Туркменские пограничники брали меньше, чем казахские, но зато так откровенно и мелочно наслаждались властью, были такими нудными, что уж лучше бы брали больше.

К этому времени Упырев с Деревянко уже миновали Гурьев, называющийся теперь Атырау, Бейнеу и еще несколько поселков с незнакомыми именами — Сай-Утес, Шетпе, Жетыбай… По дороге к туркменской границе миновали чинки Устьюрта, поражающие своими грандиозными масштабами и замысловатостью форм. Были здесь средневековые замки, башни, целые кварталы, и даже города, состоящие сплошь из странных, вычурных конструкций, словно созданных сумасшедшим архитектором. Казахско-туркменская граница оставалась последним препятствием на пути к городку Бекдаш на побережье Каспия. Они уже видели море, когда по ошибке заехали в Фетисово, но останавливаться надолго не стали: на местном базарчике им объяснили правильную дорогу и сказали, что в Туркмении все дешевле.

…А теперь они уже два часа торчали на туркменском КПП, и животы подводило от голода: опрометчиво ничем не запаслись в ожидании даров моря. На казахской границе тоже пришлось стоять часа три в длинной очереди, но тут-то не было ни одной машины. Видимо, здешним служивым было просто скучно, и они развлекались таким образом. Тщедушный смуглый офицер-пограничник, старший лейтенант в форме размера на три больше, проводил с ними душеспасительную беседу:

— В независимом Туркменистане иностранным гражданам запрещается: ввозить наркотики, оружие, взрывчатые вещества, а также иные предметы, запрещенные к ввозу; проживать без регистрации в частных квартирах; выезжать без разрешения администрации в другой населенный пункт, кроме указанного при въезде…

— А-а-а… — широко зевнул Упырев и тихонько шепнул, толкнув в бок Владимира: — Дай ему еще, пусть подавится!

— Нельзя, — уныло ответил Деревянко. — Если дать больше, чем положено, он испугается, и по-настоящему шмонать начнет…

— Тьфу ты, пропасть!

— …а кроме того, въезжающие иностранные граждане обязаны соблюдать законы независимого Туркменистана, на них распространяется действие уголовного кодекса нашего государства…

Упырев сидел за рулем, Деревянко рядом, а туркменский пограничник стоял с водительской стороны и вещал в открытое окно, держа в руках их документы. Не спасло даже пограничное удостоверение прапорщика. Но когда-то все кончается, кончился и запас красноречия у старшего лейтенанта. После того как он поведал путникам, как процветает независимый Туркменистан под мудрым руководством Великого Сапармурата Туркменбаши, откровенным издевательством и очень неожиданно прозвучало:

— Счастливого пути!

Не веря глазам, Упырев с Деревянко увидели, как полосатый шлагбаум пополз вверх. Путь на Бекдаш был свободен.

Еще полчаса тряски по разбитой грунтовке — и они оказались на окраине небольшого городка, бывшего когда-то гордостью туркменских химиков. Здесь, на берегу залива Кара-Богаз-Гол, добывали рапу — густой раствор множества солей, из которых потом производили различное химическое сырье. Но со времени обретения Туркменистаном независимости промысел с каждым годом угасал, потому что, освободившись из-под власти Москвы, туркменские правители устроили себе праздник непослушания. Они дружно и весело кинулись воровать все, что попало, не вкладывая в производство ни копейки, ни цента. Однако, как и все несмышленые озорники, не учли, что многие требования старших продиктованы не только стремлением покомандовать, но и совершенно объективными условиями. В результате производство стало разваливаться, в городке оставалось все меньше работы, основным занятием стало браконьерство, а кто не пошел в море, тот уехал. Многие дома стояли заколоченные.

Все это наблюдали путники, проезжая по пустынным улицам городка. Народ стал появляться только по мере приближения к местному базару. Но и там людей было не особенно много. На полупустых прилавках лежали хилые пучки зелени, лук, картофель. И — рыба! Здесь была осетрина нескольких видов — собственно осетр, севрюга, шип, белуга. В стеклянных банках, обвязанных сверху марлечкой от мух, стояла готовая к употреблению черная икра — только мягкая, паюсную местные жители не любят и не готовят. Шевелились в тазах темно-зеленые живые раки. Крупная кефаль, морской сазан, знаменитый каспийский залом, отборная вобла — мечта любого настоящего пивника… И все это — по баснословно низким ценам, увидев которые в другом месте можно было бы только посмеяться.

И все это, увы, совершенно бесполезно для двух изголодавшихся сослуживцев — им негде было готовить. К счастью, в дальнем углу базара они приметили поднимающийся к небу дымок. Там толстый азербайджанец ловко крутил шампуры, жаря шашлык из свежей осетрины. Готовые порции он щедро посыпал мелко нарезанной зеленью, сбрызгивал уксусом из баклажки и пристраивал на краю тарелки пару румяных кусков чурека — туркменского хлеба в виде лепешек. Нашлись у него и водка, и холодное пиво, и все прочее, что необходимо для полного счастья двум голодным мужикам.

Когда они наконец откинулись на стульях в полном изнеможении от обжорства, выпивки и жары, день уже начал склоняться к вечеру. Есть больше было невозможно, пить — уже не хотелось.

— Слушай, — предложил Упырев, — поехали теперь к морю, а? Искупаемся, отдохнем…

— А спать где будем? Может, сначала ночлег поищем?

— В крайнем случае можно и в машине… Только комары сожрут.

— Ну, ладно, поехали.

Они спросили у шашлычника, как проехать к морю, и, не торопясь, тронулись указанным путем. До воды оказалось совсем недалеко — метров двести. Они выехали на самый пляж: влажный плотный песок держал не хуже асфальта. Небольшая волна, посверкивая в лучах заходящего солнца, накатывалась на сушу с мерным, монотонным плеском. А на плоском камне у самого берега сидела девушка. Сидела и кидала в воду камни.

…Когда Гульнару спрашивали о профессии, она всегда отвечала:

— Комсомольский работник.

