверни, проживающих на ул. Ришелье напротив Королевской библиотеки. "У этих двух милых женщин собиралось лучшее общество столицы"237. Его можно было увидеть и у госпожи д’Анжвилье. Этот родственник и наследник госпожи Беринген был в то время всего лишь фельдмаршалом. Впоследствии он стал директором королевских зданий и членом Академии наук. Он написал следующее: "Я знавал господина де Сен-Жермена. Я был совсем молодым (ему было 29 лет), но несмотря на молодость и на то, что он относился ко мне хорошо, я не давал ему наслаждаться плодами его шарлатанства (?) и постоянно спорил с ним с открытым забралом"238. Граф также бывал у госпожи де Маршэ — дочери откупщика Лаборда, родственницы госпожи де Помпадур и жены первого дворецкого короля. Овдовев, она вышла замуж за господина д’ Анжвилье и держала салон, так же, как и госпожа Жоффрен: "До самой старости у нее сохранились прекрасные волосы239. Утверждали, будто знаменитый граф Сен-Жермен, появившись при дворе как один из самых знаменитых алхимиков (?), и давал ей когда-то жидкость, предохраняющую волосы и не дающую им с годами седеть"240. Его принимали и у господина де л'Епин Даникан, судовладельца, потомка мальвинского корсара. "Он извлек пользу из своих обширнейших познаний по металлургии и сумел изучить и освоить шахты в Бретани, не побывав там"24*. Граф Сен-Жермен часто бывал у господина Николаи — первого председателя финансовой палаты, проживавшего на пл. Руайаль, а также у графа Андреаса Петера Бернштрофа, советника датского посольства, и т. д. и т. п.

Наконец, некий орден Блаженства242, во главе с Герцогом Буйоном, "попытался познакомиться с ним, ибо воспринимали его как Ведущего"243. Орден, душой которого был маркиз Шамбенас, провозглашал доктрину графа Габалиса — персонажа, придуманного аббатом Монфоконом де Виларом244. Как и следовало ожидать, граф Сен-Жермен отклонил эту честь245.

 

Пятая глава

ОТЧЕГО ТАК РАЗОЗЛИЛСЯ ГОСПОДИН ДЕ ШУАЗЕЛЬ?

Граф Сен-Жермен бывал в доме господина де Шуазеля, и его там радушно принимали.

Герцог Шуазель был назначен министром иностранных дел 3 декабря 1758 г. и сменил на этом посту кардинала Берниса. "Его происхождение, тон и манеры вызывали уважение и позволили ему добиться расположения госпожи де Помпадур больше, чем кому-либо еще"246.

В свободное от политики время господин де Шуазель выше всего ценил удовольствия. Как-то он признался: "До безумия люблю наслаждаться"247. Госпожа де Помпадур, напротив, жила только умом. Она была любезной и доброй, очаровательной, хотя и некрасивой. Много читала, занималась музыкой и рисованием, и, прознав, что встречи с графом Сен-Жерменом плодотворны, пригласила его к себе. Дело в том. что широта и разнообразие познаний были для графа отличными рекомендациями, тем более, что какой бы вид искусства он ни пробовал, во всех он блистал.

Сначала деятельность графа Сен-Жермена не очень удивила Шуазеля: граф жил во Франции так же. как до этого в Англии, на широкую ногу, платя за все, ниоткуда не получая переводов.

Разумеется, некоторое время спустя это показалось странным, и, "поскольку его богатство не происходило ни от игры, ни от мошенничества, ибо ни разу ни одно обвинение такого рода не возникало"248, стали поговаривать об алхимии, о "философском камне".

Герцог приказал расследовать деятельность графа, чтобы узнать происхождение денег, которыми тот пользовался. Тем, кто приходил к нему за разъяснениями, граф говорил, что "скоро покажет им, из какого карьера добывают тот самый "философский камень"249.

Развернутая Шуазелем кампания не дала никаких результатов, несмотря на старания полицейского лейтенанта Бертен де Белиль.

Источник доходов графа Сен-Жермена можно объяснить так: как мы знаем, он обладал большим количеством прекрасных драгоценных камней. Нетрудно передать какой-нибудь камень квалифицированному человеку, который отправит его в Лондон или Амстердам куда выгоднее, и переведет деньги банкиру графа в лице вдовы Ламбер.

Господин де Шуазель был оскорблен, не обнаружив того, что больше всего хотел узнать, и не сумел скрыть своей обиды. Однажды вечером, за ужином, на котором присутствовали, кроме него и его жены, наш знакомый барон Глейшен и посол Сардинии — бальи города Содара, министр Шуазель накинулся на собственную жену, спросив, по какой причине она не пьет. Госпожа де Шуазель ответила, что она, да и барон Глейшен, не без успеха для себя придерживаются диеты Сен-Жермена. На это Шуазель ответил: "Что до барона, я знаю о его любви к авантюристам (?), и пусть делает, что ему заблагорассудится. Что же касается Вас, Ваше здоровье мне дорого, и я запрещаю Вам следовать сумасбродным идеям этого сомнительного человека (?)". Министр возбуждался все дальше: "И вообще странно, что король так часто остается почти наедине с таким человеком, тогда как обычно, когда он выходит, король всегда окружает себя охранниками, будто убийцы кругом кишат" 250.

Из этой сцены мы видим, что герцога Шуазеля явно оскорбляло то доверие, которое король оказывал нашему герою. Его ярость питалась также и ревностью к маршалу Бель-Иль, другу графа Сен-Жермена25". Маршал — "старый солдат с молодым и дерзким умом" был внуком суперинтенданта Фукэ252. В министерстве господина де Шуазеля Бель-Иль занимал должность военного министра. Бель-Иль и Шуазель ненавидели друг друга из-за личных политических амбиций253.

Политика господина де Шуазеля вмещалась в две строчки: "Воевать с Англией и победить ее. Сохранить независимость Пруссии, так, чтобы обезопасить себя от амбициозных планов Австрии и России"254. Господин Бель-Иль, наоборот, плел интриги для того, чтобы стать автором сепаратного мира с Англией. "Маршал восхищался англичанами, говорил, что они храбры, любят своего короля, что, как только на них нападают, раздоры внутри страны прекращаются, царит патриотический дух, и все выполняют приказы Вестминстерского дворца"255.

Все, что касается Англии, раздражает Шуазеля, и мы увидим, каким образом это отношение не обошло стороной графа Сен-Жермена.

Как и многие другие, граф занимался морской коммерцией и был заинтересован в делах одной английской морской компании. "Аккерман" — корабль, представляющий его интересы, был захвачен 8 марта 1759 г. французским кораблем-корсаром "Мародер" под командованием дюнкеркского капитана Тивье-Леклера. Суд в дюнкеркском адмиралтействе признал добычу законной и оценил ее в 800 тысяч ливров. Дюнкеркская компания Эмери опротестовала решение суда, и дело было передано в королевский Совет256. Граф Сен-Жермен обратился к госпоже де Помпадур с просьбой повлиять на снятие эмбарго с корабля, от которого он ждал 50 тысяч экю прибыли.

Спустя несколько месяцев пошли упорные разговоры о том, что пора кончать войну, которая длится вот уже три года.

Некий Краммонт, проживающий в Париже шотландец, получил письмо из Лондона через Брюссель, в котором два английских государственных секретаря, герцог Ньюкастл и лорд

Гранвиль (Чарльз Форонсхед), предлагали заключить сепаратный мир. Госпожа де Помпадур показала это письмо графу Сен-Жермену при маршале Бель-Иле, который разделял ее взгляды257.

В это же время посол Мальты в Париже, бальи Фрулэ, пришел к герцогу Шуазелю и принес ему письмо от Фридриха II258, содержащее просьбу принять барона Эдельсхейма, которому было поручено тайно передать мирные предложения259. Господин де Шуазель отклонил предложения со словами: "Мы не воюем с прусским королем, поэтому нам нельзя заключить с ним сепаратный мир. Пусть его враги и его союзники заключают этот мир, но не мы"260.

Тем временем 25 ноября 1759 г. фельдмаршал Соединенных провинций, опекун молодого штатгальтера261 Вильгельма V, герцог Людвиг Брюсвикский262 передал господину д’Аффри — представителю Франции в Гааге — заявление за подписью графа Холдернесса и барона Книфхаузена, с целью "заверить, от имени и по поручению их прусской и британской Величеств в стремлении лондонского и берлинского дворов к восстановлению мира"263. К сожалению, "претензии Англии были завышенными, и Франции пришлось оказать некоторое сопротивление"264, переговоры были прерваны.

Но господин Бель-Иль совместно с Людовиком XV и и госпожой де Помпадур рассчитывал, что сумеет заключить всеми желанный мир, от которого он сам получил бы большую выгоду для своей карьеры. Зная, что Сен-Жермен близко знаком с господином Йорком, представителем Англии в Гааге, Бель-Иль поручил графу связаться с послом Йорком с тем, чтобы тайно от господина де Шуазеля возобновить мирные переговоры. Граф принял это "тайное" поручение без всякой для себя выгоды, просто для того, чтобы удружить Бель-Илю, и особенно королю и госпоже де Помпадур, которых он очень уважал.

14 февраля 1760 г. Бель-Иль передал графу Сен-Жермену подписанный Людовиком XV незаполненный бланк, и граф отбыл в Голландию.

 

Шестая глава

ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ МИССИЯ

20 февраля 1760 г. граф Сен-Жермен приехал в Амстердам265 и остановился в "Восточной Звезде" — одной из лучших гостиниц. После короткого отдыха он отправился к братьям Адриену и Томасу Хопам — самым богатым торговцам города266. На следующий день те представили его мэру Амстердама Хасселаару, который с удовольствием принял его, и уже через день граф встречался за одним столом с представителями самых богатых семейств "Северной Венеции". Между делом, граф также нанес визит двум торговцам, господам Коку и Ванжиен, друзьям вдовы Ламбер, его парижского банкира.

22 февраля господин Астье, комиссар по морским и торговым делам Франции в Амстердаме, известил господина д’Аффри, посла Франции в Гааге, о приезде графа Сен-Жермена267.

Вскоре стало известно, что он прибыл в Голландию с какой-то важной для финансов Франции миссией. Как мы знаем, это был всего лишь предлог, чтобы отвлечь внимание от его настоящего поручения.

Спустя две недели после своего приезда, 5 марта 1760 г., граф уехал в Гаагу в сопровождении госпожи Геелвинск и одного из братьев Хоп268 для того, чтобы принять участие в праздновании бракосочетания принцессы Каролины, сестры штатгальтера, и князя Карла Нассау-Вейлбурга. Великое оживление царило в гостинице для послов265, расположенной напротив Вывера, центрального пруда Гааги, в одном здании с дворцом Генеральных Штатов.

Посол д’Аффри принял графа Сен-Жермена с уважением и вниманием. Посол был швейцарцем, военным по профессии и дипломатом по случаю. Вот уже несколько лет, как он преданно и рьяно служил Франции. Как мы помним, граф и господин д’Аффри виделись в Париже, и у посла было высокое мнение о графе.

С другой стороны" чета Хасселааров отрекомендовала графа господину Пику ван Солену, депутату Генеральных Штатов, который в свою очередь представил его госпоже де Буланд, а также другим главным представителям высшего общества в Гааге. Он сразу всем понравился и всеми был принят как человек высокого рождения.

После бала во дворце штатгальтера, на котором он присутствовал, граф хотел было сразу же — на следующий день — уехать в Амстердам, но по настоятельным просьбам своих друзей ему пришлось отложить отъезд. Он провел все это время в обществе господина д’Аффри. Тот пригласил его на ужин, в свою ложу в театре, и даже два раза велел передать ему продукты на обратную дорогу270. Во время своего пребывания в Гааге граф некоторое время проживал в гостинице "Принц Оранский".

По неожиданному стечению обстоятельств там же находился и Казанова. Этот мошенник не впервые приезжал в Гаагу. В первый раз он сюда приехал в конце 1758 г. Благодаря помощи госпожи Рюмен ему удалось заполучить рекомендательное письмо от виконта Шуазеля герцогу Шуазель. Начало письма уже само по себе стоит того, чтобы быть процитированным: "Вот уже некоторое время господин Казанова — венецианец, писатель, путешествует для того, чтобы обучаться литературе и торговле. Поскольку он намеревается уехать в Голландию и помнит проявленную к нему в прошлом году доброту д’Аффри, тем не менее Казанова хотел бы иметь рекомендательное письмо герцога Шуазеля послу д’Аффри, чтобы быть уверенным в хорошем приеме. Виконт Шуазель просит герцога Шуазеля не отказать Казанове в этой любезности и передать ему письмо для посла"271.

Казанова получил письмо для д’Аффри, последний в ответ передал герцогу Шуазелю, что он ошибается насчет личности Казановы: этот человек играет с крупными суммами денег, он приехал в Гаагу ради какого-то денежного интереса, а именно — для того, чтобы продать французские ценные бумаги272.

И действительно, министр финансов Буллонь поручил Казанове обналичить бумажные деньги на двадцать миллионов франков. Казанова быстро справился с этой задачей, и французская казна получила 18 миллионов двести тысяч ливров, частью наличными, частью в виде отличных ценных бумаг273.

Таким образом, Казанова снова был в Гааге, на этот раз для того, чтобы обсудить вопрос о предоставлении 5 % кредита, но тут его "подставил" д’Аффри, написавший герцогу Шуазелю: "Казанова ведет себя безобразно, налево и направо болтает о своих личных похождениях и о том, что творится при дворе, он крайне несдержан на язык". На что герцог Шуазель ответил, что "лично он не знаком с Казановой, и лучше будет, если господин д’Аффри закроет свою дверь перед этим интриганом"274.

Казанова нанес визит графу Сен-Жермену и оставил об этом посещении рассказ: "Графу доложили обо мне. У него в прихожей сидели два гайдука. Когда я зашел, он сказал мне:

— Вы опередили меня, я как раз собирался объявиться у Вас. Я уверен, Вы приехали сюда для того, чтобы сделать что-нибудь в интересах нашего двора. Но Вам будет очень трудно, ибо биржа взбудоражена после операции этого сумасшедшего Силуэта. Надеюсь, тем не менее, что эта заминка не помешает мне найти сто миллионов. Я обещал это королю Людовику X V; которого могу назвать своим другом, и я его не обману. Недели через три-четыре дело будет сделано.

— Думаю, господин д’Аффри Вам поможет.

— Я не нуждаюсь в его помощи. Наверное, даже и не встречусь с ним, иначе он похвастается, что помог мне, а я этого не хочу. Раз вся работа будет моей, пусть и вся слава достанется мне.

— Вы, наверное, бываете при дворе, герцог Брунсвикский может быть там Вам полезен.

— Что же мне там делать? Что до герцога Брунсвикского, он мне не нужен, я даже не желаю знакомиться с ним. Мне всего лишь нужно съездить в Амстердам. Моей репутации достаточно. Люблю я короля Франции, ибо во всем королевстве нет человека честнее его"275.

Самолюбивый и грубый тон ответов, вложенных Казановой в уста графа Сен-Жермена, делает разговор маловероятным. Как мы увидим ниже, он полностью выдуман.

6 марта 1760 г. граф Сен-Жермен отправился к д’Аффри и имел с ним долгую беседу о состоянии французской казны. Граф сказал, что у него есть план оздоровления финансов, он хотел бы спасти королевство, добившись кредита у крупнейших голландских банкиров276. Д’Аффри спросил, в курсе ли этих проектов министр финансов господин Бертен. Граф ответил, что нет. Тем не менее д’Аффри утверждает, что на следующий же день он увидел тот самый финансовый проект за подписью Бергена!277 В нем предусматривалось создание кассы дисконтирования. Д’Аффри заметил, что такая касса могла бы стать источником огромных богатств для тех, кто будет ею руководить. Граф ответил, что приехал в Голландию лишь для того, чтобы завершить создание компании, способной отвечать за такую кассу, исключая, однако, сотрудничество братьев Парис278.

Господин д’Аффри попросил графа показать документы, доказывающие, что он уполномочен для этого демарша. Граф предъявил два письма от Бель-Иля от 14 и 26 февраля 1760 г. В первом содержался чистый бланк за подписью Людовика XV, во втором Бель-Иль выражал желание услышать о графе как можно скорее. В обоих письмах были похвалы в адрес графа, Бель-Иль говорил, что на его миссию в Гааге возложены большие надежды279.

