Мой мир — это жара, бескрайняя жара, от которой плавится песок, а миражи — обычное дело. Объяснить закономерность их возникновения не могут ни шаманы, ни жрецы наших богов. Говорят, могли маги городов, но о них известно только то, что они когда-то были.

Те, кого продают в эти города, никогда не возвращаются в наши песчаные аулы. А у нас детей и подростков продают часто. Аул Песчаных крыс считается одним из самых крупных в пустыне Аррахат. И ещё около десятка маленьких аулов поставляют Песчаным крысам живую дань. Людей.

Самые красивые девочки воспитывались в качестве будущих наложниц: несколько лет подряд их учили танцевать, поддерживать беседу на любую тему, а ещё ублажать своего господина.

Самых выносливых и гибких мальчиков учили на охранников, разведчиков, убийц и телохранителей.

Далеко за пределами нашей пустыни, нашего Аррахата, славился аул Песчаных крыс. Никто больше не мог за несколько лет создать такое идеальное произведение военного или гаремного искусства из живого, порой совершенно безграмотного товара.

Для того чтобы в свой гарем добавить настоящую жемчужину или получить верного пса в человеческом облике, влиятельные господа ехали к нам из самых крупных городов Раяра.

Ну, если быть точнее, не совсем «к нам». Я как раз была не более чем живым товаром, за который мой родной аул получил доступ к воде на десять лет. Достойная цена за упрямого, несговорчивого и диковатого ребёнка без защитников.

Отца я никогда не знала. В ауле поговаривали, что он был северянином, беглым каторжником, бывшим наложником и даже жителем какого-то города. Сказки. Какой городской житель согласится променять хрустальные купола, искрящиеся реки и прохладные дома на зной пустыни? Вот-вот, никто в здравом уме на это не согласится. А про Север вообще уже давно никто ничего не слышал.

Мало найдётся в Раяре идиотов, которые решатся на такую глупость, как пересечение скалистого кряжа — пика Гроз. Единственного места, где не было песка, забивающегося в глаза, нос и уши. Но никто даже думать не решался об этом месте, лишённом милости богов пустыни. Там не было солнца, там царили только скалы и в некоторых местах высокие деревья, смеющие своими макушками попирать тучи. Там грохотали грозы, и постоянно шли проливные дожди.

Не знаю, о чём думала моя мать, когда встретилась с отцом. Может, совсем и не думала. Но через восемь месяцев, гораздо раньше срока, на свет появилась я, змеиный выкормыш.

У меня было настолько слабое здоровье, что шаман нашего аула велел матери выпаивать меня ядом змеи, смешанным с козьим молоком. Мать была удачливой охотницей на гигантов — огромных рептилий, водившихся в нашей пустыне. Для неё не составило труда бы добыть яд. Выпаивать ядом грудного ребёнка казалось безумием всем, кто знал об этом, а мать решилась послушаться совета шамана. Меня выкармливали змеиным ядом почти полтора года. И я не умерла, осталась жива, даже здоровье стало таким крепким, что потом меня не брала ни одна зараза.

Но зачем я осталась жить? Почему я не умерла? Почему?

Я до сих пор задаюсь этим вопросом, но все так же не нахожу на него ответа. Видимо боги Раяра не смотрят на меня, предпочитая своим взглядом одарять более достойных для этого людей.

Я не в обиде. Кто я и кто они? Всесильные боги и беспамятная девчонка, сирота, для всех остальных остающаяся везде и всегда «змеиным выкормышем».

В любом случае, я знаю о себе лишь то, что мне сказали добрые люди. До трёх лет я жила в семье и даже, наверное, в счастье.

Я не знаю, может быть, это и правда. Мои воспоминания из детства остались там, в прошлом, вместе с матерью. У меня нет ни запахов, ни звуков, ни образов. Ничего, что я могла бы вспомнить, утешая себя в тяжёлые времена. Мои воспоминания начинаются где-то в три с лишним годика. Не размытые, а чёткие. Врезавшиеся в память.

Тот год бы не очень удачным. Змей почти не было, бараны от аула ушли в сторону. И охотники не возвращались очень долго. Когда же они приходили домой, бледные, похожие на высушенных мумий, их лечил шаман.

