Первым пророком в Библии был праотец Авраам. Правда, нам не сообщаются его пророчества, но когда Авраам поселился в стране Авимелеха, царя Герара, представив Сарру как свою сестру, и Авимелех взял ее в свой гарем, то ему той же ночью явился во сне Господь и провозгласил: «Возврати жену мужу: ибо он пророк, и помолится о тебе, и ты будешь жив» (Быт. 20, 7). Авимелех вернул Сарру, Авраам помолился за него, и на этом инцидент был исчерпан.

Я уже говорил, что эта странная (чтоб не сказать — неприглядная) манера Авраама — представлять свою жену как сестру и позволять чужим царям забирать ее себе в гарем — кажется мне непонятной и необъяснимой. Но почему он в связи с этим именуется «пророком», мне тоже неясно. Одна из возможностей указана в самом тексте: Авраам потому пророк, что он человек Божий, который может помолиться за Авимелеха, едва не совершившего — впрочем, из-за самого же Авраама — грех прелюбодеяния. Вторая возможность: Авраам — пророк (то есть человек, провидящий будущее и сокрытое от глаз), поскольку он заранее знает, что Авимелех не прикоснется к Сарре, и поэтому соглашается помолиться за него. Так или иначе, но в этой истории Авраам не отличился ни в качестве мужа, ни в качестве человека, ни в качестве пророка. И действительно, его пророческая карьера на том и закончилась, и титул «пророк» больше не появляется в книге Бытия ни в связи с ним, ни в связи с каким-либо другим человеком.

Следующий пророк упоминается лишь в Исходе, где Господь говорит Моисею: «Смотри, Я поставил тебя Богом фараону; а Аарон, брат твой, будет твоим пророком. Ты будешь говорить все, что Я повелю тебе; а Аарон, брат твой, будет говорить фараону» (Исх. 7, 1–2). То есть пророк тут — это человек, который говорит от имени Бога. Но в данном случае им будет Аарон, ибо Моисей косноязычен. Только впоследствии сам Моисей тоже получит титул пророка и даже будет объявлен самым великим из них: «И не было более у Израиля пророка такого, как Моисей, которого Господь знал лицом к лицу» (Втор. 34, 10).

 

«Не пророк и не сын пророка»

Постепенно число пророков в Библии разрастается, и по мере этого их обязанности тоже умножаются и становятся всё более разнообразными. Главной из них по-прежнему остается предвидение будущего. Отсюда, кстати, и титулы «прозорливец» или «провидец», предшествовавшие слову «пророк» в иврите. «Тот, кого называют ныне пророком, прежде назывался прозорливцем», — сказано в 1-й книге Царств (9, 9). Во времена царя Саула таким «прозорливцем» был Самуил, а в дни царствования Давида — Гад, который предупредил Давида не оставаться в земле Моавитской, потому что туда уже направляется преследующий его Саул (1 Цар. 22, 5). Глагол «провидеть» употреблен также в рассказе о пророках Амосе и его сыне Исаии. И действительно, Исаия славен не одними лишь моральными порицаниями, этическими поучениями или вопросами вечного мира и перековки (в конце времен) мечей на орала (Ис. 2, 4). Он не чурался и пророчеств, предсказав, например, смерть царя Езекии (которую сам же потом и отсрочил) и снятие ассирийской осады Иерусалима. А пророк Иеремия столь же точно напророчил близкую кончину некого лжепророка по имени Анания, сына Азура: «В этом же году ты умрешь!» — объявил он ему (Иер. 28, 16), и к большому сожалению упомянутого Анании прогноз Иеремии полностью оправдался.

Однако все эти пророческие «службы предвидения» занимались не только высокими вопросами мира и войны или жизни и смерти. В Библии упоминаются также примеры простых, каждодневных услуг вполне прикладного провидчества, за которые порой даже взималась определенная плата. Пророк Самуил, например, указал Саулу и его слуге, где находятся пропавшие ослицы, а пророк Елисей в обмен за приют, который дала ему богатая женщина из Сунама, предсказал ей, что у нее вот-вот родится сын (4 Цар. 4, 16). Многие из таких пророков-провидцев, сделавших обыденные предсказания своей профессией, служили при дворах царей, как, например, те «четыреста пятьдесят пророков Вааловых и четыреста пророков дубравных, питающихся от стола Иезавели» (3 Цар. 18, 19), или же (при всем от них отличии) пророки Нафан и Гад, которые служили царю Давиду.

Кстати, вопрос платы за пророчество интересно обсуждается в книге пророка Амоса. Когда Амос пришел в Израильское царство и стал предрекать тамошним жителям кару Господню, разгневанный его пророчествами местный священнослужитель по имени Амасия издевательски сказал ему: «Провидец! пойди и удались в землю Иудину; там ешь хлеб и там пророчествуй» (Ам. 7, 12). Иными словами: «Ты пророк?! Так возвращайся на свое место и там зарабатывай своими предсказаниями!» На что Амос ответил: «Я — не пророк и не сын пророка; я был пастух и собирал сикоморы». Иными словами, пророчество для меня — отнюдь не профессия. Я зарабатываю не предсказаниями, а пастушеством. Любопытно, что оба они, и священник Амасия, и пророк Амос, в сущности, единодушны в своем порицании тех пророков, что сделали предсказания своей профессией и взимают за них мзду.

Другая группа пророков специализировалась на чудесах — как на таких, что предназначены были принести пользу определенному человеку, а то и всему еврейскому народу в целом или же нанести вред врагам Господним, так и на чудесах, предназначенных продемонстрировать мощь руки Божьей или силу, которую Он вдохнул в самого пророка. Так, Моисей извлек воду из скалы, чтобы спасти народ Израиля от смертельной жажды; Илия совлек с неба огонь, чтобы доказать свою связь с истинным Богом, и сразу же вслед за этим — дождь, чтобы избавить народ от длительной засухи; Самуил вызвал дождь с ясного неба, чтобы напугать народ, который требовал себе царя из плоти и крови, и напомнить, кто здесь настоящий хозяин; а Елисей исцелил арамейского военачальника Неемана от проказы (4 Цар. 5, 14) и очистил солью «нехорошую» воду в Иерихоне (4 Цар. 2, 19–22).

Упоминаются в Библии также целые компании пророков, которые заняты тем, что дудят, барабанят, играют на свирелях и пляшут под эту музыку на перекрестках дорог: «Пред ними псалтирь и тимпан, и свирель и гусли, и они пророчествуют» (1 Цар. 10, 5). То были, видимо, люди, вроде нынешних брацлавских хасидов, разве что не такие докучливые. Благодаря им библейский глагол «пророчествовать» приобрел также смысл вхождения в религиозный экстаз. Приступы экстатического религиозного безумия были характерны, как мы помним, для царя Саула, и в такие минуты о нем тоже говорили, что он «стал пророчествовать».

Кстати, первыми такими «одержимыми пророками» были те «семьдесят мужей из старейшин народа», которых Моисей поставил охранять походный храм, так называемую «скинию собрания». О них тоже сказано: «И когда почил на них Дух, они стали пророчествовать» (Числ. 11, 25). Любопытно, что одновременно с этими семьюдесятью еще два человека, некие Елдад и Модад, хоть и не были назначены для охраны скинии, тоже обрели Дух и начали пророчествовать, но не в предназначенном для этого месте, то есть возле походного храма, а прямо посреди лагеря, о чем кто-то тут же донес Моисею: «Елдад и Модад пророчествуют в стане». Иисус, сын Навина, сочтя это, видимо, за ужасный грех, тотчас воскликнул: «Господин мой Моисей! запрети им», — но Моисей сказал ему: «Не ревнуешь ли ты за меня? о, если бы все в народе Господнем были пророками, когда бы Господь послал Духа Своего на них!» (Числ. 11, 26–29).

Особый вид пророков представляли собой неистовые проповедники морали. Они мужественно противостояли царской власти и священническому истеблишменту, корыстолюбию и коррупции отдельных людей, а при необходимости — даже всему народу. Они указывали на социальные недостатки, на беззакония и несправедливость, на неправедные решения судей и подмену истинной веры ритуалом. Они нередко платили за свое мужество дорогой ценой. Иеремия, например, был арестован и брошен в тюремную яму, где чуть было не умер, а Илия вынужден был кочевать с места на место из опасения за свою жизнь.

Эти проповедники оставили нам немало замечательных и по сию пору памятных высказываний, вроде обращенных к царю Ахаву слов: «Убил и еще наследуешь?!» — вложенных Господом в уста Илии по поводу истории с Навуфеем из долины Изреельской, которого Ахав убил, чтобы забрать у него виноградник (3 Цар. 21, 19). Того же рода — грозный призыв пророка Амоса: «Слушайте слово сие, телицы Васанские […] притесняющие бедных, угнетающие нищих» (Амос 4, 3), и скорбный возглас Иеремии: «Почему путь нечестивых благоуспешен, и все вероломные благоденствуют?» (Иер. 12, 1) Слова эти не утратили своего значения еще и сегодня. И точно так же 1-я глава книги Исаии, говорящая о коррупции власти в Иерусалиме: «Князья твои законопреступники и сообщники воров» (Ис. 1, 23) — и сегодня еще наводит на грустные размышления многих читателей.

Библия упоминает также пророков, которые стремились к реальному политическому влиянию. Некоторые из них даже преуспели в этом. Самуил, Елисей и Ахия из Шилона (3 Цар. 14) короновали царей и свергали их с престола. Иеремия, уже будучи брошен в тюрьму, тайком консультировал царя Седекию. А Исаия, проповедуя мораль властям, в то же время был близок к ним, и в этом смысле очень напоминает некоторых нынешних наших интеллектуалов.

И были, наконец, пророки, которые сами становились политическими лидерами в прямом смысле этого слова. Самые выдающиеся из них — это, конечно, Моисей, который был не только пророком, но также борцом за свободу, великим законодателем и политиком, а также Самуил, который возглавлял Израиль после эпохи судей. Впрочем, Самуил был гораздо менее значительной фигурой, чем Моисей. И не только потому, что Моисей оставил нам в наследие Десять заповедей, а Самуил — всего лишь печальную традицию вмешательства религии в политику, но еще и потому, что Моисей ненавидел свои обязанности вождя, тогда как Самуил, напротив, очень любил повелевать и властвовать. Моисей сторонился коммерческой стороны священнической деятельности, оставляя эти дела Аарону, а Самуил любил не только свою священническую власть, но и доходы от нее и даже взимал плату у частных клиентов.

Важно отметить, что все эти пророческие типы не отделены в Библии один от другого. Они зачастую перекрываются в одном и том же человеке. Илия, например, не только предсказывал будущее, но и совершал чудеса, а также проповедовал царям основы морали. Самуил вызывал дождь с ясного неба, делал предсказания и наряду с этим назначал и низлагал царей. Моисей был законодателем и военачальником и одновременно мог извлечь воду из скалы.