После ухода графа Сен-Жермена д’Аффри отправил письмо Шуазелю, сообщив ему о нанесенном графом визите и запрашивая инструкции по поводу его финансовых операций. Тем временем граф отправился к своему другу сэру Джозефу Йорку, английскому официальному представителю.

Встреча их была теплой, в тот же вечер господин Йорк нанес ответный визит графу, и они договорились о следующей встрече.

Граф не мог дольше молчать и сообщил другу о настоящей цели своего путешествия. "Сначала он говорил о плохом состоянии Франции, о необходимом мире, о желании заключить мирный договор и о его личном стремлении участвовать в таком желаемом для человечества событии"280. На что Йорк ответил строго, что "сей предмет слишком деликатен, чтобы им занимались неквалифицированные люди". Тогда граф показал ему оба письма Бель-Иля и бланк с подписью короля. Английский представитель был в затруднительном положении. Он не сомневался в полномочиях графа, хотя официально ничто не обязывало его верить в них, и для того чтобы не компрометировать себя, он ответил общими фразами об английском желании мира. Перед расставанием граф попросил Йорка держать их разговор в тайне и в самый краткий срок дать ответ на его предложение281.

Было 9 марта 1760 г. В этот день граф познакомился с господином Бентинком ван Руном — президентом голландского совета депутатов-коммиссаров282. Его семья была из Арнхейма, а сам он жил в Лейде, на полпути между Амстердамом и Гаагой. Граф и Бентинк сразу понравились друг другу, и при первой же встрече, еще в Гааге, граф сообщил Бентинку о своей миссии, о мирном договоре между Францией и Англией. В тот же вечер граф встретился и с резидентом польского короля — курфюрстом Саксонии господином Каудербахом и поужинал с ним. На ужине, где присутствовал еще и кавалер Брюль, граф. как обычно, мяса не ел, кроме куриного филе, и ограничился кашей, овощами и рыбой. "Он говорил как ученый о самых прекрасных тайнах природы. В его доказательствах не было таинственности, и без явной цели, одними объяснениями, он убеждал даже наиболее скептически настроенных слушателей. Показал несколько прекраснейших камней, среди них примечательный опал, и заявил, что вся мировая слава ему безразлична, он хотел лишь быть достойным титула гражданина"283. Затем, переменив тему разговора, граф перешел к своей миссии, которую он изложил так: "Беда Франции в том, что Людовику XV недостает твердости. Все, кто его окружает, знают об излишней его доброте и пользуются этим. Он окружен креатурами братьев Парисов — этих истинных виновников бед Франции. Именно они скупили все и вся, и не дали осуществиться планам лучшего гражданина Франции, маршала Бель-Иля. Отсюда раздор и зависть среди министров, как будто они находятся на службе у разных монархов. К сожалению, мудрость короля уступает его доброте, и он не в состоянии распознать хитрость людей, которыми братья Парисы обложили его. Эти люди прекрасно знают о том. что королю недостает строгости, и постоянно льстят ему. Поэтому их слушают в первую очередь. Тем же страдает и фаворитка. Она знает о зле, но у нее не хватает сил его искоренить"284.

В результате всех этих встреч граф счел нужным письменно поставить госпожу Помпадур в известность о своих отношениях с Бентинком ван Руном, человеком, показавшимся ему наиболее квалифицированным для помощи в этой миротворческой миссии. Граф писал:

"Гаага, 11 марта 1760 г.

Госпожа,

где бы в Европе я ни находился, моя чистая и честная привязанность к королю, к благополучию Вашей милой страны и к Вам останется неизменной. Более того, во все времена я могу ее доказать во всей своей чистоте, чистосердечности и силе.

В настоящее время я нахожусь в Гааге, у графа Бентинка из Руна, с которым я глубоко подружился. Мне кажется, нет у Франции более мудрого, более честного и крепкого друга. Будьте в этом уверены, как бы Вас ни убеждали в обратном.

Он могущественен здесь и в Англии, это государственный муж и честнейший человек. Он открылся мне полностью. Я говорил ему о милой маркизе Помпадур, как только может это делать сердце, чувства которого к Вам известны Вам давно и которые не уступают в сердечной доброте и душевной красоте той, которая их породила. Граф Бентинк был очарован и воодушевлен. Одним словом, Вы можете рассчитывать на него как на меня.

Я думаю, что король может ожидать от него многого, учитывая его могущество, честность, прямоту и т.р. Если король думает, что мое сношение с этим господином может чем-то быть полезным, я не пощажу себя ни в чем; мое добровольное и бескорыстное рвение и привязанность давно известны Его Величеству.

Вы знаете мою верность Вам. Прикажите, и будете услышаны. Вы можете подарить мир Европе, избегнув долготы и сложности организации конгресса. Ваши приказания дойдут до меня без помех у графа Руна в Гааге, либо, если Вам это покажется более приемлемо, у Томаса и Адриана Хопов, у которых я гощу в Амстердаме.

То, что я Вам сообщаю, показалось мне настолько интересным, что я не счел возможным дольше молчать, тем более что никогда от Вас ничего не скрывал и скрывать не буду.

Если у Вас не окажется достаточно времени, чтобы ответить мне, убедительнейше прошу сообщить Ваш ответ через доверенное лицо. Умоляю Вас не медлить, ради Вашей привязанности и любви к лучшему и любезнейшему королю.

Остаюсь Вашим"285.

Граф Сен-Жермен прибавил следующий постскриптум:

"Прошу Вас поинтересоваться решением суда по поводу подлого и скандального захвата "Аккермана". Мои интересы там исчисляются в 50 тысяч экю, а компания господина Эмери в Дюнкерке требует возврата корабля. Еще раз прошу Вас добиться для меня справедливости на заседании Королевского Совета, перед которым это несправедливое дело будет заслушано в ближайшее время. Пусть будет Вам угодно вспомнить Ваше обещание прошлого лета не стерпеть несправедливости"286.

Граф также написал Шуазелю, и когда Бентинк спросил, каким образом новости дойдут до министра иностранных дел, граф с уверенностью и спокойствием ответил, что в Версале скоро наступят перемены. Он также дал понять Бентинку, что не во власти Шуазеля продолжать препятствовать подписанию мирного соглашения287.

К несчастью графа Сен-Жермена, письмо, которое он отправил Помпадур, не дошло до нее. С начала 1760 г. Шуазель был назначен Людовиком XV суперинтендантом почтовой службы и распоряжался ее тайнами288. Поэтому, когда письмо пришло в Париж, герцог сразу же его изъял и направил д’Аффри следующее сообщение:

"Версаль, 19 марта 1760 г.

Посылаю Вам письмо господина Сен-Жермена госпоже Помпадур, из которого ясно, до какой степени этот человек несуразен. Он — первостатейный авантюрист, который, к тому же, я этому свидетель, очень глуп.

По получении моего письма прошу Вас вызвать его и передать следующее: мне неизвестно, что подумают отвечающие за финансы королевские министры о его смехотворных финансовых делишках в Голландии. Что же касается меня, прошу Вас его предупредить: если я узнаю, что он, близко ли, далеко ли, в большом или в малом, замешан в политике, уверяю, что добьюсь от короля ордера на его возвращение во Францию, где он будет гнить до конца своих дней в каком-нибудь застенке.

Добавьте, что мои намерения абсолютно непреклонны — он может быть в этом уверен, и я сдержу свое слово, если он вынудит меня к этому своим поведением.

После этих слов Вы попросите его больше к Вам не приходить, и неплохо бы Вам распространить этот комплимент в адрес столь несносного авантюриста среди всех иностранных представителей и амстердамских банкиров"289.

Это письмо еще не дошло до адресата в Гааге, а в этом городе уже произошла сцена между Йорком и графом Сен-Жерменом. Поскольку граф все еще не получил ответа от английского представителя, он договорился встретиться с ним утром 23 марта 1760 г. Господин Йорк показал письмо, которое он только что получил от государственного министра Роберта д’Арейя, лорда Холдернесса, в котором король Георг II высказывал сомнения по поводу полномочий графа по вопросам мира. "Его Величество допускает, что граф Сен-Жермен действительно оказался кем-то, имеющим вес в Совете, уполномоченным говорить так, как он это сделал (возможно, с ведома Его Христианского Величества короля Франции). Если цель будет достигнута, средства не имеют значения. Но дальнейших переговоров между аккредитованным представителем короля и таким человеком, каким представляется граф Сен-Жермен, быть не может. То, что вы говорите — официально, тогда как графа Сен-Жермена могут дезавуировать в любой момент, если французский двор сочтет это нужным, тем более, что, как следует из его же слов, не только посол Франции в Голландии, но и министр иностранных дел в Версале находятся в неведении относительно его миссии. И даже если Шуазелю угрожает та же участь, что и Бернису, тем не менее он пока еще министр… Итак, Его Величество король желает, чтобы Вы передали графу Сен-Жермену, что… Вы не можете с ним обсуждать столь интересный предмет; пока он не предъявит подлинных доказательств, что Его Христианское Величество знает и поддерживает его миссию"290.

Поскольку граф Сен-Жермен не мог предъявить других верительных грамот английскому послу, кроме письма Бель-Иля и пустого бланка с подписью короля, чего было недостаточно, чтобы аккредитоваться, ему пришлось уйти.

На следующий день он пришел к господину д'Аффри, в сопровождении Каудербаха и кавалера Брюля. и должен был отправиться вместе с ними в Русвик к графу Головкину"1, пригласившего д’Аффри на ужин.

В личной беседе д’Аффри передал графу, в умеренных выражениях, инструкции Шуазеля. Граф был удивлен, попросил своих друзей извиниться за него перед Головкиным и. простившись с д’Аффри, отправился к Бентинку. Тут он дал волю своим эмоциям и сказал: "Бедный господин д’Аффри! Он думает, что страшно напугал меня своими угрозами! Но не на того напал, ибо мне давно безразличны и слава, и порицание, и страх, и надежды. Нет у меня другой цели, нежели следовать импульсам своих добрых чувств на пользу человечества и сделать для него столько добра, сколько смогу. Король прекрасно знает, что я не боюсь ни господина д’Аффри, ни господина Шуазеля"292.

Лишь 5 апреля 1760 г., спустя десять дней и после того как д'Аффри несколько раз его вызывал, граф Сен-Жермен согласился побеседовать с ним. Посол дал ему понять, что граф попал впросак, написав о Бентинке293 госпоже Помпадур, что он вмешался в дело, которое его не касается, и что отныне, и именем короля, его просят заниматься своими делами — дверь перед ним будет закрыта.

Граф Сен-Жермен молча выслушал д’Аффри, но затем, когда тот кончил свою обвинительную тираду, заметил, что ему ничего нельзя приказать "именем короля", поскольку он вообще не французский поданный. Он добавил, что не сомневается в "том, что господин Шуазель написал все это от своего имени, что король ничего об этом не знает, но даже если бы ему предъявили письменный приказ короля, он все равно бы не поверил"294.

Другой причиной, вызвавшей агрессивные распоряжения господина Шуазеля против графа, были следующие несколько предложений, прочитанных в одном из последних писем последнего к госпоже Помпадур: "За свое поведение я отвечаю лишь перед Богом и моим повелителем" и далее: "Вот уже тридцать лет, что я принадлежу знати, и известен тем, что никогда не общался с авантюристами или самозванцами, и никогда не принимал у себя плутов"295.

Тем временем герцог Шуазель выступал перед Королевским советом. Он показал письмо д’Аффри, "затем прочел свой ответ ему и, пробегая торжествующими глазами по присутствующим и останавливая взгляд то на короле, то на Бель-Иле, добавил296: "Если я не потрудился запросить инструкции короля, то только потому, что никто среди присутствующих не осмелился бы заключить мирный договор в обход министра иностранных дел Вашего Величества247". Он знал строгий приказ короля: министр одного ведомства не должен вмешиваться в дела другого. Случилось то, что должно было случиться: король виновато опустил глаза, маршал промолчал, и просьба Шуазеля была одобрена"298.

Воодушевленный чувством собственной правоты, герцог Шуазель тут же отослал д’Аффри следующие инструкции:

"Версаль, 11 апреля 1760 г.

… Король приказал мне срочно сообщить Вам, чтобы Вы дезавуировали самым унизительным и выразительным образом, словом и действием, так называемого графа Сен-Жермена, перед всеми, во всех Соединенных Провинциях, кого Вы подозреваете в том, что они знакомы с этим плутом. К тому же Его Величество просит Вас добиться от Генеральных Штатов этот государства, чтобы, из дружбы к Его Величеству, этого человека арестовали299, дабы его могли препроводить во Францию, где он будет наказан в соответствии с его виной. Царствующие особы и общественное благо заинтересованы в том, чтобы пресекалась наглость подобных мошенников, задумавших решать государственные дела такой страны, как Франция. Я считаю, что подобный случай заслуживает не меньшего внимания, чем требование выдачи любого злоумышленника. В связи с этим король надеется, что после Вашего доклада господина Сен-Жермена арестуют и препроводят с надлежащей охраной в Лилль"300.

Господин д’Аффри тут же последовал инструкциям Шуазеля, оповестил ведущих министров Республики и тех немногих иностранных представителей, которые находились в Гааге, а также Астье, в Амстердаме, с просьбой к нему предостеречь банкиров этого города относительно предложений графа Сен-Жермена301.

На следующий день очередная сцена разыгралась в Рисвике, у графа Головкина. Там были герцог Брунсвикский, д’Аффри и еще один человек — господин Рейщах302. Герцог Брунсвикский сообщил д’Аффри, что граф Сен-Жермен изо всех сил добивался встречи и что он, герцог, отказался. Ему, однако, было известно, что графу удалось встретиться с другими людьми, которых он назвать не может. Господин д’Аффри сообщил тогда герцогу, что господин Шуазель дезавуировал графа Сен-Жермена и что ему нельзя было доверять ни в чем касательно дел Франции или ее правительства. Он попросил герцога передать эти слова английскому послу господину Йорку и сказал, что Великому Пенсионарию Штейну и Секретарю Анри Фа-желю303 он уже все сказал сам. Герцог Брунсвикский ответил, что он во всем будет поддерживать д’Аффри, но не желает был замешан в этом деле304.

По возвращении домой д’Аффри написал Астье следующее.

"Гаага, 17 апреля 1760 г.

Так называемый граф Сен-Жермен, которого Вы видели в Амстердаме и который приехал оттуда сюда, является авантюристом и самозванцем. Не имея на то визы или поручения короля или его министра, он посмел вмешиваться в урегулирование самых важных интересов королевства. После моего доклада королю и на основе тех писем, которые он сам написал в Версаль, Его Величество приказал мне добиться поимки этого отъявленного самозванца и попросить его выдачи. Поскольку он вчера неожиданно уехал из Гааги и, может быть, находится в Амстердаме, приказываю от имени Его Величества и даю Вам полномочия на то, чтобы обратиться к магистратуре г Амстердама с просьбой об аресте самозванца и содержании его под стражей, пока мы не договоримся о способе передачи его австрийским Нидерландам305, а затем на нашу территорию"306.

Меры, принятые д’Аффри, все его передвижения заняли несколько дней, что дало время графу Сен-Жермену раскрыть замысел Шуазеля, благодаря единственному оставшемуся ему верным другу, Бентинку ван Руну.

Как только Бентинк узнал о депеше Шуазеля, он отправился к Великому Пенсионарию Штейну и сказал следующее: "Граф приехал в эту страну как всякий иностранец, поверив в то, что закон защищает его, уверенный в своей безопасности, как любое гражданское лицо. Нельзя обвинить графа в каком-либо проступке, заслуживающем того, чтобы какой-нибудь правитель отказал ему в защите, а право убежища считается в Голландии священным". Великий Пенсионарий согласился с ним, но проявил большое беспокойство по поводу реальных чувств Шуазеля307.

Затем Бентинк отправился к Секретарю, Фажелю, в сопровождении Штейна. Секретарь сообщил, что он посоветовал д’Аффри обратиться напрямую в Генеральные Штаты; однако он сомневался, чтобы эти господа согласились выдать графа Сен-Жермена308.