Действительно, еще будучи школьницей, она вошла в бюро обкома, после школы стала секретарем райкома, затем обкома, потом ее перевели на работу в столицу…

Но тут все кончилось. Советский Союз распался, Туркменистан стал независимым, и комсомол сразу закрыли. Как будто его никогда и не было. Нет, появился какой-то другой союз — типа юных туркменбашистов. Но в нем все должности были уже на общественных началах. Иными словами, за работу в этом союзе денег не платили.

Впрочем, про Гульнару не забыли: дали работу в несуществующей общественной организации. Однако там, в отличие от туркменского комсомола, была зарплата. Не ахти, конечно, но прожить можно.

Еще через некоторое время, когда в молодом государстве начали формировать всякие государственные органы, в связи с нехваткой кадров (сказался отток русского и прочего нетуркменского населения) вспомнили о комсомольских работниках. Их брали на не очень высокие, но серьезные должности. Серьезными в Туркменистане считались должности, на которых можно было воровать или брать взятки. Гульнара стала заместителем министра культуры. Тогда это было модно — назначать на такие места молодых девушек. Возможно, потому, что они нравились президенту.

Но на Гульнару положил глаз не президент (что случалось нередко), а вице-премьер, курирующий культуру. Был он еще не стар, очень неглуп, по-мужски привлекателен. И обхаживал он ее не грубо, как обычно делают туркменские начальники, а тактично: например, вызывал к себе якобы на доклад, а потом приглашал в комнату отдыха, где был накрыт столик на двоих с коньяком, фруктами и шоколадом. Или, заканчивая разговор о делах, как бы невзначай говорил:

— Мне вот тут в подарок безделушку привезли… А она мне ни к чему. Забери, если нравится… — и протягивал коробочку с красивым дорогим перстнем.

Какой же девушке не понравится? Ей нравилось, что министр, ее прямой начальник, никогда не позволяет себе говорить с ней на повышенных тонах, что секретарша пропускает ее в кабинет к вице-премьеру без очереди и с любезной понимающей улыбкой. Что греха таить — очень нравились ей и золотые цацки с рубинами, сапфирами, бриллиантами. А больше всего нравилось, что ей твердо обещана через некоторое время должность министра — вместо нынешнего. Одним словом, Гульнара стала его любовницей. Она знала, что у него кроме нее есть еще две семьи, официальная и неофициальная, и что в этом смысле от него ждать нечего. Поэтому старалась только ни в коем случае не забеременеть, что, видимо, и его вполне устраивало.

Возможно, все вышло бы как планировалось, и быть бы ей министром…

Но тут все кончилось. Вице-премьера арестовала прокуратура, его обвинили во взяточничестве, в особо крупных хищениях и предъявили целое досье, собранное на него Комитетом национальной безопасности. Ее вызывали на очную ставку, и она, глядя на избитое, опухшее до неузнаваемости лицо, стала давать против него показания — лишь бы избежать подобной участи. И все равно, постепенно ее роль из свидетельницы стала трансформироваться в соучастницы.

Гульнару немножко попрессовали в прокуратуре, так что она тоже не избежала ни пыток, ни побоев, но это был мизер по сравнению с тем, что досталось ее любовнику. Наконец, поняв, что из нее много не выбьешь, ей предоставили право выбора. Чтобы избежать тюрьмы и конфискации, ей пришлось переспать со старшим следователем прокуратуры. К счастью, он не обманул: вместо тюрьмы ее отправили в ссылку. Это была очередная выдумка президента: чтобы, значит, и дармоедов не кормить, и бывших соратников не очень обижать. Тех, разумеется, кто не очень провинился. А чтобы им ссылка медом не казалась, отправляли их в вымирающие поселки, да еще давали тамошним властям строгий наказ не принимать ни на какую работу. В общем, милосердие по-туркменски.

Так Гульнара и оказалась в Бекдаше. Глава поселкового совета, старый Бердымурад-ага, к которому Гульнара явилась сразу по приезде, отвел ее в заброшенный домик на окраине, дал ключи и честно сказал, что устроить ее на работу не имеет права — даже если бы таковая была. Вот тут ей и пригодились сначала деньги, вырученные за проданное имущество, а потом и украшения, подаренные любовником: на одно самое скромное колечко можно было протянуть месяц.

И все бы ничего, но в первый же вечер к ней приперся участковый, которому по должности полагалось надзирать за лицами, имеющими судимость, условно-осужденными, условно-освобожденными и за ссыльными. А поскольку в независимом Туркменистане, как шутил народ, население делилось на сидящих, отсидевших и ждущих посадки — работы хватало. Звали его Порсы, и был он таким толстым, что пузо перевешивалось через форменный ремень чуть ли не до яиц. Отвратительный тип, — сразу решила Гульнара. Жирная морда, щеки шире ушей, глазки, как у свиньи… Кроме всего, от него, как и от многих толстых людей, исходила постоянная вонь — даже зимой, а уж летом…

Он по-хозяйски прошелся по комнате, подошел к столу и вальяжно расположился на стуле.

— Ну, как устроилась?

— По-моему, мы на брудершафт не пили, — фыркнула в ответ Гульнара.

— Чего-чего? — вылупился на нее Порсы.

— Нет, ничего.

Он, отдуваясь, вытащил из кармана клетчатый платок и обтер жирную морду:

— Ты со мной лучше не ссорься… Как тут будешь жить — от меня зависит.

Девушка понимала, что лучше с ним не спорить, но опять не сдержалась:

— Почему это зависит?

— А потому. Один раз забудешь отметиться — я тебя посажу. Узнаю, что самовольно ездила в Красноводск — посажу…

Гульнара отреагировала мгновенно:

— Красноводска давно нет. Или, может, тебе не нравится название «Туркменбаши»?

Ужас мелькнул в свинячих глазках, и участковый быстро поправился:

— Конечно, Туркменбаши. Просто еще не привык…

Но случайная оговорка и опасный намек Гульнары испортили ему настроение. Стукачество в независимом Туркменистане в последние год-два приобрело такие масштабы, какие и в сталинские времена не снились. Поэтому Порсы не стал продолжать беседу и поторопился уйти.

