Сокровище Джунаида.

Шалаев. Михаил

 

ПРОЛОГ

Славный выдался денек! Саксаул горит жарко и бездымно, от костра исходит ровное сухое тепло, спину греет каракулевый чопан — пастушья шуба-дубленка, которая спасает в самые лютые холода. Джунаид лежит на ковре, расстеленном прямо на песке, щурясь на огонь и иногда поглядывая на небо, затянутое скучными шиферными облаками. Будет дождь или нет? Март бывает щедр на дожди. Бывает, что и на холода. Но сейчас, несмотря на ненастье, в воздухе уже чувствуется весна, ее мягкое влажное тепло. Философскому настроению способствует запрещенная водка, которую приносят в фарфоровом чайнике, а разливают в пиалы.

Джунаид любит пустыню. Здесь его дом, и он хозяин в своем доме. Как и положено хозяину, строг: жители пустыни его уважают и боятся. Так боятся, что не смеют называть по имени, говорят просто — «Старик», и каждый понимает, о ком идет речь. Он действительно не молод. Семьдесят лет — почтенный возраст, а Джунаид уже перешагнул этот рубеж. Но Аллах послал ему крепкое здоровье: он полон сил, может сутками сидеть в седле, на равных с молодыми джигитами сражаться в бою… Или, как сегодня, участвовать в загоне добычи.

Нукеры свежуют трех джейранов, добытых на охоте. Сначала слуги обожгут на углях печень — совсем чуть-чуть, самую малость, чтобы сохранила она все соки и вкус. На нутряном жире они приготовят сердце и почки, а потом зажарят на саксауловых углях шашлык…

Мало кто знает, что самый древний, а значит, самый правильный способ приготовления шашлыка — вовсе не тот, который известен на Кавказе. Не надо ничего мариновать, не надо портить естественный вкус разными специями: для настоящего шашлыка важнее всего, чтобы мясо было самым свежим, еще теплым, и перед тем, как зажарить, его просто слегка солят… А еще нельзя то и дело поворачивать мясо над углями — так оно сохнет. Пусть лучше слегка подгорит с одной стороны, но все остальное, прокипев в подгоревшей корочке как в котле, будет брызгаться соком и таять во рту, поражая райским вкусом… Так готовят шашлык в пустыне. Настоящее объедение!

И только много позже поспеет «келле-баш-аяк» — голова и ножки, уложенные в хорошо вычищенный джейраний желудок и сваренные на медленном огне…

Предвкушение блюд из сладкого дикого мяса неожиданно поворачивают мысли Джунаида совсем в другую сторону. Сегодня на подъезде к колодцам он видел убогую юрту. Ему сказали, что в ней живет бедный чабан с дочерью — молодой девушкой, почти девочкой. Тогда он не обратил на это внимания — живут, и пусть себе живут, но сейчас вдруг вспомнил.

— Дурды, — обратился он к своему другу и советнику, — а что там за девушка? Ты ее видел?

Дурды плотоядно осклабился:

— Вишенка!

— Хм-м…

Дальше дружеское застолье шло своим чередом: в должном порядке подавали блюда из добытых на охоте джейранов, водку в чайниках, зелень и овощи. А когда слуга доложил, что ханский шатер разбит, Джунаид-хан поманил пальцем советника и стал шептать ему на ухо. Дослушав, Дурды фыркнул и согласно кивнул, а Джунаид передал ему небольшой кожаный кошель, туго набитый серебром. Дурды уже начал подниматься, но вдруг спросил:

— А если…

— Если будет «если» — ты знаешь, что делать.

Советник еще раз кивнул и ушел. Слышно было, как он вскочил на коня и отъехал от стоянки…

В бедную пастушью юрту Дурды вошел, держа в одной руке кошель с серебром, а в другой — кривую туркменскую саблю-клыч: такой, мол, у тебя выбор. Пастух все понял правильно, потому что долго сидел молча, глядя в одну точку, а потом медленно, тяжело поднялся и, не сказав ни слова, кинулся на пришельца с длинным чабанским ножом. Знал, что разговаривать с нукерами Джунаида бесполезно: они не знают ни жалости, ни пощады. Но куда ему против опытного воина? Одним взмахом клыча Дурды развалил его чуть ли не до пояса. Потом, не обращая внимания на вопли девчонки, бросил ее на седло и повез к шатру своего хозяина.

Особенно Джунаид гордился тем, что в свои семьдесят лет оставался полноценным мужчиной, и ни одна женщина еще не имела повода сказать, что это не так. Когда он вошел в походный шатер и услышал всхлипы девчонки, то добродушно — настроение после охоты было хорошее — сказал:

— Не реви, дура! Внукам будешь рассказывать, что тебя удостоил вниманием сам великий Джунаид…

Советник не соврал: дочь чабана была скорее девочкой, чем девушкой. Правда, писаной красавицей не назовешь, но и не дурнушка. Ишь, как сердито зыркает глазищами! Но Джунаид умеет обращаться со строптивицами — сколько их у него было! И эта разделила общую участь, как ни пыталась царапаться и кусаться. А под утро, когда она уже совершенно обессилела от ужаса, сопротивления и слез, Джунаид похлопал ее по маленькой круглой попке и бросил на подушку тяжелую золотую монету с непонятными письменами то ли персидской, то ли арабской вязью:

— Возьми! Пробей дырку и носи на шее — она принесет тебе счастье…

 

Глава первая. ДЕРЕВЯНКО ЛОВИТ УДАЧУ

— Деревянко! — окликнул прапорщика старший лейтенант Ягода. — Тебя комендант вызывает! — он потыкал большим пальцем через плечо и проследовал на обгон в столовую. Владимир, направлявшийся как раз туда же, в сердцах чертыхнулся:

— Пожрать не дадут спокойно!

В отличие от других комендантов у майора по фамилии Яшчур (определенно, было в ней что-то белорусское, но что именно — Деревянко понять не мог) имелась настоящая приемная. А в приемной сидела секретарша. Правда, не совсем настоящая, поскольку являлась его женой, а от этого удовольствие наполовину меньше. Но зато Лидия Васильевна Яшчур, кроме того, исполняла на комендатуре обязанности машинистки, бухгалтера и делопроизводителя. А иногда, при необходимости, становилась также поваром и медицинской сестрой.

Прапорщик Деревянко деликатно постучался и просунул голову в приоткрытую дверь:

— Можно? Меня комендант вызвал…

— Это я тебя вызвала, — внесла поправку Лидия Васильевна. — Вот, распишись.

Она подсунула ему для росписи журнал учета корреспонденции и вручила телеграфный бланк, сложенный и склеенный так, чтобы текст был закрыт. Владимир с недоумением повертел телеграмму в руках. Дело в том, что ни родных, ни близких друзей у Деревянко не было. Поэтому и телеграмму получать было не от кого. Может, ошибка? Но на открытой, адресной части бланка ясно значились его имя и фамилия.

— Спасибо, — пробормотал сбитый с толку прапорщик. — Ну, я тогда пойду?

— А читать что, не будешь? — спросила Лидия Васильевна, мучимая женским любопытством.

— Да я потом… А то на обед опоздаю, — и с такой дурацкой отмазкой прапорщик отбыл из приемной комендатуры.

На улице он, конечно, первым делом порвал тоненькую полоску склейки, опасливо развернул листок и прочитал:

НАСТОЯЩИМ ИЗВЕЩАЕМ КОНЧИНЕ Е.Б. ДЕРЕВЯНКО ЗПТ НАСЛЕДОВАНИИ КВАРТИРЫ АДРЕСУ СТАВРОПОЛЬ ЛЕНИНА 93 A KB 7 ТЧК ПРЕДЛАГАЕМ ЯВИТЬСЯ ОФОРМЛЕНИЯ НАСЛЕДОВАННОЙ ЖИЛПЛОЩАДИ ТЧК УЖКХ ГАС

Деревянко понял, что такую телеграмму с наскока не возьмешь. Что такое или кто такой «УЖКХ ГАС», подписавший телеграмму — ладно, все равно не понять. На УЖАС похоже. «ИЗВЕЩАЕМ КОНЧИНЕ Е.Б. ДЕРЕВЯНКО» — это, наверное, померла тетя Лена. Да-да, точно, она где-то на юге жила… Тетю свою прапорщик знал плохо, поскольку ни разу в жизни ее не видел. Нет, видел однажды, согласно семейным преданиям — когда ему было полтора года, но вспомнить, естественно, не мог. Знал только со слов матери, что сестра ее мужа (соответственно, Владимирова отца) была по характеру редкостной стервой. А почему «Е.Б.»? Ах, да: Елена… Отец был Борисович, значит, и она тоже. Так, выяснили: Елена Борисовна. Пошли дальше: «НАСЛЕДОВАНИИ КВАРТИРЫ АДРЕСУ»…

Тут до Владимира окончательно дошел смысл телеграммы, и он присел на скамеечку, чтобы не упасть.

Прапорщик погранвойск с дурацкой фамилией Деревянко был вовсе не дурак. Конечно, сходу объяснить разницу между Данте и Дантесом он бы не взялся, ну и что? Очень оно нужно… Зато в решении серьезных житейских вопросов Владимир отличался чисто солдатской смекалкой и оперативной хваткой.

Например, когда он узнал, что заместитель начальника пограничной комендатуры старший лейтенант Ягода написал рапорт об увольнении, то сразу смекнул, что пора рвать когти. Рассуждения прапорщика были безупречно логичны, хотя о существовании такой академической дисциплины, как логика, он сроду не знал — и правильно, потому что армейская дисциплина все равно важнее. А рассудил Деревянко так: если известный карьерист и подхалим Ягода, у которого все разговоры только про новые чины да звездочки, увольняется из войск — значит, дело швах, ловить здесь больше нечего.

Чтобы убедиться окончательно, прапорщик применил изложенную теорему к себе. И все сошлось: во-первых, ждать обещанной должности в округе бесполезно — сейчас туда берут только туркмен; во-вторых, надеяться на перевод в Россию и автоматическое получение квартиры, как было раньше, теперь может только идиот; в-третьих, пацану в сентябре будет некуда идти в школу, поскольку в приграничном туркменском поселке русский язык уже успешно искоренен. А ведь дочке тоже через два года идти… Вывод? Надо следовать по стопам старшего лейтенанта Ягоды.

Но одно дело — принять решение, совсем другое — его реализовать. Хорошо Ягоде: у него пол Москвы родственников, и все при жилье — как-нибудь приютят. А бедному Деревянко ехать некуда. Родительский дом в уральской деревушке Муторна, где он рос, уже давно стоит заколоченный. Там в конце пятидесятых случился радиоактивный выброс в каком-то НИИ, о чем общественность, как тогда было принято, не проинформировали, и народ в округе, сам не зная от чего, год за годом стал потихоньку вымирать. И весь бы вымер, но подоспевшая гласность сделала факт заражения достоянием общественности. Выжившие бросились разъезжаться кто куда, а родителям Деревянко, опять-таки, ехать было некуда. Тут Владимиру пришло время идти в армию. Он отслужил два года на границе и остался на сверхсрочную, потому что возвращаться домой ему даже и в голову не пришло, тем более что в войсках предлагали сразу и работу, и жилье. Деревянко написал родителям, что скоро заберет их к себе, но не успел. Похороны прошли с интервалом в месяц — не пришлось даже возвращаться на службу, после чего Владимир заколотил старенький сруб и уехал навсегда. К тому времени он уже женился, обзавелся сыном и везти его на радиоактивную помойку не собирался. Добровольно поехать туда жить согласился бы только сумасшедший.

Но, с другой стороны, прапорщик понимал, что купить в России хоть какое-никакое жилье ему не под силу. Все, что он имел в активе — зарплату, эквивалентную ста двадцати долларам, казенную двухкомнатную квартиру в стареньком деревянном доме, жену с жидким «конским хвостиком» на черной аптечной резинке, да двоих детей, которым некуда идти в школу. То есть никаких реальных ценностей. Не продавать же жену в рабство. Да за нее много и не дадут… Шутка.

А ценности все-таки есть, только вот толку от них нет. Оружие и боеприпасы, оборудование и обмундирование на складах, которыми командовал Деревянко, стоили больших денег, но кому их продать? В Туркменистане, вступившем в «золотой век», народ так обнищал, что с него и взять-то нечего, кроме «ханки», как здесь называют опиум-сырец. Слушая по еще не закрытому «Маяку» сообщения о том, что прапорщики в России безнаказанно распродают все, чем богаты, — чуть ли не атомные бомбы и баллистические ракеты! — Деревянко завидовал им лютой завистью. Не надо никого искать, ничего никуда возить — покупатель сам прет… И платит хорошо. Не жизнь, а малина! Конечно, общественное мнение против: дескать, родину прапора продают, врагов вооружают. А куда деваться? Гражданским хорошо: они, кто успел участок застолбить, тоже родину по частям распродают — кто нефть, кто газ, кто лес, кто металлы и многое другое, что принадлежит якобы всему народу. И никто их не попрекает. Даже совсем наоборот. А прапорщикам что — жить не хочется?

Прибыли от мыслей Деревянко, безусловно реалистичных, не было никакой. Проблема оставалось неразрешимой. Но счастье всякого прапорщика в том, что он никогда не загадывает слишком далеко вперед.

Случилось так, что как раз в эти дни мучительных раздумий Деревянко и вызвали в приемную комендатуры. И теперь прапорщик, сидя на скамеечке, все еще боясь поверить своим глазам, снова и снова разворачивал телеграфный бланк и перечитывал в десятый раз: «ПРЕДЛАГАЕМ ЯВИТЬСЯ ОФОРМЛЕНИЯ НАСЛЕДОВАННОЙ ЖИЛПЛОЩАДИ». Вновь сворачивал листок и каким-то далеким краешком сознания соображал: у нее что, ни мужа, ни детей не было? Вроде были раньше…

А впрочем — ему-то какая разница? Может — померли, может — разбежались и сильно друг на друга обиделись. Главное, что Ставрополь — это цивилизация, это не вымершая деревня на Урале. Это именно та возможность начать новую жизнь, которая еще несколько дней назад казалась ему недостижимой.

Вернувшись домой, Владимир с удовольствием обозрел в зеркале знакомую худую физиономию с вострым носиком, слегка раздвоенным подбородком и зачесанным набок чубчиком невзрачного цвета упаковочного картона. Обозрел не с обычным пофигизмом, а с удовольствием, ибо теперь это было лицо квартировладельца.

— Валя! — позвал прапорщик.

— Чего тебе? — недовольно отозвалась супруга из кухни.

— Иди сюда! — радостно потребовал Владимир.

— Воды целый день не было, только что включили, — невпопад отозвалась Валентина, — дай хоть посуду спокойно помыть.

Тогда Деревянко не выдержал и протопал, не снимая сапог, на кухню. Там он торжествующе помахал телеграммой перед носом супруги, которая, не разглядев, отреагировала неадекватно:

— Счет что ли за телефон прислали?

— Какой телефон? — ликующе и слегка глумливо вскричал прапорщик. — Ты хоть погляди внимательно!

— Ой, — сказала Валя, поглядев. — Теперь на похороны ехать придется. Где деньги, Вов? У Сашки вон ботинок на зиму нету…

Александром звали сына Деревянко. Того, которому в школу идти некуда.

— Дура! — расстроился не на шутку Владимир.

В нескольких энергичных фразах он обрисовал жене возникшие перед ними перспективы, помогая себе при этом выразительными жестами вроде легкого постукивания кулаком по голове и покручивания указательным пальцем около виска. Через некоторое время в испуганных глазах жены стало проступать понимание.

Документы на выезд в Ставрополь прапорщику оформили быстро — тетина телеграмма сработала безотказно. Добираться пришлось кружными путями, поскольку почти все рейсы в сторону России, как железнодорожные, так и авиационные, были правительством независимого Туркменистана отменены — в рамках борьбы с колониальным прошлым. Поэтому на похороны Деревянко не успел (да и не особенно рвался), а приехав, сразу начал хлопотать над оформлением квартиры.

Впрочем, особых хлопот не потребовалось. В Ставрополе военнослужащему из далекой южной республики мигом объяснили, что никакая квартира ему не светит, потому что до хрена таких понаехало. Деревянко даже обозвали по запарке «черножопым», хотя ни к одному из южных народов он, видит Бог, никакого генетического отношения не имел. Потом, практически не дав открыть рта, ему в настоятельной форме порекомендовали возвращаться туда, откуда приехал, и не дергаться, если не хочет огрести по полной программе. Еще спросили, понял он или не понял, а если не понял — то ему объяснят по-другому.

Деревянко не понял. Он всего-то успел прямо с вокзала зайти к управдому (или как там они теперь называются) и представиться. Управдом, плюгавый мужчина с глазами заискивающими, но подлыми, и лысиной, прикрытой зачесанными от уха длинными сальными прядками, вежливо попросил его подождать минуточку в приемной, после чего взял телефон, набрал номер и сказал в трубку несколько слов, ключевым среди которых было: «Явился!». Потом управдом отключился, пригласил Владимира к себе и долго рассматривал его документы, заинтересованно расспрашивал об условиях нелегкой пограничной службы в туркменской глубинке, а потом со всей сердечностью предложил зайти завтра утром.

На выходе Деревянко уже ждали трое «быков». Тогда и состоялось упомянутое объяснение, в ходе которого прапорщику не дали вставить практически ни единого слова. «Быки» даже предложили Владимиру проводить его до вокзала, но он догадался, что дело тут не в вежливости и, поблагодарив, отказался. После этого один из «быков» выразил надежду, что никогда больше не увидит «поганого куска» как в славном городе Ставрополе, так и в прилегающем к нему одноименном крае. Прапорщик торопливо покивал, всем своим видом выражая согласие, и его отпустили…

Совершив тем самым роковую ошибку! Отказываясь от провожатых, Деревянко уже знал, что будет делать. Ну не мог он просто так, за здорово живешь лишиться светлого будущего, нечаянно блеснувшего с бланка похоронной телеграммы. Не мог без боя отдать то, что принадлежало ему по праву родства с незнакомой тетей!

Была у него заначка, «быкам» неизвестная. Звали эту заначку Упырь, а другими словами — ефрейтор Упырев, с которым Деревянко служил срочную и чей адрес перед отъездом в Ставрополь отыскал в дембельском альбоме. Так просто, на всякий случай — мало ли что… И вот — пригодилось. На воинскую службу Упырев призывался, видите ли, как раз из Ставрополя, а комплекцией обладал такой, что нормальный человек, глядя на него, вспоминал былинных богатырей, себя же, напротив, ощущая былинкой. Это обстоятельство могло стать совсем не лишним в разногласиях, возникших между «быками» и Деревянко.

Итак, вместо того, чтобы пойти на вокзал, как ему настоятельно рекомендовали, Владимир, проявив настырность и твердость характера, направился на поиски Упыря. Он освежил в памяти адрес, записанный в альбоме, молясь только о том, чтобы сослуживец не поменял место жительства, и экспериментальным путем доказал справедливость поговорки, утверждающей, что «язык до Киева доведет». Дверь квартиры на втором этаже ему открыла пожилая женщина с сердитым лицом и тугим узлом седоватых волос на затылке. На вопрос прапорщика, может ли он видеть Алексея Упырева (в глаза Упыря никто из сослуживцев Упырем не звал, а исключительно «Лехой»), она недовольно повела носом куда-то в сторону:

— В пивнушке небось сидит.

Выяснив, где конкретно находится объект, Деревянко с сердцем, полным нетерпеливой надежды, отбыл в указанном направлении.

Время было обеденное, но, судя по количеству набившихся в полутемное подвальное помещение посетителей, рабочий день в Ставрополе уже закончился. Над столиками, уставленными тяжелыми кружками, висел плотный гул голосов различной степени нетрезвости. Оглядевшись, Владимир понял, что «Бар Пивная № 1» (именно так полностью именовался объект) — заведение не из дешевых: стенки были отделаны обожженными деревянными рейками, вдоль стойки стояли высокие мягкие сиденья на никелированных ножках. Он поискал глазами Упыря — и не нашел, чертыхнулся про себя, внутренне готовясь к дальнейшим поискам — но тут услышал знакомый голос.

Леха-Упырь сидел за угловым столиком, полускрытым колонной, и толковал что-то двум отнюдь не мелким стриженым битюгам, время от времени повышая голос, благодаря чему и был услышан Деревянко.

Приметив сослуживца, он радостно направился к нему с заранее подготовленным возгласом «Леха! Сколько лет, сколько зим!». Но, увидев сослуживца целиком, тут же подавился и своим натужным восхищением, и всеми прочими «домашними заготовками». Если раньше Упырь напоминал былинного богатыря, то теперь скорее походил на гору, к которой не захотел идти, согласно преданию, пророк Магомет — вот она и поперлась к нему сама, а по пути притомилась и завернула в «Пивную № 1» передохнуть. Но это несомненно был он, Упырь, то есть.

Прапорщик оторопело молчал, а Леха, уловив в слитном гуле голосов свое имя, медленно повернулся. Башка Упыря, подстриженная почти под «ноль», не производила впечатления лысой. Скорее наоборот: благодаря стрижке заметнее становилось, какой густой волос на ней произрастал — почти как подшерсток у крупного хищного зверя. Но туловище Упыря венчалось все-таки не головой, а шеей, рельефно инкрустированной мышцами — видно было, что владелец придает ей большее значение, чем бесполезной «тыкве» чуть выше. Именно шея решала, куда голове поворачиваться, а куда нет… И вот, когда глаза достигли объекта, каковым являлся прапорщик Деревянко, шея решила, что он слишком ничтожен, и так же медленно отвернула голову прочь.

— Чего надо? — уже не глядя, вопросил Упырь. Голос у горы должен быть подобен гулу землетрясенья, но бывший ефрейтор говорил нормальным человеческим голосом, даже не очень низким. Было, однако, очевидно, что сослуживца он не признал. Прапорщик с трудом одолел оторопь:

— Лexa, это же я — Вован Деревянко… Не помнишь? Мы служили вместе.

Шея еще раз повернула голову к объекту. Прищуренные глаза вгляделись более пристально.

— А-а… — протянула наконец гора. — Садись, Дерево, — так звали Деревянко на заставе, как, впрочем, и в школе. — Ты откуда взялся?

— Да я здесь… по делам. Дай, думаю, Леху найду, пивка попьем…

— А как нашел-то?

— Так ты же мне сам адрес дал… Для альбома дембельского…

— А-а… — окончательно успокоился Упырь. — Я думал — заказчик.

— Да нет, я так… — Деревянко отрицательно помотал головой, соображая, какие такие заказчики могут быть у Лехи.

Ничего не придумал, только вертелся в голове дурацкий анекдот: «Драку заказывали? Ни фига, все оплачено…». А контакт между тем постепенно налаживался. Уже появилась перед прапорщиком кружка, увенчанная шапкой пены, уже узнал Упырь, почему Вован остался в войсках, когда женился, и как там, на заставе, — все по-старому? А Деревянко все никак не мог спросить, чем сам-то Леха занимается, с чего живет? Язык почему-то не поворачивался, будто было в этом что-то заведомо нескромное, а то и бестактное. Так, кстати, потом и оказалось.

Упырь, между тем не торопясь прихлебывая пивко, дошел до главного — начал выяснять, по каким таким делам явился в Ставрополь Деревянко и почему стал искать сослуживца. Очевидно, до конца в бескорыстную случайность их встречи он так и не поверил. Тогда Владимир, сперва заикаясь, а потом все более живописно изложил последние события, начиная с телеграммы о кончине незнакомой тети и до встречи с «быками» у домоуправления. Упырь слушал не перебивая, безразлично, никак не реагируя на рассказ прапорщика. Лицо у него было такое просторное, что маленький аккуратный носик выглядел на нем неуместно. Казалось, его прилепили сюда по ошибке. Зато глаза сидели так широко, что вроде бы даже раздвинули височные кости. И были серо-голубовато-ледяными, как у викинга.

После завершения печальной истории, поведанной сослуживцем, Леха посидел еще немного, шелуша сухую рыбу, потом легким движением двух пальцев указал сидевшим с ним битюгам в сторону двери — погуляйте, дескать. Те подхватились и заспешили к выходу: это для нормальных людей они битюги, а для Упыря — так, жеребята.

— Слушай сюда, Дерево, — заговорил Леха еще через минуту. — Кто тебя разводит — я, кажется, знаю. Помочь можно. Но только не на халяву — пацаны меня не поймут.

Род занятий Упыря как будто начинал проясняться.

— А сколько нужно? — спросил Владимир.

Леха уточнил, сколько в квартире комнат, о каком районе идет речь и, не чинясь, назвал цифру, которая мигом припечатала прапорщика к скамейке своей неподъемностью. Он понимал, что ради квартиры можно — и нужно! — отдать и столько, и больше, но даже если бы ему грозила казнь через посажение на кол, взять таких денег было негде. Упырь глядел на него не то чтобы с сочувствием, но с некоторым пониманием. Потом вдруг спросил:

— А ты там как — на складе сидишь?

— Где? — не понял прапорщик.

— Ну, на комендатуре…

— А-а… Да, на складе, — кивнул Деревянко, и вдруг понял, к чему клонит Упырь, но сказать ничего не успел.

— На оружейном? — опередил его сослуживец.

— Да на всех. Я один прапор на всю комендатуру остался.

— А автоматов парочку не сможешь… того?

— Ну… Не знаю… — заколебался Владимир.

— А кто знает? — оборвал его сомнения Упырь. — Это твой шанс. И учти: я в кредит никогда не работаю, исключение делаю только для тебя.

Предложение сослуживца до того точно совпало с мыслями Деревянко о бесполезных ценностях, что у него мурашки по спине побежали. Но колебаться долго не посмел: выхода все равно не было. Поэтому прапорщик судорожно кивнул и, стараясь произвести на Алексея впечатление человека делового и конкретно мыслящего, кое-как выдавил из себя:

— Вот только как вывезти…

— Это твои проблемы.

— Может быть, когда переезжать буду — в контейнере? — с надеждой поглядел на Упыря Владимир.

Тот только пожал плечами.

Дальше беседа потекла уже в более конструктивном русле. Уточнялись детали, сроки, что и как. В том числе прозвучала и мысль, что если Дерево не выполнит взятых на себя обязательств — мало ему не покажется…

Сослуживцы договорились через день встретиться в этой же пивной для подведения промежуточных итогов операции и уточнения планов на будущее. На этом они расстались, и прапорщик пошел искать жилье, что никак не входило в его планы: ведь он думал остановиться в собственной квартире. Непредвиденные расходы грозили обернуться большими затруднениями. Но жаловаться было некому, а обратиться к Упырю с просьбой о ночлеге ему даже и в голову не пришло.

Две ночи и один день до назначенной встречи прапорщик Деревянко провел в жутко грязной, кишащей тараканами гостинице с кокетливым названием «Турист» (под нее явно приспособили бывшее общежитие), стараясь побольше спать, чтобы поменьше есть. Хитрость удавалось плохо. От стен общаги (видимо, по привычке) устойчиво веяло безденежной тоской, голодухой и нестерпимым желанием напиться.

Как бы то ни было, назначенная через день встреча в «Пивной № 1» состоялась. Помещение, несмотря на обеденное время, было опять полно народа, наводя на подозрение, что в Ставрополе удалось-таки, вопреки всему, построить отдельно взятый коммунизм. Угловой столик за колонной, судя по всему, был арендован Упырем на постоянной основе. Он приветствовал Деревянко чуть заметным поворотом шеи и, подождав, пока тот усядется перед уже наполненной кружкой, произнес покровительственно и с легкой усмешкой:

— Повезло тебе, Дерево…

— Чего — повезло? — не понял тот.

— Что не заставили бумагу подписать, — непонятно объяснил Упырев.

— Какую бумагу?

— Да любую. Хоть дарственную, хоть договор купли-продажи.

— А могли?

— Конечно, могли.

— А если бы я не стал? — запоздало ужаснувшись, робко поинтересовался прапорщик.

— Да как бы ты не стал — с паяльником в заднице… Но они решили по-простому все оформить — передать в распоряжение города в связи с неявкой наследника… Так что допивай пиво и вали к управдому. Он тебя ждет. Но не дай тебе бог, Дерево…

Чего «не дай бог» — Упырь не договорил. А прапорщик и не спрашивал. Он послушно выпил пиво, хотел протянуть бывшему сослуживцу руку, но передумал, и вместо этого прижал ее к сердцу, страстно сказав: «Спасибо!».

В ЖЭКе Владимир был встречен как горячо любимый и давно ожидаемый родственник. Ему сказали, что ключи от жилплощади он может получить прямо сейчас, а чтобы вступить во владение, законность которого, разумеется, никто не ставит под сомнение, ему необходимо представить всего несколько документов и что все дальнейшие хлопоты домоуправление возьмет на себя. В качестве, так сказать, компенсации за первоначально имевшее место недоразумение.

Прапорщик Деревянко взял ключи, поглядел на плюгавого управдома свысока, лениво подумал, не дать ли ему в ухо, но настроение было миролюбивое. Вместо этого спросил, вспомнив вдруг неразрешимую загадку:

— А что такое «УЖКХ ГАС»?

— Управление жилищно-коммунального хозяйства, городская администрация Ставрополя, — заученно, как молитву, протараторил управдом.

— Так это они быков прислали? — удивился Владимир.

— Как можно… — смутился плюгавый.

— УЖКХ ГАС… — разочарованно повторил Деревянко. Так все банально. А ему это слово казалось — чисто по звучанию — именем какого-то ужасного разбойника, типа Бармалея. Детское, незамутненное восприятие.

Еще через два дня, выправив и сдав необходимые бумаги, прапорщик сел в поезд и покинул Ставрополь, который встретил его так сурово и проводил так ласково. Устраиваясь поудобнее на верхней полке плацкартного купе, Деревянко еще раз с тоской подумал о том, что ему предстоит любым способом добыть (Владимир бессознательно избегал слова «украсть») и вывезти в контейнере два «калаша». Глядя в окно, попытался представить, как это будет выглядеть, — и тяжело вздохнул. Но потом вспомнил, какая замечательная оказалась у тетки квартира — уютная «двушка», хорошо спланированная, с высокими потолками и большой кухней. Обстановка вот, правда… Ну, ничего, свою мебель расставить — сразу лучше станет. А теткино барахло можно будет продать — еще и деньги капнут… Эти мысли были так приятны, так баюкали, что он не заметил, как уснул, а поезд увозил его все дальше и дальше, навстречу приключениям, к которым прапорщик нисколько не стремился. Как раз наоборот.

Но что мы знаем о превратностях судьбы?

По возвращении в расположение родной комендатуры Деревянко, как положено, доложил коменданту, майору Яшчуру, о своем изменившемся статусе. Для командира это означало одно — что скоро у него появится еще одна вакансия, закрыть которую в связи с массовым бегством личного состава на историческую родину будет практически некем. Можно, конечно, взять на службу кого-нибудь из местных, но эти воруют даже больше и наглее, чем прапорщики советской закалки. А потому особого восторга майор Яшчур не выразил и поздравлять Владимира не стал.

Более того, зная, что у Деревянко буквально на днях подходит к концу срок очередного контракта, комендант понимал, что никак не сможет задержать прапора хотя бы ненадолго. Поэтому нагадил, чем мог — тут же отнял у Деревянко ключи от всех складов, не подозревая, что тем самым нанес ему смертельный удар: без них выполнить обещание, данное Витьке-Упырю, становилось не просто сложной задачей, а переходило в область туманных мечтаний. Эмоциональный человек на его месте из принципа достал бы один автомат, чтобы застрелиться, но прапорщицкая привычка решать все проблемы по мере поступления выручила его и тут. Он не стал стреляться, хотя в последующие дни при воспоминании об Упыре непроизвольно втягивал голову и опасливо оглядывался.

Еще через неделю, мечась по квартире в поисках бумаги, прапорщик Деревянко никак не мог знать, что в жизнь его опять вмешивается судьба.

Надо честно признать: бумага понадобилась ему не для того, чтобы срочно записать пришедшую в голову стихотворную строфу, и не для того, чтобы заняться древним японским искусством оригами. Он или съел что-то не то на обед в комендатурской столовой, или закадычный дружок старшина Глюкало угостил его несвежим пивом. В результате Владимир едва успел добежать до дома — благо, все рядом. Но Валентина ушла в магазин, дети где-то играли, пришлось доставать из-под коврика ключ и открывать заедающий замок, а потом обнаружилось, что в туалете нет бумаги. Знаете, как дороги в таких случаях секунды? Прапорщик заметался. Бумаги в доме не было вообще — газет он не выписывал, а рвать книги было жалко. Вот тут и попался на глаза Деревянко блокнот, невесть когда засунутый на одинокую книжную полку — и забытый.

У этого блокнота была своя история.

Года три-четыре назад приехал в комендатуру корреспондент окружной пограничной газеты. Газетчиков Деревянко не любил, но размещать на ночлег и обеспечивать их пропитание приходилось как раз ему — согласно должностным обязанностям. Писака привез с собой старого-престарого дедульку-ветерана, который в свое время гонял в этих краях басмачей и контрабандистов. Гонял, видать, не слабо, раз они даже перекрестили его на свой лад: стопроцентного карабахского армянина Аршавира Богдасарова стали звать по-туркменски — Аширом Бек-Назаровым, и под этим именем он прослыл грозой всей округи.

Несмотря на ископаемый возраст, у дедульки сохранилась абсолютно ясная память: он безошибочно называл людей, с которыми служил и которых беспощадно уничтожал в двадцатые и тридцатые годы, помнил все горные тропы, перевалы и ущелья, детали реальных боевых операций. Для этого и притащил его на границу корреспондент, чтобы ветеран показал все на месте: где устраивались засады, где шли перестрелки, где с обеих сторон нешуточно гибли люди, поливая зряшной кровью пыльные камни. Таким образом журналюга, видимо, добивался эффекта присутствия.

Деревянко с удовольствием вспоминал о том, как в качестве старшего машины привез их на заставу Сюлюкли, где жил горный козел Яшка, в младенческом возрасте подобранный солдатами и вскормленный ими из соски. Теперь он вырос в настоящего красавца-кейика с рогами сантиметров по тридцать. За своих он признавал только людей в военной форме, а всех остальных норовил забодать. Не избежал бы этой судьбы и дедулька, которому Яшка нацелился поддать рогами под зад, но журналюга самоотверженно принял удар на себя, отбиваясь от козла портфелем…

Целыми днями корреспондент с ветераном разъезжали по местам боевой славы, а вечером в «приезжей» (так на границе называют крохотные гостинички для командированных, как правило, из одной комнаты с двумя-тремя койками) пили водку и пели военные песни. Так продолжалось три дня, потом они уехали, а прапорщик Деревянко, руководя уборкой помещения, обнаружил забытый корреспондентом блокнот. Он доложил коменданту, тот позвонил в редакцию, но оказалось, что ничего страшного не случилось: в блокноте корреспондент только дублировал для страховки то, что записывалось на диктофон. Впрочем, он поблагодарил и сказал, что при удобном случае заберет имущество.

После этого комендант Яшчур сунул блокнот прапорщику:

— Пусть у тебя полежит.

Понимая, что, скорее всего, потеряет его, а лишняя ответственность ни к чему, Деревянко пробовал возразить:

— Това-арищ майор!…

Тот глянул так, что возражения кончились. Для наглядности командир ненавистно мотнул козырьком фуражки на заваленный бумагами рабочий стол и добавил:

— У меня у самого этого говна…

Около года блокнот валялся на рабочем столе Деревянко. Потом прапорщик, не найдя подходящего клочка бумаги, записал в нем чей-то телефон и унес домой с мыслью вернуть попозже. Телефон так и не пригодился, а блокнот остался валяться на крохотной книжной полке, пока не попался на глаза прапорщику в момент приключившейся нужды… Такая ему выпала судьба. Блокноту, то есть.

Владимир успел вовремя и без потерь добрался до «белого друга». Со стоном облегчения устроившись на стульчаке, Деревянко, чтобы скрасить минуты вынужденного досуга, открыл блокнот. По правде говоря, Владимир был абсолютно уверен, что никакой ценности он уже не представляет. Хотя бы потому, что примерно через год после памятного визита журналиста с дедулькой на комендатуру окружная газеты стала выходить на туркменском языке. А корреспондент был русский, и значит, работать там уже не мог. По крайней мере вряд ли.

Итак, сначала Деревянко, рефлекторно вытаращив глаза, поразглядывал первую страницу. Корреспондентские каракули показались ему чуть более понятными, чем китайские иероглифы, однако вынужденная посадка на унитаз затягивалась, и прапорщик, чтобы скоротать время, попробовал их разобрать. Мало-помалу буквы начали складываться в слова, слова — в предложения… Ему помогло то, что материал про дедульку-ветерана, напечатанный в окружной газете, Владимир в свое время прочитал, и многое помнил до сих пор. Скотина замполит заставил его тогда проводить по этой публикации политзанятие в рамках воспитания личного состава на славных боевых традициях подразделения.

На пятой странице в прихожей послышались шаги жены, зачирикали о чем-то своем дети, кто-то слегка торкнулся в дверь помещения, но Деревянко только рявкнул в ответ, чтоб подождали. Что-то в злополучном блокноте неожиданно пробудило у него смутный интерес. Он сопоставлял корявые записи с тем, что помнил из публикации, и чувствовал себя следователем, проверяющим показания важного свидетеля.

Дедулька понарассказал корреспонденту много интересных вещей, часть из которых непосредственно их комендатуры не касалась, а часть в газетный материал не вошла. Например, когда убили одного его солдата, Богдасаров страшно за него отомстил — развесил четырех пойманных контрабандистов вдоль линии границы на подходящих деревьях, а на груди вырезал: «Здесь был я, Ашир Бекназаров». Чтоб боялись. Про это писать, конечно, было нельзя.

А еще ветеран утверждал, что, вопреки утверждениям историков, Джунаид-хан окончательно ушел за границу не в 1931 году, а в 1932-м. Знаменитый басмач, если верить дедульке, еще раз возвращался в Совдепию — но уже не для того, чтобы воевать, а только с целью вернуть принадлежащее ему имущество. Богдасаров же, к тому времени уже командовавший особым отрядом по борьбе с басмачеством, своевременно получил информацию о визите старого знакомого — и позаботился о встрече.

Он гнал Джунаида на запад по северным Каракумам, и первое время тот пробовал огрызаться, но скоро понял, что силы не равны. Тогда предводитель басмачей пустился в откровенное бегство, все больше забирая к югу, через колодцы Чагыл и Дахлы. И везде по пути бросал имущество, замедлявшее движение — сначала стада овец, потом ковры, потом жен («Прямо, как в "Белом солнце пустыни"», — удивился прапорщик).

А на Аджикуи Джунаид почувствовал, что не успеет уйти. Чтобы задержать наседающую погоню, он совершил тяжкий грех — приказал засыпать колодцы. В пустыне это величайшее преступление. Даже от Джунаида Аршавир Богдасаров такого не ожидал. Он оказался в безвыходной ситуации: бойцы на грани полного обезвоживания, продолжать преследование невозможно… Тогда командир отдал приказ застрелить несколько запасных лошадей и напоить бойцов их кровью. Однако задержка все равно получилась длительной, и благодаря ей басмачу удалось прорваться в Иран через реку Атрек на участке заставы Чат.

А вот дальше Деревянко прочитал нечто, заставившее его сердце несколько раз стукнуть быстрее обычного. Из корявых, торопливых записей следовало, что как раз на Аджикуи Аршавир все-таки оттяпал Джунаиду хвост — часть его отряда. И один из оставшихся в живых басмачей сказал, что если его пощадят, то он сообщит, где Джунаид зарыл свои сокровища. И предъявил послание, написанное старым басмачом одному из своих сподвижников, в котором разъяснялось, как отыскать клад…

Почему Джунаид-хан не отправил нарочного с таким письмом в первую очередь — неизвестно. Скорее всего, навалились красноармейцы, и ему уже было некогда думать ни о чем, кроме спасения собственной шкуры, но об этом можно только гадать. Там, на Аджикуи, Богдасарову некогда было разбираться с «языком» — оставалась еще надежда настичь Джунаида. Поэтому он отправил раненого басмача прямиком в Асхабад с двумя бойцами, которым вручил также изъятую бумагу и короткое донесение о ходе операции. Но доблестные красноармейцы довезли пленного лишь до Кизил-Арвата, где благополучно расстреляли «при попытке к бегству». В столицу Закаспия они привезли только документы, которые передал им командир. Их самих чуть не расстреляли, но Богдасаров, вернувшийся к тому времени в Асхабад[1], заступился за бойцов. Ясно было, что в Кизил-Арвате они просто напились самогонки, которую в изобилии производили русские рабочие местного вагоноремонтного завода, и пристрелили несчастного басмача, чтобы не мешал им спокойно отдыхать — то корми его, то охраняй… Кольцо с личной печаткой Джунаид-хана, которое должно было быть у пленного басмача, так и пропало. Может быть, его закопали вместе с пленным в каменистую кизил-арватскую землю.

А еще ветеран сказал корреспонденту, что где-то и сейчас должно храниться то самое письмо, изъятое у басмача. Бумаги такого рода проходили по линии ОГПУ, а значит, должны храниться вечно.

На этом месте Владимир пожал плечами и решительно вырвал из блокнота сразу несколько исписанных листков. Ерунда все это. Или клад давно уже найден, или архивы уничтожены за ненужностью в эпоху независимости, или… Деревянко не смог придумать третьего «или», хорошенько помял листки и использовал их по назначению, после чего спустил воду.

На следующий день прапорщик, будто и не засыпал, проснулся с неотвязной мыслью о том, как заполучить ключи от оружейного склада хотя бы на час-другой, чтобы вытащить проклятые «калаши», и думал об этом, когда умывался, и за завтраком, и по пути на службу, и слоняясь бесцельно по комендатуре, поскольку рабочего места у него теперь не было. А после обеда вспомнил вдруг о том, что прочитал вчера, сидя на унитазе. И захотелось Деревянко от нечего делать перечитать ту статью.

Слава Богу, в комендатурской библиотеке сохранились советские порядки, и подшивки оказались в целости — он перелистал подборку газет трехгодичной давности, и нашел, что искал. Материал, опубликованный большими кусками в трех номерах, был оригинально озаглавлен «Они были первыми». Прапорщик безжалостно вырвал из подшивки нужные номера и засел в курилке, чтобы почитать материалы спокойно — все равно время девать некуда. Пользы от этого чтива, конечно, не было, но и вреда никакого — просто освежил в памяти события.

На следующее утро Деревянко вызвал комендант и приказал ему собираться в командировку в округ, дня на три. Как всегда — что-то выбивать, выклянчивать, выменивать. Владимир, ясное дело, начал канючить что-то про занятость, про больную жену, но майор лишь сердито зыркнул на него глазами и махнул рукой в сторону двери — катись, мол.

Делать было нечего. Прибыв в Ашхабад, прапорщик отметился в отделе кадров и пустился в хождения по бесконечным кабинетам управления, чтобы обеспечить комендатуру всем, что ей недовыдали, недопоставили и недовыделили. Хотя лично ему все это уже нужно было, как козлу дезодорант. К концу дня, закончив бумажную волокиту, он зашел к дружку-прапорщику по фамилии Мутьяка из отдела КЭЧ, чтобы подбить его не ходить после работы домой, а выпить по кружечке пива. Тот поддался на уговоры практически без сопротивления, и даже с удовольствием — жара стояла неимоверная.

Вскоре два прапорщика уже сидели в пивной, которая была совсем рядом с управлением погранвойск — буквально за углом, позади высокого бетонного прямоугольника здания государственного архива. Кроме того, рядом находились бывший Дворец пионеров имени Павлика Морозова, театр оперы и балета имени Молланепеса и какой-то НИИ. Поэтому публика здесь собиралась интеллигентная, и название пивная носила романтическое: «Рваные паруса». Это потому, что когда-то столики были укрыты от палящих лучей солнца брезентовым навесом, потом он порвался, и в ветреную погоду хлопал обрывками брезентухи, как настоящий бриг.

После третьей кружки мысли друзей-прапоров приобрели благостное направление — они вспоминали забавные случаи из полной идиотизма пограничной жизни, общих знакомых — кто теперь где? — и куда собираются уезжать еще оставшиеся на службе. Это слегка омрачило настроение Деревянко, напомнив о предстоящих проблемах, но в общем все было прекрасно. И вот, когда они наконец решили взять по сто пятьдесят, к ним подсел пьяница интеллигентного вида. Что он пьяница — видно было по носу, филигранно расписанному фиолетовыми прожилками, а что интеллигент — по шляпе, галстуку и черному портфелю с блестящим замком. В руке он держал кружку пива.

— Не помешаю? — вежливо осведомился пришелец, поскольку оба прапорщика воззрились на него вопросительно.

Видимых причин отказывать не было, поэтому они безразлично отвернулись и продолжили было разговор о волнующих их предметах, но интеллигентный пьяница неожиданно решительно вмешался:

— А ну, ребята, кому вобл очки свежей? — он с видом фокусника вытащил из портфеля три аппетитных вяленых рыбешки, действительно очень свежих, на просвет полупрозрачных — только что с Каспия, стало быть.

Возникла неизбежная пауза, в ходе которой прапора подсознательно делали выбор: взять рыбу — значит, принять его в компанию, отказаться — значит, избавиться от третьего лишнего. Но угощение было слишком заманчивым. Пришлось — в качестве благодарности — вместо двух по сто пятьдесят взять три по сто. Потом взяли еще по пиву, и пришла очередь воблы. Деревянко ловко ободрал шкурку со своей рыбешки и замешкался, не желая класть очищенные кусочки на грязный стол.

— Айн момент! — заметив замешательство Владимира, их новый знакомый залез в свой портфель и вытащил несколько листков белой бумаги. Раздал по одному на каждого.

— Да одного хватит, — возразил экономный, как и положено прапорщику, Мутьяка. — Что зря-то переводить…

Но тот возразил:

— Я знаете, где работаю? В архиве! — интеллигентный пьяница мотнул головой через плечо. — Там у нас этого добра — как грязи… Если бы хоть по копейке за листок платили — самым богатым был…

Под влиянием спиртного Деревянко грустно подумал, что перед ним сидит товарищ по несчастью, которому тоже нечего украсть. Кому нужны дурацкие бумажки? И ему стало жаль пьяницу-интеллигента. Поэтому, когда в следующий раз пошел за водкой, взял и Мураду (так звали нового знакомого). Приняли, запили пивом. Разговор становился все более задушевным и доверительным, сидящие за столом чувствовали себя уже почти друзьями. Обсуждали, как трудно стало с деньгами — инфляция их съедает со страшной скоростью, что продукты дорожают еще быстрее, а по телевизору все врут, и вообще жизнь стала хуже… Вот, правда, друг Мутьяка что-то быстро раскис — видимо, принял на грудь еще во время обеда, в буфете у тети Маши, торгующей из-под полы водкой, — и уже плохо соображал, говорил невпопад. Но прапорщик Деревянко, сохранивший ясность ума, в какой-то момент вдруг вспомнил, с какой исторической загадкой столкнула его жизнь и что речь там шла как раз об архивах.

— Во! — обратился он к Мураду. — Ты же в архиве работаешь! Ар-рхивар-риус! — прапорщик со вкусом выговорил невесть откуда всплывшее в памяти слово.

— Ну и что? — не понял тот.

— А то! Документ мне один нужен… Поможешь?

— Какой документ?

— Интер-ресный! — загадочно сощурил глаза Деревянко.

— Какого года? — чуть заплетающимся языком, но очень деловито вопросил Мурад.

— Тридцать первого… Не, тридцать второго! Точно.

Мурад посмотрел на пограничника как будто заинтересованно:

— Так что за документ?

— Ну, там, в общем, донесение… про басмачей. Как его, черт… Джунаид, во!

Ответные слова Мурада обрушились на прапора как ведро холодной воды:

— Клад, что ли, искать собрался?

Стыдно, Деревянко, стыдно. Ведь честно ни во что не верил, не собирался никуда ехать, даже не думал ничего искать — почему же тогда так растерялся? Значит, все-таки жила в темных глубинах прапорщицкой души какая-то глупая надежда, какой-то тайный умысел, раз повел он себя как школьник, застигнутый за воровством конфет:

— Да я… Да нет… Какой клад?…

— Ты не расстраивайся — утешил его работник архива. — Года три назад этот клад только ленивый не искал. А бумаги, про которые ты спрашиваешь, я тогда размножил и любому желающему за пузырь продавал… Потом, правда, за кружку пива — и то желающих не было. Потому что никто ничего не нашел.

— А ты откуда знаешь? — неизвестно почему, в голосе Деревянко вдруг прозвучало недовольство, и даже некоторая враждебность.

— Да приезжали некоторые — пузырь назад требовали… В шутку, конечно.

Мурад помолчал немного, подумал, со вкусом приложился к кружке.

— Погоди, я гляну — может, завалялась копия…

Он опять полез в свой портфель со многими отделениями под замками-молниями и долго в нем шарился. Наконец издал торжествующий возглас «Ага!» и вытащил на свет схваченные скрепкой листочки.

— Вот, держи! С тебя еще сто грамм — и в расчете…

— Зачем они мне? — прапорщик был зол и обижен на эту подлую жизнь. — Сам же сказал — туфта…

— Да кто его знает? — вполне искренне пожал плечами архивный работник. — Может, туфта, а может, и нет… Ну что, сто грамм ставишь?

