Глава 1

ЗААРИН-БОО

100 лет назад. Улус Хандабай

— Мэндэ амар, богдо Баташулуун! — Гомбо Хандагуров низко склонил голову. — Пусть Высокое Небо, отец, и Широкая Земля, мать, даруют благополучие тебе и твоему роду!

— Сайн байна, Гомбо. — Баташулуун Шагланов кивнул. Он пил чай, сидя на вытканном девятью разными цветами ковре, застилающем земляной пол юрты.

Хотя в его приветствии звучало приглашение к чаю, его-то как раз он гостю и не предложил. Присесть рядом — тоже. Это нарушало все мыслимые обычаи, испокон веков принятые среди бурят, но на то были свои причины.

— Зачем ты пришел, Гомбо? Я тебя не звал.

— Ты мой найжи, — снова поклонился Гомбо, — ты не можешь отказаться выслушать меня.

Имя Баташулуун переводится с бурятского языка как «твердый камень». Он был заарин, то есть величайший шаман, прошедший все девять возможных ступеней посвящения. И он действительно был найжи, крестный отец и учитель, посвятивший Гомбо в хаялгын-боо, дающее право приносить кровавые жертвы белым бараном, что соответствовало третьей ступени шаманской иерархии. По неписаному закону Баташулуун действительно не мог отказать Гомбо в помощи, однако…

Полгода назад во время обряда посвящения Баташулуун, как всегда, выверенным ударом заколол белого жертвенного козла. Он спустил его кровь над жертвенным таганом с кипящей водой из девяти источников, с лежащими на дне девятью камнями с девяти гор. Затем он столь же уверенно и скоро разделал тушу и извлек из нее лопатку, по которой найжи узнает о будущем своего крестника.

Едва взглянув на лопатку, заарин изменился в лице. Он увидел то, что на короткое время выбило его из колеи. Однако вскоре он взял себя в руки, достойно довел обряд посвящения до конца, но на следующий день сам отыскал новопосвященного хаялгын-боо и запретил ему не только входить в свою белую юрту, но и вообще попадаться ему на глаза…

Но несмотря ни на что, Баташулуун Шагланов оставался найжи. Он едва заметно кивнул:

— Говори.

— Разреши задать тебе вопрос.

— Спрашивай.

Гомбо вдруг поднял голову и дерзко посмотрел заарину в глаза.

— Что ты прочел по жертвенной лопатке на моем посвящении, богдо?

Баташулуун был удивлен тем, что молодой наглец смеет смотреть в глаза заарину! Однако… Впрочем, лицо его продолжало сохранять абсолютное спокойствие. Шаман, просветленный разумом, коему открыты тайны загробного мира и мира духов, легко сумеет совладать с человеческими эмоциями.

Баташулуун усмехнулся:

— Я скажу только то, что скажу.

— Я внимаю, богдо.

Более Гомбо глаз не поднимал.

— По праву рождения ты обладаешь сагаанай удха, то есть на роду у тебя написано стать белым шаманом, как все твои предки по материнской линии.

— Это так, богдо.

— Ты станешь черным шаманом, Гомбо.

Тот удивленным не выглядел, напротив. Слова найжи, вероятно, лишь подтвердили его собственный уже сделанный выбор.

— Это не есть сээр, — сказал он.

— Да, греха в этом нет, но и хорошего мало. — Баташулуун отставил в сторону пиалу с остывшим чаем. — Говори, Гомбо, зачем ты пришел, и уходи. Мое время мне не принадлежит.

Молодой шаман склонил голову ниже.

— Смирнов-нойон, полицейский ротмистр, арестовал моего младшего брата Батлая и посадил его в каменный подвал в Иркутске.

— Это не есть сээр, это работа полиции. В чем обвиняют Батлая?

— В конокрадстве.

— Если твой брат вор, его надлежит наказать. Если же он невиновен, власти разберутся и скоро отпустят его.

— Батлай невиновен! — Гомбо заговорил экспрессивно, но жестикулировать, впрочем, как и поднять глаза, не решался. — В тот день, когда была совершена кража, весь улус видел его гуляющим на свадьбе! И полиция знает об этом!

— Почему же его не отпустят? — искренне удивился Ба-ташулуун.

— Прошлым летом на Сур-харбане Батлай выиграл скачки на моем донон-хэер (четырехлетий гнедой скакун). Русский нойон еще тогда положил на Гнедого глаз… Он требует отдать ему коня, и тогда он отпустит брата.

— Это сээр… нет правды на земле… — печально вздохнул Баташулуун. — Будет лучше, если ты отдашь ему Гнедого… Но что же ты хочешь от меня?

Гомбо искоса взглянул на заарина и, снова опустив глаза, произнес:

— Я хочу наказать русского. Я хочу съесть его душу… Научи меня, богдо!

Баташулуун не удивился просьбе, он и ожидал от молодого дерзкого шамана нечто подобное.

— Я могу научить тебя, — сказал он, — но я не стану этого делать. Это сээр, великий сээр. Не пристало хаялгын-боо заниматься подобным.

— Но это делают даже непосвященные черные шаманки! — воскликнул Гомбо.

— Ты знаешь, как поступают с ними, — сказал Баташулуун. — А теперь иди.

— Батлаю семнадцать лет, он лучший наездник в округе! — не унимался Гомбо. — Он смел и дерзок! Батлай не склонит головы, и русские убьют его, богдо. Помоги!

Баташулуун закрыл глаза.

— Иди, — сказал он, и губы его не шевелились.

Гомбо Хандагуров подчинился. У войлочного полога на выходе он оглянулся и увидел, как заарин-боо с закрытыми глазами парит в трех вершках над ковром, застилающим земляной пол юрты…

 

Глава 2

МОЛЧАЛИВЫЙ ДВОРНИК

9.33. Поселок Хандабай. Автостоянка возле лицея

— Что нового наваял, сочинитель? — поинтересовался Стас.

Артем в это время въезжал на автостоянку у лицея. Он сперва припарковал внедорожник, а уже потом повернулся так, чтобы видеть одновременно и Стаса на переднем сиденье, и на заднем — Джину, ради которой главным образом и продекламировал, нарочито пафосно:

— А дальше? — спросил Стас.

— Все.

— Прикольно, Артем, молодец! — похвалила Джина, хотя Артему было абсолютно не ясно, действительно ли ей «прикольно» и он «молодец», либо все ровно наоборот, стишок — отстой, а он — придурок.

Разве можно было понять, что на самом деле скрывается за этой чуть насмешливой улыбкой, за врожденным прищуром раскосых карих глаз? Тем паче для европейца мимика азиата загадка. Впрочем, Евгения Лунева, для друзей Джина, буряткой была лишь по матери, которая родилась на Ольхоне. Именно эту азиатскую половинку девушки Артем Беликов, ее одноклассник, обожал и одновременно не понимал совершенно. Может, поэтому и обожал?

Девушка почти не красилась. О таких, как она, говорят: хорошенькая, но добавь чуть яркости макияжа да фирменных тряпок, назвали бы красивой…

— «Камеди-клаб» меньше смотри, — посоветовал другой одноклассник Артема Стас Кузнечихин, покидая салон внедорожника. — Если ты стишки вроде того, что прочел, на творческий конкурс отправишь, не видать тебе вызова на экзамены. В Литинституте дяди серьезные сидят, им твои хохмочки — что черту ладан.

Джина усмехнулась:

— Тебя послушать, так там дом престарелых без чувства юмора.

— Зато с застарелым геморроем и болезнью Альцгеймера.

— Перестань, Стас, там преподают нормальные люди, и даже неплохие поэты среди них попадаются, — заступился за профессуру Артем.

Они стояли на заасфальтированной школьной стоянке, теперь полупустой по случаю летних каникул. Среди десятка учительских машин Артем разглядел темно-синий «фольксваген» завуча Нины Павловны, ради встречи с которой друзья и заехали в школу.

Автостоянка находилась с правого торца корпуса лицея, с задней стороны которого сразу за спортивной площадкой на месте недавно вырубленного старого осинника высился теперь двухметровый забор из рифленого железа, огораживающий стройку. Учащихся становилось все больше, давно назрела необходимость в новом корпусе, и в этом году руководство наконец изыскало средства на его строительство.

Еще лет пять назад лицей был обычной средней школой деревни Хандабай, теперь пригорода Иркутска, до центра которого на рейсовом автобусе можно было добраться за сорок минут.

Давным-давно, еще до октябрьского переворота 1917-го, здесь был бурятский улус, но по какой-то давно забытой причине жители вдруг разом покинули его, и свободное место со временем заселили русские переселенцы, сохранив за новой деревней старое название.

Хандабай — удобно расположенное и благодатное место вдалеке от промышленных предприятий, с чистой речкой Олхой, правым притоком Иркута, с тайгой, подступающей к самой околице. Все это сыграло свою роль, и в километре от него уже вырос коттеджный поселок с тем же названием, а чуть поодаль, выше по течению Олхи, строился новый.

В загородные дома въезжали семьи среднего, а чаще высокого достатка. Их дети стали посещать деревенскую школу. Ее отремонтировали, переоборудовали, и очень скоро она превратилась в престижное учебное заведение. Само собой, и деревенские дети продолжали учиться в лицее, и отношения в классах строились не по имущественному признаку, хотя, конечно, полностью отрицать его влияние было бы глупо.

Джина, например, родилась в Хандабае, и родители ее, сколько она помнила, работали на иркутской мебельной фабрике, мать технологом, отец рабочим-станочником. Семья не бедствовала, но и не жировала, особенно в теперешние после-кризисные времена.

Стас Кузнечихин был сыном режиссера Иркутской студии кинохроники, который с очередного гонорара взял участок и начал строительство, но грянул кризис, будь он неладен, кинопроизводство зачахло, и двухэтажный коттедж так и не был до конца отделан. Второй этаж уже два года оставался нежилым. Впрочем, в оконных проемах стояли остекленные рамы, черновые полы были застелены. Стас давно поднял наверх диван с компьютером и был теперь единственным владельцем целого этажа. Недоделки не смущали ни его самого, ни его друзей, которые, минуя нижний этаж, ходили в гости напрямую из сада по приставной лестнице.

По-настоящему состоятельная семья была только у Артема Беликова. Компания, совладельцем которой являлся его отец, занималась нефтью и нефтепродуктами, ей принадлежала в том числе треть автозаправочных станций города.

Артем вырос нормальным парнем, папиным капиталом не кичился, но впадал порой в другую крайность. Он был идеалист, искренне полагавший, что в нищей стране богатым быть попросту неприлично. Впрочем, от подаренного на совершеннолетие внедорожника не отказался. С детства знал, что машина не роскошь, а средство передвижения.

Вдобавок ко всему Артем писал стихи и по окончании лицея, а учиться оставалось еще год, предполагал поступить в Литинститут на бюджетное отделение, переселиться в Москву и, живя на гонорары и стипендию, полностью отказаться от папиных дотаций. Насколько этот план нереален, он покуда не представлял…

А ребята между тем продвигались к центральному входу.

— Я, Тема, не совсем понимаю, зачем нам эти справки? — поинтересовался Стас.

— На заправке сказали, что, раз вам с Джиной нет восемнадцати, на работу вас без справок из лицея не возьмут.

— Ни фига себе. — Стас усмехнулся. — Сказал бы отцу, без всяких проблем бы нас приняли!

— Мы не на отцовскую заправку устраиваемся.

— Почему? — удивился Стас.

— По кочану! — вступила Джина. — Тебе-то, Стас, какая разница?

Асфальт перед входом мел метлой с длинной ручкой, скажем так, нетипичный дворник. Высокий блондин в строгом выглаженном костюме, при галстуке подметал школьный двор с выражением лица сосредоточенным и серьезным, словно занимался бог весть каким важным делом. Словом, будучи своеобразной визитной карточкой лицея, зрелище он представлял диковинное — для тех, конечно, кто видел его впервые.

— Доброе утро, Валентин Петрович! — поздоровались ребята, проходя мимо.

Дворник, продолжая мести, с достоинством кивнул и ничего не ответил, что ребят нисколько не удивило.

— А ведь ему всего тридцать шесть лет, симпатичный… — вздохнула Джина, входя в вестибюль, и запричитала вдруг: — Бедный, бедный Валентин Петрович…

— Не стоит его жалеть, — возразил Артем, — все могло сложиться для него много хуже.

Артем был прав, в недавнем прошлом учитель истории Валентин Петрович Вереникин вполне мог сделаться бомжем и умереть под забором или, в лучшем случае, стать вечным обитателем психушки.

В школу он попал сразу после Иркутского педагогического. Как молодой специалист получил однокомнатную квартиру с отдельным входом в здании школы.

Будучи мужчиной привлекательным, женский пол не игнорировал, около года ухаживал за юной мадемуазель, учителем французского, и марш Мендельсона уже звучал в его снах…

Преподавал он вполне профессионально и не без энтузиазма. Создал кружок юных археологов, и однажды на летних каникулах под его руководством ребята раскопали стоянку древних людей времен позднего неолита. Это он так считал. На деле доисторическая стоянка оказалась свалкой бытового мусора, оставленного после пикника конца XX века. Этот скорбный для учителя факт был установлен по найденным среди бараньих костей осколкам зеленого бутылочного стекла и полуобгоревшей коробке из-под презервативов производства КНР. Радиоизотопный анализ даже и не проводили. Вызванные археологи попросту посмеялись над учителем-энтузиастом. Бедный, бедный барашек…

В те же примерно сроки юная мадемуазель, за которой ухаживал Валентин Петрович, скоропостижно выскочила замуж за грубого и бесперспективного учителя физкультуры, а спустя положенное время родила прелестное дитя с голубыми глазами.

Беда пришла неожиданно для всех через некоторое время после вышеописанных событий. Тридцатилетний учитель истории однажды просто не пришел на урок и в тот же день был обнаружен в собственной квартире. Он лежал на кровати, тупо смотрел в потолок и абсолютно ни на что не реагировал. И главное — молчал. Ни оправданий, ни объяснений, с тех самых пор никто не услышал от него вообще ни единого слова. Учитель истории смолк.

После тщетных попыток привести его в чувство вызвали «скорую».

Из больницы Валентин Петрович вернулся через несколько месяцев. Лечение прошло успешно. Был он спокоен, уравновешен, опасности для окружающих не представлял, но полностью утратил дар речи. Понимал, впрочем, все, что ему говорили.

С диагнозом «моторная афазия» работать с детьми по-прежнему он, конечно же, не мог. Валентина Петровича пожалели — оформили дворником, квартиру оставили, и он безропотно приступил к выполнению новых своих обязанностей, впрочем продолжая считать себя учителем истории.

Между тем ребята вошли в кабинет Нины Павловны, завуча, а Валентин Петрович с метлой на плече направился на стройплощадку. Следить за порядком на территории лицея он считал своей прямой обязанностью.

 

Глава 3

СТРОИТЕЛЬНЫЕ РАБОЧИЕ

9.44. Поселок Хандабай. Стройплощадка возле лицея

Петр Кириллович Онопко нажал кнопку джойстика, и ковш экскаватора мягко вошел в грунт. Другая кнопка — и кубометр глинистой почвы завис на пятиметровой высоте. Еще одно легкое движение — и содержимое ковша с грохотом вывалилось в стальной кузов самосвала КамАЗ. Несколько минут высокопрофессиональной работы, и под завязку загруженная машина, выкашливая густой дизельный смрад, отъехала в сторону, освободив место под ковшом для следующей.

Петр Кириллович играл и не желал от жизни ничего иного, кроме ИГРЫ.

Подсел он на этот крючок-заглотыш поздно, в его детстве и слыхом не слыхивали о подобном. Какие компьютеры? Черно-белый телевизор с диагональю в столовую тарелку появился в их семье, когда Петя ходил в третий класс. Два канала брал! Их, впрочем, и было всего два…

Его детские игры преимущественно заключались в перебирании резиновых уродцев, скопом умещающихся в посылочном ящике. Что ни говори, не баловали его родители новыми игрушками, да и выбор в советских магазинах был невелик. Впрочем, нет, случались интересные моменты, и некий прообраз ИГРЫ просматривался даже в них. Из пластилина он часами лепил воинов двух армий, греческой и персидской, вооружал их спичками и швейными иглами, вместо щитов в дело шли пуговицы. Генералиссимус Петя выстраивал войска в нужном порядке, после чего устраивал битву при Фермопилах, безжалостно пронзая воинов обеих армий попеременно карандашом с примотанной на его конце длинной иглой. В кинотеатрах в это время как раз шел американский фильм «300 спартанцев»…

Но по-настоящему Петр Кириллович подсел на это дело после тридцати, когда купил дочери игровую приставку «Sega». В девять вечера дочь укладывали спать, а он терзал джойстик до трех ночи.

Потом появился компьютер, и — все. Мир Петра Кирилловича с легким хлопком закрылся.

Работу он оставить не мог. ИГРА требовала финансовых вливаний во все более навороченный комп, более изощренные причиндалы к нему. А вот семья… Непосредственная близость теперь посторонних людей весьма тяготила Петра Кирилловича. Днем — работа, вечером и по выходным — ИГРА. Ни на что иное места в его размеренной жизни не оставалось.

Развод и размен квартиры прошли тихо, без скандалов и взаимных упреков. Кроме однокомнатного уединения и компа, ничего Петру Кирилловичу было не нужно. Зачем?

Итак, за рычагами экскаватора восседал Петр Кириллович Онопко, пятидесятилетний крепкий мужчина в промасленном черном комбинезоне на голое тело. Работая в реальном мире, он представлял себя в виртуальном. Да уже и не мог по-другому…

За рулем заехавшего под погрузку самосвала сидел во всех отношениях реальный пацан. Николай Зуев, выпускник хандабайского лицея, постоянно проживающий в деревне в продуваемой насквозь развалюхе с печным отоплением и дырявой крышей.

В школе Зуев звезд с неба не хватал, зато из армии (танковые войска) вернулся с тремя лычками на погонах и бутафорскими аксельбантами на груди, коим позавидовал бы адъютант его превосходительства.

Гулял после дембеля дико, но недолго. Через месяц женился на однокласснице, а к двадцати пяти годам имел неплохо оплачиваемую постоянную работу, двух детей и триста с чем-то тысяч материнского капитала, которые в недалеком будущем рассчитывал поменять на первый взнос за коттедж в соседнем поселке, трехэтажный, никак не ниже!

Обладание загородным домом стало для него с лицейских еще времен критерием благополучия, достатка и жизненного успеха. Все это маячило не за горами. Старший сержант запаса, отличник строевой подготовки, реальный пацан, к поставленной цели он готов был идти, чеканя шаг, хотя бы и по трупам врагов, ежели таковые придурки отыщутся…

Между тем, несмотря на то что экскаваторщик пребывал в виртуальной вселенной, а водитель самосвала — в реальной, котлован под фундамент нового корпуса лицея становился глубже и шире в полном соответствии с проектом, а грунт вывозился в предписанное для этого место.

Размеренный рабочий ритм нарушил дворник, мнящий себя руководителем кружка юных археологов. Никем не замеченный Валентин Петрович проник на стройплощадку, подошел к краю котлована в безопасной зоне за экскаватором и мгновенно заметил, что после очередной выемки грунта на четырехметровой глубине забелели кости, причем, ему показалось, человеческие. Валентин Петрович среагировал мгновенно. Конечно же, это стоянка древнего человека времен позднего неолита! Что еще-то? Он обежал экскаватор, остановился напротив кабины, замахал руками и вдруг…

При моторной афазии, если, конечно, речь не идет о черепно-мозговой травме или воспалительном процессе, ни один врач не скажет вам со стопроцентной достоверностью, почему пациент смолк. Ведь его речевой аппарат остается в полном порядке. Если же больной неожиданно заговорит, объяснений отыщется десяток. И первое — верно выбранное медикаментозное или какое-либо иное лечение. В случае же Валентина Петровича, несостоявшегося археолога, с достаточно высокой степенью вероятности можно предположить, что речь ему вернули увиденные на дне котлована кости. Да-да, именно их обнаружение подтолкнуло заклинившую в мозгах ржавую шестерню, та провернулась со страшным скрежетом и пошла, пошла, родимая! Ну а Валентин Петрович натужно заорал, пытаясь перекрыть рев двух работающих двигателей:

— Стой! Нельзя копать! Стой!

Стрела с занесенным для новой выемки ковшом зависла в воздухе, движки смолкли, и тишина ударила по ушам круче любого рева.

— Нельзя копать! — продолжал Валентин Петрович, показывая на дно котлована. — Там кости!

Петр Кириллович высунулся из кабины, Николай спрыгнул на землю.

— И чо? — поинтересовался он, закуривая сигарету без фильтра. — Чо разорался-то, придурок?

Местный выпускник узнал бывшего учителя, но тому, что тот обрел речь, не удивился совершенно. Экскаваторщик же принял его за директора лицея или другого какого-нибудь начальничка. В костюме все-таки, да еще и при галстуке, солидный…

— Ты, Коля, полегче, — осадил он водителя, затем, повернувшись к человеку в галстуке, который продолжал вопить о костях, спокойно сказал: — Не надо кричать, уважаемый, мы вас отлично слышим.

После чего еще минуту назад безнадежно безъязыкий человек объяснил спокойно и членораздельно, что на дне котлована им обнаружены человеческие останки, а это значит, работу следует приостановить до приезда полиции и сотрудников краеведческого музея, которые обязаны их изучить. Еще он упомянул российское законодательство и гражданский кодекс, но был прерван бывшим учеником:

— Чо ты его слушаешь, Кирилыч? Это ж сумасшедший дворник, немой вдобавок!

То, что оба этих утверждения Валентин Петрович опроверг только что вполне осмысленной речью, вечный троечник проигнорировал. Он завелся. Раздавив окурок мыском резинового шлепанца, он произнес с угрозой, надвигаясь на Валентина Петровича:

— Вали отсюда, урод, а то…

— Коля, уймись и отойди от человека. — Прервав готовый пролиться поток ругательств, Петр Кириллович встал между ними. — Неприятностей захотел? Я тебе устрою… Иди к машине!

Николай подчинился. Водители предпочитают не ссориться с экскаваторщиками, себе дороже. Матерясь одними губами, он достал сигарету. Прикурил с третьей спички. Руки дрожали…

Петр Кириллович повернулся наконец к Валентину Петровичу.

— Надо удостовериться, что на дне именно человеческие кости, — сказал он. — Может, это скотомогильник…

— Конечно, — согласился учитель. — Я посмотрю.

Пока он спускался вниз по крутому, осыпающемуся под ногами склону, пачкая землей почти стерильную обувь и отутюженные брюки, Петр Кириллович достал мобильник, но номер набрал не полиции, как можно было предположить, а Ивана Михайловича Барнадаева, прораба участка. Начальство в первую очередь должно быть в курсе.

Тем временем учитель добрался до костей, белеющих в желтоватом, глинистом грунте. Присел на корточки. Сердце бешено колотилось, дыхание перехватило. Вот оно…

Ближняя, полузаваленная кость по виду была берцовой, человеческой, поодаль россыпь ребер…

Занесенная рука мелко задрожала. Вдруг опять барашек? Только бы без китайских презервативов, этого он не переживет!

Строители стояли у края котлована, экскаваторщик говорил по сотовому:

— Да, спустился, смотрит… нет еще… — Отвел телефон в сторону, спросил, повысив голос: — Ну что вы там возитесь?

— Минуту! — ответил учитель, не повернув головы. Он завороженно смотрел на выступающий из земли мосол берцовой кости, человеческой, в этом не было никаких сомнений!

Неизвестно, случилось бы то, что случилось, если бы на стройку не зашел бывший учитель, не обнаружил кости и, главное, не взял в руки злополучный череп. Вполне вероятно, если бы неживой металлический ковш экскаватора зачерпнул грунт вместе с человеческими останками, сбросил их в столь же неживой кузов самосвала, а тот вывалил в овраг в двенадцати километрах от стройплощадки, то трагические события, всколыхнувшие поселок Хандабай и весь Иркутск, не произошли бы вовсе или были бы отсрочены на неопределенное время. Как знать? Однако произошло то, что произошло.

Прямо под ногами Валентин Петрович заметил нечто желтовато-белое и округлое. Двумя руками он разгреб землю и увидел череп крупного хищника из семейства кошачьих, с клыками… Учитель прикинул и улыбнулся: никак не меньше десяти сантиметров, даже больше! Череп льва или тигра в наших широтах среди человеческих костей, что бы это могло значить? Ясно одно: то, что он обнаружил, уж никак не бытовой мусор, оставшийся после пикника конца XX века…

Валентин Петрович поднял голову. Строители по-прежнему стояли на краю котлована.

— Звоните в полицию, это стоянка древнего человека!

Одним движением он вывернул череп хищника из земли и поднял его над головой.

— А среди человеческих костей… смотрите!

И они посмотрели с края котлована, а на них посмотрело НЕЧТО из пустых глазниц тигриного черепа. Само по себе ОНО не являлось ископаемыми костями ни животного, ни человека, но находилось под землей при них, покуда усилиями экскаваторного ковша не было выпущено на свободу.

ОНО было черным, зловонным и летучим, как выхлоп дизельного движка, жутким, вобравшим в себя все возможные ужасы человеческого подсознания. ОНО не существовало в реальности, однако было наделено способностью этой реальностью манипулировать. Имя ЕМУ было… Не было у НЕГО имени, хотя на всех земных языках люди как-то обозначили ЕГО сущность, стараясь реже ее поминать.

ОНО смотрело во все глаза, но глаз в общепринятом понимании не было. А глазницы были, пустые, сосущие, как колодцы, на дне которых — бездна, черная, пугающая… Оставь надежду всяк в меня смотрящий!

Николай Зуев улыбался. Он увидел загородный дом, свой собственный, трехэтажный мавританский замок… Нет, четырех, если считать нулевой этаж с подземным гаражом, мастерской и винным погребом.

В гараже два представительских авто, внедорожник и малогабаритный грузовичок, как без него в хозяйстве?

Ровные ряды дубовых бочек с коллекционным вином, изморозь по стенам… Об этом он даже и не мечтал, но почему бы и нет? Он видел подобное в кино. Пусть будет и винный погреб, это круто! Он, Николай Зуев, достоин и не такого. Он… нет, ОН! Ого-го!

На первом этаже громадный холл, столовая, кухня. На втором — спальни, ванные комнаты…

Да, чуть не забыл, в саду — бассейн. Бассейн обязательно. С вышкой!

А что на третьем? Ну, гостевые комнаты… гостевые? Зачем? Зачем ему гости? Он никого не пустит в свой дом!

Ослепительная вспышка ударила по глазам. Разрыв снаряда? Ручной гранаты?

Он, Николай Зуев, старший сержант запаса, где сейчас находится — в танке, в окопе?

Огляделся.

Конечно же, он у себя дома, в СВОЕМ коттедже на третьем этаже у распахнутого окна. В руке — его гордость, помповый дробовик Winchester 1300 Marines, фирменный, штатовский! В магазине семь патронов двенадцатого калибра.

А внизу — гости… непрошеные гости… да чего уж там, ВРАГИ обложили его со всех сторон! Вон они, передвигаются короткими перебежками по ЕГО саду…

Но хрен вы угадали, козлы, старшего сержанта российской армии так просто не возьмешь!!!

Один со снайперской винтовкой залег у бассейна под самой вышкой…

Ты сам этого хотел, держись, гнида!

«Клац-клац» — привычно лязгнул затвор дробовика…

Яркая вспышка…

Он попал или в него попали?..

«ОН НИКОГО И НИКОГДА НЕ ВПУСТИТ В СВОЙ ДОМ, В СВОЙ МАВРИТАНСКИЙ ЗАМОК!!!»

Вот что подумал Николай Зуев перед тем, как, потеряв сознание, свалиться на краю котлована…

Уровень 1

Петр Кириллович Онопко нажал кнопку джойстика и пошел по улице Карла Маркса от сквера, разбитого около Дома художника, в сторону памятника Александру III на набережной Ангары.

(Графика — классная, иллюзия присутствия — полная. Каждый камешек мостовой прорисован, лица прохожих как живые, есть даже мимика; вон бомж дефилирует, так от него даже воняет, как положено!)

Петр Кириллович нажал кнопку и осмотрелся. Прохожих полно. Праздник, наверно, или выходной. Это усложняет задачу, но не слишком. Он опытный стрелок, постарается, чтобы мирные граждане не попали под обстрел. За каждый немотивированный труп начисляются штрафные очки.

Петр Кириллович пошел вперед, держа автомат на изготовку.

Обстреляли его сразу при переходе улицы Декабрьских Событий. Он залег в подстриженных кустах пивного ресторана «У Швейка». Снайпер засел на чердаке Дома офицеров. Петр Кириллович снял его второй очередью.

На углу Карла Маркса и Урицкого попал под перекрестный огонь. Стреляли из-за киоска «12 месяцев» (пицца и блинчики), из окна второго этажа здания, где находился магазин «Эльдорадо», и из проезжающей маршрутки № 20 «ЖД вокзал — Аэропорт». Отбился, потеряв треть жизни…

У ночного клуба «Стратосфера» противник, переодетый в бомжа, копающегося в урне, бросил термитную гранату. Среагировал недостаточно быстро. Еще двадцать процентов жизни коту под хвост…

Напротив здания Управления Восточно-Сибирской железной дороги в спину Петру Кирилловичу выстрелил из двуствольного дробовика памятник Александру Вампилову. Вышел, вероятно, на утиную охоту… А еще драматург с мировым именем… Никому нельзя верить!

К набережной добрался с двадцатью процентами жизни…

Пули не брали бронзовое тело императора Александра, сменил оружие. Разъял на составные из гранатомета…

Перед самым переходом на следующий уровень мирный прохожий бурятской национальности располосовал Петра Кирилловича самурайским мечом до самого паха. Это улыбающееся круглое лицо с характерными скулами ему не забыть никогда.

«НЕТ ВОКРУГ МИРНЫХ ГРАЖДАН, — думал Петр Кириллович, теряя сознание на краю котлована. — ВСЕ ВОКРУГ ВРАГИ!!!»

Валентин Петрович Вереникин в пустые глазницы черепа не смотрел, и, может быть, поэтому подобных красочных видений у него не возникло. Зато он завороженно наблюдал, как по воздетой его длани, держащей ископаемый хищный череп, медленно стекала к плечу некая субстанция, похожая более всего на черную копоть, исторгаемую дизельным двигателем, невероятным образом сгущенную до состояния жидкости. Валентин Петрович попытался смахнуть ее другой рукой, но ладонь прошла сквозь субстанцию, ничего не изменив и не ощутив ее присутствия. Правую же руку, которая продолжала будто в скафандр одеваться, учитель и вовсе теперь не чувствовал, словно она перестала быть его рукой.

Между тем черная дрянь распространилась уже и на плечо, а от него, как от некоего перекрестья, потекла вверх, вниз и в стороны, охватывая тело целиком.

Когда глаза его перестали видеть, Валентин Петрович закричал — дико, истошно, голосом каким-то нечеловеческим. И в тот же самый момент многотонные четырехметровые стены грунта разом рухнули на учителя с обеих сторон. Случившийся обвал можно было бы назвать взрывом немалой мощности, но направленным не вовне, как обычно, а внутрь, словно котлован, проглотив жалкое тело смертного, с шумом сомкнул земляные челюсти.

«КИТАЙСКИЙ ПРЕЗЕРВАТИВ ДАЛ ТРЕЩИНУ, И ЮНАЯ МАДЕМУАЗЕЛЬ РОДИЛА ПРЕЛЕСТНОЕ ДИТЯ… — думал Валентин Петрович, и это была его последняя самостоятельная мысль. — БЕДНЫЙ, БЕДНЫЙ БАРАШЕК…»

Солнце светило по-прежнему, но восточную половину неба уже заволокло черными тучами. Вопреки метеопрогнозу, обещавшему на 13 июня жаркий солнечный день, надвигалась гроза.

 

Глава 4

НИНА ПАВЛОВНА. ЗАВУЧ

9.55. Поселок Хандабай. Лицей

В том, что учительница французского языка вышла замуж за учителя физкультуры, непосредственной заслуги завуча лицея Нины Павловны Забазновой, конечно же, не было. Не сваха она, тем паче не сводница, однако кой-какие усилия, дабы брак состоялся, все же предпринимала. Впрочем, микроскопические. Ну, сравнивала она в присутствии юной француженки очевидные достоинства бравого физрука со столь же очевидными недостатками чахлого историка, с коим девица в тот момент встречалась…

Выходило, первый — мужественный красавец-Ахилл, но без единственного его недостатка, пятки, — на загляденье! Этими пятками он твердо стоит на земле, а также жмет педали заокеанского внедорожника, вдобавок еще и двухкомнатная квартира в центре Иркутска в новом доме у него своя собственная!

Другой — безнадежный мечтатель, задохлик и нытик, который не только автомобиля, но даже и достойного жилья не имеет! Квартирка-то, в коей он проживает, ему не принадлежит!

Подобный сравнительный анализ проводился не раз и не два, а изо дня в день. Словом, выбора у мадемуазели не оставалось, точнее, он был предрешен. Она прекратила всякие отношения с безалаберным, слабосильным историком, дабы пасть в могучие объятия целеустремленного физрука. А тот действительно знал, что ему от жизни надо, и девушка, недолго поколебавшись, с энтузиазмом разделила его благородные устремления. К слову, оба они через полгода после свадьбы покинули лицей и открыли очень скоро вошедший в моду у слабой половины среднего класса фитнес-клуб в центре Иркутска.

Все, что ни делается, к лучшему. Нина Павловна проделала это «все» ради одной только цели — заполучить тридцатилетнего историка, в которого она, тогда уже почти сорокалетняя, попросту была влюблена, несмотря на то что он «безнадежный мечтатель, задохлик и нытик», а может, и благодаря всему этому. Любовь алогична.

Однако плодами своей победы Нине Павловне воспользоваться не довелось. Оставленный «француженкой» горе-археолог, утратив дар речи, ретировался в психиатрическое отделение областной больницы. У молчаливых мужчин, впрочем, есть одно неоспоримое преимущество перед записными болтунами…

Красавицей Нину Павловну назвать было трудно и в молодости, а в теперешнем ее возрасте — тем паче. Совершенно обыкновенное для Восточной Сибири лицо с явной примесью азиатской крови. Дед по материнской линии был бурят родом из улуса Хадай, что в двадцати верстах севернее поселка.

Дети от смешанных браков часто рождаются красивыми, но тут не сложилось. Плоское лицо с выпирающими скулами от бурятской родни дополнялось массивным носом картошкой от родни русской. При невысоком росте тело Нина Павловна имела крепкое и приземистое, ноги короткие, а шея и вовсе отсутствовала.

И никакая косметика, а красилась она изрядно, не могла смягчить грубоватые черты, никакая фирменная одежда не могла скрыть изъянов телосложения.

Характер зато имела властный, вела себя с подчиненными, когда надо, жестко, а порой и жестоко.

Через пару лет директора лицея провожали на пенсию, и главным кандидатом на замещение вакансии была, конечно же, Нина Павловна Забазнова.

— Я рада, ребята, что в дни летних каникул вы не балду станете пинать, а займетесь активной трудовой деятельностью! — объявила она с улыбкой, вручая им только что подписанные справки. А думала тем временем Нина Павловна о том, что с Джиной Луневой и Стасом Кузнечихиным все ясно, им действительно деньги не помешают, но Артему-то Беликову при богатеньком папашке на кой ляд эта копеечная работа? Пижонство одно и вымученная демонстрация самостоятельности…

Окна кабинета выходили на стройплощадку, активные работы на которой начались с сегодняшнего дня. Накануне бригада строителей вырубила старый осинник и огородила будущую стройку двухметровым забором из блестящего профнастила. Теперь над ним время от времени вздымалась шестиметровая стрела экскаватора.

Несмотря на ранний час, было жарко и душно, кондиционер в кабинете отсутствовал, и как только на стройке сделалось тихо, Нина Павловна распахнула створки ближнего окна. В это самое время они и услышали истошный, нечеловеческий вопль.

— Что это было? — насторожилась Джина.

— Ребята, можете посмотреть? — попросила завуч. — Кричали, кажется, со стройки.

Трое друзей наперегонки сорвались с места, Нина Павловна, не мешкая, но и не теряя достоинства, проследовала за ними.

Прибежали все трое почти одновременно. Осмотрелись. Увидели неработающие машины и едва начатый котлован под фундамент. Не котлован даже, а яма с неровно обвалившимися стенами, рядом с которой два строителя лежали без чувств. Один — молодой, в майке и заношенных джинсах, другой — средних лет, в промасленном черном комбинезоне на голое тело. Лежали оба навзничь, раскинув руки, к котловану ногами.

— Пьяные, что ли? — предположил Стас.

— Когда бы они успели? Рабочий день только начался. — Артем подошел к тому, что старше, склонился над ним.

— Это же Коля Зуев, мой сосед. — Джина присела рядом с тем, что моложе. — Похоже, спит.

— Второй тоже спит, — констатировал Артем. — Ишь как посапывает!

Он коснулся плеча экскаваторщика:

— Эй, просыпайтесь!

Тот, пробурчав в ответ нечто невнятное, повернулся на бок и подложил под щеку ладонь, из которой вывалился на землю сотовый телефон. Артем его поднял.

— Чего это они заснули среди дня? — Стас выглядел озадаченным. — Тут что-то не так, точно!

Джина похлопала Зуева по щеке, вероятно, их добрососедские отношения позволяли этакое панибратство.

— Сержант, тревога! Подъем!

Тот отреагировал адекватно: подскочил с земли и обвел мутным, будто с перепою, взглядом окружающих, но никого не узнал, даже Джину.

— Ты кто? — спросил он почему-то не у нее, а у Стаса, стоящего в нескольких шагах.

Тем временем и Артем потряс экскаваторщика за плечо.

— Эй, что с вами? Вам плохо?

Тот открыл глаза, но с места не сдвинулся. Взгляд был точно такой же осоловевший.

— Я? — не зная, что ответить на вопрос водителя, переспросил Стас.

— Ты, — уточнил тот и поинтересовался с угрозой в голосе: — Что посторонние делают на стройке?

— Коля, привет, — отвлекла его Джина.

Тот повернулся и узнал наконец девушку.

— Здравствуй, Женька.

Пришедший в себя экскаваторщик поднялся на ноги. Артем протянул ему сотовый.

— Ваш?

Тот проверил нагрудный карман комбинезона, в котором ничего не оказалось, и кивнул.

— Да, наверно, — взял, посмотрел и кивнул снова. — Мой.

В это время подошла наконец Нина Павловна, после чего расследование сразу же оказалось в ее надежных руках.

— Кто кричал? — строго спросила она, и у Зуева, ее бывшего нерадивого ученика, по старой памяти задрожали коленки. Ему захотелось протянуть жалобным голосом, пряча глаза: «Нина Павловна, это не я курил в вестибюле!»

У Петра Кирилловича подобных комплексов, к счастью, не оказалось. Он, шагнув завучу навстречу, поинтересовался:

— Разве здесь кто-то кричал?

Словом, после нескольких наводящих вопросов и уточнений профессиональным дознавателем установлено было следующее.

Никаких посторонних воплей рабочие не слышали. На стройплощадке шла будничная работа по выемке грунта и транспортировке его в близлежащий овраг. Затем строители дружно заглушили двигатели вверенной им техники, дабы отдохнуть и перекурить. Что случилось дальше, ни один из них точно не помнит, но, предположительно, им сделалось плохо на солнцепеке, и они лишились сознания. Банальный солнечный удар.

На вопрос завуча, не заходил ли на стройку кто-либо посторонний, оба ответили отрицательно. А на резонное ее утверждение, что ни с того ни с сего люди сознания не теряют, а солнечный удар в наших широтах в десять утра маловероятен и необходимо вызвать «скорую помощь», мужчины заверили, что чувствуют себя прекрасно и намерены продолжить прерванную работу. Немедленно, потому как платят им за конечный результат, а за простой, наоборот, не платят почему-то…

Причин не доверять взрослым мужчинам, не совершившим ничего предосудительного, у Нины Павловны не было, тем более подъехал порожний самосвал, а следом иномарка прораба, и присутствие на стройке лицеистов сделалось вовсе неуместным.

Уже подойдя к распахнутым воротам, Артем Беликов оглянулся и, ему показалось, увидел неподалеку от экскаватора брошенную метлу на длинной ручке. Юноша не придал этому никакого значения, мало ли метел валяется на белом свете, но память автоматически факт зафиксировала.

 

Глава 5

ТОТ, КТО ВОССТАЛ ИЗ ЗЕМЛИ

10.10. Поселок Хандабай. Стройплощадка

Потемнело. Небеса сплошь заволокло тучами. Солнце едва проблескивало сквозь густую их пелену. Тишина установилась полная, предгрозовая — короткая мирная пауза, после которой… Что?

Ивана Михайловича Барнадаева, прораба участка, сорокалетнего бурята невысокого роста, небесные явления не интересовали нисколько. Проводив взглядом покидающих стройку лицеистов с завучем во главе, он повернулся к своим подчиненным:

— А теперь, когда мы остались без посторонних ушей, рассказывайте, что случилось.

Экскаваторщик Онопко повторил то же самое, что рассказал недавно завучу, водитель Зуев кивком подтвердил его слова.

— Интересная версия, — оценил прораб, — а теперь говорите, что было на самом деле.

Строители, переглянувшись, пожали плечами.

— Так все и было, Михалыч, — сказал Зуев. — Не помним мы с Кириллычем ни фига.

— Дай-ка свой телефон, — протянув руку, обратился прораб к экскаваторщику.

Тот подал ему свой сотовый. Барнадаев, открыв «входящие», показал мобильник хозяину.

— Смотри сюда. Видишь мой номер? Ты мне, Петр Кириллович, звонил, когда я уже сюда подъезжал. Как чувствовал. Дай, думаю, заеду, посмотрю, однако…

Онопко взял сотовый и, взглянув на экран, уставился на прораба в полном недоумении.

— И о чем мы с тобой, Иван Михайлович, беседовали без малого три минуты?

— О том, что на стройку пришел учитель, разглядел на дне котлована кости, непонятно, человеческие или нет. Теперь вспомнил?

Строители снова переглянулись.

— А дальше-то чо было, Михалыч? — спросил Зуев. — Не томи!

— Дальше вы движки заглушили, учитель в котлован полез кости смотреть, ты, Петр Кириллович, замолчал почему-то, а я вопль услышал, жуткий, будто режут кого… Кто кричал?

— Шеф, мы вам уже говорили. — Зуев заводился, непонятой всякие совершенно выводили из себя старшего сержанта запаса. — Мы в отрубоне с Кириллычем отдыхали, не знаем ни хрена ни кто кричал, ни чо тут ваще было! В натуре, зуб даю!

— Сбавь обороты, Николай! — Осадив Зуева, Онопко снова повернулся к Барнадаеву. — Выходит, здесь учитель был?

— Был, — кивнул прораб.

— И где он теперь?

— Ты сказал, в котлован полез.

— Может, он и орал? — подал голос Федор Панкратов, доселе молчавший тридцатилетний водитель подъехавшего под загрузку КамАЗа.

Не сговариваясь, все подошли к краю котлована и посмотрели вниз. Следов ковша на дне и на стенах не обнаружили. В месте выемки котлован походил больше на свежую, полуметровой глубины воронку от взрыва крупнокалиберного снаряда.

— Осыпался, — констатировал прораб. — Странно…

— Да уж, — согласился экскаваторщик. — Как могли стены упасть, не понимаю. Грунт вроде плотный…

— Если этот ваш учитель под землей, сколько он уже там прохлаждается? — спросил Федор Панкратов.

Прораб, взглянув на часы, беззвучно пошевелил губами, подсчитывая.

— Минут двадцать, не меньше.

В наступившей тишине Зуев вдруг дико захохотал.

— Ну все, Кириллыч, в натуре тебе кранты! Это ж ты его урыл, очкарика! Десять лет без права переписки, и гуд бай, май лав!

— Да я… — замямлил всерьез напуганный экскаваторщик, — я разве хотел? По неосторожности… он сам… я даже его и не видел!

Онопко продолжал бормотать невразумительные оправдания, а тем временем Федор Панкратов со штыковой лопатой в руках уже спрыгнул в яму, но приступить к раскопкам не успел, потому что…

— Смотрите! — крикнул он, отступая в сторону.

Рыхлая земля в самом центре ямы зашевелилась, будто крот рыл выход для своей норы. Но это был далеко не крот, очень скоро на поверхности появилась человеческая ладонь с растопыренными шевелящимися пальцами. Прийти на помощь никто не поспешил, всех будто парализовало. Строители завороженно наблюдали, как вслед за рукой в определенной последовательности на поверхности земли появлялись другие части тела Валентина Петровича Вереникина, бывшего учителя истории. Причем, не совершая излишних телодвижений, учитель будто всплывал со дна озера, будто земля, временно обретя свойства жидкости, выталкивала его из себя.

Невероятным образом ни на одежде его, ни на нем самом не оказалось ни крупицы земли, ни песчинки. Даже и костюм не помялся, хоть сейчас иди на урок рассказывать школьникам о завоевателе Чингисхане и трехсотлетием татаро-монгольском иге…

Надо заметить, что в последующем за всем этим моноспектакле Валентин Петрович был единственным активно действующим лицом, все прочие — пассивными зрителями, которые даже рукоплескать были не в состоянии.

Итак, всплыв из недр земли, он смахнул с лацкана пиджака несуществующую пылинку и обвел пристальным взглядом окружающих, после чего подошел к Федору Панкратову и взял штыковую лопату из его рук. Тот не прореагировал. Похоже, он не видел учителя, продолжая по-прежнему смотреть в яму. Галерка с края котлована тоже не подавала признаков жизни. А Валентин Петрович, потрясая лопатой, закричал вдруг густым сочным басом в потемневшие небеса:

— Я знаю, ты слышишь меня! Трепещи! Ибо я пришел! Да исполнится проклятие!

Тот, кто спит в белой войлочной юрте на диком берегу Байкала возле голой, выступающей далеко в море скалы, вероятно, самый старый бурят Срединного мира, услышал его и улыбнулся.

«Он пришел, — думал, не просыпаясь, Тот, кто спит в белой юрте, — наконец-то боги смилостивились надо мной…»

И небо над Байкалом мгновенно приобрело оттенок старого серебра.

И ветры Сарма, Баргузин, Култук и Ангара подули одновременно во всю свою дьявольскую мощь, раздувая титанические щеки.

И чайки взметнулись в предгрозовое небо, залаяв, как свора голодных псов.

И мертвую нерпу волной выбросило на берег…

«Как я устал ждать… — думал Тот, кто спит в белой юрте. — Но он пришел, а значит, скоро я обрету покой…»

Между тем бывший учитель снова воскликнул:

— Благодарю тебя, отец мой, Высокое Небо!

И Небо ответило. Силы природы, должно быть, тоже были задействованы в представлении. В мертвой предгрозовой тишине изломанная стрела молнии беззвучно прошила пространство. Вспышка была настолько яркой, что в радиусе нескольких километров видевшие ее на мгновение ослепли.

Молния ударила в надворные постройки в самом центре деревни Хандабай. Сухое старое дерево вспыхнуло, как порох. Хозяева были на работе, а потому тушить было некому, и огонь мгновенно перекинулся на добротный двухэтажный дом. Подбежавшие вскоре соседи позвонили пожарным, но огонь к тому времени бушевал уже и на двух соседних участках.

Между тем моноспектакль в котловане продолжался.

— Благодарю тебя, мать моя, Широкая Земля! — прозвучало громогласно, и только после этого ударил гром, оглушительно, с перекатами, будто некто свыше барабанной дробью ответил бывшему учителю. А тот, вероятно удовлетворенный реакцией природных сил, с широкой улыбкой ударил наотмашь краем лопаты по шее Федора Панкратова с такой силой, что голова его, отделенная от туловища, отлетела к самым гусеницам экскаватора.

Обезглавленное тело рухнуло, из раны в желтоватую землю, пульсируя, потекла кровь, а убийца, отбросив в сторону лопату, опустился на колени и прокричал в четвертый раз:

— Прими мою жертву, Эрлен-хан, владыка Царства Мертвых, и благослови меня на праведную месть!

Кровавое действо вывело прораба Барнадаева из ступора. Негромко охнув, он закрыл ладонями глаза, но мгновением позже руки его оказались заломаны за спину. Выгнув шею, он сумел разглядеть, что держат его Онопко и Зуев, с лицами совершенно безучастными, будто окаменевшими, а приближается к нему уже выбравшийся из котлована преступный учитель, только что совершивший злодейское убийство ни в чем не повинного человека. А рядом с ним неслышно ступал непонятно откуда взявшийся крупный Тигр, холеный, с полосками яркими, будто нарисованными…

И Барнадаев вдруг понял (или ему было подсказано?), что никакой он не учитель, да и Тигр не из плоти и крови, ненастоящий, хотя убить может по-настоящему и не посмотрит, что в фамилии прораба есть бурятский корень «бар», что означает «тигр»…

Барнадаев узнал, кто стоит перед ним, и рухнул на колени. Догадавшись о том, что происходит, он вдруг утратил страх и сам этому удивился. Он поднял голову и смело посмотрел подошедшему в глаза.

— Я ни в чем не виноват перед тобой, — сказал, и голос его не дрогнул.

— Знаю, — ответил Тот, кто выглядел, как учитель.

— Отпусти меня, я никому ничего не скажу!

— Он жив? — проигнорировав реплику прораба, спросил Тот, кто восстал из земли.

— Сам я его никогда не видел, никто не видел, но люди говорят, что он до сих пор жив. — Барнадаев понимал, что участь его еще не решена. — Я ни в чем не виноват, богдо, — повторил он, склонив голову.

В ответ прораб услышал смех, дребезжащий, старческий. Он поднял глаза, и ему почудилось, что в двух шагах от себя он видит не молодого русского мужчину, а древнего сгорбленного бурята в национальной одежде.

— Ты лично нет. Твоя вина лишь в том, что ты оказался в нужном месте в нужный момент, — сказал Тот, кто восстал из земли.

Водитель с экскаваторщиком отошли в сторону, и Барнадаев понял, что никто его больше не удерживает. И еще он услышал голос с сильным бурятским акцентом:

— Возьми его, Бар, он твой. Подкрепись свежей кровью после стольких-то лет поста…

Тигр прыгнул, и скоро то, что было человеком, превратилось в бесформенный кусок сырого мяса, который, перенеся в котлован, как в логово, хищник терзал, кровавя на морде шерсть.

— О, Ата Хари, предводитель черных тэнгри Восточного Неба! — в пятый раз воскликнул Тот, кто восстал из земли. — Эту жертву я посвящаю тебе! Не оставь меня в моей праведной мести, владыка!

В ответ, словно предвещая всемирный потоп, с небес хлынул ливень, и рабочие мгновенно вымокли насквозь.

— Что же вы бездельничаете? За работу! — услышали они громоподобный голос и, прихватив мешок, спустились в котлован, который на глазах заливало дождем. Но, странное дело, на поверхности воды плавали человеческие кости, пожелтевшие, пролежавшие в земле почти сотню лет. Строителям не составило особого труда собрать их в мешок, все до единой! Кстати, кроме человеческого черепа оказался в котловане еще и череп крупной кошки, который сунули в тот же мешок.

Выбравшись из котлована, Онопко передал собранные кости Тому, кто восстал из земли, после чего сел за рычаги, а Зуев — за руль КамАЗа.

Проходя мимо экскаватора, Тот, который восстал из земли, носком ботинка столкнул в котлован отсеченную голову водителя, потом подобрал с земли обшарпанную метлу на длинной ручке и превратился снова в бывшего учителя и настоящего дворника. Он занес наполненный костями мешок домой, где сунул его под кровать, и присел у окна, с улыбкой глядя на разбушевавшуюся стихию.

«Ох, как все запущенно, — думал он, передвигая мебель, — ничего, это поправимо. Будешь ты у меня, Валентин Петрович, психически здоров и в меру разговорчив, если, конечно, после всего того, что тебя ожидает, останешься в живых…»

 

Глава 6

ХАЯЛГЫН-БОО

100 лет назад. Улус Хандабай

Иркутская тюрьма была основана практически одновременно с Иркутским острогом и первоначально располагалась на его территории. Но город рос, и скоро из центра тюрьму перенесли в окраинную Ремесленную слободу.

В конце XIX века иркутская тюрьма оказалась самой крупной в России и не менее знаменитой, чем «Бутырки», «Кресты» и «Матросская тишина».

История российских тюрем есть отражение истории России, увы. За время, прошедшее с ее постройки, через нее прошли десятки, если не сотни тысяч заключенных от декабристов и участников польских восстаний до большевиков и анархистов.

Узниками иркутского тюремного замка были писатели Чернышевский и Короленко, в одиночной камере № 5 провел последние дни перед расстрелом адмирал Колчак.

Надо заметить, что после октябрьского переворота 1917 года иркутская тюрьма отнюдь не пустовала. В ее гостеприимные двери теперь валом повалили передовые представители дворянства и духовенства всех концессий, затем кулачества, станового хребта российского крестьянства, а после 1937 года скопом все подряд без сословных различий и учета былых заслуг перед большевиками. Но особое предпочтение карательные органы традиционно отдавали русской интеллигенции.

Впрочем, в описываемые времена в тесных казематах томились пока только революционеры да уголовники всех мастей.

Они встретились не в тюремном замке и даже не у массивных его ворот. Ротмистр Смирнов — не слишком высокого полета птица и свой маленький бизнес проворачивал за спиной тюремного начальства.

Встреча была назначена у места впадения резвой Ушаковки в степенную Ангару, где через два десятка лет будет расстрелян Верховный правитель адмирал Колчак…

Когда Гомбо Хандагуров подошел к берегу, ведя за собой двух оседланных лошадей и Гнедого без седла, но под уздой, он увидел ротмистра Смирнова, а чуть поодаль солдата на подводе, целиком закрытой грязноватой рогожей.

— Привел… — Полицейский офицер шагнул навстречу и, перехватив уздечку, похлопал Гнедого по холке. — Хорош, хорош скакун!

— Где Батлай? — хмуро спросил Гомбо.

— На подводе под рогожей, — кивнул ротмистр.

— Да жив ли он? — насторожился шаман.

— Живехонек! — жизнерадостно ответил ротмистр. — Забирай скорей, да возвращаться нам надо.

Гомбо не заставил себя уговаривать, подошел, отбросил грязноватую тряпку и увидел… Он содрогнулся, и слезы навернулись на глаза.

Батлай лежал на спине. То, что он все-таки жив, видно было с первого взгляда. Он дышал, и кровавый пузырь надувался над месивом его губ. Его и узнать-то было сложно, настолько он был избит: обнаженное тело сплошь в кровоподтеках, лицо — кровавая маска…

Признав брата, Батлай улыбнулся и попытался что-то прошептать, но — те же красные пузыри и не разобрать ни слова.

Гомбо поднял на ротмистра растерянный взгляд.

— Что же вы его так-то…

— Поучить пришлось, больно дерзок брат твой. Скажи спасибо, что отдаю. Он под кнутом такое нес — на десять лет каторги хватило б. — Ротмистр усмехнулся. — Так что забирай, пока я добрый, да бурятским богам своим молись!

С помощью солдата Гомбо взгромоздил брата в седло, срам прикрыл той же рогожей. Взять для него из дома халат не подумал. Брата арестовали одетым, кто же знал-то…

Гомбо Хандагуров повел лошадей шагом в обход города. Слезы стекали по щекам, в душе закипала злоба, рука, сжимающая узду, будто закостенела.

Он отомстит, отомстит любым способом. Он клялся Вечным Синим Небом и именем Эрлен-хана, владыки Царства Мертвых: ротмистр Смирнов не жилец более на этом свете, нет, не жилец!

— Ничего, брат, выходим мы тебя, кумысом отпоим, — причитал Гомбо, успокаивая более себя.

Брат его слышать не мог. Он впал в беспамятство и только по врожденной привычке кочевника все-таки держался в седле.

— Приедем, я водкой по углам побрызгаю, покамлаю… А надо, так заарина позовем Баташулууна Шагланова, он найжи мой, не откажет… Я еще на свадьбе твоей погуляю, Батлай!

Брат был лучший наездник в округе. Избитый до полусмерти, еле живой, он продолжал держаться в седле. Даже мертвый он не свалился с коня. Это Гомбо узнал, когда, добравшись до улуса, у порога деревянной пятиугольной, сложенной в форме юрты своей избы снял Батлая с коня. Тот умер в дороге…

Земляки любили юношу и гордились им. Имя Батлай в переводе с бурятского — Смелый. Весть о его смерти распространилась по улусу, и сразу стало тихо, как в склепе. У бурят не принято громко оплакивать усопших, по их поверьям, это осложняет им переход в иной мир.

Традиционных способов похорон у этого народа существовало несколько.

Были воздушные, когда тело выставляли на арангу, помост из досок на дереве или скале. Так хоронили белых шаманов, а также любого человека, убитого молнией или упавшего с большой высоты.

До середины XIX века чаще всего покойника просто оставляли на поверхности земли. Тело помещали всегда лицом к югу, то есть могила была ориентирована на север.

При кремации умерших обоего пола наряжали в лучшие одежды и уносили в лес. С покойным клали летнее и зимнее одеяние, трубку, золотые и серебряные монеты. Затем обкладывали дровами и сжигали. Если умерший был богат и знатен, то вместе с ним убивали и сжигали его слугу. Существовало поверье, что душа слуги должна служить хозяину на том свете.

В конце XIX — начале XX века основной формой похоронного обряда стало захоронение в земле. Умершего одевали в богатые одежды, если была возможность, шили новые. На покойного надевали все то, что он носил при жизни: цамцу-рубаху, шубу, унты, шапку. К поясу привязывали ножны с ножом, ложку, кисет, но не огниво. В гроб его клали еду, любую, кроме молочной. Женщины в процессии не участвовали, даже мать, жена и сестры.

Хоронили в тот же день или на следующий, только шаманов положено было хоронить через три дня.

На похоронах шамана, знатного человека или знаменитого охотника его одноулусники пели песни, в которых восхваляли его дела и подвиги.

Кладбище у бурят считалось местом нечистым, там обитали духи-боохолдои. В улус после похорон возвращались другой дорогой, чтобы запутать дух покойника. Могилу впоследствии не посещали и за ней не ухаживали.

Все это, само собой, относится к временам старинным, теперешние буряты переняли у русских похоронный обряд, тем более что большинство из них крещены. Впрочем, отношение их к религии по-прежнему своеобразно. Небесных заступников мало не бывает. Они и теперь в случае нужды зовут шамана, а еще лет сто назад в непосредственной близости могли располагаться православный храм, буддийский дацан и священное место поклонения духу какого-либо знаменитого шамана.

Хоронили Батлая Хандагурова в тот же день. С кладбища в улус возвращались, как положено, другой дорогой.

Гомбо на похоронах не проронил ни слезинки, но вид его был страшен: губы плотно сжаты, будто он узду закусил, а оплывшие черные глаза горели сумасшедшим каким-то огнем, который, казалось, обжигал соулусников…

На поминках Баташулуун Шагланов, заарин, который сам вызвался руководить обрядом погребения, отвел Гомбо в сторону.

— Приходи в мою юрту завтра, как стемнеет, — сказал он ему шепотом.

 

Глава 7

ХОЛОДНЫЙ ОГОНЬ

10.22. Деревня Хандабай

Покинув стройплощадку, друзья решили переждать надвигающуюся грозу у Стаса Беликова на втором этаже его недостроенного коттеджа.

На полдороге их ослепила молния, и Артем, от неожиданности ударив по тормозам, остановил машину. Хорошо, что это случилось в поселке на пустой дороге, а не на оживленной трассе или на улицах города, где, кстати, было зафиксировано несколько аварий по этой причине.

— Что это было? — спросила Джина, щурясь.

— Молния. — Артем припарковался на обочине, и друзья вышли из машины.

— Зайчиков, как при электросварке, нахватался, — поделился впечатлениями Стас, массируя веки. — Куда, интересно, она шандарахнула?

— И грома не было, обратили внимание?

Но сразу после этих слов Джины и загромыхало, и снова громче и дольше, чем при обычной грозе. Словно пустая двухсотлитровая бочка по длинной лестнице скатилась…

— Слушайте, что происходит? — спросила девушка. — Никогда раньше такого не видела и не слышала!

— Что ты хотела? — авторитетно заметил Стас. — Последние времена. До светопреставления по календарю древних майя меньше двух лет осталось. Страшно, но интересно!

— Страшно интересно, ты имел в виду? — усмехнулся Артем.

— Чушь это все, с концом света, — нахмурилась Джина. — От тебя, Стас, ну никак не ожидала подобную глупость услышать.

— Приколоться нельзя… — Чтобы поменять тему, Стас показал на небо: — Ехать надо, а то ливанет, блин, мало не покажется. Судя по грому и молнии, дождь тоже библейских масштабов будет.

— Допотопных, — добавил Артем.

Стоило друзьям разместиться в салоне, как с небес хлынуло, и именно так, как предполагал Стас. Подобный дождь, вероятно, сорок дней и ночей лил перед библейским потопом.

Ребята притихли. Было, было в этом дожде нечто апокалипсическое. Струи, заливающие стекла внедорожника, имели неестественный желтоватый оттенок. Даже сквозь закрытые двери в салон пробивался характерный запах аммиака.

— Хорошо, хоть дождь не кровавый, — прошептала напуганная Джина. — Может, правда, последние времена?

— Хватит тебе, старуха! Религия — опиум для народа! — бодро изрек Стас и цели своей достиг, расшевелил девушку.

Та завелась с полоборота, сказала зло:

— Тысячу раз тебя просила старухой меня не звать!

— Ну, извини… Это я дома привык. Родители так друг друга величают, прикалываются. Он ей: «Ну, мол, как ты, старуха?» Она ему: «Все ништяк, старик!»

— Богема, — вздохнул Артем. — Хотел бы я родиться в семье режиссера или там художника…

— Во придурок! — захохотал Стас. — А я бы хотел родиться в семье нефтяного магната!

— Ну какой он магнат? — поморщился Артем. — Не тянет папаша на магната.

— Тянет, тянет, не прибедняйся!

Звонок на сотовый Джины прервал этот любопытный диалог. Она посмотрела на экран — звонила соседка. Джина слушала ее, меняясь в лице. Парни смолкли. Разговор длился от силы полминуты, и побледневшая девушка убрала мобильник в карман.

— Что? — настороженно спросил Артем.

— Деревня горит. Огонь к моему дому подбирается.

— Поехали! — закричал Стас, но Артем уже и без того разворачивал машину.

Клубы черного дыма они увидели на подъезде к деревне.

— Странно, — сказал Стас, — почему ливень не погасил пожар?

Ему никто не ответил. Артем, вцепившись в руль, гнал на пределе возможного, Джина, подавшись вперед с заднего сиденья, пыталась хоть что-то разглядеть сквозь заливавшие лобовое стекло потоки мутной воды, с которыми не справлялись дворники.

Внедорожник въехал в деревню. Ближайшие дома стояли целехонькие, но вот дом Джины на противоположном конце…

— Стой, дурак! — закричал Стас. — Машину спалишь!

— Черт с ней, — отмахнулся Артем, направляя внедорожник между стен пламени, которое доставало, казалось, до самых небес.

Прямо по курсу Артем увидел пожарную машину и остановил внедорожник.

— Ну как? — спросил он, открыв дверцу возле растерянного пожарного.

— Никак! — ответил тот, разведя руками. — Воду льем, а огню хоть бы хрен… Что за чертовщина?

— Пеной не пробовали? — спросил Стас.

— Самолет вызвали, — невпопад ответил пожарник. — С минуты на минуту прилетит…

Струя из брандспойта била в горящий дом, но пламени не сбивала.

Стас подошел к занявшемуся уже деревянному забору. Жара не почувствовал. Осторожно протянул руку — пламя огибало ее, оно было холодным, Стас вообще не ощутил его присутствия.

— И правда чертовщина, — повторил он слова пожарника.

— Ну, ты там чего? Поехали! — позвал Артем, и Стас вернулся в машину. Сообщение о том, что пламя холодное и не жжет руку, посчитали глупой шуткой.

Отправившись дальше, друзья увидели, как прямо из огня на дорогу выбежала молодая женщина с грудным младенцем на руках. Машина остановилась, Джина распахнула дверцу.

— Садитесь!

Женщина села, прижав ребенка к груди. На погорельцев они были бы не похожи, кабы не копоть на лицах и одежде, которая, кстати, осталась абсолютно нетронутой. Фанатичным огнем горели одни только глаза женщины.

— Бог есть! — безапелляционно заявила она. — Я молилась и шла сквозь огонь, и он пощадил нас! Спасибо Тебе, Вседержитель! Благодарю Тебя, Дева Мария, заступница!

Прилетел пожарный самолет. Все, кроме матери с младенцем, вышли и смотрели, как он сбросил в огонь многотонную прорву воды без всяких, впрочем, для пожара последствий. Деревня Хандабай полыхала по-прежнему…

Машина останавливалась еще несколько раз, и салон теперь был битком набит погорельцами. Впрочем, странный огонь, выжигая все дотла, людям не вредил, ни на одном из них не было ожогов.

Они мчались, окруженные с обеих сторон бушующим пламенем, искры сыпались на машину сверху, но она, словно заговоренная, продолжала свой стремительный бег.

Джина больше не смотрела по сторонам. Место, где еще недавно стоял ее дом, они давно миновали. Ничего нельзя было сделать. Спрятав лицо в ладонях, девушка рыдала, причитая:

— Господи… господи… господи…

Внедорожник, проскочив сквозь полыхающую деревню, остановился за околицей возле кучки хмурых людей. Все вышли.

— Помощь не нужна? — предложил Стас.

Ему не ответили.

Дождь лил точно так же сильно, как в самом начале. К аммиачному запаху люди успели привыкнуть и носы более не морщили.

Домов десять-пятнадцать на этой улице еще оставались невредимыми, но пламя надвигалось, и людям, собравшимся здесь, предстояло увидеть, как странный пожар пожрет последние строения деревни. Но как раз этого и не произошло…

В одном из древних китайских мистико-религиозных трактатов есть упоминание о том, что раз в столетие выпадает такой день, когда причины меняются местами со следствиями, исполнение всеобщих физических законов вдруг нарушается, и происходят события удивительные и невероятные, а наиболее вероятные, напротив, не происходят вовсе. Этот сумбурный день выпал на 13 июня сего года, и оставшиеся до конца столетия почти девяносто лет мирные обыватели могут спокойно планировать свои мелкие дела, потому что ничего невероятного больше не произойдет. Лимит исчерпан.

Словом, огонь остановился и погас сам собой по всей деревне без суетливого вмешательства самозваного царя природы. Одновременно с этим закончился и дождь.

