Телефон звонил тихо, но настойчиво.

Тумов отложил длинную нефритовую ручку с золотым пером — подарок монгольских друзей, хмуро покосился на поблескивающий никелем аппарат: “Может, замолчит?”

Телефон продолжал звонить.

Тумов с сожалением пробежал глазами последнюю фразу рукописи: “Можно утверждать, что источником нейтронного излучения Земли являются не ее недра, а атмосфера, где свободные нейтроны возникают под воздействием космических лучей. Следовательно…”

Телефон не унимался.

Тумов поморщился, сердито забарабанил пальцами по столу. Даже в воскресенье не хотят оставить в покое. Не мудрено, что работа над докторской диссертацией подвигается так медленно.

Резко отодвинул исписанные листки:

— Да… Игорь Николаевич Тумов у телефона… Откуда?.. Из Министерства иностранных дел?.. Гм…

Он откинулся в кресле, пригладил рыжеватые седеющие волосы:

— Да–да, слушаю; только, признаться, не могу понять, при чем тут я…

Голос в телефонной трубке журчал монотонно, но внятно:

— Юго–западная Монголия… Заалтайская Гоби… Хребет Адж–Богдо… сорок пять градусов северной широты… девяносто пять градусов восточной долготы…

Тумов прижал трубку плечом, взял из пепельницы недокуренную сигару, щелкнул зажигалкой, затянулся. Сквозь клубы голубоватого дыма глянул в открытое настежь окно.

Дождь прекратился. Тучи сваливались на северо–восток, за Москву. Над мокрыми крышами в лучах низкого уже солнца поблескивали окна высотных зданий.

Невидимый собеседник продолжал уговаривать.

— Ладно, — перебил Тумов, не выпуская изо рта сигары. — Все понял. Это срочно?.. Черт… Тогда пришлите машину. Пусть подъезжает к главному входу университета… Да, вот что! Я попробую захватить с собой приятеля. Мы вместе работали в тех местах… Геолог. Аркадий Михайлович Озеров. Он сейчас или в Москве, или на Камчатке… Нет, на Камчатку за ним не поеду. Только в Сокольники. Ладно… Выхожу…

Тумов положил трубку, поднялся из‑за стола, с сожалением глянул на рукопись и придавил исписанные листки тяжелым пресс–папье. Подойдя к высокому книжному шкафу, снял сверху большой глобус, осторожно перенес его на письменный стол. Между экватором и полюсом, в Центральной Азии нашел нужную точку, задумчиво поскреб ее толстым пальцем.

В памяти всплыли знойные волнистые равнины, красноватое солнце в бесцветном, словно насквозь пропыленном небе, черные отполированные ветрами горы. Показалось, что он слышит однообразный шум ветра над сухими руслами рек. Струи горячих песчинок обжигают обветренное лицо… Он зажмурился и тряхнул головой. Пустыня исчезла. За окном — крыши до самого горизонта, яркая зелень парков, сизая лента Москвы–реки. Тумов вздохнул и принялся крутить телефонный диск.

На другом конце провода отозвался женский голос.

— Аркадия? — она замялась. — Он дома, но подойти не может. А кто спрашивает?

Тумов рассердился:

— Что значит не может? Он необходим.

— Он сидит в ванне, — объяснила собеседница. — Это Игорь Николаевич?

— Я, — буркнул Тумов. — Здравствуйте, Ирина Михайловна!

— Это не Ирина. Только вы могли не узнать меня…

— Простите, я хотел сказать, Людмила Михайловна, — смущенно пробормотал Тумов. — “Хорошо еще, что у Аркадия две сестры, а не четыре”, — подумал он, отирая пот со лба.

— Что передать Аркадию? — помолчав, спросили в телефоне.

— Постарайтесь передать ему трубку, — проворчал Тумов, косясь на часы: — Это срочно… Нам надо ехать довольно далеко…

— У вас всегда срочно, — обиженно сказала собеседница. — Подождите немного.

Послышался треск, какие‑то шорохи, потом хлопнула дверь и в телефоне снова послышался голос Людмилы.

— Провода не хватает до ванны; к следующему разу удлиним. Аркадий через четверть часа выйдет…

— Пусть вылезает немедленно и одевается, — вскипел Тумов. — Через десять минут заеду за ним. Он должен быть готов, или заберу его голым! Будьте здоровы.

Не дожидаясь ответа, он бросил трубку, схватил пиджак и ринулся из комнаты.

***

Длинный министерский ЗИЛ нырнул в зеленый коридор бульвара в Сокольниках и, скрипнув тормозами, замер у подъезда десятиэтажного дома. Не успел Тумов выбраться из машины, как стеклянная дверь в подъезде распахнулась. На улицу вышел невысокий худощавый человек лет тридцати пяти, в сером костюме и высоких — до колен — коричневых ботинках с толстыми шнурками. Его влажные темные волосы были гладко зачесаны назад, в зубах торчала черная изогнутая трубка; на длинном, чуть горбатом носу прочно сидели большие очки в роговой оправе. За спиной висел небольшой рюкзак, в руках был геологический молоток с длинной рукояткой. Человек неторопливо шагнул к ЗИЛу и протянул руку к дверце машины.

— Куда собрался, Аркадий? — подозрительно спросил Тумов, помогая приятелю устроиться на заднем сиденье. Озеров чуть шевельнул бровью.

— Кажется, ты сказал Люде, что мы должны немедленно ехать куда‑то?

— По–видимому, но… не буквально сейчас. Может быть, ночью или завтра. Через несколько минут все будет ясно.

Озеров пожал плечами, словно желая сказать, что это не меняет дела, и откинулся на спинку сиденья.

— Можно ехать? — негромко спросил шофер.

— Да, — бросил Тумов.

— Нет, — сказал Озеров.

Он вынул изо рта трубку и указал ею на девушку в ярком платье, которая бежала к машине, размахивая косынкой.

— Вот, — сказала девушка, подбегая, — все, что успела… Возьмите…..

Она сунула Тумову нейлоновую сетку, в которой лежали свертки, консервные банки и бутылка, запечатанная сургучом.

— Людмила Михайловна, — взмолился Тумов, — помилуйте! Мы еще… не того…

— Не спорьте, — перебила девушка. — И, между прочим, это не вам, а Аркадию. Держите и молчите. А если не сразу уедете, приезжайте вечером оба… Ну, счастливо — ни пуха ни пера…

ЗИЛ чуть дрогнул и, набирая скорость, покатил к центру города. Тумов, закусив губы, глядел в зеркало. Там была видна Люда. Она стояла неподвижно у края тротуара, опустив до самой земли цветную косынку.

— Когда и куда ты собирался ехать этим летом? — спросил Тумов после того, как фигура девушки исчезла за поворотом.

— Послезавтра в Петропавловск–на–Камчатке.

— Так и думал…

— Надеюсь, ты вытащил меня из ванны не за тем, чтобы объявить это?

— Надейся, дружище. Пока я сам знаю очень мало…

— Приехали, — объявил шофер и затормозил машину возле мраморных ступеней, ведущих к высоким дубовым дверям.

***

Когда они вышли из министерства, была глубокая ночь. Уличные фонари не горели. Луна ярко освещала пустынные улицы. Прохожих не было видно. Откуда‑то издалека доносились редкие гудки электровозов.

— Пошли ко мне, — сказал Тумов, — все‑таки ближе.

Он перебросил за плечо рюкзак Озерова, раскурил сигару и зашагал в сторону Красной площади. Озеров не отставал, хотя рядом с массивной фигурой Тумова казался совсем маленьким. Сжимая в зубах потухшую трубку, шел рядом с приятелем и помахивал в такт шагов сеткой, набитой пакетами. Друзья молча пересекли Красную площадь, поднялись на мост через Москву–реку.

Тумов вдруг остановился.

— Есть хочешь? — спросил он и покосился на сетку.

— А ты?

— Зверски: я не ужинал.

— За мостом есть скамейка на набережной, — заметил Озеров и тоже глянул на сетку, которую держал в руке.

Они удобно расположились на гранитной скамье, еще сохранившей остатки дневного тепла. Озеров разрезал на газете булку, достал из рюкзака вилку и ложку. Тумов ловко вскрыл карманным ножом две консервные банки, ударом широкой ладони выбил пробку из бутылки с виноградным вином.

Они черпали консервы из одной банки и по очереди запивали вином прямо из горлышка бутылки. А над ними в светлеющем небе ярко горели рубиновые звезды старинных башен.

— Завтрак это или ужин? — спросил Тумов, отодвигая пустую банку и придвигая вторую.

— Это первая трапеза нашего далекого пути, — сказал Озеров. — Признаюсь, никогда еще мне не приходилось есть холодные свиные консервы в два часа ночи на набережной возле Кремля.

— Здесь не Монголия. Разогреть не на чем. Но обещаю, что там, — Тумов указал на восток, — в самой пустейшей из пустынь у нас всегда будет охапка саксаула, чтобы разогреть консервы.

— А помнишь последнюю ночь у подножия Адж–Богдо? — спросил Озеров.

— Помню…

— И наш разговор?

— Да.

— Ты и сейчас считаешь, что был прав?

— Конечно.

— А я думаю, что мы с тобой тогда пропустили что‑то необычайно важное.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что гибель американского искусственного спутника…

— Именно, Игорь! Та проявившаяся десять лет назад загадочная радиоактивная аномалия, которую мы не смогли отыскать, и вчерашняя гибель над этим местом искусственного спутника как‑то связаны между собой.

— Зеленая фантазия!

— Пет, не фантазия. Вспомни: пролетая над Адж–Богдо, самолет Исарова попал в зону такого радиоактивного излучения, что вышли из строя многие приборы, а экипаж заболел лучевой болезнью.

— Но мы с тобой, — перебил Тумов, — на следующий год исколесили Адж–Богдо и не нашли никаких следов радиоактивного излучения. Радиоактивная аномалия приснилась Исарову во время длинного перелета, а приборы перестали работать из‑за недосмотра механика.

— Ну а лучевая болезнь? Сам Исаров после перелета несколько месяцев пролежал в госпитале.

— Я не очень верю в его лучевую болезнь. Десять лет назад ее диагностика еще не была разработана. У Исарова могло быть какое‑нибудь другое заболевание. Не забывай, — он воевал и пережил блокаду Ленинграда.

— Что же все‑таки произошло вчера над Адж–Богдо? — задумчиво сказал Озеров. — В ноте указано, что расшифровка последних показаний приборов свидетельствует, будто спутник попал в зону радиоактивного излучения и затем был уничтожен неизвестным энергетическим разрядом.

— И наши “друзья” за океаном сразу решили, что мы испробовали на спутнике новое секретное оружие, — усмехнулся Тумов. — Вздор все это, Аркадий! На американском спутнике произошла авария приборов.

— Именно над Адж–Богдо?

— А почему бы и нет. Авария могла произойти в любом месте орбиты.

— Тогда зачем ты согласился принять участие в работе смешанной комиссии по расследованию?

— Ну, например, затем, чтобы снова увидеть места, где мы с тобой работали в молодости.

— Не верю. Для этого ты слишком занят. Скажи, разве тебя не удивляет, что и наши геофизические обсерватории зарегистрировали энергетический разряд неизвестного происхождения в районе Адж–Богдо? И именно тогда, когда на высоте двух тысяч километров над этим местом перестал существовать американский искусственный спутник.

Тумов пожал плечами:

— Ты не имеешь основания не доверять бюллетеням обсерваторий.

— Если хочешь знать, — прищурился Тумов, — энергетический разряд — единственное, что меня интересует в этой истории. У меня появились некоторые мысли. Вот почему я согласился участвовать в комиссии и сосватал в нее тебя. Но разреши пока ничего не говорить. Это лишь первые предположения.

— Согласен, поспорим на месте, — спокойно сказал Озеров, заворачивая в обрывок газеты пустые консервные банки.

— Извините, товарищи, — послышался чей‑то голос — Странное место для завтрака!

— Вы хотите сказать: для ужина, — оглянулся Тумов. Милиционер приложил руку к козырьку:

— Это как вам угодно. Сейчас три ноль–ноль. Позвольте ваши документы…

— У нас с собой только заграничные паспорта, — сказал Озеров, протягивая красную книжечку.

— Которые мы получили всего час назад, — добавил Тумов, шаря по карманам, — поэтому, понимаете, и пришлось закусить здесь…

— О, Аркадий Михайлович Озеров, — сказал милиционер, с интересом глядя на Аркадия. — Очень приятно познакомиться. — Козырнув, он вернул паспорт.

— Вы знаете меня? — удивился Озеров.

— Конечно, то есть издали, так сказать, — пояснил милиционер. — Слышал ваши лекции по радио насчет происхождения Земли. Интересно было…

— Благодарю, — поклонился Озеров.

— А меня вы, случайно, не знаете? — проворчал Тумов. — А то я вот никак не могу найти паспорт. Куда я его сунул?..

— Твой паспорт в заднем кармане брюк, — заметил Озеров.

— Не беспокойтесь, все в порядке, — поспешно сказал милиционер, даже не взяв в руки паспорта Тумова. — Вы извините, служба. А паспорт лучше куда‑нибудь в другое место положили бы. Не ровен час!.. Потом и вам неприятности, и нам работа… Счастливого пути, товарищи!

***

ТУ-114 летел на восток. Уже остались позади лесистые горбы Урала; блеснул на юге голубой Арал. Неподвижные гряды тяжелых облаков закрыли далекий горизонт. Там были горы. Под крылом самолета в пыльной дымке знойного полудня плыли пески Бет Пак–Далы.

Озеров откинулся в кресле, раскурил трубку, затянулся. Рядом похрапывал Тумов. Монотонно гудели мощные моторы. Чуть вибрировала обитая темной тканью стенка салона.

“Изменилось ли что‑нибудь в тех местах за прошедшие девять лет? — думал Озеров. — А впрочем, чему меняться?” Там не было ни дорог, ни селений. Безводная пустыня замкнула все пути к далеким горам. Даже араты не заходили со стадами на выжженные солнцем плоскогорья. Километрах в пятидесяти южнее Адж–Богдо были развалины ламаистского монастыря. Девять лет назад там жил старый монгол–охотник с мальчиком. И больше никого на сотни километров вокруг.

Американский представитель в смешанной комиссии, который прибудет завтра в Алма–Ату, вероятно, рассчитывает увидеть на пути в Адж–Богдо автомагистрали с удобными гостиницами, аэродромы и бетонированные площадки ракетных установок. Его ждет горькое разочарование.

И все‑таки что же происходит в Адж–Богдо?

Если события, разделенные десятилетним промежутком, действительно связаны между собой и корни их следует искать в природных условиях Адж–Богдо, то наиболее подозрительным является молодое вулканическое плато на южном склоне. Там даже сохранились остатки вулканов — значит, извержения происходили недавно, в четвертичное или позднетретичное время. Правда, никаких следов современного вулканизма они с Тумовым тогда не обнаружили. Только горячие источники. У одного из таких источников стоял их лагерь. Из маршрутов приходили измученные и злые. Игорь вскоре перестал верить в загадочную аномалию Исарова.

— Аномалия, ухваченная с высоко летящего самолета, — не иголка, — сердито твердил он. — А мы ее ищем, как иголку. Нет здесь ничего — и точка.

Конечно, упоминание об иголке было преувеличением в обычной манере Игоря. Хребет Адж–Богдо протянулся на много десятков километров. Его скалистые вершины вздымались на две с лишним тысячи метров над окружающими пустынными плоскогорьями. Сеть маршрутов не могла быть густой. В некоторые долины они вообще не заглядывали, другие оказались недоступными. И все же в словах Игоря была доля правды. Хребет они исследовали достаточно, чтобы утверждать, что крупной радиоактивной аномалии в нем нет.

Оставался еще Исаров, которому нельзя было не верить. Его самолет побывал в зоне интенсивного радиоактивного излучения. Сам Исаров заплатил за это здоровьем. В чем же дело? Направленная аномалия, связанная с каким‑то кратером? Такие в природе пока не известны. Но даже и такая аномалия должна проявиться на большей площади, и трудно было бы ее не заметить.

Озеров в глубине души всегда считал, что загадка Адж–Богдо не разрешена. Было во всей этой старой истории что‑то, что заставляло его снова и снова мысленно возвращаться к ней, ворошить воспоминания, сопоставлять наблюдения и факты, искать ключ к надежной теории.

— Надежная теория, — Озеров усмехнулся уголками губ. Прежде он был твердо уверен, что из некоторого количества наблюдений ее вывести нетрудно.

А вот в случае Адж–Богдо — ничего. Никакого удовлетворительного объяснения. Никакой разумной мысли. Фактов мало? Может быть. А может, что‑нибудь другое?.. Если гибель искусственного спутника над Адж–Богдо не простая случайность, связанная с самой аппаратурой спутника, то ведь это повторение истории с самолетом Исарова. Только теперь весь процесс проявился гораздо более энергично. Именно более энергично… Что же это — новый, еще не известный науке тип вулканического извержения — извержение лучей, анергии? А почему бы и нет? Существуют же извержения грязи, пепла, паров, вулканических бомб, лавы… Почему из недр Земли не может извергаться энергия в виде, например, потока каких‑то лучей? Итак, извержение энергии… Оно не оставляет видимых следов; может быть, происходит в очень короткий отрезок времени. Если это так, то что за сила энергетической вспышки! Спутник был уничтожен в двух тысячах километров от поверхности Земли…

Озеров вдруг хватил себя по лбу. Какая мысль! Если за этими рассуждениями кроется доля истины, что за блистательное подтверждение гипотезы, над которой он работает много лет! Еще в кандидатской диссертации он высказал предположение, что энергия земных недр — это ядерная энергия — энергия ядерного синтеза, в результате которого из атомов более легких элементов возникают элементы более тяжелые. Эти ядерные превращения вещества происходят в глубинах Земли. На поверхность доносятся только их отзвуки — вулканическая деятельность, горообразование и множество других, пока еще непонятных явлений.

Он развил эту мысль в ряде более поздних работ. Вначале ее приняли в штыки, бранили и критиковали с позиций классической геологии, затем о ней вспоминали с ироническими усмешками, потом с легкой руки одного из корифеев она попала в учебники в раздел “прочие гипотезы”, который обычно набирался петитом.

Озеров прекрасно понимал, в чем слабость его гипотезы: она была построена на общих рассуждениях, на чистой логике. Доказать свои предположения он не мог ни полевыми исследованиями, ни лабораторными опытами. Его гипотеза превосходно объясняла многое, объясняла лучше, чем гипотезы, ставшие классическими. И классические гипотезы были так же недоказуемы, как его ядерная. Однако к ним привыкли, их повторяли, как молитву, не особенно вдумываясь в смысл, а от него требовали доказательств того, что в глубинах Земли идут ядерные реакции синтеза тяжелых элементов. Этих доказательств до сих пор у него не было. Но, может быть, он найдет их в Адж–Богдо? Энергетические разряды, периодически извергаемые из глубин Земли, — что может быть лучшим доказательством ядерных реакций, идущих в земных недрах!

Озеров принялся трясти Тумова.

— А, уже садимся, — встрепенулся геофизик.

— Еще нет. Послушай, что мне пришло в голову, — он кратко рассказал о своих соображениях.

— Зеленая фантазия! — зевнул Тумов. — Лучистая энергия поступает на Землю только из космического пространства. Извне… И зачем разбудил? Теперь не засну… — он сокрушенно покачал головой, закрыл глаза и через минуту снова начал похрапывать.

Озеров некоторое время глядел в окно, потом сунул в карман потухшую трубку, достал записную книжку в кожаной оправе и принялся писать мелким, угловатым, похожим на клинопись почерком.

***

Мистер Алоис Пигастер был высок и лыс. Седые брови нервно подрагивали на сухом лице, когда он говорил и улыбался. Улыбался он по каждому поводу. При этом ярко блестели золотые зубы, а глаза оставались настороженными и внимательно буравили собеседника.

Озеров и Тумов познакомились с американцем на алма–атинском аэродроме перед посадкой в самолет, который должен был доставить их в монгольский город Кобдо. Местные власти сделали все возможное, чтобы комиссия экспертов могла быстрее оказаться в районе работ.

Мистер Пигастер не успел даже осмотреть Алма–Ату. Его пересадили из одного самолета в другой, и вот они уже летят над снеговыми хребтами Джунгарского Алатау.

Услышав, что Тумов свободно говорит по–английски, Пигастер обрадованно хлопнул Игоря по плечу, уселся с ним рядом и болтал всю дорогу.

Тумов вскоре узнал, что американец впервые в Советском Союзе, что он совсем не знает русского языка, но исколесил Индию, Тибет, Гималаи и владеет чуть ли не всеми языками народов Центральной Азии. По специальности он геофизик, астроном и математик. Сам управляет автомашиной и самолетом, а в молодости увлекался гипнозом и спиритизмом.

— Правительство Монголии хорошо делает, что дает возможность осмотреть место катастрофы, — заявил он. — Политики даже в Азии с годами становятся умнее и стараются не раздувать конфликтов.

— Какой конфликт? — возразил Игорь. — Неужели вы думаете, что гибель вашего спутника — дело человеческих рук?

— А неужели вы думаете иначе? — блеснул зубами Пигастер.

— Разумеется. Либо авария приборов, либо природное явление.

— Авария приборов исключена. Все приборы работали блестяще, мистер Тумов.

— Ну а, например, столкновение с метеоритом? — прищурился Игорь.

— Исключено. Скажу вам по секрету: наш спутник был снабжен специальным предохраняющим устройством, которое превращало встречные метеориты в пар.

— Это не секрет, — заметил Игорь. — Но предохраняющее устройство могло отказать…

— Невероятно. И вообще вероятность встречи с метеоритом совершенно ничтожна.

— Согласен. Однако она существует. Мы с вами запустили уже не один десяток искусственных спутников. И вот, наконец, эта ничтожная вероятность осуществилась.

— О, мистер Тумов, наш последний спутник — это целая летающая лаборатория. Там все было предусмотрено. В таком спутнике могли бы лететь несколько человек… Приборы были рассчитаны на многолетнюю работу.

— И все же ваш спутник погиб из‑за какой‑то непредвиденной случайности, — решительно заявил Тумов.

— Случайности — да, — ослепительно улыбнулся американец, — непредвиденной — нет.

— Простите, не понимаю.

— Или не хотите понять, дорогой мистер Тумов… Возможно, что никто не намеревался сознательно уничтожить нашу летающую лабораторию. Это произошло случайно, например при испытании какого‑то нового оружия. Как это у вас говорится: целился в корову, а попал в ворону.

— У нас говорят не совсем так, но это не имеет значения, — заметил Тумов. — Меня интересует другое: неужели вы сами, мистер Пигастер, верите в высказанное вами предположение?

— Это официальная точка зрения государственного департамента. — В первый раз слова Пигастера не сопровождалась улыбкой. — Я американец, сэр.

— Но вы и ученый, если не ошибаюсь. Вы представляете, что значит “случайно попасть” в спутник, летящий с космической скоростью на высоте двух тысяч километров над поверхностью Земли. Какое оружие могло выполнить такую задачу?

— Этого я не знаю, но хотел бы узнать.

— Путем осмотра места, над которым произошла катастрофа?