Нас было только двое, некому было помочь. Из-за меня, маленького ребёнка, мать во время охоты не уходила далеко от аула. Приносила когда барашка, когда ящерицу под полметра ростом, когда пару сверкающих рыбин. Рыбалка была опасным занятием. В мутной реке, протекавшей у нашего аула, обитали не только беззащитные рыбы, но и те, кто этими рыбами питался.

Но, однажды, мать ушла на охоту и не вернулась.

Прошёл день, второй, третий. Забеспокоились в ауле, но некому было идти её искать. Да и куда? Шаман молчал.

А спустя пару недель охотники нашли огромную змею, ещё до конца кого-то не переваривавшую. Уползти от них змея не смогла. Не могла она, обожравшаяся, и атаковать. Из желудка этой твари достали мамин браслет — из белого, никому не известного металла, покрытого вязью угловатых значков.

Браслет отдали мне.

Понимая, что змея съела именно мою мать, старейшина аула вынес решение — оплату за змею делить на четверых. И на эту четвертую часть кормить меня.

Год был голодный не только в нашем ауле. А змея была большой и ценной, её хватило на год, почти полтора. За это время меня никто не обижал. Не считать же за обиду кличку «змеиный выкормыш». Но при этом меня ничему не учили. Никто не хотел брать меня в свою семью, никто не хотел мной заниматься и растить подмастерье для себя. У мастеров были свои дети, которым они собирались передавать семейное искусство, а к охотникам я не годилась по возрасту.

А один голодный год сменился вторым, не менее голодным. Шаман сказал, боги гневаются. Нужна жертва.

Вот тогда-то меня и решили принести в жертву богам пустыни. Шаман возражал, но кто его будет слушать? Оголодавшие люди озверели, шамана не убили, но временно заперли. А я…

Жители аула всё сделали как положено. Меня натёрли маслами, разрисовали алой краской на основе крови жертвенной козы, завернули в её же шкуру и распяли на алтаре.

Три дня и три ночи я пролежала на холодном камне, разглядывая огромные звезды над головой. Незнакомые созвездия, яркие драгоценные камни на иссиня-чёрном полотне. Мне было холодно, страшно. Хотелось есть, пить. Особенно пить.

На исходе первой ночи губы начали кровоточить, и горько-солёные капли крови были единственной влагой в этом засушливом аду.

Но боги отказались принимать жертву. Не угодил им змеиный выкормыш. Жертвоприношение оказалось неудачным. И милость богов от нашего аула отвернулась окончательно.

Как бы далеко охотники не уходили, они возвращались ни с чем. Купить еду было негде, в ауле начался голод. Умирали дети и старики — хранители знаний. Жили на воде, да запасах вяленых корнеплодов, выращивавшихся для охотников.

А затем случилась настоящая трагедия — пересох колодец.

Брать воду в реке было нельзя, там она была грязной и не подходила для питья. Её даже для стирки не использовали. Нужен был другой выход.

Старейшине аула пришлось идти на поклон к главе аула Песчаных крыс. Доступ к своему колодцу крысы дали на десять лет, взяв живую дань. Аул отдал пять подростков. Четырёх мальчиков и девочку, а ещё неприкаянного ребёнка. Вот этим ребёнком и была я.

Пустынникам я приглянулась за свою внешность.

Дети аула ходили с церемониальными причёсками. А я бегала по песчаным насыпным дорожкам с распущенными волосами ниже пояса. Никто меня не выбрал, я никому не была нужна. И я — как глина в умелых руках, могла стать кем угодно. А ещё я очень сильно отличалась от других детей.

Мои все сверстники были крепко сбитые, с кожей ярко-алого цвета. Их глаза были широко поставлены, нос выделялся на лице толстой картошкой. А их брови и ресницы давно уже были опалены на торжественном огне.

Естественно я никогда не подходила к этому огню и близко. Кто бы подпустил выкормыша к камню богов? Обычные дети приходили к нему, когда входили в пору зрелости. Второй раз брови и ресницы опалялись после свадьбы.

Я была в ауле отчасти изгоем, поэтому меня никогда не брали на обряды и проведение ритуалов. Кажется, шаман меня жалел, но только его мнение ничего не меняло.