Нетронутыми на деревенской улице остались шесть домов, и еще один выгорел ровно наполовину. Границы странного пожара будто линейкой провели, и в этих границах сгорело буквально все: дерево, пластик, стекло и даже камень и металл. Казалось, и сама земля горела тоже.

Лишь зола да пепел, раздуваемые поднявшимся ветром, были теперь там, где стояла еще недавно деревня Хандабай, а прежде — бурятский улус с тем же именем. Но невероятным образом ни одно живое существо не пострадало. По пепелищу бегали с лаем собаки, кошки кричали псевдомладенческими голосами, мычали потревоженные коровы, блеяли, сбившись в кучу, напуганные овцы, даже и тараканы копошились в золе, невредимые…

Среди людей не было зарегистрировано ни одного хоть бы и пустячного ожога, но синяки и ссадины были, а один мужчина, убегая от огня, неудачно прыгнул с чердака своего дома и сломал ногу.

Впрочем, одна жертва все же была. Пару часов спустя прибывшие спасатели обнаружили на пепелище мертвую женщину восьмидесяти четырех лет. Как впоследствии установило вскрытие, она умерла от остановки сердца. Перепугалась до смерти старушка. Огнем же тело ее оказалось не тронуто совершенно…

 

Глава 8

ЭКСКАВАТОРЩИК

10.33. Поселок Хандабай. Стройплощадка

Петр Кириллович нажал кнопку джойстика, и ковш экскаватора мягко вошел в грунт. Другая кнопка — и кубометр глинистой почвы завис на пятиметровой высоте. Еще одно легкое движение — и содержимое ковша с грохотом вывалилось в стальной кузов самосвала КамАЗ.

Несколько минут высокопрофессиональной работы, и под завязку загруженная машина, выкашливая густой дизельный смрад, отъехала на десяток метров и встала. Из нее вышел Николай Зуев, пересел в порожний самосвал убиенного Федора Панкратова и поставил его под загрузку. Только после этого Николай вернулся в свой КамАЗ и наконец уехал.

Петру Кирилловичу осточертело играть в экскаваторщика, он теперь знал иные, более увлекательные игры, но что поделать? КамАЗ должен быть загружен, увы…

Петр Кириллович снова нажал кнопку джойстика, и ковш экскаватора мягко вошел в грунт…

Свой последний в этой жизни самосвал Онопко загрузил под проливным дождем. Не обращая внимания ни на потоки желтоватой, воняющей аммиаком воды, лившиеся с небес, ни на мгновенно возникшую почти непролазную грязь под ногами, он добрался до самосвала и влез в кабину. Не будучи профессиональным водителем, он достаточно сносно управлял любой машиной с двигателем внутреннего сгорания, от трактора до газонокосилки.

Между тем самосвал Зуева уже вывалил в овраг, что в двенадцати километрах от стройплощадки, без малого десять тонн фунта вместе с обезглавленным телом Федора Панкратова и бесформенными останками прораба Ивана Михайловича Барнадаева. Как только Николай совершил это действие, сознание в полной мере (в полной ли?) вернулось к нему, и он услышал мелодию звонка на своем сотовом. Приняв вызов, узнал, что деревня его горит, и, развернув самосвал, направил его в сторону Хандабая.

К слову сказать, на его мобильнике, как он выяснил позже, оказалось восемь пропущенных звонков от матери и жены.

Онопко с машиной Зотова разминулся. Подогнав к оврагу самосвал Панкратова, он свалил грунт на его же останки. Дело было сделано, и сознание, порядком, впрочем, измененное, вернулось к Петру Кирилловичу.

«Какого лешего я делаю за рулем КамАЗа? У меня и прав нет!» — была первая его мысль.

И еще он с отвращением вспомнил, что сейчас ему следует вернуться на объект, сесть за рычаги экскаватора и грузить, грузить…

В этот самый момент ему на сотовый и позвонил Зуев, сообщивший, что деревня горит, а потому он сегодня на работу не вернется.

Петр Кириллович убрал мобильник и задумался. Что ему вообще-то делать? На объекте экскаватор и два самосвала, но один водила умчался на пожар, а другой, Панкратов, куда-то пропал. Он, Онопко, неизвестно по какой причине сидит в его самосвале, его работу выполняет. Почему?

Надо заметить, что все случившееся у котлована, начиная с появления бывшего учителя, в памяти строительных рабочих полностью не сохранилось. Кое-какие обрывки все ж таки застряли в сознании, но в общую картину они не складывались и вызывали одно только раздражение.

Так вот, придя к выводу, что грузить ему некого, а потому на работу он имеет неоспоримое право забить все, что имеет, Петр Кириллович почувствовал такое огромное облегчение и такой подъем, что даже напевал, разворачивая машину, на ней же и намереваясь вернуться домой к компьютеру, к ИГРЕ!

Эйфория поубавилась, как только он разглядел впереди пост ГИБДД при въезде в Иркутск. Решив не рисковать, Петр Кириллович бросил КамАЗ прямо на обочине и, пешим ходом миновав пост, направился к конечной остановке городского транспорта «Улица Маршала Конева».

Надо заметить, что странного вонючего дождя не было уже и у оврага в двенадцати километрах от деревни, а в Иркутске и вовсе не упало ни капли.

Как только Онопко вошел в салон, двери закрылись, и автобус двадцать третьего маршрута тронулся. Свободное место оказалось единственным, там, где сиденья расположены друг напротив друга. Петр Кириллович сел. Точно напротив оказался круглолицый скуластый мужчина, бурят по национальности, с которым, ему показалось, он совсем недавно где-то пересекался, причем при обстоятельствах весьма для него неприятных.

Мужчина принялся откровенно и совершенно по-хамски, с ехидной улыбочкой рассматривать Петра Кирилловича.

Онопко и не догадывался, насколько своеобразно он выглядит — насквозь мокрый, вонючий, в промасленном комбинезоне на голое тело, забрызганном до колен желтоватой грязью. Заехать на объект и переодеться он даже не подумал.

Коленями бурят удерживал полутораметровый тонкий предмет, завернутый в белую холстину. Петр Кириллович заинтересовался: что это может быть? Лыжная палка? Но на кой черт ее паковать? Обрезок тонкой трубы или толстой арматуры? Быть не может! Тогда что? Тонкое и длинное, любовно упакованное… Может быть, спортивная рапира?

Петр Кириллович побледнел. Он вдруг понял, что именно мужчина держит меж коленей, и самого мужчину тоже узнал. Конечно, тот же самый бурят, который совсем недавно на набережной Ангары располосовал Петра Кирилловича до самого паха!

А у него, у Петра Кирилловича, в руках-то пусто! Что делать?

Как ошпаренный, он подскочил с места и забился в угол салона у задних дверей. Мужчина оглянулся и с удивлением посмотрел на Петра Кирилловича, любовно поглаживая, так Петру Кирилловичу показалось, длинный самурайский меч, завернутый в белую холстину. Бурят улыбался. Нет, смеялся над ним! Он знал, что в закрытом салоне безоружный Петр Кириллович никуда от него не денется.

Ну уж нет! Он не будет стоять, пассивно дожидаясь смерти!

Пару минут назад автобус отъехал от остановки «ТЦ „Ручей“», и у дверей уже стояли пассажиры. Растолкав их, Петр Кириллович рывком раздвинул двери и выпрыгнул на ходу прямо напротив правого поворота к микрорайонам «Первомайский» и «Университетский» по улице Аргунова.

Не удержавшись на ногах, он упал, ободрав об асфальт ладони, но тут же встал, оглянулся. Автобус остановился. Петр Кириллович не стал дожидаться, пока бурят с самурайским мечом бросится в погоню, и побежал по улице Аргунова в сторону микрорайонов.

По обеим сторонам дороги стояли бетонные заборы оптовых рынков, складов и промбаз, время от времени между ними попадались магазины, торгующие стройматериалами. Жилых домов здесь не строили.

Петр Кириллович давно перешел на шаг, оглядываясь, впрочем, регулярно. Погони не было. Пока не было. Он не обольщался, так просто в покое его не оставят. Конечно же, Творец ИГРЫ подготовил для него целую бездну ловушек: бурят с самурайским мечом, Вампилов с двуствольным дробовиком, Александр III с гранатометом… Памятники, впрочем, в этом окраинном районе были исключены, но из любых ворот, из-за любого угла, из любых придорожных кустов его могли расстрелять, взорвать или изрубить в капусту. Он до сих пор безоружен!

Петр Кириллович давно смотрел под ноги, по сторонам, но ничего похожего хоть на какое-то средство защиты на глаза не попадалось. Сейчас его устроил бы полуметровый обрезок водопроводной трубы или арматуры, на худой конец — увесистый булыжник, оружие пролетариата, мать его… Но — чисто. Словно выметены обочины. Субботник, что ли, здесь прошел незапланированный?

Шагах в двадцати от себя, у входа в магазин «Стройматериалы», Петр Кириллович заметил курящего охранника в форменной куртке, с рацией и кобурой на бедре. Он только что вышел из-за угла, отливал, вероятно…

Вот он, счастливый случай!

Собравшись, Петр Кириллович оглянулся — за спиной никого, впереди тоже. Его засаленный рабочий комбинезон здесь, в промзоне, подозрений вызвать не должен, напротив. Работяга с соседнего склада выскочил на пять минут за бутылкой или, может, уже с ней, родимой, назад идет…

Тут же прямо под ногами (о чудо!) он увидел крупный продолговатый булыжник. Обкатав его чуть ли не до блеска, последний ледник придал ему замысловатую форму пол-литровой бутылки.

Не замедляя шага, Петр Кириллович нагнулся, поднял камень с асфальта и засунул его в нагрудный карман комбинезона. План возник мгновенно.

Не дойдя до охранника пару шагов, Петр Кириллович остановился и, приветливо улыбнувшись, спросил:

— Земляк, сигаретой не угостишь?

Охранник улыбнулся в ответ…

 

Глава 9

ВОДИТЕЛЬ САМОСВАЛА

11.22. Деревня Хандабай

Ни печных труб, ни деревца, ни травинки, сплошная плоская равнина, усыпанная золой и пеплом. Так теперь выглядело место, на котором совсем недавно стояла большая, шумная деревня Хандабай.

Оставшихся на пепелище кошек да собак, коров да овец одних увели хозяева, другие сами разбрелись. В поисках зеленой травы и чистой воды они ушли на берег Олхи.

Николай Зуев стоял на месте своего дома. Жалости особой не испытывал: дом был дрянь, развалюха с дырявой крышей, латать которую Зуев и не думал. Он на сверхурочной работе надрывался, по две, бывало, смены подряд вкалывал и давно откладывал каждую, даже и нелишнюю копейку на новый дом, но, конечно, не здесь, а в поселке.

Он еще ребенком в лицее решил, что жить, когда вырастет, будет среди этих хорошо одетых детей, которых родители или прислуга привозят на крутых тачках, а не в деревне, где сплошь алкаши да оборванцы. А все почему? Жить не умеют. И не хотят! А он, Николай, хочет. И умеет. Научили в детстве еще…

…Пятиклассник Коля стоял чуть в сторонке от школьного буфета, а ученики с первого по третий несли ему свои деньги. Добровольно отстегивали от папашиных сумасшедших заработков. Попробовали бы не отстегнуть добровольно… Значение слова «рэкет» он уже и тогда знал.

Вон тот мальчик с фингалом под глазом попробовал, а тот, с двумя, аж дважды, придурок настырный…

Коля уже подумывал обновить свой довольно обветшалый, вышедший из моды гардероб. Кроссовки на одном третьекласснике ему очень приглянулись — беленькие, фирменные, но маловаты по размеру будут, обидно…

Однажды Колю окружили семиклассники. Среди них оказался брат того, настырного. Проболтался все-таки…

Коля не трогал тех детей, у которых есть старшие братья или сестры, понимал, чем это может для него обернуться. Но лицеистов из коттеджного поселка знал хуже…

Колю увели в школьный сад, где били долго и жестоко, когда упал — ногами.

Перед тем как уйти, брат настырного, приподняв окровавленную голову Коли за волосы, сказал:

— Узнаю, что опять шакалишь, ваще убью! Понял, щенок?

Тот понял и шакалить перестал. Обиды на избивших его пацанов не держал — все правильно, по-честному. Отомстить не пытался. А уж жаловаться учителям… За стукачество его убили бы свои, деревенские, и были бы тысячу раз правы.

Мир так устроен. Он жесток, но справедлив. Чтобы иметь бабло, надо вкалывать, а уж если воровать, так с правильными, реальными пацанами. Таковых он знал, но блатной их компании сторонился. Спасибо, насмотрелся. У него самого отчим такой — чаще в тюряге, чем дома…

Николай решил зарабатывать честно. Потом и кровью.

Зуев присел на корточки и просеял сквозь пальцы золу. Хмыкнул с удивлением. Зола была однородной темно-серой массой без посторонних примесей. Разве бывает так? Что, даже гвозди сгорели? А где печь? Виданное ли дело, чтобы от большой русской печки не осталось ни кирпичей, ни заслонок чугунных?

Вдруг он услышал утробное ворчание и поднял голову. В двух шагах сидел его пес Шарик, крупная полукровка, которую он держал на цепи у входа. Мать его, породистая лайка, с которой еще дед ходил в тайгу, давно сдохла. Сын пошел в мать размером и расцветкой, светло-серой, без единого пятнышка, но туп был непроходимо. Николай пытался учить его, брал пару раз на охоту — бесполезно. Головой явно пошел в папашу, приблудную дворнягу, все-таки исхитрившуюся обрюхатить красивую умную сучку. Любовь, как известно, зла… Впрочем, тут и не любовь вовсе, инстинкты…

— Жив, значит, бродяга? Иди сюда.

Шарик подошел на полусогнутых, поджав хвост. Как и вся семья, кроме сыновей, хозяина побаивался. Был он без ошейника.

— Сорвался, значит, с цепи. — Николай потрепал пса по загривку, — Молодец.

Тот завилял хвостом и попытался лизнуть руку хозяина.

— Не балуй!

Зуев поднялся на ноги и в последний раз окинул взором пепелище. Здесь он родился, но больше сюда не вернется. Никогда.

Сгоревшее имущество было все-таки жаль. Тряпье, в том числе и детское, мебель, советская еще, холодильник, правда, допотопный, большой телевизор с плоским экраном… Уговорили купить все-таки, разорился на штуку баксов, эх…

Но это все мелочи, деньги-то на счете в банке, а тот государственный, сгореть не должен.

По-настоящему жалко было охотничий нож и ружьишко, тулку, еще от деда-промысловика оставшиеся. Одно грело сердце: гордость свою, помповый дробовик Winchester 1300 Marines он дал на время приятелю за пару ручных гранат Ф-1. Тот мужик не бедный был, но хотел опробовать дробовик в деле, прежде чем брать такой же себе. Не всякому подходит это специфическое оружие.

Николай как чувствовал, ей богу! Никогда ведь никому не давал, а тут захотелось иметь пару гранат. Рыбу глушить, да и так, мало ли для чего в хозяйстве они пригодятся?

Зуев пошел к машине, делать ему на пепелище больше было нечего. Собаку, подхватив на руки, забросил в кузов.

— Сидеть!

В лицее расположился штаб спасателей МЧС. Погорельцев здесь регистрировали и сразу усаживали писать заявление на материальную помощь. Выясняли, есть ли им где жить, и, если нет, включали в отдельный список на временное жилье. Тут уже успел побывать иркутский мэр и пообещать пострадавшим, что до холодов новый поселок на старом месте будет построен.

Из двухсот сгоревших домов застрахованными оказались чуть более двух десятков, но так уж в России принято повсеместно. У нищих денег нет, ну а те, что живут чуть богаче, страховым компаниям попросту не доверяют. Однако все надеются на власть, которая при глобальных пожарах, как в недавнее аномально жаркое лето, отстраивает с иголочки новые поселки как раз для тех, кто не смог или не захотел застраховаться. Словом, современные власти, не хуже советских, продолжают приучать людей к иждивенчеству.

В лицее среди погорельцев Николай Зуев отыскал жену и мать. Оба сына находились в детском саду, расположенном в пяти минутах ходьбы от лицея. От огня, к счастью, он тоже не пострадал.

Мать заблаговременно вынесла из дома два огромных баула с одеждой, документами и ценными вещами. Это Николая порадовало.

Он зарегистрировался, написал заявление на материальную помощь, но от временного жилья отказался. Еще на пепелище он решил, где теперь будут жить он сам и его семья.

Проходя мимо молчаливого дворника, продолжающего мести теперь многолюдный школьный двор, Зуев не испытал никаких эмоций. Скользнув по нему равнодушным взглядом, прошел мимо.

Сняв с кузова собаку, привязал ее веревкой к ручке одного из баулов.

— Будет вас сторожить.

Впрочем, напуганная собака, поджав хвост, озиралась по сторонам и даже не рычала.

Велев матери и жене забрать детей из сада и ждать его возле лицея ровно через два часа, Николай сел за руль самосвала и уехал. Дел было по горло…

По дороге в Иркутск Зуев специально сделал крюк и заехал во второй, еще только строящийся коттеджный поселок, получивший имя «Олха». Он вплотную примыкал к первому и располагался выше по течению извилистой речушки.

Зуев остановил КамАЗ у ворот, вышел из кабины и придирчиво осмотрел обширный участок соток на двадцать, не меньше, огороженный кованой, причудливой формы оградой.

Бригада строителей еще только заканчивала отделочные работы трехэтажного каменного особняка, но садовники уже потрудились на славу. Дом окружали недавно высаженные декоративные и плодовые деревья, перед входом — зеленая постриженная лужайка, с задней стороны у ограды большая остекленная оранжерея. А вот бассейн предусмотрен не был, вышка — тем более.

Николаю сделалось немного обидно, но он решил, что бассейн построит сам при первой возможности, после чего повеселел снова. Тем более вместо бассейна посередине участка был возведен уже действующий большой фонтан, струи которого били на четыре стороны света и одна — вертикально вверх. Зуев залюбовался искрящимися на солнце водными струями.

До микрорайона Университетский, где жил приятель, предварительно позвонив и договорившись о встрече, Зуев Добирался по той самой улице Аргунова, где некурящий Онопко спрашивал сигарету у охранника. Впрочем, о существовании друг друга коллеги-строители более не вспоминали.

На круглосуточных центральных информационных каналах сюжет о страшном пожаре в пригороде Иркутска прошел в шестичасовых новостях по московскому времени. Хотя деревня сгорела меньше чем за час, ушлые телевизионщики успели-таки снять финал пожара, когда огонь, будто по команде, разом угас везде. Местные каналы крутили этот сюжет все утро, так что приятель Зуева о пожаре уже знал.

— Благодари бога, что он был у меня, — сказал он, возвращая дробовик хозяину, — а то лишился бы ты дорогостоящего оружия.

— Как он тебе? — поинтересовался Николай.

— В ближнем бою — лучше и не придумать, а на дальние и средние дистанции — только ворон пугать.

— Я тебя предупреждал о разбросе. — Николай вынул оружие из чехла, осмотрел по-хозяйски.

— Не ожидал, что разброс настолько велик.

— Брать-то такой будешь? — Удовлетворенный осмотром, Зуев убрал дробовик в чехол с лямками и перекинул через плечо.

— Подумаю еще. — Приятель двумя пальцами держал целлофановый пакет, на дне которого лежали две зелененьких «лимонки». — На-ка вот, прими плату за аренду дробовика.

— С ума сошел? — Зуев осторожно взял пакет, достал из него одну из гранат, переменившись в лице, взвесил ее на ладони и проговорил с широкой улыбкой: — Полновесных шестьсот грамм, а из них шестьдесят тротила… Будто в армию вернулся… лучшие годы… Ф-1, осколочная, противопехотная… мы такими рыбу глушили. Карп, карась — кверху пузом. Повар нажарит потом — обжираловка…

Зуев рассовал «лимонки» по карманам.

— Где взял?

— Да так, по случаю. — Приятель замялся, явно не хотел вдаваться в подробности. — Прапор один знакомый в счет долга ящик подогнал.

— Двадцать штук! — восхитился Зуев, — Зачем тебе столько, продай еще парочку!

— Нужны, — отрезал приятель, но не устоял, когда Николай взамен двух гранат предложил отдать охотничий нож, еще дедовский, дореволюционный, на который тот давно положил глаз. Тот самый нож, что сгорел при пожаре…

Возвращаясь, Зуев размышлял, что на дальней и средней дистанции дробовик действительно бесполезен. Он заехал в оружейный магазин в центре и, предъявив охотничий билет и расплатившись по карточке, приобрел карабин «Тигр» с оптическим прицелом. Он хорошо знал это оружие, сконструированное на базе 7,62-миллиметровой армейской снайперской винтовки Драгунова. Магазин на десять патронов калибра 9,3 миллиметра, прицельная дальность с оптикой тысяча триста метров…

Теперь Николай Зуев, экипированный по полной программе, сидя за рулем КамАЗа, ощущал себя кем-то вроде Рэмбо в тылу врага.

Мальчики-погодки. Четырехлетнего звали Петр, трехлетку — Павел.

Кстати, когда называли младшего, ни о каком совпадении с новозаветными апостолами и не вспоминали, просто отец захотел, чтобы сына звали Пашкой. И Павка Корчагин здесь ни при чем, тем паче книжек работяга Зуев вообще не читал, а на уроках литературы о романе «Как закалялась сталь» Николая Островского даже и слышать не мог, так как его исключили из школьной программы.

Оба сына пошли в отца, а не в чернявую мать, — белобрысые, голубоглазые, по-здоровому худые и отчаянные, что проявлялось даже и в столь раннем возрасте.

Улыбающийся, счастливый отец подхватил старшего сына и подбросил в небеса.

— Полетели!

Тот завизжал, но от восторга, а не от страха.

— И меня! — закричал Пашка. — Папа, и меня!

— И тебя! — воскликнул отец, поставив на землю старшего и подбрасывая младшего.

— Ура! — закричал тот.

Сумки Зуев забросил в кузов КамАЗа, собаку — туда же, а вся семья кое-как уместилась в кабине. Пацаны с коленей женщин трогали все, до чего могли дотянуться.

На вопрос жены, куда он их везет, Зуев коротко ответил:

— Домой.

 

Глава 10

ШТАБ МЧС

12.12. Поселок Хандабай. Лицей

Джина, успевшая уже зарегистрироваться в штабе МЧС, писала вместе с подъехавшими родителями заявление на материальную помощь, а парни дожидались ее на автостоянке возле внедорожника. Артем придирчиво изучал его крышу и капот, а Стас, стоящий поодаль, вдруг снял с себя майку и посмотрел ее на просвет.

— Иди-ка сюда, — позвал Артем.

Стас подошел с майкой в руке.

— Жарко, что ли, стало? — усмехнулся Артем.

— Тут другое, — отмахнулся Стас. — Чего звал?

— Смотри. — Артем показал на крышу и капот джипа. — Краска сплошь облупилась! Вот тебе и штатовское качество… Всего полгода машине!

— Американцы здесь ни при чем, — не согласился Стас. — Ты сюда посмотри!

Расправив, он поднял майку. Она зияла мелкими дырами, как на груди, так и на спине.

— Сравнил майку свою сраную с автомобилем, — обозлился Артем. Он пока не понимал, что имеет в виду Стас.

— Тёма, дело не в майке и не в джипе. Тут что-то неладно… Рубашку свою сними и посмотри — она такая же дырявая!

Артем снял рубашку и удостоверился в правоте друга. После этого они уже сообща обнаружили мелкие дыры на своих штанах и обуви, а резиновые подошвы у обоих оказались вообще съеденными почти до стелек.

— Что происходит? — недоумевал Стас, а Артем, лежа на асфальте, уже осматривал внедорожник снизу. Вдобавок к облупившейся краске днище проржавело, а шины уже непонятно как держали давление.

— Груда металлолома! — констатировал Артем, со злостью пнув колесо. — И что теперь делать?

— Срочно в автомойку! — посоветовал Стас. — Я, кажется, начинаю догадываться о причине…

Но в мойку Артем не поехал, потому что на его сотовый позвонили.

— Брат, — сообщил он Стасу и принял вызов. — Юра, привет!

— Привет, братишка!

Юрий Беликов говорил из квартиры в новой высотке, которую он недавно купил в предместье Глазково неподалеку от железнодорожного вокзала.

— Увидел сюжет по московскому каналу… Что там у вас? Все живы-здоровы?

— Поселок-то не горел, — ответил Артем, — деревня дотла сгорела.

— Слава богу… — вырвалось у Юрия, но он тут же и спохватился: — В смысле хорошо, что у вас не горело, а деревню, конечно, жаль. Много погибших?

— Ни одного.

— Быть такого не может!

— Ты прав, мертвую бабушку на пепелище нашли, но у нее вроде бы сердце остановилось. Не обгорела она нисколько, сам видел.

— Тебе не кажется, Артем, что ты рассказываешь мне сказки? — Юрий начинал злиться. — Один всего дом сгорит — обязательно кто-то пострадает, а тут двести дворов сказали… Точно двести?

— Около того. А пострадавшие есть, ты прав. Мужик с чердака прыгнул, ногу сломал…

— Ты издеваешься, что ли?

Брат вот-вот готов был наорать на него, Артем это понимал. Но что поделать, он говорил правду, которая, впрочем, и ему самому представлялась немыслимой. О том, что огонь был холодным и кроме людей спаслись все домашние животные, Артем даже и заикаться не стал, а поспешил сменить тему разговора.

— Не веришь, не надо. Как у тебя дела?

— Нормально, — пробурчал Юрий.

— Сюда-то тебя не пришлют?

— Вроде незачем. Пожары не мой профиль. Ты забыл, что я в Следственном комитете работаю?

— Мало ли…

— Как отец?

— Как всегда, дома не застать. С утра до ночи капусту рубит, надрывается.

— Привет передай нашему огороднику, ударнику капиталистического труда. — Хохотнув, Юрий дал отбой.

То, что рассказал ему брат, конечно же, полная чушь. Любая масштабная катастрофа мгновенно обрастает легендами.

Юрию Беликову, следователю по особо важным делам регионального управления следственного комитета России, капитану юстиции, исполнилось как-никак двадцать девять лет, и, исходя из жизненного опыта, он предполагал в деревне с десяток погибших. Это в лучшем случае и потому только, что пожар произошел утром, когда люди ушли на работу. Немощные старики, пьяные любого пола и возраста и, к сожалению, маленькие дети (Юрий перекрестился) — вот главные кандидаты в покойники при любом пожаре…

Юрий Беликов сидел в неубранной постели перед телевизором. Никуда не торопился. В отделе по улице Байкальской его ждали не раньше двух дня. Он только что проснулся и, щелкнув пультом, хотел еще поваляться немного, но сюжет о пожаре разбудил его окончательно. Впрочем, пора уже было и вставать. Выходные при его работе выпадали не слишком часто, и всегда первым делом он отсыпался на неделю вперед, но хватит уже, первый час…

Юрий направился на кухню, включил кофеварку, затем, вернувшись в спальню, принялся убирать постель. Он размышлял об отце с улыбкой, благодарностью и даже, пожалуй, с любовью…

А ведь еще полтора десятка лет назад он твердо знал (со слов мамы), что его отец — негодяй, подлец, алкоголик и блядун, не пропускающий ни одной юбки… Даже так! Если речь шла об отце, эпитетов мама не выбирала. Говоря о нем, можно было крыть матом, разбрызгивая по всей квартире слюну.

Расстались они, когда Юре было три года. Что уж там у них произошло, непонятно. В трактовку мамы он больше не верил, а отец при встречах, теперь нередких, избегал касаться этой щекотливой темы. Характерами не сошлись. Так говорят, если ничего сказать не желают… Ладно.

Алименты, и неплохие, платил отец исправно, квартиру им оставил в центре. Там теперь мама с отчимом живут. И женился после развода, в отличие от нее, не сразу, а лет через семь или восемь. И кабы не он, разве сумел бы в то время юрист 3-го класса, что соответствует лейтенанту с двумя мелкими звездочками, наскрести денег на трехкомнатную квартиру в самом почти центре, Ангару только пересечь…

И ведь не просил Юрий отца, тот сам разговор завел: не пора ли, мол, ему пожить отдельно от мамы? Пять лет назад это было. Сын согласился, рассчитывая на однокомнатную хрущевку где-нибудь на окраине, оказалось — трехкомнатная в новостройке.

Вручая ключи, об одном попросил отец: женись, сын, внуков хочу…

Фоном работающий телевизор снова привлек внимание кадрами о трагедии в Хандабае. Юрий присел на диван.

— …в своей редакции мы тоже наблюдали отблеск невероятно мощной молнии, а это более чем в двадцати километрах от Хандабая!

Журналистка программы стояла на пепелище. Хорошенькая, но, Юрия Беликова всегда это неприятно поражало, говорила журналистка довольно невнятно, проглатывая окончания слов, да и голос ее был излишне высоким, временами она будто повизгивала. Ну, понятно, что не в столицах живем, но неужели никак невозможно среди миллиона с лишним жителей Иркутска, Ангарска и Шелехова отыскать несколько человек с приятной внешностью и нормальной дикцией? Впрочем, эти его мысли к делу не относились. Журналистка между тем продолжала:

— Со слов начальника ГИБДД по Иркутской области, молния послужила причиной четырех ДТП на улицах города, к счастью, обошлось без человеческих жертв и увечий… А потом прогремел такой гром, что слышно его было в радиусе нескольких десятков километров. Следом хлынул ливень желтоватого оттенка с сильным запахом аммиака…

Словом, ничего нового Юрий не узнал. Впрочем, в сюжете о штабе МЧС, развернутом в здании лицея, в кадре промелькнуло лицо сводного брата. Юрий заулыбался. Захотелось встретиться с этим похожим на него парнем, прижать к груди…

Он и не подозревал, насколько скоро ему представится такая возможность.

Тем временем парни оделись, а на автостоянку подошла хмурая Джина.

— Отстрелялась, — сказала она, — теперь вечера ждать, скажут, кто где жить будет… Только не верю я, что до осени всем новые дома построят, трепотня одна…

— Джина, у вас есть где жить? — спросил Артем.

— Ты же знаешь, что нет, — отмахнулась девушка. — Отец из Центральной России, вся родня там, а у мамы один только брат, дядя Вася, но он на Ольхоне живет, далеко. Как родители на работу в Иркутск ходить будут? Значит, отменяется…

— Джина, у меня к тебе деловое предложение, — сказал Стас таким серьезным, не свойственным ему тоном, что девушка захохотала.

— Ты руку и сердце предложить мне, что ли, хочешь?

— А разве это деловое предложение? — Стас смутился, и это было заметно.

— Ну, в какой-то мере…

Девушка вдруг демонстративно закокетничала: потупила глазки, заломила руки, но это ей, как ни странно, шло.

«Этой чертовке все к лицу», — даже с некоторым раздражением подумал Артем, который временно, конечно, забыл о своих проблемах с внедорожником.

— Ну, давай, Стас, выкладывай, не томи, — продолжила Джина. — В жены зовешь?

— Нет! — выкрикнул тот, окончательно запутавшись. — То есть да!

Но взял себя наконец в руки.

— Давай об этом наедине после поговорим, а пока я о другом. Зачем вам неизвестно где жить? Заселяйтесь к нам на второй этаж!

— Он не достроен! — вмешался Артем. — Им там плохо будет.

— Чего это плохо? — возразил Стас. — Все, что для жизни надо, там есть, а кровати поставим с матрацами…

Артем тронул Джину за плечо:

— Живите лучше у меня, комнат свободных в доме хватает.

— Вы чего, пацаны, всерьез это? — спросила растерявшаяся девушка.

— Да! — ответили они чуть ли не хором.

— А родители в курсе, что вы их жилплощадью распоряжаетесь?

— Я с отцом по телефону поговорил, он не против, — заверил Артем.

— А мои старики сами предложили! — с гордостью заявил Стас.

Девушке польстило подобное внимание.

— Спасибо, — сказала она, — правда, спасибо. Но мне нужно с родителями посоветоваться, не я одна решаю.

Когда она отошла, друзья смущенно переглянулись.

— Она уже взрослая девушка, — сказал Артем.

— Ты только что это заметил? — Стас усмехнулся.

— Нравится она тебе?

— А ты ей? — вопросом на вопрос ответил Стас и, вдруг захохотав, ткнул друга в плечо. — Не переживай, старичок, без девушки не останешься! В Москве гламурную блондинку себе отхватишь с ногами прямо от самых ушей… Хотя, скорее, она тебя, сыночка богатенького папаши!

— Иди ты знаешь куда?

— Знаю, но не пойду, и не уговаривай!

Вернувшись с семейного совета, Джина объявила, что единогласно было принято решение временно поселиться на втором, недостроенном этаже коттеджа Кузнечихиных.

— Но почему? — удивился Артем. — У нас и места больше, и дом давно достроен!

— Извини, но мои боятся твоего отца, — пояснила Джина.

— Но почему? — повторил Артем.

— Просто боятся, и все. Неосознанно.

— Его и учителя боятся, мне завуч говорила, — добавил Стас.

— Ага, боятся! — возмутился Артем. — А как только деньги на ремонт нужны, директор тут же ему звонит!

— Кому еще звонить? — усмехнулся Стас. — Моему, что ли, временно безработному?

— Тем более что мой отец с Кузнечихиным-старшим, оказывается, приятели. — Джина повернулась к Стасу. — Ты в курсе был?

Тот кивнул:

— Видел пару-тройку раз, как они на веранде водку глушили…

— Я так и знал, что папа и здесь мне все испортит… — пробормотал обиженный Артем.

— Не грусти, старичок, помни о мобильной блондинке, что ждет не дождется тебя в столице. Всех ведь уже извела! Когда да когда приедет из своей иркутской задницы принц с яйцами золочеными, Артемка свет Беликов!

— Иди ты… — отмахнулся тот, направление не обозначив.

— Какая блондинка? Это вы о чем? — живо заинтересовалась Джина.

— Все о своем, о девичьем…

Дальнейшие выяснения, весьма девицу заинтересовавшие, были прерваны торжественным въездом на школьную автостоянку кортежа, состоявшего из двух представительского класса авто, легковушки местного телеканала, автобудки на базе японского грузовичка и походной кухни в придачу.

Как вскоре выяснилось, к погорельцам прибыл кандидат в депутаты областной Думы Николай Тимофеевич Алексеев, как всегда, благообразный, румяный, напоминающий чем-то господина Чичикова из «Мертвых душ». Одет он был в строгий костюм и отрекомендовал сам себя на мгновенно возникшем митинге как бизнесмена и мецената.

Начал он с того, что выразил соболезнование родственникам погибшей бабушки, а также всем, потерявшим жилье. Пообещав, что власти их в беде не оставят, от себя лично привез для раздачи всем желающим одеяла, спальные мешки и медикаменты. Также он сообщил, что всем семьям, которые будут размещены в хандабайском лицее, он обеспечит трехразовое горячее питание и за свой счет построит в новом поселке десять благоустроенных домов.

Все это, конечно же, снималось на камеру.

— Пиар, — презрительно заметил Артем.

— Ну и пусть, — возразила Джина. — То, что он делает, нужно людям!

— Побольше бы такого пиара, — согласился с Джиной Стас. — Пусть бизнес лучше деньги на благотворительность тратит, чем на яхты за полмиллиарда евро.

— Настоящие меценаты помогают анонимно! — заспорил Артем.

— Да пусть хоть так, лишь бы помогали!

Артем еще что-то доказывал, но Стас спорить с ним перестал. Он понял вдруг, что у него самого и у Джины, с одной стороны, и у Артема совершенно разное представление о жизни, вероятно врожденное. И отношение к деньгам, и многое, многое другое… Как только Стас не замечал этого раньше?

Когда кандидат в депутаты закончил речь, вперед пробился пожилой мужчина из местных, хандабайских.

— Где намечается постройка нового поселка? — спросил он кандидата.

— Насколько мне известно, на старом месте, — ответил тот.

— Не надо на старом! — заволновался мужчина. — Буряты не дураки, что ушли оттуда сто лет назад. Дайте жилье в Иркутске, в любом другом месте стройте, только не здесь!

Его поддержали выкриками из толпы, вероятно, этот вопрос уже обсуждался среди погорельцев. Тут же было высказано, что место, на коем стояла деревня, проклятое, недавний дождь состоял из мочи, но почему-то не гасил пожар, а, наоборот, его ускорял. Потому, мол, так быстро все и сгорело. Рассказали ему и о том, что пламя было холодным, впрочем, в это не верил никто, кроме тех, кто сам вышел из этого, не вредящего ничему живому, прохладного огня.

— И одежду с обувью привезите! — выкрикнули из толпы.

— Конечно, — кивнул Алексеев, — ваша одежда сгорела…

Ему объяснили, что да, сгорела, но, кроме того, у всех, кто ходил на пепелище, обувь и одежда испортились. Кто-то даже продемонстрировал кандидату дырявые сандалии и рубаху, выглядевшую так, будто ее сняли с погибшего от множественных осколочных ранений. Крови на ней, впрочем, не было…

Даже и не попытавшись объяснить этот неприятный феномен, «бизнесмен и меценат» пообещал вскоре привезти одежду и обувь, а также передать пожелания трудящихся губернатору лично. После чего, отойдя к машинам, он набрал номер сотового.

— Степан Юрьевич, подъезжай-ка сюда, в Хандабай, — сказал он. — Очевидцы о пожаре всякую чертовщину рассказывают, как раз по твоей части.

— А мы уже давно здесь с ребятишками, пробы берем, — ответил Степан Юрьевич Есько, мужчина в возрасте чуть за семьдесят, но в хорошей физической форме для своих лет.

— Ну, тогда не стану отвлекать, бог в помощь.

Алексеев уехал по своим кандидатским делам, а Есько с компанией продолжил работу на пепелище. Его «ребятишками» оказались Федор Барлуков, сорокалетний бурят, единственный пока научный сотрудник недавно созданной в Иркутске лаборатории по изучению аномальных явлений, и недавняя выпускница филфака и аспирантка, ныне кандидат филологических наук Марина Младич, лаборант. Впрочем, Степан Юрьевич предполагал вскоре дать ей почетное звание младшего научного сотрудника, потому как кандидатская девушки была посвящена изучению шаманских обрядов народов Восточной Сибири и к написанию ее она подошла вполне творчески, основываясь, впрочем, пока только на архивных материалах.

К слову, Младич тут же придумала имя лаборатории аномальных явлений: АнЯ. Но Степан Юрьевич пояснил, что по всем бумагам место их новой работы уже проходит как Лаборатория по изучению аномальных явлений, сокращенно: ЛИАнЯ. Младич и Барлукову эта аббревиатура понравилась даже больше.

— Странно, — сказал Федор Барлуков. Сидя на корточках, он пропускал золу сквозь пальцы. — После напалма больше остается…

Слой золы и пепла, как определили после нескольких замеров, оказался везде примерно одинаковым: двадцать пять — тридцать сантиметров.

— А вода аммиаком пахнет! — жизнерадостно объявила Марина Младич, потом посмотрела пробирку на просвет. — И правильно журналисты говорили — желтая, как моча!

— Не важно, кто и что сказал. — Степан Юрьевич усмехнулся. — Все проверять будем сами.

«Ребятишки» во главе с шефом записали на диктофон рассказы очевидцев дождя и пожара, взяли пробы фунта, воды и золы в нескольких местах, после чего сели в подержанную «тойоту» Федора Барлукова, объехали злополучную деревню и нанесли контуры пожара на крупный план Хандабая. На каждой улице остались нетронутыми огнем несколько крайних домов, и только на той, что выходила к берегу Олхи, выгорело все до самой воды.

 

Глава 11

СИБИРСКИЙ ТИГР

100 лет назад. Улус Хандабай

Баташулуун Шагланов курил трубку, сидя на своем знаменитом девятицветном ковре, устилающем земляной пол, когда Гомбо Хандагуров вошел в его белую юрту.

После обмена приветствиями заарин закрыл глаза и молча докурил, затем неторопливо выбил трубку, убрал ее на пояс рядом с кисетом и только после этого встал.

— Бери, — велел он Гомбо, кивнув на холщовый мешок, стоящий у входа.

Тот, подняв его, услышал жалобное блеяние.

«Баран, — подумал Гомбо, забрасывая мешок за спину, — судя по весу, упитанный…»

Они вышли из юрты. Солнце уже скрылось на западе за верхушками сосен. Смеркалось. Они спустились к реке Аллаха и пошли вдоль ее берега на восток. Гомбо догадывался, куда его ведут, но привычной, давно протоптанной в это нечистое место тропы Баташулуун почему-то не выбрал.

Он был одет в повседневный халат и остроконечную шапку в форме юрты, отороченную собольим мехом, и с собой тоже прихватил мешок, который теперь при ходьбе негромко позвякивал. Гомбо точно знал, что звенит внутри.

Там, где река делает крутую петлю, Баташулуун достал из мешка таган и зачерпнул воды. Затем уже в сгущающихся сумерках они свернули в сторону от реки в старый разросшийся осинник, за которым и находилась цель их короткого похода — деревенский погост.

Гомбо вдруг вспомнил, что на его родном языке «аллаха» означает «убивать». Он подумал: почему такое зловещее имя дали мелкой речушке, почти ручью? Вероятно, в старину здесь утонула овца или жеребенок, а может быть, даже человек. Но взрослому, если он не пьян, в этом ручье никак не утонуть. Значит, ребенок…

Гомбо сделалось неуютно, зябко, он уже был готов отказаться от своей затеи. Скорее всего, заарин бы правильно понял его, и возрадовался, и продолжил обучать шаманскому искусству, и снова бы назвал самым любимым и способным своим учеником, как раньше, до последнего его посвящения в хаялгын-боо, дающего право приносить кровавые жертвы белым бараном.

Гомбо уже протянул руку, чтобы коснуться плеча шедшего впереди найжи, остановить его, но…

Изувеченное лицо брата снова встало перед глазами, и Батлай снова что-то пытался сказать ему, но слов было не разобрать, кровавые пузыри на разбитых губах вместо слов…

Нет, пусть все будет, как предначертано! Проклятый русский нойон, виновный в смерти брата, должен быть наказан! Жестоко! Смертью!

Посещение кладбища не может быть табуировано ни у одного народа, надо же хоронить усопших! Но приход сюда ночью, у бурят в том числе, сопряжен с немалой опасностью и даже риском для жизни. Ведь любой погост — обиталище духов-боо-холдоев. Впрочем, шаман тем и отличается от обычного человека, что способен общаться с духами и путешествовать по мирам сопредельным — Верхнему, неточному аналогу европейского представления о рае, и Нижнему, Царству Мертвых.

Гомбо не видел боохолдоев, хотя и ощущал их присутствие. В свои недавно исполнившиеся двадцать два года учеником он был способным, но опыта ему явно недоставало.

До могил, без всякого порядка там и сям разбросанных меж деревьев, они не дошли десяток шагов. Баташулуун бросил свой мешок в траву и аккуратно поставил таган с водой возле старой осины.

— Разведи огонь.

Гомбо принялся шарить в темноте, отыскивая сухие ветки, а Баташулуун сел на землю под деревом и закрыл глаза. Этого Гомбо видеть в темноте не мог, но готов был поклясться собственной жизнью: заарин закрыл глаза.

Когда костер запылал, а вода в тагане на треножнике вот-вот должна была закипеть, Баташулуун велел Гомбо раздеться и подойти. Тот снял халат и встал напротив найжи, опустив смиренно глаза.

— Твой дух-помощник по-прежнему Хаара Баабгай (Бурый Медведь)?

— Я не знаю, богдо. Я видел Медведя в последний раз полгода назад, когда мы вместе призывали его.

— Это плохо, — покачал головой Баташулуун, — без сильного помощника тебе не вернуться из мира духов… Но вот же он!

Заарин подскочил с места легко, как подросток. Он указывал куда-то за спину Гомбо. Тот повернул голову, но ничего в темноте не увидел.

— Кто там, богдо?

Баташулуун подошел вплотную. Лицо его в отблесках пламени показалось Гомбо незнакомым, зловещим. Мерещились звериные усы под носом, глаза горели красным, а сквозь губы, казалось, проступали мощные клыки хищника.

Гомбо вспомнил, что дух-помощник заарина — страшный сибирский Тигр, по-бурятски «Бар», последний раз которого видели в окрестностях Иркутска лет сто назад. Русские казаки с шутками и прибаутками затравили зверя ради одной только шкуры, которая потом висела на стене их управы, покуда ее не поела моль.

Но один тигр все ж таки остался. Сам Гомбо никогда его не видел, но говорили, будто богдо Баташулуун, когда хотел, мог превращаться в этого страшного хищника. Может быть, и теперь он превращается в него?

Гомбо захотелось сбежать, не оглядываясь, продраться сквозь осинник к Аллахе и дальше в улус…

— Ты не видишь? — спросил заарин после двух или трех минут изучения испуганного лица молодого шамана.

— Нет, — ответил тот, пряча глаза.

— Ты НИКОГО здесь не видишь? — повторил вопрос заарин.

— Нет.

— Полгода назад ты был близок к тому, чтобы прозреть. Ты уже почти видел. Я думал…

Вдруг без замаха заарин нанес Гомбо хлесткую пощечину. Тот пошатнулся, но на ногах устоял.

— Чем ты занимался все это время, хонзохон?!

Гомбо поднял глаза.

— Ты прогнал меня, найжи, — сказал он с обидой. — Ты перестал меня учить! А то, чему уже научил, я чувствую, как вода, утекает сквозь пальцы.

— Мы возвращаемся в улус, — после паузы спокойно сказал Баташулуун.

— Почему?

— Ты не готов.

— Но я хочу это сделать!

— Ты погибнешь.

Потрескивали ветки в костре да булькала закипевшая вода, и более — ни звука. И вдруг где-то рядом над самой головой Гомбо заухала сова. Молодой шаман шарахнулся в сторону, закрыв голову руками. Баташулуун рассмеялся.

— Ты трус, и это дает тебе шанс выжить… ладно, подойди ко мне.

Гомбо остановился в двух шагах.

— Ближе.

Тот сделал еще шаг.

— Еще ближе.

Заарин не сдвинулся с места, пока ученик не подошел вплотную. Они были одного роста. Баташулуун сжал его щеки ладонями и уставился глаза в глаза…

Сколько это длилось, неизвестно. Молодой шаман, казалось, утонул в черных колодцах глаз заарина, и тогда тот перенес пальцы на его затылок, а большими что есть силы надавил на глазные впадины ученика. Вскрикнув, тот потерял сознание, и заарин позволил его телу опуститься навзничь в мокрую от вечерней росы траву.

Когда Гомбо пришел в себя, он, не открывая глаз, почувствовал аромат дорогого табака. Такой курил только заарин. Ламы из Китая и Монголии, минуя таможню, делились с ним табаком и чаем. И это был их лучший товар.

Открыв глаза, обращенные в небо, Гомбо увидел потускневшие звезды и понял, что скоро рассвет. Выходит, он несколько часов пролежал в беспамятстве, раздетый до пояса, на влажной, холодной земле, однако холода не чувствовал и голова не болела. Ничего не болело, напротив, появилась легкость во всем теле и сила, невиданная, не сравнимая ни с чем.

Он поднялся с земли и увидел заарина, курящего трубку у костра. По правую его руку, неподвижный, словно изваяние, сидел Тигр. По левую — Бурый Медведь, его, Гомбо, дух-помощник. Шаман не удивился. Он понял, что обрел зрение, настоящее ЗРЕНИЕ. Все, буквально все теперь выглядело по-другому. Казалось, в мир вернулись краски. И это в предрассветных сумерках, а что он увидит днем? Гомбо негромко засмеялся.

Над костром кружили три боохолдоя, похожие на летучих мышей. Тренога с таганом была отставлена в сторону.

Подходя к костру, Гомбо задел мешок, из которого жалобно заблеял разбуженный баран.

— Ты готов? — спросил заарин.

— Да, — уверенно ответил Гомбо. Он чувствовал, что теперь он действительно готов. К чему угодно.

Заарин встал:

— Подойди.

Гомбо подошел вплотную, но оказалось, что это не обязательно. Усмехнувшись, Баташулуун сам отступил назад. Затем он подбросил хвороста в костер, достал из мешка краски, черную с желтой, и указательным пальцем принялся раскрашивать ими лицо и тело ученика.

— Зачем это надо, найжи?

— Если за этим преступным делом тебя застанет какой-нибудь шаман или дух-помощник шамана, будет лучше, если тебя не узнают.

Более Гомбо вопросов не задавал, а Баташулуун рисовал на его плечах, груди, спине и боках желтые жирные полосы, на лице — звериные усы, клыки и уши.

— Ты теперь Бар, Гомбо, — смеялся заарин, — свирепый сибирский Тигр! Смотри, как бы русские казаки не спустили с тебя шкуру!

Дальше все пошло как по маслу. Гомбо принес в жертву черного барана, который так долго со связанными ногами протомился в мешке, что даже и не блеял почти, испустил дух с облегчением.

Жертвенная кровь, смешавшись с кипящей в тагане водой, привлекла множество боохолдоев самого омерзительного вида, но мощные Тигр и Бурый Медведь легко отогнали и вечно голодного ада-духа в образе одноглазой серой собачонки, и свирепого анахая, принявшего вид тоже одноглазого рыжего лиса размером с годовалого теленка, и муу шубуун — на редкость сексуальной и красивой девушки, попытавшейся соблазнить молодого шамана, чтобы потом выпить его кровь и выклевать мозги.

— Посвяти жертву одному только Эрлен-хану, — подсказал Баташулуун, и Гомбо кивнул — он все понял.

— О Эрлен-хан, владыка Царства Мертвых, прими этого черного барана и не чини мне препятствий!

И земля под ногами затряслась вдруг, и что это было, неизвестно. То ли очередное землетрясение, окрестности Байкала — сейсмически активная зона, то ли Хозяин Преисподней, приняв жертву, ударил своим посохом с человеческим черепом вместо набалдашника на конце…

Уже после нескольких ударов в бубен и танцевальных па обмякшее тело молодого шамана повалилось в траву, а дух, обретя свободу, полетел в Иркутск, сопровождаемый Тигром и Бурым Медведем.

Александр Иннокентьевич Смирнов, ротмистр полиции, мирно спал в своем доме в Ремесленной слободе неподалеку от тюремного замка. Жалкая, трусливая душонка его, отделившись от тела, витала поодаль, имея вид упитанной, бурого цвета крысы, муу хулгана. Без особых хлопот молодой шаман поймал ее, разорвал пополам и проглотил. На вкус крыса оказалась не очень, но сам процесс доставил Гомбо ни с чем не сравнимое удовольствие.

Александр Иннокентьевич Смирнов, проснувшись утром, почувствовал слабость и недомогание, но на службу все-таки вышел. Перед самым обедом он потерял сознание в двух шагах от камеры, в которой еще недавно истязали задержанного по сфабрикованному обвинению Батлая Хандагурова.

Ротмистру вызвали врача. Тот пустил кровь, обморок объяснил переутомлением и отправил больного отлеживаться домой. Постельный режим и пиявки — вот все, что он прописал.

Смирнова бил озноб, хотя повышенной температуры не наблюдалось. Пот лился с него ручьем, прислуга не успевала менять простыни. То и дело он впадал в беспамятство и бредил, призывая Гнедого и порываясь немедля куда-то скакать.

Диагноз так и не был поставлен. Ротмистр умер от неизвестной болезни спустя неделю после первого обморока.

 

Глава 12

ЭКСКАВАТОРЩИК (продолжение)

12.12. Иркутск

Охранник улыбнулся в ответ. Он достал из кармана пачку «Петра» и, раскрыв ее, протянул Петру Кирилловичу:

— Угощайся, земеля.

Тот взял сигарету.

— Что-то я тебя раньше здесь не встречал, — продолжал охранник. Крутанув колесико зажигалки, он поднес огня.

«Только бы на мелочи не проколоться», — думал экскаваторщик, прикуривая и стараясь делать это естественно. Вряд ли у него это получалось, курить он бросил еще в армии. К счастью, на то, как он курит, охранник внимания не обратил.

— Недавно сюда устроился, — сказал Петр Кириллович и, не затягиваясь, с отвращением исторг изо рта едкий дым. В горле запершило, он с трудом сдерживал себя, чтобы не закашлять.

— Где работаешь-то?

— На складе. — Петр Кириллович кивнул в неопределенном направлении. — За пузырем ходил. Похмелиться не желаешь?

Он похлопал по оттопыренному булыжником карману, и охранник сразу оживился.

— С утра трубы горят, мне тебя бог послал!

— Точно, он послал, — согласился экскаваторщик с усмешкой. — Куда пойдем? Не на дороге же…

— Тут рядом.

Затоптав окурок, охранник завернул за угол магазина. Проходя следом, Петр Кириллович оглянулся — дорога по-прежнему была пустынна.

Удача покуда не изменяла экскаваторщику, но он подозревал, что Творец Игры мог подготовить для него изощренную ловушку вот в этих самых непролазных кустах бузины. Мерещился почему-то бурят с самурайским мечом, как будто смерть не могла принять любое другое обличье. Оживший памятник Александру Вампилову с двуствольным дробовиком не казался ему симпатичней. Впрочем, драматург с мировым именем тоже наполовину бурят…

Они шли по узкой тропке меж кустов, и Петр Кириллович уже видел куда. Посередине вытоптанного пятачка метра три-четыре в диаметре лежал большой плоский камень. Сколько таких вот потайных мест устроили пьющие мужички на родных необъятных просторах — не счесть…

Петр Кириллович не стал дожидаться, пока они подойдут к импровизированному каменному столу. Он торопливо извлек из нагрудного кармана «бутылку» и угостил шедшего впереди охранника ударом по голове. Тот упал лицом вниз, так, вероятно, и не успев понять, что произошло.

Петр Кириллович вскочил ему на спину и еще несколько раз с силой ударил по затылку, пока… Кровавая рана в спутанных волосах выглядела вполне натурально.

«Полная имитация действительности, — думал Петр Кириллович, нанося контрольный удар, — не графика — сказка! Хорошая игра…»

Руки дрожали. Когда он, перевернув тело, расстегивал кобуру, притороченная рядом рация вдруг забормотала:

— Боря, где тебя носит? Ты нужен! Ответь!

Раздался щелчок, рация переключилась на прием. Это привело Онопко в чувство. Он торопливо достал из кобуры пистолет, вывернув карманы, нашел еще две запасные обоймы и немного денег. Потом, не мешкая, ломанулся через кусты подальше от тела охранника.

Впрочем, во многих играх мертвые тела пропадают сами собой, и довольно скоро, но проверять особенности ЭТОЙ ИГРЫ почему-то желания не возникло.

Отбежав на порядочное расстояние и удостоверившись, что погони за ним нет, на каком-то пустыре, превращенном в свалку бытовых отходов, за какими-то гаражами, среди кучек человеческих экскрементов, Петр Кириллович наконец получил возможность внимательно осмотреть оружие.

«Хорхе-1С», — прочел он на корпусе. Марка ни о чем ему не говорила, но пистолет понравился — легкий, удобный, похоже, выполнен целиком из нержавеющей стали. А вот магазин на десять девятимиллиметровых патронов вызвал подозрение. Петр Кириллович присмотрелся, потрогал, попробовал даже на зуб и — не сдержал вздоха разочарования. Пули оказались резиновыми!

Ладно, все равно лучше, чем оружие пролетариата…

Довольно скоро Петр Кириллович вышел к жилым девятиэтажкам микрорайона Первомайский. Пересчитав наличность, поймал такси и уже спустя полчаса был дома.

Первым делом Петр Кириллович включил компьютер и вошел в Интернет. Набрав в Яндексе марку пистолета, узнал, что тот «газовый, с возможностью стрельбы патронами с резиновой пулей», а «прицельная дальность пять-семь метров».

М-да… Немногим лучше булыжника, но хоть что-то для начала у него есть. Дареному коню в зубы не бьют…

Петр Кириллович усмехнулся: да уж, дареному.

Но даже Первый уровень с подобной пародией на оружие не пройти, глупо и дергаться. Уже на углу Карла Маркса и Декабрьских Событий его прикончит снайпер с чердака Дома офицеров…

Решив дожидаться вечера, дабы окончательно решить проблему оружия, Петр Кириллович поставил диск с крутой «стрелялкой», но спустя четверть часа вышел из игры. Скучно. Как только он раньше мог часами терзать джойстик, поливая ненастоящим огнем из ненастоящего оружия скверно нарисованные и тоже ненастоящие цели?

Набрал в поисковике «Автоматическое оружие российской полиции». Тысячи сносок. Пройдя по некоторым, выяснил, что полицию давным-давно планируют перевооружить, да все как-то недосуг… На вооружении до сих пор автомат АКС-74У. Длина без приклада меньше полуметра, вес два с половиной килограмма, магазин максимум на сорок пять патронов. Словом, почти полный аналог хорошо ему знакомого АКМ, только с укороченным стволом, а потому и низкой прицельной дальностью: триста пятьдесят — пятьсот метров. Зато скорострельность сумасшедшая — семьсот выстрелов в минуту!

Все это порадовало. В армии он неплохо стрелял из автомата.

Глаза слипались. Петр Кириллович выключил компьютер, наскоро перекусив, поставил будильник на десять вечера и завалился спать.

Завтра он пройдет Первый уровень, в этом он был абсолютно уверен.

 

Глава 13

ВОДИТЕЛЬ САМОСВАЛА (продолжение)

13.13. Поселок Олха

Этот загородный дом Николай Зуев заприметил давно, когда северокорейские каменщики еще только начали класть третий этаж. Он тогда удивился и порадовался за хозяина. Все дома вокруг сплошь двухэтажные, а этот — трех. Вдобавок он не скучная коробка красного кирпича, а на замок похож — со звонницами и минаретами, куполами и стрельчатыми окнами. Эти архитектурные излишества привели водителя самосвала в полный восторг.

Как-то, от нечего делать, он пролистал путеводитель по Иркутску с цветными иллюстрациями и узнал, что здание Краеведческого музея на набережной Ангары построено в стиле «мавританский замок». Экзотическое словосочетание настолько поразило его воображение, что навсегда отпечаталось в памяти.

И еще выходило, что тот, кто владеет мавританским замком, автоматически получает титул мавританского принца. Или короля? Да, конечно же, короля, это круче!

КамАЗ остановился у кованых ворот. Прихватив зачехленный дробовик, Зуев вылез из кабины.

— Ноги пока разомните, — велел он родне, — но от машины ни на шаг. Все ясно?

Ничего не понимающие женщины молча кивнули, а мальчишки уже прилипли к прутьям ограды.

Ворота оказались заперты на висячий замок, но калитка рядом со скрипом отворилась. Зуев вошел и увидел, как из остекленных двустворчатых дверей особняка вышли рабочие со строительным мусором на носилках и вывалили его в кучу в десятке метров от ступеней крыльца.

Судя по внешности, работяги приехали в Сибирь из Средней Азии, скорее всего таджики, что упрощало задачу. Эти меньше будут артачиться в отличие от кавказцев или своих, русских.

— Эй вы, ворота открывайте! — приказным тоном прокричал старший сержант запаса.

Подействовало. Один понес пустые носилки, а другой, часто закивав с жалкой улыбочкой, побежал вперед.

«За ключами или за бригадиром?» — гадал Зуев. Очень ему не хотелось омрачать начало жизни своей семьи в новом доме мелкими осложнениями или, боже упаси, насилием.

Все прошло как по маслу. Минуты не минуло, как прибежал молодой таджик, почти подросток, и принялся возиться с замком.

— Хозяева здесь? — спросил его Зуев.

— Нет, одни мы, — ответил тот почти без акцента.

«Городской, наверно, — с неожиданной злостью подумал Зуев, — в Россию приехал, чтобы у себя на родине от армии закосить…»

Он отобрал у таджика ключ, проехал в ворота, потом вышел из машины и запер их, а ключ снова положил в карман.

— Скажи своим, чтобы сваливали, полчаса даю собраться, — сказал он молодому гастарбайтеру. — Я этот дом купил, и вы мне здесь не нужны.

— А как же зарплата? — спросил таджик.

— Со старым хозяином разбирайтесь. Некогда мне! — повысил голос старший сержант. — Давай, давай, вали, говори своим! Чтобы через полчаса вас здесь не было!

Рабочий ушел, а Зуев загнал самосвал по узкой асфальтовой дорожке, кое-где подминая кусты, к самому спуску в подземный гараж с торца здания. Но уж туда-то въехать он не мог при всем желании. Габариты КамАЗа не позволяли.

Тем временем бригадир строителей-отделочников Арбоб, выслушав открывавшего ворота Далера, уже звонил хозяину особняка.

— Федор Борисович, вы дом не продавали?

— У вас что сегодня, праздник мусульманский? Ты, видно, пьян, Арбоб, раз такие вопросы задаешь. Побойся Аллаха!

— Значит, не продавали…

Бригадир рассказал Федору Борисовичу Рейнгольду обо всем произошедшем, присовокупив предположение, что сумасшедший, объявивший себя хозяином особняка, ходит с зачехленным ружьем на плече.

— Не перечьте ему, — посоветовал Федор Борисович. — Делайте все, что он говорит. Я еду!

Дав отбой, известный бизнесмен, кстати, главный конкурент отца Артема Беликова, в полицию звонить даже и не собирался. Ни к чему лишний раз светиться. Он решил, что двух-трех его вооруженных и хорошо обученных парней будет вполне достаточно для разборок с одним-единственным умалишенным. Да и собачек парочку прихватить не помешает. Пусть лапки разомнут…

Спустя пять минут, сопровождаемый джипом охраны, его черный «бентли» уже мчал по улицам Иркутска.

— В дом пока не входите, — велел Зуев женщинам, и те снова закивали. Жена выглядела особенно напуганной.

— Сынок, — с заискивающей улыбкой спросила-таки мать, — чей это дом?

— Мой.

— Как же твой? — удивилась мать.

— Купил я его! — Николай обнял родительницу за плечи. — Ты, мамаша, не боись, все хорошо будет!

— Ага, хорошо… — Женщина все-таки оттаивала. — А деньги откель? Это ж все какие тыщи-то стоит?

— А вкалывал я по две смены что ли зря? — возмутился Зуев, но тут же и сам понял, что, работая на самосвале хоть сто лет по три смены, такого особняка в России не купить, — Так еще я в лотерею пять лимонов выиграл!

— Пять лимонов! — восторженно повторил старший, Петр.

— Зеленых! — уточнил младший, Павел, но взрослые их не слушали.

— В какую такую лотерею? — подала наконец голос жена. — Мы и билетиков не покупали!

— Сам купил, да вам не сказал. Хотел сюрприз сделать!

— Папа, а нам во дворе поиграть можно? — спросил Петька, обиженный всеобщим невниманием.

— Играйте.

— А у фонтана? — уточнил Пашка.

— И у фонтана можно, только за ворота не выходите, не то высеку. Ясно?

— Ясно! — закричали мальчишки, убегая к фонтану. Не больно-то они его боялись. Рукоприкладством их папаша не грешил. Да и женщинам не позволял их пальцем тронуть. Любил пацанов до безумия.

— Я скоро, только с работягами разберусь, — сказал Зуев, поправляя на плече зачехленный дробовик.

Когда он подошел к центральному входу в особняк, десяток таджиков уже выносили свой инструмент и нехитрый скарб. Как это у них принято, жили там же, где работали.

— Я хозяину звонил', — сообщил пожилой бригадир. — Он сказал, что дом не продавал. Сказал, приедет…

— Пусть едет, разберемся.

— Можно, мы вещи пока здесь оставим? — спросил тот, что открывал ворота.

— Нет! — ответил Зуев, и уже через пять минут посторонних на его участке не осталось.

Оружие и боеприпасы Зуев занес в дом в первую очередь, потом привязал собаку к ручке входной двери:

— Сторожить!

И только после этого позвал жену и мать с детьми.

В помещениях второго и третьего этажей отделка была полностью завершена, сантехники тоже закончили свою часть работы. В придачу ко всему третий этаж был уже и меблирован.

Они ходили по особняку, как по Эрмитажу. Впрочем, вряд ли на них, только что лишившихся единственной своей развалюхи, все сокровища династии Романовых произвели бы большее впечатление.

Николай, который тоже впервые переступил порог этого дома, вдохновенно исполнял роль хозяина. Женщины, уже поверившие во все, что он им наплел, только тихо охали. Даже малолетние шалопаи преисполнились величием момента. Притихшие, они жались к ногам матери.

— Это что же, ванная такая? — робко вопрошала жена.

— Ах! — не могла сдержать восклицания мать. Ей казалось невозможным не только ходить в эту блестящую красоту по малой нужде, но даже и руки помыть в ослепительной белизны раковине.

— Джакузи называется, — блистал эрудицией Николай. Впрочем, что это такое, представлял он не слишком, так что чудо вполне могло оказаться совсем и не джакузи.

— И на втором еще один санузел, и на первом…

Николай совсем не был в этом уверен, но предполагал, что умный архитектор предусмотрел и это. Не бегать же, как в деревне, в единственный загаженный сортир на дворе!

Мебель, ламинат, ковровое покрытие, светильники и обои — все разом произвело эффект разорвавшейся гранаты, и не слабенькой Ф-1, а противотанковой как минимум!

Бабы снова онемели, но спустя пару минут жена жалобно произнесла:

— Коля, а ведь тут одной только мебели больше чем на пять миллионов… Чтой-то ты темнишь…

— Ну, ладно, не хотел говорить… — продолжал вдохновенно врать Николай. — Я еще кредит взял в банке.

— Да как же теперь? — запричитала жена. — В кабалу… Чем отдавать-то?

— Ничё, отработаю!

Услышав истеричный лай Шарика, Зуев подошел к окну и увидел подъезжающие машины.

Федор Борисович слушал доклад бригадира о последних перемещениях психа с ружьем. Рядом, снисходительно ухмыляясь, стояли двое его ребят в бронежилетах. Им это дело представлялось увеселительной прогулкой, не более. Поодаль третий с трудом сдерживал двух рвущихся с поводков ротвейлеров, явно имеющих желание прервать наконец непрекращающийся лай серой дворняги.

— Значит, кроме придурка, в доме две женщины и два ребенка, — констатировал бизнесмен. Он повернулся к мужчине с собаками. — Дима, зверей-то своих попридержи, порвут пацанят…

Фасадное окно третьего этажа распахнулось, и в проеме показался Зуев с карабином в руке. Все разом повернулись в его сторону, а один из охранников достал бинокль.

Зуев что-то крикнул, но за непрекращающимся лаем слов было не разобрать.

— Уведи собак в джип, — велел хозяин, и приказ мгновенно был выполнен.

— Тигр, — сказал тот, что смотрел в бинокль.

— Какой тигр? — не понял бизнесмен.

— У него карабин «Тигр» с оптическим прицелом. Прицельная дальность больше километра, точно не помню. Серьезное оружие…

— Ясно, — Федор Борисович повернулся к особняку и прокричал: — Повторите, что вы сказали!

