Когда мы вспоминаем, где в Библии впервые упомянуто слово «сон», нам на ум тотчас приходят та уходящая в небо лестница и ангелы на ней, что приснились праотцу Иакову во время бегства в Харран. Либо же нам вспоминается сын Иакова Иосиф, вся дорога которого буквально вымощена снами. Увы, к великому нашему разочарованию, самый первый сон в Библии в действительности приснился не Иакову и не Иосифу, а некому малоизвестному филистимлянину по имени Авимелех, который был царем древнего ханаанейского города Герар к югу от Газы. Героиней же этого сна — уж не знаю, обрадует это читателя или огорчит, — была праматерь Сарра, жена Авраама.

Праматерь Сарра именуется в Библии «прекрасной», и у праотца Авраама была странная и предосудительная привычка то и дело передавать ее во временное пользование чужим царям под видом своей сестры, дабы они из-за нее «не причинили ему вреда». В первый раз он поступил так в Египте, отдав ее египетскому фараону, а вторично — как раз в Гераре, отдав ее этому Авимелеху. Кстати, согласно хронологии книги Бытия, Сарре было тогда девяносто лет, но не исключено, что Авимелех предпочитал именно зрелых женщин. А может, ему самому было лет этак двести — возраст, весьма распространенный среди героев Библии, — и поэтому он любил молоденьких. Так или иначе, Авимелех взял Сарру в свой дворец и в ту же ночь увидел первый из снов, упоминаемых в Библии.

«Вот, ты умрешь за женщину, которую взял, — сказал ему во сне Бог, — ибо она имеет мужа» (Быт. 20, 3)

Насколько мне известно, это — первый раз, когда в языке появляется выражение «умереть за женщину». Причем появляется в непривычном для нас смысле. Не «умирать» от любви, не «сохнуть» по ней и тому подобные современные выражения, а «умереть» из-за нее в буквальном смысле этого слова, то есть расплатиться смертью за грех обладания замужней женщиной.

И филистимский царь действительно испугался. «Неужели Ты погубишь и невинный народ? — спросил он Бога. — Не сам ли он сказал мне: „она сестра моя“? И она сама сказала: „он брат мой“. Я сделал это в простоте сердца моего и в чистоте рук моих».

Авимелех тотчас вернул Сарру законному супругу и тем самым спасся от наказания, но следует отметить еще один немаловажный факт — у них с Саррой «не было консумации», как говорила моя бабушка в таких случаях. Иными словами, Авимелеху не удалось совершить желаемое с праматерью Саррой, и это очень хорошо, потому что следующая глава начинается сообщением о ее беременности. Не хватало нам еще, чтобы праотец Исаак оказался незаконнорожденным сыном какого-то необрезанного филистимлянина и чтобы его статус законного сына Авраама был поставлен под сомнение. Я уж не говорю о возможном влиянии такого события на весь нынешний ближневосточный конфликт!

Возвращаясь, однако, к нашей теме, приходится констатировать, что первого в Библии сна удостоился именно этот Авимелех, а не такие важные персоны, как Авраам, Исаак, Иаков и Иосиф. И хотя еврейского читателя это может огорчить, тем не менее в этом рассказе впервые дается простое и красивое определение функции библейского сна: сообщать повеление Господне. Не все библейские сны столь же ясны и прямолинейны, и далеко не в каждом из них Господь появляется собственной персоной. Но любой сон в Библии — это не отмычка психоаналитика, а практичный и весьма простой прием, посредством которого Бог выражает Свою волю. Именно это и сказал два поколения спустя Иосиф — «сновидец», как его назвали братья, когда толковал сновидения царя Египта: «Что Бог сделает, то Он возвестил фараону» (Быт. 41, 25).

 

«И лег на том месте и увидел во сне…»

Что же до первого еврейского сна, то о нем я уже бегло упоминал — это был сон Иакова по пути в Харран (Быт. 28). Бежав от гнева обманутого им Исава, Иаков впервые в жизни оказался вдали от матери и вынужден был провести ночь в чистом поле, а не в ее шатре. «И взял один из камней того места, и положил себе изголовьем, и лег в том месте. И увидел во сне: вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот, Ангелы Божии восходят и нисходят по ней» (Быт. 28, 11–12).

Описание «а верх ее касается неба» напоминает слова «и вершина ее в небе», которыми описана в Библии Вавилонская башня. Но, как и в других местах, автор создает это подобие между двумя рассказами именно для того, чтобы подчеркнуть разницу между ними:

Вавилонская башня была построена на самом деле, а небесная лестница Иакову снится.

Вавилонская башня была построена до того, как род человеческий разделился на народы, а эта лестница — чисто «еврейская работа».

Вавилонская башня была воздвигнута руками множества людей, имевших общий язык и общую цель, а эта лестница — частный сон одного человека.

Наконец, Вавилонская башня была выражением борьбы с Богом, а лестница Иакова символизирует связь с Ним.