Но есть в Библии один пророк, который не относится ни к одной из этих групп, стоит совершенно особняком и отличается от всех остальных. Он не свершал чудес, не законодательствовал и не предводительствовал, не взывал к морали и справедливости. По правде говоря, он даже не назван в Библии «пророком». В книге, которая ему там посвящена и носит его имя, это слово вообще не появляется. И все же, на мой взгляд, именно его история может объяснить нам многое в пророчестве как явлении. Человек этот — Иона, сын Амафии, пророк, посланный Господом в Ниневию и сбежавший по пути. Его пророчество — самое короткое и простое из всех: «Еще сорок дней, — и Ниневия будет разрушена!» (Иона 3, 3) Это всё — и тем не менее история Ионы пробуждает мысль и вызывает вопросы.

 

«И было слово Господне к Ионе»

История Ионы коротка и проста. Бог послал его проповедовать в грешном городе Ниневия. Иона хотел уклониться от этой миссии и потому бежал от Господа на корабле, что отправлялся из Иоплии (Яффо) в Фарсис (Таршиш). Господь наслал на море страшную бурю. Корабль был близок к гибели, и Иона нехотя признался морякам, что это его вина. После долгих моральных колебаний, безответных молитв и тщетных попыток выгрести к земле моряки сбросили Иону в море, буря утихла, а Ионе Господь послал большую рыбу, которая его проглотила. Находясь во чреве этой рыбы, Иона вознес Богу благодарственную молитву, Бог велел рыбе извергнуть его на сушу, а затем вновь послал в Ниневию. Иона пришел в Ниневию и предрек, что через сорок дней она будет разрушена. Жители Ниневии испугались и покаялись в своих грехах. Бог простил их и отменил пророчество Ионы. Иона обиделся и рассердился, и Бог объяснил ему, почему Он так поступил.

Наряду с описанием всех этих поступков и обид самого Ионы, его книга высвечивает также новые и во многом неожиданные стороны личности Господней — оказывается, Он может быть многотерпелив, хотя обычно это Ему несвойственно, и у Него вдруг обнаруживается чувство юмора, которое не проявляется ни в одном другом месте Библии. Все это очень интересно, и тем не менее трудно понять, каковы цель и смысл Книги Ионы в целом.

Некоторые полагают, что эта книга имеет целью живописать и прославить раскаяние — как жителей Ниневии, так и самого пророка, — и именно потому якобы верующим евреям предписано читать ее в Судный день. Другие считают главным в этой книге утверждение, что Бог властвует над судьбами всего мира, всех его стран и народов, а не только над народом Израиля в его отдельно взятой стране. Есть и такие, что видят в ней рассказ об отношениях между Израилем и остальными народами, а кое-кто считает, что она посвящена противопоставлению двух принципиально различных теологических подходов — снисходительно-милосердного, как у Господа, и бескомпромиссно-фанатичного, как у Ионы.

На мой скромный взгляд, все это не дает исчерпывающего толкования книги Ионы, и потому я хочу предложить свое прочтение. Мне думается, что эта книга призвана прежде всего объяснить рабочие отношения между Богом и Его пророками. Я попробую доказать это в дальнейшем изложении. Если мое мнение и не будет принято читателем, оно, я надеюсь, пробудит у него собственные мысли.

Как я уже отметил выше, книга Ионы написана просто и лаконично. Но это отнюдь не облегчает ее чтение. Напротив — в книгах других пророков приводятся некоторые подробности их биографии и описывается исторический фон, на котором они действовали, и это помогает понять и истолковать их пророчества. Мы знаем, например, что Иеремия был священнослужителем в Анафофе, что он поссорился со своей семьей и соседями и пророчествовал в тяжелое время ассирийской осады. Амос был пастухом из Фекоа (Текоа) и пророчествовал во времена Озии, царя Иудеи, и Иеровоама, царя Израиля (Ам. 1, 1). Пророк Осия по приказу Господа женился на блуднице, ни больше ни меньше. Жизнь Моисея вообще прослежена в Библии от его рождения и до смерти, и мы располагаем многочисленными картинками из его семейного альбома: Моисей в корзинке, Моисей пасет овец Иофора и женится на его дочери, Моисей возле тернового куста (неопалимой купины) и перед фараоном, Моисей и женщина-эфиопка, которую он взял в жены (Числ. 12, 1), Моисей на двух горах его жизни: на горе Синай и на горе Нево. Жизнь пророка Самуила тоже прослежена с первого до последнего дня и даже более того. Мы знаем о долгом бесплодии его матери Анны, о его тяжелом детстве в Господнем доме, о двух его грешных сыновьях, о его борьбе против установления царства в Израиле, и он вновь появляется перед нами даже после своей кончины — по вызову Аэндорской волшебницы.

О жизни Ионы до и после его пребывания в Ниневии мы не знаем ничего. Он не привязан к какому-нибудь конкретному месту, времени или событию. В отличие от всех остальных пророков, которые пророчествовали в основном об Израиле и лишь иногда также о других народах, предсказание Ионы касается только чужого народа и его пророчество не имеет исторического фона. Оно не представляет собой ничего иного, кроме сообщения из семи слов: «Еще сорок дней, — и Ниневия будет разрушена!» Этот минимализм важен и целенаправлен. Автор явно хочет сосредоточить наше внимание только на том, что ему важно: не на пророчестве, а на самом пророке, точнее — на его деловых отношениях со своим работодателем, то есть с Господом.

 

«Встань, иди в Ниневию»

Между прочим, пророк с точно таким же именем: Иона сын Амафиин, — упоминается еще в одном месте в Библии, в 4–й книге Царств (14, 25–27). Там рассказывается о царе Израиля Иеровоаме, сыне Иоасовом, «который восстановил пределы Израиля […] по слову Господа, Бога Израилева, которое Он изрек чрез раба своего Иону сына Амафиина, пророка из Гафхефера». Это означает, что автор книги Ионы дал своему герою имя подлинного библейского пророка, о котором — что весьма кстати — ничего больше не сказано, и соткал вокруг него свой многозначительный рассказ. Заметим, однако, что, в отличие от «Ионы сына Амафиина» из книги Ионы, «Иона сын Амафиин» из 4–й книги Царств связан с известными событиями и людьми, с конкретными местом и временем. И поскольку он появляется во времена Иеровоама, то есть сразу же за эпохой пророков Илии и Елисея, древние наши мудрецы предположили даже, что он был одним из их учеников, и не просто учеником, а именно тем «из сынов пророческих», которого Елисей, как сказано в той же 4–й книге Царств (9, 1–3), послал помазать Ииуя, сына Иосафата, на царствование в Израиле. Мне кажется, что наши мудрецы объявили его этим учеником после того, как сами заметили, что автор книги Ионы дал его имя своему герою, и увидели в этом авторское намерение связать (и сравнить) Иону с учениками Илии и Елисея. Мы еще вернемся к этому в дальнейшем.

Первый стих книги Ионы довольно туманен: «И было слово Господне к Ионе, сыну Амафиину: встань, иди в Ниневию — город великий и проповедуй в нем, ибо злодеяния его дошли до Меня». Когда? Почему? Неясно. Даже место назначения неясно. Название «Ниневия», подобно имени «Иона», тоже упоминается в других местах Библии, но о какой Ниневии здесь речь? О столице Ассирии? Или о «Ниневии вообще», то есть о неком обобщенном городе, призванном символизировать любую огромную и могущественную чужеземную столицу? Похоже, что верен второй вариант, ибо автор ни словом не упоминает об общеизвестных враждебных отношениях между Ассирией и Израилем.

И о чем, собственно, должен Иона проповедовать в этой Ниневии? Какие такие злодеяния совершили ее жители? В книгах других пророков такие вопросы получают четкие ответы. Когда пророк Амос предсказывал разрушение чужих стран и столиц — Тира, Дамаска, Моава и Эдома, он перечислял точные причины для наказания каждой из них. Все эти царства тем или иным образом нанесли вред сынам Израиля. В книге Ионы причины наказания Ниневии обозначены весьма туманно. Впрочем, они и не столь существенны, как я это дальше покажу.

 

«И встал Иона,

чтобы бежать в Фарсис от лица Господня»

Так рассказывает Библия, и читатель удивлен бегством пророка. Как я уже рассказывал, в те времена существовали пророки самых разных типов. Но пророка, убегающего от своих обязанностей, среди них не было. Иона — первый и последний, пытающийся убежать от своего Бога, и этот его побег поразительней и важней всех тех недоумений, которые вызывают у нас его личность, его эпоха, суть грехов Ниневии и содержание его пророчества о ней. Невольно вспоминаются смелые слова пророка Амоса, которые он в известной поэме Бялика обращает к Иеровоаму, царю Израиля: «Не сбежит такой человек, как я!» (в действительности это слова из книги Неемии, 6, 11). У Бялика, правда, речь идет о другом побеге и при других обстоятельствах — о бегстве от царя, а не от Бога, — но слова «такой человек, как я», разъясняют нам, что призвание пророка тотально: оно предполагает не только прямое призвание человека Господом, но и специфическую структуру личности этого человека, и потому понятия «пророк» и «бегство от пророчества» несовместимы.

Но и кроме того, Иона, как всякий человек в Израиле, должен был знать, что от Господа нельзя убежать, потому что Он вездесущ. Это тем более справедливо в отношении побега пророка. Во-первых, потому, что пророк — человек Божий и должен лучше других знать своего господина. И во-вторых — потому что слово Божье горит в нем, а человек не может убежать от самого себя и от своего предназначения. Пророк Амос говорил о своей внутренней пророческой потребности: «Лев начал рыкать, — кто не содрогнется? Господь Бог сказал, — кто не будет пророчествовать?» (Ам. 3, 8) И пророк Иеремия, из глубины страданий, вопил: «Слово Господне обратилось в поношение мне и в повседневное осмеяние. И подумал я: не буду я напоминать о Нем и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моем, как бы горящий огонь, заключенный в костях моих, и я истомился, удерживая его, и — не смог» (Иер. 20, 8–9).

Иеремия даже пытался поначалу уклониться от своего призвания на пророчество. «О, Господи Боже! я не умею говорить, ибо я еще молод», — сказал он в 1-й главе своей книги. И Моисей тоже вначале страшился: «Человек я не речистый» (Исх. 4, 10), — и умолял: «Пошли другого, кого можешь послать» (Исх. 4, 13). Но ни одному из них не пришло в голову бежать. Они ограничились лишь робким протестом, тогда как Иона, не сказав Господу ни слова, просто встал, «чтобы бежать» и укрыться в другом месте.

В своей замечательной книге «Моби Дик» Герман Мелвилл рассказывает о христианском священнике, который читает и комментирует морякам книгу Ионы перед выходом в море. Священник описывает там пророка, который убегает, как скрывающийся от полиции преступник, и появляется в Яффском порту в низко опущенной шляпе, чтобы его не опознали. Без поклажи, без спутников, сопровождаемый лишь репликами моряков, которые смотрят на него и дивятся его подозрительному виду. Таким видит верующий читатель того, кто бежит от своего Бога. Впрочем, сам Господь, как это выяснится в дальнейшем, отнесся к Ионе много сердечней и незлобивей.