— А почему бы и нет?

— Потому что, если всерьез придерживаться вашей официальной точки зрения, то “оружие”, уничтожившее спутник, можно искать где угодно, в любой точке планеты или… даже за ее пределами, что гораздо вероятнее.

— Не совсем так, мистер Тумов, — снова блеснул зубами Пигастер, — не совсем так. Я уже имел удовольствие объяснить вам, что наш спутник — это целая летающая лаборатория. Там были сотни приборов, непрерывно передающих показания по радио. Анализ последних показаний приборов свидетельствует, что спутник получил удар по вертикали снизу. Удар был вызван не снарядом и не волной взрыва, а скорее, каким‑то мощным излучением, например потоком нейтронов.

— Какая ерунда! — вскричал Тумов. — Мощный поток нейтронов, источником которого является Земля!

— Я сказал, например, потоком нейтронов, — ласково улыбнулся Пигастер. — Это могли быть не нейтроны, а какие‑то другие частицы. Если удастся найти остатки спутника…

— Уцелевшие после падения с высоты двух тысяч километров?

— Конструкция спутника предусматривала и такую возможность. Отдельные контейнеры могли достигнуть поверхности Земли.

— Если бы удалось найти хоть один болт с вашего спутника, это было бы замечательно, — задумчиво сказал Тумов. — Тогда многое прояснилось бы. Боюсь только, что это невыполнимая задача. Легче найти иголку, сброшенную в джунгли с самолета.

— Все же попробуем найти, — снова заулыбался Пигастер. — И вдруг найдем не иголку, а что‑нибудь более крупное! Это было бы еще замечательнее.

— Вы подразумеваете источник нейтронного излучения? — вмешался в разговор Озеров. Он задал вопрос по–французски, постеснявшись продемонстрировать перед американцем свое, как он сам считал, очень плохое английское произношение.

Пигастер и Тумов повернулись к сидящему позади них Озерову. В глазах американца блеснула настороженность. В вопросе ему почудилась ловушка. Впрочем, он быстро нашелся.

— Источник едва ли, — сказал он, также переходя на французский, — скорее, какие‑нибудь следы. Лучевая установка такой мощности — сложное сооружение. Следы в пустыне должны остаться. Если мне разрешат беспрепятственно передвигаться по всему району…

— Можете не сомневаться в этом, — вставил Тумов.

— Тогда что‑нибудь найдем, — с поклоном закончил Пигастер.

— По–моему, надо искать не “следы”, а сам источник излучения, — твердо сказал Озеров. — Я тоже склонен думать, что он там где‑то существует.

Озеров сделал длинную паузу.

Американец удивленно приподнял брови и, чуть прищурившись, ждал.

— Но это природный источник излучения, а не искусственный, — заключил Озеров.

— Ах, вот что, — разочарованно усмехнулся Пигастер. — Интересно, очень интересно… Три головы, три точки зрения, — продолжал он по–английски, обращаясь к одному Тумову, и, помолчав, спросил совсем тихо: — Мистер Озеров, случайно, не писатель?

— Что вы, он геолог, — немного обиделся за приятеля Тумов. — Довольно известный геолог.

— Ах, этот Озеров, — снова изумился Пигастер. — Автор ядерной гипотезы Земли? О–о!.. Россия выдвинула в комиссию ведущих ученых. О–о, мне выпала большая честь… — он умолк и потом добавил, как бы про себя: — Интересно, очень, очень интересно… О’кей.

Самолет уже шел на посадку. На горбатых, покрытых пятнами зелени склонах виднелись беспорядочно разбросанные желтые и белые домики. Это был город Кобдо — центр одного из западных аймаков Монгольской Народной Республики.

***

— Вы можете ехать немедленно, господа, — вежливо сказал за завтраком Зундуйн Очир — представитель Министерства иностранных дел Монгольской Народной Республики. Он встретил экспертов на аэродроме, проводил их в гостиницу и теперь сидел вместе с ними в маленьком застекленном павильоне ресторана.

Дымился горячий плов, приправленный яблоками, алычой и тонко нарезанными ломтиками моркови. Айран, монгольский сыр и густой крепкий чай дополняли несложное меню.

— Мне поручено сопровождать вас до Тонхила, — продолжал Очир. — Это в четырехстах километрах отсюда, у подножия Алтая. Там вы встретите нашего геолога Батсура с караваном машин, лошадей и верблюдов. Батсур — член комиссии экспертов. Он поедет с вами на Адж–Богдо. Мы хотим попробовать провести машины через перевал Тамч–Даба в Монгольском Алтае. Там проходил старый караванный путь в Китай, но им давно перестали пользоваться. Дорога заброшена…

Озеров с сомнением покачал головой.

— Едва ли машины пройдут через Тамч–Даба.

— Подразделение саперов уже ремонтирует дорогу на северном склоне Алтая, — объяснил Очир. — Они получили приказ обеспечить спуск вашего каравана в Барун–Хурай — обширную впадину, расположенную между Монгольским Алтаем и Джунгарской Гоби. Дальше все будет зависеть только от вас. Машины доставят экспедицию к подножию северного склона Адж–Богдо. Начнете работать. Через несколько дней прибудут лошади и верблюды, тогда сможете исследовать центральную часть Адж–Богдо. Работы рассчитаны на месяц. Если окажется необходимым, срок может быть продлен по желанию одного из экспертов.

Разговор велся по–русски. Мистер Пигастер неторопливо жевал плов, запивал чаем, равнодушно поглядывал в окно. В раме окна была видна узкая мощеная улица; караван навьюченных верблюдов осторожно пробирался мимо стоящих у подъезда легковых и грузовых машин.

Верблюды вытягивали длинные шеи и протяжно ревели; гортанно покрикивали смуглые погонщики, одетые в яркие халаты и высокие войлочные шапки. За плоскими желтыми крышами виднелись поросшие лесом склоны невысоких гор, а над ними — яркое синее небо.

— Прошу извинения, господа, — обратился по–английски к Тумову Пигастер. — Когда и как мы можем двигаться дальше? Мы должны спешить. Очень спешить…

— Предлагают хоть сейчас, — сказал Тумов. — Но мне кажется, нам следует передохнуть и выехать завтра утром.

— На чем мы полетим? — прищурился Пигастер.

— А мы не полетим, — пояснил Тумов, наливая себе холодный айран. — Мы поедем на грузовиках, потом на верблюдах, потом на лошадях и, в заключение, пойдем пешком.

— Вы, конечно, шутите.

— Даже в мыслях не имел…

— Тогда я протестую, господа, категорически протестую. Это перечеркивает все планы. Нужны самолеты, вертолеты, вездеходы. Да, господа, если у вас их нет, Америка может доставить все это через два–три дня.

— Я в отчаянии, мистер Пигастер, что вас так расстраивает способ передвижения, — вмешался по–английски Очир. — Я в отчаянии и от того, что ваши американские самолеты и вертолеты, которые, бесспорно, очень хороши, будут здесь в Гоби так же беспомощны, как и наши. Гостеприимство не позволяет нам идти на риск. Мы не можем позволить, чтобы хоть один волос упал с головы кого‑либо из членов высокой комиссии.

Тумов чуть заметно подмигнул Озерову, поглядывая на лысину Пигастера.

— Там, на далеком юге, — продолжал Очир, — лежит пустыня, окружающая пустынные безлюдные горы. Там нет поселков, нет даже стойбищ, нет складов горючего, нет аэродромов. Постоянные ветры и бураны необычайно затрудняют посадку самолетов и делают невозможным использование вертолетов.

— Самолеты и вертолеты летают даже в Антарктике, — заметил Пигастер.

— Летают и здесь, когда нет иного выхода, — спокойно сказал Очир. — Конечно, можно было бы подыскать посадочную площадку и оборудовать ее для приема экспедиции. Но на это потребуются еще недели. И даже добравшись самолетом к подножию Адж–Богдо, все равно придется ждать там прибытия лошадей. А на машинах комиссия доберется за пять–шесть дней. В наших краях машина и лошадь надежнее самых новейших самолетов, господа.

— Решено, — громко объявил Тумов. — Едем на машинах. Голосую! Кто за?

Пигастер ослепительно улыбнулся:

— Вижу, что остался в меньшинстве.

***

Шестой день пробивался караван машин на юго–восток, к подножию далекого Адж–Богдо. С помощью саперов были пройдены крутые уступы Тамч–Даба, хотя мистер Пигастер на каждом привале твердил, что перевал они не возьмут и только напрасно теряют драгоценное время. Когда цепочка машин поднялась на перевал и путешественники увидели красно–оранжевое солнце, выплывающее из‑за пыльной мглы бескрайних пустынь, Тумов сказал американцу:

— Ну вот, все в порядке. Осталась меньшая половина.

— Надо еще спуститься, — сухо заметил Пигастер, кутаясь в меховую куртку. — Интересно, какая здесь высота, мистер Тумов?

— Пустяки. Всего две тысячи семьсот пятьдесят метров над уровнем моря. Ровно на километр ниже, чем гребень Адж–Богдо.

Пигастер покачал головой, но ничего не сказал. После отъезда из Кобдо он улыбался все реже.

К вечеру машины спустились с перевала.

Впереди лежали желтые плато Барун–Хурая. Далеко на юго–востоке, за грядой невысоких возвышенностей, которые едва проступали на горизонте, была заалтайская Гоби. Обжигающий ветер гнул к самой земле пучки высохшей травы. Пыльные смерчи поднимались высоко в воздух на пустынных увалах и исчезали, как призраки. Низкое солнце тускло светило сквозь пыльную завесу. Невидимый песок колол лицо и скрипел на зубах.

Из кабины первой машины вылез молодой круглолицый монгол в ватнике и фетровой шляпе с ремешком у подбородка — геолог Батсур, доцент Улан–Баторского университета; пригибаясь на ветру, подошел к Озерову.

— Где‑то здесь должно быть стойбище аратов, — начал он, стараясь перекричать свист ветра. — Станем на ночлег возле них…

— Араты здесь, за перевалом? — удивился Озеров. — С каких пор?

— Пробуют осваивать пустыню, — усмехнулся Батсур. — Уже несколько лет приходят со стадами к подножию южного склона хребта, но туда, — он указал на юг, — далеко не заходят. Жмутся к горам. А там, в Гоби, кое–где есть хорошие пастбища. Боятся чего‑то. Не хотят идти на юг… Это стойбище последнее; больше людей не встретим.

Машины покатились дальше по сухому руслу потока, стекающего ранней весной с южного склона хребта. Русло, сложенное мелкой галькой, напоминало широкую проселочную дорогу и, подобно проселку, причудливо извивалось среди невысоких красноватых и черных скал. Местами в защищенных от ветра уголках попадались чахлые кусты остролистного тамариска. Редкие метелки эфедры покачивались на склонах. Уже темнело, когда впереди у подножия невысокого плато заблестели огни костров.

Прибытие каравана машин вызвало переполох в стойбище аратов. Отовсюду — из войлочных юрт, от костров, из‑за ближайших холмов — к машинам шли и бежали мужчины, женщины, дети в ватных халатах и островерхих меховых шапках, махали руками, переговаривались на ходу, кричали, показывали на машины и на покрытые снегом скалистые гребни недалеких гор.

Батсур заговорил с аратами. Шум утих. Пастухи слушали внимательно. Многие удивленно и даже недоверчиво покачали головами. Когда Батсур умолк, вперед выступил высокий седобородый старик в красном, расшитом серебром халате, зеленых сапогах с загнутыми вверх длинными носками и в войлочной шапке, отороченной лисьим мехом. Пронзительный взгляд старика обежал гостей, задержался на мгновение на лице Озерова. Коснувшись коричневыми руками бороды, старик заговорил высоким гортанным голосом. Батсур переводил.

— В отборной крупе нет сора, у старого человека нет лживых слов. Араты приветствуют дорогих гостей, прибывших в Гоби из далеких краев. Араты склоняются перед великим искусством смелых наездников, проведших железных коней, — Батсур похлопал рукой по кузову ближайшей машины, — через заоблачные выси Большого перевала. Двадцать зим назад араты подумали бы, что железные кони спустились с неба, ибо пути для железных коней через горы нет. Теперь араты думают иначе. Они читают газеты и слушают радио. Они знают, что человек все может. Он может найти воду в Гоби, может спасти стада от зимних буранов, может провести железных коней там, где раньше спешивались самые отважные наездники. Когда‑нибудь человек обуздает и злые силы громовых духов, обитающих на юге. Просторы Гоби перестанут пугать мирных пастухов. Араты уже многому научились от своих старших друзей, живущих на севере и западе. Они будут учиться и дальше. Счастлив познающий сладость и плоды учения. Араты горды тем, что среди искусных наездников, которые вели железных коней через Большой перевал, есть и монголы. Оставайтесь у нас и отдыхайте, пока вам не наскучит наше гостеприимство. Отдаем вам самые лучшие юрты, самые мягкие кошмы, самые теплые одеяла. Юноши выбирают в стадах самых жирных баранов. Толстый Цыбик, которому известны все тайны запахов жареного мяса, уже точит ножи. Оставайтесь и будьте так же счастливы, как счастливы араты, приветствующие дорогих гостей.

Старик замолчал, опять коснулся бороды и, подойдя к гостям, медленно и торжественно обнял каждого.

Когда очередь дошла до Озерова, старик похлопал его по плечу и на ломаном русском языке сказал:

— Ты был Гоби — старый Баточирын помнит тебя. Ты был Юсун–Булак, там, — старик показал на север. — Это было давно; много зим прошло.

— Я не помню тебя, отец, — ответил Озеров, обнимая старика, — но я завидую твоей памяти — памяти степного орла. Я был в Юсун–Булаке перед поездкой в Гоби девять лет назад.

— Кто был Гоби и снова вернулся, тот найдет счастье, — сказал старый Баточирын.

— Если пришел без плохой мысли, — добавил он, обнимая Пигастера, стоящего возле Озерова.

Араты снова заговорили шумно и приветливо, окружили гостей, обнимали, жали руки.

Долго не гасли в эту ночь костры в стойбище пастухов. Ветер стих, улеглась пыль. Неподвижный воздух был холоден и сух. В черном небе над пустыней ярко искрились звезды. Приятным теплом тянуло от костров, в которых, потрескивая, горели сухие ветви саксаула и караганы.

Батсур, лежа на кошме между Озеровым и Тумовым, вполголоса говорил:

— Наш американец прицепился к старому Баточирыну, как колючка к лошадиной гриве. Больше часа говорят. О чем бы?

— Третий способ изучения местности и обстановки, — усмехнулся Тумов, — расспросы местного населения.

— Хорошо он говорит по–монгольски? — спросил Озеров.

— Лучше меня, — засмеялся Батсур. — В общем, понять можно.

— Любопытный тип, — вполголоса заметил Озеров, поглядывая в сторону соседнего костра, где седобородый Баточирын, наклонив голову, внимательно слушал улыбающегося Пигастера.

— Разведчик! — процедил сквозь зубы Тумов.

— Не только, — возразил Озеров. — Он и ученый. Мне попадались его работы по земным токам и магнетизму. Ты тоже должен их знать.

— Ерунда. Ни одной путной мысли. Фантазия…

— У тебя все фантазия, — спокойно заметил Озеров. — А между прочим, в самых фантастических представлениях есть зерно истины. Вот, например, сегодня, приветствуя нас, Баточирын сказал о громовых духах, обитающих на юге Гоби. Это, конечно, какая‑то легенда. Но мне очень хотелось бы узнать о ней подробнее. Ты обратил внимание на эти слова?

— Нет, — сказал Тумов. — Пока он говорил, я старался вспомнить, куда положил контрольные таблицы для измерительных приборов.

— Вспомнил?

— Нет.

— А ты не мог оставить их в Москве?

— Не думаю, — протянул Тумов не очень уверенно.

— Это скандал, если таблиц не окажется, — покачал головой. Озеров. — Надо завтра же проверить… А вы, Батсур, знаете легенду, о которой говорил Баточирын? — продолжал он, помолчав.

— Не знаю, — тряхнул головой молодой монгол. — В Гоби много легенд. Здесь о каждой долине, о каждой скале существуют легенды. Завтра спрошу Баточирына.

***

На следующее утро Озерова разбудили свист и вой ветра. Юрта дрожала от сильных порывов. В воздухе снова было полно тонкой песчаной пыли. Выбравшись из спального мешка, Озеров увидел вокруг страшный беспорядок. Вьючные чемоданы были раскрыты, содержимое раскидано на полу. Среди вороха одежды, книг, инструментов и разного походного снаряжения мрачно копался Тумов.

— Таблицы? — спросил Озеров.

Тумов молча кивнул.

Войлочная завеса у двери приподнялась, пропустив Батсура.

— Ветер разыгрался, — объявил он, снимая пылезащитные очки. — Придется ждать. Пути не видно.

Постепенно в юрте собрались все участники экспедиции. Последним пришел мистер Пигастер со своим секретарем — бледным молчаливым молодым человеком.

Завтракали молча. Торопливо глотали плов, запивали кислым молоком. Первыми поднялись и вышли шоферы, за ними радисты. Когда стали расходиться коллекторы, Озеров попросил их упаковать чемоданы, распотрошенные Тумовым.

— А что вы искали, Аркадий Михайлович? — спросил Жора, коллектор Тумова, собирая раскиданное по войлочному полу имущество.

— Игорь Николаевич искал контрольные таблицы.

— Так они не здесь! — крикнул Жора. — Кто‑то их засунул в ящик с лекарствами. Я еще думал — зачем они там?

Тумов открыл было рот, чтобы прочитать Жоре нотацию, но, поймав насмешливый взгляд Озерова, махнул рукой и промолчал.

После полудня ветер стал утихать. Решено было двигаться дальше. Нагруженные машины выстроились в походную колонну.

— Говорили с Баточирыном? — спросил Озеров у Батсура.

— Говорил. Смеется. Сказал: “Идите спокойно. Громовые духи вас не тронут: уснули надолго”.

— А легенду рассказал?

— Не хотел. Говорил: “Непонятные вопросы задаете. Вчера чужеземец, который разговаривает на нашем языке, спрашивал про большие машины с военными людьми. Откуда в Гоби большие машины? Ты теперь спрашиваешь про старую легенду. Зачем вам это?” Рассердился и не хотел со мной говорить. Сказал: “Надо баранов посмотреть” — и ушел.

Озеров задумчиво посасывал трубку.

— Уснули надолго, — повторил он. — Интересно! Надо обязательно узнать про эту легенду, Батсур.

— Теперь не скажет, — засмеялся молодой монгол. — У нас старики упрямые.

Проводить экспедицию собралось все стойбище. Араты шумно желали удачи, жали руки. Девушки протягивали отъезжающим пиалы с айраном и кумысом.

Озеров оглядывался по сторонам, но старого Баточирына не видел.

— Уехал к стадам, — сказал Батсур, заметив вопросительный взгляд геолога. — Придется эту легенду самим разгадывать…

***

Уже две недели работала экспедиция на северных склонах Адж–Богдо. Когда пришли лошади и верблюды, начались маршруты в глубокие ущелья, рассекающие горный массив. Машины колесили по предгорьям. Пешие группы штурмовали черные скалы.

Пигастер был неутомим. С утра до ночи, в зной и в бураны, носился он на маленьком газике по предгорным плато, въезжал на крутые склоны, петлял среди скал. Дважды он заблудился и не вернулся на ночь в лагерь. Однако оба раза на другой день ухитрился одному ему известным способом найти правильную дорогу.

Когда газик заезжал в лабиринт скал, из которых, казалось, не было выхода, Пигастер отстранял шофера–монгола и сам брался за баранку. И каждый раз благополучно выводил машину на более или менее ровное место.

Шоферы прозвали его “летающим шайтаном”, но слушались беспрекословно. Если бы Пигастер велел съехать с отвесного обрыва, они без колебаний выполнили бы его распоряжение.

Своего помощника Пигастер редко брал в эти поездки. Чаще он отправлял его в пешие маршруты в глубь гор вместе с Озеровым или Тумовым.

Озеров методически, шаг за шагом, составлял геологическую карту Адж–Богдо. Однако здесь, на северном склоне, его предположения не находили подтверждений. Горы были сложены древними песчаниками и сланцами. Не попадалось никаких следов молодого вулканизма, никаких значительных аномалий. Батсур во время одного из маршрутов нашел месторождение свинца, но многие сотни километров, отделяющие Адж–Богдо от поселков и дорог, лишали эту находку практического значения еще на долгие годы.

Экспедиция уже трижды меняла лагерь, постепенно перемещаясь с северо–запада на юго–восток. Вскоре предстоял переход на южные склоны массива.

Пигастер в начале работ обещал награду тому, кто найдет хоть какие‑нибудь остатки контейнеров погибшего искусственного спутника. Рабочие, шоферы и радисты исходили сотни квадратных километров предгорных равнин. Однако ни на склонах Адж–Богдо, ни на пустынных плато, окаймляющих массив, ничего не удалось найти.

В середине июля наступила сильная жара. Безветренные дни были особенно тяжелыми. Раскаленный воздух обжигал кожу. Моторы отказывались работать. Легкие дышали с трудом. Пройдя всего несколько километров, обессиленные люди падали в тени скал. Нужна была немалая выдержка, чтобы заставить себя снова выйти под лучи палящего солнца.

Из всего состава экспедиции, казалось, только Озеров не страдал от жары. В самые жаркие часы дня он мог лазать по открытым склонам, отбивал образцы, делал зарисовки, подолгу записывал свои наблюдения. Официально с момента выезда из Тонхила экспедицию возглавлял Тумов, его заместителем считался Батсур. Фактически всем командовал Озеров. Тумов и Батсур ничего не делали без согласования с ним; его советы принимались без возражений. Младшие научные сотрудники во всех спорных случаях обращались к Озерову; его мнение считалось окончательным и никем не оспаривалось.

Работы шли полным ходом, несмотря на дневной зной, жажду и усталость. Однако поиски были безрезультатными. Ни наземных причин катастрофы, ни остатков искусственного спутника экспедиция не находила.

Однажды поздно вечером Тумов, Озеров и Пигастер, только что возвратившиеся из маршрутов, ужинали в палатке Батсура.

Ночь была тихая, но холодная. После дневного зноя температура быстро спадала, на рассвете она нередко опускалась до нуля.

— Пора переходить на южный склон массива, — сказал Тумов, протягивая миску за второй порцией жареного мяса. — Как твое мнение, Аркадий?

— Согласен, — помолчав, ответил Озеров.

— А вы что думаете, мистер Пигастер?

— Я готов.

— Значит, ничего, никаких следов, — заметил Тумов, поглядывая исподлобья на своих собеседников.

— Остается еще южный склон, — улыбнулся Пигастер.

— А ваши предположения не поколебались?

— Отчасти, — Пигастер забарабанил пальцами по пластмассовой плите походного столика. — Отчасти, мистер Тумов. Впрочем, неизвестно, что мы найдем на южном склоне.

— Край еще более дикий, чем здесь. Тут побывало несколько исследователей, там были только мы с Озеровым.

— Но там ближе до китайской границы, — возразил Пигастер. — Там могут быть дороги; можем встретить людей. Встретили же мы пастухов на южном склоне Монгольского Алтая.