Гульнара узнала, по каким дням должна ходить отмечаться, и старалась не пропускать их. Порсы больше не приходил — видимо, решил, что лучше подождать, пока она сама сломается. Куда торопиться? Привыкнуть к жизни в Бекдаше после Ашгабата невозможно — в этом он не сомневался. И действительно, тоска была такая зеленая, что хоть волком вой. Одно утешение — море, но что от него толку зимой? Лишь в середине мая, когда вода стала терпимой, Гульнара начала ходить купаться, но скоро и это пришлось бросить: каждый раз местные подростки прятались за камнями, чтобы поглазеть на девушку в купальнике, а потом улюлюкали и свистели. Она попробовала купаться ночью, но ночью в море страшно — тюлень может укусить, и змеи. Стала просто ходить по вечерам на берег…

К тому времени Порсы устал ждать и возобновил свои притязания. Он посылал ей повестки — «на собеседование», а сам сервировал в кабинете стол водкой и черной икрой в надежде, что она сдастся. Порсы рассуждал как истинный туркмен: «Что охраняешь — то имеешь». Причем в данном случае ему особенно нравился двойной смысл слова «иметь». Кто ее охраняет? Он. Значит, он и должен ее иметь.

Но в сердце Гульнары лишь крепло отвращение к жирному участковому, и она стала бояться, что однажды сорвется: за время, проведенное в следственном изоляторе и в ссылке, внутри у нее все закаменело от ненависти — к участковому, к властям, обрекшим ее на жалкое существование в этой жуткой дыре, ко всему «молодому независимому» государству. Ей уже просто становилось все равно, и ничего не страшно.

Она пошла как-то раз к поселковому начальнику Бердумурад-ага, чтобы пожаловаться на Порсы. Но тот, выслушав, лишь посмотрел на нее с сожалением: в полицейском государстве против полиции ничего не сделаешь. Как бы она ни называлась — хоть полиция, хоть милиция.

И вот однажды Порсы вновь пришел к ней с выпивкой и банкой икры. Видимо, решил, что ей просто неудобно у него в кабинете, и сменил дислокацию. Он по-хозяйски уселся за стол, поставил водку и икру, а также раздобытую невесть где бутылку шампанского — на случай, если девушка не захочет водку. Велел принести стаканы. Гульнара принесла один стакан. Порсы посмотрел на нее угрожающе:

— Я сказал — стаканы!

Гульнара почувствовала, как опять все каменеет у нее внутри. Она поглядела на него и спокойно сказала:

— Порсы, зачем тебе это надо? Смотри — как бы не пожалеть.

— Ты мне угрожаешь? — участковый был поражен.

— Нет, предупреждаю, — Гульнара была совершенно спокойна. — Сообщу куда надо, что тебе новые названия не нравятся…

Но участковый этот вопрос уже продумал. Он делано захохотал:

— Да сообщай на здоровье! Кто тебе поверит? Ты же преступница! А вот мне поверят. Ладно, давай выпьем…

Порсы разлил по полстакана водки, положил на черствый хлеб ложку черной икры и приподнял посуду:

— На здоровье!

Гульнара выпила, почти не почувствовав вкуса. Она не спеша намазала икры на кусочек хлеба, закусила. Участковый, восприняв ее согласие выпить как согласие вообще, воспрянул духом. Он закурил (Гульнара терпеть не могла табака, но Порсы этого не знал), развалился на стуле и стал рассказывать историю, как он выжил из Бекдаша одного браконьера, который не хотел ему «отстегивать».

— Уехал! Не выдержал — уехал в Куули-Маяк. Знай наших! Он думал, со мной шутки можно шутить… — участковый хотел, чтобы девушка поглубже прониклась пониманием, какой он могущественный и как опасно с ним ссориться.

Они еще выпили. Гульнара, на которую водка практически не подействовала, спокойно ждала, пока он дойдет до кондиции. Что дойдет — сомнений не было. Выпили по третьей. Тогда Порсы начал переводить разговор на «интимные» темы. Говорил о том, как надоела ему жена, как обрадовался он, когда узнал, что в Бекдаш едет молодая современная девушка… Гульнара вздохнула и мысленно приготовилась. Она ничего не отвечала участковому, только безучастно смотрела на бутылку шампанского, которая так и осталась не откупоренной.

Ну да вот наконец он, опять-таки ошибочно приняв ее молчание за согласие, встал, по-хозяйски ухватил за руку и настойчиво повлек ее к дивану. Она не поддалась.

— Не надо, Порсы, — обреченно сказала Гульнара.

— Да ладно тебе, пойдем… — участковый продолжал свои попытки, ухмыляясь толстыми лоснящимися губами.

Она уже до этого несколько раз проиграла в голове свои действия — совершенно трезво и спокойно. Поэтому, когда он, силком подняв ее со стула, грубо схватил за задницу, Гульнара поняла, что дальше откладывать нельзя. Мысленно отрепетированным движением она схватила тяжелую бутылку темного стекла за горлышко и изо всех сил грохнула его по темени. Участковый постоял немного, и рухнул на пол. Его жирная башка оказалась не такой прочной, как выглядела. Она посмотрела него, махнула рукой и пошла к морю, не зная, что делать и как дальше жить. Порсы теперь наверняка посадит ее, причем надолго — в Туркменистане нет страшнее преступления, чем нападение на представителя власти.

Она долго сидела на плоском камне, давясь слезами и кидая камни в море. В голове у нее упорно крутилась мысль, что надо бы не камни кидать, а самой кинуться — и плыть, плыть, пока не кончатся силы, чтобы назад уже никак не вернуться… Когда тихо фыркнула подъехавшая машина, она даже не обернулась — ей было все равно.

— Что скучаешь одна, красавица? — услышала она молодой незнакомый голос.

— Как же, заскучаешь здесь, — ответила она — скорее не ему, а собственным мыслям. И видимо, голос подвел — дрогнул, потому что тот же голос произнес:

— О-о, да ты плачешь, что ли?

