— Когда Нете исполнилось пять лет, мы пригласили детей из его садика, их родителей и даже ухитрились уговорить дедушку Зеева, в порядке исключения, надеть в честь праздника повязку, на которой я вышила Микки-Мауса. Нета попросил, чтобы мы подарили ему длинный черный балахон. «С капюшоном, который скрывал бы лицо», — так он уточнил. Понятия не имею, откуда у пятилетнего ребенка слово «капюшон», но в любом случае балахон мы ему не купили, а подарили ящик для работы, как у его деда и отца, с настоящими инструментами внутри. Не с теми детскими игрушечными подобиями из пластика, а с настоящими рабочими инструментами, как подобает внуку дедушки Зеева и сыну Эйтана: маленьким степлером для забивания скоб, и такими же маленькими пассатижами, и настоящим, но маленьким молотком, и ключами разного размера, и кучей гаек и винтов. Ничего режущего или колющего, разумеется, потому что Эйтан сказал — какой грустной иронией это звучит сегодня: «С детьми нужно быть осторожней, у них в руках любой предмет может стать опасным».

Я помню, с какой радостью Нета раскрыл свой подарок. На какое-то время он даже забыл о черном балахоне, который он у нас просил, потому что тут же принялся что-то строить, собирать, завинчивать и развинчивать и был этим совершенно увлечен. Можно было видеть, сколько в этом ребенке терпения и серьезности, сколько доверия к правилам окружающего мира и его орудиям. Не слепого, наивного доверия, а доверия, покоящегося на уверенности. Конечно, эту уверенность он получил от нас с Эйтаном, но ведь в каждом ребенке есть и что-то новое, не унаследованное от отца с матерью, и уверенность Неты была спокойнее и серьезнее нашей.

Я не знала Эйтана ребенком, и это до сих пор вызывает мое любопытство. И я уже не узнаю Нету юношей или мужчиной, и это для меня мучительно. Я, естественно, представляю себе, что он был бы похож на Эйтана — того Эйтана, каким я его увидела впервые, на свадьбе Довика и Далии. И не только в силу генетики, но и потому, что он хотел походить на отца, а я уверена, что такое желание влияет на характер. Я видела все это в его походке, в той смешинке в глазах, которая выдавала семейную склонность к подражанию, в том, как они вместе орудовали этими маленькими детскими инструментами.

Нета следил за Эйтаном, всматривался в него, учился быть таким, как он, почти во всем. Я помню, как Эйтан учил его разжигать костер — крайне важное умение в нашей семейной пещере. Не помню, говорила ли я вам, а если говорила, то насколько убедительно, но в семье Тавори мой первый муж был Прометеем, который каждое утро приносил нам огонь. Я помню: зимой наш двор по утрам просыпался от ударов топора — это он рубил дрова для наших комнатных печей. Наших с ним, дедушки Зеева и Довика с Далией. Далию этот грохот раздражал, Довик говорил, что это самый приятный из всех существующих будильников, а дедушка Зеев изрекал: «Для настоящего мужчины работа — это еще и утренняя зарядка». Наш дедушка, кстати, терпеть не мог зарядку как таковую, саму по себе. Точно так же он терпеть не мог велосипедистов, которые приезжают сюда каждую субботу в своей смехотворной одежде, и фитнес-клуб, который основали у нас в поселке две дамы, одна из наших и одна из Тель-Авива: «Тьфу на них! — говорил он. — Настоящему мужчине все эти глупости ни к чему».

Я любила смотреть на Эйтана из окна нашей спальни, на его точные движения, на идеально законченный круг, который описывало лезвие, поднимавшееся из-за его спины и затем опускавшееся с огромной скоростью на полено. Я стояла в окне, полураздетая — сиськи наружу, и он кричал мне: «Накинь что-нибудь, даже отсюда видно, как тебе холодно!»

Наколов дрова, он разжигал огонь в яме для своих котелков, и примерно через полчаса там уже были угли для всех наших печей. Он появлялся в дверях, балансируя багровой шипящей кучей на лопате:

— Привет, красотка, я принес огня, чтобы тебе было хорошо и тепло, пока я снаружи.

Он бросал угли в печь, укладывал на них несколько брусков, сосновые шишки, две ветки и деревянное полено, закрывал железную дверцу и выпрямлялся:

— Когда разгорится как следует, закрой дымоход наполовину.

Еще одну лопату углей он приносил в дом Довика и Далии, а третью — дедушке Зееву, где его уже ждала чашка черного кофе, ломоть хлеба, брынза и Нета, который прибегал туда, чтобы сидеть с отцом и дедом и смотреть на пламя, взвивавшееся над углями, как только на них клали дрова.