И мои яркие янтарные ресницы, и брови такого же цвета вразлёт, и волна янтарной гривы — все это показалось продавцу достойным товаром. В родном ауле от меня избавились даже с удовольствием, подумав о том, что источник проклятья переходит в другой аул.

К сожалению, это было ложное мнение. Мой родной аул перешёл дорогу крупному соседскому аулу, и его сравняли с песком через пару месяцев после того как меня купили.

В ауле Песчаных крыс старейшина долго не думал над моей судьбой. Ему было достаточно одного взгляда на живую дань, и наша участь была решена. Девочку в домашние рабы. Двух мальчиков в убийцы, двоих — в телохранители. А я стала воспитанницей сухопарой Альзин.

Я оказалась в эпицентре торговой жизни, я стала будущим товаром.

Моя личная мучительница десять лет пыталась сделать из меня наложницу, достойную гарема влиятельного горожанина. Я не поддавалась обучению. Я не хотела становиться чьей-то постельной игрушкой и упиралась руками и ногами.

И на меня махнули рукой. Нет, меня не оставили в покое, не отправили в другое место. Меня все так же готовили к продаже. Внешний вид был дорогим товаром, даже без совокупных достоинств в виде положенного обучения.

Таких наложниц в ауле называли смертницами и продавали втридорога.

Да, я знала, что меня продадут именно в этом качестве. И ничего не могла с этим поделать. Я не думала о побеге — сбежать было невозможно. Мучительная смерть раз в цикл очередной мечтательницы была достаточным уроком для остальных.

Но даже так я не собиралась сдаваться и мириться с участью слабовольной ублажательницы. Нет уж. Я хотела подороже продать свою жизнь. И пусть потом умру, но добровольно никому не сдамся!

К тому же умершему в мучениях, как обычно умирали проданные из аула смертницы, боги Раяра даровали счастливое перерождение. В новой жизни я надеялась открыть глаза мужчиной.

Меня манил бескрайний мир воинского искусства! Я мечтала о мече с той же страстью, с которой девочки-воспитанницы Альзин мечтали о хорошем господине. Именно поэтому я делала все, чтобы попасть под наказание. Провинившихся приковывали на весь день у позорного столба.

Других там нещадно пороли, а вот девочки-наложницы оставались там в духоте и жаре. А ещё там же тренировались под присмотром мастеров военного дела мальчишки. И они не могли устоять. Бранные слова и насмешки дождём сыпались на девочек. Хватало одного-двух наказаний, и девочки старались изо всех сил, чтобы под них не попасть.

Мне было все равно. Я не слышала слов, да и первое время моя красота была настолько экзотичной, что мальчишки молча любовались. А потом они ко мне привыкли.

Я же, забыв обо всем, смотрела за уроками воинского искусства. Я смотрела жадно на мастеров, впитывая каждое их слово. А когда на ночь меня бросали в змеиный карцер, я учила увиденные движения до ломоты в костях, до боли в мышцах, до сорванных ногтей. До упора, пока знание не становилось моим.

Однажды, мне повезло. Я висела на позорном столбе, когда приезжий мастер принимал зачёт по воинскому мастерству у наших мальчиков. Как он их швырял! Никто, даже самый сильный из нового набора не выстоял против него даже минуты!

А я знала, что мне на это хватило бы умений! Знала, что могла бы выстоять там, против него. Я бы могла с лёгкостью увернуться. Мне даже не составило бы это особого труда. У меня было прекрасное тело. Танцы подарили мне гибкость, а ночные тренировки помогли мне развить координацию. Возможно, я заблуждалась, но выяснить это мне так и не удалось.

Оглядевшись вокруг, мастеру внезапно увидел меня. Видимо ему захотелось унизить учеников, поставить их на место, в последнее время мальчики много о себе возомнили. И приезжий мастер приказал меня расковать. Ключ от кандалов был у Альзин, и её вызвали с уроков. Наставница, в злобе подпрыгивала, махала руками и кричала, что никто, ни за что, никогда не посмеет портить шкуру её девочек.

Мастер потребовал — тогда покажи сама. И Альзин замолчала, словно её огрели по голове мешком, или она потеряла сознание.

