— Нет, я тебе не дам спать. Просыпайся сейчас же, — она стянула с меня одеяло. В утренних лучах ее голова в бигудях, как в змеиных яйцах, — где ты шлялся?

— Мама, я уже не мальчик, — я попытался натянуть назад одеяло. Ни дать, ни взять — бытовая горгона со спящими змеями на голове.

— А это что такое? — она так завопила, как будто увидела себя в зеркале моими глазами.

— Где? — я, наконец, проснулся окончательно.

— У тебя на спине. Кто это тебя так обсосал?

— Что? А? Это моя любимая. Ты меня испугала. Не надо, прошу тебя, с раннего утра ужасы…

— Что? Это та, которую ты называл приличной девочкой? Это она?

— Нет. Другая.

— Какая другая? Кто она? У нее что, рот, как медицинские банки?

— Мама, это наше личное дело. Ин-тим-ное! — растянул я с ударением.

— Ты давно вылечил трихомоноз? Хочешь еще сифилис подцепить?

— Перестань. Ты мне надоела.

От растерянности и обиды у нее дребезжали голосовые связки. Сейчас будет плакать.

— Извини. Я грубиян. Я больше не буду, — я поднялся и поцеловал ее в щеку.

— Иди умывайся и чисть зубы. Папа уже завтрак приготовил.

— Слушаюсь и повинуюсь. Прости меня мамочка, я — подлец.

— И подлиза.

* * *

Я пошел в ванную и включил душ. О, черт, опять столбняк. Некстати. Я закрыл дверь ванной изнутри. Посмотрел на себя в зеркало. Провел по щетине. Надо бриться. Огромный засос на груди — медаль за победу в сексуальной революции… Какая вчера была ночь… Мой дуралей жаждет повторения больше, чем я сам. Я повернулся спиной к зеркалу. Да, там было чему испугаться. А она? Остался ли на ней клочок чистого тела? Только к пяткам я не добрался…

Я присел на край ванной и закрыл глаза. Как я ее хочу! С первого взгляда меня не покидало ощущение, что я ее знаю. Только не могу вспомнить, откуда.

И я и она оказались на пикнике случайно. Наши общие друзья устроили вылазку на природу. Меня подобрали в баре, возле которого затаривались водкой. Ее на шоссе. Она тормозила тачку. Хрупкая, даже плоская фигурка. Но в ней жил какой-то шарм. Она закидывала голову, убирая длинную, пшеничную прядь с глаз. Прямые и естественные волосы. Вообще без косметики. Родинки светло-коричневые на шее и возле ушей. Мне почему-то показалось, что она пахнет яблоками. Теми, которые зеленые с белыми веснушками… Забыл, как называются. Такие же прозрачные, как ее кожа.

Девушку звали Алиса.

Мы шли домой молча. Я отстал на шаг. Она вскинула голову. Белая длинная шея. Через плечо покосилась на меня. Осанка прямая, легкая походка. Откуда же я ее знаю?

— Тебя провести? — спросил я.

— Да нет, не стоит. Встретимся в баре, — она сказала это очень просто. Как будто мы были знакомы вечность.

— Я бы хотел с тобой поговорить.

Она не спросила «о чем», улыбнулась:

— До встречи, — ее голос не резал летние сумерки — прошуршал в унисон свежему ветру. Домой я не пошел. Направился сразу в бар.

Она появилась ближе к полуночи. Оделась, как гимназистка. Темное платье с кружевным воротничком и кучей мелких пуговиц на спине. Тонкие лодыжки обтягивали дорогие колготки. Маникюр без лака. Волосы убраны в пучок. Накрашены только губы. Неярко. Все неярко и неброско. Создавалось впечатление, что она прячется. Я пытался уловить запах ее духов, когда она подошла к стойке бара. Веяло пронзительной свежестью, но не мылом и не духами — осенним утром.

— Что ты будешь пить? — спросил я ее.

— Водку с колой. Два к одному, — уточнила она бармену, — хочу русскую музыку.

— Ты будешь танцевать?

— А то как же, — она не спеша, но не отрываясь от бокала, высосала через трубочку свой коктейль, — мне еще одну дозу.