Друг Мутьяка уже мирно дремал, пристроив локоть на краешек стола, а голову на руку, небо начинало предвечерне темнеть, и Деревянко, чувствуя себя самым несчастным человеком, махнул рукой:

— А, давай!

Отправив домой слегка очухавшегося Мутьяку и попрощавшись с новым знакомым, прапорщик по пути к месту ночлега прикупил две бутылки пива и пару палочек шашлыка, которые ему упаковали «с собой». Прибыв в окружную пограничную гостиницу и с удовольствием обнаружив, что его сожитель по номеру отсутствует, Деревянко переложил густо засыпанные зеленью кусочки румяной баранины в тарелку и сполоснул обычный в гостиницах граненый стакан. Налил в него пива, выпил, с удовольствием заел аппетитным куском шашлыка, и только после этого аккуратно развернул врученные ему Мурадом листки.

Первым было то самое донесение Богдасарова об операции, что Джунаид засыпал колодцы, и в этой связи пришлось застрелить несколько запасных лошадей — хорошо, нашелся боец, подсказавший выход из критической ситуации (Деревянко подумал, что бравый командир, видимо, опасался, как бы ему не влетело за пущенных в расход коней). Дальше шло о том, что командир отправляет в Асхабад двух бойцов с пленным басмачом и с письмом Джунаида…

Все это Деревянко уже знал, поэтому, особенно не углубляясь, перешел ко второй странице. По-видимому, вот оно, письмо Джунаида. Поразглядывав зачем-то темную ксерокопию бумажки с персидской вязью, Владимир отложил и эту страницу. То, что его интересовало больше всего, — перевод письма, — было, очевидно, на последнем листке.

Так и оказалось. Съев еще два кусочка баранины и основательно отхлебнув из стакана ледяного пива, Деревянко стал читать послание главного туркменского басмача — медленно, задерживаясь на каждом слове для более полного и глубокого понимания текста, что было непросто после выпитого.

Слава Аллаху милостивому, милосердному!

Достойному Джепбару Балканлы шлет привет повелитель его и покровитель, отправляя это письмо по случаю важного и неотложного дела. Доставит его тебе мой верный слуга, Мерет, которому можно полностью доверять (на этом месте Деревянко хмыкнул: узнал бы Джунаид, как «верный» слуга, не задумываясь, сдал его, — в гробу бы перевернулся). У него будет кольцо с моего пальца и с моей личной печатью.

Будучи преследуем нечестивой сворой красных шакалов во главе с известным тебе богопротивным эрмени, я вынужден предпринять некоторые меры предосторожности. Не исключая возможности, что шакалы все же настигнут старого льва, — на все воля Аллаха! — я укрыл часть своего имущества, ниспосланного мне Всевышним, близ известного тебе места, где отдыхали мы однажды после славной охоты на джейранов. Там ты найдешь то, что я спрятал. возьмешь и передашь моим друзьям за Сумбаром — ты их знаешь. Если суждено мне уйти от погони, они передадут ценности мне, а если нет — моим сыновьям, которых я не хочу оставить в нищете.

Теперь сообщаю, как найти спрятанное, надеясь на твой разум и смекалку, чтобы написанное осталось недоступно для чужих глаз.

Я уверен, ты помнишь, что есть в том месте двуногий старик. Мы с тобой еще обсуждали, сколько ему может быть лет. Так вот, от него иди по конскому волосу — солнце в полдень окажет помощь. С большого камня-верблюда внимательно оглядись — последнюю точку птица великим клювом укажет. Там копай неглубокую ямку, и увидишь спрятанное: малое приведет к большому.

Чтобы не поддался ты искушению, сообщаю также, что все содержимое тайника тщательно пересчитано и занесено в перечень.

Уверен, что волю мою ты выполнишь в точности.

Да пребудут с тобой мир и благоволение Аллаха!

Текст, несмотря на восточные украшения, оказался слишком коротким. Точнее, не коротким, а недостаточным в той части, где говорилось о местонахождении клада. Это как понимать? Какой такой двуногий старик может стоять на одном месте больше шестидесяти лет? Какая такая птица?

С глубоким вздохом Деревянко налил себе еще пива, доел шашлык и подумал, что расчет на «калаши» все же вернее. Отказаться от квартиры — немыслимо, а значит, и от Упыря никуда не денешься. Оставалось только надеяться, что удастся под каким-нибудь предлогом выпросить у коменданта ключи от склада — хотя бы на полчасика… Прапорщик еще раз вздохнул, сложил бумаги и засунул их в нагрудный карман защитной форменной рубашки, по привычке застегнув клапан. Будущее представлялось туманным.

До последней минуты Владимир старался всеми правдами и неправдами добыть заветные ключи. Он прибегал к изощренной дезинформации, не брезгуя и простым враньем — комендант на провокации не поддавался; пробовал оказывать на начальство давление, козыряя своей незаменимостью — и лишь убедился, что незаменимых нет; пытался бить на жалость, выжимать слезу — и понял, что слезам никто не верит. До самого увольнения майор Яшчур не доверил ему ключи даже на минуту, зная, видимо, манеру прапорщиков тащить перед отъездом все, что попадется под руку. Украсть обещанное страшному Упырю оружие так и не удалось. Поэтому, собирая контейнер и в последний раз оформляя проездные документы, Владимир с ужасом думал о предстоящей встрече с сослуживцем.

Впрочем, было у него одно здравое соображение: пока контейнер дотащится до Ставрополя, пройдет месяца полтора-два. Порядка-то на железной дороге теперь нет. А за это время, глядишь, или что-то придумается, или что-то случится, или что-то изменится…

И не ошибся.

Переезд остался в памяти дикой толкучкой Домодедово, волглым бельем плацкартного купе и криками вокзальных торговок — «Риба-риба! Пщенка-пщенка!», причем «пщенкой», к удивлению Деревянко, оказалась горячая вареная кукуруза.

Первая неделя на новом месте, как всегда, прошла в радостных хлопотах: расставляли по-новому мебель, решали, что нужно купить в первую очередь, мыли, чистили, оттирали… У Владимира даже страх перед Упырем как-то отдалился, сгладился. До прибытия контейнера оставалась еще уйма времени, и Деревянко утешал себя: «Ничего, ничего. Пока контейнер не пришел — как-нибудь отбрешусь… А потом…»

Но отбрехиваться не пришлось. То есть почти не пришлось.

Как раз на девятый день после их прибытия уже довольно поздно вечером раздался длинный, требовательный звонок в дверь. Валентина тревожно взглянула на мужа, только что безмятежно потягивавшего пивко у телевизора и вдруг напрягшегося как струна.

— Сиди, я сам открою, — хрипло сказал он, хотя жена и не собиралась идти открывать. Она здесь еще вообще никого не знала. Даже соседей.

На ватных ногах Владимир пошел к двери, и горько пожалел, что со дня на день откладывал установку дверного глазка: теперь бы не пришлось надеяться на «авось».

— Кто там? — спросил он, внезапно осипнув.

— Это я, Вован! Открывай, — раздался знакомый голос. Но радоваться этому знакомству или нет — Деревянко не знал: за дверью стоял Упырь.

 

Глава вторая. УПЫРЕВ ДЕЛАЕТ НОГИ

Упырева подвел гуманизм. Нет-нет, он не был ни лохом, ни размазней: все как у пацанов положено — участвовал в «терках», махался, стрелял, когда надо. Только не любил лишней крови. За всю свою стремительную бандитскую карьеру он ни разу не убил, если достаточно было просто напугать. А напугать мог кого угодно.

Когда ефрейтор погранвойск после службы вернулся в родной Ставрополь, у него возникло ощущение, что он ошибся городом. Краевые, городские и прочие власти, затравленные митингами, изо всех сил старались быть невидимыми. Зато уголовные группировки, воротилы теневого бизнеса и «оборотни в погонах» — те, кто раньше старались не привлекать к себе внимания, — теперь орудовали открыто и нагло. Выше всего был спрос на грубую физическую силу, и, конечно, Алексея не могли не заметить. Поняв к тому времени, что за нормальную работу нормальных денег нигде не платят, он принял одно из самых лестных предложений и вошел в процветающую «бригаду», поначалу рядовым «быком». Впрочем, ненадолго: рядовым он быть никак не мог, хотя бы в силу габаритов. Те вопросы, которые другим приходилось решать членовредительством и стрельбой, Упырев решал одним своим появлением.

В результате Алексей быстро вошел в число руководителей «бригады» — возглавил боевую структуру, обеспечивающую практическое, то бишь силовое решение различных задач. Довольно скоро он понял, что рэкет — не такая простая штука, как кажется: пришел — обидел — получил… Тут, главное, не зарезать курицу, несущую золотые яйца. А для этого надо самому хоть немного разбираться в бизнесе. Если видишь, что торговец наглеет, накручивает на товар сто и больше процентов — такого можно не жалеть, выставляй его хоть на половину прибыли. Потому что он и сам, скорее всего, в недалеком будущем прогорит. Жадность — плохой советчик в бизнесе. А вот если человек накручивает по-божески, в расширение вкладывается — такого поберечь нужно. Налог с него будет постоянно расти — не за счет повышения процента, а за счет увеличения оборота. Но, к сожалению, в «бригаде» не все это понимали.

В верхушку ОПГ, как именовалась их компания на языке милицейских протоколов, входил один мерзкий тип — Лехе он сразу не понравился. Звали его Халявой, потому что это было его любимое словечко и средоточие жизненной философии, а в бригаде он исполнял обязанности главбуха — считал прибыль-убыль, куда чего пошло и откуда что поступило. Считать он умел хорошо, особенно чужие деньги. А вот что касается ведения дел… Казалось Упыреву, что не понимает Халява тех тонкостей, которые сам Леха просек очень быстро. Или понимает, но действовать соответственно не хочет — жаба давит. Не щадил он цыплят, которые могли бы вырасти в тех самых кур-несушек. При этом сам Халява в силу хилого телосложения никогда в операциях не участвовал, а появлялся только на конечном этапе, когда клиент под предварительным воздействием «силовиков» был уже на все согласен. Вот он-то и доводил «переговоры» до конца — оценивал возможности бизнеса, вызнавал детали и назначал процент.

Противно было Упырю глядеть, как здоровые мужики, которые могли бы растереть самого Халяву по столу как таракана, вынуждены, скрипя зубами, терпеть его поганые шуточки и отвечать на его поганые вопросы. Еще противнее было сознавать, что все это — результат его, Лехиных, а также его подчиненных целенаправленных усилий. Но — что делать? Работа есть работа.

Так бы и продолжалось, но однажды Халява поднял вопрос о том, чтобы значительно повысить процент одному бизнесмену, которого Упырев относил как раз к категории уже состоявшихся «золотых несушек». Это был настоящий мужик, поднявший дело с нуля и пахавший как вол, стараясь расширить и укрепить бизнес. Леха лично раз в месяц ездил к нему за деньгами, и они вроде бы даже немного подружились. По крайней мере установилось между ними что-то вроде симпатии и взаимопонимания. И вот теперь… Упырь не удержался и, перебив бухгалтера, сказал:

— Я против. На таких условиях ему придется свернуть дело, и мы вообще ничего не будем получать.

Халява тут же окрысился:

— А кто тут у нас голосок подал? Забыл, кто финансами заведует? Ты кто — «бык»? Вот и быкуй на здоровье, только не здесь! Знай свое место!

— Ты, финансист сраный, — не выдержал Упырь, — ты знаешь, что такое «беспредел»? Имей в виду, когда-нибудь это может плохо кончиться!

— Что значит — «плохо кончиться»? Я что, должен кого-то бояться? — взвился Халява. — Тогда для чего мы вообще платим тебе деньги?…

Доказывать что-то бухгалтеру было бесполезно, да и не блистал Леха красноречием. Руководство в том споре поддержало Халяву, считая, что его бухгалтерский опыт позволяет правильнее оценить ситуацию, но Леха остался при своем мнении. Когда ему велели готовиться к выезду, он сказал:

— Не поеду. Халява это затеял — пускай сам и расхлебывает.

— А ты что же? — спросил его Прохор, крупный воровской авторитет, возглавляющий группировку.

— А ничего. В беспределе участвовать не собираюсь.

— Ну, хорошо, — угрожающе сказал Прохор. — Без тебя обойдемся. Подумай пока. Но когда вернемся — другой разговор будет…

Они не вернулись. Совпали два неординарных обстоятельства. Во-первых, бизнесмен оказался действительно мужиком. Когда Халява в свойственной ему поганой издевательской манере сообщил, что с этого дня процент выплат повышается в полтора раза, тот сразу понял, что для него это означает разорение. Не торопясь, достал из стола пистолет и расстрелял Халяву в упор. Братки среагировали запоздало, — не привыкли к решительному сопротивлению, — и бизнесмен успел отскочить в крохотную комнатку за кабинетом, в которой и заперся. Когда же боевики очухались, то устроили такую пальбу, словно началась небольшая война. И тут случилось во-вторых: напуганная прибытием комиссии из Москвы, местная милиция среагировала на перестрелку удивительно оперативно и накрыла всех разом. Присутствие той же комиссии не позволило спустить дело на тормозах… Многие члены «бригады», в том числе и руководители, отправились на разные сроки «топтать зону».

Группировка, естественно, распалась. В этой заварухе почти никто и не вспомнил, что Леха остался в стороне и как бы вообще ни при чем. А тот на глаза и не лез. Бизнесмен, изрядно издырявленный пулями, чудом остался жив, хотя долго провалялся в реанимации. Потом он, по совету Упыря, срочно продал фирму и уехал вместе с семьей куда-то в Подмосковье, не совсем здоровый, но зато живой. Упырю вновь начали поступать предложения о работе. Но Леха уже понял, чем чреват такой род занятий: в этот раз он остался на свободе чисто случайно, а в другой может не повезти. И решил затеять что-нибудь самостоятельно. Были у него мыслишки.

Упырев занялся почти легальным бизнесом: выколачивал долги, заставлял выполнять контрактные обязательства, регулировал некоторые сложные вопросы собственности. Одним словом, выполнял функции нынешних судебных приставов, только, не в пример им, значительно эффективнее и честнее. В группу кроме него входили всего два бойца, — те самые битюги, с которыми Деревянко видел Леху в пивной, — и этого хватало на все перечисленное. Суммы по долгам, по контрактам, по недвижимости проходили через их контору огромные, и даже скромного процента за услуги вполне хватало всем троим на безбедное существование. Но если помощники Упырева предпочитали вести «красивую жизнь» — рестораны, девочки, пляжи, то сам Алексей, будучи отнюдь не аскетом, достаточно много времени проводил в различных спортзалах, совершенствуя материальную основу их благополучия. Это и привело к изменениям, так напугавшим Деревянко при их памятной встрече в «Пивной № 1».

Так все и продолжалось, пока проклятая судьба не свела их с группировкой ставропольских туркмен «Доганлык» — «Братство». В общем, те же братки, только с национальным окрасом. С виду дело было самое обычное: туркмены наехали на одного предпринимателя с претензиями по земельной собственности, а тот обратился за помощью к Упырю. Леха, поглядев бумаги, понял, что имеет место наглый захват. Договорившись о сумме компенсации, Упырь вызвал главаря туркменской банды по прозвищу Сапар-Башлык на разборку в ресторан «Якорь», где имелись отдельные кабины. На их языке — «забил стрелу». Как положено, оговорил, что с обеих сторон должно быть не более трех человек.

Предводитель туркменской группировки с самого начала повел себя вызывающе. Он сел за стол с таким видом, как будто просто заехал поужинать, и случайно встретил здесь полузнакомого человека, совершенно ему ненужного и неинтересного, только вот воспитание не позволяет быть невежливым…

Для начала поговорили о последних нововведениях ставропольского мэра, о том, что давно пора вводить в областную думу своих людей — одним словом, на темы, которые можно обсудить с любым встречным на улице. Выпили по сто, и еще раз. А потом Сапар вдруг перешел к делу:

— Ты ведь из бригады Прохора, да? — Башлык проявил неожиданную осведомленность.

Упырев не стал спешить с ответом — подумал, потом кивнул на битюгов:

— Вот моя бригада.

— Эту бригаду никто не знает, — Сапар-Башлык спесиво выпятил губу. — А бригады Прохора больше нет. Так кто ты теперь такой?

Алексей постарался взять себя в руки, пытаясь завершить дело миром:

— А ты меня разве не знаешь?

— Слышал чего-то — когда за тобой авторитеты были. А теперь мне не интересно.

Не интересно? Такой наглости Леха не ожидал. Он все-таки считал, что успел заработать кое-какую репутацию. Справа от Сапара сидел не маленький шкаф, слева — не очень крупный, но нервный тип, к которому Башлык пару раз обратился в начале посиделок — «Братишка, плесни по сотке», «Братишка, хлеб передай». Может, правда брат? А впрочем, какая разница. Упырев, прожевав кусок отбивной по-киевски, громко цыкнул зубом, что послужило его бойцам сигналом быть наготове.

— Тогда, может быть, тебе интересно будет узнать, — обратился Леха к Башлыку, — что фирма, на которую ты «наехал», — у меня под крышей, а ты борзеешь и выводишь меня из душевного равновесия. Это обычно бывает опасно и заканчивается тяжелыми травмами. Тебе все понятно, или разъяснить?

— Мне понятно, — не теряя надменности, отвечал Сапар, — что ты просто никто, и за слова свои не отвечаешь. Шевельни хоть пальцем — и завтра тебя никто не сможет найти, хоть все окрестные леса перекопают…

В литературе многоточие означает, что фраза или не нуждается в завершении, или не может быть завершена в силу объективных причин. В данном случае имела место вторая причина, потому что Леха, привстав, взял Башлыка за горло — очень осторожно, чтобы ненароком не задушить и не оторвать голову — и приподнял его над столом. Не обращая внимания, что Сапар пузом сметает со стола салаты и закуски, подтащил его к себе и в упор проговорил:

— Тебе никакого леса не понадобится, помойная рожа. Ты у меня в городе будешь иметь только один бизнес — пустые бутылки собирать…

Его ребята были наготове — заметили, как нервный полез во внутренний карман за пистолетом, и своевременно выдали ему хорошего пинка. Теперь он лежал в углу и шипел от бессильной злобы, однако вреда уже никому причинить не мог. Второй подручный Башлыка — шкаф — благоразумно сидел, не двигаясь.

— Как ты меня понял, помойка? — продолжал между тем разговор Леха. — У тебя теперь есть интерес насчет кто я такой?

Честно говоря, все эти вопросы были уже чисто риторическими, потому что ответов на них быть не могло: полузадушенный Сапар только слабо хрипел и таращил налитые кровью глаза, намекая тем самым, что жить ему осталось недолго. Вот тут Упырь и проявил неуместный гуманизм: людей такого типа можно остановить только одним способом. Способом, который наверняка решает все проблемы… Вместо этого он отпустил Башлыка, уронив среди оставшихся на столе блюд, и спросил:

— Ты теперь знаешь, кто я?

— Знаю… — едва продышавшись, отвечал Башлык.

— Претензии по земле еще есть? — продолжал допрос Леха.

— Нет… — прекратил прения Сапар.

— Значит, на этом и закончим.

Лехина «бригада» удалилась, высоко подняв головы, а зря: если бы задержались у выхода на секунду, то услышали бы, как прошипел младший брат Сапара:

— Если ты их не сделаешь — я сам сделаю…

И ответ старшего брата:

— Ничего, недолго им гулять.

Что он зря проявил гуманизм, Алексей понял через три дня, когда один из его помощников взорвался в своей машине. Потом Упырев поехал на дачу, а там сосед пригласил его на рыбалку. С берега пруда Леха услыхал вой пожарных машин, увидел поднявшийся над поселком столб дыма — и понял все, еще до того, как прибыл на место: его дача сгорела дотла. А еще через день он узнал, что второго его сотрудника расстреляли прямо в подъезде.

Вот тогда-то Упырев горько пожалел, что проявил милосердие. Нельзя забывать, что животные жалость воспринимают как слабость. А слабого можно не бояться. Поэтому днем позже Лехину «тойоту», когда он вышел в киоск за водичкой, прямо на обочине дороги как пустую яичную скорлупку растоптал КамАЗ. Тогда Леха понял, что компромиссов не будет: война шла на полное уничтожение. Лишенный помощников, Упырь оказался в крайне тяжелом положении: туркменская группировка была хорошо вооружена и дисциплинированна. Противостоять ей в одиночку было невозможно. Пришлось скрываться.

Единственное, в чем повезло Упыреву, — что как раз накануне той разборки Алексей, как всегда, отправил мать на все лето к сестре — в Геленджик, на море. Хоть за нее можно было не бояться.

А вот за себя — самое время. Не сумев достать Алексея своими силами, Сапар привлек к сотрудничеству местную милицию, где у него работал какой-то родственник. Менты организовали на Упырева настоящую охоту. Человеку с комплекцией и известностью Упыря трудно было оставаться незамеченным — вот уже несколько дней он выходил в город только по ночам, скитался по знакомым, по бывшим и нынешним своим подругам, не оставаясь нигде подолгу, чтобы не навлечь беды. На своем джипе поменял номера и загнал на маленькую крытую стоянку, где работали знакомые ребята, надеясь воспользоваться им в крайнем случае. Но кольцо вокруг него — он это чувствовал — постепенно сжималось. Упырев дал себе самому клятву, что воздаст Сапару за все самой страшной казнью. Но для этого надо было как минимум остаться в живых.

И вот однажды вечером, когда особенно сильна стала тревога, лихорадочно перебирая в голове всех знакомых, о которых не знали бы ни менты, ни туркмены, Алексей вспомнил неожиданно тот самый адрес: улица Ленина, 93 «а», квартира 7. Об услуге, оказанной сослуживцу, известно было только его сотрудникам да управдому… Интересно, Дерево здесь уже, или нет?

Оставаться там, где он находился, становилось опасно, и Упырь, прихватив сумку с барахлишком, пробираясь дворами и темными переулками, отправился по последнему адресу, о котором не знали его враги. Подойдя к дому, он вычислил окна нужной квартиры: в них горел свет. Упырь поднялся на второй этаж и дал длинный звонок. Последовала долгая пауза, а потом Деревянко каким-то сиплым голосом спросил:

— Кто там?

— Это я, Вован! Открывай! — ответил Упырь, почувствовав вдруг огромное облегчение: удача, кажется, еще не совсем изменила ему.

— Щас… щас… — Владимир торопливо защелкал замками, потом загремел цепочкой. — Входи, — распахнул он наконец дверь.

Еще с порога Алексей увидел испуг в глазах бывшего сослуживца, и усмехнулся про себя: ясно, никаких автоматов Вован не привез. Но это не проблема. В случае чего Упырь и сам имел неплохой схрон за городом. Надо будет до него, кстати, как-нибудь добраться… Ситуация, похоже, в любой момент может стать критической.

Однако на лице у него ни одна из этих мыслей не отразилась. Упырь не торопясь разулся, поставил сумку в угол и спросил, где можно посидеть.

— Да вот, прямо проходи… На кухню…

Алексей прошел, сел на табурет, тяжело нависнув над кухонным столиком. Подождал, пока бывший сослуживец присоединится к нему, достал из кармана куртки бутылку водки. Деревянко полез в холодильник за закусью, нашел кусок колбасы и пару помидор. Заглянула в кухню испуганная Валентина, и тут же спряталась. Налили, выпили.

— Ну как дела, Дерево? — начал разговор Упырев. — Добыл «калаши»?

— Да как, Лех? Я же говорил, переправить можно только в контейнере… А он еще не пришел.

— Когда придет?

— Н-ну… не знаю… Может быть, через месяц.

— Через месяц? — Упырь помолчал, катая бугры желваков. — Ладно. Подожду. А пока вот что… Ты не против, если я у тебя пару ночей перекантуюсь?

Если бы Упырь сказал Деревянко, что записался в отряд космонавтов, он бы не так удивился.

— А как же… У тебя же… — начал было прапорщик, но Алексей не дал ему договорить.

— Да. Есть у меня квартира. И дача есть. То есть была. Но есть еще и некоторые проблемы. Поэтому я спрашиваю: можно у тебя переночевать?

— Да конечно, Леха, какие вопросы… — у Деревянко отлегло от сердца. Он понял, что все его дела, связанные с Упырем, отныне будут решаться не так, как раньше. На другом уровне. Действительно, нельзя же спокойно прибить человека, который пустил тебя переночевать. Хотя в этом вопросе проявилась чисто деревенская наивность прапорщика: мыто как раз знаем, что можно. Ну ладно…

Сослуживцы еще раз выпили, и Деревянко попробовал как бы между прочим поинтересоваться, что за проблемы такие возникли у Лехи? Как, мол, они, эти самые проблемы, посмели? Но тот на вопрос никак не отреагировал. Вместо этого неожиданно спросил:

— Ты машину водишь?

— Ну… да… на заставе же постоянно, на «уазике»…

— Понятно. Ладно, как-нибудь справишься. «Уазик» — тоже джип… Права есть?

— Нет…

Упырев ненадолго задумался.

— Ну и хрен с ним. А город ты знаешь?

— Да не очень. Неделю всего здесь…

— Ладно, не заблудишься. Дай-ка бумагу, нарисую…

Огрызок карандаша нашелся тут же, на кухне, а вот с бумагой в доме Деревянко было по-прежнему плохо. Вован чисто рефлекторно захлопал ладонями по карманам форменных брюк и форменной же защитной рубашки. Прапорские погоны он снял, но ходил по-прежнему в форме: привычно и удобно.

— А, во! — он отстегнул клапан на кармане и извлек оттуда три листка бумаги, схваченных скрепкой, развернул, положил лицом вниз. — Рисуй!

Однако Упырь, взяв огрызок карандаша, опять же чисто рефлекторно перевернул лист, на котором собирался рисовать план. И вдруг замер.

— Что это? — спросил он через некоторое время у Деревянко.

— Да фигня, — легкомысленно ответил Вован. — Что ты там рисовать хотел?

Но Упырь уже разглядывал второй листок, а за ним и третий.

— Откуда это у тебя?

— Из архива…

Леха вернулся к листку с персидской вязью и с минуту изучал его, слегка наморщив лоб. Потом спросил:

— Это на каком?

— Чего — на каком? — не понял Владимир.

— На каком языке, — терпеливо пояснил Упырев.

— А-а… На туркменском, наверно.

— Не свисти. Туркмены русскими буквами пишут, — возразил бывший ефрейтор, отбарабанивший в Туркмении, как и Деревянко, два года срочной службы.

— Это они теперь русскими пишут… Хотя, уже опять не пишут. А до революции писали иранскими.

— И что там написано?

— А вот же, перевод внизу.

— А-а… — Алексей пробежал глазами написанное и отложил в сторону. Потом налил еще по рюмке, выпил, и вдруг потребовал:

— А ну давай, рассказывай все по порядку. Откуда это у тебя? Почему в кармане таскаешь?

— Да зачем тебе?

— Давай, давай…

Владимир, недоумевая, начал нескладное повествование про корреспондента, дедульку-ветерана и забытый блокнот, про то, как оказался он, то есть блокнот, в унитазе, про гадюку-замполита и командировку в Ашхабад, про подсевшего к ним алкоголика-интеллигента…

Закончив рассказ, Деревянко судорожно вздохнул и отер ладонью влажный лоб:

— Вот такая фигня…

Упырь же поглядел на него слегка остекленевшими глазами, помолчал немного и вдруг выдал:

— Нет, Вован, это не фигня.

— Почему? — оторопел прапорщик.

— По кочану, — доходчиво объяснил Леха, но тут же внес ясность: — Мне про это про все дед рассказывал…

Фамилия Упыревых пошла от Алексеева прадеда, который был деревенским забойщиком скота, и имел привычку после работы выпивать кружку горячей крови прямо из жилы забитой животины. Утверждал, что полезнее ничего нет. Из-за этой привычки и получил прозвище Упырь. А сын его, то есть Лехин дед, служил в том самом отряде по борьбе с басмачеством, которым командовал дедулька-ветеран… Участвовал и в погоне за уходящим Джунаидом. Мало того, именно Упырев-дед был тем самым бойцом, который подсказал Богдасарову на засыпанных басмачами колодцах Аджику и, как можно спасти людей от гибели — вовремя вспомнил об отцовской повадке. Он потом часто, подвыпив, с гордостью рассказывал малолетнему Лешке, как однажды чуть не поймал самого главного басмача…

— А вот про клад ничего не говорил, — Алексей пожал могучими плечами. — Сам не знал, наверно…

Они налили еще по рюмке, после чего Упырь вдруг озадачился:

— Слушай, а с чего это все решили, что клад по-прежнему там?

— Ну… Письмо-то не дошло. До этого, как его… Джепбара.

— Ну и что? Джунаид мог и позже послать кого-нибудь за своими сокровищами. И наверняка посылал. Граница же как решето была…

— Может, и была, — обиделся за родную границу Вован, — но пристрелить вполне могли. Тогда с контрабандистами, знаешь, не очень-то чикались — сразу открывали огонь на поражение. Может, и посылал кого, да не дошли…

— Не исключено, — согласился Упырь. — Но тогда клад действительно может до сих пор лежать в земле…

— В песке, — поправил его Деревянко, и оба надолго замолчали.

Молча выпили по последней. Потом вновь заговорил Алексей:

— Вот ведь странно… Я про деда никогда никому не рассказывал — думал, набрехал с три короба, старый черт. А ты приезжаешь — оказывается, все точно… Говорят еще, совпадений не бывает. Ладно, где ты меня положишь?

— Ты же чего-то рисовать собирался?

— Ничего, и завтра успеем. Не к спеху…

Шепотом переговорив с женой, Деревянко притащил на кухню матрас, простыню и одеяло с подушкой. Тут же, на полу и постелил, отодвинув стол. Извинился за неудобство:

— Там дети, жена… Здесь тебе спокойнее будет.

Упырь только махнул рукой, отправляя прапорщика к домочадцам, потушил свет, и тут же провалился в глубокий, без сновидений сон, успев зафиксировать только две мысли — что ему уже давно не было так спокойно и что расхожая истина лжет: за добро все-таки воздается добром. Иногда…

Но что мы знаем о превратностях судьбы?

За завтраком дети так таращились на Алексея, что он даже засмущался. Потом Валентина собрала детей и ушла в город, сказав, что зайдет в районо — записать Сашку в школу. С утра она уже не так пугалась Упыря, которого Владимир представил, как своего сослуживца. В пикантные подробности возобновления их знакомства Валентину посвящать не стали. Не бабское это дело.

Проводив домашних, Деревянко быстренько смотался за пивом, прикупив несколько пакетиков соленой рыбешки: при увольнении ему выдали неплохие подъемные, так что деньги пока были. Расположились на кухне, прихлебывая холодное пивко и поглядывая в открытое окошко, плотно зашторенное кленовой листвой. Владимир разглядывал сослуживца, снова и снова поражаясь его огромности, но отмечая и некоторые перемены: оставаясь горой по размерам, вел Упырев себя уже немного иначе…

Разговор начал Алексей:

— Я тебя вот о чем попросить хотел… Мне бы машину пригнать надо. Она тут недалеко, на стоянке — я схемку набросаю.

— А сам чего?

— Мне там не с руки появляться…

— А-а…

Деревянко, не зная точно о роде деятельности Упыря, не сомневался в ее криминальном характере. Поэтому изображать удивление не стал. Значит, где-то прокололся. Но отказывать сослуживцу не видел оснований: если что — Деревянко не при делах, знать ничего не знаю, друг попросил машину пригнать. Хотя…

— Так прав-то у меня нету.

— Ерунда. Я тебе объясню, как дворами проехать — ни одна собака не остановит.

— А машина какая?

— Джип.

— Ух ты! — восхитился Деревянко, но на всякий случай спросил: — А скорости у него как на «уазике»?

Алексей вздохнул:

— У него вообще скоростей нет. Автомат называется. Там рычаг такой — четыре положения…

Владимир глядел на сослуживца, кивал, запоминал. И заметил вдруг, что сейчас, когда так резко изменились обстоятельства, шея Алексея перестала главенствовать. Главным органом на туловище, как и следует из названия, стала теперь голова… Потом спохватился:

— Э-э, а что же я пиво-то пью, если ехать?

Теперь уже восхитился Упырев — его непонятливостью:

— А тебе не один хрен, если ты без прав?

— А, да… — сообразил Деревянко. — Тогда ладно, — и налил себе еще пивка, хрустнул соленой рыбкой.

Алексей тем временем набросал схему, как найти стоянку, подробно расписал маршрут, по которому следовало ехать, чтобы избежать «гиббонов», нацарапал записку охраннику.

Просмотрев инструкции, Деревянко решил, что справится. По расписанному Упырем маршруту проехал бы даже слепой. В долгий ящик дело решили не откладывать. Алексей вручил ему ключ с брелоком, объяснил, как отключить сигнализацию, как пользоваться электронным замком. Уходя, Вован сказал, что скоро будет, и даже пообещал по пути захватить еще пива…

На стоянке охранник, прочитав записку, равнодушно спросил:

— А сам чего не подъехал?

— Да дела какие-то, — неопределенно ответил Деревянко.

Охранник отвел его к могучему «мицубиси-паджеро», от вида которого Вован заробел.

— Слушай, — попросил он охранника, — выгони мне его наружу, а то я не очень…

Тот безразлично кивнул, завел машину и выгнал ее за решетчатые ворота. Теперь деваться было некуда. Деревянко сел за руль, осторожно завел «паджеро» и поглядел на рукоятку коробки-автомата, вспоминая объяснения Упыря. Ага, вроде вот так. Поставив рычаг в нужное положение, он осторожно нажал на педаль газа. Сначала джип немного дергался и капризничал, как скакун, почувствовавший неумелого наездника, но потихоньку пошел ровнее, Вован быстро приспосабливался к незнакомому автомобилю. Следуя разработанным для него маршрутом, к дому он подъехал уже в эйфории от управления высококлассной техникой. У Деревянко, кстати, всегда было полное взаимное понимание с железяками.

Машину Владимир поставил, как и было велено, у самого подъезда. Потом поднялся к себе на второй этаж, гремя пивными бутылками и чувствуя, как рот сам по себе разъезжается в улыбке: удовольствие от джипа продолжало бурлить в его простой душе. Так, с разъехавшимся до ушей ртом, он позвонил в дверь — раз и два, а потом сообразил, что дома один Упырь, — возможно, ему неловко открывать. Тогда он достал ключи, стал ковыряться в малознакомом замке и не без труда открыл его. Толкнув дверь, он успел лишь слегка вскрикнуть, так как Алексей огрел его в лоб сковородой, успев лишь в последний момент придержать руку и отвести ее в сторону, так что удар получился не со всей силы и по касательной. Сковорода эта была чудовищным наследством, доставшимся от незнакомой тети. Валентина, по незнанию попробовав поднять ее в первый раз, чуть не упала: сковорода перетянула худенькую женщину. Кухонная утварь весила килограммов десять, но если взять за рукоятку — то казалось, все двадцать. Вот ею-то и приложил Упырь сослуживца.

Деревянко пришел в себя в комнате, на диванчике. Алексей осторожно похлопывал его по щекам, время от времени брызгал водой на лоб и дул в лицо. Наконец Вован пришел в себя и с трудом сел.

— Ты чего, Упырь? — одурело спросил прапор, забыв, что звать Упыря Упырем нельзя. Впрочем, тот и не заметил.

— Извини, Вован, — повинился Алексей. — Я, понимаешь, слышу — раз звонят, другой, а потом ковырять начали — типа как отмычкой. Я и подумал, что это… В общем, думал — выследили тебя…

Вот тут-то до Деревянко стало впервые доходить, что неприятности у ефрейтора Упырева вовсе даже не мелкие, как он решил сначала. Осторожно ощупав стремительно растущую шишку, он спросил:

— Что ты натворил-то?

— Пока ничего. Но обязательно натворю… — по скулам Упыря жутко прокатились желваки. — Я их… — бывший ефрейтор с хрустом сжал огромные кулаки.

— Погоди, — оборвал его Деревянко. — Давай по порядку.

Рассказывать Алексею было особенно нечего: принял заказ на туркмен, пожалел гадину, не стал убивать — а в результате потерял обоих помощников, и сам уже дважды едва не погиб. Вот и все…

— Уехать бы мне надо, — горько вздохнул Упырь.

— Так и уезжай куда-нибудь, — ненавязчиво посоветовал Вован, живо прикинув, что таким образом все его проблемы могут разрешиться сами собой.

— Куда?

— Да хоть к тетке, у которой мать…

— Ага, чтобы их тоже грохнули, двух старух! Нет… — помотал тяжелой головой Упырь.

— Да… — согласился Вован. — Нехорошо. Давай-ка пообедаем сперва, а потом дальше мараковать будем.

Поставили на газ чайник и жареную картошку с колбасой.

— Надо же, — вслух удивился прапорщик. — Откуда здесь туркмены? Вроде их не очень много выезжает…

— Да это не те… Они здесь с давних времен живут. Ставропольские туркмены — не слышал? Здесь даже целый район есть — Туркменский называется, а столица — Летняя Ставка.

— Во как! — снова удивился Деревянко.

— Слушай, Вован, — спросил вдруг Алексей, — а как ты думаешь — ну, про клад этот… Есть хоть какие-то шансы? Реально?…

— Ага, — язвительно кивнул Деревянко, — ждет тебя там, дожидается.

— А почему нет, — рассудительно сказал Алексей. — Ты из этой бумажки что-нибудь понял?

— Да не очень.

— А другие, думаешь, больше поймут?

— Нет, ну, кончено, мы с Упыревым — умнее всех…

— На месте бы поглядеть… — Алексей задумчиво покрутил в пальцах вилку. — Может, попробуем?

— А на какие шиши? — рассердился Деревянко. — Одна дорога во что обойдется! А жратва? А… — Вован махнул рукой.

— Деньги-то найти можно… Кстати, сегодня вечером съездить надо.

— Куда? — опасливо спросил Вован, поняв уже, что Упырев влез в дело, чреватое большими неприятностями.

— На хату мою. Там у меня заначка.

— Э-э… — начал было Вован, но Алексей оборвал, слегка виновато объяснив:

— Одному мне ехать нельзя. Очень опасно. Да ты не ссы, Дерево, прорвемся! — Он так хлопнул сослуживца по плечу, что тот чуть не упал со стула.

Восстановив равновесие, Деревянко оцепенело кивнул. А в голове у него тупым дятлом стучалась мысль: «На хрена мне все это надо?».

Вечером, когда стемнело, по знаку Алексея начали собираться.

— Вы куда на ночь глядя? — испуганно спросила Валентина. Это, кажется, были ее первые слова с тех пор, как в доме появился Упырь. Она даже про шишку на башке мужа ничего не спросила.

— Да здесь рядом, — нервно сказал Деревянко. — Через полчаса назад будем.

Упырев сел за руль и, попетляв темными закоулками, подъехал к ничем не приметному дому. Заглушил двигатель и выключил фары. Деревянко он велел пересесть за руль и быть готовым рвануть в любой момент. Вован, чувствуя, что готов уже разрыдаться, затравленно огляделся. Во дворе было темно. Несколько горящих окон ничуть не улучшали видимость, делая все очертания призрачными и обманчиво-размытыми.

Упырь скрылся в подъезде. Через пару минут на втором этаже зажегся свет, и довольно долго ничего не происходило. Потом где-то за углом дома как будто бы тихонько фыркнул и сразу смолк автомобильный двигатель. Деревянко насторожился и прислушался, но больше не раздалось ни звука. «Показалось…» Однако еще через секунду увидел, как в подъезд бесшумными тенями прошмыгнули две темные фигуры — угрожающие, хотя против Упыря и хлипковатые. Впрочем, когда у тебя автомат, то комплекция особого значения не имеет. События явно начинали развиваться по худшему сценарию, а что делать — Вован не знал.

Но ничего делать и не потребовалось: еще через минуту в подъезде раздались выстрелы. «А у Лехи-то оружия вроде нет…» — вспомнил прапорщик. Стрельба велась короткими очередями из двух стволов, сопровождаемая грохотом падающей мебели и звоном стекла. Не зная, что предпринять, и понимая, что прятаться уже незачем, Деревянко, чтобы быть готовым ко всему, завел машину и включил фары. Яркий свет неожиданно выхватил из темноты черную фигуру, притаившуюся в кустах чуть в стороне от подъезда.

Человек вскочил, прикрывая глаза от слепящих фар и одновременно поднимая пистолет. Еще мгновение — и Деревянко пришлось бы плохо. Очень плохо. Но в этот момент наверху раздался страшный треск, отвлекший внимание стрелка. Упырь выпрыгнул из окна, выворотив по пути раму, и полетел вниз в туче осколков стекла и обломков дерева. Он падал всем своим весом точнехонько на боевика, оставленного у подъезда в засаде для подстраховки… Надо честно признать: с поставленной задачей боевик не справился, и мог бы услышать от товарищей много справедливых упреков… Но, как говорится, мертвые сраму не имут.

Алексей запрыгнул в машину и коротко скомандовал:

— Гони!

Деревянко дал по газам так, что колеса завизжали. Он вылетел с темного двора на улицу, на которой, к счастью, не было машин, и погнал, куда глаза глядят. Погони пока, кажется, не было.

Алексей наконец решился. Еще раз быстро глянув назад, бросил:

— Стой!

Они быстро поменялись местами, и вовремя: из двора, который они только что покинули, прямо под свет уличного фонаря выполз темно-серый БМВ. Преимущество в скорости было явно не за сослуживцами, поэтому оставалось только надеяться, что Упырь лучше преследователей знает ставропольские дворы и закоулки. Так и оказалось, но они еще долго петляли по городу, прежде чем получили передышку.

— Ну что делать будем? — спросил Упырев, остановив наконец джип в какой-то подворотне.

— В каком смысле? — не понял Деревянко.

— А в таком. Домой теперь нельзя. Ни к тебе, ни ко мне.

— А… почему? Мы же оторвались…

— Все равно выследят. Ты что. хочешь, чтобы Валентину твою взяли? Да еще вместе с детьми?

— А они при чем?

Упырев только с сожалением поглядел на него и не ответил. Потом заговорил:

— Хорошо хоть заначку успел забрать. — Он взял с сиденья газетный сверток, развернул. Там оказалась довольно внушительная пачка зеленых купюр. По неопытности Деревянко даже примерно не смог определить, сколько там.

Упырь небрежно бросил пачку в бардачок и вдруг сказал:

— Очень вовремя ты фары врубил… Могло бы совсем хреново обернуться. А так я его в полете разглядел, успел прицелиться…

Он побольше открыл окно, запуская теплый ночной воздух, и завел джип:

— Ну что, куда двинем?

Впавший в прострацию Деревянко помотал головой:

— Не знаю…

— Ладно, поехали, а там разберемся. Надо еще как-то гаишные посты объехать… А то в городе нас с тобой быстро сцапают, как рассветет.

«Нас с тобой?» — прапорщик, уже ничего не понимая, — куда его везут, зачем везут, — только ошалело покивал.

Выезжая из города на восток по Старомарьевскому шоссе, Алексей за полкилометра до поста ГИБДД свернул на проселок, потом погнал «мицубиси» по каким-то бесконечным буеракам и, наконец, вновь выехал на шоссе, уже далеко и от города, и от постов. Деревянко на больших ухабах болтался рядом с водителем, как болванчик, не произнося ни слова.

Лишь когда Упырев, вырвавшись на оперативный простор, резко увеличил скорость, Деревянко сумел разжать зубы:

— Мы… куда мы? У меня же Валентина… и дети…

— Не дрейфь, Вован! Все будет нормально. Просто надо на время исчезнуть.

— Да почему? — неожиданно взвился прапорщик. — Они меня не знают, я им ничего не должен. Они мне ничего не сделают. Отпусти меня, — чуть не плача попросил он.

Алексей Упырев резко затормозил, оперся руками на руль и заговорил, глядя прямо перед собой:

— Ты не понимаешь, Дерево. Они этот джип уже срисовали. И тебя, боюсь, смогут найти. Им нельзя давать ни одного шанса. Ты не представляешь себе, что это за шакалы. Они никого не пожалеют. Извини, что я тебя в это дело втравил, но кто ж знал… Ты не бойся, мы недельки через три-четыре вернемся.

— А Валентина? У нее ж денег вообще нет…

— Позвоним с дороги. Я там сумку оставил, в прихожке. Так в ней есть деньги — тысяч сорок… Хватит им на месяц.

— Да ты думаешь, что говоришь? Одна, в чужом городе… Ничего не знает…

— Да брось ты на хрен, Дерево! — разозлился наконец Упырь. — Чай не в пустыне, деньги есть — выживут.

Владимир помрачнел и надолго замолчал.

Вскоре Алексей опять свернул с шоссе. Через несколько минут тряски по ухабам и колдобинам джип свернул к полуразрушенному зданию бывшей фермы — по-простому, коровника.

— Пойдем, — коротко распорядился Упырь.

Обалдевший от всего происходящего, прапорщик последовал за сослуживцем.

Алексей, светя мощным фонарем, уверенно прошел через весь коровник с обвалившимися перегородками между стойлами, с выбитыми стеклами, с крышей, зияющей огромными дырами. Он отворил дверь в подсобное помещение, когда-то предназначавшееся для отдыха доярок, раскидал в углу какую-то ветошь. Под ней оказалась крышка погреба, которую Упырев открыл, потянув за кольцо. Видимо, лестницы вниз не было — он ловко спрыгнул вниз и, повозившись с чем-то минуту, окликнул Деревянко:

— Эй, принимай!

И вот тут прапорщик, впервые с момента отъезда из дома, малость пришел в себя — как говорится, клин клином. Один за другим из погреба появились завернутые в промасленную мешковину два автомата, гранатомет, несколько гранат Ф-1. Когда Упырь вылез наверх, он показал сослуживцу еще два «Макарова» — все в отличном состоянии, это Деревянко мог оценить, как опытный складской работник.

Утро встретили в дороге где-то уже у границ края. В одном поселке обнаружили открытое почтовое отделение («Значит, уже больше девяти», — вяло сообразил Владимир), откуда и дозвонились Валентине. Она начала было причитать, но муж на нее прикрикнул, а как услышала про деньги — сразу притихла, стала воспринимать человеческую речь. Надо отдать должное прапорщику Деревянко: что-что, а жену он воспитал вполне в восточных традициях…

Солнце уже взобралось довольно высоко, когда они миновали Дивное, и вскоре Упырев объявил:

— Все! Прощай, Ставрополье, здравствуй, Калмыкия! — и, обращаясь к Деревянко, добавил: — Надо чего-нибудь пожрать, как думаешь?

К тому времени отчаяние у Владимира сменилось безразличием и сонливостью, весь последний час он продремал, почти не воспринимая окружающее. Однако, услышав предложение Упыря, тут же встрепенулся, что, на наш взгляд, лучше всего объясняет неуничтожимость прапорщиков как класса. Следуя главным образом здоровым животным инстинктам, они поистине неуязвимы ни для каких катаклизмов.

Вскоре Алексей остановил джип у придорожной забегаловки. Поднимающийся к небу ароматный дымок свидетельствовал, что здесь готовят шашлык, деревья вокруг одноэтажного домика с большими стеклянными витринами по фасаду создавали уют — словом, здесь было хорошо. Картину дополняла автобусная остановка на другой стороне трассы, объясняющая причину возникновения пункта общепита в этой ненаселенной местности. Видимо, хозяин забегаловки был начитанным человеком: на вывеске полукругом было выведено претенциозное название — «Трактир "На графских развалинах"». И действительно, чуть в стороне наблюдались остатки какого-то строения в виде оплывших глинобитных стен.

Они вошли в заведение, изнутри выглядевшее куда солиднее, чем снаружи. Кроме массивных на вид столиков и удобных стульев здесь имелась стойка, выполненная из дуба — по крайней мере если судить по цвету и фактуре. Сослуживцы сели за ближайший к стойке столик и посидели некоторое время, прежде чем поняли, что официантов здесь не бывает. Тогда Упырь встал и заказал лицу кавказской национальности, стоящему за стойкой бара, четыре шашлыка, салат, полкило водочки и минералку. Водочку ему выдали сразу. Законопослушный Деревянко обеспокоился:

— Ты же за рулем, зачем водку взял?

— А что тут пить? — нечаянно процитировал Упырь киноклассику, демонстрируя стандартную поллитровку. — Скучно же так, на сухую ехать…

Сначала принесли минералку и салатик, потом поспело главное блюдо. Шашлыки под водочку пошли очень хорошо, правда, слегка портила удовольствие мысль, что они, возможно, изготовлены из убиенного накануне дворового Тузика. В период становления дикого капитализма российские предприниматели не гнушались скармливать соотечественникам что попало, включая дохлятину и «друзей человека». А впрочем, и черт с ним — корейцы же едят. Значит, для здоровья не вредно…

К сожалению, сказать то же самое о появившихся вдруг у входа четырех молодых парнях криминального вида было нельзя. Видимо, они появились здесь не случайно. Более того, судя по черным прямым волосам, смуглым лицам и взятым на изготовку автоматам, представляли они ту самую группировку, которую обидел Упырь. Парни вошли в забегаловку не прячась, и намерения их не оставляли сомнений.