— Я спросил, какого хрена вы делаете здесь, возле моего дома? — проорал Зуев, потрясая карабином. Он явно нервничал. — Я вас сюда не звал!

— Вы считаете, что это ваш дом? — уточнил действительный его хозяин.

— Мой! — услышал он в ответ. — И если кто-то зайдет за ограду, я буду стрелять! Без предупреждения!

И он продемонстрировал, как он станет это делать, выстрелив в воздух.

 

Глава 14

РАССЛЕДОВАНИЕ И ИССЛЕДОВАНИЕ

13.33. Иркутск

— Мы ведем репортаж в прямом эфире из штаба спасателей МЧС России, развернутом в здании хандабайского лицея. Только что здесь был кандидат в депутаты в областную Думу Николай Тимофеевич Алексеев. Вот что он сказал…

Дальше пошли кадры выступления кандидата.

Журналистка была та же, что час назад, повизгивающая, но теперь Юрия Беликова раздражало другое. Какой, к черту, прямой репортаж, если человек уже уехал, а речь его повторяют? Бог с ним, с пиаром, хотя это чистой воды пиар, но зачем врать? Или, может, никто в редакции этого мухо-сранского телеканала не в курсе, что такое прямой эфир?

Юрий хотел было выключить телевизор, но речь зашла о дырявой обуви и одежде. Это следователя заинтересовало: что за чертовщина? Ладно бы у одного-двух, но у всех, побывавших на пепелище, одежда и обувь выходили из строя!

А потом журналистка, тоже походившая по пеплу, сняла с себя туфли и продемонстрировала каблуки, по ее словам, укороченные на два сантиметра, и полупрозрачную кожаную подошву.

Юрий усмехнулся. Жаль, что она демонстрировала не нижнее белье. Несмотря на дефекты дикции, фигурка у девушки была без изъянов.

В это самое время капитану юстиции позвонили со службы, сообщив, что совершено убийство и его ждут в магазине «Стройматериалы» по улице Аргунова.

Юрий Беликов выключил телевизор и спустился в подземный гараж под своим домом, где сел в новую японскую иномарку.

Тем временем в Лаборатории по изучению аномальных явлений (ЛИАнЯ) работа шла полным ходом. Марина Младич была отправлена в архивный отдел научной библиотеки проверить одну любопытную догадку Степана Юрьевича Есько, а Федор Барлуков, уже закончивший исследование, докладывал:

— Взятая на пробу дождевая вода оказалась сложным водным раствором, по своему составу напоминающим человеческую мочу.

— Мочу? — удивился Степан Юрьевич. — По каким признакам, ты это определил?

— Во-первых, запах аммиака, это соединение в растворе присутствует, во-вторых, желтый цвет, который, точно так же как в моче, придает раствору пигмент уробилин, продукт метаболизма билирубина.

— Интересно… Продолжай, Федор.

— Словом, состав раствора практически идентичен составу человеческой мочи, с одним отличием: содержание серы превышено десятикратно.

— Как в чешской минеральной воде, — сказала только что вернувшаяся из библиотеки Марина Младич, — не помню только ее названия.

— Или в водах Стикса, — добавил с усмешкой Барлуков.

— Откуда тебе знать? — поинтересовался Степан Юрьевич. — Ты что, приятель Харона и регулярно на уик-энд ездишь к нему купаться?

— Нет, но посудите сами, шеф, близость преисподней должна же хоть как-то сказаться.

— Очень смешно, — не слишком весело заметила Марина.

Химический анализ золы показал наличие всего того, что и горело в деревне: дерева, пластика, камня и металла.

— Все обычно, — резюмировал Барлуков, — если не считать того, что выгорело все без остатка. Подобное возможно лишь в лабораторных условиях при постоянной и очень высокой температуре.

— На обычных пожарах, конечно же, таких условий нет.

— Пожар был необычный, а зола, оставшаяся после него, тем более. Посмотрите.

Барлуков протянул Есько пинцет из нержавеющей стали, концы которого пожелтели от ржавчины.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Степан Юрьевич, возвращая пинцет. — Любая сталь когда-нибудь да окисляется.

— Да, но для этого нужно время, а этот пинцет я оставил в фаянсовой ступке с нашей золой, и вот результат. Он провел в контакте с ней полчаса, может, чуть больше. Время я не засекал.

— Ясно. Ты проверил золу на радиоактивность, на присутствие активных химикатов, вроде щелочи или кислоты?

— Ничего этого в ней нет, радиоактивность тоже не превышает фоновую.

— Странно, — резюмировал Степан Юрьевич.

— И чем дальше, тем странней, — добавила Марина, выкладывая на стол лист бумаги большого формата. — Сейчас я возведу эту нашу странность в квадрат!

Но выслушать Марину решили позднее, а пока, положив в золу двухрублевую монету, навели на нее видеокамеру на штативе.

— Посмотрим, что с ней станет через полчаса, — сказал Есько, запуская камеру.

Тело обнаружил один из продавцов магазина «Стройматериалы». Борис Зыбин, так звали охранника, отсутствовал примерно четверть часа. Продавец вызвал его по рации, но тот не отвечал, тогда он сразу же отправился в кусты за магазином, где и обнаружил тело.

Следователь по особо важным делам Юрий Беликов и продавец магазина «Стройматериалы» стояли на вытоптанном пятачке в кустах бузины около большого плоского камня. Тело после осмотра уже отправили в морг, камень со следами крови на нем — на экспертизу. Отпечатков пальцев на камне было более чем достаточно, преступник не удосужился или не успел их стереть. Впрочем, неизвестно, почему он вообще оставил орудие преступления рядом с трупом, а не попытался от него избавиться, хотя бы забросив подальше в кусты.

— Вы сразу стали искать его именно здесь. Почему? — спросил капитан юстиции, хотя был почти уверен в ответе. Уж больно место характерное, тем паче от мужчины в спецовке слегка попахивало спиртным.

Ответил тот просто, но для Юрия неожиданно, ведь именно с этого и надо было ему начинать свои показания!

— Так я в окно видел, как Боря свернул за угол магазина с мужиком каким-то…

— Спутник Зыбина вам не знаком?

— Нет.

— Но рассмотрели вы его хотя бы? Во что был одет, как выглядел?

То, что видеонаблюдение ведется только в помещении магазина, а единственная наружная камера неисправна вторую неделю, следователь уже выяснил.

— Мужчина лет пятидесяти, в черном рабочем комбинезоне, — морща лоб от напряжения, вспоминал продавец. — Ростом, как Боря…

— Это сколько? — уточнил следователь.

— Метр восемьдесят примерно. А лицо… — Продавец на мгновение задумался. — Даже не знаю, что сказать, совершенно непримечательное, обычное лицо.

Тем временем в кабинете Есько Марина Младич развернула на столе шефа лист формата А2.

— Это план улуса Хандабай, снятый второго июля тысяча девятьсот одиннадцатого года.

Мужчины, как по команде, подались к столу.

— Подождите! — остановила их девушка и наложила на первый лист того же формата кальку, придавив ее края тем, что попалось под руку, а именно антикварной пепельницей в форме головы лошади (шеф не курил, держал для красоты и гостей), откидным календарем, сотовым телефоном и пудреницей (шеф не пудрился, ее Марина достала из сумочки).

— На кальку я перенесла современный план деревни с нашими отметками границ пожара.

После этого Марина отступила в сторону и взмахнула рукой жестом эстрадного фокусника:

— Вот теперь смотрите!

Мужчины склонились над картой.

— М-да… — протянул Степан Юрьевич.

— Впечатляет, — согласился Федор Барлуков.

— Умница, хорошо поработала! — оторвавшись от плана, сказал шеф девушке.

— Полное совпадение! — резюмировала довольная Марина.

Действительно, отмеченные ими утром границы пожара почти полностью совпали с границами улуса 1911 года.

— Вот тут только, — показал Федор, — сгорел дом за границей улуса.

— Может быть, его построили после того, как сняли план, но до какого-то важного события, — предположил шеф.

— До какого события? — не понял Федор.

— Не знаю. Пока не знаю…

Юрий Беликов ехал на своей «японке» с продавцом магазина «Стройматериалы» в качестве пассажира, когда на его сотовый позвонил начальник отдела по особо важным делам:

— Вы где находитесь?

— Еду по Байкальской, везу свидетеля, фоторобот подозреваемого составить надо, — отрапортовал шефу юрист 1-го класса.

— Очень хорошо. Передайте свидетеля в отдел, им там займутся, а сами срочно поезжайте в поселок Олха!

— Который рядом с Хандабаем?

— Да. Там нужен человек, ориентирующийся в местной обстановке. У вас же в Хандабае отец живет, вы там бываете. Ориентируетесь?

— Постольку поскольку… — Беликов засомневался, что будет там полезен, но вспомнил вдруг об Артеме. — Но у меня там брат, он-то точно ориентируется в обстановке!

— Вот и отлично, привлечете брата, — обрадовался шеф, — тем более все равно некого послать. Нет у нас никого из Хандабая. Новый участковый еще не заступил, да он и не местный, а старый под следствием.

— Куда мне ехать конкретно?

— Трехэтажный особняк… — начал было шеф, но тут же сам себя и оборвал: — Что это я… Въедете в Олху, не ошибетесь. Там теперь столпотворение, должно быть…

Спустя примерно час после того, как двухрублевую монету оставили в золе, немногочисленные сотрудники «ЛИАнЯ» собрались возле видеокамеры.

— Монетка как новая, ничего с ней не случилось, — констатировала Марина Младич.

— Подождите-ка…

Федор Барлуков достал ее из посудины, перевернул, и все увидели, что та сторона, которой монета соприкасалась с золой, заметно потемнела.

— А ведь двухрублевки штампуют из стойкого к коррозии медно-никелевого сплава, — заметил Барлуков. — По какой-то, неизвестной нам причине зола многократно ускоряет коррозию металлов.

— Вероятно, не только металлов, — добавил шеф.

— Давайте положим в золу тряпку! — предложила Младич.

Шеф пожертвовал новым носовым платком. Уголок от него срезали ножницами, поместили в золу и снова включили видеокамеру.

— В совокупности все это очень похоже… — Не договорив, Степан Юрьевич смолк, задумался. — Нет, выводы делать рано… — Шеф с улыбкой повернулся к девушке: — Мариночка, пожалуйста, покопайтесь еще в архивах, может, найдете что-нибудь связанное с улусом Хандабай, причем после июля тысяча девятьсот одиннадцатого года, когда делали съемку… Ну, вы меня понимаете.

— Понимаю, Степан Юрьевич, — улыбнулась девушка в ответ.

 

Глава 15

ОХОТА НА БЫКА

99 лет назад. Окрестности улуса Усть-Орда

Привычный сумрак — то ли предрассветный, то ли после-закатный, не понять. Тусклый силуэт ущербного диска луны едва пробивался сквозь небесное марево. Гомбо Хандагуров присел на корточки рядом с раскидистой березой, окруженной густым ивняком у речки Ордушка неподалеку от большого улуса Усть-Орда. В его руках лук с подготовленной стрелой. Гомбо выслеживал добычу у звериной тропы на водопой.

Охотник усмехнулся. Понятие «выслеживать» к ситуации совсем не подходило. Дичь, на которую он охотился, никого на свете не боялась, а потому и не пряталась. Слышно было за версту, как она прет по лесу напролом, походя ломая молодые березки и осинки…

Словно подслушав мысли, неподалеку раздался треск, и вскоре на тропу вышел огромный черный Бык с единственной светлой точкой-звездочкой во лбу. Был он раза в полтора крупнее обычного, да и вел себя не совсем так, как степное животное. Впрочем, это только когда был спокоен, а вот когда начинал злиться, мгновенно терял остатки разума и становился обыкновенным диким зверем, жаждущим растоптать противника, а потом поднять его на мощные, в руку толщиной, длинные и острые рога.

Бык был опасен и красив. Гомбо с восхищением наблюдал, как зверь остановился в десятке шагов от него и, поведя головой, осмотрелся, пофыркивая и втягивая широкими ноздрями воздух.

Вероятно, звериным нюхом он почувствовал близкое присутствие человека, но не придал этому никакого значения, потому что уже через минуту спустился по пологому откосу к реке и, погрузив в воду толстые губы, принялся шумно утолять жажду.

«Пора», — подумал Гомбо и, натянув лук, пустил первую стрелу. Под звон тетивы она вошла в бок зверя. Бык перестал пить, поднял голову и повернул ее в сторону стрелка. В его глазах читалось недоумение: кто посмел?

Вторая стрела вошла точно в левую ноздрю. Бык заревел, разворачиваясь…

Гомбо и не надеялся стрелами убить этакую махину, у него были иные намерения.

Ловко взобравшись на березу, Гомбо сел в развилке метрах в пяти над землей и, не раздумывая, пустил третью стрелу. Та вонзилась в грудь зверя, не произведя ровно никакого действия. Ломая кустарник, дико ревущий Бык приближался к березе.

Гомбо заволновался. Давно пора было бы появиться второму участнику охоты, иначе этот черный монстр попросту сломает дерево, и тогда живым ему не уйти.

Выпустив в Быка очередную стрелу, Гомбо думал, что вообще-то Тигр не его дух-помощник, а заарина, и тот только позволил ему поучаствовать в охоте Гомбо, причем всего однажды в прошлом году. Тогда они легко расправились с серой крысой — душонкой полицейского ротмистра Смирнова, забившего до смерти в иркутской тюрьме ни в чем не повинного брата Гомбо Батлая Хандагурова.

Больше охотиться с ним своему духу-помощнику заарин не позволял, но, вероятно, забыл и запретить. Ну а Тигр кровожаден по своей природе, будь то живой полосатый хищник или его посмертный боохолдой. Он не желал быть домашним котенком, каковым его сделал хозяин шаман. Да и котята с удовольствием пожирают пойманных мышей и птенцов…

Словом, Тигр жаждал посмертного аналога крови и получил его сполна. Впрочем, и Бурый Медведь, дух-помощник Гомбо, не испытывал недостатка в той же самой алой субстанции.

Через пару месяцев после первой охоты Гомбо решил закрепить навыки, полученные от заарина, и очень скоро в улусе Хандабай умер сосед Хандагуровых, старый и подлый враг всего их рода.

Баташулуун Шагланов на похоронах ничего Гомбо не сказал, но так посмотрел ему в глаза, что тот понял: заарин не знает точно, но догадывается об истинной причине смерти пожилого мужчины. Молодой шаман сделал выводы, решил не нарываться на неприятности, и в присутствии заарина в улусе люди больше не умирали. И было так до тех пор, пока, полгода назад, как всегда никому ничего не сказав, одинокий Баташулуун Шагланов снялся вдруг с места и откочевал в неизвестном направлении.

Гомбо, выждав месяц, загримировался, как в первый раз, и снова вышел на охоту, взяв с собой Медведя для охраны беззащитного тела шамана, пребывающего в иных местах.

Без всякой надежды он свистнул особенным способом, так свистел заарин, призывая Тигра, и дух-помощник, к его удивлению, пришел на зов.

Очень скоро улус хоронил молодого мужчину, который имел наглость два года назад увести невесту у Гомбо. Впрочем, никто не догадался связать сей не столь уж давний факт со смертью мужчины.

Плохих людей в улусе оказалось очень много. Одна старуха, например, требовала с Гомбо восемь мешков овса, взятых в долг чуть ли не его дедом. Жадная старуха, плохая… Через пару недель ее похоронили.

Молодая женщина, мать двоих детей, которая предпочла выйти замуж не за Гомбо, а за другого, вскоре вслед за мужем отправилась в Нижний мир.

Словом, хоронили теперь в Хандабае чуть ли не ежемесячно, и люди мудрые и знающие стали поговаривать, что в улусе бесчинствует колдун, пожирающий души. Только тогда Гомбо остановился. Впрочем, он лично оказался вне подозрений. Не слишком высоко ценили молодого шамана одноулусники. Тут, судя по всему, орудовал опытный боо…

В отсутствие заарина позвали шамана из соседнего улуса. Тот покамлал, побрызгал и подтвердил опасения старейшин. Действительно, последние смерти — дело рук колдуна, но кто он конкретно, невысокого ранга старый шаман определить не сумел. Да и практики у него, к слову сказать, было маловато. Вся округа уже много лет обращалась со своими бедами к одному только заарину.

Но этот слабый боо, будь он неладен, посоветовал старейшинам обратиться к сильному — дуурэну, «полному шаману» восьмой ступени посвящения из большого улуса Усть-Орда. У него было несколько десятков бубнов, разных по размеру и звучанию, кроме того, он мог использовать чужие бубны. Ему под силу было вызвать дождь, снег или ветер и проводить сложнейшие магические церемонии.

Тут же к боо отправили просителей, и тот, согласившись, велел сохранять спокойствие и ждать его через десять дней.

Гомбо был не только наслышан об ордынском шамане, но и знал его лично. Сорокалетний, крепкий, даже могучий мужчина, а уже дуурэн. Он считался лучшим учеником Ба-ташулууна Шагланова, и в будущем прочили ему не меньшую славу и силу. Да он и теперь был силен, и молва о нем шла вплоть до Монголии и Забайкалья.

Гомбо испугался. С подобным маэстро состязаться глупо. Он быстро выведет его на чистую воду, а какой мучительной казни подвергали колдунов, пожирающих души, Гомбо знал с детства.

Короче, он увидел единственный выход. До того, как дуурэн отправится в Нижний мир и вызнает, кто виновен в смерти одноулусников, он, хаялгын-боо, должен сам напасть на него из засады. Но делать это надо не наяву, нечего мешать в бурятские дела имперскую полицию, а в тот момент, когда ничего не подозревающий боо заснет в Усть-Орде, а его беззащитная душа покинет тело.

Ничего себе беззащитная…

Ужасающий Бык с разбега ударил рогами в ствол, и Гомбо, выронив лук, вцепился в ветви березы. Он свистнул в очередной раз — Тигр не шел. Зато Бык для разбега попятился, ломая кустарник. Он дико ревел, глаза приобрели рубиновый цвет, а с мясистых губ клочьями падала белая пена.

Медведя звать было уже поздно, а Тигр не шел. Гомбо перестал свистеть, решив, что произошло невероятное: именно в этот самый момент, когда он на волосок от гибели, духа-помощника призвал заарин, и тот, конечно же, не посмев ослушаться, сразу поспешил на зов хозяина, оставив Гомбо на произвол свирепого черного монстра, который уже мчался к нему, выставив рога. Гомбо понял, что этот его удар точно сломает не слишком толстое дерево. Он сконцентрировался, собрался и в момент, когда рога врубились в ствол и тот, затрещав, стал медленно валиться, прыгнул как можно дальше от сломанного дерева, черного монстра и собственной смерти в его лице.

Гомбо опустился прямо в кусты и стал продираться сквозь них, понимая, что Бык, как только заметит, догонит его в два счета. Догонит и пронзит рогами насквозь…

Он будто увидел свое тело свисающим с рогов, безвольно болтающимся на них, и паника охватила молодого боо. Он рванулся вперед. Ноги его между тем запутались в переплетении тонких ветвей, как в капкане, и тело рухнуло. Гомбо лежал и ждал, что вот сейчас монстр подойдет и все для него в этом мире закончится…

Именно в этот момент он услышал глухой знакомый рык, который показался ему лучшей музыкой во вселенной. Прислушался. По хрипу Быка и хрусту его костей, по торжествующему рычанию Тигра Гомбо понял, что все кончено и он спасен.

Поднявшись на ноги и пригнувшись, он пошел к месту схватки и увидел, как Тигр, поваливший Быка, терзает его, отрывая от еще живого тела огромные окровавленные куски.

И еще он увидел то, что заставило его мгновенно упасть на землю и затаить дыхание, хотя, конечно же, оно и не могло быть никем услышано, поскольку заглушалось чавканьем насыщающегося хищника, однако…

Неподалеку от места схватки на разлапистой сосне сидела большая Полярная Сова, а под ней на земле Волк со странным окрасом. Его серая шкура сплошь была в синих пятнах. Таких Пятнистых Волков не существует в природе. И Сов таких не существует.

Гомбо понял, что засветился, но не он лично. Его вряд ли видели, по крайней мере, он надеялся на это. А Бык уже ничего не расскажет. Утром дуурэна найдут мертвым в своей постели. Диагноз традиционный: остановка сердца во сне…

Словом, два каких-то шамана, принявших облик Полярной Совы и Пятнистого Волка, видели, как Тигр пожирает Быка. Очень хорошо. Всем известно, что дух-помощник у Гомбо другой — Бурый Медведь. И чей помощник Сибирский Тиф, тоже знают все…

Осторожно развернувшись, Гомбо пополз в противоположном направлении.

«Или один был шаман, скажем, Сова, а другой — его дух-помощник Волк? — думал Гомбо, — Или наоборот?»

Разбираться в этом вопросе не было ни времени, ни желания.

Бежать, скорее бежать отсюда!

 

Глава 16

ВОДИТЕЛЬ САМОСВАЛА (продолжение)

14.44. Поселок Олха

— …если кто-то зайдет за ограду, я буду стрелять! Без предупреждения!

И Николай Зуев продемонстрировал, как он станет это делать, выстрелив в воздух. И они зассали! Он заранее знал, что, как только он выстрелит, они зассут! Все уважают только силу, а он, Николай Зуев, сильный! Он — ого-го!

Зуев хорошо видел в оптический прицел карабина, как двое пацанов в брониках, а до этого еще один с ротвейлерами убрались от его ворот к чертям собачьим, сели по машинам и уехали.

А главный, который в пиджаке, говнюк, первый ускакал, сдрейфил… Все начальнички — трусливые говнюки! И пацаны в бронежилетах — тоже, потому что прислуживают говнюкам! И таджики-отделочники — говнюки, не потому даже, что таджики, а потому, что просто говнюки! И ваще, все вокруг — говнюки, вся Россия, весь мир! Только он сам и его семья — нет. И даже его пес! Тупой-тупой, а когда надо, залаял Шарик, предупредил о нашествии вооруженных говнюков. Молодчага!

Николай аккуратно поставил карабин, прислонив ствол к подоконнику, и повернулся. Напуганные женщины забились в дальний угол комнаты, прижав не слишком-то испуганных детей.

— Застрелил? — спросил Петр, тщетно вырываясь из материных объятий.

— Кого? — спросил отец с невольной улыбкой.

— Влага! — уточнил Павел. Букву «р» он научился выговаривать совсем недавно и время от времени сбивался на привычный прононс. Сказано было решительно, с напором. Пашка юлой вывернулся из бабкиных рук и, подойдя, под отцовский хохот спросил: — Папа, ты убил влага?

Смех оборвался. Действительно, ничего смешного в вопросе не было. Заботливый отец намеревался воспитывать сыновей на собственном примере. И чтобы ни-ни, никто из них не шакалил у буфета, чтобы слабых не обижал, но и за себя всегда мог постоять — это главное в жизни, иначе говнюки затопчут на фиг…

— Папа добрый, — сказал Николай, погладив сына по светловолосой головке. — Папа никогда и никого убивать не станет, то есть без причины не станет убивать.

Приободренные его словами женщины вышли из ступора. Бабка приблизилась и снова прижала младшего внука к ногам.

— Коль, чо за люди-то были? Бандюки?

— И не говори, мать, — усмехнулся Николай. — Говнюки! Я бы еще что про них сказал, да при детях не хочу…

— А как же нам-то теперь? — жалобно спросила жена.

— Обед готовьте. Пацаны, поди, проголодались давно. — Николай повернулся к детям. — Гуси, гуси…

— Га-га-га! — с готовностью ответили они хором.

— Есть хотите?

— Да-да-да!

Бабка всеобщего оптимизма не разделяла.

— А как вернутся бандюки-то?

— Пусть попробуют, — усмехнулся Николай, с нежностью погладив ствол карабина «Тигр».

Между тем Федор Борисович и компания, отъехав на безопасное расстояние от сумасшедшего стрелка, складывать оружие не собирались, отнюдь. Они расположились на втором этаже недостроенного коттеджа, через две улицы, метрах в трехстах или чуть дальше. Собственный особняк был отсюда как на ладони, и один из секьюрити, стоя у окна, не расставался с биноклем.

Ситуация бизнесмена забавляла, и не более того. В девяностые годы, вспомнить страшно, приходилось маневрировать между мощными преступными синдикатами с собственными армиями, разведкой и контрразведкой. Не без потерь (нервные клетки в основном, они, говорят, не восстанавливаются), но вышел-таки господин Рейнгольд сухим из этого штормового океана. А тут, смешно сказать, псих-одиночка с ружьем! Впрочем, с оптическим прицелом и дальностью больше километра, со слов телохранителя. Профессионалам Федор Борисович привык доверять, иначе давно лишился бы этого самого тела, пребывающего в неплохой сохранности для его шестидесяти лет.

Словом, вооруженный психопат должен быть выдворен с его территории как можно скорее, чтобы не подумали некоторые (без фамилий!), что господин Рейнгольд стареет и давно уже не тот. Где она, его хваленая бульдожья хватка? Где реакция циркового жонглера и координация канатоходца? Нет их больше! Размяк, расслабился господин Рейнгольд…

Бред! Он все тот же, но без нужды рисковать своим имуществом, а в эту категорию входили и ротвейлеры с секьюрити… Короче, рисковать он не намерен, пусть рискуют те, кто и обязан этим заниматься, — правоохранительные органы. Им за это зарплаты платят, в том числе и от немалых налоговых отчислений его, Федора Борисовича, компаний, фирм и фирмочек…

Он набрал номер и позвонил не кому-нибудь, а сразу начальнику отдела по особо важным делам Следственного комитета России по Иркутской области. Мог бы позвонить и повыше, но зачем будоражить занятых людей? Все равно его звонок опустится по инстанции на этот уровень, а потом и ниже. Но уж начальник-то отдела будет лично контролировать исполнение.

Очень скоро двор недостроенного коттеджа уже кишмя кишел от поднятых по тревоге спецназовцев, а через некоторое время прибыл и капитан юстиции от Следственного комитета.

О, насколько Иркутск маленький городок! Капитан оказался сыном главного конкурента Рейнгольда! Может, он и устроил ему эту проверку на вшивость?

Федор Борисович покачал головой. Как он мог такое только подумать? Господину Беликову-старшему подобное поведение несвойственно. Притом не стоит забывать, тот парень с третьего этажа его особняка уже почти покойник. Вон ребята ходят бравые в касках и бронежилетах поверх камуфляжа. Сколько их?

Федор Борисович принялся считать, но бойцы постоянно перемещались, и он скоро сбился. Но их уж никак не меньше двух десятков. Пойти на открытое противостояние со спецназом может только упертый смертник-шахид, а парень русский. Да и мы в Сибири живем, а не на Кавказе… Конечно же, он — псих-одиночка, и конкуренты здесь ни при чем…

Придя к такому выводу, господин Рейнгольд вместе со всеми своими ротвейлерами и секьюрити привычно ушел в тень.

По номеру КамАЗа, что запомнил один из таджиков, майор спецназа уже успел выйти на главу строительной фирмы, который назвал имя водителя и его почтовый адрес, ныне не существующий. По имени и фамилии майор по базе данных МВД выяснил всю подноготную Николая Зуева чуть ли не с младенчества. В том числе и то, что на его имя зарегистрировано два серьезных ствола: помповый дробовик Winchester 1300 Marines, производства США, и отечественный карабин «Тигр» с оптическим прицелом и дальностью прицельного выстрела тысяча триста метров. Эти сведения майора, надо заметить, не порадовали.

В общепринятой мировой практике в подобных случаях для переговоров зовут близких родственников террориста, но те, все до единого, оказались вместе с ним в захваченном доме.

— Значит, заложники, — констатировал майор.

— Это осложняет дело, — согласился с ним капитан юстиции. — Майор, усыпляющий газ у тебя есть?

— Есть, конечно. Я уже думал… Но, во-первых, он на основе фентанила…

— Это тот же, что применяли на Дубровке в две тысячи втором?

— Тот самый. Помнишь, сколько отравлений было со смертельным исходом? А у нас двое детей трех и четырех лет.

— Ну а во-вторых?

— У меня средств доставки нет. Не с баллоном же в особняк идти, тем более террорист у открытого окна отдыхает.

— Шарахнуть бы из гранатомета…

— А если там заложники?

Капитан юстиции уже и не знал, что предложить.

— Попробую я все-таки с ним поговорить, — сказал он.

— Попытка не пытка, — кивнул майор, — как говаривал Лаврентий Палыч, светлая ему память.

Капитан юстиции был в гражданском костюме, вооружен, но кобуры под мышкой увидеть было невозможно. По настоянию майора он взял в руки импровизированный белый флаг — носовой платок, примотанный к ручке от молотка, брошенного строителями тут же.

— В парламентера старший сержант запаса стрелять не станет, — подбадривал майор. — Ты, капитан, главное, добейся, чтобы он женщин и детей отпустил, а уж с ним-то мы без проблем разберемся…

Пес, привязанный к ручке входной двери, уже охрип от лая. Триста метров для него не расстояние. Он чуял чужих и давал об этом знать хозяину.

Когда Юрий Беликов подошел к кованым воротам, собака залаяла с новой силой.

Белый флаг в правой руке капитана подрагивал. Он осмотрелся. Одно из окон третьего этажа зияло пустым проемом.

— Зуев! Николай Зуев! — кричал Юрий. — Я безоружен!

Он поднял и левую руку.

— Я хочу с вами поговорить!

Никакой реакции не последовало. Отворив скрипучую калитку, Юрий вошел. Он успел сделать всего три-четыре осторожных шага, когда в распахнутом окне третьего этажа появился ствол карабина.

— Стоять!

Юрий замер на месте.

Раздался выстрел. Пуля калибра 9,3 миллиметра попала ровно в середину ручки от молотка, и срезанный белый флаг упал под ноги парламентера.

— Следующего пристрелю! — услышал Юрий Беликов, и ствол из проема пропал, а потом и окно захлопнулось.

Юрий попятился. Он думал, что стоит ему, не совладав с нервами, побежать, психопат с карабином переменит свое решение и выстрелит ему в спину.

Не выстрелил…

— А он неплохо стреляет, этот старший сержант, — с некоторым даже уважением констатировал майор, потом приобнял капитана. — Ты местный почти, попробуй найти человека для ведения переговоров, которого этот псих точно не пристрелит.

— Попробую, — кивнул капитан и набрал номер сводного брата.

Сначала Артем подвез семью Джины к дому Стаса и только после этого воспользовался его советом — поехал на ближайшую автомойку, где дважды прогнал джип сквозь щетки и струи воды. Насколько это помогло, судить было трудно. Облупленная краска на очищенном от пыли корпусе выглядела ужасающе, да и шины придется менять, хотя они пока держали давление.

Тем временем Стас принял душ и настоял, чтобы и гости, побывавшие на пепелище, подверглись той же процедуре.

Стас переоделся, а его мать подобрала, взамен испорченной, более-менее подходящую для гостей одежду из семейного гардероба.

Джина щеголяла теперь в майке Стаса, которую он носил два-три года назад, джинсовой мини-юбке его матери, сохранившейся со времен ее юности, и домашних шлепанцах. Кроссовки Джины прохудились, а мамина обувь подойти не могла никак. Нога девушки оказалась на два размера меньше.

Джину поселили в комнату Стаса, в которой все осталось по-прежнему, кроме того, конечно, что мать поменяла постельное белье на диване. И когда тоже переодевшийся Артем поднялся к ним из сада по приставной лестнице, никаких перемен он не заметил, их ведь и не было.

В это самое время ему и позвонил сводный брат.

— Николай Зуев, двадцать пять лет, житель сгоревшего Хандабая, — повторил Артем вслух и спросил у Джины: — Кажется, твой бывший сосед?

— Да, — кивнула девушка. — Ты и сам видел его утром на стройке. Или забыл?

— Помню, — кивнул Артем и снова поднес мобильник к уху. — Юра, а что надо-то? Я не совсем понял…

Брат вкратце обрисовал сложившуюся ситуацию.

— Для ведения переговоров нужен человек, в которого Зуев точно не будет стрелять, — сказал Юрий.

— Зачем вам переговоры?

— В доме, кроме Зуева, его жена, мать и двое маленьких детей. Надо добиться, чтобы он их отпустил.

— Ясно. Я скоро перезвоню, — сказал Артем и дал отбой. Теперь уже он обрисовал ситуацию для Джины. — Насколько хорошо ты знакома с Николаем?

— Насколько хорошо? — Джина усмехнулась. — Сколько себя помню, столько и Колю. У нас восемь лет разницы… В первые два класса он в школу меня водил, защищал… Он почти как брат мне. — Глаза девушки наполнились слезами. — Да без всяких «почти», как брат! — Она всхлипнула. — Его теперь застрелят?

Стас обнял ее за плечи, и она, уткнувшись лицом ему в грудь, зарыдала.

— Успокойся, Джиночка, пожалуйста…

— И Петьку с Пашкой, сыновей его, тоже застрелят?! — выкрикнула она сквозь слезы.

Истерика длилась несколько минут и прекратилась неожиданно. Джина вдруг замерла, смолкла, затем решительно поднялась и ушла в ванную, откуда вернулась спустя четверть часа спокойная, сосредоточенная и даже подкрашенная.

— Звони брату, — сказала она. — Есть человек, которого Зуев не пристрелит точно.

— Ну и кто он?

— Я.

Электроплита с грудой всевозможной посуды отыскались в одной из комнат первого этажа. Там же тарахтел советского производства двухкамерный холодильник «ЗИЛ», битком набитый продуктами.

Женщины повеселели. Николай сумел убедить их в том, что этот дом, громадный, как королевский дворец, теперь принадлежит им. Мечты сбываются, и Газпром здесь совершенно ни при чем. Просто надо вкалывать до седьмого пота и очень-очень желать. Пословица про то, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, не пришла на ум ни одной из них. Впрочем, почему бесплатный? Они были уверены, что Коля за дом заплатил своими кровными…

Малолетние безобразники получили для своих шумных игр огромную, как Вселенная, территорию и носились теперь с первого этажа на третий, потом на второй, и далее без остановок. Им все было интересно. Они познавали эту трехэтажную вселенную. Замкнутую. Отец запретил им покидать дом. Хотел на всякий случай запереть входную дверь, но ключ отсутствовал, и тогда он замотал дверь тонкой стальной проволокой, моток которой обнаружил во дворе неподалеку от мусорной кучи.

Скоро мужчин позвали обедать. Не мудрствуя, женщины нажарили яичницы с колбасой, заварили чай.

Голодные мужики набросились на еду так, что треск за ушами перекрывал собачий лай.

— Шарику поесть отнеси, — сказал Николай жене.

Пошарив в холодильнике, та вышла.

— Бандюки вернулись? — спросила мать.

— С чего ты взяла?

— Ты стрелял.

— Больше не придут, — спокойно сказал Николай и сам был в этом уверен. Он показал свою силу, и теперь его оставят в покое. Это же как дважды два — как пять!

— Ты уж не убивай их, Коля, пожалуйста, — забеспокоилась мать. — Засудют, потом век мы тебя боле не увидим…

— Не боись, мамаша, прорвемся!

Выяснив, что Евгении Луневой нет еще и восемнадцати, майор спецназа категорически отказался от ее услуг. Но ни друзей, ни близких родственников, кроме тех, кто был с ним в доме, у Зуева не оказалось, и эта девушка оставалась их единственной надеждой. По виду — спокойна, уравновешенна и неглупа. Майор решил рискнуть.

— Евгения, если он вас убьет, мне придется застрелиться, — без всякой улыбки сказал майор. Он не шутил, Джина это поняла.

— Вам не придется стреляться. Коля меня не убьет. Он мне как брат. — В сотый раз девушка привела свой единственный довод. Единственный, но неоспоримый.

— Главное, вывести заложников, — в сотый раз втолковывал майор.

— Я поняла…

Они обменялись номерами сотовых телефонов. Перед тем как Джина выведет заложников из дома, она должна позвонить и предупредить об этом майора.

От белого флага Джина отказалась.

— Я не сдаваться иду…

— Сотовый пока отключи, — посоветовал майор, — а то зазвенит не вовремя…

Джина кивнула, это разумно.

Подойдя к выходу из импровизированного штаба, девушка остановилась.

— Если я выведу заложников, вы его застрелите? — спросила она майора.

— Не знаю, — честно ответил тот, — если появится возможность взять его живым…

Он сам себя оборвал, понимая, что с этой девчонкой никакая ложь не пройдет.

— Там женщины, дети… Евгения, попробуйте уговорить его сдаться.

Джина горько усмехнулась:

Попробую.

Когда на третий этаж поднялась мать, Николай Зуев осматривал подошву снятого с ноги резинового шлепанца. Она была чуть ли не прозрачной.

— Слушай, мать, ты мою обувку какую-нибудь из дома не прихватила?

— Извини, Коля, не до того было. А чо?

— Да вот прохудились, блин, не вовремя!

Николай забросил тапок в угол комнаты, потом снял и бросил туда же второй, остался в носках.

— А у меня-то и кофта вся в дырах, — посетовала мать, — а свои-то тапки я давно выкинула. Нашла вот…

Она была обута в резиновые шлепанцы, оставленные таджиками.

— Ты посмотри, там еще есть у входа.

— Ладно, пока так, потом куплю, — отмахнулся Николай.

Жена с детьми на пепелище не ходили, а потому подобных проблем с обувью и одеждой у них не возникло.

Калитку, торопливо отступая, Юрий Беликов закрыл не до конца, и Джина проскользнула в щель.

— Шарик! — позвала она пса.

Тот узнал, смолк и завилял хвостом. Эту девчонку он считал своей. Да она и прикармливала его. Своих собак Луневы не держали.

Пройдя под окна особняка, Джина остановилась.

— Коля! — прокричала она. — Это я, твоя Женька! Пожалуйста, не стреляй!

Окно третьего этажа распахнулось, и в отверстом проеме появился ствол карабина «Тигр».

 

Глава 17

РАЗНОЕ

14.44. Иркутск. Поселок Хандабай

В «ЛИАнЯ» Марина Младич, набрав в поисковике «улус Хандабай», прошла по первой ссылке и узнала, что он «оставлен бурятами в начале 20-го века, еще до революции, впоследствии заселен русскими, которые название деревни менять не стали…» По интересующему ее вопросу более ничего. Еще несколько ссылок выдали ту же информацию, а тысячи остальных были по деревне или поселку с тем же названием.

Марина вздохнула. Как всегда, не вышло «по-легкому», а потому снова придется идти в научную библиотеку и копаться в пожелтевших подшивках газет. У нее скоро аллергия разовьется от этой вековой архивной пыли!

Когда Марина поднялась со стула, ей показалось, что каблуки ее модельных итальянских туфель сделались короче, да и вообще пошатываются. Она не придала этому значения — замоталась, находилась на высоких каблуках по земле и пеплу. Зря она что-то «плоское» не надела, да кто бы заранее знал, что на пожар придется ехать?

У стола с видеокамерой спорили мужчины. Поводом послужило отсутствие уголка платка в чашке с пеплом — никаких следов! Кто его убрал и зачем? Или ветром сдуло? Маловероятно…

— Вы съемку просмотрите, — проходя мимо, предложила Марина. — Камера-то для чего стоит?

Марина Младич жила в центре неподалеку от библиотеки, а потому заскочила домой переобуться. Она долго вертела в руках испорченные модельные туфли, ремонту явно не подлежащие. Что такого могло с ними произойти?

Не проспав и часа, Петр Кириллович Онопко проснулся, как от толчка. Его била дрожь, приятная дрожь. Он чувствовал примерно то же, что безбашенный игрок в рулетку, поставивший на «черное» все, что имел, и теперь следящий за замедляющимся движением шарика. «Черное» или «красное»?

Хотелось начать ИГРУ немедленно!

Впрочем, как человек рассудительный (ой ли?), Петр Кириллович понимал, что с тем жалким подобием оружия, что он имел, уровень не пройти, а добывать его при свете дня — неразумно. Но можно и нужно подготовиться со всей возможной тщательностью.

Петр Кириллович встал, включил компьютер, вышел в Интернет и открыл подробную карту Иркутска. Потом он максимально увеличил улицу Карла Маркса. Печатать пришлось по частям, принтер был обычный, на лист писчей бумаги.

Аккуратно склеив карту из нескольких частей, Петр Кириллович расстелил ее на столе.

Итак, уровень начинается от сквера около Дома художника, но там чисто. Первая засада — снайпер на чердаке Дома офицеров. В прошлый раз его обстреляли, когда он переходил улицу Декабрьских Событий.

Онопко задумался. А если ему схитрить, обойти квартал и застать снайпера врасплох, зайдя с тыла? Еще и винтовкой можно разжиться!

Петр Кириллович рассмеялся.

Он возьмет его тепленьким!!!

В это же самое время на улице Байкальской в отделе по особо важным делам составлялся фоторобот подозреваемого в убийстве Бориса Зыбина, охранника магазина «Стройматериалы». Свидетель, продавец того же магазина, видел подозреваемого лишь однажды и сбоку, когда тот вместе с Зыбиным проходил мимо окон, фоторобот поэтому составлялся соответствующий, профильный.

— Ну как, похож? — спросил следователь свидетеля.

— Вроде да… — Продавец задумался. — Нос, кажется, покороче.

Следователь внес изменения.

— А сейчас?

— Губы чуть другие и лысина…

— Что лысина?

— Она больше, а волос, значит, меньше…

— Ясно…

После всех изменений и доводок по получившемуся в итоге фотороботу вполне можно было опознать профиль Петра Кирилловича Онопко.

Тем временем в «ЛИАнЯ» мужчины просматривали запись уже во второй раз. Ускоренную, конечно. На ней белый уголок платка начинал шевелиться, съеживаться, чернеть, будто он лежал на раскаленных углях, а не на пепле комнатной температуры. Наконец, выпустив напоследок несколько тончайших струек дыма, тряпка полностью смешалась с пеплом.

— Давайте еще раз, Степан Юрьевич, — предложил Федор Барлуков.

— Зачем? Все, что надо, мы уже видели.

— Завораживающее зрелище, — пояснил научный сотрудник, — нарушающее все мыслимые физические законы, в том числе закон сохранения.

— Почему же? — не согласился шеф. — Просто пепел каким-то образом содержит в себе иную, не известную науке энергию и передает ее всему, с чем вступает в контакт.

— А фаянсовая чашка? — поинтересовался Барлуков. — Почему она даже не нагрелась?

— Фаянс хороший диэлектрик, но я уверен, пройдет довольно продолжительное время, и чашка треснет.

— Или расплавится.

— Все может быть…

Положив метлу на плечо, Валентин Петрович отправился в мастерские, где у мальчиков проходили уроки труда. По случаю каникул двери оказались заперты, но простенькие механические замки теперь не могли остановить бывшего учителя. Он даже не прикасался к ним рукой, а язычки, негромко щелкнув, открылись.

Валентин Петрович вошел в мастерскую деревообработки. Циркулярная пила, стационарный фуганок, ленточная пила — все эти станки ему были без надобности. Он сразу прошел в каптерку трудовика, где в ящике письменного стола обнаружил хорошо просушенные заготовки из корня дикой груши.

Валентин Петрович улыбнулся. Он знал, что учитель труда, пенсионного возраста мужчина с явной примесью бурятской крови, порой покуривает трубку, а вот то, что он еще и сам производит их, стало приятной неожиданностью.

Курительная камера, чубук, мундштук, довольно длинный, — это хорошо, он привык к подобным.

Бывший учитель попробовал собрать трубку, и ее части плотно вошли друг в друга, вероятно, уже подогнанные. Дерево было не отшлифовано и не покрыто лаком, ну да это и не обязательно. Трубка как трубка, не хуже других…

Валентин Петрович сунул ее во внутренний карман пиджака, после чего покинул мастерскую.

В фондах научной библиотеки Марина Младич ориентировалась не хуже чем рыба в воде, а потому об официозных «Иркутских губернских ведомостях» даже и не заикалась, а попросила для начала подшивки газеты «Прибавления к Иркутским губернским ведомостям» за 1911–1912 годы. Она могла бы просидеть с этими толстенными подшивками не один день, но интуиция подсказала ей начать просмотр с апреля 1912 года. И (о чудо!) в номере от 6-го числа она довольно скоро обнаружила заметку под названием «Бурятский табор». Вот что она прочла:

«Утром 5 апреля сего года можно было наблюдать прелюбопытнейшее зрелище всего в нескольких верстах от границ губернского центра. Целый бурятский улус Хандабай, расположенный на берегу речки Олха со времен Ивана Похабова, основателя Иркутского острога, вдруг снялся с места, погрузил скарб на лошадей и откочевал на манер цыганского табора на 20 верст выше по течению вышеупомянутой Олхи. Все, что можно было с собой увезти, буряты забрали, но их пятистенные избы, сложенные на манер юрт из добротных лиственничных бревен, остались теперь без хозяев.

Что заставило жителей уйти, бросив веками насиженное место?

На вопросы нашего корреспондента отвечать все они, как один, отказались, и мы можем только строить догадки.

Общеизвестно, что у иркутских бурят, всех поголовно крещенных по православному обряду, влияние шаманов, то есть священнослужителей их исконной религии, до сих пор значительно. Так, может быть, именно шаманы или один из них, пользующийся особым доверием обывателей, объявил место, на котором стоит улус, неблагоприятным и велел жителям покинуть его…»

В заметке было еще несколько предположений, одно нелепее другого, так что причина массового исхода осталась невыясненной, зато дата его Марине Младич была теперь известна — 5 апреля 1912 года.

«Стоп! — сама себя остановила девушка. — Это же по старому стилю! Что, интересно, происходило в мире 18… нет, 17 апреля 1912 года, накануне исхода жителей из улуса?»

Марина набрала дату в поисковике, и одна из ссылок показалась ей любопытной. Называлась она «Гибридное солнечное затмение 17 апреля 1912 года».

С того самого момента, как в здании хандабайского лицея спасатели развернули свой штаб, завуч Нина Павловна Забазнова приняла самое активное участие в организации помощи пострадавшим. Она была одновременно везде: курировала, объясняла, давала указания. Скоро к ней уже отправляли погорельцев, как к официальному лицу, каковым она, конечно же, не являлась. Впрочем, какая разница? Нина Павловна знала, что и как надо делать и, главное, что и как делать ни в коем случае нельзя. Категорически!

Корреспонденты двух местных изданий и одного центрального уже взяли у нее интервью.

Журналисты и операторы каналов НТВ и ТВ «Центр» чуть не подрались, отстаивая право первых съемок.

Возможно, ее с кем-то путали, но Нина Павловна считала, что достойна и не такого внимания. Словом, это была ее минута славы, растянувшаяся на целый день.

Уставшая, она сидела в своем кабинете, отпаивая черным кофе кого-то из высших чинов спасателей, когда увидела за окном Валентина Петровича Вереникина. Среди всеобщей суеты, нервотрепки и неразберихи, покинув мастерскую, о чем завуч знать не могла, он спокойно и сосредоточенно подметал школьный двор.

Нина Павловна невольно улыбнулась.

«Мой молчун», — подумала она с нахлынувшей вдруг нежностью.

 

Глава 18

ВОДИТЕЛЬ САМОСВАЛА (продолжение)

16.16. Поселок Олха

Окно третьего этажа распахнулось, и в отверстом проеме появился ствол карабина «Тигр». Потом девушка услышала голос:

— Женька, ты, что ли?

— Я, Коля, я!

— Одна?

Она непроизвольно хихикнула, не удержалась. Возможно, причина тому — нервное перевозбуждение.

— Нас тут девок пять или шесть, и все Женьки Луневы, соседки твои!

В оконном проеме ствол пропал и появилась голова Николая Зуева.

— Все шутишь?

— Было бы лучше, если бы я рыдала?

— Не знаю…

— Коля, ты боишься?

— Нет.

— А почему не встанешь во весь рост?

— Снайперы, — ответил он коротко. — Раз уж пришла, пройди к дверям и жди. Я скоро открою…

Едва Джина вошла в просторный холл, мальчишки бросились к ней с криком:

— Ура, Джина! Тетя Джина пришла!

— Кто тебя прислал? — хмуро поинтересовался Николай, сжимая в руках карабин.

— Я сама.

— Не верю!

— Ты чего, Коль? — встряла жена. — Соседка, что ли, в гости к нам не может прийти? Это ж наша Женька, Женька Лунева! Или не узнал?

Зуев молча отступил в сторону, а женщины, с трудом оторвав от девушки малолеток, забросали ее вопросами:

— Спасли что-нибудь из имущества?

— Все сгорело, дома никого не было…

— Где разместились?

— В поселке, у моего одноклассника.

— У жениха, значит? — Бабка заговорщицки подмигнула. — И правильно, в хороших домах надобно честным людям жить. У нас-то, Женька, погляди, какие теперь хоромы! — Она повела рукой, улыбаясь восторженно.

— Откуда такое богатство? — спросила Джина.

— Дык, Коля купил! — объявила мать, гордясь сыном. — Во он у меня какой! Не пьет! Курить бы еще бросил, а то весь дом табачищем своим прокоптил…

— Ладно вам, сплетницы, — осадил женщин смущенный Николай. — Я наверх пойду.

— Иди, иди, а то, неровен час, опять бандюки нагрянут, — насупилась мать. — Ты уж, Коля, по ногам, пожалуйста, стреляй, не поубивай их, злыдней.

— Сам разберусь, мать, не в свое дело не лезь. Чаем лучше Женьку напои…

— И то… Пойдем, Жень, в кухню!

Уже поднимаясь по лестнице, Николай повернулся и сказал Джине:

— Соберешься уходить, скажи. Я дверь за тобой запру. А до этого поднимись ко мне, разговор есть.

— Хорошо, — кивнула девушка. Это входило и в ее планы.

— На какие деньги Коля купил особняк? — спросила Джина уже на кухне, где женщины остались одни.

— Работал как проклятый — раз, в лотерею выиграл — два, кредит взял в банке — три! И готово! — объявила мать.

Джина давно поняла, что никакие они тут не заложники. Николай запарил им мозги, и женщины искренне верят, что находятся в своем доме, а те, кто хочет выжить их отсюда, — отмороженные бандиты.

— Вы хоть представляете, сколько такой дом может стоить?

— Миллионов пять, наверно… — робко предположила жена Николая.

— Рублей? — уточнила Джина.

— Рублей…

Джина усмехнулась.

Поднявшись на третий этаж, Николай осторожно высунул голову в окно, осмотрелся.

Ему было ясно, что Женьку Луневу отправили для переговоров с ним. Но он не мог ее не впустить. Для него она была почти как младшая любимая сестра, как член семьи.

Он усмехнулся. Без всяких «почти» Женька его любимая сестра, а значит, он будет защищать и ее. Баста!

На втором этаже недостроенного коттеджа через пару улиц в пустом проеме что-то блеснуло на солнце. Николай посмотрел в окуляр оптического прицела. Ну конечно, бинокль! Идеальное место для наблюдения за ним.

— Ну, держитесь, говнюки…

Николай вскинул карабин и прицелился.

Майор объявил своим бойцам готовность № 1. Если психопат убьет девчонку — штурм, и будь что будет…

Майор нервно ходил из угла в угол, теребя в руках сотовый телефон в ожидании звонка Джины. Капитан, присев у окна, смотрел в бинокль.

— Он ее впустил…

— Слава богу… — Майор перекрестился и снова — из угла в угол. — Что там? — спросил он спустя пару минут.

— Ничего.

Юрий Беликов пытался сохранять спокойствие. Пока получалось. Но состояние его теперь было хуже, чем когда он сам стоял, словно голый, под дулом карабина террориста.

— Зуев вернулся на третий этаж, — сказал капитан еще через пару минут.

— А девушка? Девушка с ним?

— Не знаю.

— Совсем еще девчонка… Напрасно я позволил ей пойти…

— Успокойся, майор, выстрела же не было.

Возможно, капитан юстиции накаркал или сглазил. Потому что послышался легкий хлопок, и одновременно с ним пуля ударила в бинокль и, выбив его из рук капитана, отбросила, искореженный, в угол комнаты. К счастью, рикошетом никого не задело, а Беликов отделался ссадиной над бровями. Повезло.

Он нырнул под защиту простенка, но это выглядело так, будто его свалил выстрел.

Пригнувшись, подскочил майор.

— Капитан, ты как? — перевернул тело лицом вверх.

Оглушенный капитан тупо моргал глазами.

— Живой, слава богу… Не ранен?

Капитан молча покачал головой.

Майор помог ему подняться и, стараясь не мелькать в оконных проемах, отвел к противоположной стене, где и усадил, привалив к ней спиной. Потом он поднял с пола бинокль. Тот был безнадежно испорчен, и майор, отбросив его в сторону, достал рацию.

— Лейтенант Веденеев.

— Я.

— Отправь бойца с биноклем на чердак. Постоянная связь со мной. Все ясно?

— Так точно.

— Выполняй…

Когда Джина открыла женщинам глаза на их действительное положение, те разом присмирели и смолкли.

— И чо теперь, Женя? — спустя пару минут спросила побледневшая бабка.

— Выбираться отсюда надо вместе с детьми, — сказала Джина.

— А Коля как же? — Жена всхлипнула. — Его теперь убьют?

— Я попробую уговорить его сдаться, но сначала вы уйдете из дома.

Жена заплакала, свекровь, обняв ее, присоединилась.

— Никуда не выходите, а я пока найду детей… И тише! — Джина повысила голос, и сотрясание тел напуганных женщин сделалось почти беззвучным.

Выйдя в коридор, она услышала звук выстрела и поняла, что стреляли из дома.

«Если Коля кого-то убил, живым он отсюда не выйдет», — подумала она.

Пацаны отыскались на лестнице между первым и вторым этажами. Они осваивали сложное искусство езды верхом на перилах. У младшего получалось не слишком. Он уже дважды падал, и теперь лоб его украшала порядочная шишка.

— Тетя Джина, ты умеешь ездить на перилах? — поинтересовался гордый собой Петр. Он еще ни разу не свалился.

— Умею, — ответила Джина, — но сейчас мы пойдем на кухню. Вас мама зовет.

— Не умеешь, не умеешь! — закричал Петька. — Я так и знал!

— Тише! — зашипела Джина.

— Плавда, не умеешь? — Пашка был разочарован. — Я-то думал, ты меня научишь, а то я шлепнулся уже два лаза…

Они стояли на площадке между первым и вторым этажами. Девушка, дабы без нужды не огорчать подрастающее поколение, подхватила Пашку на руки и скатилась с ним по перилам.

— Ула! — закричал младший.

— Умеешь, — констатировал старший.

— А теперь на кухню — чай пить! — предложила Джина.

— Еще хочу кататься! — закапризничал Пашка.

— С шоколадом! — добавила весомый аргумент Джина и увела-таки мальчишек к маме и бабушке.

А те вцепились в детей — не оторвать.

— Ждите меня здесь, — сказала Джина и снова вышла в коридор.

Зуев понимал, что окружен, и порой в голову приходила здравая мысль: не то, что-то не то происходит вокруг, и, казалось, даже против его воли. Но Николай гнал эту мысль, и в голове снова, словно транспарант с кроваво-красными буквами, вспыхивала фраза:

«ОН НИКОГО И НИКОГДА НЕ ВПУСТИТ В СВОЙ ДОМ!!!»

Зуев вышел в коридор, распахнул окно с торца здания и изучил окрестности, глядя сквозь оптический прицел карабина. На расстоянии прицельного выстрела обнаружил троих бойцов в камуфляже. Возможно, их больше. Плохо…

С другого торца — четверо…

Из комнаты напротив он увидел еще троих. Очень плохо.

Обложили, суки!!!

Запертую только на задвижку дверь Джина нашла с торца здания у лестницы, ведущей в подземный гараж. Девушка отодвинула задвижку, приоткрыла дверь и, выглянув наружу, увидела самосвал, на котором приехал Зуев.

Стала рассуждать: он сидит у фасадного окна, значит, если пройти отсюда до кованой ограды, то вдоль нее, скрываясь за недавно высаженными деревьями и кустарником, можно незамеченными добраться до калитки, а там — свобода!

Джина прикрыла спасительную дверь, достала из заднего кармана мини-юбки сотовый. Включила его…

— Слушаю! — мгновенно ответил майор. Он остановился как вкопанный прямо напротив оконного проема. Поняв это, торопливо отступил под защиту стены.

— Джина? — подал голос оклемавшийся уже капитан, но майор только махнул на него рукой: не мешай, мол…

— Что у тебя, девочка? — спросил он в трубку.

— Зуев еще никого не убил? Я слышала выстрел…

— Нет. Говори наконец, что у тебя?

— Минут через пять с торца особняка вдоль ограды к калитке… — Джина прикинула и уточнила: — От вас с левого торца… пойдут женщины с детьми.

— Понял. Ты с ними?

— Я остаюсь. Попробую уговорить Зуева сдаться.

— Нет! — закричал майор, — Ты сошла с ума! Иди с ними!

— Все, отбой, — сказала Джина и отключила сотовый. Она сама знала, что сошла с ума. Нетактично ей об этом напоминать.

Обложили, суки!!!

Зуев вернулся к фасадному окну.

Расчехлил дробовик, проверил…

Гранаты рассовал по карманам — не слишком удобно, да ладно…

Присев у подоконника, стал смотреть в оптический прицел карабина. Из слухового окна на крыше коттеджа, что напротив, снова блеснуло. Говнюки продолжают наблюдать за ним из бинокля!

Сняв с предохранителя, в перекрестье прицела он поймал голову в каске.

Сместил чуть ниже…

Указательный палец лег на спусковой крючок…

Женщины и дети стояли у приоткрытой двери. Джина во второй раз повторяла, что и как они должны делать. Говорила для одной только бабки. Мать давно сделалась невменяемой. Прижав к себе младшего сына, она улыбалась, бессмысленно тараща глаза, и все кивала, кивала…

— Как только я уйду, сразу не бегите. Досчитайте до ста и — вперед! А я поднимусь на третий этаж и отвлеку Колю. Все ясно?

Бабка кивнула.

— А как же ты, Женька? Айда с нами.

— Я все-таки попробую уговорить Колю сдаться.

— Бог в помощь, — услышала Джина, уже когда поднималась по лестнице, и сразу за пожеланием громкий бабкин шепот: — Раз, два, три…

Указательный палец лег на спусковой крючок, когда Зуев за спиной услышал Женькин голос:

— Коля, я пришла. Ты звал.

Он поставил карабин на предохранитель, но из рук не выпустил.

— Заходи.

Джина понимала, что Николая Зуева, которого она знала, больше нет. В этом новом много осталось от старого — упрямство, бескомпромиссность, жесткость и даже жестокость, если речь шла о защите себя и своих близких. Но тот был вполне вменяем, а у этого — навязчивая идея. Он искренно верит, что особняк принадлежит ему, и как убедить его в обратном, девушка не представляла.

Сюда бы врачей и психологов, а не спецназовцев с автоматами и гранатометами…

Вот только не подпустит Зуев врачей ближе чем на расстояние выстрела, а значит, попробовать надо ей, Джине, семнадцатилетней девчонке, только что закончившей десятый класс.

— К окнам не подходи, — предупредил Зуев, — сядь у стены на паркет, он вроде чистый.

Джина села.

— А ты почему в одних носках?

Зуев пожал плечами.

— Тапки прохудились.

— И у меня…

Боец, чудом избежавший пули ниже каски, говорил по рации с майором, глядя в бинокль:

— Я их вижу… две женщины с двумя детьми… бегут… скрылись в кустах у забора…

— Девушки с ними нет?

— Нет.

— Ясно.

— Их снова видно — подбегают к калитке…

— Теперь я и сам вижу, отбой.

Майор, поменяв настройку, закричал в рацию:

— Петренко, Борисов, пошли, парни!

— Так точно, — ответил один из них.

Да они уже и находились возле ворот, и когда беженцы миновали калитку, Борисов махнул им рукой вправо. Они побежали к перекрестку, где их уже ждала машина, а бойцы, пятясь и держа на прицеле автоматов фасадное окно особняка, сопровождали их.

Эвакуация прошла успешно. Зуев в оконном проеме так и не появился.

Две задачи, одна важнее другой, стояли перед Джиной: отвлечь Зуева и убедить его сдаться. Судя по прошедшему уже времени, с первой девушка справилась и дети в безопасности, а вот вторая… Выполнение второй оставалось под вопросом.

— Да пойми ты, Коля, это не твой дом! — в который уже раз повторяла Джина.

— Мой!

Он не понимал, не желал понять очевидного.

— У тебя никогда не было и не будет денег, чтобы построить или купить подобный особняк. Водителю самосвала и за тысячу лет столько не заработать!

— Не заработать, — соглашался Николай, — потому что хитрые говнюки всех обманули и заставляют вкалывать на них за гроши.

— Значит, это не твой дом.

— Мой!

— Сам сказал, тебе его не купить!

— Мне его подарили.

— Кто?

Джина рассмеялась. Что-то не слышала она о таких вот добрячках-миллиардерах. Привезти грошовые тряпки и раздать их перед телекамерами — это сколько угодно, а чтобы по-настоящему помочь… Бред!

— Мне подарил его Тот, кто восстал из земли, — сказал Зуев.

— Это еще что за зверь?

— Тебе не понять…

«Сумасшедший, — думала Джина, — он сумасшедший!»

Зуев больше не видел и не слышал ее, он вещал с остекленевшими глазами, будто внутри его кто-то включил воспроизводящее устройство:

— Тот, кто восстал из земли, пришел в Срединный мир, дабы свершить праведную месть! Он сказал мне: Николай Зуев, возьми любой дом в поселке, который тебе понравится, и живи в нем. Это мой подарок тебе в честь… — Зуев запнулся, вероятно, мистический текст, который он воспроизводил, на этом обрывался. Дело обычное, дефект записи.

— Ну-ну, — подбодрила его Джина. — В честь чего?

— Наверно, в честь того, что Он восстал… не знаю.

— Ты хоть сам понимаешь, какую чушь несешь?

Похоже, он понимал. Выглядел растерянным. Опустив глаза, смолк, но, как в спасательный круг, еще крепче вцепился в свой карабин.

— Коля, я сейчас позвоню майору, — Джина достала из кармана сотовый, — и скажу ему, что ты сдаешься. Ты ведь пока никого не убил, и все будет в порядке.

— Убил, — не поднимая головы, сказал Зуев, — того, который с биноклем…

— Нет, майор сказал, что все живы, а значит, ничего для тебя не потеряно. — Джина тронула его за плечо. — Коля, ну, так я звоню майору?

— Звони…

Жену Зуева била мелкая дрожь, она не могла вымолвить ни слова. Ее увели в одну из трех дежуривших с самого начала инцидента машин «скорой помощи», и теперь врачи занимались женщиной, находившейся на грани нервного срыва.

Не желающих никуда ехать дико вопящих детей все-таки, вызвав воспитателя, отправили в детский сад, а бабка, бодрая и деятельная (вот кому все как с гуся вода!), уже беззвучно шевелила губами на втором этаже недостроенного коттеджа, разучивая речь, написанную для нее на бумажке.

— Командир, — обратилась она к майору, — больно умно написано, я такое и не выговорю, язык сломаю… Можа я своими словами обойдусь с непутевым сынком-то?

Майор пожал плечами:

— Как хотите.

Предварительно включив, громкоговоритель передали бабке.

— Подождать бы надо, майор, — вмешался капитан юстиции, — девушка еще там.

— Да, пожалуй, — согласился майор.

— А чо с ней будет-то? Не тронет ее Коля…

Бабка самовольно поднесла, как учили, громкоговоритель ко рту и завопили истошно:

— Коленька! Сыночка!

Набрать номер майора Джина не успела.

Услыхав материн крик, Зуев вздрогнул.

— Откуда это она? — Осторожно выглянул в окно. — Ни хрена себе…

Джина вжалась в стену. Бежать не пыталась, да и не успела бы она, пуля летит быстрее.

— Как она туда попала? — спросил Николай, уже повернувшись.

Впервые с тех пор, как она вошла в захваченный дом, Джина испугалась по-настоящему. Глаза Николая снова остекленели и потеряли осмысленность, а ствол карабина начал медленно подниматься вверх.

— А жена с пацанами где?

— Там же, в безопасности.

Ствол уперся девушке в грудь.

— Значит, это ты?

— Я.

— Коля, выходи с поднятыми руками! — надрывалась за окном мать. — И тебе ничо не будет, покамест ты никого не прихлопнул!

Указательный палец лег на спусковой крючок.

— Ах ты, маленькая говнючка…

— Да заберите же у нее «матюгальник»! — кричал капитан, и майор наконец вырвал из бабкиных рук громкоговоритель.

— Подождите, мамаша, не надо пока…

— Он ее застрелит теперь…

— Надеюсь, что нет.

Майор достал рацию и сказал в нее:

— Всем внимание! Если услышим в доме выстрел, начинаем штурм. Как поняли? Прием…

Ствол уперся ровно между грудей девушки. Больно не было, но холодило, будто…

«Дуло из дула… — промелькнула дурацкая мысль, — сейчас он меня застрелит, и все… Что, интересно, там? Я всегда хотела узнать… Всегда, но не сейчас…»

Не двигаясь с места, Джина закрыла глаза.

Ствол был как живой. Он щекотал ее грудь, охальник…

Ничего не произошло и спустя минуту.

Джина чуть приподняла веки, и в щель меж ними ровно напротив увидела перекошенное лицо Зуева. Руки его тряслись, а указательный палец нервно поглаживал спусковой крючок. Поглаживал, но не нажимал…

Нахлынула вдруг такая усталость и такая тоска, захотелось, чтобы все скорее закончилось. Как угодно, лишь бы закончилось…

— Не тяни, Коля, стреляй… — прошептала она, — надоело ждать…

Зуев вдруг одним резким движением отбросил карабин в угол комнаты, сам отвернулся к стене.

— Уходи, — прошептал.

— Что? — не расслышала Джина.

Зуев повернулся. Все мышцы его лица одновременно подергивались, глаза вообще непонятно как не вываливались из орбит.

— Иди отсюда! — заорал он. — Беги, пока я не передумал!

Джина развернулась и побежала.

Оставшись один, Зуев потряс головой, потер пальцами виски, только после этого поднял с пола карабин и осмотрел. Прицел, кажется, не сбит, слава богу…

Никаких сомнений и сантиментов в его голове более не осталось.

— Ну, говнюки, держитесь!

Он поймал в перекрестье прицела того придурка с чердака, что наблюдал за ним из бинокля. Руки больше не дрожали. Зуев плавно нажал на спусковой крючок, и боец ткнулся лицом в профнастил крыши, а его бинокль скатился по нему вниз. Пуля попала в лоб ниже каски, парень даже и понять ничего не успел.

Джина услышала выстрел, когда выбегала из дома. Привязанный к дверной ручке Шарик, поскуливая, провожал ее грустным взглядом. Джина вернулась и отвязала его.