Несколько минут наставница молчала, потом злобно взглянула на мастера. Мне даже показалось, что она сейчас ударит мужчину.

А потом Альзин кивнула.

Забыв обо всем, я смотрела на наставницу и не верила своим глазам. Она взяла ленту! Обычную ленту, с которой нас заставляли танцевать десятки, сотни раз! Легонько качнула головой, отчего бусины в ушах и на шее зазвенели, заблестели под солнцем. И вышла на площадь.

Я не сразу смогла понять, как она это делает. Потом я осознала, что происходит. Альзин танцевала. Мастер атаковал на высокой скорости своей чудовищной оглоблей — двуручным мечом. А она не применяла никаких приёмов, но полторы минуты ускользала от атак мастера безо всякого труда.

Это было красиво и поучительно. И танцы добавились в список тех наук, которые я никогда не пропускала и почти никогда не срывала.

Нет. Не могу сказать, что я воспылала к наставнице любовью, слишком уж Альзин была неприятным человеком. Но я поняла главное — у неё можно многому научиться. И именно это я и делала. Училась. Тому, как можно двигаться, тому, как маскироваться, тому, как управлять людьми.

По идее, последнее было не совсем по её профилю деятельности, но вы попробуйте управиться с толпой девчонок, в голове которых ветер. Без практики не получится ни у кого и никак. А у неё — получалось. Возможно, не всегда самым лучшим образом, но девочки у нашей наставницы вели себя как шёлковые. А ещё у неё почти никогда не было крупных проблем. У других наставниц случались несчастные случаи, а у нас нет. Альзин нас не любила, но мы были дорогим товаром, и на свой лад о нас она заботилась.

В конечном итоге, единственным предметом, на который я забивала змеиный крюк, была наука ублажения мужчин. Не желала я этому учиться и все тут.

Заставлять меня пробовали. Но наказания не помогали. Да, раз за разом я оказывалась у позорного столба, в змеином карцере — но это было бесполезно.

Дважды меня оставляли в пустыне, но боги меня не видели, не замечали. И меня живой возвращали в лагерь наложниц. И снова пытались сломать.

Я сопротивлялась изо всех сил, демонстрировала послушное прилежание на остальных уроках, и меня ненадолго оставляли в покое, в надежде, что чуть позже я буду более мягкой, и меня удастся подчинить.

Если бы не Альзин, меня могли продать, как есть. Но она утверждала, что меня можно продать гораздо выгоднее, если дождаться, когда я войду в возраст.

Она не ошибалась. Все чаще и чаще покупатели смотрели на меня жадно. Я была для них желанна. Сальные, похотливые взгляды были клеймом, то и дело загоравшимся на моей коже. Заявки на предварительную продажу сыпались дождём, поднимая стартовую цену, вынуждая нервничать старейшину Песчаных крыс.

До возраста продажи, мне исполнялось восемнадцать лет, оставался всего месяц, когда случилось то, что навсегда перевернуло мою жизнь.

От меня снова отвернулись боги. Все началось четырнадцатого дня месяца змеиной свадьбы. Последний месяц до продажи в лагере занимались внешним видом наложниц. Вода была драгоценна. Но в ауле Песчаных крыс был свой оазис. Там, в небольшой заводи, купали наложниц.

Масла, натирания, ванны, притирки и снова масла.

И так по кругу. Раз за разом. Даже, несмотря на то, что я была смертницей, в этот косметический ад запихнули и меня.

Было жарко. Мелкие белые песчинки раздирали горло. Хотелось, как песчаным псам, вывесить язык на бок и завалиться, тяжело дыша.

Да вот только, кто бы нам позволил такое некрасивое, неаппетитное и неправильное поведение? У нас не было ни права выбор, ни права голоса. А в скором времени некоторые языки должны были отрезать. Нет, не всем. Только тем, кого купят любители тишины.

Для прочих в течение пары месяцев перед этим косметическим адом девочки учились стонать. За первые дни, в начале уроков я нарушила, кажется, все правила Альзин. Тогда же от неё я и услышала: «Какая жалость, что ты не парень. Отдали бы тебя мастерам, там бы из тебя, если не человека сделали, так помогли бы умереть. Впрочем, не хочешь учиться, иди к Гаю. Он тебе найдёт задание, а я не буду на тебя тратить время. Уже поздно переучивать, ты неисправима».