Иона выбрал Фарсис как полную противоположность Ниневии. Поскольку Ниневия находится на суше, он поплыл по морю. Поскольку Ниневия далеко на Востоке, он отправился на крайний Запад. Но читатель не понимает логики самого этого поступка. Что, Иона пытается удрать из сферы юрисдикции Бога? Но ведь Он заполняет собой весь мир. Бог, со своей стороны, вовсе не удивился и даже проявил неожиданное терпение. Он и не подумал остановить Иону или повернуть его на правильный путь. Не назначил Он вместо него и какого-нибудь другого пророка. Тем самым уже в начале книги мы получаем намек, что не столько Ниневия важна в этом рассказе и не пророчество о ней, не ее грехи и не ее наказание, — важен здесь сам Иона. Пророк, его поступки, отношения между ним и его Богом.

 

«Но Господь воздвиг

на море крепкий ветер»

Когда Моисей и Иеремия не выразили восторга по поводу своего назначения в пророки, Бог рассердился на Моисея и успокоил Иеремию. С Ионой, как теперь выясняется, он обошелся более драматично. Он «воздвиг на море крепкий ветер». Разбушевалась буря, и корабль, на котором плыл Иона, оказался в смертельной опасности. Моряки — интернациональная команда, как по сей день обычно, — воззвали «каждый к своему богу» и стали сбрасывать в море груз. Но Иона, единственный, кто понимал, что ураган разбушевался из-за него, и знал, что только его Бог может их всех спасти, не сказал никому ни слова, не помолился и не принял никакого участия в этих попытках спасения. Он спустился в трюм, лег там и уснул.

Как можно уснуть в такой ситуации? Оказывается, можно. Иона, уже убежавший единожды, снова сбежал и сейчас. Но на сей раз, поскольку он не мог сбежать с корабля и укрыться в другом месте, он попросту сбежал из действительности в сон.

В душе рядовых читателей, не пророков, бегство Ионы от Господа вызывает множество вопросов, на которые трудно ответить. Конечно, от нас никогда не требовалось нести миру слово Господне и мы никогда не вели с Ним прямой разговор. Но поведение Ионы сейчас, во время бури, понятно даже и нам, самым рядовым читателям. Хотя его сон свидетельствует о глубоком отчаянии, в нем нетрудно обнаружить также обычный эгоизм. Он мог сказать морякам, что вина на нем. Мог помочь им в попытках спасти корабль. Мог, наконец, хотя бы помолиться за них, как будет в дальнейшем молиться за себя и как будут вскоре молиться жители Ниневии. Но Иона не сделал ничего, и его равнодушие к судьбам ближних уже предвещает все, что произойдет потом. Иона действует — точнее, бездействует — из соображений, касающихся лишь его самого. Так он вел себя с моряками в бурю, и так он будет вести себя через несколько дней с жителями Ниневии. Он предпочтет, чтобы их город был разрушен и все они погибли, лишь бы его пророчество сбылось.

Капитан закричал на него: «Что ты спишь? встань, воззови к Богу твоему!» Иона и тут промолчал, но моряки бросили жребий, узнали, что буря произошла из-за него, и забросали его вопросами: «Какое твое занятие, и откуда идешь ты? где твоя страна, и из какого ты народа?» (Иона 1, 8). Нетерпеливый порядок слов и повторяющиеся, поспешные вопросы — не упущение редактора, а свидетельство таланта автора. С помощью этих стремительных, как пулеметные очереди, вопросов, выстреливаемых в пророка из многих уст и с разных направлений, ему удалось создать ощущение жуткой спешки и нарастающего страха.

«Я — Еврей, — ответил Иона. — Чту Господа Бога небес, сотворившего море и сушу» (Иона 1, 9).

Очень интересно. Иона отвечает только на последний вопрос моряков: «Из какого ты народа?» Между тем, с их точки зрения, самый важный и логичный вопрос — тот, который они задали первым: «Какое твое занятие?» Они хотят выяснить, есть ли у него профессиональные навыки, которые могли бы помочь им в попытках спастись. Но на этот вопрос Иона не ответил. Будь он торговцем или пастухом, он, возможно, назвал бы морякам род своих занятий, но что он может сказать им сейчас? Что он пророк? Несмотря на шторм и угрозу гибели, моряки наверняка покатились бы со смеху. Пророк, не сумевший предвидеть бурю, поджидающую корабль, на котором он сам отплывает, — не особенно удачный пророк. Так выясняется, что даже в такие тяжелые минуты самое важное в глазах Ионы — его престиж. Это тоже намек на предстоящее; через несколько дней он крайне обидится, когда Бог простит жителей Ниневии и отменит произнесенное им, Ионой, пророчество о ее разрушении.

Любопытно и другое. Как нетрудно заметить, Иона не ответил на заданный ему вопрос, но зато дал расширенный ответ на вопрос незаданный. Хотя моряки не интересовались тем, каков тот бог, которому он поклоняется, но самая важная и подробная часть ответа Ионы касается именно этого: «Чту Господа Бога небес, сотворившего море и сушу». В сущности, эти слова Иона обращены не к морякам, а к себе и к своему Богу. Так он по-новому определяет себя, своего Бога и отношения между ними после его неудачного побега: я чту Бога, мой Бог — Бог небес, Он сотворил море и сушу. Иными словами, я ошибся. Бог, которого я чту, властвует над всем миром, как над сушей, с которой я бежал, так и над морем, где я нахожусь сейчас.

Все вопросы моряков касались разных деталей и особенностей его личности, но Иона предпочел определить ее с помощью ответа как раз на незаданный вопрос. Важны не моя страна и не мое занятие. Моя личность — страх Божий. Страх в полном смысле этого слова, ибо теперь Иона знает, что согрешил. В сущности, именно сейчас, на корабле, швыряемом бурей, Иона начал ту благодарственную молитву, которую вскоре вознесет из чрева кита, уже назначенного Богом в этот момент на свою роль и торопливо плывущего в сторону корабля.

Охваченный страхом, Иона даже рассказал морякам о своем побеге от Бога, и эти люди, уже видевшие, надо думать, на своем веку всякого рода беглецов — скрывающихся от закона преступников, безденежных должников, мужчин, бросивших свою семью, — были поражены. Они никогда еще не видели человека, убегающего от Бога. «Для чего ты это сделал?» — удивились они. Именно они, язычники, сразу же поняли то, что сам Иона, пророк Божий, осознал лишь с помощью бури: от Бога не убегают.

Они спросили его, что сделать с ним, чтобы буря прекратилась, и Иона сказал, что они должны сбросить его в море. «Ибо я знаю, что ради меня постигла вас эта великая буря», — сказал он. Но моряки не хотели проливать невинную кровь. Они старались выгрести к берегу, и, только когда были исчерпаны все возможности и потеряны все надежды, они обратились с молитвой к Богу, на сей раз не «каждый к своему богу», а все вместе — к Богу Ионы — и попросили у Него прощения за то, что они собираются совершить.

Иона был сброшен в море. Буря улеглась. Моряки исполнились страха перед Господом, принесли Ему жертвы и продолжили свой путь. Но прежде чем расстаться с ними навсегда, я хотел бы посвятить им несколько уважительных слов. В течение всей бури эти простые язычники проявили куда лучшие черты характера и куда большую нравственность, чем еврейский пророк Иона. Тот бежал от своего Бога, а они молились Ему. Он спал, а они действовали. Он равнодушен к их судьбе, а они добросердечны и милосердны и прилагают все усилия, чтобы не причинить ему вреда. Он подверг их жизнь опасности, а они подвергли себя опасности из-за него. Все это тоже намекает на будущие события — на искреннее раскаяние грешных язычников Ниневии и прямо противоположное, поистине недостойное поведение Божьего пророка Ионы.

 

«И назначил Бог большую рыбу»

Начальные слова второй главы: «И назначил Бог большую рыбу» — самые важные слова в книге Ионы и ключевые для ее понимания. Это не первое назначение, сделанное в ней. Вначале назначил Бог Ионе идти в Ниневию и пророчествовать там. Потом Он назначил большой ветер — взволновать море и заставить моряков бросить Иону в воду. Сейчас он назначает большую рыбу, кита, чтобы проглотить Иону, а вскоре будут назначены на свою роль также куст клещевины, знойный восточный ветер и маленький червь (Иона 4, 6–8).

Использование Богом столь разных исполнителей — сил природы (ветер), растений, людей, сухопутных и морских животных — уже сейчас намекает на ту простую истину, которую пророк и читатели полностью уяснят лишь в дальнейшем: с точки зрения Господа, нет никакой разницы между всеми теми, кого Он использует для Своих целей, каковы бы ни были их внешние различия. Растения и животные, стихии и люди, малое и большое — все равны перед Ним и все в равной мере выполняют Его волю.

Рыба-кит повиновалась, выполнила свое назначение и проглотила Иону. Иона, который не повиновался и не выполнил свое назначение, оставался в ее чреве три дня и три ночи. Можно думать, что это переживание было неприятно для обоих — и для проглотившего, и для проглоченного. Рыба, как и положено рыбе, молчала, но Иона из ее чрева взмолился Господу. Читатель может прочесть эту молитву во 2–й главе книги, но я хочу обратить его внимание на то, что Иона не выразил в ней явного раскаяния в своем побеге и всего лишь поблагодарил Бога за его снисходительность и терпение. Бог услышал Иону, повелел киту, и тот изверг Иону на сушу.

Даже этот кит, подобно морякам и буре, представлен здесь в лучшем свете, чем Иона. И если мы попробуем прочесть этот рассказ глазами кита, нам, возможно, удастся уже сейчас понять то, что Иона понял много позже и весьма тяжелым путем. Ведь и кит получил назначение от Господа, и можно предположить, что и его оно не так уж обрадовало, но кит не сбежал от Бога и не попытался увильнуть от своей миссии. Он выполнил назначенное ему: проглотил пророка и терпеливо держал его в своем чреве, пока не получил приказ извергнуть его на сушу.

Сейчас, несколько озадаченный, кит вернулся к своей обычной жизни. Он не знает, кем был проглоченный им человек, он не знает, почему получил приказ извергнуть его три дня спустя. В противоположность всевозможным представителям и пресс-атташе Господа Бога, которые претендуют на понимание Его воли и пытаются навязать это понимание всем окружающим, кит, в своем послушании и немоте, объясняет нам, как должен был бы вести себя сам Иона: выполнять указания Бога молча, без жалоб, не говоря уже о попытке бежать.

 

«И было слово Господне к Ионе вторично»

«И было слово Господне к Ионе вторично: „Встань, иди в Ниневию — город великий и проповедуй в ней, что Я повелел тебе“» (Иона 3, 1–2).

Второе обращение Бога к Ионе очень похоже на первое, но причина для проповеди, указанная в первом обращении, здесь исчезла. Сейчас от Ионы требуется только проповедовать, что Бог ему повелел.

Возможно, автор просто не хотел повторяться, а возможно, таким способом Бог намекает на понижение Ионы в чине. Если раньше он был пророком, которого Бог посвящает в моральные причины его миссии, то сейчас ему объясняется его подлинный статус — мальчик на посылках. Он должен передать жителям Ниневии сообщение, только и всего.