Однако сновидение Иакова не ограничилось только лестницей и ангелами. Бог также явился нашему праотцу. И поскольку то была их первая встреча, Он представился первым: «Я Господь, Бог Авраама, отца твоего, и Бог Исаака, — а затем повторил обещание, которое в свое время дал двум вышеупомянутым: — Землю, на которой ты лежишь, Я дам тебе и потомству твоему».

Суть обоих обещаний сходна, но в нынешней формулировке есть красивое и волнующее новшество. Обещая землю Аврааму, Бог сказал ему: «Возведи очи твои, и с места, на котором ты теперь, посмотри к северу, и к югу, и к востоку, и к западу. Ибо всю землю, которую ты видишь, тебе дам Я и твоему потомству навеки» (Быт. 13, 14–15). В то же время землю, которую Бог обещал Иакову в его сне, Он определил как «землю, на которой ты лежишь». Клочок земли, на котором мы лежим, много меньше пространства, осматриваемого взглядом, но в таком осмотре нет никакой интимности. Иными словами, связь Авраама с обетованной ему землей — это связь беглого, холодного взгляда, сторонняя и абстрактная, как это свойственно зрению вообще. Напротив, у лежащего на своей земле Иакова связь с ней — полная и тесная связь прикосновения тела к телу, человека к почве.

Я боюсь, однако, что некоторых читателей могут встревожить слишком малые размеры «земли, на которой ты лежишь». Могу их утешить: мудрецы Талмуда тоже были весьма обеспокоены этим обстоятельством, но в конце концов сумели его обойти, и притом вроде бы вполне удовлетворительным образом. В ту ночь, объяснили они, Бог «свернул» землю под телом Иакова, а наутро снова ее «развернул». Объяснение изящное, бесспорно, жаль только, что оно не отвечает подлинному смыслу описываемой ситуации. На самом деле Бог здесь вообще не говорит о границах земли, потому что эти границы невозможно установить ни стоя, ни лежа. Речь идет именно о характере связи с землей. Господь обещает Иакову землю, с которой у него будет физическая близость, тесное любовное объятие.

По этому поводу стоит напомнить еще два обетования этой же земли, тоже очень похожие друг на друга. Одно — это обещание Бога Иисусу Навину (Иошуа Бин-Нуну в ивритском оригинале) накануне его вступления в Страну обетованную: «Всякое место, на которое ступят стопы ног ваших, Я даю вам» (Иис. Н. 1, 3). И другое — клятва, которую дал Моисей Халеву, сыну Иефоннии: «Земля, по которой ходила нога твоя, будет уделом тебе и детям твоим» (Иис. Н. 14, 9). Замечу в скобках, что похожи здесь не только два обещания, но и те двое людей, которые их получили, ибо Иисус Навин и Халев были единственными из посланных Моисеем в Ханаан разведчиков, которые не испугались ханаанейцев и призывали воевать с ними. А сорок лет спустя именно Иисус Навин руководил народом во время завоевания и заселения Страны, а Халев собственными силами завоевывал земли для своих детей.

Так вот, в отличие от «глядящих» глаз Авраама и «ступающих» стоп Иисуса Навина, то есть в отличие от обетования той земли, что охватывается взглядом или захватывается мечом, обещание земли, данное Иакову, — это провозвестие его будущего интимного контакта с ней, полной чувственной связи между человеком и его землей. А может быть, смысл этого различия еще глубже? Может быть, тот Бог, что давал обещание Аврааму и Иисусу Навину, — это Бог первой главы книги Бытия, Тот, что создал весь мир и все живое в нем с помощью абстрактного повеленья: «Да будет» — и приказал человеку владеть всем этим? А Бог из сна Иакова — это, напротив, Бог из второй главы той же книги Бытия, Тот, что собственными руками вылепил человека из земли и дал ему ее имя?

 

«Если Бог будет со мной»

Итак, во сне Иакова Бог снова повторил знакомую формулу: «И будет потомство твое, как песок земной» — и обещал своему слушателю, что от него родится великий народ. Судя по предыдущим разговорам Бога с Авраамом и Исааком, можно предположить, что, если бы это зависело лишь от Него, сон на этом бы и закончился. Но, к большому нашему счастью, Иаков вспомнил, что этот сон принадлежит ему, и поэтому Бог вынужден был перейти от торжественной общенациональной декларации, провозглашавшей судьбы народа Израиля в туманном будущем, к весьма конкретному и более интересному для Иакова в данный момент вопросу — об опасностях предстоящего ему трудного пути из Ханаана в далекий Харран.

«И вот, Я с тобою, — успокоил Он Иакова, — и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь; и возвращу тебя в сию землю; ибо Я не оставлю тебя, доколе не исполню того, что Я сказал тебе» (Быт. 28, 15).

Слова эти неожиданны и волнующи. Даже Авраам не получал такого глубоко личного обещания перед отправлением в свой поход, который он некогда совершил в обратном направлении — из Харрана в Ханаан. И не забудем, кстати, что Авраам вышел в путь по прямому Божьему приказу («Встань и иди»), в то время как поход Иакова был всего лишь инициативой его матери Ревекки.

