Эффект василиска, или Диктатура совести

Шалин Анатолий Борисович

«Позиция в придорожных кустах была выбрана вполне удачно. Крытов Димочка, больше известный в определенных кругах под кличкой Шкаф, внимательно оглядел пустынную дорогу и выезд из ворот особняка, бросил быстрый взгляд на мотоцикл, спрятанный в зелени кленов, – расстояние три метра, до ворот усадьбы не больше двадцати.

Через несколько минут появятся…»

 

1. Опять «заказное»

Позиция в придорожных кустах была выбрана вполне удачно. Крытов Димочка, больше известный в определенных кругах под кличкой Шкаф, внимательно оглядел пустынную дорогу и выезд из ворот особняка, бросил быстрый взгляд на мотоцикл, спрятанный в зелени кленов, – расстояние три метра, до ворот усадьбы не больше двадцати.

Через несколько минут появятся…

Шкаф усмехнулся, он не испытывал никаких волнений и сомнений. Заказ будет выполнен, не первый раз. Сумма за работу ожидалась вполне солидная, а уж потратить ее для своего удовольствия он сумеет.

В это мгновение железные створки ворот раздвинулись и на дорогу плавно выехал новенький, сверкающий свежими красками «мерс».

Ничего тачка, с некоторым сожалением отметил Шкаф и, опознав на заднем сиденье ожидаемую фигуру, помедлил ровно две секунды, дождался, когда машина, сделав поворот, выскочит на магистраль и окажется в четырех метрах от него, затем быстро и хладнокровно повел автоматом, дав две длинных очереди по сидевшим в автомобиле. Посыпались стекла, «Мерседес» потерял управление, его развернуло на полосе и понесло к чугунным ажурным решеткам ограды. Пассажир на заднем сиденье завалился на бок, и Шкаф для верности дал по нему еще одну длинную очередь.

И в это мгновенье в ленивых, равнодушных мозгах самого Шкафа его привычная индивидуальная вселенная вдруг взорвалась с дикой, нестерпимой болью, наполнив и самого Шкафа непривычным ужасом и мукой. В одно бесконечное мгновение перед ним промелькнули, проплыли перед глазами все, кого он когда-то избивал, убивал, мучил… И вся его короткая глупая жизнь прокрутилась с бешеной скоростью… И ужас сковал сердце, ледяной волной окатил грудь, что-то вспыхнуло перед глазами, и в тот же миг мозг не выдержал, мир померк навсегда, автомат выпал из рук, ставших в одно мгновение ватными и неживыми…

 

2. Следователь Трюшин

Трюшин, следователь прокуратуры, меланхолично осмотрелся по сторонам, на мгновение его взгляд задержался на двух убитых, лежащих в лужах крови в прошитом автоматными очередями «Мерседесе», затем он кивнул оперативникам, возившимся возле машины:

– Ну, что там, Семен? Похоже, опять шуму будет много.

– Это точно, Никифор Иванович, вот этот пухленький – генеральный директор фирмы «Кормаз» Степан Вывизов, известная в городе личность – владелец заводов, газет, пароходов, а этот парнишка – его личный шофер и телохранитель, если судить по водительскому удостоверению, его звали Григорием Клокиным. Кстати, оружие он применить не успел.

– Ясно, – вздохнул Трюшин. – Люди гибнут за металл! Что-то там доктор с третьим убитым долго возится, позови его, Васенька. – И в это мгновение до Трюшина наконец дошел смысл сказанного Семеном. – Стоп, Вася, я сам пойду! Это как понимать, Сеня, нападавшего уложил не охранник?!

Семен выпрямился и протянул Трюшину пистолет убитого:

– Он не успел даже снять с предохранителя, боюсь, тот покойничек с «калашниковым», что в тех кустиках, на совести кого-то другого. Я хочу сказать, что этот подвиг водителю приписать не удастся.

Трюшин, который порой и сам был не чужд черному юмору и уж за двадцать лет работы следователем прокуратуры на что только не насмотрелся и к чему только не успел привыкнуть, при этих словах своего помощника аж весь перекосился:

– Ладно, юморист, над смертью лучше не шути, а у этого парня почти наверняка детишки остались сиротами. – И Никифор усталой походкой направился к придорожным кустам, где щелкал вспышкой фотограф и что-то подозрительно долго судмедэксперт осматривал труп наемного убийцы.

Он пересек аллею и, подойдя к судмедэксперту, видимо позабыв о только что сделанных замечаниях помощнику, ехидно полюбопытствовал:

– Пора бы, Саша, и закругляться, что-то ты подозрительно долго с ним возишься, можно подумать, что это твой любимый труп.

– Никифор, ты почти угадал, впрочем, вскрытие покажет.

– Замечательно, это ваше личное, но хватит трепаться. Пока не набежали репортеры, скажи-ка быстро, откуда приблизительно стреляли в этого крокодила.

– О! Вот эта-то проблема тебя не должна волновать. Насколько я могу доверять своим глазам, а осматривал я это тело достаточно тщательно, в этого типа никто не стрелял.

– Что? Александр, ты…

– Трезв как стеклышко, впрочем, даже если бы я был с глубокого похмела, поверь, я свое дело знаю: никаких ранений у этого парня нет. Если хочешь знать, у меня создается впечатление, что этот здоровячок, порешив тех двоих, то ли раскаялся, то ли так сильно огорчился чем-то, что просто взял и умер.

Трюшин крякнул и в полном изнеможении опустился на траву рядом с мертвецом, по виду лет двадцати пяти, мускулистым и хорошо натренированным парнем с довольно невыразительной и, пожалуй, туповатой физиономией. Стройная гипотеза заказного убийства с последующим устранением исполнителя дала первую трещину. Внимательно осмотрев кожаное обмундирование и весь наличный арсенал покойника, Трюшин уже в который раз почувствовал себя старым и поглупевшим.

Пора менять профессию, подумал он уже в который раз за этот последний год.

В мире творилось черт знает что, все летело кувырком, похоже, все вокруг потихоньку начинали сходить с ума, кто от алчности, кто от дурости окружающих, кто от своего, так сказать, персонального идиотизма и алкоголизма.

Из этих троих мертвецов огорчение у Трюшина, пожалуй, вызывал водитель, которого убрали, как говорится, за компанию, этот просто зарабатывал себе на хлеб.

Хотя надо еще посмотреть, что у наших есть на него, возможно, и он не вполне безгрешен. Однако как же убрали наемника, не сам же он скончался от инфаркта? Да, кстати, на кой черт и кому понадобилось его устранять? В самом деле, это же не убийство там какого-нибудь президента Кеннеди или Кирова? К чему это двойное убийство? У нас эти заказные почти никогда не раскрываются, даже если и все заказчики известны.

– Значит, Сашенька, пока ясности нет?

– Боюсь ошибиться в своих заключениях, покопаться надо во внутренностях этого супермена, тогда и…

– Ага, вскрытие покажет. Вот, кстати, и труповозка подъехала. Вы тут все закончили, сказать, чтобы увозили?

Сашенька, которому было уже под шестьдесят и для всех других, кроме Трюшина, был Александром Петровичем Северовым, неторопливо сложил свои инструменты в чемоданчик и довольно бодро поднялся на ноги, кивнув Трюшину:

– Пусть забирают, фотографии Степан все сделал, гильзы твои парни собрали, кусты прочесали, свидетелей, конечно, нет, с теми двоими все более-менее ясно, а этот… – Александр Петрович грустно посмотрел на своего старого друга. – С этим, Никиша, придется повозиться, если только чутье меня не подводит. Ты, я полагаю, отлично знаешь, что просто так, от сердечной недостаточности, такие мальчики не умирают. С другой стороны, явных дырок в нем не заметно.

– А неявные?

– Что ты имеешь в виду? Отравленные ядом кураре иглы племени Тумбу-Юмбу? Это уже ненаучная фантастика, сам знаешь. Да и в нашей с тобой практике такого пока не попадалось.

– Не попадалось, – вздохнул Трюшин. – Времена-то, Саша, меняются, и меня уже нынче и ядом кураре не удивишь. И потом, почему обязательно Тумбу-Юмбу, а если какие-нибудь шпионские штучки?

Северов добродушно усмехнулся:

– А зачем? – И этим наивным вопросом, который только что и сам Трюшин мысленно задавал себе, окончательно испортил настроение своему другу.

– Ты прав, хотел бы я знать ответ на этот вопрос. Опять какое-то дурацкое дело возникает, шуму будет много, а толку… Ладно, пошли, сейчас сюда газетчики нагрянут, а мне их пока лицезреть совсем не хочется.

И они направились к машине.

Уже в автомобиле Трюшин расписал обязанности своей группы на остаток дня:

– Семен, тебе придется оповестить семью шофера. Что-либо там узнать, боюсь, не удастся, но осторожно порасспрашивай о последней неделе. Не было ли разговора о каких-либо угрозах в адрес хозяина, ну, мало ли. Наведи справки о биографии этого Клокина и попутно о его руководителе, наверняка у этого Вывизова было полно сомнительных дел и друзей.

– Ясно, Никифор Иванович, к вечеру доложу.

– К вечеру не стоит, завтра на летучке и доложишь, не думаю, что там будет что-то срочное. А тебе, Василий, предстоит заняться личностью автоматчика, кто, откуда, возможно, придется разослать его изображения и покопаться в столичной картотеке, компьютерный поиск и прочее. Может, повезет, скорее всего, у этого фрукта были судимости. А мне придется познакомиться с родными и близкими Вывизова и побеседовать по душам с нашим руководством. Да, Александр Петрович, когда будет заключение по автоматчику? Сегодня успеешь его выпотрошить?

– Никифор, ты у меня не один, и я в рабочее время не в преферанс играю. Если больше вызовов не будет и ничего экстренного не случится, постараюсь на завтрашнее ваше совещание результаты вскрытия представить, но, возможно, придется поработать дольше.

– Хм, я тебя не подгоняю, но постарайся не слишком затягивать свои изыскания. У меня, старина, предчувствие, что этими тремя трупами данное дело не ограничится, что-то мне сердце гложет.

Оперативники хмыкнули, переглянулись и одновременно пропели:

– Ой, не надо бы, ой, не надо… – Они давно уже заметили за своим начальником склонность к мрачным пророчествам и, как выразился однажды Васенька, к касандризму.

– Я не договорил, – буркнул Никифор. – У меня предчувствие, что все это пахнет еще одним нераскрытым делом, которое будет долго болтаться у нас на шее. Впрочем, вы и сами все отлично понимаете. А теперь поехали…

 

3. Руководство

Непосредственный начальник Трюшина – прокурор Васютин Владимир Петрович – уже оказался в курсе последних событий. Не успел Никифор появиться в управлении, как его потребовали с докладом.

В кабинете Васютина царил покой и полумрак. Сам Васютин, тепло пожав руку Никифора, быстро прошмыгнул за свой огромный стол, как-то робко вжался в уютное и мягкое кресло и с некоторой дрожью в голосе сказал:

– Рассказывай! Впрочем, общую картину мне уже доложили. Что творят! Что творят! Самого Вывизова ухлопали, надо ж! Шуму-то будет, шуму!

– Гм!.. Шум, конечно, будет, – пожал плечами Никифор. – Как без этого? Трое убитых! Сам Вывизов, его водитель Григорий Клокин и, очевидно, их непосредственный убийца, молодой мужик лет двадцати пяти – тридцати, его личность сейчас устанавливаем. Правда, с ним не все ясно. Северов утверждает, что явных ран на теле убийцы нет, и даже склоняется к мысли, что тот умер сам, так сказать, то ли от испуга, то ли от большого огорчения.

– И давно это у Александра Петровича такие теории стали появляться? Сколько ему до пенсии?

Интерес руководства к пенсионной тематике Никифору был вполне понятен. Ведь и самому Васютину до пенсии было не дольше, чем Северову, а вот за свое кресло и организм прокурору приходилось переживать намного больше, чем судмедэксперту: за последние пять лет над Никифором сменилось уже трое начальников. Одного выгнали за взятки и злоупотребление. Второго застрелили при попытке навести хотя бы минимальный порядок в делопроизводстве, а третий, проработав четыре месяца, немного поразмыслил и, после того как какие-то хулиганы взорвали на его дачном участке сортир (экспертиза установила, что в деле фигурировала противотанковая граната), быстро обзавелся гипертонией, коронарной недостаточностью и поспешил уйти в отставку по общему состоянию здоровья. Васютин же, заступив на должность, смутно надеялся додержаться до пенсии и поэтому старался вести себя тихо и по возможности мирно, никого из крупных мафиози старался не обижать. «Я еще хочу внуков понянчить! Упаси боже! Самим дороже! Полетят клочки по закоулочкам!» – были его излюбленные выражения.

– Дело не в пенсии, – философски заметил Никифор, – это его предварительный вывод. Полагаю, после вскрытия выводы Александра Петровича изменятся.

