Быстро уносимые парусом подальше от злополучного города, мы благословляли попутный ветер, сердитый же Крикун уже во второй день обрушился на меня с упреками, что вот, де, я растратил так много денег, да еще и навлек на наши головы гнев местных обитателей, которые, наверняка, бросятся в погоню. Глазки же резонно ему возразила.

— Послушай, Гарл, — сказала она. — Всего-то и дел, переодеться Бесу старцем Светочем. Кто его узнает? Касательно же денег — разве не мало выручили мы их делая на Беса ставки? Всего и потеряли каких-то пятьдесят золотых. Ему теперь и осталось всего ничего — полтора десятка дев.

— О не говори при мне о девах, — простонал я, все еще не оправившись от подвигов своих. — Даже думать о них не могу.

Тут же облачился я в длинное одеяние и расхаживал теперь не иначе, чем с последним изданием Кадастра под мышкой. Денра же вновь представлялась всем монахиней, а Гарл и Трина — нашими служками. В таком виде путешествовали мы по реке от селения к селению, до тех пор, пока не оказались в самых верховьях. А там произошел с нами еще один случай.

Мы как раз сошли на берег и шествовали по рыночной площади, чтобы, перекусив, пополнить запасы свои, как вдруг некий седовласый человек, весьма хорошо одетый, бросился ко мне со всех ног и в величайшей почтительности спросил, верно ли, видит во мне своего единоверца.

— Веруем мы в великих Добрых Богов, объединенных Священным Кадастром, — тут же ответствовала находчивая Глазки. — Видите же вы пред собой старца Светоча несущего благословение веры нашей на эти, столь далеко от Духовного Совета расположенные, земли.

Тут же незнакомец пал предо мною ниц, благоговейно призывая благословить его, я же, опасаясь того, что вкруг нас уже начала собираться толпа любопытных, осенил его томиком Кадастра и попросил подняться как можно скорее.

Незнакомец со слезами на глазах требование мое тут же исполнил, встав, правда, лишь на колени, но с тем огласил площадь рыночную радостными призывами и возглашениями, на кои сбежались со всех сторон еще человек десять всяческого рода купцов и ремесленников. Все они, при виде Кадастра в моих руках так же преклонились и начали испрашивать благословения.

— Не гоже, чада мои, — выполняя просьбу сию, кротко воззвал я к ним, опасаясь скандала, и в речах, помимо воли, подражая отцу Марику, — столь пред человеком поклоняться ибо мы только Добрым Богам служим и в них, милосердных, веруем.

Они же наперебой принялись восхвалять меня и тут же сообщили, что вот в государстве сем, своей веротерпимостью похваляющемся, немало есть их, верующих в Богов Кадастра, но, будучи оторванными от Духовного Совета и пастырей наших, пребывают во тьме невежества, не ведая, какие в Кадастре за последние годы могли быть изменения.

Тут Быстрые Глазки, сразу смекнувши, что единоверцы наши — люди совсем не бедные, громко обратилась к ним, сообщив, что вот де я, благостный и блаженный старец Светоч, в мир наш грешный явился, дабы свет истинной веры нести, а уж град сей мечтал таковым осчастливить с тех пор, как на свет народился. И что по отцовской линии род свой веду от самого Гранзипуга, того что первый Кадастр составил, тогда еще трем Богам посвященный, а по материнской — от Лигротомаги, иеромонахини, что преумножила количество Добрых до священной девятки.

Заслышав такие речи, самый уважаемый из единоверцев наших, пользующийся авторитетом среди остальных, почтительно пригласил нас под сень скромной кровли своего недостойного жилища, дабы вкусить там скудную трапезу и выслушать проповедь, с которой я, буде на то моя милость, к ним обращусь. И Глазки, до земли мне поклонившись, умоляла добрым людям не отказывать.

Немало смутили меня разговоры о скромной кровле и скудной трапезе, да и проповедовать мне совсем не хотелось, а, все же, почел я за благо согласиться, ибо, к тому времени, толпа вкруг нас и вовсе преогромная собралась. И, помимо единоверцев наших, поболе и поболе прибывало всяческих посторонних зевак.

Так и двинулись мы огромной процессией, причем я оказался как бы в самом центре большого скопления народа. Следовавшие за мной вопили громогласно, восхваляя меня, как столпа святости и истинной веры, оказавшиеся же впереди — прокладывали нам путь и устилали землю передо мной отрезами дражайшей ткани и цветами.

В немалом смущении прибыл я в подобном окружении ко дворцу, фасад коего золотой вязью изукрашен был, а кровля серебряными гвоздями сколочена. Это и оказалось скромное жилище приглашателя моего. Трапеза же, скудостью своей жилищу очень соответствовала, что меня, лично, весьма и весьма, порадовало. Коль скоро о питании хлебом и водой с единоверцами нашими разговора не состоялось, так ел я вволю, да и от вина не отказывался.

Не все, конечно, единоверцы поместились под скромную кровлю эту, немалое число их осталось за порогом в ожидании проповеди. И число это все возрастало, и возрастало, а всего же, к концу обеда собралось единоверцев не менее пятисот, да еще с полторы тысячи любопытствующих всяких иных верований.

— Ах, Бес, — шепотом попеняла мне Глазки, едва нам удалось перемолвиться наедине. — Зря ты приналег на вино. Тебе ведь еще проповедовать.

— Добрый мой товарищ и затейливая подружка, — с улыбкой ответствовал я наполняя наши кубки. — Во истину, даже самым робким вино дарит отвагу. Не боюсь я проповеди сей. Уж я им нынче напроповедую.