Мигом оценив картину, Деревянко чуть не взвыл. Ну не был он рожден для жизни, полной опасностей и приключений. Его уже тошнило от такой жизни. Зато Алексей, всю ночь не сомкнувший глаз, получил мощный заряд адреналина, тут же взбодрился и разом просчитал обстановку. Обстановка была хреновая. Первое: предстоит без оружия (весь их арсенал остался в багажнике) противостоять против четырех (как минимум) стволов. Плохо. Второе: Деревянко в этой ситуации — не помощник, а скорее обуза. Еще хуже.

Упырь чуть-чуть помедлил, зная, что в такой ситуации начать на мгновение раньше так же опасно, как на один миг опоздать. Этого «чуть-чуть» хватило, чтобы решить, что делать с напарником. За долю секунды до того, как прозвучал первый выстрел, он успел отбросить ничего не ожидавшего Деревянко далеко в сторону и — почти одновременно — в падении прикрыться столиком, за которым они сидели, обрушив на пол остатки шашлыка и водки. Загрохотали очереди, но стрелявшие не могли видеть, что, спрятавшись за столешницу, Упырь успел еще и закатиться за угол стойки, отделанной по высоте корявыми плитками из дикого камня. Вскоре стол был как сито издырявлен градом пуль, но без всякого видимого эффекта.

Возникла пауза, которая всегда бывает необходима, чтобы понять — то ли жертва уже мертва, то ли пули не достигают цели. Для этого нужно какое-то время. Но еще через мгновение времени у нападавших не осталось ни на что: брошенный могучей рукой, в них полетел многострадальный столик, который сбил их почти всех, стоящих у дверей, как кегли. Лишь один успел рефлекторно отскочить в сторону. А отскочив, увидел как на ладони безоружного Упыря, прячущегося за перегибом стойки.

Зато он не увидел, что оказался спиной к лежащему на полу прапорщику Деревянко. Тому понадобилось всего лишь мгновение, чтобы изо всех сил лягнуть его сзади под коленку, отчего боевик рухнул навзничь как подкошенный. Тут же под руку Владимиру сама собой попалась литая стеклянная пепельница, какие украшали в прежние времена общепитовские точки всего Советского Союза. Весом она была как хороший булыжник, и озлобившийся Вован от всей души приложил неудачливого стрелка по темени, после чего тот окончательно выбыл из схватки.

Другие, надо отдать им должное, очухались почти сразу — по крайне мере двое из них, ибо третий, падая, сильно трахнулся затылком о дверной косяк и перестал подавать признаки жизни. Бандиты выбрались из-под обломков, лихорадочно нашаривая автоматы, но в следующий миг их парализовала ужасная картина. Упырь встал, как Самсон, среди разлетающихся остатков мебели, схватился своими чудовищными клешнями за стойку бара и, хакнув, вырвал ее вместе с железной арматурой, деревянной обшивкой и каменной облицовкой. Посыпалось на пол внутреннее барменское оборудование — рюмки, фужеры, бутылки, тарелки. Алексей же взял стойку наперевес, подобно таранному орудию, и двинулся на бандитов.

Те, видимо, никогда не изучали историю Средних веков, и ничего не слышали про осадные башни, отчего слегка растерялись. Эта растерянность обошлась им очень дорого, ибо еще через секунду таранная стойка с такой силой впечатала их в стену, что та не выдержала и вывалилась наружу, так что крыша, оставшись лишь на грех опорах, немного просела. С истеричным звоном вылетели украшавшие фасад витринные стекла.

После этого Упырь опустил стойку и, пошарив рукой по невидимому в густой пыли полу, нащупал Деревянко:

— Вован, ты живой? Вставай, ехать надо!

Трудно сказать, кто был больше потрясен всем случившимся за эти короткие мгновенья — чудом выживший в схватке Упырь, Деревянко, окончательно потерявший надежду остаться в живых, или бармен кавказской национальности, который всего за минуту потерял свой бизнес. Но прежде чем он успел что-то сказать, двое кошмарных клиентов выскочили из забегаловки прямо через выбитую стенку, запрыгнули в джип и в считанные секунды скрылись из виду.

И тогда бармен закричал:

— А-а-а-а-а!

Обрушенная стенка, вырванная стойка, побитые стекла и посуда, поломанная и расстрелянная мебель. Он мог бы материться, мог бы проклинать своих обидчиков, мог бы клясться, что отомстит им — но у него не было никаких слов, он мог только кричать, как люди кричат от боли:

— А-а-а-а-а!

А что бы вы, читатель, сделали на его месте?…

Отъехав от места происшествия примерно с километр, Упырь заметил:

— Неудобно как-то получилось…

— Чего? — не понял Деревянко.

— Да не расплатились ни фига…

— За что? — опять не понял Владимир.

— Ну как… Шашлык, водка… — озабоченно перечислил Упырь.

Деревянко захлебнулся от смеха:

— Зато теперь название полностью соответствует — «Графские развалины»!

Как известно, обычно истерика начинается со смеха. Видимо, она с Деревянко и приключилась, потому что он начал хохотать, как одержимый, над всем сразу — над своим переездом в «спокойную жизнь», над Лехиными туркменами, над тем, что он не расплатился за шашлык, оставив после себя развалины. Он никак не мог остановиться, он загибался от хохота на своей сидушке, не замечая, что Упырь поглядывает на него с тревогой. Потом Алексей резко тормознул, взял сослуживца за шиворот и крепко встряхнул, отчего тот чуть не прикусил язык.

— Ты чего, Дерево? — бывшему ефрейтору было не до шуток.

Владимир еще пару раз всхохотнул — и успокоился, выпрямился.

— Смешно это все, ты сам не понимаешь, что ли? — Деревянко глядел на Упырева в упор, даже немного вызывающе, что само по себе было опасно, и дозволялось немногим. Однако Алексей почему-то не среагировал. Напротив отпустил шиворот сослуживца и взялся за руль:

— Все я понимаю. Ты как — успокоился?

— Да как я могу успокоиться? — снова взвился Владимир. — Ты же сам видишь, я тебе не помощник — чего ты меня с собой таскаешь?

Упырь недоуменно поглядел на сослуживца:

— Дурак, что ли? Ты мне жизнь сегодня спас — забыл? Я, Дерево, клянусь — от тебя такого не ожидал. А ты вообще… — Алексей покрутил головой. — Мужик…

Завел машину и медленно тронулся. Некоторое время ехал в задумчивости, а потом заговорил, рассуждая с самим собой:

— Не пойму, в чем дело. Что-то тут неправильно… С чего это они к нам так прицепились? Ну, ладно, забил стрелу, придавил авторитета — так они уже две жизни за это взяли. И главное — ведь уехал я из города, уехал… Освободил территорию. Зачем же теперь преследовать? Что-то здесь не так…

День потихоньку перевалил на вторую половину. Упырь крутил баранку и все бормотал себе что-то под нос, а Деревянко вновь начал задремывать, когда Алексей вдруг толкнул его под бок:

— Вован, глянь назад. Кажется, опять они…

Деревянко оглянулся. Их стремительно догонял темно-серый БМВ с номерами, заляпанными грязью. Похоже, тот самый, что преследовал их на выезде с Лехиного двора. Хотя…

— Не знаю. Может, и они.

— Ну-ка, дай пушку… в бардачке… Когда догонят — пригнись.

Вован достал «Макаров», проверил обойму, передернул затвор и отдал Упырю. Второй взял себе. Тоже мне — «пригнись». Можно подумать, сам непробиваемый.

Но отстреливаться не пришлось. БМВ с двумя смуглыми парнями — один за рулем, второй рядом — обошел их, даже не притормозив, хотя пассажир смотрел на упыревский джип во все глаза.

— Они… — процедил сквозь зубы Алексей. — Встречу готовить поехали… Вот ведь прицепились!

— Может, назад рвануть?

— Там все перекрыто, можешь не сомневаться. А вот сбоку где-нибудь можно попробовать отсидеться…

Приметив грунтовку, ведущую на высокий холм с каким-то недостроем наверху, Упырев решительно съехал с асфальта. Поставив машину так, чтобы не просматривалась с дороги, он достал из багажника армейский полевой бинокль, засел за полуразрушенной стенкой на груде мусора и долго разглядывал трассу, изучая движение. Деревянко тем временем потягивал пиво, обнаруженное в багажнике джипа. Наконец сослуживец, тоже взяв банку, сел рядом с ним.

— Хреново. Вся трасса под контролем. Минимум три машины туда-сюда гоняют…

Деревянко не ответил. Не знал, что отвечать и что делать. Поэтому сказал:

— Жрать охота.

Действительно, обеденное время было в самом разгаре, солнце припекало все сильнее.

Допив пиво и смяв банку, Упырь продолжил тему:

— По трассе вряд ли проскочим. Предложения есть?

Жара и пиво после бессонной ночи разморили Деревянко окончательно. У него слипались глаза. Поэтому он без колебаний предложил:

— Давай заляжем и поспим. У тебя сиденья раскладываются? А вечерком видно будет…

Возражений не последовало. Они залегли в джипе, что безусловно было с их стороны величайшей глупостью и вопиющим пренебрежением военной наукой. Правда, перед тем, как заснуть, Деревянко пробормотал:

— Они нас тут не найдут?

В ответ засыпающий Леха-Упырь кое-как выговорил:

— Не должны… С дороги не видно…

Глупость не всегда наказывается должным образом. Поэтому вечером прапорщик проснулся не от грубого окрика и не от тычка автоматом под ребра — просто резко похолодало, и худой Деревянко замерз первым. Он сел, широко зевнул и растолкал сослуживца, приговаривая:

— Вставай, засоня! У меня идея есть!

Упырев поднялся, энергично потер ладонями щеки и вопросительно воззрился на Владимира:

— Ну и?

Идея состояла в том, чтобы, не выезжая на трассу, попробовать проехать по грунтовке дальше — а вдруг выведет на другую дорогу? Упырь воспринял идею скептически, но возражал вяло, потому что встречных предложений не имел.

— Тогда поехали! — подвел итог дискуссии Деревянко.

Сиденья были подняты в рабочее положение, стекла слегка прикрыты, и Алексей повернул ключ зажигания. Но едва мотор заворчал, набирая обороты, тут же его заглушил и выругался вполголоса:

— Тьфу, идиот!

— Что случилось? — не понял Деревянко.

— Бензин на нуле! Сюда, наверно, уже на резерве ехали. Ну, правильно: то эти «Развалины», то БМВ на дороге — совсем из головы вылетело.

— И что делать будем?

Упырев думал недолго:

— Голосовать пойдем.

Он полез в безразмерный багажник своего джипа и извлек оттуда двадцатилитровую канистру. Вручив ее Владимиру, присовокупил стодолларовую бумажку:

— Прямо ею маши, увидят — сразу остановят.

— А если туркмены наедут? Им и махать не надо…

Но у Алексея уже готов был целый план:

— Голосовать будешь ты, а я залягу в засаде, в канаве. Если спокойно набираешь бензин — возвращаемся и уезжаем. Ну а если туркмены… Им нужен я, тебя они сразу убивать не станут.

— Вот спасибо, порадовал!

— Не бзди, Дерево, я тебя прикрою… Только пистолет возьми на всякий случай.

С этими словами Упырь повесил на плечо автомат и уже собирался было идти, но остановился. Подумав, повесил на другое плечо РПГ и прихватил заряд.

— Вот теперь все. Потопали.

Они спустились с холма в быстро густеющих сумерках, подошли к дороге, движение на которой к ночи сильно поредело. В месте, где грунтовка выходила на асфальт, Упырь подвел Деревянко к придорожной канаве, обросшей кустарничком:

— Я буду лежать здесь. Ты будешь голосовать там, — он указал чуть дальше по трассе. — Если что не так — не стой на линии огня. А еще лучше — падай. Понял?

Владимир ничего не успел ответить, так как Алексей неожиданно толкнул его на дно той самой канавы, в которую собирался залечь, и сам свалился вместе с Деревянко, прижимая палец к губам:

— Тс-с! Это они… Лежи тихо… — Алексей шептал в самое ухо прапорщика.

Между тем на дороге послышался скрип тормозов и у обочины, буквально в пяти метрах от залегших сослуживцев, припарковалась машина. Хлопнула дверца, слегка гортанный голос спросил:

— Ты куда?

— Отолью пойду, — ответил голос постарше и поглуше.

Говоривший встал как раз над той самой канавой, только чуть в стороне, и долго, обильно мочился. Потом тяжело заскрипела галька — боевик, облегчившись, возвращался к машине. В этот момент зашипела рация, типа тех, что используют для связи менты.

— Берды, Берды, ответь, — послышался сквозь треск кашляющий металлический голос. В вечернем воздухе он разносился далеко вокруг.

— Да, шеф, слушаю, — ответил Берды — видимо, тот самый старший.

— Ну что у тебя?

— Пока ничего. Ребята разъехались, ищут.

— Имейте в виду, упустите — всем яйца оторву. Он мне за братишку должен ответить! Чтобы привезли живого или мертвого!

— Шеф, их вроде бы двое.

— Вот обоих и привезите!

— Понял, шеф, понял. Все сделаем, не беспокойся.

— «Сделаем»… Знаю я, как вы делаете…

Некоторое время висела пауза. Потом шеф заговорил вновь:

— Вы где сейчас?

— На двести седьмом километре.

— Ты вот что, собери всех к себе. Потом скажу, что дальше делать.

— Хорошо, шеф, примерно через полчаса все тут будут. Тогда свяжемся…

— Ну, до связи…

Шипенье стихло. Берды негромко выругался.

— Ну вот куда они могли деться?

Молодой, с гортанным голосом, флегматично ответил:

— Куда угодно. Степь большой…

— А-а, ну тебя.

Снова раздался шип: Берды включил рацию и начал вызывать подчиненных:

— Меред, Ораз, ответьте! Меред, Ораз, ответьте!…

Ему откликнулись неразличимые металлические голоса:

— Да, Берды, слышим тебя… Слышим…

— Я на двести седьмом километре. Подъезжайте сюда, поступила команда от шефа. Как поняли?

И вновь раздались металлические голоса:

— Поняли, едем… Едем…

Деревянко и Упырев валялись в своей канаве, замерев. Похоже, против них разворачивалась настоящая войсковая операция. Только погон у участников не было. Но все же сослуживцы имели одно бесспорное преимущество: они знали, где их враги, а где они — враги не имели представления.

Им пришлось греть землю еще минут двадцать, пока подъехала одна машина, за ней минут через пять — другая. Они встали друг за дружкой у той же обочины, боевики вышли. Дождавшись, пока все собрались, Берды начал говорить:

— Шеф недоволен. Вы сами хоть можете объяснить, как мы их упустили? Не можете ответить? Вот и я не могу. А отвечать перед шефом мне придется. Он обещал всем яйца оторвать. Но мне-то первому! Поэтому сначала я вам оторву. Если не найдем…

Гневную речь начальника прервал тот же молодой гортанный голос:

— А куда они могли деться? Если ни вперед, ни назад — не под землю же? Значит, на боковой дороге прячутся… Вот, хоть на этой. Их, кстати, последний раз где-то здесь и видели.

Берды быстро оценил справедливость суждения и тут же перехватил инициативу:

— Правильно. Я и сам это хотел сказать. Значит, будем обшаривать боковые дороги. Начнем с этой… Меред, поднимись наверх, посмотри, что там. Ты, Ораз, — возьми карту, нужно поглядеть, сколько проселков на этом участке…

Он еще давал какие-то указания, но исполнительный Меред уже завел двигатель и вырулил на грунтовку, ведущую к развалинам на вершине холма… Поняв, что ждать больше нечего, Алексей аккуратно, стараясь не шуметь, заложил заряд в РПГ-7. Он расчетливо выждал, пока Меред отъедет подальше — чтоб самого осколками не зацепило, прицелился и выстрелил. Тут же бросил РПГ и схватил автомат, так что взрыв и первые выстрелы прозвучали практически одновременно.

Когда Деревянко осторожно высунулся из канавы, в живых уже оставалось только трое боевиков. Кроме взорвавшегося Мереда, Упырь успел первыми же выстрелами свалить еще двоих. Укрывшись за машинами, оставшиеся пытались наладить ответный огонь. Владимир передернул затвор своего пистолета и начал хладнокровно, как будто в тире по мельницам, палить по живым мишеням. Железяки всегда хорошо слушались его, в том числе и оружие. На стрельбище он неизменно был в числе лучших. Прапорщик ясно видел, что по крайней мере две его пули достигли цели. Где-то над ухом взлаивал сдвоенными выстрелами автомат Упыря, а потом стало тихо. Почему-то ни одна из машин, кроме первой, не взорвалась, как это показывают в кино.

Выждав несколько секунд, Алексей поднялся, оглядел поле битвы. Убедился, что живых нет, и заметил, что из простреленного бака задней машины вытекает бензин. Он похлопал сослуживца по плечу:

— Иди скорей, набирай. А то уехать не сможем…

Деревянко понял. Встал. Шатаясь, пошел, подставил канистру под струйку горючего.

Самое удивительное — за все это время ни одной машины не появилось на трассе федерального значения Ставрополь — Элиста.

Наконец Упырев решил, что достаточно:

— Дерево, хватит! Линяем!

Владимир послушно взял канистру и, подойдя к Упырю, поставил ее на землю. А потом согнулся пополам и начал блевать, особенно мучительно из-за того, что блевать ему было нечем. Он только корчился, хрипел и кашлял, рефлекторно пытаясь выплеснуть наружу омерзение от первого убийства.

Алексей поглядел на него с состраданием. Потом перевесил на одно плечо РПГ и автомат, на другое взвалил Деревянко, взял канистру с бензином и тяжело зашагал вверх по холму, мимо горящей машины туркменских боевиков, туда, где ждал его верный «мицубиси-паджеро»…

Примерно на полпути Владимир очухался:

— Все, пусти…

Он встал на нетвердые ноги, забрал у Алексея канистру и пошел следом за ним, с каждым шагом чувствуя, как отпускают скрутившие его страшные спазмы. Молча дошли до машины. Здесь Упырев перелил содержимое канистры в бензобак, завел двигатель и поглядел на датчик:

— Нормально, до заправки дотянем.

Алексей вырулил на асфальт, осторожно объехав по пути догорающую машину, и ударил по газам. Владимиру он объяснил вполголоса:

— Скоро здесь ментов будет — как грязи…

Деревянко молчал. Упырь решил поддержать товарища:

— Ты не переживай, Дерево. Они бы нас не пожалели, это точно.

Но Владимир, видимо, думал о другом, потому что вдруг спросил:

— А почему бы теперь назад не поехать? Ведь дорога свободна…

Упырев досадливо крякнул.

— Ты разговор их слышал?

— Ну…

— Значит, не понял. Я, когда из окна выпрыгивал, младшего братишку Сапара задавил. Того, что в кустах в засаде сидел. Он мне еще тогда знакомым показался…

— А ты его тоже знал?

— Не то чтобы знал, но он на той разборке присутствовал… Сильно за брата обижался…

— И что?

— А то. Теперь ясно, почему Сапар никак успокоиться не может. За брата он обязан отомстить. Вот и гонится за нами. Так что мне теперь возвращаться никак нельзя.

Деревянко долго молчал, потом спросил:

— А куда мы сейчас едем?

— Сначала до заправки, а дальше видно будет. Не дрейфь, Дерево, прорвемся!

В каком-то придорожном круглосуточном магазинчике Алексей купил хлеба, колбасы, сыра и пива. Отъехали чуть дальше и прямо на обочине плотно перекусили.

— Ну вот, — прокомментировал Упырев, — жить стало лучше. К утру доберемся до Элисты — какую-нибудь гостиничку найдем, отдохнем. И душ хорошо бы принять.

Деревянко не ответил, по-прежнему пребывая в прострации.

В Элисту въехали, когда еще только начинало светать. Оформиться на проживание в маленькую гостиницу на окраине города, которую нашел Упырев, можно было только в девять часов. Деревянко предложил поискать другую, но Алексей возразил, что им сейчас лучше «не светиться». Пришлось два часа сидеть на скамейке, пробавляясь пивом с сушеными кальмарами. Наконец Упырь поставил джип на маленькую закрытую стоянку, и они пошли оформляться. Им дали один номер на двоих. Там нашлись две узкие койки, отличающиеся от солдатских только деревянными спинками, телевизор «Рубин» и совмещенный санузел с душем. Упырь сразу пошел купаться, а Владимир рухнул на койку, безучастно уставившись в потолок.

Алексей вышел свежий, в капельках воды, открыл банку пива и включил телевизор. Там заканчивалась ежедневная юмористическая передача с популярной ведущей, которой неблагодарные калмыцкие телезрители дали прозвище Дубина Роговицкая. Она, в соответствии с экранным образом, старательно хихикала над шутками своего главного юмориста, а потом передача плавно перешла в рекламу. Наконец, в десять часов начался выпуск местных новостей. После нудных и длинных сообщений о деятельности президента Илюмжинова, после репортажей об успехах нефтяников и овцеводов, а также интервью с верховным ламой Калмыкии, дикторша с насморочным голосом сделала серьезное лицо и сказала:

— А теперь срочное сообщение. Сегодня ночью на двести седьмом километре федеральной трассы Ставрополь — Элиста были взорваны и расстреляны три машины со ставропольскими номерами. По предварительным данным, погибли шесть человек. С места событий — наш корреспондент Виталий Бухалов.

Сослуживцы увидели хорошо знакомый им участок трассы, издырявленные пулями машины, стоящие на обочине носилки с трупами, накрытыми белыми простынями. Потом возникла голова корреспондента Бухалова, который затараторил в камеру, держа микрофон с квадратной нахлобучкой «ГТРК "Калмыкия"»:

— Вы видите последствия вчерашней перестрелки, состоявшейся на двести седьмом километре федеральной трассы Ставрополь — Элиста. Что здесь произошло — ответ должны дать профессионалы, мы можем только констатировать, что машины, которые вы видите, — все со ставропольскими номерами. Ни одной машины с калмыкскими номерами здесь нет…

«Идиот какой-то, — мрачно подумал Деревянко. — Ты бы еще заорал: наши победили!»

На экране появилась отъезжающая скорая помощь, а потом — голова в фуражке.

— Прокомментировать происшествие мы попросили начальника отдела по борьбе с организованной преступностью Министерства внутренних дел Калмыкии майора Галямова.

Голова в фуражке покивала, а потом, видимо, по сигналу корреспондента, заговорила:

— Судя по первым данным, перед нами результат типичной криминальной разборки. Могу уточнить, что все эти машины — не просто ставропольские, а из Туркменского района края. Кто противостоял им — пока неясно…

— И что же, в настоящий момент у следствия нет никаких версий? — перебил фуражку репортер.

— Предварительная версия есть, но озвучивать ее пока рано — в интересах следствия…

— Итак, — вновь появилась в кадре голова Бухалова с микрофоном, — МВД республики считает, что раскрытие этого преступления — вопрос только времени. Анита? — обратился он к ведущей, давая понять, что закончил.

— Спасибо, Виталий, — вернулась на экран дикторша с насморочным голосом. — Мы с нетерпением будем ждать дальнейших сообщений о ходе расследования. И, естественно, вместе с нами узнавать все подробности будете вы, уважаемые телезрители. Теперь о происшествии в детском саду номер семь, где дети получили пищевое отравление…

Упырев встал, сделал телевизор потише и допил пиво из банки.

— Как быстро они, сволочи…

— Слушай, Леха, а как ты думаешь — майор насчет предварительной версии врет или нет?

— Может, и не врет… У джипа колеса — ни с чем не спутаешь. Заменить бы их… А заодно и номера.

— А в городе сейчас не опасно?

— Да не должно быть… Как они могут нас узнать? — Упырь посмотрел на Владимира вопросительно.

— Очень просто. Если добрались до «Графских развалин» — у них уже есть наши приметы.

— Да-а, хреново. Убираться отсюда надо, — Алексей опустился на возмущенно крякнувшую под ним койку.

— Куда?

— Дальше поедем. Может, в Астрахани такого шума нет…

— А потом чего?

— Чего-чего… — разозлился Упырь. — Ничего, вот чего. Номера поменяем, резину… А там видно будет. Давай, пару часиков поспать все равно надо…

Деревянко тяжело вздохнул и откинулся на подушку, поняв, что никакого реального плана у сослуживца нет. А потому, если он хочет остаться в живых и на свободе, — надо думать самому. С этой мыслью Владимир огорченно уснул.

Было у Деревянко замечательное качество, роднящее его с Дмитрием Ивановичем Менделеевым. Как и знаменитому автору периодической системы химических элементов, прапорщику нередко именно во сне приходили решения самых сложных вопросов. Это получалось само собой и приносило большую пользу, так что он привык доверять своей странной способности. Но когда Владимир через два часа проснулся в убогом гостиничном номере на узкой солдатской койке с накрепко застрявшим в голове словом «Туркмения», он изрядно удивился.

Не вставая, он закинул руки за голову и попробовал покрутить это слово в голове уже не во сне, а наяву. И потихоньку резоны, прокрученные мозгами за то время, пока их хозяин отдыхал, стали понятны. Перебирая все направления движения, голова спящего прапорщика сразу откинула возвращение назад (по известным причинам), а также маршрут Дагестан — Азербайджан. Деревянко их не знал и боялся. Через Астрахань в Волгоград — можно, но опасно. Если туркменский авторитет в близком родстве со ставропольскими ментами, да еще хорошо заплатил, то у него в распоряжении будет вся информация по России — система-то одна. Значит, отпадает. Остается, как ни странно, Казахстан. Своих казахских коллег прапорщик-пограничник знал по одному замечательному качеству: за соответствующее денежное вознаграждение они могли пропустить через границу кого и что угодно — вплоть до танкового полка. Но задерживаться в Казахстане не следует: если их объявят в розыск, то российская ментовка вполне может подключить казахскую милицию. Значит, надо прорываться в Туркменистан: там не найдет никто и никогда. Ушибленные независимостью власти нового государства любые формы сотрудничества воспринимали как покушение на свой суверенитет и напрочь отказывались взаимодействовать с кем бы то ни было.

Прапорщик еще раз перебрал в голове все доводы и вновь нашел их убедительными. Надо было только сменить засвеченную военную форму. Он не стал будить товарища, а пересчитал имеющиеся в кармане ресурсы, и счел, что хватит. Прямо напротив гостиницы, как запомнил Деревянко, стояли несколько киосков с обычным набором китайско-турецкого барахла. Там он купил дешевые серые джинсы, однотонную футболку, шлепанцы из кожзаменителя, кепку-бейсболку и пластмассовые темные очки. На все ушло чуть более пятисот рублей.

Вернувшись в номер, Владимир переоделся, погляделся в зеркало и остался вполне доволен: если раньше его внешность была не очень выразительной, то нынешние приобретения сделали Деревянко почти человеком-невидимкой. То есть увидеть его было можно, а вот запомнить — вряд ли. Он потряс Упыря за плечо:

— Ваши документы!

Алексей открыл глаза и вскинулся, как чумной. Зная его реакцию, Владимир поспешил поднять очки на лоб:

— Спокойно, спокойно… Это ж я!

— Тьфу, черт бы тебя… Смотри, один раз вот так пошутишь — мало не покажется.

Деревянко плюхнулся на свою койку и рассеянно спросил Упырева:

— Так что ты там говорил про Туркмению…

— Чего? — не понял Алексей.

— Ну там — давай рванем, пятое — десятое…

— А-а… Так ты ж не хочешь? — Упырь смотрел недоумевающе.

Деревянко озверел. Если бы ему три дня назад сказали, что он будет так безобразно орать на Упыря — ни за что бы не поверил:

— Ехать не хочу, а жить хочу! И в тюрьму не хочу! Потому что семья у меня! Дети! Жена!

— Да ладно, ладно тебе, Дерево… Не нервничай… А почему ты думаешь, что нужно ехать в Туркмению?

— Понимаешь… — Владимир взял себя в руки и вкратце изложил ему приснившиеся соображения. — В общем… выходит, другого выхода нет. У тебя денег много?

Алексей смотрел на него с нескрываемым уважением.

— Тысяч шесть-семь…

— Достаточно. Примерно тысячу надо будет отдать на границе с Казахстаном. Пойдет?

— Да пожалуйста… А почему туркменские менты ни с кем не дружат?

— Потому что с головой не дружат. Отморозки… Да сам увидишь.

— Как будто я не видел… Два года смотрел. Нормальные люди.

— Это когда ты видел, были нормальные. А теперь у них от независимости крыша поехала. По крайней мере у руководства… Но это нам на руку.

Алексей, окончательно просыпаясь, потянулся:

— Эх ты, Дерево!… Я же тебе сразу сказал — поехали в Туркмению.

— Только не говори, что ты специально все так подстроил…

Выехали вскоре после обеда, стремясь побыстрее оставить позади пыльные улицы Элисты. Они беспрепятственно выехали из города, хотя пришлось пробираться Бог знает какими закоулками, а потом по бездорожью объезжать милицейские посты. Это отняло много времени, но зато они через Утту и Линейное к вечеру достигли Астрахани. Как ни странно, ни на одном посту «гиббоны» их не остановили. Может быть, профессиональные способности позволяли им различить сквозь затемненные стекла габариты Упыря?

Сняв номер в гостинице, сослуживцы перекусили какой-то ерундой и выключились как подрубленные: с одной стороны, почувствовали себя в безопасности, а с другой — слишком устали за эти дни от непрерывной гонки, почти без сна и отдыха.

Но утром опасная действительность вернулась к ним в полном объеме. Надо было решать, что делать дальше.

— Вот что, — сказал практичный Деревянко, когда они умылись и позавтракали в гостиничном буфете резиновыми яйцами с соевыми сосисками. — Я думаю, нам все же нужно поменять номера. Только не на российские, а на казахские. Так мы будем незаметнее. Вот только где найти…

Они поехали по городу в поисках авторемонтной мастерской. Она попалась почти сразу, за первым же поворотом. За ржавыми железными воротами по маленькому дворику, залитому мазутом, бензином и еще черт знает чем, бродили два небритых типа в насквозь промасленной одежде, неприглядных и похмельных. Упырь пошел разговаривать с ними сам, махнув Деревянко рукой, чтоб оставался на месте. Ему пришлось все же отстегнуть типам на пузырь, прежде чем они выдали нужный адрес, взяв с Лехи слово, что если что не так — он их не сдаст.

Приехав в указанное место, беглецы увидели простую вывеску «Печати, штампы, изготовление по оттиску». Упырь пожал плечами, еще раз велел Деревянко оставаться в машине и вошел в дверь под вывеской. Там он увидел человека, абсолютно отвечающего понятию «канцелярская крыса»: он был весь серый, с хищной заостренной мордочкой, и даже круглые очки в железной оправе делали его глаза непостижимо крысиными. Человечек посмотрел на Упыря поверх очков и ни о чем не спросил. Тот понял, что надо говорить самому — ну и ладно, Леха никогда не боялся крыс:

— Нам нужны автомобильные номера.

— Какой страны? — скрипнула крыса.

— А вы что, разные можете? — удивился не готовый к такому повороту Упырь.

— Россия, Казахстан, Узбекистан, Туркменистан?

Упырь прикинул, что нужнее. Через несколько секунд решил:

— Казахстан и Туркмения.

— Завтра, каждый по триста.

— Нужно вечером.

— Каждый по пятьсот.

Леха еще подумал, но самую малость:

— Согласен.

Они подъехали к контрольно-пропускному пункту, когда на черно-бархатном азиатском (несмотря на географическую принадлежность к Европе) небе уже дрожали и шевелились крупные звезды. Здесь пришлось встать в длинную очередь из машин — движение между Россией и Казахстаном шло весьма оживленное. Маясь бездельем, слушали местное радио, когда Владимир вдруг спросил:

— Ты ничего не чувствуешь?

— Да нет, — повернулся к нему Алексей. — А что?

— Такое ощущение, как будто следят за нами… Взгляд чей-то чувствую.

Упырев отнесся к словам Деревянко серьезно. Он внимательно огляделся, пытаясь разглядеть в темноте номера окружающих машин и лица тех, кто в них сидел. Но ничего подозрительного не обнаружил:

— Вроде ничего не видно. Показалось, наверно.

— Может, и показалось, — согласился Владимир.

Но Упырев на всякий случай все же поднял тонированное стекло.

Прождав часа три, незадолго до полуночи сослуживцы наконец подъехали к полосатому шлагбауму. За российских пограничников Деревянко не опасался: ворон ворону глаз не выклюет. Так и вышло: едва Владимир рассказал хмурому толстому прапорщику, что он тоже прапорщик, только что из Туркмении, тот, едва глянув в его документ, махнул солдату рукой:

— Открывай!

Но на следующем шлагбауме, метрах в пятидесяти от первого, со стороны водителя в окошко засунулась морда, обладатель которой не мог не прослыть хитрецом, даже если был самым простодушным человеком на свете: узкие глазки, плоский нос, лишенное растительности лицо и торчащие из-под фуражки жесткие, как солома, черные волосы. Казалось, что это подросток, для смеха напяливший форму офицера-пограничника.

— Старший лейтенант Жоламанов! — представился он. И, словно понимая, что выглядит не очень убедительно, добавил: — Пограничная служба Казахстана. Ваши документы!

Упырев отдал ему заранее подготовленный паспорт, а Деревянко, не успевший получить гражданские документы, — удостоверение личности, которое, к счастью, находилось в момент отъезда на своем обычном месте, в нагрудном кармане форменной рубашки. Хитрый Жоламанов полистал немного их книжечки и обрадовался:

— А-а, тоже пограничник?

— Да, — вынужден был признать Деревянко.

— Берекелля! — похвалил его старший лейтенант. — А куда едете?

— В Шевченко, — ответил Упырев.

— Никакой Шевченко больше нет, — возразил Жоламанов. — Есть Актау. Зачем нам в Казахстане хохлы? И Гурьева нет. Есть Атырау. В Казахстане все казахское. А зачем едете?

— В гости, к друзьям, — поспешил ответить Деревянко.

— Гости? Зачем гости? — тут же заинтересовался хитрый пограничник.

— Свадьба, друг сына женит… — объяснил Владимир.

— О-о! Свадьба — совсем хорошо. Подарок купили? В багажнике, наверно? Покажите, мне тоже интересно!

Вован понял, что пришло его время. Он пихнул Упырева локтем в бок, чтобы сидел смирно, взял из бардачка тоненькую пачку долларов, разделил ее примерно пополам и разложил по разным карманам. Выйдя из машины, подошел к Жоламанову и деликатно взял его за локоток:

— Товарищ старший лейтенант, вот я, например, служил в Туркмении, и мне интересно узнать: вам в Казахстане сколько платят?

— Да где сейчас хорошо платят? — охотно поддержал тему казахский пограничник. — Вот при Союзе, говорят, хорошо платили. А теперь едва-едва на еду хватает.

— Да, да, все правильно, — покивал Владимир. — Мы, кстати, могли бы немножко помочь, так сказать, материально… — он ненавязчиво протянул старшему лейтенанту четыре бумажки по сто долларов.

Тот совершенно естественным движением пересчитал их и сунул в карман:

— Но мне бы так хотелось поглядеть на свадебный подарок…

Владимир вздохнул, и вытащил из другого кармана еще двести долларов. Жоламанов так же изящно переправил их в карман, но остался стоять столбом, мечтательно глядя узкими глазками поверх головы Деревянко. Тот понял, и отстегнул еще двести. Тогда старший лейтенант ожил, резко повернулся к стоящему на посту солдату и скомандовал:

— Эй, открывай! Все в порядке!

Полосатый шлагбаум пошел вверх, Деревянко запрыгнул в машину, и они медленно пересекли российско-казахскую границу. Отъезжая все дальше от России, Владимир вдруг подумал, что оставляет там какого-то другого, прошлого Деревянко: такого уже никогда больше не будет на свете…

Вопреки уверениям хитрого Жоламанова, в Казахстане осталось еще немало русского — возможно, потому, что многое казахским никогда и не было. Так, первый же населенный пункт, в котором они наконец остановились отдохнуть, отъесться и отоспаться, назывался Котяевка. Здесь Деревянко впервые по-настоящему оценил, как это замечательно — не ждать ежеминутно нападения, не бояться, не прятаться…

В этой самой Котяевке, с учетом большого потока пересекающего границу транспорта, несколько точек общепита работали круглосуточно. Остановившись у первой же шашлычной, они сели за столик, заказали целый поднос всякого мяса, птицы и рыбы, взяли сразу по две кружки свежего бочкового пива, полкило водочки… Только после пятой рюмки и неизвестно какой по счету порции шашлыка Деревянко, бессильно откинувшись на спинку стула, фальшиво пропел:

— Мы ушли от проклятой погони — перестань, моя крошка, рыдать…

А Упырев, смачно отправив в рот золотистый кусок осетрины с черной корочкой шкурки, невнятно пробормотал в ответ:

— Я тебе говорил, Дерево, главное — не ссать…

Потом Алексей, пальцем поманив хозяина, осведомился:

— Где у вас здесь можно переночевать?

Тот объяснил, как доехать до единственной в поселке гостиницы, и они, довольные, отбыли в указанную сторону. Никто не преследовал их, никто не нарушил их покой в эту ночь до самого утра.

А утром решили, что тянуть резину нечего. Бог знает, как оно обернется. Лучше всего скорее отправляться на юг, где ждет их — так они в шутку между собой решили — сокровище Джунаида…

 

Глава третья. СЕРДАР СПЕШИТ ЗА НАСЛЕДСТВОМ

Лето в этом году обещает быть как никогда жарким — уже в конце весны навалился небывалый зной. Но до чего хорошо и прохладно под огромной раскидистой чинарой на застеленном плотной белой кошмой топчане, построенном наподобие мостков над быстрыми водами горной речки Келат! Тут-то и лежал Сердар Мухаммед Хабиб, молодой мужчина с круглым лицом, нахальным козлиным взглядом, с волосами густыми и вьющимися мелко, как каракуль. Он взбил подушку и, удобно подсунув ее под бок, облокотился на локоть. Зеленый чай в пиале дымился легким парком, узорчатая тень от чинары шевелилась на белой кошме, бормотали что-то прохладные струи прозрачной речки. Было свежо, хорошо и спокойно. Но не было покоя в душе Сердара.

Он родился в этом небольшом иранском поселке, расположенном у самой границы с Туркменией, и носящем то же имя, что и речка, — Келат. А этот дом с большим участком и топчаном под огромной чинарой — единственное, что оставил после себя в наследство знаменитый прадед Сердара, Джунаид-хан, бывший правитель Хорезма. Но Сердар никогда и ни в чем не винит предка. Разве не сделал он все, что было в человеческих силах, чтобы уничтожить власть урусов? Разве не бился прадед как лев с кизыл-аскерами, перешагнув уже далеко за седьмой десяток? Нет, он ни в чем не виноват. Виновата проклятая власть, лишившая Сердара всего. Ибо он — единственный законный наследник Джунаида, а значит, и престола великого Хорезма — одного из древнейших государств на свете, наряду с Междуречьем и Египтом. Именно Хорезма, как называется он в священной «Авесте» и в древней Бехистунской надписи, а не «Хивинского ханства», как стали называть его изменники и предатели, коварно захватившие власть еще в Средние века, а потом, следом за ними, и проклятые большевики…

Всю свою сознательную жизнь, с тех лет, когда ребенок начинает понимать простые слова. Сердар ненавидел русских. Это они свергли с трона его прадеда, это они гоняли великого правителя по пустыне, как охотничьи собаки травят зайца, это они постарались, чтобы само слово «Хорезм» исчезло из человеческой памяти, разделив его территорию между двумя дурацкими «республиками» — Туркменистаном и Узбекистаном. А мнение народа, сыны которого до сих пор считают себя хорезмийцами, — проигнорировали. Если бы не большевики, разве так бы жил сейчас Сердар? Разве прозябал в захолустье, вдали от центров цивилизации? Разве думал бы, что подарить любимой жене, где взять денег на обучение детей в Англии? Хотя, не исключен вариант, что в Америке — пока не решил.

Нет, семья, конечно, не бедствовала. Кое-какие средства прадед все же оставил, а дед и отец, как могли, преумножили их. Но они жили в основном при шахе, который поощрял коммерцию, а Сердару выпало жить при аятолле Хомейни с его исламской революцией. Туркмены никогда не были особенно религиозными, поэтому иранский фанатизм Сердара немного раздражал, но главное заключалось в другом: бородатые стражи исламской революции оставили очень мало возможностей для бизнеса. С тех пор Сердару стало казаться, что все революции совершаются исключительно для того, чтобы как-нибудь нагадить его семье. И он от всей души ненавидел теперь любую власть — хоть советскую, хоть исламскую, хоть ту, что установилась в Туркмении теперь — самую тупую из всех, что он знал. Ненавидел люто, до волчьего воя, но сделать, увы, ничего не мог.

А месяц назад его сосед Берды-Кяпыр, вернувшись из Ашгабата, куда возил на продажу сорные апельсины, растущие в Иране вдоль дорог, пригласил его на плов. Сердар знал, зачем приглашает сосед: из Туркмении Берды всякий раз привозил контрабандой три-четыре бутылки русской водки — единственное из всего русского, что любил Сердар. Поэтому приглашение принял охотно. Они воздали должное восхитительному плову, а когда уже почти подошла к концу вторая бутылка, сосед вдруг сообщил ему, что в Ашгабате услышал кое-что интересное про знаменитого предка Сердара — Джунаид-хана… Сердар насторожился, но ускорять события и задавать лишних вопросов не стал. Что такого мог услышать этот спекулянт сейчас, по прошествии стольких лет?

— Да… — Берды-Кяпыр продолжал рассказ про своего ашхабадского знакомого. — Он мне и говорит — ведь у вас там, в Иране, до сих пор его внуки живут. Почему не подадут протест? Есть же международные организации…

— Погоди, — не выдержал Сердар, видимо, прослушавший начало. — Какой протест? При чем тут прадед?

— А я не сказал? Э-э, голова совсем плохая стала. Налей-ка еще…

Соседу, честно говоря, наливать уже не стоило, но Сердару не терпелось услышать продолжение, и он не стал спорить. Они выпили, и Берды продолжил:

— Есть какой-то международный закон о… прести… рости… не помню как — в общем, о возвращении ценностей прежним хозяевам.

— Каких ценностей?

— Ну там… домов, земель… ху… хужо… дожественных ценностей… А, вспомнил: реституция!

— А прадед здесь при чем? Он был правителем государства! Что мне теперь, государство вернут? — Сердару больше всего хотелось стукнуть соседа по голове, чтобы он немного протрезвел.

— Не-а… Государство не вернут. А вот документы рас… спродавать… они права не имеют!

— Да какие документы, Берды? Очнись наконец! — Сердар уже всерьез разозлился.

— А такие. Архивные работники рас… спродают письмо твоего… этого…

— Ну?

— Письмо про то, где он спрятал клад.

— Что???

— Ну да. Ты поезжай, обратись в ООН…

Понимая, что от Берды уже трудно чего-то добиться, Сердар все же попробовал:

— Какой клад, сосед?

— Который он в пустыне закопал. В Каракумах. В общем, где-то там… — перед тем, как отключиться, Берды-Кяпыр все сказал очень разборчиво. Видимо, из последних сил.

На следующий день Сердар вновь попытал соседа, и тот, уже на трезвую голову, все подтвердил: в Ашгабате знакомый ему рассказал, что работник архива продает (по крайней мере продавал какое-то время назад) копии письма его (то есть Сердара) прадеда, в которых указывается местонахождение спрятанных им (то есть Джунаидом) сокровищ, хотя что это за ценности и сколько их — никто не знает. Берды-Кяпыр даже точно указал имя человека, от которого получил эти сведения. И рассказал, как его найти…

Два дня Сердар не мог найти покоя. Не мог спать, не мог есть, не мог любить жен, коих у него, по молодости лет, было всего две. Его не радовали игры с детьми, не развлекала рыбалка на говорливом Келате. Сердар как будто заболел, потому что уже не в первый раз слышал про этот клад. Ему говорил про него дед, говорил отец, только прадед не говорил, потому что когда Сердар родился, он уже давным-давно умер.

Но главное было в другом: от Джунаида через деда и отца до Сердара дошел список ценностей, которые закопал прадед где-то в пустыне. Если верить перечню, это было настоящее сокровище. И если Сердар до сих пор не взялся за поиски, то по единственной причине: Джунаид на словах объяснял деду, где отыскать клад, и обещал записать, но не успел — последние месяцы жизни он был разбит параличом, не мог ни двигаться, ни говорить. А к тому времени Советы обрели такую силу, что вернуть ценности казалось совершенно нереальным, поэтому дед и не старался особенно узнать точное местонахождение сокровищ. И вот теперь Сердар учуял новую возможность вступить во владение наследством.

На третий день он принял решение и отправился к Абды Кериму, такому же спекулянту, как Берды-Кяпыр. За определенное вознаграждение тот взялся проверить рассказ конкурента. Сердар подозревал Абды в пристрастии к наркотикам, но, как ни странно, по возвращении из Ашгабата тот честно отработал полученные деньги, подтвердив информацию конкурента. Даже более того, точно сообщил, кто распространяет фамильные документы: некто Мурад Сопыев, заведующий отделом документов для служебного пользования в Государственном архиве Туркменистана. А в качестве бонуса добавил, что Мурад этот — пьяница, и найти его можно каждым вечером в пивной «Рваные паруса».

Этого Сердар вынести уже не мог. Какой-то пьяница торгует достоянием его семьи? Он за это ответит! Все за это ответят! Сердар приказал отогнать в мастерскую свой старенький внедорожник «форд», чтобы его подготовили к дальней дороге. И вот теперь он сидел на топчане под чинарой, ожидая с докладом слугу.

— Хозяин? — Реза появился, как всегда, почти бесшумно, ощерив в ухмылке кривые редкие зубы. — Гы-ы!

Из прислуги в доме были только старая курдянка-кухарка и ее сын, волосатый звероподобный Реза, исполняющий обязанности садовника и дворника. Он был слабоумным, но силищей обладал неимоверной, и Сердар наполовину в шутку, наполовину всерьез говорил, что никогда нельзя угадать, на кого он кинется. Однако Реза был предан хозяину, и по единому движению его пальца мог порвать любого. Возможно, секрет был в том, что Сердар постоянно носил в кармане леденцы, которые скармливал слуге за каждое выполненное поручение — тот обожал сладкое.

— Что, Реза?

— Машина готов, хозяин. Пригнать?

Удивительно, но слабоумный Реза прекрасно водил машину, хотя прав ему, естественно, никто никогда бы не выдал. Однако Сердар ему в этом смысле полностью доверял.

— Да, Реза, пригони. Вот тебе леденец…

— Гы-ы!

Сердар, решившись на эту сомнительную экспедицию, весьма смутно представлял, как он собирается мстить своим обидчикам, сколько их и кто они такие. Кроме того, пьяницы, разумеется. Однако на самом деле не месть была целью — он просто стеснялся признаться самому себе, что, как мальчишка, погнался за призрачным кладом. Хотя в их семье сокровище Джунаида вовсе не считалось легендой. Клад был, — утверждали все в один голос. Есть ли он теперь? Этот вопрос не давал покоя Сердару, но помнил он и еще одно поверье: клад дается в руки только настоящему владельцу… Может быть, если он окажется в тех местах, сработает генетическая память?

В поездку с собой Сердар решил взять только Резу. Никогда никому ничего не скажет, беспрекословно исполнит любое приказание, а в случае чего, если исчезнет — никто и никогда ничего не спросит… Жрет, правда, много, но ничего — как-нибудь прокормим.

Кроме того, Сердар прихватил с собой в дорогу «маузер», доставшийся еще от прадеда. Основательный был человек Джунаид, даже боеприпасов оставил вволю. А еще Сердар слышал, что по точности и убойной силе этот револьвер имеет мало равных. Кроме того, взял некоторый запас продуктов, чтобы не тратиться в Ашгабате, и немного долларов, которые, по сведениям, ценились в Туркмении очень высоко.

На контрольно-пропускном пункте «Гаудан» в паспорта Сердара и Резы шлепнули одноразовые визы, заглянули в багажник «ландкрузера», но спрятанный там «маузер» не нашли, и разрешили проезжать. Выехав на высоту, с которой открывался вид на север, Сердар остановил машину, вышел на обочину горного «серпантина» над высоким обрывом и закурил сигарету, задумчиво глядя вдаль. Перед ним лежала ненавидимая страна, ненавидимый город, в котором жил ненавидимый народ. Да-да, свою ненависть к русским Сердар со временем перенес и на туркмен — народ, который русским покорился. Он устало подумал, что по-хорошему наказать надо бы всех, но это, увы, невозможно. Поэтому нужно хотя бы отыскать сокровище, спрятанное для него прадедом. Если найти его и вывезти у них из-под носа, то можно будет потом всю жизнь потешаться, как обвел он вокруг пальца глупых туркмен…

В тот черный день Мурад Сопыев выпил больше обычного, и выходил из пивной слегка пошатываясь. Едва он шагнул из кривой калитки в деревянном заборе, ограничивающем территорию пивной, его плотно ухватила за предплечье здоровенная волосатая рука и властно оттащила в сторону.

— Что… вы… такое? — работник архива несколько растерялся от столь бесцеремонного обращения.

— Молчи, — негромко, но убедительно приказал ему невысокий тип с черными каракулевыми волосами. — Говорить будешь, когда я разрешу.

