Когда отец внес за меня залог и мы вышли на улицу, в его глазах я увидела слезы, хотя он изо всех сил старался их скрыть. Было утро 14 сентября 1986 года. В последний раз я видела его за несколько недель до того дня, и за это недолгое время он сильно постарел. Заядлый курильщик, он закурил сигарету, как только мы сели в его потрепанный автомобиль. Мы обнялись, и я физически ощутила, как ему больно.
В камере я провела всего трое суток, но эти дни показались мне вечностью. Тюремный врач, лечивший мой отит, сказал мне, что я недостойна учиться в Колумбийском университете; но меня поразила доброта моих сокамерниц, многие из которых были в гораздо худшем положении, чем я. Все эти три дня отец искал поручителя для залога и адвоката.
После моего освобождения отец сразу повез меня в закусочную, где я от души вгрызлась в оладьи, стараясь не думать о том, что со мной произошло. Как вегетарианец (да-да, я внутривенная наркоманка-вегетарианка!), я не могла нормально питаться в тюрьме. Тамошняя еда в основном состояла из сосисок с белым хлебом – этим хлебом я и питалась. Мне было страшно стыдно; я чувствовала себя последней дрянью. Все, все в моей жизни пошло криво. Но понимание этого ничуть не остудило тягу к наркотикам; на самом деле она даже стала еще сильнее. Все мои прочие одержимости поблекли и отступили на задний план; весь пыл, с которым я отдавалась своим интересам, был теперь направлен на героин.
У меня не было физической зависимости от опиатов. В день моего ареста я сделала себе единственную инъекцию после нескольких месяцев воздержания. Но это не имело никакого значения. Воображение рисовало мне таблетки дилаудида, лежавшие в моей квартире. Полицейские их не нашли, хотя они лежали в том же шкафу, что и конфискованные деньги. Я не могла дождаться того момента, когда вернусь домой, растворю таблетки и наконец уколюсь. Эта мысль заслоняла все остальные.
Отец отвез меня в изысканную квартиру моей тетки, где мама и баба Мардж обсуждали с ней мои проблемы. Это был один из самых безрадостных семейных праздников. Никто не знал, что говорить и что делать. Если бы я была больна раком, то они призвали бы на помощь своих друзей-врачей, чтобы сделать для меня все возможное. Но я страдала наркотической зависимостью, и это приводило их в замешательство.
Действительно, совсем недавно, в 2000 году, Том МакЛеллан, ведущий научный авторитет по лечению наркотической зависимости, признался, что, когда ему понадобилась консультация для назначения эффективного лечения зависимости его сына, даже он не знал, что делать. В настоящее время научно обоснованные способы лечения наркотической зависимости медленно пробивают себе дорогу, но в восьмидесятые годы о них не имели даже приблизительного понятия. Оглядываясь назад, я не перестаю удивляться, почему мои родственники не отправили меня сразу на реабилитацию, но в то время даже образованные и подкованные в медицине люди часто не знали, что делать. Наркотическая зависимость была чем-то неслыханным и непонятным.
После часа этой милой болтовни я умудрилась убедить родителей отпустить меня домой, естественно, пообещав им, что не стану делать того, что, как я сама знала – впрочем, как и мои родственники, – я непременно сделаю. В тот момент я не испытывала ни стыда, ни угрызений совести, ни унижения. Я много лет была источником радости и гордости для моей семьи, но я пренебрегла всем – даже моим первым шансом учиться в Колумбийском университете, а теперь, как казалось, была готова пренебречь и вторым. Из источника гордости я превратилась в досадную помеху; я перестала контролировать свое поведение. Если бы отчаяние могло заставить меня бросить наркотики, то я сделала бы это в тот день.
Тем не менее ужас моего ареста и кратковременное заключение не заставили меня искать исцеления; оно еще больше усилило тягу. Стыд и чувство вины не стали новыми средствами, которые смогли бы заставить меня измениться. Не зная альтернативных путей справиться с ситуацией, я видела выход только в наркотиках. Добравшись наконец до дома, я немедленно укололась. Начались худшие в моей жизни два года.
Несмотря на то что в моей истории много необычных элементов, в реакции на тюремное заключение и на угрозу более серьезного наказания как раз не было ничего оригинального. В самом деле, проведенные на эту тему исследования отчетливо показывают, что наша склонность к карательному подходу является, по многим причинам, глубоко порочной и плохо поддающейся изменениям. Сейчас я попробую проанализировать данные о неэффективности наказаний, а также очень важные, но малоизученные причины нашего невероятного упрямства в использовании именно наказаний. Все дело в том, что мы не понимаем наркотическую зависимость как расстройство обучения – расстройство, которое, по существу, определяется своей устойчивостью к наказаниям, и на фоне этого непонимания особенно отчетливо видна порочность современного антинаркотического законодательства.
Во-первых, все выполненные до сих пор исследования убедительно показывают, что сама по себе тюрьма не способна покончить с зависимостью. Систематический обзор исследований, посвященных анализу статистики рецидивов (включая преступления, связанные с наркотиками), свидетельствует, что в 11 из 23 работ на эту тему было показано, что условные приговоры и другие меры, не связанные с тюремным заключением, намного более эффективны, чем тюрьма, в смысле предупреждения рецидива преступлений. Только в двух исследованиях были продемонстрированы данные о пользе тюремного заключения. В остальных исследованиях никакой разницы обнаружено не было. Прослеживание судеб зависимых людей на протяжении длительных отрезков времени после освобождения из тюрем дает возможность оценить, насколько сильно влияет заключение на шансы избавления от наркотической зависимости. Такие исследования тоже были проведены, и они показали полную несостоятельность карательной модели. В проведенном в Балтиморе исследовании с участием 1300 зависимых, находившихся на внутривенных инъекциях наркотиков (с этими людьми регулярно беседовали на протяжении времени с 1988 по 2000 год), было показано, что люди, отбывшие за это время тюремные сроки, имели в два раза меньше шансов (по сравнению с теми, кто не побывал в тюрьме) попасть в двадцать процентов тех, кому удалось избавиться от зависимости.