– Когда он выдаст результаты вскрытия?

– Обещал к завтрашнему утреннему совещанию…

– Так… А по Вывизову у вас что?

– Исследуем мотивы, Владимир Петрович. Сами понимаете, так просто таких людей, как Вывизов, не устраняют. Я собираюсь сегодня же поговорить с его домашними, снять показания с вдовы, допросить прислугу, еще кое-кому позадавать вопросы. Полагаю, выяснить, кто вероятные заказчики, мы сможем дня за три. Иное дело собрать доказательства их причастности… Исполнитель-то мертв! А проследить его связи с возможными заказчиками убийства едва ли удастся. По-моему, все организовано очень профессионально. У жертв не было ни одного шанса уцелеть.

– И у наемника тоже?

– Этого не скажу! – возразил Никифор. – Этот детина производил впечатление тупой животной силы. Устранять его, по моему мнению, не было никакой необходимости.

Васютин поежился и весь как-то даже обмяк в недрах своего могучего кожаного кресла:

– Откуда у вас этот вывод?

– Я уже говорил, – улыбнулся Трюшин. – Автоматчик производит впечатление профессионала. Он получил задание, аванс, задание выполнил и должен был спокойно исчезнуть из города, а возможно, и из страны на какой-то период. И все было бы тихо. Даже вычисли мы заказчиков, без исполнителя нам их не взять. Какой процент раскрываемости у таких дел, сами знаете.

– Да уж… – вздохнул Васютин. – Пожалуй, вы, голубчик, правы, этот третий труп скорее вам поможет в раскрытии преступления.

– Когда узнаем, кто это такой, конечно, появятся кое-какие зацепки, – с сомнением в голосе изрек Никифор, – но особых иллюзий на благополучное расследование я, признаться, не питаю. Теперь надо искать тех, кто устранил этого автоматчика, а свидетелей нет, и, боюсь, появятся они у нас не скоро. Народ стал очень осторожным. У меня вся надежда на допросы родственников и деловых партнеров Вывизова.

– С этим поаккуратнее, Никифор Иванович, поделикатнее с ними, сами понимаете, люди среди них очень влиятельные попадаются и такие нервные… А времена у нас, сами знаете, кошмарные времена. Мы, как саперы, не имеем права на ошибку, каждая оплошность может быть роковой…

Никифор вспомнил о взорванном сортире предыдущего начальника, и ему стало душевно жаль своего нынешнего руководителя.

– Понимаю, – кратко ответил он в тон руководству. – По лезвию бредем, по лезвию…

– Да-да! Рад, что вы меня понимаете, – заволновался Васютин. – У вас, кажется, Никифор Иванович, двое детей?

– Да, двое, но уже взрослые. Старший юридический заканчивает в этом году, младшая – на втором курсе кулинарного университета.

– Дети – наше будущее, – развел руками Васютин и с милой улыбкой выкатился из кресла. – Вы уж, Никифор Иванович, поделикатнее, не мне вас учить. Мы с вами старые волки, нам что главное – свое дело справлять и до пенсии дотянуть, верно?

– Не могу с вами не согласиться, – безмятежно ответствовал Никифор, крепко пожимая прокурорскую руку. – Надеюсь, расследование пройдет спокойно и все виновные понесут заслуженную кару.

– Да! Да! – встрепенулся Васютин. – Очень правильная и, я бы сказал, своевременная мысль. Ступайте, голубчик, и держите меня в курсе, если что, сразу и немедленно, всегда рад буду оказать содействие.

 

4. Вывизова Изольда Матвеевна

Прямо скажем, без всякого желания Трюшин отправился в особняк покойного Вывизова – беседа с вдовой убитого не сулила ничего приятного и едва ли могла пролить хоть какой-то слабый свет на обстоятельства убийства. Однако посетить родных убитого было необходимо. Уже у ворот особняка Трюшин почувствовал какую-то гнетущую болезненную атмосферу вокруг себя. И зябко поежился.

Трюшин внимательно осмотрел окрестности особнячка: широкие аллеи, небольшой парк с еще очень молодыми деревьями – яблони, березы, несколько пихточек, заросли сирени, розы…

Садовника держат, отметил он мимоходом, ишь как все ухожено.

Поднявшись на крыльцо и доложив о себе в переговорное устройство, Никифор с любопытством посмотрел на крепкие ажурные решетки окон первого этажа: окна были продолговатые, узкие, глубоко вдавленные в стены дома, с тройными стеклами. Высокие металлические двери, перед которыми Трюхину пришлось постоять минут пять, также производили впечатление солидности и крепости. Двери, что называется, бронированные, и Никифор мог, пожалуй, поклясться, что по прочности и толщине металл их немногим уступает танковой броне какого-нибудь «Т-34». И сами стены, если судить по оконным проемам, были не менее метра толщиной и изготовлены не из самого плохого кирпича. Да, замок Вывизовых производил впечатление солидной крепости, однако бывшему хозяину это не помогло.

Когда наконец Трюшину открыли дверь и молодой крепкий парень в спортивном костюме проводил его к вдове Вывизова, Никифор уже успел составить себе мнение и о доме, и о его бывшем владельце.

Назвав себя еще раз, извинившись за причиненное беспокойство, выразив свои соболезнования и уверив еще вполне молодую и достаточно привлекательную супругу покойного, что будет сделано все для поисков преступников и привлечения их к суду, Трюшин попросил Изольду Матвеевну Вывизову (именно так звали вдову убитого) уделить ему немного времени и ответить на ряд вопросов.

– Подумайте, только не торопитесь, в последние несколько дней не случилось ли чего необычного? Не получал ли Степан Сергеевич каких-либо угроз по телефону, возможно, были письма?

– Не знаю, Степан обычно не посвящал меня в свои дела, но если были какие-то угрозы, об этом он должен был мне сообщить. Видимо, ничего такого не было. Впрочем, вам стоит опросить сотрудников фирмы, может, кто-то из них в курсе.

– Это сделаем. Немножко изменю вопрос. Вы не припомните ничего необычного, что произошло в доме с вами, вашими домашними, близкими? Может, дети что-то заметили? Кстати, они в доме? Я знаю, что старшему сыну уже пятнадцать лет, а девочке около двенадцати. В этом возрасте дети обычно очень любопытны и наблюдательны.

– Детей я отправила к бабушке, но, как только они вернутся, вы сможете задать им свои вопросы, хотя не думаю, что они что-то могли заметить. Я в последние дни не очень хорошо себя чувствовала – голова побаливала, общая какая-то угнетенность, даже, наверное, страх. Что вы на меня так смотрите?

– Я слушаю, продолжайте.

– Только не считайте меня чокнутой дурой, но я в эти два-три дня предчувствовала, что должно случиться что-то страшное. Я себе места не находила последнюю неделю, а в чем дело, не понимаю.

– Да, так бывает. Наше подсознание иногда становится очень чувствительным к каким-то внешним проявлениям природы… – пробормотал Никифор. – И все же, Изольда Матвеевна, вы не заметили ничего такого, что создало у вас такое пасмурное настроение, все-таки что-то же должно было быть?

– Нет, вроде бы ничего необычного, все как всегда – дела, заботы по дому. Степан, правда, вечерами последние две недели был немного раздражен, но говорил, что с делами фирмы это не связано, просто, мол, переутомился.

– Переутомился… – Трюшин вздохнул. – А другие как? Я о ваших домашних, вы же не одни обитаете в этом дворце. Мне бы от вас получить список всех обитателей, возможно, кто-нибудь из прислуги что-то мог знать о делах хозяина или угрозах в его адрес.

– Список я вам дам, поговорите с ребятами, но, если бы они знали о каких-то угрозах, мне бы это тоже было известно.

– Спасибо, а скажите, были ли у вашего мужа серьезные трения с какими-нибудь конкурентами, какие-то финансовые обязательства с их стороны или с его? Словом, мог он что-то крупное не поделить с кем-то, кто мог подослать убийцу?

На какое-то мгновение Трюшину показалось, что Изольда Вывизова готова дать ему утвердительный ответ. В ее глазах мелькнула какая-то растерянность, затем она немного прикусила губу и покачала головой:

– Боюсь, не смогу ответить. Конкуренты, конечно, есть, и врагов у Степы хватало, но кто мог подготовить убийство, я не знаю.

Трюшин улыбнулся:

– Я не прошу у вас конкретности, просто список лиц, с которыми были конфликты в последние год-два, не больше. Кто из них виновен, установит следствие.

– Я в самом деле мало знаю. Степан ругался по телефону со многими, я и фамилий многих из них не слышала.

– А что вы слышали?

– Имена, упреки… Обычные деловые разговоры…

«Хороши разговоры, после которых происходит убийство двух человек», – подумал Никифор и сказал:

– Хотя бы имена назовите тех, с кем велись темпераментные беседы по телефону.

Изольда Матвеевна устало опустила глаза:

– Несколько раз муж ругался с каким-то Петькой, что-то требовал от какого-то Сергея, грозил какому-то Роману, были и другие имена, но с этими в последний месяц он общался раза два-три. Других пока не припомню… Знаете, мне что-то совсем плохо становится, давайте отложим наш разговор на денек, пока я не приду в себя. А вы опросите пока всех остальных.

– Что ж, спасибо и на этом, – сказал Трюшин, поднимаясь из кресла. – Не возражаете, если я позвоню вам завтра и мы договоримся о продолжении беседы?

– Да, если я только буду в состоянии вести этот разговор.

– Тогда позвольте попрощаться.

– Вы же хотели поговорить с прислугой?

– Позднее. Всем им придется заглянуть ко мне в управление, а сегодня, думаю, они мне ничего путного все равно не скажут.

Трюшин направился к двери, но уже на пороге обернулся:

– Изольда Матвеевна, не подскажете ли, кто из сотрудников фирмы вашего мужа наиболее глубоко посвящен во все дела хозяина?

– Соколов Александр, он заместитель, потом еще есть такой Бычков Василий, директор по снабжению, другие должны знать меньше.

– Спасибо. А кстати, вы сами хорошо разбираетесь в делах мужа?

– Когда-то я была его секретарем.

– Что ж, до встречи. – Никифор Трюшин, стараясь проявить всю свою обходительность, поклонился и поспешил покинуть дом Вывизовых.

По дороге на фирму «Кормаз» он с грустью подвел итоги прошедшей беседы и убедился, что от Изольды Матвеевны он не услышал и десятой доли того, что она, возможно, знает о смерти мужа.

Мозги пудрить эта вдовушка умеет… Это она-то, бывшая секретарша своего убитого мужа, не в курсе дел фирмы, он не посвящал ее в дела? Ну-ну… Темнит, и врагов Вывизова она знает, но почему-то решила пока не сообщать о них следствию. Да, есть над чем подумать. Они прожили с Вывизовым шестнадцать или семнадцать лет, конечно, у того были за этот период и другие дамы, но, кажется, Изольда всерьез скорбит о муже. Могла ли она сама быть причастна к его гибели? Какая-нибудь ревность, женский идиотизм, мало ли? Может, и сама… Конечно, любой идиот в нашем управлении эту версию проверит первой. Но мне все же думается, что это конкуренты… Ладно, посмотрим, что на фирме. А вот и контора Вывизова. Зарубежная отделка, двери и таблички над входом сияют… Посмотрим.

 

5. Фирма «Кормаз»

В самой фирме, а именно в комнатах, где находились сотрудники, сияния и лоска было поменьше, чем снаружи. Интерьеры, впрочем, были на уровне требований времени, однако сегодня здесь царили уныние и траур. Юные девицы и самоуверенного вида молодые парни в модных фиолетовых костюмчиках о чем-то шептались по углам, видимо, обсуждали гибель хозяина и возможные последствия для себя этой смерти.

Трюхин предъявил свое удостоверение и бодренько направился к двери с надписью: «Соколов Александр Степанович, заместитель генерального директора».

– Начальство ваше на месте? – спросил он, на секунду замедлив свое движение к дверям кабинета, молодую раскрашенную девицу, поднявшуюся из-за столика рядом с кабинетом, по наметанному взгляду Трюхина, несомненно секретаршу или делопроизводителя.

– А вы по какому делу?

– Я следователь прокуратуры, по делу гибели вашего директора. Доложите обо мне, – Никифор ткнул пальцем в табличку на двери, – вашему руководству.

– Одну секунду, – встрепенулась девица и поспешно исчезла за дверью кабинета.

Через мгновение дверь распахнулась и Никифора пригласили.

После взаимных представлений и вздохов Соколова о родном и любимом хозяине Никифор извлек блокнот и приступил к своим вопросам.

Вопросов было много, и изможденный Соколов только горестно покачивал головушкой и бормотал:

– Это что ж теперь будет?

– Будут похороны, – в тон ему отвечал Никифор. – Будут проверки всех ваших деловых операций за последние два или три года, будут допросы всех сотрудников, сами понимаете, всего этого нам с вами не избежать. Вспомните лучше, не было ли каких инцидентов за последнее время?