Иаков пробудился ото сна. «Истинно Господь присутствует на месте сем, — сказал он, — а я не знал!» Он встревожился: «Как страшно сие место! — И понял: — Это не иное что, как дом Божий, это врата небесные». Так он пролежал до утра и, возможно, снова уснул, а окончательно поднявшись, плеснул масла на камень, что был у него в изголовье, и изменил имя места с «Луз» на «Бейт-Эль», что и означало «Дом Божий».

А затем Иаков, в свою очередь, дал обет, и обет этот важнее речей Бога в его сне, потому что те речи не содержали ничего принципиально нового и не особенно отличались от всего, что Господь говорил в прошлом, тогда как обет Иакова, напротив, заново определил отношения между Богом и человеком. Из глубин веры и страха, радости и трепета, витавших над этим сном и пробуждением от него, вырвался вдруг человеческий голос, и это был голос новый и смелый, подобного которому не слышали до сих пор не только читатели, но и сам Господь. «Если Бог будет со мною, и сохранит меня в пути сем, в который я иду, и даст мне хлеб есть и одежду одеться, и я в мире возвращусь в дом отца моего, и будет Господь моим Богом».

Казалось бы, перед нами всего лишь уточнение нескольких технических деталей, связанных с походом. Но на самом деле это заявление много глубже. Уже первое слово Иакова: «Если…» — сообщает Богу, что перед Ним верующий нового типа. Действительно, это слово, во-первых, подвергает вежливому сомнению Его речи и содержит молчаливое допущение, что может получиться и иначе — то есть Божье обещание может и не исполниться. И во-вторых, поскольку «если» соответствует условному наклонению, оно означает некое условие: если Бог сдержит свое слово, то он будет для меня Богом. А если нет? Ответ не произносится, но он витает в воздухе, ясный и логичный: тогда Он не будет мне Богом. Может быть, Он будет Богом кого-то другого — но не моим. Я найду себе иного Бога.

Речь Иакова произвела на Бога такое сильное впечатление, что даже пятьсот лет спустя, уже на горе Синай, Он начал Десять заповедей словами: «Я Господь, Бог твой, который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства, — и только потом сказал: — Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим» (Исх. 20, 2–3). То есть Он сначала сообщил, что сдержал уговор и выполнил то, что обещал, и только после этого потребовал — да буду Я единым Богом Израиля. Он запомнил и усвоил урок той давней беседы с Иаковом, праотцем тех людей, которые стояли теперь у подножья горы. Он говорил с ними так, чтобы они не смогли сказать ему «если» и поставить свои условия, как это сделал когда-то Иаков.

 

«Хлеб есть и одежду одеться»

Но Иаков не ограничился своим первым условием. Как хороший адвокат, он взял текст предложения, сделанного ему во сне, прошелся по нему и вернул с исправлениями. Его предусмотрительность и педантизм, несомненно, доставят читателю большое удовольствие.

Вначале вернусь и повторю то, что Господь предложил Иакову во сне: «Вот, я с тобою, — успокоил Он его, — и сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь; и возвращу тебя в сию землю; ибо Я не оставлю тебя, доколе не исполню того, что Я сказал тебе».

А теперь ответ Иакова Богу: «Если Бог будет со мною, и сохранит меня в пути сем, в который я иду, и даст мне хлеб есть и одежду одеться, и я в мире возвращусь в дом отца моего, и будет Господь моим Богом».

Исправления принадлежат Иакову, и они весьма поучительны.

Бог предложил: «И сохраню тебя везде, куда ты ни пойдешь».

Иаков исправил: «И сохранит меня в пути сем, в который я иду».

То есть я не заинтересован в общих словах, мне нужна охрана и защита именно в этом конкретном походе, отсюда — в Харран и обратно.

Бог сказал только: «Сохраню тебя», — а Иаков добавил к охране еще два пункта: «И даст мне хлеб есть и одежду одеться». Иными словами, мне мало того, что Господь будет заботиться о сохранении моей жизни, — пусть позаботится также о ее уровне и качестве.

Бог обещал: «И возвращу тебя в сию землю».

Иаков исправил: «И я в мире возвращусь в дом отца моего».

Он добавил слова «в мире», чтобы разъяснить, что не довольствуется просто возвращением, но хочет вернуться целым и невредимым. И так же как в вопросе о пути в Харран, уточнил расплывчатую формулировку обратного пути на конкретную: не «в сию землю», а «в дом отца моего». То есть он не довольствуется возвращением в какое-нибудь место в пределах Страны вообще. Он хочет вернуться именно в тот дом, который вынужден был покинуть. В сущности, он говорит, что отцовский дом и семья в его глазах важнее, чем Страна, которую только что обещал ему Бог.

Более того, слова Бога «в сию землю» можно ведь понимать и как возвращение на то место, где Иаков находится в данный момент. А поскольку он только что назвал это место Бейт-Эль, то есть «Дом Божий», то можно понять его слова и так: «Я не в Твой дом хочу вернуться, а в свой».