— А кто вы… ты… — пробовал возразить пьяница-интеллигент, но Сердар подал знак слуге, и Реза так сильно сжал ему руку, что Мурад почувствовал: еще чуть-чуть — и хрустнет. Замолчал.

— Пошли, — мотнул головой невысокий, и его волосатый звероподобный спутник повел ничего не понимающего Мурада к машине — старенькому «форду», стоящему чуть в стороне от входа в «Рваные паруса». Он запихнул работника архива на заднее сидение и сел рядом — мрачный и молчаливый. А невысокий сел на водительское место и, резко обернувшись, заговорил на ломаном туркменском:

— Ну, здравствуй, Мурад Соппы! — он озвучил его фамилию на старинный туркменский лад, как говорили до революции. — Сказали мне, что ты продаешь бумаги, которые не только тебе не принадлежат, но даже всей конторе, где ты работаешь, да и всему этому государству… — Сердар сделал паузу, а Мурад потихоньку начал соображать, что, видимо, настала расплата за его незаконный бизнес. — Завтра, — продолжал между тем незнакомец с нахальными козлиными глазами, — ты мне принесешь этот документ. Но не копию, а оригинал! Ты понял?

— Простите, — пискнул Мурад, — о каком документе речь?

— О том, которым ты торгуешь уже три года… Или больше?

— Нет, не больше… — не стал отпираться Мурад. — Но нам оригиналы нельзя…

— Это меня не интересует. Только помни, что если не выполнишь, то вот он, — Сердар глазами указал на слабоумного слугу, — оторвет тебе голову. Оторвешь, Реза? — страшный волосатый человек глупо осклабился — «Гы-ы!» — но ни малейших сомнений в том, что оторвет, не возникло.

Мурад мелко покивал головой, чувствуя, что хмель стремительно улетучивается. «Ничто на земле-е не проходит бессле-едно…» — вспомнилось ему вдруг ни с того ни с сего. Он подумал было, что можно обратиться в полицию, но поглядел на звероподобного — и передумал. Лучше рискнуть, потихоньку спереть документ — и отвязаться от этих… А кстати, кто они такие?

— Э-э… простите, — осторожно заговорил Мурад. — А можно мне узнать, с кем, так сказать, имею честь?

Сердар не успел продумать, надо ли ему открываться. Он посмотрел на архивиста презрительно, помолчал. А потом решил — какого черта? Что он, боится кого-то? И торжественно сказал:

— Я — правнук великого Джунаид-хана, правителя Хорезма. Мое имя — Сердар Мухаммед Хабиб. А это — мой слуга, Реза. А ты, подлец, торговал моими бумагами. Моими по праву!

Ошарашенный Мурад решился только уточнить:

— Того… самого… правнук?

— Того, того, — раздраженно ответил Сердар. Торжественный момент явно не удался. А потому закончил по-простому: — В общем, если завтра бумаги не принесешь — башку оторву. Понял?

Как не понять? Мурад понял, что влип по-крупному.

Сердар со слугой поехали к женщине, у которой постоянно останавливался Берды-Кяпыр во время своих наездов в Ашгабат. Алла, крашенная блондинка лет сорока, всегда была рада гостям, потому что по нынешним временам это был ее единственный способ заработка. Она размещала их на ночлег, обеспечивала едой и ванной за умеренную плату. И — все. Нет, ну если у кого-то появлялось желание, то… Впрочем, это зависело от настроения Аллы, а также от того, понравился постоялец или нет. Она считала себя очень разборчивой.

Сердар же считал всех русских женщин проститутками, поэтому особенно с ней не церемонился. Он с порога объяснил, что им нужно только переночевать, причем сделал это на своем туркменском языке, который, как выяснилось, и туркмены-то понимали с трудом. Алла с пятого на десятое понимала своих жильцов на самых разных наречиях, ей приходилось принимать даже китайцев. Да и нужно им всем, в общем-то, было только одно. Женщина сделала приглашающий жест, потом написала на бумажке цифрами, сколько с них причитается, и на этом взаимопонимание было достигнуто.

Показав, где их кровати, хозяйка пригласила гостей поужинать. Она выставила бутылку водки, которой Сердар откровенно обрадовался, ибо его изрядно утомил этот бесконечный день. Не обрадовался он тому, что Алла поставила три рюмки: Реза никогда не пил, и как на него подействует водка — можно было только догадываться. Но он подумал, что это может быть даже забавно. Они выпивали и закусывали, Сердар с пятого на десятое объяснялся с хозяйкой, дополняя слова жестикуляцией, она улыбалась и как могла поддерживала общение. А вот Реза после второй рюмки стал пожирать Аллу глазами, время от времени глупо ухмыляясь и вздыхая глубоко, как лошадь. Та, как ни странно, видимо, не поняла, что перед ней слабоумный. Более того, судя по всему, Реза поразил ее воображение. Она впервые видела такого импозантного мужчину — щеки, заросшие диким волосом до самых глаз, расплющенный нос, слегка вывернутые губы. Алла где-то слышала, что чем больше на самце волос — тем темпераментнее он в постели, и поощряла его поползновения откровенными взглядами. Это показалось Сердару еще более забавным. Ему-то эта пожилая крашеная проститутка была совершенно не нужна, и он позволил событиям развиваться своим чередом.

Когда ужин подошел к концу, хозяйка почему-то поменяла первоначально определенные для них места: развела постояльцев в разные комнаты, а сама удалилась в ванну. Сердар, ухмыляясь, устроился спать, не сомневаясь в дальнейшем развитии событий, и вскоре услышал, как Алла, выйдя из ванной, как бы по ошибке завернула в комнату к Резе. Послышалось ее кокетливое «ой!», а через несколько секунд — игривое хихиканье. Потом, как положено, ему пришлось выслушать через стену все стоны, вздохи, жалобный скрип кровати, готовой развалиться под натиском звероподобного слуги — Сердар даже удивился, что слабоумный Реза оказался настолько полноценным в другом отношении. Когда наступила очередная пауза, он наконец уснул и спал до позднего утра. По крайней мере когда Реза разбудил его, солнце уже было высоко.

— Хозяин, — тряс его за плечо Реза, — хозяин! — слуга казался чем-то напуганным.

— Ну чего тебе?

— Хозяин, она не дышать!

— Как «не дышать»? — переспросил, просыпаясь, Сердар.

Реза пожал плечами и отрицательно помотал головой — не знаю! На грубом его лице был написан ужас.

Сердар встал, прошел в комнату, откуда всю ночь доносились стоны и вздохи. Хозяйка лежала ничком, голая, с вывернутой в сторону головой на подушке и застывшими навсегда глазами. Сердар понял это, едва коснувшись ее горла, когда попробовал нащупать пульс. Но было поздно. Реза в порыве страсти сломал ей шею. Бедолага был невероятно силен, но не понимал этого, и контролировать свою силу не мог.

Ну и ладно. Одной проституткой больше, одной меньше — какая разница?

— Она спит, — сказал он слуге. — Потом проснется.

— Да? — Реза глядел на него, как на бога. — Спит?

— Да, спит. Только не надо ей мешать. Пускай поспит.

— Пускай, — согласился Реза. Ужас на его лице уступил место облегчению. Что-то он все-таки понимал.

Сердар прикрыл покойницу простыней и отправился к холодильнику — поискать что-нибудь на завтрак. Может, оно и к лучшему, что Реза свернул ей шею. Во-первых, платить не надо, во-вторых, если что, никому никогда про них не расскажет. Правда, соседи их, наверно, видели… Ну и черт с ними. Сегодня же вечером уехать — и никаких вопросов. А потом пускай ищут…

Они вместе с Резой покинули квартиру ближе к вечеру, чтобы встретиться с Мурадом, который, по договоренности, должен был выйти после работы прямо к пивной. Они прождали совсем недолго — минут через пятнадцать Мурад, опасливо оглядываясь, подошел к назначенному месту, нервно помахивая своим неизменным черным портфелем. Сердар коротко посигналил ему. Архивист дернул головой, заметил «форд» и торопливо направился в их сторону.

Он забрался на заднее сидение, боязливо покосился на Резу и расстегнул портфель. Из его недр он извлек схваченные скрепкой листки и протянул их Сердару:

— Вот…

Сердар взял бумаги, которые были подлинными — это было ясно безо всякой экспертизы. От них, кажется, даже до сих пор пахло пустыней, порохом, кровью… Сердар, взяв документы в руки, на некоторое время задумался. Неужели вот этот листок держал в руках его великий прадед?…

Но, впрочем, времени на сантименты не было. Он полностью переключился на письмо и быстро прочитал указания насчет «двуногого старика», конского волоса, верблюда и птицы, потом поднял страшный взгляд на Мурада, будто заподозрил, что он утаил от него самое главное.

— Это что такое? — угрожающе вопросил Сердар.

— Письмо… Оригинал, — ответил несчастный работник архива.

— Я сам вижу. Но тут же понять ничего невозможно!

Мурад только развел руками, показывая, что он здесь ни при чем.

Сердар задумался. Как жаль, что прадеда так неожиданно разбил паралич! Если бы он оставил свои записи, то сейчас, наверно, не пришлось бы гадать, распутывая его иносказания. А теперь что делать?

— Где хоть эти колодцы находятся?

— Там, на западе, — махнул рукой Мурад.

А Сердар только сейчас сообразил, что он вообще не знает ни дорог, ни местных правил, да и с языком у него туговато…

— Ну, я пойду? — раздался робкий голос алкоголика-интеллигента.

— Куда? — очнулся потомок правителя Хорезма.

— Да я вообще-то пивка попить…

— Нет. Ты поедешь с нами.

— Зачем? — в полном шоке отшатнулся Мурад.

— Я должен все увидеть на месте. На случай, если ты что-то утаил…

— Да что я мог утаить? — Мурад в ужасе прижимал к груди свою светлую шляпу.

— А вот там и посмотрим… — Сердар уже твердо решил, что возьмет Мурада с собой. Ему необходим был человек, знающий местные условия и порядки, чтобы мог внятно объясниться с полицейскими, которые густо понатыканы на дороге, и вообще помог беспрепятственно добраться до места. А потом видно будет, что с ним делать. Может, отпустить, а может, уложить в яму из-под клада, тайной которого он торговал… Странно: чем дальше Сердар углублялся на территорию чужого государства, тем крепче становилась его уверенность, что клад по-прежнему лежит в песках у колодцев Аджикуи. Он приказал слуге держать пьяницу-интеллигента покрепче и решительно направил машину на запад, на выезд из города.

Полицейские посты действительно раза три останавливали старенький «форд», пока они в быстро надвигающихся сумерках достигли Кизыл-Арвата. Всякий раз Мурад выбирался из «форда» и, борясь с искушением заявить о собственном похищении, демонстрировал тупым гаишникам свою архивную «ксиву», объясняя, что иранские гости — ученые, приехали разыскивать древние рукописи. Вопроса о том, какие такие «рукописи» могут быть в пустыне, у постовых почему-то не возникало, зато доверие к официальным документам (каковым являлась «ксива») и ученым из братского Ирана было безграничным. Они благополучно миновали все полицейские заслоны.

В Кизыл-Арвате на скорую руку перекусили в придорожной столовой, где им дали котлеты с макаронами и компот, под завязку заправили бензином бак и залили еще две канистры. Мурад предпринял попытку отыскать хоть бутылку пива, но горящий нетерпением Сердар его попытки пресек и вновь погнал старенький, но удивительно прыткий «форд» на запад, в сторону Небит-Дага.

Доехали уже далеко за полночь и остановились на убогой главной площади города, не зная, что делать дальше. Мертвенно-синие фонари на столбах заливали улицу зыбким унылым светом, нигде не светилось ни единого окошка, обратиться за ночлегом было некуда. Потоптавшись вокруг машины, Сердар злобно плюнул и снова сел за руль:

— Переночуем за городом. А то здесь полиция может привязаться…

Они выехали туда, где к дороге подступали большие барханы из чистого желтого песка, встали на обочине. Здесь Сердар откинул сиденья, и они с Мурадом кое-как устроились на ночлег, а Реза бросил на песок кусок кошмы и тут же уснул мертвым сном. Хозяин же его, напротив, долго ворочался, а когда наконец задремал, ему стали сниться кошмары, в которых страшный одноногий старик гонялся за ним по барханам, удивительно ловко прыгая на костыле. Сердар, наоборот, увязал в песке и никак не мог от него убежать. В конце концов старик догнал его, но ничего плохого не случилось: инвалид усадил Сердара на песок и, навалившись плечом, стал рассказывать, что сам отрезал себе ногу, чтобы никто не нашел клад Джунаида.

— Все ведь ищут двуногого, — хихикал старик. — А я их обманул… Поэтому, как клад найдешь — не забудь, половина моя. А не отдашь — я тебе тоже ногу отрежу…

Сердар кивал, соглашался, но страшный инвалид никак не отставал:

— Только это не все, чтобы ты клад нашел, нужно тебя еще поцеловать… — и потянулся к нему толстыми мокрыми губами.

Сердар отбивался как мог, слабой рукой пытался отпихнуть рожу старика, оказавшуюся на ощупь не то ворсистой, не то шерстяной, и наконец проснулся. А проснувшись, дико заорал — уже не во сне, а наяву. Жуткая морда, просунувшись в открытое окно «форда», тыкалась в лицо правнуку Джунаида, шлепая отвислой нижней губой. На его вопль подскочил Реза и самоотверженно кинулся на верблюда, пытавшегося выкрасть из «форда» краюху хлеба, оставшуюся от вчерашнего ужина. Он лупил его кулаками по ребрам, пока верблюд наконец не вытащил голову из окна и пустился наутек с недовольным ревом.

Мурад, проснувшийся от этого переполоха, вылез из машины, потянулся, оглядел свой костюм, превратившийся за ночь в жеваную тряпку, и сокрушенно покачал головой:

— Ну и вид! — интеллигентская закваска сидела в нем глубже, чем можно было предположить. — А что у нас с водой? — забывшись, Мурад говорил по-русски. Сердар и Реза смотрели на него, как на помешанного. Спохватившись, он перешел на туркменский: — Я говорю, воды у нас совсем нет?

— А-а… — протянул потомок Джунаида. — Я думал, ты тоже с ума сошел.

— Почему «тоже»? — встревожился Мурад.

— Неважно, — махнул рукой Сердар. — Зачем тебе вода?

— Да… Умыться бы. И пить охота. Давай, доедем до Небит-Дага — там воду найдем.

Но Сердар не спешил выезжать. Реза уже скрутил свою кошму, поднял сидушки в «форде», а его хозяин все сидел с задумчивым видом на придорожном камне, глядя куда-то вдаль. Наконец он спросил Мурада:

— Ты знаешь, как проехать к колодцам Аджикуи?

— Точно не знаю. Вроде, из Небит-Дага есть дорога на Ясхан — с нее поворот к поселку.

— К поселку? — Сердар был поражен. — Там же только колодцы были, да и те засыпали… Прадед мой и засыпал. Как же там живут? — Сердар в недоумении развел руками.

Мурад посмотрел на него удивленно:

— Не прошлый же век. Колодцев нет — скважины есть… Главное, чтобы вода была.

— Значит, поселок… Это плохо, — помрачнел Сердар. Сколько лет уже люди топчутся… — Что же ты, сволочь, про поселок молчал? — обрушился он вдруг на Мурада.

Непонятно, в чем был виноват пьяница-интеллигент, так что лучше бы уж молчал. Но он ответил:

— Так ведь ты и не спрашивал…

Возразить ему было трудно, а зло сорвать больше не на ком. Поэтому потомок Джунаида просто от души заехал Мураду в ухо, чтобы впредь был посообразительнее. Тут же рядом возник Реза, готовый при необходимости подключиться к воспитательному процессу. Но Мурад отскочил в сторону и заговорил убедительно, как только мог:

— Да там такой поселок — одно название… Откуда же я мог знать, что это вам интересно?

— Ну, ладно, — смилостивился Сердар. — Теперь мы возвращаемся в Небит-Даг. Сам ведь дорогу не найдешь? Надо будет у людей поспрашивать.

— Ну… да. Местные, наверное, знают.

— Вот и поехали.

Неумытый интеллигент сел на штурманское место, Реза забрался назад, и Сердар развернул машину. Справа тянулись зеленые после весенних дождей склоны Большого Балхана, а слева раскручивалась бесконечная панорама пустыни, немереные пространства, на которых даже большие барханы казались лишь легкой рябью на глади воды. Изредка возникающие в поле зрения рощицы саксаула да группы праздно шатающихся верблюдов только подчеркивали огромную, оглушающую пустоту Каракумов.

По асфальту быстро доехали до Небит-Дага, где первый же прохожий объяснил, как попасть на ясханскую дорогу. Они выехали на хорошо накатанную грунтовку и помчались на восток, причем горы стали ближе, а пустыня несколько отдалилась, уступив место каменистой равнине.

Когда горный хребет слева от дороги пошел на убыль, Мурад начал присматриваться. Где-то тут и должен был обнаружиться поворот к Аджикуи. Едва обозначенных грунтовок в нужную сторону сворачивало несколько, но Мурад рассудил, что к поселку должно быть что-то позаметнее. И действительно, когда Большой Балхан сошел практически на нет, огибая его, на север отошло хорошо накатанное шоссе. В пустыне дороги, особенно на солончаках, часто безо всякого асфальта бывают ровные, как стекло. Хоть «Формулу-1» устраивай. Правда, это — или зимой; или летом. А после дождей можно так вляпаться, что трактором не вытащишь. Но сейчас, слава Аллаху, был не тот случай.

Они на хорошей скорости мчались по равнине, на которой вскоре стали попадаться огромные валуны странных очертаний, будто кто-то специально обрабатывал их огромными резцами.

— Что это? — заинтересовался Сердар.

— Эоловые скульптуры, — непонятно объяснил Мурад.

— Чего?

— Это песчаник, мягкий камень. Вот ветер его и точит, особенно если с песочком… Поэтому так и называются — «эоловые».

— А-а… — протянул Сердар, так ничего и не поняв.

Скоро миновали не отмеченное почти ни на одной карте селение Дубунчи из нескольких домиков, а еще через полчаса, незадолго до полудня, въехали в Аджикуи. Это был тоже совсем крохотный поселок: три десятка домов, разбросанных вдоль дороги, при каждом — двор с загоном для скота, школа-мекдеп, разместившаяся в глиняной мазанке маленький магазинчик. Около него Сердар и остановился. Он вышел из машины, растерянно огляделся вокруг:

— А где же колодцы?

— Прадед твой засыпал, — не без ехидства откликнулся Мурад.

Но Сердар не среагировал. Он оглядывался с таким видом, будто, придя домой, обнаружил, что его обокрали.

— Не может быть, — бормотал он. — Нужно спросить у кого-нибудь, должен же кто-то знать…

Но спросить было не у кого. Солнце уже палило в полную силу, и жители благоразумно не высовывались из домишек. Мурад поднялся по трем ступенькам и толкнул дверь магазинчика. Она открылась, вихляясь на разболтанных петлях. В магазинчике было полутемно и прохладно, мягко гудел кондиционер. Мурад со света не сразу разглядел продавца, молодого парня, сидящего за прилавком так, что торчала одна голова.

— Вода есть?

— Есть, — лениво откликнулся парень, жуя спичку.

— Дай баклажку.

Тот не спеша встал, подал требуемое.

— А лучше две, — передумал Мурад.

Тот дал вторую.

— Слушай, — расплачиваясь, продолжил разговор Мурад, — а где здесь раньше колодцы были, ты не знаешь?

Тот молча отрицательно помотал головой. Мурад понял, что от разговорчивого продавца ничего не добьешься. Он, прихватив пластиковые баклажки с водой, вышел на крыльцо. Залитая слепящим солнцем дорога была пуста, лишь в одном дворе Мурад приметил какое-то движение. Женщина в длинном темно-красном платье закладывала верблюжью колючку в тамдыр, круглую печку для выпечки хлеба.

Мурад подошел к невысокой изгороди, окликнул ее по-туркменски:

— Женщина! Муж дома?

Она прикрыла рот платком и молча кивнула, не глядя ему в глаза.

— Позови.

Она торопливо пошла к двери, крикнула что-то в глубь дома. Через некоторое время вышел хозяин — мужчина с худым темным лицом, таким морщинистым, словно ветер тоже выточил его из песчаника, и почему-то в жеваном коричневом пиджаке, несмотря на обжигающий зной. Он подошел к изгороди, вежливо поздоровался:

— Салам алейкум.

Ответив на приветствие, Мурад спросил, известно ли ему, где раньше были колодцы, по которым поселок получил название. Мужчина поскреб грязными ногтями в затылке и сказал, что вообще-то знает, но позовет отца — тот лучше объяснит дорогу, после чего надолго скрылся в доме. Когда наконец появился, его сопровождал древний старик в грязной майке и просторных штанах из черного сатина. Они вместе подошли к Мураду и, после взаимных приветствий, старик пустился в длительные путаные объяснения, где прежде находились колодцы Аджикуи и как их найти. Он называл какие-то места, известные только ему и его сверстникам, давал сомнительные ориентиры — солончак слева, джар (селевой овраг) справа, прямо на большой бархан…

Мурад слушал его, чувствуя, что сходит с ума, а волосы на макушке от жары уже начинают дымиться (шляпу он оставил в машине). В конце концов попросил старика остановиться, сходил за Сердаром, и сказал, что нашел человека, который знает, как проехать к колодцам. Мурад подвел кладоискателя к изгороди и оставил со стариком и его сыном, а сам, отойдя в сторонку, наклонился и стал с наслаждением поливать себе на голову воду из баклажки. Она была сильно газированной и прохладной.

Через некоторое время к нему подошел Сердар и молча отнял вторую баклажку. Сначала он приложился к ней и долго пил, а потом тоже стал поливать голову. Стряхнув по-собачьи капли, сказал:

— Еще купить надо.

— У меня денег нет, — откликнулся Мурад.

Сердар вытащил из кармана сотенную долларовую бумажку, протянул ему:

— Возьми побольше, сейчас поедем.

— Куда?

— Если я правильно понял старика, это должно быть недалеко…

Мурад пошел в магазин, спросил у невозмутимого, как сфинкс, продавца, сколько у него есть воды.

— Много, — ответил тот после короткого раздумья.

— А пакеты большие есть?

— Есть.

— Положи в два пакета по пять баклажек.

Когда Мурад стал расплачиваться долларами, продавец впервые проявил способность к сильным эмоциям. Он сказал:

— Вай-боу… — удивился, значит. — Сдачи нет.

Мурад окинул лавку взглядом — продавец, видимо, не врал. При том, что местная валюта шла на черном рынке по двадцать-двадцать пять тысяч за доллар, наторговать два миллиона в поселке было делом нереальным. Он пошел к машине, объяснил Сердару проблему. Тот выдал ему купюру помельче и велел прихватить еще что-нибудь съедобное. Мурад выполнил команду и расплатился с продавцом.

Они выехали за окраину поселка, и дорога сразу стала заметно хуже. Их немилосердно трясло на ухабах и промоинах, оставшихся после недавних дождей. Сердар ехал, руководствуясь ориентирами, полученными от старика. Наконец «форд» остановился посреди равнины, усыпанной «эоловыми скульптурами», но никаких других ландшафтных примет не имевшей.

— И где здесь «большой бархан»? — угрюмо спросил Сердар, ни к кому отдельно не обращаясь.

Его спутники вертели головами, пытаясь определиться, в какую сторону ехать. Мурад, историк по образованию и неплохой этнограф, знал, что сооружение колодца в пустыне — это целое дело. Стенки колодца, как арматурой, обкладывают ветками саксаула, над ним из того же саксаула сооружается шалаш, который обмазывается глиной, чтобы песок во время песчаных бурь не засыпал колодец. В шалаше остается только небольшой вход, который тоже прикрывается щитом, сплетенным из веток. Но если колодец засыпан — незачем и сооружение над ним, а топливо в пустыне — вещь ценная. Естественно, местные жители давным-давно растащили саксаул на дрова, и от колодцев не осталось заметных следов. Но не все исчезло. Десятилетиями и веками от колодца к колодцу шли отары овец, караваны верблюдов. И веками скапливался их помет вперемешку с мелкими щепочками саксаула: их всегда бывает много, потому что саксаул легче разбить камнем, чем разрубить топором. Вот такие характерные круги, остающиеся вокруг колодцев еще долгие годы после их исчезновения, и высматривал Мурад. Что высматривал Реза — неизвестно, но он тоже усердно крутил головой.

Наконец интеллигент-алкоголик сказал Сердару, указывая рукой:

— Давай подъедем во-он туда…

— А что там?

— Сам не знаю. Но что-то похожее на старую стоянку.

Сердар не стал возражать, тем более что в указанном направлении вело что-то вроде заброшенной караванной тропы. Через некоторое время действительно обнаружились следы старой стоянки.

— Ну вот, где-то тут, — сказал Мурад, выйдя из машины и оглядевшись. — А вон, кстати, и большой бархан, — он указал на песчаный холм, который был высок и крут, но на самом деле показался бы недомерком по сравнению с величественными барханами песков Чиль-Мамед-Кум. Они здесь бывают высотой до ста метров…

Следом вышел и Сердар. Он походил вокруг машины, отходя кругами все дальше и дальше. Поворошил ногой кучу сухого овечьего помета, нашел несколько закопченных камней, явно бывших когда-то костровищем, потом, поняв принцип, стал искать центр всей этой стоянки, где, по логике, должны были находиться колодцы. Мурад тоже заразился азартом поиска и пошел следом за ним, высматривая давние следы присутствия людей и животных.

Так, двигаясь с разных сторон к одной точке, они сошлись там, где, очевидно, и был в прежние времена колодец. Точнее, их здесь было несколько, чтобы можно было поить одновременно большие стада. Просто было принято называть группу колодцев одним именем. Они нашли место, где находился Аджикуи. Обнаружились даже торчащие кое-где из земли саксаулины — остатки «арматуры», которой были обложены стенки. Им казалось, что стоит найти место, где раньше были колодцы — и все станет понятно. Но вот оно, перед ними. И что?

Сердар как потерянный бродил кругами, находя все новые свидетельства, что раньше здесь был колодец, и не зная, что предпринять дальше. Мурад же не поленился подняться на тот самый большой бархан, чтобы оглядеть окрестности. Он считал, что «двуногий старик», верблюд и птица — это эоловые скульптуры. Его, правда, смущало слово «двуногий», но надеялся увидеть что-то похожее на старика. Еще больше обескураживало то, что каменные изваяния — очень хитрая штука. Они бывают похожи на что угодно, но только с одной точки. Отойди на два шага в сторону — и все. Нет ни старика, ни верблюда, ни птицы… Мурад начал понимать, почему оказались бесплодными все попытки отыскать клад.

Он проглядел все глаза, пытаясь обнаружить перечисленные в письме Джунаида приметы — и ничего не увидел. Проваливаясь в раскаленный песок, тяжело сбежал вниз и подошел к Сердару:

— Ничего нет.

Тот посмотрел на него, свирепо раздувая ноздри, и ничего не сказал.

Мурад не на шутку струхнул.

— Понимаешь, — умоляюще заговорил он, — эти камни — такая штука, конкретная фигура видна только с определенной точки… Но ее нужно знать, а мы не знаем.

— Значит, будем искать эту точку, пока не найдем, — оборвал его Сердар. Немножко подумал, и смягчил тон: — Это должно быть где-то рядом. У прадеда не было времени уйти далеко от колодца…

Остаток этого дня и весь следующий они обшаривали окрестности, исходили пешком и объездили на джипе всю округу, но ничего не нашли. Мурад зарос черной щетиной и неожиданно стал похож на Резу, но в уменьшенном формате. По его предложению джип перегнали от колодцев за бархан, где стояли два огромных камня. В их тени было хоть немного легче переносить жару. Сердар совсем осатанел и уже не мог разговаривать нормально — с его языка сыпались только проклятия и ругань. Вечером, уныло ковыряя веткой в углях, Мурад пожаловался:

— Хоть бы водки взяли…

Сердар мрачно зыркнул на него глазами, посопел угрюмо и пошел к «форду». Вытащил из багажника бутылку водки, принес ее к костру и, решительно скрутив пробку, надолго присосался к горлышку. Потом передал Мураду. Тот, изрядно отхлебнув, хотел передать Резе, но Сердар поймал его руку:

— Ему не надо.

— Почему?

— Больной немножко… В общем, не надо.

Мурад пожал плечами:

— Не надо так не надо. Нам больше достанется.

Реза не возражал, довольствуясь минеральной водой — она пришлась ему очень по вкусу. Они вдвоем допили водку, закусывая черствым хлебом и отвратительной вареной колбасой.

Пустыня — удивительное место. Как бы жарко ни было днем, ночи здесь всегда прохладные. После захода солнца песок остывает очень быстро — даже не верится, что лишь недавно он был раскаленным. Говорят, в мире есть пустыни, где песок вечером «кричит» — причина та же самая: значительный и быстрый перепад температур. Днем кладоискатели старались почаще прятаться в тени «форда», к которому пристраивали кусок кошмы, а по вечерам жались к костру. Они уже повыдергивали все саксаулины, оставшиеся от старых колодцев.

От водки Сердар расслабился, и Мурад, чутко уловив своим сизым носом нужный момент, предпринял попытку его уговорить:

— Слушай, может, бросить эту затею? Не найдем же ничего… Сколько людей пробовали — ничего не нашли. Да и какой там клад? Стоит он таких усилий? Если бы серьезные ценности были — Джунаид бы их не бросил…

Сердар вновь свирепо зыркнул на него глазами, но ругаться не стал. Вместо этого покусал губу и сказал:

— Он и не бросил. Два раза людей посылал — всех пограничники постреляли. Потом умер. А что касается ценностей… Ты представляешь, что такое государственная казна? Золотой запас?

— Смотря какое государство… Если такое, как у нас — никаких запасов. Все разворовано.

— Джунаид воровать не позволял. Хорошо, казну схоронить успел — еще в двадцатом году. А в тридцать втором он за ней и вернулся. Хотел без шума забрать, но не вышло… Вот так все и получилось. А золота там столько, что нашим внукам хватит…

Мурад подумал, что это вряд ли относится к его внукам, но промолчал. В этот момент он понял, что надо думать не о сокровищах, а о том, как выбраться из этой передряги живым. Если речь идет действительно о больших ценностях — никто с ним делиться не станет и в живых не оставит. Он затравленно оглянулся в темноту: да уж, здесь его никто не найдет. Еще он понял, что может остаться в живых только в одном случае: если клад останется там, где лежит сейчас.

К огромному облегчению для Мурада, они так и не нашли ничего похожего на приметы, оставленные хорезмским диктатором. Сердар окончательно пал духом, затравленно и безнадежно оглядывал мертвый пустынный пейзаж, не желающий выдавать тайну клада истинному наследнику. Мурад же, напротив, внутренне успокоился и думал уже только об одном: когда Сердар поймет бесплодность их усилий, и можно будет поехать домой. Но произошло, как всегда, непредвиденное событие, полностью изменившее их планы.

В тот вечер, сидя у костра с бутылкой водки в руках, Сердар сказал:

— Завтра съезжаем. Деньги только напрасно тратим. И не могу я уже в сотый раз по одним и тем же местам ходить без толку. Надо отвлечься как-то, подумать… Еще в Небит-Даг съездить надо — искупаться, побриться… А там видно будет.

На следующий день он, однако, не стал торопиться — все тянул, медлил, словно это место не отпускало его. Так проваландались почти до полудня, и в какой-то момент вдруг замычал слабоумный Реза, указывая куда-то рукой:

— Гы-ы! Машина!

Сердар и Мурад прислушались: совсем недалеко, как будто за барханом, действительно слышался звук мотора. Потомок Джунаида сорвался с места и, взбежав по склону бархана, увидел, что по направлению к колодцам, где раньше была их стоянка, едет внедорожник «мицубиси-паджеро». Он задумчиво поглядел ему вслед и вернулся к своей машине, где ожидали его спутники:

— Что-то здесь оживленно становится…

Архивный работник предположил:

— Может, на охоту приехали?

— Нет… Эти тоже за кладом. Я жопой чувствую!

Мурад испугался. Только решил, что худшее позади — и на тебе!

— Ты воевать с ними, что ли, собрался?

— Зачем воевать, дурак? За ними следить надо — вдруг они знают больше, чем мы? Вдруг клад найдут? Тогда мы вежливо попросим их вернуть ценности законному владельцу…

— А как мы за ними следить будем? Здесь же долго прятаться невозможно…

— Сейчас они начнут бродить по всей округе — как мы бродили. Тем временем успеем съездить — искупаемся, побреемся. А как стемнеет — вернемся. За это время они вряд ли что-то успеют… А уж завтра с утра мы за ними присмотрим.

В одном Сердар был безусловно прав: искупаться надо было уже срочно, без вариантов. Пот, высыхая, разъедал тело почище серной кислоты. В Небит-Даге они нашли общественную баню, которая на удивление работала, тут же купили мыло, билеты и надолго застряли под ржавыми душевыми головками, навинченными на такие же ржавые трубы. Вода из них тем не менее текла исправно, и они долго-долго не могли собраться с силами, чтобы выйти из-под райских струй. Мурад даже постирал кое-как нижнее белье, а на вопрос Сердара, где он собирается сушить, ответил — на теле высохнет. После этого Сердар последовал его примеру.

Накупавшись и побрившись заранее припасенными одноразовыми станками, объехали несколько магазинов, чтобы закупить продуктов, воды для питья и спиртного. Мурад наконец-то дорвался до пива. Сердар не стал его останавливать, только сказал:

— Смотри, не напейся. Нам завтра с утра на вахту вставать…

Мурад только вздохнул. Он хотел спросить Сердара, как он себе это представляет — лежать под палящими лучами, затаившись за каким-нибудь камнем? Это же верный солнечный удар в течение пятнадцати минут! Однако доказывать бессмысленность затеи Сердару было бесполезно. Воспаленные мозги потомка Джунаида не воспринимали разумных доводов. Он почему-то решил, что команда, прибывшая сегодня на колодцы, сможет что-то найти там, где они ничего не нашли. Э-хе-хе… Сумасшедший, что возьмешь?

 

Глава четвертая. ГУЛЬНАРА ВОЮЕТ С ПОЛИЦИЕЙ

Туркменские пограничники брали меньше, чем казахские, но зато так откровенно и мелочно наслаждались властью, были такими нудными, что уж лучше бы брали больше.

К этому времени Упырев с Деревянко уже миновали Гурьев, называющийся теперь Атырау, Бейнеу и еще несколько поселков с незнакомыми именами — Сай-Утес, Шетпе, Жетыбай… По дороге к туркменской границе миновали чинки Устьюрта, поражающие своими грандиозными масштабами и замысловатостью форм. Были здесь средневековые замки, башни, целые кварталы, и даже города, состоящие сплошь из странных, вычурных конструкций, словно созданных сумасшедшим архитектором. Казахско-туркменская граница оставалась последним препятствием на пути к городку Бекдаш на побережье Каспия. Они уже видели море, когда по ошибке заехали в Фетисово, но останавливаться надолго не стали: на местном базарчике им объяснили правильную дорогу и сказали, что в Туркмении все дешевле.

…А теперь они уже два часа торчали на туркменском КПП, и животы подводило от голода: опрометчиво ничем не запаслись в ожидании даров моря. На казахской границе тоже пришлось стоять часа три в длинной очереди, но тут-то не было ни одной машины. Видимо, здешним служивым было просто скучно, и они развлекались таким образом. Тщедушный смуглый офицер-пограничник, старший лейтенант в форме размера на три больше, проводил с ними душеспасительную беседу:

— В независимом Туркменистане иностранным гражданам запрещается: ввозить наркотики, оружие, взрывчатые вещества, а также иные предметы, запрещенные к ввозу; проживать без регистрации в частных квартирах; выезжать без разрешения администрации в другой населенный пункт, кроме указанного при въезде…

— А-а-а… — широко зевнул Упырев и тихонько шепнул, толкнув в бок Владимира: — Дай ему еще, пусть подавится!

— Нельзя, — уныло ответил Деревянко. — Если дать больше, чем положено, он испугается, и по-настоящему шмонать начнет…

— Тьфу ты, пропасть!

— …а кроме того, въезжающие иностранные граждане обязаны соблюдать законы независимого Туркменистана, на них распространяется действие уголовного кодекса нашего государства…

Упырев сидел за рулем, Деревянко рядом, а туркменский пограничник стоял с водительской стороны и вещал в открытое окно, держа в руках их документы. Не спасло даже пограничное удостоверение прапорщика. Но когда-то все кончается, кончился и запас красноречия у старшего лейтенанта. После того как он поведал путникам, как процветает независимый Туркменистан под мудрым руководством Великого Сапармурата Туркменбаши, откровенным издевательством и очень неожиданно прозвучало:

— Счастливого пути!

Не веря глазам, Упырев с Деревянко увидели, как полосатый шлагбаум пополз вверх. Путь на Бекдаш был свободен.

Еще полчаса тряски по разбитой грунтовке — и они оказались на окраине небольшого городка, бывшего когда-то гордостью туркменских химиков. Здесь, на берегу залива Кара-Богаз-Гол, добывали рапу — густой раствор множества солей, из которых потом производили различное химическое сырье. Но со времени обретения Туркменистаном независимости промысел с каждым годом угасал, потому что, освободившись из-под власти Москвы, туркменские правители устроили себе праздник непослушания. Они дружно и весело кинулись воровать все, что попало, не вкладывая в производство ни копейки, ни цента. Однако, как и все несмышленые озорники, не учли, что многие требования старших продиктованы не только стремлением покомандовать, но и совершенно объективными условиями. В результате производство стало разваливаться, в городке оставалось все меньше работы, основным занятием стало браконьерство, а кто не пошел в море, тот уехал. Многие дома стояли заколоченные.

Все это наблюдали путники, проезжая по пустынным улицам городка. Народ стал появляться только по мере приближения к местному базару. Но и там людей было не особенно много. На полупустых прилавках лежали хилые пучки зелени, лук, картофель. И — рыба! Здесь была осетрина нескольких видов — собственно осетр, севрюга, шип, белуга. В стеклянных банках, обвязанных сверху марлечкой от мух, стояла готовая к употреблению черная икра — только мягкая, паюсную местные жители не любят и не готовят. Шевелились в тазах темно-зеленые живые раки. Крупная кефаль, морской сазан, знаменитый каспийский залом, отборная вобла — мечта любого настоящего пивника… И все это — по баснословно низким ценам, увидев которые в другом месте можно было бы только посмеяться.

И все это, увы, совершенно бесполезно для двух изголодавшихся сослуживцев — им негде было готовить. К счастью, в дальнем углу базара они приметили поднимающийся к небу дымок. Там толстый азербайджанец ловко крутил шампуры, жаря шашлык из свежей осетрины. Готовые порции он щедро посыпал мелко нарезанной зеленью, сбрызгивал уксусом из баклажки и пристраивал на краю тарелки пару румяных кусков чурека — туркменского хлеба в виде лепешек. Нашлись у него и водка, и холодное пиво, и все прочее, что необходимо для полного счастья двум голодным мужикам.

Когда они наконец откинулись на стульях в полном изнеможении от обжорства, выпивки и жары, день уже начал склоняться к вечеру. Есть больше было невозможно, пить — уже не хотелось.

— Слушай, — предложил Упырев, — поехали теперь к морю, а? Искупаемся, отдохнем…

— А спать где будем? Может, сначала ночлег поищем?

— В крайнем случае можно и в машине… Только комары сожрут.

— Ну, ладно, поехали.

Они спросили у шашлычника, как проехать к морю, и, не торопясь, тронулись указанным путем. До воды оказалось совсем недалеко — метров двести. Они выехали на самый пляж: влажный плотный песок держал не хуже асфальта. Небольшая волна, посверкивая в лучах заходящего солнца, накатывалась на сушу с мерным, монотонным плеском. А на плоском камне у самого берега сидела девушка. Сидела и кидала в воду камни.

…Когда Гульнару спрашивали о профессии, она всегда отвечала:

— Комсомольский работник.

Действительно, еще будучи школьницей, она вошла в бюро обкома, после школы стала секретарем райкома, затем обкома, потом ее перевели на работу в столицу…

Но тут все кончилось. Советский Союз распался, Туркменистан стал независимым, и комсомол сразу закрыли. Как будто его никогда и не было. Нет, появился какой-то другой союз — типа юных туркменбашистов. Но в нем все должности были уже на общественных началах. Иными словами, за работу в этом союзе денег не платили.

Впрочем, про Гульнару не забыли: дали работу в несуществующей общественной организации. Однако там, в отличие от туркменского комсомола, была зарплата. Не ахти, конечно, но прожить можно.

Еще через некоторое время, когда в молодом государстве начали формировать всякие государственные органы, в связи с нехваткой кадров (сказался отток русского и прочего нетуркменского населения) вспомнили о комсомольских работниках. Их брали на не очень высокие, но серьезные должности. Серьезными в Туркменистане считались должности, на которых можно было воровать или брать взятки. Гульнара стала заместителем министра культуры. Тогда это было модно — назначать на такие места молодых девушек. Возможно, потому, что они нравились президенту.

Но на Гульнару положил глаз не президент (что случалось нередко), а вице-премьер, курирующий культуру. Был он еще не стар, очень неглуп, по-мужски привлекателен. И обхаживал он ее не грубо, как обычно делают туркменские начальники, а тактично: например, вызывал к себе якобы на доклад, а потом приглашал в комнату отдыха, где был накрыт столик на двоих с коньяком, фруктами и шоколадом. Или, заканчивая разговор о делах, как бы невзначай говорил:

— Мне вот тут в подарок безделушку привезли… А она мне ни к чему. Забери, если нравится… — и протягивал коробочку с красивым дорогим перстнем.

Какой же девушке не понравится? Ей нравилось, что министр, ее прямой начальник, никогда не позволяет себе говорить с ней на повышенных тонах, что секретарша пропускает ее в кабинет к вице-премьеру без очереди и с любезной понимающей улыбкой. Что греха таить — очень нравились ей и золотые цацки с рубинами, сапфирами, бриллиантами. А больше всего нравилось, что ей твердо обещана через некоторое время должность министра — вместо нынешнего. Одним словом, Гульнара стала его любовницей. Она знала, что у него кроме нее есть еще две семьи, официальная и неофициальная, и что в этом смысле от него ждать нечего. Поэтому старалась только ни в коем случае не забеременеть, что, видимо, и его вполне устраивало.

Возможно, все вышло бы как планировалось, и быть бы ей министром…

Но тут все кончилось. Вице-премьера арестовала прокуратура, его обвинили во взяточничестве, в особо крупных хищениях и предъявили целое досье, собранное на него Комитетом национальной безопасности. Ее вызывали на очную ставку, и она, глядя на избитое, опухшее до неузнаваемости лицо, стала давать против него показания — лишь бы избежать подобной участи. И все равно, постепенно ее роль из свидетельницы стала трансформироваться в соучастницы.

Гульнару немножко попрессовали в прокуратуре, так что она тоже не избежала ни пыток, ни побоев, но это был мизер по сравнению с тем, что досталось ее любовнику. Наконец, поняв, что из нее много не выбьешь, ей предоставили право выбора. Чтобы избежать тюрьмы и конфискации, ей пришлось переспать со старшим следователем прокуратуры. К счастью, он не обманул: вместо тюрьмы ее отправили в ссылку. Это была очередная выдумка президента: чтобы, значит, и дармоедов не кормить, и бывших соратников не очень обижать. Тех, разумеется, кто не очень провинился. А чтобы им ссылка медом не казалась, отправляли их в вымирающие поселки, да еще давали тамошним властям строгий наказ не принимать ни на какую работу. В общем, милосердие по-туркменски.

Так Гульнара и оказалась в Бекдаше. Глава поселкового совета, старый Бердымурад-ага, к которому Гульнара явилась сразу по приезде, отвел ее в заброшенный домик на окраине, дал ключи и честно сказал, что устроить ее на работу не имеет права — даже если бы таковая была. Вот тут ей и пригодились сначала деньги, вырученные за проданное имущество, а потом и украшения, подаренные любовником: на одно самое скромное колечко можно было протянуть месяц.

И все бы ничего, но в первый же вечер к ней приперся участковый, которому по должности полагалось надзирать за лицами, имеющими судимость, условно-осужденными, условно-освобожденными и за ссыльными. А поскольку в независимом Туркменистане, как шутил народ, население делилось на сидящих, отсидевших и ждущих посадки — работы хватало. Звали его Порсы, и был он таким толстым, что пузо перевешивалось через форменный ремень чуть ли не до яиц. Отвратительный тип, — сразу решила Гульнара. Жирная морда, щеки шире ушей, глазки, как у свиньи… Кроме всего, от него, как и от многих толстых людей, исходила постоянная вонь — даже зимой, а уж летом…

Он по-хозяйски прошелся по комнате, подошел к столу и вальяжно расположился на стуле.

— Ну, как устроилась?

— По-моему, мы на брудершафт не пили, — фыркнула в ответ Гульнара.

— Чего-чего? — вылупился на нее Порсы.

— Нет, ничего.

Он, отдуваясь, вытащил из кармана клетчатый платок и обтер жирную морду:

— Ты со мной лучше не ссорься… Как тут будешь жить — от меня зависит.

Девушка понимала, что лучше с ним не спорить, но опять не сдержалась:

— Почему это зависит?

— А потому. Один раз забудешь отметиться — я тебя посажу. Узнаю, что самовольно ездила в Красноводск — посажу…

Гульнара отреагировала мгновенно:

— Красноводска давно нет. Или, может, тебе не нравится название «Туркменбаши»?

Ужас мелькнул в свинячих глазках, и участковый быстро поправился:

— Конечно, Туркменбаши. Просто еще не привык…

Но случайная оговорка и опасный намек Гульнары испортили ему настроение. Стукачество в независимом Туркменистане в последние год-два приобрело такие масштабы, какие и в сталинские времена не снились. Поэтому Порсы не стал продолжать беседу и поторопился уйти.

Гульнара узнала, по каким дням должна ходить отмечаться, и старалась не пропускать их. Порсы больше не приходил — видимо, решил, что лучше подождать, пока она сама сломается. Куда торопиться? Привыкнуть к жизни в Бекдаше после Ашгабата невозможно — в этом он не сомневался. И действительно, тоска была такая зеленая, что хоть волком вой. Одно утешение — море, но что от него толку зимой? Лишь в середине мая, когда вода стала терпимой, Гульнара начала ходить купаться, но скоро и это пришлось бросить: каждый раз местные подростки прятались за камнями, чтобы поглазеть на девушку в купальнике, а потом улюлюкали и свистели. Она попробовала купаться ночью, но ночью в море страшно — тюлень может укусить, и змеи. Стала просто ходить по вечерам на берег…

К тому времени Порсы устал ждать и возобновил свои притязания. Он посылал ей повестки — «на собеседование», а сам сервировал в кабинете стол водкой и черной икрой в надежде, что она сдастся. Порсы рассуждал как истинный туркмен: «Что охраняешь — то имеешь». Причем в данном случае ему особенно нравился двойной смысл слова «иметь». Кто ее охраняет? Он. Значит, он и должен ее иметь.

Но в сердце Гульнары лишь крепло отвращение к жирному участковому, и она стала бояться, что однажды сорвется: за время, проведенное в следственном изоляторе и в ссылке, внутри у нее все закаменело от ненависти — к участковому, к властям, обрекшим ее на жалкое существование в этой жуткой дыре, ко всему «молодому независимому» государству. Ей уже просто становилось все равно, и ничего не страшно.

Она пошла как-то раз к поселковому начальнику Бердумурад-ага, чтобы пожаловаться на Порсы. Но тот, выслушав, лишь посмотрел на нее с сожалением: в полицейском государстве против полиции ничего не сделаешь. Как бы она ни называлась — хоть полиция, хоть милиция.

И вот однажды Порсы вновь пришел к ней с выпивкой и банкой икры. Видимо, решил, что ей просто неудобно у него в кабинете, и сменил дислокацию. Он по-хозяйски уселся за стол, поставил водку и икру, а также раздобытую невесть где бутылку шампанского — на случай, если девушка не захочет водку. Велел принести стаканы. Гульнара принесла один стакан. Порсы посмотрел на нее угрожающе:

— Я сказал — стаканы!

Гульнара почувствовала, как опять все каменеет у нее внутри. Она поглядела на него и спокойно сказала:

— Порсы, зачем тебе это надо? Смотри — как бы не пожалеть.

— Ты мне угрожаешь? — участковый был поражен.

— Нет, предупреждаю, — Гульнара была совершенно спокойна. — Сообщу куда надо, что тебе новые названия не нравятся…

Но участковый этот вопрос уже продумал. Он делано захохотал:

— Да сообщай на здоровье! Кто тебе поверит? Ты же преступница! А вот мне поверят. Ладно, давай выпьем…

Порсы разлил по полстакана водки, положил на черствый хлеб ложку черной икры и приподнял посуду:

— На здоровье!

Гульнара выпила, почти не почувствовав вкуса. Она не спеша намазала икры на кусочек хлеба, закусила. Участковый, восприняв ее согласие выпить как согласие вообще, воспрянул духом. Он закурил (Гульнара терпеть не могла табака, но Порсы этого не знал), развалился на стуле и стал рассказывать историю, как он выжил из Бекдаша одного браконьера, который не хотел ему «отстегивать».