— Беги! — и сама побежала к калитке.

— Штурм! — объявил майор, но, увидев бегущую от дома Джину, добавил: — Девушку не заденьте!

Он дал ей время выбежать за ворота и скрыться за углом и только после этого закричал в рацию:

— Гранатометчики, огонь!

Боец с ручным противотанковым гранатометом РПГ-29 «Вампир» прицелился из соседнего окна. Метров триста — триста пятьдесят до цели, для прицельного выстрела — в самый раз.

Бухнуло…

Там, где был оконный проем, теперь зияла дыра, кирпичная крошка осыпалась на стриженый газон.

Джина забилась в угол заднего сиденья джипа Артема, припаркованного за недостроенным коттеджем. Не переставая плакать, от каждого выстрела она вздрагивала и прятала лицо в ладонях.

— Ну что ты, Джиночка, успокойся, это не по нам стреляют, — уговаривал Стас.

— Это по Кольке, — отвечала девушка сквозь слезы. — Я ведь его почти уговорила сдаться… почти… Убьют его скоро, если уже не убили…

Парням нечего было возразить. Остаться в живых у Зуева не было ни малейшего шанса.

— Я отвезу тебя домой к Стасу, — предложил Артем.

— Нет! — выкрикнула Джина, но тут же перешла на еле слышный шепот. — Я хочу его видеть, когда они его… они… его…

И снова — рыдания.

Стас вышел из машины и поговорил с врачами «скорой». Девушке вкололи успокоительного, и скоро она заснула на заднем сиденье внедорожника.

— Поехали, — сказал Стас Артему, — нечего ей здесь смотреть…

Зуев видел, что попал удачно: в лоб ниже каски. Значит, прицел не сбит, отлично!

Он стал искать новую цель. Искал недолго.

Выстрел…

Господь сохранил жизнь бойцу. В последний момент он чуть опустил голову без всякой на то причины, и пуля, чиркнув о каску, ушла в небеса.

Увидев это, Зуев чертыхнулся, но повторного выстрела делать не стал. Перебросил через плечо дробовик. Не слишком удобно, но скоро он может понадобиться, да и оставлять его здесь нельзя — как чувствовал…

Меняя дислокацию, выбежал в коридор, затем к окну комнаты напротив.

Ага, вон один залег в кустах…

За спиной шандарахнуло так, что зашаталось все здание. Зуев понял: гранатомет. Вовремя он ушел оттуда.

Выстрел…

— Кажется, все, капитан, кранты психу, — сказал майор, рассматривая в бинокль разрушения, содеянные 105-милли-метровой гранатой «Вампира».

— Похоже, — согласился капитан.

В этот самый момент и прозвучал новый выстрел.

— Черт! Он что, заговоренный? — Майор схватился за рацию. — Где он?

— С тыла стреляет!

— У вас что, гранатомета нет?

— Сейчас…

Через полминуты разнесло еще один оконный проем, уже с задней стороны особняка.

— Что это было? — услыхав грохот, спросил господин Рейнгольд своего телохранителя.

— Гранатомет, — ответил секьюрити, — Весь дом они вам разнесут, Федор Борисович.

— Шут с ним. Понадобится, так новый рядом построю, а этот для истории сохраню, гостям буду показывать, — усмехнулся он. — Как Дом Павлова в Сталинграде…

— Круто, — прокомментировал секьюрити.

Особняк снова содрогнулся, но Зуева там уже не было. Окон на этаже полно. Он перебегал от одного к другому и стрелял, стрелял…

Весело ему было, азартно, адреналин аж вскипал в крови. Ах, какой это кайф — война!

В армии по одним только фанерным мишеням стрелял — никакого удовольствия, а тут…

Вон еще один передвигается короткими перебежками. Зуев прицелился…

Готов!

Хорошо, весело, жаль, недолго будет длиться. Старший сержант запаса это понимал, как никто другой.

«Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал!» — напевал он, пуская пулю в очередного бойца спецназа.

Но не уйти ему из здания, не уйти. Со всех сторон обложили его говнюки и скоро, очень скоро дожмут, размажут по стенам.

Эх, танк бы ему сейчас, он бы задал им перцу!

Зуев остановился как вкопанный. Есть же у него танк! Не совсем, конечно, танк, но похоже…

Осмотрелся, ориентируясь, и припустил спустя мгновение по лестнице на первый этаж. Там с торца здания, рядом со спуском в подземный гараж дверь ведет прямехонько к его КамАЗу!

Сбежав по лестнице, скорее почувствовал, чем услышал шаги врагов. Положил на пол карабин, взвел дробовик, в правую руку взял гранату, предварительно освободив ее от чеки.

Когда дверь приоткрылась, не глядя, кто там, бросил гранату, а сам упал на паркет, прикрыв голову руками.

Взрыв, вопли…

Не поднимая головы, выстрелил наугад в проем, теперь отверстый, потом, не раздумывая, подскочил и, прихватив карабин, побежал на выход.

Перепрыгивая разорванное тело, поскользнулся в луже крови, но на ногах устоял. Рядом лежал раненый. Он тянулся к автомату в двух шагах от него. Добивать не стал, не достанет…

Вот он, его танк!

Распахнув дверцу, бросил карабин и три оставшиеся гранаты на пассажирское сиденье, сам с дробовиком в руке влез за руль. Только бы движок завелся без проблем…

— Майор, — докладывал старший лейтенант по рации, — на третьем этаже его нет!

— Ищите!

Другой голос:

— Тут двое наших на первом у торцовых дверей. Один еще жив… оказываю первую помощь…

— Всем вниз! — закричал майор. — Еще одна потеря, старлей, и я тебя лично пристрелю!

Дизельный двигатель привычно загудел.

Развернуться здесь было негде, и Зуев задним ходом направил самосвал к воротам.

Изъеденная пеплом резина колес отпадала клочьями, машина ехала на одних стальных дисках, но водитель об этом не знал.

Медленно, слишком медленно! Многотонная махина еле ползла, хотя Зуев давил на газ. Двигатель ревел, а толку? Скорость пешехода, да еще трясло, будто КамАЗ ехал не по асфальтовой дорожке, а по ухабам.

Вырулив на прямую и продолжая давить на педаль газа, Зуев бросил руль, взял в руки дробовик и осмотрелся. Никого рядом не увидел.

— Майор, он в КамАЗе! — кричал старлей.

— Сам вижу… Гранатометчики, мать вашу!

Когда, подмяв под себя кованые ворота, самосвал выехал на улицу, в него влетела 105-миллиметровая граната «Вампира». Кабину разорвало, как фанерную мишень на полигоне…

Николай Зуев так ничего и не понял. Он упал на краю котлована и умер.

— Поздравляю, майор! — Капитан юстиции протянул руку, но тот убрал свою за спину.

— С чем, капитан? С тремя убитыми и шестью ранеными, два из которых — тяжело, может, и не выживут…

Машины «скорой помощи» увозили раненых бойцов в госпиталь.

На поселок, название которого произошло от бурятского глагола «аллаха», что значит «убивать», опустилась мертвая тишина. Даже собаки перестали лаять.

Серая дворняга сидела возле КамАЗа с развороченной кабиной. Почему-то не выла…

 

Глава 19

ДОЗНАНИЕ

99 лет назад. Улус Усть-Орда

Пятнистый Волк и Полярная Сова, которые видели, как Тигр пожирает Быка, оба оказались не боохолдоями, а людьми. Будь Гомбо Хандагуров в шаманском искусстве чуть поопытней, он бы определил это с первого взгляда.

Теперь ему стало понятно, почему Волк имел такой странный окрас. Половину лица пятидесятилетнего мужчины занимала синяя родинка. Возможно, цвет всего его тела был так же неоднороден, но этого под халатом было не увидать.

Полярной Совой оказался древний седовласый старик, по виду полукровка, гуран.

Была еще Сорока — тридцатилетняя черная шаманка, третий свидетель нападения Тигра на Быка. Эта новость привела Гомбо в ужас. Он-то ее не заметил в ту ночь у реки Ордушки, так, может, она его видела? Тогда все, смерти ему не избежать. Позорной и мучительной смерти…

Вообще-то, дня через два-три после убийства Быка Гомбо собрался уходить из улуса. Ведь заарину, когда вернется, не составит труда разобраться во всех его преступлениях. Гомбо решил, не дожидаясь возвращения шамана, попытать счастья в русском Иркутске, хотя чем он там станет заниматься, не представлял.

Однако, спутав все его карты, уже на следующий день ранним утром в Хандабай прискакали два вооруженных всадника. Они подняли Гомбо с постели. Ничего не объясняя, дали ему одеться и запрячь коня, и спустя четверть часа уже втроем они поскакали обратно, как оказалось, в Усть-Орду. Едва не загнав лошадей, добрались еще до обеда. Их ждали, точнее, ждали Гомбо. Его привели в бревенчатую избу в форме юрты на краю улуса, где ордынские шаманы немедля начали допрос.

— Ты Гомбо Хандагуров, хаялгын-боо, ученик Баташулууна Шагланова, заарина? — спросила Сорока.

Гомбо подтвердил первое и опроверг второе:

— Полтора года назад, после моего третьего посвящения, ничего не объясняя, заарин отказался обучать меня шаманскому искусству.

О случае, произошедшем почти год назад, после смерти брата Батлая, Гомбо решил не упоминать. Зачем? Себе дороже…

— Но ты был его учеником, хаялгын? — спросил Сова.

— Да, двенадцать лет. Баташулуун взял меня еще ребенком, и первые годы я только прислуживал ему, — ответил Гомбо. — Прислуживал и смотрел…

— Так поступают все учителя, это общепринято, — подал голос Волк. — Ты знаешь духов — помощников заарина?

— Всех, конечно, нет, их несколько десятков!

— Назови главных.

Гомбо сознательно начал с наименее значительных боо-холдоев в свите заарина.

— Лось и Баран покровительствуют коням, на которых заарин ездит. С помощью Щуки, Пестрой Змеи и Ящерицы он лечит больные ноги и грудь. Нарывы помогает ему лечить Чудовище с огромными губами, оно высасывает их. Две Жабы лечат руки больных. Медведь стережет вход в юрту. Волк и Собака сопровождают заарина, когда тот летает по разным странам света, а также в Нижний мир…

— Это все общеизвестно, — перебила Сорока, вероятно уставшая слушать Гомбо. — Есть у заарина дух-помощник Сибирский Тигр?

— Да. — Гомбо кивнул. — Говорят, я, правда, не видел, что учитель может и сам принимать облик Тигра.

— Твой дух-помощник Бурый Медведь? — спросил Волк.

— Да.

— Ты умеешь обращаться в него?

— Ты смеешься, Волк? — вопросом на вопрос ответила вместо Гомбо Сорока. — Этот недоучка ничего пока не умеет! Да и не было прошлой ночью никакого Медведя. Сам знаешь, кто был.

— Знаю, видел, — кивнул Волк. — Лучше бы не видеть такого никогда. Он был моим любимым братом и лучшим из нас…

— Хватит! — Полярная Сова остановил причитания Волка. — Я понимаю твои братские чувства, но это к делу не относится! — Он повернулся к Гомбо. — Ты знаешь, где сейчас Баташулуун Шагланов?

— Полгода назад он откочевал из улуса, никому ничего не объяснив. Я не знаю, где он.

— С этим недоучкой мы только время теряем, — сказала хмурая Сорока. — Пусть он уйдет.

С ней согласились.

— Возвращайся в Хандабай, — велел ему Сова, — о том, что мы расспрашивали тебя о заарине, никому ни слова. Ты понял меня, хаялгын?

— Да.

Гомбо уже подходил к дверям, когда услышал окрик Волка:

— Стой!

Гомбо подчинился и повернулся к шаманам.

— Я не верю тебе, — продолжал Волк. — Может быть, ты заодно с заарином?

— Нет!

— Тебе придется это доказать.

— Я готов, но как?

Мгновение помедлив, Волк произнес со зловещей усмешкой:

— Всему свое время, скоро ты узнаешь как… А теперь уходи!

В тот же день Гомбо вернулся в улус, и никто, кроме домашних, не заметил его отсутствия. Он не только промолчал о допросе, но и вообще старался не покидать своего двора. Он понимал, что если у шаманов-дознавателей и были сомнения по поводу того, кто убил дуурэна в обличье Быка, то теперь их нет. Все нити вели к Баташулууну Шагланову.

…После того как Гомбо покинул избу, Сорока обратилась к Пятнистому Волку:

— Я соболезную твоему горю, ты потерял брата, но что ты задумал?

— Увидишь, — снова усмехнулся тот, — хотя нет, ты-то как раз этого увидеть не сможешь. Но тебе расскажут. Потом.

— Да что, в конце концов, ты задумал? — настаивала встревоженная Сорока, но Волк лишь расхохотался в ответ.

— Ты был учеником заарина, — отсмеявшись, повернулся он к Сове. — Ты знаешь, где его искать?

— Я не был столь талантлив, как Бык, но Баташулуун все-таки еще подростком взял меня в услужение…

— Подростком? — удивилась Сорока. — Я знаю, что тебе без малого восемь десятков лет. Так сколько же заарину?

— Семьдесят лет назад он выглядел точно так же, как теперь. Ему очень много лет, Сорока. Когда я был ребенком, старики говорили, что он встречался с богдо Чингисханом.

— Ну, это сказки, — усмехнулась черная боо.

— Возможно, не знаю…

— Но ты знаешь, где его искать?

— На Ольхоне. Однако я не верю, что заарин — убийца!

— Ты все видел своими глазами, Сова. Прошлой ночью на берегу Ордушки его дух-помощник убил Быка.

— Это так, но, может быть, приказ Тигру отдал другой шаман?

— Кто? — рассмеялась Сорока. — Во всем Срединном мире нет боо, способного приказывать духу — помощнику самого заарина!

— Тигр мог напасть без приказа.

— Ты сказал глупость, Сова, — вмешался Волк. — Ни один боохолдой без приказа не посмеет напасть на любого боо, тем более на такого могущественного, как дуурэн.

— Ты прав, Волк…

Сова задумался и сказал после долгой паузы:

— На Священном острове, далеко-далеко на севере, есть голая Скала, выступающая в Священное море. Там заарин…

— Так что же мы медлим, Сова? — спросила Сорока.

— Просто сесть на коня и приехать туда невозможно, — ответил Сова. — Место заговоренное…

— Но кто-нибудь знает дорогу? — спросил Волк.

— Знал твой брат, дуурэн, но он мертв. Я бывал на Скале много лет назад, и если заарин не изменил заклятия, я отведу вас к нему. Убийца Быка должен быть наказан. Ни одному боо, даже самому сильному, нельзя позволять подобное.

— Он просто приревновал к славе Быка, — предположила Сорока. — Тот был молод и силен. Заарин решил устранить конкурента…

— Ничего не хочу слушать о нем, — остановил Сороку Сова. — Если сумею, я отведу вас к нему, а дальше делайте, что хотите…

— Мы сделаем то, что должно, — твердо сказал Волк.

 

Глава 20

МОЙ МОЛЧУН…

18.18. Поселок Хандабай. Иркутск

Когда внедорожник Артема Беликова подкатил к дому Стаса, Джина все еще спала после укола успокоительного. Стас хотел так и внести ее в комнату, спящую, но уже на его руках она проснулась.

— Пусти, я сама…

Девушку пошатывало, и Стас обнял ее за плечи, но она отбросила его руку:

— Сама, сказала!

— Я хотел помочь, извини…

Не задавая никаких вопросов о развязке событий в поселке Олха, Джина поднялась на второй этаж, разделась, легла в постель, но заснуть уже не смогла.

В саду точно под ее окнами на врытом столе расположились оба семейства: Сергей с Анной Кузнечихины и Тимофей с Натальей Луневы.

Мужчинам выпить — был бы только повод, а их насчитали аж два: пожар и новоселье. На любой вкус, хочешь плачь, а хочешь песни пой…

Наталья Лунева вообще не пила по понятным причинам: азиатам алкоголь противопоказан, ну а Анна Кузнечихина подобной возможности никогда не упускала. Впрочем, в отличие от мужа, меру знала.

— Ты, Тимофей, только не обижайся, — услышала Джина голос Сергея Кузнечихина, — но ты — быдло!

Окна в сад были открыты, и девушка прекрасно слышала, что говорилось за столом. Стас предупреждал, что его отец, когда выпьет, любит пофилософствовать на скользкие темы. Впрочем, слова его больше походили на оскорбление. Джина напряглась, аж привстала.

— Что ты сказал? — возмутилась Анна Кузнечихина. — Сам ты быдло!

— А я и не спорю, я — быдло, — согласился Сергей. — Я, ты, он, она, все сидящие здесь и все остальные — русское быдло! Потому что мы живем в стране, которая так и называется — Федерация Быдло!

Тем временем погорельцы, ожидавшие возле хандабайского лицея решения своих проблем с жильем и материальной помощью, столпились у центрального входа и настороженно вслушивались в то, что происходило в поселке Олха, расположенном в двух с половиной километрах.

— Там что, война началась? — подал голос один из них.

— Какой-то придурок захватил дом в поселке и теперь отстреливается, — сообщил другой, из более осведомленных.

— Говорят, наш, деревенский и, как мы, погорелец, — добавил третий.

— Кто, интересно?

— Эх, пойти бы сейчас в Олху, заселиться да пожить по-людски…

— Да уж, дома там добротные…

В этот самый момент граната «Вампира» разорвалась в кабине КамАЗа. Люди смолкли.

— Ага, чтобы потом тебя оттуда вот так же вышибли, — сказал после напряженной паузы один из погорельцев.

В двух шагах от толпы молчаливый дворник продолжал монотонно и сосредоточенно подметать двор. Он единственный из всех занимался хоть каким-то делом. Это вызвало раздражение.

— Отберите метлу у этого придурка! — предложил один из погорельцев.

— Метет и метет как заведенный, — поддержали его. — Достал уже!

— Он школьный дворник, — вмешалась только что подошедшая завуч. — Мести двор — его работа! — Она тронула дворника за плечо. — Валентин Петрович, идемте домой. Я провожу вас от греха…

Нина Павловна отобрала у него метлу и, взяв под руку, повела к дверям его квартиры, расположенной с торца здания. Бывший учитель подчинился безропотно.

Капитан юстиции Юрий Беликов возвращался на своей машине из поселка Олха. Начальнику отдела он уже доложил по телефону о произошедшем, и теперь ему предстояло изложить все в отчете. Телефонный разговор к делу не подошьешь, ежу понятно…

Настроение было скверным. Столько молодых парней погибло из-за какого-то сумасшедшего. Что майор спецназа делал не так? Вроде правильно реагировал…

Юрий усмехнулся. Вот именно, реагировал, отставая от террориста на один только шаг, что и стоило жизни троим бойцам, а возможно, и пятерым, если не удастся спасти тяжелораненых.

Необходимо было проявить инициативу, взять ситуацию под контроль.

Юрий вдруг обратил внимание, что теперь даже рассуждает штампами из какого-то усредненного учебного пособия: «взять под контроль», «проявить инициативу»… Да он сам был там все это время! И если он такой, блин, умный, какого черта не вмешался, не посоветовал? Майор вполне вменяем и к любому дельному совету прислушался бы обязательно. И будь он на месте майора, возможно, все обернулось бы смертью еще и гражданских лиц, потому что несовершеннолетнюю Евгению Луневу, которая вывела заложников, он бы точно на переговоры с Зуевым не отпустил.

Короче, все было скверно, и даже вспоминать обо всем этом не хотелось, не то что описывать казенными штампованными фразами.

Юрий сам не заметил, как с улицы Маяковского свернул на 2-ю Железнодорожную к своему дому. Ну и ладно, нечего ему сегодня на Байкальской делать…

Припарковавшись в подземном гараже, он пришел домой, позвонил в отдел и выяснил, что фоторобот подозреваемого в убийстве возле магазина «Стройматериалы» разослан во все полицейские участки, а отпечатки пальцев с окровавленного булыжника в их картотеке не значатся.

Нина Павловна с Валентином Петровичем подошли к входным дверям квартиры дворника. Завуч прислонила метлу к стене, затем, оглянувшись, дабы проверить, не подглядывает ли кто за ними, достала из сумочки связку ключей и сама открыла оба замка.

— Входи, Валя. — Она подтолкнула Валентина Петровича, вошла следом и торопливо захлопнула за собой дверь. — О, как же я соскучилась!

Притянув бывшего учителя за лацканы пиджака, она впилась в его губы, но тот на поцелуй не ответил. Замычав, он осторожно, но с силой оторвал ее от себя, чем привел женщину в недоумение.

— Что? Что случилось, любимый?

Снова замычав, он потряс указательным пальцем в сторону туалета.

— Ах, вот оно что, — улыбнулась успокоенная женщина. — Приспичило? Ну, иди, иди, я подожду…

Валентин Петрович, виновато улыбаясь, прошел в туалет и запер за собой дверь.

Женщина по-хозяйски вошла в комнату и поправила занавески на окнах. Затем, потянувшись, как кошка, принялась снимать с себя одежду, укладывая ее на спинку стула. Совершенно неожиданно ее стала одолевать сонливость. Позевывая, она сняла с постели покрывало, аккуратно свернув, повесила его на тот же стул и прилегла, вытянувшись поверх одеяла. Глаза буквально закрывались сами собой.

Ничего страшного, подумала она с улыбкой, сейчас придет Валентин Петрович, неутомимый и ненасытный любовник, уж он-то ее разбудит…

Когда бывший учитель вышел из туалета, женщина уже спала.

Джина успокоилась. Оскорблен был не ее отец, а вся страна, а это ладно…

— Чо это ты так, Сергей, скопом всю Россию мордой в дерьмо? — поинтересовался Тимофей Лунев.

— Как еще-то? Ты вот за границей бывал? — спросил Сергей.

— Не знаю, за границей ли… В Прибалтике с женой отдыхали, когда еще Джины в проекте не было.

— Ну и как там тебе?

— Нормально, только нас, русских, не любят.

— Это другое. За что им нас любить? Мы их оккупировали и тоже захотели сделать из них быдло… Кстати, не вышло почему-то. Я о другом — о чистоте, вежливости и порядке.

— Это да, все так.

— Ладно, вы, русские, быдло, — подала голос Наталья Лунева, — а я, бурятка, кто?

— Ты давно обрусела и тоже стала русским быдлом, — открыл ей глаза Сергей. — Национальность не имеет особого значения: евреи, поляки, немцы, я уже не говорю об исконных народах бывших союзных республик, все за восемьдесят лет правления большевиков превратились в русское быдло! И лет сто пройдет, пока мы перестанем им быть. Это долгий и мучительный процесс…

— Главное, обидный, — добавил Тимофей.

— Но через это необходимо пройти, если мы, русские, хотим стать цивилизованным народом. Антон Павлович Чехов предлагал по капле выдавливать из себя раба. Он о том же самом писал, наш Чехонте, проказник… И это до великого октябрьского переворота, Гражданской и двух мировых войн! А сейчас в русской крови дерьма больше, чем красных кровяных телец и белых тоже… Выдавливай — не ленись!

— Нажрешься, вечно чушь всякую мелешь, — проворчала Анна. — Что это тебе, прыщик, что ли, выдавить?

— Ты заметил, Сергей, — обратился Тимофей к собутыльнику, — родившийся русским в этой стране попадает в двусмысленное положение. Вот ты назвал нас всех быдлом, но тебя даже в непатриотизме не обвинят!

— Еще как обвинят, — возразил Сергей.

— Может быть, но в глубине души согласятся. Самобичевание у нас в крови… Но если ты назовешь еврея глупцом или жмотом, тебя автоматически объявят антисемитом, и не дай бог назвать бурята тупым…

— Где ты видел тупого бурята? — с напором спросила Наталья Лунева.

— А где ты видела не тупого? — с усмешкой поинтересовался ее муж.

— Шовинист!

— Что и требовалось доказать, — развел руками Тимофей.

— И с этим человеком по неведению я почти двадцать лет делила супружеское ложе… — Наталья всхлипнула, Анна обняла ее и пьяно обслюнявила щеку поцелуем.

— Не слушай ты мужиков! Нажрутся и мелют, мелют…

Тем временем в «ЛИАнЯ» изучили ксерокопию статьи из «Прибавления к Иркутским губернским ведомостям» от 6 апреля 1912 года, принесенную Мариной Младич из архива научной библиотеки, и Степан Юрьевич Есько предложил подвести итоги прошедшего суматошного дня.

— Если я что-то пропущу, вы добавите.

Шефу не возразили.

— Итак, тринадцатого июня сего года в десять часов шестнадцать минут с небес ударила ужасающей силы молния, послужившая причиной пожара, уничтожившего деревню Хандабай…

— Не целиком, — напомнила Марина.

— Об этом чуть позже. — Степан Юрьевич продолжил: — Спустя две-три минуты прогремел гром и пошел дождь, по химическому составу почти идентичный человеческой моче, который не гасил огонь, а, напротив, со слов очевидцев, усиливал его. Зола, оставшаяся после пожара, вызывает ускоренную коррозию металлов, а материалы вроде ткани без нагрева и пламени как бы сгорают от соприкосновения с ней.

— Надо заметить, химический состав золы ничем не примечательный, — добавил Федор Барлуков.

Шеф кивнул и продолжил:

— Благодаря стараниям нашей Мариночки мы выяснили, что сгорела не вся деревня, а только та ее часть, что совпадает с границами улуса Хандабай на съемке от второго июля тысяча девятьсот одиннадцатого года.

— Не полностью совпадает, — уточнила Марина.

— Те несколько домов, что сгорели на окраинах, я уверен, были построены между июлем тысяча девятьсот одиннадцатого, когда проводилась съемка, и пятым апреля тысяча девятьсот двенадцатого года, по новому стилю восемнадцатого, когда жители по неизвестной причине покинули улус.

— Вы хотите сказать, — резюмировал Федор Барлуков, — что границы пожара в точности совпадают с границами улуса на тот момент, когда буряты ушли из него?

— Именно так!

Степан Юрьевич улыбался победно.

— Шеф, я тут еще один факт раскопала, — сказала девушка, — не знаю только, имеет ли он отношение к нашему делу… Семнадцатого апреля тысяча девятьсот двенадцатого года, накануне исхода жителей из улуса, наблюдалось полное кольцеобразное или гибридное солнечное затмение.

— Что означает эпитет «кольцеобразное»? — спросил Барлуков. — Я, извините, давненько с астрономией не связывался, подзабыл…

— Визуально Луна проходит по диску Солнца, но оказывается меньше его в диаметре и не может скрыть его полностью, — сообщила Младич. — В максимальной фазе Солнце закрывается Луной, но вокруг Луны видно яркое кольцо незакрытой части солнечного диска. Небо при таком затмении остается светлым и звезд не видно, но в апреле тысяча девятьсот двенадцатого года было гибридное.

— А это как понимать?

— Это такое затмение, — пояснила Младич, — при котором вершина конуса лунной тени пересекает земную поверхность на центральной линии затмения. В этот момент его характер меняется с полного на кольцеобразное или наоборот. Обычно гибридные затмения меняют тип дважды: начинаются и заканчиваются как кольцеобразные, а на среднем участке являются полными. Мировое время в момент наибольшего затмения одиннадцать часов тридцать четыре минуты двадцать две секунды, то есть в Иркутске было соответственно двадцать часов тридцать четыре минуты двадцать две секунды.

— Мариночка, вы не посмотрели случайно, в ближайшие дни никакого затмения не ожидается? — спросил Есько.

— Случайно посмотрела, — улыбнулась девушка. — Солнечных затмений нет, зато есть полное лунное в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июня, точнее, ранним утром шестнадцатого. Начало частных фаз в три часа двадцать три минуты, полностью Луна скроется за земной тенью в четыре двадцать две местного времени, и продлится все это ровно сто минут.

— Очень интересно, — прокомментировал Есько.

— Что это может означать для нашего расследования? — спросил Барлуков.

— Не знаю, — ответил шеф, — пока не знаю…

Сон как рукой сняло. Джина встала, оделась и заправила постель. Захотелось, высунувшись в окно, закричать:

«Все вы врете, Сергей Леонидович! Никакое мы не быдло! Сами вы с ущербной вашей философией быдло и есть!»

Джина усмехнулась. Он-то как раз с этим и не спорит. Он говорит: я быдло, и вы не лучше. И что обидно, он прав, но не на все сто, Джина это чувствовала. Она не хотела быть быдлом, хоть ты ее убей!

Убей… Джина вспомнила Кольку и всхлипнула. Надо узнать у парней, как он погиб… Не надо было позволять врачу «скорой» делать ей укол. Она должна была увидеть его мертвого! Зачем? Как в дурацком каком-нибудь сериале, глаза, что ли, закрыть? Она не знала. А тут еще отец Стаса со своими обвинениями. Можно подумать, кабы не октябрьская революция, был бы у нас в России рай земной…

Ее отец будто подслушал мысли дочери.

— Что же все на большевиков-то валить? — не согласился он с Сергеем Кузнечихиным. — Я вот намедни «Петра Первого» Алексея Толстого перечитал. Ужас и стыд раздирают, когда сравниваешь Кукуй, где жили немцы, и остальную смрадную и нищую Москву!

— Это да, — согласился Сергей, — но не забывай, к началу двадцатого века Русь потихоньку стала выбираться из нищеты и смрада, и тут — нате вам! Большевистский переворот! А вместе с ним Гражданская война, разруха, голод, и снова мы по уши в дерьме!

Джина поняла, что ничего нового они больше не скажут. Станут пьяно перебрасываться примерами и доводами, а их можно тысячу найти как «за», так и «против». Мы, например, в космос первые полетели! И автомат Калашникова лучший в мире! И в хоккей играем лучше всех! И еще, не забыть, балет у нас — ого-го! И самовары на загляденье, и гармони, и бани… А матрешки? У кого в мире еще есть такие замечательные матрешки?

Вспомнив, что даже пресловутые матрешки не русская, а то ли китайская, то ли японская игрушка, Джина горько усмехнулась.

Когда бывший учитель вышел из туалета, женщина уже спала, и его это нисколько не удивило. А вот его дальнейшее поведение, кабы Нина Павловна не уснула, удивило бы ее до предела. Она бы попросту не поверила в то, что видит.

Тот, кто вошел в комнату, не обратил ни малейшего внимания на обнаженную и, надо заметить, не слишком сексуально привлекательную женщину. Перешагнув ее тело, он снял со стены висевший над кроватью коврик с оленями, расстелил на полу и сел на него в позе лотоса.

На этом чудеса не закончились. Не выкуривший за всю свою жизнь ни единой сигареты, вдвойне бывший учитель истории вынул из бокового кармана пиджака трубку, которую позаимствовал в мастерской трудовика. Из нагрудного кармана он достал несколько сигарет, настрелянных у погорельцев, порвал одну из них и набил трубку табаком. Потом извлек коробку спичек, неумело поджег и раскурил самодельную трубку.

— Хонзохон! — недовольно произнес он, с гримасой отвращения выдыхая дым в потолок. Вероятно, от процесса он ожидал чего-то большего, впрочем, курить не перестал…

Джина твердо решила не прислушиваться больше к тому, что происходило под окнами, а спать, когда ожил ее сотовый. Девушка посмотрела: звонил ее родной дядя Василий Шарменев, пятидесятилетний мамин брат с Ольхона. Был он по виду чистый бурят, низкорослый, плотно сбитый, со скуластым круглым лицом и раскосыми глазами, черными как угли. По деду с материнской стороны он был потомственный черный шаман. Посвящения, впрочем, не принимал. Но в наше время шаманское посвящение — довольно редкое, экзотическое явление. Однако по обе стороны Байкала слава о нем распространилась как о сильном практикующем боо. Помогал он всем нуждающимся без исключения, довольствуясь тем, что давали, а потому не бедствовал, но и не нажил богатства. В Иркутске, в Улан-Удэ, а тем более в Москве он давно сколотил бы капитал своим талантом, в том числе и врачевателя, однако…

«Овес к лошади не ходит», — говаривал он с усмешкой и оставался дома, в скромном двухэтажном особнячке на краю Хужира, а страждущие со всей России за полгода записывались в очередь к нему на прием.

— Привет, Женька! Как у вас дела? — спросил дядя Вася.

— Ты разве не знаешь, что деревня сгорела?

— Знаю, мать говорила… Я вот зачем звоню. Помнишь старый осинник за вашей школой?

— Помню, конечно, только его теперь нет.

— Как нет? — В голосе дяди племянница услышала волнение, даже испуг. — Куда ж он делся?

— На его месте новый корпус лицея начали строить. Вырубили осинник.

— Тогда все ясно, — сказал дядя Вася после паузы, — и про пожар, и про гром с молнией…

— Что тебе ясно?

— Ясно, что пророчество исполнилось и Он восстал, — в задумчивости произнес Василий Шарменев. — Я это почувствовал, но подумал, что, может быть, ошибаюсь… Лучше бы ошибся. Девяносто девять лет прошло. Ровно девяносто девять лет…

— Я тебя не понимаю, — заволновалась Джина. — О чем ты?

— Это не важно. Значит, так, Женя, вам с мамой нужно срочно приехать ко мне на Ольхон. Я попытаюсь нас всех защитить!

— Дядя Вася, какой Ольхон? Мама же работает, не поедет она никуда.

— Шут с ней, с работой! Жизнь дороже! Я завтра же вас…

В этот самый момент в трубке затрещало, загудело, и связь оборвалась. Джина тут же попробовала перезвонить, но узнала, что «абонент временно недоступен». Странно, сотовая связь с Ольхоном в последние годы вроде бы наладилась…

Девушка оставила в покое мобильник и задумалась. Говорить ли маме о звонке брата? Хотя голос Василия показался Джине вполне трезвым, девушка решила, что все-таки он был пьян, а потому нес ахинею про осинник и какого-то неизвестного ей человека, который восстал через 99 лет.

Джина усмехнулась. Она решила ничего маме не говорить. Конечно же, дядя Вася «набурханился», с ним это случалось не так уж и редко.

Между тем разговор под окном продолжался, и Джина снова невольно прислушалась.

— …в большинстве своем в детях дворян, переживших октябрьский переворот, культивировалось воспитание того же пресловутого быдла. Почему? — вопросил Сергей Кузнечихин.

— Чтобы не выделялись на рабоче-крестьянском фоне, — предположила Наталья Лунева.

— Чтобы не репрессировали, — добавил ее муж.

— Именно! — порадовался Сергей сообразительности Луневых.

— Ерунда! — вмешалась его жена. — Моя бабушка Мария Павловна, тысяча девятьсот восемнадцатого года рождения, потомственная дворянка, до гробовой доски оставалась интеллигентной женщиной!

— О ней я и хотел рассказать для примера…

— Ты считаешь, что и Мария Павловна тоже… — Возмущенная Анна Кузнечихина не договорила.

— Тоже-тоже! — Сергей захохотал.

— Да я сейчас тебя убью! — объявила Анна. Вероятно, выпила она уже достаточно для смертоубийства.

— Я всего лишь хотел рассказать о Бальмонте! — торопливо уточнил Сергей.

— При чем здесь русский поэт? — не понял Лунев, зато Анна поняла, рассмеялась.

— Это валяй, — сказала, — это почти что и не про бабушку.

— Очень даже про нее, царствие ей небесное, — продолжал Сергей. — Когда мы с Анной познакомились, я учился в Московском институте кинематографии на заочном и только-только открыл для себя Серебряный век русской поэзии. Наизусть стихи шпарил, как по писаному…

— Ты не отвлекайся, — перебила его жена, — про Марию Павловну давай.

— Помнишь, Аня, мы с тобой уже заявление в ЗАГС подали и ты меня с родней знакомиться привела?

— Еще бы, будто вчера все это было…

— Мария Павловна только о своих родителях и говорила. — Сергей пояснил для Луневых: — Анин прадед, основатель Иркутского ботанического сада, выпускник Варшавского университета, вместе с семьей в тысяча девятьсот девятнадцатом году бежал из голодного Киева в сытый Иркутск. А про маму Мария Павловна рассказывала, что та музицировала, пела и обожала поэзию Константина Бальмонта. Я тогда завелся с полоборота и процитировал:

— Ну и какова была реакция? — поинтересовался Тимофей Лунев.

— Мария Павловна задумалась, нахмурилась и произнесла дословно следующее: «Такого Бальмонта моя мама не любила».

— А что, есть и другой? — спросила Наталья Лунева.

Тем временем Тот, кто сидел на ковре, черты лица имел Валентина Петровича Вереникина, однако поведение его разительно отличалось от поведения последнего, как до заболевания моторной афазией, так и после.

На ковре сидел человек уверенный, властный, привыкший повелевать. Он заговорил с Ниной Павловной именно таким тоном на каком-то азиатском языке. По телу женщины прошла судорога, лицо искривилось, и после паузы она прошептала еле слышно:

— Не понимаю…

— Ясно, — сказал мужчина на чистом русском без всякого акцента. — Сколько тебе лет?

— Сорок пять, — с трудом ответила Нина Павловна. Тело ее продолжало скручивать то в одну, то в другую сторону, и мужчина наконец обратил на это внимание.

— Успокойся, — сказал он. — Все хорошо. Ты сейчас занимаешься сексом с любимым мужчиной, но продолжаешь отвечать на мои вопросы. Ты меня поняла?

Нина Павловна хищно улыбнулась, скорее даже оскалилась.

— Да! — выкрикнула она с придыханием, широко раздвинув согнутые в коленях ноги.

— Повторяю, спокойно. Первая страсть уже утолена. Ты получила удовлетворение. Тебе легко и приятно…

Нина Павловна расслабилась, это было заметно. Напряжение отпустило ее, ноги вытянулись, на лице застыла блаженная улыбка.

— Да, пока не забыл, принеси мне, когда придешь в следующий раз, нормальный табак, да покупай подороже, не скупись, — велел Тот, кто сидел на ковре. — Невозможно курить это дерьмо… Ты меня поняла?

— Да.

— Твой отец по национальности бурят? — начал допрос мужчина.

— Нет.

— Тогда мать?

— Нет.

— Кто из твоих родственников бурят? — спросил мужчина, теряя терпение.

— Прадед по отцовской линии.

— Его имя и фамилия?

— Гомбо Хандагуров.

— Очень хорошо. — Вдвойне бывший учитель заулыбался. Он долго расспрашивал женщину о ее родственниках, но только про тех, что были потомками Гомбо.

Нина Павловна отвечала охотно, с удовольствием и называла имена даже тех, кто умер задолго до ее рождения и о которых она и не слышала.

— Татьяна Ивановна Забазнова, моя тетя, ей семьдесят пять лет, живет в Москве по адресу…

— Не надо адрес, полетишь к ней сама, но не сегодня. — Мужчина убрал в карман трубку, повесил на прежнее место коврик с оленями и снова превратился в Валентина Петровича, бывшего учителя.

Скоро проснувшись, Нина Павловна о расспросах не вспомнила и ничего необычного не заметила. Единственно, ей показалось, что в комнате накурено, но она решила, что дым после пожара надуло сквозняком из открытой форточки, и успокоилась.

— Сегодня ты был особенно хорош, — сказала завуч уже у дверей, любовно потрепав по щеке бывшего учителя. — Пока-пока, мой молчун!

 

Глава 21

ЭКСКАВАТОРЩИК (продолжение)

18.18. Иркутск

Досконально изучив план улицы Карла Маркса и заранее продумав каждый свой шаг, Петр Кириллович Онопко решил, не входя в ИГРУ, пройти пешком по этой улице из конца в конец от Дома художника до памятника Александру III.

Выходить из дома безоружным казалось ему теперь верхом беспечности.

Несмотря на летнюю жару, установившуюся в Иркутске, он надел легкую камуфляжную куртку и сунул в карман травматический пистолет с запасными обоймами. На пояс повесил ножны с охотничьим ножом, подарком от строительной фирмы на пятидесятилетний юбилей. Он еще подумал тогда: на кой ему нож, он и на охоту ни разу в жизни не ходил! А вот пригодился…

Жил он неподалеку от автовокзала и, проходя мимо него, заприметил двух полицейских, патрулирующих улицу. Один был по национальности бурят, другой русский. Как какое-нибудь игрушечное ружье с пластиковой пулькой на веревке, на плече бурята дулом вниз висел тот самый вожделенный АКС-74У, который он совсем недавно изучал в Интернете.

Вот оно!

Насторожившись, Онопко встал, и на него наткнулась девица с объемным баулом, торопящаяся, вероятно, к междугороднему автобусу.

— Чо стал, разиня? — Не сбавляя скорости, она обогнула Петра Кирилловича.

— Извините, — пробормотал тот, продолжая завороженно смотреть на автомат, удаляющийся вместе с полицейским.

Онопко не представлял, как он станет добывать его при свете дня в людных окрестностях автовокзала, однако проследовал за патрулем — в некотором, впрочем, отдалении.

Сунув руку в боковой карман, проверил наличие пистолета, хотя и без того ощущал его тяжесть.

Менты шли по улице, названия которой Онопко не знал, вдоль бывшего завода тяжелого машиностроения…

Онопко усмехнулся, он назвал их «ментами». Уже несколько месяцев, как милицию переименовали в полицию. Абсолютно ничего не изменилось, кроме новой формы от Юдашкина, которой, впрочем, пока и не было. Уж Петр-то Кириллович точно до смерти будет называть их по-старому…

Тем временем менты, пройдя метров сто, развернулись и снова пошли к автовокзалу. Онопко находился от них меньше чем в десятке шагов. Вместо того чтобы непринужденно пройти мимо, он заметался, ища укрытия, и, не найдя его, сел и принялся делать вид, что шнурует ботинки, которые вдобавок ко всему оказались вовсе без шнуровки, на молнии.

Менты, проходя мимо, неодобрительно на него покосились. Он этого видеть не мог, но почувствовал запульсировавшим вдруг затылком.

На ступеньках автовокзала полицейский патруль проверил документы у двух мужчин среднеазиатской наружности. Один из них, сконфуженно улыбаясь, перед тем как протянуть паспорт, торопливо вложил в него купюру. Какого достоинства, Онопко не разглядел.

Потом менты вошли в здание автовокзала и не меньше четверти часа пили чай в буфете. Все это время Онопко просидел в зале ожидания, не спуская с них глаз. Он все не мог придумать, как ему завладеть автоматом. Оставалось надеяться только на счастливый случай…

Покинув автовокзал, менты вышли на улицу Дзержинского и обогнули двухэтажный дом-музей декабриста Трубецкого. Онопко остановился в нерешительности. Он был в этом месте единственный раз лет тридцать назад. Там в разросшемся, неухоженном саду стоял деревянный домик на двух хозяев. В домике при жизни князя ютилась прислуга, а сад, само собой, был с беседками и цветниками…

Но это все дела давно минувших дней. Что за домом-музеем находится теперь, Онопко не представлял.

Минуту помявшись у музейного крыльца, он таки решился, обогнул строение, прошел в приоткрытые новые ворота и оказался в десятке шагов от домика. Все здесь осталось таким, как тридцать лет назад.

Никого не увидев, Онопко обошел дом, углубился в какие-то кусты, но и там не оказалось ни души. Повертев головой, раз уж залез в эти дебри, он расстегнул ширинку, имея намерение отлить, когда на его плечо легла крепкая ладонь и он услышал за спиной голос:

— Ну все, дядя, ты попал…

Онопко, оглянувшись, увидел ухмыляющихся ментов, тех самых.

— Какие проблемы? — поинтересовался он, застегивая молнию ширинки.

— У нас никаких. Это у тебя, дядя, проблемы, — хохотнул бурятский мент. — Плати штраф.

— За что?

— За то, что ссал в общественном месте, — пояснил русский мент.

— Я же не успел…

— Еще бы ты успел. Как учит нас товарищ министр МВД, мы с товарищем сержантом предотвратили правонарушение, — сказал русский.

— Профилактика называется, — пояснил бурят.

— Какое же это общественное место? Кусты…

Онопко лихорадочно размышлял, что ему предпринять, причем немедленно. Ведь, как пить дать, они сперва его обдерут как липку, а потом и карманы вывернут. А в боковом кармане куртки травматический пистолет, изъятый у охранника, ныне покойного… А у него даже булыжника нет под рукой… Впрочем, зачем ему булыжник теперь? Менты явно не принимают его всерьез, и это ему на руку.

— Это не просто кусты, дядя, а территория дома-музея, памятника деревянной архитектуры федерального значения!

Образованный бурят явно наслаждался ситуацией.

— Ты еще спроси у этого придурка, — вступил русский мент, — почему он за нами ходил как приклеенный последние полчаса?

— Фи, как некультурно, Григорий, — скривил круглое лицо бурятский мент и, повернувшись к задержанному, изрек театрально: — Скажите, гражданин, по какой причине вы за нами следите? Может быть, вы агент ЦРУ? Сколько вам заплатили америкашки, предатель?

— Ладно, хватит. — Отступив чуть в сторону, Онопко полез в боковой карман куртки, — Штраф так штраф… Сколько с меня?

— А ты бумажник-то давай сюда. Мы посмотрим, что у тебя там, и определим сумму штрафа. — Русский протянул руку. Ствол автомата, висевший на плече бурята, по-прежнему уныло смотрел в землю.

— В нашем отделении золотое правило, — ерничал продвинутый бурят, — от каждого по нашим потребностям, но по его возможностям. Принцип военного коммунизма! Сечешь, дядя? Или ты в политэкономии внутренних наших органов ни в зуб ногой, ни даже дубинкой по печени?

И он смеялся, как ребенок. И русский мент, который, похоже, не понимал и половины из того, что плел бурят, тоже из солидарности подхохатывал.

— Ладно, посмотрю, что там у меня с собой…

Онопко нащупал пистолет, сжал его в ладони и, еще не вынимая из кармана, снял с предохранителя. Потом отпрыгнул в сторону, одновременно доставая оружие, и всадил по резиновой пуле в упор сперва в лицо буряту, потом русскому, который едва успел потянуться к кобуре на поясе.

Все произошло мгновенно. Склонившись над поверженными, корчившимися от боли ментами, Петр Кириллович сделал по контрольному выстрелу уже из автомата.

Их тела обнаружили только на следующий день, прочесав всю округу.

Спустя пять минут Петр Кириллович Онопко уже покидал территорию дома-музея с автоматом АКС-74У под курткой и запасным магазином на сорок пять патронов в кармане. Повезло…

А еще через десять минут осознанно неторопливой ходьбы (он с трудом себя сдерживал, чтобы не побежать) Онопко оказался у цели. Улица Карла Маркса, сквер у Дома художника — начало первого уровня ИГРЫ.

Появилось искушение пройти уровень прямо сейчас, но, поразмыслив, Петр Кириллович решил отказаться от этой затеи. Люди идут с работы, по магазинам ходят, прохожих — толпы. Зачем ему немотивированные трупы? Он начнет ранним утром или даже ночью, а сейчас просто пройдет по улице, осмотрится…

Остановился на перекрестке. Пока ожидал рядом с несколькими пешеходами зеленого света светофора, изучал крышу Дома офицеров, расположенного от него по диагонали через перекресток. Слуховых окон оказалось два. Из которого в него стреляли, не помнил. Плохо…

Когда загорелся зеленый, Онопко не пошел по зебре вместе с остальными, потому что увидел ровно посередине проезжей части улицы Декабрьских Событий ярко-красную точку лазерного прицела. Непроизвольно попятился. Сердце молотом застучало о грудную клетку, но схватился он не за него, а за автомат, что висел под курткой, чуть оттопыривая ее на груди.

Красная точка оставалась на одном месте. Пешеходы проходили, не замечая ее. Так и должно быть. Все здесь присутствующие — антураж, нужный Творцу ИГРЫ лишь для создания видимости реальности.

Значит, хочет Петр Кириллович или не хочет, ИГРА начнется, стоит ему пересечь улицу Декабрьских Событий.

Ну что ж, пусть хитроумный снайпер ждет его здесь хоть до второго пришествия!

Онопко сперва попятился, не сводя глаз с красной точки, но та не пересекала незримую линию, совпадающую с пунктирной разметкой середины дороги, и Петр Кириллович, спокойно повернувшись к ней спиной, пошел назад. Перейдя дорогу на другом перекрестке, вышел на параллельную улицу. Через квартал вернулся на Декабрьских Событий и, прижимаясь к стенам домов, добрался по мертвой для снайпера зоне до центрального входа в Дом офицеров.

Месяц назад Павлику исполнилось восемь лет. На день рождения ему много чего надарили вкусного и полезного, но лучший подарок был, конечно, от деда. Очень похожая на настоящую автоматическая винтовка М-16-А2 с лазерным прицелом, стреляющая пистонами, а в магазине их восемь. Столько же, сколько ему лет.

Дед сказал, что именно такие винтовки стоят на вооружении армии Соединенных Штатов. Павлик пришел в восторг, а когда набрал номер модели в Интернете и узнал, что стреляет она пулями калибра 5,56 и прицельная дальность 450 метров, восторг его сделался и вовсе безграничным. Ну и пусть «Made in China». Может, они по лицензии наладили выпуск оружия? Да и вообще, ему говорили, китайцы скоро станут самыми крутыми в мире!

Винтовка имела переключатель. На одиночных она говорила: «Кх!» и все. А если на очередь: «Трах-тах-тах!» Красиво, словом…

Но в школу брать игрушку ему не позволяли, вообще отругали деда за то, что подарил ребенку оружие, вдобавок американское. А что еще-то деду дарить? Он подполковник в отставке, в Доме офицеров завхозом работает.

И вот наконец сегодня, прихватив винтовку, Павлик пришел к деду на работу, влез на чердак (он оказался не закрыт) и стал стрелять по прохожим. Но он никого не убивал, он понарошке, честное слово! Павлик добрый…

Петр Кириллович поднялся на верхний этаж по широкой, выложенной мрамором лестнице. Чердачный люк оказался распахнутым, и спустя минуту Онопко, осторожно высунув голову, осматривал чердак. В световом пятне метрах в восьми увидел человека, наполовину высунувшегося из слухового окна.

Стараясь не шуметь, Онопко влез на чердак. По той же причине люк закрывать не стал — петли заскрипят, кто бы их тут смазывал…

Внизу, вероятно, загорелся «зеленый», пошли пешеходы, а машины встали, и сделалось тихо. Петр Кириллович замер, дожидаясь «красного».

Когда по Карла Маркса двинулся синхронно загудевший поток машин, Петр Кириллович подкрался к снайперу почти вплотную. Тот ерзал задом и что-то бормотал. Лица его Онопко видеть не мог, но тело показалось каким-то маленьким. Карлик, что ли?

Впрочем, все это не имело значения. Онопко торопливо расстегнул куртку и, не снимая автомат, дал по спине снайпера короткую очередь. Тот ойкнул детским каким-то голоском и сразу затих.

Только теперь Онопко вернулся к чердачному люку, закрыл его и придавил сверху каким-то запечатанным тяжелым ящиком, после чего подошел и, взяв за ноги, выволок снайпера из слухового окна.

Когда увидел его лицо, чуть не вскрикнул. Господи, что же делается? Он застрелил ребенка лет десяти или даже меньше! Что он, Творец ИГРЫ, охренел, что ли? Зачем детей-то вводить? Это некорректно!

Задрожав, Петр Кириллович опустился на пыльную балку перекрытия. Ему стало ясно, что Творец ИГРЫ — сумасшедший извращенец и ожидать теперь от него можно буквально все, что угодно.

Ладно, в конце концов, кого он конкретно убил, не имеет значения. Это ИГРА, и он обязан ее продолжить.

Замотав в какую-то не слишком чистую тряпку и перекинув через плечо оружие малолетнего снайпера, Онопко покинул чердак.

Следующая засада будет на углу с улицей Урицкого. Тройное нападение. В прошлый раз он потерял там треть жизни. Теперь этого позволить было нельзя…

Не доходя до перекрестка, Петр Кириллович свернул налево, прошел квартал и — направо, вышел на Урицкого. Вот он, киоск «Двенадцать месяцев», торгующий пиццей и блинчиками с начинкой.

Татьяна Трапезникова, студентка третьего курса Технического университета, возвращалась домой со сдачи курсового проекта, который защитила на «отлично». Пустой теперь тубус страшно раздражал, но она зашла все-таки к бывшей одногруппнице, отчисленной этой зимой и временно устроившейся продавцом в киоск «Двенадцать месяцев». Всего-то-навсего девушка хотела поделиться впечатлениями от последнего совместного посещения ночного клуба и только…

Беседуя с продавщицей, у окошка стояла девушка лет двадцати в мини-юбке, размалеванная, с ярко-красными губами. Петра Кирилловича такие современные особы раздражали, но теперь насторожило его другое. В левой руке девушка держала тубус, ну а в нем ясно что — стрелковое оружие!

Онопко встал у нее за спиной.

— Ты его, значит, послала, а он чо? — говорила девушка продавщице.

Та что-то ответила, слов было не разобрать, обе захохотали.

Шума поднимать не следовало. Онопко нащупал под курткой на поясе охотничий нож.

Девушка повернулась:

— Вы берете?

— Выбираю пока, — ответил с улыбкой Петр Кириллович.

Девушка снова развернулась к окошку и протянула с идиотской интонацией:

— Ну, блин, ва-аще-е…

Это были ее последние слова в этой жизни. Петр Кириллович всадил ей нож в спину по самую рукоятку. Даже не охнув, голова девушки легла на прилавок.

— Тань, ты чо? — встревожилась продавщица, а тело девушки уже сползало на асфальт.

Прохожие шли мимо, никто ничего не понял, а Онопко не стал дожидаться, пока из киоска выйдет продавщица. Он сунул нож в ножны и быстро пошел назад. Тем же путем и на то же место вернулся на Карла Маркса. Затем, перейдя улицу по дальнему переходу, пошел к цирку и, только чуть его не доходя, перешел дорогу, прижимаясь к домам, направился к входу в магазин «Эльдорадо», где, смешавшись с толпой покупателей, поднялся на второй этаж, откуда в прошлый раз по нему стреляли.

Анатолий Федоров работал в охране уже год, сразу после армии устроился. А туда попал после отчисления со второго курса физико-математического факультета Госуниверситета.

Пока служил, в автокатастрофе погиб отец, мать, само собой, забухала. Она и раньше-то… Но пока был жив отец, все в семье держалось на нем.

Придя из армии, Анатолий первым делом разогнал маминых кавалеров, такую же пьянь. О восстановлении в универ нечего было и думать. На что жить? Мать не работала, продолжала бухать. Собутыльников водить домой перестала, зато сама теперь пропадала на неделю и больше. Говорила: замуж вышла… Кому она нужна, опустившаяся проблядь (Анатолий непроизвольно нахмурился), кроме таких же, как она, забулдыг?

Федоров стоял у окна второго этажа и думал, что ему с матерью делать. Еще при жизни отца ее и вшивали, и кодировали — бесполезно…

У того самого окна стоял охранник с кобурой на поясе, скрестив руки на груди. Он глядел вниз, отыскивая взглядом ясно кого, Петра Кирилловича.

В отделе телевизоров покупателей почти не было. В дальнем конце парочка изучала огромный плоский ящик, стоивший больше сотни, да сонный менеджер поодаль пялился в монитор компьютера.

Не решаясь поднимать шум, Онопко подошел к охраннику сзади и снова воспользовался охотничьим ножом. Мужчина обернулся и с удивлением посмотрел на убийцу, который помог ему аккуратно лечь на пол, на спину, конечно.

— Что с ним? — с тревогой в голосе спросил подошедший менеджер.

— Плохо человеку стало, я за врачом! — ответил Онопко, мгновением позже растворяясь в толпе покупателей.

Стоя на тротуаре, Петр Кириллович и не думал предаваться эйфории. Да, все пока идет гладко, но не стоит забывать о маршрутном такси, из окна которого его обстреляли в прошлый раз. Какой, бишь, его номер?

Ему напомнили, потому что прямо на него неслась пассажирская «газель» с «двадцаткой» на лобовом стекле.

Не раздумывая, Онопко снял с плеча винтовку и, отбросив в сторону трянку, ее скрывающую, залег прямо на асфальт. Переключив на очередь, поймал лазерным прицелом левое колесо и нажал на спусковой крючок.

«Трах-тах-тах!» — сказала винтовка, расстреляв за раз все восемь своих пистонов.

Как и следовало ожидать, невредимая «газель» как ни в чем не бывало проследовала дальше и притормозила на остановке напротив выставочного зала, метрах в шестидесяти, а Онопко, рассмотрев винтовку, только теперь понял, что она игрушечная.

Прохожие, посмеиваясь, вертели пальцем у виска, когда Петр Кириллович, оставив бесполезную игрушку на асфальте, подскочил на ноги и побежал к остановке, выхватывая на ходу из-под куртки свой уж точно не игрушечный АКС-74У.

К киоску «Двенадцать месяцев» уже подъезжала полиция, но со стороны улицы Дзержинского, а потому видеть бегущего с автоматом в руках Онопко не могла.

Петр Кириллович готов был изрешетить маршрутку вдоль и поперек, но не успел он преодолеть и половины расстояния, их разделяющего, как «газель» отъехала от остановки и ушла в сторону набережной.

Петр Кириллович будто на стену наткнулся. Встал. Перекинул автомат через плечо. Почему из маршрутки по нему не стреляли?

Скоро понял, в чем проблема, точнее, удача — эта ловушка срабатывала только на перекрестке, а он давно миновал его.

До «Стратосферы» можно было идти спокойно, ну а там его ожидает бомж с термитной гранатой.

Клавдия Дмитриевна, одинокая семидесятилетняя бабушка, бомжом считаться не могла. Она проживала в комнате многоквартирного барака, где была холодная вода и даже теплый туалет на двух хозяев. И пенсию она получала исправно, но после оплаты коммунальных услуг пенсии хватало на пропитание ровно на двадцать дней. На что существовать оставшуюся треть месяца, неизвестно. Милостыню на паперти просить?

Клавдия Дмитриевна работала — собирала пустые жестяные банки из-под пива и колы, ловко плющила их, наступая ботинком, и сдавала в пункт приема неподалеку от ее барака.

Чтобы, не дай бог, не узнали соседи, выходя на работу, бабушка в любое время года обматывала голову черным платком так, что в узкую щель видны были одни только глаза.

Она шла от набережной Ангары. Возле бывшего кинотеатра «Гигант» остановилась у мусорной урны и, склонившись, погрузила в нее обе руки в белых строительных перчатках китайского производства.

Не доходя полтора десятка шагов до ночного клуба, Петр Кириллович остановился. Так и есть, бомж копается в урне. Но в прошлый раз, кажется, он был мужчиной, а тут — женщина… Впрочем, какая разница?

Онопко вскинул автомат и дал по бомжу короткую очередь. Тот или та, не важно, ткнулся головой в урну, а прохожие вдруг запаниковали, разбежались с криками в разные стороны. Странно…

Продавщица киоска «Двенадцать месяцев» стала давать показания полиции, как только у нее прекратилась истерика, но внятно описать мужчину, стоящего за спиной Татьяны Трапезниковой, не смогла. Сказала одно: старый, а потому не рассматривала, сразу потеряла всякий интерес.

Менеджер магазина «Эльдорадо», напротив, запомнил отлично мужчину, находящегося рядом со смертельно раненным Анатолием Федоровым (тот умер в машине «скорой» по дороге в больницу). Сначала он подробно описал его, а потом по предложенному фотороботу и опознал.

Так полиции Иркутска стало известно, что в городе орудует маньяк, совершивший минимум два убийства.

Именно в это время в полицию и поступил звонок с информацией, что неизвестный, похожий по описанию на серийного убийцу, только что у ночного клуба «Стратосфера» расстрелял из автомата пожилую женщину.

Полиция отреагировала мгновенно.

Когда Петр Кириллович в сквере у драмтеатра поливал огнем из автомата бронзовый памятник Александру Вампилову, ежу стала понятна в общем-то всем известная вещь: слова «маньяк» и «сумасшедший» — синонимы.

— Положите автомат на землю и поднимите руки, вы окружены!

Услыхав за спиной голос громкоговорителя, Онопко усмехнулся, поменял расстрелянный магазин и, минуя «убитого» драматурга, побежал, петляя, к набережной Ангары.

Бурят с самурайским мечом не понадобился. Во избежание потерь среди мирных граждан полиции ничего не оставалось, как застрелить маньяка неподалеку от памятника Александру III.

Раскинув руки, экскаваторщик упал на краю котлована и умер.

Первый уровень ИГРЫ Петр Кириллович все-таки прошел, но при жизни так и не узнал об этом.

 

Глава 22

АРЕСТ

99 лет назад. Остров Ольхон

Абсолютно голая плоская Скала, словно нос океанского судна, под которым всегда бурные, будто кипящие воды Священного моря. Облака над Скалой проплывают настолько низко, что, кажется, подпрыгнув, можно дотянуться до них рукой, оторвав мокрый, пушистый клок.

Граница трех сфер: воздуха, земли и воды — идеальное место для созерцания и медитаций. Еще один плюс — полное безлюдье. В этой малообжитой части Ольхона не было поблизости ни улусов, ни временных стойбищ. А теперь, когда Баташулуун Шагланов поставил у Скалы свою белую юрту, ни один человек даже случайно не мог сюда забрести. Разве что сильный шаман смог бы найти дорогу. Но зачем? Если место заговорено, значит, хозяин его не желает никого видеть. Нетактично нарушать уединение без веской на то причины.

Неподалеку между редко растущими реликтовыми лиственницами и соснами щипали молодую травку три лошади заарина и стадо баранов в два десятка голов. Больше разумному человеку и не нужно. В загробный мир богатства с собой не забрать. Кто-кто, а уж заарин это прекрасно знал.

Скрестив ноги, он сидел на самом краю Скалы и курил свою трубку. Накрапывал дождик, и это было приятно. Любое природное явление, будь то мелкий дождь, ураган или извержение вулкана, правильно и неизбежно. Потому что все это — деяние богов, которые мудры и справедливы во всем, даже в мести и ненависти. Впрочем, нет в них ненависти, ибо, наказуя, они не перестают любить…

Заарин предчувствовал, что на него надвигается какая-то черная, как грозовая туча, злая беда, но ничего предпринимать не собирался. Пусть все случится так, как предначертано. Находясь в возрасте допотопных библейских праотцев, он уже подустал от жизни в Срединном мире.

Баташулуун Шагланов был близок к Просветлению, и в Чикаи Бардо, в момент смерти, был уверен, он сумеет узнать ослепительный и манящий свет Вечного Синего Неба и сольется с Абсолютом, избежав нового бессмысленного перевоплощения. Он ждал этого момента. Он жаждал его, как всадник, седьмой день скачущий по безводной пустыне. Он попросту устал скакать…

Он вспомнил вдруг о Темучине, на Великом Курултае всех монголов в 1206 году объявленном Чингисханом. И хотя у ламаистов сразу после смерти он сделался богдо, то есть святым, он не обрел Просветления. В каждом новом перерождении Великий Завоеватель приносит все новые и новые беды, и жертвы теперь исчисляются в миллионах. Он совершенствуется, но не духовно, а как политик и убийца. Заарин не хотел бы для себя подобной судьбы. Впрочем, судьбы не выбирают, и он это тоже знал…

Трех боо, приближающихся к его уединенному убежищу, заарин заметил давно. Полярную Сову, своего ученика, он знал с его двенадцатилетнего возраста. Старика раздирали сомнения, но все-таки он вел двух других — усть-ордынского Пятнистого Волка, которого заарин немного знал, и незнакомую молодую черную шаманку в обличье Сороки.

Пятнистый Волк… От него исходила главная угроза. Ненависть и обида были в его душе…

Три десятка лет назад заарин прослышал, что в Усть-Орде есть десятилетний мальчик, без всякого обучения умеющий останавливать кровь и лечить, покуда только братьев и сестер. Баташулуун Шагланов поехал взглянуть на способного ребенка и не был разочарован. Черный Бычок с яркой белой точкой во лбу был умен и талантлив, и заарин взял его в ученики. Тогда же старший брат Бычка Пятнистый Волк, двадцатилетний парень, обучающийся искусству у местного боо, тоже попросился в ученики. Заарин отказал, несмотря на все его мольбы. Шансов превратиться в сильного шамана у него не было никаких. Обиду Волк, вероятно, затаил.

Заарин усмехнулся. Что ему до обид? Люди всегда недовольны, когда слышат правду о себе. Заарин говорил только правду.

Приближающиеся боо все были средней силы, и без помощи Совы, который здесь уже бывал, они вряд ли сумели бы найти дорогу к его Скале.

Так что все-таки они хотят от него?

Заарин читал их мысли, словно раскрытую книгу.

Вот, значит, в чем дело, его обвиняют в убийстве дуурэна Быка. Но это же смешно!

Нет, не смешно, понял он спустя мгновение. Он был поражен, узнав, что его дух-помощник Сибирский Тиф втайне от хозяина уже несколько раз охотился с этим преступным недоучкой Гомбо Хандагуровым. Недаром на лопатке жертвенного барана на его посвящении в хаялгын-боо заарин прочел свою скорую смерть!

Впрочем, вероятно, не настолько скорую. Пусть боо приходят. Заарин все им объяснит, и настоящий виновник смерти талантливого и сильного шамана будет примерно наказан.

Не сдвинувшись с места, заарин спокойно ожидал спешивших к нему людей.

А те меньше всего хотели слушать оправдания заарина. Они понимали, кто он, и собственные силы не переоценивали. И то, что их визит для него не тайна за семью печатями, тоже понимали.

Словом, если бы он захотел их уничтожить, ордынские шаманы не имели никаких шансов противостоять ему открыто даже втроем. Единственный крохотный их шанс заключался в том, что заарин, упиваясь собственной мощью, расслабится и позволит им приблизиться к нему.

Заарин не расслаблялся, но приблизиться им действительно позволил. Прискакав к берегу Байкала, они спешились, подошли к Скале и встали у него за спиной.

— Богдо, мы пришли поговорить, — сказал Сова, тщетно пытаясь сохранить твердость в голосе. Он боялся больше других, потому как знал заарина лучше.

— Здесь место медитаций, а не суетных бесед, — сказал заарин, не повернув головы. — Раз уж пришли, идите в юрту.

Когда боо ушли, заарин достал кисет и набил новую трубку. Уже очень давно он получал удовольствие только от двух вещей: от курения и созерцания природы именно здесь, на скалистом берегу Священного Байкала.

С юга дул ветер по имени Култук. Ему навстречу из устья Верхней Ангары дул его брат по имени Ангара. Они были лучшими друзьями заарина. Он предпочитал общаться с ними, а не с людьми, пусть они и были, как и он, боо.

Втроем, соединив свои силы, ордынские шаманы представляли более серьезную угрозу, чем заарин мог предположить. В какой-то мере он все-таки расслабился, что понять нетрудно. Ведь он не собирался вступать с ними в бой, а хотел лишь объясниться и тем устранить недоразумение. У непрошеных гостей были иные планы.