Данные, полученные на группах подростков, впечатляют еще больше. В одном исследовании, касавшемся 100 тысяч американских подростков, арестованных за период с 1990 по 2005 год по большей части за преступления, связанные с наркотиками и нападениями, было показано, что те, кого содержали под стражей, имели в три раза больше шансов попасть в тюрьму, став взрослыми, независимо от тяжести первого преступления, чем те, кого брали на поруки или ограничивались иными наказаниями, или те, с кого вообще снимали обвинения. Это означает, что с подростками, по существу, лучше вообще ничего не делать, чем сажать их под арест.
В одном канадском исследовании, в котором прослеживали судьбу 800 молодых людей из бедных семей в возрасте от десяти лет до юношеского возраста, был продемонстрирован еще более разительный эффект. Ученые смогли включить в исследование детей, совершивших преступления, но не пойманных (это устанавливали в беседах с самими детьми, родителями и учителями), а также тех, кто был арестован. Было обнаружено, что число арестов взрослых людей, имевших в детстве контакты с ювенальной юстицией, было в семь раз больше, чем число арестов среди взрослых людей, совершавших в детстве аналогичные преступления, но избежавших наказания. Шанс взрослого человека совершить преступление был в 37 (!) раз выше, если он в подростковом возрасте был приговорен к заключению в тюрьму или в исправительную школу.
Есть, кроме того, и другой способ оценить эффективность тюремного заключения – это сравнения с данными мировой практики. В 2014 году британское правительство дало поручение экспертам выяснить соотношение между жесткостью антинаркотического законодательства и уровнем потребления наркотиков. Однако никакой корреляции обнаружено не было. К таким же выводам пришли в результате проведенного в 2008 году многонационального исследования, результаты которого были опубликованы в рецензируемом специалистами журнале PLOS Medicine. Выяснилось, что на самом деле для стран с самым жестоким антинаркотическим законодательством характерны самые высокие показатели распространения наркотической зависимости. Согласно проведенному в 2013 году исследованию, Америка, отличающаяся одним из самых высоких в мире числом тюремных заключений за нарушение антинаркотического законодательства, уверенно держит одно из первых мест в мире по употреблению марихуаны и кокаина, что еще раз подтверждает правило: уголовное преследование не приводит к уменьшению вреда от наркотиков.
Так какие же страны имеют наихудшие показатели по употреблению героина и по опиатной зависимости? Это не Соединенные Штаты, хотя мы лидируем по неадекватному назначению опиатных болеутоляющих средств. Такие страны, как Россия, Афганистан и Иран, несмотря на то что в некоторых из них за употребление наркотиков полагается смертная казнь, имеют показатели хуже, чем в США. В течение года в этих странах 2–3 процента населения употребляют опиум или героин, в сравнении с 0,55 процента в США в 2012 году.
Данные впечатляют еще сильнее, если сравнить затраты на войну с наркотиками и число тюремных заключений с уровнем наркотической зависимости в Соединенных Штатах. Расходы на войну с наркотиками, предназначенные для исполнения законодательства, для международных запретов и борьбы с наркотрафиком, выросли со 100 миллионов долларов в 1970 году до более чем 15 миллиардов в 2010 году, увеличившись с учетом инфляции в 31 раз. В то же самое время употребление наркотиков оставалось в течение этого периода либо на одном уровне, либо росло. Самые точные данные были получены в ходе крупномасштабных общенациональных исследований душевного здоровья.
Первое – эпидемиологическое обобщающее территориальное исследование (Epidemiological Catchment Area, ECA) – проводилось с 1980 по 1985 год и имело целью определить заболеваемость различными психиатрическими расстройствами в общей популяции. В исследовании приняли участие около 20.000 американцев. Было выяснено, что около 6,1 процента граждан имели медицинские расстройства, связанные с наркотиками, в первой половине восьмидесятых. Эти расстройства могли быть либо нетяжелыми, и тогда их называли злоупотреблением, или тяжелыми, и тогда они получали наименование лекарственной зависимости. Эти данные были получены в то время, когда употребление запрещенных сильнодействующих средств достигло своего абсолютного максимума за всю историю Америки.
К счастью, такое же строгое, но более масштабное общенациональное исследование было проведено в период с 2001 по 2005 год, хотя в этом исследовании были использованы другие критерии диагностики наркотической зависимости. За время, прошедшее после проведения ECA до исследования, которое получило название Национальное эпидемиологическое исследование алкоголизма и сходных заболеваний (National Epidemiological Survey on Alcohol and Related Conditions, NESARC), ежегодное число тюремных заключений в США увеличилось в четыре раза. Значительная часть этих арестов была связана с употреблением наркотиков и с преступлениями, связанными с их оборотом. Так что же случилось с зависимостью? За период с 2001 по 2005 год заболеваемость психиатрическими расстройствами, связанными с наркотиками, составила 10,3 процента, а это означает, что триллионы долларов, потраченные на борьбу с наркоманией, привели к увеличению уровня наркотической зависимости и, во всяком случае, нисколько его не снизили.
Учитывая такую неприятную и убедительную статистику, остается только удивляться тому, что многие специалисты утверждают, что сохранение в силе уголовного законодательства в отношении употребления наркотиков – это единственный путь к избавлению от надвигающейся чумы наркотической зависимости. Почему люди считают, что лечение не может быть эффективным, если его не подпирает наказание, если известно, что никакие наказания не останавливают зависимого человека? Как могут люди говорить, что болезненное пристрастие к наркотикам – это такая же болезнь, как и другие, а потом утверждать, что уголовные санкции являются необходимой частью лечения, чего не говорят о других болезнях люди, находящиеся в здравом уме?