Предложение Бога и исправления Иакова явно говорят о противоречии интересов. У Бога есть большой план, и Он от разу до разу углубляет и расширяет его масштабы. Авраам, Исаак и Иаков для Него — не более чем верстовые столбы в намеченном Им направлении, ступени на Его лестнице. Но, в отличие от Авраама, Иаков не готов взять на себя такую роль. Он разъяснил Богу то, что следовало разъяснить Ему уже давно: не только у Бога, но и у определенного человека, стоящего перед Ним, есть требования, с которыми нужно считаться. И даже если этому человеку предназначена важная историко-национальная роль, у него кроме того есть свои сиюминутные потребности и его беспокоят свои сиюминутные проблемы. «Везде, куда ты ни пойдешь», — это общий, широкий взгляд Бога. А вот «в пути сем, в который я иду», — это конкретная реальность, и именно она занимает сейчас Иакова больше всего, вплоть до таких «мелочей», как одежда и пища, которые Бога вообще не беспокоят.

Еще более важным в речи Иакова является второй ее пункт — начальное слово «если». Как я уже сказал, оно содержало открытое условие и скрытое предупреждение: если Бог не выполнит это условие, Ему придется искать другого верующего. По существу, этот пункт выражает четкое понимание, что Бог нуждается в Иакове в той же степени, в какой Иаков нуждается в Нем. И, что не менее важно, отныне Бог знает, что и Иаков это знает.

Такое толкование делает понятным смысл появления «Ангелов Божиих», которых Иаков видел во сне. Они то поднимаются, то опускаются по лестнице, а потому становятся как бы символом двусторонней, симметричной связи. Они движутся от Бога к Иакову и обратно, тем самым намекая, что каждая из сторон что-то дает и что-то получает. Конечно, вершина лестницы — в небе, на земле лишь ее подножье, но двустороннее движение ангелов говорит об определенной симметрии обеих договаривающихся сторон.

К чести Бога будь сказано — несмотря на неожиданность, Он не среагировал на дерзкие слова Иакова с обычной для Него суровостью. По моему скромному мнению, после первого потрясения у Него даже шевельнулась симпатия к стоявшему перед Ним человеку. У Него уже были всякие верующие — глупые и инфантильные, как Адам и Ева, обидчивые и дикие, как Каин, праведные и послушные, как Ной и Авраам, наглые, как строители Вавилонской башни, злобные и грешные, как люди поколения, жившего перед потопом, и обитатели Содома, — и вдруг перед Ним появился верующий с совершенно иным складом ума, сомневающийся и требовательный, почти дерзкий, но до чего же смелый, оригинальный и занятный!

И тут Иаков добавил еще одну фразу: «А этот камень, который я поставил памятником, будет домом Божиим», — то есть в этом месте я построю Тебе храм.

Вполне возможно, что эти последние слова автор рассказа вложил в уста Иакова по той простой причине, что жил в более позднюю эпоху, во времена регламентированной религии, и должен был думать о доходах служителей культа. Но мне бы хотелось думать, что он намеренно завершил рассказ еще одним дерзким подмигиванием Иакова в сторону неба. В самом деле, когда Иаков обещает Богу построить Ему храм, он тем самым снова указывает на их сходство. Он как бы говорит Ему: «Различие между нами не так уж велико. У обоих у нас есть материальные потребности. И если Ты позаботишься о пище и крове для меня, я обеспечу дом и жертвы для Тебя».

И действительно, сразу же вслед за тем он заявляет: «И из всего, что ты, Боже, даруешь мне, я дам Тебе десятую часть». Тем самым Иаков разъясняет Богу: размер того, что я дам Твоим служителям, зависит от размера того, что Ты дашь мне. Можно ощутить улыбку на его лице, как будто он говорит: «Господи, давай не будем притворяться наивными, давай не будем прятаться за общие фразы „к востоку и к западу“, и „как песок земной“, и прочие громкие слова и щедрые обещания. Мы оба знаем, что религия — это не только вера и предвидение, и не только Земля обетованная, и не только избранный народ и этические поучения пророков. Она также — храм, священнослужители и жертвенники. Она — жертвы и десятины. И нужно позаботиться о заработке для всех».

В скобках добавлю, что интерес Иакова к исчислению десятин говорит кое-что и о его характере. Его первые слова в Библии — это предложение: «Продай мне теперь же свое первородство», — обращенное к Исаву (Быт. 25, 31). А его последними словами было: «Похороните меня (…) в пещере (…), которую купил Авраам с полем у Ефрема Хеттеянина в собственность для погребения» (Быт. 49, 29–30). Это он наказал сыновьям, когда те стояли вкруг его смертного ложа. В жизни Иакова были любовь и страсть, утраты и тоска, потери и боль, страх и его преодоление. Но Библия предпочла подчеркнуть его деловую сторону, начать рассказ об этой жизни с разговора о продаже и закончить упоминанием о покупке. И точно так же, деловым и договорным образом, не как слепой фанатик и не как чрезмерно послушный исполнитель, а так, как он стоял против Исава и как будет стоять против Лавана и против Того, с которым ему предстоит бороться на переходе через Иавок, он предстал в этом сне и против Бога.