Когда заарин вошел в свою юрту, его ударили сзади по голове. Потом его, потерявшего сознание, тщательно связали, а рот забили кушаком от халата. Этого им показалось мало. Они боялись его панически, а потому надели на голову холщовый мешок и связали еще раз поверх холстины. Только после этого, перевернув всю юрту, шаманы обнаружили среди двух десятков человеческих и звериных черепов, используемых при камлании, череп крупной кошки с десятисантиметровыми клыками. Этого вещественного доказательства виновности заарина в смерти дуурэн-боо им оказалось вполне достаточно.

Перебросив тело пленника через круп его коня, ордынские шаманы, уже не торопясь, отправились к переправе у пролива Ольхонские Ворота.

 

Глава 23

ОСОБНЯК НА ДЗЕРЖИНСКОГО

10.10. Иркутск

Утром следующего дня Валентин Петрович Вереникин даже и не собирался подметать школьный двор. Хотя упаковку дорогого голландского табака завуч принесла еще вчера вечером, трубку он набил только теперь.

Снова сняв коврик с оленями со стены, он расстелил его на полу, сел, скрестив ноги, и раскурил трубку.

Ароматный дым клубами поднимался к потолку.

Бывший учитель улыбался.

Все шло так, как должно…

Тем временем Юрий Беликов стоял у кованых ворот одноэтажного каменного особнячка по улице Дзержинского, 12. Адрес этот был ему давно знаком. До октябрьского переворота здесь жил какой-то купец какой-то там гильдии, и здание, ничем не выдающееся, но хорошо сохранившееся, было признано памятником архитектуры губернского значения.

До середины девяностых здесь располагался штаб народной дружины центрального округа, его сменил офис известного адвоката, прославившегося тем, что ему страшно повезло защищать аж самого Япончика. Он и книгу об этом написал, которая особого читательского ажиотажа не вызвала, однако ее автор вскоре вступил в Союз российских писателей имени Марка Сергеева и отбыл в Москву за настоящими делами и деньгами. Помещение же, приложив все свои немалые административные связи, он бескорыстно передал Союзу писателей, тогдашний председатель которого был, кстати, его другом и редактором его «японской» книги.

Союз в этих крепких стенах просуществовал около десятилетия, однако после того, как его бессменный председатель, талантливый поэт, на старости лет укатил по той же дорожке, которая издревле на Руси ведет в Москву, последовала череда переизбраний, скажем так, не слишком удачных, омраченных даже и казнокрадством. Словом, вскоре писатели оказались на улице, а недолго пустовавшее здание усилиями господина Алексеева перешло в аренду недавно созданной Лаборатории по изучению аномальных явлений. Ее сотрудники сферу своей деятельности не афишировали. На входных дверях был приклеен на скотч лист писчей бумаги с аббревиатурой: ЛИАнЯ, а на стене здания до сих пор красовалась плита полированного гранита — вывеска Союза писателей.

Следователь по особо важным делам оказался здесь не случайно, впрочем, начать следует с того момента, когда вчера около восьми вечера капитана юстиции оторвали от сочинения отчета о трагических событиях в поселке Олха и вызвали на улицу Карла Маркса, где уже произошли события не менее трагические. Но если в Олхе погибли три бойца спецназа и террорист, то Петр Кириллович Онопко, личность которого была установлена по документам, найденным в куртке, убил или смертельно ранил семь человек, в том числе восьмилетнего ребенка, девятнадцатилетнюю студентку и старушку пенсионного возраста. Подобного еще не видел мгновенно «прославившийся» губернский Иркутск. Сюжеты о кровавых преступлениях транслировали теперь в новостях всех телеканалов мира.

Связь между событиями, произошедшими в центре города и пригородном поселке, отыскалась сразу. Оба исполнителя не только работали в одной строительной фирме, но и на одном объекте. Полиция мгновенно вышла на руководство, и вскоре выяснилось, что работающий на том же котловане водитель самосвала Федор Панкратов не вернулся с работы домой, а брошенный его КамАЗ автоинспекция обнаружила неподалеку от своего поста на въезде в город со стороны Синюшиной горы. Иван Михайлович Барнадаев, прораб участка, тоже исчез бесследно, а иномарка его так и осталась стоять на стройплощадке. Оба строителя были объявлены в розыск, но к утру следующего дня их все еще не нашли.

Накануне поздно вечером известный бизнесмен и кандидат в депутаты Николай Тимофеевич Алексеев позвонил начальнику отдела по особо важным делам Следственного комитета России по Иркутской области и порекомендовал послать одного из своих подчиненных, желательно наиболее непредвзятого, в ЛИАнЯ потолковать с ее руководителем, подполковником в отставке товарищем Есько.

Был послан Юрий Беликов. Он понятия не имел, для чего ему встречаться с этим человеком, возглавляющим лабораторию с научно-фантастическим названием, однако ослушаться приказа не мог.

Ровно в 10 часов 10 минут он вошел в историческое здание и, обнаружив в просторном помещении, заставленном компьютерами, приборами и лабораторной посудой, всех троих сотрудников, громко представился.

Его с нетерпением ждали. Усадив следователя в удобное кресло, сотрудники учинили ему настоящий перекрестный допрос, вызнав все подробности обоих преступлений. Никакой особой тайны в том не было, и капитан юстиции удовлетворил их любопытство, как ему сперва показалось, праздное. Впрочем, он изменил свое мнение, когда его ввели в курс изысканий о дожде, пепле и границах пожара.

— Хорошо, я доверяю результатам проведенной вами работы, — сказал он, усвоив новую информацию. — Нам теперь известно, что над Хандабаем пролился необычный дождь, пусть даже из мочи, что пепел многократно ускоряет коррозию, а деревня сгорела ровно в пределах границ тысяча девятьсот двенадцатого года, но, во-первых, что нам дают эти любопытные сами по себе факты, а во-вторых, как они соотносятся с двумя массовыми убийствами?

— На первый ваш вполне резонный вопрос я не готов пока ответить, хотя, не скрою, догадки есть, — сказал Есько. — А ответ на второй прост. Все события, дождь, пожар и даже убийства, являются звеньями одной цепи, их первопричину поэтому надо искать совокупно.

— Вы пытаетесь совместить несовместимое, — не согласился Беликов. — Не может быть единой причины у природного явления, например дождя, и преступления, совершенного человеком.

— Очень даже может быть, — сказал Есько. — Не обижайтесь, капитан, но ваш привычный причинно-следственный механизм устаревает на глазах. Теперь, когда существование аномальных явлений доказано научно…

— Не доказано! — прервал «аномальщика» следователь. — Французская академия еще, кажется, в середине девятнадцатого века учредила премию, по тем временам огромную, несколько десятков тысяч франков, за доказательство существования ясновидения.

— Я что-то слышал об этом, но уже не помню, — признался Есько. — И какого, интересно, доказательства они хотели?

— Самого примитивного. Испытуемому необходимо было прочесть то, что написано на обычном листе бумаги и вложено в запечатанный черный конверт.

— Ну и?

— Премия до сих пор остается невостребованной.

— Ох уж эти академики… — усмехнулся «аномальщик», — французские или российские, не важно… Юрий, большинство представителей официальной науки не признавало и не признает никогда существование аномальных феноменов, а их существование действительно доказано!

— Даже если так, не объяснено! — возразил Беликов.

— Обоснование — дело недалекого будущего. Но если мы не можем объяснить некое явление, это не означает, что его нет. Еще до открытия закона всемирного тяготения никто не сомневался, что подброшенное тело упадет на землю.

— Это другое, — не согласился следователь. — Не обязательно знать законы термодинамики, чтобы вскипятить чай на костре, ну а уж принципы работы сотовой связи понимают единицы, а телефонами пользуются миллиарды. Я согласен, что, если нечто работает, совсем не обязательно знать как. Но в данном конкретном случае я не представляю, чем можете помочь вы, экстрасенсы? Преступления уже совершены, а их исполнители известны и мертвы.

— Среди нас нет людей, обладающих паранормальными способностями, — сказала Марина Младич.

— Мы ученые, которые занимаются аномальными явлениями именно с научной точки зрения, — уточнил Федор Барлуков.

— А помочь мы можем в одном — в предотвращении новых преступлений, — сказал Есько. — Давайте оставим споры и займемся наконец делом. Вы сказали, что Зуев и Онопко характеризуются по работе и месту жительства как люди положительные и вполне вменяемые?

— Это так, — кивнул Беликов.

— Тогда каким образом два нормальных человека превратились практически одновременно в жестоких убийц?

Следователь в ответ лишь усмехнулся.

— Значит, вчера утром, — продолжил Есько, — на стройке возле хандабайского лицея произошло нечто необычное, что свело строителей с ума.

— Мы даже знаем когда, — вмешалась Младич, — ровно в десять часов шестнадцать минут.

— Почему именно в это время? — спросил Беликов.

— Молния, — коротко ответил за девушку Барлуков, — однако и она, и гром, что прогремел чуть позже, по-видимому, уже следствия, а не первопричина.

— Значит, надо поехать в лицей и попытаться найти возможных свидетелей, — решил следователь, вставая с кресла.

— И еще, капитан, выясните, пожалуйста, в какое конкретно место вывозили грунт из котлована, — попросил Есько.

— Нет проблем. — Беликов достал сотовый.

— И желательно пока приостановить работу на стройке у лицея.

— Она уже остановлена, — сказал следователь, набирая номер гендиректора строительной фирмы.

 

Глава 24

МЕРТВАЯ ГОЛОВА ВОДИТЕЛЯ

11.11. Поселок Хандабай

Охранника, дежурившего вчера на центральном входе лицея, искать долго не пришлось. Им оказался один из погорельцев, в ожидании нового жилья размещенный вместе с семьей в кое-как приспособленном для проживания кабинете русской литературы.

Степан Юрьевич Есько, пожелавший присутствовать при беседах, в действия Юрия Беликова не вмешивался, а только слушал да наблюдал.

Охранник рассказал следователю и о диком вопле, который он услышал ровно в 9.55, и о том, что вскоре после него на стройку отправились завуч Нина Павловна и трое лицеистов, которых он назвал поименно. Завуч вскоре вернулась в свой кабинет, а ребята сели в джип и уехали. Больше охранник ничего не знал и не видел, потому как стройплощадка располагалась с задней стороны корпуса.

Узнав, что среди свидетелей его сводный брат с друзьями, Юрий вызвал их по телефону, а сам тем временем отыскал завуча в ее кабинете.

Нина Павловна рассказала следователю обо всем, что знала, в том числе и о том, что оба рабочих были обнаружены в бессознательном состоянии, а когда они с ребятами покидали стройку, подъехали еще один самосвал и легковушка, из которой вышел мужчина бурятской национальности, по-видимому, начальник, потому как в пиджаке и при галстуке. Прораб он или нет, женщина не знала, но Беликов пришел к выводу, что именно прораб. Насколько ему было известно, среди руководящего состава строительной фирмы других бурят просто не было, да и машина, брошенная на стройке, оказалась зарегистрирована на имя Барнадаева.

Артем Беликов рано утром успел заехать в автосервис, «переобуть» свой внедорожник и на новой резине подкатил к дому Стаса Кузнечихина. Его друзья давно уже встали, позавтракали и устроились на врытой лавке в ухоженном саду. Мама Стаса была помешана на садоводстве, и среди всевозможных плодовых и декоративных кустов, деревьев и трав на клумбах уже цвели редко приживающиеся желтые лесные жарки, названные в народе «сибирской розой».

— Работа на заправке, как я понимаю, теперь отменяется? — поинтересовался Артем, усаживаясь на лавку.

Джина лишь пожала плечами, а ответил другу Стас:

— Какая тут работа… Джине вчера ее дядя позвонил, к себе на Ольхон зовет.

— А что? — оживился Артем. — Остров — классное место. Поехали втроем, отдохнем, позагораем…

— Тут другое, — остудил его восторги Стас. — Дядя сказал, что теперь и Джина, и ее мать, и он сам в смертельной опасности.

— Да не слушай ты его, Артем, — отмахнулась девушка. — Зачем я только рассказала… Дядя Вася пьяный был, околесицу нес.

— Он у тебя шаман?

— Ну да, вроде того, — кивнула Джина.

— Так, может, он прав? Сами знаете, какая вчера уже после Олхи на Карла Маркса бойня случилась, — напомнил Артем.

— Ты убийцу узнал? — спросил его Стас.

— Нет.

— Это ж вчерашний экскаваторщик со стройки, который у котлована сознание потерял.

— Точно! — Артем хлопнул ладошкой себе по лбу. — То-то его лицо мне знакомым показалось!

— Знаешь, Джина, — Стас тронул девушку за плечо, — мне кажется, вам с мамой надо прислушаться к совету ее брата-шамана. Пьяный или нет, он знает, что говорит.

— Мы-то здесь при чем? — искренно удивилась Джина. — Да и вообще, ненормальный он, дядя Вася! Говорит, что все несчастья начались из-за того, что осинник за лицеем вырубили!

— Осина, между прочим, у всех народов примечательное дерево. Знаете, почему рейкой из нее парные в русских банях обшивают? — спросил Артем и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Осина всю усталость, все зло из человеческого тела высасывает.

— Еще осиновыми кольями вампиров убивают, — добавил Стас, а Джина захохотала зло:

— Ага, вы еще вспомните, что на осине Иуда повесился! Как это к нам-то все относится?!

Дальнейший разговор о достоинствах известного лиственного дерева был прерван звонком Юрия Беликова, после чего друзья сели во внедорожник Артема и отправились в лицей на встречу с его сводным братом.

Овраг, куда из котлована увозили отвал, Федор Барлуков, сопровождаемый Мариной Младич, отыскал без особых проблем. Кучи свежего рыжеватого грунта он увидел еще с дороги и, свернув, подогнал свою подержанную «тойоту» к самому краю оврага.

— Зря, Марина, ты со мной поехала, — сказал Федор, доставая из багажника штыковую лопату на короткой ручке, — Сама знаешь, что мы, по предположению шефа, обнаружить можем.

— Ничего не зря! — возмутилась девушка. — Я хочу всегда быть полезной! Второй лопаты у тебя нет?

— Нет, — ответил Федор, с улыбкой осматривая наряд Марины. Он представил, как она, в короткой юбке и модельных туфлях на высоком каблуке, лезет в овраг с лопатой, и рассмеялся.

— Ты чего? — спросила Марина.

— Если бы и была лопата, что толку? Ты видела когда-нибудь землекопа на десятисантиметровых каблуках?

Марина посмотрела на свою обувь.

— Я могу снять туфли.

— И работать в колготках? Еще лучше…

Федор стал спускаться в овраг к ближней куче грунта.

— Ты, главное, если мы что-нибудь найдем, сознание не потеряй. А то придется с тобой потом возиться, «скорую» вызывать…

— Вот еще… — Марина надула губки, — Грубый и нетактичный ты человек, Федя!

— Кстати, я давно хотел задать один нетактичный вопрос, с первого дня знакомства…

— Ну, задавай.

— Ты в курсе, что твоя фамилия созвучна фамилии известной французской актрисы недалекого прошлого, а ваши имена так вообще совпадают?

Лицо девушки сморщилась, как от зубной боли, она заговорила заученно, вероятно, не впервые:

— Во-первых, моя фамилия начинается с «М», а не «В», во-вторых, корни ее сербо-хорватские, а не франко-польские, в-третьих, я не люблю Высоцкого, в-четвертых, я брюнетка, а не блондинка, ну а в-пятых, она мне в бабушки годится по возрасту, эта ваша давно забытая актриса!

Барлуков пожал плечами:

— Время вообще-то относительно, а связывает вас лишь одно, но существенное свойство, вы обе красавицы, каждая в своем роде…

Усмехнувшись, Федор Барлуков со всего размаха вонзил лопату в грунт.

— В половине десятого утра мы втроем приехали в лицей за справкой для трудоустройства на время каникул… — начал Артем, но Стас перебил его:

— Нет, еще в машине ты нам свой стишок прочитал!

— При чем здесь это?

— Капитан велел не упускать ни одной подробности! — гордо объявил Стас. — Я и не упускаю. Как у нас в угро принято, все до последней мелочи, ибо эта мелочь может в итоге оказаться вовсе и не мелочью, а важной уликой, уличающей преступника. Правильно я говорю, товарищ капитан?

— Правильно, — улыбнулся тот, а Джина усмехнулась:

— Трепло ты, Стасик…

— Артем, ты, оказывается, стихи пишешь? — спросил Юрий брата.

— Пишу, — потупился тот.

— Ну-ка, прочти что-нибудь, только недлинное, извини, времени нет.

— Зачем?

— Ты же брат мой, мне все про тебя знать интересно.

Артему читать не хотелось. Кропание стихов, ежели, конечно, ты не Богом отмеченный известный поэт вроде Виктора Куллэ из Москвы или Александра Кабанова из Киева, казалось ему занятием постыдным, не мужским каким-то. Мужик должен дрова колоть, бетон таскать или, на худой конец, как брат, бандитов вязать, рискуя жизнью (это обязательно!). А стихи — ну, что стихи?

— Не ломайся, Тема, прочти то, что вчера, оно прикольное, — подбодрил Стас друга.

— Я уж лучше другое, как бы детское…

И он прочел.

Коротко обменявшись впечатлениями, слушатели пришли к выводу, что Артем не лишен таланта, но работать ему еще и работать. Брат его, капитан юстиции, кстати, заметил, что слова «соловой» в русском языке не существует и его, конечно же, надо заменить на существующее, а так стишок ничего себе получился, веселенький.

Словом, все было, как на любом обсуждении стихов, уложились, впрочем, в две-три минуты.

Далее Артем, не переставая краснеть, продолжил рассказ обо всем произошедшем в то роковое утро, а когда уже Джина вскользь упомянула о вечернем звонке дяди-шамана, доселе молчавший Степан Юрьевич Есько заинтересовался.

— Евгения, вы не могли бы вспомнить дословно, что сказал ваш дядя о Том, который восстал?

Джина закрыла глаза, сосредоточилась и спустя минуту произнесла, казалось, даже не своим, а измененным голосом с мужскими какими-то интонациями и от первого лица:

— …Пророчество исполнилось, и Он восстал. Я это почувствовал, но подумал, что, может быть, ошибаюсь… Лучше бы ошибся… девяносто девять лет прошло. Ровно девяносто девять лет…

— Очень интересно, — оживился Степан Юрьевич и, повернувшись к следователю, сказал: — Думаю, нам просто необходимо встретиться с Василием Шарменевым. Он знает ответы на все наши вопросы!

— Так уж и на все? — засомневался капитан.

— Вряд ли он составил бы конкуренцию Анатолию Вассерману в телевикторине, — усмехнулся Есько, — а вот то, что произошло здесь девяносто девять лет назад, ольхонский шаман, похоже, знает…

Над оврагом дождь вчера не шел, но над котлованом был, вероятно, его эпицентр. Грунт, привезенный оттуда, оставался до сих пор влажным, тяжелым и благоухал аммиаком, однако уже через полчаса работы штыковая лопата Федора Барлукова ткнулась во что-то инородное. Федор отложил лопату в сторону, встал, на колени и принялся разгребать землю руками.

— Нашел что-нибудь? — поинтересовалась Марина Младич, наблюдавшая за его действиями от машины.

— Сейчас посмотрим, — ответил Федор, хотя уже видел на поверхности светлый ежик человеческих волос. Это означало, что шеф оказался прав и трупы пропавших прораба и водителя здесь, в отвале.

Барлуков продолжил раскопки и вскоре обнаружил отделенную от туловища светловолосую голову водителя Панкратова. На щеке был теперь свежий порез от удара лопаты.

Барлуков посмотрел на девушку, которая все уже увидела и, непроизвольно отшатнувшись, прижалась спиной к дверце машины, прикрыв рот ладошкой.

— Отошла бы ты, барышня, в сторону, — предложил Барлуков.

Младич судорожно закивала, но с места не сдвинулась и взгляда не отвела.

Усмехнувшись, Барлуков отряхнул руки и достал из кармана сотовый телефон.

— Спасибо, Федор, — сказал Степан Юрьевич, выслушав отчет своего сотрудника, затем повернулся к Юрию Беликову: — Капитан, как я и предполагал, трупы в овраге.

— Оба? — уточнил следователь.

— Барлуков нашел голову водителя и перестал копать.

— Правильно сделал. Я вызываю оперативников, — сказал Юрий Беликов, доставая из кармана телефон.

Как ни уговаривал Артем Беликов позволить им вместе со Стасом сопровождать Джину на Ольхон, старший брат, тем паче находясь при исполнении, ответил категорическим отказом.

— Вы понимаете, парни, что на Ольхоне делать вам нечего, не отдыхать едем, да и ненадолго, а вот мать Джины Луневой тоже в опасности, — добавил следователь. — Я прошу вас встретить ее на проходной после работы и доставить домой в целости и сохранности.

С резонностью подобных опасений парни вынуждены были согласиться, а потому остались в поселке и обещали сделать все так, как им велел Юрий Беликов.

— Вам не кажется, капитан, — уже в машине по дороге на остров заметил Есько, — что охрана из двух пацанов — это, знаете ли, как-то несерьезно.

— А я и не отношусь серьезно к этой мифической угрозе, — усмехнулся Беликов, выезжая на Качугский тракт.

— Зря. Она вполне реальна.

Следователь не изменил своего мнения, даже когда при подъезде к Баяндаю ему доложили по телефону, что в овраге найдены два обезображенных трупа, которые уже отправлены в морг на судебно-медицинскую экспертизу и опознаны как пропавшие строители: прораб участка Иван Михайлович Барнадаев и водитель самосвала Федор Иванович Панкратов.

Впрочем, как и следовало ожидать, капитан юстиции и отставник-«аномальщик» разошлись в оценке произошедших на стройке событий. Беликов считал, что найденные тела — первые жертвы убийц-маньяков Зуева и Онопко, Есько же предполагал присутствие на месте преступления кого-то еще, возможно, главного персонажа, активная деятельность которого и послужила причиной всех дальнейших смертей.

Беликов усмехнулся.

«Похоже, — подумал он, — подполковник на пенсии нашел себе развлечение в виде „аномальной“ лаборатории…»

Он вообще не слишком представлял, зачем он, потратив целый день, едет на остров и какие реальные результаты может дать беседа с ольхонским шаманом, почти наверняка шарлатаном или сумасшедшим, как все эти пресловутые экстрасенсы, мать их…

 

Глава 25

ВНУК ПЯТНИСТОГО ВОЛКА

11.11. Усть-Орда

В самом начале XIX века по Восточной Сибири распространился слух, что в северной тайге на берегах Витима и его притоков найдено золото. Одни, бросив семьи, потянулись в тайгу «стараться», другие зарабатывали более легким способом.

Предприимчивый бурят из улуса Кукунут Хахалов решил поселить на дороге к Витиму своего сына Бадму. Дабы торговля пошла бойчее, он женил сына на русской девушке Анне из Тугутуйска. Православный ее отец не согласился отдать дочь за язычника, а потому Бадму перед свадьбой окрестили. Тугутуйский священник при крещении нарек его Петром и поделился своей фамилией — Татаринов.

Осматривая на пару с отцом место для поселения, новоявленный Петр Татаринов с пренебрежением заметил:

— Ну и место, кругом болото, грязь, хархана (кустарник).

— Ничего, сынок, — ответил ему отец, — зато здесь будет золотое дно.

Действительно, местность была неуютной: кочки, болота, заросли жимолости и тальника. Никто здесь раньше не селился.

Петр с отцом, выбрав местечко посуше у слияния рек Ордушки и Куды, поставили избу, кузницу и баню. Так и зажили молодые Татариновы на новом месте. Народ стал заезжать. Отец по окрестным селам и улусам скупал фураж, продукты и одежду, сын перепродавал. А обратно, ежели удачливый старатель с золотишком шел, да загулял? Всяко случалось… Работа в кузнице тоже давала доход. Подрастали сыновья и помогали родителям.

Деревня Харганай, так ее назвали, быстро росла, и долгое время не было здесь других фамилий, кроме Татариновых.

Это легенда. По версии же ученого-топонимиста Мельхеева, до 1837 года на этом месте стоял бурятский улус Хужир, что означает в переводе «солончак», «солонец». Название связано с засоленностью почвы — летом в сухую погоду земля покрывается белесоватым налетом соли.

Рядом с Хужиром с начала XIX века находилась Усть-Ордынская почтовая станция в один двор, которую еще называли «Швед» из-за того, что когда-то ее содержал шведский военнопленный. Со временем село, основанное как перевалочный пункт и почтовая станция, выросло и преобразовалось в аймачную столицу Усть-Орда, современный центр Усть-Ордынского бурятского национального округа.

Все эти доступные сведения Нину Павловну Забазнову не интересовали, однако при подъезде к поселку женщина отметила, что местность глаз не радует: кочки да кустарник, хотя возле домов — огороды. Исконные кочевники в последние десятилетия переняли у русских и приусадебное земледелие. Впрочем, надо отметить, полукровок и чистых русских издревле было в поселке немало.

Добравшись из Иркутска до Усть-Орды на пригородном автобусе за час с небольшим, Нина Павловна сразу нашла улицу Советскую (везде до сих пор есть улицы Советские!!!). Николай Петрович Мунхажаев тоже оказался дома. Восьмидесятилетний высохший, как мумия, старичок пригласил ее пройти и только уже за чаем спросил о цели визита.

— Я завуч хандабайского лицея, — пояснила Нина Павловна. — На педсовете было решено учредить музей истории, и вот я здесь, чтобы расспросить вас, Николай Петрович, о событиях, произошедших в Хандабае около ста лет назад.

Педсовета, конечно же, никакого не было, да и о музее дальше разговоров дело не двигалось, однако завуч пребывала в полной уверенности, что приехала именно для этого.

— Тогда я еще не родился, хотя по моему виду, наверно, можно подумать обратное, — улыбнулся старичок, — и в Хандабае я никогда не бывал. Я не знаю, чем могу быть вам полезен.

— Насколько мне известно, — возразила Нина Павловна, — ваш родной дед был самым деятельным участником вышеназванных событий. Он был шаман по имени Пятнистый Волк, если я не ошибаюсь.

— Да, так его звали, — кивнул старик. — Он умер еще до моего рождения.

— Примите мои соболезнования. — Нина Павловна склонила голову, однако Николай Петрович усмехнулся — опечаленным он не выглядел.

— Для меня он всегда был мертвым дедом.

— Может быть, вам что-то рассказывал отец?

— Ничего. Он ведь и сам принял шаманское посвящение в начале двадцатых годов. Хорошо, что вовремя опомнился, почуял, куда дует ветер… Отец одним из первых вступил в колхоз «Красная Усть-Орда», только потому живым и остался. Хотя ненадолго. В сорок втором он погиб под Москвой, а спустя год погиб на фронте и мой единственный старший брат.

— Братья или сестры у вашего отца есть? — после положенной паузы спросила Нина Павловна.

— Нет, отец единственный сын, первенец. После его рождения дед ушел из семьи, жил отдельно. У шаманов такое случается.

— А вы сами были женаты?

— Да, но жена умерла десять лет назад, а детей Бог нам не дал. С тех пор я остался совсем один. Но ненадолго, надеюсь. Мой улус в Нижнем мире полон друзьями и родственниками, они ждут одного меня, — Старик снова усмехнулся. — Скорей бы… поди, заждались…

— В той легенде, что дошла до наших дней, — продолжила расспросы завуч, — фигурируют еще шаман по прозвищу Полярная Сова и шаманка Сорока. Вы что-нибудь слышали о них? Каковы их настоящие имена?

— Про Полярную Сову старики говорили, что он был, как я теперь, одинок и бездетен и умер еще до революции. А Сорока… она тоже давно умерла.

— Дети у нее были?

— Да, сын Атан Шамбуев, лет на двадцать старше меня. Он еще до Отечественной войны переехал в Иркутск. Я его никогда не видел и ничего о нем больше не слышал, в Усть-Орду он не вернулся. Говорили, что погиб на фронте.

— Спасибо, Николай Петрович, вы мне очень помогли. — Нина Павловна встала из-за стола и, распрощавшись, ушла.

На ступеньке крыльца она увидела курящего молодого мужчину в изодранной в клочья камуфляжной куртке.

— Ты закончила? — поднимаясь на ноги, спросил он у женщины.

— Да. Все, что знал, он сказал, — спокойно ответила завуч. — Можешь забирать его, сержант.

— Старший сержант, — с недовольной гримасой поправил мужчина, но женщина его не услышала. Не оглядываясь, быстрым шагом она направлялась к остановке маршрутного такси в сторону губернского центра.

Между тем, загасив окурок о перила, мужчина негромко свистнул, и тут же, выйдя из-за кустов жимолости, к нему присоединились еще два бойца в камуфляже и бронежилетах. У одного из них посередине лба зияло ровное пулевое отверстие, у другого лица не было вовсе. Сплошное месиво, черное и запекшееся, — ни глаз, ни носа не различить. Впрочем, передвигался он легко и уверенно. Вероятно, органы зрения ему заменяло нечто иное.

Коротко кивнув подошедшим, первый мужчина прошел в дом, те, сохраняя дистанцию в два-три шага, двинулись следом.

Застав Николая Петровича Мунхажаева в задумчивости сидящим за обеденным столом, мужчина остановился чуть поодаль и сказал властным голосом:

— Собирайся, старик, пойдешь с нами.

Тот поднял голову, и мгновенно испуг исказил черты его лица.

— Анахай… — прошептал он, перекрестившись, на что мужчина никак не отреагировал, а в комнату тем временем прошли его спутники.

— Еще два боохолдоя… — увидев их, пробормотал старик.

Он подскочил с места, плеснул в лицо первого мужчины остатки чая из чашки, которую до сих пор сжимал в руке, после чего развернулся и резво пошел к дверям в соседнюю комнату, но у самого порога, схватившись за левую сторону груди, на мгновение замер, а потом повалился на пол.

Мужчины подошли к телу, и тот, что без лица, приложил пальцы к его шее.

— Мертв, — распрямившись, коротко сказал он. Губ, к слову сказать, у него тоже не было…

— Что делать, командир? — спросил тот, что с пулевым отверстием во лбу. — Приказа убивать мы не получали.

— Забери лишний чайный прибор и все, к чему могла прикасаться Нина Павловна.

Приказ был исполнен.

— Теперь уходим, — спокойно сказал тот, кто назвал себя старшим сержантом, и все трое мужчин в камуфляже мгновенно пропали, словно растворившись в воздухе.

Бывший учитель подметал школьный двор метлой на длинной ручке. Он был недоволен произошедшим, но зла ни на кого не держал.

Если, скажем, человек шел, наступил на грабли и расквасил нос, что ему винить: брошенный кем-то (чаще им самим!) садовый инвентарь, собственную ногу? Виноват только он сам — не посмотрел, не увидел и не перешагнул (лучше все-таки поднять, но кто бы так поступал?). В следующий раз он будет внимательней и, если имеет хоть каплю мозгов, на те же самые грабли больше не наступит. Впрочем, есть и другие…

Обретя свободу и воплощение после бесконечно долгого заточения, Дух сперва не мог и помыслить ни о чем ином, кроме мести. Он готов был убивать и убивал с наслаждением. Но уже более суток прошло с того момента, и сознание, свойственное человеку при жизни, стало постепенно возвращаться к нему. Обуздав ярость, он решил более без нужды не убивать. Довольно! Впрочем, от цели своей не отказался, отнюдь…

Тому, который восстал, проникнуть в человеческое сознание было не сложнее, чем, взмахнув метлой, прогнать по ровному асфальту перед собой мелкий мусор: бумажки, веточки, камешки…

Расстояние — фикция. Он всегда слышал миллиардный гул голосов и, если бы не научился отгораживаться от него, сошел бы с ума еще при жизни. Искать в этом стогу несколько конкретных, а главное, незнакомых иголок — занятие бесперспективное.

Информационное поле возникло спустя долю мгновения после Большого Взрыва еще до появления элементарных частиц. Оно много старше звезд, планет и тем паче разумных существ, обитающих на задворках заурядной Галактики, однако именно они научились входить в это поле, пока только с помощью компьютера.

Интернет, в иной, правда, форме, для Того, который восстал, новостью не являлся, другое дело — компьютер. Напичканное знаниями неорганическое существо, проживающее среди людей, обладало зачатками сознания и в перспективе вполне могло подменить собой хрупкий венец творения в Срединном мире. Способ его мышления отличался от человеческого, впрочем, был не менее древним, чем планета Земля. Примерно так мыслили Боги, ее создавшие и по сей день управляющие ею. Бесконечная перетасовка бесконечного количества вариантов и возможностей, не так ли мыслил Творец?

Впрочем, ответы на вечные вопросы Того, который восстал, сейчас не занимали. Он искал среди доступных ему существ того, кто сумеет стать его проводником в эфемерном мире сайтов и серверов. Искать долго не пришлось.

Тело Татьяны Трапезниковой, бывшей студентки 3-го курса Технического университета, находилось на столе патологоанатома иркутского морга, который сделал уже первый продольный разрез.

Сознание девушки, разбуженное Тем, который восстал, тем временем, захлебываясь восторгом от новых возможностей, путешествовало по Интернету в поисках адреса сына усть-ордынской Сороки Атана Шамбуева или его прямых потомков, а также адресов всех других потомков Гомбо Хандагурова. Искать ему долго не пришлось. В этом древнем поле была вся информация, даже и та, которой в помине не было в Интернете…

Оставив до утра охрану из двух полицейских, следственная группа покинула всемирно теперь знаменитый загородный дом в поселке Олха ровно в восемнадцать.

Хотя номинально парни уже назывались полицейскими, свое право работать во внутренних наших органах им предстояло еще доказать. Не факт, что к 1 августа сего года они останутся в штате.

Невероятное творилось с марта по август на российских просторах, даже автоинспекторы, подозревая провокацию, с возмущением отказывались от наличных денег. Воистину Россия затаила дыхание в ожидании скорого конца света…

По этой же, вероятно, причине парни в старой милицейской форме даже бутылочки «беленькой» на ночь не прихватили, а попивали сладкий чаек из термоса, когда услышали, как спустя восемнадцать минут после отъезда последнего следователя двигатель КамАЗа с кабиной, разорванной гранатой «Вампира», вдруг заревел, а из выхлопной его трубы повалил густой, смрадный дым.

Ни мгновения не медля, парни при оружии выскочили из дома, но стрелять оказалось не в кого. Они могли лишь наблюдать, остолбенелые, как самосвал, которым не только невозможно было управлять, но и вообще завестись он не мог по причине искореженного взрывом движка, так вот, самосвал без шин, на одних дисках, никем не управляемый, тронулся, повернул налево и поехал, не слишком, впрочем, быстро, по направлению к Иркутску.

Старший по званию немедленно доложил по рации о невероятном случае. Как и следовало ожидать, ему не поверили. Впрочем, вскоре грузовик без кабины увидели на улицах областного центра.

Его попытались остановить на углу Маяковского и 2-й Железнодорожной, но самосвал, сперва легко подмяв под себя полицейский уазик, затем и вовсе пропал, словно растворившись в воздухе.

«Скоро», — подумал бывший учитель и улыбнулся.

Все шло так, как должно…

 

Глава 26

ДЕДУШКИНЫ СКАЗКИ

18.18. Остров Ольхон

Юрий Беликов вместе со Степаном Юрьевичем Есько и Евгенией Луневой прибыли на остров после шести вечера.

Василий Шарменев, предупрежденный племянницей о предстоящем визите, привел их в комнату на втором этаже своего коттеджа, которую легко можно было бы назвать стандартным кабинетом делового человека, кабы не шаманская и национальная атрибутика. На стенах висели старинные бубны с лиственничными колотушками, на почетном месте — кривая монгольская сабля с конским хвостом на эфесе, рядом с раскрытым ноутбуком лежала почерневшая, «накуренная» трубка с длинным мундштуком, а противоположные края стола украшали бараний и человеческий черепа хорошей сохранности. Впрочем, был еще в кабинете вполне европейского вида камин.

— Располагайтесь. — Василий Шарменев гостеприимно повел рукой.

Степан Юрьевич устроился в удобном кожаном кресле, Юрий Беликов рядом на стуле за столом, Джина на диване, а шаман взял в руку лежащий поодаль колокольчик потемневшего от времени серебра, потряс им над головой, и комната наполнилась мелодичным звоном.

— Ваня! — позвал он, чуть повысив голос, и почти мгновенно в кабинет вошел русский юноша лет пятнадцати, белобрысый, улыбчивый.

Впрочем, он старался сохранять серьезность, но было заметно, насколько это ему трудно дается.

— Ваня, пожалуйста, растопи камин, — сказал Василий Шарменев.

Юноша свел ладони на груди и поклонился с приклеенной будто улыбкой, затем прошел к камину и сел возле него на корточки.

Хозяин между тем уже доставал из бара початую бутылку виски, бутылку колы для племянницы, стограммовые граненые стаканы и плитку шоколада в фольге.

— Дядя Вася, может, не надо виски? — попросила девушка.

— Почему? — искренне удивился тот. — Молодежи не предлагаю, а мужикам как же не выпить за встречу? Ты с ума сошла, девочка?

Шаман поставил стаканы на стол.

— Другой посуды не признаю, извините.

— Я за рулем, — предупредил его следователь.

— Понял, — кивнул Шарменев, но все равно наполнил спиртным до краев все три стакана.

Тем временем в камине запылал огонь, а юноша молча покинул кабинет, снова поклонившись у порога.

— За встречу, Женька! — Хозяин поднял стакан, кивнул племяннице и повернулся к мужчинам. — За знакомство, господа хорошие!

— Я за рулем, — повторил Юрий Беликов, — нам еще в Иркутск возвращаться.

— Пей спокойно, — успокоил его шаман. — Сегодня ни один инспектор тебя не тормознет, обещаю.

— Я вообще-то и сам из полиции, — пробормотал капитан, но его не услышали или не пожелали услышать.

Мужчины синхронно сдвинули стаканы, затем безымянными пальцами левой руки сбросили на стол каплю спиртного — побурханили, и только после этого шаман единым духом выпил до дна. Даже и не поморщившись, он закинул дольку шоколада в рот. Мужчины, пригубив, отставили свои стаканы в сторону.

У разных поколений и вопросы к хозяину возникли разные.

— Вы мерзнете? — спросил Юрий Беликов.

— Нет.

— Тогда зачем вы велели разжечь камин?

— Мне нравится смотреть на огонь.

— Кто этот парень? — спросила Джина.

— Мой ученик.

— Русский? — удивился Есько.

— Разве национальность имеет значение? — в свою очередь удивился шаман. — Он из Москвы. Его родители, в ту пору сотрудники какого-то НИИ на копеечной зарплате, были бездетны. И остались бы таковыми, кабы не приехали сюда, на Ольхон. После возвращения в Москву в положенное время у них родился мальчик Ваня. Связи мы не теряли, и они привезли мне его показать лет пять назад. За это время его отец стал состоятельным человеком, у него серьезный бизнес, сеть супермаркетов, кажется. Я не расспрашивал, мне это не интересно. Интересно другое: мальчик оказался крайне талантлив и с самого первого дня, с благословения родителей, конечно, сделался моим учеником…

— Он что, теперь и в школе не учится? — с долей ревности в голосе поинтересовалась Джина.

— Он в Москве живет и учится там же, а на каникулы приезжает сюда. — Шаман подмигнул племяннице. — А ты не заводись, девочка, ты не менее талантлива.

— Чего ж ты меня не учишь? — с обидой спросила Джина.

— А ты бы хотела?

— Да!!! — выкрикнула она настолько громко, что засмущалась и, прикрыв рот ладонью, опустила голову.

— А вот родители твои категорически против, особенно мать. Не желает Наталья свою дочь видеть черной шаманкой.

— Почему это черной? — возмутилась Джина. — Я бы белой стала, белой и пушистой!

— Не выйдет, — усмехнулся дядя, — женщина может стать только черной шаманкой, ей закрыт путь в Верхний мир.

— Почему?

— Этого не знает никто, но это так.

— Кстати, — вмешался Есько, — в словосочетании «черная шаманка» нет ничего дурного. Люди теперь отожествляют ее с европейской ведьмой, творящей зло, а раньше шаманки в основном лечили. Других-то врачей у коренных сибирских народов не было. Так что черная шаманка — это скорее знахарка, чем ведьма.

— Утешили, — усмехнулась Джина, — все равно не стану я ни черной, ни белой, дядя-то меня учить не хочет…

— Хватит мне зубы заговаривать, Женька, где мать? — строго спросил Василий Шарменев.

Племянница, взглянув на часы, пожала плечами:

— Дома уже, наверно.

— Я же просил, чтобы она приехала с вами! — Дядя нервничал. — Ты разве не понимаешь, что всем нам, потомкам Урхан Шарменевой, грозит смертельная опасность!

Вместо ответа Джина набрала номер сотового.

— Мама, у тебя все в порядке? — Услышав утвердительный ответ, передала трубку дяде. — Сам с ней поговори.

Тот взял мобильник.

— Сестра, почему ты до сих пор не на Ольхоне?! — закричал он в трубку, но через минуту сник и скоро отключил телефон.

— Наталья наорала на меня, — сказал он, возвращая сотовый. — Еще и шарлатаном обозвала…

— Она приедет? — спросила Джина. — Артем может привезти ее прямо сейчас, он обещал…

— Не приедет, — ответил шаман. — Во-первых, она боится потерять хорошую работу…

— Да уж, замечательную, — проворчала девушка, — вкалывать до седьмого пота за пятьсот баксов в месяц минус подоходный…

— А во-вторых, — продолжал шаман, — она мне не верит, хотя знает столько же, сколько я… ну, может, чуть меньше… — Он наполнил свой стакан и повернулся к мужчинам: — Выпьем.

Повторилось ровно то же, что десять минут назад. Побурханили, чокнулись, Шарменев выпил до дна, Есько снова лишь пригубил, дабы отказом не обидеть хозяина, однако тот заметил, что Юрий Беликов к своему стакану не притронулся вовсе.

— Почему не пьете, господин полицейский, брезгуете? — поинтересовался шаман, закусывая долькой шоколада.

— Я за рулем, — повторил Беликов.

— Плохо у нас полиция работает, — невпопад констатировал хозяин. — Вы из какого подразделения?

— Из Следственного комитета.

— Как раз по вашей части. Вы РЕН ТВ смотрите?

— Антиправительственные каналы не смотрю.

— Да какой он теперь, к черту, антиправительственный? Когда это было? — усмехнулся шаман. — Они давно уже от собственной тени шарахаются… Но речь не об этом. По бегущей строке местного отделения там постоянно идут объявления такого, примерно, содержания: «Угнан автомобиль (указаны номер, марка и место, откуда конкретно угнан), просьба вернуть за вознаграждение». Далее — телефонный номер потерпевшего. Как вам?

— Безобразие! — возмутился следователь.

— Трудно, наверно, поймать таких угонщиков?

— Элементарно!

— Однако не ловят, а значит, это кому-то надо. Несколько лет уже подобные объявления на канале.

— До сих пор?

— Не обращал особо внимания, но еще недавно точно были, — Шаман повернулся к Есько: — Что за разговор у вас? Выкладывайте.

— Расскажите нам о событиях, произошедших примерно сто лет назад в улусе Хандабай, — попросил Есько.

— Зачем вам? — насторожился шаман. — Бабушкины сказки вспомнили? — Но тут же сам себя и поправил: — Хотя, нет, скорее уж дедушкины.

— Так расскажите нам эти дедушкины сказки, — повторил просьбу Есько.

Шаман усмехнулся:

— Сказка ложь, да в ней намек… Так, что ли, сказал великий русский поэт африканского происхождения? Ну что же, вы сами захотели, но тогда уж, чур, меня не перебивать.

Но к рассказу шаман приступил только после того, как набил, а потом раскурил свою трубку с длинным мундштуком.

— Слушайте!

Клубы ароматного дыма поднимались к потолку.

— Я могу включить диктофон? — спросил следователь.

— Включайте, — кивнул шаман.

«Мэндэ амар, богдо Баташулуун! — Гомбо Хандагуров низко склонил голову. — Пусть Высокое Небо, отец, и Широкая Земля, мать, даруют благополучие тебе и твоему роду!

— Сайн байна, Гомбо, — кивнул Баташулуун Шагланов. Он пил чай, сидя на вытканном девятью разными цветами ковре, застилающем земляной пол юрты. Хотя в его приветствии звучало предложение чаю, его-то как раз он гостю и не предложил…»

Словом, ольхонский шаман поведал им о смерти Батлая, запретном уроке на сельском кладбище и преступной охоте на Быка, рассказал об оговоре и предательстве Гомбо Хандагурова, а завершил свой рассказ сценой казни заарина.

 

Глава 27

КАЗНЬ

17 апреля 1912 года. Улус Хандабай

Шаманам из Усть-Орды не составило особого труда убедить жителей Хандабая в том, что виновником череды смертей в улусе является Баташулуун Шагланов. Убийца был неуловим и силен, а кто еще мог быть хитрее и сильнее заарина?

Мотив преступлений даже не обсуждался. Суд любой толпы — это не имперское судопроизводство с адвокатами, присяжными и опросом свидетелей. Сознательно вызванный гнев легко перевешивает любые доводы рассудка и сколь угодно тонко выстроенных доказательств.

Все обвинения основывались на одном-единственном, но неоспоримом факте. Убийство, свидетелем которого являлись три шамана, было совершено Сибирским Тигром, духом-помощником заарина, либо самим заарином в облике Тигра. Тот был настолько искусен в подобных перевоплощениях, что боо более низкого ранга не могли понять разницу. В доказательство вышесказанного шаманы предъявили череп предположительно Сибирского Тигра, найденный ими в юрте заарина на Ольхоне.

Старейшинам Хандабая их доводы показались вполне убедительными, и они вынесли ожидаемый приговор: заарин виновен! Кровники погибших, а таковых оказалась почти половина улуса, присоединились с готовностью. Баташулуун Шагланов, заарин-боо, должен быть наказан, а власти, конечно же, об этом узнать не должны. Все исполнители приговора, вынесенного жителями улуса, пойдут на каторгу, ежели факт самосуда станет достоянием гласности.

Ни один улусник не сказал ни слова в защиту знаменитого боо, хотя буквально все хотя бы раз прибегали к его помощи. Многих он спасал, вылечивая смертельные травмы и болезни. Не считая последних трагических событий, в Хандабае люди умирали исключительно от старости. Но тут уж любое искусство бессильно, когда в дело вступает Эрлен-хан, Владыка Царства Мертвых…

Наказание для пойманных с поличным колдунов, пожирающих человеческие души, издревле у бурят было одно, традиционное. Их погребали живьем вниз головой, а в могильный холм загоняли осиновый кол, чтобы дух казненного не мог покинуть могилу и отомстить.

Место определили в трех полетах стрелы на пустыре за улусом. Яму начали рыть еще до вынесения приговора, ритуал решили начать немедленно.

Все время приготовлений над крепко-накрепко связанным телом заарина дежурило трое вооруженных стражников, которым было приказано тут же убить пленника, если тот с помощью своего искусства попытается освободиться от пут. Его панически боялись. Именно поэтому, а не из желания истязать беззащитного, до сих пор его лицо скрывал холщовый мешок, надетый еще на Ольхоне.

Уже более суток Баташулуун Шагланов не ел и не пил. Но не голод и жажда мучили шамана, он без труда мог долго обходиться даже без кислорода, задерживая дыхание на длительное время. Его возмущали несправедливость грядущего наказания и невозможность оправдаться. Впрочем, надежда на благоприятный исход всей этой дикой истории еще теплилась в его душе. Возможно, она была лишь плодом совместных усилий съехавшихся в Хандабай боо. Этого теперь никто не узнает…

В восьмом часу пополудни в назначенном месте собралась вся мужская половина улуса. Женщины, а тем более дети у бурят в подобных мероприятиях участия не принимали.

Связанного Шагланова привезли на телеге, но не сбросили с нее, а осторожно переложили на землю.

Солнечное затмение давно началось, и край лунного диска наехал на солнечный, но никто покуда этого не заметил. Солнце, откочевавшее в западную половину неба, светило, может быть, чуть менее интенсивно, чем обычным вечером.

Собиралась гроза, и низкие облака сплошь обложили восточную половину небес.

Посередине пустыря полыхал большой костер. Три шамана в одежде для камланий били в бубны около него. Среди них был Пятнистый Волк. Сорока же осталась в улусе. Прежде всего она не черная шаманка, а женщина. Табу распространялось и на нее.

Гомбо Хандагурову камлать не дозволено было по рангу. Шаман получал бубен лишь после посвящения в хэсэтэ-боо, что соответствовало пятой ступени, он же был лишь на третьей. Как велел ему Пятнистый Волк, Гомбо стоял в первых рядах мужчин улуса.

Полярная Сова руководил действом. Он был хорьботой-боо, «получивший шаманский посох с конскими копытами», и его шестой ранг оказался высшим среди присутствующих боо. Шаман этой ступени мог совершать жертвоприношения конем или быком, а чтобы призвать «онго», духа-покровителя рода, ему уже не требовались ни бубен, ни заклинания, достаточно было просто сосредоточиться. Полярная Сова, впрочем, этой способностью не обладал…

В кожаной одежде со множеством бубенцов и подвесок, Сова принес в жертву черного коня, на котором с Ольхона привезли заарина, и слил его кровь в таган с кипящей водой, подвешенный над огнем.

Разделав лошадиную тушу острым ножом, он вывернул из нее лопатку и стал всматриваться в нее подслеповатыми старческими глазами. Вероятно, ничего не разглядев, он подошел ближе к костру.

Народ затих в ожидании предсказания, даже боо перестали бить в бубны.

Хорьботой-боо смотрел на лопатку и молчал.

— Что? — нарушил тишину Пятнистый Волк. — Что ты там видишь?

— Кажется, мы творим беззаконие, — почти прошептал Сова. — Надо остановить обряд…

Волк подошел к нему и протянул руку:

— Дай!

Тот отдал ему лопатку. Едва взглянув, Волк, потрясая ею над головой, воскликнул:

— Да будет наказан подлый убийца! Тэнгри-небожители благословляют нас на это! — После чего Волк бросил лошадиную лопатку в костер и ударил в бубен. — Продолжаем! — прокричал он, затем в полной тишине добавил, взглянув в небеса: — Я хочу успеть вернуться под крышу еще до начала грозы.

Лунный диск уже наполовину скрыл солнце, заметно потемнело. Черные густые тучи, казалось, вот-вот опустятся на поверхность земли.

— Это заарин, — шептались в толпе, — это он вызывает грозу…

То, что началось затмение, до сих пор никто не понял.

Сова стоял с опущенным ножом в руке, и по лицу его текли слезы.

Теперь уже по указанию Пятнистого Волка двое дюжих мужчин в светской одежде — в синих халатах и шапках в форме юрты — подхватили упакованное тело и потащили к глубокой и узкой яме.

Черные тучи опустились к самой земле, окончательно заслонив солнце, и без того более чем наполовину заслоненное Луной. Да и было ли Солнце в этот вечер? Был ли вечер? Или давно наступила ночь, которая длилась и длилась, готовая для пленника сделаться бесконечной?

Значит, такая карма, думал заарин. Даже в кошмарном сне не мог он предвидеть подобного бесславного финала неплохо прожитой, как ему казалось, долгой жизни…

Он имел возможность, затормозив все жизненные процессы, почти остановив их, ввести тело в анабиоз и оставаться в этом состоянии между жизнью и смертью сколь угодно долго, целую вечность. Он решил этого не делать. Он пожелал умереть. Умереть, чтобы отомстить. Он понял, что такова его карма, и принял ее безропотно. Да будет так!

Заарин мысленно сжал свое сердце в кулаке и раздавил его. Он умер мгновенно. Палачи сунули в яму головой вниз уже мертвое тело, хотя никто об этом так и не узнал.

Общеизвестно, что у каждого человека три души. Одна из них в момент смерти отлетает в Верхний мир к тэнгри-небожителям, другая, как было обещано Эрлен-хану за сотворение Срединного мира, опускается в преисподнюю, третья становится духом-боохолдоем и остается при теле в ожидании нового рождения.

Дух заарина наблюдал за казнью, но нельзя сказать, чтобы беспристрастно…

— А это второй убийца! — объявил Пятнистый Волк и бросил в могилу клыкастый череп Сибирского Тигра.

Палачи взялись за лопаты, но Волк остановил их и подозвал Гомбо. Тот подошел, дрожа от страха.

— Ты обещал доказать, что непричастен к делам заарина. Ты помнишь об этом?

— Да.

— Тогда помочись сверху на его тело!

Гомбо молчал, ошарашенный предложением Волка. Он ожидал какого угодно доказательства, но не подобного. А по толпе мужчин пошел ропот. Это действительно было чересчур и переходило все рамки дозволенного.

— Живее, хонзохон! — прикрикнул на молодого боо Пятнистый Волк, и Гомбо трясущимися руками раздвинул полы халата…

Подбежал Полярная Сова, все еще сжимающий в руках жертвенный нож.

— Опомнись, Волк! — закричал он. — Это святотатство!

— Уйди, слабосильный старик!

Волк с силой оттолкнул Сову, и тот упал на руки мужчин улуса.

Тем временем Гомбо, до предела униженный, уже поливал желтой струей тело заарина. Он вряд ли вообще осознавал, что делает…

Отпихнув в сторону Гомбо, Волк сам взялся за лопату, и первые комья земли упали на тело, орошенное мочой отступника и предателя.

— Быстрее! — поторопил Волк, передавая лопату мужчинам. — Надо успеть до грозы!

Успели. Могилу забросали землей, холм утрамбовали лопатами…

В этот самый момент все и началось. Как по команде, тучи на западе разошлись вдруг в стороны, образовав овальное окошко, в котором все наконец увидели Солнце, закрытое лунным диском, но не целиком. По краям Луны сиял яркий солнечный нимб.

Напуганные, ничего не понимающие люди молча смотрели в небо.

— Заарин съел солнце, и все мы теперь погибнем без его света и тепла! — возопил Полярная Сова. — Смерть нам, подлецам и предателям, казнившим невиновного и надругавшимся над мертвым телом!!!

Словно услышав старика шамана, небеса разверзлись и хлынул ливень апокалипсических масштабов.

Ударил гром…

Всю свою долгую жизнь Баташулуун Шагланов искоренял в себе низменные чувства, в первую очередь алчность и ненависть. Ему казалось, он преуспел в этом, однако, вероятно, ненависть неистребима. Дух заарина ненавидел Пятнистого Волка, главного после Гомбо виновника позорной казни.

Пятнистый Волк тем временем поднял с земли подготовленный заранее осиновый кол и замахнулся им с такой силой, будто собрался пропороть насквозь заживо погребенного.

Вдруг зигзагообразная молния ударила с небес точно в осиновый кол, и его заостренное основание вспыхнуло, как серная спичка, а Пятнистый Волк, дико заорав, вонзил его не в могильный холм, а себе в живот и, скорчившись, упал наземь.

Могильщики, в ужасе побросав лопаты, смешались с толпой, и люди уже готовы были бежать в улус под крыши, подальше от того, что было содеяно, пусть не ими, но с их одобрения.

Волк корчился на земле, не переставая даже не кричать — выть по-звериному, а из могильного холма повалил вдруг густой черный дым, который не рассеивался в воздухе. Сначала он черной тучей собрался над могилой, затем из него сформировалось нечто подобное гигантской человеческой фигуре: руки, ноги, голова, но все колеблющееся, будто марево, без четких контурных границ. А потом раздался голос, прогремевший над округой, будто гром. И люди замерли и внимали ему, содрогаясь.

— Убийцы мои, вы слышите меня? Я уничтожу ваш род! Порождения вашего подлого, смрадного семени я сотру с лица земли! Да будут прокляты все ваши потомки до единого! Я затоплю вашу землю мочой! Я выжгу ее огнем! Я проклинаю улус Хандабай, жители которого предали меня!

Все свидетели казни одновременно развернулись и побежали в направлении улуса, а вслед им звучало:

— Я вернусь, я выполню свое обещание, да будут свидетелями Высокое Небо, отец, Широкая Земля, мать, и Эрлен-хан, владыка Царства Мертвых!

В этот самый момент Гомбо Хандагуров, единственный, кто не побежал вместе с остальными, вырвал осиновый кол из живота Пятнистого Волка, вонзил его в могильный холм, и страшный голос смолк, а скоро рассеялся и дым.

Тело в муках умершего Волка увезли в родной улус, где напуганные рассказами о казни жители предали его огню в тот же день, боясь навлечь страшное проклятие заарин-боо и на Усть-Орду.

 

Глава 28

ДЕДУШКИНЫ СКАЗКИ (продолжение)

19.19. Остров Ольхон

— Теперь понятно, почему дождь, пролившийся на Хандабай, отдавал аммиаком, — нарушила Джина затянувшуюся, напряженную тишину, которая установилась после рассказа ее дяди. — Значит, это была вовсе и не вода.

— Ясно стало и то, почему странный пожар не распространился за пределы улуса в границах тысяча девятьсот двенадцатого года, — добавил Есько. — И свойства золы тоже нашли свое объяснение.

— И в чем же оно? — поинтересовался Юрий Беликов.

— Проклятие, — коротко ответил Есько.

Следователь захохотал.

— Действительно, дедушкины сказки! — воскликнул он. — Если бы сбывались все проклятия, на земле давно не осталось бы ничего живого!

— Наверное, — согласился Есько. — Но реализуются проклятия лишь ментально сильных людей. Слова остальных просто разносит ветер.

— Заарин… он был богдо, то есть святой, — вступил шаман. — Высшей степени посвящения до него удостаивались лишь два человека, но это было давно, очень давно. Баташулуун Шагланов был третьим и, вероятно, последним.

Василий Шарменев встал из-за стола, прошел, присел на корточки у камина и кочергой стал ворошить в нем угли.

— Ну и какими способностями мог обладать ваш заарин? — поинтересовался Юрий Беликов.

— Вы неправильно произносите это бурятское слово. Ударение надо ставить на первый слог, первое «а». — Оставив кочергу в углях, шаман поднялся, — Баташулуун Шагланов обладал сверхчеловеческими способностями. Он познал истину в шаманизме. В человеческом представлении он был всемогущ, почти как бог. Маленькая демонстрация… Подойдите, Юрий, — позвал шаман.

Следователь подошел.

— Я думаю, что нахожусь на уровне шестой или седьмой ступени, хотя посвящения не принимал. Но смотрите!

Левой рукой шаман вынул кочергу из камина, перехватил ее за другой конец правой, поднял над головой и, минуту подержав, бросил ее на медный лист, прибитый к полу у камина. После всего этого он продемонстрировал открытую ладонь.

— Никаких последствий!

— Шаманский трюк и не более. Металл недостаточно горяч для того, чтобы обжечь!

Усмехнувшись, следователь поднял кочергу, но тут же, вскрикнув, ее и выронил.

— Что за черт?! — Он тряс обожженной рукой.

— Покажите-ка, — попросил шаман.

— Маслом надо помазать, — посоветовала Джина.

— Ерунда, пройдет, — ответил Беликов, но ладонь показал.

Ожог был не слишком сильный, но волдыри гарантировал. Шаман наложил на него свою ладонь и, подержав минуту и что-то невнятно нашептывая, сложил по одному пальцы Беликова в кулак.

— Не разжимайте четверть часа.

— Ладно, — кивнул следователь, возвращаясь за стол. — Мне одно не понятно, Василий. Как такой супермен, как ваш заарин, позволил себя казнить?

— Ну, во-первых, там было задействовано несколько сильных боо, но заарин, конечно же, справился бы с ними, если бы захотел.

— А во-вторых?

— Он не захотел сопротивляться, он хотел умереть.

— Почему?

— Пути его неисповедимы. Я не знаю ответа. Я всего лишь практикующий шаман без посвящения. Знания утрачены безвозвратно.

— Вы не правы, — возразил Есько, — знания не могут быть утрачены.

— Почему? — спросила Джина. — Сгорела, скажем, какая-нибудь бурятская тайная колдовская книга, и все, пишите письма!

Шаман рассмеялся:

— Девочка моя, у бурят до советской власти вообще не было письменности, а уж тем более каких-то там тайных книг. Знание передавалось из уст в уста в процессе ученичества. Шагланов хотел передать их усть-ордынскому Быку, Садо Мунхажаеву, но твой прадед Гомбо Хандагуров убил Быка, и цепочка оборвалась.

— Значит, этот низкий и подлый Гомбо — мой предок? — догадалась наконец Джина.

— Именно поэтому теперь, когда заарин восстал из могилы, нам и всем другим потомкам Гомбо грозит смерть.

— А также, наверное, потомкам его убийц, усть-ордынских шаманов Пятнистого Волка, Сороки и, может быть, Полярной Совы, — предположил Есько.

— Именно, — кивнул Василий Шарменев.

— Если я правильно понял, — сказал с усмешкой Юрий Беликов, — Иркутск и окрестности в скором будущем ожидает новая кровавая резня.

— Возможно, она уже началась, — без улыбки заметил Есько, — а мы просто еще не знаем об этом.

Джина давно уже поднялась с дивана и нервно ходила по комнате, жестикулируя забытой в руке полупустой бутылкой колы. Она остановилась напротив следователя.

— Юрий, вы должны защитить всех этих людей! Пусть Гомбо Хандагуров век назад поступил подло, но потомки-то его ни в чем не виноваты! Сын за отца не ответчик!

— Именно ответчик, — возразил Есько, — в старину кровная месть у большинства народов считалась делом святым и необходимым, причем месть любыми возможными способами, чаще всего никаких правил не предполагалось.

— Не надо меня уговаривать, Джина, — не придав реплике «аномальщика» никакого значения, сказал следователь, — я-то не против, но кого конкретно прикажете защищать?

Все повернулись к хозяину.

— Вы знаете других своих родственников? — спросил Есько.

— Да. Лет десять примерно назад, когда осваивал компьютер и Интернет, я задался целью разыскать потомков всех причастных к смерти заарина людей. Я не слишком верил в родовое проклятие, считал все это легендой и не более того, но разыскал кого смог.

Он выдвинул нижний ящик и выложил на стол внушительных размеров папку.

— Вот, — он подвинул ее в сторону Беликова, — возьмите, если надо.

Следователь взял папку, взвесил на руке, покачал головой.

— Спасибо, я все это изучу, но потом — нет времени. Может быть, прямо сейчас мы наметим тех, кто в первую очередь нуждается в защите?

— Главный объект мести Того, кто восстал…

Шаман запнулся, задумался, потом спросил у Есько:

— Вы расскажете мне, как это произошло?

— Все, что знаю.

— Ладно, чуть позже, — продолжил хозяин. — Итак, главный объект, конечно же, сам Гомбо Хандагуров.

Он посмотрел на гостей. Вызванный его словами эффект превзошел все ожидания. Джина даже тихонько вскрикнула, не удержалась.

— Сколько же ему лет? — почему-то шепотом спросил Есько.

— Он тысяча восемьсот девяностого года, значит, в этом году ему исполнится или уже исполнилось, я не знаю день и месяц его рождения, сто двадцать один год.

— Фантастика, — тоже прошептала Джина. — Люди столько не живут…

— Гомбо, вероятно, самый старый бурят на планете, — сказал шаман, — впрочем, я не интересовался этим вопросом.

— Расскажите его биографию, — попросил Есько.

— Все, что я узнал, в папке.

— Коротко, чтобы определиться.

— Ладно, но тогда я начну с усть-ордынских шаманов. Полярная Сова, фамилию я даже не выяснял, умер сразу после казни в тысяча девятьсот двенадцатом году, детей у него не было. Пятнистый Волк погиб во время казни, а десять лет назад был жив единственный его внук…

Он запнулся и, взяв у следователя папку, принялся листать ее, приговаривая:

— Подзабыл уже… давно не открывал… вот, нашел! — Зачитал: — Николай Петрович Мунхажаев, тысяча девятьсот тридцать первого года рождения, по-прежнему проживает в Усть-Орде.

— Где конкретно?

Беликов достал мобильник и, выяснив адрес, продиктовал его кому следует.

— Узнайте, жив ли он, и, если жив, установите наружное и видеонаблюдение.

Следователь убрал сотовый и повернулся к хозяину:

— Дальше.

— Перейдем к Сороке, — продолжил шаман. — У нее тоже был единственный сын Атан Шамбуев, года рождения… сейчас посмотрю…

Он стал перелистывать свою папку.

— Дядя Вася, почему у шаманов так мало детей? — воспользовавшись паузой, поинтересовалась Джина. — Начало двадцатого века, не наши все-таки дни, а у Волка и Сороки по одному ребенку, у Совы вообще ни одного. Кстати, как и у тебя, дядя Вася. Почему ты не имеешь детей?

— Почему? — Шаман замялся. — Понимаешь, Женька, не встретилась на моем пути такая женщина…

— Встретилась, не лукавьте, — вступил Есько. — Давайте я за вас отвечу. А если что-то не то скажу, вы поправите.

Шаман пожал плечами:

— Говорите, только не забывайте, Женя еще ребенок.

Девушка едва сдержала возглас возмущения, а Есько с улыбкой продолжил:

— У шаманов в процессе обучения появляется мистический супруг. Это обычно дух-предок противоположного пола. Детей от подобного брака появиться не может, а вот с реальными, земными партнерами шаман перестает вступать в половой контакт.

— Почему? — спросила Джина.

— Этот дух обычно ревнив и делает так, что шаман становится бессилен как мужчина.

— А шаманки? — уточнила девушка. — У них другая физиология, а дети все равно не родятся!

— Про шаманок я не подумал… — смутился Есько, но тут же и нашелся: — Мистический муж, например, может внушать им отвращение к соперникам.

— Хватит! — возмутился Василий Шарменев. — Зачем ребенку эти подробности.

— Но я прав? — спросил его Есько.

Шаман молча кивнул.

— Значит, дядя Вася, у тебя есть мистическая жена? — подмигнула ему Джина. — Познакомь нас, пожалуйста!

— Довольно! — почти прокричал шаман, мгновенно поддержанный следователем.

— Действительно, давайте вернемся к сыну Сороки.

— Атан Шамбуев, тысяча девятьсот одиннадцатого года рождения, — хмуро продолжил шаман. — В тысяча девятьсот тридцать первом призван в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию, после демобилизации в Усть-Орду не вернулся. В Иркутске закончил ФЗУ и поступил на Завод тяжелого машиностроения имени Куйбышева фрезеровщиком. Весной сорок первого года женился и, оставив жену беременной, в первой волне мобилизации ушел на фронт. Погиб в январе сорок второго в боях под Москвой, сын родился уже после его смерти.

— Не так уж редко встречающаяся биография, — заметил Есько.

— Кстати, единственный сын Пятнистого Волка погиб там же и тогда же.