И тем не менее надо отметить терпеливый и беззлобный тон, который Бог принял в разговоре с ним. Другим людям — и даже пророкам — Он уже назначал самые тяжкие наказания за проступки, куда меньшие, чем побег Ионы. Но на этот раз Он явно хочет воспитать и объяснить, а не наказать и поразить. К тому же Ему известно, что Иона извлек урок и не попытается сбежать вторично. И действительно, Иона поднялся и направился в город, чтобы произнести там указанное ему пророчество.

Ниневия была «город великий у Бога, на три дня ходьбы». Иными словами, такой большой, что требовались три дня, чтобы пересечь его из конца в конец. Размах явно сказочный, особенно для тех дней, и это лишний раз подчеркивает, что речь идет об условном «большом городе» вообще, а не о некой реальной Ниневии. Иона начал ходить по городу, «сколько можно пройти в один день», восклицая: «Еще сорок дней, — и Ниневия будет ниспровергнута!» Только сейчас читателю проясняется суть пророчества, которое ему велено было произнести. Но не менее важен здесь и выбор слов. Ибо важнейшее слово тут — «ниспровергнута», которое призвано связать разрушение Ниневии с гибелью Содома и Гоморры (Быт. 19, 25), самых известных и мерзких из всех грешных городов в Библии.

Такое сопоставление подчеркивает, конечно, масштаб греховности жителей Ниневии, но тотчас обнаруживается и существенная разница. В отличие от жителей Содома и Гоморры, которые не вняли нравственным призывам и предостережениям Лота, в Ниневии призыв пророка был услышан: «И поверили Ниневитяне Богу: и объявили пост и оделись во вретища от большого из них до малого» (Иона 3, 5).

Не только читатели, но и сам Иона, кажется, был удивлен реакцией, вызванной его пророчеством. Раскаяние жителей Ниневии было не только поголовным, но даже несколько комичным по своему размаху: когда слова Ионы достигли дворца, ниневийский царь, главный и первейший среди грешников и злодеев, не ограничился постом и скорбью подданных, но распорядился вдобавок, «чтобы […] ни скот, ни волы, ни овцы ничего не ели, не ходили на пастбище, и воды не пили, и чтобы покрыты были вретищем […] и крепко вопияли к Богу, и чтобы каждый обратился от злого пути своего и от насилия рук своих. Кто знает, — добавил он, — может быть, еще Бог умилосердится и отвратит от нас пылающий гнев Свой, и мы не погибнем» (Иона 3, 7–9).

Если я не ошибаюсь, это единственный раз в Библии, когда пост был распространен на животных, и зрелище одетых во вретища овец и коров, которые постятся, посыпая головы пеплом, не может не вызвать у читателя снисходительной улыбки. Но царь Ниневии требует от животных не только поститься, но также «крепко вопиять к Богу» и «обратиться от злого пути своего», и тогда нелепое приказание становится уже просто смешным.

Некоторые еврейские комментаторы радостно заявили, что этот приказ свидетельствует о глупости всех неевреев. Похоже, однако, что у автора книги Ионы были более серьезные и обдуманные намерения. Возможно, он хотел показать, что не только кит, но и все другие животные, в отличие от Ионы, относятся к Божьему слову с полной серьезностью. А может быть, ему хотелось снова подчеркнуть, что перед Богом все равны. Царь и простой человек, люди и животные, пророки и простые моряки, иноверцы и израильтяне.

И действительно, Бог увидел массовое раскаяние жителей Ниневии и пожалел «о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не навел».

 

«И раздражен был Иона»

Как мы помним, книга Ионы начинается со «злодеяний» города Ниневии, которые навлекли на него наказание Господне. Сейчас, перед ее концом, автор представляет нам еще одно «зло», вызвавшее раздражение самого Ионы. Использование одного и того же слова несет в себе скрытую иронию, ибо речь идет о двух очень разных видах зла. В начале «злом» называются те грехи ниневитян, из-за которых их город был приговорен к разрушению. В конце Ионе кажется «злом» тот факт, что Бог простил им эти грехи. Это прощение воспринимается Ионой как личное оскорбление, как «зло», причиненное ему самому, и потому вызывает у него сильное раздражение.

К его раздражению примешивается также досада. «И досадно стало ему», — написано в книге. Досадно стало Ионе, что вопреки его предсказанию Ниневия не будет разрушена, и он тут же вознес новую молитву Богу. Интересно сравнить ее с той молитвой, которую он ранее вознес из чрева кита. Тогда он благодарил Бога за то, что Тот простил его, а сейчас он сердится на Бога за то, что Тот простил ниневитян: «О Господи! — говорит он. — Не это ли говорил я, когда еще был в стране моей? Потому я и побежал в Фарсис, ибо знал, что Ты — Бог благий и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый, и сожалеешь о бедствии» (Иона 4, 2).

Пять определений подряд, которые автор вложил здесь в уста пророка, выражают явную насмешку над героем рассказа. Обычно мы славим Бога за то, что он благ и милосерден, и радуемся тем редким случаям, когда Он проявляет эти качества. Иона — единственный человек в Библии, который размахивает ими как обвинительным актом: и благий, видите ли, и милосердный, и долготерпеливый, и многомилостивый, и ко всему еще и сожалеет о бедствии. Разумеется, этот раздраженный перечень нисколько не умаляет достоинств Господа. Он всего лишь свидетельствует о дурных качествах самого Ионы.

Его раздражение не делает ему чести. Конечно, своя рубашка ближе к телу, но и этому должен быть предел. Когда Бог простил его и спас из чрева кита, Иона был доволен и вознес Богу благодарственную молитву. Сейчас, когда Божье милосердие направлено на других грешников, он чувствует себя оскорбленным и наливается гневом.

К великому нашему удивлению, Бог и на этот раз не рассердился на Иону, хотя тот этого, несомненно, заслужил. Господь проявил себя как Бог воспитывающий, миролюбивый, сдержанный и даже немного забавляющийся. Но пусть это не вызывает иллюзий у читателя. Здесь перед нами, безусловно, особое отношение. Ведь, например, рассказывая о том, как Моисей пытался увильнуть от должности пророка, автор прямо говорит: «И возгорелся гнев Господень на Моисея» (Исх. 4, 14). Сейчас же, когда речь идет о намного меньшем пророке, который не просто пытался увильнуть, а напрямую сбежал, Бог не сердится вообще. Как ни странно, теперь досадует и гневается как раз разбушевавшийся пророк.

К тому же только сейчас, из речей самого Ионы, мы впервые понимаем точную причину его побега. То была не лень, не отсутствие желания, не какая-то особенная занятость — нет, теперь он утверждает, будто заранее, еще будучи в своей стране, знал, что Бог простит жителей Ниневии и тем самым дезавуирует его, Ионы, пророчество. Именно поэтому он будто бы и убежал в Фарсис. Это интересно. Если Иона заранее знал, как развернутся события, почему он не попытался изменить их? В аналогичном случае, когда Бог решил разрушить Содом и Гоморру, праотец Авраам пытался облегчить тяжесть приговора и торговался с Богом о числе праведников, благодаря которым город может быть спасен. Заранее зная, что Бог намерен в любом случае простить ниневийских грешников, Иона вполне мог бы вступить с Ним в противоположного рода торг, убеждая Его обязательно их наказать.

Но это ли в действительности вызвало столь сильный гнев Ионы? Некоторые комментаторы и впрямь считают, что Иону разгневало именно это прощение, и гнев его, говорят они, был «праведным», ибо грешникам, мол, не может быть никакого прощения или помилования. Но подобный крайний теологический подход опровергается тем простым фактом, что сам Иона — наглядный пример прощенного Господом грешника. Стало быть, Господь не согласен с таким безоглядным экстремизмом. Другие комментаторы утверждают, будто гнев Ионы был вызван тем, что Бог якобы и в прошлом уже не раз отменял его пророчества и прощал тех грешников и города, которым Иона предсказывал истребление. Это натянутое толкование, разумеется, не имеет никаких оснований в тексте книги. Но сами слова об отмене пророчества действительно помогают нам понять истинную причину столь сильного гнева нашего пророка. Не прощением грешников на самом деле разгневан Иона, а именно отменой своего пророчества. Ибо, с точки зрения любого пророка, невыполнение его пророчества — это тяжкий профессиональный провал.

В ответ на гнев Ионы Бог только улыбнулся. Эта улыбка не описывается словами, но ее можно почувствовать между строк. «Неужели это огорчило тебя так сильно?» — спрашивает Он своего раздосадованного пророка, и читатель, попытавшись произнести эти слова вслух, может и сам убедиться, что невозможно произнести их в данной ситуации иначе, чем с легкой насмешкой. И если я действительно прав, и Бог, произнося эти слова, действительно улыбался, то это была Его первая и последняя улыбка во всей Библии.

Обиженный и раздраженный, Иона не ответил. Он вышел за стены города, построил себе шатер («кущу») и сел под ним в тени, «чтобы увидеть, что будет с городом». Иными словами, он надеялся, что Бог передумает и все-таки разрушит Ниневию. Логика его проста: если ниневитяне, в силу их раскаяния, избавятся от угрозы, они могут на радостях вернуться на путь греха. А тогда Бог раскается в своем прощении и сделает с ними то, что собирался сделать с самого начала.

Так или иначе, поступки пророка снова демонстрируют нам то его качество, на которое читатель уже получил намек в самом начале книги. Иона сосредоточен исключительно на себе и на своем престиже. Конечно, забота о престиже — чувство, нечуждое человеческому сердцу, и пророк, несмотря на свою близость к Богу, а, возможно, как раз из-за нее, тоже не лишен этого чувства. Не только обычные люди, но и пророки, а возможно, прежде всего пророки, любят задним числом напоминать: «А что я вам говорил?!» — и нет сомнения, что им очень важно считаться истинными провидцами, чьи пророчества сбываются всегда. Но у Ионы к досаде примешиваются также уязвленность и чувство обиды, ибо он вдруг понимает, что стал всеобщим посмешищем. И действительно, все над ним потешаются. И автор книги, и Господь, и жители Ниневии, и, возможно, даже некоторые из читателей. Однако я хочу сказать что-нибудь и в его защиту. В самом деле, ведь исполнение или неисполнение пророчества сказывается не только на самолюбии пророка. Или на его личных счетах с Богом. Оно затрагивает общество в целом. Пророки, как я уже говорил, были в те времена людьми важными и влиятельными. Их пророчества не раз определяли судьбы народа и меняли ход событий. Именно поэтому, кстати, библейский законодатель счел необходимым отметить, что есть пророки истинные и ложные, и четко установить, кто истинный пророк, каким Иона хочет быть и казаться, и кто пророк ложный, каким он стал выглядеть вследствие прощения Богом Ниневии. Так что речь здесь идет не только о вопросах самолюбия и престижа. Пророк — представитель Бога на земле, и его предсказания не ограничиваются потерянными ослицами и завтрашними температурами. Напомним еще раз — на основании пророчеств короновали и низвергали, заключали мир и начинали войну.