 

«Не может быть»

Иаков, однако, не был ни единственным, кто спорил с Богом, ни даже первым. Первым был Авраам, который спорил и торговался с Богом о количестве праведников, ради которых Господь мог бы простить Содом. Казалось бы, тут обнаруживается сходство между двумя праотцами — дедом и внуком, но на самом деле куда более интересно как раз различие между ними, четко выразившееся в различии обоих споров.

Как мы помним, к Аврааму пришли в гости «три мужа» — известить о предстоящем рождении Исаака (Быт. 18). Двое из гостей — ангелы Божьи — пошли оттуда в Содом, чтобы его истребить. Третьим был Бог, который остался с Авраамом для короткого разговора. Начало их беседы было неожиданным и многообещающим. Авраам осмелился спросить Бога, почти упрекнуть Его: «Неужели Ты погубишь праведного с нечестивым? Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? Неужели Ты погубишь, и не пощадишь места сего ради пятидесяти праведников в нем? Не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, чтобы то же было с праведником, что с нечестивым; не может быть от Тебя! Судия всей земли поступит ли неправосудно?»

Продолжительность речи Авраама, ее ритм и интонация свидетельствуют о сильном волнении. Это была не первая его встреча с Богом, но обычно Бог говорил, а он слушал. Сейчас ему представилась новая возможность. Бог гостил в его шатре, ел у него обед, значит, он может обратиться к Нему с просьбой. Истинной причиной, подвигшей Авраама на этот разговор, была, как мне кажется, озабоченность судьбой его племянника Лота, жившего в Содоме. Но было у него, естественно, и стремление обсудить с Богом принципиальную сторону проблемы греха и воздаяния, а также желание критически обсудить решение Бога и, возможно, даже изменить его.

Однако, разволновавшись, Авраам смешал воедино самые разные аргументы и соображения. Его первый вопрос: «Неужели Ты погубишь праведного с нечестивым?» — был похож на вопрос, заданный Авимелехом, царем Герара: «Неужели Ты погубишь и невинный народ?» Иными словами, Авраам не возражал против уничтожения грешников Содома. Его заботила лишь судьба тамошних праведников. Но тут ему пришла в голову новая идея: а не простит ли Бог весь город вместе с грешниками ради пятидесяти праведников, которые, возможно, живут в нем? Однако, задав этот вопрос, он сразу же забыл о нем и вернулся к первому своему аргументу: «Неужели Ты погубишь праведного с нечестивым?»

«Если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие», — сказал Бог.

Иными словами. Он предпочел игнорировать вопрос о приемлемости коллективного наказания и решил испытать Авраама в менее принципиальном споре — о числе праведников, ради которых можно пощадить город.

Авраам тотчас попался в ловушку. Он начал торговаться, как покупатель на рынке: «Вот, я решился говорить Владыке, я, прах и пепел: может быть, до пятидесяти праведников не достанет пяти, неужели за недостатком пяти Ты истребишь весь город?»

«Не истреблю, если найду там сорок пять», — сказал Бог.

«Может быть, найдется там сорок?» — сказал Авраам.

«Не сделаю того и ради сорока», — ответил Бог.

«Да не прогневается Владыка, что я буду говорить, — испытывал Авраам свою удачу, — может быть, найдется там тридцать?»

Так и слышится, как он бормочет про себя: «Мне самому этого мало», — но Бог и сейчас проявляет терпение: «Не сделаю, если найдется там тридцать».

«Вот, я решился говорить Владыке, — снова заводит свое Авраам, — может быть, найдется там двадцать?»

«Не истреблю ради двадцати», — говорит Бог, недоумевая, когда же Авраам дойдет до главного.

«Да не прогневается Владыка, что я скажу еще однажды, — снова просит Авраам, — может быть, найдется там десять?»

«Не истреблю ради десяти», — сказал Бог, поднялся и ушел. Так и написано: «Не истреблю ради десяти. И пошел Господь, перестав говорить с Авраамом».

В уходе Бога ощущается нетерпение. Он как бы говорит: «Ближе к делу, Авраам. Хватит отнимать Мое время, торговаться со Мной о мелочах и глупостях». Но есть в этом уходе и разочарование. Бог ожидал, что Авраам честно скажет, что его беспокоит судьба Лота, и перестанет прятать личный интерес за теологическими рассуждениями. Но даже если Авраам был всерьез заинтересован в теологической проблеме воздаяния и милосердия, он должен был вести ее как подобает, то есть использовать этот редкий случай для подлинного идейного спора.

На самом деле в торге между Авраамом и его Богом смешались сразу две проблемы: вопрос о коллективном наказании, то есть о наказании праведника заодно с грешником, с которого Авраам начал, но не продолжил, и вопрос о «стоимости» одного-единственного конкретного праведника, то есть Лота, до которого Авраам хотел добраться методами мелочного торга.