– Нет, не помню.

– А угроз в адрес фирмы от кого-либо не было?

– Мне об этом ничего не известно, поверьте, если был бы какой конфликт с конкурентами, я бы от Степана первым узнал.

– Хорошо, а без вашего ведома Вывизов мог вести какие-нибудь крупные операции?

– Конечно, мог. Он же передо мной не обязан был отчитываться.

– А кому из ваших людей что-то могло быть известно о таких операциях или конфликтах?

– Не знаю. Каждый мог что-то услышать случайно и с той же вероятностью мог и не знать о делах шефа.

– К кому из ваших вы бы рекомендовали обратиться в первую очередь?

– Спросите Бычкова, или Светку, секретаршу, или того же главбуха Иванова.

– Спросим. А у вас, Александр Степанович, значит, никаких соображений о том, кому понадобилось убивать вашего руководителя, нет?

– Ума не приложу, – пожал плечами Соколов. – Такое чудовищное преступление…

– Что ж, поверим, так и запишем: не знаете. А конкурирующие фирмы в вашей деловой области, надеюсь, не успели еще забыть? Перечислите-ка мне всех ваших ближайших конкурентов.

– Знаете, их очень много, – пожал плечами Соколов, – фирма у нас многопрофильная, как и большинство частных фирм в наше время. И области бизнеса у нас самые разные. Может, вам проще список составить?

– Список – это замечательно. Обязательно составьте, но, помимо этого, я хочу от вас получить устные соображения о том, кому ваш хозяин мог перебежать дорогу за прошедшие несколько месяцев. Или еще проще: кто из известных вам лиц больше всего может выиграть от этой смерти?

– Я вас понял, но мне надо подумать…

– А сразу не можете вспомнить никого? Что ж, уточню вопрос: вы вот сами выиграли или проиграли с гибелью шефа? В чьи руки теперь попадет фирма, капитал?

Вопрос Соколову не понравился, и он сразу насупился:

– Фирма и капиталы, естественно, попадут к наследникам – семейству Вывизова. Сам я, боюсь, от гибели Степана потеряю очень много, впрочем, и другие сотрудники, скорее всего, потеряют.

– Почему? Поясните!

– На Вывизове очень многое держалось. Связи, умение найти кредиты, идеи… Что там говорить, вы же знаете, от талантливого руководителя зависит если не сто процентов, то девяносто процентов успеха. Кстати, и наследники, я имею в виду жену и детей Вывизова, тоже больше теряют с гибелью Степана.

– Тогда вернемся к вопросу о том, кому же было на руку устранение Вывизова.

– Список фирм-конкурентов мы вам подготовим, но не думаю, что это верный след.

– Почему вы так думаете?

– Степан был очень осторожен в своих начинаниях, на рожон обычно не лез. Дела вел четко, опасность чуял за версту. Если бы были угрозы со стороны конкурентов, он бы сообщил нам сразу и постарался усилить меры безопасности.

– Хм. И на старуху, как известно, бывает проруха. Мог Вывизов столкнуться с кем-то, чью опасность он недооценил?

– Раз он убит, значит, так и было.

– Резонно. Выходит, вы согласны, что у вашего хозяина были все же какие-то опасные дела?

– Мне о них неизвестно, но, очевидно, были.

– Кто теперь станет руководить фирмой?

– Наверное, Изольда Матвеевна.

– Спасибо. Пригласите сюда Бычкова. Вы не против, если я побеседую с ним в вашем кабинете? Я бы воспользовался, конечно, кабинетом Вывизова, но пока там все опечатано, мои ребята еще должны провести кое-какие исследования…

– Пожалуйста.

– А вы пока подготовьте список конкурентов.

– Ладно. – Соколов вздохнул и, горестно покачивая головой, направился к выходу.

Однако в этот день Никифору явно не везло. Ни часовая беседа с Бычковым, ни допрос секретарши и главбуха не дали ничего нового… Похоже, что все сотрудники фирмы «Кормаз» хорошо отрепетировали свою линию поведения в ожидании допросов следователя и ничего не знали, ничего не видели и ничего не слышали. Смерть хозяина оказалась для них громом среди ясного неба, выбила их из колеи, они ума не приложат, кому понадобилось убивать такого замечательного руководителя, как Степан Вывизов, и скорбят изо всех сил.

Покидая фирму уже в седьмом часу вечера, Никифор отчетливо понимал, что в своих изысканиях не продвинулся ни на шаг, чувствовал себя смертельно уставшим и изрядно отупевшим. Утешала, правда, одна ехидная мыслишка, что и его юные помощники за этот день не накопали больше своего шефа, а это хотя и огорчало Трюхина, как руководителя группы, но немножко грело его самолюбие – все же не он один потратил день почти впустую. Впрочем, Трюхин прекрасно понимал, что впереди у него по делу Вывизова еще недели и горы рутинной, часто почти бесполезной работы.

Ладно, подождем заключения экспертов. Посмотрим, что там завтра будет…

 

6. Результаты вскрытия

На утреннем совещании на прямой вопрос Никифора «Чем нас порадует медицина?» Северов долго откашливался, зачем-то полез в свои записи, хотя нужды в этом особой не ощущалось, и наконец доложил:

– Не стану вас, ребята, утомлять полным чтением акта экспертизы. Скажу лишь, что смерть интересующего вас лица наступила в результате обширного кровоизлияния в мозг.

– И это все? – поинтересовался Никифор. – И никаких иных причин? Тогда отчего такое кровоизлияние в мозг могло произойти? И кстати, как обманчива внешность, по виду никогда бы не подумал, что у того типа были мозги. Сашенька, нельзя ли все же поподробнее?

– Можно, – согласился Северов. – Такое кровоизлияние могло быть вызвано резким перепадом давления в организме.

– А этот резкий перепад чем мог быть вызван? – продолжал допытываться Никифор.

– Скачок давления вызван какой-то внешней причиной, какой – не могу сказать. Это могло быть сильнейшее потрясение, дикий страх, испуг, еще что-то, в одно мгновение сразившее этого парня.

– Хм… Не густо… А что дала проверка на присутствие различных токсичных веществ?

– Не обнаружено. Никаких ядов, следы алкоголя двухдневной давности – и все.

– Выходит, умер от испуга?

– Это одна из версий. Конкретную причину, боюсь, не смогу вам сообщить. Только не смейся, Никифор, но это или какое-то новое, неизвестное оружие, или какая-то чертовщина, мистика.

– Ты же знаешь, Сашенька, что мистику в актах экспертизы наше руководство не поощряет.

– Знаю, но пока ничего другого у меня нет.

– А будет?

– Когда вы мне притащите десяток трупов со следами такой смерти, возможно, сумею обнаружить еще какие-то занимательные факты, а пока все. – И Северов виновато улыбнулся.

– Спасибо и на этом. Сеня, у тебя как дела?

– Побывал у Клокиных, поговорил с его семейными, навел о нем справки – парнишка был чист, отслужил в армии, был на хорошем счету, обычный трудяга. Двое детей остались сиротами. Домашние Клокина ни о каких угрозах в адрес хозяина не слышали, хотя вдова говорит, что Клокин как-то обронил, что последнее время его хозяин чего-то стал осторожничать.

– И это все?

– Все.

– А у тебя, Василий, есть что-нибудь интересное?

– Да как сказать, Никифор Иванович. Я облазил все ближайшие гостиницы и нашел ту, в которой останавливался автоматчик. Он там прописался под фамилией Петров, при обыске тела автоматчика был найден ключ от камеры хранения в аэровокзале и, как вы помните, фальшивый паспорт на имя Петрова Сергея Николаевича, и права на имя этого же Петрова были. Позднее в ячейке камеры хранения мы нашли чемодан с вещичками и паспортом на имя Крытова Дмитрия Павловича. Мои запросы в нашу картотеку и компьютерный поиск, сравнение отпечатков пальцев и физиономии показывают, что наш неизвестный покойник и есть этот Крытов. Кстати, он действительно был судим четыре года назад за кражу, но освободился еще в позапрошлом году по амнистии. И с тех пор в поле зрения полиции не попадал.

– А теперь попал, но поздновато, – вздохнул Никифор. – Что ж, хоть ты, Василий, чем-то порадовал. Продолжай раскапывать связи Крытова. Ищи его дружков, с кем он крутился на зоне, его родичей. Собери по нему все, что можно. Думаю, это было не первое его убийство. Да, тебе, Семен, надо вместе с ревизорами порыться на фирме Вывизова, понаблюдай там, приглядись к помощникам покойного мультимиллионера, что-то они темнят. А кстати, Васенька, тебе такие имена, как Петр, Сергей, Роман, ни о чем не говорят?

– Имена как имена, – пожал плечами Василий. – Разве что в этом сочетании что-то знакомое…

– Вот именно. Первухинская группировка. Если не ошибаюсь, такие имена носит кое-кто из тамошних авторитетов. Кстати, что там за ними?

– Наркотики, рэкет, грабежи – словом, ничего необычного, несколько убийств, за которые мы так и не смогли никого из этих мальчиков ухватить.

– Хм… Могли эти хмыри как-то пересечься с делами Вывизова?

– Почему бы и нет, – хмыкнул Василий. – Парни из отдела по организованной говорят, где большие бабки ходят, там и наши клиенты прогуливаются. А Вывизов последнее время резко поднялся, и, видимо, не только на торговле дозволенными товарами.

– Надо бы поопределеннее, Вася, пока у тебя больше домыслы, а нужны факты. Сам же знаешь, информации у нас много, а вот юридически ее оформить – это целая проблема, да и руководство мечтает дожить до пенсии… Ты вот что, подбери мне по этим Петру, Сергею и Роману кратенькие справочки, фотографии, вдруг, чем черт не шутит, это нужный след, хотя…

Никифор не стал договаривать то, что собравшимся вполне было ясно и так: даже если след стопроцентно верный, ухватить за задницу никого из крупных рыбин, скорее всего, не удастся. Копать глубоко осторожное руководство им просто не позволит, в лучшем случае полетят шестерки, а в худшем поднимется такой вой и угрозы, что и по шее можно будет схлопотать и за абсолютно честную и добротную работу. Трюхин на такое положение вещей смотрел философски, всех понимал – и преступников, и руководство, и своих ребят, которым как-то кормиться надо, а потому без особой надобности на рожон не лез, стараясь соблюдать правила игры и по возможности приносить родному городу хоть какую-то посильную пользу.

В это мгновение затрезвонил телефон. Никифор снял трубку, ожидая услышать голос Васютина: обычно руководство во время этих утренних оперативных совещаний и выясняло все интимные подробности расследуемых дел. Однако на этот раз голос прокурора просто срывался от волнения:

– Никифор Иванович, немедленно все бросайте и со всей группой на Тараканинскую улицу в особняк Лапина.

– Слушаюсь, Владимир Петрович. А что там случилось?

– Только что звонили оттуда. Море крови, горы трупов. Немедленно разберитесь. Извините, что отрываю вас от дела Вывизова, но вы у нас самый опытный, молодым я просто боюсь поручать это. Вы уж, голубчик, не подведите, поосторожнее там…

Чем дальше Никифор слушал телефонную речь своего руководства, тем шире у него раскрывались глаза и рот от удивления. А дивиться было чему. Это что же такое исключительное могло произойти в особняке Лапы, широко известного всему городу крестного папы местной мафии, если из недр этого уголовного логова вдруг стали слышны призывы о помощи в адрес полиции. Обычно эти веселые ребята старались обходиться без всяких контактов с органами внутренних дел, а тем более с оперативниками Трюхина.

Выслушав инструкции руководства, Никифор медленно поднялся из-за стола и, аккуратно положив телефонную трубку, буркнул:

– Нет, как вот тут можно работать, чего-то расследовать? Опять очередной аврал. Всем занять места в машине. Проверить оружие, едем к Лапе. Должно быть, этот мир окончательно свихнулся. Руководство услышало вопль о помощи из особняка этой старой сволочи.

Теперь глаза округлились и у остальных.

– Никифор Иванович, что там произошло? – поинтересовался Семен.

– Если б я знал. Прокурор кричит, что горы трупов. Видимо, стрельба на весь район. Что ж, поехали…

 

7. Веселая история

Лужайка и газоны во дворе особняка Лапина Александра, среди сподвижников больше известного под кличкой Лапа, он же Мохнатый и он же Сэкенхенд, когда подъехал «уазик» Трюхина с товарищами, напоминала если не поле Куликово после одноименной битвы, то уж арену Колизея после больших гладиаторских боев это точно. И сами гладиаторы, точнее их залитые кровью трупы, валялись здесь же.