— Ну, что ты скажешь, Эйтан? — спрашивал дедушка Зеев. — Не пришло ли время научить и нашего Нету разжигать огонь, как ты думаешь?

— А не слишком ли он мал еще? — отвечал Эйтан с интонацией, которая говорила: «Ты совершенно прав, но давай немного его подразним».

— Я совсем не мал, — очень серьезно и слегка обеспокоенно возражал Нета.

— Ну, раз так, я научу тебя, только не здесь в комнате. Сделаем это в яме возле шелковицы.

Самое главное, — объяснял он ему во дворе, — это приготовить все заранее, до того, как зажигать спичку.

И они вместе — опять это их проклятое «вместе»! — начинали готовить бумагу, и щепки, и хворост, и ветки, средней толщины и потоньше, и совсем толстые поленья, и все это — сложенное и готовое присоединиться к огню именно в этом порядке, каждое в свое время и каждое в свой черед.

— Хорошо начинать с сосновых щепок, — объяснял Эйтан. — Щепки очень легко загораются. Потом мы кладем тонкие бруски и сосновые шишки, они быстро схватывают пламя и дают очень большой жар. А уже тогда можно класть толстые поленья. Будь мы с тобой сейчас в пустыне, то положили бы еще несколько сухих веток ракитника. Как-нибудь я возьму тебя в пустыню и покажу тебе его. Ракитник дает самый сильный жар, какой только бывает. А потом мы вернемся домой к маме, и ты сможешь рассказать ей, что мы там делали.

Он скомкал несколько газетных страниц, положил на них несколько тонких щепок, поверх них — хворостинки, а на хворост водрузил строение из досок, когда-то устилавших площадку для разгрузки товаров, которую он разобрал.

— Можно построить это в виде маленькой палатки, а можно так, как я сейчас сделал, видишь? Это называется «алтарь». И обязательно нужно оставлять промежутки для воздуха. Огню нужен воздух. Он дышит, как мы.

Глаза Неты были прикованы к лицу Эйтана. Им очень подходило слово «изумленные».

— Потрогай свою кожу, Нета. Чувствуешь, какая она теплая? Потрогай меня. Ты чувствуешь, какие мы с тобой теплые? Это от огня, который горит у нас внутри. Для этого мы дышим. Чтобы у нашего огня был воздух, чтобы он не погас вдруг. Не бойся, наш огонь не такой, как огонь костра. Он не такой горячий, а кроме того, его не видно. Огонь костра горит быстро и умирает тоже быстро, а мы горим медленно и живем много лет.

Глаза изумленные, серьезные, горящие верой, той верой, больше которой не бывает, — верой ребенка в своего отца. Я помню: «Идем, Нета, я поведу нас до вершины вон того холма, а ты поведешь нас обратно». Я записываю: «Идем, Нета, поднимемся по диагонали и сядем там, чтобы нас не увидел тот, кто не должен нас видеть».

— Сейчас мы зажжем наш костер, но при одном условии: ты пообещаешь мне, что никогда не зажжешь огонь один, без того чтобы сначала сказать мне и попросить у меня разрешения. Обещаешь?

— Да.

— Ни дома, ни во дворе и ни в каком другом месте, да?

— Да.

Эйтан зажег спичку, поднес ее к комку бумаги. Появился язычок пламени, сопровождаемый тонким завитком дыма, который зачернил и сморщил бумагу, скользнул меж щепок, обвился, посветлел, поднялся к более толстым поленьям.

— Он всегда поднимается вверх. Видишь, как он пробирается? От тонкого к толстому.

Глаза Неты, подобно глазам великого множества детей до него, от древних детишек в пещере, что в нашем вади, и до него самого сейчас, в пещере нашего дома, неотрывно следят за танцем маленьких язычков пламени. Он берет палку и двигает ею одну из горящих веток, чтобы ее огонь приблизился к другому концу постройки, и Эйтан улыбается — еще один мальчик попал в древнюю мужскую ловушку.

— Еще немного, и все упадет, — сказал он. — И если мы построили наш костер правильно, все упадет в маленькую кучку углей внизу, и тогда уже все займется огнем и загорится без труда, даже дубовые дрова, и тебе останется только кормить его дровами. Потому что огонь любит поесть.

— Как дядя Довик, — сказал Нета, и Эйтан засмеялся.

Почему-то именно этот обычай — приносить нам всем угли каждое утро зимой — сохранился и после нашей беды, но уже безо всяких разговоров. Я однажды устроила засаду у дедушки — посмотреть, молчит ли он в его комнате так же, как в нашей. Эйтан пришел, все с той же пылающей лопатой в руках, бледный, с онемевшими губами, положил угли в печь и собрался уйти.