И только тут Гульнара встрепенулась. До нее вдруг дошло, что она слышит правильную русскую речь — впервые за долгое время. Тогда наконец оглянулась, и увидела здоровенного молодого мужика с широким и добродушным, как ей показалась, лицом. Его попутчик — востроносенький, с чубчиком, — особого впечатления не произвел.

— А вы кто такие? — спросила она, выжидательно разглядывая обоих.

— Странники, — спешно ответил вместо Упырева Деревянко.

Гульнара вдруг улыбнулась:

— Не похоже. Странники — это как дервиши. Грязные, волосатые…

— А мы такие и есть, — опять встрял Леха. — Грязные и волосатые. Вот, искупаться приехали. А вы здесь живете?

Гульнара только махнула рукой:

— Лучше не спрашивайте…

Но Леха не унимался:

— А почему вы плакали?

— Да так… просто… — Гульнара с трудом сдержала вновь накатившие слезы.

Спутник здоровенного начал раздеваться:

— Ничего, если мы искупаемся?

— Да на здоровье. За вами, надеюсь, подглядывать не будут, — Гульнара уже была уверена, что эти — не местные. Не из Туркмении. Может быть, из Казахстана… Возможно. Но скорее всего — из России. Это хорошо, это может пригодиться…

— А за вами что, подглядывают? — удивился востроносенький.

— Да дикари, что с них взять… — вздохнула девушка.

— А как вас зовут? — снова вступил в разговор здоровенный.

— Гульнара.

— Красивое имя. Что это значит?

— Цветок граната… или гранатовый цвет — не знаю, как точно.

— Очень красиво. И вы тоже — очень красивая.

Гульнара грустно улыбнулась. До сих пор для нее комплименты всегда означали лишь одно: начинаются неприятности. Следователь в прокуратуре тоже говорил, что она очень красивая. Но эти вроде не пристают. Она спросила:

— А вы куда едете?

— Плывем — тум-тум, тум-тум, тум-тум, — за золотым руном! — неожиданно процитировал Упырев.

— А вас как зовут? Так нечестно — я же вам сказала… — спросила Гульнара, обращаясь прежде всего к здоровенному.

И он тут же отозвался:

— Я — Алексей Упырев, — а это — Вован Деревянко, мой друг.

Владимир поначалу удивился его последним словам, но потом подумал, что это правда: за последние дни столько всего случилось, как будто целую жизнь прожили. Вот и подружились. Поскольку разговор шел вполне безобидный, прапорщик решил по-быстрому искупнуться и побежал к морю.

— Вы же из России? — спросила Гульнара.

— Ну да… — откликнулся Алексей.

Девушка отвернулась и надолго замолчала, а Упырев не знал, как возобновить беседу. Как не знал и того, какие мысли роились в голове девушки, пока они вели этот ни к чему не обязывающий разговор. А пришло ей на ум вот что: предъявить Леху участковому и сказать, что это ее жених. Не поверит — не надо, но бояться будет. Потому что он трус — в этом она была уверена.

— А все-таки, куда вы едете? — поинтересовалась Гульнара. — И зачем? Что вам нужно в этой пустыне?

— У Лехи в этих местах дед воевал. Вот специально отпуск взял — хочет посмотреть, — торопливо встрял Деревянко, успевший уже окунуться разок в море и вернуться на берег. — Такие колодцы есть — Аджикуи, знаешь?

— Конечно, знаю. Много раз ездить приходилось, когда в комсомоле работала… Но чего там глядеть? Овечий помет, саксауловая труха, песок, камни… — Гульнара развела руками. — Больше там ничего нет.

Упырев между тем разглядывал ее и находил, что его случайно вырвавшийся комплимент оказался чистой правдой: девушка была по-настоящему красива. Очень светлое для туркменки лицо, аккуратный, чуть вздернутый носик, широковатые скулы, большие карие глаза. А волосы — темно-каштановые, слегка волнистые, спокойно улегшиеся на плечах. И ему захотелось узнать, кто это ее обидел. А когда ему что-то хотелось — он не привык откладывать. Так и спросил:

— А кто это тебя, Гуля, обидел? — он сократил ее имя на русский манер.

Гульнара задумалась ненадолго, но решила, что терять ей нечего:

— Да с полицией не поладила… Есть тут один козел — участковый. Так привязался, что не знаю, куда деваться. Сегодня приперся, опять приставать стал — пришлось бутылкой огреть…

— Бутылкой? — удивился Деревянко. — Ну, ты даешь! — и засмеялся.

Однако Упырев ничего забавного в ситуации не углядел.

— Давно пристает, говоришь? — у него на щеках проявились знакомые Владимиру грозные желваки.

— С первого дня.

— А чего это он наглеет? Думает, на него управы нет?

— Так на него и нет. Здесь участковый — царь и бог. А я…

— Что ты?

— Я здесь в ссылке… — Гульнара низко опустила голову, стирая со щек вновь нахлынувшие слезы.

— Не плачь, не плачь, — Упырев вдруг осторожно погладил ее по волосам ладонью размером не намного меньше совковой лопаты. — А помочь чем-нибудь можно?

Гульнара всхлипнула и сделала усилие, чтобы сдержать слезы:

— Я хотела сказать ему, что ты — мой жених. Он бы испугался, он трус…

Упырев фыркнул:

— А может, просто поговорить с ним?

— Это такая свинья — он человеческих слов не понимает…

— Я ему так растолкую, что поймет, — похоже, Упырев был настроен серьезно.

— Подожди, подожди, — не выдержал такой безответственности Деревянко, — сейчас нам еще только не хватает с местными властями поцапаться!

— А, да… — сник Упырь. — Нельзя нам, Гуля, извини…

Повисла неловкая пауза.

— Ну, нельзя, так нельзя, — Гульнара отвернулась и зябко обхватила руками плечи.

Но тут же с чисто женским коварством сообразила простую вещь: если заманить их к себе — возможно, им поневоле придется повстречаться с Порсы. Если он еще, конечно, не очнулся…

— А вы когда уезжаете — сегодня?