Трюхин насчитал восемь убитых молодцеватых спортивных мальчиков и покачал головой:

– Побоище знатное. Посмотри, Саша, может, кто из них еще дышит. Вася, вызови медиков. И позвони в управление, пусть еще людей пришлют, здесь работы на три бригады хватит.

– Представляю, что мы увидим в этом скромном четырехэтажном жилище, – хмыкнул Семен.

– Гм, тихо! – Никифор поднял палец и прислушался. – Нет, в домишке вроде уже спокойно.

– Во всяком случае, не стреляют, – подхватил Семен.

– Значит, уже отстрелялись, – хладнокровно заметил Никифор и осторожно приоткрыл незапертую дверь особняка.

То, что они обнаружили во внутренних покоях дворца Лапы, очень напоминало кровавые сцены фильмов ужасов западного производства. Всюду среди варварской роскоши валялись убитые, корчились и стонали раненые, всюду брызги крови, следы буйного побоища и погрома.

– М-да, эти дьяволы хорошо порезвились, – бормотал Никифор, осматривая комнату за комнатой и зал за залом. – И чего же, интересно, эти молодцы опять не поделили?

– Чего? Деньги, конечно, – хмуро предположил Семен. – Надо же, давненько у нас в городе не наблюдалось такого Трафальгарского сражения.

– Да, у них здесь был богатый арсенал, – сказал Никифор, подбирая с ковра маленький изящный автомат, хозяин которого с развороченным черепом лежал здесь же. – Гм. Занятная штуковина. Ты у нас, Сеня, специалист по этой мозгодробильной технике. Что это за штука?

– Какая-то редкость, не знаю, надо у экспертов выяснить, а вот это у окна американский «М-16», а вон там израильский «узи». Да, здесь целая коллекция и автоматов, и пистолетов, и гранатометов…

– Хм… Надеюсь, баллистическими ракетами эти паразиты не успели обзавестись…

– Кто знает, Никифор Иванович, кто знает…

– Кто знал, видимо, уже не скажет… Вот он, наш дорогой владелец этого замка ужасов. – И Никифор медленно приблизился к огромной роскошной кровати, на которой почему-то в парадном черном костюме и в накрахмаленной белой рубашке лежал сам Лапа, рослый, под метр девяносто, мужчина средних лет атлетического телосложения.

– Странно, крови на нем не видно, ни ран, ни следов насилия – костюмчик даже не помят. – Семен вопросительно посмотрел на Никифора: – Я что-то не понимаю…

– Зови сюда Северова. – Никифор поморщился: – Кажется, я становлюсь суеверным. Чует мое сердце…

Сеня так и не успел узнать, что чует сердце его начальника, потому что Никифор вдруг сделал ему предостерегающий знак и, резко присев, заглянул под кровать, на которой так помпезно возлежал покойник.

– А ну вылезай, и без глупостей! – скомандовал он кому-то под кроватью.

Семен уже готов был спустить курок своего «макарова», однако начальник успокоительно помахал ему пальцем и, сунув руку под кровать, помог выбраться на свет божий полуголой, насмерть перепуганной юной особе лет шестнадцати.

Девицу била дрожь, и вся она тряслась от дикого смертельного ужаса.

– Ну-ну, милочка, успокойся. Сеня, тащи сюда доктора, дайте ей валерьянки или еще чего-нибудь успокоительного и отведите в машину. Да проследи, чтобы не сбежала. Когда она немного успокоится, не исключено, что мы сможем узнать подробности всех этих убийств.

– А вы, Никифор Иванович?

– За меня не бойся, и потом, наши шарят по всем этажам. Думаю, сейчас в этом доме безопасней, чем в бункере президента. Все, что могло стрелять, уже отстреляло, но среди этих мертвых должны быть еще живые. Что ты на меня так смотришь? Кто-то же отсюда позвонил в полицию.

– Может, она?

– Сеня, учись разбираться в людях! Эта девочка даже родной маме не позвонит, если что случится с ней самой. Нет, в доме еще должен быть кто-то, кто позвал на помощь.

– А может, соседи?

– Соседей тоже допросим, но толку от них, боюсь, будет мало. Они все запуганы, и никто из них не стал бы звонить. Нет, прокурор сказал, что звонили от Лапы. Из этого и надо исходить.

Из этого они и исходили.

После детального исследования лабиринтов особняка отрядами полиции и криминалистами обнаружили еще трех оставшихся в живых после случившихся стрельб. Парня лет двадцати, который представился дальним родственником хозяина, и еще двух женщин. Одна молодая, весьма миловидная блондинка лет двадцати восьми оказалась дочерью покойного Лапина, а вторая дама почтенного возраста, уже за шестьдесят, была его теткой и по совместительству руководила хозяйством особняка. Она-то, как выяснилось уже позднее, и вызвала полицию, когда совсем уж припекло.

Никифор, ничуть не смущаясь инструкциями Васютина и его призывами к деликатности и осторожности, задержал всех уцелевших в качестве свидетелей и отправил в управление, поскольку на месте происшествия они ничего толком ему сказать не смогли и только заливались слезами, сотрясали воздух какими-то бессвязными воплями, призывами к Богу и разговорами о покаянии. И даже парень, с виду вполне крепкий и определенно замешанный уже в кое-какую уголовщину, рассопливился и тоже нес околесицу о раскаянии и покаянии.

И Трюшин безнадежно махнул рукой:

– Ладно, каяться будете мне потом, а сейчас пусть вас медики приведут в божий вид. – И Никифор кивнул Семену и Василию: – Надо здесь заканчивать, у меня уже от всего виденного голова раскалывается.

Итоги побоища в логове Лапина впечатляли – двадцать три трупа, пятеро тяжело раненных… Однако ясности в том, что же там произошло, не было никакой. Кто на кого нападал? Кто были нападавшие? Из какой группировки? Что было причиной? Как Лапа мог так лопухнуться, что впустил их в дом? Сколько бандитов сумело уйти до прибытия блюстителей порядка? Эти и многие другие вопросы пока оставались без ответов и лишь усиливали головную боль Никифора.

Одна надежда на этих четырех свидетелей, но скажут ли они хоть что-то вразумительное?

Эти невеселые размышления Трюшина были прерваны появлением Северова. Сашенька облегчения ему не доставил, и хотя вручил стандарт цитрамона, но тут же сообщил, что Лапин, похоже, умер своей смертью.

– Как своей? В этом аду и своей?

– Не нервничай, Никифор, заглоти таблеточку. Это предварительные мои выводы, завтра будет заключение по нему и еще по двум паренькам.

– А что, какие-то неясности с ними?

– Да, помимо Лапина, еще двое не имеют видимых внешних повреждений.

– Что за черт? Сашенька, эту фразу я от тебя уже слышал вчера?

– Верно. Я не удивлюсь, если их смерти будут очень походить на гибель того автоматчика, что ухлопал Вывизова.

– Сочувствую, друг, кажется, у тебя в ближайшие дни прибавится работы.

– Это что, опять предчувствие? Твой касандризм?

– Вот именно. – И, горестно вздохнув, Никифор побрел к машине.

– Ты куда? – удивился Северов.

– В управление, надо допрашивать этих девиц и парня, пока их у меня не увели. А здесь и без меня мужиков хватает. Пока тут все разгребут и по полочкам разложат, посинеть можно. Ты, кстати, тоже долго-то не задерживайся. Пусть другие пули извлекают, а ты мне, Сашенька, давай с этими таинственными смертями ясность внеси.

– Я не волшебник. Что в моих силах – сделаю.

– Знаешь, дорогой, я ведь тоже не Эркюль Пуаро, но ты попробуй нашему Васютину на это намекнуть.

– О, полетят клочки по закоулочкам.

– Вот именно.

 

8. Свидетели

Как и ожидал Никифор, свидетели ничего не видели и ничего не слышали. И ничего вразумительного рассказать не могли.

Тетка покойного Лапы только завывала, мотала головой, поминала всех святых угодников и бормотала что-то несусветное о конце света и Страшном суде. Единственное, что из нее смог извлечь Сеня, – это признание, что в полицию позвонила именно она, когда вдруг в доме поднялась дикая стрельба. Больше Елизавета Марковна ничего не видела, она почувствовала себя так плохо:

– Я не знаю, ничего не знаю… Это нам за грехи наши… У меня от этой стрельбы вся душа раскололась, прямо так плохо, так плохо, руки на себя наложить хотелось… Прости, Господи…

Никифор поморщился:

– Ладно, уведите ее и успокойте. Давайте сюда дочку, она, надеюсь, хоть что-нибудь расскажет по существу дела.

Однако с наследницей Лапы дела обстояли не лучше. И хотя юная дама держалась покрепче, то, о чем она смогла поведать, смотрелось ничуть не лучше причитаний тетки о святых и страшной небесной каре.

По словам Людмилы Лапиной, выходило, что ее отец вдруг почувствовал себя удивительно скверно… Какой-то странный приступ депрессии.

Лапа вдруг схватился за голову, пошатнулся и побрел к себе в спальню. И в этот момент один из его молодчиков, некий Васек, вдруг ни с того ни с сего выстрелил в другого паренька по кличке Мюллер. Естественно, прогремели ответные выстрелы… О дальнейшем Людочка Лапина может только догадываться, сама не видела, ей пришлось быстро прятаться, поскольку поднялась такая канонада, что уцелеть в доме оказалось очень трудно.

– Вот и все, что я могу рассказать, гражданин следователь, – заключило свою речь дите Лапина.

– Нет, это еще не все! – жестко возразил Никифор. – Там двадцать три трупа. Я не поверю, что все эти веселые ребята перестреляли друг друга только из-за своих скверных характеров и плохого настроения. Не надо мне пудрить мозги, девочка! Расскажите, кто на вас напал? Из-за чего произошло столкновение? Что было причиной? Большая партия наркотиков? Сферы влияния? Борьба за лидерство? Что они не поделили? Можете сказать?

– Я не знаю, – пожала плечами Людмила. – Отец не посвящал меня в свои дела. То, что я видела, о том и говорю. Возможно, кто-то и напал на наш дом. Я в это время уже спряталась в подвале с теткой. И больше ничего не знаю.

– М-да. Ничего не вижу, ничего не знаю и ничего никому не скажу… – пробормотал Никифор. – Напрасно вы так, милая. Если вы кого-то выгораживаете, то это очень глупо. И не мне вам это объяснять. Ребята, которые привыкли так шустро орудовать различным душегубским инструментом, свидетелей, поясняю – живых свидетелей, органически не переваривают. Вы рискуете, милая. Ведь теперь нет грозного папы, который сможет вас защитить.

– Нет, ничем я не рискую.

– Почему?

– Я уже говорила, я ничего больше не видела и не знаю. А поэтому я не могу быть опасным свидетелем для кого-то из тех, о ком вы говорите.

– А они этого могут и не знать!

– Ничем не могу помочь, гражданин следователь. Я больше ничего не видела.

– Ну хватит! Сеня, запиши ее показания, возьми подписку о невыезде, и пусть убирается вместе с теткой. А мне этого паренька доставь!

– Никифор Иванович, я уже предварительно допросил его. То же самое: ничего не знает, говорит, что находился в подвале, когда туда вползла дочка Лапина, а за ней и тетка.

– Бред какой-то… – проворчал Никифор. – Тащи его сюда, пока этот парень еще не пришел в себя после всех этих стрельб, надо из него вытянуть хоть что-то. Как его зовут и что у нас на него имеется?

– Никифор Иванович, по документам это Виктор Четушкин, студент Кулинарной академии. Говорит, что в особняке оказался случайно, его пригласила Людмила Лапина. Она собиралась, по его словам, устроить дегустацию каких-то редких вин, студент должен был выступать в качестве эксперта, а тут началось. У нас на него ничего.

– Документы-то хоть подлинные?

– Да, запрос в Кулинарку сделали. Уже приезжал от них представитель. Все подтверждается. Протокол допроса еще не успели оформить, но я на этого Витька почти два часа потратил. По-моему, пустой номер. Так что, привести его?

Тюхин сморщился. Семен был опытным работником, вытянуть еще что-то после его беседы со свидетелем представлялось сомнительным, но Никифор был достаточно упрям:

– Я хочу выяснить, что он чувствовал в этом подвале, когда наверху поднялась стрельба.

– Уже спрашивал. Говорит, что ощутил ужас и какую-то слабость во всем теле.

– Перетрусил, выходит, основательно.

– Да, пожалуй, нет, Никифор Иванович, я тоже так поначалу решил. А парнишка утверждает, что это было нечто другое, за себя он как раз тогда совсем не переживал. Скорее, сам себе был безразличен, а вот какая-то тоска на него обрушилась.

– Это что, он так и выразился?

– Нет, это я пытаюсь объяснить его всхлипывания и бормотания. Все-таки малый пережил сильнейшее потрясение и внятно свои переживания пока слабо формулирует.