 

«Пророк, которого

истинно послал Господь»

Эта важная общественная функция пророчеств и пророков была определена уже во Второзаконии. В его 18–й главе Моисей говорит евреям, что, поскольку они не хотели впредь слышать Божьи повеления напрямую, Господь сказал ему: «Я воздвигну им пророка из среды братьев их, такого, как ты, и вложу слова Мои в уста его, и он будет говорить им все, что Я повелю ему» (Втор. 18, 18). Говоря «как ты», Бог, разумеется, подразумевал Моисея, и далее Он продолжил, что такого пророка следует слушать так, как если бы Он сказал эти слова Сам. Однако тут же прибавил необходимую оговорку: «Но пророка, который дерзнет говорить Моим именем то, чего Я не повелел ему говорить, и который будет говорить именем богов иных, такого пророка предайте смерти» (Втор. 18, 20). Понятно, что пророка, говорящего от имени «иных богов» — какой-нибудь Астарты или Ваала, — легко опознать, ибо он сам свидетельствует о себе. Но если пророк говорит от имени истинного Бога, как узнать, что он не сообщает собственные суждения? Очень просто. Проще не бывает. Во Второзаконии говорится: «Если пророк скажет именем Господа, но слово то не сбудется и не исполнится, то не Господь говорил сие слово, но говорил сие пророк по дерзости своей» (Втор. 18, 22). Иными словами, исполнение пророчества и есть доказательство того, что это пророчество послал Бог. Неисполнение же свидетельствует о злонамерении пророка и об обмане с его стороны.

Так вот, согласно этому определению, Иона — лжепророк. Разрушение Ниневии не произошло и не произойдет, и, стало быть, Иона говорил «по дерзости своей» и заслуживает, чтобы его «предали смерти». Можно понять, почему в его голосе звучат отчаянные нотки: «И ныне, Господи, возьми душу мою от меня, ибо лучше мне умереть, нежели жить» (Иона 4, 3). Это не просто взволнованное выражение. Иона напоминает Богу закон, записанный в Его же законодательстве.

Не исключено, что этот закон привел к определенному ограничению количества пророков в библейские времена, и надо признать, что возможность таким манером избавиться от всякого рода лжепровидцев, гадалок и футурологов весьма соблазнительна и сегодня. Но уже в те времена люди поняли, что критерий распознания, указанный во Второзаконии, весьма неоднозначен, и жаль, что библейский автор приписал его Богу, ибо критерий этот не свидетельствует об особой разумности.

Не случайно поэтому Библия предлагает еще одно, более сложное толкование этого вопроса. В книге Иеремии сказано: «Если какой пророк предсказывал мир, то тогда только он признаваем был за пророка, которого истинно послал Господь, когда сбывалось слово того пророка» (Иер. 28, 9). Иными словами, критерий лжепророчества, указанный во Второзаконии, относится лишь к пророчествам мира, а пророчества войны и разрушения могут быть отменены, подобно тому как это произошло с пророчеством Ионы о Ниневии. Однако в другом месте той же книги Иеремия расширяет границы возможного изменения Божественных намерений: «Иногда Я скажу о каком-либо народе и царстве, что искореню, сокрушу и погублю его; но если народ этот, на который Я это изрек, обратится от своих злых дел, Я отлагаю то зло, которое помыслил сделать ему. А иногда скажу о каком-нибудь народе и царстве, что устрою и утвержу его; но он если будет делать злое пред очами Моими и не слушаться гласа Моего, Я отменю то добро, которым хотел облагодетельствовать его» (Иер. 18, 7–10).

Получается, что не только пророчества разрушения, но и пророчества мира могут отменяться, если народ начинает вести себя иначе. В этом месте Иеремия добавляет: «Так говорит Господь: вот, Я готовлю вам зло и замышляю против вас; итак обратитесь каждый от злого пути своего и исправьте пути ваши и поступки ваши» (Иер. 18, 11). Иными словами, в отличие от Ионы, который раздражен прощением раскаявшихся грешников, Иеремия говорит, что грешники могут быть прощены, но именно благодаря их раскаянию.

Интересно, что другой пророк — Самуил — напротив, постановляет, что отмена пророчества невозможна в любом случае, независимо от характера пророчества и поведения людей. По мнению Самуила, только люди меняют свои решения, а Бог не меняет Своего слова никогда. Предсказывая Саулу, что у него будет забрано царство, Самуил разъясняет ему, что Бог ни за что не изменит это Свое решение: «И не скажет неправды и не раскается Верный Израилев; ибо не человек Он, чтобы раскаяться Ему» (1 Цар. 15, 29).

Самуил, как известно, ошибался. Бог раскаивался, и еще как, и не один раз. Но у Самуила были свои причины так говорить и, более того, — у него был свой характер, характер фанатичного и прямолинейного догматика. Что же касается Иеремии, то у него все сложнее — как потому, что он и вообще был более сложным человеком, так и потому, что вопрос этот имел прямое касательство к его личной судьбе. В 26-й главе своей книги он рассказывает, что из-за его пророчества о разрушении Иерусалима (Иер. 25, 29) некоторые князья и священники требовали его казни. В свою защиту он сказал: «Господь послал меня пророчествовать против дома сего, — и снова предложил им тот путь раскаяния, который избрали жители Ниневии и который так разгневал Иону и напрочь отвергался Самуилом. — Исправьте пути ваши и деяния ваши и послушайтесь гласа Господа, Бога вашего, и Господь отменит бедствие, которое изрек на вас». Но это не помогло, и Иеремию тогда спасло лишь то, что в его защиту выступили некоторые старейшины, которые напомнили, что некогда царь Езекия не только не казнил пророка Михея Морасфитянина, который тоже пророчил наказание Иерусалиму, но, напротив, раскаялся, «и Господь отменил бедствие, которое изрек на них».

Заметим, что эти слова старейшин почти буквально повторяют слова самого Иеремии: «И Господь отменит бедствие, которое изрек на вас» (Иер. 26, 13), — а обе фразы вместе очень напоминают прощение Богом жителей Ниневии: «И пожалел Бог о бедствии, о котором сказал, что наведет на них, и не навел» (Иона 3, 10).

Еще интересней, что между книгами Ионы и Иеремии есть и другие сходства. В 23–й главе своей книги Иеремия говорит о том, как безнадежны попытки человека убежать от Бога: «Может ли человек скрыться в тайное место, где Я не видел бы его? говорит Господь». В другом месте он предостерегает «князей Иерусалима», что если те убьют его, то невинную кровь возложат на себя, — и это аналогично словам, которые произнесли моряки перед тем, как выбросить Иону в воду: «Да не вменишь нам кровь невинную» (Иона 1, 14). Подобно Ионе, который сказал морякам, что поклоняется «Богу небес, сотворившему море и сушу», Иеремия в своей книге пишет: «Не наполняю ли Я небо и землю? говорит Господь» (Иер. 23, 24). Когда Иеремия восклицает: «Яростный вихрь идет от Господа, вихрь грозный; он падет на голову нечестивых» (Иер. 30, 23), внимательный читатель не может не вспомнить признание Ионы в эпизоде с моряками: «Ради меня постигла вас эта великая буря» (Иона 1, 12). А когда Иеремия в 8–й главе своей книги описывает животных, которые повинуются законам Божьим, не в пример сынам Израиля, не выполняющим эти законы, его слова напоминают нам ниневийских животных, появляющихся в книге Ионы, чтобы выполнить предназначение, возложенное на них Богом, — в противоположность самому Ионе, убегающему от своей миссии.

Исследователи Библии считают, что книга Ионы была написана во времена Второго Храма, и если так, то нет сомнения, что ее автор был хорошо знаком с книгой Иеремии. Но отмеченная выше прямая идейная, стилистическая и даже духовная связь между этими книгами наводит на еще более крайнее предположение — не может ли быть, что книга Ионы вообще была написана самим Иеремией? Или в крайнем случае его учеником Варухом сыном Нирии?

У меня нет возможности вступать в спор с исследователями. Но мне трудно игнорировать поразительное подобие обеих книг. Ведь, подобно Ионе, Иеремия тоже поначалу не хотел проповедовать и тоже хотел уклониться от роли, возложенной на него Богом. И он тоже думает не только о Боге и о народе Израиля, но также о своей собственной судьбе. Поэтому чтение книги Ионы наводит меня на мысль, что, возможно, Иеремия, за резкими словами которого скрывается истерзанная и страдающая душа, написал ее, чтобы напомнить самому себе истинную роль пророка и тем самым противостоять соблазну использовать свои связи с Богом и с Его помощью отомстить тем, кто хотел его убить.

А соблазн был. «Отомсти за меня гонителям моим», — просит он Всевышнего в одном месте своей книги (Иер. 15, 15) и уточняет эту просьбу в другом: «Предай сыновей их голоду и подвергни их мечу; да будут жены их бездетными и вдовами, и мужья их да будут поражены смертью» (Иер. 18, 21). А чуть дальше — еще детальнее: «Ты, Господи, знаешь все замыслы их против меня, чтобы умертвить меня; не прости неправды их и греха их не изгладь пред лицем Твоим; да будут они низвержены пред Тобою; поступи с ними во время гнева Твоего» (Иер. 18, 23).

В точности так, как Иона: не прощай, не отпускай грехи, «не изгладь» прегрешений. Накажи их, даже если раскаются. Иеремия не только сложен, он и противоречив. С одной стороны, он призывает дать грешникам возможность раскаяться и быть прощенными, а с другой — просит Бога не прощать его, Иеремии, личных врагов. С одной стороны, он пророк, вся суть которого в служении Богу и послушном исполнении Его решений, а с другой — подобно Ионе заботится о своих интересах и о своей судьбе

 

«Неужели это огорчило тебя так сильно?»

«Неужели это огорчило тебя так сильно?» — улыбается Бог, глядя на разгневанного Иону, и читатель, подобно тем старейшинам времен Иеремии, что вспомнили о пророчестве Михея Морасфитянина, тотчас вспоминает многие иные случаи, когда Господь отменял пророчества гибели и другие предсказания, произнесенные Его пророками, причем куда более значительными, чем Иона, и те вовсе не гневались, если это было сделано в силу раскаяния согрешивших. Так, Исаия предсказал, что царь Езекия умрет от болезни, но Езекия разразился плачем, напомнил Богу о своей преданности и благочестии, и Бог даровал ему излечение и продлил его жизнь еще на пятнадцать лет. И смотрите, какое чудо: Исаия не обиделся, не разгневался и не стал строить себе шатер перед дворцом Езекии, чтобы сидеть в нем в надежде, что царь, может быть, все-таки умрет.