— Да нет, — ответил ей Деревянко. — Завтра, наверно.

— А спать где будете?

— В машине, где еще.

— Поехали лучше ко мне — положу на полу, на матрасах, — Гульнара почему-то чувствовала, что этих двоих вроде можно не бояться…

Сослуживцы переглянулись и вместе кивнули: спать на автомобильных сиденьях — не сахар…

Однако дотошный Деревянко на всякий случай спросил:

— Слушай, а что с тобой, все-таки, стряслось? За что тебя в ссылку загнали?

Гульнара еще раз всхлипнула, проглотила слезы и рассказала им, как распорядились с нею судьба и туркменские власти. Упустив, правда, чисто по-женски, некоторые подробности. Дослушав, Упырев мрачно сказал:

— А я думал, у нас хуже всех… Поехали, — и Деревянко понял, что сейчас ему лучше не возражать.

Когда они подъехали к домику Гульнары, обнаружилось, что внутри горит свет, а дверь распахнута настежь. Гульнара встревожилась:

— Что-то не так… — она осторожно заглянула в дверь, и, не увидев на полу участкового, поняла, что ее планы провалились. — Куда он делся?

— Кто? — переспросил Упырев.

— Да этот, Порсы — которого я по башке треснула.

Они все вошли вовнутрь, и Деревянко первым трезво ценил ситуацию:

— Очухался, значит, и ушел.

— Плохо… — Гульнара присела на табуретку, уткнула лицо в ладони.

Упырев подошел и вновь неловко погладил ее по голове:

— Да не плачь ты… Ну, Гуля… — не успел он закончить утешительную речь, как дверь распахнулась, и на пороге встал участковый с пистолетом — видимо, сидел в засаде, чтобы застать Гульнару врасплох:

— Всем стоять! Руки за голову!

Он говорил по-туркменски, и его, кроме Гульнары, никто не понял. Заметив недоуменные взгляды, Порсы перешел на русский:

— Руки вверх! Кто такие? Документы есть?

— Да мы… Из России приехали… — первым догадался ответить Деревянко.

Услышав, что это иностранцы, а стало быть, люди беззащитные, Порсы обрадовался:

— А-а, сообщники, значит? — он кивнул на Гульнару. — Она себе срок уже заработала, вы тоже вместе с ней хотите? — пузатый Порсы, держал пистолет навскидку, поводя стволом с одного на другого.

Леха, как всегда, оставался невозмутимым. Руки он поднял, но видно было, что в случае чего это ему нисколько не помешает:

— Слушай, чего тебе надо?

— Это я буду выяснять — чего вам надо. Но это потом… А сейчас — все на выход!

Он, наверное, слишком привык, что его все боятся, расслабился, и потому, проходя мимо Алексея, чтобы подтолкнуть его к двери, не успел среагировать на молниеносное движение Упыря. А тот практически одновременно выбил у полицейского пистолет и приложил его по маковке своим кулаком размером чуть поменьше футбольного мяча. И несчастный участковый Порсы второй раз за день отключился.

— И что теперь? — мрачно спросил Деревянко.

Упырев в ответ только сопел и злобно поглядывал на валявшегося на полу участкового.

— Ты его, случаем, не убил?

— Да нет, к утру очухается…

Владимир подумал и спросил:

— Гуля, участок от тебя далеко?

— Какой участок, — не поняла Гульнара.

— Ну, этого… Он же «участковый».

— А-а… Нет, недалеко. Полтора квартала.

— Леха, сможем мы его туда дотащить?

— Смогу, конечно.

— Хорошо. Тогда пошли.

Толст был Порсы, но Алексей, ухватив за форменный ремень, вскинул его на плечо легко, как надувную куклу. Они вышли наружу. Благо, ни один фонарь не освещал кривые улицы Бекдаша. Впрочем, на них никого и не было: видимо, в такое время местные жители уже не выходили из дому. Они дотащили бесчувственное тело Порсы до полицейского участка, по указанию Деревянко пристроили его у стены возле крыльца, после чего Владимир вложил ему в руку дальновидно захваченную бутылку, — ту самую, которую Порсы вдвоем с Гульнарой так и не допили до конца, — предварительно стерев все отпечатки. Картина была такая, будто Порсы напился до скотского состояния и свалился, едва выйдя из участка.

После этого все вместе вернулись домой, и стали держать совет. По всему выходило, что чем быстрее они уберутся из Бекдаша — тем лучше. Сложившаяся ситуация не оставляла выбора. Сослуживцы обсуждали свои дальнейшие планы, а Гульнара все больше съеживалась и сникала. Наконец она решилась напомнить о себе:

— А я как же? Он же меня точно посадит…

Упырев промолчал, а Владимир ответил:

— Ну а мы-то что можем сделать? Нам надо выезжать — добраться до Красноводска, потом на Аджикуи…

— Вы не проедете через Красноводск.

— Почему? — встревожился Деревянко.

— Потому что Порсы, как в себя придет, сразу сообщит туда ваши приметы. А возможно, и номер машины — он же видел, как мы подъехали…

— А что же делать?

— На Аджикуи есть другая дорога, через Огланлы. Не такая, конечно, хорошая, но проехать можно, и полиции на ней нет, — Гульнара говорила как сомнамбула, безучастно глядя куда-то в пространство.

— А ты нам объяснишь, как эту дорогу найти? — Владимир уже не на шутку встревожился.

— Трудно. Там знать надо…

И тут в их разговор вмешался Алексей:

— Ну, вот что, хватит. Дерево, как-то не так у нас получается… — он на секунду задумался. — Во: ей здесь нельзя оставаться, а нам без нее невозможно ехать. По-моему, все складывается! — он вопросительно поглядел на Владимира.