Узнав, с другой стороны, что д’Аффри дважды встречался с представителем Англии — Йорком, Бентинк решился обратиться и к нему, даже если его уже предупредили. И действительно, при одном упоминании о графе Йорк изобразил на лице высокомерное и строгое выражение и ответил грубо, что он будет очень рад, когда увидит графа Сен-Жермена в руках полиции. Господина Бентинка такая выходка со стороны человека, считавшегося бывшим другом графа Сен-Жермена и даже поддержавшего его в демаршах, несколько удивила, и он повторил Йорку свою точку зрения на арест графа, стараясь при этом не обидеть английского представителя. Йорк остался при своем мнении, сказав, что он умывает руки и отказывается выдать паспорт для графа. Поскольку Бентинк настаивал. Йорк в конце концов признал, что если сам господин Бентинк ван Рун от своего имени запросит этот паспорт, он, как английский представитель, не сможет ему отказать, в силу официального положения последнего. Бентинк заметил лорду, что д’Аффри сможет причинить им много неприятностей, которых можно было бы избежать, если дать графу Сен-Жермену возможность покинуть Голландию. Аргумент подействовал309, и Йорк велел принести бланк для паспорта. Он подписал его и вручил Бентинку. Таким образом, граф мог покинуть Голландию под своим именем, или под каким угодно, и избежать преследования Шуазеля310.

Возмущенный предшествующей сценой Бентинк все же унес паспорт и отправился к графу Сен-Жермену, который жил с недавних пор в гостинице "Маршал Тюренн". Граф очень удивился, "не столько приказу Шуазеля, сколько тому, что д’Аффри стал его исполнять"311. Граф высказал несколько возражений, его друг их отклонил, сказав, что времени мало и что должен отправиться немедленно, от этого зависела его безопасность. На сборы, однако, оставалось время до утра, поскольку, даже если д’Аффри намеревался предпринять что-либо, он не смог бы этого сделать раньше 10 часов.

Осознав серьезность ситуации, граф отправился к еврею Боасу, занял у него две тысячи форинтов под залог трех опалов312 и вернулся к Бентинку. Они обсудили способы выезда из Голландии и место, куда графу отправиться. Сошлись на Англии. Как раз на следующий день отправлялся корабль из Хеллевутслуиса313 в Харвич. Поскольку слуги графа не знали ни голландского языка, ни дороги, Бентинк предоставил графу одного из своих слуг314 — и, чтобы сбить с пути погоню, нанял карету с четырьмя лошадьми. В пять часов утра карета стояла перед гостиницей графа. Впопыхах "граф оставил шпагу с перевязью, а также пакет с серебряной и оловянной стружкой и две бутылки с неизвестными жидкостями"315.

Приехав в Хеллевутслуис, граф Сен-Жермен не осмелился поселиться в городе и сразу же поднялся на борт почтового корабля "Принц Оранский", где и остался до самого отплытия. Было 16 апреля 1760 г.316.

2 мая того же года господин д’Аффри передал графу Штейден-Хомпешу следующую памятку:

"Высочайшие и Всемогущие Господа!

Незнакомец, назвавшийся графом Сен-Жерменом, которого мой повелитель, король Франции, приютил в своем королевстве, злоупотребил этим гостеприимством.

Недавно он приехал в Голландию, в Гаагу, где, без согласия Его Величества или его министра, без поручения, этот нахал позволил себе объявить, что он уполномочен устраивать дела Его Величества.

Мой повелитель, король, просит меня предупредить Ваших Высочеств и все общество, дабы никто во всех Ваших владениях не был обманут этим самозванцем.

К тому же Его Величество просит меня потребовать выдачи мошенника как виновного, во-первых, в злоупотреблении оказанным ему гостеприимством, позволившего себе говорить о правительстве и о королевстве неприлично и неправильно, и, во-вторых, в попытке вершить важнейшие дела моего повелителя — короля Франции.

Его Величество не сомневается, что Ваши Высочества окажут ему эту услугу во имя дружбы и справедливости и прикажут арестовать так называемого графа Сен-Жермена и препроводить его под стражей в Антверпен, откуда его отправят во Францию317.

Памятка была распространена по всем Соединенным Провинциям, и поскольку графа больше не было в Голландии, достаточно было ознакомить каждую Провинцию с пожеланиями французского короля на тот случай, если граф вернется"318.

После обсуждения депутаты Провинций взяли копии данного документа, чтобы распространить его дальше. Договорились, что следует передать его и Пику ван Солену, и другим депутатам, отвечающим за иностранные дела государства, с тем, чтобы они доложили об этом на заседании совета319.

Как и следовало ожидать, дело было прекращено. Господин д’Аффри уехал в отпуск во Францию320, и Бентинк ван Рун мог объявлять всем, что "если граф Сен-Жермен вернется в Гаагу, я вновь увижусь с ним, если голландские Штаты не воспротивятся или если меня не убедят, что граф не достоин быть принят в моем доме321.

Граф уехал из Гааги так поспешно, что не успел повидаться со своими друзьями в Амстердаме. Один из них написал: "Если бы меня поразил гром, я бы удивился не больше, чем когда узнал, что Вы уехали. Хочу играть ва-банк и сделать все возможное, чтобы лично засвидетельствовать Вам мое уважение, ибо знаю, что Вы — самый великий и благородный человек. Мне вот жалко только, что ничтожные люди смеют причинять Вам неприятности. Говорят, что золото и всякого рода интриги были задействованы, чтобы помешать Вашим миротворческим стремлениям. В настоящее время можно вздохнуть свободно, поскольку я узнал, что д’Аффри уехал ко французскому двору в прошлый четверг, и я надеюсь, что он там получит по заслугам за то, что не оказал Вам должного почета. Я считаю его виновным в том, что Вы уехали так надолго, следовательно, он повинен в моей грусти. Если Вы думаете, что я могу быть Вам полезным, можете рассчитывать на мою верность: у меня нет ничего, кроме рук и крови: и я с радостью предоставляю их Вам. Граф Вату"322.

В целом можно было бы назвать эту операцию дипломатическим термином "зондирование", поскольку граф Сен-Жермен никоим образом не был уполномочен заключать или обговаривать какой-либо договор.

 

Седьмая глава

ПРИКЛЮЧЕНИЕ В АНГЛИИ

Приехав из Хеллевутслуиса на "пакетботе"323, граф Сен-Жермен причалил в Харвич — маленький английский порт на левом берегу широкого устья реки Стоур, в графстве Эссекс. Отдохнув несколько дней, он сел в экипаж, запряженный шестью лошадьми, который назывался "летучей машиной", и мог покрыть за сутки с небольшим 28 лье, отделяющих Харвич от Лондона.

Граф приехал в английскую столицу между 26 и 27 апреля 1760 г.324 и был вне достижимости указа герцога Шуазеля, но на этом его приключения не закончились. Имперская канцелярия сначала решила, что его специально отпустили из Гааги, чтобы дать ему предлог съездить в Лондон325. Однако: "Поскольку очевидно, что ведомство французского министра (господина де Шуазеля), от имени которого он якобы говорил326, не давало ему этого разрешения, и поскольку его пребывание здесь было бесполезным и могло повлечь за собой неприятные последствия (поговаривали о секретных переговорах), сочли предпочтительнее схватить его сразу по приезде"327.

Таким образом, в тот момент, когда граф выходил из кареты, по приказу Уилиама Питта — государственного секретаря по иностранным делам, к нему подошел государственный посланец с просьбой остаться в распоряжении правительства. Секретарь министерства вел допрос прямо в квартире графа. Этот разговор ничего предосудительного не обнаружил, если не считать то, что "поведение его и язык очень изысканны, в них странная и трудно определимая смесь"328. Несмотря на благоприятный доклад о графе, министр предпочел не разрешить ему проживание ни в Лондоне, ни где-либо в Англии, и предложил графу покинуть территорию в кратчайший срок329.

Попав в сложное положение, граф Сен-Жермен решил обратиться к Книпхаузену — послу короля Пруссии330 — и запросил в Министерстве иностранных дел Англии разрешение на встречу с ним33!. Поскольку Питт дал положительный ответ, барон Книпхаузен сам пришел к графу. Граф Сен-Жермен заявил, что "он не может, по соображениям безопасности, вернуться в Голландию и решил уехать к Фридриху II. с тем. чтобы получить убежище на его землях, и таким образом, защититься от злодейства Шуазеля. Граф добавил, что он хотел поступить так с самого начала, но господин Бентинк посоветовал ему сначала поехать в Англию332.

Книпхаузен довел до сведения графа, что, по распоряжению Питта, графу придется ехать в Аурих близ Эмдена под именем графа Сеа и ждать там распоряжения Фридриха II333.

Граф вновь отправился в Харвич, на этот раз с паспортом, остановился в гостинице "Королевский герб" на улице Лиденхол, затем в порту погрузился на почтовый корабль, направля-ющийся в Хеллевутслуис. "В порту он остановился как можно меньше, и даже не соблазнился местными винными лавками, все равно денег было мало"334. На дилижансе граф доехал до Гааги и занял свою бывшую комнату в гостинице "Маршал Тюренн".

Сначала, "опасаясь, что он не в безопасности в Голландии"335, граф хотел буквально следовать инструкциям господина Книпхаузена, но, как увидим в следующей главе, затем он передумал.

Об этом приключении в Англии остались несколько следов в английской прессе, в том числе три, в разных отношениях чрезвычайно интересных, сообщения в "Лондонской хронике".

В газете от 24–27 мая 1760 г. можно было читать следующую заметку, основанную на депеше из Роттердама от 18 мая: "Граф Сен-Жермен был освобожден от своих обязанностей посланника и приехал сюда. Во время своей деятельности он имел несколько бесед с несколькими лордами Частного Совета, что открывает широкое поле для гипотез"336.

В газете от 31 мая — 3 июня под заголовком "Анекдоты о таинственном иностранце" и за подписью "Женский журнал" можно было читать следующее: "Надеюсь, что этот человек (о котором никогда ничего бесчестного не было обнародовано, а ученость и гений которого я глубоко уважаю), не обидится на мои замечания о титуле, который он взял и который не должен ему принадлежать ни по праву наследства, ни по королевской милости. Его настоящее имя — одна из его тайн, и после его смерти она, возможно, удивит всех больше, чем все странные перипеции его жизни. Сам же он не станет отрицать, как мне кажется, что то имя, которое он сейчас носит, не его настоящее.

О его родине знают так же мало, как и о его имени. По этому поводу, а также по поводу его молодости, были самые разные предположения. Поскольку придумать что угодно легко, то из-за испорченности людей, а также из зависти любопытствующих те эпизоды из его жизни, которые были выставлены напоказ, — менее благовидные, чем те, что соответствуют правде жизни.

Покуда не будут предоставлены более точные сведения о его жизни, было бы справедливее прекратить любопытствовать, и милосерднее не обращать внимания на подробности, не имеющие под собой почву"117.

Наконец, в номере от 30 июня — 3 июля было опубликовано следующее сообщение: "Из Парижа нам сообщают, что несколько высокопоставленных людей выступили перед королем Франции в защиту нашумевшего графа Сен-Жермена. Его Величество уже было ему простил, когда обнаружилось, что он — прусский шпион при французском дворе и представлял прусского короля перед госпожой Помпадур"338.

Графу, наверняка, были известны противоречия лондонских газет. То, что он задержался в Голландии, было его ответом на них.

 

Восьмая глава

ОБРАТНО В ГОЛЛАНДИЮ

Итак, граф Сен-Жермен в Германию не поехал. "С тех пор как он приехал, он слоняется по всем Соединенным Провинциям и поблизости, под вымышленными именами, и тщательно скрывается"139. Данное сообщение, источником которого является д’Аффри, страдает неточностью. Граф жил в Гааге, часто ездил к своему другу Бентинку и каждую неделю бывал в Амстердаме у бургомистра Хасселаара. Правда, какое-то время граф жил в Алтоне, недалеко от Гамбурга, в течение августа 1760 г.340. Об этой короткой поездке можно прочитать следующую заметку в "Нидерландской газете" за 12 января 1761 г.: "Так называемый граф Сен-Жермен — этот таинственный человек, о котором доподлинно неизвестны ни имя, ни происхождение, ни состояние, который имеет доходы, но их источник неизвестен, и познания, но где он их получил — непонятно, который вхож к князям и принцам, но при этом никто его за своего не признает, этот человек, пришедший на землю неизвестно откуда, находится в данное время здесь (в Гааге) и не знает, куда ему ступать, как изгнанник из всех стран.

Недавно он обратился к д’Аффри с тем, чтобы через него получить разрешение где-нибудь жить.

Господин д’Аффри написал маршалу Бель-Илю341, который ответил, что если бы король (Людовик XV) хотел строго судить графа Сен-Жермена, он бы его предал суду как государственного преступника. Но поскольку Его Величество король хотел проявить милосердие, он лишь приказал д’Аффри "не иметь никаких с ним сношений, ни под каким видом, т. е. не писать, не отвечать на его письма, не допускать его к себе".

Итак, граф Сен-Жермен находился то в Гааге, то в Лейде, то в Амстердаме — в зависимости от случаев. Зато неунывающий Казанова утверждает, что видел его в Париже, и вот придуманная им сцена: он гулял по Болонскому лесу вместе с госпожой д’Юрфе, и беседовали они о планетных ангелах. "Мы возвращались к экипажу, как вдруг Сен-Жермен предстал перед нашими глазами. Как только он нас увидел, он повернул вспять и затерялся в боковой аллее. Я спросил: "Вы видели? Он работает против нас, но наши духи заставили его дрожать". — "Я удивлена. Завтра же схожу в Версаль, доложу об этом герцогу Шуазелю. Интересно, что он об этом скажет…". На следующий день я узнал от госпожи д’Юрфе остроумный ответ Шуазеля: "Я не удивлен, поскольку всю ночь он провел в моем кабинете"342. Может быть, ответ герцога Шуазеля и остроумный, но он лишает анекдот достоверности.

Другой инцидент, на этот раз неопровержимый, имел место в Гааге где-то в конце 1761 г. Некий Жакотэ пришел к д’Аффри, и "утверждал, что граф Сен-Жермен прячется в Амстердаме, и он может его выдать"343. Сначала французский посол поверил Жакотэ на слово, но затем, узнав, что Сен-Жермен находится в Гааге, понял, что Жакотэ — мошенник, тем более что его разыскивали два уважаемых амстердамских торговца, Кок и Ванги-енс, по просьбе вдовы кавалера Ламбера. Это была своеобразная месть Жакотэ против друзей графа Сен-Жермена.

Спустя шесть месяцев, 22 марта 1762 г., д’Аффри информировал Шуазеля о том, что "под именем господина Ноблэ, амстердамского торговца, граф приобрел землю, названную Хуберг, в провинции Гельдре, купив ее у графа Велдерена и заплатив пока еще только 30 тысяч французских франков"144.

Господин д’Аффри спросил у министра, должен ли он преследовать графа, или оставить его в покое. Нам ответ Шуазеля неизвестен, однако, вероятно, он выбрал второй вариант.

Граф Сен-Жермен жил в маленьком голландском городе Юббергене, недалеко от немецкой границы, в нескольких километрах от Неймегена. "В своем доме он оборудован пространную лабораторию, в которой пропадал целыми днями, работая над красящими веществами. Утверждают даже, что администрация города Амстердама выразила желание приобрести эксклюзивное право на его открытия, но он отказал, не желая отдавать предпочтение какому-нибудь городу или провинции. Он оказал большую услугу Гронсвельду — помог ему в приготовлении красок для фарфоровой мануфактуры в Вееспе, близ Амстердама"345.

К тому же граф приобрел несколько сельскохозяйственных угодий близ Зютфена, и можно было полагать, что его приключенческая жизнь завершилась и он обосновался в Соединенных Провинциях.

Как бы химические опыты ни захватывали его, он все же поддерживал интенсивную переписку со всеми европейскими странами, особенно с Францией, где у него остались самые дорогие друзья.

Шутки ли ради или для того чтобы поставить точку над i в гаагской истории, Шуазель написал д’Аффри 4 августа 1762 г.: "Мы наказали так называемого графа Сен-Жермена за его наглость и самозванство, и пусть теперь этот авантюрист сам усугубляет опалу, в которую мы его ввергли"346.