— Напрасные ожидания!

— Девять лет назад там жил отшельник–охотник, — сказал Озеров. — Но это значительно южнее, километрах в пятидесяти от Адж–Богдо.

— О, надо обязательно навестить его, — оживился Пигастер.

— Если он еще жив, — процедил Тумов.

— С ним был мальчик, — продолжал Озеров. — Они жили в развалинах покинутого ламаистского монастыря. Монахи ушли в Китай, а этот охотник, вероятно, остался сторожем монастырских владений.

— Почему ушли монахи? — заинтересовался Пигастер, обращаясь к Батсуру. — Ваше правительство изгнало их?

— Наше правительство не преследует монахов. А о существовании монастыря к югу от Адж–Богдо едва ли знали в Улан–Баторе. Этот монастырь покинут давно.

— Да, — подтвердил Озеров, — он был покинут лет за пятнадцать до нашего первого приезда в эти места. Старик–охотник рассказывал, что монахи ушли после сильного землетрясения.

— Неужели этот человек провел в полном одиночестве пятнадцать лет? — с сомнением спросил Пигастер.

— Вероятно, он иногда уходил к людям, — сказал Озеров. — Иначе откуда у него взялся бы мальчик, которому на вид было не более восьми лет?

— А может, там вблизи все‑таки есть стойбища? — снова улыбнулся Пигастер.

— Стойбищ там нет, — возразил Батсур. — К югу от Адж–Богдо сейчас простирается безводная пустыня. Несколько десятков лет назад вода там еще была. На старом караванном пути в Китай есть высохшие источники и колодцы. Но вся местность между Монгольским Алтаем и Китайским Тянь–Шанем испытывает сильные поднятия. Грунтовые воды уходят в глубину, источники исчезают. Монахи покинули монастырь не потому, что испугались землетрясения. Монастырь они могли отстроить. Пропала вода, был заброшен старый караванный путь, и люди перестали посещать монастырь. Доходов не стало. Монахи ушли…

— Возможно, — сказал Озеров. — Однако землетрясение, разрушившее монастырь, было очень сильным. Постройки старинные. Они насчитывали не одну сотню лет. Разрушено почти все. Даже помещения, высеченные в скалах, пострадали. Восстановить все это было бы нелегко. Здесь временами происходят сильнейшие землетрясения, сопровождающие рост горных хребтов. Плоские плато на вершинах высоких гор — свидетели той недавней эпохи, когда здесь были бескрайние равнины. Сейчас остатки древних равнин приподняты на три–четыре километра над уровнем моря. На глазах человека происходит перестройка земной коры. Древний континент — платформа — превращается в свою противоположность — горную область. Если этот процесс будет продолжаться, он может завершиться грандиозными обрушениями. В Центральную Азию возвратится море, и лишь вершины высочайших хребтов останутся над водой наподобие островов современных океанов.

— Мрачные прогнозы, — усмехнулся Пигастер. — К счастью, это, по–видимому, произойдет не слишком скоро.

— Нашему поколению можно не опасаться, — кивнул Тумов.

— Господин Батсур, — обратился Пигастер к молодому монголу. — Вы, конечно, коммунист. Вы мечтаете когда‑нибудь построить среди этих пустынь и пустынных гор царство божие, в котором все будут одинаково богаты и одинаково счастливы, этакую благословенную страну, в которой у каждого пастуха будет пластмассовая юрта, газовая плита, электрическая бритва и еще там что‑нибудь. А вот господин Озеров говорит, что пройдет некоторое время и сюда возвратится море. Значит, все, что вы собираетесь построить, рано или поздно утонет. Стоит ли тратить силы и молодость для грядущих поколений, которые все равно обречены?

— Вы примитивно представляете себе будущее, мистер Пигастер, — сказал Батсур. — Коммунизм — это не газовая плитка и не электрическая бритва в юрте арата. Коммунизм будет великим содружеством умных, свободных и счастливых людей. Всех людей целой планеты, мистер Пигастер… Мой отец говорил: “Будешь ждать счастья с неба — днем попадешь в волчью яму”. Араты не будут ждать счастья. Они его построят сами. И они уже начали строить. Вы нашли здесь еще не тронутую человеком пустыню и полагаете, что дальше электрической бритвы у народов Гоби мечта не идет?.. А мы хотим напоить влагой эти пески, создать тут сады и плантации, заполнить водой русла высохших рек, построить города, курорты и станции отправления космических кораблей… Мы хотим, чтобы монгольские юноши и девушки, потомки нынешних аратов, могли слушать лекции в международных университетах всех континентов Земли. Хотим подчинить себе могучую и пока еще непокорную природу. А когда придет время изменений, о которых говорил товарищ Озеров, что ж, если человек коммунистической эпохи не сможет их предотвратить, он переселится из угрожаемого района в другой: из Гоби — на запад Северной Америки, из Нью–Йорка — в отвоеванную у моря Атлантиду. Ведь он будет полноправным хозяином всей планеты.

Тумов многозначительно кашлянул.

— Вы прекрасно рассказали, мистер Батсур, — ослепительно улыбнулся Пигастер. — Это так величественно и заманчиво, что… даже мне хотелось бы поверить вам. Но мне невольно пришло на ум любимое изречение мистера Тумова. Позвольте, как это вы говорите, мистер Тумов? Ах, да, — зеленая фантазия… Именно — зеленая фантазия! Зеленая, как те плантации, которые вы хотите вырастить. Только вы не обижайтесь на меня, дорогой мистер Батсур. Что делать? У каждого своя слабость. Я верю в Господа Бога, вы — в сады и рощи, которые пастухи вырастят у подножия Адж–Богдо, а мистер Озеров — в природный источник мощного нейтронного излучения, уничтоживший спутник. Не будем бранить друг друга за свои слабости.

— Отец учил меня уважать слабости ближних, — поклонился Батсур. — Дорог тысяча, правда одна…

***

Переброску лагеря на южный склон Адж–Богдо было решено осуществить по двум маршрутам. Колонна машин вместе с караваном верблюдов и большинством лошадей обогнет массив с юго–востока. Пешая группа с несколькими вьючными лошадьми попытается перевалить Адж–Богдо по ущелью, которое назвали Черной расщелиной. Караван машин поведет Тумов. В пешей группе пойдут Озеров, Батсур, Жора и двое рабочих. В последний момент к пешей группе решил присоединиться и мистер Пигастер.

На рассвете, когда за черными зубцами Адж–Богдо чуть начал розоветь восток, а ущербная луна еще ярко светила в темном небе, маленький караван покинул лагерь.

В лагере уже никто не спал. Рабочие снимали палатки, грузили снаряжение на автомашины. С восходом солнца автоколонна также должна была выступить в длительный и трудный маршрут вокруг гор. Когда маленькая группа смельчаков проходила мимо машин, рабочие прерывали погрузку и молча провожали взглядами темные фигуры, упрямо шагающие навстречу ветру. Никто не промолвил ни слова, но все знали, что путь этой шестерки будет нелегким. Еще ни один человек не переваливал через черные скалы Адж–Богдо.

Тумов проводил караван до ворот ущелья, молча пожал всем руки.

— Вперед, — скомандовал Озеров.

Батсур, Жора, Пигастер и двое монголов–рабочих, ведущих в поводу навьюченных низкорослых лошадок, один за другим исчезли в темной пасти ущелья.

Тумов положил широкую ладонь на плечо друга, чуть наклонился и внимательно глянул с высоты своего огромного роста в спокойное лицо Озерова.

— Ну–ну, не тревожься, старина, — тихо сказал Аркадий. — Все будет в порядке. Завтра вечером встретимся.

— Значит, у восточного подножия вулканического плато, — охрипшим голосом пробормотал Тумов. — Осторожнее наверху… В случае чего лучше вернитесь. Радируй, и я пошлю назад одну из машин.

— Пройдем, — сказал Озеров, — Ну, счастливо!

— В добрый час, Аркадий.

Тумов подождал, пока маленькая фигурка Озерова исчезла за поворотом ущелья, и тихо побрел к лагерю. Восток разгорался все ярче. Над черными горами и бескрайними желтыми плато вставало солнце.

***

В первый день караван Озерова прошел около 20 километров по извилистому коридору Черной расщелины. Постепенно поднимались все выше. Путь в тени высоких скал оказался менее мучительным, чем маршруты по раскаленным плато предгорий. Временами навстречу каравану из верховьев ущелья начинал дуть довольно сильный ветер. Его порывы угоняли зной. Дышать становилось легче. Люди быстрее карабкались по осыпям и скалам, настойчивее тянули за собой лошадей.

Во время коротких привалов Батсур и Жора измеряли прибором радиоактивность пород. Озеров торопливо записывал наблюдения в полевой дневник.

Наконец ущелье начало расширяться, склоны стали положе, появились кустики чахлой зелени. Караван вышел в верховья долины. Впереди уступами громоздились черно–коричневые скалы главного гребня. Где‑то среди них завтра предстояло проложить путь в долины южного склона. На западе из‑за скал поднимался ослепительно белый пик.

— Мунх–Цаст–Ула, — сказал Озеров. — Высочайшая вершина Адж–Богдо. Более трех тысяч семисот метров над уровнем моря.

— Мрамор? — поинтересовался мистер Пигастер, доставая из кожаного футляра полевой бинокль.

— Нет, снег.

— О’кей; значит, там есть вода.

— Да, — ответил Озеров, — но там нет перевала.

— Еще вопрос, найдем ли его здесь, — улыбнулся Пигастер, поглядывая на черный гребень, запиравший верховья долины.

***

На ночлег стали у подножия водораздельного гребня. Воды не было. Лошадей стреножили и пустили щипать чахлую, пожелтевшую траву. На примусе вскипятили чай и разогрели консервы.

Озеров вдруг вспомнил завтрак в три часа утра на набережной Москвы–реки. Игорь сказал тогда, что в Гоби всегда найдется охапка саксаула, чтобы разогреть консервы. А вот здесь, в этой пустынной долине, не было и охапки саксаула. Ни деревца, ни кустика, лишь пучки сухой колючей травы на почерневших от солнца и ветров склонах.

“Как‑то дела у Игоря? Куда они сумели добраться сегодня?” — думал Озеров, раскладывая спальный мешок на бурой каменистой почве.

Рядом Жора крутил рукоятки радиостанции. В наушниках были слышны шорохи и треск. Радист Тумова не отзывался.

— Еще едет; не стали на ночлег, — объявил Жора, откладывая наушники.

Быстро темнело.

Ужинали в полумраке. Обжигаясь, тянули обветренными губами горячий чай. Ледяной ветер задувал с близкого перевала, заставлял приподнимать воротники ватных курток, нахлобучивать поглубже шляпы и шапки. Здесь, на высоте трех тысяч метров над уровнем моря, переход от дневной жары к ночному холоду был необычайно резок.

Ужин подходил к концу, когда один из рабочих — Жамбал — крикнул что‑то громко и испуганно.

Батсур вскочил:

— Где?

Жамбал, растерянно шевеля губами, указал под ноги на темную каменистую почву.

Батсур включил электрический фонарь, принялся внимательно разглядывать камни и сухую траву.

— Что там? — спросил Озеров.

— Жамбал говорит, что видел каракурта.

— На такой высоте, — усомнился Аркадий, — едва ли…

— Надо проверить. Угроза слишком серьезная.

— Конечно.

Обыскали лагерь, перетрясли спальные мешки, седла и рюкзаки, но ничего не нашли.

— Померещилось ему, — заметил Озеров, снова усаживаясь на брезент.

— Нет, нет, — крутил головой Жамбал, — моя честный слово говорит. Моя каракурт видел… Плохо будет. Надо идти другой место… Здесь ночевал нельзя…

— Куда пойдем? — возразил Батсур. — Ночь, темно. Будем спать на кошмах. На кошму каракурт не полезет.

— Моя боится, — твердил Жамбал. — Моя очень боится. Моя старый бабушка один каракурт кусал. Бабушка сразу помирал.

— Что случилось? — поинтересовался мистер Пигастер.

— Есть подозрение, что в лагерь забрался ядовитый паук — каракурт, или черная вдова. Его укус считается смертельным.

— О’кей, — усмехнулся Пигастер. — Настоящий яд. Сильно действует. Но не стойкий. В консервированном виде долго не сохраняется. Эти пауки есть там, далеко, в пустыне. Здесь их нет, — продолжал он, переходя на монгольский язык, — нет…

— Я видел, — упрямо повторил Жамбал, — здесь… Идти надо…

Пигастер нахмурился и посветил вокруг карманным фонариком. Батсур расстелил рядом с брезентом кошму из грубого войлока. Американец торопливо перебрался на нее и сел, поджав под себя ноги.

— Здесь теплее, — пояснил он и погасил фонарь. Батсур легонько подтолкнул Озерова локтем.

— Однажды паук сыграл скверную шутку с одним журналистом, — сказал Аркадий, попыхивая трубкой. — Журналисту пришлось ночевать в полевом стане. Дело было в Туркмении на окраине пустыни. Там водились каракурты… Журналист был не из робких, но каракуртов боялся смертельно. Он решил не спать всю ночь, однако перед рассветом задремал. Проснулся от ощущения, что по руке кто‑то ползет. Он открыл глаза и увидел на своем мизинце небольшого черного паука. Парень чуть не сошел с ума от страха. Он лежал, боясь пошевелиться, ни жив ни мертв и с замирающим сердцем ждал, когда паук сползет с пальца. А паук все сидел и не думал никуда уползать. У журналиста затекла рука и онемело тело… Проснулся его сосед, увидел черного паука, тоже перетрусил и посоветовал быстрым движением стряхнуть каракурта. Журналист шевельнул рукой, но недостаточно резко. Паук свалился, но успел укусить его в палец. Подняли тревогу, и колхозный кузнец предложил журналисту единственный путь к спасению: немедленно отрубить укушенный палец. Бедняге пришлось согласиться. Операцию произвел кузнец. Журналист не успел даже сообразить, что происходит, как одним пальцем у него стало меньше. Увидев кровь, он потерял сознание. Когда его привели в чувство, кузнец стоял рядом и со смущенной миной пробовал извиняться. Журналист начал было бормотать слова благодарности, но кузнец, сокрушенно покачивая головой, объяснил, что паука уже поймали ребятишки. Он оказался совсем не каракуртом, а безобидным крестовиком…

— О чем рассказывал Аркадий Михайлович? — тихо спросил Жора у Батсура.

Батсур, посмеиваясь, повторил по–русски историю о крестовике, принятом за каракурта.

— А вы знаете, что эти пауки чрезвычайно быстро размножаются? — послышался из темноты нервный голос Пигастера. — Каждая самка каракурта откладывает осенью тысячи яичек. Яички она помещает в сплетенные из паутины коконы. Весной молодые пауки вылезают из коконов, выпускают длинные паутиновые нити, и на этих нитях весенние ветры разносят их на большие, расстояния. А осенью каждая молоденькая самка снова оставляет тысячеголовое потомство. Каракурты могли бы быстро завоевать пустыни, если бы не птицы… Скверно, если тут действительно гнездятся эти пауки, — заключил американец. — По одному они обычно не встречаются.

— Клянусь усами главного ламы, — сказал Батсур, — мне начало казаться, будто что‑то ползает по спине под ватником.

— Русские в таком случае говорят: мороз побежал по коже, — невесело усмехнулся Пигастер.

— Батсур, быстро расстегни и сбрось ватник, — приказал Озеров и осветил молодого монгола ярким снопом света карманного фонаря.

Побледневший Батсур пробежал пальцами по пуговицам ватной куртки и почти незаметным движением плеч сбросил ее на брезент.

Жора и Жамбал громко вскрикнули.

На белой рубашке Батсура между лопаток сидел большой бархатно–черный паук.

— Не шевелиться, — прошептал Озеров. Легким движением руки он смахнул паука на брезент и раздавил записной книжкой.

— Спасибо, дорогой, — просто сказал Батсур и погладил Аркадия по плечу.

— Гм, значит, рабочий не ошибся, — процедил сквозь зубы мистер Пигастер, разглядывая раздавленное насекомое. — Проклятая страна, — голос американца дрогнул.

Снова тщательно осмотрели площадку лагеря и обнаружили еще одного каракурта, который быстро пробежал между камнями и скрылся. Больше никого не нашли.

Посовещавшись, решили не менять места лагеря.

— Чтобы не ломать ног в темноте, — сказал Озеров. Жам–бал, что‑то бормоча по–монгольски, окружил место ночлега кольцом из вьючных веревок.

— Каракурт такой веревка не любит, — объяснил он Жоре. — Может, не придет…

— А если перепрыгнет?

— Если перепрыгнет, тогда, может, придет…

В эту ночь мистер Пигастер не сомкнул глаз.

***

На следующее утро начали подъем на перевал. Об инциденте с каракуртами никто уже не вспоминал. Только Жора во время одного из кратких привалов тихо сказал Батсуру:

— А наш мистер сегодня не улыбается. Наверно, ему везде чудятся каракурты. Даже не присел ни на одном привале.

— Ты, Жора, смелый парень, — похвалил Батсур. — Сегодня днем ничего не боишься, правда?..

Жора покраснел, но смолчал.

Этот Батсур видит людей насквозь. Как он догадался, что Жора вчера перетрусил? А, откровенно говоря, перетрусил Жора здорово. Кто знает, сколько таких каракуртов гнездилось в верховьях ущелья, где стоял лагерь! Проснешься, а черный паук сидит на тебе. У Жоры противно дрожали пальцы, когда он настраивал передатчик. В шорохе и тресках ничего нельзя было разобрать. Жора так и не сумел установить радиосвязи с автоколонной. Вероятно, в этом были виноваты каракурты. Хуже, что не удалось наладить связь и сегодня утром. В наушниках трещало, как во время сильнейшей грозы. По–видимому, была какая‑то неисправность в приемнике, но какая, Жора не знал.

— Скажут еще, что ничего не понимаю в радио, — испугался Жора. Он даже вспотел под спокойным взглядом Озерова, терпеливо ожидавшего установления связи, и соврал, что автоколонна не отзывается.

— Может, местные помехи, — мрачно размышлял он, шагая возле Батсура. — Но откуда?

Батсур с улыбкой приглядывался к хмурой физиономии Жоры. Потом хлопнул его по плечу.

— Не расстраивайся, богатырь. И не сердись. От гнева стареешь, от смеха молодеешь. Смейся — все хорошо будет.

В полдень маленький караван достиг перевала. Это произошло как‑то неожиданно. Люди упрямо карабкались вверх с уступа на уступ. С трудом вытаскивали отяжелевшие ноги из горячих осыпей, с шуршанием ползущих вниз по крутым склонам. Тянули и подталкивали выбивающихся из сил лошадей. Смотрели только, куда поставить ногу при следующем шаге. Никто не глядел вверх.

И вдруг горячий ветер Джунгарской Гоби пахнул в потные лица, сорвал и унес вниз широкополую шляпу Озерова. Скалы расступились. Подъем кончился. Путешественники стояли на узкой седловине, зажатой среди высоких обрывов. Коричневые скалы гигантскими ступенями спускались далеко вниз к плоским котловинам и плато великой пограничной пустыни. Желтые пески терялись в знойной дымке, а над ними, замыкая южный горизонт, висела в воздухе волнистая белая нить — не то облака, не то снега далеких гор.

— Тянь–Шань, — сказал Озеров, — самые восточные цепи Китайского Тянь–Шаня. Между ними и нами около двухсот километров безводных песков и такыров Джунгарии.

— А что это за черное плоскогорье у подножия Адж–Богдо, все иссеченное трещинами? — хмуро спросил Пигастер, двумя руками придерживая шляпу, которую ветер так и рвал с головы.

— Вот это и есть вулканическое плато, открытое девять лет назад, — объяснил Озеров. — Отсюда виден его восточный край. Плато очень велико. Оно тянется далеко на северо–запад. Это единственный известный в настоящее время центр молодого вулканизма в Юго–Западной Монголии. Где‑то над этим плато произошла авария вашего спутника.

— Проехать туда на машине нельзя? — поинтересовался американец.

— Можно кое–где пройти пешком. Большинство расщелин недоступно. Там пригодился бы вертолет, если бы не чудовищные ветры, постоянно дующие из Джунгарии.

Караван двинулся вниз, к восточной окраине вулканического плато.

***

Во время перехода через Адж–Богдо не удалось сделать новых открытий. Приборы не зарегистрировали никаких признаков аномалий. Настороженный взгляд Озерова не заметил ничего, что давало бы хоть малейшую поддержку его гипотезе.

Оставалось вулканическое плато. Караван уже несколько часов пробирался вдоль его восточного края. Плоскогорье круто обрывалось в каменистой предгорной равнине. Причудливые карнизы нависали над головами путешественников. Зубцы и колонны, выточенные вихрями в многосотметровой толще лав и вулканических туфов, казались развалинами огромных замков, построенных и разрушенных великанами. Глубокие ущелья уходили в глубь плато. Ветер, врываясь в них, завывал и гудел, словно в трубах чудовищных органов.

Батсур попробовал углубиться в одну из расщелин, но оказалось, что она недоступна. За первым же поворотом узкое щелевидное русло было перегорожено вертикальным обрывом высотой в несколько десятков метров.

— Как и в большинстве таких трещин, — сказал Озеров. — А радиоактивность?

— Нормальная, — пожал плечами Батсур.

— Все, как девять лет назад…

— Где вы проникали в глубь плато? — спросил Батсур.

— Южнее; там есть одна расщелина, по которой можно подняться наверх. Возле нее находится горячий источник. Впрочем, далеко по вершине плато тоже не пройти. Вся поверхность иссечена глубокими трещинами.

— Отчего мог возникнуть такой странный рельеф? — недоумевал Батсур.

— Может быть, лавовое плато при подземных толчках раскололось на громадное количество кусков, — предположил Озеров.

— Нигде не видел ничего подобного.

— Признаться, я тоже, — кивнул головой Озеров.

— Словно кто‑то специально долбил по этому плато огромной кувалдой. Хотел расплющить, но только расколол на куски… Весной по этим расщелинам стекает вода, — продолжал Батсур. — Смотрите, в русле есть окатанные водой гальки.

— Интересно, что эти гальки состоят не из пород самого плато, — сказал Озеров. — Вероятно, среди лав встречаются слои конгломератов. Эти конгломераты разрушаются, и гальки из них выкрашиваются. Надо обязательно взять образцы.

Уже темнело, когда караван достиг юго–восточной оконечности плато. Здесь стена обрывов круто поворачивала на северо–запад и уходила к фиолетовым гребням далеких гор.

— Удивительно, — недоумевал Батсур, — мы прошли вдоль всего восточного края и не встретили ни наших машин, ни их следов. Я думал, они ждут нас тут.

— Да, странно, — согласился Озеров. — Странно также, что молчит их радио.

— Аркадий Михайлович, — отозвался Жора, виновато опустив глаза, — наверно, наше радио не в порядке. Послушайте, что делается в наушниках.

Озеров надел наушники, послушал, покрутил рукоятки настройки и молча передал наушники Батсуру.

Узкие глаза монгола округлились, как только он надел наушники.

— Когда это началось, Жора? — спросил Озеров, кивнув на приемник.

— Вчера вечером трещало немного, — пробормотал юноша.