— Алиса, ты уже в кондиции? — окликнул ее хлюпик в драных джинсах, сольемся в экстазе танго?

— О, давно не виделись. Конечно, — она протянула ему руку и они двинулись вглубь зала. Танцевали они не танго, а нечто среднее между классическим фокстротом и хиппишным «танцуй, как танцует душа». Вел слюнявчик ее довольно уверенно. О ней и говорить нечего — бабочка — луна — она самая. Танцы — ее родная стихия. Хлюпик поднял и закружил ее. Задралась юбка, и что я увидел? Она в чулках. У меня опять сперло дыхание. Скромница! Я не стал дожидаться конца танца. Подошел к ним и схватил ее за руку:

— Я хочу с тобой поговорить.

Мы вышли в вестибюль. Ее близость сводила меня с ума. Я сжал Алису, как спазм мое сердце — беспощадно. Как жаждущий путник в пустыне пьет воду — пил ее сдержанное дыхание. Она обвила свои крылатые руки вокруг моей шеи. Тонкая, гибкая — я мог ее держать в двойном кольце. Она привстала на цыпочки. Это безумие! Язык горько-сладкий, как вишневые косточки. И это помню. Откуда? Я пьяное чудовище — стукнул ее головой о стену. Она даже этого не заметила только теснее прижалась к моему животу своими ребрами. Я на секунду опомнился. Оглянулся. Бар находился в кинотеатре. Сейчас зрительный зал пустой. Старожихи в стеклянной будке вестибюля не видно.

— Идем, — мы незаметно проникли в пустой зал. Я сел на кресло в последнем ряду и усадил ее спиной к себе. Руки не слушались. Я не мог совладать с мелкими пуговицами. В остервенении дернул ворот ее платья с двух сторон. Пуговицы рассыпались и гулко покатились к нижним рядам. Я не ошибся — она пахнет зелеными яблоками. Я обсасывал ей шею, лопатки, руки и подмышки, как голодный пес молочные косточки. Она глубоко, беззвучно дышала. Я задрал ее платье. Чулочки держались на поясе. Ее «киска» спряталась под кружевными трусиками.

— Расстегни мне штаны, — хрипло приказал я ей, — не поворачивайся. Сиди так, — пока я искал ее клитор, она безуспешно пыталась расстегнуть мне пуговицы на джинсах. Я добрался до ее сокровища и, наконец, услышал ее тихий стон. Сам я был в плену проклятых штанов.

— Встань, — не убирая правую руку, я подтолкнул ее, левой быстро расстегнул ремень и пуговицы. Мой мальчик получил долгожданную свободу. Сейчас ты получишь ее, эту гимназисточку в белье проститутки.

Но в это время открылась дверь в зал.

— Есть тут кто? — заскрипел старушечий голос. Полоса света стегнула кнутом.

— Тихо. Не волнуйся, — прошептал я Алисе.

— Сейчас свет включу, — пригрозила старушка.

— Не надо, бабуля. Мы выходим, — с нескрываемой иронией громко покаялся я. Видимо, она привыкла к таким парочкам.

— Быстро. Я ждать не буду.

Мы наспех поправляли одежду. Когда выходили в вестибюль я, обнимая Алису, придерживал ее платье на худеньких плечиках. Она опустила голову.

— Бабуля, мы только целовались, — мне хотелось оправдать ее, растрепанную гимназисточку в двадцатидолларовых чулках.

— Знаю, знаю. Лето на улице. Парка что-ли, нет? — беззлобно ворчала старуха.

— Спасибо за совет, — я подтолкнул Алису вперед, чтобы старуха и остальные зеваки не заметили разорванного сзади платья. На улице я поднял ее на руки. Алиса засмеялась, как голубка. Грудное низкое воркование. Или ворона? Без разницы.

— Я тебя знаю. И не помню, откуда. Мы могли встречаться раньше?

— Нет. Я бы тебя запомнила. Поцелуй меня.

— Сейчас. Я не только целовать тебя буду. Ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю. В парк не пойдем. Я возьму машину, и поедем за город. Идем, гараж недалеко.