Второй такой пример еще ближе к нашей теме. Речь идет о пророчестве Илии о царе Ахаве и его жене Иезавели (3 Цар. 21, 19). Эта пара преступным путем отобрала виноградник у Навуфея Изреелитянина, и Илия произнес тогда крайне тяжкое пророчество, предсказав, что псы съедят их тела, а весь род Ахава будет стерт с лица земли. Услышав это пророчество, Ахав поступил почти так же, как жители Ниневии, когда услышали слова Ионы: «Выслушав все слова сии, Ахав разодрал одежды свои, и возложил на тело свое вретище, и постился, и спал во вретище, и ходил печально» (3 Цар. 21, 27). И Господь поступил с Ахавом примерно так же, как с ниневитянами: Он простил его, хотя на сей раз всего лишь частичным прощением, то есть отсрочил приговор до следующего поколения: «За то, что он смирился предо Мною, Я не наведу бед в его дни; во дни сына его наведу беды на дом его» (3 Цар. 21, 29). И о чудо: Илия, в отличие от Ионы, не разгневался и не стал протестовать против изменения своего пророчества.

Сходство раскаяний жителей Ниневии и царя Ахава не случайно, как не случайно и сходство прощения Господом Ниневии и прощение Им Ахава. Тот, кто писал книгу Ионы, явно хотел, чтобы читатель вспомнил историю Ахава и благодаря этому еще сильнее ощутил отличие в поведении разных пророков: с одной стороны — Илия, весь обращенный к Богу и отринувший всякие личные помыслы, а с другой — Иона, для которого личный престиж важнее милосердия Бога и жизней других людей. Но как побудить читателя вспомнить историю Илии и Ахава? Возможно, именно для этого автор книги Ионы и выбрал для своего героя имя того реального библейского пророка — «Ионы, сына Амафиина» из 14–й главы 4–й книги Царств, — который жил как раз в эпоху пророка Илии.

Как я уже говорил, древние мудрецы, на первый взгляд вроде бы без всяких на то оснований, утверждали, что именно этот Иона, сын Амафиин, был тем из «сыновей пророческих», которого Елисей послал помазать Ииуя в цари Израиля. Сейчас мы видим, что такое отождествление — не просто игра ума библейских комментаторов. Оно глубоко содержательно. Утверждая, что Иона, сын Амафиин, был учеником Елисея, который сам был учеником Илии, они тем самым намечают линию трех нисходящих поколений постепенно вырождающегося пророчества — от Илии через Елисея до учеников Елисея.

В самом деле, не только наш Иона (если считать его учеником Елисея), но и другой близкий Елисеев ученик, некто Гиезий, тоже слыл в свое время человеком эгоистичным и не очень честным и был даже уличен в коррупции и воровстве (4 Цар. 5, 21–24), и не исключено, что автор книги Ионы хотел проиллюстрировать эту нисходящую линию. Он даже как будто намекает на это стилистически. В самом деле, первое, что произносит в Библии пророк Илия, это: «Жив Господь, Бог Израилев, пред Которым я стою» (3 Цар. 17, 1). В следующем поколении очень похожую фразу произнес и Елисей: «Жив Господь Саваоф, пред Которым я стою!» (4 Цар. 3, 14) А вот Иона (третье поколение) встал, «чтобы бежать […] от лица Господня». Иными словами, в начале этой пророческой линии — предстояние перед лицом Господним, а в конце — бегство от него, в начале — служение, в конце — дезертирство.

Первый в этой цепи, Илия, был пророком по призванию, по складу личности, он был предан служению Богу целиком, без остатка, без сторонних мыслей о себе, о своем личном благе и престиже, он мужественно вступал в конфликт с царской властью и власть искала его гибели. Елисей уже был вхож в царские дворцы, имел связи в нужных местах и придавал большую важность своему престижу, как это видно из того ужасного рассказа (о котором чуть далее), когда по его велению «вышли две медведицы из леса» и растерзали десятки детей всего лишь за то, что те насмехались над лысиной пророка (4 Цар. 2, 24). Ионе же не угрожали ни жители Ниневии, ни ее царь, но ему было недостаточно даже гибели десятков детей. Он мог потребовать гибели всех жителей Ниневии, ста двадцати тысяч человек, и их огромного города, лишь бы не пострадал его профессиональный престиж. Если автором книги Ионы был действительно пророк Иеремия, то ясно, что такой человек будет полностью солидарен с пророком Илией, который всегда являлся объектом угроз и преследований властей, а к Ионе (да и к Елисею), напротив, будет испытывать сильнейшее отвращение — такое же, вероятно, какое он испытывал к тем Ионе и Елисею, которых чувствовал и с которыми боролся в собственной душе.

 

«Из жителей Галаадских»

Несколько слов об Илие. В наши дни Илья-пророк — это просто еврейский вариант Санта-Клауса (Деда Мороза), этакий славный дедушка, которого ждут на пасхальном седере, но который, в отличие от Санта-Клауса, никогда не приходит. Он также призван сопровождать мессию, когда тот соизволит нанести нам визит, но и это радостное событие, очевидно, не произойдет в обозримом будущем.

Библейский пророк Илия (Элиягу) был человеком совершенно иного склада. Даже на израильском пророческом ландшафте, где нередко появлялись очень сильные фигуры, он выделяется своей мощной индивидуальностью: человек фанатичный, безжалостно и бескомпромиссно стремящийся к своей цели. Он превзошел Амоса в борьбе с царями и в заботе о нищем и слабом. Он превзошел Иеремию в отношении опасности, угрожавшей ему со стороны властей. Подобно Моисею, он в прямом смысле слова уничтожал еретиков и религиозных оппонентов: Моисей поступил так с поклонниками золотого тельца у подножья горы Синай, а Илия — со жрецами Ваала у подножья горы Кармель.

И чудеса Илии были похожи на чудеса Моисея. Моисей рассек воды Красного моря, а Илия — воды Иордана. Оба они с помощью чуда добывали пропитание и воду во времена осады и голода, оба говорили с Богом на горе Синай, и у обоих нет могилы. Один умер на горе Нево (ныне в Иордании), и место его захоронения неизвестно, другой вообще не был похоронен, а вознесся в небо на огненной колеснице. За это нужно воздать Господу искреннюю благодарность. Представьте себе, какие бы грандиозные паломничества совершались и каким столпотворениям мы были бы свидетелями, будь у нас, вдобавок ко всему, еще и могилы двух таких великих пророков, да притом с таким характером.

С личной и семейной стороны мы знаем об Илие очень мало. Даже имя его отца неизвестно, а ведь в те времена имя отца было частью имени сына. Не рассказывается и о его прошлой жизни, о его занятиях и семье. Не упоминаются также жена и дети, и это напоминает Иеремию, который рассказывал: «И было ко мне слово Господне: не бери себе жены, и пусть не будет у тебя ни сыновей, ни дочерей на месте сем» (Иер. 16, 1–2).

Только одна биографическая деталь известна об Илие — что он был «из жителей Галаадских» (3 Цар. 17, 1). Но эта единственная деталь говорит нам очень многое. Ведь в Библии, в отличие от современного иврита, слово «житель» (тошав) — не просто указание на определенное место жительства. Библейский тошав — это «пришлый», то есть инородец, живущий среди израильтян (и вообще любой чужеземец, живущий среди местных жителей, как, например, Авраам среди хеттеян в Хевроне). У тошава не было многих прав, которые были у местных уроженцев. Ему запрещалось, например, покупать землю и владеть ею, и поэтому Авраам заблаговременно сказал хевронским хеттеянам, что он «пришлец и поселенец» (Быт. 23, 4), когда просил позволить ему, в виде исключения, купить участок земли, чтобы похоронить на нем Сарру.

Поскольку Илия охарактеризован этим вполне определенным и известным термином, нельзя исключать возможность, что он был сыном чужого народа, жившим среди израильтян в районе Галаада. Возможно, что и его прозвище «Тишви» указывает не на происхождение из какой-то Тишвы — такой город даже не упоминается в Библии, — а всего лишь на то, что он тошав, то есть пришлый.

Так или иначе, но с психологической точки зрения тот факт, что Илия был пришельцем и, видимо, новообращенным, то есть неофитом, может объяснить как его исключительный религиозный фанатизм (в котором он сам признается), так и бескомпромиссный экстремизм. Даже его имя указывает на такую возможность. На иврите оно звучит как «Эли — Ягу», а это уже не просто имя, а декларация: его обладатель провозглашает: «Мой Бог — Ягве он». Иными словами, мой Бог — это Ягве, а не какой-то иной или прежний бог. Тогда и отсутствие отцовского имени тоже может свидетельствовать о неофитстве, ибо вполне возможно, что имя отца связывало пророка с его чужеземным прошлым. Тому есть косвенное подтверждение в словах Илии о себе (во время бегства в пустыню от преследований Иезавели): «Довольно уже, Господи; возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих» (3 Цар. 19, 4). Не исключено, что тут перед нами собственное признание Илии, подтверждающее, что его предки были сынами другого народа, которые не верили в единого Бога Израиля.

 

«Отдай мне свой виноградник»

Илия был пророком-бродягой. Ни один другой пророк не может сравниться с ним по географическому размаху свершений, протяженности путей и даже просто по физической выносливости. Он прошел от Галаада, что на востоке Страны, до хребта Кармель, что на западе, от города Тира на севере до горы Хорев на юге. Он бегом пересек Изреельскую долину от вершины Кармеля до города Изреель и даже обогнал при этом колесницу царя Ахава. Он кочевал по Иудейской пустыне, по пустыне Негев, по Иорданской долине, по Ливану и по Изреельской долине, и его фигура, закутанная в вечный плащ из верблюжьего волоса, была известна по всей Стране. Но самым великим и памятным его деянием было предстояние перед царем Ахавом в истории с виноградником Навуфея Изреелитянина.

Виноградник Навуфея находился вблизи дворца Ахава в Изрееле. Ахав обратился к Навуфею со вполне законным требованием, с каким нередко и сегодня обращаются к гражданам иные правительства и городские власти: «Отдай мне свой виноградник; из него будет у меня овощной сад; ибо он близко к моему дому, а вместо него я дам тебе виноградник лучше этого, или, если тебе угодно, дам тебе серебра, сколько он стоит» (3 Цар. 21, 2).

Навуфей отказался: «Сохрани меня Господь, чтоб я отдал тебе наследство отцов моих!»

Как уже сказано, предложение Ахава было вполне законным и даже более честным, чем многие из правительственных конфискаций сегодня. И отказ Навуфея тоже был законным, но вот реакция Ахава на этот отказ была неожиданной и выразительной. Он вернулся домой «встревоженный и огорченный», лег на свою постель, отвернулся лицом к стене и отказался есть. Короче, царь Израиля повел себя, как маленький мальчик, которого обидели в садике.

Библия хочет воспользоваться этим случаем, чтобы осудить Ахава и надсмеяться над ним, но на читателя это производит совсем другое впечатление. Ему становится ясно, что Ахав не был тем жестоким царем-злодеем, о котором ему рассказывали на уроках Библии. В отличие от других царей в других странах и даже от многих демократических правительств в наши дни, он не отнял у Навуфея его виноградник — ни силой оружия, ни по букве закона. Он повиновался библейскому подходу, которому был верен и подчинен и по которому наследственная собственность составляет высшую ценность, а сила царей Израиля имеет границы. А «встревожен и огорчен» он стал потому, что пропасть между его царским статусом и его возможностью осуществить свое желание была для него невыносима.