— А сегодня утром?

— Сильнее, но не так, как сейчас.

— Магнитная буря? — спросил Батсур, освобождаясь от наушников.

Озеров с сомнением покачал головой.

— Жаль, что у нас нет магнитометра, — заметил Батсур.

— Проверим, как ведут себя компасы…

Все трое вытащили горные компасы и освободили стрелки. Стрелки, поколебавшись, замерли без движения.

— Никакой магнитной бури нет, — сказал Озеров, пряча компас в футляр.

Подошел Пигастер. Он уже успел слазать на ближайшую возвышенность и осмотреть в бинокль окрестности.

Услышав о неисправности радио, Пигастер взял наушники и скептически усмехнулся,

— Меня удивляет ваша наивность, господа, — сказал он. — Приемник в полном порядке. Просто где‑то совсем близко, под самым нашим носом работает заглушающая станция. Станция, которая заглушает иностранные передачи.

Озеров и Батсур переглянулись и не могли удержать улыбок. Жора, которому перевели слова Пигастера, невежливо фыркнул.

— Во всяком случае, очень похоже на работу такой станции, — поправился Пигастер, подрагивая седыми бровями.

Несколько раз, пока готовили ужин, Жора брался за передатчик. Треск в наушниках не утихал, но и не усиливался. Казалось, где‑то совсем рядом невидимые руки разрывали бесконечные, туго натянутые полотнища. В однообразном звенящем треске не было слышно ни одной станции.

Озеров задумчиво глядел на костер, в котором горели сухие ветви караганы. Таких помех в радиосвязи не было девять лет тому назад. С чем могут быть связаны эти странные нарушения в эфире? И какую площадь они захватили?

В эту ночь Озеров спал плохо. Ему снилось, что он блуждает в холодной непроницаемой мгле. Под ногами сыпучий песок, вокруг ветер и густая тьма. Ощупью он наткнулся на какую‑то стену. Она холодна и шероховата, как базальтовые обрывы плато. В ней есть отдушины и щели. Сквозь них проникает далекий оранжевый свет и доносится треск разрываемых тканей, бесконечный треск, как в наушниках радиопередатчика.

“Это сон”, — подумал он и заставил себя проснуться.

Была глубокая ночь. Чуть вспыхивал догорающий костер. В черном, пронзительно холодном небе ярко искрились звезды. Ветер утих, и глубокая тишина распростерлась над пустыней. Вот рядом застонал во сне Жора, и снова стало тихо.

Не вылезая из мешка, Озеров закурил трубку, лежал, прислушивался.

Жамбал, ссутулившись, неподвижно сидел у костра, обхватив руками карабин.

“Спит”, — подумал Озеров.

Он выбрался из мешка, потянулся, глянул вверх и замер.

Багрово–лиловое пятно растекалось по черному небу. Оно появилось на северо–западе над плато, расширялось дрожащими волнами, бледнело, гасло. Вот уже на месте пятна снова ярко блестят потускневшие было звезды.

“Показалось, — думал Озеров, протирая глаза. — Что это? Галлюцинация, полярное сияние?..”.

Он стоял не шевелясь, не отрывая взгляда от той части неба, где появилось и исчезло багрово–лиловое пятно. Не чувствовал пронизывающего холода. И вот снова начало багроветь небо в том же самом месте. Багровое пятно разливалось среди звезд, как отблеск далекого пожара. Но это не могло быть отблеском. Светилось само небо, и сквозь красноватую вуаль продолжали мерцать звезды.

“Может, мне кажется?” — промелькнуло в голове Озерова.

Не отрывая взгляда от уже бледнеющего пятна, он принялся трясти Жамбала. Монгол вскочил как ужаленный.

— Смотри туда, — шепнул Озеров, указывая в темное небо. Жамбал стремительно вскинул карабин.

— Нет, нет, не стреляй. Только смотри. Видишь что‑нибудь?

Жамбал вытаращил широко открытые глаза и растерянно озирался.

— Видишь что‑нибудь на небе? — повторил Озеров, боясь оторвать взгляд от почти исчезнувшего пятна.

— Звезда вижу… Много з–звезда, — заикаясь, проговорил Жамбал, с испугом поглядывая то на небо, то на Озерова.

— Смотри еще! — приказал Озеров. — Сейчас оно появится снова.

Жамбал снова вскинул карабин.

— Нет. Только смотри, — сказал Озеров, беря у него из рук оружие.

Они долго стояли, закинув головы, смотрели в черное небо. Красноватое пятно больше не появлялось.

— Ватник надень, — прошептал Жамбал, глянув на Озерова. — Мороз…

Аркадий вдруг почувствовал, что совсем окоченел. Торопливо засунул негнущиеся руки в рукава ватника, набросил полушубок. Взгляда он не мог отрывать от той части неба, где ярко блестел в темноте большой крест Лебедя. Временами ему казалось, что небо снова начинает краснеть, но Жамбал уверял, что ничего не видит. Багровое пятно больше не появилось.

“И все же это не была галлюцинация, — думал Озеров. — Я убежден, что видел свечение неба над плато. А вдруг это свечение и помехи в радиосвязи вызваны одним источником?”

Мысленно ругнув себя, что не подумал об этом раньше, Озеров включил радио. Ровный, звенящий треск донесся из наушников. В эфире ничего не изменилось.

Восток уже розовел. Озеров чувствовал, что уснуть он теперь не в состоянии. Необходимо было собраться с мыслями.

Вскинув за плечо карабин, он быстро пошел по каменистому плато в сторону светлеющего горизонта. Первые порывы утреннего ветра прилетели откуда‑то из бескрайних просторов Заалтайской Гоби, зашелестели пучками сухой травы. Склон, по которому поднимался Озеров, закончился небольшим уступом. Ниже тянулись темные волны спящих песков.

Озеров присел на карниз шероховатого песчаника, курил, думал.

Надо во что бы то ни стало проникнуть в глубь плато, осмотреть расщелины. Он испытывал странное чувство, словно стоял на пороге открытия. Остается сделать еще шаг, поднять завесу, и все станет ясно.

“Спокойно, спокойно, — сказал он себе. — Не дай понести воображению”.

Яркий луч света скользнул среди темных песков, потом другой. Озеров вскочил. Сердце его стремительно забилось. Прошло несколько секунд, прежде чем он сообразил, что идут машины.

“Нервы сдают”, — мелькнуло в голове.

Он принялся сигнализировать светом карманного фонаря. Фары машин светили все ярче. Вскоре послышался натужный гуд моторов, с трудом прокладывающих колею по сыпучим пескам.

Наконец первая машина доползла до подножия уступа и остановилась.

Озеров торопливо спустился вниз.

— Почему один среди пустыни? — было первым вопросом Тумова, когда он выпрыгнул из кабины.

— Лагерь рядом. Я пошел вам навстречу.

— А почему молчали? — заорал Тумов, так обнимая Аркадия, что у того затрещали кости. — Я одну машину назад послал за вами к старому лагерю.

— Ваше радио работало? — быстро спросил Озеров, с трудом освобождаясь из рук приятеля.

— А что ему сделается.

— Включите передатчик. Немедленно.

Радист выскочил из закрытого брезентом кузова, поставил на песок зеленый ящичек, выдвинул антенну, начал крутить рукоятки настройки. Вскоре на его лице появилось растерянное выражение.

— Ух, черт! — пробормотал он, поглядывая то на Озерова, то на Тумова. — Прямо барабанные трели.

— Так, — сказал Озеров. — Значит, только возле плато. Кажется, мы напали на след, Игорь.

***

Лагерь поставили у горячего источника. Вскипающая пузырьками газа вода проточила в скалах коридор с глубокими котлами и ваннами. Стенки ванн были гладко отполированы быстрыми теплыми струями. Зеленоватый песок устилал дно. Можно было подолгу лежать в удобных ваннах, под тенью зубчатых карнизов, потягивая тепловатую воду, вкусом напоминающую нарзан.

— Пройдут годы, и здесь вырастет курорт; будут большие дома, электричество и киоски с мороженым, — мечтательно говорил Батсур. — Обязательно приеду сюда отдыхать.

— Пока это единственное место, ради которого стоило ехать в Гоби, — ворчал Тумов, раздеваясь возле одной из ванн.

Уже несколько дней экспедиция обследовала южную окраину вулканического плато. Тумов, Озеров и Батсур лазали по глубоким расщелинам, поднимались на плоские вершины, колесили в лабиринте зияющих трещин. Некоторые трещины были наполовину засыпаны крупными кусками черных пористых базальтов, другие уходили на большую глубину, тянулись на километры, перекрещивались, ветвились, превращались в глубокие каньоны и зияющими расщелинами открывались на краях плато. Одни легко можно было перешагнуть, ширина других измерялась многими десятками метров.

Удалось осмотреть несколько ближайших вулканических конусов. Они также были иссечены трещинами. Жерла были засыпаны обломками. Никаких признаков выделения вулканических газов, никаких следов вулканического тепла не удалось встретить на мертвом плоскогорье.

Казалось, что вулканическая деятельность угасла здесь давно, может быть, много тысячелетий назад. Приборы не отметили нигде повышенной радиоактивности пород.

Единственно, что настораживало исследователей, это бесконечный треск в наушниках радиоприемников. Он был слышен только в непосредственной близости плато, почти исчезал на расстоянии двадцати–двадцати пяти километров от него и достигал максимума возле края базальтовых обрывов. Дальше в глубине плато его интенсивность не возрастала. Словно сами базальты были источником каких‑то радиоволн, которые вопреки законам физики распространялись не во все стороны, а направленным потоком уходили вверх. Впрочем, радисты твердили, что треск в наушниках с каждым днем слабеет. Действительно, сквозь него уже стали слышны радиопередачи Улан–Батора, Алма–Аты и Урумчи. Не появлялось больше и ночное свечение неба над плато.

Из‑за этого свечения Тумов даже немного повздорил с Озеровым. Выслушав рассказ Аркадия, Тумов со свойственной ему уверенностью объявил, что пятна — фантазия, что они померещились Озерову, и добавил, что у всех глаза воспалены от солнца и постоянных ветров. Разгорелся спор: Аркадий, не выдержав, назвал Игоря близоруким слоном, который не хочет видеть дальше своего хобота. Тумов обиделся. Сутки не разговаривали друг с другом, а потом снова заговорили как ни в чем не бывало.

Озеров не спал еще две ночи, стараясь увидеть ночное свечение. Оно не появилось, и Аркадий перестал о нем вспоминать.

Лежа в теплой воде, Тумов мечтательно говорил Батсуру, голова которого торчала из соседней ванны:

— Еще пара деньков — и конец. Пора возвращаться. Скорей в Москву — и за работу. Надо кончать диссертацию.

— Выходит, возвращаемся ни с чем, — вздохнул Батсур.

— Как? — удивился Тумов. — Ты открыл месторождение; Аркадий составил прекрасную геологическую карту, я принимал нарзановые ванны; мистер Алоиз Пигастер убедился, что ракетных и лучевых установок здесь нет и что его спутник отправился ко всем чертям без нашего участия. Все прекрасно, как Гоби издалека.

— А почему погиб спутник?

— От неисправности одного из десяти тысяч приборов.

— А энергетический разряд в районе Адж–Богдо?

— Простое землетрясение. Они здесь не редки. Их следы видны на каждом шагу.

— Но при нас не было.

— И хорошо, — заметил Тумов, поглядывая на нависающие карнизы.

— Однако многое остается загадочным; например, этот треск в наушниках.

— Над этим пусть ломают головы радиотехники.

— Нет, Игорь Николаевич; по–моему, это дело геологов и геофизиков.

— Уже заразился от Аркадия, — усмехнулся Тумов. — Он тоже хочет объяснить все, что попадается на глаза, забывая о границах своей науки.

— У науки нет границ, — возразил Батсур.

— Не лови на слове, дружище, — махнул рукой Тумов. — Перечитай лучше “Гамлета”. Там Горацио говорит по этому поводу неглупые слова принцу.

— Вы, вероятно, имеете в виду слова принца, обращенные к Горацио: “Есть многое, мой друг Горацио, что еще не снилось нашим мудрецам”? Однако мы живем на семьсот лет позже…

Тумов засопел.

— Победил, но не убедил, — пробормотал он, вылезая из ванны и закутываясь в мохнатую простыню. — Чтобы ты не подумал, будто я окончательно поглупел в этой Гоби, — продолжал он, усаживаясь на камне, — скажу тебе по секрету, что все так называемые загадки Адж–Богдо объясняются очень просто. Черное базальтовое плато поглощает огромное количество лучистой солнечной энергии. Оно стало своеобразным конденсатором такой энергии. Это сложный и пока неизученный процесс. Породы плато, видимо, не только накапливают, они как‑то преобразуют солнечную энергию, а под влиянием внешних воздействий — например, космического излучения — могут отдавать ее обратно в виде потоков частиц и волновых импульсов. Возможно, что над плато существует сплошной поток отдачи энергии, струящейся в межпланетное пространство. В этом потоке определенную роль играют и радиоволны, улавливаемые нашими приемниками и создающие поле помех вблизи плато. Не исключено даже, что этот “поток отдачи”, воздействовав на какие‑то приборы спутника, вывел их из строя и, в конечном итоге, привел к гибели спутника. Это плато давно мертво, как часть вулканического аппарата Земли, но оно живет как постоянно заряжающийся и разряжающийся гигантский конденсатор энергии Солнца. Процессы, происходящие при этом, надо изучить в лаборатории, а потом уже прийти с готовыми рецептами и приборами и проверить здесь. Вы, геологи, смотрите под ноги и пытаетесь все объяснить внутренней активностью Земли. Вы забываете, что рядом находится Солнце — источник всего живого и активного в нашей солнечной системе. Земля — пылинка, несущая в себе частицу солнечного тепла. Даже умерев, эта пылинка сохранит жизнь на своей поверхности, пока солнце будет струить в пространство потоки энергии.

— Геолог мог бы многое возразить вам, — осторожно заметил Батсур.

— Поэтому я и перестал разговаривать на такие темы с Аркадием, — сказал Тумов. — К чему бесполезные споры! Мы стоим на диаметрально противоположных позициях. Время и опыты покажут, с кем истина…

***

Мистер Пигастер каждый вечер твердил, что надо посетить развалины ламаистского монастыря, о котором рассказывал Озеров. Решено было поехать сразу, как только геологи закончат осмотр южной части плато.

Сам Пигастер, поколесив на газике по пустыне вдоль окраины плато и заглянув с Озеровым в несколько расщелин, потерял всякий интерес к дальнейшим маршрутам. Он не покидал лагеря, по несколько раз в день принимал минеральные ванны, а когда спадала жара, диктовал длинные письма и отчеты своему молчаливому помощнику. Озеров и Батсур каждое утро уходили в глубь плато, забирая с собой всех коллекторов и радиометрические приборы. Возвращались они обычно затемно. В ответ на вопросительный взгляд Тумова Озеров мрачно качал головой.

Наконец Тумов объявил, что пора кончать бесполезное топтанье в лабиринте трещин.

— Хотелось бы добраться до центра плато, — возразил Озеров. — Там видны остатки еще одного вулканического аппарата. Кажется, он крупнее других.

— Хватит, — решительно заявил Тумов. — Плато исследовано достаточно. Ничего не изменится, если вы с риском для жизни доберетесь еще до нескольких потухших вулканов. Скажи откровенно, Аркадий, много нового нашел ты здесь по сравнению с тем, что мы с тобой видели девять лет назад?

— Структуру плато я представляю теперь более отчетливо, — сказал Озеров. — А что касается принципиально нового… Пожалуй, об этом сейчас говорить не стоит.

— Так вот, давайте заканчивать работу. Кажется, все члены комиссии экспертов теперь согласны, что американский искусственный спутник погиб без участия человека, что при самых тщательных поисках обнаружить остатки спутника не удалось, что саму гибель, скорее всего, следует связывать с внеземными — космическими — причинами.

— Я скажу свое окончательное “да” по всем трем пунктам лишь после поездки к развалинам монастыря, — улыбнулся Пигастер.

— Вот и прекрасно; поезжайте туда завтра, а послезавтра подпишем протокол, и конец.

— А я не согласен с последним пунктом, — спокойно заметил Озеров.

— Можешь в приложении к протоколу написать свое особое мнение, — раздраженно бросил Тумов. — Принципиального значения это не имеет.

Озеров пожал плечами, но ничего не сказал.

На следующее утро Озеров, Батсур и Пигастер на маленьком газике выехали к развалинам монастыря.

Машину вел Батсур. Озеров по карте указывал путь. Ехали на юг вдоль сухого русла давно исчезнувшей реки. Справа и слева тянулась пустыня. Горячий воздух столбами поднимался от раскаленной земли.

Обрывы плато вскоре исчезли за желто–коричневыми увалами. Лишь гребень хребта со сверкающим белым пиком Мунх–Цаст–Улы остался единственным ориентиром в бескрайнем просторе равнин, по которому неторопливо бежал маленький газик.

Древнее русло давно потерялось в песках, пропал в синеве неба гребень Адж–Богдо, а газик бежал и бежал вперед. Горячий воздух бил в лицо, обжигал кожу.

Повстречали стадо куланов — короткогривых диких ослов. Они подпустили машину совсем близко, а затем неторопливо исчезли среди барханов.

— Край непуганых зверей, — заметил Озеров.

— Судя по поведению стада, эти куланы не видели ни машины, ни человека, — отозвался Батсур.

Озеров мельком оглянулся на Пигастера, и ему показалось, что американец с интересом прислушивается к разговору.

В полдень газик въехал в широкое каменистое ущелье, прорезанное в невысоком плато. На дне ущелья в тени крутых красноватых обрывов появилась зелень, приятно ласкающая взгляд после сурового однообразия камня и песков. Среди остролистых колючих кустарников виднелись заросли древовидной караганы, известной на севере под названием желтой акации, темно–зеленые кроны приземистого ильма.

— Скоро монастырь, — сказал Озеров.

За поворотом ущелья каменный обвал перегородил дорогу. Огромные желтые и красноватые глыбы были в беспорядке нагромождены одна на другую.

Батсур остановил газик. Путешественники вылезли, поднялись на нагромождение глыб и увидели монастырь. Он лежал в расширении ущелья. Остатки массивных стен, сложенных из желтых тесаных камней, опоясывали развалины больших прямоугольных строений. Широкие каменные лестницы поднимались к рухнувшим порталам. Несколько старых платанов и орехов росли вокруг разрушенных зданий. В стенах ущелья над широкими кронами деревьев чернели входы в многочисленные кельи, высеченные в скалах.

Батсур громко крикнул. Многоголосое эхо повторило возглас, и снова воцарилась глубокая тишина.

— Никого, — сказал Озеров.

— Спустимся и осмотрим развалины, — торопил Пигастер.

— Осторожнее, — предупредил Батсур. — Когда люди уходят, на их место приходят змеи.

Путешественники долго бродили по развалинам. Пигастер фотографировал остатки лепных карнизов и упавшие колонны. Батсур прислушивался, настороженно поглядывал по сторонам.

— Никогда не знаешь, кого встретишь в таком месте, — тихо сказал он Озерову.

Осмотрели доступные кельи. Они были пусты, а в одной устроил себе гнездо огромный орел–стервятник. Гостей он встретил свирепым шипеньем, угрожающе раскрывал клюв, изгибал голую шею и, видимо, не собирался уступить свое место без боя.

— Людей здесь давно уже не было, — заметил Озеров, когда все трое спустились на широкий двор, замощенный каменными плитами.

— А где жил старик? — спросил Пигастер.

— Не знаю. Мы разговаривали с ним на этом дворе. В свое убежище он нас не пригласил.

— Посмотрим еще, — предложил американец.

Теперь решили разойтись и осматривать развалины порознь. Озеров полез на вершину плато. Пигастер углубился в руины самого большого здания. Батсур заглянул в разрушенную башню, прошелся вдоль стен, потом присел в саду возле источника.

“Богатый был монастырь, — думал он. — Граница близко. Проходили богомольцы из Китая… Источник, вероятно, считался целебным. Место укромное. Озеров прав: умирание караванного пути повредило монастырю, но едва ли оно могло остановить паломников. Что же заставило монахов уйти отсюда? Землетрясения? — Батсур обвел глазами развалины. — А может, и это не главное? Надо узнать в Улан–Баторе. Странно также, почему монахи не использовали источник у вулканического плато. Они не могли не знать о нем…”

Пронзительный крик заставил Батсура вскочить на ноги. Это был голос Пигастера. Батсур одним прыжком перемахнул невысокую ограду, выхватил из кармана пистолет и бросился в лабиринт развалин. Крик повторился. Теперь он был хриплый и полу задушенный.

Батсур, закусив губы, несся вперед. Он обогнул одну стену, перескочил через другую, взлетел по рассыпающимся ступеням, со всего маху ударился о выступ какого‑то карниза, спрыгнул, а вернее, свалился с высокой каменной террасы, прорвался через густые заросли колючего кустарника и замер.

Посреди небольшого внутреннего дворика на каменных плитах катались свившиеся в один клубок Пигастер и большой буровато–коричневый зверь. Батсур успел рассмотреть, что американец обхватил обеими руками горло зверя и силится оттолкнуть его оскаленную пасть от своего залитого кровью лица. Раздумывать было некогда, стрелять — нельзя.

Батсур прыгнул вперед, поймал рукой коричневую холку зверя, одним рывком оторвал его от Пигастера и отшвырнул в угол двора. Ошеломленный барс припал на мгновение к каменным плитам и огромным прыжком ринулся на Батсура.

Пуля встретила его в воздухе. Барс перевернулся и тяжело ударился о каменный пол у самых ног молодого монгола.

— Стреляйте еще, — умолял Пигастер.

— Не надо, — сказал Батсур, пряча пистолет и наклоняясь к американцу. — Он совершенно мертв. А что с вами?

— Кажется, я весь разорван на куски, — со стоном прошептал мистер Пигастер, косясь на лежащего рядом барса.

Осмотр раненого показал, что разорваны, в основном, куртка и брюки. Сам мистер Пигастер отделался несколькими неглубокими царапинами на груди и голове. Батсур посадил американца возле стены, быстро перевязал царапины носовыми платками и кусками рубашки.

Стоять мистер Пигастер не мог. Ноги под ним подкашивались, а голова без сил падала на грудь. Все его тело дрожало, как в сильнейшей лихорадке.

Недолго думая, Батсур взвалил американца на плечи и понес к машине.

“Куда делся Озеров? — думал Батсур, пыхтя под тяжестью американца. — Неужели он не слышал криков и выстрела?”

Дотащив мистера Пигастера до машины, Батсур посадил его на заднее сиденье и загнал газик в тень обрыва. Затем, не обращая внимания на протесты американца, влил ему в рот для бодрости изрядную порцию коньяку и пошел в развалины искать Озерова.

Подбитые металлическими шипами ботинки Батсура громко стучали по каменным плитам; шаги гулко отдавались в узких полутемных коридорах. Батсур громко звал Озерова. Никто не откликался. “Неужели и с ним что‑то случилось в этом проклятом месте? — со страхом думал монгол. — Нельзя было нам разделяться…”

Какой‑то странный шаркающий звук донесся из глубины развалин. Батсур насторожился. Это походило на медленные шаги босых ног. Кто‑то шел навстречу по лабиринту развалин. Это не мог быть Озеров, у которого, так же как и у Бат–сура, ботинки были подкованы шипами. Тогда кто же?