Моральное удовлетворение, испытанное Шуазелем, было для него "лебединой песней": на следующий год он не был уже министром иностранных дел, тогда как граф Сен-Жермен возобновлял свои путешествия по Европе и был везде принят с честью и уважением.

 

Девятая глава

ПОЯВЛЕНИЕ В РОССИИ

Вероятно, именно весной 1762 г. имела место поездка графа Сен-Жермена в Россию.

После смерти императрицы Елизаветы, случившейся в декабре 1761 года, Россией правил Карл-Петер-Ульрих — принц Голштейн-Готторпский — под именем Петра III. В жилах этого принца текла кровь Петра I и Карла XII.

С самого начала своего правления Петр III настроил церковь против себя, предпочитая лютеранскую веру православной. Затем, следуя плану Петра I. он начал секурилизацию церковных земель. Петр III пытался заставить священников одеться по моде лютеранских пасторов, не последовал установленному обряду и не короновался в Москве347. Наконец, он нажил себе врагов в армии новшествами, введенными в подражание Фридриху И, перед которым он преклонялся. Тогда, умело используя слухи, противники настроили народ против него.

В отличие от него, его супруга, немецкая княгиня, при бракосочетании крещенная в православии Екатериной, отождествляла себя со своей новой родиной. Ловко и расчетливо, опираясь на свой большой ум, она решила захватить власть. Для этого она сумела привлечь религиозных деятелей на свою сторону и пригласить нужных ей людей. Таким образом, постепенно Екатерине удалось собрать вокруг себя сторонников, которые и привели ее к престолу348.

Самое странное в этом перевороте то, что он произошел без всякого сопротивления и без применения силы.

Сразу прервем всякие пересуды о возможном участии графа Сен-Жермена в трагической судьбе Петра III: к этому времени графа уже не было в Санкт-Петербурге — "он уже уехал"349. К тому же у него не было никаких сношений с Екатериной II. Добавим, что, согласно исследованиям, проведенным в официальных изданиях того времени, "его имя нигде среди прочих не цитируется"350.

Граф приезжал в Санкт-Петербург по просьбе своего друга — известного итальянского художника графа Петра Ротари351. Граф жил в Графском переулке, около Аничкого моста, на Невском, недалеко от царского дворца.

Петр Ротари — давний знакомый графа — был из Вероны. После того как он объездил всю Европу и собрал огромное состояние, он приехал в Санкт-Петербург по приглашению императрицы Елизаветы в качестве придворного художника. С помощью своих учеников Петр Ротари нарисовал с 1757-го по 1762 г. около трехсот портретов самых очаровательных придворных дам352.

Граф страстно любил искусство и хотел бы достичь мастерства, но сомневался в своих возможностях. "Однажды в большом Берлинском парке он увидел слепца, мастерски играющего одновременно на двух старинных гитарах, из которых он извлекал гармоничные звуки, такие удивительные, что, казалось, они исходили не из инструментов, а откуда-то еще, и художник воскликнул: "Этот человек достиг большего, чем я. Он в своем искусстве единственный, а впереди меня есть и Каррачи и Гуиди"353.

В сопровождении художника граф Сен-Жермен посетил самые известные семейства Санкт-Петербурга — Разумовских и Юсуповых. И снова, как в Лондоне, очаровал своих слушателей виртуозной игрой на скрипке, "из которой он извлекал звуки, напоминающие звуки оркестра". Утверждают, будто граф посвятил им же написанную пьесу для арфы графине Остерманн354.

За то недолгое время, что он прожил в русской столице, граф Сен-Жермен познакомился с адвокатом господином Пиктетом, который также был принят во многих домах. Последний был родом из Женевы и служил полицейским магистратом. Из-за своего молодого возраста он не вошел в Совет Ста и уехал в Париж. Отсюда вместе с каким-то русским он путешествовал по Европе в течение трех лет. В Вене он встретился с Григорием Орловым и уехал вместе с ним в Санкт-Петербург. Там он познакомился с торговцем Маньаном, на сестре которого женился, и стал его компаньоном. Из-за сомнительной аферы, в которую он оказался втянутым, его репутация оказалась подпорченной, хотя он и был невиновным. При этом он был умен и образован.

Граф Сен-Жермен общался не столько с Пиктетом, сколько с его родственником, господином Маньаном, который занимался скупкой и продажей драгоценных камней. Он откладывал все камни с дефектом и давал их графу с тем, чтобы тот им придавал искомый блеск355.

Спустя три месяца356, попрощавшись с графом Ротари, с которым он больше не увидится, граф вернулся в Юбберген к своим трудам.

Прежде чем продолжить рассказ о перипетиях жизни графа Сен-Жермена, нам надлежит отвлечься.

Два современных писателя357 отождествили нашего таинственного героя с неким Одаром, сыгравшим известную роль в Санкт-Петербурге в описываемое время. Согласно "Воспоминаниям княгини Дашковой", фрейлины Екатерины II и третьей дочери канцлера Воронцова, которую рассматривают, главным образом, как главное действующее лицо дворцового переворота 1762 г., "среди иностранцев, приехавших попытать счастье в Санкт-Петербурге, был и некий Одар, рожденный в Пьемонте, который, по рекомендации Никиты Панина — гувернера Великого князя Павла, был назначен адвокатом при городской торговой палате. Это был немолодой человек болезненного вида. Незнание русского языка помешало ему исполнять обязанности адвоката. Тогда с помощью княгини Дашковой он попытался получить должность секретаря при императрице, но и эта попытка не удалась. Наконец, при вмешательстве великого камергера — графа Строгонова — он получил низкооплачиваемую должность интенданта в загородном доме Петра III в Ораненбауме. Княгиня Дашкова добавила, что виделась с ним лишь однажды, а за три недели, которые предшествовали революции, она и вовсе с ним не встретилась"358.

Из этих сведений ясно, что ничего общего нет между этим интриганом и нашим героем.

 

Десятая глава

ПРОМЫШЛЕННИК ГОСПОДИН СЮРМОН

1763 г. был примечателен для графа тем, что прекратились преследования господина де Шуазеля, поскольку тот был уже не министром иностранных дел Франции, а всего лишь военным министром. К тому же после подписания 15 февраля в Хуберсбурге договора между Австрией, Пруссией и Саксонией Семилетняя война завершилась, а после подписания 10 февраля договора в Париже между Францией и Англией завершилась и морская война между этими странами. Как мы помним, именно из-за переговоров, нацеленных на подписание этого договора, господин де Шуазель преследовал графа Сен-Жермена,

Таким образом, граф мог снова совершенно свободно передвигаться по Европе, что он и сделал, поменяв, однако, фамилию. Он купил в Голландии, недалеко от Неймегена, поместье Юбберген, переделал это название на французский манер и назвался господином де Сюрмоном.

В первых числах марта 1763 г. он направился в Бельгию (называвшуюся в то время "католическими Нидерландами"), которая находилась под властью Габсбургов.

Будучи проездом в Брюсселе359, как-то поздно вечером — ибо он днем никогда никуда не ходил360 — Сюрмон направился к Кобенцлю361 — полноправному представителю (послу) царствующей императрицы Марии-Терезы при генеральном губернаторе князе Карле Лотарингском. Граф знал, что в 1746 г. господин де Кобенцль был добровольным корреспондентом князя Фридриха-Людовика Уэлльского — старшего сына Георга II Английского362. Поскольку, как мы уже сказали, господин Сюрмон был другом князя, ему не составило труда явиться в особняк Мастэнг и быть принятым послом. Тем не менее позже племянник Кобенцля напишет: "Он проник к дяде странным образом, благодаря рекомендательным письмам, написанным, не знаю кем"363.

Кобенцль принял Сюрмона в большом кабинете, стены которого были завешаны гобеленами, изображающими легенду о Психее. В середине комнаты стоял великолепный стол с ножками в виде ног серны, инкрустированный севрским фарфором, с письменными приборами из серебра и севрского фарфора. В углах комнаты стояла драгоценная мебель с редчайшим фарфором.

Сюрмон понял, что его собеседник — ценитель искусств, и когда узнал, что он к тому же владеет великолепными картинами, то выразил свое восхищение. Позже Кобенцль об этом скажет: "Поскольку я очень ценю дружбу, я предложил ему свою"364.

"Однажды посол сказал, что мало частных лиц, владеющих оригиналами Рафаэля. Господин Сюрмон ответил, что это так, но, тем не менее, у него такая картина есть, и спустя две или три недели в качестве доказательства он подарил картину господину Кобенцлю. Брюссельские художники заявили, что это подлинный Рафаэль. Господин Сюрмон не согласился взять картину обратно, убедив господина Кобенцля в том, чтобы тот принял ее в знак дружбы.

В другой раз он показал Кобенцлю крупный бриллиант, на котором были пятна, сказав, что скоро сделает его безупречным. И действительно, спустя несколько дней он принес бриллиант с такой же огранкой, но без единого изъяна, утверждая, что это тот же самый камень. После того как Кобенцль осмотрел бриллиант и хотел его вернуть, Сюрмон, сказав, что у него этих камней предостаточно и он не знает, что с ними делать, упросил Кобенцля сохранить его на память. Кобенцль не хотел ничего принимать, но гость так настаивал, что ему пришлось согласиться"365.

Первое впечатление Кобенцля от Сюрмона были следующим. "Я увидел самого странного человека в своей жизни. У него большие богатства, но живет он скромно. Его честность и доброта достойны восхваления. Искушенный во всех искусствах, он — поэт, музыкант, писатель, врач, физик, химик, механик, художник: я не знаю более эрудированного человека366. Благодаря его знаниям он был интереснейшим человеком, и я провел с ним приятнейшие часы. Единственное, в чем можно его упрекнуть, это в том, что он слишком часто хвастается своими талантами и своим происхождением"367.

Они разделяли интерес к рисованию и графике. Как-то вечером разговор зашел дальше, и господин де Сюрмон заговорил о своих открытиях. Увидев недоверчивое отношение господина Кобенцля, он выполнил перед ним и его друзьями несколько опытов, среди которых было превращение куска железа в металл, не менее красивый, чем золото368, а также различные способы крашения и дубления кожи369.

Опыты имели место в городе Турнэ у эксперта-промышленника Рассе — доверенного лица Кобенцля. Спустя несколько дней Сюрмон согласился их повторить, на этот раз на шерсти, шелке и дереве. "Сначала он окрасил дерево в ярчайшие краски без индиго и кошниля, затем занялся красками, изготовил такой ультрамарин, какой делают из ляпис-лазури. Наконец, он взял обыкновенное масло, ореховое или льняное — такое, какое используют для рисования, очистил его от запаха и вкуса и сделал из него замечательное съедобное масло"370.

Будучи просвещенным покровителем нидерландской торговли, Кобенцль вдохновился достигнутыми результатами и решил извлечь из них пользу для имперской казны, благо, деловое чувство было у него врожденным. После того как тщательным образом изучил всю технологию Сюрмона, он связался с госпожой Неттин — королевским казначеем.

Кобенцль скажет позже: "Способности графа воодушевили госпожу Неттин371 не меньше, чем меня. Со своей стороны Сюрмон проявил дружеские чувства к ней и ее семье. Мы поняли, что овладение этими тайнами зависит только от нас. Стали активно исследовать их полезность, и заметили, что некоторые образцы были замечательными. И металл, и краска для дерева были более красивыми, чем то, что производят во Франции; кожа могла иметь большую цену, а шляпы представляли собой выгодный товар".

С некоторым цинизмом Кобенцль добавил: "Иначе чем соглашаясь на постройку завода, никак нельзя заполучить эти тайны, даже если это сопряжено с некоторыми затратами"372.

С привычной торопливостью госпожа Неттин кинулась в это дело, одолжила необходимый капитал, и мануфактура была в основном создана на базе мастерских торговца Расса в Турнэ, у которого Сюрмон проживал, когда приезжал для дела. Во время одной из таких остановок и произошла "фантастическая" сцена, о которой Казанова повествует в своих "Воспоминаниях". Вот что он рассказывает:

"По дороге в Турнэ я увидел двух конюхов, которые вели замечательных лошадей. Они мне сказали, что лошади принадлежат графу Сен-Жермену.

— Я хотел бы увидеть вашего хозяина.

— Он никого не принимает.

Ответ подтолкнул меня к тому, чтобы попытать счастья. Я написал графу, выразив мое жгучее желание увидеть его. До сих пор его ответ на итальянском языке лежит перед моими глазами. Он гласил: "Мои занятия не позволяют мне принимать кого-либо, но для Вас сделаю исключение. Приходите, Вас тут же пустят. Не стоит только называть себя. К столу своему Вас не зову, он Вам не подойдет, особенно если Вы сохранили бывший аппетит".

В восемь часов я стоял у его двери: был он в армянском платье373, в острой шапочке. Его длинная, густая, черная борода доходила до пояса, в руке он держал маленькую палочку из слоновой кости. Вокруг стояло более двадцати аккуратно поставленных в ряд бутылок, содержащих различные снадобья. Я размышлял, чем же он мог заниматься в такой одежде среди этой аптеки, когда со всей серьезностью он мне сказал:

— Граф Кобенцль, австрийский премьер-министр374, не дает мне скучать. Я работаю над проектом фабрики для него.

— Стекольная фабрика?

— Шляпная. Его превосходительство ассигновал лишь тысячу форинтов на это дело, а я восполняю недостающее из собственного кармана.

— И многого вы ждете от этой фабрики?

— Через два или три года все головы в Европе буду носить мои шляпы.

— Это будет большим успехом.

— Огромным!

И он стал бегать по комнате с резвостью молодого человека. Я подумал, что он сошел с ума. Он спросил:

— Кстати, что стало с госпожой д’Юрфе?

— Она умерла.

— Умерла! Я так и знал, что она так кончит375. И в каком же была она состоянии, когда умерла?

— Она утверждала, что беременна.

— Надеюсь, Вы в это не верите.

— Я убежден, что она ошибалась.

— Превосходно. Приди она ко мне, она бы в самом деле забеременела. Единственно, я не смог бы предсказать пол ребенка. Честно признаюсь, мой предсказательный дар здесь ограничен.

— Господин граф дает советы беременным женщинам?

— Я лечу всяких больных. Может быть, и Вам нужна помощь? У Вас, как я вижу, и язык сухой, пульс жесткий и глаза опухшие… Лимфа.

— Увы, нет, это…. — и назвал свою позорную болезнь.

— Чепуха! — сказал граф и вручил мне бутылек с белой жидкостью, которую он назвал универсальной археей.

— И что же мне делать с этим ликером?

— Похоже на ликер, но не ликер: это имитация того вируса, который поражает ваши сосуды. Возьмите иголку, проколите восковую печать, закупоривающую бутылек.

Я сделал то, что он сказал.

— Ну, — сказал он с гордостью, — что Вы об этом думаете?

А я не знал, что и думать.

— Посмотрите, что осталось в бутылке. Ничего, не так ли? Беловатая жидкость испарилась. Таким же образом, если Вас уколоть в определенное место, вся болезнь испарится.

Конечно же, я отказался от лечения. Лекарь был огорчен.

— Вы первый, кто во мне усомнился. Я мог бы заставить Вас об этом пожалеть, но буду снисходительным. Как и Всевышний, я всемогущ и всемилостив. Вам же хуже, что Вы мне так мало доверяете. В ваших руках было ваше богатство. Есть ли у Вас при себе деньги?

Я вывалил в его руку все содержимое кошелька. Он взял монетку в 12 су. Затем, положив на горящие угли, накрыл ее черным бобом. Он раздувал огонь, дуя в стеклянную трубочку, и я увидел, как монетка покраснела, загорелась, оплавилась. Когда она остыла, он сказал, смеясь:

— Берите, вот ваша монетка. Узнаете?

— Так ведь это золото!

— Чистейшее376.

Разум не позволял верить в такое, и я счел эту трансмутацию ловким фокусом наперсточника, однако промолчал: в своем безумии человек так радовался!

— Это так необычно! Если Вы часто повторяли это чудо, то должны были часто сталкиваться с недоверием.