– Ясно. Тогда вот что, Сеня, оформляйте протоколы, заканчивай со свидетелями. И пусть Василий, когда появится, мне занесет все бумаги по тем двадцати трем убитым и тем пяти раненым из особняка. Понимаю, что работы много, но чтобы к вечеру у меня на столе были дела по каждому: кто что успел натворить, судимости, в какую группировку входил и так далее. Не мне вам объяснять, сами знаете, что нас с Васютиным волнует.

– Так, Никифор Иванович, Василий всех уже идентифицировал и отправился с запросом в архив. Он мне сказал, что все ребятишки из банды Лапина, чужаков среди убитых и раненых нет.

– Чушь собачья.

– Я то же самое ему сказал. Получается, что если нападение и было, то нападавшие скрылись, не оставив следов и не понеся потерь.

– М-да… Косвенно это подтверждает сообщение Людмилы Лапиной о том, что драчку спровоцировали внутри самой банды. Только поверить в это невозможно, они же не окончательные психи, не может такого быть, просто не может!

– Сам знаю, что не может быть. И Василий это прекрасно понимает. Как вернется с делами из архива, я его сразу к вам.

– Ладно. Соседей кто из наших опрашивал?

– Еще не успели, вы же знаете, они все равно ничего путного не скажут, даже если что-то и видели.

– Это верно, хотя… Ты «уазик» никуда не отправлял? Пожалуй, одну вещицу можно и проверить через соседей. Этого они скрывать не станут. Если позвонит Васютин, я поехал на место происшествия. Где у нас схема этого района?

– А вот на полке.

– Благодарю. Если что-нибудь еще новое появится по свидетелям или у Василия, сообщите. Да, там же сейчас журналисты вокруг околачиваются, телевизионщики… У нас для них ничего. Следствие только разворачивается.

– Само собой, тайна следствия, а если по делу Вывизова пытать начнут относительно мертвого киллера?

– Перетопчутся. Кстати, не вздумайте кому-нибудь сбрехнуть, что киллер убит. Полезнее сообщить, что нам удалось его привести в чувство и он дал показания. Впрочем, пока не до этого.

Объезд прилегающих к особняку Лапина домов Трюхин проводил обстоятельно и методично. Конечно, можно было это поручить кому-нибудь из помощников, но все ребята по уши и так закопались в текучку, допросы свидетелей, составление протоколов, беседы с экспертами, поэтому Никифор решил, что и самому надо иногда потрудиться, не барин… И он двинулся в народ опрашивать стариков и старушек, домохозяек ближайших зданий и продавцов киосков и магазинчиков, расположенных по соседству.

Удостоверение Никифора действовало на всех на редкость однообразно. Стоило ему развернуть его и объявить:

– Я из полиции… – как в ответ тут же доносилось:

– Ничего не видела, выстрелы, да, слышала. Грохот на весь район.

– Машины? Какие машины. Автомобилей проносится мимо полно. Нет, номера не запоминал. Нет, ничего не видел. Из двора особняка? Нет, не заметил, чтобы кто-нибудь выезжал после выстрелов.

– Хорошо, а что вы чувствовали во время этой стрельбы или незадолго до выстрелов?

– Что я чувствовал?

– Да, именно вы. Надеюсь, это не тайна. Просто расскажите о ваших ощущениях. О вашем настроении… – Трюхин понимал, что более дурацкого вопроса в его положении придумать трудно. Какое дело следователю, работнику полиции до того, как там кто-то себя чувствовал, но Никифор задавал этот вопрос чисто интуитивно, вспомнив о стенаниях тетки Лапина и его дочки. И ответы жителей соседних домов подтвердили его предположения.

Почти все чувствовали себя в это утро не совсем в своей тарелке. Была некая гнетущая атмосфера, были мысли о покаянии, кое у кого из склонных к активному алкоголизму прослеживалось желание… нет, не напиться, а, скорее, напротив, завязать и вести праведный образ жизни.

Один мужик так и заявил:

– Я в это утро решил завязать с пьянками. Годы, сердце ноет, чувствую, пора, пока не выгнали с работы…

Сердце, как выяснилось, ныло у многих. В двух домах даже были вызваны неотложки. Один из жителей чуть руки на себя не наложил. А еще двое сообщили, что жизнь им обрыдла, чувствуют себя последними свиньями и даже собираются обратиться к Богу, то есть посетить ближайший храм и покаяться…

Это упоминание о покаянии опять всколыхнуло самые мрачные глубины сознания Никифора и навело его на мысль, что вся та чертовщина, что началась с убийства Вывизова, только-только разворачивается. Покаяний впереди намечалось весьма ощутимое количество, а вот как все это связать в одну стройную версию и определить, кто же грешит и кому же в первую очередь надо бы покаяться, это вопрос, и вопрос очень серьезный.

Вечером у Никифора опять был разговор с руководством.

Васютин на этот раз совсем даже и не нервничал. Ему, как всегда, все уже доложили, и прокурор на этот раз даже не ахал, а прямо сообщил, что побоищем в особняке Лапина заниматься ему, Никифору, и его ребятам нет смысла:

– Явная мафиозная разборка. Ничего необычного. Никаких неизвестных преступников искать нет необходимости.

– Так, Владимир Петрович, у меня пока складывается такое впечатление, что посторонних-то в особнячке и не было. Кто-то из своих же и затеял свару, в которой главные силы и полегли. Правда, есть кое-какие неясности…

– Никифор Иванович, неясностей всегда в нашем деле хватает. Пишите заключение, и будем потихоньку закрывать… Не мне вас учить. Ваши молодцы отлично поработали, передайте мою благодарность. А завтра опять все силы на раскрытие убийства Вывизова.

– Так мы, собственно, проводим все розыскные… Мне бы в помощь парочку еще ребятишек, и эксперты нужны по финансовым делам. Надо же ревизию проводить на фирме Вывизова, пока время не упущено и есть надежда…

– Э! На фирме, конечно, пусть ревизоры поработают, но, сам понимаешь, шансов что-то обнаружить почти нет. Вы связи этого Крытова покопайте, там больше зацепок можно отыскать.

– Это верно, Владимир Петрович, в корень смотрите, я по этому следу Василия пустил, он парень дотошный…

– Замечательно, главное – осторожно и без шума чтобы, – как обычно, напутствовал Васютин своего подчиненного. – Ну, ты мужик опытный… Все силы надо приложить.

– Не сомневайтесь, Владимир Петрович, приложим, не без того…

На этой бодрой ноте и закончился этот суматошный день.

 

9. Заседание продолжается

На следующее утро на встрече со своими парнями Никифор сразу обозначил все приоритеты:

– Вчера нас немножко отвлекли, а сегодня опять занимаемся убийством Вывизова. Действуем по той схеме, что набросали перед этим. Семен и ревизоры – фирмой. Василий – личностью Крытова. Кстати, что-нибудь еще по нему поступило? Запрос на зону отправил?

– Никифор Иванович, когда бы я успел? – пожал плечами Василий. – Пока у меня только информация из компьютера. И дело из нашего архива, но я еще толком и просмотреть все не успел.

– Надо успевать. Дело мне на стол. Запрос на зону немедленно. И пусть все подробности, всех его дружков, где у него какая родня, подружки. Словом, все про этого Крытого, чтобы полная или хотя бы относительная ясность была – где он ошивался после освобождения и с кем мог пересекаться, круг знакомых. И все такое.

– Понятно, Никифор Иванович, сейчас займусь.

– Вчера надо было еще это проделать, Вася. Александр Петрович, вы нас чем порадуете? – Трюшин с надеждой посмотрел на судмедэксперта. – Как там наш автоматчик?

– А что ему сделается? Никифор, побойся бога, когда мне было им вчера заниматься? Тут свеженьких столько набросали, что и за неделю не управиться.

– Ты же говорил, что анализы?..

– А? На яды-то? Нет, результат отрицательный. Никаких ядов пока в нем не нашли. И кстати, у Лапина та же картина, ничего существенного, апоплексический удар, как говорили в старину. И не только у самого Лапина, но и еще у четырех парнишек. Мистика прямо…

– Ну, Лапин меня уже не интересует, с ним Васютин сам пусть разбирается. А вот твои выводы по Крытову меня не радуют.

– Это почему же? – возмутился Северов. – Что есть, то есть. Если никаких ядов не обнаружено, ничем другим объяснить пока не могу.

– Это плохо! Сашенька, тебя я ни в чем не упрекаю, но… скажи-ка откровенно, чем, по-твоему, попахивают все эти непонятные смерти?

– Ну, первое, что приходит в голову, – спецслужбы. Там очень серьезные спецы могут орудовать. Какой-нибудь неизвестный нам препарат, вызывающий инсульт или сердечный приступ. Как известно, возможности науки, действующей во благо человека, безграничны…

– Вот именно… – Никифор задумчиво постучал пальцами по полированной поверхности стола. – Возможности безграничны… Нет, не подходит. Если бы были замешаны спецслужбы, Васютин уже получил бы сигнал «стоп», и никакого энтузиазма по делу Вывизова и этому Крытову мы бы с вами сегодня уже не проявляли. Всем понятно?

– Чего тут не понять, Никифор Иванович? – ухмыльнулся Семен. – Не первый год трудимся. Но если это не спецслужбы, что получается? Мафия, что ли, научилась убирать неугодных ей таким вот загадочным способом?

– Сеня, окстись и постучи по дереву. Ты ведь умный парень. Если у мафии есть такой метод, первым делом они кого уберут? Вопрос на сообразительность, так сказать, ко всем.

– Нас же и уберут в первую очередь, – грустно буркнул Василий.

– Молодец, Вася. Ты всегда у нас отличался оптимизмом. Конечно, в этом случае ряды наши начнут редеть со страшной скоростью… Поэтому о мафии пока не будем вспоминать. Достаточно того, что она о нас не забывает. Лучше подумайте, что это могло быть? И кто мог воздействовать на Крытова и на особняк Лапы?

– Раз следов яда не обнаружено, может, какое-нибудь излучение, радиация или еще какая-нибудь чертовщина, вызывающая такие приступы? – спросил Семен.

Северов фыркнул:

– Радиации никакой там не было, а вот если предположить какое-то излучение… Одно время в печати появлялись статейки о разработке в разных странах психотропного оружия.

– Так… Не спецслужбы, так военные… Опять шпионские штучки. – Никифор покачал головой: – Нет, не сходится. Дочка Лапина, эта девица под кроватью, тетка, уже старая, – они же были рядом, но никто из них не пострадал.

– Так-то так, но, по твоим же словам, все свидетели и соседи из ближайших домов в один голос утверждали, что чувствовали депрессию, страх, еще какие-то эмоции, не из самых веселых.

– Это верно. – Никифор вдруг вспомнил, что и вдова Вывизова что-то похожее толковала о своем самочувствии в утро убийства мужа. – Да, Изольда об этом же мне говорила. Тогда опять не сходится. Такие здоровенные мужики, как этот Крытов или Лапа или его подручные, вдруг загибаются от воздействия какого-то там неизвестного излучения, а девицы, старушка или этот студент-хлюпик отделываются легким испугом. Как это можно объяснить? Сашенька?

– Избирательность в воздействии этого неизвестного оружия – единственное разумное объяснение, – развел руками Северов. – Может, все эти парни как-то предварительно были помечены? Это я высказываю свои соображения, что называется, от фонаря… Всему должны быть разумные объяснения, надо лишь их обнаружить.

– Хороший совет, – хмыкнул Никифор. – У кого еще какие мысли появились?

– У меня супруга следит за сводками погоды и фиксирует различные аномалии, – заметил Семен. – Ну, магнитные бури, перепады давления. Метеорологи, говорят, фиксируют эти штучки. Она мне как-то говорила, что пожилые люди и некоторые ослабленные организмы молодых очень чувствительны к различным магнитным бурям и прочему…

– Это так, – поморщился Северов, – я сам на магнитные бури не лучшим образом реагирую. У стариков случаются во время этих бурь сердечные приступы, но едва ли это нам что-то даст в нашем случае. Тут-то погибли вполне тренированные, здоровые бандюги, хотя, возможно, они и предавались кое-каким излишествам.

Никифор в задумчивости посмотрел на часы:

– Ладно, пора завершать наше обсуждение. Пока ясности никакой, но две вещи мы все же выяснили. Первая – прослеживаются два случая гибели от какого-то неизвестного нам вида оружия. Второе: этим оружием достаточно умело пользуется в нашем городе какая-то преступная группа. Пока о существовании такой группы догадываемся только мы с вами. Меня утешает одно – впрямую мы этим не занимаемся, наша задача – найти заказчиков убийства Вывизова, и пока все. Кстати, о наших догадках никому и ничего. Надеюсь, все понимают, что стоит тому же Васютину узнать, на что мы тут между делом вышли, и бедного нашего начальника точно инфаркт свалит.

– Стопроцентно, – подтвердил Семен. – Жуликам даже его сортир на даче взрывать не понадобится.