Ответ в большей степени связан с сохраняющимся расистским и моральным осуждением наркотической зависимости, нежели с мнимой эффективностью тюремного заключения. Кроме того, ответ обусловлен тем обстоятельством, что в обществе до сих пор господствует неверное мнение о том, что ограничение доступа к наркотикам в тюремной камере во время ломки решит проблему, – и это несмотря на то, что, как мы видели, программа детоксикации, если она не сопровождается реабилитацией, редко приводит к выздоровлению.
Однако до тех пор, пока люди со всей определенностью не поймут, почему наказание не является лекарством от наркотической зависимости, нам будет трудно отстаивать необходимость альтернативного подхода. Зависимость пугает как семьи больных, так и все общество в целом, а поведение зависимых часто вызывает гнев – и не без оснований.
Несмотря на то что я рассказываю мою собственную историю, я, записывая ее, часто испытываю стыд и неловкость, а вспоминая некоторые вещи, которыми я занималась в прошлом, я отнюдь не испытываю гордости за то, что была наркоторговцем, и сейчас нахожу свое поведение в подростковом и юношеском возрасте просто недопустимым. Я не могу понять, как я могла так рисковать; мое тогдашнее мышление сейчас представляется мне нелогичным и попросту идиотским. Многие взрослые, вспоминая свои подростковые безумства или глядя на выходки своих детей, тоже недоверчиво качают головами: возможно, мозг подростков обладает какими-то адаптивными способностями, но способ справляться с риском, видимо, не принадлежит к их числу в нашем современном мире, а пристрастие к наркотикам лишь ухудшает положение. Но такова жизнь. Один тот факт, что столь многие молодые люди – зависимые и нет – продолжают вести себя бесшабашно и неосторожно, как я, отчетливо показывает всю тщетность карательного подхода.
Так что же заставляет нас упорно придерживаться карательной тактики и сопротивляться любым попыткам изменения лечебной практики? В дополнение к политике и расизму, ключевым пунктом идеологии, поддерживающей жесткий подход, является не уголовное законодательство, а метод лечения. Неправильно понятые идеи, почерпнутые из 12-ступенчатых программ реабилитации, соединенные с уголовным законодательством, являются частью системы убеждений, питающих современную политику в отношении наркотической зависимости. Эти убеждения глубоко внедрены не только во все учреждения, работающие с зависимыми людьми, но и в культуру народа и его житейскую мудрость. Поддержка же этих вредоносных идей на основании морализаторства под маской медицинской помощи просто заводит нас в тупик.
Если вы когда-нибудь смотрели истории о наркотической зависимости знаменитостей, то вы, скорее всего, слышали выражение «каменистое дно». Эта концепция служит основанием нашего общественного оправдания использования наказаний в борьбе с наркотической зависимостью. Без понимания вредных последствий этой идеи нам будет трудно двигаться к осознанию зависимости как расстройства обучения.
Расхожая мудрость гласит, что человек с наркотической зависимостью должен опуститься до самого дна – только после этого он сможет выздороветь. Это означает, что жестокое и унизительное обращение облегчает, по мнению этих людей, процесс излечения, в то время как «потакание» и любовь только мешают этому. Несмотря на то что эти идеи не подтверждаются научными данными, они часто используются для оправдания наказаний, жестокости и насилия в отношении людей, страдающих наркотической зависимостью.
Эти идеи коренятся в 12-ступенчатых программах, которых придерживаются в 80 процентах учреждений, занимающихся лечением зависимости. Такие выражения из языка 12-ступенчатых программ, как «разрешение» и «подъем со дна», вошли в обиходную речь, а идеи о том, что пристрастие к наркотику – это болезнь или бессилие, проникли в деятельность центров реабилитации и в общественное сознание. Более того, все эти понятия поддерживаются авторитетом врачей, работающих с зависимыми в рамках Американского общества медицинской помощи при наркотической зависимости. Для того чтобы осознать масштабы распространения этих вредных воззрений, надо разобраться в их истории и посмотреть, как объективные данные им противоречат. Конечно, эти идеи могли бы быть менее отталкивающими, если бы 12-ступенчатые программы остались бы сугубо добровольными, а не стали бы частью принудительного лечения в рамках антинаркотического уголовного законодательства. Даже несмотря на то, что многие участники программ не поддерживают эти идеи, они тем не менее распространились и начали приносить вполне ожидаемый вред.
Концепция «дна» появилась в самом начале деятельности общества анонимных алкоголиков в 1935 году, после знакомства его основателей, Билла Уилсона и доктора Боба Смита. Легенда гласит, что они познакомились, когда Билл, ставший трезвенником и уверовавший в Бога, понял, что его призвание помочь другим алкоголикам приобщиться к трезвости, для того чтобы самому ее сохранить. Во время деловой поездки его представили Бобу Смиту, который был почти законченным алкоголиком. Они беседовали шесть часов, и в конце концов Биллу удалось уговорить Боба попробовать бросить пить. Эта встреча навсегда изменила отношение Америки к болезненным пристрастиям.
Оба основателя общества анонимных алкоголиков потеряли все свое имущество и состояние до того, как бросили пить и создали свою программу. Например, Билл был биржевым брокером, которого несколько раз увольняли с работы за пьянство. Окончательно разорившись, Билл съехался с тещей и тестем, а потом попал в госпиталь на курс дезинтоксикации. Проктолог доктор Боб госпитализировался не меньше дюжины раз, а за плечами у него было семнадцать лет пьянства, заполненных пьяными драками, разрушенными дружескими отношениями и утренними похмельями. Большинство первых клиентов общества анонимных алкоголиков были людьми, достигшими «дна». Некоторые из них докатились до жизни в невероятных трущобах и пали так низко, что падать дальше можно было только на тот свет.