Несмотря на жару, Батсур почувствовал легкий озноб. Нащупав в кармане рукоятку пистолета, монгол притаился за углом. Шаги медленно приближались.

***

Поднявшись на край плато, Озеров и там увидел развалины. Остатки каких‑то строений, сложенных из тесаного камня, были разбросаны на большой площади. Здесь не было оборонительных стен; крутые склоны плато служили надежной защитой от непрошенных гостей.

Местами чернели полузасыпанные входы в подземные убежища.

“Целый покинутый город”, — думал Аркадий, бродя среди развалин.

Он прошел к северному краю плато. Оно обрывалось крутым уступом высотой в несколько десятков метров. Внизу простиралась пустыня. Тонкой ниточкой тянулся через пески и такыры след, оставленный колесами газика. Единственный след на бескрайних песчаных равнинах. След уходил на север — туда, где в знойной дымке полудня чуть белел острый пик Мунх–Цаст–Улы.

Разглядывая обрывы плато, Озеров заметил в них несколько узких длинных щелей, явно высеченных рукой человека. Они напоминали бойницы и, по–видимому, сообщались с какими‑то подземными помещениями внутри плато. Проникнуть в них со стороны обрыва было невозможно. Да и сами щели были слишком узки, чтобы сквозь них мог пробраться человек.

Озеров возвратился к развалинам и начал осматривать полузасыпанные входы в подземелья. Один из входов был засыпан меньше других, и Аркадию даже показалось, что кто‑то расчищал его не очень давно. Крупные обломки лежали вдоль стен, песка было мало.

Озеров зажег электрический фонарь и без колебаний шагнул в подземелье. Едва ощутимый сквозняк пахнул в лицо. Видимо, подземелье имело второй вход, а может быть, сообщалось с бойницами в обрывах плато. Освещая дорогу сильным лучом света, Аркадий уверенно пробирался вперед. Высеченный в скале коридор был настолько высок, что можно было идти не сгибаясь. Озеров миновал несколько разветвлений; ориентировался на ветер, дуновение которого становилось все явственнее. Судя по стрелке компаса, подземный коридор вел на север.

Наконец впереди забрезжил слабый свет. Озеров вышел в широкую дугообразную галерею. В северной стене галереи находились бойницы, которые он заметил с плато. Яркие полосы дневного света проникали сквозь них в подземелье. Однако это не были оборонительные бойницы. Прорубленные в скале почти пятиметровой толщины, они имели в ширину не более двадцати сантиметров. Вертикальные стенки их были гладко отполированы. И, самое главное, в эти “бойницы” не было видно подножия обрывов и пустыни, а только небо.

Получался какой‑то ребус… Ценой невероятных усилий люди прорубили щели, отполировали их края. А в эти щели не видно ничего, кроме раскинувшегося над пустыней синего неба. И все же странные отверстия служили для наблюдения. Напротив каждой в стене коридора была высечена каменная скамья.

“Древняя обсерватория? — мелькнуло в голове Аркадия. — Едва ли! Щели позволяли вести наблюдения не выше десяти–двенадцати градусов над горизонтом. Видимость светил на такой высоте при отсутствии приборов совершенно недостаточна”.

Щелей было пять. Заглянув по очереди в каждую, Озеров обнаружил, что они не совсем параллельны друг другу. Сквозь восточную щель виднелся увенчанный снегами конус Мунх–Цаст–Улы, в остальные глядело только небо.

Присаживаясь по очереди на каменные скамьи, расположенные напротив щелей, Аркадий заметил ряды грубых зарубок, сделанных в стене на уровне головы наблюдателя. Больше всего зарубок было возле средней скамьи. Аркадий насчитал здесь свыше трехсот зарубок, размещенных в несколько рядов. Они, без сомнения, были сделаны в разное время. Верхние зарубки выглядели очень старыми и почти стерлись.

Нижние казались свежими. Каждую пятую зарубку украшал грубый кружок.

“Ребус, — мысленно повторил Озеров. — Интересно было бы его разгадать”.

Набросав в записной книжке расположение подземелий и бойниц и характер зарубок, Аркадий углубился в темный коридор и без труда выбрался на вершину плато.

Перед тем как спуститься к развалинам, он решил глянуть на машину и подошел к южному краю плато. Машины у завала не было. Озеров удивленно огляделся по сторонам. Газик стоял теперь в тени обрывов южного борта ущелья, а возле него бродила длинная фигура, с ног до головы закутанная в белое покрывало. Несколько мгновений Аркадий настороженно приглядывался. Белая фигура продолжала кружить вокруг неподвижной машины.

— Очень странно, — пробормотал геолог. — Кто бы это мог быть?

Добравшись до высеченной в обрывах лестницы, он начал быстро спускаться.

Двор монастыря был пуст. Озеров остановился в нерешительности: “Бежать к машине или разыскать товарищей?”

Вдруг за стеной сада послышались голоса. Один голос принадлежал Батсуру, другой — гортанный и дрожащий — был незнакомым. Говорили, а вернее кричали, по–монгольски.

Озеров вскарабкался по обломкам камней на стену и заглянул в сад.

Батсур, свирепо сверкая глазами, наступал на какое‑то странное, закутанное в лохмотья существо. Существо испуганно пятилось и что‑то бормотало, не то оправдываясь, не то угрожая.

Озеров спрыгнул со стены и окликнул Батсура.

Молодой монгол оглянулся и радостно вскрикнул. Он хотел было броситься навстречу Озерову, но, заметив, что существо в лохмотьях собирается дать тягу, поймал его за одну из тряпок и потянул за собой.

Когда Батсур подвел к Озерову своего пленника, Аркадий увидел маленького, худого, как скелет, старика. Обрывки халата едва прикрывали его обтянутые кожей ребра. Ноги были босы и покрыты струпьями. Клочья седых волос торчали на голом черепе. Морщинистое лицо было искажено злобой и страхом.

— Понимаешь, искал тебя и наткнулся на этого гнома, — взволнованно заговорил Батсур. — Думал, он что‑нибудь сделал с тобой.

— Он? — удивился Озеров, внимательно разглядывая старика. — Подожди, подожди. Отпусти его. Неужели это старый монастырский сторож? Старик, ты не узнаешь меня?

— Он говорит только по–монгольски, — перебил Батсур.

— Когда‑то он говорил и по–русски. Посмотри на меня внимательно, старик. Я был здесь девять лет тому назад.

— Я не знаю вас, проклятые шайтаны, — хрипло пробормотал по–русски старик. — Громовые духи безжалостно покарали меня за мое неверие. Дайте мне умереть спокойно.

— Это старый сторож, — сказал Озеров. — Я узнал его. Но, боже мой, что с ним случилось!

— Он сошел с ума от одиночества и старости, — заметил Батсур.

— Нет, нет. Ты понял, что он сказал о громовых духах? Старик, девять лет тому назад с тобой жил мальчик. Где он?

В мутных глазах старика засверкали слезы.

— Все, все отняли громовые духи. Они убили его. Будьте прокляты, оставившие меня тут! Будьте прокляты и вы, не дающие мне умереть спокойно!

— По–видимому, он сошел с ума, — покачал головой Озеров. — Но его бред, без сомнения, связан с той трагедией, которая здесь разыгралась.

— А может, он слышал какую‑то легенду и в больном мозгу она переплелась с действительными событиями, — предположил Батсур.

— Как бы там ни было, нельзя оставлять его здесь.

— Конечно. Заберем силой. Посторожи его, а я спущусь в подземелье, где он жил. Я видел, откуда он вылез. Может, надо захватить что‑нибудь из его вещей.

— Будь осторожнее, — предупредил Озеров.

— Ты — также, — откликнулся Батсур. — В развалинах поселились барсы. Один хотел попробовать на вкус нашего американца.

— Что с ним?

— С барсом? Лежит в ста метрах отсюда. Ждет, чтобы сняли шкуру.

— А Пигастер?

— Немного поцарапан. Сидит в машине.

Батсур исчез среди развалин. Озеров приглядывался к сидящему на каменных плитах старику. Голова старика ритмично покачивалась. Сухие бескровные губы тихо шептали что‑то. Озеров подошел ближе, начал прислушиваться. Невнятное бормотание старика могло быть и молитвой и проклятиями.

Батсур возвратился через несколько минут.

— Там только истлевшие тряпки и битые черепки… и кости. Кажется, он питался летучими мышами и змеями. Идем, — обратился он к старику.

Старик послушно поднялся и, продолжая бормотать, пошел следом за Батсуром.

***

Когда они подошли к обвалу, перегородившему ущелье, старик остановился.

— Не надо! — закричал он. — Вы ведете меня к громовым духам. Я хочу умереть здесь…

Батсур силой увлек его за собой.

Возле машины их встретил Пигастер, закутанный в простыню.

— Простите, коллега, за этот маскарад, — обратился он к Озерову. — Небольшое приключение. Рубашкой господин Батсур перевязал мне голову. Если бы не он… — губы американца дрогнули. — Я обязан вам жизнью, господин Батсур… Я…

— Пустяки, — поспешно перебил монгол. — Посмотрите лучше, кого мы привели.

— О, пленник, — поднял брови Пигастер. — Может быть, хозяин барса, который атаковал меня?

— Это старый сторож монастыря, — сказал Озеров, — но кажется…

— Надо скорее расспросить его, — оживился Пигастер. — Может быть, он знает… Ради такой встречи стоило ехать сюда и даже испытать приключение. Позвольте задать несколько вопросов вашему пленнику.

— Кажется, он безумен, — осторожно заметил Озеров.

— Тем лучше. С безумцем легче договориться, — Пигастер запахнул простыню и принялся потирать руки. — Надеюсь, вы не станете возражать против этого маленького интервью?

Озеров пожал плечами.

— Иди сюда, — Пигастер поманил пальцем старика. — Не хочешь? О’кей!.. Если Магомет не идет к горе, гора может подойти к Магомету.

Американец, прихрамывая, добрался до сидящего на земле старика и сел напротив него.

— Во–первых, скажи, — продолжал он, — ты человек или привидение? Молчишь… Почему молчишь? Не знаешь?

— Коньяк! — тихо объяснил молодой монгол. — Пришлось дать вместо лекарства.

— Прошу немного помолчать, — сказал вдруг на чистом русском языке Пигастер. — Вы мешаете установить с ним контакт. Не коньяк, а гипноз…

Озеров и Батсур ошеломленно уставились друг на друга. Не ослышались ли они?

— Отвечай, призрак, — повторил по–монгольски Пигастер. — Когда ты последний раз видел в пустыне людей… или призраков, ибо это не меняет дела? Ну, говори… Говори… Я жду.

Старик, сидя со скрещенными ногами напротив Пигастера, тихо покачивал головой. Глаза его были закрыты.

— Говори! — настаивал Пигастер. — Громче!

— Я видел громовых духов пять зим назад, — внятно произнес старик, не открывая глаз. — В день и час их пляски я осмелился приблизиться к их убежищу. Я должен был поступить так. Искал внука… Они покарали. Отняли силы и не вернули мальчика. Я не сразу узнал о каре… Она пришла позже… Старый лама Уэрэн был прав. Он знал правду… Он велел делать зарубки…

Голос старика звучал все тише и наконец умолк.

Озеров замер, напряженно прислушиваясь. Похоже было, что старик находился в полугипнотическом состоянии.

“Если бы американцу удалось заставить его еще говорить, — думал Аркадий. — Кажется, он вошел в контакт с сумасшедшим. Как долго контакт сохранится?”

— Вздор, — громко сказал Пигастер. — Ты говоришь не о том. Я не хочу знать, что было пять зим назад. Я хочу знать, что было после последней зимы: весной, этим летом.

— О, — застонал старик, закрывая лицо высохшими руками, — не спрашивай. Я не знаю. Не было сил… Я не видел громовых духов. Я ничего не видел… Ждал смерти… Дай умереть… спокойно…

Из‑под его коричневых, похожих на костяные, пальцев по морщинистым серым щекам потекли слезы.

— Довольно! — резко сказал Батсур. — Не надо его мучить. Он стар и болен…

— Не мешайте, — обиженно поджал губы Пигастер, — я должен выяснить… Могу я допросить хоть безумца, хоть призрака, если в этой проклятой пустыне нет нормальных людей? Я хочу знать, не видел ли он весной какую‑нибудь… экспедицию.

— Это же сумасшедший; разве вы не убедились?..

— Именно поэтому я и добиваюсь. Он обязательно скажет правду. Не так ли, коллега? — обратился Пигастер к Озерову. — Но, может быть, вы, господа, не заинтересованы в том, чтобы узнать правду?..

— Продолжайте, — сквозь зубы бросил Аркадий.

— О’кей. Слушай меня внимательно, старик, — Пигастер не отрывал пристального взгляда от полузакрытых глаз старого монгола. — Слушай меня внимательно и отвечай. Говори только правду. Помни, боги покарают тебя за ложь. Здесь, в Гоби, были большие машины с военными людьми. Много больших машин, много людей. Пасти больших машин были нацелены туда, смотри, — Пигастер указал костлявой рукой в зенит. — Где и когда ты видел их?.. Говори правду!

Тихий смех, похожий на бульканье, послышался в ответ. Лохмотья дрогнули на полуобнаженных плечах старика.

— Говори! — угрожающе повторил Пигастер. Старый монгол продолжал тихо смеяться.

— Говори же!

— Ты хочешь воскресить умершую легенду, чужестранец. Спроси ветер Гоби. Он мог бы рассказать тебе. Спроси эти пески. Они помнят. Они метались в пляске огненных вихрей. Спроси лучи красной звезды. Они знают о судьбе пришельцев. Следы больших машин надо искать там, где рождается солнце. Много дней пути… Старый лама Уэрэн сказал бы тебе. Он знал прошедшее и будущее… Но он давно мертв. И Цамбын мертв, — голос старика задрожал и прервался. — Скоро я пойду их путем… Ты хочешь воскресить умершее предание… Зачем?.. Сосчитай все знаки на стенах подземелий, и ты поймешь. Они не вернутся… Они давно забыли про этот мир. Мы все обмануты… Лама Уэрэн обманут… Бойся гнева громовых духов, чужестранец.

— Но большие машины, — настаивал Пигастер. — Где и когда ты видел их?

— Глупец! — яростно закричал вдруг старик. — Глупец и лжец! Ты не знаешь про умершую легенду и не узнаешь никогда. Я не прожил и девяноста зим. Сосчитай, сколько священных знаков вырублено моими дряхлыми руками. Потом сосчитай все знаки… Ты заблудишься в лабиринте тысячелетий. Все, кто знали, давно обратились в прах пустыни. Я — последний… Ты не узнаешь никогда… Ха–ха!..

— Но большие машины были здесь еще раз, совсем недавно. Не так ли? — вкрадчиво спросил Пигастер, сверля глазами старика.

Голова старого монгола бессильно упала на грудь. Казалось, он впал в забытье.

— Сеанс окончен, — разочарованно пробормотал Пигастер, вставая. — Теперь он уснет.

— Вы удовлетворены? — отрывисто спросил Батсур, не глядя на американца.

— А чем недоволен мой молодой друг? Разве на моем месте он поступил бы иначе?

— Никогда не искал бы подтверждения своих подозрений в бреду сумасшедшего…

— А я полагаю, что следует использовать все средства для достижения цели.

— Значит, если бы старик подтвердил то, что вы пытались ему подсказать, вы объявили бы его слова доказательством вашей гипотезы? Объявили бы, что спутник уничтожен при испытании нового оружия?

— Почему так нервно, господин Батсур? Я не говорил ничего подобного.

— Но сам метод поисков любых доказательств любыми средствами…

— Успокойся, Батсур, — тихо сказал Озеров. — Пожалуй, даже к лучшему, что беседа господина Пигастера со стариком–сторожем состоялась. Теперь сомнения господина Пигастера окончательно рассеяны. Последние месяцы и даже годы старик никого не видел. В его памяти сохранились лишь обрывки старинных легенд… Не так ли, господин Пигастер?

— Почти, — поклонился Пигастер, поправляя повязку на голове.

— Пойду сниму шкуру с барса, — объявил Батсур. Когда он исчез среди камней завала, Пигастер, прихрамывая, подошел к Аркадию.

— Мне не хотелось, чтобы у вас возникли ложные представления о моем методе, мистер Озеров, — американец склонился к самому лицу Аркадия и даже коснулся тонкими пальцами пуговиц его куртки. — Я не пытался подчинить старика своей воле, лишь хотел заставить его говорить. Он должен был рассказать о том, что знает. А он понес какую‑то непонятную чертовщину… Может быть, он действительно никого не видел. Поймите меня правильно. Моя роль с самого начала не была легкой, а в сложившейся обстановке стала еще труднее. Официальную версию Госдепартамента приходится считать проигранной. Никто не любит проигрышей, особенно в политике. Кое–кому в Штатах мой доклад придется не по вкусу. Я вынужден буду оставить лазейку… для предположений. Намекнуть между строк… Вы понимаете? Всей Монголии я не мог осмотреть… Где‑нибудь здесь что‑то обязательно спрятано. Не так ли?.. А вообще надоело… Надоело наводить тень на плетень, как говорят русские. Все это, конечно, между нами, мистер Озеров. Если бы вы знали, как я завидую вам и господину Тумову! Какое счастье — заниматься тем, к чему стремится сердце, и верить, что твоя работа действительно необходима! Несколько лет назад я проводил исследования атмосферного электричества в Гренландии. Все было бы превосходно, но моего шефа интересовали также площадки для строительства аэродромов. Если подсчитать, сколько времени я уделил атмосферному электричеству… — Пигастер развел руками и вздохнул. Озеров молча курил.

— Я люблю русских, — после краткого молчания продолжал американец, — особенно русских ученых. Например, мистер Тумов. О, — Пигастер многозначительно поднял палец, — это настоящий большой ученый. Конденсация солнечной энергии базальтовым плато — блестящая мысль. Удивительно, что русские не боятся говорить о своих открытиях до того, как опубликуют их.

— Это всего лишь рабочая гипотеза, — заметил Аркадий.

— Разумеется. Но у нас это… не принято, коллега. Умную мысль нетрудно присвоить и выдать за свою. Ах, дорогой мистер Озеров, ваша идея, без сомнения, также хороша. “Мощное нейтронное излучение земных недр”. Это ново и смело. Впрочем, буду откровенен. Я не ваш единомышленник. Мне как геофизику ближе и понятнее взгляды мистера Тумова. Надеюсь, вы не будете в обиде на меня…

Возвратился Батсур, таща свежеснятую шкуру. Пигастер придирчиво оглядел ее и покачал головой:

— Великолепная бестия. Не барс — тигр. Хотел бы иметь такую в своем кабинете.

— Шкура ваша, — просто сказал молодой монгол.

— О, это царский подарок. Не в силах отказаться. Я вдвойне вам обязан, мистер Батсур.

— Пора ехать, — заметил Озеров.

— А он? — Пигастер указал на монастырского сторожа. Старик сидел в тени скал и ритмически покачивал голым, похожим на восковой, черепом.

— Разумеется, возьмем с собой.

— Только придется привязать его, чтобы он на ходу не выпрыгнул из машины, — добавил Батсур.

Старик оставался совершенно безучастным. Глаза его были полузакрыты, губы чуть слышно что‑то шептали. Американец брезгливо отодвинулся, когда Батсур усадил старика в машину и закутал брезентовым плащом. Газик неторопливо побежал по проложенной утром колее.

***

В лагерь они возвратились ночью. Пигастер за всю дорогу не произнес ни слова. Отодвинувшись на край сиденья, он брезгливо поглядывал на своего неподвижного соседа.

Тумов ждал их. По лицу Игоря Озеров сразу понял, что в лагере что‑то произошло. Пигастера и старика сдали под опеку экспедиционного врача, а Озеров и Батсур прошли в палатку Тумова.

За ужином Аркадий кратко рассказал о поездке. Тумов молча слушал. Даже упоминание о том, что Пигастер заговорил по–русски, казалось, не удивило Игоря.

Когда Озеров окончил свой рассказ, Тумов молча вынул из полевой сумки какой‑то предмет и положил на стол. Это был довольно крупный плитчатый обломок прозрачного кристалла. В свете электрической лампы он заискрился радужными огоньками.

— Такой величины алмаз! — вскричал пораженный Батсур. — Откуда?

Озеров взял кристалл и принялся внимательно рассматривать.

— Если это действительно алмаз, — сказал он наконец, — то это, без сомнения, самый крупный алмаз, который когда‑либо находили на Земле. Эта плитка весит около килограмма. Откуда она?

— Ее нашел сегодня Жора среди галек в одной из расщелин плато.

— Она совсем не окатана, — заметил Озеров. — Все ребра остры. Она была одна?

— Конечно. Такие алмазы горстями не попадаются. Озеров передал сверкающий кристалл Батсуру. Молодой геолог даже прищелкнул языком от восхищения.

— Ну? — спросил Тумов.

— Изумительный алмаз, — сказал Батсур дрогнувшим от волнения голосом.

— А ты что скажешь, Аркадий?

Озеров еще раз взял кристалл, долго разглядывал его грани и ребра в лупу, потом, тяжело вздохнув, положил на стол.

— Я не знаю, что это такое, — сказал он. — Но, по–моему, это не алмаз.

Тумов подскочил на стуле. Схватив одной рукой поблескивающую разноцветными огоньками плитку, а другой сероватую пластинку какого‑то минерала, он сунул их под нос Аркадию и заорал:

— Вот это корунд — ближайший сосед алмаза по твердости, как тебе хорошо известно. Смотри! — Он провел краем блестящей плитки по пластинке корунда. На корунде осталась глубокая резкая царапина. — Видел! Не алмаз? А режет корунд, как масло…

Озеров снова взял сверкающую плитку, еще раз оглядел ее, царапнул по корундовой пластинке и вернул Тумову.

— Это не алмаз, — решительно повторил он. — Это вещество гораздо тверже алмаза. Еще одна загадка…

***

Трехдневные поиски удивительного минерала, который Тумов называл алмазом, не дали результатов. Ни среди галек по сухим руслам расщелин, ни в зеленовато–коричневом песке не попадалось ни одной его крупинки.

Озеров первым предложил прекратить поиски.

— Надо сначала выяснить, что это такое, — твердо заявил он, — а потом уже искать. Может быть, это вещество не имеет ничего общего с породами плато.

Мистер Пигастер после возвращения в лагерь не выходил из своей палатки. Тумову он передал через секретаря, что готов подписать протокол в любой момент.

Старый монастырский сторож угасал на глазах. Врач не надеялся довезти его живым даже до ближайшей больницы. Старик отказывался принимать пищу и лежал неподвижно, безучастный ко всему. На вопросы он не отвечал и не открывал глаз. Все попытки Озерова и Батсура заставить его говорить окончились неудачей. Первые дни старик еще шептал что‑то, потом он уже не разжимал губ.