— Ты мне не разожжешь печь? — спросил дедушка.

Эйтан не ответил, но дедушка Зеев сказал мне, и Эйтан это слышал:

— У него внутри еще остался огонь. Угли под его пеплом живы. Ты еще увидишь, Рута, как что-нибудь разожжет его. Нужно только, чтобы кто-нибудь дунул. — И, помолчав, добавил: — Кто-нибудь или что-нибудь. Что-нибудь, что может дунуть.

Эйтан не сказал ни слова.

— Спасибо за угли, Эйтан, — сказал дедушка Зеев. — Иди в питомник и продолжай работать, я приду попозже посмотреть.

Он встал и открыл ему дверь, и Эйтан вышел и отправился отбывать свое наказание: двигать, и носить, и нагружать, и перетаскивать, и полоть, и чистить. Ладно, хватит! Все это уже закончилось. Достояние прошлого, не хочется больше говорить об этом. Вернусь лучше к тому дню рождения Неты. Это был удачный день рождения, а вечером, когда все разошлись, мы стали рассматривать подарки, и я сказала Эйтану, что довольна, что мы купили ему ящик с инструментами, но не потому, что, мол, есть подарки для мальчиков и есть подарки для девочек, и не из-за всех этих дурацких разговоров о мужественности и женственности и всего такого прочего, а потому, что он как раз в том возрасте, когда можно научиться получать кайф от работы и наоборот, и постепенно у нас развернулась беседа, которая перешла от ящика с инструментами к коробкам с игрушками, а от них — к ящикам с боеприпасами, оттуда — к оружию у нас дома, и так мы подошли к возможным домашним происшествиям и несчастным случаям вообще, и под конец я спросила Эйтана:

— Чего ты больше всего боишься из всех тех страхов, которые преследуют родителей маленького ребенка?

Эйтан сказал:

— Почему нужно вообще думать об этом?

Я сказала:

— Потому что это нормально. И конечно же у тебя в душе тоже есть такие страхи.

— Я боюсь обычных вещей, — сказал он. — Дорожная авария, пожар в доме, педофил, которого я убью, болезнь, игра с оружием, о чем мы говорили раньше, хулиган, балующийся на пляже с квадроциклом, которого я тоже убью, утонул в море, упал с дерева. Мало, что ли, возможностей?

Я сказала:

— Ты забыл добавить, что срубишь это дерево.

Он засмеялся.

— Тебе не хватает воображения, Эйтан, — сказала я. — Ты думаешь только о внешних причинах, которые могут повредить твоему сыну. А как насчет внутренних причин? Что это за идея у него — нарядиться в Ангела Смерти? Может быть, это что-то такое, что сидит в нем самом, такое, что само сигналит изнутри Ангелу Смерти: «Я здесь, я здесь!» Как те приборы самонаведения, которые устанавливали ты и твои товарищи. Я очень рада, что мы не купили ему этот балахон, и капюшон, и косу, которые он просил.

А через год с небольшим, когда наш ребенок погиб и погиб таким способом, которого ни я, ни Эйтан не могли себе и представить, я вспомнила об этом разговоре. Мне уже не с кем было обсудить его, но к тому времени я достаточно усовершенствовала умение говорить сама с собой. Может быть, он нарочно протянул руку змее, как будто играя с ней, дразня и соблазняя ее? Может быть, он этим как бы навязал ей желание укусить? Я вспомнила, как за несколько месяцев до того у нас в рассаднике появилась змея, и вдруг все всплыло в моей памяти. Кто-то обнаружил тогда гадюку среди ящиков с цветами, кто-то другой закричал: «Змея, змея!» — и сразу позвали Эйтана, потому что кого же звать, как не его? Эйтан пришел, встал над змеей, которая уже напряглась и даже слегка приподняла голову, и велел мне привести Нету, потому что представился случай показать ему, как подходить к змеям и как их убивать.

Я даже не подумала сказать «нет». И не спросила, зачем показывать маленькому мальчику такое зрелище. Я пошла и привела его.

— Идем, Нета, отец хочет тебе что-то показать, — сказала я ему.

— Что?

— Как он убивает очень опасную змею.

— Правда?

— Идем.