Гай — старейшина Песчаных крыс, задание мне нашёл. Два месяца по утрам я сидела в его шатре и занималась счётным делом. Жена старейшины была на сносях и полностью занималась домом.

Два долгих замечательных месяца я общалась с цифрами. И была счастлива, если можно так охарактеризовать моё состояние.

Если бы я была чуть менее экзотична, если бы сумма моей продажи не выросла бы уже в три раза по сравнению с самой красивой из трёх остальных девочек-смертниц… Возможно, Гай взял бы меня второй женой для своего старшего сына. И я бы осталась в ауле. Но я слишком дорого стоила.

Даже как, нет, пожалуй, особенно как смертница.

Но все было мнимо. Все планы, надежды, мечты — мои и других девочек, все они были тщетны. И день продажи для нас так никогда и не наступил.

Ночь с тринадцатого на четырнадцатое месяца принесла скандал. Кто-то изуродовал продажные шаохе девушек-смертниц. Альзин подумала на меня.

Поскольку я никогда не оправдывалась, да и можно подумать, мне такую возможность кто-нибудь дал, моя вина была доказана мгновенно.

И наставница заперла меня в змеином карцере. Среди ночи, даже без подношения змею-охранителю. Бросила в сердцах, надеясь, что меня сожрут, и ушла.

Дело было привычным. И уже давно в самом тёмном углу, куда не доставал свет факелов, я сделала себе небольшое убежище. Вместо кровати пара пуков жёсткой болотной травы, какая-то дерюга, шаохе, оставшееся от прошлых смертниц. Я знала, что никто и никогда не осмелился бы потревожить меня в этом углу.

Чуть выше выходила нора гигантской змеи. Аул Песчаных крыс охранял щитомордник. Я не знаю причину, по которой в ту ночь он меня не тронул. Может быть, змей спал. А может для него я невкусно пахла. Я не знаю.

Я забилась в свой угол, накрылась тряпками и уснула.

А утро не наступило.

Все произошло гораздо страшнее, чем можно было бы предположить. Я проснулась от того, что мне трудно дышать. На груди был дискомфорт. И первая мысль, пришедшая мне в голову, ударила набатом — опоили! Продали и теперь…

Потом пришло понимание. Тяжесть на мне какая-то уж больно односторонняя. И не шевелится, и вообще холодная. Поэтому вторая мысль была куда более разумной: «Может, змея?»

Но нечто было холодным и неудобным и напомнило алтарный камень, врезавшийся мне с детства в память. Или труп. Последние редкостью для меня не были, в карцере я не раз их встречала. Поэтому хоть и пришедшая в голову мысль была кощунственной, она меня не испугала. Мёртвые куда безопаснее живых.

Я откинула в сторону дерюгу, спихнула что-то мне мешающее и поднялась из своего угла. Та картина, которую я увидела, отпечаталась в моих глазах навсегда.

Неглубокое подземелье было просто завалено телами.

Мужчины, женщины, подростки, дети…

Я узнала Гая с изуродованной левой половиной лица. Рядом с ним была его жена, в стороне их дочь. В другой стороне была убитая девочка-смертница, с которой я была хорошо знакома. Её прекрасное лицо было искажено в немом крике.

Сверху, там, где карцер открывался, тянуло дымом, доносились невнятные голоса. И услышав все это, я сделала самое умное из того, что могла сделать. Я не покинула своего спасительного прибежища.

В страшной компании мертвецов и гигантским змеем я провела весь день, а потом и наступившую ночь. Я видела щитомордника-охранителя, видела его вживую впервые в своей жизни. Огромное создание, ползущее вдоль стен и выбирающее себе еду, подавляло. Змей был страшным, но прекрасным. Чешуйки на его теле складывались в какой-то узор, голова была слегка закруглена. Серое брюшко было покрыто мелким чешуйками, а в отблесках факелов я хорошо видела коричневые бока с узорами из округлых пятен.

Змей меня не тронул, прополз мимо.