На четвертый день после возвращения из монастыря прекратился треск в наушниках радиопередатчиков. Радистам удалось установить связь с Тонхилом и сообщить, что в лагере экспедиции находится тяжело больной человек, которого необходимо срочно госпитализировать. Утром была получена ответная радиограмма от Зундуйна Очира с просьбой подготовить вблизи лагеря посадочную площадку для санитарного самолета. Тумов сразу же поехал на поиски посадочной площадки.

***

Озеров, сидя в палатке, задумчиво листал страницы полевых дневников. Заглянул Батсур.

— Ничего не придумал, — сказал Аркадий в ответ на вопросительный взгляд молодого геолога. — Куча разрозненных наблюдений и фактов. Многие сомнительны. Не хватает чего‑то самого главного. Никогда еще я не казался самому себе столь беспомощным.

— Если бы старик заговорил, — со вздохом заметил Батсур.

— Скорее всего, он унесет в могилу то, что знает. И еще вопрос, знает ли он что‑нибудь важное.

— А если остаться здесь на неделю–две, — предложил Батсур, испытующе поглядывая на Озерова.

— И что делать?

— Продолжать работы на плато.

Озеров с сомнением покачал головой, встал из‑за стола.

— Через несколько часов прилетит самолет, — сказал Батсур.

Они вышли из палатки. Ветра не было. Сухой тяжелый зной висел над пустыней. Жаром дышало мутноватое голубовато–фиолетовое небо, жар бил от раскаленной каменистой почвы, жаром тянуло от близких черно–коричневых обрывов.

Доктор с одним из рабочих натягивали белый тент над санитарной палаткой.

— Такой жары еще не было, — сказал доктор, поднимая залитое потом лицо. — Пью и потею, потею и пью.

— Как сегодня ваш пациент? — спросил Озеров.

— Одной ногой он уже там… — на подвижном лице доктора появилась выразительная гримаса. — Второго шага не даю ему сделать уколами. Но это вопрос часов.

— Отчего, по–вашему, он умирает?

Доктор снял шляпу и вытер платком мокрую лысину.

— Я мог бы оглушить вас десятком диагнозов, среди которых на первом месте стоят старость и общее истощение, но… — он запнулся.

— Но… — повторил Озеров. Доктор смущенно засопел.

— Я не могу сделать необходимых анализов; это только предположение, может быть чересчур смелое. По–моему, он умирает от лучевой болезни.

Озеров и Батсур переглянулись.

Тихий стон донесся из палатки. Доктор поднял марлевую завесу и шагнул в темный прямоугольник дверей. Озеров и Батсур вошли следом за ним.

Старик лежал неподвижно. Он был настолько худ, что очертания костей проступали сквозь тонкую ткань простыни. Казалось, на койке лежит скелет. Глаза старика были закрыты, но губы тихо шевелились. Доктор взял безжизненную руку, нащупал пульс. Озеров и Батсур склонились к самому лицу больного, стараясь разобрать, что шепчут бескровные губы.

— Кажется, он зовет кого‑то? — тихо спросил Озеров, взглянув на Батсура.

— Тс, — прошептал молодой монгол. — Вероятно, это имя мальчика. А что, если попробовать?..

— Цамбын! — снова прошептал старик.

Батсур мягко, но решительно отстранил доктора и Аркадия от постели больного, стал на колени и положил руки на грудь старика.

— Я — Цамбын, — тихо, но внятно сказал он по–монгольски. — Я вернулся к тебе. Ты слышишь меня?

Что‑то похожее на улыбку скользнуло по лицу старика.

— Ты жив… Громовые духи не убили тебя, мальчик?.. Ты спустился в пасть Гремящей расщелины и вернулся невредимым… Теперь я умру спокойно… Нашел ты священные блестящие плиты громовых духов?..

— Да… — ответил Батсур.

— Никому не говори о них, мальчик. Сохрани старую тайну Гоби от назойливых людей. Если узнают о тайне Гремящей расщелины, большие несчастия обрушатся на Гоби… Укрой то, что ты нашел. Иди в пещеры Атас–Ула… В подземном храме положи свою добычу у ног статуи Великого Ламы. Возле той блестящей плиты… Помнишь? На стене храма сделай надпись… Ты повторил подвиг. Пусть сохранится память… среди избранных… Я ухожу… Ты займешь мое место… Пройдет пять зим, и ты в день пляски громовых духов… Ты должен…

Голос старика звучал все тише и наконец умолк. Некоторое время губы еще продолжали беззвучно шевелиться. Потом они дрогнули. Высохшее тело чуть шевельнулось и замерло.

Батсур прерывисто вздохнул и поднялся с колен.

Доктор подошел, склонился над постелью.

— Все, — произнес он, выпрямляясь. — Вы поняли, о чем он бредил?

— Я понял слова, но не уловил смысла, — ответил Батсур. — А ты, Аркадий?

— Я понял не все слова, но, кажется, уловил в них смысл. Что такое Атас–Ула?

— Это скалистый массив в южной части Заалтайской Гоби, километрах в двухстах к юго–востоку отсюда. Он почти не исследован.

— Придется заглянуть туда, — твердо сказал Озеров. — Если не все слышанное нами было бредом, может быть, в Атас–Ула мы найдем ключ к этой цепи тайн. Иначе придется ждать пять лет — целых пять лет, Батсур.

— Почему пять? — удивился молодой монгол.

— Скажу позже… Доктор, тело этого последнего жреца загадочных громовых духов необходимо отправить самолетом в Улан–Батор. Надо во что бы то ни стало узнать, отчего он умер. Идем, Батсур. Мы должны составить план дальнейших действий.

***

Самолет появился высоко в небе. Сделав несколько кругов над плато и лагерем, он пошел на посадку. Тумов, Озеров и Батсур, стоя на краю небольшого такыра, напряженно ждали. Тумов нервно покусывал кончик потухшей сигары. Батсур затаил дыхание, не отрывая взгляда от серебристой машины, которая быстро приближалась к поверхности такыра. Плоское дно имело в поперечнике не более трехсот метров. Дальше начинались песчаные барханы.

— Почему не садится? — крикнул Батсур, видя, что самолет летит над самой поверхностью такыра. — Не успеет затормозить перед барханами!

— Проверяет посадочную площадку, — спокойно сказал Озеров. — Сейчас сделает еще круг и сядет.

— Времени нет на эти церемонии, — процедил сквозь зубы Тумов. — Ветер поднимается. Смотрите, как дымят барханы…

Летчик поднял самолет вверх и исчез за песчаными грядами. Через несколько минут самолет появился с противоположной стороны такыра и пошел прямо на посадку. Колеса коснулись ровной глинистой поверхности; самолет, подпрыгивая, пробежал через весь такыр и остановился в нескольких метрах от песчаного шлейфа одного из барханов.

Тумов и Батсур облегченно вздохнули.

Дверь кабины открылась, и на землю, пошатываясь, спустился Зундуйн Очир. Следом за ним две фигуры в белых халатах уже вынимали брезентовые носилки.

— У вас тихо? — удивился Очир, пожимая руки встречающим. — Наверху ужас что делается. Думал, не долетим.

— Здесь скоро тоже начнется буран, — успокоил Тумов. — Надо торопиться.

— Где больной?

Тумов кратко рассказал о событиях последних дней. Очир молча кивал головой.

— Все сделаю, — сказал он, когда Тумов окончил свой рассказ. — Тело старика доставлю в клинику мединститута в Улан–Баторе. Кто из вас летит со мной? Насколько я понимаю, дела закончены.

— Спасибо, — сказал Тумов. — Я должен вернуться с караваном в Тонхил. А геологи, — Тумов кивнул на Озерова и Бат–сура, — хотели остаться недели на две здесь. У них появились свои интересы — чисто геологические. Если вы не будете возражать, я дам им машину и несколько рабочих.

— Пожалуйста, — улыбнулся Очир. — Наша республика от этого только выиграет. Вы можете оставаться здесь столько, сколько захотите. Командировки и полномочия будут продлены.

— Значит, решено, — сердито заявил Тумов. — Если им еще не надоела Гоби, пускай остаются. От себя теперь могу добавить, что считаю эту затею бессмысленной и опасной. Они собираются ехать дальше на юг, в совершенно неисследованную часть Заалтайской Гоби. Вам, товарищ Очир, еще придется организовывать спасательную экспедицию.

— Когда у друзей сердца едины, им не страшна даже Гоби, — серьезно сказал Очир. — Поезжайте спокойно, товарищи. Если понадобится помощь, она будет оказана.

— А вы можете сделать еще одно доброе дело, товарищ Очир, — заметил Тумов. — Захватите с собой американца. Он сыт прелестями Гоби выше головы; протокол подписал, и чем скорее он отсюда исчезнет, тем лучше.

— Пожалуйста, — поклонился Очир. — Только надо попросить его быстрее собраться.

— Поедемте в лагерь, — предложил Тумов.

Озеров перекинулся несколькими словами с Батсуром и догнал Очира.

— Вы не разрешите, пока Пигастер будет собираться, воспользоваться самолетом? Мы с ним, — Озеров указал на Бат–сура, — хотим посмотреть с воздуха одно место. Это продлится не более получаса.

Очир нерешительно взглянул на пилота. Тот тяжело вздохнул:

— Откровенно говоря, я не уверен, сумею ли второй раз посадить машину на этом пятачке. Но если это важно, могу попробовать.

— Это очень важно, — сказал Озеров.

— Риск не такой уж большой, — усмехнулся пилот. — В крайнем случае, до смерти не убьемся. Только вам, товарищ заместитель министра, тогда придется выбираться с их караваном.

— Лети, — сказал Очир.

Озеров и Батсур бегом направились к самолету.

— Фанатики, — пробормотал Тумов.

Очир молча улыбнулся.

***

Через полчаса мистер Пигастер и его молчаливый секретарь уже были на посадочной площадке. Вслед за ними к такыру подъехало еще несколько машин. Проводить самолет собрались все участники экспедиции.

Очир принимал наспех написанные письма. Тумов тревожно поглядывал на небо. Самолета еще не было слышно. Ветер задувал резкими порывами; все сильнее курились барханы. Оранжевое солнце тускло светило в пыльной желтоватой мгле. Самолет появился неожиданно. Он прошел над самыми головами собравшихся и вскоре коснулся земли.

Озеров и Батсур вылезли из кабины. Аркадий, как всегда, был невозмутим и крепко сжимал в зубах потухшую трубку. Смуглое лицо Батсура побледнело от возбуждения.

Озеров молча пожал руку пилоту и подошел к Очиру.

— Видели все, что надо? — поинтересовался дипломат.

— Более или менее, и очень благодарен вам за это, — ответил Аркадий, раскуривая трубку.

— Грузите тело, — распорядился Тумов.

— Позвольте, господа, — послышался голос Пигастера. — В этом самолете повезут мертвеца? Тогда мы не летим. Или мы, или мертвец.

— Я в отчаянии, господин Пигастер, — начал Очир. — Второй раз самолет не сможет прилететь сюда. Я также лечу этим самолетом и позволю себе заметить…

— А я никогда не летал на катафалке, — вскипел Пигастер, — и не полечу.

— Господин Пигастер, — снова начал Очир, — обстоятельства складываются таким образом, что мы должны торопиться. Боюсь, что через полчаса самолет вообще не сможет подняться.

— Я сказал свое последнее слово, — отрезал американец. — А вы решайте…

Он сел на чемодан и скрестил длинные руки на груди.

Очир заколебался; вопросительно глянул на Озерова, потом на Тумова.

Молчаливый секретарь наклонился к мистеру Пигастеру и принялся шептать ему на ухо.

— Нет! — громко ответил Пигастер. — Или я, или мертвец.

Рабочие–монголы, поняв, в чем дело, начали возмущенно перешептываться. Пилот озабоченно поглядывал то на небо, то на Очира.

— Может быть, врачи смогли бы произвести вскрытие здесь на месте? — тихо спросил Озерова Очир. — Мне не хотелось бы обострять ситуацию в последний момент.

— Подождите, — так же тихо ответил Озеров. — Попробуем уговорить его… Господин Пигастер, — обратился он по–французски к американцу. — Могу я попросить вас на пару слов?

— Пожалуйста, — процедил удивленный американец, вставал с чемодана.

Они отошли в сторону.

— Господин Очир предпочтет отправить мертвеца, — тихо сказал Озеров. — Он просил передать вам это. Вы можете, если хотите, вернуться в лагерь…

Пигастер ошеломленно отпрянул. У него захватило дух от негодования.

— Я, я… — начал он по–английски.

— Но я думаю, вам не следует откладывать отъезда из‑за такого пустяка, — спокойно продолжал Озеров, не отрывая взгляда от глаз американца. — Обратный путь на машине долог и труден. Мой друг Батсур и я будем в отчаянии от неудобств, какие могут выпасть на вашу долю. Поэтому мы просим вас лететь. Кроме того, в Вашингтоне, по–видимому, ждут вашего личного доклада. Стоит ли испытывать терпение…

Брови Пигастера нервно подскочили и замерли. В глазах появилось выражение беспокойства.

— Как вы сказали? — переспросил он.

— Я сказал, что тело старика будет отправлено этим самолетом. И мне кажется, что у вас тоже нет оснований откладывать свой отъезд… Господин Тумов предсказывает наступление осенних буранов. Вы хорошо знаете, что такое бураны на юге Гоби.

Пигастер молча покусывал тонкие губы. Казалось, он выжидал, не скажет ли Аркадий еще что‑нибудь.

Озеров, не торопясь, раскурил трубку, затянулся. Ветер свистел все злее, унося в воздух струи песка с гребней барханов.

Американец молчал. Озеров чуть заметно пожал плечами и отвернулся.

— Договаривайте, господин Озеров, — тихо заметил Пига–стер. — Я не совсем понимаю, к чему вы клоните. Откройте же ваши карты, или как говорят русские, выньте камень из‑за пазухи.

— Камни для меня — только геологические образцы, господин профессор. Понимаете, ваше упорство меня немного удивляет. Вы же умный человек… Вспомните наш разговор у развалин монастыря.

Пигастер испуганно заморгал и кашлянул.

— Мне показалось, что там были не просто слова, продиктованные вежливостью… или жарой, — заключил Озеров.

Лицо американца покрылось мелкими капельками пота. Однако он нашел в себе силы усмехнуться:

— Или коньяком, хотите сказать… О, этот русский коньяк…

— И опять вы не поняли, — возразил Озеров. — Я совсем не имел в виду той части разговора, о которой, по–видимому, думаете вы. Просто мне тогда показалось, что под маской ученого–политика я разглядел ученого–человека. Для проверки одной нашей гипотезы тело старика надо доставить в Улан–Батор. Только там можно выяснить, отчего он умер. Вот я и подумал, что человек иногда может одержать верх над политиком. Но, может быть, я ошибся.

Пигастер задумался. Он достал из кармана большой клетчатый платок и принялся отирать лицо, глядя на дымящиеся барханы.

— Нет, вы не ошиблись, — сказал он наконец. — И выбрали правильный путь. Я восхищаюсь вами… Вы опасный противник или… просто очень порядочный человек. Впрочем, очень порядочные люди всегда наиболее опасны. Разумеется, я не в силах отказать в просьбе ни вам, коллега, ни вашему другу господину Батсуру.

— Благодарю. Следовательно…

— Следовательно, признаю себя побежденным. Второй раз… Однако работу с вами буду вспоминать с искренним удовольствием. Надеюсь, что смогу приветствовать вас в Америке. Но…

— Но?..

— Видите ли, коллега, как все американцы, я — человек дела. И… хотел бы поставить все точки над и… Поймите меня правильно, господин Озеров: я не противник истины. Как сказал ваш монгольский приятель: дорог много, правда одна. Каждый из нас ехал сюда со своей точкой зрения. Правда оказалась за господином Тумовым. Честь ему и хвала. Можете быть уверены, что, возвратившись в Соединенные Штаты, я не погрешу против истины.

— А как же с намеками между строк?

— Неужели я болтал и об этом? — удивился Пигастер. — Ай–я-яй, как нехорошо!.. Однако у вас поразительная память, господин Озеров. Эти “намеки” не для огласки. Ведь каждый служит своему делу. Однако уверяю вас, я уезжаю… немного иным, чем приехал. Убедиться в своей ошибке — это уже много… для ученого–человека.

К ним быстро подошел Тумов. Брови его были насуплены, глаза зло сверкали. Он глубоко засунул кулаки в карманы плаща, словно опасаясь, что может пустить их в ход.

— Послушайте! — резко начал он. — Через пять минут…

— О’кей, господин Тумов, — прервал Пигастер. — Мы тут как раз говорили о вас. Ваша точка зрения победила. Я уезжаю вашим сторонником. Господа, — громко обратился он к присутствующим, — мой уважаемый коллега убедил меня. Я решил лететь. С сожалением покидаю ваше приятное общество. Желаю всем счастливого пути.

Перед посадкой в самолет Очир крепко пожал руку Аркадию.

— Вы губите свой талант, — шутливо заметил он, похлопывая Озерова по плечу. — Вам надо идти в дипломаты. Желаю интересных открытий на юге Гоби.

***

Трое суток бушевал песчаный буран у подножия плато. Ветер срывал палатки, опрокинул одну из машин. Густая ржавая мгла окутала пустыню. Исчезло солнце. Молнии сверкали в песчаных тучах; тяжелые раскаты грома перекатывались над плато, будили многоголосое эхо в глубоких расщелинах. Поднятый в воздухе песок бесконечным потоком несся над лагерем. Под горами песка оказались похороненными ящики с провиантом и бочки с горючим.

Люди забились в палатки, судорожно кашляли в непроглядной тонкой пыли. Пыль слепила глаза, раздражала и жгла горло. Нельзя было зажечь костра, примуса не горели. Буран разыгрался вскоре после отлета самолета и, казалось, усиливался с часу на час. О судьбе самолета в лагере не знали. Буря прервала радиосвязь.

Тумов, лежа на кровати в спальном мешке, сердито уговаривал Озерова и Батсура, которые расположились прямо на кошмах на полу:

— Куда вы поедете, непутевые головы! Теперь такие бураны будут случаться все чаще. Дело идет к осени. Жить вам надоело?

— Еще один скорпион, — заметил вместо ответа Батсур и стукнул молотком по брезентовому полу палатки. — Даже им стало невмоготу. Так и лезут в палатку один за другим.

— Откажет мотор, — продолжал Тумов, — что будете делать одни в пустыне за сотни километров от жилья и колодцев? — он судорожно закашлялся.

— Не трать красноречия, Игорь, — тихо сказал Озеров. — Вопрос решен: прекратится буран, и мы едем. Может, нам в руки дается неповторимый случай. Когда еще экспедиция проникнет в эти места? Мы обязаны выяснить все, что в наших силах.

— Погоня за призраком! — крикнул Тумов. — Я готов понять вас, если бы вы продолжали работу в окрестностях Адж–Богдо. Но забираться в глубь неисследованной пустыни, удаляться на сотни километров от плато, которое вы сами считаете главным объектом исследований, — это хуже, чем безумие.

— Иногда бывает полезно отойти от объекта исследований на некоторое расстояние, — заметил Озеров. — Вблизи за частностями не всегда видно главное.

— Вы едете не за этим, — перебил Тумов. — Вас увлек бред умирающего безумца. Ни один уважающий себя исследователь не стал бы тратить времени и сил на такую чепуху.

— Может быть, мы плохие исследователи, — спокойно согласился Озеров. — Мы не смогли так легко и просто решить все вопросы, как решил их ты. Дай же нам самим разобраться в своих ошибках. Возвратившись, мы, может быть, поздравим тебя с подтверждением твоей гипотезы.

— Или привезем новую, — в тон Озерову добавил Батсур.

— Но почему вы хотите искать доказательства ваших так называемых “энергетических извержений” в сотнях километров от вулканов?

— А кто тебе сказал, что мы идем искать доказательства “энергетических извержений”?

Тумов подскочил на кровати:

— Как, новая гипотеза?

— Может быть.

— Еще не легче!.. В чем она заключается?

— Тебе не терпится припечатать наши новые представления словом “фантазия”, — мягко сказал Озеров. — Не выйдет, дружище. И скажу по секрету, эти новые представления мне самому еще кажутся почти фантазией. Потерпи… до нашего возвращения.

— Конечно, фантазия! — упрямо крикнул Тумов. — Все фантазия! Сплошная фантазия!

— Зеленая! — добавил Батсур.

Все трое расхохотались и начали кашлять.

— Твои намерения нам ясны, — сказал Озеров. — Спасибо за заботу, но мы все‑таки едем. Верно, Батсур?

— Конечно! Зачем ждать, пока рога козла дорастут до неба, а хвост верблюда до земли? Вот, кажется, и буран начинает утихать. Это хорошее предзнаменование.

***

Они уехали утром следующего дня. Тумов отдал им лучший вездеход. В просторный крытый кузов поместили бочки с бензином, продукты, спальные мешки, приборы. Озеров устроился в кабине рядом с шофером — суровым пожилым монголом. Батсур, Жора и Жамбал должны были ехать в кузове.

— Путь в тысячу километров всегда начинается с одного шага, — сказал Батсур и вскочил в тяжело нагруженный кузов вездехода.

Мерно заработал мощный мотор; вездеход плавно тронулся с места. Весь лагерь собрался проводить путешественников. Зеленая машина поднялась на один увал, перевалила его, потом появилась на другом, более далеком. На мгновение вездеход задержался на гребне. Последний раз мелькнули руки в окне кабины и в дверях кузова — и вездеход исчез из глаз, словно растворился в пустыне.

Тумов с тяжелым сердцем возвратился в лагерь. Мрачные предчувствия томили его.

На другое утро караван машин, лошадей и верблюдов покинул стоянку у горячего источника и длинной цепью потянулся на северо–запад, к обжитым местам.

***

Лагерь стоял возле красноватых скал Атас–Ула вторую неделю. Вопреки предсказаниям Тумова погода держалась сносная. Днем допекала жара, ночью — холод, но пыльные бури не повторялись.

Озеров и Батсур исколесили массив Атас–Ула по всем направлениям. Ничего примечательного тут не оказалось. Красноватые башни, зубцы и карнизы, изваянные ветрами в толще красноватых песчаников, были такие же, как на других массивах великой пустыни. И так же расстилались вокруг бескрайние каменистые плато, желтые волны барханов, сверкающие от солей плоские блюдца такыров.

Монастырь ютился в небольшом ущелье. Он был совершенно разрушен и, видимо, покинут очень давно. Только змеи бесшумно скользили по гладким плитам и, заслышав гулкие шаги, торопились укрыться в нагромождениях камней. Вода единственного источника была соленой и едва годилась для питья.

— Якши вода, — посмеивался Батсур. — Суп солить не надо.

— А скоро мы поедем отсюда? — поинтересовался Жора, с отвращением отодвигая эмалированную кружку с чаем.

— Хоть завтра, богатырь. Надо сначала найти подземелья.

— А их тут нет.

— Не торопись с выводами. Подземелья должны быть. Старик говорил даже о подземном храме.

— А если не тут?

Батсур нахмурился. Эта мысль и ему не раз приходила в голову. Что, если они с Озеровым не поняли названия, которое прошептал умирающий? Старик упомянул о пещерах. В одной из них должен находиться храм с большой статуей. А тут не было и признака пещер.