Эйтан стоял над гадюкой. Нета остановился чуть позади, но рядом, и я видела, что он хочет поучиться у него, хочет, чтобы отец был им доволен, но в то же время весь дрожит от страха. На нем были тогда — я вдруг вспомнила — те короткие штанишки, которые я залатала ему. на коленках, на одной — заплаткой в виде глаза, на другой — в виде сердца, и тогда я еще не знала, что однажды увижу их на маленьком и симпатичном русском мальчике, которого встречу с матерью на нашей улице.

Я не боялась, потому что однажды уже увидела, как Эйтан убивает гадюк во дворе. Одну или две в год. Он всегда говорил, что на природе не следует никого убивать, даже ядовитую змею, но дома, во дворе — это другое дело. Я не боялась, но тут вдруг испугалась и сказала ему:

— Может, не стоит, Эйтан? Мне не нравится, что Нета так близко к ней.

А Эйтан сказал:

— Это так легко — убить гадюку. Гадюка — змея жирная и медленная, не то что черный аспид, — тот такой быстрый, что человек не может догнать его даже бегом. Гадюка только кусает быстро, и все, что нужно, — это сохранять определенную дистанцию. — И повернулся к Нете: — Так на каком же расстоянии от змеи нужно стоять, Нета? На таком, которое больше ее тела. Обрати внимание: моя рука — отсюда досюда, рукоятка мотыги — отсюда досюда, вместе это длиннее, чем змея. Достаточно двух ударов, причем первый — даже не важно куда, вот так, видел? Сейчас она уже никуда от нас не убежит, а второй раз мы ее ударим прямо по шее, как можно ближе к голове. Не бойся, Нета, змеи продолжают немного извиваться и после того, как умирают. Вот, дадим ей еще раз, для надежности. А сейчас давай приподнимем ее, и я покажу тебе, как она открывает свои ядовитые зубы. Как перочинный ножик, видишь? Давай напугаем маму.

После ужина, когда гадюку уже съели сойки, а Нета уже спал, я спросила Эйтана:

— Зачем это нужно было, все это представление?

— Какое представление, Рута?

— Это представление с гадюкой — сегодня, в питомнике. Зачем ты учишь его таким вещам? Ты что, хочешь, чтобы к следующей гадюке он подошел без всякого страха? Ему же всего пять лет!

— Он не подойдет ни к какой змее без меня, — сказал Эйтан. — Нив пять лет, ни в десять. Но на определенном этапе, когда он вырастет, — тогда да. Он вырастет, и он подойдет, и еще как! И конечно, без страха. Надо просто дерзнуть.

— Надоели мне эти ваши мужские лозунги, — сказала я.

Он улыбнулся:

— Мы мужчины. Такие уж мы уродились.

— Хочешь услышать кое-что интересное? — спросила я. — Пару месяцев назад я прочла в газете о новом исследовании. Оказывается, большинство животных, которых находят раздавленными на дороге — шакалы, лисы, кошки, — имеют нечто общее. Ну-ка, попробуй угадать, что именно.

— Что они умирают.

— Прекрасно, Эйтан. Два очка. А что-нибудь поинтересней? Может быть, для разнообразия что-нибудь осмысленное?

— Не знаю, учительница.

— Общее у них то, что почти все задавленные — самцы.

— Действительно? — сказал он. — Так вот, я тоже провел небольшое исследование и выяснил, что это происходит потому, что все животные по другую сторону дороги — это самки.

— Нет, не потому. А потому, что эти задавленные тоже полагают, что нужно просто дерзнуть. Все это — те смельчаки, которых отец учил дерзать, пока его самого не раздавили из-за избытка дерзаний. Самки — те осторожней. У них всегда есть ребенок — или в пузе, или дома, или в сердце, или в памяти. Потому они и не дерзают.

— Это очень интересное исследование. — Он наконец посерьезнел.

— Ответственный родитель, тот, который всерьез заботится о своем ребенке, не учит его убивать змей и разжигать костры. Ответственный родитель учит его поведению за столом, китайскому и английскому языку и вдобавок организует ему дополнительный паспорт, кредитную карточку, флешку с фотографиями семьи и кисточки семян крестовника, чтобы улететь от нее как можно дальше.

Эйтан подвинулся ближе ко мне, и я почувствовала тепло его кожи.

— Ядовитая змея — это ядовитая змея. Если она приползает к тебе во двор, как эта гадюка, ты что, будешь говорить с ней по-китайски? Начнешь показывать ей семейные фотографии? Змею, которая заползает к тебе во двор или приближается к кому-нибудь из твоей семьи, нужно попросту убить, как убивают бешеную собаку или вырывают сорняк.

Знаете, Варда, есть такие мужчины, которым раз в какое-то время необходимо что-то убить, иногда даже кого-то. Иначе они просто сходят с ума. Вот и все. Это очень просто.