— А потом что? — безнадежно вздохнул прапорщик. Он уже знал, что в некоторых случаях спорить с Лехой бесполезно. И оказался прав, потому что Упырь в ответ буркнул:

— Там видно будет…

Они выехали в середине ночи, задержавшись лишь для того, чтобы Гульнара собрала свои нехитрые пожитки. После случившегося о ночлеге уже никто не заговаривал. По знаку Упырева Деревянко перебрался назад, а Гульнара по праву заняла штурманское место. Согласно ее указаниям, джип мчался по дороге, вокруг которой открывалась фантастическая страна. Днем солнце обжигало эту землю испепеляющим пламенем, безжалостно выставляя напоказ ее убогость и уродство, а вот луна, словно касалась волшебной палочкой, вызывая к жизни удивительный пейзаж. Камни вдоль дороги отбрасывали длинные черные тени, равнина на левой руке была залита призрачным серебристым светом, а на правой чуть заметно пошевеливалось море. Его дыхание, свежее и соленое, чувствовалось постоянно.

Вскоре Гульнара велела Упыреву быть осторожнее: они подъезжали к дамбе, перекрывшей пролив между Каспием и Кара-Богаз-Голом. На всей дороге, проложенной между двух водных бассейнов, ездоков сопровождал угрожающий рев. Через заложенные в теле дамбы трубы вода из моря падала с двадцатиметровой высоты мощным потоком, но никогда не могла наполнить ненасытную Черную Пасть: испарение преобладало над притоком.

Еще через некоторое время они миновали Куули-Маяк, маленький прибрежный поселок, возникший вокруг завода по производству поваренной соли, и вот здесь-то понадобился опыт Гульнары. Главная дорога шла прямо, а сразу за поселком от нее почти незаметно отошла колея, ведущая напрямик через пустыню к месту их назначения. Тут девушка попросила не спешить: по этой дороге транспорт ездит редко, после дождей возможны глубокие промоины.

Упырев сбросил скорость, и монотонная езда по колее, ведущей почти без поворотов, но все время как по волнам — то вверх, то вниз, быстро начала укачивать. Деревянко, заметив, что сослуживец засыпает за рулем, тряхнул его за плечо:

— Тормози!

Алексей, спохватившись, оглянулся на него:

— Чего тебе? Приспичило?

— Нет. Надо остановку сделать, поспать. А то ты нас в овраг завезешь…

Упырев промолчал, сознавая правоту Вована. Проехал еще немного вперед в поисках подходящего места и остановился в распадке между двумя возвышенностями, прикрывающими от ветра. Теперь уже спать в машине было сложнее — для троих места не хватало, поэтому Леха, пошарив в багажнике, достал сверток брезента, который оказался по размерам примерно как чехол от танка. Они расстелили для себя брезент на песке, накрывшись второй его половиной, а Гульнару устроили в машине — как истинные джентльмены. Но через несколько минут она вышла из машины и попросила:

— Можно, я к вам? Мне одной страшно…

Они, не сговариваясь, пустили ее в серединку, как бы показывая, что никто на нее не претендует. Но она сразу повернулась к Алексею и уткнулась ему в плечо. Женщинам вообще всегда хочется ощущать надежную защиту, а уж в таком положении… Все лежали не шевелясь, молча, а потом Гульнара вдруг заговорила:

— Ребята, а правда — зачем вы туда едете?

Несколько минут ответом ей было молчание, а потом Упырь, заставив Деревянко негромко застонать через нос, вдруг брякнул:

— Клад ищем. Его на Аджикуи Джунаид закопал… — подумал, и добавил: — Черт знает когда.

— Клад? — удивилась Гульнара. — Вот странно…

— Что странно? — насторожился Деревянко.

— Ну… там, на Аджикуи, мне старики тоже что-то про клад говорили. А я над ними смеялась…

— Что они говорили-то? — продолжал допытываться прапорщик.

— Да ничего… Что его никто никогда не сможет найти, кроме настоящего наследника. Но говорили, что точно есть.

— А-а… — Деревянко разочарованно вздохнул. — Но ты знаешь, все равно все сходится.

— Что сходится? — теперь пришла очередь Гульнары задавать вопросы.

Вместо Владимира ответил Упырев:

— У нас бумага есть, которую Джунаид пытался отправить — там описание места, где клад спрятан. Там, короче, от двуногого старика по конскому волосу, в полдень…

— Что-что? — переспросила Гульнара.

— Э-э… В общем, все равно не поймешь. Еще там верблюд, а потом птица какая-то… Ничего не вспоминается?

Гульнара хихикнула:

— Я же говорила, там только помет овечий, щепки от саксаула, да камни… Какие верблюды?

Сослуживцы ответили молчанием. Ее ответ особо не обнадеживал. Но Упырев все же подвел черту:

— Все равно надо съездить, посмотреть. Давайте спать, завтра ехать…

Они затихли, причем Гульнара скоро по-детски засопела, уткнувшись Алексею в плечо, Деревянко, повернувшись к ним спиной, слегка похрапывал, а Упырев, как назло, не мог уснуть: ему было неудобно, но он не хотел ворочаться, чтобы не потревожить сон девушки…

Наутро, когда первые солнечные лучи нащупали его лицо, прервав хрупкое забытье, Алексей, едва задремавший под утро, почувствовал себя на удивление бодрым. Как будто крепко проспал всю ночь, без пробуждений и снов. Он полежал еще немного, слушая ровное дыхание Гульнары, а потом пошевелился, стараясь незаметно высвободить плечо. Но она сразу проснулась. Потерла кулаками глаза и улыбнулась:

— В Бекдаше ни разу так спокойно не спала…

Леха вылез из-под грубой брезентины, которая неплохо защитила их от ночного холода пустыни, хотя и покрылась снаружи капельками росы. Он смачно потянулся, невольно продемонстрировав свои исключительные кондиции. Гульнара смотрела на него с ужасом и восхищением. Заметив ее взгляд, Упырев даже слегка покраснел: «Подумает, что рисуюсь», — мелькнуло в голове. Но Гульнара уже направлялась к машине за водой. Она полила по очереди Лехе и Владимиру, потом умылась сама.

— Вот что значит женщина, — весело сказал Деревянко. — Мы с тобой, Леха, от самой Астрахани ни разу не умывались!