Основополагающий манифест группы «12 ступеней и 12 традиций» позволяет понять, почему создатели движения считали, что выздоровление не может начаться раньше, чем зависимый алкоголик сам не прочувствует свое полное поражение:
«Отчего мы утверждаем, что каждый анонимный алкоголик должен сначала удариться об дно? Ответ заключается в том, что очень немногие будут всерьез следовать правилам анонимных алкоголиков, если они не пали на самое дно. Для того чтобы практиковать правила анонимных алкоголиков, преодолеть оставшиеся одиннадцать ступеней на пути к трезвости, надо предпринять такие действия и усвоить такие правила поведения, придерживаться которых не смеет и мечтать любой продолжающий пить алкоголик. Кто желает быть кристально честным и терпимым? Кто хочет признать свою вину перед другими, чтобы возместить весь нанесенный ущерб? Кто готов прибегнуть к помощи Высших Сил, не говоря уже о медитации и молитве? Кто хочет жертвовать время и энергию на то, чтобы донести истины анонимных алкоголиков до других страждущих? Нет, средний алкоголик, который занят только самим собой, не откликнется на такие призывы; человек станет делать это только для того, чтобы остаться в живых, под угрозой скорой и неминуемой смерти.
Под бичом алкоголизма приходим мы к анонимным алкоголикам, и только там открываем мы смертоносную природу нашего состояния».
Анонимные алкоголики не подвергали научному тестированию свои предложения; основатели общества не были искушенными в исследованиях учеными. Для Билла и доктора Боба самым ценным и осмысленным была практика. Если эти два человека почувствовали, что для того, чтобы загнать людей в их общество, нужен «бич», то, значит, такова и была их практика. Это имело смысл для тех, кто был на краю смерти до того, как решил добиться трезвости. С течением времени идея о том, что сначала надо упасть на самое дно, приобрела еще большую популярность даже среди специалистов, которые тоже начали основывать свои методы на 12-ступенчатых программах избавления от зависимости. Примером может послужить Миннесотская модель, основанная в 1949 году.
К 2000 году почти 90 процентов учреждений, занимавшихся лечением зависимостей, придерживались 12-ступенчатого принципа. По мере роста популярности общества анонимных алкоголиков многие знаменитости стали рассказывать о своем участии в программе. К началу девяностых в прохождении реабилитации появилось даже нечто гламурное. Распространение 12-ступенчатых программ и связанных с ними реабилитационных центров, а также популярность, которую они приобрели в течение многих лет, сделали идею о том, что для выздоровления зависимому человеку надо упасть на дно, расхожей и банальной народной мудростью. Так что нет никакого случайного совпадения в том, что 12-ступенчатые программы великолепно согласуются с карательным климатом, который царит в американском отношении к проблеме наркотической зависимости.
Но даже само общество анонимных алкоголиков почти с самого начала поняло, что с «дном» все обстоит не так просто. В литературе общества вскоре стали проскальзывать упоминания о том, что многие присоединившиеся к программе люди, успешно справившиеся с пьянством, в момент вступления в ряды анонимных алкоголиков «все еще сохраняли здоровье, семьи, работу, а в их гаражах подчас было по две машины». Кроме того, в общество вступали молодые люди, которых можно было назвать «потенциальными алкоголиками». Для того чтобы спасти «дно» как требование излечения, анонимные алкоголики и те, кто разделял их подход, прибегли к ловкой словесной эквилибристике.
Новая тактика была названа «повышением дна». Возможно, в некоторых случаях, рассуждали гуру анонимных алкоголиков, зависимые от наркотиков и алкоголики могут остановиться до того, как болезнь заходит слишком далеко. У таких людей дно находится недалеко, что позволяет им логически рассудить, что бросать надо, пока в их гаражах стоят по две машины. Этим счастливчикам не нужны тяжкие последствия для того, чтобы принудить их к воздержанию, потому что они и так видят, что их проблемы не разрешатся, если они не бросят пить. Для тех же, у кого дно расположено глубоко, выздоровление остается невозможным до тех пор, пока не происходят такие страшные вещи, что алкоголики или страдающие наркотической зависимостью уже не могут отрицать свое бессилие в борьбе с алкоголем или наркотиками, и это представляет собой первую ступень общества анонимных алкоголиков («Мы признаем, что бессильны перед алкоголем – наша жизнь стала неуправляемой, и перестала подчиняться нашей воле».)
Из такого отношения с непреложной логикой вытекает, что чем с большей строгостью относятся к зависимым, тем больше шансов, что они захотят выздороветь; чем глубже заставляют их падать, тем скорее они захотят пробудиться и бросить пагубное пристрастие. И наоборот, чем больше доброты будут к ним проявлять, тем меньше шансов, что они захотят бросить пить или оставить пристрастие к наркотикам и другим сильнодействующим веществам. Легко видеть, как сильно поддерживаются эти идеи, как современным лечением, так и уголовным законодательством, касающимся наркотической зависимости. Закон и медицина в данном случае не вступают в конфликт друг с другом, это просто разные средства, приводящие к одному и тому же результату. Например, сторонники особых наркотических судов, которые часто выносят мягкие приговоры в обмен на согласие лечиться, часто выступают против попыток смягчать драконовские приговоры, потому что считают, что зависимые люди не станут искать помощи, если дно не является настолько ужасным, насколько это возможно. Наркотические суды были учреждены в 1989 году в попытке смягчить ожесточение антинаркотической войны, но в конечном итоге они лишь усилили его.