— Кто сомневается в моих знаниях — недостоин того, чтобы смотреть мне в лицо.

Я посмотрел прямо на него. Он сказал:

— Вы благородный человек, приходите через несколько лет.

И, пожав мне руку, он меня отпустил"377.

Пусть хитрец Казанова едет дальше, в Брюссель. Мы же вернемся к господину Сюрмону.

Как раз в это время фарфоровая фабрика в Петеринке испытывала трудности. Один из ее владельцев плохо управлялся с делами, и нужно было выкупить его долю. Кобенцль решил реорганизовать предприятие378. Он выпросил право использовать часть фабрики для крашения шелка и вообще для красильных работ у князя Карла Лотарингского, получил землю и разрешение на строительство новых зданий379 — и превратил фабрику в кожевенную и шляпную мануфактуру.

"Этим многообещающим и надежным предприятием будут управлять младший сын госпожи Неттин — ему 15 лет380, и ее зять, Валкиерс381. Кадрами будет заведовать господин Расс. Ланиуа будет заместителем директора, a его сын — секретарем"382.

Кобенцль рассчитывал уже на "прибыль в один миллион, учитывая то, что среди самых крупных купцов города Турнэ двое, Барбиери и Франколэ, намереваются дать ему шелк на крашение. Одним словом, это предприятие будет играть большую роль в процветании монархии"383.

А изобретатель? Что же ему причислялось? Воспользовавшись дружбой, Кобенцль вытянул из Сюрмона все его тайны. Более того, он должен был отказаться от своего права на них в обмен на часть прибыли384.

Как раз тогда представитель австрийского правительства Кобенцль и написал Кауницу в Вену, чтобы заинтересовать его в этом деле и получить через него помощь от государства в покупке зданий и оборудования. Кауниц выразил удовлетворение, узнав о финансовой поддержке госпожи Неттин и об участии Валкиерса в администрации, однако усомнился в самом предприятии: "Модель — не сама машина, и мелкомасштабный эксперимент еще ничего не говорит о заводе, обустройство которого стоит очень дорого, без гарантии для вложенного капитала"385. К тому же выбор приграничного города Турнэ для строительства завода вызвал у него удивление. На это возражение господин Кобенцль ответил следующее: "Стоимость жизни в Турнэ невелика. К тому же отдаленность от Брюсселя позволяет обезопасить себя от неприятностей, которые могли бы чинить различные корпорации этого города"386.

Кауниц на этом не успокоился и проинформировал Кобенцля о всех слухах, ходящих о графе Сен-Жермене, среди которых был и такой: "В 1759 г. в Париже некий человек, как утверждалось, близкий родственник одного из почитателей графа, своим упорством добился права нанести ему визит домой. Жилье оказалось грязнейшим. В ответ на его вопросы об изобретениях граф показал несколько образцов и старый фолиант о магии, в котором были лишенные всякой ценности формулы"387. Слова о жилище — явная ложь, ибо в Париже граф Сен-Жермен проживал в гостинице вдовы Ламбер, куда Глейшен много раз приходил к нему в гости, — грязь он бы заметил. Поговаривали также, что граф купил у господина де Сен-Флорантена землю стоимостью 1,8 миллиона франков, не смог собрат" деньги и покинул Францию.

В ответ Кобенцль сказал, что у Сюрмона — "у кораблевладельца в Копенгагене лежит ценностей больше, чем на миллион, что где бы он ни был, он делал роскошные подарки, тратил много и никогда ничего ни у кого не просил, никому не был должен"388.

27 мая Кобенцль направил Кауницу все образцы металлов и краски по ткани, шелку, шерсти и коже: "Я сделал пакетики, оставив надписи и объяснения изобретателя"389.

Спустя два дня, 29 мая, Сюрмон отправился в Турнэ с молодым виконтом Неттин для того, чтобы передать ему все секреты производства. По возвращении был написан проект контракта между ним и Кобенцлем.

"В течение всей своей жизни господин Сюрмон будет получать прибыль от мануфактуры Турнэ, которая в настоящее время строится на паях.

Из причисляющейся ему прибыли будут вычитаться одолженные ему суммы, а также те, которые были потрачены на него. После того как эти суммы будут возвращены, он сможет свободно пользоваться прибылью.

Граф обязуется перед Кобенцлем передать нужную информацию для изготовления синей и зеленой краски, для рафинирования масла, плиссировки кожи, идущей на изготовление шляп, а также все прочие известные ему тайны и подходящие средства, позволяющие повысить качество изготовляемой продукции до совершенства"390.

Однако прежде чем подписать контракт, госпожа Неттин отправилась в Париж проконсультироваться со своими зятьями маркизом Лабордом391 и господином де Лалив де Жюлли392. Она ничего не узнала "предосудительного о графе Сен-Жермене и приобрела уверенность в том, что ни о чем беспокоиться не стоит ни с какой стороны"393.

Итак, никаких препятствий к подписанию контракта не оставалось, но 8 июня пришла депеша из Вены господину Кобенцлю от господина Дорна394, сообщающая, что страдающий "жестокими коликами" (дипломатическая болезнь) Кауниц поручил ему передать следующее: "Следует остановить все предварительные работы и все то, что было предпринято для крупномасштабного производства; не представляется возможным заключить какое-либо соглашение с господином Сюрмоном. пока не будет дано специальное разрешение Его Величества".

Это означало полное отстранение Сюрмона. По получении этого письма Кобенцль поменял тон в разговорах с изобретателем, и, несмотря на вмешательство бургомистра Хасселаара, лично приехавшего из Амстердама в Брюссель поручиться за своего друга, Кобенцль своего решения не изменил395. Более того, по поводу предметов, привезенных Сюрмоном из Голландии в залог денег, одолженных госпожой Неттин, Кобенцль сказал, "что предметы эти не представляют ценности, а в Голландии остались картины, которым он [г. Сюрмон] придает большое значение, тогда как они большой ценности не представляют"396. Доказывая тем свою предвзятость, Кобенцль добавил: "Так что мы можем только мечтать о том, чтобы избавиться от него и забрать себе его изобретения за минимальную цену, избежав прочих трат и устранив его от руководства всем проектом"397.

С этой целью Кобенцль написал "памятку" о произведенных затратах:

Затраты по окрашиванию тканей

Общая сумма в гульденах 99 935

Сюда следует добавить отдельный счет для господина Сюрмона:

Различные суммы, полученные

от госпожи Неттин авансом398 81 720

Затраты господина Расса и госпожи Неттин

на обустройство графа, а также для

его поездок в Турнэ и пр. 12280

Итого в гульденах 94000

То есть всего около 200 000 гульденов399. Увидев эти (преувеличенные) суммы, Кауниц отказал в поддержке правительства. Кобенцль тогда предложил, чтобы госпожа Нетгин забрала все предприятие целиком. Получив выводы своего канцлера" императрица Мария-Тереза тотчас же приняла и утвердила это предложение. Канцлер писал следующее: "Совершенно очевидно, что такого рода опасные предприятия400 не отвечают требованиям государства ни по своей природе, ни по требуемому управлению, ни по своей деятельности. Однако, поскольку госпожа Неттин неосторожно заплатила авансом из собственного кармана 200 000 гульденов401, и она желает забрать себе эти заводы402, было бы справедливо, чтобы Ваше Величество ей их передало, заодно поручило правительству предоставить госпоже Неттин всяческие возможности, а также оказать ей помощь, не противоречащую интересам финансов и государства в целом"403.

Императрица Мария-Тереза тотчас же написала князю Карлу Лотарингскому, генеральному губернатору Нидерландов, следующее: "Мой государственный и дворцовый советник доложил мне о своей переписке с господином Кобенцлем о так называемых тайных способах изготовления и производства, якобы имеющихся у некоего господина Сюрмона, а также о мануфактуре, которую господин Кобенцль в соответствии с этим уже открыл в городе Турнэ, с разрешения Вашего Высочества… Я разрешаю Вашему Высочеству оказать госпоже Неттин всякую помощь и поддержку, не противоречащую интересам моих финансов и благу моих бельгийских провинций"404.

Как видно, Кобенцль повел себя искуснейшим образом, и в этом деле Кауниц ему помог: они представили то "выгодное дело в виде организованного господином Сюрмоном "промышленного" мошенничества"405. Вследствии этого последнему срочно пришлось покинуть город. Кобенцль писал: "Ожидаю скорый отъезд господина Сюрмона, и надеюсь, что госпожа Неттин скоро сможет вернуть себе те суммы, которые она одалживала. Среди тех тайных способов наверняка есть что-то хорошее, как это видно, по крайней мере, в изготовлении шляп и в дублении кожи. К тому же все наши торговцы шелками и льняными тканями считают окрашенные ткани чудесными"406.

Если это так, то к чему весь этот фарс? Это тайна. Мы находимся в том же положении, что и Кауниц: "Я не очень хорошо понимаю, что означает фраза из вашего доклада от 2-го числа этого месяца: "Ожидаю скорый отъезд господина Сюрмона". Добровольно ли он уезжает, или его наконец выгнали? В первом случае он может увезти с собой не только деньги госпожи Неттин, которую мне искренне жаль, но и те самые замечательные секреты. Во втором случае, надеюсь, что удалось заполучить от него и секрет очистки масел"407.

Ответ Кобенцля: "Господина Сюрмона не выгнали. Однако пока мы ожидали решения Ее Величества о том, заберет ли она мануфактуру или оставит госпоже Неттин, сын последней оставался в Турнэ и обучался всем тайным приемам господина Сюрмона. Когда от него узнали все, что он знал, и его присутствие более не было необходимым, я написал ему, что получил высочайшие указания о том, что Ее Величество и слышать не желает о каких-либо секретных способах. В то же время молодой Неттин дал ему знать, что его мать оставляет себе мануфактуру для того, чтобы покрыть свои расходы и что денег она вперед больше не даст. Тогда он решил уехать, сказав, однако, что вернет все суммы в течение следующих нескольких месяцев"408.

"К тому же он разрешил применять его секретные способы изготовления, и если нужно было какое-нибудь дополнительное разъяснение, он готов его дать, где бы он ни находился. Он уехал в Льеж и обратится, наверное, к маркграфу Баден-Дурлахе в Карлсруэ409. Неттин еще надеется вернуть хотя бы часть тех сумм, которые она отдала"410.

Именно так и случилось. И если для Кауница "дело было закрыто"411, то для госпожи Неттин оно приняло выгодный оборот: "Основанная в Турнэ мануфактура начинает развиваться. Верю, что госпожа Неттин останется довольна, или по крайней мере вернет свои расходы"412.

Этим закончилось так называемое "промышленное", одно время нашумевшее в городе Турнэ, мошенничество.

 

Одиннадцатая глава

МОЛЧАНИЕ ДЛИНОЙ В ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ

Покинув Турнэ, граф Сен-Жермен направился в Льеж. Поехал ли он в Карлсруэ к маркграфу Баден-Дурлахе, как утверждал Кобенцль, нам неизвестно. Достовернее то, что он съездил в Италию. Существуют несколько документов об этой поездке. Один из биографов как-то обмолвился, что "Италия оценила его талант наравне с талантом ее собственных виртуозов и признала в нем одного из тончайших ценителей своего древнейшего и современного искусства"413.

Один из редких документов о пребывании графа в Италии состоит из тех нескольких страниц, которые граф Ламберг посвятил ему в "Воспоминаниях светского человека"414 и где он вперемежку приводит свои воспоминания об Италии, итальянцах и о Корсике.

О качестве этого документа сам Сен-Жермен предупреждает: когда один из его друзей, граф Шагман, спросил, что он думает об авторе названного опуса, ответ был категоричен: "Он сумасшедший и не имеет чести быть со мной знакомым"415.

О ком же граф так строго судил?

Побывав дипломатом, граф Максимилиан де Ламберг416, прозванный современниками Democrites Dulcior (сладкий Демокрит) 417, поиграл в ученого и кончил литератором. Несмотря на разнообразные таланты, его оценка графом Сен-Жерменом как нельзя более справедлива. Он почти ничего не знал о графе, а рассказывал самые сомнительные сплетни. Возможно, он и встречался с Сен-Жерменом в Версале в 1760 г.418, зато доподлинно известно, что он встретился с Казановой419 в Аугсбурге в 1761-м. Кто знает, может быть, именно из их разговоров и взаимных рассказов вышел этот фантастический бред о графе420.

Как бы там ни было, Ламберг дважды приезжал в Италию.

В 1764 г. он был вместе со своим патроном, князем Вюртембургским, в Венеции и поздравлял Алоисио Мосегино — нового дожа, избранного годом раньше. В 1770 г. он был во Флоренции в частном порядке, так же, как и в 1763 г. в Венеции. Таким образом, его рассказы о графе Сен-Жермене относятся к этим датам. Процитируем их лишь в качестве примеров, поскольку Сен-Жермен считал их неточными.

"Кого стоит увидеть, так это маркиза Эмара, или Бельмара, известного также под именем графа Сен-Жермена421. С недавних пор он проживает в Венеции, где, в окружении сотни женщин, которых ему предоставляет настоятельница монастыря, занимается опытами над отбеливанием льна, превращая его в аналог белого итальянского шелка. Он утверждает, что ему 350 лет, не желая преувеличивать, рассказывает, что был знаком с Тамас-Кули-ханом422, в Персии. Когда герцог Йорк прибыл в Венецию и спросил, каков ранг и титул этого маркиза Бельмара, ему ответили, что никто точно не знает"423.

Единственно верная информация здесь та, что Эдуард-Август, герцог Йоркский — брат Георга III Английского — прибыл в Венецию в мае 1764 г., где был торжественно принят.

В то время Венеция была идеальным прибежищем для тех, кто желал спрятаться. Инкогнито гарантировалось, и правительство предоставляло каждому право жить, как ему заблагорассудится, лишь бы не касался вопросов религии или политики.

Ламберг продолжает:

"Одному из своих друзей граф дал записку, в силу которой банкир, не зная маркиза, выплатил двести дукатов наличными. Когда я спросил графа, вернется ли он во Францию, он сказал, что бутылек снадобья, поддерживающего силы короля, должен быть на исходе, и что, когда оно кончится, тогда граф вернется на политическую сцену благодаря поступку, который прославит его на всю Европу. Сказал, что пребывал в Пекине вообще без имени. А когда полиция потребовала, чтобы он назвался, граф извинился, сказав, что собственного имени не знает…

Даже в Венеции до него доходили письма, на которых было просто написано: "Венеция". Его секретарь приходил на почту и просил выдать ему те письма, которые никому не принадлежали"424.

Ламберг утверждал, что граф Сен-Жермен показал ему:

"В своеобразном альбоме с автографами знаменитых людей, два слова на латыни, написанные моим прадедом Гаспаром-Фридрихом, умершим в 1686 г., его герб и девиз "Lingua mea calaraus scribae velociter scribentis"425. Чернила, бумага, патина — все казалось очень древним. Запись была датирована 1678 г. Там же была и выдержка из Монтеня, датированная 1580 г.: "Нет такого благородного человека, который, если закон станет проверять все его действия и помыслы, не заслужил бы десять раз виселицы. Однако было бы очень жаль покарать и потерять такого человека"426.

Ламберг обвинил графа Сен-Жермена в фальсификации с помощью латинской цитаты "Habeas scientiam quaestuosnm"427 и добавил:

"Эти надписи могли бы удостоверить возраст графа, если бы сама человеческая природа не доказывала обратное: о любой эпохе он отвечает без ошибок, цитирует точные даты очень давних событий, и делает это без чванства. Он редкий, удивительный человек. Что приятно — он умеет отвечать на критику. Его способность убеждать равна его эрудиции и обширнейшей памяти, хотя и не во всех областях. Сен-Жермен утверждает, что научил Вильдмана, как приручать пчел и научить змей внимать музыке и пению"428.

Дальше Ламберг рассказывает, что получил в Венеции в 1773 г. письмо от графа Сен-Жермена, отправленное из Мантуи. Нет ничего невозможного в том, что граф находился в это время в этом городе, зато письмо могло быть выдумкой Ламберга.