Смысл нетерпеливого ухода Бога в том, что между сорока праведниками, или двадцатью, или десятью нет разницы. Она существует между многими и одним. Об этом свидетельствует также оставшееся в иврите выражение: «Один праведник в Содоме».

Но Авраам не занялся этой проблемой, и, когда Бог увидел, что он просто старается сбить цену и не возвращается к выяснению этого действительно важного вопроса, Ему надоело: «И пошел Господь, перестав говорить с Авраамом».

Кстати, на вопросы, заданные Авраамом, в прошлом уже был дан ответ. Если бы он прочел историю потопа, произошедшего за несколько поколений до него и описанного несколькими главами раньше, он бы уяснил себе, что Бог действует иначе: Он спасает одного праведника, но не прощает из-за него всех нечестивцев. Во время потопа Бог спас Ноя, единственного праведника в своем поколении, и уничтожил всех грешников. И так же Он поступит сейчас: Его ангелы спасут единственного праведника, Лота, и истребят весь город со всеми его грешными жителями. Короче говоря, весь этот торг из-за числа праведников был с самого начала излишним, и Авраам пропустил случай провести с Богом настоящую дискуссию.

Вернусь к Иакову. Когда впервые читаешь рассказ о его разговоре с Богом, возникает впечатление, что он, в отличие от своего деда, вообще не заинтересован в обсуждении принципиальных вопросов и торгуется исключительно о технических деталях и своих личных потребностях. Но хотя Иаков говорил вроде бы только о своих сиюминутных проблемах, а Авраам — как будто бы о высоких вопросах морали, оказалось, что именно Иаков был глубже и принципиальней. Он не только разъяснил Богу, что отношения между Всевышним и человеком всегда обоюдны и симметричны, потому что Бог тоже нуждается в своих верующих, а не только они в Нем. Он пошел дальше — объяснил Ему, что человек нуждается в своем Боге, чтобы тот защитил его в пути и дал ему пищу и одежду, а Бог нуждается в Своих верующих для самого Своего существования.

И в результате Бог понял, что прежние инструкции типа «Пойди из земли твоей» и эксперименты вроде принесения в жертву любимого сына, так хорошо сработавшие в случае послушного Авраама, не будут приняты верующим нового типа. И хотя Он и Иакова подверг испытанию, это испытание было совсем иного рода. Он не потребовал от него совершить мгновенный страшный поступок. На долю Иакова выпали длительные испытания. Первым из них стал поход в Харран, и эту проверку он прошел успешно. Он начал этот поход испуганным и неуверенным в себе юношей, а закончил смелым и сильным мужчиной, который легко отбросил от устья колодца тяжелый камень и дерзко поцеловал девушку в первую же их встречу. Вторым испытанием было долгое ожидание любимой, и этот экзамен он выдержал тоже. Третьим стало долгое бесплодие Рахили, и хотя на сей раз Иаков оказался не на высоте, это испытание помогло ему лучше понять и себя самого, и свою любимую жену. Четвертым испытанием стала утрата любимого сына, который, как ему сказали, был растерзан хищными зверями. Иакова обманули не только сыновья — даже Бог не явился ему во сне и не открыл, что Иосиф жив.

Но Иаков выдержал еще одно, пятое испытание. Им стала ночная схватка на переходе через Иавок, один из самых загадочных и интересных эпизодов всей истории праотцев.

 

«Как имя твое?»

По возвращении в Ханаан, в преддверии неминуемой встречи с Исавом через двадцать лет после бегства от него, Иаков попросил помощи у Бога. Он покинул материнский шатер испуганным юношей, поспешно, как был, без всяких пожитков: «Я с посохом моим перешел этот Иордан», — описывал он свое тогдашнее положение двадцать лет спустя. Теперь он возвращался во главе большой семьи и с большим имуществом. Но и сейчас он боится беды. Тогда его страшили трудности и опасности похода, теперь — предстоящая встреча с братом. Раньше он потребовал от Бога добавить к договору между ними обязательство вернуть его домой «в мире», теперь он напоминает Ему об этом обязательстве: «Избавь меня от руки брата моего, от руки Исава; ибо я боюсь его, чтобы он, пришедши, не убил меня и матери с детьми. Ты сказал: „Я буду благотворить тебе, и сделаю потомство твое, как песок морской…“» (Быт. 32, 11–12).

Но, как и тогда, Иаков, этот вечно томимый опасеньями библейский герой, не полагается на одну лишь Божью помощь. Едва вступив в Ханаан, он загодя посылает Исаву богатые дары, стада овец, верблюдов и скота, детально инструктирует своих посланцев, какие в точности слова сказать брату, чтобы задобрить его, а накануне встречи, дойдя до ручья Иавок, под покровом темноты переправляет все свое имущество и «двух жен своих, и двух рабынь своих, и одиннадцать сынов своих» на другой берег. Ручей бурный, переправа опасная, особенно во мраке, но Иаков страшится предстать перед Исавом и его людьми, отягощенный семьей и имуществом.