Но из гаража мы не выехали. Как только я сел за руль, Алиса набросилась на меня сзади со своими сосущими поцелуями. Она лишила меня всяческой мужской инициативы. И откуда в этом худосочном тельце столько силы и страсти? Алиса меня возбуждала и страшила. Она присасывалась, действительно, как пиявка…

* * *

… Я не мог кончить с Алисой. Эта гимназисточка в блядских чулочках и без лифчика возбудила во мне зверя. Сколько ей? Лет 25! Она подняла всю муть моей души. Я сам страдал. Но я хотел ее утопить в этой жиже. Я выволок ее из машины, поставил раком и вонзился в нее с яростью далеко не эротической. Я сорвал резинку с ее волос и вцепился всей пятерней в пшеничные патлы. Ее птичье бедро — в железных тисках моей другой руки. Вся моя!

— Мне больно, — тихо сказала Алиса.

— А ты не согласна немножко потерпеть? — да, я был похож на маньяка. Мой голос прозвучал резко и хладнокровно. Она моментально высохла. Мой член терся как о наждачную бумагу. А я свирипел от мысли, что после этой е… она не захочет меня видеть. Я развернул и бросил ее на пол. Включил свет фар. Я хотел видеть ее всю. Но в ее глазах невозможно ничего прочесть. Опрокинутая восковая статуя. Боже, ну откуда же я ее знаю? Я погладил ее грудь. Не грудь, а прыщики. Соски девичьи. Она затаила дыхание. Я не хотел кончать. Может быть, первый раз в жизни.

Я поднял ее, как драгоценный плод. Я лизал и сосал ее предплечья и круглые коленки, спину и живот. Она взяла мою руку в свою, и засунула ее себе между ног. Моя девочка томилась. Я нашел ее губы. Солоноватый вкус над верхней губой. Росинки пота или крови? Я развернул ее лицо к свету. Так и есть. Я укусил ее до крови. Во мне вновь просыпался хищник. Собственник.

— Если ты исчезнешь, я найду тебя, зверски изнасилую, убью, потом еще раз изнасилую мертвую, и зарою на пустыре, чтобы никто, кроме меня, не знал, где твоя могила, — я говорил это вполне серьезно, но она все же уловила нотки иронии.

— Тебя что-то очень сильно мучает. Ты не можешь поделиться со мной живой и надеешься, что я облегчу твои страдания, если буду покойницей. А я не буду молчать. Я стану призраком, и буду приходить к тебе по ночам.

— Лучше бы ты не уходила, — первый раз за всю жизнь я был искренен с женщиной.

— Поцелуй меня. И не останавливайся больше. Грехи нужно прощать не только близким, но и себе тоже. Душа — тоже живая, — холодная статуя оживала в моих теплеющих руках. Я переживал ее оргазмы, как свои собственные. Ненасытная и чувственная, она несла меня к своему берегу. Черная муть сгорала в ее горячем отрывистом дыхании, жгучих стонах…

Уже поднималась утренняя заря, а я все ласкал ее, спящую. Я стал различать пастельные полутона этого мира. Сиреневые и фиолетовые синяки и засосы, лиловые тени под глазами, еле заметные веснушки на носу и возле его тонких крыльев, персиковый пушок над укушенной губой. Но где я ее все-таки видел?

… Я выбрался, наконец, из ванной. Нашел диск Чайковского. «Щелкунчик» это обо мне — шиворот-навыворот. Как хорошо, что дома никого нет. Я вышел на балкон в собственной шерсти и закурил… И вспомнил. Вспомнил.

Я отыскал семейный альбом. Вытер с него пыль. Вот бабушка с дедушкой. Вот мама. Девочка с косичками. А вот она со стрижкой. А вот она уже с младенцем, со мной. А где же институтские фотографии? Вот! Да. Вот она, моя гимназисточка, она же институтка…

Здесь, в этом парке, она встретит на следующий день папу. Она мне рассказывала об этом давным-давно….

— Алиса, Алиса… если родишь мне мальчика, я тебя оставлю в роддоме, — и я увидел себя в зеркале. Ну и морда! Влюбленный гоблин. Но я похож на папу…