— Вернется Аркадий Михайлович, посоветуемся, — сказал Батсур. — Что‑то долго его сегодня нет. Скоро ночь…

— Интересно, где теперь наши? — мечтательно протянул Жора. — Наверно, уже в Алма–Ате, а может, и до Москвы добрались.

— А мы все это знали бы, — в тон ему пропел Батсур, — если бы один мой знакомый проверил вовремя радиоаппаратуру.

Жора густо покраснел:

— Ей–богу, я не виноват, Батсур. Я же объяснял… Вы согласились взять меня в самый последний момент, когда все было упаковано. А радио проверял Игорь Николаевич… Наверно, это он вместо запасных батарей засунул в ящик с радиоаппаратурой свиную тушенку. Он всегда все путал и все забывал. Таблицы от приборов он мог сунуть в аптечку, мазь от ожогов — к продуктам. Когда мы стояли у базальтового плато, повар положил эту мазь в салат вместе с майонезом. И никто не догадался. Все только удивлялись, почему салат пахнет лекарством. А потом Игорь Николаевич попросил меня найти мазь от ожогов, и я нашел пустую баночку вместе с банками из‑под майонеза. Игорь Николаевич не велел тогда никому говорить…

— Нельзя, богатырь, дурным словом вспоминать отсутствующих друзей, — сказал, посмеиваясь, Батсур. — Друзья плохо будут спать. И ты плохо спать будешь… Просто Игорь Николаевич немного рассеян, как все большие ученые. А я бы все‑таки на твоем месте сразу же проверил передатчик. Тогда мы не потеряли бы связи с внешним миром. Этак нас еще разыскивать начнут, как пропавших без вести.

Заскрипел песок под неторопливыми шагами. К костру, возле которого сидели Батсур и Жора, подошел Озеров. Он был один.

— А где Жамбал? — спросил Батсур, с беспокойством поглядывая на приятеля.

— Он остался там. — Аркадий кивнул в ту сторону, откуда пришел. — Мы нашли вход в пещеры. Это километрах в пятнадцати отсюда. Свертываем лагерь и поехали…

***

Вездеход неторопливо катился по темной пустыне. Яркий свет фар вырывал из мрака мелкую рябь бугристых песков, чахлые ветви полузасохшей караганы, источенные ветром скалы. Они неожиданно появлялись, отбрасывали резкие острые тени и, словно призраки, растворялись во мраке. Пересекли плоскую поверхность такыра, потом русло высохшей реки. Скользнула и исчезла в темноте большая серая змея. Красноватые точки вспыхивали, словно искры, в темных песках справа и слева от машины. “Шакалы”, — подумал Батсур. Он сидел в кабине вездехода между Озеровым и шофером–монголом.

Машину вел Аркадий. По каким‑то одному ему известным признакам он ориентировался в темном лабиринте барханов и скал.

“Огибаем массив с юга, — соображал Батсур. — Значит, Аркадий был прав: пещеры находятся в западной части массива, а не на востоке, где расположены развалины монастыря. Эти развалины ввели нас в заблуждение”.

Озеров затормозил вездеход:

— Сейчас будет крутой спуск и потом котловина. Там находится вход в подземелья. Я хотел, чтобы вы посмотрели это место сразу, как взойдет солнце. Хочу проверить свое впечатление.

— Что‑нибудь новое?

— И да и нет.

Впереди далеко внизу вспыхнула и погасла яркая точка. Потом снова зажглась и опять погасла.

— Жамбал сигналит, — сказал Озеров. — Мы почти у цели.

Вездеход, ускоряя движение, скользнул вниз в котловину.

***

Спать улеглись прямо в кузове вездехода. Жора предложил было поставить палатки, но Аркадий Михайлович как‑то странно улыбнулся и сказал, что некуда вбивать колья. Жора постучал молотком в землю и убедился, что действительно, под тонким, в несколько сантиметров, слоем песка находится прочная звонкая скала.

Когда Жора проснулся, в вездеходе уже никого не было. Жора торопливо выбрался наружу. Утро было удивительно тихое. Вездеход стоял в центре обширной котловины с совершенно ровным дном. Ее дальний западный край был освещен первыми лучами солнца, но на широком плоском дне еще лежала холодная синеватая тень массива Атас–Ула. Чистое яркое небо распростерлось над покровом желтых песков.

Жамбал и шофер вездехода, сидя на корточках, разжигали примус.

— А где Батсур и Аркадий Михайлович? — спросил Жора, щуря глаза от ослепительной синевы неба,

— Туда пошел, — сказал Жамбал, махнув рукой. — Дырка скала смотреть пошел. Большой дырка. Ой–ой! Очень глубокий. Мы вчера нашел.

— А почему меня не разбудили?

— Зачем моя спрашиваешь? — удивился Жамбал. — Батсур спроси. Вон идет…

Озеров и Батсур неторопливо шагали по направлению к вездеходу.

— Удивительно, — произнес Батсур, подходя. — Удивительно, — повторил он и вдруг сильно хлопнул Жору по спине. — Ты понимаешь, что это значит, богатырь?

— Нет, — сказал Жора, потирая спину.

— И я не понимал, — признался Батсур. — А вот Аркадий Михайлович понял: открытие потрясающее и почти невероятное.

— Предложи другое объяснение, — сказал Озеров.

— Не могу. И, более того, думаю, что ты прав. Но все‑таки не помещается в голове.

— Вы нашли подземный храм? — спросил заинтересованный Жора.

— Храм тоже должен быть, — ответил Батсур. — Пойдем его смотреть после завтрака. Не он главное.

— А что?

— То, на чем ты стоишь.

— Песок?

— Твоя догадливость, богатырь, не угонится за твоей любознательностью… Разгреби лапками песок и скажи, что находится под ним.

— О, — сказал Жора, разгребая песок.

— Вот именно! То же самое изрек и я полчаса назад. Что это за порода?

Жора постучал молотком по гладкой, словно отполированной поверхности темно–серого камня. Лег на живот, разгреб песок пошире, внимательно разглядывая странную породу; перебрался на другое место, копнул там — обнаружил ту же породу.

Он ползал на четвереньках вокруг вездехода и везде под тонким слоем рыхлого песка встречал твердую, как сталь, гладкую поверхность серого камня. В ней почти не было трещин, и молоток отскакивал от нее, как от наковальни. Жора поднялся, отбежал на несколько десятков метров в сторону, копнул песок. То же самое…

— Везде так? — удивленно спросил он.

— По всей котловине, — ответил Озеров. — Местами песка немного больше. Впрочем, он, вероятно, не держится на этой гладкой поверхности. — Его систематически сдувает ветрами. Так что это, по–вашему, Жора?

— Если бы мы не находились в Гоби, я бы сказал, что это похоже на полированный бетон, а вся эта площадь напоминает… аэродром.

— Здорово! — сказал Озеров. — Вот не ожидал…

— Ай да Жора! — вскричал Батсур. — Быть тебе академиком. Поздравляю… Ну и удивил!

— Да вы меня не поняли, — запротестовал Жора, чуть не плача. — И не дали кончить. Я же сказал — если бы мы не находились в Гоби. А мы в Гоби! Каждому дурню ясно, что здесь не может быть бетона. За кого вы меня принимаете? Конечно, я понимаю, что это совсем другое… Но что? Поверхность лавового покрова. Лава растеклась по дну котловины, и получилось такое… Чего вы смеетесь? Разве не так?

— Мы не смеемся, — серьезно сказал Озеров. — Только никогда не надо сразу отказываться от суждений, которые самому тебе кажутся наиболее справедливыми. Это немного похоже на аэродром, не правда ли?

— Да, но…

— И я так думаю. Это, конечно, не лава. Это, скорее всего, искусственный материал, сходный с бетоном, но гораздо более прочный. И площадка эта, может быть, служила чем‑то вроде… аэродрома. Чем‑то вроде… Не будем торопиться с окончательными выводами. Посмотрим, что даст осмотр подземелий…

***

Исследование подземелья заняло целый день. Батсур, Озеров, Жамбал и Жора медленно пробирались в лабиринте коридоров и залов. Ток свежего воздуха увлекал вперед пламя самодельного факела. Шли по направлению движения воздуха. Иногда останавливались, чтобы осмотреть боковые коридоры. Все ходы и залы были высечены в массивном сером песчанике. На гладко отполированных стенах не было заметно ни надписей, ни рисунков. Высокие полукруглые своды залов поражали правильностью геометрических форм.

— Странное сооружение, — говорил Батсур. — Какими инструментами высечен этот лабиринт? Пожалуй, это не монгольская и даже не китайская работа…

— Конечно, это гораздо более древнее сооружение, — согласился Озеров. — Вероятно, оно создавалось одновременно с площадкой, которую Жора назвал аэродромом. А монгольские монахи значительно позже превратили его в подземный храм.

— Кто же построил все это? — удивлялся Жора

— Не торопись, богатырь. Все узнаем! Когда три охотника едины в своих усилиях, они свяжут самого сильного льва.

— Разве в Монголии есть львы, Батсур?

— Сейчас нет, но в минувшие геологические эпохи были. Я имел в виду…

Батсур не кончил. Впереди послышался какой‑то шум.

— Ветер? — предположил Озеров.

— Пожалуй, нет… Может, вода? Мы спустились довольно глубоко.

Они осторожно двинулись вперед. Шум становился все более явственным. Ток воздуха стал настолько сильным, что почти задувал факел. И вдруг впереди забрезжил слабый свет. Коридор кончился. Они очутились в огромном круглом зале. Свет проникал откуда‑то сверху и падал на каменное лицо огромного изваяния, высеченного в стене зала.

— Вот она — статуя Великого Ламы, — тихо сказал Батсур. — Какой колосс!..

Статуя имела в высоту более тридцати метров. Лама был изображен сидящим, глаза его были закрыты, огромные руки с толстыми пальцами лежали на коленях. У ног статуи из трещины в стене зала бил источник. Сильная струя воды обрывалась водопадом и исчезала в глубоком тоннеле.

Жора поспешил попробовать воду на вкус.

— Роскошная вода, — объявил он. — С самого отъезда из Алма–Аты не пил такой.

— Наверно, священный вода, — предположил Жамбал. — Возьмем с собой побольше. Чай будет ай–ай какой…

Озеров и Батсур поднялись на огромный постамент статуи и, включив электрические фонари, осматривали ворох разноцветного хлама, некогда оставленного паломниками.

— Историкам здесь найдется работа, — заметил Батсур. — Это, вероятно, один из старейших храмов Монголии и, вдобавок, заброшенный очень давно. Едва ли кто помнит о нем… Судя по этому тряпью, последние паломники были здесь лет сто назад.

— Все правильно, — прервал вдруг Озеров. — Вот кусок священной плиты громовых духов, о которой говорил умирающий сторож.

В руке Аркадия заискрился большой осколок блестящего кристалла.

— Так я и думал, — продолжал Озеров. — Это то же вещество, которое Жора нашел в расщелине базальтового плато. Ты понимаешь, что это значит, Батсур?..

— Но ведь это не минерал… — вскричал молодой монгол, рассматривая переданный ему Аркадием осколок, — это…

— Конечно, это обломок какого‑то прибора… Вот тебе и конденсация солнечной энергии черным базальтовым плато.

— Здесь высечена надпись, — сказал Батсур, указывая на постамент статуи.

Аркадий осветил причудливые письмена лучом электрического фонаря.

— Надо обязательно прочитать ее, Батсур. Здесь лежал осколок этого удивительного вещества. Надпись, вероятно, относится к нему.

— Это по–китайски, — пробормотал Батсур, водя пальцем по иероглифам. — Почти ничего не понимаю… Что‑то о тайне Гремящей расщелины, о громовых духах Адж–Богдо. Придется перерисовать и сфотографировать. Потом переведем.

Пока Батсур копировал надпись, Озеров и Жора, помогая друг другу, взобрались на плечо Великого Ламы.

— Наверху в стене зала такие же “бойницы”, как и в подземелье монастыря, где жил старик–монгол! — крикнул сверху Аркадий. — Вероятно, все эти подземелья некогда служили для одной цели. И, судя по ориентировке, “бойницы” направлены… в сторону базальтового плато. Неужели и отсюда можно было наблюдать пляску громовых духов над Адж–Богдо?

— Знаешь, Аркадий, — сказал Батсур, когда Озеров спустился к подножию статуи, — по–моему, спящий Лама высечен на месте какого‑то более древнего сооружения. Статуя обработана гораздо грубее, чем стены подземных тоннелей и залов, а вот кое–где на постаменте и на ногах статуи сохранились участки с более совершенной обработкой камня.

— Без сомнения, — согласился Озеров, — этот Лама сравнительно молодой, а подземелью много тысяч лет. Много тысяч, Батсур.

— Куда пойдем теперь? — спросил Жора.

Озеров и Батсур переглянулись.

— Теперь остается самое главное, — торжественно объявил Озеров. — Все исходные данные в наших руках. Старик–сторож оказался прав… Надпись Батсур расшифрует по дороге. Теперь остается возвратиться к базальтовому плато, хоть по воздуху добраться до его центрального вулкана и спуститься в жерло Гремящей расщелины. Если, конечно, туда еще можно спуститься. Мы слишком много времени потеряли на Атас–Ула. Теперь дорога каждая минута.

***

Через два дня зеленый вездеход подъехал к месту старого лагеря у обрывов базальтового плато. Здесь запаслись свежей водой. Жора хотел искупаться, но Озеров не разрешил.

— На обратном пути, а сейчас некогда. Если опоздаем, “злые духи” не пустят нас в Гремящую расщелину.

Жора мрачно полез в кузов вездехода. Последние дни он перестал понимать, когда Аркадий Михайлович и Батсур говорили серьезно, а когда подтрунивали над ним. Собственно, все началось в котловине возле Атас–Ула, когда Жора ляпнул об аэродроме и о лаве… Теперь Батсур называл “аэродромом” каждый встречный такыр, а Аркадий Михайлович, говоря о подземельях Атас–Ула, именовал их не иначе, как “Подземный лабиринт у аэродрома”.

Батсур всю дорогу бился над расшифровкой китайской надписи. Что‑то у него не получалось. Трясясь в кузове вездехода, он бормотал о плясках громовых духов, священных плитах и ламе. Из разговоров, которые вели на коротких привалах Батсур и Аркадий Михайлович, тоже ничего нельзя было понять. Казалось, что они оба всерьез поверили в старинную легенду, рассказанную стариком–монголом, и сейчас собираются заглянуть к злым духам, обитающим в центре базальтового плато, и очень боятся опоздать.

На все вопросы Жоры Батсур неизменно отвечал:

— Потерпи, богатырь. Еще не все ясно. Пока это гипотеза…

“Хороша гипотеза!” — сердито думал Жора. Однако после промаха с аэродромом остерегался высказывать свои мысли вслух. Он поделился сомнениями с Жамбалом и молчаливым шофером. Шофер многозначительно поднял брови, сплюнул сквозь зубы и по обыкновению промолчал, а Жамбал неожиданно сказал:

— Все правильно! Надо злой дух прогоняй из Гоби. Новый жизнь пришел. Зачем нам злой дух! Монахи уходил, пускай злой дух тоже уходил. Хорошо будет…

Лагерь устроили под обрывами базальтового плато, километрах в тридцати к западу от источника. На следующее утро Озеров, Батсур и Жора, захватив радиометры и веревки, направились к центральному вулканическому конусу, который находился невдалеке. Летом со стороны источника к нему так и не удалось проникнуть из‑за трещин. Однако конус оказался недоступен и от нового лагеря. Глубокие трещины, рассекающие покровы базальтовых лав, вскоре преградили путь исследователям.

— Здесь без вертолета не обойтись, — со злостью сказал Батсур.

— Как радиоактивность, Жора? — поинтересовался Аркадий Михайлович.

— Нормально…

— До центрального конуса около километра. До его кратера километра полтора. Пожалуй, еще рано, Батсур.

— Если излучение направленное, то пожалуй. Но до Гремящей расщелины остается каких‑нибудь триста–четыреста метров. Ее влияние должно сказаться.

— Не забывай, что разряд произошел всего несколько месяцев назад.

“О чем они?” — думал Жора, с отвращением поглядывая на глубокие трещины.

— Аркадий Михайлович, — спросил он после того как Озеров и Батсур замолчали, — что вы называете Гремящей расщелиной?

— Вон то глубокое ущелье, которое подходит к центральному конусу. Мы его хорошо рассмотрели с самолета. Из этой расщелины можно проникнуть в жерло центрального вулкана. Это единственное жерло, в котором нет лавовой пробки. И над ним мы наблюдали повышение радиоактивности.

— А не попробовать ли пробраться к вулкану по самой расщелине? — неуверенно предложил Жора. — Ведь она, наверно, доходит до края плато…

— Это мысль, — заметил Батсур, — если, конечно, дно расщелины доступно и если мы не заблудимся в лабиринте трещин. Со дна ничего не будет видно.

— Надо попробовать, — сказал Озеров. — Теперь мы окончательно убедились, что по поверхности плато пути к центральному вулкану нет. А тем не менее лама, который принес в подземный лабиринт осколок плиты, по–видимому, ухитрился побывать в центральном жерле. Попробуем поступить, как советует Жора.

Только к вечеру следующего дня удалось найти в обрывах плато вход в Гремящую расщелину. Он ничем не отличался от устьев иных расщелин, сотнями уходящих в глубь плато. Дно Гремящей расщелины было завалено огромными глыбами базальта. По ним и пришлось пробираться, рискуя на каждом шагу сломать ногу.

Еще несколько дней было затрачено на то, чтобы в запутанном лабиринте трещин отыскать ту главную расщелину, которая вела к каналу центрального вулкана. Местами ширина расщелины составляла немногим более метра. Черные стены уходили вертикально вверх, и лишь узкая полоса голубого неба, где‑то на недосягаемой высоте, напоминала об огромном мире, оставшемся за пределами этого тесного каменного лабиринта.

Пробираясь по дну трещины, Жора старался не думать о том, что произойдет в случае землетрясения. Эти трещины могут так же легко закрыться, как когда‑то открылись. Тогда в доли секунды исследователи будут раздавлены и затем превратятся в окаменелости, заключенные в многосотметровой толще базальтов.

Но вот, наконец, задрожали стрелки радиометров. Очевидно, центральный канал вулкана был близок. Жора крикнул об этом Озерову и Батсуру, которые ушли вперед. Эхо подхватило возглас и начало перекликаться, то удаляясь, то снова приближаясь. Казалось, сам воздух в лабиринте трещин угрожающе загудел и завыл.

— Истина — не в громком крике, — пошутил без улыбки Батсур. — Ты разбудишь всех духов Гремящей расщелины.

Показания приборов с каждым шагом возрастали. Жора ждал, что вот сейчас откроется жерло вулкана, но вместо этого расщелина еще раз разветвилась.

— Куда пойдем? — спросил Батсур.

— Давайте разделимся, — предложил Озеров. — Вы с Жорой идете направо, а я налево. Кто попадет в тупик, вернется к разветвлению, а кто доберется до жерла, останется ждать возле него. Жерло должно быть близко.

Так и сделали. Жора и Батсур углубились в правую ветвь расщелины. Осторожно переступая с глыбы на глыбу, они прошли несколько сот метров. Стрелки приборов колебались все сильнее. Вдруг расщелина резко расширилась — и Жора ахнул. У их ног раскрылась темная бездна кратера. Она вертикально уходила куда‑то вниз. Там, внизу, царила непроглядная тьма.

Жора лег на край расщелины и заглянул в кратер. Ничего не видно. Жора взял камень и хотел бросить вниз, но Батсур предостерегающе поднял руку.

— Мы не знаем, что там, под нами, — серьезно сказал он.

— Будем ждать Аркадия Михайловича?

Батсур кивнул.

— Смотрите, до чего гладки стены кратера, — заметил после небольшого молчания Жора. — Словно их специально полировали.

— Не кажется тебе, что они похожи на стены залов и коридоров того подземелья в Атас–Ула? — спросил Батсур.

— Чисто внешнее сходство, — пренебрежительно махнул рукой Жора.

— Это еще вопрос, — усмехнулся Батсур.

— Почему вы не хотите со мной говорить серьезно? — обиделся Жора. — Каждому дураку ясно, что там все сделано человеческими руками, а здесь…

— А вот мне, например, далеко не ясно, человеческие ли руки создали подземелье Атас–Ула, — задумчиво сказал Батсур. — И здесь, богатырь, тоже все не так просто, как кажется… Этот кратер больше похож на огромную шахту. Завтра принесем веревки, попробуем спуститься и тогда решим.

— Мы будем спускаться туда? — спросил Жора, искоса поглядывая в темную бездну.

— Когда шакала спросили, будет ли он есть курицу, его смех разобрал. Для этого же мы сюда и добирались. Впрочем, ты можешь не спускаться, если не захочешь.

— Я как все, — мрачно сказал Жора.

Они долго сидели на краю кратера и ждали. Озерова все не было.

— Странно, — сказал, наконец, Батсур. — Аркадию пора быть здесь. Едва ли та ветвь расщелины длиннее нашей.

— А может, он тоже добрался до кратера и ждет нас, — предположил Жора.

— Придержи меня за ноги, — попросил Батсур.

Он свесился в жерло и долго оглядывал темные стены.

— В верхней части кратера больше трещин не видно, — объявил он наконец, осторожно отползая от обрыва. — Странная труба. Она совершенно круглая и напоминает канал ствола исполинской пушки. Конечно, Аркадий прав… Однако придется узнать, где он. Пошли, богатырь.

Они вернулись к разветвлению расщелины. Озерова и здесь не было.

— Очень странно, — пробормотал Батсур, и Жора понял, что его товарищ встревожен не на шутку.

Батсур написал коротенькую записку, положил на камень и придавил камнем поменьше.

— Увидит, если разойдемся, — сказал он. — Поехали дальше…

Они направились в левую расщелину. Эта расщелина оказалась настолько узкой, что местами трудно было протиснуться. В ней было почти темно. Батсур включил фонарь и медленно пробирался вперед. Жора, тяжело дыша, лез за ним. Рюкзак пришлось снять и волочить сзади. С рюкзаком за плечами Жора уже давно застрял бы в этой каменной ловушке.

Но вот проход снова стал шире. Жора выпрямился, глянул вверх и… ничего не увидел. Вокруг была тьма. Только свет фонаря освещал узкий извилистый проход, полого уходящий вниз.

— Батсур, мы под землей!..

— Ты не ошибся. Теперь гляди в оба, чтобы не было разветвлений. Держись за левую стену, а я буду держаться за правую. Мы не имеем права заблудиться…

Они прошли еще несколько десятков шагов. Проход все круче уходил вниз.

— Это похоже на коридор, Батсур. Здесь ступени…

— Посмотрим потом. Надо скорее отыскать Аркадия.

Теперь они быстро спускались по широкому наклонному тоннелю. Черные стены были гладко отполированы. Пол понижался правильными ступенями. Тоннель постепенно поворачивал, очерчивая плавную дугу.

— Разветвление, Батсур.

Они остановились. От главного тоннеля влево отходил еще один, поменьше.

— Оставайся здесь, Жора. Я осмотрю боковой тоннель.