Впоследствии поборники наркотических судов даже сопротивлялись политике замены наказания принудительным лечением, что выглядит нелогичным для людей, считающих зависимость болезнью. Например, в 2000 году актер Мартин Шин написал открытое письмо, в котором возражал против решения правительства Калифорнии, согласно которому человеку предоставляли три попытки пройти лечение, прежде чем отправить его в тюрьму за употребление наркотиков. Шин писал: «Без ответственности за последствия у лиц, злоупотребляющих наркотиками, отсутствуют стимулы к изменению поведения», подразумевая тем самым, что зависимость – это не болезнь, а преступный выбор. Центр Бетти Форд повел борьбу против калифорнийской инициативы, несмотря на тот факт, что это было против его же финансовых интересов по смещению финансирования от судов к лечебным учреждениям, и несмотря на то, что сам фонд умудрялся лечить алкоголиков, не прибегая к уголовным санкциям.
Действительно, объективные данные говорят о том, что у зависимых людей, подвергающихся принудительному лечению, его эффект хуже, чем у тех, кто идет на лечение добровольно, а, кроме того, в первом случае лечение требует больше времени. Очень важны в этом отношении данные о том, что сочувственное и вселяющее уверенность лечение, позволяющее больному самому ставить перед собой цели – обычно противоположные принуждению, – является намного более эффективным, чем лечение, основанное на противостоянии, заставляющем больных чувствовать себя беспомощными. Тем не менее широко распространенная вера в «дно» продолжает существовать, побуждая людей, заявляющих о необходимости «сочувственного» отношения к зависимым, поддерживать суровые меры, в отличие от методов лечения всех других болезней. «Сила – лучшее лекарство». Так заявил один из членов наркотического суда социологу Ребекке Тайгер, которая изучала связь принуждения с эффективностью лечения. Идея «дна» оправдывает карательное принуждение с целью заставить человека лечиться и карательные формы самого лечения. Но основано все это на ошибочных основаниях.
Во-первых, определение «дна», по необходимости, грешит субъективизмом. Нет никакого способа определить, кто поправится, поднимаясь с мелкого дна, а кому нужно брутальное наказание для того, чтобы достичь такого состояния. Во-вторых, о «достижении дна» можно с уверенностью говорить только ретроспективно, через некоторое время после выздоровления. Если, допустим, у человека случается рецидив, то, по определению, он не достиг дна, так как не смог выздороветь полностью. Значит, придется искать новое дно, прежде чем он снова сможет бросить наркотики. В 90 процентах случаев у зависимых бывает на фоне ремиссии хотя бы один рецидив, а значит, единственный способ удостовериться, что истинное дно было достигнуто, – это смерть пациента на фоне такого «достижения».
Это означает, что каждый значимый рецидив становится новым дном. Это превращает в балаган саму идею о том, что вообще существует какой-то самый низкий поворотный пункт и что для достижения его человек должен пережить страшную боль и невыносимые потери. Исследования, однако, показывают, что некоторые больные очень легко оправляются от рецидива; а другим становится еще хуже, чем раньше. Бывает, что больные начинают вращаться в порочном круге рецидивов и ремиссий, сохраняя стабильное состояние – им не становится ни лучше, ни хуже. Многие, к сожалению, умирают. Еще одной тяжелой проблемой принуждения достичь дна является то, что многие больные могут просто не пережить такого падения.
Члены общества анонимных алкоголиков иногда пользуются такими выражениями, как «дно с люком», чтобы описать сложность проблемы. Но в реальности само понятие дна является повествовательным приемом в истории греха и искупления, а не медицинским описанием ключевой стадии выздоровления от наркотической или алкогольной зависимости. Хуже того, объективные данные относительно условий успешного выздоровления противоречат сюжету «дна»: люди чаще выздоравливают, если у них есть работа, семья и связи с обществом. Действительно, чем большим «социальным капиталом» обладает человек – друзьями, образованием, работой, профессиональными контактами и другими знаниями, помогающими не выпадать из окружающего мира, – тем более вероятно выздоровление. Если подумать обо всем этом критически, то легко увидеть, что если вам предложат пари: кто имеет большие шансы на выздоровление – бездомный безработный или преуспевающий врач, то вы поймете, что ваши деньги будут целее, если вы поставите на врача, а не на бедняка из трущоб.
Как видно из предыдущего абзаца, программа общества анонимных алкоголиков насквозь пропитана морализаторством. Каждая ступень начинается с признания собственного «бессилия» и движения навстречу Высшей Силе, которая одна может помочь решить проблему. Кроме того, лечение предполагает полное покаяние во всех грехах (по терминологии 12-ступенчатой программы это называют «моральным инвентарем»), попытки избавления от «дефектов характера» и исправление нанесенного людям вреда. Хотя участники 12-ступенчатых программ (которым была одно время и я, но об этом чуть позже) громогласно утверждают, что зависимость – это болезнь, они относятся к ней не как к болезни, а как к греху.
Вообразите себе психиатра, который говорит больному с депрессией, чтобы он отдался Богу и признался в инвентаре нравственных прегрешений, а еще лучше, представьте себе, что вам так предлагают лечить рак или СПИД. Представьте себе групповую терапию депрессии, в ходе которой больного сажают в центре помещения на стул, а все остальные начинают оскорблять его, выпытывать подноготную, плеваться и едва ли не бить, обнажая все изъяны характера несчастного. Представьте себе больного лейкозом, сидящего лицом к стене, с унизительной надписью на спине и в подгузнике. В медицине так не принято лечить заболевания, но в лечении зависимостей такие методы лечения являются вполне легальными (слава Богу, в последнее время они стали менее распространенными, чем в прошлом).