Ламберг вкладывает в уста графа Сен-Жермена следующие слова об изготовлении драгоценных камней:

"Граф Зобор — камергер покойного (зато бессмертного, если учитывать его покровительство искусствам) императора429 создал вместе со мной алмаз. Лет шесть назад князь Т. купил за 5500 луи алмаз, который я изготовил. Затем он перепродал его какому-то богатому сумасшедшему с прибылью в тысячу дукатов. Как говорит граф Барр430, нужно быть либо сумасшедшим, либо королем, чтобы тратить такие суммы на покупку алмаза. Поскольку, кстати, в шахматной игре сумасшедший (так называется по-французски шахматная фигура слон) стоит ближе всего к королю, ни греческая пословица: basileux h qnox (ко-

роль, что осел), ни латинская: Aut regem aut fatuum nasci oportet (нужно родиться либо королем, либо сумасшедшим) никого не шокируют. Госпожа де С… имеет такой же голубой брильянт, с такой же грубой огранкой, который в оправе выглядит как крупная богемская стекляшка с тусклыми гранями. Такой человек, как я, часто оказывается в затруднительном положении, когда нужно выбирать помощников. Случайный человек часто проявляет в искусстве порывы, достойные настоящих артистов. Все эти Потты431, Марггафы432, Руэлли433 решают с высоты своего положения, что никто никогда алмазов не изготовлял, просто потому, что им неизвестны принципы успеха. Пусть эти господа (несть им числа) изучают не книги, а людей, и они обнаружат, что в золотой цепи Гомера434, в Малом Альберте и в Великом435, в таинственной книге, названной Пикатрикс436, хранятся великие тайны: только тот, кто путешествует, делает великие открытия"437.

Ламберг развивает эту мысль дальше:

"Открытию плавки камней я обязан второму путешествию, которое я осуществил в 1755 в Индию, вместе с полковником Клайвом, служившим под командованием вице-адмирала Уотсона… За время своего первого путешествия я мало узнал об этом замечательном секрете, и все мои опыты в Вене, в Париже, в Лондоне — всего лишь попытки. Великому Превращению я научился лишь во второй поездке"438.

"По ряду причин я назвался графом C…439. Всюду, где мы причаливали, мне оказывали тот же почет, что и адмиралу. Особенно бабаский набоб440, который, не спрашивая откуда я родом, разговаривал со мной лишь об Англии… Помню, с каким удовольствием он слушал мой рассказ о скачках в Ньюмаркете"441.

"Набоб предложил мне оставить с ним моего сына, который путешествовал со мной, и звал его милордом Бютом442, как он делал с придворными, называя их всех на английский манер"443.

Нам неизвестны мотивы Ламберга, присвоившего графу Сен-Жермену сына444. Понятно зато, почему граф гак отозвался о Ламберге.

Наконец Ламберг приводит рассказ о способностях графа в графике:

"То, что господин Бельмар один умеет делать, стоило бы развивать и изучать: он умеет писать одновременно двумя руками. Я продиктовал ему около двадцати стихов из Заира445, и он тут же написал их на двух листах одновременно. Оба почерка казались одинаковыми. Он сказал, что немногого добился" и теперь понятно, зачем ему все-таки нужен секретарь"446.

Господин Ламберг опроверг информацию из Турина (опубликованную в "Нотиции дел Мондо", Флоренция, июль 1770 г.), где говорилось, что: "Граф Максимилиан Ламберг, камергер Их Величеств, посетил Корсику с исследованиями и остановился в нашем городе в нюне месяце вместе с графом Сен-Жерменом, знаменитым во всей Европе своими обширными политическими и философскими познаниями"447.

Ламберг признал, что "Сен-Жермен не был моим спутником в этой поездке", он был в Генуе, откуда написал другу в Ливорно, что собирается ехать в Вену для встречи с князем Фердинандом Лобовицем, с которым он познакомился в Лондоне в 1745 г.448.

Таким образом, Ламберг косвенно подтверждает пребывание графа Сен-Жермена в Италии. Нам даны три даты: 1764, 1770 и 1773 гг. и три города: Венеция, Мантуя и Генуя.

Это подтверждают и другие свидетели. Так, например, граф Саграмозо — посол Мальтийского ордена в Дрездене — сказал, что встречался с графом Сен-Жерменом во Флоренции, Пизе и Венеции, "ибо тот действительно объездил Италию"449. Со своей стороны, граф Лендорф дворцовый камергер в Дрездене, сообщает нам деталь, иллюстрирующую щедрость графа Сен-Жермена: "Когда он был в Венеции, то давал в год по 6000 дукатов, и никто не знал точно, каков был источник этих денег"450. Можно еще процитировать госпожу Жанлис, которая, будучи проездом в Сиене в 1767 г., узнала, что граф Сен-Жермен проживал в этом городе451, и барона Глейшена, утверждающего, что графа видели в Венеции и в Милане, "где он вел переговоры с местными властями с целью продать им секреты изготовления красителей и оборудования мануфактуры. Он выглядел человеком, который ловит фортуну, и был арестован в маленьком городе Пьемонт, когда подошел срок уплаты векселя. Тогда он выписал 100 000 экю на предьявителя, туг же рассчитался со своим долгом, обращался с губернатором этого города как с негром, и был отпущен с почестями и извинениями. В 1770 г. он появился вновь в Ливорно под русской фамилией, в русском генеральском мундире, а граф Алексей Орлов обращался с ним с таким уважением, которое никому другому не выказывал, будучи гордым и наглым человеком"452.

Таким образом, мы можем быть уверены, что граф Сен-Жермен пробыл в Италии некоторое время между 1764-м и 1773 г. Однако что касается остальных лет — с 1773 по 1776 г., нам неизвестно, что он делал, поскольку никакие итальянские документы точных данных не дают.

 

Двенадцатая глава

ГРАФ УЭЛДОН И НЕМЕЦКИЕ КНЯЗЬЯ

Когда в октябре 1776 г. граф Сен-Жермен прибыл в Саксонию, в Лейпциге и Дрездене453 о нем начали распространяться всевозможные слухи.

Поговаривали, будто он — португальский еврей, и ему несколько сот лет454; будто он родился во Франции среди плебеев455. Обвиняли его в том, что он выдавал себя за третьего сына князя Ракоци456 и назывался в различных странах то маркизом Бельмаром, то графом Кастеланом457.

О его путешествиях по Европе говорили мало, зато утверждали, что "он бывал на побережьях Африки, Египта и Малой Азии, в том числе в Константинополе и в Турции"45" и, наконец, в "Индии и в Китае, где в течение пятнадцати лет содержал француза по имени Буасси, который доставал для него все необходимые ему вещества и знания"459.

С другой стороны, "ничего предосудительного за ним не числилось"460.

Обосновавшись в Лейпциге, граф Сен-Жермен назвался Уэлдоном, что по-английски означает "благодетель"461. Жил он уединенно, скромно, "ел один раз в день, очень мало, пил только воду"462, отчего решили, что он обеднел и нуждается в деньгах. Утверждали, однако, что "он владел большим количеством алмазов"463.

Как только он был замечен в городе, к нему тут же стали приходить люди, проявлявшие интерес к его химическим исследованиям. Так, граф Марколини — министр при курфюрсте — приехал специально из Дрездена и появился у графа для того, чтобы предложить ему открыть саксонскому государству464, за вознаграждение, все свои "секреты". Граф ответил, что "о нем неправильно думают те, кто считает, будто он стремится к таким вещам. Его единственная цель в том, чтобы осчастливить людей. Если ему это удастся, он сочтет себя полностью вознагражденным". Министра ответ удивил, однако он понял свою ошибку и не стал настаивать465.

В течение шести месяцев граф жил затворником, принимал лишь близких друзей. Среди них был господин Саграмозо — посол Мальтийского ордена в Дрездене, с которым граф познакомился во время своего пребывания в Италии и с которым он вновь встретился, когда тот сопровождал саксонского министра466.

Другим его другом был граф Лендорф — камергер двора в Дрездене. Он приехал в Лейпциг на пасхальную ярмарку, и они подолгу разговаривали. Лендорф долго будет вспоминать замечательное выражение интенсивной духовной жизни, которое можно было прочесть на лице графа Сен-Жермена, когда тот говорил. Он восхвалял добродетель, трезвость и любовь к ближнему, но настаивал на сохранении равновесия между

душой и телом для того, чтобы избежать расстройства человеческого (телесного) механизма. Граф непременно угощал каким-то слегка слабительным порошком, с анисовым вкусом, который заваривался как чай467.

В марте 1777 г. по Лейпцигу распространился слух о том, будто графу предложили пост министра финансов. Своим друзьям он сказал, что не отказывался, потому что ему ничего и не предлагали, к тому же "будучи князем, он далек от мысли, чтобы принять место, занимаемое ничтожными людьми"468.

К этому времени несколько немецких князей стали интересоваться графом Сен-Жерменом. Эрцгерцог австрийский Максимилиан-Иосиф I написал из Мюнхена своей сестре — вдовствующей княгине Марии-Антуанетте Саксонской, предупредив ее о том, что в Лейпциге находится некий человек, "которому 200 лет и, если ему столько, а он выглядит молодым, значит, это адепт"469. После этого все стали наперебой приглашать графа. Сначала князь Фридрих-Август Брауншвейгский— племянник Фридриха II470 — передал ему через частного советника в Дрездене настоятельное приглашение посетить Берлин471.

Со своей стороны, Фридрих И попросил своего посла в Дрездене, графа д’Алвенслебена, найти информацию о причинах пребывания графа Сен-Жермена в Лейпциге и сообщить ему о том, что он узнал, ибо этот человек был ему интересен, "из любопытства, не более"472. Как бы то ни было, король сообщил своей племяннице княгине Вильгемине Оранжской — жене голландского штадтгалтера Вильгельма V — о ближайшем приезде в Берлин "того, о котором рассказывают чудесные вещи" 473.

Итак, д’Алвенслебен направился к графу Сен-Жермену, вот уже пять недель проживающему в Дрездене, и расспросил его о его корнях474. Для того чтобы раз и навсегда решить этот вопрос, граф сказал, что зовут его князем Рагоци, и для того чтобы доказать свое особое расположение к послу, сообщил, будто у него есть два брата, умы которых настолько тривиальны, что они смирились со своей участью. А он как-то взял себе имя

Сен-Жермен, что означает "святой брат"475. Он добавил: "Держу природу в своих руках и, так же как Бог создал мир, я могу извлечь из небытия все, что хочу"476.

Граф Сен-Жермен передал д’Алвенслебену для Фридриха II список своих секретных способов изготовления красителей и образцы. Список, под названием "Новая физика применительно к некоторым новым и важным промышленным товарам", состоит из 29 пунктов:

Как придать всяким кожам доселе неизвестную крепость, красоту, долговечность, и особенно улучшить бараньи кожи.

Как улучшить шерсть так, чтобы она стала более крепкой, тонкой, качественной и т. п.

Как полностью отбеливать хлопок, лен, коноплю и ткани, изготовленные из них, лучше, чем это позволяют гарлемский или голландский способы отбеливания, не повреждая при этом ткани и за короткий срок.

Как отстирать шелк так, чтобы итальянский шелк, самый лучший в мире, стал более блестящим и крепким.

Как улучшить кожу ангорских коз так, чтобы изготовить из них отличный камлот, который не рвется, как прежде, а кожа становится мягкая как шелк.

Как полностью и надолго отбеливать холст и всякие хлопковые ткани.

Как красить кожу в синий, зеленый, настоящий пурпурнокрасный, настоящий фиолетовый и серый цвета очень красиво и качественно.

Как изготовить непортящиеся краски для рисования желтым, красным, синим, зеленым, пурпурным, фиолетовым цветами очень красиво и качественно.

Как изготовить белила непревзойденного качества. Во все времена искали такую краску, она остается всегда белой, смешивается со всеми другими красками, украшает и защищает. Короче, эта краска — настоящее чудо.

Как красить кожу в черный цвет с помощью очень чистого и красивого красителя, изготовленного на основе русского синего цвета без каких-либо добавлений. Получается неподражаемая, несравненная и качественная черная кожа.

Как изготовить конопляный холст ни с чем не сравнимого, чистого желтого цвета различных оттенков и степеней блеска, который стирается водой с мылом и не линяет.

Как изготовить смешанную ткань из хлопка с шерстью, отличного желтого цвета различных оттенков, легко стираемую и нелиняющую.

Как изготовить серый холст, стираемый мыльной водой и нелиняющий.

Как изготовить смешанную серую ткань из хлопка и шерсти, стираемую мыльной водой и нелиняющую.

Как изготовить холст и ткань изо льна или конопли настоящего пурпурного, фиолетового или красного цветов. Все цвета стираются и совершенно не линяют.

Как изготовить очень красивые и долговечные шелковые ткани.

Как изготовить холст, покрашенный в совершенно новые и красивые цвета, в том числе различные оттенки серого, которые не линяют ни от кислоты, ни от воздуха, ни от воды с мылом.

Как изготовить серебряные плетеные ленты на треть дешевле и намного белее и долговечнее самых красивых лионских лент.

Как изготовить без золота и серебра золотую или серебряную краску очень экономично и так, что любой хороший химик удивится. Способ позволяет достигнуть большой экономии при изготовлении различных недолговечных украшений.

Как изготовить совершенно новый металл с удивительными особенностями.

Как изготовить различные ценные предметы, очень экономично, какими бы удивительными и невероятными эти способы ни казались.

Как окрашивать в самые различные тончайшие оттенки бумагу, перья, слоновую кость, дерево.

Хорошие химические способы изготовить хорошее вино.

Как изготовить ликер Россли, ликер из косточек и т. п. хорошего качества и дешево.

Как изготовить различные полезные вещи, о которых я умолчу477.

Как защитить себя от всяких болезней и прочих неприятностей.

Настоящие слабительные средства, очищающие организм только от вредных веществ.

Настоящие, безопасные и благотворные косметические средства.

Сверхочищенное оливковое масло, изготовляемое в Германии за 12 часов.

Оставляю на потом то, что касается сельского хозяйства.

Л.П.Т.С. де Уэлдон

По различным причинам здесь нельзя упомянуть об одном дополнительном способе.

Осуществление этого промышленного плана может оказаться в высшей мере полезным для экономики страны и приведет к нерушимому единству между различными великими странами.

Уэлдон".

Помимо данного списка граф обещал вручить д’Алвенслебену письмо, но "опасаясь, что придется слишком углубиться в детали", он просто вручил следующую просьбу об аудиенции:

"Сир, говорить о себе иначе, чем с фактами в руках, не подобает, когда имеешь счастье обращаться к такому великому Королю. Поэтому пусть Ваше Величество вышлет мне свои приказания, коими он осчастливит покорнейшего, вернейшего и скромнейшего слугу Вашего Величества

Уэлдона"478.

30 июня 1777 г. Фридрих II ответил д'Алвенслебену, что он не собирается отвечать графу Сен-Жермену, но разрешает передать ему, что тот может приехать в Потсдам. Король передал список графа своему брату, князю Генриху Прусскому, который написал следующее:

"Благодарю тебя, дорогой брат, за присланную памятку о чудесах, которые Сен-Жермен хочет осуществить. Он многое обещает, но многое и умеет. У него, наверное, глубокое образование, и он всегда слыл удивительным человеком. Возможно, он владеет некоторыми тайными способами использования и улучшения отдельных веществ. Эксперимент с двумя-тремя предметами не разорит нас, а может принести большую прибыль, конечно же не сокровища Креза или Монтесумы, но необязательно сравниваться с ними, чтобы быть богатым. Богатство меряется нашими собственными потребностями. Кто удовлетворяет их, не теряет ни радость, ни душевный покой, более того, он их увеличивает, если сумеет облегчить судьбу несчастных и нуждающихся"479.

Нам неизвестно, последовал ли король Прусский бескорыстным советам своего брата, об этом архив умалчивает. По крайней мере, не жажда прибыли толкнула графа Сен-Жермена передать свой список Фридриху II: по этому поводу он сказал д'Алвенслебену: "Поскольку я владею большими богатствами, никакой правитель не сможет меня облагодетельствовать. Поскольку я сам — князь, он не сможет заметно улучшить мою судьбу".

Поскольку граф Сен-Жермен не ответил на приглашение Фридриха-Августа Брунсвикского, последний направил к нему посланца в лице своего личного советника, господина дю Воска — торговца шелками в Дрездене. Тот не знал, что граф "способен прочесть на лице человека, может ли собеседник понять его или нет. В последнем случае он избегал новой встречи с этим человеком"480.