– То-то же. Словом, занимаемся делом Вывизова и ведем себя тихо-тихо, но внимательно смотрим по сторонам. У меня опять же сильное предчувствие, что этими трупами не ограничится. Если кто-то обладает таким оружием, то он его будет применять в своих целях и дальше. Кстати, Василий, по первухинской группировке запроси у ФСБ информацию. Надо этих Петьку, Сергея и Романа, о которых упоминала Изольда, немножко высветить.

– Сделаем, Никифор Иванович, – козырнул Василий. – Сегодня же поплачусь там своим ребятам, может, что интересное и подбросят.

– Только осторожно, Вася, тихо и деликатно, как говорит наш Васютин, без лишнего шума…

– Обижаете, когда ж мы шум поднимали?

– Ладно, каждый занимается своим делом. К вечеру собираемся в управлении и координируем… Я опять в особняк Вывизова поехал.

Уже выходя в коридор, Трюхин услышал за своей спиной ехидное:

– Что-то шеф зачастил в особнячок Вывизова.

– Так… Богатая вдова, в полном расцвете…

«Ах, чтоб вы скисли, остряки доморощенные, – поморщился Никифор. – Следующий раз самих отправлю на встречу с Вывизовой. Посмотрю, как вы тогда острить будете».

Однако встречи не состоялось.

 

10. Мор на негодяев

В эти дни в городе стало происходить нечто невообразимое – количество смертей, причем, мягко говоря, странных, стало увеличиваться чуть ли не в геометрической прогрессии.

Так, в этот же вечер два депутата городской думы покончили с собой. Один из них, вполне благополучный и очень состоятельный господин, выпрыгнул из окна двенадцатого этажа. Другой – директор местного комбината виноводочных изделий – повесился в своем особняке. И далее, по выражению одного из местных журналистов, начался мор на негодяев.

За три последующие недели все городские СМИ только и гудели об очередных неожиданных смертях крупных криминальных авторитетов, директоров банков, скоропостижных кончинах крупных чиновников, видимо, замешанных в каких-то аферах, о местных олигархах, вполне здоровых до последнего времени и вдруг умирающих от неизвестных заболеваний. За эти недели почти на три четверти сократилась численность осужденных местной тюрьмы и их надзирателей. Мор затронул многие вполне благополучные до того слои местного населения: судейских, адвокатов, да и кое-кто и из полицейских чинов неожиданно скончался от все той же сердечной недостаточности.

Патологоанатомы, и не только Северов, работали в три смены. Происходящее уже называли крупнейшей катастрофой, суицидной пандемией, сравнивали с эпидемией СПИДа. И эксперты приходили к выводу, что СПИД это просто семечки по сравнению с тем, что творится в городе и его окрестностях.

Переполошилось городское и областное начальство. Сообразили, что в городе происходит нечто страшное, и к концу второй недели все, у кого были причины побаиваться неизвестной эпидемии суицида, быстренько покинули пределы города и области. И лишь тогда статистика странных смертей резко пошла на убыль…

В эти дни Никифор Трюхин и его команда покоя не знали ни от начальства, хотя Васютин уже объявил, что собирается в отставку, ни от журналистов, ни от родственников пострадавших и безвременно скончавшихся.

На очередном утреннем совещании усталый, издерганный Никифор обвел свою команду печальным взором и объявил:

– Уже больше трех недель мы крутимся в этом сумасшествии. Ни наши судмедэксперты, ни психологи, ни эксперты ничего путного сообщить не могут. А между тем криминальные и, скажем так, околокриминальные структуры нашего родного города и области понесли самые чудовищные потери. За последний год в иные миры переселилось в спешке более двух с половиной тысяч наших граждан, больше половины из них – в последние три недели. Как, по-вашему, это называется?

– Это прямо геноцид какой-то нашего родного криминалитета, – буркнул Семен.

– Точно, мы скоро без работы останемся. Кривая преступности загнулась и устремилась к нулю, – подлил масла в огонь Василий. – Чего делать будем, шеф? У меня статистика по торговцам наркотиками. Ни одного в живых не уцелело.

– Так и наркоманов практически не осталось, – поморщился Северов. – Хотя мне сказали, из домушников кое-кто еще живой.

– Да. – Никифор развел руками. – Будем ожидать сокращения штатов. И все же у кого-нибудь есть свежие мысли по поводу происходящего? Семен?

– Я же говорил, очень смахивает на применение какого-то психотронного оружия.

– Мы же тогда отмели эту версию, – заметил Василий.

– Отмели, – согласился Никифор. – В делах Вывизова и Лапы мы тогда отбросили версию с военными и ФСБ. А я вот тут ночами все передумывал и вижу, ничего другого не остается. Маньяк-одиночка!

– Шеф! Какой маньяк? – округлил глаза Василий.

– Какой-какой… Обычный! Это звучит дико, но другой версии у меня нет. Кто-то из наших научных работников, этакий изобретатель-одиночка, что-то придумал в этой области, создал какой-то свой прибор, создающий излучение, влияющее на мозг человека. Вспомните, многие же по нашим делам жаловались на депрессию, о каких-то раскаяниях толковали… Мы тогда эту версию не рассматривали серьезно, очень уж дико смотрелась. А поскольку все происходящее смотрится совсем дико, то будем отрабатывать этот вариант. Взгляните сюда, – Никифор ткнул пальцем в карту города, занимавшую полстены кабинета. – Видите, я эти флажки понатыкал? Максимум случаев суицида и прочих летальных дел падает вот на этот район – район городского университета и научных институтов. Вот среди тамошней публики и надо искать.

Семен, ищи среди научных работников людей, которые могут быть причастны к разработкам этой самой психотронщины. А ты, Василий, по отделам кадров выясняй, кто из профессуры, наших научных светил, их ассистентов в последние годы пострадал от тех же криминальных структур или ощутил на себе какую-то чудовищную несправедливость, словом, ищи зацепки.

– Никифор Иванович! А если это были закрытые темы исследований, нам не навтыкают? Мы же сунем свои носы туда, куда не просят? – тихо спросил Василий.

– Могут, если это шло по военному ведомству, но полагаю, что они сами заинтересованы в поисках нашего злодея. А почему?

– А среди самоубийц около трех десятков военных и среди них даже парочка генералов, – заметил Семен. – Так что вы, шеф, пожалуй, правы.

– Прав – не прав, о психотронном оружии разговоры давно идут, но официально, как известно, его не существует. Так что за работу. Сужаем круг и вылавливаем злодея. Мне нужны результаты. С Васютиным я переговорил. В помощь каждому из вас он по дюжине работников обещал…

И результаты не быстро, но через пару месяцев появились.

 

11. Встреча

Трюшин с минуту внимательно рассматривал мужчину, открывшего ему дверь. На преступника Феликс Трофимович Дудочкин не походил, то есть не производил впечатления человека, замешанного в те преступления, о которых Никифор собирался потолковать с Феликсом Трофимовичем.

«Черт-те что, – размышлял Трюшин, – вид у него самый безмятежный, улыбка прямо благостная какая-то на лице, да и лицо симпатичное, умное лицо, без следов каких-либо явных и скрытых пороков. Впрочем, что там лицо? У меня же на него ничего нет, кроме статистики, нелепых совпадений в пространстве и во времени и, пожалуй, этого моего всегдашнего предвиденья, что ли, касандризма, хм! Если он меня пошлет сейчас подальше, то будет абсолютно прав, нам и крыть нечем. А если уж закричит об адвокатах…»

Однако Феликс Трофимович не стал кричать о своих правах и об адвокатах, хотя, кажется, и ничуть не удивился посещению следователя Трюшина с товарищами.

– Проходите, присаживайтесь в кресла к столу, – очень доброжелательно и деликатно Феликс Трофимович улыбнулся своим незваным посетителям. – Я, знаете, сейчас один в доме, поэтому некоторая безалаберность в обстановке. Минуточку подождите, сейчас самоварчик включу. Вы что предпочитаете – чай, кофе?

– У нас мало времени, и потом, служба, – сурово обронил Никифор, чувствуя, что против воли поддается обаянию этого шустренького поджарого старикана. – Мы пришли задать вам, профессор, несколько серьезных вопросов, и хотелось бы получить на них столь же серьезные и обстоятельные ответы.

– Вот и отлично, – как-то даже весело откликнулся Феликс Трофимович, хлопоча у самовара. – Сейчас чаек, кофе, сухарики, бутерброды с маслом и сыром. Как говорится, чем богат. Какой же серьезный разговор без этого? Вы же голодные, по глазам вижу, вот вы, молодой человек, – кивнул Феликс Трофимович Семену, – помогите-ка мне поднос с чашками и печенье к столу. Для меня, знаете, гостеприимство – не просто ритуал, пришедшего надо накормить, уважить, даже если это и деловой визит. Так я вас слушаю, чему обязан вашим посещением? Последнее время у меня редко бывают посетители, да и сам не часто появляюсь в обществе.

Все уселись вокруг большого круглого журнального столика, Феликс Трофимович неторопливо раскладывал бутерброды на тарелочки, Семен булькал заварочным чайником, а Никифор чувствовал, что происходит нечто странное: инициатива разговора уходила от него к старикану. Подозреваемый, казалось, ни о чем не подозревал и радушно потчевал служителей Фемиды и, кажется, был рад их посещению.

– Феликс Трофимович, – пробормотал Никифор, – как я уже говорил, у нас мало времени, и, боюсь, наш визит не доставит вам удовольствия, В силу определенных причин и по долгу службы я вынужден, повторяю, задать вам несколько неприятных вопросов.

Феликс Трофимович беспечно махнул рукой:

– Полно, друг мой, полно! Вся моя научная деятельность последних лет, если хотите, посвящена неприятным вопросам, этим вы меня не удивите. Больше того, на многие из этих неприятных вопросов я давно пытаюсь отыскать ответы сам. Конечно, и ответы попадаются порою удивительно неприятные, но что делать, такова природа этой области знаний. М-да! Впрочем, я опять отвлекся, господа. Вы, я вижу, в некотором недоумении пребываете. Что это, мол, несет этот старый прохвост? Как это на жаргоне? Лапшу нам вешает, верно? А я и в самом деле рад вашему приходу. Знаете, вы производите впечатление умных, порядочных людей, а с умными и порядочными людьми всегда приятно побеседовать. Разве я ошибаюсь?

Никифор хмыкнул:

– Знаете, Феликс Трофимович, вы тоже производите на нас благоприятное впечатление, и нам не хотелось бы разочароваться, поэтому сразу к делу. Вы читаете газеты?

– Ни в коем случае!

– Вы что, не следите за ежедневными событиями?

– Я этого не говорил. А газеты практически не читаю. Там слишком много глупостей, предвзятостей, грязи, скажем, негативной информации, которая не всегда нужна человеку. Я думаю, вы со мной согласитесь, Никифор Иванович, что человеку порою больше вреда приносится, чем пользы, от чтения газет, смотрения телепрограмм и выслушивания новостей по радио. Впрочем, чтобы совсем не отстать от жизни, утренние радионовости я иногда выслушиваю.

– В самом деле? А я уж решил, что вы совсем заточили себя в башню из слоновой кости.

– Отчего же, это было бы трусостью. Как и всякий честный человек, я достаточно близко к сердцу принимаю все беды и радости нашего мира.

– Тогда, Феликс Трофимович, вы, конечно, знаете о странной массовой гибели заключенных Блохоедовской тюрьмы?

– Ну конечно, слышал об этом. Что-то передавали в сводке происшествий. Были какие-то разговоры в транспорте. Мне жаль этих несчастных, но подробностей трагедии не знаю. Если вам нужна моя консультация как специалиста, постараюсь помочь, но о чем, собственно, речь?

– Минутку терпения, Феликс Трофимович, – улыбнулся Никифор Иванович, – я все объясню. Как вы изволили выразиться, трагедия случилась семнадцатого числа января месяца между восемнадцатью и девятнадцатью часами местного времени. У сорока восьми человек заключенных и четверых надзирателей неожиданно резко подскочило давление (это данные экспертизы) – в результате обширные кровоизлияния в мозг и смерть. Пятьдесят два человека. Не скажу, что это были лучшие представители рода homo sapiens, однако это дела не меняет. Их кто-то убил при помощи чего-то. И вот наша задача найти этого неизвестного убийцу и орудие преступления! Улавливаете, Феликс Трофимович?

– Вполне. И вы уверены, что это были убийства?

– А что же это еще могло быть? – пожал плечами Никифор.

– А если они просто не захотели больше жить?

– И умерли в один день и час? – вставил Семен. – Нет, для этих ребят это совершенно нехарактерно.

– Да, мы предполагаем, что в данном случае, поскольку признаки массового отравления отсутствуют, имело место нечто вроде сильнейшего гипнотического внушения. И все, кто подпал под действие этого внушения, погибли.