И вот теперь, после рассказа об этой ночной переправе, звучит одна из самых таинственных и великолепных библейских фраз: «И остался Иаков один, и боролся Некто с ним, до появления зари».

Многие и до меня уже задавались вопросом, в чем состоял смысл этой борьбы и кем был боровшийся с Иаковом. В начале рассказа он назван «Некто», в конце говорится: «Ибо ты боролся с Богом и людьми» — словно речь идет о борьбе с неким божественным существом. Это заставляет вспомнить тех гостей, которые пришли к Аврааму перед истреблением Содома и Гоморры. Они тоже поначалу были названы «тремя мужами», а потом оказалось, что этими гостями были два ангела и Бог собственной персоной.

Некоторые комментаторы полагают, что этим «Некто» был сам Исав. Другие утверждают, что это был ангел, ответственный за него. А третьи говорят, что Иаков боролся со своей собственной сущностью. Я предпочитаю и здесь буквально придерживаться того, что написано, и думаю поэтому, что речь идет о Божьем ангеле. Во-первых, потому, что читатель имеет дело с Библией, а не с «Войной и миром», а на страницах Библии вполне естественно встретить ангелов. Особенно когда речь идет о Иакове, который уже встречал их в самых разных своих снах. В первом (перед походом) он видел, как они поднимались и спускались по лестнице; в другом (уже в Харране) он встретил ангела, который представился ему Богом, благословил его стада плодовитостью и велел ему вернуться в свою страну. Еще раз Божьи ангелы явились ему, когда он расстался с Лаваном, в том месте, которое он назвал Маханаим; и вот сейчас он с успехом борется «с Богом и с людьми» на переходе через Иавок.

Таинственный соперник, который не сумел одолеть Иакова и даже освободиться из его обхвата, попросил его: «Отпусти Меня, ибо взошла заря».

Иаков не согласился. Хоть и повредив в борьбе бедро, он тем не менее предъявил требования и поставил условия — точно так же, как требовал и ставил условия Исаву, покупая у него первородство за чечевичную похлебку, и как делал это в разговоре с Богом во сне с ангелами и лестницей.

«Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня.

И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков.

И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь.

Спросил и Иаков, говоря: скажи имя твое.

И Он сказал: на что ты спрашиваешь о имени моем? Оно чудесно. И благословил его там» (Быт. 32, 26–29).

Эта ночная схватка на переходе через Иавок тоже происходит словно бы во сне, и хотя прямо так о ней не говорится, но это подтверждается ее особенностями. Она происходит ночью, с одним человеком, никто другой при этом не присутствует. Она представляет собой очередную встречу и разговор с Богом или Божьим посланником. И точно так же, как в предыдущих снах Иакова, в ней есть важная весть, касающаяся его страхов накануне опасного и серьезного испытания. В первый раз так было перед походом в Харран, второй раз — перед побегом от Лавана, и сейчас — перед встречей с Исавом. И наконец, здесь снова повторяется ситуация сна о лестнице: силы равны, ангел и человек борются и не могут победить друг друга, и оба задают друг другу один и тот же вопрос: как тебя зовут? Кстати, просьба Иакова: «Скажи имя твое» и ответ соперника: «На что ты спрашиваешь о имени Моем? Оно чудесно» — тоже свидетельствуют в пользу того, что речь идет о Божьем ангеле, потому что точно те же вопросы повторяются в Библии еще раз, много позже, при встрече родителей Самсона с Божьим ангелом, посланным известить их о рождении сына (Суд. 13). Там Маной, отец Самсона, спрашивает ангела: «Как тебе имя?» — и ангел отвечает: «Что ты спрашиваешь об имени моем? оно чудно».

Но окончательное доказательство божественной природы загадочного соперника содержится в названии, которое Иаков дал месту их борьбы после ее завершения. Он назвал это место Пниэль (на иврите «лицо мое к Богу»), объяснив: «Ибо… я видел Бога лицом к лицу, и сохранилась душа моя». То есть Иаков знал, что боролся с Божьим посланцем, а не со смертным существом, и важнее всего, что это не вызвало у него ни робости, ни малодушия.

 

«Отныне имя тебе будет не Иаков»

Но не одна лишь успешная борьба с Божьим ангелом важна в этом рассказе. Важно также благословение, полученное Иаковом в результате этой борьбы, и изменение его имени. Возьму на себя смелость сказать, что изменение имени с «Иаков» на «Израиль» имеет иной и даже более глубокий смысл, чем изменение имени «Аврам» на «Авраам». У этого последнего есть лишь национальное значение, ибо Аврам — это просто имя собственное, а Авраам — «отец множества народов». Но переименование Иакова имеет еще и личный смысл, представляющий не меньший интерес, чем официальное библейское объяснение.