— Ничего удивительного, — прокомментировал Есько. — Под Москвой много наших полегло, в том числе и сибиряков…

На некоторое время все смолкли.

— Но перейдем к живым, — продолжил шаман, — По крайней мере десять лет назад внук Сороки Владимир Атанович Шамбуев находился в полном здравии и проживал вместе с семьей в районе Новоленино в Иркутске.

— Адрес, — попросил следователь. После того как он узнал его, снова позвонил и установил наружное и видеонаблюдение за усадьбой Шамбуева.

— Большой участок в конце Новоленино, — продолжал шаман, — большая семья, точнее, две семьи в двух домах…

 

Глава 29

МЫ ЛЕТИМ В ИРКУТСК…

19.19. Иркутск. Таллин

Первый, еще довоенной постройки добротный одноэтажный дом выходил фасадом на улицу, но почти все его вычурное резное узорочье скрывали разросшиеся кусты сирени, высаженные вдоль невысокой ограды из крашеного штакетника. В доме постоянно проживали Владимир Атанович Шамбуев, шестидесятидевятилетний крепкий старик, и его незамужняя старшая дочь Анна Владимировна, сорока шести лет.

Красотой Анна Владимировна не отличалась, зато обладала многими талантами, а главное, добротой и состраданием. Бурятка лишь на четверть, она унаследовала от бабки Сороки, известной в свое время шаманки, и ее азиатскую внешность, и ее дар. Анна Владимировна занималась целительством, лечила травами и заговорами, а прием вела тут же, в отгороженной половине просторного дома.

Во втором, двухэтажном, фасадом выходящем на параллельную улицу, проживала ее младшая сестра Римма Владимировна с мужем и двадцатитрехлетним сыном с женой и годовалым младенцем.

Двое мужчин в штатском вошли в калитку и постучали в дверь первого дома.

Анна Владимировна, недавно закончившая прием страждущих, отдыхала в своей комнате, и дверь открыл ее отец.

— Владимир Атанович Шамбуев? — поинтересовался старший, лет сорока.

— Он самый.

— Пожарная инспекция, — представился второй, лет тридцати, улыбчивый, предъявив раскрытое удостоверение.

— Что это вы в нерабочее время? — изучив печати и фото и найдя их вполне похожими на настоящие, поинтересовался хозяин.

— У пожарных теперь круглые сутки — рабочее время, — ответил молодой. — Не видели разве по телевизору, у нас тут под боком вчера целая деревня дотла сгорела.

— А все почему? Грубые нарушения пожарной безопасности, — строго добавил первый.

— Все ясно с вами, — проворчал старик. — Пока гром не грянет, пожарного с печи не поднимешь. Полстраны должно выгореть, тогда вы только делом заниматься станете, а не козла забивать!

— Позвольте осмотреть помещения, — хмуро попросил старший.

— А вот не позволю! — заупрямился хозяин. — Может, вы те еще пожарники, ограбить меня пришли?!

— Я вызываю милицию, — предупредил первый, доставая сотовый телефон.

— Это же в ваших интересах, Владимир Атанович, — с укоризной произнес второй. — Инспекция не займет много времени.

На повышенный голос отца выглянула дочь из своей комнаты.

— Папа, да пусти ты их, в конце концов! Они ж не по своей воле на ночь глядя по чужим домам мотаются!

— Ладно, проходите. — Недовольный Владимир Атанович отступил в сторону.

Инспекция действительно много времени не заняла. Спустя четверть часа мужчины уже переходили по заасфальтированной узкой дорожке между грядок, парников и плодовых деревьев во второй дом, оставив в первом четыре скрытые видеокамеры: на крыльце, в прихожей и комнатах хозяев.

Предупрежденная по телефону семья Риммы Владимировны не чинила препятствий инспекторам, и спустя то же примерно время мужчины покинули усадьбу, не забыв сделать то, зачем и пришли. Шесть скрытых видеокамер теперь транслировали с обоих этажей изображение на мониторы одного из кабинетов новоленинского полицейского участка.

Тем временем в поселке Усть-Орда два местных полицейских стучали в дом Николая Петровича Мунхажаева. Знали они старика с детства, не так уж велик поселок, и не очень понимали причину интереса, проявленного вдруг к нему коллегами из областного Следственного комитета. Брать у одинокого старика было нечего, не нажил богатства за долгую жизнь, к криминалу отношения никогда не имел, так кому он нужен?

Мужчины стучали, но на стук их никто не реагировал.

— Может, он в огороде? — спросил один из полицейских.

— Да нет его там, мы же посмотрели уже, — ответил другой. — Не слышит, наверно, спит.

— Однако случилось что…

— Всяко бывает…

Один из них толкнул дверь, и она оказалась не заперта, отворилась со скрипом.

— Петрович, ты тут?! — прокричал другой, и, не дождавшись ответа, полицейские вошли в сени.

Хозяина нашли сразу. Он лежал в большой комнате на пороге спальни. В руках его до сих пор была зажата чашка, а на столе стоял электрочайник и ваза с недорогим печеньем.

Спустя минуту старший по званию уже докладывал по телефону в Иркутск, что Николай Петрович Мунхажаев умер ненасильственной смертью, вероятно, от остановки сердца. Впрочем, им все равно велели ничего не предпринимать и ждать следственную группу из областного центра.

В это же время Нина Павловна подошла к стойке регистрации иркутского аэропорта и уверенно протянула паспорт.

— Московский рейс. У меня электронный билет.

Сотрудница наземной службы сверила данные паспорта с записью на мониторе компьютера и улыбнулась дежурно:

— Ваш багаж?

— Я налегке.

Девушка положила на стойку посадочный талон.

— Проходите, пожалуйста…

Борис Григорьевич Хандагуров, шестидесятилетний таллинский бизнесмен средней руки, имел в этой жизни все, что хотел, кроме эстонского гражданства. Впрочем, его он и не добивался. Во-первых, на старости лет учить иностранный язык было ему недосуг, а во-вторых, в суверенной Эстонии оставаться человеком без гражданства оказалось вдруг выгодно. Это положение не ущемляло никаких важных для него прав и обеспечивало как безвизовый въезд в Шенгенскую зону, а значит, практически в любую цивилизованную страну мира, так и долгосрочную визу в Российскую Федерацию, куда Борису Григорьевичу частенько приходилось наведываться по делам бизнеса.

Словом, когда господин Хандагуров видел политизированную шумиху вокруг русских в Балтии, периодически раздуваемую каким-либо из центральных федеральных каналов, он не мог сдержать смех. Никакой дискриминации теперь он не ощущал. В период советской оккупации, действительно, неприязнь присутствовала, но как только множество туристов, в том числе из России, наводнили город, практичные прибалты вспомнили русский, а рубли, нисколько не артачась, принимали наравне с долларом и евро.

Во втором часу по местному времени Борис Григорьевич попал наконец в свой офис в той части центра, что отстроена в сталинский период, но с видом из окна на средневековый старый Таллин.

Перебирая почту, бизнесмен обратил внимание на странное письмо, на котором отсутствовали не только почтовые штампы, но и адрес отправителя, а на месте адреса получателя по-русски были надписаны его имя и фамилия. Все указывало на то, что письмо в стандартном конверте не пришло по почте, а было доставлено каким-то иным способом. Впрочем, опасаться было нечего, это ж все-таки не посылка или бандероль и вряд ли может оказаться начинено тротилом.

Повертев конверт и не обнаружив более ничего примечательного, Борис Григорьевич вскрыл его и извлек на свет божий лист с отпечатанным на принтере русским текстом, прочтя который с усмешкой отбросил его в сторону. Все это походило одновременно на «письмо счастья» и дружеский розыгрыш, довольно неуклюжий, надо заметить.

Послание было подписано адвокатом из Иркутска (подпись разобрать не удалось), и суть его сводилась к тому, что умер Гомбо Хандагуров, дед Бориса Григорьевича по отцовской линии, оставив после себя наследство, оцененное в десять миллионов долларов.

Этого мифического деда в глаза не видел не только Борис Григорьевич, но и его покойный отец. Много лет назад бурятский дедушка, оставив единственное наследство — фамилию, сбежал от бабушки еще до рождения второго своего ребенка. И вот теперь он умер…

Борис Григорьевич расхохотался: сколько лет этому деду — сто? Нет, все сто двадцать! Люди столько не живут!

Странности этим не ограничивались. Адвокат приглашал прямых потомков Гомбо до полудня 15 июня прибыть в город Иркутск, в аэропорту которого их встретят, отсутствующие же по условию покойного выбывали из числа наследников. Подобное непредставимо ни в одной цивилизованной стране!

Борис Григорьевич усмехнулся: кто сказал, что Россия цивилизованная страна, тем паче Сибирь? Там, поди, до сих пор по городам медведи бродят…

Бизнесмен снова взял письмо в руки и перечитал, ожидая найти несообразности либо просьбу о деньгах. Напротив, адвокат писал, что авиабилеты до Иркутска через Москву на всех таллинских Хандагуровых уже заказаны, причем не только на него самого, его брата Виктора Григорьевича и племянника Дмитрия, но и на жену последнего Татьяну, находящуюся на пятом месяце беременности. Адвокат был в курсе и этого, включив не рожденного еще ребенка в число наследников.

Время и номер рейса в распечатке электронного билета были указаны, и, чего уж проще, Борис Григорьевич тут же позвонил в аэропорт. Каково же было его изумление, когда выяснилось, что билет на его имя действительно существует и при регистрации ему необходимо всего лишь предъявить паспорт с российской визой.

Положив трубку, бизнесмен задумался: что происходит? Тратить несколько сотен евро на розыгрыш не в привычке его знакомых. Это глупо, в конце концов! Впрочем, и вся история, изложенная в письме, не менее глупа.

Размышления прервал телефонный звонок племянника, который рассказал, что в их домашний почтовый ящик было брошено точно такое же странное письмо, слово в слово. Дмитрий спрашивал совета, как ему поступить, но дядя и сам этого не знал, а потому распрощался с племянником, пообещав вскоре перезвонить.

В этот самый момент и высветился на экране его мобильника незнакомый российский номер. Звонила девушка, представившаяся помощником адвоката из Иркутска (фамилия была произнесена невнятно). Она озвучила то же, что было в письме, от себя добавив, что десять миллионов — это минимальная сумма, и ожидается, что наследство окажется значительно солиднее. Помощник адвоката заверила, что делами покойного занимается серьезная контора, и пожелала напоследок таллинским Хандагуровым счастливого пути.

Совершенно ошарашенный бизнесмен спустя четверть часа пришел к выводу, что в случае принятия приглашения единственная его возможная потеря — это время, а если все окажется правдой… Сколько у его деда может быть прямых потомков? Ну, пусть десяток или даже два. В любом случае игра стоит свеч…

Борис Григорьевич набрал номер племянника.

— Дима, собирайтесь, — сказал он, — мы летим в Иркутск…

 

Глава 30

ДЕДУШКИНЫ СКАЗКИ (продолжение)

20.20. Остров Ольхон

— Час почти прошел, — сказал Юрий Беликов ольхонскому шаману. — Могу я разжать кулак?

— Боль чувствуете?

— Нет.

— Очень хорошо, надеюсь, все получилось.

Следователь осторожно разжал пальцы и, взглянув на ладонь, не сдержал удивленного возгласа:

— Так не бывает!

От ожога не осталось и следа. Джина подошла и потрогала гладкую кожу.

— Ни капельки не больно?

— Нет, — улыбнулся следователь.

Именно в этот момент ему позвонили и сообщили о смерти Николая Петровича Мунхажаева, единственного потомка Пятнистого Волка, о чем капитан юстиции сразу же и рассказал остальным:

— Предполагаемая причина смерти — остановка сердца. В Усть-Орду уже выехала следственная группа из Иркутска.

— Вы считаете эту смерть случайным совпадением? — спросил Есько.

— Уже нет, — ответил следователь.

Он не то чтобы до конца поверил «аномальщику» и шаману, но по опыту знал: если совпадения следуют одно за другим, они переходят в разряд правил, и с ними невозможно не считаться. Он решил прислушаться к их антинаучным советам. Довольно уже смертей, хватит! Впрочем, он к ним уже и прислушался, иначе зачем бы приехал на Ольхон?

— Ваши предположения, Степан Юрьевич, о гибели прораба участка и водителя подтвердились, — продолжил следователь. — Так что же все-таки произошло вчера утром на стройке? Я хотел бы услышать ваши версии. Сначала вы, Степан Юрьевич.

— Началось все сто лет назад…

— Ровно девяносто девять, — вставила Джина.

Есько кивнул и продолжил:

— Заарин проклял улус Хандабай и живьем был погребен на месте, впоследствии ставшем стройкой нового корпуса лицея. Строители, роя котлован, потревожили кости невинно убиенного, за что и были наказаны.

— Как вы объясните то, что Зуев и Онопко сами превратились в серийных убийц? — спросил следователь.

— Вероятно, дух заарина передал им часть своей черной агрессии, — предположил Есько.

— Все сложнее, — покачал головой Василий Шарменев, но тут же себя и поправил: — Хотя ничего особо сложного в этой трагической ситуации я не вижу.

— Продолжайте, Степан Юрьевич, — попросил следователь.

— У меня, собственно, все. Проклятие реализовалось, деревня уничтожена. Теперь дух заарина, если мы не помешаем, убьет всех потомков Гомбо Хандагурова и усть-ордынской Сороки и на этом, надеюсь, остановится.

— Как мы можем ему помешать? — поинтересовался следователь.

— Никак, — спокойно ответил Есько. — Я не знаю действенных способов борьбы с боохолдоями.

— Значит, и я, и мама, и дядя, и все остальные должны умереть? — спросила Джина. Губы ее дрожали. Она достала сотовый, но звонить не стала, с надеждой посмотрела на дядю: — Ничего сделать нельзя, и мы умрем? Это так, дядя Вася?

— Ты же знаешь, Женька, я сделаю все для твоей защиты. В этом доме находиться безопасно. Пока безопасно…

— Что вы можете добавить к словам господина «аномальщика»? — обратился к шаману следователь.

— Все началось с того, что строители вырубили осинник…

— Кстати, откуда он взялся? — спросил Беликов. — Вы рассказывали, что обряд казни происходил на пустыре.

— Это уже другая история, я вернусь к ней чуть позже, — ответил шаман и продолжил: — Итак, сначала вырубили осинник, потом ковш экскаватора вскрыл могилу, и дух заарина получил свободу. Двое строителей были принесены им в жертву, двух других он зомбировал. Убийства, ими совершенные, были нужны заарину.

— Зачем? — спросил Есько.

— Пока не знаю. К сожалению, это не единственная загадка. Не менее важно выяснить, в кого конкретно вселился дух заарина.

— Вы думаете, он пребывает в чьем-то теле? — удивился Есько.

— Несомненно. Для полноценного существования в Срединном мире живое тело необходимо, а значит, на стройке был кто-то еще, возможно, пятый строитель.

— Нет, — покачал головой следователь. — Совершенно точно, ни один строитель на стройке больше не появлялся, мы это выяснили.

— Тогда случайный какой-то человек, вполне вероятно, из лицея. — Шаман повернулся к племяннице. — Женя, ты была там в то утро, это важно, вспомни! Кто еще находился в лицее или возле него?

— Во-первых, охранник на центральном входе, — стала перечислять девушка, загибая пальчики.

— Отпадает, — заметил Беликов. — Я говорил с ним. Вчера утром он не покидал здания, да и вообще производит впечатление совершенно нормального человека.

— Внешне он и должен оставаться обычным, — уточнил шаман, — и вполне мог солгать, если это, конечно, он.

— Хорошо, охранника со счетов не сбрасываем, — согласился следователь. — Кто еще, Джина?

— Во-вторых, я, Стас, Артем и завуч Нина Павловна. Мы вместе ходили на стройку, когда услышали крик.

— Где в этот момент вы находились? — спросил Есько.

— В кабинете завуча, все четверо.

— Это не они, — уверенно сказал шаман. — Вероятно, кричал тот, в кого вселялся дух заарина.

— Когда вы выходили, охранник оставался на своем месте? — спросил Есько Джину.

— Да.

— Значит, и не он.

— Но кто?! — вопросил следователь. — Джина, ты не заметила на стройке кого-то еще?

Девушка задумалась, сморщила лобик…

— Когда мы втроем только подъехали к лицею, — вспомнила она, — двор, как обычно, подметал Валентин Петрович, наш дворник. Но больше я его в то утро не встречала… Может, ребята оказались внимательнее меня?

— Так позвони им! — предложил следователь.

Джина кивнула и набрала номер Стаса Кузнечихина, который ответил сразу. Разговор Джина начала с вопроса о матери.

— Все нормально, — заверил ее Стас. — Вон они вчетвером чай в саду пьют, я их отсюда вижу.

— Где ты?

— Тоже в саду. Вместе с Темкой стрелы из осины выстрагиваем.

— Какие стрелы, зачем? — удивилась Джина.

Оказалось, что у отца Артема был подаренный кем-то спортивный арбалет. Сынок его по-тихому позаимствовал и ночевать пришел к Стасу, чтобы в случае нападения защитить мать Джины. Если нападавшие окажутся живыми людьми, он прихватил боевые стрелы, имелись у отца и такие, а на случай, если нагрянет нечисть в бурятском варианте, друзья решили изготовить стрелы из осины.

Стас безоружным тоже не остался. В кладовке среди всевозможного хлама лежала старенькая, но рабочая «тулка». Отец страстным охотником никогда не был, но брал ее с собой на съемки в тайгу, впрочем, в последний раз это случилось лет десять назад. Сын же вместе с другом уже два-три года отходил подальше в лес и тренировался в стрельбе, дырявя консервные банки.

Здраво рассудив, что заряд картечи боохолдоям вреда не причинит, в двух десятках патронов Стас заменил дробь на соль, но не на обычную поваренную, мелкую. Он отыскал на кухне пачку пищевой каменной соли местного производства: поселок Тыреть Заларинского района Иркутской области. Эта, Стас был уверен, подействует на восставших мертвецов, как цианистый калий на живых.

Все эти новости позабавили, но и умилили девушку. Парни действительно хотят ей помочь, и это было приятно.

Наконец она задала вопрос, ради которого и позвонила. Стас обещал посоветоваться с Артемом и вскоре перезвонить.

Когда Джина рассказала, что пацаны, вероятно насмотревшись голливудской мистики, готовят осиновые стрелы и начиненные солью патроны, смеха это не вызвало, напротив. Шаман и «аномальщик» заспорили, может ли подобное оружие повредить боохолдоям теоретически. Есько считал, что осиновые стрелы или колья — чушь собачья и ненаучные предрассудки, шаман надеялся, что если осина и не убьет боохолдоя, то хотя бы его отпугнет. Каменная соль тоже известное средство против нечисти, как и обычная сталь. А вот ада-дух, к примеру, боится филина. Достаточно иметь при себе перо этой птицы, и нечисть будет обходить тебя за версту. И все без исключения боохолдои терпеть не могут осину, недаром свойства ее известны всем народам, а нечисть, по существу, везде одинакова.

— Вообще-то я не совсем понимаю, — поделился сомнениями Юрий Беликов, — как можно убить того, кто давно уже мертв?

— Боохолдои смертны, — сказал Есько. — В Срединном мире не может быть ничего бессмертного, ибо и сама Вселенная имеет момент рождения и когда-нибудь да умрет…

Тем временем сводному брату позвонил Артем и рассказал, что, когда они вместе с завучем покидали стройку, он увидел возле гусениц экскаватора метлу на длинной ручке.

— То есть ты думаешь, на стройке был дворник? — уточнил следователь.

— Ничего я не думаю, а только говорю, что видел метлу, а чья она — не знаю, — ответил Артем.

— Ты береги себя, пожалуйста, — попросил Юрий.

— Все будет ок, братишка, не переживай!

Попрощавшись с братом, следователь ввел остальных в курс дела.

— Метла — единственная косвенная улика, — закончил он.

— Слишком уж косвенная, — засомневалась Джина.

— Но поговорить с вашим дворником стоит. Расскажи-ка все, что ты о нем знаешь.

Девушка поведала не только о моторной афазии бывшего учителя и его увлечении археологией, но озвучила и слухи, гуляющие по лицею, о том, что завуч Нина Павловна состоит с дворником в любовной связи, которую тщательно скрывает.

— Очень интересно, — прокомментировал Есько, — особенно его увлечение археологией. Он вполне мог специально прийти на стройку.

— Да, но с его болезнью — как он мог кричать? — засомневался следователь.

— Он говорить не может, — пояснила Джина, — а мычать и кричать — сколько угодно.

— Никто толком не знает, отчего возникает моторная афазия, — добавил Есько, — а уж почему исчезает, тем более.

— Значит, неизвестным, пятым человеком на стройке вполне мог оказаться дворник…

Словом, Беликов с Есько в самое ближайшее время решили встретиться с Валентином Петровичем и потолковать, а пока попросили Василия Шарменева продолжить рассказ.

— Перейдем наконец к потомкам Гомбо Хандагурова, — предложил следователь.

— И вы обещали объяснить, — напомнил Есько, — откуда на пустыре взялся осинник. Впрочем, это не слишком важно…

— Еще как важно.

Шаман раскурил новую трубку и только после этого продолжил…

 

Глава 31

ГОМБО ХАНДАГУРОВ

99 лет назад. Улус Хандабай. Иркутск. Остров Ольхон

Сразу после казни Баташулууна Шагланова мужчины Хандабая собрались на сходку.

Дождь перестал, из-за рассеивающихся облаков выглянуло заходящее солнце, однако настроение улусников было далеко не радостным.

Одни говорили: заарин был богдо, святой, другие называли его эдимхай, черт, но все сходились на одном: заарин, кем бы он ни был, проклял это место, и надо уходить, житья здесь не будет. Значит, надо искать шэнэ газар, новую землю, и основать там новый улус.

Гомбо Хандагуров, напуганный и опозоренный, стоял в толпе, однако оставался один. Мужчины расступались при его появлении, и вокруг Гомбо образовалось полутораметровое пустое пространство. На него демонстративно старались не смотреть. Он стал изгоем, но пока не понимал этого.

Старейшины решили подняться вверх по течению Олхи и в двадцати верстах основать селение. Там находилось временное летнее стойбище одного из них, он очень хвалил это место, удобное для людей, с заливными лугами с сочной травой для скота.

Переезд наметили на раннее утро следующего дня. Нельзя долго оставаться на эдимхай газар, земле черта…

Словом, мужчины разошлись по домам собирать пожитки, пошел в дом родителей и Гомбо. Мать встретила его рыданиями, а отец хмуро рассказал, что к нему уже подходили уважаемые люди и велели Гомбо уйти прочь, чтобы одним только своим присутствием он не навлек проклятие и на новое место.

— Если тебя увидят в шэнэ газар, Гомбо, тебя убьют, — заключил отец, — а всю нашу семью изгонят из улуса. Прощай, ты сам во всем виноват.

— Куда же мне теперь? — спросил Гомбо.

— Иди к русским в Иркутск, — посоветовал отец, — ни один бурятский улус не примет тебя.

Собрав личные вещи и оседлав Гнедого, Гомбо, чтобы не маячить на глазах у рыдающей матери, ушел на берег Олхи и, переночевав там, ранним утром следующего дня с тоской проводил взглядом растянувшийся на сотни метров шумный табор отъезжающих бывших своих односельчан. Как ему жить дальше, молодой боо не представлял, впрочем, уходить в Иркутск не поторопился. Было у него еще одно очень и очень важное дело…

Доскакав до ближайшего кабака, он купил штоф водки, вернулся в свой дом и, глядя на огонь в очаге, впервые в жизни напился. Он остался единственным жителем Хандабая.

Следующим утром Гомбо ушел в лес с лопатой и накопал десятка три молодых осинок. Кол — штука ненадежная. Случайно или намеренно кто угодно легко может вынуть его из земли, и тогда… Страшно представить, что случится, если мстительный дух заарина обретет свободу.

Высадив саженцы на месте казни, Гомбо трижды обошел пустырь по часовой стрелке, время от времени брызгая остатками водки из штофа и бормоча молитвы восточным тэнгри-небожителям и Эрлен-хану, дабы тот не отпускал из Царства Мертвых жаждущий его крови дух заарина.

Гомбо ушел из улуса спустя несколько дней — только после того, как удостоверился, что почти все высаженные им осинки прижились.

Чем скотовод-бурят в начале XX века мог зарабатывать на жизнь в русском городе? Тем более что заарин взял в ученики Гомбо Хандагурова, когда ему было двенадцать лет, и к двадцати двум годам он умел лишь камлать да «брызгать», но и в этом оставался недоучкой, по большому счету. Впрочем, он всегда помогал отцу по хозяйству и с домашним скотом, особенно с лошадьми, легко находил общий язык. Буквально. Казалось, животные понимают то, что он им говорит. Если он пас отару, никогда не пропадала ни одна овца.

Работал он и с деревом, умел обращаться с ручным инструментом. До столяра-краснодеревщика было ему далеко, но избы рубил да и рамы с дверьми сделать был в состоянии.

Недолго думая, Гомбо пришел к приказчику богатого иркутского купца Сукачева, и тот сразу принял его на работу, но не в конюшню, куда просился молодой бурят, а в столярную мастерскую, расположенную при усадьбе.

Довольно скоро Гомбо освоился в большом по сибирским меркам губернском городе и через год женился на кухарке из того же сукачевского имения Аграфене Туруновой, которая спустя положенное время родила ему в 1914 году дочь, нареченную Марией.

Надо заметить, что и сам Гомбо накануне свадьбы окрестился и получил от священника Харлампиевского храма имя Петр.

Еще в самый первый год ученичества, наученный заарином читать и писать по-русски, Гомбо изучил священные христианские тексты Ветхого и Нового Завета. Учитель относился к православию с великим почтением, считая его одним из возможных путей познания Истины, которая, конечно же, едина для всего человечества. Тут сказалось, вероятно, буддийское влияние. Баташулуун Шагланов уважал все известные ему религии, не деля их на истинные и ложные, богоугодные и сатанинские.

Ученик же отнесся к библейским текстам как к сборнику любопытных историй, не более, особенно заинтересовала его легенда о блудном сыне. Теперь же, когда Гомбо и сам сделался изгнанником, он читал и перечитывал ее много раз…

Началась Первая мировая. Тысячи восточных бурят в составе Забайкальского казачьего войска ушли на передовую. Западных бурят призывали лишь в тыловые части, но Петр Хандагуров и вдали от фронта не желал служить. Какое ему дело до европейской политики? Он даже и не знал, где расположена пресловутая Германия, а еще совсем недавно вообще не подозревал о ее существовании.

Не дожидаясь, покуда за ним придут, Гомбо тайно сел на коня и, оставив в Иркутске беременную жену с младенцем на руках, спрятался от призыва в лесах северной, малообжитой части острова Ольхон.

Надо заметить, что никаких иных чувств, кроме чисто физиологических, Гомбо к Аграфене не испытывал, в православного бога не верил, считая обряды крещения и венчания не более чем костюмированным карнавалом. Отцовские чувства с рождением дочери прийти к нему не успели, а потому покинул он Иркутск без всякого сожаления.

Прошло чуть больше двух лет после вышеописанных событий в Хандабае, и Гомбо, конечно же, не забыли. Но в лицо его здесь никто не знал, а потому, назвавшись Табхаром Зарбаевым, он вскоре женился на дочери зажиточного ольхонского бурята Дариме, и в 1916 году она родила ему дочь, названную Урхан.

С тех пор как Гомбо сделался изгнанником, он постарался забыть, что он боо. В рациональном Иркутске среди русских сделать это было несложно, но здесь, на священном Острове духов, все напоминало ему о его призвании.

Каждую ночь без исключения ему снился один и тот же сон. Красивая женщина, его соплеменница, улыбалась ему и звала за собой. Даже во сне Гомбо понимал, что, стоит ему пойти следом, спокойная и размеренная его жизнь резко переменится. Он хотел всего-навсего пасти скот, охотиться и растить детей. Все! Хватит с него шаманских штучек! Он не желает больше быть боо, хоть ты его убей!

Однажды поздней осенью 1916 года, охотясь на байкальского изюбря, Гомбо по следу подранка ушел на север острова и вышел к Байкалу. След обрывался на береговой гальке, будто зверь бросился в воду и уплыл, спасаясь от охотника. Подобного попросту быть не могло.

Гомбо, озадаченный и разочарованный, огляделся и увидел голую плоскую скалу, выступающую в море, а неподалеку между редко растущими реликтовыми лиственницами и соснами белую войлочную юрту, около которой паслись две лошади и стадо баранов в два десятка голов. Охотник понял, что обнаружил чье-то временное стойбище, но чье? Он знал всех здешних обитателей, их, к слову, было не так уж много, и рассеяны они были по огромной территории.

— Хозяин! — подойдя к юрте, позвал Гомбо.

Не дождавшись ответа, он отодвинул войлочный полог и заглянул внутрь. Увидел обычную обстановку. Казалось, хозяин вышел минуту назад. В очаге горел огонь, в стоящем на треножнике тагане кипела вода, но в юрте никого не было, да и поблизости Гомбо людей не заметил. Он вошел. Осмотрелся. Предметы, увиденные им в юрте, показались ему знакомыми, в том числе и мутный бронзовый таган, в котором сейчас кипела поставленная кем-то вода.

Кем она поставлена? Никого же нет! Тогда кто развел огонь в очаге?

— Хозяин! — снова позвал Гомбо, и до него дошло наконец, что не откликнется хозяин, потому как нет его давным-давно в Срединном мире!

На глаза попалась трубка с длинным мундштуком. Гомбо чистил ее сотни, нет, тысячи раз! И этот таган он отдраивал когда-то до зеркального бронзового блеска!

Прямо под ногами лежала толстая книга в потертом кожаном переплете. Гомбо поднял ее и сразу узнал — Священное Писание. Между страниц было вставлено орлиное перо вместо закладки. Гомбо открыл на нем и прочел:

«Отче, я согрешил против неба и пред Тобою и уже недостоин называться сыном Твоим…»

С ужасом выронив Библию, Гомбо отступил к выходу. Снова история о блудном сыне! Кто-то заложил пером в толстой книге именно ее!

А когда Гомбо увидел на полу ковер, вытканный девятью разными цветами, сомнения рассеялись окончательно. Он находился в белой юрте казненного заарина!

Белый дымок поднимался от огня и выходил через серединное отверстие в крыше, но вдруг в костре щелкнула, переламываясь, вероятно, смолистая ветка. Гомбо вздрогнул и развернулся к очагу. Дым потемнел, сделался почти черным и, так Гомбо показалось, стал обретать форму человеческой фигуры. Подобное Гомбо уже видел четыре года назад…

Запаниковав, он сперва попятился, а потом, развернувшись, выбежал из юрты и с каким-то нечеловеческим подвыванием бросился прочь от этого чертова места.

Он бежал по лесу, не разбирая дороги, дважды падал, в кровь разбив лицо, но вставал и бежал снова…

Паника длилась четверть часа или час, чувство времени Гомбо утратил напрочь, но наконец остановился и, немного успокоившись, обдумал ситуацию. Что такого он, собственно, увидел и почему увиденное напугало его до утраты контроля над собой? Набрести здесь на бурятскую юрту, пусть даже из белого войлока, явление не частое, но вполне рядовое. Таганы и трубки тоже у всех примерно одинаковые, да и цветные ковры не редкость. Почему все это, вместе взятое, его напугало? Глупости и предрассудки! Баташулуун Шагланов давно в Нижнем мире, а оттуда не возвращаются. До тех пор, покуда растет осинник, высаженный им на могиле, беспокоиться не о чем.

Словом, Гомбо определил по солнцу стороны света и отправился на юг, где в паре часов ходьбы находилась его юрта, его семья и небольшое стадо баранов.

Спустя некоторое время лес вдруг начал редеть, и впереди он увидел просвет. Этого не могло быть, до самого дома один только лес! Однако очень скоро он вышел к берегу Байкала и невольно перекрестился, чего не делал со дня, как бежал из Иркутска, потому что вышел к тому же самому чертову месту! Из срединного отверстия юрты по-прежнему клубился беловатый дымок, бараны и кони по-прежнему паслись поодаль…

Развернувшись, он побежал назад, но четверть часа спустя снова оказался там же…

Он несколько раз менял направление, но и это не помогло. Тогда он подумал, что, может быть, конь вывезет его из ловушки. Без седла и узды он вскочил на вороного, но и это не помогло, выхода не было ни конному, ни пешему.

Пространство вокруг него замкнулось. Возможно, помог бы шаманский ритуал с жертвоприношением, но сейчас у Гомбо не было ни сил, ни желания камлать. Вдобавок ко всему пошел дождь вперемежку со снегом, и озябший Гомбо спрятался от него в теплой юрте. Обессиленный, он упал на медвежью шкуру неподалеку от очага и забылся сном…

 

Глава 32

ГЕНЕАЛОГИЧЕСКОЕ ДРЕВО

21.21. Остров Ольхон

— Довольно пока, Василий, — прервал шамана Юрий Беликов. — Извините, но у нас нет времени. Все, что необходимо для расследования, вы рассказали.

— Я бы хотел дослушать, — не согласился Есько. — Эти новые сведения имеют непосредственное отношение к ситуации, в которую все мы попали.

— Это так, Степан Юрьевич, но прежде надо взять под охрану потомков Гомбо, если, по вашим же словам, им угрожает опасность.

— Согласен, — кивнул Есько, — давайте займемся потомками. — Он обратился к шаману: — Первая жена Гомбо родила ему дочь Марию в тысяча девятьсот четырнадцатом году. Вы сказали, что Гомбо оставил жену в положении, когда бежал из Иркутска.

— В мае пятнадцатого она родила сына, названного Григорием. У ольхонской жены Даримы была одна дочь Урхан Хандагурова, впоследствии по мужу Шарменева, тысяча девятьсот шестнадцатого года рождения. У нее было двое детей: я и Наталья. — Шаман повернулся к Джине: — Женя, она твоя бабушка Урхан.

— Я знаю, дядя Вася, — сказала Джина, — хотя никогда ее не видела.

— Она умерла задолго до твоего рождения, в восьмидесятом году. Старшая дочь Мария вышла замуж в тысяча девятьсот тридцать пятом, муж репрессирован в тридцать восьмом. Двое детей от первого и единственного брака. Татьяна Ивановна Забазнова, тридцать шестого года рождения, десять лет назад проживала в Москве по адресу…

Шаман продиктовал адрес, и следователь занес его в блокнот, после чего шаман продолжил:

— Павел Иванович Забазнов, тридцать седьмого года рождения. Его нет в живых. Дочь Павла Ивановича Нина Павловна, шестьдесят шестого года рождения, проживает…

— Это же завуч моего лицея! — воскликнула Джина.

— Да, — кивнул шаман, — и она наша родственница.

— Довольно дальняя, — скривилась девушка, — она мне не нравится.

— Почему? — спросил Есько.

— Не знаю. Не нравится, и все!

— Где она живет? — напомнил Юрий Беликов.

Шаман продиктовал иркутский адрес Нины Павловны, следователь занес его в блокнот и, сразу же позвонив куда следует, отправил к женщине оперативников.

Шаман продолжил:

— Григорий Хандагуров, тысяча девятьсот пятнадцатого года рождения. Кадровый морской офицер, капитан первого ранга, воевал. Последнее место службы — Таллин, выйдя на пенсию, там и остался. Он умер в восемьдесят седьмом, но два его сына по-прежнему живут в Эстонии.

— За границей, да еще и в Евросоюзе, — заметил недовольный следователь. — Я не смогу оперативно их защитить.

— Почему? — спросила Джина.

— Представь, я отправляю запрос по инстанции. Я даже не говорю о том, что бумажная волокита будет длиться долгие месяцы, но кто мне вообще поверит, когда я изложу причину, по которой детям Григория Хандагурова угрожает опасность? — Юрий Беликов повернулся к хозяину: — Все равно, Василий, диктуйте их адреса.

— Я знаю лишь адрес Григория. Больше я ничего не сумел выяснить. Я писал, но мне не ответили. Я, пожалуй, сумел бы отыскать детей Григория, если бы у меня была их фотография или любой другой предмет, им принадлежащий, а так вряд ли. Знаю одно: они живы.

— Может быть, Нина Павловна их знает? — предположила Джина. — Родственники все-таки.

— lie факт, — сказал следователь. — Ладно, попробую выяснить что-то о них по своим каналам, но завтра, а сейчас нам пора возвращаться в Иркутск.

Беликов и Есько поднялись.

— Джина, ты с нами?

— Нет, — ответил за племянницу дядя, — она остается здесь.

Джина попыталась возразить, но тот не стал ее слушать.

— Разговор окончен! — прикрикнул он. — Завтра я и Наталью уговорю приехать сюда!

— Василий, у вас есть записи того, что произошло с Гомбо дальше? — спросил Есько.

— Минуту.

Продвинутый шаман пробежался пальцами по клавиатуре ноутбука, и лазерный принтер, негромко загудев, стал выдавать отпечатанные листы.

— Я записал все, что мне стало известно, — продолжал шаман, — но использовал, скажем так, нетрадиционные источники, поэтому полную достоверность не гарантирую.

— То есть? — не понял Юрий Беликов.

— Все записанное мне приснилось. Видения могут быть истинными, а могут и обмануть, это непредсказуемо.

— Да уж, хороши источники, — усмехнулся следователь.

— Не скажите, — возразил Есько. — Периодическую таблицу элементов Дмитрий Менделеев тоже увидел во сне, что не помешало ей стать основой современной химии.

В машине Беликова Есько, устроившись на переднем сиденье, получил возможность изучить сновидческое досье Гомбо Хандагурова и уже на второй странице обнаружил его генеалогическое древо.

— Посмотрите-ка, Юра.

Он протянул лист Беликову, который еще только прогревал двигатель.

Вот что на нем было изображено:

— Интересно, — прокомментировал следователь, посмотрев родословную. — Чтобы не терять время, Степан Юрьевич, читайте вслух. Мы вообще-то до Иркутска успеем?

— Конечно, — заверил Есько. — Большую часть мы уже слышали от Василия Шарменева.

«Аномальщик» перебирал листы.

— Я начну с этого места.

Он прочел:

«Обессиленный, Гомбо упал на медвежью шкуру неподалеку от очага и забылся сном…»

 

Глава 33

ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОГО БРАТА

95 лет назад. Остров Ольхон

Одуряюще пахло хвойной смолой, дымом и портянками…

Гомбо Хандагуров услышал, что кто-то вошел в юрту, и приподнялся с лежанки. На пороге стоял мужчина, одетый в ватник, кроличью ушанку, довольно облезлую, и кирзовые сапоги. В лице его было нечто восточное, но на азиата похож он не был. Прикурив самокрутку с едким махорочным духом, он заговорил на русском. Тембр голоса был мягким и завораживающим, акцент отсутствовал.

— Было нас два брата. Я старший. Отец наш владел довольно крупным имением с виноградником, пашней и лугами для выпаса овец. Не скажу, что был он самым богатым фермером в стране, но богаче его в округе не было. Вино с нашего виноградника ценили в столице, шерсть и зерновые иноземные купцы развозили по всему свету, вплоть до Вавилона и даже Рима. Словом, Бог дал нам полный достаток.

Мы с братом, не стану поминать его имени, присматривали за работой батраков и рабов, но по мере необходимости трудились и сами, что случалось нередко и при сборе урожая, и при стрижке овец.

Работали-то мы вместе, но друг друга не жаловали. Братец мой, с лицом и статью греческого идола, ходил у отца в любимцах. Обладая светлым разумом и умелыми руками, работал он из-под палки, да и то только когда увильнуть никак не мог. Но уж лицемерия-то в нем было выше всякой меры. Умел он напустить на себя столько благочестия и святости, что рабы в имении почитали его едва ли не за пророка. Да и отец введен был в заблуждение не меньше неграмотных, глупых рабов. Словом, все носились с ним, как с писаной торбой. Все, но только не я. Меня брат избрал для своих вечерних откровений, в которых едко высмеивал и издевался не только над простодушными рабами, но и над собственным отцом. Зная мою сыновью любовь, он мог делать это безнаказанно, потому как не желал я огорчать отца рассказом о лицемерии его любимца. Да и не поверил бы мне отец. Нет, не поверил бы. Ослеплен он был обаянием младшенького…

И даже когда однажды брат соблазнил его наложницу, уж я-то знаю — не первую, то сумел повернуть все так, что несчастную женщину побили камнями, а сам он снова вышел сухим из воды.

Я же звезд, может, с неба и не хватал, но работал прилежно, соблюдал закон и чтил субботу. Отец, впрочем, вечно был мной недоволен, вечно ворчал, думаю, не без науськивания понятно кого…

Так мы и жили, покуда брату не исполнилось двадцать два года. Тогда он обещаниями, увещеваниями, не знаю, чем еще, принудил отца разделить пополам имение. Продав спешно и не слишком выгодно свою долю, он отбыл в столицу. С тех пор до нас доходили время от времени лишь слухи о нем. Говорили, что ведет он в столице жизнь праздную и разгульную, что окружен он блудницами и прихлебателями, что расточает он отцовское золото направо и налево. Много всякого говорили о нем, но не верил отец, не желал верить.

Позже мы узнали, что брат ввязался в какую-то аферу с подделкой векселей и, чудом избежав долговой тюрьмы, сумел все-таки расплатиться. Теперь же влачил он жизнь жалкую, перебивался случайными заработками, оставленный и презираемый всеми.

В тот год случился неурожай, и многие горожане в поисках пропитания бросали насиженные места и нанимались в деревни батраками часто за одну только жидкую похлебку утром и вечером. Был, как мы узнали, среди них и мой брат. В одном дне пути от родного дома он пас стадо свиней. Привередливый раньше в пище, теперь он дошел до того, что воровал у свиней их корм, за что, если попадался, был бит хозяином. Домой, как я понимаю, не возвращался он из гордыни, но, вдоволь хлебнув унижений, побоев и голода, однажды вернулся.

Меня не было в это время в усадьбе. Я находился со стадом овец, стрижкой которых занимался вместе с рабами. Так что дальнейшее знаю лишь с чужих слов.

Приближение брата моего к дому не осталось незамеченным. Отец, увидев его, вышел навстречу. Брат же мой, понурив голову, остановился в двух шагах от него.

— Отче… — начал он, но отец, не дав ему договорить, подбежал, пал ему на шею и целовал его.

Брат же мой сказал ему:

— Отче, я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим.

А отец сказал рабам своим:

— Принесите лучшую одежду, и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги. И приведите откормленного теленка и заколите его. Станем есть и веселиться, ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся!

Приблизившись к дому, я услышал пение и ликование.

— Что это такое? — спросил я у одного из слуг.

— Брат твой пришел, — ответил слуга, — и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым.

Сказать, что я был обижен — мало. Я был взбешен. Я подчинялся отцу во всем, я служил ему, как последний раб, но никогда он и жалкого козленка не давал мне, чтобы повеселиться с друзьями!

Я не вошел в дом. Я остался у входа.

Через некоторое время вышел отец. Он звал меня, он что-то говорил мне. Я не запомнил. В памяти зацепилась лишь одна его фраза: «…был мертв и ожил…» Лучше бы он не оживал мне на погибель!

Я не вошел в дом. Пир продолжался без меня. Да и нужен ли был отцу я — еще один раб среди многих? Ему нужен был мой брат, промотавший первую половину имения и явившийся за второй…

Я ушел на сеновал и попытался заснуть, но громкая музыка и пьяные крики отгоняли сон. Я лежал в темноте с открытыми глазами и ненавидел их обоих. Боже мой, как я их ненавидел!

После того как музыка и голоса смолкли, выждав еще не менее часа, я вошел в дом. На длинном столе с остатками пиршества я нашел горящую лампу, полную масла. Взяв ее, я вошел в нашу общую комнату. Мой брат спал на своей кровати со счастливой улыбкой на лице. Я поставил лампу в изголовье и вынул из-за пояса нож.

Он проснулся, не видя ножа в моей руке, сладко потянулся и детским движением, до боли знакомым, потер глаза.

— Брат мой, — улыбнулся он, — я вернулся, брат!

— Зачем? — спросил я, пряча за спину руку с ножом. — Зачем ты вернулся?

Он понял все. Он все прочел в моих глазах. Кем-кем, а уж дураком он не был.

— Я другой теперь, брат, — сказал он, — обними меня.

Говорил он искренно, вернее, искренно лгал. Я не верил ему.

— Тебе всегда было легко обмануть отца, — шепотом произнес я, — но меня тебе не обмануть.

Я занес нож для удара. Глаза его округлились, но он даже не поднял рук, чтобы защититься.

— Брат мой, брат…

Я не стал его слушать. Я ударил его. Потом я вылил из лампы масло и поджег дом. Я ушел, как был, не взяв с собой ни золота, ни даже ножа, так и оставленного мной в сердце брата.

Как я узнал позже, при пожаре вместе с двумя десятками слуг сгорел и отец…

Мужчина смолк. Взгляд его, устремленный прямо перед собой, был бессмысленным и пустым.

Гомбо вышел на воздух. Луна отсутствовала. На черную тайгу падали крупные хлопья снега.

Сколько же лет должно быть этому человеку — три, пять тысяч?

Ему вспомнился Каин с отвергнутыми Господом дарами, Вечный жид… Чушь. Просто еще один ненормальный, коими кишит Срединный мир…

Степан Юрьевич прервал чтение, посмотрел в окно и увидел дорожный знак с перечеркнутой надписью: «Еланцы». До Иркутска еще ехать и ехать…

— Правильно мы остановили шамана, — заметил Юрий Беликов. — Сплошная беллетристика.

— Да уж, на стенограмму допроса не похоже, — усмехнулся Есько.

— Ну скажите, откуда он может знать, что снилось Гомбо Хандагурову без малого сто лет назад?

— Понятия не имею, — ответил «аномальщик», — но все возможно, коли ты умеешь осмысленно ориентироваться в Бардо Сна, когда мы вспоминаем себя настоящего, даже и то, что не снилось нашим мудрецам…

Не обратив внимания на незнакомое слово, Беликов зевнул, потом потянулся, не убирая, впрочем, рук с руля.

— Ладно, читайте дальше, Степан Юрьевич. Все равно делать больше нечего, да и глаза у меня слипаются. Буду слушать, может, хоть не засну по дороге…

 

Глава 34

БУРЯТСКИЙ ЭДЕМ

95 лет назад. Остров Ольхон

Холод погнал Гомбо обратно в юрту. К его удивлению, мужчины там не оказалось, зато у очага спиной к нему стояла на коленях женщина, подкладывая в очаг березовые поленья. Одета она была в синий бурятский халат, черные густые волосы распущены.

Гомбо остановился на пороге. Жена Дарима?

Опершись разведенными в стороны руками об пол и выгнув спину, женщина склонилась и стала дуть на угли в очаге. В ее движениях появилась кошачья грация, которой Гомбо у жены раньше не замечал. Или все-таки не Дарима?

Неожиданно для него самого возникло желание. Он шагнул вперед, и одновременно с этим огонь вспыхнул и искры полетели к отверстию в крыше юрты. Распущенные волосы женщины должны были бы загореться, но этого не случилось, пламя лишь прикоснулось к ним, не причинив вреда.

Женщина вдруг рассмеялась, встала на ноги и повернулась к вошедшему мужчине. Гомбо узнал ее. Конечно же, она Дарима, его жена. И черты лица, и телосложение точь-в-точь как у нее, даже крошечный, еле заметный шрам на верхней губе Гомбо рассмотрел. Дарима упала в пятилетнем возрасте, шрам остался на всю жизнь…

И в то же время Гомбо был уверен: перед ним другая женщина. А уж когда она заговорила… Нет, тембр голоса был тот же, а вот интонация иной, но главное, что она сказала!

— Здравствуй, Гомбо. Почему ты стоишь на пороге? Проходи, любимый!

Он, однако, попятился. Женщина (он даже мысленно не называл ее женой) обратилась к нему по имени, которое здесь, на Ольхоне, не знал никто. Ведь он назвался Табхаром Зарбаевым! Неужели раскрыт? Его соплеменники не пожелают жить рядом с человеком, над которым нависло проклятие могущественного шамана, а значит, близится новое изгнание…

Стоп! Какое изгнание? Он оказался в заговоренном месте, из которого невозможно уйти, да и прийти сюда невозможно! Тогда как появилась в юрте эта женщина?

— Кто ты? — спросил Гомбо.

— Твоя жена.

— Ты не Дарима! — воскликнул Гомбо. — Ты лжешь!

— Я не Дарима, но я не лгу, Гомбо. Я твоя жена до конца времен.

— Откуда ты знаешь мое имя?!

— Откуда? — Женщина усмехнулась. — Я знаю его с тех самых пор, когда ты пребывал еще в материнской утробе. Это я нашептала его твоим родителям. «Гомбо» означает «хранитель веры», в этом твое предназначение.

Гомбо сделалось страшно, потому что он понял, кто эта женщина. За последние годы он твердо решил вытравить из памяти то, что он был боо. Теперь он хотел одного — спокойного мирного существования, хватит с него шаманских штучек! Они разбудили в молодом человеке самые низменные инстинкты и не принесли в итоге ни радости, ни счастья, сплошные беды и разочарования. Хватит!

— Зачем я тебе? — спросил Гомбо. Несмотря на то что он догадался о ее эфемерной природе, желание не пропало, и женщина этого не заметить не могла, будь она живой или мертвой.

— Я сделаю твою жизнь счастливой, насколько это возможно, — ответила она, отбрасывая в сторону пояс халата. Скоро она его и вовсе сбросила, и под ним не оказалось другой одежды. — Подойди ко мне.

— Лучше помоги мне выбраться из этой ловушки, — попросил Гомбо, с фудом сохраняя самообладание.

— Зачем? — удивилась женщина. — Ты пребываешь не в ловушке, а в раю, в маленьком бурятском Эдеме, созданном тэнфи-небожителями великого Востока для одного тебя!

— Значит, ты посланница черных тэнгри, ненавидящих человеческий род! — догадался наконец Гомбо.

— А разве белых с западной стороны Небес ты баловал, любимый? Нет, боо, ты приносил кровавые жертвы одним лишь черным небожителям да еще Эрлен-хану! — Женщина-бесовка снова рассмеялась. Рассмеялась и шагнула навстречу. — Иди же ко мне, Гомбо!

Он не пошел и не стал более ничего говорить боохол-дою, принявшему облик его жены, а просто развернулся и вышел вон, слыша вслед:

— Тебе никуда от меня не деться, проклятый, ты вернешься…

Он понимал, что, возможно, так и случится, но раньше он попробует еще раз найти дорогу домой к настоящей жене, к дочке Урхан, к баранам, лошадям и дымку над юртой, короче, к той размеренной жизни, которую вел и кроме которой не желал ничего.

Спустя четверть часа, поблуждав по припорошенной первым снегом тайге, Гомбо вернулся туда, откуда ушел, а когда вошел в белую юрту, женщины-боохолдоя не обнаружил, зато на лежанке неподалеку от очага спиной к нему спал мужчина. Гомбо обошел спящего и, заглянув в лицо, понял, что на медвежьей шкуре лежит он сам…

— Ну, это совсем уже фантастика, причем ненаучная, — заметил Юрий Беликов. — Нашему шаману снится сон, как Гомбо видит во сне, что он спит!

— Обратите внимание, сон замкнулся, — сказал Есько.

— Нет, он замкнется, если и нам с вами приснится подобная белиберда.

— В мире, кстати, существует множество техник управления сном.

— В юности я почитывал Карлоса Кастанеду, — словно в чем-то постыдном, признался следователь. — Я понимаю, что вы имеете в виду.

— И как вам Карлос? — проявил живой интерес «аномальщик».

— Хороший фантаст. Я читал с интересом, пока книге в пятой, точно не помню, он все не объяснил.

— И что?

— Дальше читать не стал, сделалось досадно и скучно. Я ожидал чего-то большего или просто другого, не знаю.

— Вероятно, вам ближе христианская модель мира, и подсознательно от дона Хуана, индейца яки, вы ожидали ее подтверждения, хотя бы косвенного.

— Чушь! — огрызнулся Беликов. — Я материалист и верю лишь в то, что вижу, слышу и осязаю. Загробного мира в любой форме нет, а все живое, умирая, просто перестает существовать!

— Вы отважный человек, Юрий. Должно быть, страшно жить с подобным мировоззрением. Страшно и бессмысленно.

Легкая усмешка отставного подполковника не осталась незамеченной.

— Не надо философии, Степан Юрьевич, — сказал следователь, — читайте дальше.

— Как скажете. — Есько перевернул страницу.

Тем временем солнце уже село, сгущались сумерки, не предвещавшие потомкам усть-ордынской Сороки и Гомбо ничего хорошего…

Все четверо эстонских Хандагуровых рейсом из Таллина прилетели в Домодедово-2, в Иркутск же улетали из Домодедово-1. Разница между терминалами резала глаза. Если первый, точнее, второй выглядел вполне по-европейски, другой напоминал аэровокзал какого-то заштатного городка, но уж точно не столицы претендующей на лидерство мировой державы.

Впрочем, времени разглядывать да сравнивать у Хандагуровых попросту не было. Они уже стояли в очереди на регистрацию иркутского рейса. Все было обыкновенно, если не считать некоторых мелочей. Дмитрий Хандагуров обратил внимание, что московские собаки (мимо как раз прошла старушка с серенькой собачонкой на поводке), так вот они — счастливые обладатели свиных рыл и вообще больше похожи на поросят.

Татьяна, его жена, находящаяся на пятом месяце беременности, обратила внимание, как охранник аэропорта ел пончик. Тот сперва откусил его, как все люди, а во второй раз поднес его ниже подбородка, и там тоже оказался рот, похожий на первый, с губами и зубами… Как этот странный человек доедал свой пончик, женщина не увидела, потому что подошла ее очередь и она отвлеклась, решив, что все это ей померещилось. Впрочем, нерожденный младенец в ее утробе вдруг зашевелился.

«Не рано ли?» — подумала Татьяна, с опаской коснувшись живота…

Нина Павловна Забазнова находилась в том же терминале Домодедово-1. Она только что прилетела из Иркутска и направлялась к родной своей тетке Татьяне Ивановне, которую не видела много лет и судьбой которой доселе не интересовалась совершенно.

Если бы кто-то спросил Нину Павловну, зачем она прилетела в столицу, та не нашла бы, что ответить. Действительно, зачем?

Тетка разругалась с братом, отцом Нины Павловны, настолько, что в 1999 году не соизволила присутствовать даже на его похоронах. Что с ней сталось, с семидесятипятилетней одинокой старухой, племянница не представляла. Впрочем, неожиданно вспомнила и ее московский адрес, и номер телефона, позвонив по которому выяснила, что тетка в своей трехкомнатной квартире больше не проживает, но отправлена в дом престарелых на окраине столицы. Именно туда Нина Павловна и поехала.

В это же время в Иркутске полицейский сержант, которому поручили наблюдение за домами Владимира Атановича Шамбуева, сидел перед мониторами в отдельном кабинете, совсем недавно оснащенном современными спецсредствами. Надо заметить, что применение их граничило с преступлением, нарушая статью закона о неприкосновенности личной жизни граждан, но что уж тут поделать, если для защиты тех же граждан приходилось нарушать законы. Кстати, они настолько несовершенны и двусмысленны, что жить по их букве в России практически невозможно, увы…

Буквально вся полиция Иркутска и области находилась в состоянии боевой готовности. Существовало мнение, что двумя сериями убийств беды не ограничатся, ожидали третью.

Впрочем, и двух первых оказалось достаточно для гарантированной проверки из столицы, чреватой чередой увольнений среди руководства подразделений, среагировавших недостаточно оперативно и допустивших жертвы среди населения.

Словом, сержант со всем вниманием следил за мониторами, но ничего криминального в обоих домах усадьбы Шамбуева не происходило. Люди отдыхали после ужина у компьютеров и телевизоров, годовалый ребенок спал, да и старшая дочь хозяина Анна Владимировна с наступлением сумерек легла в постель…

Тем временем в поселке Хандабай на чердаке дома Кузнечихиных Стас с Артемом, вооруженные до зубов, устроились у слуховых окон, выходящих на противоположные стороны. На коленях Артема лежал взведенный арбалет со странной стрелой с двойным наконечником.

Всю вторую половину дня ребята посвятили изготовлению осиновых стрел, но в итоге пришли к выводу, что хрупкая древесина для этого малопригодна, а потому Артем примотал к двум десяткам стрел заостренные осиновые обрезки.

— Ты в Интернете искал, — подал голос Артем, глядя в слуховое окно, — какой вид могут принимать боохолдои?

— Ада-дух или анахай могут выглядеть как ребенок, взрослый мужчина, одноглазый зверек вроде крысы, кошка или собака.

— Собака, говоришь. — Артем вскинул арбалет и прицелился. — Сейчас посмотрим, какая ты собака…

Стас, перелезая стропила, заторопился к другу.

— Эй, погоди!

Но было уже поздно, Артем выстрелил, и почти сразу послышался собачий визг.

— Попал! — обрадовался, но и удивился стрелок.

Подошедший Стас выглянул в окно.

— Идиот, это соседская, Чуней зовут…

Напуганная собака скрылась в зарослях черемухи.

— Не убил вроде, — успокоился Стас.

— Так я не боевой стрелой, осиновой…

— Придурок.

— А как мы вообще определим, в кого стрелять? — спросил Артем. — Боохолдой перед тобой или обычная собака? На лбу-то у них не написано.

— Не знаю, — пожал плечами Стас.

— Вот то-то и оно…

В это время на Ольхоне Джина устроила настоящий допрос московскому ученику.

— Босиком по углям ходить умеешь?

— Не пробовал, наверно, нет, — рассмеявшись, ответил Иван.

— Тогда раскаленную кочергу, как дядя Вася, голыми руками возьми, — кивнула Джина в сторону горящего камина.

— Обожгусь.

— А летать умеешь?

— Левитировать, — поправил Иван. — Не умею.

— А быть одновременно в двух разных местах? — не унималась девушка.

— Этому очень трудно научиться, — ответил юноша.

— Да или нет?

— Нет.

— Мистическая жена у тебя есть?

— Нет, я холост. — Иван рассмеялся, потом добавил уже всерьез: — Жена появляется обычно перед самой инициацией, а мне до нее пока далеко.

Джину ответ порадовал, но виду, конечно же, она не подала. Вот еще, ей-то какое дело? Впрочем, может, из-за одного этого вопроса она и затеяла разговор…

— Духа-помощника ты хоть имеешь?

Иван не ответил, опустил вдруг голову.

— Да или нет? Говори!

— Дух-помощник у меня есть, но знаешь, — юноша засмеялся с виноватой улыбкой, — он у меня, скажем так, нетрадиционный для сибирского шаманизма.

Девушке сделалось любопытно до предела, она всю правду вытащит из паренька!

— Сказала, говори! Кто он?

— Черный американский таракан…

Девушка расхохоталась.

— Тоже мне, дух-помощник, карикатура! Ладно бы лев или хоть гиена — большой зверь, пусть и падальщик! — Смех оборвался, и Джина спросила уже серьезно: — Слушай, а как духи-помощники у шаманов появляются?

— По-разному. Часто с помощью ритуалов боо призывают конкретных духов, иногда они как бы сами находят себе хозяев в благодарность за что-то или просто по симпатии, а еще реже помощники — это подарок тэнгри-небожителей.

— А у тебя как появился? Сомневаюсь, что ты сознательно выбрал, вряд ли тебе тараканы нравятся. — Джина усмехнулась. — Хотя, бог тебя знает, чужая душа — потемки…

— Внешний вид, тем более размеры мало о чем говорят, — пояснил Иван. — Даже дух в образе сверчка или клопа может оказаться очень сильным… Ну а мой Таракан, ты права, сам меня выбрал, в благодарность, наверно…

— С этого места подробней! — воскликнула Джина. — Правда, расскажи, мне интересно.

Иван рассмеялся.

— Любопытная ты, как все девчонки… ладно… Скорее всего, его привезли в школьную столовую вместе с продуктами, а он заблудился, в класс приполз, под самый потолок над доской забрался. Мы на первый урок приходим — сидит, блин, усами шевелит, сантиметров восемь-десять, черный как смоль, страшный… Дальше, сама знаешь, как бывает: хохот, девчонки демонстративно визжат, кто-то из пацанов стал в него то тряпку, то мел швырять… Короче, учительница пришла, увидела и едва в обморок не грохнулась. «Дежурные, говорит, уберите эту дрянь отсюда! Я через пять минут вернусь, чтобы его здесь не было!» — и вышла в коридор, прикрыв рот ладошкой.

В тот день я дежурил с приятелем. Мы стол к стене придвинули, приятель на него влез и учебником припечатал таракана. Носком ботинка я столкнул раздавленное тельце на тетрадочный лист да из лицея вышел. Жалко мне его сделалось чуть ли не до слез. Тоже ведь тварь Божья, такая же, как я или ты… Родился тараканом, погиб трагически, как же его, бедного, без погребения оставить?

Джина усмехнулась:

— Ты ему, наверно, похоронный оркестр заказал, панихиду?

— Нет, просто в землю зарыл в школьном саду, а он в ту же ночь мне приснился…

— Слушай, а твой дух-помощник тебе не сказал, куда из квартир обычные, рыжие тараканы делись? — спросила девушка. — Раньше, помню, кишмя кишели, чем их только ни травили, а теперь их нет.

— Так ясно куда, — ответил Иван. — Тараканы доедают за людьми, а нас сегодня транснациональные корпорации генетически модифицированными продуктами потчуют. Тараканы от них и вымерли, как динозавры, а те, что выжили, в дикую природу вернулись. Следующий на очереди к Эрлен-хану, вероятно, человек, через два-три поколения, думаю…

— Интересное кино, — заключила Джина. — Ты мне обо всем этом потом расскажешь, а пока вернемся к нашим баранам. Как я поняла, ничего ты пока не можешь и никого у тебя, кроме Таракана, нет.

— Я не волшебник, я только учусь, — ответил Иван.

— Хорошо, расскажи мне, чему ты научился у дяди Васи.

— Головную боль снимать, усталость… Хочешь, прямо сейчас сниму?

— Я не устала, да и голова у меня не болит. Что еще?

— Давай, я тебе сделаю расслабляющий массаж, — хитро улыбнувшись, предложил Иван. — Раздевайся!

— Вот еще, — девушка засмущалась, — это любой массажист умеет. Ты мне какой-нибудь шаманский фокус покажи!

— Если без шуток, Джина, — сказал Иван, — я не фокусником собираюсь стать, а людей хочу лечить физически и духовно. Мне нечего тебе показать, я пока далек от совершенства, а начинать надо с себя.

— Ты прав, наверно, — согласилась Джина и повторила в задумчивости: — Начинать надо всегда именно с себя самого…

В это время в комнату вошел шаман. Что-то невнятно нашептывая, он нес на вытянутой руке старинную по виду медную чашу с курящимися в ней сухими травами. Джина хотела обратиться к нему, но Иван ее остановил.

— Нельзя прерывать обряд! — прошептал он, и Джина промолчала.

Трижды обойдя комнату по часовой стрелке, шаман вышел, но вскоре вернулся уже без чаши.

— Из дома сегодня выходить нельзя, — строго сказал он.

— Хорошо, дядя Вася, — кивнула племянница. — То, что ты сейчас делал, нас защитит?

— От боохолдоев, конечно, — ответил Василий, — но если заарин явится лично, он легко сломает любую защиту.

— Ясно.

— Но это маловероятно, Женя, — успокоил ее шаман. — Еще не пришло ему время являться. Пока он будет действовать руками своих боохолдоев.

Когда дядя вышел, племянница усмехнулась:

— Я только что узнала, что у привидений есть руки.

— И довольно длинные, — в тон ей добавил Иван.

 

Глава 35

ОСТАНОВИТЕ, ВАГОНОВОЖАТЫЙ…

95 лет назад. Остров Ольхон

«Поганый день… День по-га-ный», — думал Гомбо, с отвращением наблюдая, как Леха, лучший краснодеревщик столярной мастерской усадьбы купца Сукачева, пристрагивает крышку: вжик-вжик…

Вот кому все равно, что делать, хоть детскую кроватку, хоть комод, хоть…

Чтоб ты сдох, ублюдок!

«Стоп, — остановил себя Гомбо. — Куда это меня понесло? Что он мне плохого сделал? Ничего. Просто поганый день. И морда у Лехи сегодня тоже поганая, по-другому не скажешь. А Толя, бригадир, пришибленный, виноватый какой-то…»

Гомбо затянулся в последний раз и затоптал самокрутку прямо в опилках.

— Гомбо, докурил? Иди-ка сюда, — позвал Леха.

«Какая все же поганая у него рожа, — подумал Гомбо. — Как я раньше не замечал?»

— Ну, что еще?

— Примерь-ка.

Спорить не было никакого желания. Когда Гомбо улегся и вытянул ноги, Толя деловито кивнул:

— В самый раз.

Леха чмокнул губами:

— Конфетка! Это дело надо обмыть.

В бытовке выпили по полстакана и закусили копченой колбаской, как белые люди. Петрович сегодня что-то расщедрился, приволок вместе со срочным заказом штоф «белой» и палку колбасы. Да еще, после того как они закончат, по полтиннику обещал. А размер, балда, снять забыл. Когда Леха напомнил, Петрович ткнул пальцем в Гомбо и выдал:

— Делайте как будто для него.

Ну не сука? И эти двое не лучше. Выпили, залопотали…

— Успеем?

— Ерунда осталась. Минут за сорок управимся, если наш бурят не будет ходить такой квелый.

Гомбо их не слушал. Ну что умного они могут сказать? Поганый день. Даже водка не брала…

Когда вошел Петрович, всем в очередной раз почудилось, будто в тесную консервную банку с килькой по ошибке затолкали кита. Здоровый, гад, и громкий, как трамвай…

— Ну как, успели?

Странно… Днем у него было вполне приличное лицо, а сейчас просто отвратительная, наглая харя, и улыбка какая-то мелкая, хитрая, как кучка дерьма в степи. Вроде и не заметно, а все равно есть.

— А как же! Конечно, успели!

Новенький, муха не сидела, он стоял на двух табуретах посредине столярки. Петрович обошел его и удовлетворенно кивнул:

— Молодцы.

— А как же! — Богатый у Лехи словарный запас, ничего не скажешь. — Плати, начальник, как обещал!

— Погоди… Вы по размеру сделали?.. Чтой-то он у вас какой-то вроде короткий. Хандагуров, давай-ка ложись, примерим.

— Да ложился я уже, мерили.

— Гомбо, ты чего? Ложись, я хочу посмотреть.

— Не лягу.

Все на него уставились, как на врага народа.

— Не ляжешь, денег не дам.

Дерьмовая, Петрович, у тебя ухмылка, дерьмовая…

— Что, от тебя убудет, что ли? Ложись!