История помогает нам разобраться, как появились такие странные и причудливые системы лечения. Методы лечения наркотической и алкогольной зависимости в Америке, так же как и все остальные области медицины, начинались со всякого рода шарлатанства. Со временем, однако, поскольку зависимость не поддавалась обычным медицинским методам лечения, эта область так и осталась тихой заводью, где продолжали водиться черти шарлатанства и знахарства. Никто не хотел работать с пациентами, заклейменными позором и к тому же не отвечавшими на лечение. К началу двадцатых годов на наркоманах испытали все, что только возможно: психохирургию, трудотерапию, госпитализацию в психиатрические лечебницы, религию и нечто под названием двойной хлорид золота. Короче говоря, вся эта сфера осталась в руках людей, желавших создать средства чудесного исцеления, не имея для этого никаких научных оснований, и самих зависимых, которые открыли для себя важность социальной и человеческой поддержки и взаимопомощи, которую они нашли в таких обществах, как анонимные алкоголики.
Слава об обществе анонимных алкоголиков распространялась из уст в уста и скоро привлекла внимание СМИ. В 1941 году в популярном журнале «Сатердей Ивнинг Пост» появилась хвалебная статья, которая в течение года в четыре раза увеличила численность членов общества. Профессиональные медики тоже заинтересовались работой анонимных алкоголиков и стали заимствовать приемы лечения, видя его несомненную эффективность. Кроме того, стали создаваться стационарные центры анонимных алкоголиков, нуждавшихся в интенсивной поддержке. Один из таких центров и возник в Миннесоте.
Здесь-то и начались реальные проблемы с идеей «дна». Общество анонимных алкоголиков открыто утверждает, что ступени являются лишь предложениями, а само лечение является сугубо добровольным. Однако, когда подобные центры стали учреждать сторонники подхода, эта концепция была оставлена. «Модель Миннесоты», программа, названная так по местоположению учреждения, стала образцом для 28-дневной программы больничного лечения при одновременной возможности амбулаторной реабилитации. Эта программа работает по сей день. Модель Миннесоты требует от пациентов принять идею анонимных алкоголиков, включая идею о достижении дна. Хотя в наши дни такие программы стали мягче и нацелены на убеждение, а не на принуждение, многие из них пережили период, когда унижения и эмоциональное насилие считались вполне приемлемыми способами скорейшего достижения мнимого дна.
Использование унижений и «терапии нападок» достигло своего апогея в Синаноне, общине, которую основал в 1958 году один из членов общества анонимных алкоголиков. Даже теперь любой лечебный центр такого рода в США, в котором оказывают стационарную помощь в течение как минимум трех, а в типичных случаях – до восемнадцати месяцев, пользуясь методами «терапевтической общины», являются дочерними учреждениями Синанона, и многие сотрудники-консультанты этих центров убеждены в том, что жесткий подход оправдан, так как позволяет скорее достичь дна.
Основатель Синанона, Чак Дедерих, решил, что анонимные алкоголики практикуют слишком мягкий подход к алкоголикам и страдающим наркотической зависимостью людям. Дедерих организовал группы, члены которых часами играли в «Игру». Иногда такая «Игра» может продолжаться целыми днями, без перерывов. Идея «Игры» заключается в уничижении «я» пациентов, публичном признании в самых тайных пороках и в попытках заглушить «дефекты характера», которые, по мнению Дедериха, есть у всех людей, страдающих зависимостями. Вначале предполагалось, что жители этой общины будут подвергаться такому «лечению» в течение одного – двух лет с постепенным ослаблением режима по ходу улучшения. В последние годы, однако, лечение стало бессрочным.
«Тактика анонимных алкоголиков основана на любви, а наша тактика – на ненависти, ненависть работает лучше», – объясняет свою позицию Дедерих. После того как один героиновый наркоман заявил, что организация помогла ему избавиться от зависимости, в Синаноне начали подавать себя как сообщество, способное излечивать считавшуюся неизлечимой зависимость. К концу шестидесятых годов Синанон уже пользовался общенациональной известностью, а государственные чиновники со всей страны посылали туда своих представителей для заимствования полезного опыта и создания своих местных программ. Только один штат – Нью-Джерси – озаботился тем, чтобы изучить программу Синанона, прежде чем копировать ее у себя. При тщательном исследовании выяснилось, что программу в течение нескольких недель покидало подавляющее большинство больных, а от употребления алкоголя и наркотиков длительно воздерживались лишь 15 процентов участников. Но эти данные никого не отрезвили: СМИ полюбили Синанон, и вскоре в общину потянулись даже люди, не страдающие зависимостями, надеясь, что в атмосфере предельной откровенности перед лицом сверстников на них снизойдет просветление. В Синаноне открыто не следуют 12-ступенчатой программе, но заимствуют оттуда многие идеи, например стремление сломить человека с тем, чтобы отправить его на дно. В восьмидесятые и девяностые годы такие терапевтические сообщества, отпочковавшиеся от Синанона, начали создавать свои собственные ступени и рекомендовали своим участникам ориентироваться на 12-ступенчатые программы.
В то время как 12-ступенчатые программы могут быть относительно полезными, если их выбирают добровольно, они же могут оказаться просто разрушительными, если в игру вступает принуждение. Потребность удариться об дно можно использовать как оправдание неуважительных и насильственных подходов для того, чтобы заставить людей ощутить бессилие и отчаяние, достаточное для начала восхождения по ступеням. Поскольку лучшее средство для этого – унижение, постольку оно считается приемлемым во всех этих методиках. Так как гордость и уверенность в себе – это антитезы капитуляции, делаются попытки подавить гордость и сокрушить уверенность. Так как социальная поддержка может побуждать к сопротивлению, пациентов намеренно изолируют от друзей и членов семьи и даже запрещают доброе отношение пациентов друг к другу в периоды наказаний, когда пациент должен молча сносить оскорбления и унижения. Нет ничего удивительного, что такой подход не делает пациента сильнее. Он направлен на противоположную цель.