Я не сошла с места, меня трясло. Ощущение того, что это огромное величественное создание проползло мимо, выбило из колеи. Но, даже понимая, что я могу в любой момент стать добычей щитомордника, я не хотела наверх. И когда послышались человеческие голоса, я спряталась. Люди, которые видели во мне товар, которые собирались меня продать, обречь на смерть, сами после своей смерти стали моей защитой.

Вниз спустились люди в шаосе. Когда один повернулся, мне из моего тёмного угла был хорошо виден герб Песчаных волков на его спине. Герб несуществующего аула. Затаившись, как змея, я слушала шаги, вслушивалась в голоса чужаков. И боялась, что они меня найдут.

Но этого не случилось. Они обыскали всё, что могли, кроме моего угла, где из норы показались глаза змея, и ушли. Хотя скорее, убежали, поджав хвост.

А потом сверху раздался влажный чпок, и выход на поверхность исчез.

Это не было удивительным и невероятным происшествием. Змеи-охранники иногда сходили с ума. А змеиные лекари жили далеко. И для безопасности жителей аулов во всех карцерах была встроена система, закрывающая выход наверх.

Но у меня больше не было причины туда стремиться. Мне не надо было видеть, чтобы понимать, что аула больше нет.

Возможно разбойники, возможно люди из другого аула, возжелали получить партию наложниц, телохранителей, убийц и домашних рабов бесплатно. Это не было редкостью.

Песчаные крысы тоже так зарабатывали на жизнь, нападая на чужие поселения и забирая оттуда людей. Это было знакомо, но от этого не становилось менее чудовищным.

Ясным мне было только одно, боги снова отказались взять мою жизнь.

Я не знала, почему это произошло, мне некого было об этом спросить. Но почему-то моя жизнь была угодна богам, почему-то они не хотели меня забирать. И даже оставаясь здесь, в каменном мешке, я знала, что не умру.

Из карцера был ещё один выход, более естественный, хотя, конечно, тоже рукотворный, только не человеческими руками. Это был выход, сделанный змеёй. Я не знаю, решилась бы я в других условиях шагнуть в эту нору. Если бы не угроза страшной смерти от трупного яда, решилась бы я войти на территорию змеи. Я не знаю этого сейчас, я не знала этого тогда, но я шагнула в нору.

Змея появилась сразу же. Будто я по незнанию пересекла какие-то сигнальные метки. Мне было нечего ей противопоставить. Я не могла быстро бежать. В темноте это было чревато травмами. У меня не было оружия, и если бы змей напал, я бы не смогла отбиться.

Но щитомордник не напал. Охранник карцера двигался за мной до выхода из своей норы. Он то отпускал меня подальше, то его раздвоенный язык щупал воздух у моей шеи.

Вначале было безумно страшно, а вдруг нападёт, укусит, пожрёт заживо?

Но минуты текли. Змеиная чешуя шуршала по песчинкам, усыпающим коридор под землёй. Тихий звук сопровождал меня неотступно. Несмолкающий, он то немного затихал, то снова нарастал.

И в какой-то момент я поняла, что страх исчез.

Мне стало все равно, что со мной станет.

Всё, что я могла — это переставлять ноги.

Шажок за отца, которого я никогда не видела.

Шажок за мать, которую я уже давно не помнила.

Потом за Альзин, наставница была бы очень недовольна, что я осталась жива даже в таких условиях.

Шажок за Гая, замечательного старейшину аула. И за его жену, которая даже не успела насладиться своим материнством. За их старшего сына, из уст которого я никогда не слышала «Змеиный выкормыш».

Шажок за их чудесную младшую дочь, которая учила меня плетению из бисера.

Шажок за мастеров воинских искусств, которые, даже не зная этого, многому меня научили.

За девчонок, с которыми вместе я училась.

Я не знаю, сколько прошла, прежде чем передо мной распахнула свои объятия пустыня. Только помню коридор, серую тьму, шелест чешуи, и внезапно бескрайний простор белого кварцевого песка.

Прекрасная картина свободы, освещаемая лучами поднимающейся над Раяром Меды. Огромный круглый глаз с двумя спутниками расправлял лучи палящего зноя над Аррахатом.

В лицо мне ударила чудовищная жара. Волосы, брови, ресницы опалило, словно чужое божественное дыхание прокатилось по моему лицу. Ноги подогнулись. Я больше не могла идти. Я не могла себя заставить сделать даже шаг. Нельзя сказать, что это пришла апатия на смену страху. Совсем нет.