А Толя потупился, молчит. Друг называется… Поганый день…

Толя и Леха сняли крышку. Гомбо лег и вытянулся. Лежать было удобно, только жестковато. Пахло, в общем-то, приятно — новой материей и свежеструганной сосной.

— Ну как?

— Прямо по тебе.

Рожа у Петровича сегодня была и так ни к черту, а тут с ней стало что-то происходить. Она на глазах распухла, нос рассосался, уголки рта побежали к ушам, которые выросли, обвисли и красными погонами упали на плечи, а под подбородком образовался второй рот, в кривой ухмылке обнаживший черные гнилые зубы.

«Ада-дух!» — с ужасом подумал Гомбо, привставая, но Петрович легонько ткнул его в грудь. Этого хватило, чтобы он рухнул на место, больно ударившись затылком. Подушка удар не смягчила. Сам же ее стружкой и набивал. Слабо он ее набил, дурак.

А Толя с Лехой уже накрывали его крышкой. Он успел поднять руки, и у них ничего не вышло. Временно. Потому что сверху навалился ада-дух Петрович, и крышка плотно села на место. Хороший все-таки Леха столяр. Пристрогал крышку так, что даже щелки не оставил, сволочь…

— Эй, хватит! — Гомбо считал, что все это пусть идиотская, но шутка.

И они смеялись. И заколачивали крышку гвоздями на сто двадцать.

Гомбо колотил изнутри, но от этого было мало проку. Сверху сидел Петрович и, как всегда, руководил:

— Скорее, мужики, подвода ждет. Закончите, по семьдесят пять копеек выдам!

«Это значит, он мои деньги между ними поделил, сука!» — невольно подумал Гомбо.

Потом его куда-то несли, но недолго, потом везли и несли снова… Он надеялся, что это шутка, до тех пор, пока не услышал Толин шепот:

— Прости, Гомбо, — и на крышку не стали падать комья земли.

Он орал и колотил кулаками, разбивая их до костей. Он вышиб гвозди, крышка приподнялась, и на него посыпался грунт. Но мужики быстро орудовали лопатами, и скоро он нутром почувствовал над собой двухметровую толщу земли. Он задыхался, он бился всем телом, он уже не орал, он хрипел, но все было тщетно.

И тогда он понял, что у него остался лишь один выход…

…Он проснулся. А когда открыл глаза, поспешил снова зажмуриться до боли, потому что увидел мужчину, склонившегося над ним с застывшим безумным взглядом. Этим мужчиной был он сам, Гомбо Хандагуров…

Он знал со слов Учителя, что подобное возможно, но понимал, что это не сулит ему ничего хорошего.

Он замер с закрытыми глазами, готовый к смертельному удару ножом, к унижению, к чему угодно, однако вскоре услышал, как человек, он сам, шепча бурятские ругательства, удаляется от него. Выждав минуту, Гомбо открыл глаза и никого возле себя не увидел. Огляделся: комната незнакомая, диван незнакомый… Как, интересно, он попал в эту, судя по обстановке, русскую избу, причем зловонную до предела?

Он встал с дивана и направился к выходу. За дверью была еще одна комната, столь же неопрятная, с двумя дверями. Гомбо открыл левую. Она вела на улицу. С облегчением вдохнув свежий воздух, он уже собирался шагнуть за порог, когда услышал рычание. На крыльце сидела жирная свинья и, оскалив зубы, рычала. С желтых прокуренных клыков капала слюна… Гомбо захлопнул дверь.

«Наверно, это все-таки была собака, — подумал он. — Я просто не успел разглядеть. Да, конечно, собака. Серая, жирная, поганая псина с клыками тигра-людоеда…»

Придя в себя, он толкнул правую дверь. Она вела на ту же улицу (так ему показалось), но собаки-свиньи не было и в помине.

Гомбо вышел на крыльцо и огляделся. Солнце стояло в зените. На небе ни облачка. Безукоризненно прямая линия одно- и двухэтажных домов тянулась с севера на юг, с обеих сторон пропадая за горизонтом. Одна улица, и все… Где же город? Как он попал в эту… в это место? Дома утопали в зелени, на грядках что-то росло. Дышалось легко. Воздух был пропитан ароматом цветущей черемухи.

Он сам не понял, как пошел. Ну и слава богу. Если бы стал думать, до сих пор стоял бы на месте, как осел, выбирая направление…

Дорога была фунтовая, хорошо утрамбованная. Людей не было. Вообще не ощущалось никакой жизни, лишь изредка слышался отдаленный собачий лай. Дома не казались брошенными. Все они были разными и одновременно похожими, будто построенными по одному проекту. Но одни были с надстроенными вторыми этажами, чисто побеленные и покрашенные, а другие, не тронутые хозяевами со времен строительства, ветшали, разрушались и выглядели убого, хотя и в них угадывалось родство с двухэтажными холеными красавцами. Несколько раз он видел дома-калеки, недоеденные пожаром, и уже явно нежилые развалины, заросшие лопухом и крапивой.

Гомбо шел и глазел. Глазел и шел… Черт его знает почему, но ему уже стало все равно, придет он куда-нибудь или нет. Сам процесс ходьбы и созерцания нескончаемых строений захватил его полностью.

Изредка в памяти всплывали образы недавнего кошмара. Что, если он спит теперь (это было похоже на сон), а то, что считал кошмаром, — явь? Может быть, он лежит сейчас, заживо погребенный, потерявший от удушья сознание, а эта улица, весь этот мир лишь его предсмертный бред?

Тогда Гомбо ускорял шаг, находил дом посимпатичней, останавливался, рассматривал детали отделки и трогал теплый чугун ограды. Это помогало. Гладкий, покрытый черным лаком чугун был самым надежным доказательством реальности происходящего.

Он не знал, сколько шел — может, пять часов, а может, всего час, когда понял, что оказался у цели. Откуда взялась такая уверенность? И этого он не знал.

Дом, перед которым он остановился, отличался от остальных, и не только тем, что построен был в форме юрты. Одна его половина была чистенькая, свежевыбеленная, а другая — вся закопченная, обгорелая, с двумя овальными чистыми пятнами. Гомбо подошел ближе. Это были не пятна, а портреты. На одном взлохмаченный злой старик, до сердитых глаз заросший седой бородой, на другом старушка с аккуратно прилизанными, тоже седыми волосами, глаза которой так и лучились добротой и пониманием. Глядя на эту бабушку, хотелось уткнуться лицом в ее колени, ощутить запах чистой, выцветшей от многолетней стирки юбки и какого-то глубочайшего сочувствия, не нуждающегося в словах, и плакать. Ни о чем конкретном. Просто плакать, чувствовать ее руку на своей голове и знать, что вместе со слезами из души уходит скверна… Жаль, у Гомбо никогда не было такой бабушки, тем более и она, и злой старик черты лица имели вполне европейские…

Ощутив спиной чей-то взгляд, Гомбо обернулся. На скамейке у дома напротив сидел человек лет под шестьдесят, с вполне обычной наружностью, с хорошим умным лицом. Сельский учитель, недавно вышедший на пенсию, должно быть.

— Вы что-то ищете? — спросил он со спокойной улыбкой.

— Да, ищу. Как мне попасть в город? Где я вообще нахожусь?

— Попасть в город? Это вы скоро узнаете сами. А находитесь вы… — (Улыбка у него, конечно, хорошая, но она уже начинала действовать Гомбо на нервы.) — Это вы тоже скоро узнаете сами. Или не узнаете, что, впрочем, значения не имеет.

— Как это — не имеет значения? — спросил озадаченный Гомбо. — Что тогда имеет?

— Дом, напротив которого вы стоите. Ведь вы хотели спросить про него?

— Про него? — удивился Гомбо, но тут же и понял, что пенсионер прав. — Да. И еще портреты. Кто эти люди?

В глазах мужчины читалось удовлетворение, словно он выполнял то, ради чего был рожден, — ответить на пару вопросов незнакомого путника.

— Этот дом… Когда-то в нем жила большая семья. Но так уж вышло, что половина из нее стали великими грешниками, а вторая половина — праведниками. В свой срок в дом ударила молния, и он сгорел ровно наполовину.

Начитанный Гомбо хотел возразить насчет десяти праведников, ради которых Господь обещал пощадить грешный город, но мужчина его, похоже, и не видел. Как глухарь на току, он слышал лишь свою песню. Возражать было бессмысленно.

— Погибли все, — продолжал он, — а на обгоревшей после удара молнии стене отпечатались портреты бабушки и дедушки, которые были праведниками, но, к несчастью, не сумели воспитать своих внуков в любви и вере.

— Поучительная история, — усмехнулся Гомбо.

— Я не советовал бы вам туда ходить.

— Почему туда нельзя ходить? — спросил Гомбо.

— Я не сказал: нельзя.

— Хорошо. Почему вы не советуете туда ходить? Все погибли, значит, там никого нет.

— Я не сказал, что там никого нет.

— Ясно. В доме кто-то живет.

— Я не сказал, что там кто-то живет.

Мужик начинал бесить Гомбо.

— Какого анахая вы морочите мне голову, уважаемый?

Гомбо уже готов был врезать промеж его добрых глаз, когда услышал шорох и повернулся на него. Непонятно откуда взявшийся ветер трепал выцветшую детскую распашонку, сиротливо висевшую на веревке во дворе.

Когда Гомбо снова обернулся, скамейка оказалась пуста. Человек пропал. Отметив этот факт даже с некоторым облегчением, Гомбо отворил скрипучую калитку и вошел во двор. Вблизи дом выглядел еще более странно. Черта между копотью и чистой побелкой была абсолютно прямой. Никаких полутонов: слева белое, справа черное.

Гомбо подошел к портретам и понял, что его так взволновало, когда он увидел их впервые. Он посмотрел на Старика и, не сумев выдержать его суровый взгляд, отвел глаза. Старик был как живой… Черт, да без всяких «как», он был живой, причем продолжал рассматривать Гомбо, даже когда тот от него отвернулся.

Гомбо взглянул на Старушку. На душе потеплело. Непонятно кому и зачем с глуповатой улыбкой он произнес вслух:

— Значит, не все потеряно…

Захотелось войти в дом, и он пошел, но на крыльце был остановлен чем-то или кем-то непонятным. Скорее кем-то. Хотя, может, это был просто ветер. Но он ударил в живот так, что перехватило дыхание. Гомбо сложился пополам и прохрипел единственное, что показалось ему верным:

— Бабушка, Дедушка, помогите!

Странный ветер разгонялся для нового удара. Гомбо видел это и уже приготовился к смерти, когда дверь распахнулась и на крыльцо выскочил тот самый Дед с портрета-зеркала. Свирепо блеснув глазами, он взмахнул дубинкой, и «ветер» с детским визгом улетел. Но в этот же миг появился другой «ветер», чуть больший. Неизвестно как, но Гомбо сразу определил, что это именно другой…

Дед снова машет дубиной, снова визг и облегчение. Но не надолго. Вокруг Гомбо вдруг все закрутилось: смерчи, вихри — черт знает что… Гомбо понял: дом полон боохол-доями. Они кружили над ним и, снижаясь, угрожали. И когда вся их дикая орава, перестав кружить, с каким-то шепелявым свистом разом спикировала на Гомбо, сбив с ног, подмяв под себя, он услышал властный голос Старика:

— Хватит! Войдем в дом.

И они послушались! Вся эта мерзость свалилась с Гомбо, и он увидел пять карликов с лицами пятимесячных эмбрионов в каком-то рванье — ухмыляющихся и поганых. Но, что интересно, все они казались ему знакомыми. Он легко отличал одного от другого. И был уверен — здесь не хватает двух. И точно. Когда они вошли в дом, Гомбо увидел двух совершенно нормальных детей лет шести, мирно играющих на полу. В кресле у окна с вязанием сидела Бабушка. Она улыбнулась. Гомбо улыбнулся в ответ и осмотрелся. И замер, пораженный. Все предметы, находящиеся здесь, были ему знакомы, потому что… Он не знал, что и думать, но они оказались в доме, где он родился и жил до самого исхода жителей из улуса Хандабай!

Между тем Старик ударил своей дубиной об пол, и все повернулись к нему.

— Будет испытание! — сказал он и стал сверлить Гомбо злыми глазами.

Тот не почувствовал в них симпатии, но твердо знал, что Старик здесь единственный, кто может и хочет ему помочь.

Маленький боохолдой, что наскочил первым, протянул Гомбо старый кирзовый сапог, наполненный какой-то жидкостью.

— Пей!

Гомбо посмотрел на Старика, тот развел руками:

— Таков закон.

Еще до того, как Гомбо взял сапог в руки, он уже знал, чем тот наполнен. Предчувствие его не обмануло, в сапоге была моча, и Гомбо понимал почему и знал, что должен ее выпить.

Стараясь не вдыхать зловоние, он сделал глоток, потом еще один, и еще…

Короче, он сумел допить до дна и, натужно улыбаясь, протянул порожний сапог боохолдою. А тот аж завизжал от восторга.

— И так, — прокричал, — еще девяносто восемь раз!

Гомбо увидел, что у каждого из кривляющихся боохолдоев в руке по точно такому же сапогу.

Гомбо едва успел добежать до крыльца. Хохот за спиной стоял невообразимый. Хохот и визг…

Рвало его долго. Без всяких преувеличений — выворачивало наизнанку. Все это время хохот не прекращался.

Он знал, что надо вернуться в дом, но это было выше его сил. Он побрел по дороге, уже не глядя по сторонам. Его никто не преследовал. Это он тоже знал, как и то, что сейчас трусость и брезгливость не позволяют ему сделать то, что должно. У него был шанс. Какой? Он не знал, но шанс был точно.

Обессиленный, равнодушный, Гомбо заметил маленькую серую собачку, только когда та цапнула его за ногу, разорвав штанину. Он попытался пнуть ее, она отскочила шагов на пять, оскалила зубы и зарычала. Она была боохолдой. Гомбо даже вспомнил его имя — гахай-нохой, свинопес! Они не появляются естественным образом, это искусственные порождения мстительного сознания колдуна, пусть даже мертвого.

Гомбо пошел дальше. Гахай-нохой бежал следом и норовил ухватить за ногу. Гомбо это порядком надоело. Он подобрал несколько камней и уже вторым попал боохолдою в переднюю лапу. Тот взвизгнул, а потом завыл, жалобно и зловеще. И тогда изо всех дворов полезли гахай-нохой — большие и маленькие, жирные и худые, но все одной грязно-серой масти, с желтыми торчащими клыками. Их был легион.

Гомбо побежал, но бежать было некуда. Гахай-нохои были повсюду. Они окружили Гомбо плотной толпой и в полной тишине стали сжимать кольцо.

И тогда он понял, что у него остался лишь один выход…

…Он проснулся.

Пробуждение было тяжелым. Он словно выныривал из затхлой болотной жижи, не желающей его отпускать.

Гомбо сел. На мгновение снова померещились десятки свиных харь. Он поджал ноги и неожиданно для самого себя перекрестился, нервно бормоча «Отче наш». Наваждение исчезло. Кажется, он проснулся окончательно.

Уже рассвело, а ни жены, ни грудного младенца не было слышно. Гомбо вспомнил: конечно, они ночевали у тещи в Рабочем предместье.

Господи, как же неохота идти на работу… Его бы воля, запер бы дверь, занавесил окна, и весь день провалялся бы на диване. И никому бы не открыл, никому…

Поганое утро поганого дня.

А тут еще этот сон во сне… Почему так плохо? Почему? Жизнь не удалась?

Гомбо стал одеваться и присвистнул. Из левой штанины был вырван порядочный клок. Когда это он? И тут его как обухом по голове. Он сел, задрал штанину и тупо уставился на лодыжку — следы зубов. Как будто собачьих… Но он-то знал, что его укусил гахай-нохой… Что? Заткнись, выброси из головы! Это был сон! Сон, и только!

Гомбо надел другие брюки и поехал на работу.

…Как все поганые дни, этот тянулся бесконечно. Толя был какой-то пришибленный и виноватый, а у Лехи оказалась рожа спившегося анахая. Словом, обычный поганый день.

После трех часов пришел Петрович со штофом «белой» и палкой копченой колбасы. Кто-то у кого-то умер. К семи надо сделать гроб и обтянуть его материей. По окончании обещал выдать по полтиннику на нос. А снять размер Петрович, конечно, забыл. Он ткнул в Гомбо пальцем и выдал:

— Делайте, как будто для него.

Озноб прошел по всему телу. Что будет дальше, Гомбо знал…

Когда Петрович удалился, Гомбо отказался от водки и бочком, бочком вышел из столярки, но только уже на трамвайной остановке облегченно вздохнул. Теперь домой. Закрыть двери, занавесить окна и никого не впускать. Никого!

Рабочий день еще не закончился, трамвай был полупустой, причем после Гомбо никто не входил, хотя народ на остановках стоял. Остановок через пять вышел последний пассажир, и Гомбо остался в вагоне один. После этого трамвай вообще перестал останавливаться. Скорость увеличилась, с проводов сыпались искры. За окном уже мелькали незнакомые улицы…

Эти строчки на русском пришли в голову Гомбо необъяснимо и пугающе. Он с ужасом наблюдал, как за окном трамвая мелькают какие-то фантастические города, мосты и деревья, подобных которым он никогда прежде не видел.

Наконец он вышел из оцепенения, приблизился к окошку водителя и заглянул в него. Водитель, будто почувствовав взгляд, обернулся. Это был Петрович — с лицом, как вымя, со ртом до ушей, с обвислыми ушами-погонами. Он оскалился, обнажив желтые клыки обоих ртов, и произнес раздельно:

— И куда же ты, Хандагуров, собрался? А кто будет гроб делать, Николай Гумилев?

Вскрикнув, Гомбо убежал в конец вагона. Водительская дверь медленно отошла в сторону, и в проеме появилась громадная фигура Петровича. Он неторопливо направился к своему нерадивому рабочему-прогульщику. Но тот не стал его дожидаться. Не раздумывая, Гомбо прыгнул в дверной проем и покатился по мягкой земле. Встал. Трамвая не было видно. Рельсов тоже. Огляделся. Бугристая, как терка, равнина, поросшая грязно-серым мхом, и никаких следов присутствия человека. Впрочем, был запах. Воняло, как на бойне или в общественном сортире.

Гомбо, пожалуй, еще долго стоял бы на месте, если б кочка под ним не зашевелилась. Болото? Он стал перепрыгивать с кочки на кочку. Они были мягкими и как будто живыми. Кое-где попадались грязно-желтые лужи с белыми вкраплениями. Когда одна из них оказалась неподалеку, Гомбо разглядел ее. Это было похоже на полуразложившийся гноящийся труп с торчащими костями. А когда кочка подняла рогатую голову и протяжно замычала, Гомбо не удивился. Ему захотелось проснуться. Он закрыл глаза, досчитал до десяти и снова открыл их. Корова, на которой он стоял, подняла голову и, вывернув ее, лязгнула зубами возле самых его ног. Гомбо побежал…

Вонь, мычание, лязг зубов…

Гомбо уворачивался и бежал. Бежал и уворачивался. Ему казалось, что это никогда не закончится. Но это закончилось. Прямо перед ним возник невысокий, поросший травой пригорок. Гомбо взбежал на него, уже задыхаясь. Какое это, оказывается, чудо — обычная земля, обычная трава…

Восстановив дыхание, он осмотрелся и, к своей радости, в двух верстах увидел ту самую улицу из второго сна. Он знал, что ему делать…

Гомбо уже видел свой полуобгорелый дом, в который направлялся, дабы допить свою чашу до дна, когда появились гахай-нохой. Они гуськом бежали ему навстречу. Гомбо остановился. Когда первый прыгнул, он поймал его за челюсти, разорвал пополам и отбросил в сторону.

Второй успел ухватить за ногу, вырвав с лодыжки клок мяса, но он справился и с ним.

С третьим стало легче, появилась сноровка.

Потом он сбился со счета. Они набегали, а он рвал их и отбрасывал, рвал и отбрасывал… Их был легион…

Но бежать Гомбо не хотел, да, пожалуй, уже и не мог.

Он видел дом, до которого ему не дойти.

Он видел сон, из которого ему не выбраться.

«Но хрен вы угадали, — думал Гомбо. — Я не сдамся и не побегу. Я буду стоять на этом самом месте и рвать ваши поганые туши, покуда хватит сил, покуда не кончится сон, то есть вечно, потому что силы во сне не иссякают, а сон не закончится никогда…»

 

Глава 36

МОРОК

00.00. Иркутск

Сержант из комнаты с мониторами новоленинского полицейского участка, взглянув на часы, автоматически отметил, что вторник наконец сменила среда, а значит, утром и его сменят, и впереди выходной, который он собирался провести вместе со своей невестой. С непроизвольной улыбкой он, переключая каналы, проверил трансляцию со всех камер слежения в обоих домах усадьбы Владимира Атановича Шамбуева, внука усть-ордынской Сороки. Люди отдыхали — тишина и полная тьма, не считая картинок с камер, установленных на входах. Там тусклые желтые лампочки освещали крыльцо и часть сада перед ним.

Все было в полном порядке, впрочем, сержант не слишком и верил в реальность угрозы. Ну что может угрожать этим простым людям? Работяги да пенсионер. Кому они могли помешать? Но приказ есть приказ…

Сержант нажал на кнопку электрочайника, и тот сразу же негромко зашумел.

Владимир Атанович неожиданно проснулся, словно его кто-то в бок толкнул. Явственно пахло дымом. Пожара старик боялся панически. Деревянный дом его горел трижды, а в последний раз, лет десять назад, — дотла. И вот, кажется, опять…

Торопливо поднявшись с кровати, он включил свет и осмотрелся. Так и есть, из-под закрытой двери тонко струился беловатый дымок.

Выбежав в общую комнату, Владимир Атанович огня не увидел, но дым здесь оказался гуще. Старик запаниковал.

— Пожар! — закричал он и, подбежав к комнате дочери, распахнул дверь и включил свет, продолжая орать: — Пожар! Анна, мы горим!

Сонная, ничего не понимающая женщина приподнялась в постели.

— Папа, кто горит, где?

Вот тут-то и полыхнуло. Без видимых причин одновременно загорелась половина комнаты со стороны окон, выходящих в сад, — шторы, мебель, стены — все разом, но проход к дверям оставался свободен.

— Аня, скорей! — торопил Владимир Атанович, и Анна Владимировна не заставила себя дожидаться, подскочила и, как была, в одной ночной рубашке до колен, побежала вслед за отцом к выходу. Ни у кого из них даже и мысли не возникло попытаться потушить пожар или хотя бы спасти документы и ценные вещи.

Полицейский сержант с недоумением наблюдал за действом в доме Шамбуевых. Без всякой причины хозяева среди ночи подскочили с коек и бросились вон из дома с криками «пожар», причем огонь и дым на экранах мониторов отсутствовали. Сержант видел совершенно обычные, теперь пустые комнаты.

В соседнем доме, где проживала семья младшей дочери Риммы Владимировны (пять человек, в том числе годовалый младенец), происходили аналогичные события. Люди, в чем были, выбегали во двор с теми же криками, и точно так же, как в первом доме, у них ничего не горело. Ни-че-го!

Задрожавшими руками сержант по рации отправил ближайшую дежурную машину к месту происшествия, затем взял сотовый и набрал, как ему было приказано, номер Юрия Беликова, который вместе с Есько еще только подъезжал к Баяндаю.

— Товарищ капитан, тут черт-те что творится!

— Где?

— В доме Шамбуева!

— Нападение?

— Не знаю. Я вообще не понимаю, что здесь происходит!

Оба дома пылали, как спичечные коробки, пламя поднималось до самых небес. Скоро, как свечки, вспыхнули и деревья в саду, и кусты, казалось, загорелась сама земля. Люди сгрудились на двух сотках пашни, где только взошла три недели назад посаженная картошка.

— Что случилось? Как загорелось-то?

— Правнук мой где? Не забыли?

— Успокойся, папа, вон же он, у Маши на руках…

— Пожарники вечером проверяли…

— Оба дома разом… Так не бывает!

— Вещи-то погорели… жалко… и документы…

— Сами живы и ладно… хорошо, отец оба дома застраховал…

Сад превратился в пекло, и люди, не сговариваясь, попятились к воротам. От полыхающих строений взгляд отвести не смели, а когда потолок первого дома с грохотом обвалился и искры взметнулись в небо, все выдохнули в унисон и бросились бежать подальше от этого адского кошмара.

— Пожарных вызвали? — спросил Степан Юрьевич, которому Беликов передал сотовый.

— Тут ничего не горит! — Сержант был близок к истерике. — Я уже говорил!

— Что делают люди?

— Они вышли из зоны видимости… — Сержант лихорадочно переключал каналы. — Нашел! Камера на воротах… Они на улице… они кричат, словно черта увидели!

— Что они увидели? Конкретно!

— Не знаю. На улице, кроме них, никого нет…

Не было и самой улицы — ни домов, ни даже привычного асфальтового покрытия. Куда ни взгляни, от горизонта до горизонта простилалась холмистая красноватая степь, поросшая выгоревшими добела чахлой полынью да колючкой.

— Как мы сюда попали?

— Куда мы попали?

— Где город?

Кто-то из мужчин трехэтажно выматерился, но женщины на это внимания не обратили.

Вот тут-то они и появились сразу со всех сторон. Размером от карликового пинчера до матерого волкодава, с крысиного цвета короткой шерстью, похожие на собак, но одновременно и на свиней, гахай-нохои. Их был легион. И они приближались.

Сначала закричали женщины — дико, истошно, к ним присоединились мужчины. Никто из них даже и не попытался оказать сопротивление, хотя бы поискать под ногами какое-то оружие — палку, камень. Впрочем, их и не было. Была пустая бескрайняя степь, поросшая чахлой травой, да гахай-нохои, которые уже сжимали кольцо вокруг сбившихся в кучу, напуганных людей.

А потом произошло чудо, по-другому не назвать. Весело звеня и роняя россыпи искр с несуществующих проводов, гремя на стыках отсутствующих рельсов, к ним подъехал трамвай, обычный, городской, номер пять «Центральный рынок — микрорайон Солнечный». Трамвай остановился, двери разъехались в стороны, и хриплым басом кондуктор объявил:

— Остановка «Гахай-нохой», следующая «Остров Ольхон»!

Пришло чудесное спасение, а у него не принято спрашивать: откуда ты? Мол, в Новоленино трамвай никогда не ходил, да и какое же это Новоленино? Это ж вообще непонятно что! Сон, бред, галлюцинация, но только не город Иркутск, не Сибирь, не Россия, а может, так и вообще не планета Земля!

Чудесным спасением следует воспользоваться с благодарностью, ничего не спрашивая и не ропща, типа: могло бы быть оно, спасение, еще чудесней. Уж какое есть…

Словом, погорельцы вошли в вагон, двери за ними закрылись, и трамвай тронулся.

Полицейский сержант видел на экране монитора, как со стороны центра к людям подъехал самосвал КамАЗ с развороченной кабиной, в его кузов погрузилась вся семья Шамбуева, и самосвал стал разворачиваться.

Сержант схватил рацию.

— Где вы?!

— Подъезжаем, — ответили ему из патрульной машины.

— Люди сели в кузов КамАЗа! — прокричал сержант.

— Номер? — спокойно спросили его.

— Без кабины! — Сержант непроизвольно повышал голос, да он уже и с трудом себя контролировал. — И за рулем никого нет! Да и руля никакого нет!!!

— Что ты мелешь, сержант? Нажрался, что ли? Кабины, говоришь, нет? А как он едет?

— Не знаю…

Сержант действительно ничего не понимал, но видел ведь все собственными глазами! Тем более что и запись с камер велась. Только это и успокаивало. Впрочем, не слишком…

— Вижу КамАЗ, — услышал сержант голос из рации. — И правда, без кабины… Навстречу едет… А как он может ехать, сержант, ты в курсе?

Сержант молчал.

— Свернул, — продолжала вещать рация. — Еду за ним…

Спустя пару минут голос из рации разразился таким потоком ненормативной лексики, что нормативным русским словам места в нем попросту не осталось. Сержант догадался, что там у них произошло, но все-таки уточнил:

— Что случилось?

— Да он (снова брань), этот (брань) КамАЗ, мать его… Он свернул, я за ним (брань), а его нет! (Брань.) А там свернуть больше некуда — пустая дорога аж до Ангарска! (Новый поток брани.)

Сержант усмехнулся. На грани умопомешательства сегодня не он один. Почему-то этот факт радовал не слишком…

А на экраны мониторов по-прежнему транслировалась картинка комнат домов Шамбуева. Ничего не горело и не дымило, все тихо и мирно, вот только людей больше там не было.

— Как думаете, Степан Юрьевич, — спросил Юрий Беликов после телефонного доклада сержанта, — куда повезли семью Шамбуева и кто за всем этим стоит?

— Дух заарина, конечно, — ответил Есько. — Он похитил всех потомков усть-ордынской Сороки, а вот куда их повезли, я не знаю. Надеюсь, мы сумеем это выяснить завтра утром после допроса школьного дворника.

— Уже сегодня, — поправил капитан юстиции и продолжил: — А есть ли смысл, Степан Юрьевич, ждать до утра? Давайте поговорим с Вереникиным прямо сейчас, — он взглянул на дорогу, затем на часы, — точнее, через два с половиной — три часа.

— Будить человека в такую рань? — засомневался Есько.

— Он не человек, — отрезал Беликов, — Вы сами говорили.

— Боюсь, что такой вот не подготовленный заранее разговор не даст никаких результатов. Всем известна немота дворника, а значит, он будет молчать. Впрочем, я знаю одного специалиста, способного помочь в подобных случаях.

— И кто же он?

— Потом, Юра, мы еще не в городе.

— Ладно, потом так потом. — Капитан юстиции припарковался на обочине. — Степан Юрьевич, объясните мне ситуацию с пожаром, который видели Шамбуевы, но которого как бы и не было вовсе.

— Вы не правы, Юра, пожар был, но только в людских головах. — Есько усмехнулся. — Морок, Юра, самый обычный морок… Почему мы остановились?

— О том, что произошло с потомками Сороки, должны знать остальные. Звоните Василию, Степан Юрьевич, а я позвоню брату, заодно и ноги разомну.

— Я сразу вам сказал, что охрана из двух пацанов — это несерьезно, — проворчал Есько, доставая сотовый.

Беликов ничего не сказал в ответ. Покинув салон, он набрал номер Артема.

Степан Юрьевич, оставшийся в салоне, дозвонился до Ольхона с первой попытки. Выслушав «аномальщика», шаман предположил, что в ближайшие день-два потомкам усть-ордынской Сороки ничего не угрожает. Возможно, мстительный дух заарина задумал некий обряд, приуроченный к лунному затмению, и, вполне вероятно, с человеческими жертвоприношениями. Так что следует ожидать новых похищений уже потомков Гомбо.

Тут же Шарменев попросил Есько привезти к нему сестру Наталью. Здесь она будет в относительной безопасности. «Аномальщик», пообещав это сделать, поинтересовался обстановкой на Ольхоне.

— Все ок, — коротко ответил продвинутый шаман.

И не соврал. Снаружи коттеджа творилось черт те что. Завывал ураганный ветер, ломая редкие деревья и срывая крыши с домов в деревне Хужир. Под аккомпанемент грома молнии то и дело срывались с небес, но все мимо, мимо… Слышались нечеловеческие вой, визг и хохот, перекрываемые время от времени громоподобным рыком крупной кошки… Внутри дома, однако, все оставалось тихо и мирно.

Иван и Джина, несмотря на уговоры шамана, спать не ложились. Да разве и уснешь? Девушка поминутно вздрагивала, юноша оставался внешне спокоен.

— Когда все это закончится? — спросила Джина.

— На рассвете, — ответил Иван.

— Если мы до него доживем… я уже начинаю в этом сомневаться.

— Доживем. Учитель знает, что делает…

Впрочем, уже очень скоро после короткой, но бурной ссоры с дядей разобиженная племянница все-таки удалилась в свою комнату на втором этаже и, не раздеваясь, легла поверх одеяла. Сегодня такая ночь, мало ли что может произойти? Она должна находиться в полной боевой готовности!

Впрочем, что конкретно может произойти и чем она, девочка-подросток, сможет помочь, не представляла, однако очень и очень хотела быть полезной.

«Вообще, взрослое, насквозь пропитанное чисто мужской моралью общество совершенно напрасно сбрасывает со счетов шестнадцатилетних девушек, — думала Джина. — Сколько лет было Жанне д’Арк, когда она возглавила французское сопротивление британским колонизаторам? Вряд ли многим больше…»

Она и задремала под подобные мысли, и увидела во сне себя на белой лошади со знаменем с тремя лилиями, скачущей во главе отряда закованных в белые латы рыцарей. Ну а враги, само собой, имели зверский, бесчеловечный облик, очень напоминающий компьютерных монстров.

Девушка не то чтобы очень любила, но играла от нечего делать чаще в «стратегию», но иногда и в «стрелялки».

Проснулась она спустя некоторое, не слишком продолжительное время от жара и едкого запаха дыма. Подскочив с кровати, обнаружила, что вся стена, двумя окнами выходящая на фасад, полыхает: шторы, стены, уже и потолок занялся. Дом деревянный, сгорит, как спичечная коробка, в несколько минут!

— Пожар! — закричала Джина, выбегая в коридор. — Горим!

Гасить пламя самостоятельно ей и в голову не пришло. Да и чем? Ни воды нет, ни огнетушителя. Ничего дядя Вася не предусмотрел, шаман называется, хотя «аномальщик» ему звонил, предупреждал, что на усадьбе Шамбуевых был пожар, значит, и у них на Ольхоне он вполне возможен!

То, что в телефонном разговоре с Есько речь шла о псевдопожаре, Джина со сна даже и не вспомнила. Да и как упомнить подобные мелочи, если пламя охватило полкомнаты?

— Пожар! — продолжала она кричать уже в коридоре. — Горим!

Дверь соседней комнаты распахнулась, из проема повалил черный дым, потом полыхнуло, и уже только после этой попсовой интерлюдии на пороге появился Иван с закопченным, как у трубочиста, лицом, но совершенно спокойный, как дохлый кот, и даже улыбающийся.

— Что ты орешь? Люди спят.

— Спят? — переспросила ошарашенная девушка.

— Ну да. Я только успел заснуть, когда ты своим ревом меня разбудила. Случилось что?

Он еще спрашивал…

Джина увидела, как огонь из комнаты Ивана перекинулся в коридор, с треском пожирая сухое лакированное дерево обшивочной вагонки.

— Ты ничего не видишь? — спросила она.

На плече юноши загорелась майка, и он одним небрежным движением сбил пламя, впрочем, материя продолжала тлеть.

— Что тут смотреть? Все знакомое, родное… Я уже в пятый раз на каникулы в этот дом приезжаю.

Спокойствие Ивана, вероятно, передалось и Джине. Кричать она больше не порывалась и припомнила вдруг то, что говорил по телефону Есько ее дяде. Пожар только в головах, на самом деле ничего в Иркутске не горело. Так, может, и здесь то же самое?

Джина протянула руку к пламени и почувствовала его жар, но этим не ограничилась, схватилась за пылающие перила лестницы и, вскрикнув, отдернула руку — обожглась.

— Я думала… — начала она, тряся рукой, но ее перебили.

— Индюк тоже думал… Дай-ка. — Иван перехватил ее руку и, осмотрев, зажал в своей. — Через минуту все пройдет.

— Спасибо, — прошептала девушка, а юноша продолжил, уже не сдерживая раздражения:

— Что за манера лезть напролом? Если ты видишь, скажем, гильотину и точно знаешь, что быть ее тут не может, следует ее попросту игнорировать, а не совать шею под нож!

— Ты хочешь сказать… — начала девушка, но Иван в очередной раз ее перебил:

— Иди спать! — Осекся, посмотрел на ее обожженную ладонь и на мгновение прижался к ней губами. — Теперь точно все пройдет.

Джина, не удержавшись, рассмеялась в ответ. Захотелось спросить: «Молодой человек, вы геморрой не лечите?» Удержалась-таки, заговорила без неуместных шуточек из бородатых анекдотов:

— Как спать, если все пылает вокруг? Настоящий огонь или нет, если веришь в него, можно сгореть или задохнуться угарным газом!

— Закрой глаза, — велел Иван, и Джина подчинилась, потом почувствовала, как он снова взял ее за руку.

— Иди за мной…

Он увел ее в комнату, уложил в постель, к счастью, на раздевании не настаивая. Глаз открыть не позволил. Накрыл ее горячий лоб своей прохладной ладонью и сказал вкрадчиво:

— Сейчас ты уснешь до утра.

Спустя пару минут девушка заснула с улыбкой на устах. Все-таки Иван набрался смелости, поцеловал ее, пусть и в ладошку…

 

Глава 37

ТЕПЛЫЙ РАЗГОВОР

00.00. Поселок Хандабай

В зале на первом этаже коттеджа Кузнечихиных большие напольные часы с боем пробили двенадцать раз.

Стас сидел на чердаке в темноте и всматривался во тьму сада, точнее, в светлое пятно, образованное лампочкой-соткой с фонаря у ворот участка. В саду ничего не происходило. Ах, как скучно! Вероятно, именно от скуки слипались глаза. Родители, кстати, давно улеглись. Ни они, ни гости не поверили в реальность угрозы.

Час назад Стас, светя фонариком, спустился с чердака в свою комнату за плеером — хотя бы музыку послушать между делом. Артем, заметив наушники, устроил выволочку: мол, всем им угрожает смертельная опасность, а он музычку слушает, видите ли, меломан ненормальный… Нельзя отвлекаться!

Плеер пришлось отложить в сторону. Скучно…

— Слушай, Артем, — обратился Стас к другу, занявшему позицию у второго слухового окна, — стишок, что ли, прочти, а то я засну сейчас, честное слово!

— Полночь, — невпопад ответил Артем, четко различимый на фоне отверстого проема. — Самое время нечисти появиться…

— Откуда боохолдоям знать, который час? — усмехнулся Стас. — У бурят, поди, сто лет назад и часов-то не было… Читай давай что-нибудь веселенькое!

Артем не заставил себя более уговаривать и прочел:

Стас рассмеялся.

— Слушай, классное стихотворение, но… — Он вдруг смолк.

— Что «но»? — поинтересовался Артем. — Договаривай!

— Детское оно какое-то.

— Знаешь, кого я считаю своим учителем в поэзии? — спросил Артем и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Даниила Хармса! У него стихи что, тоже детские?

— Ну, в какой-то мере. Мировосприятие ребенка…

— И потом, ты же веселое просил, я и прочел такое. А другие стихи у меня грустные.

— Понял! — захохотал Стас. — О неразделенной любви к Джине Луневой!

— Придурок!

— Сам придурок! Мне, кстати, она тоже нравится.

— А ты ей?

— Вот уедешь ты, Артем, через год в Москву учиться, тогда и увидим, нравлюсь я Джине или нет. Я-то в Иркутске остаюсь…

Возмущенный юноша ничего сказать на это не успел, потому что заиграла мелодия его мобильника, и он ответил сводному брату, который начал разговор сразу с псевдопожара и похищения на усадьбе Шамбуева.

— Юра, ты предлагаешь нам со Стасом не верить своим глазам, потому что все, что мы увидим, может оказаться мороком? — спросил сбитый с толку Артем. — Чему тогда верить?

— Погоди, я передам трубку Степану Юрьевичу, — сказал старший брат. — Я и сам ни черта не понимаю.

Вскоре с парнем говорил уже «аномальщик».

— Артем, скорее всего, у вас тоже случится мнимый пожар, — порадовал он.

— Почему вы так считаете?

— В Новоленино все прошло без сучка и задоринки, так зачем изобретать велосипед? Думаю, новоленинский сценарий повторится полностью.

— Как отличить настоящий пожар от мнимого? — спросил Артем, но тут же сам и предположил: — Наверно, мнимый не обжигает. Как в Хандабае, помните? Пламя было холодным.

— В Хандабае реализовалось проклятие конкретного места, ничто живое и не должно было пострадать, — пояснил Есько. — Здесь все по-другому. Несуществующий огонь будет жечь точно так же, как настоящий. В каком-то смысле он и есть настоящий, если верить в него.

— А погасить его можно? Скажем, водой, песком или из огнетушителя?

— Вряд ли.

— Тогда что нам делать?

— Не верить глазам своим! — торжественно объявил Есько.

Но продекларировать несложно, а вот выполнить…

— Не понимаю, — после паузы сказал растерянный Артем. — Как мы сможем защитить кого-то, если и сами не ориентируемся в ситуации?

«Аномальщик» ответил тоже после паузы, но голосу его уверенности явно недоставало.

— Попробуйте отыскать в себе или во внешнем мире, все равно где, нечто сверхреальное, и с его высоты сделается различимо, морок перед тобой или нет.

— В каком смысле «сверхреальное»? — уточнил Артем.

— Вечное, незыблемое, то, что было, есть и пребудет во веки веков.

Артему захотелось сказать «аминь», но он сдержался и в это же самое мгновений понял, как им со Стасом следует поступить.

— Степан Юрьевич, вы сказали, что камеры слежения не фиксировали новоленинский пожар. Значит, видеокамера будет нашими глазами!

— Не знаю. Вы вполне можете увидеть псевдопожар и на камере, и на экране монитора. Воздействие пойдет на ваш мозг, вот где проблема. Защищать надобно голову, а потому все-таки надежней — вечное и незыблемое и ныне, и присно, и во веки веков…

Артему снова захотелось сказать «аминь», но он снова сдержался. Впрочем, он все равно произнес это слово, когда, попрощавшись с Есько, пересказал разговор Стасу.

— Ну и как нам понимать эти «во веки веков»? — выслушав друга, спросил Стас, но тут же, расхохотавшись, выпалил: — Я знаю, что нам делать!

— Что?

— Молиться! Что еще незыблемого и вечного есть в этом переменчивом, лживом мире? Только Бог!

— Ты верующий? — спросил Артем.

Он был удивлен. Впрочем, все эти декларации на деле могли оказаться неуместной бравадой, хохмой, что, кстати, вполне в стиле его друга.

Но прошла минута, а Стас не отвечал.

— Так верующий ты или нет? Чего молчишь?

Стас заговорил:

— Помнишь у Достоевского в «Братьях Карамазовых»: «Если Бога нет, все можно…»

Говорил он негромко, без характерного для него ерничества. Жаль, Артем в темноте не мог видеть его лица, впрочем, он представлял, каково оно. Серьезного Стаса он видел. Нечасто, но видел.

— Так вот, я уверен, что Бог есть и можно не все, — продолжал Стас. — В отсутствие Всевышнего вся наша жизнь, да и вообще существование Земли и Вселенной теряет смысл. Их больше некому было создать.

— Тебя не устраивает теория Большого Взрыва? — поинтересовался Артем.

— Примерно так все и было. Бесконечно малая точка, из которой возникла Вселенная, и есть Бог.

— Очередное доказательство существования Бога методом от противного, — прокомментировал Артем. — Это все мозги, дружище, и не более того.

— Да, — согласился Стас, — мозги — штука ненадежная, кипящий котел сомнений и противоречий. Головой не уверовать, только сердцем. Когда входишь в храм, читаешь Евангелие, просто смотришь на закат, всем своим существом ощущаешь Его присутствие. И — светло и радостно на душе…

— Счастливый ты, — с завистью проговорил Артем, — а у меня дальше мозгов не движется. Я бы хотел уверовать, понимаю, что жить стало бы легче, появилась бы прочная опора под ногами, но — не могу. Так и бреду по жизни, как по болоту, перепрыгиваю с кочки на кочку… Не я один такой, с отцом говорил — то же самое… Хочешь стихотворение? Оно, правда, не мое, какого-то сибирского поэта, я не запомнил, к сожалению, его имени…

Не дожидаясь согласия, Артем продекламировал:

— Хочешь, я тебя молитвам научу? — шепотом спросил Стас.

— Не стоит, со мной это не пройдет, — ответил Артем, — но, кажется, я знаю, что поможет именно мне…

— Тихо, у нас гости!

Стас встал с ящика, на котором сидел, и по пояс высунулся из окна. Подошел Артем с заряженным арбалетом в руках.

— Что там? Или кто?.. Ты мне весь вид заслонил, сын стекольщика. — Он хлопнул друга ладонью по спине. — Отлезь! Как говаривал Шариков с собачьим сердцем…

За дурацкими шуточками Артем пытался скрыть волнение, даже страх. Вот оно, кажется, началось. Что-то будет? Доживут ли они до утра?

Стас вернулся на место.

— Давай, ты из арбалета стреляй, а то ружье — это слишком громко. Вдруг ложная тревога, а мы всех перебудим… Убьет меня отец…

Артем наконец получил возможность увидеть то, что встревожило его друга. Ничего особенного. На дороге за воротами, освещенная тусклым светом фонаря, стояла обыкновенная собака, довольно крупная, размером с овчарку. Впрочем, она смотрела на него, так Артему показалось, да и назвав ее обыкновенной, он явно погорячился.

— Собака, — сказал Стас. — Ада-дух и анахай часто принимают облик собаки.

— Что-то с ней не так, — сказал Артем, вскидывая арбалет и прицеливаясь. — Не пойму, правда, что не так конкретно…

— У нее, смотри, нос не собачий, а свинячий какой-то. Поросенок Фунтик, мать его… Да стреляй же! — поторопил Стас.

Руки Артема дрожали, и он понял, что промахнется со стопроцентной гарантией. Тогда он упер оружие в оконную раму, а сам присел на корточки. Так-то лучше…

Навел.

Собака со свиным рылом стояла, не шелохнувшись. Хорошая мишень, дисциплинированная… Всего-то метров двадцать, не больше…

Артему вдруг захотелось, чтобы собака убежала. Кыш! Пошла прочь, дура!

Собака осталась на месте, на его мысленные команды не реагировала.

Артем подумал, что, если он сейчас попадет, это послужит сигналом (кому?). Его выстрел, как залп «Авроры», точно такой же холостой, излишний…

Артему захотелось промахнуться, но он тщательно прицелился и нажал на спуск.

И стрела с примотанным к наконечнику обрезком осины полетела, казалось, медленно-медленно.

Так в замедленном повторе летит в ворота мяч.

Так напуганная черепаха бежит от быстроногого кровожадного Ахилла. Кто же хочет в суп? Не догнать…

«Она не долетит никогда», — подумал Артем, и в то же самое мгновение стрела вонзилась псевдособаке в грудь, что вызвало совершенно неожиданные последствия. Жертва даже и не тявкнула, она взорвалась с негромким хлопком уколотого воздушного шарика. Ошметки тела и шерсти разлетелись в разные стороны, и полупрозрачное облачко, похожее на банный пар, но зеленого цвета, медленно поплыло вертикально вверх, в небеса…

Освобожденная из плена душа одного из бойцов спецназа, погибшего накануне в поселке Олха, устремилась в Валгаллу, в солдатский рай. Боец достойно принял смерть в бою с оружием в руках. Сонмы богов-воинов встретили его как героя. Со временем бойца ожидало новое рождение в мире мужественных асуров, где никогда не прекращается война…

— Что за черт? — удивился Стас. — Пойдем посмотрим, что от нее осталось.

— Может быть, не стоит? Вдруг именно сейчас и начнется?

— Что начнется?

— Нападение, — уточнил Артем.

Стас усмехнулся.

— Оно уже началось, или ты этого не заметил? — Он взял в руки фонарь. — Позвони брату, расскажи.

— Что мы убили какую-то дрянь, которая распалась на составные, будто у нее в заднице разорвалась ручная граната?

— И об этом тоже.

— Брось, ему до Иркутска еще часа два-три езды, чем он сможет помочь?

— Тоже верно. — Стас включил фонарь и, подходя к чердачному люку, обернулся. — Ты прав, оставайся здесь, прикроешь меня, если что, а я пойду все-таки посмотрю на это чудо в перьях.

«При чем здесь перья?» — думал Артем, всматриваясь в темноту, но других псевдособак он не увидел. Это, конечно же, был гахай-нохой, но они распространены лишь среди некоторых родов западных бурят, а потому парни не нашли в Интернете никаких сведений о них.

Спустя пару минут после того, как Стас спустился вниз, Артем снова услышал скрип ступеней, ведущих к нему на чердак. Развернулся, направив в сторону люка взведенный арбалет. Кто там? Или Стас что-то забыл, вернулся?.. Это действительно оказался он. Артем, шумно выдохнув, опустил оружие.

— Ты чего?

— На-ка, возьми. Вдруг «аномальщик» неправ?

Стас протягивал видеокамеру. Артем подошел и взял ее. Может, и пригодится…

Стас снова ушел. Скоро Артем услышал, как заскрипела дверь веранды, потом увидел и Стаса. Пригнувшись, тот крался с двустволкой в руках по узкой заасфальтированной дорожке. Минуя калитку, вышел на дорогу — что-то поднял, осмотрелся и, развернувшись наконец в сторону чердачного окна, чуть повысив голос, сказал:

— Фантастика! Ничего от этой пакости не осталось, ни шерстинки, ни пятнышка крови, только вот твоя стрела!

Он поднял ее над головой. Мгновение спустя рука стала медленно опускаться, а сам Стас переменился в лице.

— Что ты увидел? — спросил встревоженный Артем.

— Дым, — ответил Стас. — Из окон первого этажа, из дверей валит дым… У тебя-то все в порядке? Посмотри!

Артем оглянулся и увидел, что противоположная половина чердака пылает. Он снова повернулся к другу.

— Пожар, наверно, мнимый, как в Новоленино.

Стас уже бежал к дому.

— Попробуй камеру!

— Сейчас!

Артем развернулся, навел и включил видеокамеру. На экране он увидел все тот же огонь. Камера не помогла.

А на первом этаже разбуженные Стасом полуодетые родители вместе с гостями пытались сбить пламя, но ни пена из огнетушителя, ни вода не произвели ровно никакого действия, будто их и не было. Пожар разрастался, вполне настоящий, смертоносный. Жар его скоро сделался нестерпим, и люди покинули дом.

— Только не уходите с участка! — предупредил уже спустившийся с чердака Артем. — И держитесь все вместе! Кто-нибудь вызвал пожарных?

— Я позвонила сразу, как только началось, — сказала Наталья Лунева.

— Укроемся в бане!

Едва Стас это предложил, как тут же увидел, повернув голову, что и баня пылала точно так же, как коттедж. Судя по всему, вскоре должен был загореться и сад, а потом и земля под ногами, как это уже случилось на усадьбе Шамбуева.

В десятке шагов от дома в глубине участка Артем разглядел некую металлическую конструкцию на бетонном основании.

— Что это? — Он указал в ее сторону арбалетом.

— Беседка, — ответил Сергей Кузнечихин. — Я ее достроить не успел.

— Там есть что-то горючее — дерево, пластик?

— Нет, только железо и бетон.

— Отлично, туда!

Через минуту погорельцы оказались в недостроенной беседке.

— Стас, что происходит? — спросила мать сына. — Зачем ты взял отцовское ружье?

— Скоро увидите, тетя Аня, — ответил вместо друга Артем.

А вокруг запылали уже деревья, кусты и даже трава на лужайке у входа в коттедж, и прямо из пламени к беседке стали приближаться гахай-нохой, точь-в-точь такие же, как первый, взорвавшийся от попадания арбалетной стрелы. Друзья переглянулись.

— Будем надеяться, что соль подействует не хуже осины, — пробормотал Стас, вскидывая двустволку и прицеливаясь в ближайшего монстра.

— Стреляй, — подбодрил его Артем, целясь в того, что шел следом, — Устроим им «теплый разговор»!

— Отче наш иже еси на Небесех…

Стас нажал на спуск, и спустя мгновение собаку разорвало в точности как первую. Каменная соль из поселка Тыреть не подвела… Зеленое облачко потянулось в Небеса.

Рядом — новый взрыв, это стрела вонзилась в грудь соседнего монстра. И — новое облачко, на этот раз белое, неторопливо уплывающее вверх…

— Ё-хо! — заорал Стас, — Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое на земле, яки на Небе…

— Что происходит, откуда взялись эти твари? — спросил Сергей Кузнечихин, но отвечать времени у парней не было.

Стас уже выстрелил из второго ствола, Артем вкладывал новую стрелу, приговаривая:

— Друзья, я честно говорю, я жизнь прожил не зря!

И снова взрыв.

— Хлеб наш насущный даждь нам днесь, — Стас перезаряжал, — и остави нам долги наши, яки же и мы оставляем должникам нашим…

— Свинья сказала мне «хрю-хрю», а не «хре-хре» и не «хру-хру»…

— И не введи нас в искушение, но избави от лукавого…

— И даже не «хря-хря»!

— Ибо Твое есть Царствие и сила и ныне и присно и во веки веков…

— Аминь, — враз закричали парни, когда предпоследний монстр разорвался, а последний ретировался. Всего они уничтожили восемь гахай-нохоев, хотя никто из них и не думал считать, а проверить возможности теперь не было, то есть еще восемь раз похожие на пар разноцветные дымки поднимались в ночные небеса. Белый, синий, зеленый и пять желтых…

Освобожденные из плена души двух бойцов спецназа, погибших в поселке Олха, вслед за товарищем устремились в Валгаллу, в солдатский рай.

Души еще двух, тяжелораненых, умерших в госпитале, присоединились к ранее погибшим. Всех их ожидало со временем новое рождение в мире людей (трое) и в мире асуров (один).

Души охранников магазинов «Стройматериалы» с улицы Аргунова Бориса Зыбина и «Эльдорадо» с улицы Карш Маркса Анатолия Федорова, умерщвленных Петром Кирилловичем Онопко, оказались в Бордо, промежуточном мире между жизнью и смертью, ожидая нового рождения в мире людей.

Душа Федора Панкратова, водителя самосвала КамАЗ, принесенного духом заарина в жертву языческим богам, попала в православный Эдем с соответствующей атрибутикой: райские кущи, бесполые ангелы и смертная скука. Родится он со временем здесь же ангелом Третьего Неба.

Одна из душ Ивана Михайловича Барнадаева, прораба участка, съеденного духом-помощником заарина Сибирским Тигром (Баром), попала в шаманский рай, другая обречена на вечные муки в Царстве Эрлен-хана, третья оказалась в Бордо в ожидании нового рождения в мире инопланетных разумных рептилий из созвездия Ориона.

Словом, монстров на поле боя не осталось, а в одном из стволов «тулки» сохранился еще нерастраченный заряд. Кстати, и трава больше не горела, и по этой зеленой, нетронутой траве к беседке приближалась новая напасть — человек. Парни расслабляться и не подумали, общеизвестно, что многие и многие боохолдои легко могут принять облик двуногого, голого и без перьев.

Стас вскинул ружье и прицелился.

— Не надо! — закричал Артем, но было поздно.

Прогремел выстрел, и заряд соли с десятиметровой дистанции вошел в грудь мужчины в спецодежде пожарного.

Одежду Стас увидел уже после. Если кто начал стрелять, остановиться сразу почти невозможно. Палец сам собой ложится на курок. Сознание движимо древними инстинктами, оно занято расчетом расстояния, перезарядкой, прицеливанием. Судьбы мира стрелка мало интересуют. Причем совершенно не важно — хороший человек или плохой, злой или добрый, умный или хозяйственный. Все эти качества обретут значение потом, после боя. А пока — пли! И еще, мать твою, и — снова!

Мужчина пошатнулся, но не упал. Закрыв рану ладонью, осел на землю.

— Вы чего, охренели?! — кричал второй пожарный, шедший следом.

— Бросьте оружие и поднимите руки! — прокричал следующий за еще двумя пожарными полицейский. — Вы окружены!

Весомое заявление, но беспочвенное. Служителей правопорядка оказалось двое, сложно окружить такими силами, впрочем, парни и не думали сопротивляться. Положив свое оружие на бетонный пол, они подняли руки, как было велено.

Служивый народ подошел к беседке, осмотрел сперва потерпевших, затем коттедж. Первые оказались неодеты со сна: мужчины в трусах и майках, женщины в белых ночных рубашках, а вот двухэтажный коттедж был в полном порядке.

— Что у вас произошло? — поинтересовался лейтенант полиции, сразу взявший расследование в свои руки.

— Пожар, — ответил Сергей Кузнечихин.

— Что горело? — спросил один из пожарных.

— Дом горел! — с вызовом ответила Анна Кузнечихина. — Глаза-то протри!

Все повернулись к коттеджу, но следов огня не увидели, так что протирать глаза следовало потерпевшим. Двое пожарных тотчас бегом направились к входу, третий остался с пострадавшим. Сняв брезентовую робу, тот обнаружил, что рана хоть и болезненная, но поверхностная. От вызова «скорой помощи» он отказался, но время от времени бросал косые взгляды на обидчика.

— Заявление писать будете? — подойдя, спросил его второй полицейский, сержант по званию.

— Обязательно…

— В кого вы стреляли? — спросил лейтенант парней, кивнув на ружье и арбалет.

— Собаки напали, штук десять, наверно, может, чуть меньше, — ответил Стас. — А в пожарного я не хотел, виноват, лейтенант, извините…

Тот усмехнулся:

— «Извините» на хлеб не намажешь. Конфискация оружия плюс уголовное дело, вот тебе и «извините».

— Это мое ружье, — вмешался Сергей. — У меня и разрешение есть, все законно.

— Не важно. Это ружье — орудие преступления. Кстати, кем вам доводится подозреваемый?

— Сын.

— Понятно. Сколько лет? — спросил уже у Стаса.

— Семнадцать, — ответил юноша.

— Считай, что повезло, — вставил сержант, — условный срок получишь, парень, или на малолетке пару лет, как масть пойдет. Ничего страшного.

Стас почему-то довольным не выглядел.

Во время разборок Артем успел позвонить брату и рассказать о случившемся, затем передал сотовый лейтенанту.

— С вами хотят поговорить.

— Ишь ты, молодой да ранний, уже позвонить успел, — взяв телефон, недовольно заметил тот. — Кому, интересно?

— Капитану из Следственного комитета.

Полицейский повеселел.

— Ну, это для нас мелочь пузатая!

Спустя пару минут он, вероятно, так уже не считал. Неизвестно, какие доводы приводил капитан Беликов, на кого ссылался, но лейтенант, изменившись в лице, отвечал односложно: «да» — «нет». Создавалось впечатление, что еще несколько минут, и он станет обращаться к собеседнику «ваше благородие». До этого не дошло. Полицейский вернул сотовый Артему и сказал зло:

— Но уж оружие-то я все равно конфискую. — Повернулся к напарнику: — Сержант, забери!

Затем он подошел к подстреленному пожарному, которому товарищ промывал и обрабатывал рану.

— Слышь, земляк, ты того… заявление-то не пиши, не надо.

— Это еще почему? — возмутился тот. — Малолетки сопливые совсем обнаглели, скоро боевыми патронами нас отстреливать начнут. Надо проучить молокососа!

— Такое дело, земеля… — Полицейский замялся. — За ним такие люди стоят… Не связывайся лучше, сам же виноватым окажешься… — Он кивнул в сторону Стаса. — А этого все равно не посадишь, даже и не надейся, золотая молодежь, мать ее…

Стас то краснел, то бледнел попеременно. Подошел к Артему.

— Что это твой брат наплел лейтенанту? — спросил раздраженно. — Я, знаешь, не маленький, мне заступники без надобности, сам за свои поступки отвечу!

— Ты уймись, пожалуйста. — Другу и самому сделалось неловко. — Если бы я Юру не подключил, тебя бы сейчас в КПЗ увезли, а нам утром мать Джины на Ольхон к ее брату надо везти, Степан Юрьевич попросил. Шаман ее защитит, а мы с тобой, я один тем более, второго нападения не отобьем, точно!

— Ладно, — буркнул Стас, — только я тебя прошу, больше так не делай…

Тем временем в дверях коттеджа появились пожарные, подошли к беседке.

— Вы чего, хозяева, перепили, что ли? — спросил с усмешкой один из них.

— Точно! — захохотал второй, принюхиваясь. — Перегаром-то от мужичков попахивает!

— Пожар, собаки… Белая горячка, — поставил диагноз первый.

— Какая, к черту, горячка? — возмутился Сергей Кузнечихин. — Вы пожар тушить собираетесь?

— С ума сошли? Не было у вас никакого пожара…

 

Глава 38

НЕ АРХИМАНДРИ…

21.21. Москва. 03.03. Иркутск

До дома престарелых в Балашихе Нина Павловна Забазнова без приключений и достаточно быстро добралась на такси, которое взяла в Домодедово. Выходя, попросила водителя ее подождать.

В просторном холле вполне цивилизованного вида к ней сразу же подошла пожилая женщина, представившаяся Клавдией Дмитриевной, вероятно, сотрудник этого богоугодного учреждения, одетая в синий медицинский халат, однако голова ее была обмотана черным платком так, что в узкой щели поблескивали одни только глаза.

— Следуйте за мной, — сказала она, и Нина Павловна, не задавая лишних вопросов, прошла за женщиной до двухместной палаты на втором этаже. — Я подойду через минуту, — сказала женщина-проводник и скрылась за поворотом коридора, а Нина Павловна вошла в палату.

Тетку она не видела много лет, думала, и не узнает. Однако в старушке со сморщенным, высохшим лицом, что, бессмысленно уставясь в потолок, неподвижно лежала на кровати под одеялом, Нина Павловна разглядела знакомые черты. Бурятская, меньшая половина в старости полностью вытеснила русскую, большую.

— Тетя Таня, ты меня узнаешь? — шепотом спросила Нина Павловна.

Старушка на вопрос не отреагировала.

— Это же я, твоя племянница Нина. Помнишь меня?

Старуха продолжала изучать потолок, головы на голос не повернула.

— Ничего она уже не помнит, слабоумная она, как комнатное растение, — пояснила Клавдия Дмитриевна, войдя в палату. Перед собой она катила скрипучую медицинскую каталку. — Одевайте ее.

— Надо сначала получить документы, без них нам билет в самолет не продадут.

— Все уже получено днем. — Женщина кивнула на стол, где лежал паспорт и еще какие-то бумаги. Вынув из шкафа, она положила рядом стопку белья. — Ее одежда.

Нина Павловна потянула одеяло на себя, но тетка вдруг вцепилась в него, бросив на племянницу озлобленный взгляд. Та растерялась.

— Я не знаю, как ее одевать, — сказала она с вымученной улыбкой. — Вы не поможете?

— Ладно. Возьмите документы и спускайтесь в холл. Мы скоро.

Женщина одним уверенным движением сорвала одеяло, а Нина Павловна, отвернувшись, забрала бумаги со стола и поторопилась покинуть палату.

Сначала она вышла во двор и проверила, не кинул ли ее таксист. Ведь за проезд из Домодедова он потребовал рассчитаться сразу. Машина стояла на прежнем месте неподалеку от входа. Нина Павловна попросила водителя подождать еще пять минут, вернулась в холл и в ожидании тетки устроилась в удобном кресле.

Одеть ее она, конечно же, могла и сама, но попросту испугалась, представив высохшее тельце: кости, обтянутые пергаментной кожей, ряды выпирающих ребер, впалый живот и все остальное, деформированное старостью, предсмертное…

А ведь когда-то и тетя Таня была молодой. Все были молодыми. Глядя на сморщенное лицо, верилось в это с трудом…

Чужая старость пугала Нину Павловну еще и потому, что самой ей исполнилось сорок пять лет, детей не было и уже не будет, а единственный мужчина, которого она любила, — немой придурок, так что и на него рассчитывать глупо. А это значит, пройдет еще два-три десятка лет, и она сама может оказаться в положении своей родной тетки, одинокой, никому не нужной, немощной старухи… Страшно.

Хотелось воскликнуть на весь мир: женщины, рожайте несмотря ни на что!

Хотелось сказать это прежде всего себе самой, двадцати с чем-то летней, когда очередной аборт похоронил всякую надежду забеременеть в будущем.

Скоро в холл спустилась Клавдия Дмитриевна. Она подвезла каталку к машине и с помощью водителя усадила Татьяну Ивановну на заднее сиденье.

В Домодедове Нина Павловна арендовала инвалидную коляску, взяла билет до Иркутска на ноль часов по Москве и сразу же подкатила тетку к стойке регистрации, которая уже заканчивалась. Времени оставалось в обрез.

Между тем пассажирский «боинг» с таллинскими Хандагуровыми на борту давно уже летел над Сибирью.

Место Татьяны оказалось рядом с местом девушки, приятной во всех отношениях, доброжелательной, ее примерно возраста. Та сразу представилась Татьяной Трапезниковой, студенткой третьего курса Иркутского технического университета, и весь полет тезки проболтали. У людей одного возраста всегда найдется тема для непринужденной, ни к чему не обязывающей беседы.

Хандагурова рассказала о старом Таллине, о жизни в Евросоюзе и, с гордостью нескрываемой, о том, что во время свадебного путешествия они проехали по всей Европе. Рим, Париж, Лондон звучали в ее устах, как заклинания…

Иркутская Татьяна зависти не скрывала. И вот когда до прилета в пункт назначения оставалось меньше трех часов, гражданка Евросоюза попросила:

— Таня, расскажи мне про свой город, пожалуйста.

Девушка не заставила себя уговаривать, разразилась длинным монологом.

— Иркутск типичный сибирский провинциальный город, самовольно присвоивший себе ничего не значащее звание столицы Восточной Сибири.

Иркутск заложен донскими казаками атамана Ивана Похабова в тысяча шестьсот не помню каком году на реке Иркут, притоке знаменитой Ангары. Скажите, ну какой город мог основать человек с подобной фамилией?

Здесь официально проживает чуть меньше шестисот тысяч русскоговорящих и не только местных жителей.

Неофициально: семьдесят пять тысяч азербайджанцев, пятнадцать тысяч армян, пятьсот тысяч китайцев, сто тысяч северокорейцев, пятьдесят тысяч вьетнамцев, сто американцев, семьдесят французов, двадцать немцев, два шведа, один итальянец, семьдесят тысяч бездомных собак и сто тысяч бездомных кошек.

Это не считая украинцев и белорусов, которые вместе с местными бурятами автоматически зачисляются в разряд сибиряков.

Знаменит зданиями драматического театра и железнодорожного вокзала постройки позапрошлого века, падениями большегрузных самолетов на детские дома (аэропорт в черте города), кровавыми криминальными разборками и количеством на душу населения зараженных СПИДом (не уступает Северной столице).

Недавно в городе со скандалом поставлен памятник контрреволюционному адмиралу Колчаку на реке Ангара, в месте впадения в нее горной речки Ушаковка. Именно здесь в декабре тысяча девятьсот двадцатого года адмирала вместе с его министром Пепеляевым расстреляли и спустили под лед Ангары.

Также недавно в городе воздвигнуты еще два памятника — драматургу Александру Вампилову у драматического театра, в котором его при жизни и не ставили, и на набережной Ангары — императору Александру III, подписавшему указ о строительстве Транссибирской железной дороги. Стоит он с саблей передом на Тихий океан, на восток, а задом — к моему дому.