— Но…

— Ни слова. Оставайся и жди меня.

Батсур исчез. Жора сжал зубы и ждал. Время приостановилось. Жоре показалось, что прошел целый час, но Батсур уверял потом, что он отсутствовал не более десяти минут.

Батсур возвратился мрачным.

— Там множество разветвлений. Это целый лабиринт. Плохо, если Аркадий повернул туда…

— Куда теперь?

— Попробуем пройти дальше главным тоннелем.

Они снова двинулись вперед. Тоннель уводил их все глубже.

— Мы спустились уже очень глубоко, Батсур.

— Ничего. До центра Земли еще далеко…

— Опять разветвление, Батсур. Молодой монгол выругался сквозь зубы.

— Теперь я осмотрю боковой проход. Разреши мне, а ты подожди здесь.

Батсур колебался.

— Я только до первого разветвления…

— Ну хорошо, иди… Будь внимателен.

Жора возвратился через несколько минут. Он прерывисто дышал. Глаза его округлились.

— Там, там…

— Что там?

— Там нет прохода. Он завален… Но там…

— Что?

— Скелет… человека.

Батсур оставил включенный фонарь у разветвления тоннелей и направился вслед за Жорой. Пройдя несколько десятков метров, они уперлись в завал. Из‑под камней были видны кости и череп.

Батсур внимательно разглядывал кости.

— Это скелет юноши. Почти ребенка… Может быть, это Цамбын — внук умершего старика–сторожа…

— Его завалило?

— Кто знает? Обвал свежий. Может быть, он произошел позже… Посмотри‑ка, что показывает радиометр?

— О! Он зашкален. Стрелка отклонилась за максимальный отсчет.

— Плохо. Совсем плохо. В этих подземельях человеку нельзя долго оставаться. Вот они — злые духи базальтового плато, — Батсур указал на стрелку прибора. — Мы должны как можно скорее разыскать Аркадия. Он более неосторожен, чем я думал.

Они спускались главным тоннелем еще около часа, в боковые ответвления больше не заглядывали; только отмечали свой маршрут стрелками, которые Жора рисовал мелом на стенах тоннеля. Много раз Батсур принимался звать Озерова. Жора пронзительно свистел. Но им отвечало только далекое эхо.

— Ему надо задать хорошую взбучку, — взволнованно твердил Батсур. — Разве можно было одному уходить так далеко! Он должен был дождаться нас.

— Зря мы сидели возле кратера, — заметил Жора. Батсур не ответил. Тоннель, очерчивая дугу, по–прежнему вел вниз.

Батсур вдруг остановился и ударил себя по лбу.

— Так ведь это же спираль! — вскричал он. — Тоннель по спирали окружает центральный кратер. Спускаясь по нему, мы уже несколько раз обошли жерло. Это искусственный ход в недра вулкана… Молодец Аркадий…

— Ветер, — прошептал Жора.

— Разумеется… Здесь везде превосходная вентиляция. О, это были талантливые инженеры.

— Кто?

— Те, кто построил все это…

— Но кто они?..

Тоннель вдруг повернул под прямым углом, и стены его ушли в стороны. Жора и Батсур очутились в огромном зале. Лучи фонарей сразу же потерялись в безграничном мраке.

— Что это? — воскликнул Жора.

Батсур не отвечал. Он пристально вглядывался во тьму.

— Погаси фонарь, — вдруг сказал он Жоре.

Их окружила тьма. Нет, это была не тьма. Постепенно его глаза привыкли к темноте, и он увидел вереницы огромных пластин, мерцающих бледным, зеленовато–фиолетовым светом. Ряды пластин тянулись куда‑то вдаль.

— Вот оно — сердце Гремящей расщелины, — прошептал Батсур. — Ты гений, Аркадий…

— Что же это такое? — повторил Жора.

— Это наследство людям Земли, — ответил Батсур. — Аркад–и-й! — закричал он, сложив руки рупором.

Подземелья ожили. Отраженный тысячами огромных пластин зов Батсура полетел по бесконечным залам:

— Аркадий! Аркадий! Аркадий!..

Жоре стало страшно. Подземелья словно обрадовались, услыхав человеческий голос, и теперь повторяли его на разные лады:

— Аркадий! Аркадий!.. дий!

Наконец эхо стихло. Батсур и Жора включили фонари и долго прислушивались. Ответа не было.

— Может, он не дошел сюда? — шепотом спросил Жора.

— Он не мог не дойти… Еще до поездки к Атас–Ула он предположил, что здесь должно существовать нечто подобное… Оставайся тут и не гаси фонаря. Я пойду искать его. Если через час не приду, возвращайся в лагерь, но фонарь оставь здесь. Иди назад со свечой. Пусть фонарь будет маяком. Отдохнув, возвращайся сюда с Жамбалом. Захватите носилки… В глубь зала не ходите, ни в коем случае. К пластинам опасно приближаться. Если меня и Аркадия не будет, поезжайте вездеходом в Улан–Батор. Там расскажете, что видели. А сейчас ни слова… В этих залах нельзя находиться более полутора–двух часов подряд. Ни слова, Жора… Обещай, что сделаешь так, как я сказал. Дай руку!..

Батсур крепко обнял Жору и шагнул во тьму. Луч его фонаря все удалялся и удалялся и наконец превратился в тонкую блестящую иглу. Уже издали до Жоры долетел зов:

— Аркадий! Аркадий!..

Эхо подхватило его и снова понесло по залам.

Жора присел на каменный пол и ждал. Стрелки часов двигались медленно. До назначенного срока было еще далеко.

Иногда даже хорошо немного побыть одному. По крайней мере, никто не увидит, что ты плачешь.

***

Тумов медленно шел по опустевшему бульвару в Сокольниках. Темнели ветви голых деревьев. Поблескивал мокрый асфальт. Ветер швырял в лицо мелкие брызги дождя. Вот и знакомый дом с большой стеклянной дверью. Отсюда полгода назад они начали путешествие.

Тумов тяжело вздохнул.

“Что сказать сестрам Аркадия? Что о нем думает Люда?”

У него в боковом кармане лежала телеграмма Очира, полученная две недели назад. Две недели Игорь носил ее с собой. Каждое утро он обещал себе, что вечером поедет в Сокольники, и каждый вечер малодушно искал повода, чтобы не ехать. Он уверял себя, что ждет второй телеграммы. Но в глубине души был убежден, что эта вторая телеграмма сообщит о непоправимом.

Уже две недели он боится брать телефонную трубку, забросил дела и работу и ждет… Чего?

Сегодня утром ему передали записку Людмилы. Она настоятельно просила приехать. Больше откладывать визит было нельзя.

Взявшись за ручку входной двери, он еще не был уверен, что позвонит в квартиру. Позвонив, не знал, скажет ли им о телеграмме из Улан–Батора или малодушно промолчит.

Дверь открыла Людмила. Она серьезно поздоровалась с ним и сказала:

— Проходите, пожалуйста. Раздевайтесь…

“Может, они уже знают что‑нибудь?” — думал Игорь, медленно снимая одну галошу, затем другую, разматывая шарф, потихоньку принимаясь стягивать пальто.

— Да проходите, в конце концов! — послышался из комнаты резкий голос Ирины Михайловны — старшей сестры Аркадия. — Что вы там копаетесь!

— Идите скорее! — тихо сказала за его спиной Людмила. — Мы очень тревожимся.

“Не знают”, — подумал Тумов и пощупал, на месте ли телеграмма.

Он прошел в комнату.

Ирина сидела на диване возле настольной лампы с зеленым абажуром. Ее узкое длинное лицо было очень бледно и в свете лампы казалось зеленоватым. Резкие морщины темнели вокруг рта. Тонкие губы были плотно сжаты. Она молча протянула Тумову узкую холодную руку и указала ему место напротив себя.

Игорь поспешно сел в глубокое кресло, довольный, что его лицо остается в тени. Людмила, закутавшись в большой пуховый платок, устроилась с ногами в уголке дивана, взяла на руки кошку; тихо поглаживала ее.

Воцарилось напряженное молчание.

— Ну? — спросила Ирина и закашлялась.

— Что? — растерялся Тумов.

— Сестра последнее время болеет, — торопливо пояснила Людмила и вздохнула.

— Не об этом речь, — резко сказала Ирина. — Где Аркадий?

— Я н–не знаю, — неуверенно протянул Тумов, и ему показалось, что телеграмма жжет его грудь.

— То есть как это не знаете, Игорь Николаевич? — высоким звенящим голосом спросила Ирина. — Вы втравили его в эту поездку бог знает куда и черт знает зачем. Сами вернулись чуть не три месяца назад. От него никаких известий. Вы не показываете глаз, не считаете нужным хотя бы по телефону ясно сказать, где он и что с ним. Простите меня, но порядочные люди так не поступают. И он еще называл вас своим другом.

— Ирина, успокойся, — тихо сказала Люда, — Извините ее, Игорь Николаевич. Мы очень беспокоимся об Аркадии. Больше трех месяцев от него нет ни строчки. Вы давно возвратились и тоже молчите.

— Я все собирался, каждый день, — бормотал Тумов, не зная, куда девать глаза. — Куча дел, отчеты… Пришлось сразу ехать в командировку… Вы простите, пожалуйста, я, конечно, очень виноват, но…

— Когда вы видели его последний раз? — спросила Ирина, испытующе глядя на Тумова.

— Ровно три месяца назад, двадцать восьмого августа.

— Почему он не послал с вами письма?

— Мы разъехались в разных направлениях. Не известно было, кто первый доберется до обжитых мест.

— Почему вы разделились?

— Он хотел провести дополнительные исследования немного южнее.

— А вы?

— Я возвращался с караваном на север.

— Значит, вы бросили его!

— Не совсем так… — начал было Тумов, но осекся и умолк.

Ирина прищурилась:

— Или вы… Не хочу произносить этого гадкого слова… Или вы что‑то скрываете от нас. Потрудитесь объяснить, Игорь Николаевич!

— Пожалуйста, — прибавила Люда. — Все лучше такой неизвестности.

— Да поймите, я сам ничего не знаю! — почти закричал Тумов. — Ничего!.. Ну, задержался где‑то. Ведь это же Гоби… Думаю, что скоро приедет… — он чуть не подавился последними словами. — Тоже жду со дня на день…

— Нет, вы что‑то скрываете от нас, — твердо заявила Ирина. — Чго вы все время теребите карман? Что у вас в кармане? Покажите!

— Н–ничего! — холодея, протянул Тумов. — Только т–те–леграмма из Улан–Б-батора… Вот, п–пожалуйста…

Ирина выхватила у него смятую телеграмму, быстро пробежала ее и закрыла лицо руками. Людмила подняла дрожащими пальцами упавший листок. Медленно, отчетливо прочитала вслух:

— На ваш запрос сообщаю зпт отряд Озерова не вернулся Гоби тчк поиски не дали никаких… — плечи затряслись. — Продолжаем… Сообщу… — она упала лицом в диванные подушки и громко зарыдала.

Тумов окончательно растерялся. Он тяжело встал с кресла, зацепил книги, лежащие на краю стола. Книги с грохотом посыпались на пол. Нагнулся, чтобы поднять книги, махнул рукой, не поднял и присел на диван между сестрами.

— Да поймите же, не все потеряно, — бормотал он. — Найдут… Приедет… возвратится…

— Уже возвратился! — послышался от дверей знакомый голос. — Что тут у вас происходит?

***

Тумов впоследствии никогда не мог восстановить в памяти последовательности событий, разыгравшихся в тот вечер. Ирина вскочила, опрокинув лампу. Жалобно звякнул зеленый абажур. В комнате воцарился мрак. В темноте слышался прерывающийся голос Ирины, громкий плач Люды, взволнованные восклицания Аркадия, поцелуи. Под ногами трещали осколки абажура. Игорь хотел обнять Аркадия и обнял Люду. И она поцеловала его в губы. Конечно, это была ошибка… Поцелуй предназначался брату… Обиженно мяукнула кошка, которой кто‑то наступил на хвост. Все что‑то спрашивали, и никто не слушал ответов. Потом зажглась люстра. Вероятно, сама, потому что никто ее не включал.

Ирина обнимала похудевшего, бронзоволицего Аркадия, а Люда плакала и смеялась, прижимая залитое слезами лицо к широкому плечу Тумова.

Аркадия усадили на диван. Сестры сели по бокам, крепко держа его за руки, словно боялись, что он снова исчезнет. Впрочем, Ирина сразу же хотела вскочить и бежать в кухню, но Аркадий не пустил ее. Тумов, давя широкими подошвами остатки абажура, устроился в кресле напротив дивана.

— Ну, рассказывай, — сказала Люда.

— Только коротко, — прибавила Ирина, — а то мне надо готовить ужин.

— В самом коротком варианте это выглядит так, — усмехнулся Озеров. — Три месяца колесили по Гоби, вчера возвратились в Улан–Батор. Я сел в самолет и час назад приземлился во Внукове.

— Почему не телеграфировал?

— Я сам летел со скоростью телеграммы. Еще вчера утром мы были в Гоби, у подножия нашего плато.

— Вы вернулись к нему? — удивился Тумов.

— Конечно. И ты еще вернешься к нему, Игорь. Оказывается, нас искали по всей Заалтайской Гоби, а мы спокойно лазали по плато. У нас отказало радио…

— Ну вот, видите, — сказал Тумов. — Я же говорил…

— Этого вы не говорили, — прервала Люда, закрывая ему рот рукой. — Но теперь это совсем неважно.

— Еще бы ему не говорить! — заметил Озеров. — Кто подсунул нам вместо запасных батарей свиную тушенку?

— Не может быть, — изумился Тумов. — О–о! Теперь понимаю, откуда у меня оказались эти батареи… Ах, старая панама!.. Что мне с собой делать?.. Но в остальном обошлось без особых приключений?

— Более или менее…

— А скажи откровенно, Аркадий, — помолчав, спросил Тумов, — стоило там оставаться? Нашли вы что‑нибудь… новое?

— Новое? — повторил Озеров. — Нет, ничего нового не нашли. Все очень старо.

— Надо сразу было меня слушать, — удовлетворенно сказал Тумов. — Раз признался, обрадую тебя… Ты оказался прав. Помнишь блестящий минерал, который я назвал алмазом? Это не алмаз. Это совершенно неизвестный минерал огромной твердости и прочности. Удивительное соединение бора, кремния и углерода. Он гораздо тверже алмаза и обладает поразительной способностью концентрировать различные виды энергии. Минералоги считают, что это осколок метеорита нового типа.

— Это не метеорит, — сказал Озеров.

— А что?

— Искусственное вещество.

— Фантазия, — протянул Тумов. — Зеленая фантазия! Ни в одной из лабораторий пока еще не создано условий, необходимых для синтеза такого соединения. Его синтез лежит далеко за пределами возможностей нашей науки.

— А я не сказал, что это вещество создано человеческими руками, — возразил Озеров. — Оно было синтезировано десятки тысяч лет назад разумными существами, наука которых уже тогда намного опередила нашу современную науку…

— Подожди, — перебил Тумов. — У вас там не было аварии вездехода? Ты не того?.. — он покрутил указательным пальцем около виска.

Аркадий молча достал из кармана небольшой сверток, развернул. Ярко заискрились в электрическом свете блестящие грани какого‑то плоского предмета. Это была небольшая пластинка того же самого вещества, обломок которого нашел Жора возле лагеря. Но эта пластинка была тонко инкрустирована другим, еще более блестящим веществом. Узор представлял собой сложные пересекающиеся спирали. Достаточно было одного взгляда, чтобы сказать, что это обломок какого‑то предмета, созданного разумными существами.

— Что же это, осколок межпланетного корабля? — шепотом спросил пораженный Тумов, осторожно касаясь пальцами блестящих граней.

— Нет, это осколок одной из пластин гигантского конденсатора, аккумулирующего энергию земных недр. Вулканическое плато Адж–Богдо — это действительно огромный конденсатор, но не солнечной энергии, как ты считал, а ядерной энергии земных недр. Оно полое внутри. Там в колоссальных подземных залах стоят бесконечные ряды таких пластин. Специальные стержни соединяют эти пластины друг с другом и с центральным вулканическим каналом. Источником энергии, по–видимому, является магматический очаг древнего вулкана, расположенный на глубине нескольких километров под плато. Как они добрались до очага, пока непонятно. Вообще во всей этой установке очень много непонятного. Потребуются десятки лет для ее изучения. Ясно одно — это самый крупный искусственный энергетический агрегат нашей планеты, оставленный нам в наследство неизвестными пришельцами из Космоса. Можно думать, что они появились в Гоби от двадцати до пятидесяти тысяч лет назад, когда в Европе и Северной Америке лежал многосотметровый ледниковый покров.

В небольшой котловине у подножия Атас–Ула мы нашли полузанесенные песком остатки космопорта пришельцев. На площадке космопорта сохранились огромные конические воронки, расположенные правильными шестиугольниками. Осадочные породы внутри воронок и вблизи них несут следы обжига и остеклования. Вероятно, эти воронки выжжены струями раскаленного газа, вырывавшимися из стартовых дюз космических лайнеров. Нашли мы и специальные подземные убежища, из которых можно было безопасно наблюдать за действием энергетического агрегата, когда он выстреливал запас накопленной энергии в космос. Между прочим, одно из таких убежищ находилось в плато, к которому примыкают развалины ламаистского монастыря. Разрядка агрегата происходит раз в пять лет, в один из дней июня. В этом году энергетическим разрядом был уничтожен американский спутник, а десять лет назад, спустя несколько часов после разряда, вблизи канала, еще источавшего последние порции энергии, пролетел самолет Исарова…

Ламы, жившие в монастыре, знали об этих разрядах. Они называли их пляской громовых духов. А расщелину, ведущую к центральному каналу, окрестили Гремящей расщелиной. Так родилась одна из легенд Гоби.

Люди несколько раз проникали в Гремящую расщелину. Лет триста назад один лама принес оттуда осколок пластины конденсатора. Мы нашли этот осколок на алтаре подземного храма в Атас–Ула. Рядом была старая надпись, повествующая о подвиге ламы. Надпись удалось прочитать Батсуру. Близко к Гремящей расщелине подходил и последний сторож монастыря. Он искал пропавшего внука и попал в зону излучения. Вскрытие показало, что он умер от лучевой болезни.

— И вы, вы тоже спускались в эту страшную расщелину? — дрогнувшим голосом спросила Люда.

— Да. Мы заметили ее еще с самолета. Она достигает кратера самого крупного вулкана плато. С вершины конуса спуститься в кратер нельзя. Мы проникли туда по дну Гремящей расщелины, которая представляет собой трещину на южном склоне конуса. Мы своими глазами видели бесконечные ряды блестящих конденсаторов, протянувшиеся на километры. Часть пластин поломана во время землетрясений, но все они блестят так, словно вчера изготовлены, хотя им, должно быть, не менее двадцати тысяч лет.

— А излучение? — вскричал Тумов. — Вы побывали в поле действия конденсаторов?..

— Сейчас они почти разряжены. Выброс энергии произошел всего несколько месяцев назад. Излучение пока находится в пределах, допустимых для человеческого организма. Впрочем, если бы не Батсур, со мной могло быть плохо. Я шел без прибора и немного злоупотребил пребыванием в подземельях. Батсур вовремя вытащил меня оттуда… А теперь держись, Игорь! Наши приборы зафиксировали нейтронный поток, идущий из недр Земли вдоль канала. Интенсивность потока резко увеличивается с глубиной. Нейтронный поток, поступающий из очага вулкана! Может ли быть лучшее доказательство ядерных реакций в земных недрах? И это не домыслы. Это показания приборов… Через месяц или два пребывание вблизи канала и конденсаторов станет опасным, а через полгода невозможным. А через четыре с половиной года жерло Гремящей расщелины снова выстрелит в Космос свой чудовищный заряд энергии. К тому времени мы опояшем ее сетью обсерваторий и наблюдательных станций, определим силу и характер энергетического выброса. Когда излучение прекратится, мы снова спустимся в глубины Гремящей расщелины и попробуем переключить ее энергию для земных целей. Подумайте, друзья мои, какие неисчерпаемые запасы энергии таятся в недрах Земли. Какие безграничные возможности открываются для энергетиков будущего! Ведь магматический очаг лавового плато Адж–Богдо — это ничтожная крупица того, что заключено в недрах нашей планеты…

Тумов вдруг расхохотался.

Все удивленно взглянули на него. Ирина с возмущением пожала плечами. А Тумов хохотал все громче. Его массивная фигура сотрясалась от смеха, и он тер глаза огромными кулаками.

— Что с вами, Игорь Николаевич? — тревожно спросила Люда.

— Простите меня… Я вспомнил… Что за осел!.. Подумай, Аркадий… Наш общий друг, мистер Пигастер, возвратившись домой, немедленно опубликовал под своим именем мои соображения о концентрации солнечной энергии базальтовым плато. Не догадался, у кого надо было красть… Ну, так ему, шельмецу, и надо.

— Как, — удивился Озеров, — опубликовал, и без всяких ссылок на тебя?

— Без всяких. Недаром он поражался, как это мы рассказываем о своих идеях, прежде чем зарегистрировали их в бюро авторских прав. Зная русский язык, он понимал все наши разговоры и в деталях познакомился с моей идеей.

— И так твердо стал на твою точку зрения, что решил популяризировать ее от своего имени.

— Так ему и надо! Он теперь вырвет остатки волос, когда узнает о ваших открытиях. Уступаю ему приоритет с “конденсатором солнечной энергии”. А хорошо, что я ничего не успел напечатать. Оказывается, медлительность иногда полезна… Значит, энергетическая станция в вулкане!.. — продолжал Тумов после короткого молчания. — Поразительно! Трудно переоценить такое открытие… Трудно… А как по–твоему, Аркадий, зачем понадобилось неизвестным пришельцам из Космоса создавать на Земле энергетическую станцию? Как они использовали эту энергию?

— Этого мы не знаем, — сказал Озеров. — Назначение установки пока остается загадочным. Мы должны его выяснить. Может быть, это своеобразный маяк в Космосе. Может быть, энергетический разряд создает канал направленного излучения, по которому с нашей планеты передается запись об условиях, царящих на поверхности Земли или в ее недрах. Спустя некоторое время эту запись принимают и расшифровывают разумные существа иной солнечной системы. Может быть, это приспособление служит или прежде служило для каких‑то целей, о которых мы просто не имеем понятия. Будущее покажет…

— Если я правильно поняла, — сказала Ирина, — вы с Батсуром совершили несколько крупных открытий. Я даже не знаю, что важнее: находка ли энергетической установки или доказательство ядерных реакций в глубинах Земли, или, наконец, наличие разумных существ за пределами нашей планеты.

— Пока сделан лишь первый шаг на бесконечно долгом и трудном пути, — ответил Озеров. — Самое сложное — впереди. А первый шаг был сделан всеми нами — всей экспедицией, когда мы колесили вокруг Адж–Богдо и лазали по базальтовым обрывам. Мы с Батсуром лишь подвели итоги первого этапа. Теперь начинается второй этап. Ты готов к нему, Игорь?

— Буду готов через несколько часов, — мрачно сказал Тумов. — Только съезжу домой и сожгу свою неоконченную диссертацию.