Меня объяла пустота. Совершенно неожиданно я оказалась совсем одна в центре чуждого и мне совсем незнакомого мира. Меня готовили к смерти, а я совершенно неожиданно осталась жива. Погибли другие. Те, кому бы ещё жить и жить.

Конечно, я совсем не считала, что их смерть на моей совести, кому нужно змеиное отродье?

Я не знала другого. Я не знала, как мне относиться к тому, что я выжила. Я не знала, что мне делать дальше. Ведь я осталась одна!

Я даже не знала, в какую сторону мне теперь идти, чтобы выйти к какому-нибудь жилью, к людям. Мне пойти налево? Направо? Прямо? Должна ли я вернуться назад к аулу и пройти куда-то оттуда? Что я должна делать? Как мне теперь жить? Попав к людям, не окажусь ли я снова живым товаром? Или бессловесной рабыней?!

В моей голове роились вопросы без ответа, причиняя мне боль.

Вокруг был жар. Накаляющаяся Меда поднималась все выше и выше и в результате загнала меня обратно в нору змеи. И там, от усталости, бессилия, обезвоживания, я потеряла сознание.

То, что случилось, я посчитала сном, бредом усталого воспалённого сознания.

Я увидела змея. Щитомордник возник надо мной, и его раздвоенный язык то и дело мелькал в воздухе над моим лицом:

— Змеиное дитя, чудесный ребёнок, только сбившийся с пути. Чего ты хочешь, дитя?

— Переродиться, — выпалила я, даже не задумавшись.

— Твой срок ещё не подошёл, дитя. Тебя ждёт долгая жизнь. И никто не сможет её у тебя отобрать.

— Почему?

— Ты змеиное дитя, — сказал змей, словно это должно было ответить на все мои вопросы. Затем качнулся на хвосте, бережно обхватил меня в свои чудовищные кольца. — Спи, дитя. Немного побудь здесь, а после я доставлю тебя туда, где ты найдёшь ответы на свои вопросы. От этого двуногого пахнет так же, как и от тебя.

— Пахнет?

— Да, нашим молоком и нашим ядом.

— Разве у змей есть молоко? — изумилась я.

Щитомордник зашипел. И в этом не единожды слышанном обыденном звуке, я неожиданно уловила насмешку.

— Тебя вскормили змеиным молоком и змеиным ядом. Когда ты первый раз поменяешь шкуру, ты узнаешь смысл этих слов.

— Эй, эй! Что значит, поменяю шкуру?! Я же не змея!

Накатившая на меня растерянность пополам с истерикой, была настолько сильной, что мои глаза распахнулись сами собой. И вот здесь меня поджидал крупный такой сюрприз. Я не спала. Совсем. А ещё я была в сознании.

Конечно, поручиться за то, что у меня нет температуры, и это не бред, я не смогла. Но факт оставался неизменным.

Чтобы я не замёрзла в ледяном ходе, меня кольцами обнимал змей. И я с ним разговаривала!

Истерику отрезало, словно её никогда и не было. Ну, змей, говорящий. Мелочь!

Проблема была в том, что по-змеиному шипела я. Я! Сама!

Как настоящая змея.

Вот теперь на меня накатило. Нет, это была не истерика, это было сродни неверию.

Рассудок цеплялся за реальность, а некий ехидный червячок самолюбия подталкивал за эту черту, нашёптывая: «Поверь, ну же! Просто ты не такая как все. Ты всегда это знала. Вот почему тебя не тронули боги пустыни, вот почему тебя не обижали змеи. Вот почему мы сможем все и даже немного больше! Перед нами будущее. И нам совсем не надо становиться чьей-то наложницей. И даже умирать не надо. И становиться охотниками. Мы можем свою жизнь построить так, как мы того пожелаем!»

И на этом самолюбие заткнулось, оставив меня растерянной, разбитой, ничего не понимающей.

Змеиный раздвоенный язык коснулся моей щеки.

«Спи, дитя», — прошипел змей. — «Набирайся сил. Человеческой еды больше не осталось, но в моей норе есть немного воды. Ночью мы тронемся в путь».