— Уехал! Не выдержал — уехал в Куули-Маяк. Знай наших! Он думал, со мной шутки можно шутить… — участковый хотел, чтобы девушка поглубже прониклась пониманием, какой он могущественный и как опасно с ним ссориться.

Они еще выпили. Гульнара, на которую водка практически не подействовала, спокойно ждала, пока он дойдет до кондиции. Что дойдет — сомнений не было. Выпили по третьей. Тогда Порсы начал переводить разговор на «интимные» темы. Говорил о том, как надоела ему жена, как обрадовался он, когда узнал, что в Бекдаш едет молодая современная девушка… Гульнара вздохнула и мысленно приготовилась. Она ничего не отвечала участковому, только безучастно смотрела на бутылку шампанского, которая так и осталась не откупоренной.

Ну да вот наконец он, опять-таки ошибочно приняв ее молчание за согласие, встал, по-хозяйски ухватил за руку и настойчиво повлек ее к дивану. Она не поддалась.

— Не надо, Порсы, — обреченно сказала Гульнара.

— Да ладно тебе, пойдем… — участковый продолжал свои попытки, ухмыляясь толстыми лоснящимися губами.

Она уже до этого несколько раз проиграла в голове свои действия — совершенно трезво и спокойно. Поэтому, когда он, силком подняв ее со стула, грубо схватил за задницу, Гульнара поняла, что дальше откладывать нельзя. Мысленно отрепетированным движением она схватила тяжелую бутылку темного стекла за горлышко и изо всех сил грохнула его по темени. Участковый постоял немного, и рухнул на пол. Его жирная башка оказалась не такой прочной, как выглядела. Она посмотрела него, махнула рукой и пошла к морю, не зная, что делать и как дальше жить. Порсы теперь наверняка посадит ее, причем надолго — в Туркменистане нет страшнее преступления, чем нападение на представителя власти.

Она долго сидела на плоском камне, давясь слезами и кидая камни в море. В голове у нее упорно крутилась мысль, что надо бы не камни кидать, а самой кинуться — и плыть, плыть, пока не кончатся силы, чтобы назад уже никак не вернуться… Когда тихо фыркнула подъехавшая машина, она даже не обернулась — ей было все равно.

— Что скучаешь одна, красавица? — услышала она молодой незнакомый голос.

— Как же, заскучаешь здесь, — ответила она — скорее не ему, а собственным мыслям. И видимо, голос подвел — дрогнул, потому что тот же голос произнес:

— О-о, да ты плачешь, что ли?

И только тут Гульнара встрепенулась. До нее вдруг дошло, что она слышит правильную русскую речь — впервые за долгое время. Тогда наконец оглянулась, и увидела здоровенного молодого мужика с широким и добродушным, как ей показалась, лицом. Его попутчик — востроносенький, с чубчиком, — особого впечатления не произвел.

— А вы кто такие? — спросила она, выжидательно разглядывая обоих.

— Странники, — спешно ответил вместо Упырева Деревянко.

Гульнара вдруг улыбнулась:

— Не похоже. Странники — это как дервиши. Грязные, волосатые…

— А мы такие и есть, — опять встрял Леха. — Грязные и волосатые. Вот, искупаться приехали. А вы здесь живете?

Гульнара только махнула рукой:

— Лучше не спрашивайте…

Но Леха не унимался:

— А почему вы плакали?

— Да так… просто… — Гульнара с трудом сдержала вновь накатившие слезы.

Спутник здоровенного начал раздеваться:

— Ничего, если мы искупаемся?

— Да на здоровье. За вами, надеюсь, подглядывать не будут, — Гульнара уже была уверена, что эти — не местные. Не из Туркмении. Может быть, из Казахстана… Возможно. Но скорее всего — из России. Это хорошо, это может пригодиться…

— А за вами что, подглядывают? — удивился востроносенький.

— Да дикари, что с них взять… — вздохнула девушка.

— А как вас зовут? — снова вступил в разговор здоровенный.

— Гульнара.

— Красивое имя. Что это значит?

— Цветок граната… или гранатовый цвет — не знаю, как точно.

— Очень красиво. И вы тоже — очень красивая.

Гульнара грустно улыбнулась. До сих пор для нее комплименты всегда означали лишь одно: начинаются неприятности. Следователь в прокуратуре тоже говорил, что она очень красивая. Но эти вроде не пристают. Она спросила:

— А вы куда едете?

— Плывем — тум-тум, тум-тум, тум-тум, — за золотым руном! — неожиданно процитировал Упырев.

— А вас как зовут? Так нечестно — я же вам сказала… — спросила Гульнара, обращаясь прежде всего к здоровенному.

И он тут же отозвался:

— Я — Алексей Упырев, — а это — Вован Деревянко, мой друг.

Владимир поначалу удивился его последним словам, но потом подумал, что это правда: за последние дни столько всего случилось, как будто целую жизнь прожили. Вот и подружились. Поскольку разговор шел вполне безобидный, прапорщик решил по-быстрому искупнуться и побежал к морю.

— Вы же из России? — спросила Гульнара.

— Ну да… — откликнулся Алексей.

Девушка отвернулась и надолго замолчала, а Упырев не знал, как возобновить беседу. Как не знал и того, какие мысли роились в голове девушки, пока они вели этот ни к чему не обязывающий разговор. А пришло ей на ум вот что: предъявить Леху участковому и сказать, что это ее жених. Не поверит — не надо, но бояться будет. Потому что он трус — в этом она была уверена.

— А все-таки, куда вы едете? — поинтересовалась Гульнара. — И зачем? Что вам нужно в этой пустыне?

— У Лехи в этих местах дед воевал. Вот специально отпуск взял — хочет посмотреть, — торопливо встрял Деревянко, успевший уже окунуться разок в море и вернуться на берег. — Такие колодцы есть — Аджикуи, знаешь?

— Конечно, знаю. Много раз ездить приходилось, когда в комсомоле работала… Но чего там глядеть? Овечий помет, саксауловая труха, песок, камни… — Гульнара развела руками. — Больше там ничего нет.

Упырев между тем разглядывал ее и находил, что его случайно вырвавшийся комплимент оказался чистой правдой: девушка была по-настоящему красива. Очень светлое для туркменки лицо, аккуратный, чуть вздернутый носик, широковатые скулы, большие карие глаза. А волосы — темно-каштановые, слегка волнистые, спокойно улегшиеся на плечах. И ему захотелось узнать, кто это ее обидел. А когда ему что-то хотелось — он не привык откладывать. Так и спросил:

— А кто это тебя, Гуля, обидел? — он сократил ее имя на русский манер.

Гульнара задумалась ненадолго, но решила, что терять ей нечего:

— Да с полицией не поладила… Есть тут один козел — участковый. Так привязался, что не знаю, куда деваться. Сегодня приперся, опять приставать стал — пришлось бутылкой огреть…

— Бутылкой? — удивился Деревянко. — Ну, ты даешь! — и засмеялся.

Однако Упырев ничего забавного в ситуации не углядел.

— Давно пристает, говоришь? — у него на щеках проявились знакомые Владимиру грозные желваки.

— С первого дня.

— А чего это он наглеет? Думает, на него управы нет?

— Так на него и нет. Здесь участковый — царь и бог. А я…

— Что ты?

— Я здесь в ссылке… — Гульнара низко опустила голову, стирая со щек вновь нахлынувшие слезы.

— Не плачь, не плачь, — Упырев вдруг осторожно погладил ее по волосам ладонью размером не намного меньше совковой лопаты. — А помочь чем-нибудь можно?

Гульнара всхлипнула и сделала усилие, чтобы сдержать слезы:

— Я хотела сказать ему, что ты — мой жених. Он бы испугался, он трус…

Упырев фыркнул:

— А может, просто поговорить с ним?

— Это такая свинья — он человеческих слов не понимает…

— Я ему так растолкую, что поймет, — похоже, Упырев был настроен серьезно.

— Подожди, подожди, — не выдержал такой безответственности Деревянко, — сейчас нам еще только не хватает с местными властями поцапаться!

— А, да… — сник Упырь. — Нельзя нам, Гуля, извини…

Повисла неловкая пауза.

— Ну, нельзя, так нельзя, — Гульнара отвернулась и зябко обхватила руками плечи.

Но тут же с чисто женским коварством сообразила простую вещь: если заманить их к себе — возможно, им поневоле придется повстречаться с Порсы. Если он еще, конечно, не очнулся…

— А вы когда уезжаете — сегодня?

— Да нет, — ответил ей Деревянко. — Завтра, наверно.

— А спать где будете?

— В машине, где еще.

— Поехали лучше ко мне — положу на полу, на матрасах, — Гульнара почему-то чувствовала, что этих двоих вроде можно не бояться…

Сослуживцы переглянулись и вместе кивнули: спать на автомобильных сиденьях — не сахар…

Однако дотошный Деревянко на всякий случай спросил:

— Слушай, а что с тобой, все-таки, стряслось? За что тебя в ссылку загнали?

Гульнара еще раз всхлипнула, проглотила слезы и рассказала им, как распорядились с нею судьба и туркменские власти. Упустив, правда, чисто по-женски, некоторые подробности. Дослушав, Упырев мрачно сказал:

— А я думал, у нас хуже всех… Поехали, — и Деревянко понял, что сейчас ему лучше не возражать.

Когда они подъехали к домику Гульнары, обнаружилось, что внутри горит свет, а дверь распахнута настежь. Гульнара встревожилась:

— Что-то не так… — она осторожно заглянула в дверь, и, не увидев на полу участкового, поняла, что ее планы провалились. — Куда он делся?

— Кто? — переспросил Упырев.

— Да этот, Порсы — которого я по башке треснула.

Они все вошли вовнутрь, и Деревянко первым трезво ценил ситуацию:

— Очухался, значит, и ушел.

— Плохо… — Гульнара присела на табуретку, уткнула лицо в ладони.

Упырев подошел и вновь неловко погладил ее по голове:

— Да не плачь ты… Ну, Гуля… — не успел он закончить утешительную речь, как дверь распахнулась, и на пороге встал участковый с пистолетом — видимо, сидел в засаде, чтобы застать Гульнару врасплох:

— Всем стоять! Руки за голову!

Он говорил по-туркменски, и его, кроме Гульнары, никто не понял. Заметив недоуменные взгляды, Порсы перешел на русский:

— Руки вверх! Кто такие? Документы есть?

— Да мы… Из России приехали… — первым догадался ответить Деревянко.

Услышав, что это иностранцы, а стало быть, люди беззащитные, Порсы обрадовался:

— А-а, сообщники, значит? — он кивнул на Гульнару. — Она себе срок уже заработала, вы тоже вместе с ней хотите? — пузатый Порсы, держал пистолет навскидку, поводя стволом с одного на другого.

Леха, как всегда, оставался невозмутимым. Руки он поднял, но видно было, что в случае чего это ему нисколько не помешает:

— Слушай, чего тебе надо?

— Это я буду выяснять — чего вам надо. Но это потом… А сейчас — все на выход!

Он, наверное, слишком привык, что его все боятся, расслабился, и потому, проходя мимо Алексея, чтобы подтолкнуть его к двери, не успел среагировать на молниеносное движение Упыря. А тот практически одновременно выбил у полицейского пистолет и приложил его по маковке своим кулаком размером чуть поменьше футбольного мяча. И несчастный участковый Порсы второй раз за день отключился.

— И что теперь? — мрачно спросил Деревянко.

Упырев в ответ только сопел и злобно поглядывал на валявшегося на полу участкового.

— Ты его, случаем, не убил?

— Да нет, к утру очухается…

Владимир подумал и спросил:

— Гуля, участок от тебя далеко?

— Какой участок, — не поняла Гульнара.

— Ну, этого… Он же «участковый».

— А-а… Нет, недалеко. Полтора квартала.

— Леха, сможем мы его туда дотащить?

— Смогу, конечно.

— Хорошо. Тогда пошли.

Толст был Порсы, но Алексей, ухватив за форменный ремень, вскинул его на плечо легко, как надувную куклу. Они вышли наружу. Благо, ни один фонарь не освещал кривые улицы Бекдаша. Впрочем, на них никого и не было: видимо, в такое время местные жители уже не выходили из дому. Они дотащили бесчувственное тело Порсы до полицейского участка, по указанию Деревянко пристроили его у стены возле крыльца, после чего Владимир вложил ему в руку дальновидно захваченную бутылку, — ту самую, которую Порсы вдвоем с Гульнарой так и не допили до конца, — предварительно стерев все отпечатки. Картина была такая, будто Порсы напился до скотского состояния и свалился, едва выйдя из участка.

После этого все вместе вернулись домой, и стали держать совет. По всему выходило, что чем быстрее они уберутся из Бекдаша — тем лучше. Сложившаяся ситуация не оставляла выбора. Сослуживцы обсуждали свои дальнейшие планы, а Гульнара все больше съеживалась и сникала. Наконец она решилась напомнить о себе:

— А я как же? Он же меня точно посадит…

Упырев промолчал, а Владимир ответил:

— Ну а мы-то что можем сделать? Нам надо выезжать — добраться до Красноводска, потом на Аджикуи…

— Вы не проедете через Красноводск.

— Почему? — встревожился Деревянко.

— Потому что Порсы, как в себя придет, сразу сообщит туда ваши приметы. А возможно, и номер машины — он же видел, как мы подъехали…

— А что же делать?

— На Аджикуи есть другая дорога, через Огланлы. Не такая, конечно, хорошая, но проехать можно, и полиции на ней нет, — Гульнара говорила как сомнамбула, безучастно глядя куда-то в пространство.

— А ты нам объяснишь, как эту дорогу найти? — Владимир уже не на шутку встревожился.

— Трудно. Там знать надо…

И тут в их разговор вмешался Алексей:

— Ну, вот что, хватит. Дерево, как-то не так у нас получается… — он на секунду задумался. — Во: ей здесь нельзя оставаться, а нам без нее невозможно ехать. По-моему, все складывается! — он вопросительно поглядел на Владимира.

— А потом что? — безнадежно вздохнул прапорщик. Он уже знал, что в некоторых случаях спорить с Лехой бесполезно. И оказался прав, потому что Упырь в ответ буркнул:

— Там видно будет…

Они выехали в середине ночи, задержавшись лишь для того, чтобы Гульнара собрала свои нехитрые пожитки. После случившегося о ночлеге уже никто не заговаривал. По знаку Упырева Деревянко перебрался назад, а Гульнара по праву заняла штурманское место. Согласно ее указаниям, джип мчался по дороге, вокруг которой открывалась фантастическая страна. Днем солнце обжигало эту землю испепеляющим пламенем, безжалостно выставляя напоказ ее убогость и уродство, а вот луна, словно касалась волшебной палочкой, вызывая к жизни удивительный пейзаж. Камни вдоль дороги отбрасывали длинные черные тени, равнина на левой руке была залита призрачным серебристым светом, а на правой чуть заметно пошевеливалось море. Его дыхание, свежее и соленое, чувствовалось постоянно.

Вскоре Гульнара велела Упыреву быть осторожнее: они подъезжали к дамбе, перекрывшей пролив между Каспием и Кара-Богаз-Голом. На всей дороге, проложенной между двух водных бассейнов, ездоков сопровождал угрожающий рев. Через заложенные в теле дамбы трубы вода из моря падала с двадцатиметровой высоты мощным потоком, но никогда не могла наполнить ненасытную Черную Пасть: испарение преобладало над притоком.

Еще через некоторое время они миновали Куули-Маяк, маленький прибрежный поселок, возникший вокруг завода по производству поваренной соли, и вот здесь-то понадобился опыт Гульнары. Главная дорога шла прямо, а сразу за поселком от нее почти незаметно отошла колея, ведущая напрямик через пустыню к месту их назначения. Тут девушка попросила не спешить: по этой дороге транспорт ездит редко, после дождей возможны глубокие промоины.

Упырев сбросил скорость, и монотонная езда по колее, ведущей почти без поворотов, но все время как по волнам — то вверх, то вниз, быстро начала укачивать. Деревянко, заметив, что сослуживец засыпает за рулем, тряхнул его за плечо:

— Тормози!

Алексей, спохватившись, оглянулся на него:

— Чего тебе? Приспичило?

— Нет. Надо остановку сделать, поспать. А то ты нас в овраг завезешь…

Упырев промолчал, сознавая правоту Вована. Проехал еще немного вперед в поисках подходящего места и остановился в распадке между двумя возвышенностями, прикрывающими от ветра. Теперь уже спать в машине было сложнее — для троих места не хватало, поэтому Леха, пошарив в багажнике, достал сверток брезента, который оказался по размерам примерно как чехол от танка. Они расстелили для себя брезент на песке, накрывшись второй его половиной, а Гульнару устроили в машине — как истинные джентльмены. Но через несколько минут она вышла из машины и попросила:

— Можно, я к вам? Мне одной страшно…

Они, не сговариваясь, пустили ее в серединку, как бы показывая, что никто на нее не претендует. Но она сразу повернулась к Алексею и уткнулась ему в плечо. Женщинам вообще всегда хочется ощущать надежную защиту, а уж в таком положении… Все лежали не шевелясь, молча, а потом Гульнара вдруг заговорила:

— Ребята, а правда — зачем вы туда едете?

Несколько минут ответом ей было молчание, а потом Упырь, заставив Деревянко негромко застонать через нос, вдруг брякнул:

— Клад ищем. Его на Аджикуи Джунаид закопал… — подумал, и добавил: — Черт знает когда.

— Клад? — удивилась Гульнара. — Вот странно…

— Что странно? — насторожился Деревянко.

— Ну… там, на Аджикуи, мне старики тоже что-то про клад говорили. А я над ними смеялась…

— Что они говорили-то? — продолжал допытываться прапорщик.

— Да ничего… Что его никто никогда не сможет найти, кроме настоящего наследника. Но говорили, что точно есть.

— А-а… — Деревянко разочарованно вздохнул. — Но ты знаешь, все равно все сходится.

— Что сходится? — теперь пришла очередь Гульнары задавать вопросы.

Вместо Владимира ответил Упырев:

— У нас бумага есть, которую Джунаид пытался отправить — там описание места, где клад спрятан. Там, короче, от двуногого старика по конскому волосу, в полдень…

— Что-что? — переспросила Гульнара.

— Э-э… В общем, все равно не поймешь. Еще там верблюд, а потом птица какая-то… Ничего не вспоминается?

Гульнара хихикнула:

— Я же говорила, там только помет овечий, щепки от саксаула, да камни… Какие верблюды?

Сослуживцы ответили молчанием. Ее ответ особо не обнадеживал. Но Упырев все же подвел черту:

— Все равно надо съездить, посмотреть. Давайте спать, завтра ехать…

Они затихли, причем Гульнара скоро по-детски засопела, уткнувшись Алексею в плечо, Деревянко, повернувшись к ним спиной, слегка похрапывал, а Упырев, как назло, не мог уснуть: ему было неудобно, но он не хотел ворочаться, чтобы не потревожить сон девушки…

Наутро, когда первые солнечные лучи нащупали его лицо, прервав хрупкое забытье, Алексей, едва задремавший под утро, почувствовал себя на удивление бодрым. Как будто крепко проспал всю ночь, без пробуждений и снов. Он полежал еще немного, слушая ровное дыхание Гульнары, а потом пошевелился, стараясь незаметно высвободить плечо. Но она сразу проснулась. Потерла кулаками глаза и улыбнулась:

— В Бекдаше ни разу так спокойно не спала…

Леха вылез из-под грубой брезентины, которая неплохо защитила их от ночного холода пустыни, хотя и покрылась снаружи капельками росы. Он смачно потянулся, невольно продемонстрировав свои исключительные кондиции. Гульнара смотрела на него с ужасом и восхищением. Заметив ее взгляд, Упырев даже слегка покраснел: «Подумает, что рисуюсь», — мелькнуло в голове. Но Гульнара уже направлялась к машине за водой. Она полила по очереди Лехе и Владимиру, потом умылась сама.

— Вот что значит женщина, — весело сказал Деревянко. — Мы с тобой, Леха, от самой Астрахани ни разу не умывались!

Потом сели завтракать, разложив нехитрую снедь на том же брезенте.

— Гульнара, — вопросил прапорщик, с трудом прожевывая кусок копченой колбасы, высохшей до каменного состояния, — а сколько туда еще ехать?

— По асфальту бы за час доехали, а так — часа за три.

— Ага, значит, к обеду, — прикинул Деревянко. — А магазин там есть? Мне уже надоело зубы об эту древесину ломать. Я же не бобр!

— Раньше был, — пожала плечами Гульнара, — а теперь не знаю. Давно там не была.

Этот шедевр кулинарного искусства сослуживцы приобрели еще в Гурьеве, ныне Атырау. В продуктовом магазине они опрометчиво спросили, есть ли в продаже колбаса, которая не испортится в дороге, и продавец радостно притащил им из каких-то загашников целых три палки, пролежавших у него, видимо, сто лет. Поклялся, правда, что колбаса не испортится никогда. И действительно, в этом смысле ей уже ничто не могло повредить.

Они выехали в направлении Аджикуи, когда быстро поднимающееся солнце уже залило пустыню слепящим светом. Справа все ближе подступали северные отроги Большого Балхана, украшенные изумрудно-зеленой травой и широкими алыми мазками полян диких маков, — сочетание, для иного эстета неприемлемое, но в природе вполне гармоничное. Потом слева показались огромные барханы песков Чиль-Мамед-Кум — на них растительность уже полностью выгорела, и они предстали в своем обычном угрюмом виде.

— Уже скоро, — указала Гульнара на песчаные горы. — Дорога вдоль них проходит.

И действительно, колея, старательно уклоняясь от барханов, стала все круче забирать на юг. Хребты Большого Балхана пошли на убыль, и пейзаж без их радостной зелени сразу потускнел, нагоняя тоску, однако долго любоваться унылым ландшафтом путникам не пришлось: еще через полчаса их «паджеро» торжественно въехал на пыльную улицу Аджикуи, обозначенную колючими изгородями скотных дворов.

Руководствуясь указаниями Гульнары, они остановились у магазина и вошли в полутемное прохладное помещение, в котором мягко гудел кондиционер. Со света они не сразу разглядели продавца, у которого из-за прилавка торчала одна голова. А когда разглядели — поинтересовались, что в продаже есть съедобного. Колбаска, например. Продавец, молодой парень со спичкой в углу рта, нехотя встал и достал из холодильника батон вареной колбасы. Даже в полумраке было видно, что она имеет трупный серо-зеленый цвет, так что все трое дружно замотали головами — не надо! Продавец флегматично забросил колбасу назад в холодильник и уселся на прежнее место. Кладоискатели растерянно переглянулись.

— А консервы какие есть? — первым нашелся Деревянко.

Парень все так же неспешно и молча указал на горку банок с гордой надписью «Килька в томатном соусе». Владимир разочарованно вздохнул и спросил:

— А минералка хотя бы есть?

Парень взглянул на них как-то странно, и впервые раскрыл рот:

— Есть.

— Дай штук пять.

Продавец открыл холодильник, заглянул вниз и, не разгибаясь, проинформировал:

— Только четыре осталось.

— Ну, давай четыре.

Забрав четыре баклажки газированной воды с названием «Чешме», за которые, по причине отсутствия у кавалеров местной валюты, пришлось платить Гульнаре, они вышли на улицу.

— И что же делать? — задал непраздный вопрос Деревянко.

Никто не спросил, о чем он. Ясно — где взять пожрать.

— А знаете, — задумчиво протянула Гульнара, — здесь у меня был старик знакомый. Если живой еще — чем-нибудь разживемся. Заодно и дорогу точно узнаю.

Они подъехали к крайнему домику, где девушка велела им сидеть смирно, а сама стала решительно стучаться в перекошенную дощатую дверь. Через некоторое время дверь приоткрылась, и из нее высунулся лысый седобородый старик. Они обменялись несколькими фразами по-своему, после чего Гульнара скрылась внутри. Сослуживцы, как было велено, терпеливо ждали, и их терпение было вознаграждено: девушка вышла из дома с пластиковым пакетом в руке.

У туркмен, жителей пустыни, никогда не было холодильников — даже таких естественно-природных, какие имелись, к примеру, у чукчей. Тем требовалось только закопать продукт в мерзлоту, чтобы он мог храниться практически вечно, как мамонтенок Дима. Но заготавливать мясо впрок надо как-то и в песках. Поэтому туркмены с незапамятных времен стали использовать свойства курдючного бараньего жира, который не плавится даже при сорокоградусной жаре. Хорошо пережаренное в нем мясо может храниться очень долго без всяких холодильников, оставаясь при этом удивительно вкусным. В пластиковом пакете оказался полотняный мешочек, туго набитый такой вот жареной бараниной, именуемой здесь коурмой, а кроме того, две лепешки туркменского хлеба — чурека и две полуторалитровых баклажки неожиданно холодного и хорошо освежающего напитка из верблюжьего молока — чала. Поскольку время уже было обеденное, они с удовольствием поели прямо в машине — коурма с чуреками и холодным чалом показалась им настоящим деликатесом.

Но надо было двигаться дальше, и скоро Гульнара, заняв штурманское место, показала, где начинается дорога к колодцам, больше похожая на широкую верблюжью тропу — каковой, видимо, и являлась. «Паджеро» храбро преодолевал ухабы и выбоины едва намеченной колеи, не смущаясь песчаными наносами, вылезшими кое-где на дорогу. Знаменитая японская техника не подвела: они без происшествий доехали до места, про которое Гульнара говорила — «одно овечье дерьмо». Все так и оказалось. Впрочем, не совсем все. Девушка подцепила носком босоножка пустую банку из-под кильки, той самой, которая грудилась в поселковом магазине.

— Кто-то тут был недавно… — сделала она логическое заключение.

Но внимания на ее слова не обратили. Они нетерпеливо, как дети, выбрались из джипа и разбрелись по округе, тщетно пытаясь отыскать приметы, описанные в письме Джунаида.

Терпения их хватило примерно на час, а потом Деревянко не выдержал:

— Да ну его к черту! — и, обращаясь к Гульнаре: — Там у нас закусь еще осталась?

— Немножко есть…

— Леха, давай я за пузырем сгоняю! Водка-то в этом магазине, надеюсь, есть? Сегодня устали уже, давай отдохнем. А завтра, на свежую голову, начнем искать…

Алексей поглядел на него с сомнением, но возражать не стал. Вытащил из бардачка свою малость похудевшую за дорогу пачку долларов и, отыскав мелкую купюру, протянул ее Деревянко:

— Только осторожно, машину не разбей…

Владимир мухой смотался в поселок и вернулся вполне счастливый. Ему удалось не только добыть водку, но и частично решить продовольственный вопрос:

— Слушай, как здесь зелень ценят! На десятку — ты посмотри сколько всего: две водки (левая, наверно, но Бог даст, не помрем), два килограмма картошки (в костре запечем), буханка хлеба (черствый, но угрызем), и главное… — говоря все это, прапорщик выкладывал добычу из пакета на заранее расстеленный Алексеем брезент, а со словами «и главное» торжественно достал три помидора и два огурца — на закусь.

Пир удался на славу. Гульнара, казалось, совсем забыла про Бекдаш и незадачливого участкового, понемножечку пила вместе с ними, от души смеялась над анекдотами Деревянко, сама вспоминала смешные случаи из комсомольской жизни. Водка оказалась на удивление неплохой, хотя и не очень крепкой. Над пустыней уже опустилась ночь, высыпали крупные звезды, воздух резко похолодал.

— Эх, костерочек бы, — зябко повела плечами Гульнара. — И чайку… Мне старик, глядите, что еще дал…

Она вытащила из пакета тунчу — закопченный до черноты сосуд из тонкого оцинкованного железа, специально приспособленный для быстрого кипячения воды на открытом огне. Чабаны говорят, хорошую тунчу можно вскипятить на одной газете. А заваренный в ней зеленый чай «с дымком» всегда бывает необыкновенно вкусен. Гульнара вздохнула, и вдруг вспомнила:

— Тут кто-то, кажется, картошку печь собирался?

Вместо ответа Владимир вдруг поднял палец:

— Тихо!

Все замолчали. Наконец Упырев нарушил тишину:

— Ничего не слышно…

— Показалось, что машина…

— Может, и машина, — пожала плечами Гульнара. — Здесь же до дороги не так далеко.

Посидели еще немного, прислушиваясь, но ничего не услышали, и девушка вновь повторила:

— Так что насчет дров?

— А что, я сейчас, — храбро отозвался Деревянко.

Он взял в машине фонарь и отправился искать обломки саксаула, изредка попадающиеся в окружающих песках. Через несколько минут он вернулся к их стоянке и с виноватым видом бросил на землю жиденький пучок веточек. Испечь на них картошку нечего было и мечтать. Приняли еще по одной. Алексей стал подтрунивать над Деревянко, требуя на закуску печеной картошки. Владимир в ответ пробурчал, что рядом есть хороший пенек, но его никак не вытащишь.

— Какой пенек? — заинтересовался Упырь.

— Да какой… Обычный.

Но тут засмеялась Гульнара:

— Нет, это необычный пенек.

— Почему? — не поняли сослуживцы.

— Однажды я была здесь во время Новруза — это у нас праздник весны, меня от обкома направили на проведение. Ну, все как обычно было — борьба «гореш», скачки, собачьи бои, разные игры… Молодежь разгулялась, а программа кончилась, вот один старик и говорит: «Кто тут из вас самый сильный? Пусть голыми руками пенек саксаула вывернет!» — Гульнара насмешливо фыркнула: — Даже приз выставил, молодого барашка… Да только он никому не достался: слишком крепкий пенек оказался…

— Это тот самый пенек? — удивился Упырев.

— Ну да, наверное…

— А ну, пошли! — решительно встал Алексей. Водка давала о себе знать, его потянуло на подвиги. — Мне барашка не надо, а вот картошечки хочется…

— Да не сможешь! — пришла очередь подначивать Деревянко.

— Пошли, пошли!

Они все вместе пошли к пеньку, который оказался действительно совсем недалеко. Владимир, прихвативший фонарь, осветил могучий саксауловый ствол, срубленный, видимо, очень давно, но пень и теперь производил впечатление мощи и непоколебимости.

— Я попробовал — он даже не шевельнулся, — пожаловался Деревянко.

— А ну… — Алексей подошел к пеньку, примерился, как поудобней взяться. Нашел нужную точку, покрепче уперся ногами и напряг мышцы.

Пень не дрогнул, но это была только проба. Упырев немного расслабился, а потом его сокрушительные мускулы включились на полную мощь. Узлы мышц заходили под его кожей как в фильмах ужасов, когда в людей вселяются инопланетные твари. Ступни ног погрузились в песок по щиколотки, но опоры Леха не лишился, и смог «дожать»: где-то в земле с громким треском лопнул крупный корень, и старый пень слегка вывернулся из почвы…

— Стой! — заорал вдруг Деревянко, стоявший с другой стороны напротив.

Упырев, уже собиравшийся последним усилием преодолеть сопротивление старого саксаулового пенька, опустил руки и удивленно поглядел на товарища. А тот бросил фонарь, шагнул к пеньку и, упав на колени, принялся отгребать песок руками. Упырев и Гульнара переглянулись: с ума сошел, что ли?

— Ты чего, Дерево? Крыша съехала? — осторожно поинтересовался Алексей.

— Подожди! — Деревянко продолжал отгребать песок.

Наконец прапорщик поднялся с колен и сказал:

— Глядите.

Упырев и Гульнара перешли на сторону Деревянко и увидели, что основание старого саксаулового ствола, ранее скрытое под слоем песка, разорвано внизу надвое, а к вывернувшемуся из-под земли корню привязана веревка из черного конского волоса…

 

Глава пятая. АННАШКА ВРАГАМ НЕ ПРОЩАЕТ

Арслана похоронили согласно обычаю на следующее утро. Безбородый мулла, недавний выпускник Казанского медресе, пропел молитву, тело опустили в могилу, и остался от младшего любимого сына только маленький земляной холмик. Потом все отправились на поминальный обед в дом Аннанияза, где женщины уже с самого утра нажарили мяса с картошкой, нарезали салатов, колбас и сыров. Поели, попили чай и ушли. Женщины, соседки и родственницы незаметно убрали со столов, помыли посуду и тоже исчезли.

А теперь старый Аннанияз, по прозвищу Гурт, в одиночестве лежал на топчане под виноградником, прихлебывая чай из пиалы и размышляя о жизни. Да да, когда-то прозвали его Волком за безоглядную дерзость, за то, что без страха шел на противника на голову выше себя и никому не прощал обид. А Волк — Гурт — это почитаемое у тюрков животное, они считают его своим предком… Это уже позже, в зоне он получил погоняло Аннашка-Туркмен…

Так о чем это он? Ах да, о жизни. Правы были предки: в традиционной туркменской семье всегда рождалось по восемь-десять, а то и двенадцать детей. Если погибал один сын, то отец утешался, глядя на оставшихся. А что теперь? Вот у него было всего два сына. А теперь остался один, которого Аннанияз убил бы собственными руками, если бы он не был последним. Старик скривился и выплеснул остатки горького чая на землю. Честно говоря, по возрасту он был еще совсем не стар, но тюрьма никого не красит: добавляет морщин и седых волос. А в молодости он был орлом, с черными как смоль волосами и жгучими глазами. Девушки его любили…

И было бы у него все как у людей, не попадись он в молодости на ограблении магазина. Потом, не покидая зоны, получил второй срок — за драку, и пошло, и поехало… Одним словом, на свободу он вышел, твердо решив «завязать», только через пятнадцать лет и женился по этой причине поздно. Да и жена попалась слабенькая, болезненная. Родила ему, с большим перерывом, двоих детей — и умерла.

Поэтому в тот проклятый вечер, когда Сапар привез тело погибшего брата Арслана, Аннаниязу показалось, что земля ушла из-под ног и жизнь кончилась. Единственное, что хотел еще несчастный отец — узнать, как это случилось. Сапар не посмел солгать, рассказал все, как было. Услыхав, какую нелепую, глупую смерть принял его сын, Аннашка-Туркмен рассвирепел. Не-ет, уходить пока рано, придется еще пожить, чтобы убийца не остался безнаказанным.

Он был хорошо осведомлен, чем занимается его старший сын, и не возражал. Время такое: все уважают силу, а не закон. Зная возможности Сапара, Аннанияз-Гурт велел сыну немедленно отправлять людей в погоню, и заниматься только этим. Он сказал, что сам организует похороны, все сделает сам, но утром голова убийцы должна лежать у его ног, чтобы он мог помочиться на нее и утопить в летнем сортире.

Однако незадолго до обеда вместо требуемой головы поступило сообщение, что из посланных на задание четверых боевиков двое убиты, а третий лежит в травматологии с разбитой головой. Четвертый, доставивший это известие, тоже имел нехороший вид. Позже, в больнице, на рентгеновских снимках стало видно, что он доехал от границы Калмыкии до Летней ставки со сломанной ключицей и двумя треснувшими ребрами. Жутковато-непонятно прозвучало объяснение боевика, что его товарищи были убиты стойкой бара, а его самого перед этим сбили с ног столиком.

— Ты знал, за кем посылаешь людей? — с отвращением глядя на старшего сына, спросил отец.

— Да знал, конечно… Но я не думал… — Сапар-Башлык неопределенно пожал плечами.

— А думать всегда надо! — Аннанияз-Гурт был страшен в гневе. — Тоже мне, Башлык! Для чего у тебя эта тыква на плечах? Чтобы водку жрать?

Сапар стоял, низко опустив голову. Почитание старших у туркмен в крови, через него так просто не переступишь. Да и прав был отец. Что тут возразишь? А тот продолжал:

— Немедленно отправляй новые группы. Снаряди их получше. Чтобы сегодня к вечеру его голова была у меня!

Сапар-Башлык сделал все, что мог. Он отрядил три машины с лучшими из оставшихся людей, вооружил до зубов и отправил в погоню за проклятым Упырем. Сам Сапар доехал с ними до города Дивное, где и засел в кабаке, чтобы на всякий случай быть поближе к месту событий. Башлыку стыдно было признаться перед собой, что после той неудачной разборки, когда его повозили пузом по столу, он не то, что боялся, но побаивался Упыря. Или даже лучше так: опасался. Вскоре после обеда, когда он доедал две заказанные палочки люля-кебаба, ему доложили, что упыревский джип обнаружен. Сапар, учтя критику отца, запретил своим боевикам нападать в одиночку, а приказал устроить засаду на пути следования и напасть всем вместе, дружно, причем не пытаться захватить его, а работать сразу на уничтожение. Однако вместо этого ему вскоре доложили, что джип опять пропал.

Предводитель группировки почувствовал, что у него закипают мозги. Что же это такое происходит? Ведь как все пошло хорошо сначала! Обоих помощников Упыря убрали четко, как по нотам. Лехину дачу сожгли — правда, вопреки расчетам без него и «тойоту» его раздавили КамАЗом — но, опять же, пустую. Как будто ангел-хранитель каждый раз отводил от него опасность. Но ведь всему должен быть предел!

Он ждал до позднего вечера, а потом не выдержал, вышел на связь с самым толковым своим помощником по имени Берды. Сдерживая себя, спросил, какие успехи.

— Пока ничего, — сообщил ему помощник. — Ребята разъехались, ищут.

Тут Сапар не выдержал, хотя не привык грубо разговаривать с подчиненными — дисциплина в команде и так была железная:

— Имейте в виду, упустите — всем яйца оторву. Он мне за братишку должен ответить! Чтобы привезли живого или мертвого! — последняя фраза явно была данью фольклору, поскольку прямо перед этим Сапар-Башлык приказал вести огонь сразу на поражение.

Берды никак не среагировал на угрозу, а вместо этого то ли проинформировал, то ли спросил:

— Шеф, их вроде бы двое…

— Вот обоих и привезите!

— Понял, шеф, понял. Все сделаем, не беспокойся.

— «Сделаем»… Знаю я, как вы делаете…

Сапар помолчал немного, а потом вдруг решил срочно собрать всех в один кулак. Он как охотничий пес, верхним чутьем почуял, что Упырев должен быть где-то недалеко от них. Спросил помощника:

— Вы где сейчас?

— На двести седьмом километре.

— Ты вот что, собери всех к себе. Потом скажу, что дальше делать.

— Хорошо шеф, примерно через полчаса все тут будут. Тогда свяжемся…

— Ну, до связи…

Прошло полчаса, но Сапар-Башлык так и не дождался доклада подчиненного. На вызовы по рации тоже никто не отвечал. Чуя недоброе, глава группировки, уже изрядно хлебнувший коньяку, выехал в направлении калмыцкой границы. А на подъезде к двести седьмому километру увидел то, чего боялся увидеть больше всего на свете, но в глубине души ожидал: мигалки милицейских «уазиков» и машин «скорой помощи», вспышки фотоаппаратов, софиты телевизионщиков… Он даже не стал подъезжать. Что тут проверять? Они должны были собраться как раз здесь, на двести седьмом километре. Развернулся и погнал машину домой, в Летнюю ставку, совершенно не представляя, как будет объясняться с отцом.

Но этого и не потребовалось. Когда Сапар появился на пороге, старый Аннанияз смотрел ночные новости, в которых показывали то, что его сын уже видел вживе. Он только чуть повернул голову в сторону сына и спросил, указывая рукой:

— Твои?

— Мои, — сокрушенно вздохнул Сапар.

— Эх ты, сын ишака, — охарактеризовал его отец, но потом сообразил, что вышло двусмысленно, и еще больше разозлился. — Тебе никакого дела, кроме чистки параши, доверить нельзя! Ты послушай, что говорят!

— Вы видите последствия вчерашней перестрелки, состоявшейся на двести седьмом километре федеральной трассы Ставрополь — Элиста, — тараторил ведущий Калмыкской телерадиокомпании. — Что здесь произошло — ответ должны дать профессионалы, мы можем только констатировать, что машины, которые вы видите, — все из Ставрополья. Ни одной машины с калмыкскими номерами здесь нет…

— Слыхал? — обернулся к сыну старый Аннанияз. — Это ведь теперь до самого района ниточка размотается… А там и до нас могут добраться, пустая твоя голова!

Сапар-Башлык мог бы возразить, что все это произошло из-за желания отца помочиться на голову убийцы, но он почитал старших. Поэтому только вздохнул и отвел глаза в сторону, думая, что запала у старика надолго не хватит. Но тот расходился все сильнее, глядя в телевизор:

— Где только были твои куриные мозги, когда ты посылал младшего брата на такое опасное дело? Ты хоть чуть-чуть соображал, что делаешь?

— Да он сам вызвался, — попытался возразить Сапар.

— Что значит — «сам»? Ты же старший брат! Остановить его у тебя ума не хватило? Хотя, какой там ум! У тебя в голове вместо мозгов ишачий навоз!

Сапар терпеливо сносил все оскорбления в свой адрес. Он действительно чувствовал себя виноватым в смерти брата, и согласен был и дальше подвергаться заслуженному поношению. Но старик вдруг замолчал, напряженно о чем-то думая и кивая в такт своим мыслям седою головой. И додумав наконец, всем телом развернулся к сыну:

— А понимаешь ты, дубина, что он нас с тобой опустил? На нас теперь все будут пальцами показывать: вон, лохи идут! Я в зоне никому спуску не давал, а тут… Ну что ты молчишь, шакал паршивый?

Но едва Сапар открыл рот, чтобы хоть что-нибудь сказать, Аннанияз рявкнул на него так, что в телевизоре мигнуло изображение:

— Глохни, падла! Перед сявками своими выступать будешь, а передо мной ты пыль барачная, червяк навозный! Вякать будешь, когда я разрешу!

«Совсем озверел старик», — подумал Сапар с опаской. Таким своего отца он еще ни разу не видел. А тот замолчал, тяжело переводя дух, отвернулся от сына и, нервно чиркнув спичкой (зажигалок не любил), закурил «Беломор», привычку к которому сохранил с лагерных времен.

— В общем, так, — заговорил Аннанияз-ага после паузы, — тут дело принципа. Чморить себя никому не позволю. Раз уж ты такой идиот, придется мне самому… Готовь машину, на рассвете выезжаем. Возьми оружие, «зелени» побольше, перекусить чего-нибудь…

— Людей сколько? — робко встрял Сапар.

— Нисколько. Вдвоем поедем. Хватит с нас позора…

Выехали, как и было сказано, с самого утра. Через два с половиной часа пересекли административную границу Ставропольского края и въехали в Калмыкию. Вскоре, по знаку Аннанияза, сделали первую остановку — у развалин «Графских развалин». Как оказалось, бармен кавказской национальности горевал недолго: несколько рабочих среднеазиатской национальности уже копошились в руинах, расчищая площадку для будущего строительства.

— Здесь? — коротко спросил отец.

— Здесь…

Они вышли из машины, и старый туркмен-уголовник неспешно приблизился к полуразрушенному строению. Он критическим взором оглядел вывалившуюся наружу стенку, вырванную с корнем стойку, покачал головой. Потом обратился к хозяину этого разгрома, непроизвольно подражая кавказскому акценту:

— Э-э, слющай, дарагой, у тебя здесь бомба взорвалась, что ли?

Бармен дал еще несколько указаний рабочим и подошел к Аннаниязу, утирая лоб платком:

— Если бы бомба — не так обидно было. А то налетели какие-то отморозки, стрельбу устроили…

— Стрельбу, говоришь? А стенка почему упала? А стойку кто повалил?

Бармен сокрушенно махнул рукой:

— Да был тут один… которого те отморозки убивать приехали. А он… — у кавказца не хватало слов, он еще раз махнул рукой: — Вон, видишь?

— Что, один против четверых?

Бармен презрительно усмехнулся:

— Да ему хоть взвод!… — запнулся и подозрительно пригляделся к старику: — А ты откуда знаешь, что четверо? Я не говорил…

— Да знакомые рассказали, — не стал вдаваться в подробности Аннанияз и повернулся уходить.

— Слющай, дарагой, — зачастил ему вслед бармен, — если знаешь, кто такие — скажи, я тебя не обижу!…

Но старик не слушал. Он вернулся к машине, и когда сын тронулся, спросил:

— Что ты взял из оружия?

— Два автомата и «Макаров»…

— Гранатомета нет?

— Нет…

— Плохо.

Дальше долго ехали молча. Через какое-то время Аннанияз-ага приметил на боковой грунтовке остов сгоревшего автомобиля и велел:

— Останови.

Вгляделся пристально, спросил:

— Здесь их накрыло?

Сапар молча кивнул. Это был тот самый проклятый двести седьмой километр.

Отец вышел, не поленился подняться до сожженной машины, походил вокруг, подобрал с земли какой-то обломок. Потом спустился вниз, осмотрел канаву у дороги, наклонился за незамеченной ментами стреляной гильзой, поразглядывал следы на обочине. После этого вернулся в машину задумчивый, сел на место и сказал:

— Плохо. Надо было еще пару-тройку гранат захватить… Ладно, трогай. В Элисте разберемся.

С чем именно он собирался разобраться в столице Калмыкии — осталось неизвестным, потому что Аннанияз замкнулся в себе, стал мрачен, хмурил кустистые седые брови. Даже сына больше не ругал. Со стороны это выглядело так, будто мудрый туркмен-уголовник уже слегка пожалел, что погорячился и ввязался в это дело с сомнительным исходом. Но теперь уже, увы, нельзя было повернуть назад, не потеряв лицо перед последним сыном. Да и перед самим собой тоже.

…Только когда въехали в город, Аннанияз вновь взял в руки бразды правления, стал командовать сыну, куда ехать. Скоро они остановились у больших железных ворот частного дома, обнесенного высоким забором. Аннанияз вышел, нажал кнопку звонка. Прошло довольно много времени, пока за воротами послышались шаги, и открылась небольшая калитка. В нее высунулся неприветливый молодой парень со сросшимися на переносице бровями:

— Чего надо?

— Скажи Магомеду, Аннашка-Туркмен приехал.

Парень кивнул и скрылся. А Сапар удивился: он никогда раньше не слышал, как звали его отца в зоне. Через несколько минут парень открыл ворота и сделал Сапару приглашающий жест — заезжай!

Тот загнал свой «ниссан-патрол» во двор и поставил сбоку от ворот. Его отец тем временем пешком направился к крыльцу, на котором уже ожидал гостя хозяин — плотный пожилой мужчина. Крупный нос, выдвинутый вперед мощный подбородок, короткий седой «ежик» на фоне смуглой до черноты кожи придавали ему вид решительный, и даже угрожающий. Он встретил Аннанияза как старого друга, объятиями и приветствиями, сердечно пригласил в дом. Сапар, мало что знавший о связях отца, был удивлен таким почетом: ясно, что этот Магомед — человек не из маленьких.

Когда Сапар подошел к крыльцу, хозяин повернулся к нему.

— Это сын мой, — объяснил Аннанияз.

— А имя у него есть? — улыбнулся Магомед.

— Сапар, — буркнул гость, не желая развивать тему.

Магомед понял, что между отцом и сыном что-то не так, но не стал торопиться расспрашивать — застолье все прояснит. Он пригласил гостей в дом, где уже началась обычная перед угощением женская суета.

Они степенно поговорили о разных делах, вспомнили общих знакомых, посетовали, что силы уже не те. Хотя по Магомеду этого никак нельзя было сказать. Начав с чая, плавно перешли к хорошему дагестанскому коньяку, который подали на стол совместно с ажурными кружочками лимона и тонко нарезанным сервелатом. Потом появилась жареная баранина с картофелем, охлажденная до слезы водка, красивое, как на картине, керамическое блюдо с помидорами, огурцами и сладким болгарским перцем, украшенное метелками разной зелени и перьями зеленого лука… Сапар молчал, не встревая в беседу старших, а они постепенно подбирались к сути дела, которое привело Аннанияза к старому другу.

— Не знал, не знал, — сокрушенно покачал головой Магомед, узнав, что у гостя погиб младший сын. Налил еще по одной, выпили не чокаясь. — Извини, если больно вспоминать, но как это вышло?

Аннанияз, не вдаваясь в подробности, все объяснил несчастным случаем, но тут же добавил, что в этой связи у него появилось одно неотложное дело и что он надеется на некоторую помощь со стороны Магомеда. Магомед, несмотря на выпитое, насторожился, однако деликатно заметил, что всегда готов помочь старому товарищу.

— Одним словом, — перешел к конкретике Аннанияз, — если можно, помоги мне раздобыть вот что…

Магомед выслушал его не перебивая, а когда тот закончил, задумчиво сказал:

— Ты что, решил небольшую войну затеять?

— Войну не войну, но за этот… несчастный случай мне должны ответить.

Магомед уважительно кивнул. Это была знакомая и понятная ему ситуация, он в них понимал толк.

— Людьми помочь не надо?

— Не надо.

Магомед опять уважительно покивал. Это по-мужски — надеяться только на собственные силы. А что касается снаряжения… Что ж, поможем.

Аннанияз принял его размышления за сомнение:

— Ты, Магомед, не беспокойся — все по рыночным ценам, бабла хватает…

Хозяин величавым жестом отмел в сторону такие недостойные старых друзей разговоры. Он думал о другом.

— Какие сроки?

— Чем скорее, тем лучше.

— Раньше завтрашнего утра не будет.

