И вот, сбросив свои одеяния, осталась милая невинная Трина совершенно нага, я же расстелил на каменном полу пещеры свой плащ. Нередко приходилось нам с названной дочуркой моей ласкать друг друга до той поры, а, все же, было сей раз как-то иначе и испытал я превеликие волнения, совсем как в ту ночь, которую мы с Денрой нашей брачной называем.

Трина же, не мало не смутясь, вела себя уверенно и с такой нетерпеливой охотой к делу приступила, что получалось все как нельзя лучше. Моя милая жена, тем временем, во всем нам помогала, об одном лишь прося, чтобы поберег я милую девочку, ибо рожать, в ее юные годы, еще не следует.

— Не могу сказать, что игра эта приятней других, меж мужчиной и женщиной, — с улыбкой сказала Трина, одарив меня прекраснейшим наслаждением, — А все же, стоило ее попробовать. Теперь-то, я уже, в точности, все умею.

А Денра, расцеловав ее, тут же спросила меня, чувствую ли я в себе силы, чтобы открыть выход.

— Ох, погоди! — попросил я. — Знаешь ведь, чтобы силы восстановились, после таковых игр, потребно некоторое время.

Отдохнув, я вновь приступил к замкнутой драконьей пасти и начал светить на нее жезлом не переставая. Но — увы и сорок раз увы! — та даже не шелохнулась. Нет слов, рассказать, сколь удрученными вернулись мы в зал к собиравшему сокровища Крикуну. Вредный же юнец, узнав обо всем происшедшем и возведя очи долу, кинулся осыпать меня попреками.

— Вот, — тыча перстом в мою сторону, заявил он. — Причина всех бед наших, совратитель невинности и гнездо вселенского разврата! Еще в тот день, когда впервые на ярмарке мы с ним встретились, знал я, что лиходей этот до добра не доведет! Чувствовало сердце, что и сестру мою он обесчестит, да и невинным ребенком не погнушается!

Тут обуял меня превеликий гнев и высказал я Маленькому Крикуну все, что о таковом навете думаю. Напомнил ему всех особ женского пола, к каковым он доступ когда-либо имел, чего ни одному сопляку его лет ни в жизни не добиться, если б на то не моя добрая воля, почти родительская кротость и забота о нем, неблагодарном, как о дважды моем родственнике. Напомнил и то, сколь сильно он сих несчастных вожделел, сколь сладострастно к ним тянулся, а напоследок, не в силах сдержать чувства свои, чуть не перетянул посохом поперек спины.

Поскольку же, трусливый мальчишка, со свойственной ему прытью, успел укрыться хитроумно за спинами любимых жен моих, только и осталось мне, что выместить злобу на статуе.

— Не виновен я, истинно говорю! Храм этот — самое настоящее порождение демонических сил! Да где это видано, чтобы порядочных и уважаемых магов запирали, со товарищи, будто мышей в мышеловке, подвергая таким образом поруганию?

Тут возвел я немалые хулы на место сие и на строителей, его возведших, и не было такого проклятия, которым я не воспользовался бы, костеря и их, и всех потомков их по двунадесятое колено включительно. И, говоря так, огрел голую статую на алтаре своим посохом с таковою силой, что раздался невообразимый треск.

Я, было, испугавшись, подумал, что сломал свой посох, но треск все продолжался и продолжался, и тут, статуя вдруг начала покрываться сначала мелкими, а затем, более крупными трещинами.

В ужасе отступили мы назад, ибо от безответного на вид изваяния начали отваливаться куски, подобно тому, как отваливается штукатурка с изъеденных временем стен. Кусок за куском, и вдруг… Огромное покрытое тягучей слизью крыло вырвалось на волю. За ним другое. Лопнуло бесстрастное доныне гипсовое лицо и мы увидели пред собой украшенную огромными зубами пасть. С ужасным грохотом изваяние оборотилось в пыль и на алтаре предстало покрытое слизью же омерзительнейшее крылатое существо высотой в два человеческих роста.

— Наконец-то, — изогнув длинную шею уставилось на нас жуткое создание. — Знаменитый фонарщик почтил меня своим визитом. Как светится? Без проблем?

И, хотя спутники мои отступили назад, гнев мой только усилился, ибо в демоне сем узнал я извечного своего издевателя.

— Ах ты мерзкая помесь птеродактиля и ехидны! — возопил я, изливая великую на него обиду. — Дятел с головою крокодила! Так-то исполняется твое предсказание, сделанное, между прочим, в ходе освященного веками ритуала? Кто, как не ты, говорил, что я достигну совершенства в магии, разорвав пятьдесят девственных плев? Ну и кто из всех, здесь присутствующих, наглый отвратительный лжец?

— Только не я, — не моргнув ни единым, с блюдце величиной, глазом, нагло ответствовал Инкуб, ибо был это, конечно, никто иной, как он. — Вспомним, как звучал твой вопрос. Когда, спросил ты, достигну познаний в магическом искусстве. Сей же ответ: «Результат будет виден только тогда»… Где тут шла речь о совершенстве, наивный мой вызыватель?

Я немало опешил от такого оборота беседы, потустороннее же создание продолжило, как ни в чем не бывало:

— И вот сейчас, когда на твоем счету ровно пятьдесят дев, не видим ли мы результат? Кем ты был в ночь первого своего вызывания? Жалким профаном, не сподобившимся таинств! Кто ты сейчас? Не мастер ли магической гильдии, к коей и принадлежать не смел тогда даже в мечтах?

— Да, но всего этого я достиг сам! Исключительно сам! При чем же здесь ты? Причем девственницы? — потрясенный нахальством демона возмутился я.

— А разве я обещал, что буду за тебя что-либо делать? — ухмыльнулся всей своей огромной пастью Инкуб. — Зато, я немало позабавился, наблюдая, как ты носишься по свету, дырявя невинных дурочек и, совращая их, исполняешь, по сути, мою работу. Ведь я — божество похоти, некогда заключенное здесь мстительным чародеем. Право же, его дочурки были столь же милы, как эти твои две женушки. В общем, исходя из того, что форма в магии, как правило, важнее содержания, мне себя укорить не в чем.

— Не в чем? — горько вопросил я. — А в ходе последнего вызывания, не ты ли дал понять, что нечего мне опасаться в храме сем, ежели не проявлю я жадности или неразумия? И вот я здесь, как крыса в капкане!

— А теперь мы подошли к весьма важной части нашей беседы, — сказал тут Инкуб и облизнулся длинным раздвоенным языком своим. — Постарайся выслушать меня очень внимательно, потому что сейчас тебе придется принять очень важное решение.