Это могла быть ловушка. Это мог быть бред моего воспалённого сознания, но я доверилась змею, закрыла глаза и ввергла себя в милость богов Раяра. Им виднее.

…А он был совершенно слепым, тот старик, что встретил меня на пороге у огромного шатра. Попробовав языком воздух, Змей обвился вокруг меня, пожелал удачи и растаял обратно в пустыне. А я осталась стоять.

Белые, пугающе пустые глаза старика смотрели на меня. На его лице не было никакого выражения. И я стояла под этим пустым взглядом, переминаясь с ноги на ногу, и не знала что сказать.

«Мир вашему аулу»?

Так вокруг никакого аула-то нет. И он точно не старейшина.

«Я заблудилась?»

«Я пришла сюда, чтобы найти ответы на вопросы?»

«Не посчитайте меня блаженной, но меня только что сюда привёз змей, но я даже не знаю зачем? Просто он сказал, что от нас пахнет одинаково?»

Пауза затягивалась.

Молчание становилось невыносимым.

И тогда я сказала то, что не собиралась никогда никому говорить.

— Помогите мне, пожалуйста, — попросила я тихо. — Мой аул уничтожили, я осталась совсем одна и не знаю, куда мне идти, и что теперь делать.

Слепой не сказал мне ни слова.

Он просто молча показал рукой на свой шатёр.

Он не сказал ни слова, пока наливал мне воды в крутой рог песчаного барана.

Он не сказал ни слова, просто молча выдал мне пару лепёшек.

Первые слова, которые я от него услышала, были слова: «Оазис там, одежду и полотенце я тебе дам. Как тебя называть?»

Ответить на этот вопрос оказалось очень сложно. Своё имя я не помнила. Наверное, когда-то мне его давали и даже называли этим именем. Но это было очень давно.

Называть саму себя выродком не хотелось, выкормышем тоже.

А затем в памяти всплыл коридор, щитомордник и его тихое шипение. И я решилась принять то, данное мне имя.

— Змеиное дитя. Я Змеиное дитя.

— Хорошо. Я буду называть тебя Змеёнок. И ты станешь лучшим проводником по пустыням, которого когда-либо видел Раяр.

— Я девушка, — заметила я осторожно.

Губы старца раздвинулись не то в улыбке, не то в усмешке.

— Уже нет. Ты змеиное дитя, воспитанник пустыни. И только от тебя зависит, как далеко над Раяром разлетится твоя слава.

Я ему не поверила, этому слепому старцу. Да и кто бы смог?

Я ждала вопросов, думала, что на них отвечать. Но старец ни о чём меня в тот вечер не спросил.

А на следующий день началось моё обучение.

Слепой учил меня всему: как найти воду в пустыне, как предсказывать погоду и определять зыбучие пески, как укрываться от непогоды и водить караваны. Как искать песчаных баранов, как их убивать и свежевать.

Несмотря на то, что старец был слеп, он учил меня стрелять из лука, метать кинжалы и драться. Я не знала и половины тех приёмов, которые он мне показывал. И вряд ли их знали мастера из аула Песчаных крыс.

Очень быстро мои руки перестали быть нежными и ухоженными, стали обветренными и в мозолях.

На смену гибкости танцовщицы пришла воинская выправка.

И под мужским шаосе меня невозможно было отличить от парня, если, конечно, не ощупывать.

Хозяин шатра сказал называть его дед Ассан, и он постоянно обращался ко мне как к парню. И мало-помалу я привыкла говорить о себе в мужском роде.

За месяцем последовал второй, третий, сменились сезоны, прошёл один год, пошёл второй. И на исходе трёхгодичного цикла, дед Ассан представил меня своим друзьям в пустынном ауле Странников.

— Мой наследник, Зеон, — отрекомендовал он, хлопнув меня по плечу. — Прошу учесть, лучший проводник по пустыне из возможных. Даже лучше меня будет, главное дать ему набраться опыта.

— За этим дело не станет, — пообещали собравшиеся в таверне пустынники.

И сдержали своё слово.

Так появилась на свет легенда нашей пустыни. Так родился Зеон, Змеиное Дитя, а я, несостоявшаяся наложница-смертница, умерла.