Потом сели завтракать, разложив нехитрую снедь на том же брезенте.

— Гульнара, — вопросил прапорщик, с трудом прожевывая кусок копченой колбасы, высохшей до каменного состояния, — а сколько туда еще ехать?

— По асфальту бы за час доехали, а так — часа за три.

— Ага, значит, к обеду, — прикинул Деревянко. — А магазин там есть? Мне уже надоело зубы об эту древесину ломать. Я же не бобр!

— Раньше был, — пожала плечами Гульнара, — а теперь не знаю. Давно там не была.

Этот шедевр кулинарного искусства сослуживцы приобрели еще в Гурьеве, ныне Атырау. В продуктовом магазине они опрометчиво спросили, есть ли в продаже колбаса, которая не испортится в дороге, и продавец радостно притащил им из каких-то загашников целых три палки, пролежавших у него, видимо, сто лет. Поклялся, правда, что колбаса не испортится никогда. И действительно, в этом смысле ей уже ничто не могло повредить.

Они выехали в направлении Аджикуи, когда быстро поднимающееся солнце уже залило пустыню слепящим светом. Справа все ближе подступали северные отроги Большого Балхана, украшенные изумрудно-зеленой травой и широкими алыми мазками полян диких маков, — сочетание, для иного эстета неприемлемое, но в природе вполне гармоничное. Потом слева показались огромные барханы песков Чиль-Мамед-Кум — на них растительность уже полностью выгорела, и они предстали в своем обычном угрюмом виде.

— Уже скоро, — указала Гульнара на песчаные горы. — Дорога вдоль них проходит.

И действительно, колея, старательно уклоняясь от барханов, стала все круче забирать на юг. Хребты Большого Балхана пошли на убыль, и пейзаж без их радостной зелени сразу потускнел, нагоняя тоску, однако долго любоваться унылым ландшафтом путникам не пришлось: еще через полчаса их «паджеро» торжественно въехал на пыльную улицу Аджикуи, обозначенную колючими изгородями скотных дворов.

Руководствуясь указаниями Гульнары, они остановились у магазина и вошли в полутемное прохладное помещение, в котором мягко гудел кондиционер. Со света они не сразу разглядели продавца, у которого из-за прилавка торчала одна голова. А когда разглядели — поинтересовались, что в продаже есть съедобного. Колбаска, например. Продавец, молодой парень со спичкой в углу рта, нехотя встал и достал из холодильника батон вареной колбасы. Даже в полумраке было видно, что она имеет трупный серо-зеленый цвет, так что все трое дружно замотали головами — не надо! Продавец флегматично забросил колбасу назад в холодильник и уселся на прежнее место. Кладоискатели растерянно переглянулись.

— А консервы какие есть? — первым нашелся Деревянко.

Парень все так же неспешно и молча указал на горку банок с гордой надписью «Килька в томатном соусе». Владимир разочарованно вздохнул и спросил:

— А минералка хотя бы есть?

Парень взглянул на них как-то странно, и впервые раскрыл рот:

— Есть.

— Дай штук пять.

Продавец открыл холодильник, заглянул вниз и, не разгибаясь, проинформировал:

— Только четыре осталось.

— Ну, давай четыре.

Забрав четыре баклажки газированной воды с названием «Чешме», за которые, по причине отсутствия у кавалеров местной валюты, пришлось платить Гульнаре, они вышли на улицу.

— И что же делать? — задал непраздный вопрос Деревянко.

Никто не спросил, о чем он. Ясно — где взять пожрать.

— А знаете, — задумчиво протянула Гульнара, — здесь у меня был старик знакомый. Если живой еще — чем-нибудь разживемся. Заодно и дорогу точно узнаю.

Они подъехали к крайнему домику, где девушка велела им сидеть смирно, а сама стала решительно стучаться в перекошенную дощатую дверь. Через некоторое время дверь приоткрылась, и из нее высунулся лысый седобородый старик. Они обменялись несколькими фразами по-своему, после чего Гульнара скрылась внутри. Сослуживцы, как было велено, терпеливо ждали, и их терпение было вознаграждено: девушка вышла из дома с пластиковым пакетом в руке.

У туркмен, жителей пустыни, никогда не было холодильников — даже таких естественно-природных, какие имелись, к примеру, у чукчей. Тем требовалось только закопать продукт в мерзлоту, чтобы он мог храниться практически вечно, как мамонтенок Дима. Но заготавливать мясо впрок надо как-то и в песках. Поэтому туркмены с незапамятных времен стали использовать свойства курдючного бараньего жира, который не плавится даже при сорокоградусной жаре. Хорошо пережаренное в нем мясо может храниться очень долго без всяких холодильников, оставаясь при этом удивительно вкусным. В пластиковом пакете оказался полотняный мешочек, туго набитый такой вот жареной бараниной, именуемой здесь коурмой, а кроме того, две лепешки туркменского хлеба — чурека и две полуторалитровых баклажки неожиданно холодного и хорошо освежающего напитка из верблюжьего молока — чала. Поскольку время уже было обеденное, они с удовольствием поели прямо в машине — коурма с чуреками и холодным чалом показалась им настоящим деликатесом.

Но надо было двигаться дальше, и скоро Гульнара, заняв штурманское место, показала, где начинается дорога к колодцам, больше похожая на широкую верблюжью тропу — каковой, видимо, и являлась. «Паджеро» храбро преодолевал ухабы и выбоины едва намеченной колеи, не смущаясь песчаными наносами, вылезшими кое-где на дорогу. Знаменитая японская техника не подвела: они без происшествий доехали до места, про которое Гульнара говорила — «одно овечье дерьмо». Все так и оказалось. Впрочем, не совсем все. Девушка подцепила носком босоножка пустую банку из-под кильки, той самой, которая грудилась в поселковом магазине.

— Кто-то тут был недавно… — сделала она логическое заключение.

Но внимания на ее слова не обратили. Они нетерпеливо, как дети, выбрались из джипа и разбрелись по округе, тщетно пытаясь отыскать приметы, описанные в письме Джунаида.