И, конечно, как и в других областях здравоохранения, попытка принудить людей чувствовать себя бессильными, униженными и находящимися в самой нижней точке их жизни – это рецепт причинения вреда, а отнюдь не пользы. Более того, это вредно не только для пациентов, но и для персонала, который получает в руки неограниченную власть над людьми. Во многих случаях такая власть ударяет в голову. По меньшей мере половина таких терапевтических общин выродились в деструктивные культы, использующие жестокие методы подавления воли. В первую очередь это касается Синанона.
В семидесятые годы, когда штаты один за другим создавали у себя копии программы Синанона, его маниакальный вождь начал заставлять свою паству запасаться оружием, заставлял супругов менять половых партнеров, мужчин принуждал к стерилизации, а женщин к абортам. В Синаноне должны были жить только такие дети, за которых платили родители или органы ювенальной юстиции, остальных детей он считал лишней тратой ресурсов. В конечном счете падение Синанона началось, когда Дедерих приказал своим приспешникам положить гремучую змею с вырванной трещоткой в почтовый ящик Пола Морантца, мужественного адвоката, который выиграл несколько дел против общины. Змея укусила Морантца, но он, к счастью, выжил. (Дедерих тем временем плел заговор с целью новой попытки убийства; когда «бывшего анонимного алкоголика арестовали, он был мертвецки пьян.)
Тем не менее даже сегодня практически все общественные и слишком нетерпеливые программы лечения зависимостей в США, называющие себя «лечебными общинами», имеют духовное и генетическое родство с Синаноном. «Феникс Хаус» и «Дейтоп», два крупнейших общественных учреждения для лечения зависимостей в восьмидесятые и девяностые годы, были буквально скопированы с Синанона, а практически каждая вторая трех- или восемнадцатимесячная программа в Америке была разработана членами общины Синанона, учреждена людьми, прошедшими обучение у членов Синанона, или была основана людьми, прошедшими подготовку у людей, обучавшихся в Синаноне.
В течение десятилетий, так же как и их прототип, эти программы использовали лишение сна, лишение пищи, изоляцию, агрессивную терапию, сексуальное унижение (например, переодевание мужчин в женскую одежду или напяливание подгузников) и другие способы подавления в попытке убедить зависимого человека, что он находится на самом дне и должен сдаться. В 1973 году было показано, что стиль обращения с больными, принятый в Синаноне, вызывает стойкие психологические нарушения у 9 процентов здоровых студентов колледжей, согласившихся принять участие в исследовании, но тем не менее Синанон продолжал функционировать, издеваясь над уязвимыми зависимыми взрослыми людьми и подростками. Это может показаться невероятным, но многие программы, особенно те, которые получают большую часть своих пациентов из учреждений уголовной юстиции, продолжают использовать такой подход. Все виды такого, с позволения сказать, лечения основаны на порочной идее о том, что людей с зависимостью надо сломить и заставить опуститься на дно, прежде чем начать выздоравливать.
На идее дна основана теория «суровой любви», которой следует придерживаться родителям и супругам страдающих зависимостями людей. Отчасти программа «суровой любви» для членов семьи возникла из идей анонимных алкоголиков, из программы для супругов алкоголиков, которую создала жена Билла Уилсона Лоис. Родителей и супругов алкоголиков убеждают воздержаться от «потакания» любимым для того, чтобы помочь им осознать свое бессилие. Парадоксально, но несмотря на то, что родственникам и супругам внушают мысль о том, что не сами больные создали зависимость, что они не могут ни подавить, ни вылечить ее самостоятельно, им, однако, одновременно говорят, что покрывание прогулов или выплаты долгов, или даже споры о вреде выпивки, могут помешать алкоголику достичь столь якобы важного надира в состоянии.
«Суровая любовь» – это, кроме того, название вышедшего в 1982 году бестселлера и название сети групп поддержки, охвативших тысячи людей в восьмидесятые и девяностые годы. Инструкторы убеждали родителей не вносить залоги за арестованных детей. Родителям также советовали рвать всякие контакты с детьми, если те не проявляли должного послушания, под каковым понимается завершение курса лечения, воздержание от наркотиков и подчинение всем условиям, какие устанавливают родители. Многие члены общества «Суровой Любви» стали видными фигурами в движении Ал-Анон и его лечебных учреждений. Эти люди публично выступали за введение более жестких законов и основанных на принципах Синанона практик лечения, таких как Straight или Incorporated, нанесших тяжелые психические травмы тысячам семей. Но, так же как методы анонимных алкоголиков, методы общества «Суровой Любви» никогда не проверялись на эффективность и безвредность до широкого их распространения. Все знают, что иногда эти методы могут причинять вред, но никто не знает, насколько широко распространена проблема, потому что никто не проводил исследования того, что происходит с людьми, родители и супруги которых практикуют методы «Суровой Любви».
Самым вопиющим из известных случаев стал случай Терри МакГоверн, дочери бывшего кандидата в президенты и сенатора от Миннесоты Джорджа МакГоверна. Консультант посоветовал родителям Терри отказаться от всяких контактов с их находившейся в депрессии и страдающей алкоголизмом дочерью, если она продолжит пить. Вскоре после этого МакГоверны пережили тяжелейшее потрясение, узнав, что их дочь была найдена мертвой – она замерзла в сугробе. Определенно, бывают моменты, когда родителям надо отстраниться от своих страдающих зависимостями детей или супругов ради сохранения душевного здоровья или ради других детей, но никто не знает, принесет ли такая тактика в каждом конкретном случае вред или пользу.