Иезавель, жена Ахава, спросила его, что с ним, и он рассказал ей о своем предложении и ответе Навуфея. Иезавель была дочерью царя Сидона, и у нее были другие представления об отношениях между царями и их подданными. С насмешливым сочувствием она сказала мужу: «Что за царство было бы в Израиле, если бы ты так поступал? встань, ешь хлеб и будь спокоен; я доставлю тебе виноградник Навуфея» (3 Цар. 21, 7).

По закону, имущество всех, поднявшихся против власти, подлежало конфискации и передаче в собственность царя. Поэтому Иезавель возвела на Навуфея клевету, будто он хулил царя (а также Бога), разослала письма об этом, запечатанные печатью Ахава, организовала показательный суд над Навуфеем и мобилизовала двух негодяев для дачи ложных показаний. Несчастный Навуфей был осужден и побит камнями. «Услышав, что Навуфей побит камнями и умер, Иезавель сказала Ахаву: встань, возьми во владение виноградник Навуфея Изреелитянина, который не хотел отдать тебе за серебро; ибо Навуфея нет в живых, он умер» (3 Цар. 21, 15).

Иезавель была женщина умная. Она не пришла на судебное заседание, чтобы не вызвать лишних подозрений. Но всевидящее око Господа конечно же увидело и эту подлость. Он послал пророка Илию встретить Ахава в винограднике, отобранном у невинно убитого, и бросить царю в лицо знаменитое обвинение: «Убил и еще наследуешь?!»

Известно, что наши великие пророки — Исаия, Иеремия, Иезекииль — создали пространные и прекрасные образцы еврейского нравственного пророчества. Но, как по мне, совсем не меньшая нравственная мощь звучит и в двух коротких, но обжигающих возгласах двух пророков, им предшествовавших: «Ты — тот человек!» (2 Цар. 12, 7) — слова, которые пророк Нафан бросил в лицо царю Давиду из-за его греха с Урией и Вирсавией, и вот это: «Убил и еще наследуешь?!» (3 Цар. 21, 19) — которое Илия швырнул в лицо Ахаву. Эти яростные и мужественные слова по сей день памятны многим.

 

«Дух, который в тебе,

пусть будет на мне вдвойне»

Когда после этого Илия бежал от преследований Иезавели и встретился с Богом на горе Хорев, Господь наказал Илие: «Пойди обратно своею дорогою чрез пустыню в Дамаск; и когда придешь, то помажь Азаила в царя над Сириею, а Ииуя, сына Намессиина, помажь в царя над Израилем; Елисея же, сына Сафатова, из Авел-Мехолы, помажь в пророка вместо себя» (3 Цар. 19, 15–16).

Из трех этих повелений Илия выполнил только последнее. Воцарение Азаила возвестил Елисей (4 Цар. 8, 13), а Ииуя помазал тот «один из сынов пророческих», которого Елисей послал с этим поручением (4 Цар. 9) и которым, как говорят наши мудрецы, был Иона сын Амафиин.

Так или иначе, но, когда Илия пришел помазать Елисея в свои преемники (3 Цар. 19, 19), тот как раз кончал пахать поле своего отца. Легко представить себе волнение и страх молодого земледельца, когда перед ним появился великий пророк и бросил ему свой знаменитый плащ из верблюжьего волоса. Любопытно: Илия даже не остановился. С завидной театральностью сбросил плащ к ногам Елисея и продолжил свой путь. Елисей же тотчас покинул волов, тянувших плуг, и побежал за ним.

«Позволь мне поцеловать отца моего и мать мою, и я пойду за тобою», — сказал он. То есть: я только попрощаюсь с родителями и буду готов.

«Иди, возвращайся, что такого я тебе сделал?» — ответил ему Илия. То есть: с того момента, когда тебя требует Бог, нет больше родителей и семьи, нет больше поцелуев, даже прощальных. Но если ты не можешь оставить все и пойти за мной сейчас же, значит — ты не достоин. Значит, в том, что я передал тебе свой плащ, ты не усмотрел ничего особенного. В самом деле, что такого я сделал? Ну, бросил плащ, подумаешь! Ты свободный человек, Елисей, можешь идти, можешь возвращаться, только мне ты в таком случае не нужен. Оставайся лучше со своими волами.

Елисей понял. Он торопливо развел огонь, бросил в костер свой плуг, заколол своих волов и изжарил их мясо. Так он продемонстрировал своему окружению и самому себе сожжение прежней жизни и полное подчинение Господу и Его пророку. Мясо он раздал людям, чтобы они ели — легко представить себе потрясение соседей, ставших свидетелями этой драматической ритуальной сцены, — «а сам встал, и пошел за Илиею, и стал служить ему».

Несмотря на высокий драматизм этого поступка, читателю сразу же ясно, что преемник не был создан из того же материала, что учитель. Он колеблется, в нем с самого начала не ощущается та же абсолютная самоотдача, что у Илии, а в дальнейшем выяснится, что он не был также наделен мужеством и безоглядностью Илии. Не был он, в отличие от Илии, и принципиальным и решительным противником властей. Малоприятные свидетельства этого обнаружатся спустя считанные годы — и считанные главы — уже в 4–й книге Царств.

Как мы помним, Елисей время от времени гостевал в доме у одной «богатой женщины» в Сунаме (Сонаме), что в Изреельской долине. Эта женщина предоставила ему небольшую комнату для отдыха. Елисей спросил ее: «Что мне сделать тебе?» То есть чем я могу тебе отплатить? Как мне отблагодарить тебя за твою доброту? И к большому нашему удивлению и даже смущению конкретизировал: «Не нужно ли поговорить о тебе с царем или военачальником?»

Илия никогда не мог бы произнести этих слов, он даже помыслить о чем-нибудь таком, пожалуй, не мог бы. Эти слова свидетельствуют о том, что отношения Елисея с властями были совершенно иными, чем у его предшественника. Выясняется, что он, в отличие от Илии, установил для себя связи в правильных местах. Что у него были друзья в правительстве и ходы в армии, что он может составить протекцию, поговорить с кем нужно.

Но вернемся назад, к тем дням, когда Илия был еще жив, а Елисей был его слугой и учеником. Библия не описывает в деталях отношения между ними, но во 2–й главе 4–й книги Царств, в рассказе о том, как Илия вознесся в вихре на небеса, читатель видит несколько многозначительных деталей. Они шли тогда вдвоем к Иордану, и Илия вновь и вновь пытался оставить Елисея позади, чтобы тот не присутствовал при его вознесении на небо. Но Елисей заупрямился. «Жив Господь и жива душа твоя! не оставлю тебя», — сказал он. Он знал, что Илия будет забран у него в тот день и, похоже, что это знали все. Ученики пророков, которых они встретили по дороге, тоже говорили об этом. Полсотни из них даже пошли за ними и остановились поодаль в надежде увидеть предстоящее чудо, и меня забавляет мысль: может быть, один из этих учеников, некий Иона сын Амафиин, тоже был среди них?

Когда Илия и Елисей достигли Иордана, Илия свернул свой плащ и ударил им по воде. Река расступилась, и они перешли по суше. Илия сказал Елисею: «Проси, что сделать тебе, прежде нежели я буду взят от тебя». И Елисей высказал любопытное желание: «Дух, который в тебе, пусть будет на мне вдвойне». На первый взгляд Елисей просил, чтобы его пророческий дух стал вдвое больше духа Илии. Но в других, более снисходительных к нему комментариях говорится, что, мол, на самом деле он просил две трети от духа Илии или же вдвое больше того, что получили все прочие ученики.

«Трудного ты просишь, — ответил Илия. — Если увидишь, как я буду взят от тебя, то будет тебе так; а если не увидишь, не будет». Иными словами, он сам не знал, достоин ли Елисей наследовать ему. Но желание Елисея все же исполнилось, потому что ему дано было увидеть, как Илия уносится в небо на огненной колеснице, запряженной огненными конями.

Елисей воскликнул: «Отец мой, отец мой, колесница Израиля и конница его!» — и разодрал свои одежды надвое. На мой взгляд, это не было обычным разрыванием одежды в знак траура — ведь Илия не умер. В этом жесте мне видится нечто иное. Я думаю, что Елисей порвал свои одежды, чтобы сменить их на одежды Илии, на тот плащ из верблюжьих волос, который упал с плеч унесенного в небо пророка и остался на земле. Этим переодеванием Елисей как бы завершил метаморфозу, начавшуюся в их первую встречу, в тот день, когда Илия сбросил к его ногам этот плащ. Тогда в знак новой жизни он заколол пару волов и сжег рабочие орудия, а теперь разорвал свою прежнюю одежду и поднял с земли новую.

Интересно припомнить, какими были первые дела преемника, когда он остался один. Поскольку перед нами человек Божий, его дела, понятно, представляли собой чудеса, в данном случае — даже целых три чуда. Первым из них было еще одно рассечение Иордана. Елисей поднял плащ Илии, ударил им по реке, и вода снова разделилась надвое. Он пересек русло по суше и пошел в Иерихон. Здесь он совершил второе чудо: очистил ядовитую воду в местном источнике, который и доныне называется его именем.

Оттуда Елисей поднялся в город Вефиль (Бейт-Эль). По дороге он встретил группу «малых детей» — городских ребятишек, которые побежали за ним, насмехаясь: «Иди, плешивый! иди, плешивый!» И тогда Елисей обиделся и совершил свое третье чудо. Он проклял детишек именем Господним, а когда пророк проклинает именем Господним, результат наступает незамедлительно: «И вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка» (4 Цар. 2, 24).

Все мы знаем, что есть обидчивые люди, для которых их лысина — чувствительная тема. Но настолько?! В третьем чуде Елисея сошлись воедино обостренное самолюбие, все еще не удовлетворенное тщеславие и возможность воздать обидчикам такую месть, о которой обыкновенные люди могут только мечтать.

 

«Ни медведей, ни леса»

Порядок и характер трех первых чудес Елисея имеют очевидный смысл. Вначале он проверил, перешли ли к нему дух и силы Илии, как он просил. Рассечение Иордана с помощью плаща Илии засвидетельствовало, что действительно перешли и отныне стали его силами. Потом он применил свои новые силы для положительного поступка: очистил иерихонский источник и даровал местным жителям надежду и жизнь. И тогда он использовал эти силы для чудовищного дела и убил детей за ерундовую насмешку над его лысиной.

Библия безоговорочно осуждает этот последний поступок Елисея. Она подчеркивает, что убитые им дети были «малыми», а потом даже употребляет слово «ребенок». Но наши толкователи, как обычно, поспешили обелить пророка. Библейские комментаторы и проповедники обвинили во всем произошедшем как раз этих несчастных детей. Строем выступив на защиту обиженного пророка, они принялись всеми возможными способами очернять погибших. Они утверждали, что, мол, в этих детях не было «ни капли добродетели», что их матери якобы совершили страшный грех, зачав их в Судный день, и вообще у всех сорока двух были «чубы иноверцев». А прилагательное «малые», которым Библия описывает возраст беспомощных жертв, эти комментаторы перетолковали как «мало-верующие».