Библейское объяснение, напомню, дано в словах ангела: «Отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом и с людьми». Израиль, или ивритское Исраэль, как мы уже говорили, произведено от глагола лисрот, а точнее — от корня «с-р-э», из которого в иврите производятся также такие слова, как cap — министр и срара — буря, так что корень этот означает, в общем, силу и власть. В соответствии с этим Израиль — это действительно тот, кто боролся и одолел своего противника. Но если бы это объяснение было единственным, ангел не спрашивал бы Иакова о его прежнем имени. Поскольку же он спросил и получил ответ, можно предполагать, что в имени Иаков тоже есть особый смысл, принципиально отличающий его от имени Израиль.

Имя Иаков объясняется в Библии дважды. Один раз оно относится к его особому рождению: «Потом вышел брат его, держась рукою своею за пятку Исава; и наречено ему имя: Иаков». Здесь корень «а-к-в» использован в своем значении «следовать», «идти по следам». Второе же объяснение, более близкое к нашему предположению, опирается на другое значение того же корня, который означает еще и «обходить, идти окольными путями». Это объяснение впервые появляется в словах Исава после эпизода с переодеванием, с помощью которого Иаков украл благословение отца: «Не потому ли дано ему имя Иаков, что он обошел меня уже два раза?»

С лингвистической точки зрения вполне возможно, что оба эти значения связаны: например, поначалу ивритский глагол лааков означал «ходить по следам другого» (как ходит охотник по следам животного, замышляя убить его), а впоследствии приобрел более общее значение, вроде «действовать хитростью, обходить с помощью лукавства», — и тогда имя «Иаков» стало означать «непрямой» — как в смысле телесного изъяна (намек на поврежденное в борьбе с ангелом бедро), так и с точки зрения нравственности — ведь Иаков обошел брата и получил отцовское благословение с помощью той же «не-прямоты», на которую намекает это имя.

Пророк Иеремия не зря предупреждал: «Берегитесь каждый своего друга, и не доверяйте ни одному из своих братьев; ибо всякий брат ставит преткновение другому, и всякий друг разносит клеветы» (Иер. 9, 4).

Сейчас, удерживая ангела и не давая ему уйти, Иаков потребовал: «Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня». Он мог потребовать богатства и счастья, здоровья и мудрости. Мог потребовать главного, в чем тогда нуждался, — защиты от брата. Но он попросил благословения, и, что ему несвойственно, даже не детализировал его содержания по пунктам. Это свидетельствует о том, что не суть благословения была ему важна, а обстоятельства и сам факт его получения. Поскольку Иаков знал, что благословение отца он получил обманом, теперь он хотел благословения, полученного честно.

И действительно, ангел не благословил его чем-нибудь обычно принятым — плодовитостью, или землей, или властью и тому подобным. Его благословение состояло в том, что Иаков был переименован: «Отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль». Официальное объяснение, как я уже отмечал, звучало: «Ибо ты боролся с Богом». Но нельзя не заметить, что подобно тому, как в имени Иаков слышится «акав», смысл которого — «обходной путь или обман», в имени Исраэль (так звучит «Израиль» на иврите) слышится отзвук слова яшар, что означает «честный». Отныне Иаков уже не будет считаться обманщиком. Новое благословение он получил по праву и по чести. Понятно, что это имеет особое значение именно перед его встречей с Исавом, которого Иаков когда-то обманул.

Кстати, переименование из Иакова в Израиля вновь описывается еще через несколько глав (Быт. 35, 10), но там ему уже не дается никакого объяснения. Однако со временем выясняется нечто интересное. После изменения имени Аврама на Авраам мы уже не сталкиваемся больше с прежним именем Авраама. После изменения имени Сары на Сарра ее всегда называют Сарра, и только так. Но Израиль еще много раз именуется Иаковом. Даже в устах Бога, как, например: «И сказал Бог Израилю в видении ночном: Иаков! Иаков! Он сказал: вот я» (Быт. 46, 2).

Похоже, таким образом, что, несмотря на Божье решение переназвать его Израилем, Иаков так и не избавился от прежнего имени. Возможно, потому, что, в отличие от Аврама и Сары, имя Иаков определяет также характер и личность, а они не могли измениться с переменой имени. Однако Страна обетованная все же называется Страной Израиля, а не Страной Иакова, и евреи тоже «сыны Израиля», а не «сыны Иакова». Тут Библия предпочитает новое и чистое имя, которое дал Иакову Бог, а не родители.

Есть и еще одна интересная деталь: Страна Израиля, на земле которой Иаков видел свой первый сон, не называется ни Страной Авраама, ни Страной Исаака, хотя она была обещана и этим двум праотцам, и даже раньше, чем Иакову. И сыны Израиля тоже не называются «сыны Авраама» или «сыны Исаака». Разумеется, это можно объяснить тем, что потомки Измаила тоже имеют право называться «сынами Авраама», а потомки Исава — «сынами Исаака», так что если евреи хотят иметь имя, отличающее их от всех, им следует называть себя только «сынами Израиля». Но одновременно это свидетельствует еще и о том, что Иаков — не только один из трех «праотцев», как мы торжественно и высокопарно их величаем, но и просто отец в самом прямом и трогательном смысле этого слова. Отец, чьи качества, хорошие и плохие, можно найти в каждом из нас и поныне.