Еще одним ответвлением идеи о насильственном погружении на «дно» стала идея о «вмешательстве», ставшая основой популярного одноименного телевизионного реалити-шоу. Опять-таки, эта идея заключается в конфронтации с зависимым человеком – обычно в присутствии большого числа людей, иногда в присутствии его руководителя по работе, – в ходе которой пациенту грозят прекращением всякой эмоциональной и финансовой поддержки, если он не согласится с предложенным лечением. Во время таких шоу участники беспощадно нападают на жертву, стараясь достучаться до нее и опустить на дно. Здесь мы снова сталкиваемся с угрозой непредсказуемого результата: иногда после такого вмешательства жертвы совершали самоубийство. Одним из таких самоубийц стал известный музыкант, идол девяностых Курт Кобэйн. (Существуют более мягкие и уважительные методы подобного вмешательства, не связанные с таким же риском, и поэтому можно утверждать, что авторы телевизионного шоу неверно поняли главную идею.)
Неудивительно, что в таком контексте уголовное законодательство представляется подходящим инструментом борьбы с наркотической зависимостью. Есть, однако, и лучшие способы заставить людей почувствовать свое бессилие, чем запирать их в тюрьму и контролировать все аспекты их жизни. Нет никакого конфликта между взглядом на зависимость как на болезнь и как на преступление, если вы верите, что болезнь можно излечить наказанием.
Конечно, как мы уже видели, объективные научные данные не поддерживают такой взгляд. На самом деле ощущение тотального бессилия – это фундаментальное условие для развития посттравматического стрессового расстройства, которое ни в коем случае не может считаться шагом на пути к выздоровлению. Наоборот, ПТСР повышает риск рецидива, да и вообще, само наличие ПТСР в 2–4 раза повышает риск возникновения наркотической или алкогольной зависимости. Более того, скрупулезный анализ имеющихся данных позволяет утверждать, что унижение, наказание и конфронтация, используемые в качестве средств «лечения», не только не помогают, но и приводят к усугублению зависимости и отказу от лечения. За четыре десятилетия ни одно исследование не смогло показать преимущество конфронтационного подхода перед более мягкими и уважительными способами лечения наркотической зависимости. Обзор проведенных исследований был выполнен Вильямом Миллером и Вильямом Уайтом. Тем не менее системы лечения и уголовное законодательство упрямо продолжают слепо верить в эффективность подобного отношения.
Лично мне страшно повезло, что мои родители не выбрали в отношении меня тактику суровой любви после моего ареста. Одно дело – отказать во внесении залога, если ребенку предстоит провести в заключении несколько дней или даже месяцев, но совсем другое – если этому ребенку грозит от 15 лет до пожизненного. Один из путей, каким расовое и классовое неравенство воспроизводит себя в нашем уголовном законодательстве, заключается в том, что представители среднего класса и богатые люди достаточно образованны для того, чтобы бороться с системой, и имеют для этого финансовые ресурсы.
Состоятельные родители могут нанять хорошего адвоката, способного защитить ребенка от излишне сурового приговора. Если существуют методы эффективного лечения, то состоятельные люди смогут найти соответствующих специалистов и оплатить их работу. Состоятельные люди также считают, что они просто обязаны защитить ребенка от уголовного преследования, потому что оно ставит под угрозу дальнейшее обучение в колледже и профессиональную карьеру. Так как наказание действительно не помогает зависимым, оно делает бедняков и тех, кто уверовал в эффективность суровой любви, особенно уязвимыми.
Тем не менее в 1986 году я оказалась зажатой в тисках системы. В том году я прочитала ужаснувшую меня статью в New York Times Magazine. Это был положительный отзыв о внедренной в Нью-Джерси программе КИДС – программе жестокой реабилитации молодых наркоманов. Лечение заключалось преимущественно в неподвижном сидении на жесткой скамье в течение 12 часов. Все это время пациент выслушивал эмоционально нагруженные оскорбления и нападки в свой адрес. Позже я написала книгу о том, насколько мучительной и вредной была та программа. Я, например, выяснила, что одна тринадцатилетняя девочка, у которой даже не было настоящей зависимости, проходила эту программу в течение тринадцати лет, но, в конце концов, по суду добилась выплаты 6,5 миллионов долларов компенсации за причинение эмоционального, физического и сексуального вреда.
В статье не были описаны самые изощренные методы унижений и издевательств, но того, что там было, оказалось достаточным, чтобы повергнуть меня в ужас. В статье рисовали программу морального и физического насилия, выдавая этот кошмар за метод лечения. Журналист, очевидно, клюнул на идею о том, что только такая тактика позволяет удержать этих плохих детей на краю пропасти и не дать сорваться в нее. Читая все это, я холодела от ужаса: интересно, чтобы я почувствовала, если бы прочитала в журнале статью, в которой пропагандировали бы сочувственные, добрые и поддерживающие эмоционально методы лечения. Я отправила в «Таймс» письмо, в котором сравнила программу КИДС с тоталитарным культом (эта программа потом действительно превратилась в культ) и утверждала, что такой подход не может помочь людям с наркотической зависимостью. Журнал опубликовал мое письмо. Я, конечно, понимала, что такой вид лечения мне не подходит, но не имела ни малейшего понятия, как мне найти адекватный метод избавления от наркотической зависимости. То, что я знала о 12-ступенчатых программах, меня не привлекало: в большинстве своем те, кто их посещал, продолжали употреблять наркотики. Прошло еще два года, прежде чем я рискнула и обратилась за помощью.
Однако мне не удалось полностью избежать суровой любви.