— Хорошо, устраивает, — Аннанияз подумал, что неплохо выспаться перед дальней дорогой. Он почему-то был уверен, что дорога будет дальней. — И еще одно, раз у нас есть немного времени…

Как настоящие мужчины, обо всем договорившись, больше к теме не возвращались. Завершив трапезу, вновь перешли к чаю, чинно беседуя о том, о сем, будто и не говорили только что о закупке оружия, не обсуждали что лучше — РПГ-7 или «муха», обычные «лимонки» Ф-1 или РГД…

Но к концу Магомед все же не выдержал — видно, стал к старости не в меру любопытен:

— Слушай, а кто это такой? Зачем на одного человека столько оружия? Или он не один?

Аннанияз тяжело вздохнул, провел ладонью по глазам и сказал:

— Считай, что один… Сам я его не знаю. Видел только, что он творит. Это Терминатор какой-то…

И Магомед, знающий, как нелегко испугать Аннашку-Туркмена, и прекрасно умеющий слышать больше, чем сказано, потрясенно сказал:

— Вах!

А Сапара никто ни о чем не спросил, и он предпочел промолчать.

Они выехали от Магомеда утром, опохмелившись рюмкой коньяка и уложив в багажник все, что заказывали накануне. Кроме того, хозяин сообщил им, что разузнали его информаторы: какой-то навороченный джип выехал вчера примерно в обед в сторону Астрахани. Выяснить точно, «мицубиси» или нет — не удалось. Ну что ж… В Астрахани тоже есть завязки. Они и там его достанут…

Неблизкий путь — около трехсот километров — дал Аннаниязу возможность поразмыслить над ситуацией. Если они даже не найдут этот чертов «мицубиси-паджеро» — ничего страшного. Тогда можно будет вернуться домой с достоинством: убийца оказался трусом и скрылся от гнева Аннанияза в какой-то Тьмутаракани. Не гоняться же за ним всю жизнь? Но они, конечно, постараются сделать все возможное, чтобы найти…

В Астрахани у Аннанияза был всего один знакомый — браконьер Гаврюша, с которым он сидел недолго в одной камере во Владимире, в знаменитом Централе. Жив ли, в авторитете ли? Ответить на эти вопросы можно было, лишь разыскав Гаврюшу. А где его искать? На этот счет был у Аннанияза план…

На въезде в Астрахань он велел сыну остановиться. Вышел из машины и у первого же прохожего выяснил, как проехать на ближайший рыбачий причал. Пользуясь полученными указаниями, они быстро нашли берег, сплошь утыканный пирсами с причаленными к ним многочисленными лодками, моторными баркасами и катерами. Как во всяком порту, здесь отчетливо пахло рыбой, мазутом и криминалом. В ближайшей к ним лодке ковырялся со снастями лохматый белобрысый парень в грязной тельняшке.

— Эй, уважаемый! — окликнул его Аннанияз.

Парень оглянулся через плечо, смачно сплюнул за борт и отвернулся.

Аннанияз подошел поближе и присел на корточки.

— У нас проблема есть на двадцать баксов…

Белобрысый перестал ковыряться, но голову не поднял:

— Что за проблема?

— Гаврюшу знаешь?

Парень в грязной тельняшке чуть помедлил и вернулся к снастям:

— Не знаю.

Аннанияз заметил это промедление и уверенно продолжил:

— Ой, извини — ошибся. Проблема наша не на двадцать — на все пятьдесят потянет…

Тогда парень бросил снасти и встал. Он оценивающе оглядел Аннанияза, стоящий за ним «ниссан» и Сапара в нем. Видимо, заключение оказалось положительным, потому что он недвусмысленно протянул руку, в которую Аннанияз торопливо вложил полусотенную.

— Семь часов, ресторан «Дельта», — белобрысый подумал и, видимо, решив, что полученная сумма заслуживает некоторой вежливости, пояснил: — Он там каждый вечер ужинает.

До семи оставалось еще достаточно времени. Они на скорую руку перекусили свежей жареной рыбой, которую жарили прямо под открытым небом, после чего отец взял бутылку пива «Старопрамен» и долго-долго сидел, дымил, не выпуская из темных прокуренных зубов «беломорину», подставив лицо свежему ветерку с моря и неотрывно глядя куда-то вдаль. О чем думал старый туркмен-уголовник — неизвестно.

К действительности его вернул сын, почтительно заметивший:

— Папа, уже половина седьмого…

— Да-да, — очнулся Аннанияз. — Поехали.

Ресторан «Дельта», судя по вывеске, специализировался на морепродуктах. Ее украшали великолепные осетры, водящиеся в Каспийском море в изобилии, и огромные омары, не водящиеся здесь вообще. Отец и сын сели за свободный столик, огляделись в ожидании официанта. Заведение было уютное, не без претензии на роскошь: позолоченные канделябры, тяжелые бордовые портьеры, скатерти им в тон… Больше половины столиков было занято, но никого похожего на Гаврюшу среди посетителей Аннанияз не увидел. Впрочем, он и не ожидал, что все окажется так просто.

Когда к ним подошел официант, отец взял у него меню, но даже не открыл, без долгих предисловий приступив к делу:

— Я ищу старого знакомого. Нам сказали, что он каждый день ужинает в вашем ресторане…

— У нас много людей ужинает. Заказ делать будем?

— Подожди с заказом. Когда мы были знакомы, его звали Гаврюша. Больше, к сожалению, ничего сообщить не могу.

В глазах официанта что-то промелькнуло, но ответ был твердым:

— Я не знаю по именам всех наших клиентов.

Он остался стоять у стола в выжидательной позе, поэтому Аннанияз, тяжело вздохнув, сказал:

— Ладно, подождем. Давай два кофе… И два по пятьдесят коньяка.

Официант коротко кивнул и удалился. Его не было несколько минут, а потом он подошел — почему-то без кофе:

— Прошу со мной.

— Куда? — не понял Аннанияз.

— Вы, кажется, кого-то искали? — ответил официант вопросом на вопрос.

— Ах, да… — Аннашка-Туркмен поднялся со стула.

Они прошли в дальний конец зала, где, как оказалось, было отгорожено несколько отдельных кабинок. К одной из них официант и подвел отца с сыном, сделав приглашающий жест рукой. Они вошли, не зная, чего ожидать, однако внутри не обнаружилось ничего особенного. Там был хорошо сервированный стол, за которым сидели двое: благообразный пожилой мужчина в свободной рубашке и здоровенный молодой парень в светлом льняном костюме — безликий, как и положено охраннику.

— Аннашка! — благообразный, который, видимо, и был Гаврюшей, поднялся из-за стола, раскрывая руки для объятий.

Аннанияз-Гурт степенно подошел к нему, сразу оказавшись на голову ниже и в полтора раза тщедушней Гаврюши. Поэтому объятие получилось несколько непропорциональным, и долго его тянуть не стали. После некоторой сутолоки расселись, и охранник подал голос:

— Гавриил Аркадьевич…

— Да-да, Генуля, иди погуляй, — Гаврюша взялся за бутылку. — А мы, пожалуй, выпьем. Как, Аннашка? Здоровье позволяет?

— Позволяет… — Аннанияз первый раз улыбнулся.

— А это… — Гаврюша потянулся бутылкой к Сапару.

— Это сын мой, Сапар.

— Хорошо, хорошо… — сокамерник Аннанияза закончил разлив и поднял рюмку: — Ну, за встречу! — выпил и, закусив кусочком селедки, — естественно, каспийского залома, — продолжил: — А я не понял сначала, официант говорит — там вас кто-то спрашивает. Я думаю, кто такие? Вроде никого не жду. Он меня отвел в комнатку смотровую — оттуда весь зал видно. Смотрю — что-то знакомое… Ну, не обижайся — сколько лет прошло! Но, главное, я тебя, Аннашка, все-таки четко срисовал. Э-эх!… Давай еще по одной!

Выпили, закусили, и еще, и еще… Парная осетрина, осетрина на гриле были просто великолепны, а когда по требованию Гаврюши, подтверждая правдивость вывески, подали омаров — стало ясно, что теперь его, по чести, следует величать Гавриилом Аркадьевичем. Старые друзья беседовали «за жизнь», а Сапар ел омара, который даже при его немалых доходах не входил в число постоянных блюд.

Между тем Гаврюша рассказывал, как после отсидки ему удалось взять под себя в Астрахани почти весь икряной бизнес, который оказался даже прибыльнее, чем нефть. Какая нефть? Да реально, нашли недавно в Астрахани месторождение — правда, небольшое… Так нам много и не надо, -правда? Мы люди скромные… Но икра лучше. Нальем? А главное, оказалось — правильно все организовать. Чтобы власти не мешали, их надо или прикормить, или своих туда посадить. Вот у меня сейчас — ты не поверишь, Аннашка! — вся милиция в кармане. Любой вопрос — только звонок сделать. Чего? Есть проблема? Говори — не вставая с места, решим. Так… Понял… Какая машина? Что нужно — задержать, сюда доставить? Нет? Тогда подожди…

Гаврюша вытащил из подвешенного к ремню футляра мобильный телефон и неловко потыкал в него толстым указательным пальцем. Когда ему ответили, сказал:

— Кум! Это ты, кум? Да, я… Все нормально. Ты меня слушай: дай своим задание — нужно отловить машинку со ставропольскими номерами, «мицубиси-паджеро». Нет, отловить — это не задержать. Просто, как обнаружите — сообщите мне. Да, все…

Они продолжали выпивать и закусывать, и время уже шло к ночи, когда на мобильник Гаврюши поступил звонок. Он выслушал сообщение, несколько раз сказал «да», а потом обратился к сокамернику:

— Вот видишь? Я же говорил… Стоит твой «паджеро»!

— Где… стоит? — Аннанияз вдруг охрип.

— На казахской границе. В очереди. Вас отвезти?

— Нет, спасибо. Мы сами.

Аннанияз торопливо обнялся с Гаврюшей, сердечно поблагодарил за угощение, гостеприимство и вообще за помощь и покинул гостеприимную «Дельту» в сопровождении сына.

Очередь на границе действительно была огромной. Они встали в хвост, и Аннанияз велел сыну пройтись вдоль очереди — но так, чтобы его не видели. Сапар понял, и неторопливо пошел вдоль длинной вереницы машин, внимательно приглядываясь к внедорожникам.

Аннаниязу пришлось ждать долго, он даже успел задремать, но наконец Сапар, деликатно хлопнув дверцей, разбудил отца.

— Ну что? — приходя в себя, спросил тот.

— Здесь они, — сообщил Сапар, но особой радости в его голосе не обнаружил бы даже самый внимательный слушатель. Отец это уловил и кольнул сына строгим взглядом.

— Пойду, сам гляну. — Аннанияз приоткрыл дверцу и спросил: — Где их искать?

— Сразу за фурой, на борту «Сименс — Ходро» написано.

Отец сходил, но зря: машину вроде нашел, а толку? Стекла темные, ничего не видно. Вернувшись, он сказал сыну:

— Ладно, подождем. Никуда не денутся.

Но как раз в этом он сильно ошибся. Буквально через полтора часа в автомобильной очереди началась странная горячка. Водители высовывались из окон и о чем-то нервно переговаривались, некоторые, матерясь, разворачивались и уезжали. Сапар вышел из машины, стараясь понять, в чем дело. А когда вернулся, объяснил ничего не понимающему отцу:

— Смена поменялась. С двенадцати часов начальник — хохол какой-то подвинутый. Новенький вроде… Взяток не берет, шмонает по-черному. Вот все и шугаются. А кто грех за собой знает — совсем уезжают. Он на полсуток только…

— Разворачивай, — Аннанияз решил не рисковать, но сказано было так, будто он испытал облегчение. — Завтра подъедем, надежнее будет.

Они развернулись и поехали искать пристанище для ночлега.

На следующий день отец с сыном за умеренную взятку пересекли границу со стороны России, долго торговались с хитрым пограничником Жоламановым на казахском КПП, но в конце концов въехали в Казахстан. Дальше путь был один — в Котяевку, а в небольшом поселке появление навороченного джипа не могло пройти незамеченным. И действительно, после недолгих расспросов им удалось установить, что «мицубиси-паджеро» был здесь вчера, и выехал в сторону Новобогатинского — Атырау. А вот с какими номерами — российскими или казахскими, мнения свидетелей расходились. Как бы то ни было, он опережал преследователей на сутки, но это мало смущало Аннанияза. А вот другое его удивляло: куда они стремятся? Ведь о погоне, скорее всего, ничего не знают, но жмут так, будто их скипидаром подмазали. Что за цель они преследуют? Ответить на это могли только те, за кем они гнались.

Расстояние от Котяевки до Атырау, бывшего Гурьева, — чуть меньше трехсот километров — пролетели на одном дыхании. Они почти не разговаривали между собой, внимательно следя за дорогой. Каждый думал о своем, но мысли их, видимо, имели такое свойство, что делиться ими было не обязательно.

Казахская «степь да степь» — в ней может быть столько дорог, сколько вздумается. Да и без дорог можно ехать в любую строну, особенно если у тебя мощный современный внедорожник. К счастью, грунтовок от асфальтированной трассы отходило немного. Около каждой Сапар притормаживал, выходил и внимательно изучал следы, чтобы не пропустить съезд «паджеро» с трассы, если таковой имел место. Но на грунте нигде не было видно отпечатков широких шин вездехода. Их враг мчался прямо вперед, по асфальту, и не собирался с него сворачивать. И опять старый уголовник удивился: куда же они прут так уверенно?

А вот в Гурьеве — пардон, в Атырау — Аннанияз первый раз растерялся. Здесь знакомых не было, а город был не маленький, здесь на джипы никто не обращал особого внимания — мало ли их ездит! Они объехали все выезды из города, попытали счастья на заправках, на постах ГАИ, в придорожных кабачках… Все тщетно. На них глядели, как на сумасшедших: за день здесь проезжает сто джипов в обоих направлениях — разве все упомнишь?

Последней из числа таких забегаловок оказалась та, что стояла на дороге, ведущей в обход каспийского залива на Бейнеу — Актау. Это была типичная харчевня: небольшая сборная конструкция со стеклянной витриной, несколько столиков под матерчатыми зонтиками, мангал с шашлыками, обязательный казахский бешбармак. И, естественно, пиво. Хотя для желающих имелись напитки и покрепче. Здесь они без сил опустились за столик, а Сапар, проявляя настырность, подошел к шашлычнику и спросил, не видал ли он вчера черный джип «мицубиси-паджеро» с российскими номерами, выезжающий из города.

— Джипов много, — ответил тот, а вот с российскими номерами — не помню, по-моему, не было.

— Точно?

— Э-э, уважаемый, я же специально не наблюдал… — шашлычник крутил шампуры, уворачиваясь от лезущего в глаза дыма. — Не помню с российскими номерами. Может, и был…

— Ладно, тогда сделай две палочки шашлыка и две — кебаба.

Он вернулся за столик и на вопросительный взгляд отца только отрицательно помотал головой. Они в полном молчании съели заказанные блюда, запив их бутылкой холодной водки. Чокались тоже молча, без тостов. А когда все было съедено и выпито, Аннанияз нарушил молчание:

— Ну что скажешь?

— Не знаю. Ты старший — тебе решать.

— Видать, упустили… Как не вовремя на границе эта пересменка случилась! Сели бы там к ним на хвост — ни за что бы не ушли. А теперь, наверно, поздно. Уже не найдем. Завтра еще поспрашиваем в городе на всякий случай, если нет — домой поедем. Не гоняться же за ними до конца жизни…

Сапар промолчал, но втайне был доволен словами отца. Он еще в Элисте, услышав, сколько оружия заказывает Аннанияз своему другу Магомеду, мысленно поклялся, что если выйдет из этой переделки живым, то с первого же хорошего дела пожертвует на строительство мечети… А может быть, и на нужды районного детского дома.

— Эй, русские! — около их столика возник маленький, грязный и очень пьяный казах. — Вы че тут… расселись?

— Мы не русские, — автоматически откликнулся Сапар и только потом сообразил оглядеться. В стороне, за двумя сдвинутыми вместе столиками, скалила зубы компания молодых крепко подвыпивших казахов. Обычный прием начать свару: послать задираться самого мелкого и неприглядного. Этот был, видимо, местным алкашом, готовым за кружку пива докопаться хоть до собственной матери, хоть до телеграфного столба. И сейчас честно отрабатывал аванс.

— Как — не русские? — шатаясь, возразил он. — Это ваша машина? Ваша. На номере че написано? «РУС». Значит… русские!

— Номера российские, а мы туркмены, — стараясь держать себя в руках, объяснил Сапар.

— Какие тр… туркмены? — удивился пьяница. — Туркмены — во-он где!

Объяснять ему было бесполезно, а отвязаться — невозможно. Аннанияз, поняв, какой оборот принимает дело, сделал официанту знак, чтобы рассчитал их, но тот не торопился, видимо, предвкушая потеху.

— Короче, чего ты хочешь? — не выдержал Сапар.

— Как — чего? — алкаш пошатнулся и схватился за его плечо, чтобы не упасть. — Не знаешь? Я выпить хочу!

— Скажи официанту, что я тебя угощаю, пусть нальет, — Сапар брезгливо стряхнул с плеча грязную руку казаха, и тот, потеряв опору, не устоял на ногах — плюхнулся мордой в землю.

— Э, э! Вы че наглеете? — со стороны столика донеслись угрожающие возгласы: спектакль переходил во вторую фазу. Теперь жаждущая развлечений молодежь шла заступаться за своего якобы обиженного якобы друга. От души помутузить двух беззащитных чужаков — чем не потеха?

Сапар увидел, что от подвыпившей компании к ним направляются трое крепких ребят, в намерениях которых сомневаться не приходилось. Он встал, поднимая руки в миротворческом жесте: дескать, давайте разберемся! Но тем не хотелось разбираться. Им не хотелось ни о чем разговаривать. Им только хотелось побить русских. Поэтому драка началась сразу.

От первого удара Сапар ушел грамотно, тут же ответив хуком в челюсть — пригодился первый юношеский по боксу, заработанный еще в школьные годы. Второго, который слишком долго замахивался, успел зацепить в поддых, но третий его достал. Он сбил Сапара с ног борцовской подсечкой, и все трое принялись весело, азартно, с удовольствием его топтать, не давая подняться.

Но нанести серьезных телесных повреждений не успели: прогремевшая над головами автоматная очередь всех уложила на землю. Забытый хулиганами в пылу схватки Аннанияз-Гурт успел добежать до машины и схватить АКМ.

— Всем стоять, суки! Всех урою! — старый туркмен-уголовник бешено скалил зубы, таращил глаза и вообще был страшен в гневе.

Из-за столика, пожелавшего потехи, начали подниматься предводители, постарше и покрепче троих первых. Но Аннаниязу терять уже было нечего. Он полоснул еще одной очередью в их сторону, заставив пригнуться, и заорал:

— Сидеть! Сказал — всех замочу!

Один из главарей рассудительно сказал:

— Мужик, ты че борзеешь? Вы же отсюда вообще не уедете.

— Еще как уедем! — огрызнулся Аннанияз, и приказал Сапару: — Вставай, быстро в машину!

Они, пятясь задом, отошли к машине, Сапар сел за руль и уже хотел трогать, как со стороны харчевни прозвучал выстрел. Казахи все же решили показать, что они тоже не лыком шиты. Неизвестно, был ли это газовый пистолет, или боевой с холостым патроном, но видимого вреда он не причинил, зато Аннанияз тут же открыл из открытого окна джипа массированный ответный огонь. Все присутствующие в заведении догадались залечь, и благодаря этому пули никого не зацепили, но харчевне был нанесен серьезный имущественный урон.

Это безобразие прекратил надвигающийся со стороны города вой милицейской сирены.

— Гони!, — толкнул Аннанияз сына. Тот дал по газам так, что из-под колес полетела галька, и «ниссан-патрол» со всей скоростью, на какую был способен, помчался по дороге, уводящей все дальше и дальше от дома…

Они ехали всю ночь по бескрайней казахской степи, изредка минуя какие-то поселки, отмеченные табличками с ничего не говорящими названиями: Доссор, Корсак, Косчагыл, Сарыкамыс, Коркол… На самом-то деле бескрайняя казахская степь начинается значительно восточнее, но они этого не знали, принимая за таковую Прикаспийскую низменность — тоже, кстати, весьма обширную. Глазу на ней зацепиться было не за что, поэтому, когда окончательно рассвело, Сапар, приметив чуть в стороне от дороги какие-то развалины, сразу свернул к ним:

— Отдохнуть немножко надо, не могу больше, — пояснил он отцу. Вид у него действительно был нехорош.

Аннанияз не стал возражать. Сын его перебрался на заднее сидение и захрапел, а он включил радио и стал крутить ручки настройки. Вскоре сквозь шум и треск послышался голос местного диктора со слащавым, слегка педерастическим голосом:

— Говорит Атырау! Говорит Атырау! Передаем последние известия!

Аннанияз оставил в покое ручку настройки и прислушался. Сообщали о славных деяниях областного губернатора и городского мэра, о достижениях строителей и экологических проблемах. Он терпеливо ждал, и дождался:

— А теперь, — продолжил программу диктор, — криминальная хроника. Вчера в летнем кафе «Жулдуз» на улице Шевченко двое неизвестных, подъехавших на джипе «ниссан-патрол» с российскими номерами, неожиданно открыли по посетителям неспровоцированный автоматный огонь. Как рассказал нашему корреспонденту работник кафе Кайсын Жумагельдин, заведению нанесен большой материальный ущерб. Только чудом никто из посетителей не пострадал. В настоящее время в области введен план «перехват». Ориентировка с описанием преступников отправлена во все морские и авиапорты, железнодорожные станции и автовокзалы…

Веселенькая музыкальная отбивка обозначила переход от новостей к рекламе. Старый Аннанияз сидел, закаменев лицом. В такую нелепую ситуацию он попал впервые. Никого не трогали, никому не мешали… Чтоб вам, отморозкам, провалиться! Домой ведь собирались! А теперь — ни туда, ни сюда: назад нельзя, вперед нельзя. Ориентировки везде. Хотя вперед… Аннанияз задумался, перебирая в голове различные маршруты. И вдруг вспомнил: паром! Из Шевченко на Астрахань ходит паром! И чуть не застонал от огорчения: Шевченко — это же теперь Актау, Казахстан. Там тоже ориентировка. Но мысль уже закрутилась и нащупывала новые варианты. Паром… Это же не единственный паром на Каспии. Есть еще из Красноводска — тот, правда, на Баку, ну и черт с ним! Зато там нет никаких ориентировок. А уж из Баку до дома как-нибудь доберемся. Главное теперь — прорваться в Туркмению!

Следующие сутки остались в их памяти обрывками, лохмотьями и прочими лоскутами, из которых ничего не сошьешь. Когда Аннанияз растолкал сына и объяснил ему положение, тот тупо посмотрел на него красными воспаленными глазами и вместо того, чтобы ужаснуться, только спросил:

— Пожрать ничего не осталось?

Отец нашел целлофановый пакетик с черствой коркой и куском засохшего сыра. Сапар сгрыз эту неаппетитную пайку, сел за руль и не выпускал его следующие двадцать четыре часа.

Два поселка они проехали благополучно. Одинокие постовые на выезде провожали их внимательными взглядами, хватались за рации, но, памятуя об «автоматном огне», остановить не пытались. Третий удалось объехать по грунтовой дороге: если их и видели, то издалека, и преследовать не пытались. Через следующий населенный пункт пришлось прорываться с боем. Увидев впереди закрытый шлагбаум и двоих людей в милицейской форме, Сапар вопросительно взглянул на отца.

— Перед шлагбаумом притормози, как будто останавливаешься, а потом резко по газам. У нас «кенгурятник» крепкий…

Так и сделали. Полосатая слега поперек дороги хрустнула как веточка, менты запоздало кинулись сдергивать с плеч автоматы и целиться вслед уходящему джипу. Загремели очереди, две-три пули с отчетливыми щелчками ударили в корпус.

— Гони! — заорал сыну Аннанияз, открывая боковое стекло.

Он увидел, что дорога впереди изгибается вправо, и воспользовался удобной позицией. Выставив автомат в окно, он открыл ответный огонь — не на поражение, а просто чтобы помешать милиционерам вести прицельную стрельбу. Благодаря этому они относительно невредимыми вышли из зоны огня, а главное — преследовать их не решились. Да и шансов у задрипанного ментовского «жигуля» против «ниссана», честно говоря, было немного.

Вот так, то объезжая посты, то устремляясь на таран, они прорвались к пограничному поселку Тенге, преодолев за полтора суток более тысячи километров. Сапар держался уже из последних сил, осунулся и почернел. Аннанияз как мог поддерживал его, предупреждал о выбоинах и ухабах, но сам за руль не садился — водитель он был не очень…

Не доезжая до поселка с полкилометра, он велел сыну остановиться и ждать. Тот немедленно откинул назад сиденье и отключился. Аннанияз понимал, что через границу так просто прорваться не удастся: их там, скорее всего, уже ждут, и огневая мощь у них посерьезнее… Нужно было как-то обмануть бдительность казахских пограничников. Поэтому он отправился в поселок, захватив с собой тысячу долларов и «Макаров». На окраине он увидел ветхий хлев с тремя тощими коровками и худого мужичонку в грязной белой футболке, ворошащего вилами сено. Он подозвал его к забору, состоящему из двух хлипких жердей и, показав ему доллары, спросил:

— Заработать хочешь?

Мужичонка поднял на него застенчивые глаза и робко сказал:

— Хочу.

— Мне в Туркмению нужно. Дорога в обход КПП есть?

Тот подумал и утвердительно кивнул:

— Да. — Махнул рукой куда-то в сторону и добавил: — Много!

Аннанияз подумал, что такому вахлаку тысячи долларов будет многовато. Он дал ему двести и сказал:

— Остальные потом получишь. Идет?

Мужичонка смущенно кивнул, и Аннанияз сказал:

— Тогда пойдем.

Новоявленный проводник бросил вилы и поспешно зашагал за работодателем, отряхивая руки и отирая их о грязную футболку.

Аннанияз растолкал спящего сына, приговаривая:

— Давай, давай, просыпайся — чуть-чуть осталось…

Сапар очухался и поднял спинку сиденья. Отец усадил проводника рядом с ним, сам сёл сзади, и они тронулись.

Мужичонка, как оказалось, действительно великолепно знал округу, все проселочные дороги и козьи тропы. Он не говорил ни слова, только грязным пальцем показывал: направо… налево… еще налево… прямо… С полчаса они тряслись по едва заметной колее, петляющей среди неглубоких балок и пологих холмов, пока не выехали на хорошо укатанную грунтовку. Здесь проводник махнул рукой, показывая остановку.

— Что? — хмуро спросил его Сапар.

— Все, — просто ответил мужичонка и указал в ту сторону, куда уходила дорога. — Туркмения.

— Не понял, — уточнил Аннанияз. — Туркмения — там или уже здесь?

— Здесь, — объяснил проводник, — и там, — он открыл дверцу и выбрался наружу.

Аннанияз, пересаживаясь вперед, вдруг спохватился:

— А как же ты теперь домой попадешь?

— Пешком, — так же просто ответил мужичонка, и старому туркменскому уголовнику стало как будто стыдно. Этот невзрачный абориген так легко и быстро избавил их от стольких проблем! Он передумал и дал проводнику уже не двести, как собирался, а триста долларов.

— Ну, спасибо! Будь здоров! — Аннанияз захлопнул дверцу, и «ниссан» покатился по пыльной грунтовке, а в зеркале заднего обзора еще долго видна была маленькая фигурка невзрачного чумазого мужичонки в грязной белой футболке…

Проводник не обманул: через три часа, ближе к вечеру, они беспрепятственно преодолели еще двести километров и въехали в туркменский поселок Бекдаш. У обоих к тому времени осталось только две мысли — как следует наесться и выспаться. Они нашли маленький базарчик, а на нем, в дальнем углу, — ту самую шашлычную, в которой сидели накануне Упырев и Деревянко перед тем, как отбыть на море.

Отец и сын были намного голоднее: в двойном и в тройном размере вкусили они всю ту роскошь, которую предлагал толстый азербайджанец, и уже почти засыпали над своими тарелками, когда услышали над собой голос:

— Кто такие? Документы!

Аннанияз с трудом поднял глаза. Над их столиком возвышался до неприличия жирный человек в полицейской форме. Аннашка-Туркмен пододвинул к столику свободный стул и миролюбиво похлопал по фанерному сиденью:

— Садись.

Полицейский поглядел на него подозрительно, но сел, громко сопя.

— Зачем тебе наши документы? — ласково спросил Аннанияз. — Мы можем показать, но толку тебе от них — никакого. А вот от этого толк будет, — он протянул толстопузому сотенную бумажку, которую тот, не раздумывая, спрятал в карман. — Ну вот, — так же ласково продолжал Аннанияз, — а теперь выпей водочки и оставь нас в покое… — он наполнил граненый стакан на четверть. — А еще лучше подскажи, где можно переночевать по-человечески…

Порсы (это был, конечно, он) поерзал толстым задом по стулу и вежливо спросил:

— А вы к нам… э-э… по какому делу?

— Да ни по какому, — отвечал Аннанияз. — В Красноводск едем, на паром.

— Не Красноводск, а Туркменбаши, — автоматически поправил участковый, хорошо усвоивший урок Гульнары. — Так вам же удобнее было из Шевченко?… — он перевел взгляд с Аннанияза на засыпающего Сапара.

Но ответил ему опять старший:

— Нам было не удобнее… Тебя как зовут-то?

— Капитан полиции Порсы Джумаев… — участковый продолжал думать о своем. — А вы из России едете?

— Из России, из России… Слушай, Порсы, что ты такой любопытный?

Участковый прикинул в голове их маршрут — и совсем растерялся: никаких логических объяснений такой странной поездке он придумать не мог.

— Я не любопытный… Но ведь я за все отвечать должен! Я же участковый! Были тут недавно тоже двое… на джипе…

Сапар наконец поднял голову:

— Какие двое?

— Стоп! — оборвал их Аннанияз. — Сапар, бери еще шашлыка, водки — и поехали отсюда. Порсы, ты насчет переночевать придумал?

Участковый, недолго думая, повез их в тот самый домик, где еще вчера собирался реализовать свое законное право на Гульнару. Хозяйка, пускаясь в бега, даже не заперла за собой дверь. Порсы, придя в себя на рассвете у крыльца родного участка, долго не мог понять, приснился ему вчерашний вечер или нет. Бутылка, в которой плескались на донышке остатки водки, указывала, что он крепко напился, и все ему могло привидеться в пьяном угаре. Но заметная шишка на башке, до которой невозможно было дотронуться, рассеченная кожа под волосами и общее болезненное состояние свидетельствовали об обратном. Чтобы убедиться окончательно, он не поленился дойти до домика Гульнары и нашел его пустым. Птичка упорхнула. А упорхнуть она могла только с помощью тех двоих, на джипе. У-у, пр-роститутка…

Он по-хозяйски толкнул дверь и первым вошел в комнату. За ним последовали гости. Здесь они по-быстрому выложили осетровый шашлык в тарелки, нашли три стакана и накатили по первой. Хотя, «по первой» — это чисто условно, учитывая все предыдущие на базарчике. Когда они дружно выпили и закусили, Аннанияз, твердо поставив стакан на стол, обратился к Порсы:

— Ну, давай, рассказывай.

Полицейский, изрядно сбитый с толку их странным поведением, уточнил:

— Про что?

— Про двоих на джипе, — без обиняков объяснил Аннанияз-Гурт.

Сапар между тем опять начал задремывать, сидя на стуле. Ему, бедолаге, досталось больше всех.

— Ну… Приехали какие-то двое, пришли к поднадзорной. Нет, они вместе с ней пришли… — Порсы сбивался и явно что-то не договаривал. — Ну, я зашел, спросил документы…

— Подожди, подожди, — поморщился Аннанияз. — Говори толком — что за поднадзорная, откуда эти двое взялись?

Чтобы облегчить участковому задачу, Аннанияз налил ему еще полстакана водки. Тот выпил, закусил. Прожевав, опять потянулся за бутылкой, но гость ладонью накрыл его стакан:

— Хватит! Рассказывай.

Порсы вздохнул и начал повествование. По его словам получалось, что вчера вечером он зашел проверить, дома ли поднадзорная («Э-э… у нас тут ссыльная живет, государственная преступница») — это входит в его обязанности как участкового. Поднадзорная оказалась дома, но на вопросы его отвечать отказывалась, вела себя дерзко, и даже грубо («Угрожала донос написать куда надо. Сплошная клевета!»). Когда Порсы пригрозил, что доложит о ее поведении по инстанции, преступница на него напала. Да-да, напала и стукнула бутылкой по голове («Откуда бутылка? Так она же алкоголичка!»), в результате чего он потерял сознание («Да нет, я бы, конечно, справился, но она сзади…»). А придя в себя и не обнаружив поднадзорной, решил устроить у ее дома что-то типа засады, чтобы застать ее врасплох с поличным… («С каким поличным? Ну, это так говорится…»). Так вот, просидев в засаде около часа, Порсы увидел, как она подъехала к дому в джипе, в сопровождении двух мужчин. Это подтвердило подозрения участкового, что она ведет развратный образ жизни, зарабатывая на пропитание проституцией, что для поднадзорных строжайше запрещено. Порсы выждал, пока они войдут, и самоотверженно ворвался в дом, чтобы арестовать всех. Их удалось застать врасплох (участковый, видимо, любил это слово), но, к сожалению, его пистолет был не заряжен, чем и воспользовались преступники. Они напали на него все вместе… особенно один… — при воспоминании об этом «одном» Порсы передёрнуло. А дальше он не помнит, потому что потерял сознание. Видимо, нападавшие решили, что он мертв, и не стали добивать. Поэтому участковый, можно сказать, чудом остался в живых.

Для Аннанияза рассказ пузатого участкового был прозрачен, как моча здорового младенца. Он сразу понял, зачем Порсы пришел вчера в этот домик и за что получил по своей тупой жирной башке бутылкой, которую сам же и притащил… Не понял только, зачем те двое оказались с поднадзорной? Может, она, правда, свои услуги им предложила?… Да нет же, нет! Что они первым делом спросили у Порсы? Где переночевать. Вот и они, наверняка, тоже…

Старый туркмен-уголовник уже устал до смерти, ему уже ничего не хотелось, кроме как упасть и уснуть. Голова отказывалась думать, глаза отказывались смотреть. Но вдруг он услышал, что в разговор вступил сын:

— Как они выглядели, эти двое?

Порсы, не обладающий большим литературным талантом, описал своих обидчиков как мог:

— Один — такой обычный, а второй… даже не знаю… Как гора!

Сапар, преодолевая сон, бесцветным от усталости голосом сказал:

— Отец, это они…

А старый Аннанияз-Гурт, который и сам давно уже это понял, неожиданно для самого себя ответил:

— Ну и хрен с ними… Давайте спать…

Утром он проснулся невыспавшийся и с чувством недоумения: матрас на голом полу, который после дикой гонки по пустыне показался ему мягче и желаннее любых перин, пустая комната почти без обстановки, умывальник у двери, под которым стоит на табуретке таз. Кто-то оглушительно храпел, и это был не Сапар, который лежал рядом с отцом на втором матрасе. Аннанияз оглянулся, и увидел Порсы, который спал на единственном в комнате диване, производя вышеуказанные звуки. Вот сволочь! Старый уголовник нашарил башмак и что есть силы, запустил им в участкового. Тот тревожно хрюкнул — и затих. Но не проснулся. А вот Аннанияз больше уснуть не смог, хотя спать еще хотелось зверски.

Итак, судьба все-таки вывела их на Терминатора. Старый уголовник испытывал немалый соблазн сделать вид, что ничего не случилось, и следовать дальше прямым курсом до Красноводска, а там на паром — и через Баку домой … Сапар, конечно, будет удивлен. Ну и черт с ним! Из-за его дурости они вляпались в эту историю. Хотя… Сам, конечно, тоже виноват. Так что же все-таки делать?

Его размышления были прерваны скрипом диванных пружин: заворочался толстый Порсы. Он встал, подошел к умывальнику, плеснул в рот воды, энергично пополоскал и выплюнул.

Следом проснулся Сапар, сел на матрасе и обвел комнату мутным взглядом.

— Попить ничего нет? — спросил он.

Его вопрос проигнорировали, как излишний. Тогда Сапар встал и тоже пошел к умывальнику. Тем временем Порсы торопливо собрался и пошел к двери со словами:

— Сейчас вернусь! Позвонить надо! И пива принесу! — последние, самые важные слова он выкрикнул уже с порога.

Отец с сыном кое-как умылись, сели за стол, на котором еще стояла тарелка с остатками осетрины, обляпанная пожухшей зеленью. Вокруг вились мухи, создавая вид совершенно отвратительный.

— Ну что делать будем? — нарушил молчание Сапар.

Аннанияз неожиданно для себя самого ответил:

— Ничего. В Красноводск, на паром — и домой, — он реально чувствовал, что их сумасшедшее ралли вытрясло из него все — и желание отомстить, и уголовный гонор, и даже горе стало несколько меньше. Но объясниться как-то было надо: — Мы его и дома достанем. Что теперь, до конца дней за этим трусом гоняться?

Сапар согласно кивнул, ничуть не удивившись. Он видел, что отец уже смертельно устал от безумной гонки. Еще бы: Сапар был куда помоложе, а тоже умотался до полусмерти. Он помахал рукою над тарелкой, разгоняя мух, выбрал кусочек шашлыка получше, оглядел его и бросил назад.

— Ну и правильно, — сказал он. — Хватит в догонялки играть. Может, поедем на базарчик, позавтракаем?

— Порсы подождать надо…

Участковый появился буквально минут через пятнадцать — не иначе, бегом бежал. Он притащил пакет с банками холодного пива и, задыхаясь, сел за стол:

— Не… Не проезжали они через Крас… Туркменбаши. Мне ребята точно сказали. Значит, через Огланлы поехали.

Аннанияз с сыном пили пиво, никак не реагируя на его слова. Потом Сапар сказал:

— Ну что, поедем позавтракаем?

Порсы растерянно поглядел на одного, на другого — не понял, почему его сообщение не вызвало интереса. Однако предложение позавтракать воспринял положительно. Они отправились на базарчик и нашли закуток шашлычника еще приятнее, чем накануне: с утра здесь было чисто подметено, полито, курился ароматный дымок. Толстый азербайджанец, вороша саксаул в мангале, крикнул им:

— Сейчас, подождите! Через пятнадцать минут угли будут!

Они открыли еще по банке пива, наслаждаясь прохладой и чистотой. Диссонанс внес Порсы:

— Да… Что я говорил-то… Я ребятам позвонил — те двое через Туркменбаши не проезжали…

— Мы все поняли, — оборвал его Аннанияз. — Только нам это ни к чему.

— Как — «ни к чему»? — оторопел Порсы. — Я же для вас узнавал!

— А кто тебя просил? — вступил в разговор Сапар.

— Ну… — растерялся участковый, — вы же про них расспрашивали. И ехали в такую даль…

Отец и сын промолчали. Доводы Порсы приводил разумные, возразить было нечего. Да им, честно говоря, и не хотелось уже ни возражать, ни соглашаться, хотелось только скорее попасть на паром и уехать домой. Но у Порсы были другие планы:

— Ну как же… Я же с вами ехать собирался!

— Куда? — равнодушно спросил Аннанияз.

— За этими…

— Зачем они тебе? — задал справедливый вопрос Сапар.

— Они-то мне не нужны. Но там же с ними поднадзорная! — голос участкового предательски дрожал, выдавая крайнюю степень огорчения.

— А она тебе зачем? — лениво поинтересовался Аннанияз.

— Да как вы не понимаете! Если я ее не верну — сам вместо нее в тюрьму сяду! — участковый выглядел уже совсем несчастным.

— А мы при чем? — жестко, в лоб спросил его Сапар. — Связывайся с начальством, организовывай облаву…

— Если начальство узнает — то же самое будет… — то ли вздохнул, то ли всхлипнул участковый. — Может, не посадят, но со службы выкинут — это точно.

Азербайджанец крикнул им, что угли поспели. Они заказали три шашлыка и взяли триста граммов водки. Участковый молчал, сопел и что-то обдумывал. Наконец, между второй и третьей рюмками он сказал:

— Вот что. На паром — так на паром. Ладно. Но только сделаем небольшой крюк: поедем через Огланлы — Аджикуи — Небит-Даг.

— А это нам зачем? — совсем расслабившись от шашлыка и водки, Аннанияз уже ничего не воспринимал всерьез.

— А затем… — неожиданно твердо сказал участковый. — Поедете таким маршрутом — я договорюсь, у вас в порту на посадке проблем не будет. А не поедете — будут очень большие проблемы.

— Да на хрена мы тебе нужны? — попытался вразумить участкового Сапар.

— Одному мне, что ли, ехать? — тоскливо спросил Порсы.

И Сапар понял, что у Порсы та же беда, что у него — он побаивался Терминатора. Или даже очень сильно боялся. И не стеснялся признаться в этом вслух (или почти признаться). Тем не менее неприятности он, видимо, мог причинить вполне реальные. Аннанияз решил на всякий случай уточнить, что он от них хочет. Участковый с энтузиазмом принялся рассеивать их сомнения:

— Здесь недалеко. Крюк — всего километров сто, не больше. Да их там и нет, наверно — просто самый короткий путь выбрали… В Ашгабат уже уехали. Просто надо точно узнать, чтобы доложить.

— Если нет — так что ехать? Все равно ведь тебя выгонят.

— А вдруг есть?

Спорить с ним было бесполезно. Лишних проблем на пароме не хотелось. Вспомнили присказку, что «для бешеной собаки сто верст — не крюк», и согласились…

Паром отходил каждый день вечером, поэтому решили отправляться не мешкая, чтобы успеть сегодня же, да еще иметь в запасе пару часов на непредвиденные задержки. Порсы сел с ними, а на вопрос, как он потом будет добираться из Красноводска, заверил, что проблем нет — у него там полно друзей с машинами.

Доели шашлык, допили водку, взяли с собой в дорогу еще несколько палочек осетрины, с десяток банок пива — и снова убаюкивающая пустынная колея побежала под колеса прыткого джипа. Толстый участковый, конечно, слукавил — крюк был куда как поболее ста верст, но ведь они предусмотрительно оставили про запас два часа… Так что настроение было бодрое, особых проблем не предвиделось. По правую руку высились зеленые склоны Большого Балхана, по левую — уже выгоревшие и безжизненные пески Чиль-Мамед-Кум… Но они не обращали внимания на пейзажи, Порсы не терпелось убедиться, что преступница успела покинуть пределы велаята (по-русски — области), и тогда уже ответственность ложилась бы не только на него, но и на все областное, будь оно неладно, начальство. А всем миром отбиваться легче. Спутникам же его хотелось и того меньше: как можно скорее покинуть эту гостеприимную страну, в которой им больше нечего было делать.

Они миновали монументальные барханы южной окраины песчаной пустыни и запылили по дороге, ведущей к крохотному поселку Аджикуи. Когда приехали, Порсы попросил их остановиться у магазина. Они все вместе вошли в перекошенную дверь, удивились прохладе и со света не сразу увидели продавца, у которого над прилавком торчала только голова.

— Здравствуй, хозяин! — громко поздоровался Порсы, привычно ожидая, что его полицейская форма вызовет должное уважение. Но продавец, молодой парень, не переставая жевать спичку, ответил только вялым «Салам!». Участковый решил не обращать внимания на неуважительное поведение молокососа и сразу перешел к делу:

— Здесь машина вчера не проезжала — иномарка, джип?

Парень еще пожевал и лаконично ответил:

— Три дня назад одна, вчера одна.

Порсы озадачился:

— Три дня назад?

Продавец не удостоил его ответом.

— А где они теперь?

Парень мотнул головой в сторону:

— Куда-то на колодцы поехали (оказывается, знал все-таки подлец — просто ленился объяснять!).

Видимо, обалдев от такого неожиданного ответа, участковый задал совсем уж дурацкий вопрос:

— Зачем?

Парень скривил губы и презрительно пожал плечами. Он не обязан знать, зачем ездят в пески всякие сумасшедшие.

Тут Аннанияз решил, что пора уже вступить в переговоры ему:

— Какие из себя — рассказать можешь? — свою просьбу он поддержал десятидолларовой бумажкой.

Продавец среагировал адекватно, взял бумажку и в привычной ему лапидарной манере сообщил:

— Первые — вроде иностранцы, двое. С ними один наш. Вторые — одна наша, двое не наши. Русские.

Аннанияз все понял. Кто такие первые — его не интересовало, но кто такие вторые — он понял. Тут только дурак бы не понял.

Они купили еще холодного пива, причем продавец, с которым в последние дни расплачивались долларами чаще, чем манатами, ничуть не удивился. Он остался сидеть на месте, а они вышли, уселись в джип, и теперь им предстояло решить куда более сложный вопрос: что теперь делать? Ехать на эти проклятые колодцы или не ехать? Но тут опять подал голос Порсы, обремененный ответственностью и страхом за свою жирную задницу:

— Давайте доедем! Тут недалеко. Я только ее заберу — и назад, в Красноводск… в Туркменбаши… — и, заметив их скептические взгляды, заверил: — Вы не бойтесь, у меня пистолет есть!

Отец с сыном не выдержали — расхохотались.

Порсы понял их смех по-своему:

— Не верите? Вот! — он вытащил из-за пояса табельный «Макаров».

— А патроны-то на этот раз не забыл? — давясь от смеха, спросил Аннанияз.

— Нет… — обиженно буркнул участковый и засунул пистолет назад за пояс.

— Ну что, — утирая с глаз слезы, сказал Аннашка-Туркмен, — раз у нас есть страшный Порсы с пистолетом — давай съездим, посмотрим, что там за Терминатор…

Веселье сразу кончилось. Сапар глянул на отца коротко и серьезно, словно пытаясь о чем-то предупредить. Аннанияз его сигнал принял и успокоил:

— Я, сынок, не фраер. На рожон не полезу, как твои урки. Мы сначала осмотримся, а там решим…

Участковый слушал их, ничего не понимая.

Сапар тронул машину и свернул с дороги на широкую верблюжью тропу, протоптанную невесть когда. Он ехал медленно, тщательно объезжая камни и ухабы, внимательно оглядывая всю округу. Видимо, потому и съехал с тропы далеко вправо, и вскоре путь ему преградили большие камни. Пришлось остановиться. Порсы что-то пискнул с заднего сиденья, но Аннанияз показал ему кулак: молчи! С этой точки они увидели джип, поставленный между двух камней, так что его невозможно было увидеть с верблюжьей тропы, которая была здесь вместо дороги. Другими словами, его спрятали. Спрятали те, про которых продавец сказал «два иностранца и один наш». Сапар понял это, приглядевшись, и тихонько сказал отцу:

— Там «форд». А у Терминатора — «мицубиси».

Тот кивнул. Возле машины не наблюдалось ни малейшего движения. Тишину нарушала только здоровенная черная муха, которая гудела и билась в стекло, мотаясь над пакетом с осетриной.

— Ничего не понимаю… — пробормотал Аннанияз. — Что они тут делают?

Постояли еще немного, обозревая окрестности и пытаясь услышать что-нибудь кроме наглой мухи. Ничего. Пустота и тишина.

— Давай проедем еще немного, — наконец подал голос Аннанияз.

Его сын завел мотор и медленно тронулся вперед. Толстый Порсы под влиянием обстановки вдруг заробел и не издавал ни звука — только напряженно сопел. Огибая невысокий, метров десяти, бархан, Сапар вдруг остановился.

— Ты что? — негромко спросил отец.

— Не надо, чтоб нашу машину видели. Лучше пешком пройду — посмотрю, что там.

Он не торопясь прошел вдоль кромки песчаного холма, пока ему не открылась странная картина: вдалеке на каменистой площадке стоял джип «мицубиси-паджеро», к которому был приспособлен наподобие тента кусок брезента, а у гребня соседнего бархана лежали два человека, очевидно, за кем-то наблюдавшие. Сапар тоже спрятался за камнем — чисто инстинктивно: раз уж здесь идет игра в прятки, надо соблюдать правила… Он оглянулся — его «ниссан» был невидим за перегибом бархана, и ему вдруг стало жутковато в этом странном месте. Сапар подумал, что надо разворачиваться и уезжать отсюда к черту…

И это была его последняя мысль. В следующее мгновенье он почувствовал, что какая-то непреодолимая сила вдавила его лицо в песок, так что невозможно стало ни вздохнуть, ни пошевельнуться — только пальцы бессильно скребли землю. Когда ему показалось, что настал последний момент, могучая безжалостная лапа вздернула его в воздух, а другая надежно запечатала рот. Почти теряя сознание, Сапар увидел перед собой страшное полузвериное лицо, сплошь обросшее шерстью. Оно ощерилось на него безумным оскалом, обнажив кривые редкие зубы:

— Гы-ы!

 

Глава шестая и последняя. СУДЬБА РАЗДАЕТ ВСЕМ ПО СЕРЬГАМ

Они стояли и смотрели — оторопев, с трудом осознавая происходящее. Только Деревянко, видимо, сохранил ясность мысли, потому что вдруг выключил фонарь и стал быстро заваливать песком то, что перед этим раскапывал.

— Ты чего, Дерево? — не понял Упырев.

— Ничего. Лучше следов не оставлять. Машину помните? И Гульнара банку из-под кильки нашла… И вообще здесь не пусто. Кто-то тут еще есть.