Именно это и случилось, когда господин дю Боск предстал перед графом Сен-Жерменом. Тайный советник рассчитывал, что граф станет показывать ему различные документы, коими "адепты" любят размахивать, либо проделывать опыты по трансмутации. Граф всего лишь раскрыл "философский лор-трет" посетителя. Последний, страшно удивившись, возненавидел графа и, желая принизить его в глазах своего хозяина, представил его Фридриху-Августу таким образом: "Я увидел в нем лишь остроумного, начитанного, много видевшего и испытавшего человека, имеющего разрозненные познания в области химии, но не ставшего настоящим исследователем, короче, человека без системы. Я понял, что он ничуть не теософ, он не различает Бесконечное во всех его деталях, анализ Создания не дал ему правильного мнения о Причине создания"481. Дю Боек сумел убедить некоего Фрелиха, проживающего в Горлице, и оба придумывают в своих докладах Фридриху-Августу Брунсвикскому совершенно невероятные истории. Фрелих убедил князя не встречаться с графом, заметив, что тот — "не масон, не маг, ничего в масонстве не смыслит"482. Как известно, князь Брунсвикский был председателем ложи "Три глобуса Вселенной" в Берлине и проповедником в ложах обряда Строгого Послушания.

Что касается господина дю Боска, он познакомил князя с информацией о том, что русский офицер Давид ван Хоц483 якобы встретил графа "с трудом — из-за ранения в ноге — шагающего по дороге в Россию. Граф едва передвигался, и офицер якобы взял его в свою карету, привез в Москву, где у графа была фабрика, которая не функционировала484. Дю Боск настаивал на этой информации, утверждая, что граф работал над изготовлением красителей для ткацкой фабрики в Москве485. Затем он стал утверждать, будто камни, которыми он обладал, происходили из рудника, открытого им в России, правом выработки которого он владел единолично, а в алмазах совершенно не разбирался486. Наконец дю Боск пустил слух о том, что разоренный граф попытался выпросить у него самого крупную сумму денег487.

У графа Сен-Жермена нашлись в Дрездене два друга, готовых защитить его перед князем Брунсвикским. Одним из них был государственный советник — барон Вурмб. другим — камергер герцога Курляндского, барон Бишофсвердер.

Бишофсвердер488 написал князю Фридриху-Августу Брауншвейгскому следующее: "Удивлен, узнав, что брат дю Боск не согласился дать денег взаймы графу Сен-Жермену. Браг не может не знать, что, если граф часто занимал деньги, он всегда возвращал крупные суммы, и нет никакой опасности в том, чтобы с ним познакомиться"489. Затем с согласия герцога Курляндского490 Бншофсвердер уехал в Лейпциг на встречу с графом Сен-Жерменом491.

Именно в это время граф написал князю Фридриху-Августу Брунсвикскому следующее письмо, датированное 8 мая 1777 г.

"Ваше Величество,

Позвольте мне открыть свое сердце Вашему Величеству. Оно изранено с тех пор, как советник господин дю Бокс передал мне распоряжения, которыми, судя по его письму, Ваше Величество удостоило его, но которые не имели ко мне никакого отношения, — способом, который не мог быть мне приятен. Господин де Вурмб и барон Бншофсвердер могут ручаться за прямоту и доброту моего демарша, вызванным тем уважением, ревностной и верной привязанностью, с которыми преклоняюсь перед Вашим Величеством, хотя из скромности я бы предпочел умолчать о своих побуждениях. Я постараюсь завершить как можно быстрее неотложные и важные дела, которые задерживают меня здесь, и смогу с неописуемой радостью приехать к Вам, несравненному Князю, на поклон. Когда Вы окажете мне честь хорошо меня узнать, я уверен, что Ваше Величество проявит ко мне всю справедливость и тонкое чутье, которые я заслуживаю и которые тем более ценны, что проявлены буду именно Вами; я весь, мой долг, мое стремление и моя учтивая и верная привязанность к Вашему Величеству, покорнейший и смирнейший слуга Вашего Величества

Господин Уэлдон"492.

С этого момента деталей в нашем распоряжении мало, либо они не точны. Например, мы не нашли какой-либо информации о первых встречах Бишофсвердера с графом Сен-Жерменом.

Зато до нас дошел рассказ государственного советника господина Вурмба о его разговоре с графом в Лейпциге:

"Я увидел очень бодрого для своего возраста мужчину шестидесяти или семидесяти лет. Он смеется над теми, кто приписывает ему невероятный возраст. Благодаря режиму и лекарствам, которыми он пользуется, он, возможно, проживет еще долго. И все же выглядит он не долгожителем. Нельзя отказать ему в глубоких знаниях. Я буду работать с ним над некоторыми красителями, над обработкой шерсти и хлопка, чтобы проверить, можно ли из этого извлечь пользу для наших мануфактур.

После того как я вошел к нему в доверие, я заговорил о масонстве. Без рвения, как будто не придавая этому большого значения, он признался в том, что достиг четвертой ступени493, но знаков не помнит. По этой причине я не смог углубиться в эту тему, поскольку, казалось, он ничего не знал о системе Строгого Послушания"494.

Поскольку граф Сен-Жермен проявил интерес к делу Шрепфера, Вурмб, сыгравший в этой трагической истории одну из главных ролей, рассказал то, что знал.

Шрепфер495, официант в некоем постоялом дворе в Лейпциге, женился лет в 40. На приданое жены в 1772 г. он открыл кабак на Клостергассе в том же городе. Коэда его приняли в масонскую ложу, он заявил, что "не масон тот, кто магии не практикует"496. В связи с этим кому-то вздумалось распространить слух о том, что он обладает способностью "укрощать духов"497 и устроил в бильярдной своего кабака академию магии или фантасмагории, как говорили тогда.

Саксонцы тут же стали видеть в нем "нового Аполлония Тианского"498 и толпой ринулись в кабак Шрепфера присутствовать на его опытах. "Он вызывал духов, которые не только показывались, но и даже заговаривали с присутствующими"499. Говорят, что однажды в Берлине началась паника оттого, что его духи стали предсказывать смерть известных людей и. к слову сказать, во многих случаях предсказания сбылись"500.

Ложа, членом которой он являлся, запретила ему его фокусы, но он проигнорировал запрет, утверждая, что герцог Курляндский разрешил ему делать все, что захочет. Герцог рассердился и велел дать Шрепферу палок. Самозваный колдун не притих, наоборот, он стал еще наглее в своем волшебном искусстве.

Ненадолго уехав из Лейпцига, он вернулся к Пасхе (1774 г.) под именем "барона Штейнбаха, полковника на службе Франции. Он возобновил вызывания духов; говорят, что при этом он проявлял определенный режиссерский талант"501.

Самое интересное, что даже знатные люди стремились познакомиться с ним. Среди них три человека, о которых мы говорили выше: дю Боск, Вурмб и Бишофсвердер502. Господина дю Воска Шрепфер убедил, что великие мастера французских и немецких лож — герцог Шартрский503 (которому-де он был обязан своим чином полковника французской армии) и герцог Брунсвикский504 — поручили ему осуществить соединение масонства с распущенным папой римским обществом Иисуса, часть богатств которого он хранил. Эти богатства в размере нескольких миллионов лежали в банке во Франкфурте у братьев Бетманнов и должны были быть использованы на поощрение тех, кто готов помочь ему в работе505.

Дю Боск и Вурмб дали Шрепферу большие денежные суммы, на расходы и содержание. Он приехал в Дрезден, снял комнату в гостинице "Полонь" и стал жить на широкую ногу.

Однако французский резидент в Дрездене Марбуа нарушил спокойствие. "Он попросил колдуна показать ему диплом полковника на французской службе, угрожая публично обозвать самозванцем и потребовать его ареста"506. Весь Дрезден заволновался. Спас положение герцог Курляндский, публично разгуливающий со Шрепфером. Последний вернулся в Лейпциг. Тут случилась новая заминка. Дю Боск и Вурмб потребовали, чтобы он показал им сокровища иезуитов. На назначенную встречу Шрепфер не пришел, а в присланном банком братьев Бетманнов пакете ничего, кроме "белой бумаги и документов, относящихся к отсутствующим другим бумагам"507, не было. Боск и Вурмб побоялись стать посмешищем и промолчали. Дело тем не менее шло к своей развязке.

7 октября 1774 г. Шрепфер собрал за ужином несколько своих друзей (среди них был Бишофсвердер) и сказал им: "Сегодня ночью мы спать не ляжем. Завтра утром, на заре, я покажу вам нечто экстраординарное". Около пяти часов утра он позвал их, сказав: "Господа, пора идти". Они направились в парк Розенталь, находящийся у ворот Лейпцига508.

По дороге он показал им пистолет. "Я заказал его специально по образцу Комуса509, он послужит моей славе. Я покажу вам, что я не ярмарочный фокусник"510. Каждому он указал, где ему стоять, удалился в сторону куста и сказал: "Посмотрите, вы сейчас увидите странное явление". Спутники открыли широко глаза и уши, чтобы ничего не пропустить из обещанного чуда. Они услышали выстрел, но ничего не увидели… Воцарилась тишина. Шрепфер застрелился511.

Трагический инцидент стоил личному советнику дю Боску от 4 до 5000 талеров. Становится понятно, почему он не захотел дать денег графу Сен-Жермену, решив, что тот — новоявленный Шрепфер512.

Рассказав графу эту историю, Вурмб ушел, и нам ничего не известно об их дальнейших встречах. Что касается Бишофсвердера, которому посчастливилось узнать от графа несколько химических секретов513, он с радостью сообщил князю Фридриху-Августу Брауншвейгскому, что "судя по опытам, эти способы дают удивительные результаты"514.

В течение июля граф Сен-Жермен уехал из Саксонии и приехал в Берлин515.

 

Тринадцатая глава

В БЕРЛИНСКИХ САЛОНАХ

Граф Сен-Жермен направился в столицу Пруссии по приглашению князя Фридриха-Августа Брауншвейгского516 и с согласия Фридриха II. Через д'Алвенслебена король передал графу еще до его отъезда из Лейпцига, что "в Потсдаме люди не легковерные и, как правило, верят только в то, что можно потрогать. Пусть граф подумает, готов ли он представить свою науку и свои способы изготовления. Иначе он потеряет время, которое мог бы с большей пользой использовать в другом месте"517.

У нас нет каких-либо документов о том, что граф нанес визит королю518 и его племяннику в их дворце в Сан-Суси, в Потсдаме. Зато точно известно, что он пробыл больше года в Берлине, с августа 1777-го по начало октября 1778 г.519.

По приезде в Берлин "граф был стариком, возраст которого не знал никто. Он был очень крепким, несмотря на небольшой излишний вес. Снял апартаменты в одной из лучших гостиниц города, где стал жить уединенно, с двумя слугами. У его дверей стоял экипаж, который он также нанял, но которым не пользовался никогда"520.

Первым визит графу нанес барон Книпхаузен, генеральный директор торговли в Берлине. Как мы помним, именно ему, бывшему тогда послом в Лондоне, граф был обязан возможностью отъезда из этого города в 1760 г.521. Барон направился к графу "как к старому знакомому, и пригласил его на обед".

— С удовольствием, — ответил граф Сен-Жермен, — но при условии, что Вы пришлете за мной карету. Я не могу пользоваться наемными экипажами, у них слишком жесткие рессоры522.

Одна из характерных особенностей графа была в том, что ко всем он обращался не иначе как "сын мой"523.

Несмотря на то что приезд графа в Берлин особо не афишировался, тем не менее он возымел некоторый отклик. Со всех сторон его стали приглашать в салоны прусской столицы. Княгиня Амалия, например, пожелала увидеть его.

Граф направился во дворец "Мон Бижу" ("Мое Сокровище"), находящийся у ворот Берлина. Перед ним стояла болезненного вида особа, в которой можно было угадать былую красоту. Княгиня приняла графа в роскошно обставленной и богатой библиотеке, в которой, как ни странно, почти все книги были аннотированы ее рукой. Княгиня была к тому же отличным музыкантом. Они нашли почву для взаимопонимания. Увы, любопытство княгини нарушило согласие:

— Какая страна — ваша родина?

— Я из страны, над которой чужеземцы никогда не царствовали.

Такими же ловкими и таинственными фразами граф ответил на все вопросы княгини. Наконец она отчаялась и отослала его, так ничего и не узнав524.

Другой человек, более скромного рождения, пожелал встретиться с графом. Это была госпожа дю Труссель — наперсница княгини Амалии, известная также под именем "Красавица из Клейста". О ней Фридрих II как-то высказался таким образом: "Вижу ее уже 30 лет, и она по-прежнему одна из самых красивых женщин при дворе. В ней есть сияние, которого нет в других, и кажется, что она не стареет"525. Госпожа дю Труссель предпочитала астрологию (пользовал ее астролог, которого она называла "планетарием", и он был-де замечательным человеком526), а княгиня Амалия отдавала предпочтение гаданию на картах. Поговаривали даже, что "во время Семилетней войны, особенно в самые критичные для Пруссии дни, княгине целыми днями гадали на картах для Фридриха II, и она посылала брату результаты и предупреждения527.

Как-то вечером граф Сен-Жермен пришел на ужин к госпоже дю Труссель528. Общество было изысканное. Рискнули заговорить с ним о философском камне. Он всего лишь заметил, что те, кто этим занимается, допускают большую ошибку, используя лишь огонь в качестве действующего агента. Ибо огонь разделяет и расщепляет, и абсурдно прибегать к его помощи там, где нужно создавать новое соединение. Он довольно долго развивал эту мысль529. Данное заключение из области алхимии, кстати, абсолютно правомерное, исходя из принципов той эпохи, поразило профана, присутствовавшего на том вечере, и автора данного рассказа. Пронаблюдав за графом в течение всего вечера, он отметил, что "лицо у него тонкое и интеллигентное, видно, что он человек благородный и приятного общества"530. Автор добавил: "Если вправду говорят, что он был учителем Калиостро, никогда ученик не был достоин учителя: первый прожил спокойную жизнь без серьезных происшествий, второй закончил свою карьеру в тюрьме инквизиции в Риме". Наконец: "В случае с Сен-Жерменом мы видим более осторожного и мудрого шарлатана(!): никогда честь прямо не задета, ничто не противоречит честности, много чудесного, но нет ни низости, ни скандала"531.

Далее мы читаем: "В то время когда этот странный человек жил в Берлине, я как-то поговорил о нем с французским посланником, маркизом Понсу Сен-Морису. Я сказал ему, что меня очень удивляет, что у этого человека были тесные и особые связи со многими людьми высокого рождения, в том числе с кардиналом Бернисом, как утверждали, конфиденциальные письма которого, написанные в то время, когда этот кардинал был министром иностранных дел, он хранил. Господин Понс об этом ничего не сказал. Зато он высказал целую цепочку простых предположений: "Предположим, что некий действительно оригинальный человек решил выразить себя и сыграть в мире необыкновенную роль, способную будоражить умы людей и производить впечатление на всех. Допустим, что этот человек занят только этой идеей и подчиняет весь свой ум, свои познания, свое внимание ко всем деталям, свое упорство осуществлению этой идеи. Допустим, что он может умело обманывать всех, когда речь идет о нем, что ни присутствия духа, ни гибкости ему не занимать. Наконец, допустим, что он заработал или получил большое состояние, скажем, рента в двадцать пять ливров: посмотрим, каким будет его поведение. Он не станет откровенно говорить ни о своем возрасте, ни о своей стране, ни о себе и накинет самую густую пелену на все, что его касается. Он сэкономит часть своего капитала, вложит в какой-нибудь надежный и малоизвестный банк. Например, он приедет в Берлин, а деньги будет держать в Лейпциге. Некоему берлинскому банкиру будет поручено передать ему двадцать тысяч франков или более. Получив их, он перешлет их какому-нибудь банкиру в Гамбург, который тут же отправит их ему обратно. То же самое он будет проделывать с банкирами из Франкфурта и других городов. Это будут все тс же самые деньги, на которых он потеряет каждый раз маленькие проценты, зато он достигнет своей цели: все будут думать, что каждую неделю он получает значительные суммы, и никто не будет знать зачем, тем более, что тратить он будет мало и ни в какие дела вмешиваться не станет. Все невероятные вещи, которые рассказывают об этих неизвестных и экстраординарных людях, могут объясниться так же легко, как загадка о суммах, постоянно получаемых графом Сен-Жерменом"532.