– Интересная гипотеза, – сказал Феликс Трофимович, – но гипноз – это не моя сфера, боюсь, не смогу вам чем-либо существенным помочь.

– Ладно, – развел руками Никифор, – откроем карты. Мы пришли к вам, профессор, не как к консультанту, скорее, рассматриваем вас в качестве подозреваемого, возможно, причастного к этой массовой гибели людей. Ведь у вас были кое-какие основания желать смерти хотя бы одному из заключенных Блохоедовской тюрьмы. Пять лет назад у вас погибла жена. По делу об ее убийстве был взят под стражу и впоследствии осужден некий Мохин, бродяга с сомнительным прошлым, достаточно опустившийся, многие улики говорили против него, хотя на суде Мохин все отрицал, кричал, что не убивал никого, что его подставили, словом, обычные выкрутасы. Поскольку все же сомнения имелись и у судьи, ему влепили пять лет. Я полагаю, таким мягким приговором и вы, и ваши близкие не были довольны, и у вас могла появиться мысль, так сказать, самому совершить правосудие.

Феликс Трофимович нахмурился:

– Ах вот вы куда клоните? Я вижу, вы хорошо изучили мою биографию. И, по-вашему, дабы наказать мерзавца Мохина, я готов был расправиться с полусотней других негодяев? Откуда у вас, Никифор Иванович, позвольте узнать, такая уверенность? Отчего это вы меня на старости лет записываете в убийцы?

– Кажется, мы начинаем понимать друг друга, – сказал Никифор, неторопливо поднося чашку с кофе к губам. – Я ведь вас, профессор, сразу предупредил, что вопросы будут неприятные. Конечно, уверенности стопроцентной в вашей причастности к тем событиям семнадцатого января у нас пока нет. Однако терпение. – Никифор многозначительно поднял брови. – Я знаю, что, Феликс Трофимович, вы скажете, что еще у тысячи человек могли быть мотивы и более весомые, чтобы убрать кого-то из той полусотни, а посему… Да, сразу оговорюсь: в этом случае лишь предположения и наличие мотивов.

– Ух, прямо камень с шеи, – улыбнулся Феликс Трофимович. – Предполагать каждый из нас волен. Я, признаться, думал уже, что вы меня прямо сейчас повяжете, не утруждая себя поисками каких-либо доказательств и истинных виновников трагедии.

– Отчего же? Доказательства отыщем, это наша работа. И виновников постараемся отыскать. Однако ответьте-ка, профессор, на такой детский вопрос: где вы находились семнадцатого января сего года во второй половине дня? Я понимаю, что дело давнее и вы вполне вправе сослаться на забывчивость и прочее.

– Отчего же, понимаю, что даю повод для лишних подозрений, но я и в самом деле находился в Блохоедово. Километрах в двух от этой самой тюрьмы, о которой мы только что с вами беседовали.

У Трюшина, что называется, челюсть отпала. Такого неожиданного и откровенного признания они с Семеном не ожидали.

– Вы признаете, что находились рядом с местом преступления и в самый момент преступления?

– Если километр или полтора от места событий, по-вашему, рядом, то признаю. Я посещал своих друзей, что живут в Блохоедово неподалеку от этой самой тюрьмы. Насколько я припоминаю, я пробыл у них с обеда и до позднего вечера и вернулся домой в одиннадцатом часу. Там было человек двенадцать моих знакомых, которые подтвердят вам мои слова.

– Выходит, у вас железное алиби, если вы только не способны к гипнотическому внушению на большие расстояния?

Феликс Трофимович поморщился:

– Далось вам уважаемый, Никифор Иванович, это гипнотическое внушение! Я, простите, не факир и не какой-нибудь Вольф Мессинг! Кстати, сомневаюсь, что гипнозом можно вызвать массовую гибель людей!

«Да, в этом он прав, – подумал Никифор. – Я в этом тоже, признаться, сильно сомневаюсь, но если не гипноз, то что еще за чертовщина? Что это за невидимое и невиданное оружие?»

– Хорошо, – сказал Никифор, – перейдем к другим неприятным вопросам. Начнем издалека. В августе этого года, а именно восьмого числа, в половине восьмого утра на Зеленом бульваре, то есть в пятистах метрах от окон вашего дома, произошло убийство известного предпринимателя Вывизова. Были убиты очередью из автомата он сам и его водитель. Обычное заказное убийство, если не считать одной маленькой детали. Сам наемный убийца, довольно крепкий детина под два метра ростом, тоже был найден мертвым на месте преступления. Никаких следов насильственной смерти на нем не было обнаружено. Как вы полагаете, что с ним случилось?

– Это скорее вопрос к патологоанатому, – пожал плечами Феликс Трофимович. – Очевидно, раз вы задаете его мне, эта смерть имеет нечто общее с тем случаем в тюрьме?

– Забавная у вас манера отвечать вопросом на вопрос. Да, вы правы, симптомы те же – кровоизлияние. Правда, на этот раз парень умер от разрыва сердца. Наш судмедэксперт утверждал, что детина чего-то до смерти испугался.

– Ясно. Поскольку это произошло близко от моего дома, то еще одна моя возможная жертва. Логично. Что ж, выкладывайте, что там у вас еще, ребята, припасено? Никогда не думал, что на старости лет буду фигурировать в качестве этакого средоточия зла, этакого профессора Мориарти. Да, грустно, грустно.

– Вы правы, Феликс Трофимович, это далеко не все. Я и мои ребята переворошили все случаи внезапных смертей в нашей округе за последние три года. Картина, доложу вам, впечатляет!

– И чем же она вас впечатляет?

– И массовостью, и избирательной направленностью старушки с косой. Статистика – упрямая вещь. Выяснилось, что вот уже полтора года как смертность среди преступников, крупных дельцов мафиозного склада и вообще людей сомнительной репутации резко пошла вверх. Причем признаки те же, что и в рассмотренных нами случаях. Инсульты, инфаркты, гипертонический криз. Пошел мор на наших негодяев, которые вполне комфортно до этого себя чувствовали и ни о какой сердечной недостаточности и слыхом не слыхали. В народе многие были уверены, что у большинства этих господ не было ни сердца, ни совести, и вдруг – на тебе: кто неожиданно умирает, кто сходит с ума и признается во всех смертных грехах, кто разгоняется и прыгает в своем роскошном лимузине с моста. Словом, за два года почти две тысячи человек переселились в спешке в мир иной. Конечно, и ранее они постреливали друг друга, но это были издержки профессии, это было в порядке вещей. Я сравнил с предыдущими двумя годами: там смертей среди этого рода лиц не набиралось и сотни, а смертей от болезней практически не было. Как видите, резкий всплеск смертности среди сильных мира сего.

– Вы говорили: среди негодяев, среди сильных негодяев. И что же вас, господин следователь, беспокоит? – улыбнулся Феликс Трофимович.

– Меня беспокоит начальство, – в свою очередь улыбнулся Никифор Иванович. – Правосудие обеспокоено тем, что происходит. Намечается некая аномалия в развитии преступности. Если так дальше пойдет, то скоро некого будет привлекать к ответственности за содеянное, тюрьмы пустеют, преступный элемент мрет как от чумы! Да и мы с ребятами при такой тенденции рискуем остаться без работы. Хотя не отрицаю, что дышать стало легче, в городе меняется психологический климат, с людьми что-то происходит, хотелось бы знать что?

– Признаться, вы меня озадачили. Так вы, дорогой Никифор Иванович, считаете, что я повинен не более и не менее как в гибели двух с лишним тысяч человек? И вы беретесь доказать это? И как же я умудрился их ухлопать, всех этих несчастных? Уж не гипнотическим ли воздействием? Вы с кем-нибудь из специалистов по гипнозу консультировались? Вы уверены, что это возможно?

Никифор отставил чашку и поднялся:

– Феликс Трофимович, я открыл свои карты, почти все! Как их ухлопали, поверьте, эксперты разберутся! Что за этим кроется – гипноз, черная магия или еще какая чертовщина, – мы выясним! Я предлагаю вам честно сознаться во всем!

– В чем? В убийствах, которых не было? Вы, видимо, желаете себя выставить на всеобщее посмешище в суде, дорогой Никифор Иванович. Мне горько, что вы, такой умный человек, проделали такую гигантскую работу, были в трех шагах от истины, не обратили на нее внимания, а теперь пытаетесь оказывать на меня давление и требуете совершенно идиотских признаний на основе статистики. Я не хуже вас владею научными методами анализа и могу доказать, и, кстати, докажу, если дойдет дело до суда, что все эти люди, о которых вы мне рассказали, сами себя наказали, что все они, скорее всего, были повинны в громадном количестве преступлений как против других людей, так и против своей совести, и в конце концов они сами себя и покарали. Ибо совесть есть у каждого из нас. Вопрос лишь в том, как ее пробудить в человеке, как ее сделать сильнее человеческого эгоизма. Это, конечно, философский вопрос. Вопрос отношений человека и общества, отношений между человеком, как частицей мирозданья, и Вселенной. Впрочем, я вижу, что начинаю вас утомлять своими рассуждениями.

– Продолжайте, продолжайте, – сказал Никифор Иванович, – я тоже иногда люблю пофилософствовать.

– Вот как? Что ж, тогда, возможно, вы меня все же поймете. – Феликс Трофимович немного помолчал, вздохнул и, щелкнув пальцами левой руки, пристально посмотрел на своих собеседников: – Вы позволите и мне задать вам несколько вопросов?

– Отчего же не позволить, Феликс Трофимович, спрашивайте, если считаете, что это продвинет нас к истине в том деле, ради которого мы к вам пришли.

– Да, я так полагаю, если у вас хватит сил проглотить эту самую истину. – Феликс Трофимович обезоруживающе улыбнулся: – Вы когда-нибудь задумывались, что такое совесть?

– Кхе! Кхе! – закашлялся Никифор Иванович. – Извините, чуть не поперхнулся. Кофе слишком горячий. Несколько забавный вопрос. Да, в молодости какой-то период меня тоже мучили вечные вопросы. Чувство долга, совесть и им подобные.

– Чувство долга, служебного долга в особенности, и совесть – это разные вещи, иногда сильно конфликтующие между собой. И все же дайте-ка определение, что же такое совесть. Детский вопрос, конечно, но все же.

Никифор пожал плечами и, ощущая смутное беспокойство и недовольство собой – инициатива в разговоре все время ускользала из его рук, – провозгласил:

– Не ручаюсь за точность, но это понятие можно определить как внутренние терзания души, недовольной какими-то поступками человека.

– А вы, молодой человек, что скажете? – обратился Феликс Трофимович к Семену.

Семен, скромно и молчаливо выслушивавший всю беседу между своим начальником и Феликс Трофимовичем, пожал плечами:

– Совесть есть совесть. Это когда видишь безобразие, хочешь пройти мимо, а она тебя заставляет лезть на рожон!

– Замечательно, – улыбнулся профессор. – Пожалуй, можно собрать целую коллекцию определений. – Феликс Трофимович встал из-за стола, достал с книжной полки увесистый фолиант и, неторопливо полистав, добавил: – А вот что пишут мудрые головы в Большом толковом словаре русского языка: «Совесть – внутренняя оценка своих поступков, чувство нравственной ответственности за свое поведение». Как вам это?

– Вполне логично! – сказал Никифор Иванович, мысленно удивляясь себе и своему долготерпению. Профессор явно пудрил им мозги, а они спокойно, даже как-то умиротворенно, пили кофе и выслушивали его пространные рассуждения.

– Нет! И это определение страдает некоторой расплывчатостью. Нравственность-то у всех нас различна, и способности к оценке своего поведения тоже различны. Меня это определение как-то мало устраивает. В качестве рабочего определения в своих первоначальных изысканиях я выбрал такое: совесть – это способность чувствовать и принимать чужую боль как свою собственную. Или, если более обобщенно, способность человека чувствовать и слышать боли и радости окружающего мира, воспринимать себя в качестве какого-то элемента в гармонии Вселенной. Ощущать свое единство с миром, со всем живым и сущим. И вот, когда я полез в эти дебри, сразу передо мною встал вопрос: где норма, где патология? Подумайте сами: если человек беспредельно совестлив, он сливается своим сознанием с каждым живым существом и теряет в себе личность. Получается нечто среднее между святым праведником, не обидевшим в жизни и мухи, и юродивым дурачком, не сознающим себя отдельной личностью, а только частицей живого. На другом полюсе отпетый негодяй, суперэгоист, готовый уничтожить все живое вокруг ради удовлетворения своих мимолетных и сиюминутных прихотей и даже получающий удовольствие от мук и горестей других существ, ему подвластных. Причем интеллект в обоих случаях роли почти не играет. Существуют как бессовестные идиоты, так и очень умные бессовестные злодеи. Где-то посредине лежит норма: разумное сочетание совестливости и эгоизма отдельной личности. Я довольно быстро выяснил, что для различных эпох и для различных индивидуумов эта норма меняется. Многое зависит от условий жизни, существующих этических представлений общества, от общественного здоровья, уровня образования, воспитания и так далее. И вот тогда я задал себе вопрос: почему у разных людей с совестью по-разному обстоят дела? Одни обладают этим свойством от природы, у других доминирует эгоизм и, как следствие, преобладает бессовестность, неразборчивость в средствах, толкающая их на весьма гнусные поступки. – Феликс Трофимович на мгновение замолчал и посмотрел на своих слушателей.