— Так машина ж далеко была…

— Нет, — уверенно возразил прапорщик. — Я ее слышал где-то рядом.

— Да показалось тебе, — досадливо отмахнулся Леха.

— А вдруг не показалось? Давайте не рисковать.

Алексей подумал.

— Тогда и ждать нечего: давайте прямо сейчас все заберем — и уедем! И пусть потом ищут!

Деревянко вздохнул:

— Ты, Леха, как маленький. Что ты в потемках разглядишь — где верблюд, где эта птица чертова? Не-ет, сейчас надо все заровнять, чтобы следа не осталось.

Так и сделали. Доводы умного Деревянко Упыря убедили. Они заровняли свои раскопки, чтобы не видно было разорванного надвое ствола, засыпали корень с привязанной к нему веревкой. Потом вернулись к машине и, на скорую руку допив водку, стали устраиваться на ночь — на том же незаменимом брезенте. Но уснуть никто не мог: неожиданно свалившееся открытие изрядно всех взбудоражило. Долго лежали молча. Первым нарушил тишину Деревянко.

— Вот же хитрый мерзавец, — заговорил он. — Это ж надо придумать — «двуногий старик»! Кто бы мог подумать… Этот Мурад, оказывается, правду говорил, что никто ничего не нашел.

— Да и мы чисто случайно нашли, — добавил Леха. — И то благодаря Гуле… Если бы не она…

— Ну да, — фыркнула Гульнара. — Если бы ты, Леша, пенек не вывернул — и мы бы ничего не узнали. Это место никто найти не мог, потому что другого такого силача не нашлось, кроме тебя…

— А если бы ты про те соревнования не рассказала — я бы никуда и не пошел, — возразил Упырев.

— Ну, ладно, ладно, — оборвал их взаимные комплименты Деревянко. — Если бы да кабы… Думать надо, что делать дальше… Завтра с утра первым делом нужно съездить в магазин — жрать нечего, и вода кончается. Может, завезли чего. А потом поищем… Короче, видно будет. Спать давайте.

И опять никто не уснул. Через некоторое время зашевелилась, вставая, Гульнара:

— Леша, ты меня не проводишь? Мне надо, а я одна боюсь…

Упырь послушно встал и сопроводил ее в темноту. Через некоторое время они вернулись и опять улеглись, но сон не шел. Заговорил Упырев, глядя в небо:

— А интересно, почему в пустыне звезды такие яркие?

Ему откликнулась Гульнара:

— Воздух чистый. Вообще все думают, что пустыня — только песок да камни… А здесь бывает очень красиво, только надо уметь увидеть. Весной, например… А еще, знаете, в пустыне попадаются такие камни — целестин называется, мне геологи показывали… С виду обычный булыжник, а расколешь — он пустой, как яичная скорлупа, и весь оброс изнутри кристаллами. Переливаются, как радуга… Так и пустыня: в ней есть внутренняя красота, скрытая — только расколоть надо…

Гульнаре никто ничего не ответил. Наверно, угомонились под ее негромкий рассказ.

Наутро все встали как будто не в себе, задумчивые и слегка растерянные, поглядывали друг на друга так, словно стеснялись спросить — вчерашний день приснился или нет? Тем не менее Деревянко, проявляя, как всегда неизменную приверженность армейской дисциплине и действуя по вчерашнему плану, уехал в магазин.

Гуля и Упырев, оставшись одни, умылись остатками воды и сели в тени от бархана — ждать его возвращения.

— Леша, — спросила Гульнара, немножко смущаясь, — а ты женат?

— Я? — удивился Упырь. — Нет. А что?

— Да так, интересно. А девушка есть?

— Девушек много, — легкомысленно ответил Леха. — Хоть отбавляй.

Гульнара погрустнела, словно набежало на лицо облачко.

— Не, ну, это так — несерьезно, — поспешил исправить свою промашку Упырь. — А чтобы по-настоящему — нету…

— А «несерьезно» — это как? — слегка ехидным тоном осведомилась девушка.

— Ну, так… Как тебе объяснить…

— Да знаю, знаю: сунул-вынул — и пошел. А ты потом хоть пропадай, — с неожиданной злобой объяснила за него Гульнара.

— Да ладно тебе, — засмеялся Упырь. — Кто в молодости не гулял… А у тебя что — тоже парня нет?

— Нет, — девушка совсем погрустнела, — и не было никогда.

Леха понял, что ей сейчас совсем не до смеха:

— Это плохо…

— Да ты не знаешь, что такое плохо! Плохо — это когда тобой просто пользуются, как куклой надувной… Даже не скрывают, что тебя за человека не считают!

Леха нахмурился, пошевеливая желваками. Отношения между мужчинами и женщинами всегда были для него просты и понятны. Другая точка зрения на вопрос оказалась для Упырева полной неожиданностью. Разговор оборвался.

Наконец вернулся прапорщик. В магазин действительно завезли кое-что из продуктов, свежий хлеб и минеральную воду. Завтракали молча, Гульнара была явно расстроена, а Леха выглядел так, будто в чем-то провинился. Однако Деревянко понял их неважное настроение по-своему:

— Ну что замолчали? Боитесь? Страшно поверить, или страшно проверить?

— Ничего не страшно, — откликнулся Упырев.

— Страшно, страшно… — усмехнулся Деревянко. — Страшно, что там ничего не окажется!

— Да ну тебя, Дерево, — Леха наконец дал выход своему раздражению. — Строит из себя, как будто больше всех знает!

— Хотел бы я знать больше всех… Да не дано.

Все промолчали. Тогда неунывающий Деревянко поднялся с брезента:

— Ну что, кладоискатели, вперед? Пора тряхнуть мошонкой старого разбойника!

Леха спросил:

— Все вместе пойдем?

— А кто согласен остаться? — прапорщик посмотрел на Гульнару, потом на Упырева. — По-моему, желающих нет. Да и не надо нам разделяться. Лучше держаться вместе.

— Тогда нужно машину закрыть, — Леха почесал в затылке. — И брезент убрать.

— Правильно, — поддержал Деревянко. — Да, кстати, а у тебя случайно нитки какой-нибудь нет?

— Зачем тебе?

— Надо…

— В бардачке посмотри.

Сложив вещи и закрыв машину, отправились к знаменитому пеньку. Сегодня, на трезвую голову, в ослепительном свете, пронизавшем каждый миллиметр пространства, вчерашний вечер казался фантастикой.

— А как думаешь, почему у него в письме сказано «Солнце в полдень окажет помощь»? — спросил Леха.

— Веревка отходит почти строго на север, — разъяснил Деревянко. — В полдень тень от саксаула совпадает с веревкой… Подсказывал, значит, с какой стороны ее искать.

— А-а… Хитрый был, черт! — Упырев с уважением поглядел на Владимира, так просто объяснившего загадку.

Они подошли к «двуногому старику» и встали, оглядываясь. Ничего похожего на верблюда вокруг не было. А вид на север вообще прикрывал гребень невысокого бархана.

— Может, поднимемся? — предложил Упырев. — Оттуда, наверно, видно.

— Да, конечно, видно, — согласился Деревянко. — Только не то, что нужно. Надо пройти по веревке. Он это не зря придумал…

— Давай все-таки поднимемся на гребень, — Упырю не терпелось. — Вдруг да увидим сразу — время сэкономим.

— Ну, давай…

Они, придерживаясь общего направления веревки, поднялись по пологому склону бархана, и на его вершине разошлись в разные стороны, высматривая «верблюда». Ходили чуть не полчаса и наконец собрались вместе, уныло признав, что ничего не нашли.

— Я вам говорил, надо по веревке идти! — напомнил Деревянко. — Давайте проследим, куда она ведет.

Выкапывать веревку не стали, только время от времени проверяли ее наличие под песком. Для этого умный Деревянко прихватил монтировку, которой периодически пропахивал песок поперек курса и, чуть зацепив веревку, оставлял ее лежать, где лежала.

Так они благополучно прошли метров двадцать, а потом веревка исчезла. Пришлось возвращаться назад, искать точку, где пропала путеводная нить. Оказывается, в этом месте волосяная веревка поворачивала почти под прямым углом, и дальше они уже отслеживали ее без проблем.

Ох, и хитер был Джунаид! Дойдя до конца веревки, они оказались в седловинке между двумя барханами, чуть ли не в ста метрах от того гребня, с которого пытались нахрапом высмотреть указанные в письме приметы. С этой точки все выглядело иначе. Они вновь стали оглядывать окрестности в поисках «верблюда», внимательно рассматривая каждый камень, которыми сплошь был усыпан участок глинистой пустыни. В этом множестве только развитое воображение могло помочь увидеть нужные очертания.

— Ой! Вон, глядите! — Леха и Владимир поглядели туда, куда указывала Гульнара.

Метрах в шестидесяти от их седловинки лежал, поджав толстые ноги и вытянув шею по земле, одногорбый камень — и кладоискатели еще раз удивились зоркому глазу старого разбойника Джунаида.

Они подошли к камню-верблюду, который уже через несколько метров удаления от нужной точки обзора стал бесформенным, а точнее — никаким. Камень и камень.

— Так… — подал голос Деревянко. — Теперь, как я понимаю, надо посмотреть с верхушки камня.

Они забрались на «верблюда» и стали, в соответствии с инструкцией Джунаида, «внимательно оглядываться». Это продолжалось довольно долго, прежде чем вновь первой ойкнула Гульнара:

— Ой! Вон, смотрите!

И снова они поглядели туда, куда показывала девушка. Метрах в ста от камня, на котором они стояли, лежал другой, ни на что особенно не похожий — просто круглый, но с одной его стороны было выточено ветром что-то сходное со сложенной причудливым зигзагом шеей пеликана, и — главное! — зигзаг этот заканчивался подобным клюву острым выступом, указывающим под основание камня…

— Ну вот, — голос у Деревянко вдруг охрип. — Кажется, добрались…

Они огляделись вокруг, — Владимир все ожидал каких-то непрошеных гостей, — и двинулись к «пеликану». Этот камень тоже утратил всякое сходство с птицей по мере приближения, но клюв остался и четко указывал нужную точку.

— Ну что? — Упырев, кажется, был как никогда потрясен и растерян. — Давайте копать?

— А чем? — ехидно спросил его прапорщик. — Ты лопатку, случаем, не захватил?

— Тьфу, черт, — плюнул Упырь. — Сходить кому-то надо…

— Ладно, — смилостивился Деревянко. — Давай, я схожу. Где там у тебя?

— В багажнике, сбоку — коврик отстегнешь…

Деревянко взял ключи от машины и ушел, а Леха с Гульнарой сели на верхушке камня, оглядывая округу и не зная, о чем говорить.

— Слушай, — заговорила Гульнара, — а вдруг мы и правда найдем? Что будет?

— Да ничего, — пожал плечами далекий от романтики Упырь. — Хорошо будет. Денег навалом будет.

— Как же «ничего»? — удивилась Гульнара. — Если денег навалом, то можно путешествовать, все страны посмотреть, а где понравится — купить дом, где-нибудь на берегу океана, и жить…

— А зачем уезжать? Здесь, что ли, плохо?

Гульнара даже отшатнулась от него.

— Ой, извини, — Упырь вспомнил ее рассказ. — Я имел в виду не здесь, а в России…

— Вам хорошо… — тоскливо сказала девушка. — Вы уедете и забудете все как страшный сон. А я…

— Нет, Гульнара, — неубедительно возразил Упырев. — Я тебя никогда не забуду.

Они долго сидели молча, а потом вернулся Деревянко.

Саперную лопатку прапорщик почему-то заткнул за пояс рукояткой вниз, что странным образом изменило его походку — как будто у него вдруг перестала гнуться одна нога. Деревянко шел, то и дело оглядываясь. На камень он забираться не стал, а поманил их рукою вниз. Упырев почувствовал укол тревоги:

— Ты чего, Дерево?

— Помнишь, я нитку спрашивал?

— Ну…

— Так я сторожок поставил. Посмотрел — он сорван… Вокруг машины кто-то ходил. Трогать ничего не стали — наверно, сигнализацию увидели, побоялись. Но, значит, нас действительно пасут…

— А кто? — встревожилась Гульнара.

— Откуда я знаю? Может, Порсы твой выследил.

— Он не мой, — надулась девушка.

— Ладно, ладно, не твой…

— Да кто бы ни был, — Упырев, опять, как всегда, был полон оптимизма. — Подумаешь, выследили… Отобьемся! Черт с ними со всеми. Ну, где там копать надо?

Они вместе определили точку, куда указывает «великий клюв», и Леха, неумело перекрестившись, начал копать. Он копал, пока Деревянко не остановил его, хмуро буркнув: «Хватит!». Тут Алексей и сам сообразил, что в азарте успел раздолбить яму чуть ли не по пояс.

— Там же сказано — «неглубокую ямку»… — Владимир выглядел совсем обескураженным. — Что же он еще придумал?

А Гульнара вдруг сказала:

— Может, оно и к лучшему?

Девушка, очевидно, боялась, что они, отыскав клад, тут же про нее забудут.

Ей никто не ответил.

С утра между двух больших камней, где стоял старенький «форд», было мрачно. Настроение у потомка Джунаида было очень плохое. Просто, хуже некуда. Вчера он, едва вернувшись на стоянку, лично следил в потемках за нежданными гостями с верхушки бархана, укрывшись за его гребнем. Рядом лежал Мурад и тоже напряженно пялился в темноту. Они видели, что какой-то человек (кто именно, непонятно) удаляется от машины, будто по нужде — но нет… Пятнышко света, походив-побродив среди камней и наносов песка, вернулось к исходной точке. Тут фонарик погас.

— За дровами ходил, — громким шепотом разгадал загадку Мурад. Сами они предусмотрительно запаслись дровами во время поездки в поселок — надергали веток из изгороди вокруг брошенного, судя по виду, дома.

Сердар ничего не ответил. Продолжал лежать и следить за конкурентами, которых лунный свет очерчивал едва заметными контурами. Мурад уже стал размышлять, что они станут делать, если те лягут спать — так и будут торчать на этом бархане? Однако тут Сердар едва слышно прошипел: «Тс-с!» — фонарик зажегся вновь. Теперь уже все трое пошли в ту же сторону, откуда вернулся первый.

— Куда это они? — шепотом спросил Мурад, и сам себе ответил: — А-а, наверно, хотят пенек тот вывернуть. Ну да, как же: я тоже попробовал — он как железный…

— Заткнись, — так же шепотом сказал Сердар, хотя от той троицы их отделяло метров сто — сто пятьдесят.

Он и сам видел, что силуэты в пятне света топчутся вокруг пенька — видимо, с целью пустить его на дрова. Вроде бы даже пытались подкопать. Наконец, убедившись в бесплодности своих усилий, они погасили фонарь и отправились назад. Вернувшись к машине, стали устраиваться на ночлег. Сердар полежал еще немного и решил, что сегодня уже ничего больше не будет. Они вернулись к крохотному костерку, который поддерживал Реза, перекусили двумя банками кильки в томате и зачерствевшим черным хлебом и тоже залегли. Как всегда: Сердар с Мурадом — в машине, а Реза на куске кошмы.

Утром их разбудил звук мотора: за большим барханом, который скрывал их от конкурентов, прокатил «паджеро». Машина ушла в сторону поселка, и Сердар вдруг подумал — может, совсем уедут? И тут же спросил сам себя: а хорошо это или плохо? И не нашел ответа.

Но через некоторое время джип вернулся. В магазин, значит, ездили.

Сердар оставил Резу сторожить стоянку, а сам вместе с Мурадом опять занял наблюдательный пост. Они наблюдали, как те трое, два мужика и девушка, подошли к пеньку, поспорили о чем-то, потом пошли в сторону, выбрались на гребень бархана, вернулись, опять пошли к пеньку… В действиях этих не было никакой логики, поэтому Сердар заподозрил худшее: наверно, они все-таки что-то знают…

А потом, когда конкуренты шаг за шагом стали отходить от пенька, зачем-то чертя на песке какие-то линии, Сердар услыхал возбужденное мычание Резы, оглянулся и увидел, что он тащит за шиворот незнакомого человека. Это еще что такое?

Сердар побежал с бархана вниз, вытаскивая из-за пояса свой «маузер», за ним — Мурад. Реза слишком крепко ухватил пленника за шкирку, тот дышал тяжело, с хрипом.

— Подглядывал, — объяснил слабоумный, преданно глядя на хозяина.

Сердар сунул ему в рот леденец и приказал:

— Отпусти.

Человек долго кашлял и плевался песком, прежде чем отдышался и стал способен говорить.

— Кто такой? Как зовут? — не отводя маузера, начал допрос Сердар.

Однако тот его явно не понимал, пришлось привлечь Мурада в качестве переводчика. После этого дело пошло на лад.

— Сапар… Я из России, — хрипло ответил на первый вопрос пленник.

— Что тут делаешь?

— За девчонкой приехали. За преступницей, — ответил Сапар, солгав при этом только наполовину.

— А при чем тут Россия? Она что, там преступление совершила?

— Да нет… Случайно так вышло.

— Сколько вас?

— Трое…

— Кто еще?

— Мой отец и полицейский, участковый из Бекдаша.

— Хорошо… — Сердар замолчал, обдумывая изменившуюся ситуацию. Все зависело от того, знают они про клад или нет. Если нет, их неожиданное появление могло даже принести пользу. — Где они?

— Здесь рядом, за барханом.

Сердар сделал Резе знак остаться у машины и приказал пленнику:

— Пошли. Только сильно не спеши…

Аннанияз-Гурт, увидев сына в сопровождении двух незнакомцев, сразу почуял недоброе. Он взялся было за автомат, но вовремя усек, что сын идет под стволом. Тогда вышел из машины навстречу приближающейся процессии, и когда приблизились достаточно, спросил:

— В чем дело?

Тот, который вел его сына, сказал что-то второму. Тот перевел:

— Кто из вас полицейский?

Порсы, отчаянно труся, вылез из машины.

— Оружие есть?

Участковый торопливо достал из-за пояса пистолет. Сердар приказал Мураду:

— Возьми.

Порсы заколебался, не зная, как ему себя вести, и вопросительно поглядел на Аннанияза. Тот кивнул головой: «Отдай!». Мурад взял оружие, тоже не имея понятия, что с ним делать.

Сердар, не опуская «маузер», присел на камень, как бы показывая, кто здесь главный. Он указал стволом на Сапара и сказал:

— Он говорит, что вы приехали сюда, чтобы арестовать преступницу. Это правда?

— Э-э… правда, — закивал жирный Порсы.

— Если это и правда, — возразил Сердар, обращаясь к Аннаниязу, — то все равно непонятно, зачем здесь вы? Вы же из России? Неужели ехали в такую даль из-за какой-то девчонки? — Сердар упорно пытался выяснить, что им известно.

«Чего хочет от них незнакомец? Скорее всего, это не грабитель — с них и взять-то нечего. Сказать, зачем они здесь? А почему бы и нет? Другом Терминатора он быть не может: все жители бывшего Союза понимают по-русски, а этот — ни бельмеса. И одежда… Судя по всему, он вообще из-за кордона. Значит, первым делом следует выяснить, что ему надо», — все эти мысли прокрутились в голове Аннанияза со скоростью самолетного пропеллера.

— Нам нужен тот, здоровый.

— Кто он такой?

— Я зову его Терминатором, — уклончиво ответил старый уголовник.

— Зачем он вам нужен?

— Это наш кровник, — коротко объяснил Аннанияз.

Сердар задумался. Да, причина вполне уважительная. За кровником можно приехать и из России.

— Хорошо, — принял он решение. — Мы вам мешать не собираемся. Предлагаю пока держаться вместе. Получите и девчонку, и того, Терминатора… И третьего, если нужно. Но сейчас их трогать нельзя… Еще некоторое время. Все будем делать только когда будет можно, по моему сигналу… А теперь — поставьте машину рядом с нашей. Не нужно, чтобы они нас видели…

Такой расклад Аннанияза устраивал. Он и сам не собирался кидаться на Терминатора очертя голову. По его знаку Сапар отогнал машину на указанное место, вновь ужаснувшись при виде Резы, который осклабился на него вполне дружелюбно. Сердар же предложил всем немного подождать, пока он посмотрит, что делают трое на колодцах.

Он вскарабкался на бархан и увидел, что приехавшие на «мицубиси» уже вернулись из своего странного похода, натянули брезент наподобие тента и укрылись под ним от лучей палящего солнца, попивая холодное пиво. Это Сердар понял по выброшенным из-под навеса банкам. Вот зачем они ездили с утра. Потомка Джунаида скрутила справедливая злость: они, значит, валяются в тени, пиво пьют, а он лежит на раскаленном бархане под безжалостным солнцем, от которого у него уже плавятся мозги. Но он все же попытался успокоиться и мыслить логично: судя по всему, конкуренты ничего не нашли. Тогда зачем остались? Намерены продолжать поиски? Значит, нужно следить за ними дальше… Сердар уже совершенно не верил, что он сможет что-нибудь найти своими силами. Несмотря на давнее поверье, что клад открывается только истинному наследнику…

Деревянко, выскочив с утра в магазин, кроме съестного набрал там еще холодного пива и сумел сохранить его достаточно прохладным. Он завернул банки в коврик, который отыскал в багажнике у Лехи, предварительно обильно его намочив. Теперь они, опалившись под каракумским солнцем до красноты, благодарили Владимира за его сообразительность. Пиво оказалось как нельзя кстати. Но даже этот благословенный напиток не мог окончательно отвлечь их от главной темы.

— Не может быть, — недоумевал Леха. — Ведь мы все нашли — и старика двуногого, и верблюда, и птицу — и ничего!

— А если все-таки уже до нас все выгребли? — предположила Гульнара.

— Но ведь канат волосяной на месте, пенек на месте, и даже под клювом, похоже, никто ничего не копал — земля была бы рыхлой… — Упырев, ударно потрудившись «саперкой», говорил со знанием дела.

— Значит, мы еще что-то пропустили… А ну-ка, давайте вспомним — что там?

Все они знали письмо Джунаида наизусть. По крайней мере ту часть, где описывалось местоположение клада.

— «Я уверен, ты помнишь, что есть в том месте двуногий старик. Мы с тобой еще обсуждали, сколько ему может быть лет. Так вот, от него иди по конскому волосу — солнце в полдень окажет помощь. С большого камня-верблюда внимательно оглядись — последнюю точку птица великим клювом укажет. Там копай неглубокую ямку, и увидишь спрятанное: малое приведет к большому»… — наизусть процитировала Гульнара, которая уже с первой ночи была допущена к их секрету.

— Во! — Деревянко поднял указательный палец. — Копай неглубокую ямку и увидишь спрятанное… Там, в яме, должно быть что-то еще, маленькое, что должно привести к большому… Может, там еще одна записка?

— Какая записка? — возразила Гульнара. — Она бы сгнила…

— Не обязательно, если на пергаменте… — Владимир рассуждал вслух. — Ну, может быть, не записка, а что-то другое, маленькое…

— Да мы вроде все там разглядели… Я же сам копал, — Упырев был обижен недоверием. — Если б было чего — так я бы заметил…

— Да ясно, — махнул рукой Деревянко. — Мы, наверное, просто не знаем, что искать. Нужно подумать…

Он думал еще примерно банки три. К этому времени стало смеркаться, барханы из желтых стали темно-серыми, повеяло долгожданной прохладой. Леха с Гульнарой болтали о всяких пустяках, вспоминали что-то из детства, будто начисто забыв о сокровищах Джунаида, о том, почему здесь оказались и что вокруг бесконечная дикая пустыня, где человеку пропасть — проще простого, все равно как утонуть в океане за тысячу километров от ближайшего берега…

Но природа всегда берет свое, особенно если это пиво. И вот понадобилось Гульнаре отойти за ближайший бархан по своей скромной девичьей нужде. Упырев предложил свои услуги в качестве провожатого, но Гульнара отказалось: до темноты было еще далеко. Она уже вполне справилась, и натягивала джинсы, когда свирепый рывок за волосы опрокинул ее на песок. Она увидела над собой страшное волосатое лицо, которое осклабилось в безумной ухмылке, ощерилось редкими кривыми зубами:

— Гы-ы!

Но прежде чем звероподобный незнакомец успел заткнуть ей рот, Гульнара закричала. Закричала так, как не кричала никогда в жизни — даже на допросах у следователя прокуратуры.

Сердар спустился с бархана в состоянии крайнего раздражения. Мурад, уже изрядно хлебнувший из появившейся откуда-то бутылки водки (видимо, у вновь прибывших была заначка), эмоционально беседовал с теми двумя, которые из России, а Порсы при этом испуганно хлопал глазами, как будто слушал что-то ужасное. У Сердара на секунду екнуло сердце, что работник архива, не приведи Аллах, рассказывает им о сокровище Джунаида. Но, приблизившись, по двум-трем знакомым словам и фамилиям он понял, что речь совсем о другом. Подвыпивший Мурад последними словами крыл туркменское правительство, провозглашенный им Золотой Век и нейтральный статус, который, как утверждал пьяница-интеллигент, нужен правителям только для того, чтобы их не смогли приговорить в Международном гаагском суде к смертной казни через повешение за геноцид против собственного народа…

Ну и ладно. Пусть говорит. Все это Сердара не интересовало. Как узнать, нашли что-нибудь конкуренты, или нет? Раз еще не уехали — значит, видимо, не нашли… Но, может быть, они что-то скрывают?

Он, пользуясь отсутствием пассажиров «паджеро», даже спустился к их стоянке, походил вокруг машины, но ничего не выяснил, а тронуть побоялся — мигал огонек электронного сторожа.

Как бы узнать?… И вдруг его осенило. Вернувшись к своей стоянке, он окликнул слугу:

— Эй, Реза!

— Хозяин? — слабоумный слуга согнулся в поклоне, ожидая приказаний.

Сердар, автоматически сунув ему в рот леденец, приказал:

— Пойдем-ка со мной, посидим на барханчике…

— Гы-ы! — осклабился Реза, благодарный за награду.

— Попробую для начала притащить вам вашу преступницу, — небрежно пояснил, уходя, Сердар.

В этот раз они выбрались на другой бархан — соседний, с которого не видна была стоянка конкурентов, но зато маленькая ложбинка за песчаной насыпью, в которую удобнее всего было отойти со стоянки по нужде — как на ладони. Пиво, сообразил Сердар, — оно действует безотказно, нужно только немного терпения.

Ждать пришлось недолго. Небо еще только успело немного потемнеть, как в ложбинке появилась девушка, приехавшая на «паджеро».

— Реза, притащи ее сюда, — скомандовал Сердар.

Реза встал и бесшумными прыжками помчался вниз, туда, где присела на корточки девушка. Она уже вставала и натягивала джинсы, когда Реза схватил ее за волосы и повалил на песок. Он только чуточку промедлил — может быть, вспомнил про Аллу, которой сломал шею, и не хотел повторения. Но этой секунды как раз хватило для того, чтобы девушка успела закричать.

Сердар выругался про себя, однако повлиять на события уже не мог: он только смотрел, как Реза, заткнув ей рот, взвалил девушку на плечо и направился к нему.

Но было уже поздно. На гребне песчаного наноса выросла фигура, которой могли бы позавидовать многие герои блокбастеров. И обладатель этой фигуры явно не собирался оставаться в стороне от происходящего: он гигантскими скачками несся с гребня в ложбинку, по которой шествовал Реза, перебросив девушку через плечо. Терминатор (Сердар не сомневался, что это о нем говорил Аннанияз) заревел на бегу что-то яростное и непонятное (Сердар никогда раньше не слышал русского мата), адресуясь к похитителю девушки. И тот услышал.

Оглянувшись, Реза сбросил Гульнару с плеча и повернулся лицом к противнику:

— Гы-ы!

Упырь, увидев, что девушка в относительной безопасности, замедлил бег и попытался оценить врага. Комплекцией он не сильно уступал Упыреву, даже выглядел немного потяжелее. Но ведь где-то должны быть слабые места у этой звероподобной личности?

Подбежав к нему почти вплотную, Упырь первым делом попробовал его на реакцию: качнулся влево, вправо — практически никакого ответа, только слабые попытки встретить атаку или уйти от удара. Леха понял, что противник — боец не очень подвижный, его главный козырь — поймать и задавить, сокрушить. Это огромная сила, но примитивная. Отсюда и тактика боя: не попадаться ему в руки. Чтобы проверить свою догадку, Леха, изловчившись, крепко врезал звероподобному противнику в челюсть. Тот не увернулся, только попытался поймать его руку, а не поймав, осклабился:

— Гы-ы!

Упырев знал, чего стоит его удар. Ему случалось валить таких бугаев, в присутствии которых многие легенды профессионального бокса могли бы скромно отдохнуть в уголке, никому не кусая ушей и не эпатируя понапрасну публику. Таких в России, как ни странно, еще достаточно. Но этот волосатый тип только тряхнул головой и ощерился. Леха понял: бой предстоит нешуточный. Тут уж действительно: кто — кого. До конца.

Упырь попытался сбить противнику дыхание, испробовал на прочность печень, пресс, не постеснялся даже врезать ему ногой между ног — чисто женский прием, именуемый «глазуньей». Леха был уверен, что удары, которые отключили бы любого нормального человека, достигали цели, но звероподобный противник только скалил кривые редкие зубы и мычал:

— Гы-ы!

Последний удар в промежность чуть не стал для Алексея роковым: волосатый поймал его ногу и тут же начал выворачивать. Упырев пошел на риск, в падении ударив противника другой ногой по косточке голени — удар не опасный, но исключительно болезненный. Тот лишь на секунду ослабил хватку, но Лехе удалось вырваться, мгновенно вскочив на ноги. Стало ясно, что избранная тактика успеха не принесет. Более того: рано или поздно звероподобный ухватит его так, что вырваться не удастся.

Тогда Леха попробовал более рискованный, но и более эффективный путь: сбить противника с ног, чтобы потом, навалившись, уже не дать встать. Риск попасть в захват при этом возрастал из-за необходимости более тесного контакта, но никакой другой возможности Упырев не видел. Он надеялся только на то, что, несмотря на выпитое пиво, реакция у него все-таки получше. И действительно: попробовав провести несколько стандартных подсечек, Леха убедился, что звероподобный за ним не успевает, хотя, благодаря силе, остается на ногах. Ну и ладно, воспользуемся…

И тут Леха опять что-то пропустил. Из-за пива или нет — неизвестно, но Реза на очередном отвлекающем замахе поймал его руку и стал выкручивать с такой страшной силой, что затрещали кости, и сопротивляться его мощи было невозможно. Однако Упырев не зря посещал тренировочные залы. Он исполнил такой трюк, какого Реза никак не мог ожидать в силу ограниченности интеллекта, а именно: крутнул переднее сальто в ту же сторону, куда слабоумный слуга выворачивал его руку, и сразу оказался в выигрышной позиции. Леха использовал преимущество правильно, изо всех сил боднув иранца головой «в пятак», то есть в нос, что бывает очень больно и, как правило, на какие-то секунды отключает.

Тут Реза в первый раз слегка зашатался, не осклабился, как обычно, и не издал своего обычного «Гы-ы!», а схватился за сплющенную носопырку и безвольно сделал два шага куда-то в сторону. Этого Упырю хватило. Он, развернувшись, нанес противнику сокрушительный удар ногой в спину, в район крестца, от которого тот рухнул ничком, как подкошенный. Леха не дал ему подняться. Он налетел сверху, припечатав Резу к песку, уперся коленом в позвоночник и сцепил ладони на его лбу. Это был смертельный захват, выскользнуть из которого практически невозможно.

Упырев знал, что исходом этой схватки может быть только смерть одного из них, и поэтому постарался не оставить противнику ни единого шанса. Он все дальше отгибал голову слабоумного иранца назад, преодолевая его сопротивление, а тот, напрягая шею, все пытался расцепить Лехины руки, но и его силы были не беспредельны. Наконец раздался громкий, отчетливый хруст, и руки Резы бессильно упали на песок.

Он умер, так ничего и не поняв в этом мире. Леха-Упырь оборвал время, отведенное ему судьбой на размышления. Может, оно и к лучшему. Хотя… Останься Реза в живых — он бы, наверно, все равно ничего не понял.

Упырев встал, оставив соперника валяться на песке, и подошел к Гульнаре, которая так и лежала, не в силах ни встать, ни сказать хоть слово — только показывала пальцем ему за спину. Он, оглянувшись, увидел, человека со старинным револьвером — даже как называется, сразу не вспомнишь, но сразу видно, что оружие опасное. У того, кто держал Алексея на мушке, были мелко-курчавые волосы, как каракуль, и нахальные козлиные глаза, которые сейчас были мутными от бешенства.

Он, совершенно очевидно, уже нажимал курок, чтобы немедленно выстрелить Упырю точно в лоб, но вдруг отвлекся, посмотрел куда-то выше, и Упырь тоже непроизвольно оглянулся.

И увидел, что на гребне бархана, всего метрах в пятнадцати, стоит прапорщик Деревянко с автоматом в руках, и целится как раз в того, с нахальными козлиными глазами. Против автомата Калашникова революционный револьвер — слабый аргумент. Завитый под барашка со старинным оружием, видимо, струхнул. Потому что постоял еще чуть-чуть, а потом молча развернулся и ушел за бархан. Никто не стал в него стрелять.

Сердар вернулся на стоянку, шатаясь, как пьяный, обводя сидящих у костра дикими глазами. Он упал на один из камней, что прикатили для сидения вокруг костра, и схватился руками за голову, раскачиваясь из стороны в сторону:

— Вай… Он убил его… Он убил его… Вайе-вай!…

Некоторое время все сидящие вокруг импровизированного стола, — расстеленной на земле клеенки, которую в Туркмении называют дастарханом, — глядели на него озадаченно. Потом Мурад осторожно спросил:

— Кого убили?

— Ре-е-зу у-би-или! — Сердара трясла крупная дрожь, он почти рыдал.

— Кто убил?

— Этот ваш… Терминатор! — потомок Джунаида взглянул вдруг на Аннанияза с неожиданной ненавистью, как будто это он привез сюда Терминатора специально, чтобы тот убил Резу.

— Э-э-э! — Аннанияз предостерегающе поднял руку. — Мы твоего Резу не убивали. Ты его сам туда повел.

Сердар, поняв, что слова старого туркмена-уголовника справедливы, понурил голову.

— А как он его убил? — запоздало поинтересовался Сапар. — Выстрелов вроде слышно не было…

— Голыми руками… Вот так, — он показал, как Леха прихватил Резу за лоб, опершись коленом в позвоночник. И потрясенно повторил: — Голыми руками!

Его никто больше ни о чем не спросил: каждый представил себе, что такое убить звероподобного Резу голыми руками, и всем стало не по себе. Последовавшей затем долгой паузы первым не выдержал Мурад:

— Да ну его все к черту! Давайте мотать отсюда, пока не поздно!

Аннанияз переглянулся с Сапаром, и они согласились с Мурадом и друг с другом без слов: здесь стало слишком опасно. Причем главная опасность исходила, как ни странно, не от Терминатора, а от этого безумца, невесть зачем оказавшегося в великой пустыне. Отец озвучил их общую с сыном мысль:

— Да-да, что-то мы слишком задержались. Пора домой.

И Порсы первый раз не стал возражать.

— А как же ваш кровник? — Сердар лихорадочно искал повод, чтобы задержать россиян: ему тоже не хотелось оставаться один на один с Терминатором.

— Никуда не денется, — сухо сказал Аннанияз, повторяя ранее озвученную мысль. — Нам торопиться некуда. Все равно он домой вернется — там его и достанем.

— Да вы не понимаете! — Сердар уже кричал, и то ли от избытка эмоций, то ли от чрезвычайности ситуации акцент его стал почти незаметен, по крайней мере ставропольские туркмены теперь понимали его без переводчика. — Там же клад! Сокровище! Не уезжайте! Заполучим золото — честно на всех поделим!

— Какое золото? — не понял Аннанияз.

— Обыкновенное! Прадед мой его здесь закопал!

— А что же ты его до сих пор не выкопал? — задал резонный вопрос Сапар.

Сердар только огорченно махнул-рукой и приказал Мураду:

— Расскажи.

Мурад начал рассказ, а Сердар поплелся на бархан — продолжать наблюдение.

Они вернулись на стоянку молча, потрясенные разыгравшимися только что событиями. Только Леха положил руку Владимиру на плечо и тихо сказал:

— Молоток, Дерево! Спасибо. Сколько раз уже меня спасал…

Деревянко помотал головой, то ли отрицая свои заслуги, то ли стараясь вытрясти из памяти картину мертвого тела волосатого звероподобного незнакомца. Владимир теперь убедился, что он был прав. Шум мотора ему не показался, и не чудились ему изредка доносящиеся издалека отзвуки голосов — настолько тихие, что он сам считал их мороком. Не призрачную, а материальную улику он получил чуть позже — когда сработал его «сторожок». И вот теперь получено главное подтверждение: где-то тут, рядом — какие-то опасные люди, двоих из которых они только что увидели…

— Мальчики, а откуда у вас автомат? — спросила вдруг Гульнара.

— Это не автомат, — думая о чем-то другом, ответил Деревянко.

— А что?

— Игрушка, — пояснил Упырев, не желая пугать девушку. — Из пластмассы.

— А-а… — она похоже не очень поверила.

— Знаешь, Леха, — задумчиво заговорил Владимир, открывая еще одну баночку пива, которое стало косвенной причиной случившегося, — кажется мне, что пора валить. Слишком тут становится напряженно. Этот второй, с «маузером», где-то тут прячется. А если он не один? А сколько их? А вдруг навалятся?

— Да… — Упырев вроде бы соглашался, но в его «да…» слышался скрытое сожаление.

— Ну что еще? — раздраженно спросил Владимир.

— Ты говорил, в той ямке поискать надо… — Леха никак не хотел уходить с пустыми руками.

— Ну, говорил — так это было до того…

— А какая разница? Так далеко заехали — зря, что ли?

— Хорошо, — Деревянко уже начал всерьез злиться. — Ты туда пойдешь, а машину здесь бросишь? А если они ее угонят — что ты со своим кладом делать будешь?

— Зачем оставлю? Не оставлю. Я, когда назад шли от того камня, — с клювом — дорогу поглядел. Туда проехать можно, только пару-тройку камней убрать… Честное слово, только съездим туда — и сразу назад, в Бек… — он осекся и покосился на Гульнару. — Ну, в общем, домой…

Деревянко обреченно вздохнул, поглядел на прекрасные звезды ночной пустыни и сказал:

— Делай что хочешь.

Упырев сноровисто свернул брезент, уложил в багажник остатки еды и пива и медленно повел машину по направлению к найденному ими приметному камню. Несколько раз их путь преграждали большие валуны, которые Упырев, упираясь, как Сизиф, откатывал прочь с дороги, но в конце концов, как и обещал, довел машину до нужного места.

Все трое подошли к яме, вырытой могучим Упырем, и Деревянко включил фонарь. Не зная, что искать, он медленно вел луч света по стенке, испещренной ударами саперной лопатки наподобие шумерских клинописных табличек. Кое-где из земли торчали мертвые сухие корешки растений. Больше в этой яме ничего не было. Хотя… Деревянко перевел фонарь чуть назад, где ему только что как будто что-то померещилось. Нет, не померещилось: из плотного слежавшегося грунта торчал кончик тонкой витой веревочки, какие туркмены повязывают на руку детям как оберег от сглаза — аладжа.

Владимир нагнулся, потянул веревочку на себя, но она не поддалась. Тогда он, не выпуская ее из пальцев, сказал Упырю:

— А ну, возьми лопатку.

Упырев безмолвно подчинился, и они принялись откапывать новую путеводную ниточку, видимо, пропитанную каким-то жиром от гниения. Она проходила сантиметрах в двадцати под слоем почвы, а потом стала уходить чуть поглубже, и на глубине полуметра, метрах в семи-восьми от камня с «великим клювом», они дошли до ее конца, который оказался привязан к ручке деревянного сундучка.

Он был сделан из песчаной акации, которая, как известно, отличается высокой прочностью: ее древесина настолько плотна, что тонет в воде и практически никогда не гниет, высыхая до твердости слоновой кости. Бока сундучка были изукрашены искусной резьбой, а крышка перехлестнута двумя железными полосами с ушками на конце: тяжелые замки стерегли сокровище Джунаида.

Обкопав сундучок по бокам, Упырев наклонился и, застонав от натуги, вытащил его из ямы. В оторопелом молчании он принес из машины монтировку и, ловко вскрыв по очереди оба замка, поднял крышку.

— Ого! — Гульнара не удержалась от восклицания, увидев содержимое сундучка.

Ровными рядами, плотно уложенные один к одному, там лежали слитки золота, и сколько их там — можно было только гадать. Впрочем, Деревянко прикинул на глаз: не меньше шестидесяти-семидесяти. А сверху, на слитках, валялся небрежно брошенный кожаный мешочек. Леха развязал его и запустил внутрь руку, а когда вытащил — его ладонь оказалась наполненной драгоценными камнями, главным образом крупными бриллиантами, но сверкали среди них и изумруды, и сапфиры, и рубины.

— Вот теперь можно и уезжать… — Упырев весело поглядел на Деревянко — ну, мол, что я тебе говорил?

Однако Владимир его веселья не разделил:

— Теперь бы еще слинять отсюда без потерь, незаметно…

— …Тот корреспондент оформил официальный запрос на документы, — рассказывал Мурад, — вот мне и приказали выдать ему копии. Ну я, пока копировал, прочитал, о чем там речь. Сам-то, конечно, ехать никуда не собирался, но информацию, что есть сведения о кладе Джунаида, в пивной запустил… Желающих много оказалось, только никто ничего не нашел. Больно там описание невнятное — трудно понять, что к чему. Да вон, у него бумаги, — Мурад кивнул в сторону, куда ушел Сердар, — можете сами посмотреть…

Аннанияз и Сапар, сначала слушавшие историю о письме Джунаида скептически, к концу стали проявлять очевидный интерес. Может быть, звездная каракумская ночь располагала к сказкам в духе «Тысячи и одной ночи» о кладах и сокровищах. Наконец отец не выдержал:

— А при чем тут Терминатор? Чего Сердар от него хочет?

— Ничего не хочет, — уныло сообщил Мурад. — Он думает, что у них есть какие-то сведения кроме тех, что известны всем.

— Откуда? — удивился Аннанияз. — Этот здоровый — он же из Ставрополя… Откуда он может что-то знать про Джунаида, про его сокровища?

— Не знаю… — пожал плечами Мурад.

Тут к ним из темноты вывалился Сердар:

— Не верите мне? Пошли, сами посмотрите: они поехали за кладом! Я уверен!

Против такого заявления трудно было устоять. Все вскочили на ноги и ринулись на бархан, откуда спустился Сердар. Они увидели, что джип с зажженными фарами медленно, словно нащупывая дорогу, движется в глубь пустыни. Время от времени он останавливался, и Терминатор (теперь его уже все хорошо знали) откатывал с колеи огромные валуны.

Они заехали за какой-то камень, и фары погасли. Потом через некоторое время зажегся фонарик, но разглядеть что-то в его свете было трудно. И снова подал голос Сердар:

— Ну что, убедились?

— В чем? — ответил вопросом на вопрос Аннанияз-Гурт.

— Зачем, по-вашему, они туда поехали?

— А черт их знает… Может, и за кладом.

Все замолчали, напряженно вглядываясь в темноту и пытаясь разглядеть, что там происходит. Едва заметные фигурки сначала целеустремленно копошились вокруг камня, потом стали от него отдаляться и наконец сосредоточились вокруг какой-то точки…

— Ну вот, — не выдержал опять Сердар. — Неужели не видите?

— Хорошо, — нервно откликнулся Аннанияз, на которого увиденное тоже произвело сильное впечатление, — что ты предлагаешь?

Сердар помолчал, обдумывая возможности, потом высказался:

— Если они нашли клад, то постараются уехать сразу, не дожидаясь утра. Гнаться потом за ними — бесполезно. Ищи ветра в поле… Надо остановить их.

— Как?

— На выезде есть узкое место между двумя камнями. Перегородим его своими машинами. Объехать они не смогут — там вокруг барханы… И надо быстрее, а то можем не успеть.

Его план показался убедительным — всем кроме Мурада. Ему вообще ничего не надо было, оставалось только желание живым вернуться домой. Однако Аннанияз, очевидно, соблазнился возможностью убить сразу двух зайцев. Они торопливо спустились к камням, за которыми прятали машины, завелись и выехали к месту засады. Сердар, видимо, опасаясь, как бы его нечаянные союзники не сбежали от страшного Терминатора, пропустил их «ниссан» вперед и подпер своим «фордом». Потом они разобрали оружие и расположились под прикрытием машин.

Отец с сыном вооружились автоматами, прихватив по паре лимонок, Сердар — своим «маузером», а Порсы — табельным пистолетом. Только Мурад остался без ничего, но ничуть из-за этого не огорчился. Он сидел на камешке в стороне и вглядывался в темноту, откуда должны были появиться страшные противники. А когда на склонах дальних барханов появились отсветы мощных фар, Мурад, убедившись, что всем сейчас не до него, тенью проскользнул к «форду» и забрался на водительское место. На ощупь проверил, на месте ли ключи: он давно приметил, что Сердар постоянно оставляет их в замке зажигания, и ожидал лишь момента, чтобы воспользоваться его беспечностью. Теперь такой момент настал.

Мурад видел через боковое стекло, как на дорогу, ведущую от колодцев, вывернул могучий «мицубиси-паджеро», залив ослепительным светом барханы по сторонам дороги, большие камни и стоящие поперек пути две машины. Тут он ненадолго остановился, а потом опять тронулся вперед. Мурад еще немного помедлил, словно ожидая, что ситуация может разрешиться миром, но надежда была напрасной: когда «паджеро» вышел на финишную прямую, у кого-то — скорее всего, у Сердара — не выдержали нервы: прозвучал первый выстрел.

Тогда джип резко затормозил, фары погасли и из распахнувшихся дверей выскочили две едва заметные фигуры, которые залегли среди камней. В тот же момент Мурад завел «форд», резко сдал задом и вывернул на дорогу, ведущую к поселку.

— Стой! Стой, гад! — Сердар не ожидал такого коварства от всегда послушного интеллигента-пьяницы и лишь беспомощно глядел вслед уходящей машине. Потом он запоздало вскинул «маузер» и несколько раз пальнул вслед своему «форду», но это было уже бесполезно.

А события между тем развивались, и первый выстрел не остался без ответа, а уж потом стрельба пошла с обеих сторон, правда, не очень эффективно, потому что в потемках приходилось стрелять наугад. Однако по тому, как пули щелкали по металлу, можно было сделать вывод, что не все они бесцельно улетали в пустыню. Больше того, когда негромко вскрикнул Сапар, Аннанияз-Гурт понял, что последний его сын если не убит, то, как минимум, ранен.

— Сапар! — взревел он, но сын не откликнулся.

В бессильной ярости старый уголовник стал палить по машине — враги уже успели залечь за камни и были невидимы, а значит, неуязвимы. Тогда Аннанияз-Гурт вырвал кольцо из гранаты и швырнул ее сторону врага, укрывшись от осколков за камнем. Она взорвалась, не долетев до цели примерно половину пути. Отец выругался, но вспомнил, что у него есть дело поважнее.

— Сапар! — еще раз позвал Аннанияз и вновь не услышал ответа.

Тогда он метнулся к тому месту, где была позиция Сапара и увидел, что сын лежит на песке, прижимая руку к груди. Дышал он тяжело, с хрипом и бульканьем.

— Сапар! — осторожно потряс его за плечо отец.

Ответом ему был протяжный стон. Аннанияз осторожно отодвинул руку сына, которой он прикрывал рану, и увидел едва заметное в потемках пятно крови. У Сапара наверняка было пробито правое легкое, а об остальных органах судить трудно. Хорошо бы перебинтовать, обработать йодом. А вообще-то нужен специалист, врач-хирург. И тут отец спохватился: не рассуждать нужно, а действовать, и немедленно! Спасти сына можно было, только срочно доставив его в больницу.

Аннанияз подхватил Сапара и потащил к машине, не обращая на продолжавшие еще звучать выстрелы. На помощь ему пришел Порсы. Вдвоем они кое-как уложили раненого на заднем сидении, пристроив голову на коленях участкового. Аннанияз вскочил на водительское место, повернул ключ зажигания и начал разворачиваться.

— Эй, вы куда? — заорал Сердар, нелепо размахивая «маузером». — А как же золото?

— Пошел ты со своим золотом знаешь, куда? — Аннанияз высунулся из окна и плюнул ему под ноги.

Тогда Сердар в бешенстве вскинул револьвер и, целясь в упор, несколько раз нажал на курок, однако услышал только сухие щелчки. Старый Аннанияз резко развернулся, и «ниссан» ушел вслед за «фордом» в сторону поселка, светя красными габаритными огнями. Сердар плюхнулся задницей на обочину дороги, вскинул руки к небу и завыл, не имея сил поверить, что все это происходит с ним…

Они перенесли слитки в багажник («Кил сто пятьдесят — его семьдесят, а то и больше», — оценил Упырев), а мешочек с камнями Деревянко бросил в бардачок.

— Ну что, поехали? — Леха обернулся на Гульнару, сидящую на заднем сидении посредине, чтобы свободно смотреть в лобовое стекло.

— Поехали. А куда?