Короче говоря, защитники Елисея всячески пытались убедить нас, что его жертвы — это безбожники из безбожников, которые выглядели и вели себя, как дикие люди, и, следовательно, вполне заслужили свою горькую судьбу. А посему Елисея надлежит понять, простить, оправдать и, кто знает, может быть, даже похвалить. Об этом методе — обелять преступника посредством очернения его жертв — я уже говорил, когда рассказывал о Давиде и его поведении в истории Урии и Вирсавии. Книга Царств представляет нам царя Давида без всяких прикрас, как распутника и убийцу, который был наказан за свои грехи, но всевозможные комментаторы, оклеветав Вирсавию и ее мужа, приписали эти грехи как раз им самим. Все это очень напоминает современных адвокатов, которые пытаются защитить насильников путем дискредитации и очернения пострадавших женщин.

Интересно, что из того же страшного рассказа о Елисее пришла в иврит поныне сохранившаяся в нем поговорка: «Ни медведей, ни леса». Библейские мудрецы хотели подчеркнуть этим выражением способность пророка совершать чудеса: дескать, одним своим словом он сумел создать — для убийства детей — и лес, и медведицу, хотя до этого ни медведей, ни леса там не было и в помине. Современный иврит придал этому выражению другой смысл. Сегодня «Ни медведей, ни леса» говорят, когда хотят отрицать что-то неблаговидное, когда хотят сказать «Ни сном ни духом», «Да никогда в жизни ничего такого не было», — как будто призывают поговорку на помощь к усилиям обелить, а то и вообще отрицать отвратительный поступок. Но что поделаешь: и лес был, и медведица была, и никакие оговоры и клевета, переписывание и отбеливание не изменят ужасный характер мести Елисея детям, которые оскорбили его высокочтимую лысину.

И это значит, что ошиблись те, кто думал, будто у Илии появился достойный преемник. Перед нами пророк, не имевший ни смелой гражданской позиции, ни моральной высоты своего предшественника. Он не крикнет царю: «Убил и еще наследуешь?!», и он не будет говорить со своим Богом на горе Хорев. Единственное, в чем Елисей превзойдет Илию, — это в примитивных предсказаниях, знамениях и чудесах. Некоторые из них просто воспроизводят чудеса его учителя (например, рассечение Иордана), но он совершил намного больше чудес, чем тот, и, возможно, именно в этом плане нужно понимать удовлетворение его просьбы к Илие перед вознесением того на небеса: «Дух, который в тебе, пусть будет на мне вдвойне».

Однако кроме этого приумножения чудес Елисей ничем больше не отличился. Он не был образцом какой-либо особой духовности или морали и, как я уже отметил, был, по всей видимости, приближен к верхам и связан с тогдашним политическим руководством, от которого Илия демонстративно держался в стороне. И наличие у него такого безнравственного, вороватого ученика, как Гиезий, тоже свидетельствует о явном умалении пророческого уровня. Верно, Елисей наказал его, но факт, что он не назначил себе другого преемника вместо того же Гиезия — разве что правы наши мудрецы, и тот из учеников, которого он послал помазать Ииуя, был наш Иона сын Амафним. Но ведь и Иона не так уж отличился своими делами впоследствии.

Знаменателен был и конец Елисея. Он «заболел болезнию, от которой потом и умер. И пришел к нему Иоас, царь Израильский, и плакал над ним, и говорил: отец мой! отец мой! колесница Израиля и конница его!» (4 Цар. 13, 14) Нетрудно заметить, что это те же слова, которыми сам Елисей оплакивал Илию после его вознесения на небо. Но сходство слов подчеркивает тут важное различие сути. В отличие от Илии, Елисей не вознесся на небо в огненной колеснице и не воспитал ученика, который скажет о нем эти слова. Не пророк-преемник скорбит здесь о своем учителе и произносит надгробное слово, а царь, и не просто царь, а царь, который «делал неугодное в глазах Господа».

Кстати, именно этот «Иоас, царь Израильский», который оплакивал Елисея, позднее завещал свой трон сыну Иеровоаму, восстановившему, как сказано в 4–й книге Царств (14, 25), пределы Израильского царства «по слову Господа, Бога Израилева, которое Он изрек чрез раба Своего Иону, сына Амафиина». А тот факт, что этот Иона, сын Амафиин, «изрек слово Господа», побудил библейских мудрецов назвать его пророком и объявить преемником Елисея. Так они провели непрерывную линию от пророка Илии, который весь в Боге, к пророку Елисею, который изрядно занят и собою тоже, а от него к пророку Ионе сыну Амафиину, которому важен только он сам и его престиж.

Илия тоже лишал людей жизни. Собственными руками он заколол сотни пророков Ваала и сжег огнем воинов, пришедших схватить его по приказу царя. Но все это он делал ради своего Бога и своей веры. Елисей погубил жизни сорока двух маленьких детей — отнюдь не своих религиозных противников и не царских воинов, — и все лишь из-за оскорбленной чести своей лысины. А Иона, сын Амафиин, пошел еще дальше: он готов был отдать на погибель огромный город со всеми его ста двадцатью тысячами жителей (среди которых наверняка было больше, чем «сорок два ребенка») лишь бы сохранить свой профессиональный престиж.

 

«Лучше мне умереть, нежели жить»

Убегая от Иезавели, усталый, отчаявшийся, преследуемый убийцами Илия добрался до пустыни за Беер-Шевой. «И, пришедши, сел под можжевеловым кустом, и просил смерти себе, и сказал: довольно уже, Господи, возьми душу мою, ибо я не лучше отцов моих» (3 Цар. 19, 4).

Как мы помним, Иона, после отмены его пророчества о Ниневии, произнес очень похожую фразу: «И ныне, Господи, возьми душу мою от меня, ибо лучше мне умереть, нежели жить» (Иона 4, 3). И здесь тоже сходство слов подчеркивает различие между произносящими их людьми. Илия просил смерти, потому что находился в поистине отчаянном положении и ему грозила смертельная опасность. Он взывал к Господу из-за того, что усомнился в себе самом, решив, что он так же плох, как его предки. Иона же просил смерти всего лишь потому, что почувствовал себя оскорбленным и обиженным.

Он вышел из города и сел к востоку от него, надеясь все-таки увидеть разрушение ненавистной ему Ниневии, а Бог поступил так, как Он привык и любит поступать, особенно в книге Ионы — сделал еще одно назначение: «И назначил Господь Бог куст клещевины, и он поднялся над Ионою, чтобы над головой его была тень» (Иона 4, 6). Илия, как видим, тоже сидел под кустом, но любопытно, что не только между двумя пророками, Ионой и Илией, есть разница — есть она и между двумя затенявшими их кустами. Иона сидит под кустом клещевины, выращенном для него Богом. Куст этот «в одну ночь вырос и в одну же ночь и пропал» (Иона 4, 10) и нигде больше в Библии не упоминается. Илия, напротив, сидел под «можжевеловым кустом», который рос там издавна.

Особенность клещевины, затенившей Иону, в ее преходящести, и не случайно ее название на иврите символизирует нечто краткосрочное и эфемерное. Можжевельник или дрок, затенивший Илию, — растение известное и уважаемое, оно упоминается и в других местах Библии, например в Псалтири (119, 4), где говорится об углях дрока как о прекрасном горючем материале, который привязывают к стрелам, чтобы поджечь лагерь противника. И действительно, каждый, кто когда-нибудь использовал сухие ветки дрока, чтобы вскипятить воду в походном чайнике, знает, что они пылают очень жарко и сгорают дотла. Такова же абсолютная самоотдача Илии в противоположность эгоизму Ионы, который, подобно своей клещевине, появляется ниоткуда и исчезает в никуда, не оставляя по себе никакого следа, кроме желания от него отмежеваться.

Как мы видим, появление этой клещевины на нужном месте и в нужное время тоже произошло с помощью глагола «назначить», и я настаиваю, что это ключевое слово для понимания всей книги Ионы. В начале 2–й главы этой книги было сказано, что Бог «назначил […] большой рыбе проглотить Иону». Сейчас это слово повторяется опять, в 4–й главе, причем три раза в трех стихах подряд.

В 6–м: «И назначил Господь Бог клещевину, и она поднялась над Ионой, чтобы над головой его была тень».

В 7–м стихе: «И назначил Бог так, что на другой день при появлении зари червь подточил клещевину, и она засохла».

И в 8–м стихе: «Назначил Бог знойный восточный ветер, и солнце стало палить голову Ионы, так что он изнемог».

Когда Иона «весьма обрадовался» затенившему его кусту, он не понимал, что появление этого куста — лишь начало нового урока в процессе Божественного воспитания. Ибо все «назначения» 4–й главы, от клещевины до знойного ветра (к которым в предыдущих главах добавились сам Иона, кит и буря), призваны напомнить читателю — и самому Ионе, — что Бог, как я уже говорил, пользуется для своих целей самыми разными орудиями, но и большая рыба, и малый червь, и буря на море, и знойный ветер, и пророк, и куст клещевины — все равны в Его планах. Иона, которому, как Елисею, кажется, что близость к Богу дает ему особые права и статус, давно следовало понять, что назначение на должность пророка ничем не выше назначения червя или клещевины на должности подтачивающих или затеняющих и что его «назначение» в Ниневию ничем не отличается от «назначения» рыбы проглотить его самого.

Но повторяется не только это слово. В книге Ионы есть еще два важных повторения. Одно из них: «Лучше мне умереть, нежели жить», — впервые сказанное Ионой Богу в 3-м стихе 4–й главы. И второе: «Неужели это огорчило тебя так сильно?» — впервые сказанное Богом Ионе в 4–м стихе той же главы. Теперь, когда куст засох и Иона страдает от обжигающего зноя, оба они звучат во второй раз. Иона снова говорит: «Лучше мне умереть, нежели жить» (Иона 4, 8), — но на этот раз он имеет в виду реальную угрозу его жизни, а Бог снова спрашивает: «Неужели так сильно огорчился ты?» (Иона 4, 9), — но на этот раз Его вопрос относится не к той обиде, которую Иона ощутил из-за отмены пророчества, а к огорчению Ионы из-за того, что растение, которое давало ему тень, внезапно засохло и погибло.

«Очень огорчился, даже до смерти», — отвечает Иона. Раньше он злился и хотел умереть из-за уязвленного самолюбия. Сейчас он злится и просит смерти из-за физических страданий и страха за свою жизнь. Только сейчас, под лучами губительного солнца, Иона понял, что важнее: жизнь или престиж, — и на что действительно стоит сердиться и жаловаться. И на этот раз Бог даже объяснил ему кое-что из своих мотивов: «Ты сожалеешь о растении, над которым ты не трудился и которого не растил, которое в одну ночь выросло и в одну же ночь и пропало; Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?»

Это последние слова в книге Ионы. Никто не знает, что произошло с пророком в дальнейшем. Вернулся он домой? Остался ли в Ниневии? Раскаялся ли в своем грехе? Посылал ли его Бог на другие задания? На все эти вопросы у нас нет ответа, и, похоже, они не имеют значения. Что важно, так это чтобы представители Бога, а тем более — те, кто мнит себя Его представителями, — внимательно прочли книгу Ионы и усвоили ее уроки.