Терпения их хватило примерно на час, а потом Деревянко не выдержал:

— Да ну его к черту! — и, обращаясь к Гульнаре: — Там у нас закусь еще осталась?

— Немножко есть…

— Леха, давай я за пузырем сгоняю! Водка-то в этом магазине, надеюсь, есть? Сегодня устали уже, давай отдохнем. А завтра, на свежую голову, начнем искать…

Алексей поглядел на него с сомнением, но возражать не стал. Вытащил из бардачка свою малость похудевшую за дорогу пачку долларов и, отыскав мелкую купюру, протянул ее Деревянко:

— Только осторожно, машину не разбей…

Владимир мухой смотался в поселок и вернулся вполне счастливый. Ему удалось не только добыть водку, но и частично решить продовольственный вопрос:

— Слушай, как здесь зелень ценят! На десятку — ты посмотри сколько всего: две водки (левая, наверно, но Бог даст, не помрем), два килограмма картошки (в костре запечем), буханка хлеба (черствый, но угрызем), и главное… — говоря все это, прапорщик выкладывал добычу из пакета на заранее расстеленный Алексеем брезент, а со словами «и главное» торжественно достал три помидора и два огурца — на закусь.

Пир удался на славу. Гульнара, казалось, совсем забыла про Бекдаш и незадачливого участкового, понемножечку пила вместе с ними, от души смеялась над анекдотами Деревянко, сама вспоминала смешные случаи из комсомольской жизни. Водка оказалась на удивление неплохой, хотя и не очень крепкой. Над пустыней уже опустилась ночь, высыпали крупные звезды, воздух резко похолодал.

— Эх, костерочек бы, — зябко повела плечами Гульнара. — И чайку… Мне старик, глядите, что еще дал…

Она вытащила из пакета тунчу — закопченный до черноты сосуд из тонкого оцинкованного железа, специально приспособленный для быстрого кипячения воды на открытом огне. Чабаны говорят, хорошую тунчу можно вскипятить на одной газете. А заваренный в ней зеленый чай «с дымком» всегда бывает необыкновенно вкусен. Гульнара вздохнула, и вдруг вспомнила:

— Тут кто-то, кажется, картошку печь собирался?

Вместо ответа Владимир вдруг поднял палец:

— Тихо!

Все замолчали. Наконец Упырев нарушил тишину:

— Ничего не слышно…

— Показалось, что машина…

— Может, и машина, — пожала плечами Гульнара. — Здесь же до дороги не так далеко.

Посидели еще немного, прислушиваясь, но ничего не услышали, и девушка вновь повторила:

— Так что насчет дров?

— А что, я сейчас, — храбро отозвался Деревянко.

Он взял в машине фонарь и отправился искать обломки саксаула, изредка попадающиеся в окружающих песках. Через несколько минут он вернулся к их стоянке и с виноватым видом бросил на землю жиденький пучок веточек. Испечь на них картошку нечего было и мечтать. Приняли еще по одной. Алексей стал подтрунивать над Деревянко, требуя на закуску печеной картошки. Владимир в ответ пробурчал, что рядом есть хороший пенек, но его никак не вытащишь.

— Какой пенек? — заинтересовался Упырь.

— Да какой… Обычный.

Но тут засмеялась Гульнара:

— Нет, это необычный пенек.

— Почему? — не поняли сослуживцы.

— Однажды я была здесь во время Новруза — это у нас праздник весны, меня от обкома направили на проведение. Ну, все как обычно было — борьба «гореш», скачки, собачьи бои, разные игры… Молодежь разгулялась, а программа кончилась, вот один старик и говорит: «Кто тут из вас самый сильный? Пусть голыми руками пенек саксаула вывернет!» — Гульнара насмешливо фыркнула: — Даже приз выставил, молодого барашка… Да только он никому не достался: слишком крепкий пенек оказался…

— Это тот самый пенек? — удивился Упырев.

— Ну да, наверное…

— А ну, пошли! — решительно встал Алексей. Водка давала о себе знать, его потянуло на подвиги. — Мне барашка не надо, а вот картошечки хочется…

— Да не сможешь! — пришла очередь подначивать Деревянко.

— Пошли, пошли!

Они все вместе пошли к пеньку, который оказался действительно совсем недалеко. Владимир, прихвативший фонарь, осветил могучий саксауловый ствол, срубленный, видимо, очень давно, но пень и теперь производил впечатление мощи и непоколебимости.

— Я попробовал — он даже не шевельнулся, — пожаловался Деревянко.

— А ну… — Алексей подошел к пеньку, примерился, как поудобней взяться. Нашел нужную точку, покрепче уперся ногами и напряг мышцы.

Пень не дрогнул, но это была только проба. Упырев немного расслабился, а потом его сокрушительные мускулы включились на полную мощь. Узлы мышц заходили под его кожей как в фильмах ужасов, когда в людей вселяются инопланетные твари. Ступни ног погрузились в песок по щиколотки, но опоры Леха не лишился, и смог «дожать»: где-то в земле с громким треском лопнул крупный корень, и старый пень слегка вывернулся из почвы…

— Стой! — заорал вдруг Деревянко, стоявший с другой стороны напротив.

Упырев, уже собиравшийся последним усилием преодолеть сопротивление старого саксаулового пенька, опустил руки и удивленно поглядел на товарища. А тот бросил фонарь, шагнул к пеньку и, упав на колени, принялся отгребать песок руками. Упырев и Гульнара переглянулись: с ума сошел, что ли?

— Ты чего, Дерево? Крыша съехала? — осторожно поинтересовался Алексей.

— Подожди! — Деревянко продолжал отгребать песок.

Наконец прапорщик поднялся с колен и сказал:

— Глядите.

Упырев и Гульнара перешли на сторону Деревянко и увидели, что основание старого саксаулового ствола, ранее скрытое под слоем песка, разорвано внизу надвое, а к вывернувшемуся из-под земли корню привязана веревка из черного конского волоса…