— Давай сначала отсюда выберемся, а потом решим.

Упырев завел машину и стал осторожно разворачиваться, опасаясь налететь на камни, которых было вокруг предостаточно. Наконец он вывернул на тропу, и тут Владимир схватил его за руку:

— Гляди!

Упырев, увидев, что проезд перегорожен двумя машинами, мигом тормознул и выскочил наружу. Он достал из багажника два автомата, один передал Деревянко, а другой пристроил около себя.

— Вы что, мальчики?! — ахнула Гульнара, увидев их арсенал. — Вы же говорили — игрушечный!…

— Ничего, ничего, Гуленька, — нервно заговорил Упырев. — Так надо. Ты, главное, сиди и не высовывайся. Если начнут стрелять — сразу ложись на сидушку и не вставай, пока я не скажу.

Гульнара не ответила, только тихонько всхлипнула. Легко представить потрясение девушки, когда она поняла, что оружие у них самое настоящее, и с кем ее свел случай: она доверилась двум преступникам, — конечно, а у кого еще могут быть автоматы? — и поехала с ними бог знает куда, спала на одном куске брезента… Хорошо еще, что не изнасиловали. Так ей и надо, дуре! Всегда всем верит…

Однако Упырев истолковал ее всхлип по-своему:

— Не бойся, Гуленька, отобьемся! Мы же крутые ребята! Особенно Вован! — он еще пытался шутить.

Она снова всхлипнула, и ничего не ответила. А Упырев уже вырулил на последний прямой участок, ведущий к двум камням, стоящим по сторонам дороги как часовые. Первый выстрел, слабый хлопок они почти не услышали, но пуля угодила в лобовое стекло, проделав в нем дырку и покрыв многочисленными трещинами. Упырев сразу же выключил фары и тормознул. Они с Владимиром, схватив автоматы, одновременно выскочили из джипа и залегли за камни. Прежде чем открыть огонь, успели увидеть, как один джип — в потемках трудно было разобрать, какой именно, — неожиданно развернулся и уехал, а вслед ему прозвучало несколько выстрелов.

«Это хорошо, — отметил про себя Деревянко, — значит, у них между собой согласия нет…»

Сначала перестрелка шла вяло, как бы неохотно. Потом то ли Упырев, то ли Деревянко попал в кого-то из тех, кто преградил им путь, — с той стороны раздался истошный крик:

— Сапар!

После этого огонь сразу стал злее, плотнее. Потом примерно посредине между их позициями раздался взрыв. Лимонка, определил про себя Упырев, и окликнул Деревянко:

— Вован, ты цел?

— Цел, цел, — откликнулся прапорщик. — Ты чего-нибудь видишь?

— Да ни хрена не вижу.

— Не вставай, подождем еще…

Едва Алексей успел это произнести, как со стороны засады вновь послышался крик:

— Сапар! — и еще какие-то невнятные крики, затем вторая машина, резко развернувшись, ушла вслед за первой. И кто-то, невидимый в темноте, завыл нечеловеческим голосом…

Ничего не понимая, они полежали еще немного, но, видимо, инцидент каким-то непонятным образом исчерпался сам собой. Сослуживцы встали, пытаясь углядеть что-то в темноте, но только габаритные огни уехавшей машины, быстро удаляясь, рубиновыми каплями прыгали в ночной пустыне.

— Сапар? — Леха, лежа за камнем, повторил имя, прозвучавшее в темноте.

— Ты о чем? — спросил его Деревянко.

— Да так, ни о чем… Неужели это он?

— Кто — «он»? — переспросил его невидимый в темноте Владимир.

— Да этот, кровник мой туркменский, — негромко сказал Упырев. — Ну что, поехали, что ли?

Они забрались в машину, и Леха первым делом окликнул Гульнару:

— Гуля, ты как?

Но ответа не услышал. Алексей включил свет, и они увидели, что девушка лежит на сидении с закрытыми глазами, а на левом плече у нее расплылось нехорошего вида темное пятно.

— Гуля! — встревоженно позвал Упырев, легонько встряхнув ее.

Гульнара тихонько застонала и открыла глаза.

— Неужели зацепило? — Алексей как будто не верил своим глазам.

— Аптечка есть? — спросил у него Владимир.

— Была где-то. Сейчас погляжу, — Упырь выбрался из салона и полез в багажник.

Через минуту спросил:

— Что нужно?

— Бинт и вата.

Получив требуемое, Деревянко осторожно разрезал платье на плече у девушки. Рана была осколочная, сквозная. Видимо, девушка, нарушив инструкцию, не вовремя высунулась из машины. Осколком, очевидно, зацепило крупный сосуд — потеря крови была очень большой. Кое-как перебинтовав рану, Деревянко мрачно сказал:

— В больницу надо. И очень быстро, а то можем не успеть.

— Ну тогда поехали, чего стоим-то?

— А куда? В Бекдаш? Там и больницы нет, наверно.

— А куда здесь еще можно?

— В Небит-Даг.

— Ну, давай в Небит-Даг. Давай уже куда-нибудь ехать!

— Так ты ж за рулем — заводи!

Леха так рванул с места, что пыль фонтаном полетела из-под колес. Лобовое стекло после недавнего боя было пробито в трех местах, сквозь него едва-едва можно было разглядеть дорогу. Хорошо еще, пули не зацепили никаких важных деталей в движке, а то бы совсем труба. Они миновали человека, сидящего на обочине, но кто это — разглядеть не успели, да и не старались особенно: не до него было. А когда, выбравшись наконец на дорогу, проезжали поселок, около магазина Деревянко вдруг сказал:

— Стой.

Упырев затормозил и спросил:

— Зачем?

Деревянко помолчал, теряя драгоценные секунды, а потом сказал:

— Плохо получается. С полным багажником золота мы никуда не доедем.

— Почему? — не понял Леха.

— Потому, — объяснил Владимир. — Нас на любом посту обыскать могут. И тогда уже ни за какую взятку не отпустят…

— А раньше как же? Ведь проехали?

Но Деревянко, совсем недавно уехавший из Туркменистана, лучше знал местные условия:

— Мы ездили по пустыне, по бездорожью. Откуда там посты? А теперь выезжаем на трассу…

— И что же делать?

— Мне вообще не нравится, что мы с этим золотом собираемся выезжать. Все потеряем. Спрятать бы его где-нибудь… А потом приехать специально, чтобы продумать все не торопясь, подготовиться — и забрать. А то сейчас ведь еще и Гульнара на руках…

Упоминание о Гульнаре тут же активизировало Упыря:

— Короче, говори, что делать!

— Где бы это все спрятать… — Деревянко лихорадочно крутил головой. — Так, чтобы потом самим не потерять… Во! Где у тебя монтировка? — он выскочил из машины, подбежал к крыльцу магазина и, осторожно подцепив железякой, поднял среднюю ступеньку.

— Тащи сюда! — крикнул он Упыреву.

Они быстро уложили слитки под крыльцо, после чего Деревянко вновь поставил ступеньку на место. Она села на место, как будто никто ее и не трогал.

— Вот так, — удовлетворенно произнес прапорщик.

— Ты думаешь, это надежно? — с сомнением спросил Упырев.

— Здесь точно никто искать не будет. Знаешь закон? Если хочешь хорошо спрятать — положи на самом видном месте… Да и не надолго это: приедем и заберем.

Они оставили себе только три слитка — по одному на каждого, чтобы проверить на качество, и мешочек с камнями. Упырев взялся все это запрятать в джипе так, что ни одна собака не найдет. Вернувшись, они обнаружили, что Гульнара лежит без сознания — видимо, от потери крови. Пульс, правда, очень слабый, прощупывался, но состояние девушки, видимо, было критическим.

— Давай скорее! — поторопил Деревянко. — Гони!

Упырев погнал. Для этого пришлось выбить кусок лобового стекла, мешающий видеть дорогу. «Мицубиси» полностью оправдал репутацию внедорожника, с легкостью отсчитывая километры каракумских путей. К рассвету они въехали в Небит-Даг, и заметались по городу в поисках больницы. Но найти оказалось не самым трудным. Там все было закрыто, дежурный врач спал, а пьяненькая санитарка отказывалась его будить. Правда, увидев в руках Упыря пачку долларов, она изменила точку зрения и с двадцаткой в кармане отправилась будить врача.

Он вышел заспанный и недовольный, потребовал своими силами перенести Гульнару в операционную — санитары еще не пришли. Осмотрев девушку, он заявил, что о ранениях такого типа обязан сообщать в полицию, но это, в общем-то, бесполезно: она скоро умрет. Потеря крови слишком велика, срочно требуется переливание, а в больнице крови нет, и уже давно не было.

— Возьмите мою, — предложил Упырев.

Врач сомнительно покачал головой:

— Какая группа?

— Первая.

— Это хорошо, значит, ко всем подходит. А резус какой?

— Положительный.

— А у нее?

— Не знаем…

Пока определяли, какой у Гульнары резус, Упырь с Деревянко мрачно топтались во дворе. Их «мицубиси» с разбитым лобовым стеклом выглядел очень подозрительно, и они опасались, как бы дежурный врач не вызвал полицию. Впрочем, стодолларовая бумажка, засунутая Лехой в карман медицинского халата, должна была на некоторое время оградить их от неприятностей.

Наконец их позвали, и врач почему-то первым делом спросил Деревянко, какая группа крови у него.

— Тоже первая, — ответил Владимир. — А что?

— Очень много крови надо, от одного не хватит…

Их обоих уложили на койки, воткнули в руки толстые иглы и принялись сцеживать кровь. Когда набралось, по мнению доктора, достаточно, друзей отпустили, предложив подождать. Они вышли к своей машине, не зная, что делать дальше.

— Может, съездим, поищем мастерскую? — предложил Упырев, окинув критическим взглядом свой «паджеро».

— Давай, — апатично согласился Деревянко. Бессонная ночь и потеря крови неважно сказывались на его самочувствии.

Поколесив немного по просыпающемуся городу, нашли магазин с вывеской «Запчасти для иномарок». Требуемое стекло там, на удивление, нашлось, и они поехали искать мастерскую.

Через час вернулись в больницу. Врач сказал, что Гульнара спит, и будить ее сейчас нельзя. На вопрос, когда можно, дежурный врач сказал, что можно будет только родственникам. На этом вопросы закончились, сослуживцы неловко потоптались — и попрощались.

На улице Упырев капризно заявил, что смертельно устал и посадил за руль Владимира. Тот выехал на трассу и уже через полтора часа въезжал в Туркменбаши — морские ворота Туркмении.

К тому времени у него уже тоже слипались глаза. Кое-как отыскав городскую центральную площадь, на которой, по свидетельству местных жителей, находилась и гостиница, Владимир припарковался и растолкал Упырева.

Свободных мест оказалось сколько душе угодно. Видно, городские власти не могли пожаловаться на переизбыток приезжих. Владимир снял двухместный номер, и они пошли спать, не забыв захватить с собой золотые слитки и мешочек с камнями. На всякий случай — если, например, джип угонят. Друзья спали до вечера, а вечером поужинали в ресторане на первом этаже и опять завалились спать — до утра.

Утром Упырев, сев за руль, завел тот самый разговор, которого Деревянко ждал с ужасом:

— Как же мы ее бросили? — Леха смотрел прямо перед собой, будто обращался с вопросом к рулю.

— Мы ее не бросили, — возразил Деревянко безнадежным голосом. — Мы ее в больницу отвезли и кровь дали.

— Кровь… — проворчал Упырь. — Подумаешь — кровь… А в поселке ее снова этот… участковый доставать начнет. Если не хуже. Он же ее и в тюрьму засадить может — запросто!

— Да, может, — согласился прапорщик. — А вот мы ни хрена не можем! У нее даже документов нет, ты понимаешь?

— Ну и что? Подумаешь — документы… Их купить можно.

— Ну, ладно, допустим, вывезешь. Допустим, купишь паспорт. Но у нее же гражданства нет. А гражданство — это такая штука, когда все проверяется, ты понимаешь? У нее же ни свидетельства о рождении, ни аттестата — ничего! Где ты все это брать собираешься?

— Молодец, Дерево, правильно говоришь. Вот так, значит, и будем действовать.

— Как?

— Увидишь.

И так, ничего толком не объяснив, Упырев погнал «паджеро» назад, в Небит-Даг. Деревянко философски пожал плечами и замолчал. Он знал, что остановить сослуживца невозможно. Только пробормотал себе под нос:

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь… — и отвернулся к окну, за которым тянулся тоскливый туркменский пейзаж: пустыня, в которой не за что уцепиться глазу…

Мурад, выехав на верблюжью тропу, услышал прозвучавшие ему вслед выстрелы, но только пригнулся поближе к рулю и покрепче прижал педаль газа. Он ожидал преследования, но, видимо, приближение противника не позволило остальным пуститься в погоню. На это пьяница-интеллигент и рассчитывал. Он гнал машину по пустыне, мысленно давая страшные клятвы навсегда бросить пить, если Всевышний спасет его. Архивный работник, так безжалостно вытолкнутый жизнью из пыльного бумажного покоя в жестокую реальность, еще услыхал позади далекие выстрелы, а потом громыхнул взрыв, но это его уже не касалось. Пьяница-интеллигент твердо решил до конца использовать выпавший ему шанс, чтобы выйти из этой переделки живым.

Он без остановки миновал Аджикуи и вывернул на ясханскую дорогу, ведущую в Небит-Даг. Снова по правую руку от него потянулись хребты Большого Балхана, вздымавшиеся на фоне звездного неба загадочными темными силуэтами. Он искренне надеялся, что видит их в последний раз.

На окраине Небит-Дага Мурад нашел кратчайший путь на трассу, ведущую в Ашхабад и выехал на нее с огромным облегчением: теперь его уже будет не так просто обнаружить.

За три часа пьяница-интеллигент достиг Кизыл-Арвата, где бросил ненавистный «форд» с иранскими номерами. Он вытащил из потайного кармана заначку, взял в ночном ларьке пива и благополучно дождался утра на какой-то скамеечке. Потом он позавтракал в столовой и сел на рейсовый междугородный автобус, следующий в столицу независимого Туркменистана. Кстати, после пережитых приключений жизнь под деспотическим правлением «Первого и Пожизненного» уже не казалась ему такой отвратительной. В ней определенно были свои прелести.

Утро выдалось очень жарким. Засыпая в мягком кресле и обливаясь потом, он подумал, что по приезду первым делом возьмет в забегаловке напротив дома баклажку бочкового пива с парой шампуров сочного люля-кебаба. А потом польет из шланга беседку возле подъезда — для прохлады, и употребит это все на своем любимом топчане, покрытом мягкой старой кошмой…

Участковый оказался незаменимым человеком. Они только на полчаса остановились в Небит-Даге, где врач, знакомый Порсы, в домашних условиях промыл и наложил повязку на рану Сапара. Он сказал, что до Красноводска раненый должен продержаться. А уж в Красноводске — то есть в Туркменбаши, участковый гарантировал полное медицинское обслуживание без лишних вопросов.

Они преодолели расстояние до портового города с максимально возможной скоростью. Там, в больнице, врач-хирург за действительно умеренную плату в триста долларов без лишних вопросов прооперировал Сапара, извлек пулю и заверил, что рана не очень серьезная, а потому через сутки-другие раненого можно будет транспортировать паромом без риска для его здоровья.

Убедившись, что здесь все в порядке, Порсы, у которого, по-видимому, везде были знакомые, быстренько смотался в порт. По возвращении он сообщил Аннаниязу, что место на корабле им обеспечено, как и беспрепятственное прохождение пограничного контроля и таможенной службы. Аннанияз был тронут его заботой, но с благодарностями не спешил. Он знал, что сможет вздохнуть спокойно только тогда, когда паром отчалит от туркменского берега в направлении Баку.

Все так и вышло. Уже через день Сапар мог понемногу ходить, и тем же вечером Порсы посадил их на паром. Он лично прошел с ними через пограничный контроль и уговорил таможенников не досматривать их «ниссан». Потом проводил новых знакомых до трапа. Там Аннанияз пригласил участкового посетить с дружественным визитом Летнюю ставку, обещая прекрасный отдых, и отсчитал пятьсот долларов в качестве благодарности за хлопоты. Порсы их не чинясь принял, ибо его ожидали трудные времена: за исчезновение поднадзорной по головке не погладят. А он почему-то был уверен, что уже никогда ее больше не увидит. Так что ожидать приходилось худшего. Хотя, может, и обойдется…

Порсы неловко потоптался и неожиданно спросил Аннанияза:

— А как ты думаешь, этот клад есть на самом деле, или нет?

— Да черт его знает. Сердар был уверен, что есть. А мне это по фигу. Чуть сына, вон, не потерял… А денег на жизнь мы с ним и так заработаем.

Отец с сыном поднялись на борт корабля и скрылись в каюте, а потом Аннанияз, уложив Сапара, вышел один, и долго стоял, облокотившись на поручни, куря «Беломор», улыбаясь Порсы и поплевывая за борт. Когда паром «Нейтральный Туркменистан» отчалил, он еще раз махнул участковому рукой и отправился вниз.

А Порсы стоял у причала, пока огромный корабль разворачивался и выходил из залива в открытое море. Участковому почему-то пришло в голову, что вместе с паромом навсегда уходит в туманную даль вся его прошлая жизнь — такая же неуклюжая, плюхающаяся в грязной воде пополам с отбросами. Порсы тоже смачно плюнул в заляпанную нефтепродуктами акваторию порта и ушел. У него вызревал план насчет дальнейшего.

Сердар толком не помнил, как провел эту ночь. Вроде бы он долго-долго ходил где-то, пока, споткнувшись, не свалился в джар, больно ушиб коленку об камень, кое-как выбрался и стал карабкаться на вершину большого бархана, где и просидел до рассвета, обхватив плечи руками и стуча зубами.

Когда развиднелось, он как будто немного пришел в себя, встал и стал оглядываться, высматривая неизвестно что — то ли свою машину, которую так подло угнал интеллигент-алкоголик, то ли приметы из письма Джунаида. Он разглядывал камни, тыча в них пальцем и бормоча: «Верблюд? Птица? Двуногий старик?…»

Потом Сердар, вспомнив о ночной вылазке конкурентов, спустился с бархана, чтобы найти то место, в котором трое из «паджеро» так подозрительно ковырялись ночью. Он долго бродил как потерянный, среди наносов песка, больших камней, каких-то оврагов и даже жидких зарослей незнакомого кустарника, когда вдруг с ужасом понял, что не может найти не только того места, где он их видел, но и бывшую стоянку, а значит — не знает, где искать поселок.

Между тем солнце уже выходило на свою коронную точку, в которой оно из благодетеля всего живого становится его смертельным врагом, равнодушным и безжалостным. Обезвоживание организма в пустыне происходит с такой скоростью, что человек часто не успевает осознать, насколько серьезна опасность, а когда осознает — уже не остается времени, чтобы предпринять необходимые шаги для спасения.

Так и Сердар, осознав, что долго ему уже не выдержать, тут же вспомнил, что почти всю ночь куда-то шел, а значит, и назад быстро вернуться не удастся. Он с трудом забрался на какой-то бархан и безнадежно обозрел горизонт. Хребет Большого Балхана виделся отсюда голубым полупрозрачным силуэтом, и потомок Джунаида подумал, что туда ему ни за что не дойти.

Между тем пот стал заливать ему глаза, разъедать тело, и он, не будучи жителем пустыни, допустил роковую ошибку: стал снимать одежду, которая только и могла его спасти. После того как он на ходу сбросил рубашку и спортивные штаны, ему на минуту стало легче, но потом кожа быстро высохла и начала обгорать. Когда он понял ошибку и обернулся, думая пойти подобрать одежду, оказалось, что это уже очень далеко — в его состоянии и сотня метров казалась непреодолимым расстоянием. А горы почти не приближались, все так же маяча на горизонте призрачными очертаниями. Язык во рту у Сердара распух, стал шершавым и неповоротливым, как из фанеры. Глаза налились кровью, ноги отяжелели и не хотели двигаться. Губы сначала потрескались, а потом лопнули и стали кровоточить. А еще немного погодя началось самое плохое: кровь загустела, и сердце с трудом проталкивало ее по жилам. Это было так больно и страшно, что Сердар решил где-нибудь пересидеть, не понимая, что запущенный чудовищной жарой процесс обезвоживания все равно будет продолжаться, его уже не остановить.

Он спустился на каменистый участок, нашел подходящий камень, отбрасывающий мизерную тень, и скрючился на земле, стараясь поместиться в крохотном кусочке прохлады. Но раскаленный воздух продолжал то, что начали прямые солнечные лучи. Потомок Джунаида прямо-таки физически чувствовал, как покидает его организм влага. Он испугался, что так и умрет под этим камнем, и как только солнце немного приблизилось к горизонту, встал. Едва переставляя ноги, он упрямо направился к призрачным горам.

Когда первые сумерки коснулись пустыни, он уже полз. В голове его мелькали обрывки воспоминаний — как собирался он в эту экспедицию, как страстно хотел отомстить, как тешил себя надеждой, что ему, настоящему наследнику Джунаида, откроется спрятанное им сокровище…

Джунаид… Будь ты проклят! Здесь же когда-то были колодцы, но ты их засыпал, сволочь, спасая свою шкуру. А теперь твой правнук подыхает в пустыне, потому что ты оставил его без воды. Ты, ты! Ты никогда не говорил об этом, но твой правнук все равно узнал… И потомок великого диктатора в бессилии колотился головой об песок, чувствуя, что от него уже уходит сознание. Но об этот проклятый песок даже удариться больно нельзя.

Вода… За один-единственный глоток Сердар теперь отдал бы все сокровища своего прадеда, да и не только их. Он уже даже не полз, а только слабо корчился на песке, пока не замер окончательно в надвигающемся с востока сумраке ночи, под прекрасными звездами пустыни…

Упырев заехал во двор больницы и резко тормознул. Деревянко поглядел на него с интересом. Мол, ну и что дальше? Тот сидел молча, глядя прямо перед собой. Тогда Деревянко озвучил свой вопрос:

— Дальше что?

— Я вот думаю, что бы им такое сказать, чтобы Гульнару отдали? Ведь сейчас у нее документов никаких… Да и у нас тоже — мы же не родственники…

— А ты сюда вообще зачем поехал? — Владимир, что называется, прикинулся шлангом.

— Сам знаешь…

— Да, знаю. Но ты сказал — «увидишь». Так давай, показывай скорей! Нам отсюда еще слинять как-то надо. Через тридцать три границы…

— Ладно, хватит. Пошли! — Упырев был зол как собака. — Нельзя ее здесь оставлять. Неужели, не понимаешь?

— Понимаю. Только я не волшебник.

Упырев молча вылез и, с силой захлопнув дверцу, направился к дверям в больницу. Деревянко неохотно последовал за ним. Они прошли в приемный покой, и тут Леха вспомнил, что не знает даже фамилии Гульнары.

— Э-э-э… — начал он объяснять дежурной сестре, — тут к вам девушку вчера утром привезли…

— В пятой палате которая? — перебила его сестра. — Идите к главврачу, в двадцатый кабинет. Тут из-за нее уже целый скандал.

Они прошли по полутемному больничному коридору и постучались в дверь с табличкой, написанной латинскими буквами. Хорошо, хоть цифры оставили арабские, понятные…

— Войдите! — раздалось из кабинета.

Деревянко, а следом за ним Упырев вошли, и увидели маленького толстого мужика с лысой башкой, сидящего за столом. Ручки он держал на столе, как школьник на парте, и в то же время на уровне собственных плеч.

— Вы по какому вопросу? — спросил коротышка.

— К вам вчера утром девушку привезли… — уже привычно начал Упырь.

— Да-да-да, — быстро вспомнил главврач. — Почему без документов?

— Да мы… — замычал Деревянко, не зная, что сказать.

— Что «мы»? Хотите, чтобы я в полицию сообщил?

Сослуживцы немножко перевели дух: оказывается, главврач, судя по всему, просто хотел получить отступные — как и его дежурный коллега. Владимир, оценив ситуацию, почувствовал себя увереннее, понимая, что правда никому не нужна — нужна лишь более-менее правдоподобная история. Но времени на раздумья не было:

— Мы ее отбили у бандитов, — ляпнул он.

— Каких бандитов? — от такой «правдоподобной истории» коротышка начисто офигел, справедливо приняв ее за наглую ложь.

— Да-да, — тем не менее торопливо подхватил Упырь. — Мы везли выкуп, но они все равно попытались ее убить…

— А почему без документов?

— Так ее же украли, — вновь вступил в содержательную беседу Деревянко. — А когда украли, документов у нее с собой, естественно, не было…

— Знаете, что… — раздраженно начал главврач.

— Знаем, — подхватил Упырев и ловко выхватил из кармана пачку долларов — правда, уже совсем худую.

Доктор тут же замолчал, сосредоточенно глядя на деньги. Он явно соображал, сколько надо потребовать, чтобы не прогадать. Леха помог ему, отслюнив три бумажки.

— Э-э, — теперь уже замычал эскулап-недомерок.

Но тут в разговор еще раз вступил умный Деревянко:

— Дежурный врач получил только сто.

Этот довод оказался решающим:

— Чего вы хотите? — главврач был уже на все согласен.

— Мы хотим ее забрать. Она выдержит путь? — Упырева интересовала, как всегда, исключительно конкретика.

— Да, наверно… Кровь ей вовремя перелили. Сейчас состояние стабильное.

— Значит, можем забрать?

— Да забирайте… — главврачу, похоже, тоже не терпелось избавиться от неудобной пациентки.

Он взял трубку и набрал номер:

— Сестра? К вам сейчас подойдут двое, пусть заберут эту пациентку… Да, из пятой палаты… — И, обращаясь к ним: — Идите в ординаторскую, вас проводят.

Но Упырь все же решил уточнить:

— Доктор, а с ней точно ничего не случится?

— Это смотря куда вы ее собираетесь везти… Если до Красноводска — выдержит.

Упырев хотел еще что-то спросить, но Деревянко дернул его за рукав: мол, пошли, пока он не передумал…

Санитарка провела их в пятую палату и шепотом сказала:

— Вы только осторожнее с ней, такие раны часто открываются…

Гульнара встретила их слабой благодарной улыбкой:

— А я думала, вы меня бросили… — и Деревянко почувствовал себя ужасным предателем.

Они, поддерживая с двух сторон, свели ее со второго этажа и осторожно усадили в джип. Упырев с тревогой глядел на бледное лицо девушки и не знал, что придумать, чтобы усадить ее поудобнее. Он перетащил в салон из багажника и брезент, на который можно было опереться, и какую-то запасную телогрейку — в общем, Гульнара была устроена как в кресле. Все это, по мысли Лехи, должно было оградить ее от тряски.

Деревянко с Упыревым немного поспорили, каким путем ехать. Через Красноводск — дорога лучше, но опаснее, а через Огланлы — надежнее, но совсем разбитая. Их спор решила Гульнара:

— Мальчики, езжайте через Огланлы — я постараюсь выдержать. Только не оставляйте меня, ладно?

Упырев при этих ее словах стиснул зубы так, что на щеках взбугрились желваки, и укоризненно поглядел на Деревянко. Тот виновато отвел глаза.

Они вновь проехали по единственной пыльной улице Аджикуи, обозначенной колючими изгородями, и Владимир долгим взглядом проводил крыльцо магазина. Он подумал вдруг, что они вряд ли когда-нибудь вернутся сюда за сокровищем Джунаида. А Гульнара сказала:

— Вы знаете, сколько мне крови перелили?

Упырев хмыкнул:

— Как не знать… В тебе теперь чуть не половина нашей крови.

— Как — «вашей»? — девушка была поражена.

— Ну, так… — скромно ответствовал Упырь. — Нам дежурный врач сказал, что у них крови вообще нет. Пришлось пожертвовать…

— А-а… — Гульнара досадливо прикусила губу. — А мне сказали…

— Что тебе сказали?

— Неважно. Только одним колечком у меня стало меньше…

— Да и ладно, — презрительно буркнул Упырь. — Пусть подавится. У нас теперь этого добра — как грязи. Вон, в бардачке мешок — выбирай камень, какой хочешь…

На подъезде к поселку Куули-Маяк Деревянко проявил высокую ответственность, попросив Леху остановить машину возле приметного камня на обочине, похожего на теремок. Он поманил Упыря из джипа и сказал в полголоса:

— Значит, так: одно из двух. Надо или оставлять Гульнару в Бекдаше… — Алексей вскинул на него бешеные глаза, но Деревянко опередил: — Или оставить здесь, в Туркмении, все лишнее.

— Что? — не понял Упырев.

— Автоматы, гранатомет, гранаты…

— А-а, — сообразил Леха. — А почему?

— Заметут, — вздохнул Деревянко. — Неужели не понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Упырев. — А куда спрячем?

— Под этим камнем зароем. Приметный. За золотом приедем — и это все заберем.

— Сейчас, — Упырев достал из багажника большой кусок тряпки, расстелил ее на песке и щедро полил автолом. — Так надежнее будет, не пропадет.

Он сноровисто завернул все в промасленную ткань и зарыл сверток под «теремком». Тщательно заровнял землю и удовлетворенно сказал:

— Ну, вот и все…

Они двинулись дальше и вскоре после обеда въехали в Бекдаш. Прежде всего заехали на тот базарчик, где толстый азербайджанец готовил прекрасный шашлык из осетрины. За день непрерывного движения все проголодались, включая Гульнару, и она, несмотря на слабость, тоже съела несколько кусочков рыбы. В разгар пиршества Упырь подошел к шашлычнику, и несколько минут о чем-то с ним шептался. Вернувшись, уселся за столик с каменным лицом и ничего не сказал, хотя Деревянко и Гульнара глядели на него вопросительно.

Все прояснилось, когда пришло время двигаться дальше. Упырев, повез их на берег моря — сказал, что Гульнаре для выздоровления необходим морской воздух. Они с Деревянко уговаривали его не дурить, а ехать дальше, но он так и не тронулся с места до самой темноты, а потом, запустив мотор, спросил у Гульнары:

— Напомни, где тут полицейский участок?

— Зачем?

— Надо!

Девушка ответила:

— Прямо, потом направо и налево.

Упырь подъехал к крыльцу участка, вышел наружу и попробовал дверь на прочность. Второго рывка не выдержала дверная ручка — осталась у Лехи в руке. Тогда он применил старый испытанный инструмент — монтировку. Слегка поддел дверь, пошевелил железякой, и замок не выдержал. Войдя внутрь, Леха включил фонарь, просмотрел содержимое стола и, не найдя нужного, обратил внимание на железный ящик — жалкое подобие сейфа, которое только и могла себе позволить поселковая полиция. Упырев ловко поддел крышку той же монтировкой (до чего полезный инструмент!) — и ящик не устоял. Он быстро отыскал то, что ему было нужно, и вернулся в машину, даже не прикрыв за собой дверь. Перед тем как тронуться, протянул Гульнаре паспорт:

— Держи, — сказал он, улыбнувшись, — и не теряй больше! Твое счастье, что участкового пока нет…

Гульнара сначала улыбнулась, но тут же в глазах ее стало проступать понимание:

— Вы меня оставляете?

— Зачем? Если хочешь — поехали с нами.

Понимание в глазах девушки сменилось удивлением, а потом сомнением:

— И куда ты меня повезешь? — она спрашивала уже только Упырева.

— Ты сама просила не оставлять тебя…

— Просила. А дальше что?

— Не знаю.

— А зачем везешь?

— Так ведь паспорт у тебя теперь есть.

— Ну и что? Сколько можно жить с туркменским паспортом в России? Пока не депортируют? Потом мне будет еще хуже…

— Есть один вариант…

— Какой? Удавиться?

— Нет, — Упырь говорил буднично и спокойно. — Пожениться.

— Дурак! Кто такими вещами шутит?

— Я не шучу. Если не хочешь выходить за меня по-настоящему — можно просто расписаться. Тогда тебе гражданство автоматом будет положено.

— Я не хочу «понарошку».

— И я не хочу.

— А что, ты хочешь на мне по-настоящему жениться?

— Хочу.

— На время, пока гражданство получу?

— Как сама захочешь. Но я хочу насовсем.

— Когда это ты успел решить?

— Не знаю. Наверно, когда тебя ранило. А ты что — боишься, что ли?

Гульнара заплакала. Почему — неизвестно. Кто их, женщин, разберет? Они плачут по любому поводу — с горя, на радостях, из-за любви, и даже от страсти. А иногда — просто, чтобы их пожалели. Поэтому Упырь, плохо разбираясь в побудительных мотивах женских слез, немного переждал, а потом еще раз спросил:

— Так ты пойдешь за меня, или нет?

И тут Гульнара вновь повела себя как истинная женщина, лишний раз подтвердив, что по национальностям различаются только мужчины, а женщины — едины, как пролетарии всех стран. Она спросила сквозь всхлипы:

— А ты меня хоть чуть-чуть любишь?

Деревянко захотелось выйти из автомобиля, чтобы не мешать их беседе, но они ехали на приличной скорости, и такой жест был чреват травмами. А попутчики словно начисто забыли про него:

— Гуля, что значит «люблю — не люблю»? — философски отвечал на ее вопрос Упырь, которого меньше всего можно было заподозрить в склонности к «матери наук». — Это только слова, а суть в том, что я за тебя жизнь готов отдать. Это любовь, или нет?

Гульнара надолго задумалась, а потом вдруг сказала, подтвердив другую истину — что женщины любят ушами:

— Ты все равно скажи, что хоть чуть-чуть любишь…

Почему женщины думают, что слово мужчины стоит больше, чем женское, — непонятно. Сами обманывают постоянно, но при этом почему-то считают, что мужики должны за свои слова отвечать, а они — нет. Иначе как можно истолковать наивный вопрос Гульнары, прозвучавший следом за первым: «А ты меня не бросишь?»

Больше всего в этой ситуации надо бы пожалеть Деревянко, ставшего невольным свидетелем этой сцены, а лучше сказать — слушателем этого диалога, в ходе которого ему периодически казалось, что он сходит с ума. Могучий «ниссан-паджеро» между тем мчался на север, пожирая последние километры независимого Туркменистана. Позади оставалась вся предыдущая жизнь комсомольского работника Гульнары, в которой были у нее и маленькие радости, и большие беды, и много врагов, и немного друзей, — жизнь, в которую она добровольно ни за что бы не согласилась вернуться…

Они уехали из Бекдаша сразу, хотя стояла ночь, хотя устали все страшно, хотя впереди была неизвестность — но уж больно хотелось, чтобы скорее все кончилось. На подъезде к туркмено-казахской границе Упырев поменял туркменские номера на казахские — благо, бдительный Деревянко их не выкинул. А когда подъехали к полосатому шлагбауму, Владимир, наслушавшись по пути их разговоров, больше всего боялся, что пограничники что-нибудь скажут не так — и Упырев слетит с катушек.

Но его страхи оказались напрасны. Им, конечно, пришлось выслушав очередную порцию сентенций о гениальности Сапармурата Туркменбаши Великого, о статьях уголовного кодекса, устанавливающих меру ответственности за клевету на Нейтральный Независимый Туркменистан, а также за сомнения в правильности курса, проводимого Первым и Пожизненным Президентом. После этого они миновали пост за чисто условную плату — всего пятьдесят долларов, чтобы офицер не стал обращать внимание на девушку с правильным документом, но неправильным ранением…

С казахскими пограничниками все прошло еще проще — те, убедившись, что багажник им демонстрируют без проблем, что документы у всех почти в порядке, разочарованно пропустили их всего за стольник.

Измученная Гульнара уже спала мертвым сном на заднем сидении, а Деревянко хриплым сонным голосом пел то ли блатную, то ли бардовскую песню «Гоп-стоп», чтобы Упырь не заснул за рулем, когда они добрались до Шевченко — простите, Актау.

Э-хе-хе, описывать путешествия интересно только в том случае, если дело происходит где-нибудь в экзотических странах — например, в джунглях Африки, Амазонки или огромного острова Новая Гвинея, населенного людоедами. Совсем другое — если дорога проходит через ничем не приметные города. Везде одно и то же: пересып в гостинице либо мотеле (если таковой имеется), перекус в кафе либо другой придорожной забегаловке (что попадется) — и дальше, дальше, причем пятьсот километров за день — далеко не предел…

Одним словом, переночевав в Актау, заплатив все положенные взятки казахским и российским пограничникам и таможенникам, порадовав хитрого старшего лейтенанта Жоламанова рассказом, что невесту на свадьбе чуть не застрелили и пришлось ее увезти, — тот так, расчувствовался, что пропустил их всего за двести долларов, — путники въехали, наконец, в Россию. Потом, все больше беспокоясь за здоровье Гульнары и еще опасаясь немного милиции, они ускоренно повторили весь маршрут от Астрахани до Ставрополя, только не вдвоем, а втроем, и уже без особых приключений.

Единственно, о чем стоит упомянуть — как проезжали они мимо придорожного кафе «На графских развалинах». Леха, вспомнив свою вину (да и проголодались к тому моменту все изрядно, включая Гульнару), подрулил к обочине и заявил, что приглашает всех на званый обед. Больше всего Деревянко удивило, что никаких видимых следов разрушений снаружи не наблюдалось. Оказалось, что хозяин «Развалин» проявил себя выдающимся кризис-менеджером: все уже было восстановлено, включая стойку, за которой вновь стоял он сам, собственной персоной.

Бармен кавказской национальности, увидев входящих, испугался, заметно побледнел, забормотал что-то под нос и поплевал за пазуху рубашки — так мусульмане отпугивают злых духов. Но Упырев, подойдя к нему, просто сказал:

— Слушай, друг, мы с тобой в прошлый раз не расплатились…

Тот даже растерялся от такой простоты и забормотал что-то — дескать, не стоит беспокойства… Но Леха его решительно оборвал:

— Ты пойми, не мы были виноваты. Сам же видел — эти отморозки первыми начали (бармен, как заведенный, согласно кивал головой). Так что говори, не стесняйся — сколько мы тебе должны?

Лицо кавказской национальности подняло глаза к потолку и принялось нашептывать про себя какие-то расчеты, после чего сказало:

— Десять тысяч шестьсот пятьдесят долларов.

— Да? — удивился Леха.

— Нет, — немедленно отрекся бармен. — Это просто общая стоимость ремонта…

— Значит, так, — взял на себя инициативу Упырев. — За водку и шашлык мы должны тебе от силы долларов двадцать. А что касается разрушений — поищи тех отморозков, если они еще живы. Но думаю, не все…

После этого он заказал на всех еду, выпивку для мужчин и минеральной воды для дамы. Бармен без возражений согласился на условия и обслужил их по первому классу. Его шашлыки и салаты были превосходны, водка холодна и кристально чиста. Гульнара еще раз, несмотря на слабость, проявила женскую сущность: попеняла Упыреву за пьянство за рулем. Он пообещал, что это в последний раз, и конфликт был исчерпан, хотя обе стороны знали, что обещание его пустое.

Несмотря на изначально жесткий тон, Леха все же не обидел бармена, дал ему сто долларов — как он выразился, «за моральный ущерб». Кроме того, пообещал лицу кавказской национальности сообщить о тех отморозках, если точно узнает, кто такие…

До Ставрополя было уже недалеко. Они миновали Дивное в потемках, но останавливаться не стали — ехать оставалось меньше двухсот километров. Въехав в город около полуночи, подъехали сначала к дому Деревянко, и тот спросил:

— А ты куда? У тебя ж квартира разгромлена… Давай ко мне!

— Сначала в больницу, — мрачно ответил Упырь. — Вон, видишь? — Гульнара выглядела совсем слабой и была смертельно бледна. — Потом домой съезжу — посмотрю, что как…

— Помощь никакая не нужна?

— Да пока вроде нет… В больнице знакомые.

— А сам куда?

— Сказал — приеду, если надо будет. А ты, главное, если я сегодня не появлюсь — завтра сам нарисуйся, обязательно.

— А эти, туркмены местные, тебя не достанут?

— Не знаю, — Упырь пожал могучими плечами. — Но, по-моему, на колодцах был Сапар-Башлык…

— Думаешь, мы его убили?

— Или ранили…

— А почему ты думаешь, что это был именно он? — Деревянко не понимал уверенности сослуживца.

На это Леха на полном серьезе ответил:

— Я больше ни одного Сапара не знаю…

— Ну, ладно, чего зря гадать. Где тебя завтра искать-то? Дома будешь?

— Надеюсь, буду… — Упырев протянул ему руку и добавил: — Обязательно появись, Дерево. Дел очень много…

Несчастная Валентина, измучившись без мужа, которого совсем иначе оценила за время разлуки, встретила Владимира с непривычной страстью. Теперь она очень сильно любила его без всяких условий, только просила больше никогда никуда без нее не уезжать. Бедная женщина совсем забыла от любви, что у них еще есть двое детей, и про них не помянула. Но Деревянко ее понял и возражать не стал.

А на следующий день прямо с утра ему позвонил Леха. Валентина вздрогнула, услышав телефонный звонок, и поглядела на Владимира страдальческими глазами. Что, мол, — опять?

— Не бойся, — утешил жену Деревянко. — Все уже нормально. Теперь все хорошо будет.

Он поехал к Упыреву. Оказалось, Леха успел откуда-то из Астрахани, еще по пути в Туркмению, сделать звонок соседу, чтобы он позаботился о квартире и навел там минимальный порядок. Тот вставил окна, починил дверь и заклеил кусками обоев самые страшные дыры — не бесплатно, конечно.

Сослуживцы взяли много пива, рыбы и сели за разговор.

Упырев рассказал, что Гульнара сейчас в больнице и что ее скоро вылечат, а потом он на ней женится. Вован, вспомнив беседу, которую ему пришлось поневоле выслушать в дороге, улыбнулся, но ничего не сказал. А Упырев, развивая тему, продолжил, что надо выяснить, чего стоит золото — те три слитка, которые они вывезли, а главное — камни, которые, наверняка, значительно дороже.

Он брался найти ювелиров, которые честно (насколько это возможно) скажут им настоящую цену. Деревянко согласился. Его особенно тронуло, что Леха ни словом не помянул о его долге. Да и то: теперь их связывали куда более крупные дела. Упырев даже сказал, как о само собой разумеющемся, что им надо подумать, в какое общее дело вложиться — деньги-то теперь есть….

Если же не хватит — что ж, придется сгонять в Туркмению за оставшимся золотом. А почему бы и нет?…

ЭПИЛОГ

Гуванч имел из образования только восемь классов, но был по натуре философом. Он не «работал» — терпеть не мог этого слова: «работают» рабы. Он сидел в единственном поселковом магазине, который не давал особых доходов, но жить позволял безбедно, хотя и не очень роскошно. Зато он чувствовал себя хозяином, от которого зависит жизнь каждого в этом жалком ауле: захочет — продаст, не захочет — не продаст. Да-да, не продаст: в крайнем случае скажет, что нет сдачи.

Гуванч был истинным сыном пустыни: он всю жизнь наблюдал, как течет время, ничего вокруг не меняя, как ветер гоняет в места на место песок, ничего вокруг не меняя, как проходит человеческая жизнь, ничего вокруг не меняя…

Продавец знал цену людским страстям: они ничего не стоят. От любви остаются только дети, которых надо кормить; власть накладывает множество обязанностей и забот, мешающих спокойно жить; богатство требует постоянной защиты от воров и проходимцев… А больше всего презирал Гуванч людей, рвущихся делать карьеру, шагающих по головам, строящих кому-то козни и плетущих интриги… Он всегда следовал древней туркменской мудрости, гласящей: «Сиди спокойно, и мимо тебя пронесут труп твоего врага».

Поэтому он спокойно сидел в своей лавке, где летом было прохладно от кондиционера, а зимой тепло от рефлектора, сидел и размышлял о жизни. Гуванч всегда знал, что предназначен судьбой для чего-то большего, но не спешил: «Сиди спокойно…».

Знание это давал ему талисман на тонкой витой веревочке, который он носил с детства. Но никогда никому про это не говорил, чтобы не дать повода для насмешек. Он не знал хорошо своего происхождения, хотя туркменская традиция требует помнить имена предков до седьмого колена. А у него все кончалось на прабабке, судьба которой была загадочна и туманна…

Недавно в поселке появился некий Порсы. Про него говорили, что раньше он был полицейским, а проще говоря, ментом, но в Аджикуи это никого не волновало, никому не было до этого Порсы никакого дела. А сам Гуванч прекрасно помнил, что этот мент еще недавно заходил к нему в форме… Но какая разница?

Бывший участковый занял дом умершего года три назад Нуры-Байрама, и никто не возражал: кому какое дело, стоит дом пустой, или кто-то в нем живет? Все равно дети Нуры сюда уже никогда не вернутся…

К тому же Порсы был совсем безобидный, хотя и немного сумасшедший: все ходил, бродил вокруг поселка, будто что-то искал. Иногда пропадал надолго — то на день, то на два. В один из таких походов он обнаружил труп, весь объеденный лисами и шакалами. Опознать его было бы невозможно, если бы не валявшийся рядом с ним «маузер», запомнившийся участковому с тех бурных дней, когда он пытался настичь беглянку. Но Порсы никому про это не рассказал, только закопал Сердара в песок, прочитав, как мог, заупокойную молитву.

Возвращаясь из своих походов в поселок, бывший участковый подрабатывал по мелочи: кому грядки помогал вскопать, кому скотину выгнать. Пузо у него было огромное, но от длительных прогулок по пескам и физической работы на свежем воздухе он быстро постройнел, живот его подтянулся, даже морда стала как-то приятнее.

И вот позвал его однажды Гуванч помочь разгрузить прибывшую машину с продуктами. Такие приходили в поселок не часто — примерно раз в неделю. Покупателей-то немного. Но продавец всегда нанимал грузчика, чтобы все видели, что он не раб, а хозяин. И Порсы уже нанимал пару раз.

Бывший участковый старательно таскал поддоны с хлебом, картонки с конфетами, ящики с консервированными огурцами и помидорами. А когда тащил в магазин коробку с водкой, средняя ступенька под его ногой проломилась, и он свалился, разбив при этом три бутылки.

Гуванч, конечно, сказал, что вычтет стоимость этих бутылок из зарплаты, но это была только угроза: Порсы должен был получить меньше, чем стоили три бутылки водки. Тем не менее продавец заплатил бывшему участковому какие-то гроши, добавил бутылку водки (жадности в нем не было) и отправил домой.

А сам стал ремонтировать крыльцо, поднял сломавшуюся среднюю ступеньку и увидел то, что было под ней спрятано. Прямо у входа в его магазин ровными рядами лежали слитки желтого цвета. Он взял один, прикинул на вес. Получалось, что это золото. Или позолоченный свинец. Но кому нужно золотить свинец?

Гуванч посмотрел вокруг — не следит ли кто за ним? Нет, никого.

Он оставил все как есть и спокойно ушел вовнутрь, чтобы подыскать подходящую дощечку на замену.

Вернувшись на крыльцо, убрал сломанную ступеньку и поставил новую, приколотив ее большими крепкими гвоздями.

Гуванч оставил все как есть, потому что не хотел рисковать. Если хозяева рядом — он не станет вступать с ними в конфликт.

Если они далеко — надо немного подождать. Вдруг вернутся? И если не найдут то, что спрятали — они спросят с него. А зачем ему это надо?

Гуванч сразу просчитал, что сокровище под крыльцом лежит огромное, а значит, и церемониться никто не будет. За такие деньги может полететь немало голов… И продавец не хотел, чтобы одна из них была его.

Но в глубине души он был уверен, что за этим золотом никто никогда не вернется. Может, это была не уверенность, а только надежда, но у нее были свои основания. Какие? А вот такие…

Гуванч вытащил из-за пазухи тяжелую золотую монету с непонятными письменами то ли персидской, то ли арабской вязью и поднес ее к губам. Этот талисман достался ему от матери. Она почему-то верила, что он приносит счастье. Но особенно счастливых в их роду никогда не было. И Гуванч знал, чем дело: эта монета должна принести счастье и обязательно принесет, но когда будет принадлежать не женщине, как было до сих пор, а мужчине…

Этим мужчиной стал он.

Только торопиться не надо… Всему свое время. Пускай пока все полежит, где лежит… Надо хорошо подумать, как распорядиться свалившимся на него сокровищем — не век же ему лежать под крыльцом единственной лавки в убогом поселке Аджикуи на краю великой пустыни Каракум… Оно долго ждало своего часа — и еще немного подождет. Ибо сказано: мы ничего не знаем о превратностях судьбы…

Примечания

1

Столица Туркмении до революции и в первые революционные годы именовалась Асхабад, затем, короткое время — Полторацк, потом — Ашхабад, и наконец, после 1991 года — Ашгабат. Отсюда разночтения.

(обратно)

Оглавление

.

ПРОЛОГ

Глава первая. . ДЕРЕВЯНКО ЛОВИТ УДАЧУ

Глава вторая. . УПЫРЕВ ДЕЛАЕТ НОГИ

Глава третья. . СЕРДАР СПЕШИТ ЗА НАСЛЕДСТВОМ

Глава четвертая. . ГУЛЬНАРА ВОЮЕТ С ПОЛИЦИЕЙ

Глава пятая. . АННАШКА ВРАГАМ НЕ ПРОЩАЕТ

Глава шестая и последняя. . СУДЬБА РАЗДАЕТ ВСЕМ ПО СЕРЬГАМ

ЭПИЛОГ . .