– Мы вас внимательно слушаем, профессор, – безмятежно заметил Никифор. – Как я догадываюсь, вы решили слегка усовершенствовать человечество, не так ли? И каким путем вы пошли? Массовое уничтожение бессовестных?

– Ошибаетесь, дорогой Никифор Иванович, – ничего подобного не было. Я и в самом деле какое-то время занимался исследованиями в области психики и психологии преступников и, как мне показалось, нашел их уязвимое место.

– Это очень интересно! Какое же?

– Как правило, эти люди опьяняются собственным эгоизмом, они не видят, не слышат и не чувствуют окружающего мира. Вспомните мое определение. Они не способны почувствовать боль и радость другого, только себя, только свое. Такими природными эгоистами бывают маленькие дети, но дети быстро учатся видеть, слышать и чувствовать окружающий мир. А вот у личностей, которые занимают нас с вами, этого развития, очевидно, не происходит в нужной мере, и детский, здоровый эгоизм перерождается в нечто гипертрофированное – появляются моральные чудовища. Кстати, и наше общество во многом способствует формированию таких характеров.

– Хм! – вздохнул Никифор. – В этом, пожалуй, я готов с вами согласиться. И что же дальше?

– Общество пытается их наказывать, изолировать, как-то ограничивать в их притязаниях. Ради этого сотни тысяч ваших коллег работают сутками, а зло множится и расцветает. А почему? Не знаете?

– У меня есть догадки на этот счет, – сказал Никифор, – но не будем об этом. Вы-то сами, профессор, нашли ответ?

– Ответы находили и до меня. Я предположил две вещи. Первое: человек, у которого гипертрофированное чувство самомнения, а способности не совсем соответствуют этой преувеличенной оценке собственной значимости, очень быстро начинает терять реальное представление об окружающем мире. У него множатся обиды на не оценившее его выдающуюся личность человечество, на близких, амбиции растут вместе с обидами, отсюда один шаг до противопоставления себя обществу, миру. Люди вокруг в представлении такого суперэгоиста превращаются в некие злые персонажи мультиков, затем, если развитие эгоистичности продолжается, такой тип попадает уже в некий полностью обезличенный мир неких чуждых ему, великому и неповторимому, сущностей, которые двигаются, заняты своими делами, но чужды нашему герою. И тогда то, что мы называем совестью, в таком человеке полностью исчезает. Для него нет живых людей в мире, только картонные персонажи, в которых можно стрелять, которых можно разрывать на куски, продавать их, предавать, он не способен почувствовать тепло постороннего, только себя, себя любимого, да и то, как правило, не слишком глубоко. В нем процветает этакая эмоциональная тупость. Вот вам и готовый потенциальный преступник. А если у такого типа есть кое-какие таланты и ему кое в чем повезло, то есть он успел забраться на вершину пирамиды, то вот вам и очередной злодей вселенского масштаба, и тогда уж он играючи уничтожает ради своих прихотей миллионы. История пестрит подобными типами – все эти Нероны, Калигулы, Наполеоны, Гитлеры как раз из этой оперы.

– Вероятно, вы правы, – грустно улыбнулся Никифор Иванович. – И что же из этого следует?

– Из этого следует, что человек, у которого отсутствует совесть, должен не только в моральном плане, но и в физиологическом отличаться от нормального здорового человека, обладающего совестью или, если быть точным, достаточно чутко чувствующего мир вокруг себя.

– Интересная гипотеза! – хмыкнул Семен, скосив глаза на начальника.

– Да, иными словами, это отклонение от нормы, патология психики.

– Ну, в этом-то, по-моему, ничего нового вы не открыли, Феликс Трофимович, – пожал плечами Никифор. – Об этом, кажется, еще в глубокой древности догадывались.

– И это верно, но я о другом. Я предположил, что такую патологию можно лечить определенными средствами. Конечно, лечит серьезная музыка, лечит поэзия, пробудить совесть могут гениальные творения какого-нибудь классика литературы. Ну, скажем, на одних воздействует хорошо Достоевский, на других – Толстой, на третьих – Чехов или еще кто-то. Если человек много читает хороших книг, это давно подмечено, такой человек достаточно чувствителен к бедам и радостям других людей. Но надо признать, что искусство, как лекарство от бессовестности, малоэффективно. Обычно преступники раскаиваются и прозревают уже или в камере смертников, или на эшафоте, согласитесь, что обществу от такого раскаяния, как правило, ни жарко ни холодно.

– Кажется, я догадываюсь, – сказал Никифор Иванович. – Вы нашли какое-то иное быстродействующее средство от бессовестности?

– Видимо, слишком радикальное, – вздохнул Семен. – Если те две с лишним тысячи покойников, о которых мы ведем речь, действительно его принимали по столовой ложке три раза в день перед едой. Признайтесь, они на вашей совести?

– Можно сколько угодно иронизировать, молодой человек, но я и в самом деле эту проблему решил. Конечно, пришлось потрудиться, но я создал аппарат, который можно назвать реаниматором совести.

– Реаниматор совести?!

– Да! Да! Никаких микстур по столовой ложке по три раза в день. Все оказалось намного проще и намного сложнее. Проще в том смысле, что достаточно двухминутного сеанса облучения человека в строго определенном волновом диапазоне (характеристики излучения я постараюсь сохранить в тайне в силу некоторых причин) – и даже самый эмоционально тупой негодяй начинает ощущать себя частью живого мира, прозревает боли и радости других существ и свою ответственность перед миром. Сложнее же мой метод тем, что дозировку невозможно, по крайней мере на данном этапе исследований, определить точно. У каждого из нас своя мера совести, и кого брать за эталон совестливости, за образец, определить очень трудно. И кстати, порою возникает целый букет побочных эффектов при моей терапии. Прямое воздействие на мозг, конечно, это опасно, что же вы хотите?

– И как же вы решились на эксперименты на людях? – сказал Никифор. – Пусть даже вы считали их преступниками, но все же… Знаете ли, дурно пахнет…

– Конечно, у меня были сомнения, – вздохнул Феликс Трофимович. – Но во-первых, все наши доморощенные злодеи со своими амбициями и замашками на ком, по-вашему, экспериментируют? На мышках?

А все эти бесконечные реформы и ограбления населения со стороны гангстеров от политики и от мафии? То-то!

И потом, как честный исследователь, я все десять раз проверил сначала на себе и, как видите, жив и здоров, чего и вам желаю. И прямо скажу, человеку честному, с нормальной чувствительностью и со спокойной совестью воздействие моего аппарата ничего, кроме пользы, не приносит. Иное дело, как я уже упоминал, эти самые моральные чудовища, живущие в дисгармонии с реальным миром. Вот у таких пробуждение совести, когда к ним неожиданно возвращается вся та боль и ужас, которые они несли другим, когда на них потоком обрушиваются их собственные воспоминания о тех подлостях, истязаниях, издевательствах, что они вытворяли над другими, родственными им созданиями. И они в одно мгновение из палачей и рабовладельцев превращаются в жертв и рабов своего собственного внутреннего мира. Когда они, что называется, прозревают всю гнусность своей натуры и все величие мира, Вселенной и начинают воспринимать боли других почти как свои собственные, вот тут на них обрушивается весь ад и преисподняя! Кто-то из них перерождается, а кто-то сам себя уничтожает, не в силах принять то новое, что ему вдруг открылось. Это как закон Ньютона. Сила действия равна силе противодействия. Вся злоба, выплеснутая человеком в мир, на других, возвращается к нему в концентрированном виде… И если зла было много, то происходит самоотравление и самоуничтожение организма! Просто отпущением грехов тут не отделаться! Палач для других становится сам себе палачом!

Конечно, это трагедия! Однако я почему-то своей вины в их гибели не чувствую. Все они могли бы жить и мучиться угрызениями совести, но предпочли сбежать в никуда от этого неожиданно нахлынувшего на них ужаса ответственности перед миром и его обитателями. – Феликс Трофимович помолчал немного и добавил: – Это, пожалуй, все, что я собирался вам рассказать. А теперь сами решайте, что вам со мной делать. Моя же совесть, повторяю, почему-то почти спокойна.

– Интересно, почему же она почти спокойна? – хмыкнул Никифор.

– Дело в том, что моя аппаратура воздействовала на вас, друзья, в течение почти часа. А поскольку вы, как я погляжу, чувствуете себя вполне сносно, я делаю из этого вывод, что вы люди порядочные, совестливые и поступите со мной по справедливости. В отношении вас совесть у меня спокойна, а в отношении этих умерших… Конечно, есть терзания, но… Поймите, я никого не собирался убивать. Они… Ну, с чем бы сравнить.

Эти погибшие, это как рыбы, оказавшиеся вдруг без воды. Я ведь только изменил слегка среду обитания. Они были превосходно адаптированы к атмосфере всеобщего надувательства, сволочизма, что ли. А я чуть-чуть поменял настройки, сделал окружающее пространство более нежным, и они вдруг стали умирать. Но ведь без этих-то моих изменений гибли как раз в первую очередь совсем другие люди, более как раз чувствительные, более совестливые, погибал самый цвет народа. Вот и выбирайте, что тут делать. По этим-то, как вы выразились, негодяям статистика у вас подобрана, а где другая статистика, сколько было убито, искалечено ни в чем неповинных людей до того, сколько спились, сраженные подлостью, несправедливостью житейской? Вы же сами говорите, что нравственный климат в нашем городе стал меняться в лучшую сторону. Негатива стало меньше… Следовательно, мой приборчик не только губит, но и спасает людей.

– Логично, – усмехнулся Никифор. – Признаться, я уже догадался, дорогой Феликс Трофимович, что вы подготовились к нашему визиту достаточно хорошо. Спорить с вами трудновато. Раз уж мы вас навестили, покажите хоть эту вашу технику, что ли!

– С удовольствием! – засуетился Феликс Трофимович. – Идите за мной, хотя, наверное, это вам мало что даст. Вот, смотрите, с виду обычный генератор электромагнитных волн, ну, есть кое-какие прилады, но это мелочи. Есть несколько фирменных секретов… Все умещается в небольшом чемоданчике, работает от электросети. Все обычно… Правда, я сейчас пытаюсь изготовить портативный излучатель узконаправленного действия, думаю, если вы не прервете мои изыскания, месяца через три первая модель будет готова к полевым испытаниям.

– И где же вы их на этот раз собираетесь проводить? – вежливо поинтересовался Никифор.

Феликс Трофимович застенчиво улыбнулся:

– У меня осенью командировка в столицу намечается…

– Что ж, – вновь вздохнул Никифор, – не смеем больше занимать ваше драгоценное время. Кажется, Семен, нам пора. Спасибо за гостеприимство. Кофе был очень вкусным, хотя воспоминания, навеянные вашим аппаратом, несколько смутили мою душу. Ну ладно! Желаю удачи! Единственная просьба: там, в столице, не переусердствуйте, не сильно злоупотребляйте своей техникой. Хотя, боюсь, тамошних мастодонтов никакой реаниматор не возьмет. Впрочем, поживем – увидим!

Уже в автомобиле, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза, Никифор нарушил несколько затянувшееся молчание и обратился к Семену:

– Думаешь, правильно мы с тобой поступили?

– По-моему, он прав. Формально, конечно, можно подвести под статью «О доведении до самоубийства», но что-то сомнительно, чтобы мы добились успеха. И потом, этот карась-идеалист мне почему-то симпатичен.

– И давно это ты, Сеня, начал руководствоваться в нашей работе симпатиями и антипатиями?

– Наверное, после визита к этому сумасшедшему профессору.

– Что ж, возможно, он и сумасшедший, но это некое благородное безумие. И он далеко не карась-идеалист, это, скорее, некий заместитель сатаны по хозяйственной части. И штуку-то он изобрел страшноватую, обоюдоострую.

– Это почему?

– Если можно пробудить чью-то совесть при помощи техники, следовательно, при помощи той же техники эту же совесть можно и уничтожить! Или я не прав?

– Это было еще одной причиной, почему его мы отпустили?

– Да, видимо.

– А ведь вы тогда, после убийства Вывизова, были правы, – сказал Семен. – Помните?

– В чем?

– Вы сразу предрекли, что на нас будет висеть еще одно нераскрытое дело.

– А… Это… Как вы там это называли – касандризм? Ну, на такие прогнозы большого ума не требуется. Ладно, поехали в управление. Опять мне бодаться с прокурором.