Последний визит был нанесен ему Домом Пернети — хранителем городской библиотеки, членом Академии и аббатом в городе Бургель, в Тюрингии, с благословения Фридриха II533.

Дом Пернети был горячим поклонником алхимии. Будучи бенедиктинцем, он нашел в библиотеке аббатства экземпляр работы герметиста Михаеля Майера: "Arcana Arcanissinia h.e. Hieroglyphica Aegypto-graeca"534. Как настоящий адепт, он потрудился перевести это произведение, с небольшими изменениями и добавлениями535, под названием "Разоблаченные египетские и греческие фабулы, сведенные к одному и тому же принципу, и объяснение иероглифов Троянской войны"536. Как раз перед отъездом в Пруссию он основал в Авиньоне герметический ритуал, имеющий шесть ступеней, с напоминающей греческие легенды символикой, объяснение которой можно было найти в его работе. Он даже создал седьмую ступень, ритуал которой содержит целый курс герметизма и гнозиса.

Можно сказать, что Дом Пернети был очень ученым человеком. Но его знание было только rudis indigestaque moles537, и, наверное, поэтому граф Сен-Жермен мало с ним пообщался, даже если Дом Пернети пришел к нему как "к адепту"538.

 

Четырнадцатая глава

КОЛЕБАНИЯ КНЯЗЯ ГЕССЕНСКОГО

Граф Сен-Жермен обосновался в Алтоне в октябре 1778 г. Большая деревня, название которой означает "слишком близко", стоит на берегу Эльбы и соединена с большим ганзейским городом Гамбургом широкой дорогой. В Алтоне находилось правительство герцогства Гольштейн, зависящего в то время от Дании. С 1777 г. этим герцогством, а также герцогством Шлезвигским, правил маркграф Карл, князь Гессенский539. Он был человеком серьезным, горячим приверженцем христианской доктрины. Его девиз был Omnia cum Deo540.

Граф Сен-Жермен жил в Алтоне в гостинице "Кайзергоф", где обычно встречались местные художественные знаменитости. Узкая и длинная пивная на первом этаже иной раз становилась тесна для толп иностранных и местных гостей, привлеченных либо славой учреждения, либо ее постояльцами.

Как только граф приехал, каждый пожелал с ним познакомиться, но это оказалось трудным делом, ибо он оставался замкнутым и знакомств заводил мало. Некий адвокат из Гамбурга, Филипп Дрессер, попытался, но безуспешно, из-за этого затаил на графа злобу541. Поскольку последний жил на широкую ногу, не страдал отсутствием денег, платил за все наличными и не получал ниоткуда переводов, поползли слухи. Советник датского посольства утверждал, что был знаком с графом в Париже, в Лондоне и Гааге, что в тех городах он вел себя в точности так же, всюду был принят с почестями, однако никому никогда не удавалось узнать, кто он на самом деле. Другие утверждали, что опрос его слуг ничего не дал, поскольку он менял слуг, как только уезжал в новое место. Наконец, поговаривали, будто пишет он днем и ночью и находится в переписке со многими коронованными особами542.

Тем не менее два человека стали его близкими знакомыми: графиня Бентинк, рожденная Олдембург, и представитель Франции в Гамбурге барон де ля Ус. Он был близко знаком с князем Гессенским, и именно благодаря ему была устроена встреча между ландграфом и графом Сен-Жерменом — в декабре 1778 г. в особняке губернатора. Об этой встрече князь Гессенский позже напишет:

"Граф, казалось, привязался ко мне, особенно, когда узнал, что я — не охотник и не охвачен другими страстями, противоречащими высшему изучению природы. Тогда он сказал мне: "Я приеду к Вам в Шлезвиг, и Вы увидите, какие великие вещи мы проделаем вместе"543.

Князь дал понять графу, что по ряду причин он не может сейчас согласиться и принять такую честь, но граф ответил: "Я знаю, что должен ехать к Вам, и поговорить с Вами". Князь не нашелся сказать ничего, кроме того, что "полковник Кепперн, заболев, едет следом, и с ним можно будет обсудить этот вопрос"544.

Спустя несколько дней полковник Кепперн — маршал при дворе князя Гессенского — явился к графу Сен-Жермену и постарался сообщить ему пожелания своего хозяина, а именно — предупредить и отговорить его от поездки в Шлезвиг. Но граф ответил: "Говорите, что хотите, но я должен ехать в Шлезвиг, и не откажусь от этой мысли. Остальное приложится". Закончив, он попросил полковника Кепперна потрудиться подготовить ему квартиру. По приезде в Шлезвиг полковник передал князю Гессенскому ответ графа — князь остолбенел545. Однако он навел справки у полковника Франкенберга — офицера прусской армии, и тот сказал: "Вы можете быть уверены, что этот человек — не обманщик, и имеет большие познания". В качестве доказательства полковник привел следующий факт. Он познакомился с графом, когда жил с женой в Дрездене в 1777 г. Граф оказал им большую услугу. Жена офицера хотела продать пару серег. Ювелир предлагал за них маленькую сумму. Она рассказала об этом графу, и тот попросил ее показать серьги. Она так и сделала, а он сказал: "Можете ли Вы одолжить их мне на несколько дней?" Он вернул серьги после того, как улучшил их.

Ювелир, которому показали их впоследствии, сказал: "Вот это красивые камни, совсем не то, что Вы мне показывали тогда. И дал за них вдвое больше"546.

Князь Гессенский поблагодарил полковника Франкенберга за рассказ, но все же в глубине души надеялся, что граф не приедет в Шлезвиг.

 

Пятнадцатая глава

УЧЕНИК

Князь Гессенский жил в старом феодальном замке, называвшемся Голторп, недалеко от города Шлезвига, у западного окончания бухты Шлея, на восточном побережье реки Шлезвиг.

Граф Сен-Жермен приехал в замок в августе 1779 г. С первых же своих встреч с князем Гессенским граф сообщил ему о планах, которые он намеревался осуществить на благо человечества. Князь напишет об этом: "Мне этого совсем не хотелось, но стало совестно отклонить такие знания, значительные во всех отношениях, из-за ложного представления о мудрости, или из-за скупости, и я сделался его учеником"547.

Спустя некоторое время к князю Гессенскому приехал знатный гость — герцог Фердинанд Брауншвейгский548. Позже он напишет князю Фридриху-Августу Брауншвейгскому: "Я очень рад, что познакомился с графом Сен-Жерменом. Был у него три раза. У него огромные познания в изучении природы… Они очень обширны, и общение с ним конечно же поучительно"549.

Так же, как и герцог Брауншвейгский, князь Гессенский "уважал графа и ценил его от всего сердца, каждый день занимался с ним по три часа"550. "Граф много говорил об улучшении красок, очень дешевых, об облагораживании металлов и при этом добавлял, что совершенно не нужно "изготовлять золото, даже если вы умеете", и оставался верным этому принципу551. Драгоценные камни стоят дорого при покупке, но если вы разбираетесь в деле их облагораживания, их ценность растет во много раз. Почти ничего не было в природе такого, чего он не умел бы использовать. Он доверил мне почти все свои знания о природе552, но только начальные знания: он добивался того, чтобы я сам находил на опыте успешные способы экспериментирования над металлами и камнями и радовался моим успехам. Что касается красителей, он действительно мне их дал, вместе с другими, более важными знаниями"553.

Он утверждал, что эти знания получил собственным трудом и исследованиями. Травы он знал в совершенстве и изобрел лекарства, которыми пользовался постоянно, они продлевали ему жизнь, укрепляя его здоровье554.

В самом деле граф открыл князю Гессенскому, что ему уже 88 лет, хотя он выглядел моложе.

Князь Гессенский предоставил графу Сен-Жермену врача, бывшего аптекаря по фамилии Лоссау. Он готовил лекарства по рецептам, которые граф ему диктовал. Одно из них — состав на основе чайного листа, который доставался богатым людям города Шлезвига за деньги, а бедным бесплатно555, так же, как и лечение самого врача Лоссау. Согласно князю Гессенскому, "большое число людей были излечены, и — насколько он знает — никто не умер"556. В его глазах граф был одним из самых великих философов, когда-либо существовавших: "Он был другом человечества, принимал деньги лишь для того, чтобы передать их бедным, был также другом животных, сердце его было занято лишь одной мыслью о счастье других. Он верил, что можно сделать людей счастливее, давая им более красивые ткани, более яркие краски, и все это за меньшую плату. Никогда я не видел человека с более ясным умом"557. Согласно князю, философские воззрения графа в отношении религии сводились к чистому материализму. "Но он умел так тонко его представить, что было чрезвычайно трудно возразить ему. Он был кто угодно, но не поклонник Иисуса Христа и позволял себе в его отношении слова, которые не могли быть мне приятными:

— Милый граф, говорил я ему, думайте об Иисусе Христе, что хотите, но уверяю Вас, те слова, какие Вы говорите о нем. которому я так предан, меня очень печалят.

Он ненадолго задумался и ответил:

— Иисус Христос — ничто, но печалить Вас — это уже что-то, и поэтому я обещаю Вам больше никогда с Вами о нем не говорить"558.

 

Шестнадцатая глава

ЗАНАВЕС ОПУСКАЕТСЯ

После того как граф выразил желание устроить в Шлезвиге мануфактуру по изготовлению красителей, князь Гессенский приобрел для него здание бывшей красильной мастерской покойного Отте559 в Эккернфёрде560 и устроил графа там. Было начало 1781 г.

"Я купил шелка, шерсть и т. п. Понадобились и необходимые инструменты для подобного рода фабрики. Там я увидел, как окрашивались, тем же способом, что я практиковал в чашечке, пятнадцать фунтов шелка в большом котле. Все получалось отлично. Нельзя говорить, что крупномасштабные опыты не удавались"561. Каждый раз, когда князь приезжал к графу в красильную мастерскую, он задавал ему много вопросов и никогда не возвращался в замок Готторп без новых интересных знаний.

Князь Гессенский проявлял ко всем одинаковое благодушие. Он познакомился письменно с торговцем шелками из Лиона, Жаном-Батистом Виллермозом562, с которым почувствовал родство религиозных убеждений. Когда он узнал, что финансовые дела лионского торговца далеко не блестящи, то написал ему, предложив уехать из Франции и приехать в Эккернфёрде, — основать фабрику шелковых, хлопковых и льняных тканей при фабрике красителей графа Сен-Жермена, отличное качество изделий которого он хвалил: "Красивые, изящные, вечные цвета. которые ничто не портит из тех вещей, что обычно вредят цвету, как-то: кислота, солнце, воздух, дождливая погода"563.

Князь Гессенский не сомневался, что сотрудничество этих двух людей в области ткацкого и красильного дела окажется плодотворным. Однако Виллермоз отказался эмигрировать, даже для того, чтобы поправить свое материальное положение. Зато он принял предложение эксклюзивного права на красители графа Сен-Жермена, и запросил образцы…564 И, несмотря на повторные усилия князя Гессенского, дело на том застопорилось565.

В течение этого времени граф Сен-Жермен не жалел ни времени, ни здоровья, так что в августе 1782 г. он заболел острым ревматизмом вследствие длительного пребывания во влажном помещении на первом этаже красильной мастерской, и, несмотря на все свои снадобья, окончательно не поправился. Князь рассказывает: "Однажды, в начале 1783 г., я нашел его совсем больного, он думал, что умирает. Он гас на глазах. Поужинав в спальной, он усадил меня одного у своей кровати, говорил о многих вещах, предсказал многое и попросил меня приехать снова как можно раньше. Я так и сделал — и нашел его в лучшем состоянии, однако очень молчаливым"566.

В одном из разговоров между князем и графом последний признал, что он старейший из масонов, что сильно удивило князя, поскольку граф всегда делал вид, что ничего в масонстве не смыслит. Когда князь стал расспрашивать его более детально, граф отвечал на удивление точно и быстро.

— Знали ли Вы Маршалла де Биберштейна?567

— Да, очень хорошо.

— Где познакомились с ним?

— В Варшаве.

— Были ли у него какие-нибудь познания?

— Relata refero568, понимаете ли?

— Конечно, дорогой граф. Видимо, это значит, что у него были бумаги, и он мог передать эти инструкции другим.

Граф согласился с этим ответом, и князь продолжил:

— Покойный Хунд569 ведь не хотел нас обманывать?

— Нет, это был добрый человек.

Вдруг князь Гессенский спросил:

— Кто был предшественником Маршалла де Биберштейна?

— Барон фон Род, из Кенигсберга.

Последний ответ убедил князя в том, что граф действительно был масоном, и он написал другу Жану-Батисту Виллермозу, рассказав ему все обстоятельства разговора: "В этом я усматриваю самое хорошее доказательство нашей исторической связи, но не более того"570.

Перед своим отъездом в Кассель в декабре 1783 г. князь еще дважды встретился с графом. Во время первой встречи граф сказал, что "если он умрет во время отсутствия князя, тот найдет запечатанную записку, написанную его рукой, которой будет достаточно"571. Во время второй беседы, за два дня до отъезда, князь просил графа ознакомить его с содержанием записки, на что граф ответил опечаленным голосом: "Буду очень несчастным, если осмелюсь говорить"572. Князь не стал настаивать, простился с графом, и больше его не видел.

Граф Сен-Жермен умер от приступа паралича в Эккернфёрде 27 февраля 1784 г. Он попросил доктора Лоссау, который присутствовал при его последних мгновениях, передать князю Гессенскому (зная, что ему будет приятно), "что Бог позволил ему еще до смерти переменить свое мнение, и князь Гессенский многое сделает для его счастья в ином мире"573. К этим словам доктор добавит, что "граф умер при полном сознании"574.

Похоронили его в Эккернфёрде утром 2 марта575. Согласно регистру церкви Св. Николая, обряд включил простое отпевание без песнопения, после которого тело было возложено в церковный склеп576. В регистре смертей можно прочесть следующую простую запись: "Тот, который звался графом Сен-Жерменом и Уэлдоном, умер здесь и был захоронен в церкви нашего города".

3 апреля 1784 г. бургомистр Эккернфёрде опубликовал по всему городу следующее объявление: "Мы, бургомистр и советник… доводим до сведения всех, кого это интересует, что человек, известный за рубежом и здесь под именем графа Сен-Жермена и Уэлдона, проживший четыре последних года в нашей стране, умер недавно в нашем городе; согласно закону и поскольку до сих пор не было найдено завещание, наследство было опечатано, для его наследников…" В силу этого бургомистр приглашал всех кредиторов, или тех, кто считал себя таковыми, предъявить доказательство своих притязаний до 14 октября 1784 г.577.

Как раз в этом месяце князь Гессенский вернулся в Шлезвиг и узнал о смерти того, которого он считал больше, чем другом. Он тут же гарантировал оплату тех сумм, которые граф был должен. Одна-единственная вещь его интересовала — записка, которую граф должен был оставить для него, но ее нигде не было. Князь решил, что "бумага могла попасть в неверные руки"578.

Говорили, будто князь Гессенский "получил в наследство все документы графа и получал письма, которые продолжали идти на адрес графа после его смерти"579, хотя это не доказано. В своих "Воспоминаниях" он говорит лишь о рецептах лекарств, из-за которых у него были неприятности с врачами Шлезвига, так что после смерти доктора Лоссау князь, "которому надоели замечания, какие он слышал отовсюду, забрал свои рецепты и нового врача не завел"580.

Так завершилась жизнь графа Сен-Жермена, которого одни поливали грязью, а другие возносили до небес, слава которого донесла во все уголки мира таинственное имя, под которым он был известен. От себя мы повторим характеристику, данную Казановой, и скажем, что граф Сен-Жермен был великим, чудесным и необыкновенным. Великим — талантами, чудесным — своими познаниями и необыкновенным — своим странствующим образом жизни. Он пришел, прожил, прошел, а имя его, как и все имена таинственных людей, окуталось легендой581.