С Александрами неразбериха. Если идти по улице Карла Маркса от набережной, император будет первым, хотя он — третий, а Вампилов — вторым по счету. Ерунда какая-то. А если продвигаться по той же улице наоборот, к набережной, тогда Вампилов станет первым, а император уже вторым. Но на постаменте-то римскими цифрами выбита золотая тройка! Вот так: «III». Черт те что… Одного Александра явно не хватает. Может быть, есть смысл поставить где-нибудь неподалеку памятник Пушкину? Для ясности. Или перенести с Тверского бульвара?

Вдобавок ко всему с имперской ограды какой-то негодяй постоянно скручивает двуглавых орлов чугунного литья. Их прикручивают снова, но — бесполезно, одного-двух всегда не хватает…

Город грязный, улицы не убираются, газеты лгут, результаты выборов подтасовываются, общественный транспорт ходит — хуже некуда, на дорогах — пробки, по ночам освещены лишь две улицы — Карла Маркса и Ленина. Остальные улицы тоже носят революционные имена, одних только Советских — семь.

Нормальный, словом, российский провинциальный город. Типичный. Любимый.

Город, который я люблю не из-за того, что он таков или вопреки этому. Просто люблю, не знаю почему да и не желаю знать.

Город, который я буду любить до конца дней своих, а может, и после… Да, и после! Вечно.

Город, на деревянные с резными ставнями дома которого как-то по-особенному падает дождь и ложится снег.

И опускаются голуби на голову императора с набережной Ангары, а он — доволен, не машет полумесяцем сабли, так и остается она в ножнах.

И адмирал в солдатской шинели стережет место своего венчания и гибели.

И девушки в коротких юбках, красивые все до одной, как все, созданное Богом.

И снегом укрываются осенью желтые, не облетевшие еще листья канадского клена.

А недавно спилили напротив сквера Кирова десятка полтора разросшихся старых тополей (иногда это в жилу), и открылся удивительный вид на здание «Сибугля» постройки тридцатых годов. Не надо, впрочем, забывать, что сразу же и посадили кругом невысокие лиственницы, пихты, ели и кусты, названия которых я не знаю.

А эти как будто нарочно заброшенные дворики деревянного центра, господи! Как заметил друг мой художник Григорий Сергеев, это же готовые декорации к «Старшему сыну» Александра Вампилова. А зрители тут же стоят на трамвайной линии. Надо сменить декорации? Пожалуйста! Актеры переходят улицу и работают в следующем дворике…

И все это, Боже ж Ты мой, зовется Иркутском, и все это я не могу не любить, как не могу не любить все, созданное Тобой.

Спасибо Тебе за мой город, Господи!

Тем временем японская иномарка Юрия Беликова уже въезжала по Качугскому тракту в Иркутск.

— Юра, сверните, пожалуйста, направо, — попросил Есько.

— Зачем нам на Александровский тракт? — удивился Беликов. — В Хандабай прямо через центр и Синюшку.

Поворот приближался.

— Сворачивайте, по дороге объясню.

Беликов свернул, Есько продолжил:

— Если к дворнику приедем только мы с вами, гарантированно не добьемся от него ни слова. Он же немой! Вероятно, дух заарина выбрал его тело именно по этой причине.

Иномарка поднималась в гору по тракту. Справа — старое садоводство, домики теснились чуть ли не вплотную друг к другу. В те времена давали всего шесть соток. Слева — поля с высаженной капустной рассадой.

— Что вы предлагаете? — спросил Беликов.

— Экзорцизм, — коротко ответил «аномальщик», как будто для человека несведущего это хоть что-то объясняло.

— Не понял, — как и следовало ожидать, сказал Беликов.

— Экзорцизм в переводе с греческого означает «изгнание посредством заклинания». Это процесс и ритуал изгнания злых духов из человека.

— Что означает слово, я знал и раньше. — Беликов усмехнулся. — «Изгоняющий дьявола» смотрел когда-то, попсовый фильм, но прикольный…

— Ритуал, кстати, показан там вполне достоверно, впрочем, утрировано все, как это принято в Голливуде, — продолжал Есько. — Так вот, у меня есть знакомый бывший иеромонах Иоанн, в миру Виктор Самуилович Кронштейн, экзорцист…

— Православный монах с такой фамилией? — удивился Беликов.

— В этом нет ничего необычного, во-первых, а во-вторых, он, кажется, полукровка, но считает себя русским. Вообще интересная у Кронштейна судьба. В начале девяностых основал фирму, которая вскоре сделалась одной из крупнейших в городе. — Есько назвал ее. — Может, слышали?

Беликов кивнул:

— Сеть мебельных магазинов, оптовая торговля продуктами питания и алкоголем, сеть закусочных, навязчивая реклама на местных телеканалах… Но всего этого в последнее время что-то не видно.

— Ну да. В тысяча девятьсот девяносто девятом году он продал свою преуспевающую компанию вместе со всеми своими квартирами и машинами и накануне двухтысячного в ожидании скорого светопреставления оказался в православном монастыре, причем, вероятно, благодаря своему подвигу сделался способным изгонять из человека злых духов.

— Деньги-то он куда дел?

— Этого никто не знает.

— А почему вы назвали его бывшим иеромонахом? — спросил Беликов.

— Виктор Кронштейн расстрига. Рассказал в интервью журналисту какого-то столичного желтого издания, то ли газеты «Жизнь», то ли «Московский комсомолец», о коррупции в монастыре. В результате настоятелю архимандриту Иоаникию ни холодно ни жарко, как с гуся вода, а иеромонах Иоанн лишен сана и отлучен от церкви.

— И чем он будет нам полезен, этот диссидент от православия?

— Можно отлучить от церкви, от Бога никакой буллой отлучить невозможно. Кронштейн искренне верующий человек, тем паче лет пять назад я лично видел его в деле. Он обладает силой профессионального экзорциста.

— Я думал, это ритуал западных христиан, — сказал Беликов.

— Да, в Римско-католической церкви он наиболее развит. С тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года в основе католического чина лежит заклинание папы Льва Тринадцатого против сатаны и мятежных ангелов. Но не отвергается экзорцизм и в православии, да и как его отвергать, если в Новом Завете Иисус Христос и святые апостолы неоднократно изгоняли бесов?

За окнами справа в просветах лесополосы замелькали в свете фар могильные кресты и надгробия. Беликов по-прежнему гнал свою «японку» на максимальной скорости.

— Все ясно, — сказал он. — Нам вообще-то куда надо? Где он живет, ваш расстрига-бессребреник?

— Мы где сейчас? — спросил Есько, всматриваясь во тьму за окнами.

— Александровское кладбище проезжаем.

— Проехали! — воскликнул «аномальщик». — Разворачивайтесь, Юра! Кронштейн в отшельники подался. Я заезжал к нему месяца полтора назад. Живет в благоустроенной землянке сразу за кладбищем со стороны садоводства.

— Он, значит, бомж? — Притормозив, Беликов развернул машину.

— Кронштейн человек последовательный. Ежели отдавать, так уж все.

— Брать, так банк, любить, так королеву, а раздавать, так до последней копейки. — Беликов усмехнулся. — Нет, молодец мужик, честное слово! Был миллионером, сделался бомжем… Где еще, кроме России, такое возможно?

Припарковавшись на обочине, к землянке пошли пешком — не подъехать. Спустя пять минут, подсвечивая сотовым телефоном, Есько отыскал на небольшой поляне в лесу неподалеку от кладбища деревянный люк с прибитой к нему дверной ручкой. Место вокруг оказалось обжитым: сложенный из нескольких кирпичей очаг, журнальный столик, кресло-качалка, поодаль гора смятых жестяных банок из-под пива и колы.

— Он неплохо устроился, — осветив телефоном поляну, оценил Беликов. — Хозяйство, меблировка… В кресле он, вероятно, «New York Times» почитывает в промежутках между молитвами…

— Зря смеетесь, Юра, — сказал Есько. — Английский он знает почти как родной, а еще и немецкий…

«Аномальщик» подергал люк за дверную ручку — заперто. Постучал.

— Виктор Самуилович, откройте, пожалуйста! Это я, Есько Степан Юрьевич!

Минуту было тихо, затем что-то упало и загремело, судя по звуку, медный таз, после чего наконец раздался голос:

— Кого мне Бог послал? Назовитесь еще разок, не расслышал со сна!

«Аномальщик» повторил.

— Степа, друг, как ты вовремя!

Лязгнул засов, и люк отворился.

— Спускайся, Степа, милости прошу! Мне как раз бухануть не с кем!

Есько нахмурился:

— Этого-то я и боялся. Он в глубоком загуле и вряд ли поможет нам в этом состоянии.

— Почему вы так решили? — спросил Беликов.

— Когда он трезв, обращается к собеседнику по имени и отчеству, пьяный «тыкает» всем без разбору. Совершенно меняется сознание у человека.

— Давайте все-таки посмотрим…

Вниз вела вертикальная лестница, достаточно удобная и надежная, из строганой доски-сороковки. Спустившись, гости оказались, к удивлению Беликова, действительно в благоустроенном жилье. Есько не преувеличил нисколько. Землянка была просторной, примерно три на четыре метра, глубиной около двух, так что стоять можно было в полный рост. Потолок — обтесанные бревна.

Каким-то образом оказались здесь массивный антикварный сервант красного дерева, столь же древний, но крепкий на вид круглый стол, раздвижной диван, трюмо с большим зеркалом и советского еще производства цветной телевизор. Позже, удивленный, как все это могло протиснуться в узкий проем, Беликов спросил и узнал, что мебель с городской свалки принесли бомжи, теперешняя паства иеромонаха, и опустили в землянку еще до того, как положили накат из бревен.

В красном углу висели иконы с горящей под ними лампадой. Но больше всего Беликова поразило электричество: плоский светильник на потолке и несколько розеток. Впрочем, ларчик просто открывался. В двух шагах от землянки проходила линия электропередачи, а среди набожных бомжей со свалки нашлись в том числе и электрики.

— Степа, да ты не один! — порадовался хозяин землянки с удобствами. — Это замечательно, Бог троицу любит!

Теперь Беликов рассмотрел наконец и Кронштейна. Пьяным он не выглядел, хотя перегаром и попахивало. Одет был в черную монашескую рясу, уже при них надел на шею большой серебряный крест. Худой, высокий, чуть сутулящийся, черты лица он имел стандартные, хоть карикатуру с него рисуй: горбатый нос, впалые щеки, черные волосы, высокий лоб и полные тысячелетней печали выпуклые семитские глаза. Лет ему было около пятидесяти пяти.

После церемонного знакомства Кронштейн усадил гостей за стол. По причине того, что Беликов за рулем, хозяин сварил ему кофе, а Есько отвертеться не удалось, пришлось выпить за встречу рюмку, к очередному удивлению капитана юстиции, далеко не самой дешевой водки. Вероятно, бывший миллионер не имел нужды менять старые привычки.

— Как поживаете, уважаемый Виктор Самуилович? — с присущим ему тактом начал Есько.

— Чо ты, Степа, как неродной, честное слово! — замахал на него руками Кронштейн. — «Уважаемый Виктор Самуилович…» Будь проще, Степа, и люди это оценят, потянутся к тебе, как к отцу родному! Все люди — братья! Кроме, конечно, тех, кто сестры… Запанибрата надобно с братьями, а ты, будто настоятель наш, архимандрит Иоаникий. Вот кто вежлив патологически, даже к Всевышнему обращается в молитвах на «вы» и по имени-отчеству! Казнокрад, прости Господи его душу грешную…

Перекрестившись, Кронштейн снова потянулся бутылкой к рюмке Есько, но тот накрыл ее ладонью.

— Хватит.

— Как знаешь, Степа…

Хозяин наполнил только свою, сразу выпил и продолжил. Хмурый Есько его не прерывал, Беликов тем паче. Бывший миллионер и монах вызывал жгучее его любопытство.

— Я ж не сразу к журналюге полез, будь он неладен… Я сперва к Иоаникию обратился чин чином. Верни, говорю, ваше высокопреподобие, деньги, что ты посмел украсть у Святой Церкви и добрых прихожан! Я ж посчитал все да и расценки уточнил, и цены материалов, грамотный, чай… Три миллиона без малого коту под хвост из тех, что на строительство нового придела насобирали с Божьей помощью… А он мне: «Окстись, брат, бес тебя попутал!» А я ему: «Не архимандри, верни деньги, аспид!»

Хлопая себя ладонями по коленям, Кронштейн расхохотался, но спустя мгновение смолк вдруг.

— Степа, а что это ты в половине четвертого утра ко мне пожаловал? Нет, я тебя всегда рад видеть, но все-таки… Без срочного дела в такой час в гости ходить как-то не принято.

— Извините, что разбудили. Мимо с Юрой проезжали, надумал вот заехать…

Беликов понял, что брать в дело пьяного Кронштейна «аномальщик» не собирается. И тогда он подумал: бог знает, может быть, именно этот стареющий мужчина с ярко выраженными странностями им и нужен? Экзорцизм в XXI веке, что может быть необычней? Неординарные задачи требуют неординарного решения.

— Вы случайно стихов не пишете? — спросил Беликов у Кронштейна.

— Пишу. Как вы догадались?

— Не важно.

Удовлетворенно кивнув, капитан юстиции подумал, что стихи у Кронштейна наверняка бездарные. Он угадал. Так считали все до единого профессиональные литераторы города, однако печатали и писали хвалебные рецензии и предисловия к его книгам за вознаграждение, дружеское, надо полагать. Некоторое время, еще в бытность Кронштейна успешным бизнесменом, он даже руководил одним из нескольких самопровозглашенных союзов писателей Иркутска.

Словом, догадливый следователь взял и рассказал, по какому конкретно делу они приехали к бывшему иеромонаху. Выслушав, тот сразу сделался серьезным, задумался на минуту, прикрыв глаза, а потом вдруг жахнул кулаком по столу:

— Едем немедленно, — но осекся. — Единственная проблема, святая вода нужна, а у меня больше нет, с похмелья выпил намедни последнюю…

— Вода не проблема, — подал голос «аномальщик». — В лаборатории у меня полная канистра стоит. Сколько вам нужно, Виктор Самуилович?

— Поллитровку… да нет, чекушки за глаза хватит.

В последнее время, вероятно, он привык все измерять алкогольными мерами.

Дабы не терять время, Есько решил, что святую воду сразу в хандабайский лицей привезет сотрудник лаборатории Федор Барлуков, тем более что он там мог и понадобиться, мало ли… Однако телефон Барлукова не отвечал, и шеф, недолго думая, поднял с постели второго и последнего своего подчиненного — Марину Младич.

Около четырех утра стильно одетая и накрашенная девица прогрела двигатель своего ярко-красного, гламурного авто европейского производства, после чего направила его по пустынным улицам на Дзержинского в ЛИАнЯ за святой водой. По дороге размышляла с улыбкой, что, расскажи она, допустим, в ночном клубе, зачем шеф поднял ее в такую рань, друзья пришли бы к выводу, что она их разыгрывает. Или сошла с ума…

 

Глава 39

ЭКЗОРЦИЗМ

05.05. Поселок Хандабай. Лицей

Виктор Самуилович Кронштейн еще в своей землянке потребовал всю подноготную как самого заарина, Баташулууна Шагланова, так и бывшего учителя, Валентина Петровича Вереникина, в тело которого дух предположительно вселился.

Следователь рассказал все, что узнал о Вереникине, к сожалению, не слишком много, а информацию о заарине экзорцист уже в машине получил из записей ольхонского шамана Василия Шарменева.

По этой причине «японка» Беликова подъехала к хандабайскому лицею только в начале шестого. Марина Младич давно дремала за рулем своей иномарки на пустой стоянке возле лицея.

— Может быть, все-таки увезем Вереникина ко мне в лабораторию или, Юра, к вам в отдел? — уже не в первый раз предложил Есько, выходя из салона.

— Нет, — отрезал Кронштейн, — обряд лучше проводить в месте воплощения духа или неподалеку от него. В идеале нам бы стоило привести вашего учителя в котлован, где покоились кости, но там, наверно, до сих пор стоит дождевая вода… Так что решено, проводим обряд на квартире учителя.

Спорить никто больше не стал, и скоро вместе с Младич, сжимающей в руках бутылку со святой водой, они подошли к дверям квартиры.

Беликов вдруг спросил:

— Виктор Самуилович, мне рассказали историю вашей жизни. Меня один вопрос мучает… Пока не началось, можно?

— Спрашивай.

— В девяносто девятом вы куда деньги дели, которые получили от продажи имущества? В землю зарыли?

— Что за бред? — Бывший миллионер усмехнулся. — Я перевел вырученные средства на счета всех до единого детских приютов России и Украины. У меня мама родом из Винницы…

— Ясно.

Беликов хотел постучать в квартиру, но Кронштейн тронул его за плечо:

— Погоди, капитан.

Жестом призвав остальных к молчанию, он прижался ухом к двери и минуту прислушивался. Затем, вероятно удовлетворенный тем, что услышал, повернулся и, увидев сосредоточенные, напряженные лица, не понижая голоса, пропел:

— Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка это флаг корабля…

На второй строке песенки Кронштейн легонько толкнул дверь, и она с негромким скрипом отворилась.

— Впрочем, это не про тебя, капитан, — продолжал ерничать бывший иеромонах, — про тебя другая песня: «Ну, а если кое-кто у нас порой мирно жить не хочет…» — Расхохотавшись, Кронштейн повел рукой: — Прошу, господа экзекуторы, нас уже заждались!

— Откуда вы узнали, что дверь не заперта? — спросил Есько.

Кронштейн пожал плечами:

— Почувствовал… Идемте же! — и первым вошел в квартиру.

Тот, кто выглядел как бывший учитель, скрестив ноги, восседал посередине комнаты на расстеленном коврике с оленями. Он курил трубку с длинным мундштуком и, не мигая, смотрел на вошедших. Он еще не решил, как с ними поступить. Вызвать Бара? Сибирский Тигр растерзает их в два счета, и стены окрасятся кровью… Или, может, извлечь скромных размеров шаровую молнию из электрической розетки? Хватит, чтобы дотла испепелить квартиру и всех, кто в ней находится…

Что-то шевельнулось в самой глубине сознания. При жизни, точнее, последние пятьсот-шестьсот лет он даже мысли не допускал об убийстве человека… Не так, ЧЕЛОВЕКА!

Пусть все идет так, как должно. Они не в состоянии нарушить его планы, так пусть живут. Довольно бессмысленных смертей! Ни эти люди, ни их предки ни в чем не виноваты перед ним.

— Доброе утро, — начал Есько. — Вы — Валентин Петрович Вереникин?

Тот, кто выглядел как Вереникин, молчал. Улыбался и молчал, пристально глядя в глаза «аномальщика».

«Нет, не этот», — решил он наконец.

— Степан Юрьевич, — вмешался Беликов, — вы, вероятно, забыли, что этот человек болен моторной афазией и говорить не может.

Тот, о ком шла речь, теперь смотрел в глаза следователя.

«И не он».

— Но кивнуть-то он в состоянии, — возмутился Есько. — Сидит, как истукан!

— Тихо! — провозгласил Кронштейн, — С этого момента и до того, как мы выйдем из этой комнаты… если еще выйдем…

Экзорцист посмотрел в глаза бывшего учителя, а тот в его.

«Уж точно не он, — подумал бесноватый, — этот попросту опасен…»

— Если выйдем, — повторил Кронштейн и продолжил уверенно: — Так вот, вы будете молчать и заговорите лишь в том случае, если я вас об этом попрошу!

Он взглянул на Младич, переминающуюся на пороге с бутылкой в руках.

— А вас, мадемуазель, я вообще попрошу покинуть помещение.

Тот, кто выглядел как учитель, перевел взгляд на юную сотрудницу.

«Вот она — то, что нужно!»

Он нашел. Впрочем, он всегда находил то, что искал, как при жизни, так и после нее.

— Марина, Виктор Самуилович прав, оставаться здесь опасно, и вам лучше уйти, — сказал Есько.

— Святую воду кому? — Девушка протянула бутылку, Кронштейн ее взял.

— Спасибо.

— Ждите в машине, — продолжил Есько, — и еще одно, Мариночка, позвоните Федору Барлукову. Пусть он тоже подъедет и ждет вместе с вами.

— Хорошо, Степан Юрьевич. — Младич вышла из квартиры.

Экзорцист прошел на кухню, где наполнил две одинаковые чашки, одну водой из-под крана, в другую плеснул святой воды.

— Зачем вы это делаете? — спросил вошедший следом Беликов.

— Сейчас увидишь.

Кронштейн вернулся в комнату и поставил обе чашки на пол перед бывшим учителем, затем вынул у него изо рта дымящуюся трубку.

— Курить вредно, земляк. Или у вас в аду чем хуже, тем лучше?

— Он там не был, — вмешался Есько.

— А где он, по-твоему, был, на курорте в Сочи? — усмехнулся экзорцист, но тут же и добавил строго: — Степа, я просил молчать.

— Извините…

— Испей, земеля, водицы, — дружелюбно обратился бывший иеромонах к экс-учителю. — Какую хошь чашку бери, да не боись, не отрава!

Мужчина посмотрел сначала на собеседника, потом на чашки. Уверенно взял ту, в которой была налита вода из-под крана, и, сделав глоток, поставил на пол.

— Теперь из другой глотни, не побрезгуй!

Мужчина скрестил руки на груди, опустил голову и закрыл глаза.

— Все ясно. — Экзорцист отставил на подоконник чашку со святой водой, другую протянул Беликову. — Кэп, унеси посуду и сам оставайся на кухне. Ты тоже, Степа, иди, не фиг подсматривать.

Когда они ушли, Кронштейн сел, скрестив ноги, напротив мужчины в полуметре от него. Он долго и пристально разглядывал его лицо, затем прикоснулся к плечу.

— Открой-ка глаза. Не прячь своей черной души мутное зеркало…

Мужчина не пошевелился и глаз не открыл.

— Эх, в храм бы тебя, болезный, да великий чин провести, как положено, после заутрени с семью священниками, ну да ладно, надеюсь, и малым чином обойдемся…

Мужчина продолжал изображать из себя статую Будды, впрочем, поза была не совсем канонической.

— А может, земляк, сам уйдешь? По-доброму?

Мужчина не отреагировал, и экзорцист, сняв с шеи серебряное распятие, поднял его над головой и заговорил вдруг громоподобным басом:

— Именем Иисуса Христа, Бога и Господа нашего, укрепленного заступничеством Непорочной Девы Богородицы Марии, блаженного Михаила Архангела, блаженных апостолов Петра и Павла и всех святых, нечестивый дух Баташулууна Шагланова, покинь тело раба Божия Валентина Вереникина!

Слова не возымели ровно никакого действия. Экзорцист поднялся с пола, взял с подоконника чашку со святой водой и продолжил, потрясая распятием:

— Услышь, Господи, молитву мою. И вопль мой да придет к Тебе! Господь да пребудет с вами! И со духом твоим!

После чего плеснул из чашки в лицо бывшего учителя, который, заревев, как дикий зверь, принялся обтирать воду покрывалом, сорвав его с кровати.

— Что, пидар, не понравилась святая водица? Я тебя, козла драного, в ней сейчас искупаю!

Далее последовала тирада уже и вовсе непечатная.

Продолжая рычать, бесноватый отбросил покрывало. Кожа на его лице вздулась, покраснела и пошла пузырями, словно в лицо плеснули соляной кислотой, а не водой из-под крана с добавлением небольшого количества святой воды. Бесноватый заговорил вдруг, вероятно, на бурятском, очень быстро и без пауз, словно произносил одно-единственное длинное, не имеющее конца слово.

— Залопотал! — обрадовался экзорцист, — Уже хорошо!

Как оказалось, дальше было плохо…

На серванте не первый уже год пылилась большая керамическая ваза, новогодний подарок Нины Павловны любовнику, который, впрочем, его не оценил. Он и до болезни-то относился к подобным излишествам более чем безразлично. Кабы ему подарили хоть черепок от древнегреческой амфоры, он пришел бы в восторг. А современная ваза, зачем она? К цветам, кстати, он был столь же равнодушен.

Словом, этот никому не нужный тяжелый сосуд самопроизвольно сорвался вдруг со своего исконного места, с порядочным ускорением пролетел два с небольшим метра и ударил Виктора Самуиловича Кронштейна по затылку; впрочем, тот, что-то почувствовав, чуть пригнулся, и удар получился скользящим, достаточно болезненным, но не нокаутирующим. Ваза, между тем, срикошетив от крепкого черепа, ударилась о стену и разбилась вдребезги.

Потрогав рану и увидев на пальцах кровь, экзорцист взревел:

— Ах ты, гнида! — и, шагнув вперед, врезал аспиду серебряным крестом по маковке, потом еще раз и еще…

Услышав крик экзорциста, Беликов с Есько покинули кухню и увидели, как Кронштейн, истово матерясь, охаживает распятием бесноватого.

— Вот так, значит, принято на Руси изгонять дьявола? — с усмешкой спросил Беликов.

— Зря смеетесь, Юра, — ответил Есько. — В православии устоявшегося обряда попросту нет, в малом чине, по крайней мере. Кто во что горазд изгаляются. Бывало, во время экзорцизма бесноватого забивали до смерти…

Кронштейн повернулся на голоса.

— Вы что здесь делаете, вашу мать? Вышли вон отсюда! Если жить хотите!

Хотели, а потому ретировались обратно на кухню, а экзорцист продолжил «крестную» экзекуцию.

Рядом с улетевшей вазой на том же серванте пылился еще один подарок Нины Павловны, рождественский, — большой гипсовый ангелочек с крылышками, кучерявый, славный такой… Стареющая женщина прямо-таки обожала подобные штучки-дрючки. Одних только ангелочков дома у нее стояло аж девять экземпляров, и это не считая пастухов, пастушек, кошечек, слоников и других полезных и радующих взор стеклянных, керамических и пластиковых монстров.

Словом, перед самой отключкой после очередного удара распятием (что явилось причиной: метафизические свойства креста и серебра или сила удара?) бесноватый что-то там наколдовал, и массивный гипсовый ангелочек прилетел на своих резвых крылышках ровно в то же самое место на затылке экзорциста, которое минуту назад уже облюбовала керамическая ваза. Ангел в отличие от нее существо разумное, а потому и удар оказался в полной мере нокаутирующим.

Когда, все-таки ослушавшись запрета, на грохот, звон и рев Беликов с Есько вышли из кухни, они обнаружили в комнате два поверженных тела и бросились, конечно же, сначала к экзорцисту, лежащему среди гипсовых черепков. Ангел оказался полым и разбился почти полностью, одна только голова его в мелких кудряшках закатилась под сервант.

Следователь похлопал экзорциста по щекам, «аномальщик» тем временем побрызгал в лицо святой водой, и тот пришел в себя (что явилось причиной: метафизические свойства святой воды или сила поставленного удара следователя?), приподнял голову и произнес, точнее, вероятно, процитировал:

— «Славный подвиг заклинания есть дело добровольного благорасположения и благодати Божией через Христа, наитием Святого Духа, потому что получивший дарование исцелений показуется через откровения от Бога и благодать, которая в нем, явна бывает всем…»

— Что это значит? — поинтересовался Беликов, а Есько уже набрал номер сотового Марины Младич.

— «Постановление апостольское» двести пятидесятого года от Рождества Христова, учреждающее должность экзорциста и наделяющее его специальными полномочиями, — без запинки ответил Кронштейн.

— Ясно, — сказал Беликов, хотя понял не слишком, впрочем, особо и не вникал. — Как себя чувствуете, Виктор Самуилович?

— Терпимо. — Экзорцист потрогал рану и поморщился, затем посмотрел на руку, она была в крови.

— Сейчас вас перевяжут.

— Посмотри, кэп, как там у бесноватого дела? Я его не убил, надеюсь…

— Мариночка, у вас аптечкой машина укомплектована? — поинтересовался Есько и, выслушав ответ, коротко добавил: — Срочно несите!

Подошли к бесноватому — признаков жизни тот не подавал, пульс не прощупывался. Приложенное ко рту зеркало осталось ясным, то есть дыхание тоже отсутствовало.

— Кажется, все, — констатировал Беликов. — «Скорую» вызвать надо…

Он полез за телефоном, а Кронштейн приподнялся, сел.

— Не хороните его раньше времени. Я сейчас подойду…

— Не вставайте!

Тем временем дверь распахнулась, и в квартиру влетела запыхавшаяся Марина Младич.

— Вот, возьмите! — Она протягивала аптечку.

Все повернулись к девушке, а потому не заметили, как изо рта бесноватого поднялось легкое полупрозрачное облачко, но спустя мгновение в комнате его уже не было.

Младич вдруг пошатнулась, ноги ее подогнулись, будто она впервые в жизни надела туфли на скромных десятисантиметровых каблуках, и если бы Есько не подхватил ее под руку, она бы гарантированно оказалась на полу.

— Спасибо, Степан Юрьевич.

— Что с вами, Марина?

— Каблук, кажется, подломился… и голова кружится…

— Вас проводить?

— Не стоит.

Она сделала шаг на этих якобы подломившихся каблуках, словно новичок на ходулях, затем сбросила туфли, подхватила их и только после этого повернулась к шефу.

— Степан Юрьевич, вы не могли бы дать мне сегодня отдохнуть? Я потом отработаю… Неважно себя чувствую, да и не выспалась…

— Конечно, Мариночка, отгул вы заслужили, поезжайте домой.

Поблагодарив, девушка ушла, и в это время оставшиеся услышали голос:

— Что вы все делаете в моей квартире?

Повернулись и остолбенели, потому что тот, кого они приняли за мертвеца, стоял на ногах, опираясь на подоконник, и разглядывал в зеркальце свое покрытое волдырями, окровавленное лицо. Покачав головой, он отложил зеркальце в сторону.

— Я повторяю вопрос, — сказал он строго. — Почему вы без разрешения вломились на мою жилплощадь?

Когда Федор Барлуков покинул салон своей иномарки, он увидел, как из квартиры Вереникина выходит Марина Младич, босая, с туфлями в руке. Шла она, без всякого преувеличения, как мужик. На ее всегдашнюю женственную походку с соблазнительным вихлянием бедер теперешняя была вовсе не похожа.

Увидев сослуживца, она бросила короткий «привет» и решительно направилась к своему навороченному авто.

— Марина, подожди! — крикнул Барлуков.

— Что еще? — Она успела уже сесть за руль.

— Ты куда?

— Шеф отпустил. Заболел я… то есть заболела.

— А босая почему?

— Каблук сломался.

Барлуков с удивлением наблюдал, как Младич, которая вполне прилично для женщины водила машину, неуверенно, как новичок на первом вождении, разворачивается, а затем выезжает на трассу.

«Что-то с ней не так, — подумал Барлуков, направляясь в квартиру бесноватого. — Или правда заболела? Чем, интересно?»

 

Глава 40

ПЕРСОНАЛЬНАЯ МЫШЕЛОВКА

06.06. Иркутск. Поселок Хандабай. Остров Ольхон

Сразу после того, как «боинг» вполне благополучно приземлился в иркутском аэропорту, Борис Григорьевич Хандагуров включил сотовый, и тот немедленно зазвонил, высветив на экране тот же самый телефонный номер, по которому он еще в Таллине говорил с адвокатской конторой.

— Мы уже в Иркутске, — начал Борис Григорьевич без предисловий, — Вы нас встретите?

— Обязательно, — ответил женский голос, тот же самый, знакомый, но таллинскому бизнесмену показалось, что слышит он его одновременно и по телефону, и откуда-то справа из салона самолета. Он повернул голову и увидел через два сиденья от себя улыбающуюся девицу, что летела вместе с ними из Москвы и всю дорогу проболтала с его невесткой.

— Я вас уже встретила, впрочем, и проводила тоже. — Она рассмеялась.

Чуть сконфуженно улыбаясь в ответ, бизнесмен убрал телефон и обратился к девушке напрямую:

— Значит, так в вашей фирме принято — сопровождать клиентов?

— Что вы, нет. — Татьяна Трапезникова, а это была именно она, снова рассмеялась. — Просто я оказалась по делам в столице и не смогла отказать себе в удовольствии вернуться домой тем же рейсом… Но к делу, Борис Григорьевич. В порту вас уже ждет транспорт, и вы немедленно выезжаете на Ольхон. Позавтракаете по дороге, если вы не возражаете, конечно.

— Что ж тут возразить? Мы для этого и прилетели…

Спустя четверть часа таллинские Хандагуровы уже стояли возле комфортабельного, представительского класса лимузина, и долгая дорога до знаменитого Острова Духов обещала стать приятной и запоминающейся.

За рулем оказался симпатичный, вежливый двадцатипятилетний мужчина, представившийся Николаем Зуевым. Он помог убрать вещи в багажник.

— Куда мы конкретно едем? — поинтересовался Борис Григорьевич у водителя.

— Вас ожидают в пятизвездочном отеле на берегу Байкала, — ответил тот.

— Разве такие здесь бывают? — засомневался таллинский бизнесмен. — Я слышал или читал, не помню, что на острове отсутствует инфраструктура и практикуется в основном экстремальный туризм.

— Эти времена в прошлом… Да вы и сами скоро все увидите, — улыбнулся Николай Зуев, приглашая Хандагуровых в салон лимузина.

— Хорошо встретили, — умащиваясь на кожаном сиденье, улыбнулась Татьяна. — Прямо как министра или президента…

— Еще бы эскорт из мотоциклистов! — рассмеялся ее довольный супруг.

— Ну, это ты дал, — шутливо осадил его отец, — побойся Бога!

Настроение у всех было приподнятое. Через несколько часов каждому из них предстояло стать богаче как минимум на миллион долларов, даже еще не рожденному эмбриону в утробе Татьяны Хандагуровой.

Сотрудники службы безопасности иркутского аэропорта патрулировали здание терминала снаружи, когда увидели, как на дорогу выезжает самосвал КамАЗ, привлекший их внимание почти полным отсутствием не только резины на колесах, так еще и кабины.

— Ни фига себе, да он без водителя! — удивился один из сотрудников. — Как он едет?

— Ничего не понимаю! — поделился впечатлениями другой. — Ты посмотри, в кузове люди… раз, два… четверо!

— Надо бы в ГИБДД позвонить, — сказал первый.

— Ты уверен, что именно тебе надо именно это? — поинтересовался второй. — Я, например, ничего не видел.

— И я тоже, — ухмыльнулся первый.

В поселке Хандабай у Кузнечихиных спать больше никто не ложился после отбитого нападения боохолдоев, мнимого пожара и конфискации полицейскими ружья и арбалета.

Подробно обсудив произошедшее, главы семейств пришли к выводу, что стали жертвой массового гипноза. Кроме очевидного пожара к нему же отнесли и нападение собак со свинячьими рылами, тем более что тел поверженных монстров парни предъявить не могли — те, взрываясь, рассыпались в прах. Впрочем, даже и праха не оставалось.

Словом, некий сумасшедший сильный гипнотизер ввел всех, находившихся в доме, в глубокий гипноз, короче, изгалялся, гад, как хотел. Вопрос, кому и зачем это было надо, остался без ответа. Да мало ли кому и зачем? Маньяки сплошь и рядом. Стоит только включить телевизор или войти в Интернет, и не такого насмотришься.

Заявление парней, что на рассвете они увозят мать Джины Наталью Луневу к ее брату на Ольхон, восприняли с пониманием. Да и сама Наталья, еще раз переговорив с Василием по телефону, согласилась ехать. Наступила среда, а до понедельника она намеревалась вернуться. Чтобы избежать неприятностей на работе, написала заявление на трехдневный отпуск за свой счет и отдала его мужу. Вдобавок ко всему она поняла наконец, что, находясь в гостях у кого бы то ни было, подвергает хозяев опасности, а ольхонский шаман, вероятно, сумеет защитить себя, сестру и племянницу.

На рассвете обезоруженные парни сходили в лес и вырубили по полутораметровому осиновому колу. Все-таки лучше, чем ничего…

Потом все завтракали, а потому выехали на внедорожнике Артема уже только в седьмом часу.

— Тимофей, ты заявление не забудь начальнику цеха передать! — кричала Наталья мужу в открытое окно джипа. — Да скажи, что в понедельник я точно буду!

Стас достал сотовый и набрал номер Джины.

— Привет, мы только что выехали из Хандабая.

— Мама с вами?

— Конечно. Как ваши дела? Чем занимаетесь?

— У нас все хорошо. Едем на север острова. Дядя Вася попробует встретиться с нашим предком Гомбо Хандагуровым, может быть, он сможет нам помочь.

— Отлично, держи нас в курсе…

— Это вряд ли, — подал голос ольхонский шаман. Он вел раздолбанный, не мытый целую вечность уазик по столь же раздолбанной грунтовке — ямы да канавы.

— Что «вряд ли»? — не поняла Джина.

— То, что недоучка Гомбо в состоянии защитить нас или даже самого себя. Разные весовые категории. Хаялгын-боо против заарин-боо все равно что младенец против взрослого.

— Но прошло без малого сто лет, он мог многому научиться, — не согласилась Джина. Вместе с Иваном, который тоже поехал с ними, она изучила все записи, сделанные ее дядей. — У Гомбо есть сильный дух-помощник Хаара Ба-абгай, Бурый Медведь, мистическая жена, она же дух-наставник… Не проспал же Гомбо все эти годы!

— Боюсь, что именно проспал…

Машина остановилась на границе степи и леса.

— Приехали, — сказал Василий Шарменев. — Дорога ведет в обход леса дальше на север, а нам надо к берегу Байкала, туда.

Шарменев махнул рукой налево, в сторону зарослей реликтовой лиственницы вперемежку с березой и сосной.

— Дядя Вася, а ты бывал в этом месте раньше? — спросила Джина, продираясь вслед за шаманом сквозь тайгу. Иван замыкал группу.

— И да, и нет, — ответил Шарменев.

— Как это понимать, учитель? — спросил Иван.

— Вот не надо двусмысленностей на ровном месте, — обозлилась вдруг Джина. — Простой вопрос предполагает столь же простой ответ, односложный: да или нет.

— Где они, твои простые ответы? — Шаман вздохнул. — Черное — белое, злое — доброе, плохое — хорошее, перечислять можно бесконечно, только все это ложь. В чистом виде нет ни того ни другого, все перемешано и переплетено настолько, что часто и не отличить одно от другого… Я ответил, Женя, на твой вопрос с максимальной точностью, и скоро вы оба это поймете.

— Учитель, разве каждое явление или личность нельзя разложить на простейшие компоненты? — спросил Иван. — Ведь протоны и электроны одинаковы в любой части Вселенной.

— Которые, кстати, тоже не простейшие, а из чего-то там состоят, — блеснула эрудицией Джина. — Я читала недавно на каком-то сайте, не помню, правда, из чего…

Проигнорировав слова племянницы, шаман ответил ученику:

— Разложить, конечно, можно, но в итоге почти гарантированно получишь взаимоисключающий ряд элементов, «умную глупость», оксюморон, вроде «черного света» или «безобразной красавицы».

— В этих словосочетаниях, кстати, есть определенный смысл, — заметил Иван.

— И это только доказывает, что ничего простого в мире попросту нет, — нашелся шаман. Он остановился вдруг, и Джина ткнулась в его спину.

— Ой, прости…

— Внимание! — Шарменев поднял руку, затем указал ею прямо перед собой. — Что вы видите?

— Метрах в двухстах вижу берег Священного моря, белую юрту, — перечислял подошедший Иван, — перед ней отара овец в два десятка голов и пара лошадей…

— Еще скала, выступающая в море, — добавила Джина. — Мы пришли, дядя Вася, в то самое место, которое ты описал?

— А где Гомбо? — поинтересовался Иван. — Наверно, в юрте? Там, кстати, горит огонь в очаге, видите дымок?

— Над юртой всегда дымок, — пояснил шаман. — Я приходил сюда много раз в разные годы и зимой, и летом, но на берегу всегда поздняя осень, ничего не меняется.

— Так что же мы стоим? — оживилась Джина. — Пойдемте скорей!

Шаман пожал плечами:

— Пошли.

— Мы вперед, можно? — Племянница обогнала дядю, тот рассмеялся.

— Дерзайте, молодежь!

— Ваня, давай наперегонки! — предложила девушка. — Спорим, я первая добегу до юрты?!

Юноше ничего не оставалось, как принять пари, хотя он и подозревал некий подвох. Он привык доверять словам учителя, и то, что на первый взгляд кажется простым, может оказаться до предела сложным и даже неразрешимым. Например, добежать до белой юрты… К слову, белой ли? Общеизвестно, что этот простой цвет заключает в себе все существующие цвета.

Однако девушка уже оторвалась на десяток шагов, и юноша, несмотря на все свои сомнения, бросился ее догонять.

Джина что есть мо чи летела к юрте. Ей очень хотелось оставить с носом самодовольного, как ей казалось, москвича. Ко всему тому он, наглец, ей еще и нравился. Она сама себе боялась признаться, но, кажется, она влюбилась… Обогнать тем более!

Вот она, юрта — ближе, ближе…

Не сбавляя темпа, девушка спустилась в поросший травой овражек, а когда, преодолев крутой подъем, миновала его, под ногами зашуршала мелкая галька, и, не сумев сразу остановиться, Джина по инерции влетела в воду по щиколотку.

Как она сюда попала? Осмотрелась, повертев головой, увидела волны, накатывающие прямо на ноги, берег, скалы и ту самую, выступающую, в сотне метров правее… И белую юрту неподалеку, и скот…

Рядом с ней пыхтел Иван, восстанавливая дыхание после быстрого бега.

— Ты что-нибудь понимаешь? — спросила Джина.

— Пошли назад к учителю, — не ответив на вопрос, предложил Иван.

— А мы его найдем?

— Надеюсь…

Шарменева они нашли на том же месте, откуда белая юрта хорошо просматривалась и казалась такой доступной.

— Кто добежал первым? — спросил с улыбкой шаман.

— Никто, — буркнула Джина.

— Не обижайтесь, — сказал шаман, — я хотел проверить, может быть, с воплощением духа заарина в Срединном мире здесь что-то изменилось. Как оказалось, нет… Я пробовал дойти до юрты десятки раз. Я камлал, призывая помощь Вечного Синего Неба, белых и черных тэнгри-небожителей, эжинов Байкала и байкальских скал, все тщетно… Туда может попасть один только заарин. Это место — персональная мышеловка для Гомбо Хандагурова, и почти сто лет назад она благополучно захлопнулась.

После неудачной попытки преодолеть защиту заарина вернулись домой, где Василий Шарменев настоял, чтобы племянница и ученик хоть немного поспали. По его словам, следующая ночь и раннее утро, когда наступит полное лунное затмение, будут уж точно бессонными.

— Но все затмение мы не увидим, Луна скроется за горизонтом, кажется, через час после его начала, — возразила Джина.

— Тень Земли упадет на Луну, и не важно, видно это с Ольхона или нет, — сказал шаман, — важен сам факт небесного знамения…

 

Глава 41

МЕШОК С КОСТЯМИ

06. 06. Поселок Хандабай. Лицей

Через час после того, как мстительный дух оставил тело Валентина Петровича Вереникина, тот уже успел рассказать и даже показать дознавателям плюс присоединившемуся Федору Барлукову и любопытствующему Виктору Кронштейну все, что произошло на стройплощадке возле лицея утром 13 июня 2011 года.

Те два дня, что сознание его делило черепную коробку с непрошеным квартирантом, помнил он довольно смутно. Впрочем, несколько лет душевной болезни скрыты были от бывшего учителя еще более плотной завесой, из-под которой он умел различить лишь какие-то обрывки и ошметки, неприятно его поразившие.

«Значит, это придурковатое, жалкое существо, подметающее двор, и есть я?» — думал он, пока Виктор Кронштейн, оказавшийся докой и в медицине, обрабатывал, а потом и перевязывал раны на голове и ожоги на лице, нанесенные серебряным распятием и святой водой.

— Как мне жить-то дальше со всем этим? — вопросил Вереникин уже вслух.

— В сорок лет жизнь только начинается, уж поверьте мне, старику, — утешил его Есько.

Более практичный Беликов, покосившись на «аномальщика» и неодобрительно покачав головой, посоветовал:

— Пройдете освидетельствование в клинике, с вас снимут дискриминирующий диагноз, после чего вы снова сможете преподавать в школе.

— Я не слишком хочу возвращаться в лицей, — пробормотал Валентин Петрович, — по крайней мере, не в этот, где меня видели подметающим двор. Это вряд ли пойдет на пользу авторитету учителя…

— Устройтесь в другой лицей, где вас никто не знает, — предложил Беликов.

— Тогда я лишусь квартиры, она служебная.

— Хочешь, Валек, я помогу тебе ее приватизировать? — спросил Кронштейн. — По старым каналам, они пока еще быльем не поросли.

— Это действительно возможно? — оживился раненый Вереникин, упакованный в бинты и заклеенный медицинским пластырем.

— Возможно все, если за дело берется Виктор Кронштейн! Я всегда добивался в жизни того, чего хотел. Понадобилось разбогатеть, разбогател, задался целью спасти грешную душу, и спас ее… — Тут он осекся и добавил без прежней уверенности: — Надеюсь, что спас…

— В любом случае сначала освидетельствование, — сказал Беликов, — на душевнобольного квартиру вряд ли возможно приватизировать.

— Ты заблуждаешься, кэп, наоборот, проще, — возразил Кронштейн и обратился снова к бывшему учителю: — А потом, хочешь, Валюха, я тебя в наш музей устрою. У меня там приятельница заместитель директора! Будешь ты у меня, как с детства мечталось, аки Индиана Джонс, археологом, кости всякие доисторические станешь раскапывать из-под вековой пыли и копоти…

— Нет! — закричал вдруг, задрожав, напуганный бывший учитель. — Хватит с меня костей! Кости… что-то вертится совсем рядом… что-то важное… кости…

— Не хошь, как хошь, — обиделся Кронштейн, — ишь, едрена мать, капризный какой…

— Давайте своими разборками вы займетесь после того, как мы покончим с нашим делом, — вмешался Есько. — Напоминаю, что семья Шамбуева похищена и по-прежнему подвергается смертельной опасности.

— Вы правы, — согласился Беликов и повернулся к бывшему учителю: — Валентин Петрович, попытайтесь вспомнить хоть что-нибудь. Вы больше двух суток находились с духом в непосредственной близости, ближе и некуда… Так, может, услышали его мысли, планы… Зачем он сначала убивал, а теперь похищает людей?

Валентин Петрович на минуту задумался, потом заговорил, неуверенно, путанно, будто сам из себя клещами тянул слова:

— И правда, если напрячь память… кое-что мне известно… кости…

Он поднялся с кровати и, опустившись на колени, извлек из-под нее холщовый мешок, до сих пор влажный, заляпанный желтой глиной.

— Они собраны в котловане сразу после того, как дух вошел в меня. — Бывший учитель передал мешок Беликову.

— Что там? — спросил тот.

— Кости.

— Да что же вы, господи… — Есько взял мешок из рук оторопевшего следователя и аккуратно выложил его содержимое на коврик с оленями, на котором в позе Будды еще недавно восседал дух заарина в теле Вереникина.

Скоро на коврике не осталось свободного места, а Есько все выкладывал и выкладывал кости, мелкие и крупные, позвонки и берцовые, пожелтевшие, но крепкие еще, твердые. В самой середине, раздвинув мелочь, «аномальщик» водрузил, как вымпел, человеческий череп отличной сохранности, за ним еще более крупный, нечеловеческий, оказавшийся на дне мешка.

Мужчины замерли, смолкли.

— Чьи они? — подал наконец голос Федор Барлуков.

— Вероятно, этот, — Беликов постучал пальцем по затылку клыкастого черепа, — принадлежал духу-помощнику заарина Сибирскому Тигру.

— Остальные кости самого Баташулууна Шагланова, — предположил Есько, — иначе зачем бы он собрал их, на кой черт ему чужие останки?

— Хорошо, будем исходить из того, что кости действительно принадлежат Баташулууну Шагланову и его духу-помощнику, — вступил следователь. — Но зачем они ему теперь?

— Дороги как память! — хохотнул Кронштейн, остальные покосились на него неодобрительно, но промолчали.

— Вполне возможно, заарин хотел всего лишь обезопасить их, — сказал Есько. — Существует множество некрофильских ритуалов, в которых обязательны человеческие останки.

— Так давайте же проведем этот чертов ритуал и отправим его наконец в ад! — воскликнул Барлуков.

— Он уже в аду, — возразил Кронштейн.

— Вы уверены? — поинтересовался Есько.

— Да! — выкрикнул Кронштейн, но тут же сам и засомневался. — Очень надеюсь, что сейчас он горит в геенне огненной…

— Кстати, Степан Юрьевич, скажите, что вообще должно произойти, если после ритуала экзорцизма дух заарина покинул наш мир? — спросил следователь.

— Его приспешники боохолдои разлетятся, как пух на ветру. Ведь солнце давно встало, а они активны лишь от заката до рассвета.

— То есть семья Шамбуева обретет свободу и вернется домой? — уточнил Беликов. — Я правильно вас понял?

— Да.

— Значит, потомкам Гомбо Хандагурова ничего больше не угрожает и мы можем разойтись и отоспаться наконец? У меня глаза сами закрываются, хоть спички вставляй…

Жалобы следователя прервал телефонный звонок на его сотовый. Замотанные до предела оперативники из Москвы только после полуночи сумели проверить наличие Татьяны Ивановны Забазновой в доме престарелых в Балашихе, но, напротив, выяснили ее отсутствие в вышеназванном учреждении. Впрочем, как было установлено, забрала ее из приюта родная племянница, Забазнова Нина Павловна, которая в тот же день купила билеты на рейс до Иркутска для себя и старушки.

— Словом, все в порядке, — заключил оперативник, — время прилета шесть ноль-ноль по Москве, по-местному, кажется, одиннадцать.

— Спасибо, — поблагодарил столичных коллег следователь.

— Это еще не все, капитан. Вы просили выяснить место проживания семьи Хандагуровых в Республике Эстония. Так вот, четыре человека с такой фамилией прилетели вчера таллинским рейсом в Домодедово-2 и тем же вечером из Домодедова-1 вылетели в Иркутск. Время прилета шесть утра местного времени, если, конечно, это те Хандагуровы, которых вы разыскиваете.

— Думаю, они, еще раз спасибо.

Убрав сотовый, Беликов обо всем рассказал остальным, предложив, раз уж прилет Хандагуровых они пропустили, встретить Забазновых в аэропорту и посмотреть, куда они направятся, до времени не вмешиваясь.

— Опять завуч лицея, она везде, — покачал головой «аномальщик». — Что-то мне все это не нравится…

Любопытствующий Виктор Кронштейн предложил свои услуги в качестве водителя и наблюдателя, мотивируя тем, что следователю и «аномальщику» необходимо поспать в машине хотя бы несколько часов, пока они будут ожидать в порту посадки самолета из Москвы.

— У вас хоть права-то есть? — поинтересовался Беликов.

— Обижаешь, кэп! — Кронштейн достал из кармана и помахал перед носом следователя пластиковой карточкой.

Лишь по необходимости предложение его было принято.

Ну а Федора Барлукова шеф отправил домой.

— Если вы понадобитесь, Федор, я вас вызову.

Прежде чем они разъедутся в разные стороны, Барлуков попросил минуту внимания и поделился своими впечатлениями от недавней встречи с Мариной Младич.

— Я давно сказать хотел, да не получалось слово вставить… Марина будто и не она, будто подмененная какая-то.

— В чем это выражалось конкретно? — спросил Беликов.

— Она ж словно родилась в туфлях на высоченном каблуке, а тут вдруг разулась.

— У нее каблук сломался, — защитил своего сотрудника шеф. — Что еще?

— Машину водить разучилась, — добавил Барлуков. — Марина раньше вполне уверенно себя за рулем чувствовала, а тут вдруг будто впервые села.

— Она неважно себя чувствовала, тем более четырех часов не было, когда мы ее с постели подняли, — сказал Есько, — так что неуверенность ее вполне объяснима. Еще?

— Манера говорить, интонация, особенно походка — все как будто не ее, вообще не женское.

— В поведении Младич я лично ничего необычного не заметил, — сказал Есько. — Но мы будем иметь в виду твои сомнения, Федор, спасибо…

Мешок с костями заарина захватили с собой для передачи впоследствии Василию Шарменеву. Возможно, шаман сумеет найти им достойное применение.

 

Глава 42

ЖУКИ И ДЮЙМОВОЧКИ

11.11. Остров Ольхон

Спать хотелось очень… Как только они выехали из Хандабая, Артем врубил русский рок, но, увидев, что мать Джины, Наталья Лунева, прикорнула на заднем сиденье, музыку выключил. Пусть спит…

Парни сразу договорились, что до самого Ольхона за рулем будет оставаться восемнадцатилетний Артем, а после паромной переправы его сменит Стас. Тот машину водил неплохо, однако прав не имел, до совершеннолетия ему было еще далеко. На острове же нет постов ГИБДД, да и сама встреча с инспектором граничит с чудом.

Только что выехав на красноватую грунтовку Ольхона, Артем покосился на сидящего рядом друга. Стас спал как младенец, с умиротворенным лицом, и Артему стало жалко его будить. Пусть спит и он, тем более до дома дяди Джины, Василия Шарменева, оставалось уже недолго.

Примерно на полпути между переправой и деревней Хужир Артем увидел двух полицейских, бурята и русского, один из которых поднял руку, останавливая его машину. Причина вопросов не вызывала: посреди дороги рядом с мужчинами в милицейской форме лежал на спине, раскинув руки, окровавленный мальчишка лет восьми, вероятно, сбитый каким-то уродом и брошенный умирать на безлюдной дороге.

Хотя старший брат категорически запретил ему брать пассажиров и даже просто останавливаться, Артем не мог проехать мимо, ведь там ребенок!

— Стас, просыпайся, авария, — сказал Артем, паркуясь на обочине в двух шагах от полицейских.

— Нельзя тормозить, ты забыл? — пробормотал Стас, протирая глаза.

— Там мальчишку кто-то сбил, помощь нужна.

— Срочно! В больницу! В Еланцы! Пацан еще жив! — выпалил русский мент в открытое окно, а бурят, подняв ребенка с дороги, уже нес его к машине. Проснувшаяся Наталья Лунева, мгновенно разобравшись в ситуации, распахнула дверцу и едва успела передвинуться к противоположной, как на ее коленях оказалась окровавленная голова мальчика, который тихо застонал, но в сознание не пришел.

— О господи… господи… — запричитала женщина. — Артемка, скорей, разворачивай машину!

— Постойте, мы с вами! — закричал бурят.

— Нам тоже надо! — вторил ему русский.

— А ваша-то машина где? — спросил раздраженный Стас.

— В Хужир ушла, там банк ограбили!

«Какой, к черту, банк? — пронеслось в голове Стаса. — Откуда на Ольхоне банки? Почта да сельсовет…»

О том же, вероятно, подумал и Артем, и этого мгновенного промедления людям в форме оказалось вполне достаточно.

Бессознательный мальчик открыл вдруг глаза, улыбнулся жизнерадостно и сказал с явной издевкой:

— Ку-ку, тетя! Что, напугал я тебя?

Лунева потеряла дар речи, а менты уже распахнули дверцы с обеих сторон, синхронно, будто отрепетированно, вышвырнули Артема из-за руля, Стаса с пассажирского сиденья и заняли их места, а мальчонка-притворщик уже сидел рядом с Луневой.

— Приветик! — широко улыбаясь, сказал он.

Менты расхохотались, а женщина вжалась в дверцу.

Мгновение спустя внедорожник рванул вперед, в полусотне метров развернулся и помчался навстречу уже поднявшимся с земли ошарашенным парням, которые едва не попали под колеса, в последний момент убравшись с дороги.

— И осиновые колья не пригодились, — сказал Артем, провожая взглядом удаляющийся джип в облаке пыли.

— Как пацаны сопливые прокололись, — сказал Стас.

— А мы кто? — усмехнулся Артем. — Последние события доказали, что мы с тобой, Стасик, и есть сопливые пацаны, а короче — лохи, которых не сделать попросту грех.

— Эй, погоди-ка самобичеваться, Тема, — воскликнул Стас и показал на дорогу. — Смотри, твой джип направо свернул, к берегу Байкала, кажется!

Оттуда, где они стояли, местность просматривалась до самого горизонта — везде степь с невысокими пологими холмами, поросшими травой и редкими деревьями.

Угнанный внедорожник действительно в километре от них или чуть дальше свернул с главной дороги и пер теперь по степи в сторону берега.

— Надо бы брату позвонить, рассказать о нашем проколе… — начал Артем, но Стас перебил его:

— Не надо паниковать раньше времени. Мы Луневу потеряли, мы ее и вернем, заодно и машинешку твою… Дарить, что ли, ее этим уродам? Пошли!

Внедорожник спустился с холма и скоро пропал из виду.

— Думаешь, найдем? — с надеждой в голосе спросил Артем.

— Обязательно! — приободрил его друг. — Вперед! Кстати, давай-ка стишок какой-нибудь в тему прочти, чтобы настроение поднять!

— А что, есть такой, слушай!

Парни быстро пошли напрямую через степь в ту сторону, где скрылся за холмом внедорожник. Артем стал ритмично читать, и получилось у него почти строевое стихотворение, легко оказалось под него идти.

— Отлично, дружище! Мы с тобой героическими подвигами, Геракл отдыхает, удивим не только наш лес, но и соседний! — подогревал Артема, но и себя в не меньшей степени Стас. — Вперед, на мины, мой Жук!

— Стоп! — скомандовал Артем и сам остановился, а Стас по инерции прошел еще два-три шага.

— Ты чего? — обернувшись, спросил он.

— У нас с тобой гвоздодера-то нет. Чем мы подвиг совершим? Даже осиновые колья в машине остались, я уже молчу про ружье с арбалетом, которые полиция конфисковала…

Парень сник совершенно.

— Чем мы воевать станем? Голыми руками боохолдоев не возьмешь, вспомни прошлую ночь.

Стас почему-то вспомнил, как в российском «Брате» главный герой из подручных средств мастерит самострел. Чушь, конечно, только в кино подобное возможно…

— Но уж осину-то мы с тобой где-нибудь найдем, — неуверенно сказал Стас и посмотрел по сторонам.

Шансы отыскать именно это дерево были минимальны. Лиственницу, сосну или березу — сколько угодно, там и сям по степи они встречались время от времени. Разве что случайно могут они набрести на осину…

Стас понимал, что демонстрировать уныние нельзя категорически, друг его и без того уже готов опустить руки.

— Найдем мы осину, не переживай, — с энтузиазмом продолжил Стас, — колья из нее наломаем и такого шороху наведем, мало не покажется!

— Лес дальше на севере, — Артем вяло махнул рукой, — а здесь осина не растет.

— Растет! На что спорим? Вон за тем холмом растет, увидишь! Огромное дерево, я точно знаю! Вперед, мой бесстрашный Жук!

Взобравшись на вершину пологого холма, ребята действительно увидели огромную, словно вековой дуб, осину, в ветвях которой что-то поблескивало на солнце, а в десятке шагов от нее, перегораживая подход к осине, протекала речка с водой почему-то молочно-белого цвета.

— Ура! — закричал Темка.

— Я же говорил, я знал! — радовался Стасик.

Пацаны опрометью бросились к дереву.

— Берега-то кисельные, — удивился Темка, пробуя берег на вкус, — а речка, выходит, молочная.

— Разве другие бывают? — удивился в свою очередь Стасик.

Белая речка оказалась мелкой. Перейдя ее вброд, ребята замочили штаны лишь до колен.

— Вот оно, твое дерево! — объявил Стасик.

Осина была перепоясана толстой цепью желтого металла, что друзей не удивило нисколько.

— А на кой мне она, не знаешь? — спросил озадаченный Темка.

— Точно не помню, но, кажется, ты хотел отломить от нее палку.

— Зачем, не помнишь?

— А вот зачем! — Стасик сам отломил одну из веток, очистил от листьев и торжественно поднял над головой. — Эта палочка волшебная!

— Крыша поехала? — покрутил Темка пальцем у виска, а Стасик обиделся:

— Говори, в кого тебя превратить? — спрашивает, а Темка отвечает ему тоненьким, писклявым голоском:

— В Дюймовочку!

Сказано — сделано. Стасик палочкой взмахнул, пробурчал под нос что-то невнятное — и бац! Вместо Артема Беликова стоит Дюймовочка. Да хорошенькая такая! Платьице розовое, передничек желтый, бантик малиновый, сама с дюйм — чудо, а не девочка! Намного лучше, чем этот большой грубый Беликов, получилось. Смотрит на нее Кузнечихин — душа радуется!

А Дюймовочка не просто так стоит. Подняла она с земли сухую осиновую веточку и машет ею, как регулировщик движения.

И понял тут Кузнечихин, что у него самого поехала крыша, да не одна, а вместе со всем остальным… Потом он и вовсе потерял сознание, а когда пришел в себя, увидел, что пришел вовсе не в себя. Рядом с первой Дюймовочкой стояла точно такая же хорошенькая девочка. Да-да, то же платьице, тот же бантик и то же все остальное, правда, размером поменьше.

— Я что, теперь Дюймовочка? — говорит бывший Кузнечихин. — И должна выйти замуж за принца эльфов?

— Нет, — поправляет Дюймовочка, — ты теперь Полдюймовочка, и в жены тебя принц не возьмет. Мала ты больно!

И правда, все у нее было в два раза меньше, чем у первой Дюймовочки, даже прутик в левой ручке.

«Я еще и левша?» — с ужасом подумала она и возмутилась до предела.

— Ах так? — воскликнула. — Интриги всякие?! — И взмахнула прутиком малюсеньким.

И на месте Дюймовочки оказалась вдруг Четвертьдюймовочка! Но та в ответ взмахнула прутиком, и Полдюймовочка превратилась в Восьмую Часть Дюймовочки (длинная у нее фамилия получилась, в дружеском кругу ее звали просто Осьмушкой). А как только означенная Осьмушка захотела взмахнуть своим прутиком, Четвертьдюймовочка опомнилась и говорит:

— Слушай, мы так друг друга совсем измельчим, нас и птички клевать не станут… Давай я тебя превращу, в кого ты сама захочешь.

— Хочу, — хнычет Восьмая Часть Дюймовочки, попросту Осьмушка, — стать Дюймовочкой и выйти замуж за принца эльфов. Но чтобы никаких кротов!

— Само собой, — соглашается Четвертьдюймовочка, — только и ты меня в Дюймовочку преврати, ладно?

— Как бы не так! — хохочет Дюймовочка. — Что я, дура, что ли? Одному принцу одна Дюймовочка в одни руки!

— Эй, — пищит Четвертьдюймовочка, — это нечестно! Настоящие Дюймовочки так не поступают!

Заела совесть Дюймовочку, вернула она сопернице целые размеры.

Вот стоят две девочки, одинаковые, как два дюйма на английской линейке, и горюют. Как им одного принца поделить? И вдруг говорит одна из Дюймовочек (теперь уже не ясно какая):

— Слушай, Дюймовочка, мне кажется, я не Дюймовочка. Мне кажется, раньше я была мальчиком по фамилии Беликов. — Подумала она еще немного и добавила: — Или Кузнечихин…

— И верно, — соглашается другая Дюймовочка (тоже непонятно какая), — и я, кажется, была мальчиком по фамилии Кузнечихин, а может, Беликов… Ты не помнишь?

— Слушай, — говорит Дюймовочка (не та, что перед этим, другая… или, наоборот, не другая? Запутанная история…), — я не хочу выходить замуж за принца эльфов или даже цвёльфов. Я хочу быть Беликовым… или Кузнечихиным. Я еще не решила.

— Я тебе больше скажу, — говорит другая, — меня от твоего принца просто тошнит! Я хочу быть Кузнечихиным или Беликовым. Мне вообще все равно, лишь бы замуж ни за кого не выходить!

— Так что же мы тут стоим, лясы точим? — спрашивает Дюймовочка. — Превращаемся?

— Превращаемся! — соглашается другая. — Только в кого?

— Мне все равно.

— И мне!

— Раз, два… — считают они хором и дружно машут прутиками.

Как и следовало ожидать, две девочки превратились в двух мальчиков.

— Ух, — отдувается Кузнечихин, — ты, Кузнечихин, со своей дурацкой палкой и начудил…

— Ты на себя посмотри! — огрызается Кузнечихин. — Это ты начудил!

Они внимательно посмотрели друг на друга, потом на самих себя и обнаружили, что в итоге получилось два Кузнечихиных, а Беликов потерялся куда-то.

— Как же нам без Беликова? — спрашивает первый Кузнечихин.

— А никак! — отвечает второй. — На кой тебе этот поэт? Будем близнецами, я о брате с детства мечтал!

— Оно, конечно, верно, — соглашается первый, — да у кого мы будем контрольные списывать? Выпускной класс впереди…

— Да… — соглашается второй, — может, ты и станешь Беликовым?

— Еще чего, — отвечает Кузнечихин, — что я, псих? Сам и становись…

Долго они спорили, пока не догадались подбросить монетку. И превратился один из Кузнечихиных в Беликова, а другой так и остался Кузнечихиным до конца дней. Вот только кто из них настоящий Беликов, а кто наоборот, они и сами не знают.

Петр Кириллович Онопко с улыбкой следил за причудливыми метаморфозами. Он наметил лишь антураж, остальное ребята выдумали сами, богатое у них воображение.

Хозяин запретил убивать посторонних людей без крайней нужды, и что бывшему при жизни экскаваторщику и фанату компьютерных игр еще оставалось, кроме как навести на мальчишек морок? Когда все закончится, а до затмения оставались считаные часы, пацаны придут в себя, отыщут брошенный неподалеку внедорожник и благополучно вернутся домой.

Уровень пройден.

Exit.

 

Глава 43

ЯПОНЦЫ — МОЛОДЦЫ

11.11. Иркутск. Аэропорт

Механический, казалось, бесполый голос объявил о приземлении московского рейса.

— Матерь Божья, да это же ваша мадемуазель Маруся!

Громкий шепот доселе хранившего молчание Виктора Кронштейна мгновенно разбудил дознавателей, прикорнувших на мягких сиденьях новой «японки» Беликова.

— У нас нет Маруси, наверно, вы Марину Младич имеете в виду? — сказал Есько, потирая глаза. — Что там у нас со временем?

— Вы пять часов спали как убитые… Самолет уже приземлился, и пассажиры московского рейса вот-вот появятся, — сказал Кронштейн. — Я потому вас и разбудил. Ваша экзальтированная девица лишь повод.

— Где она? — спросил Беликов.

— И почему «экзальтированная?» — недоумевал Есько. — Марина — скромная девушка, рамки приличия никогда не пересекавшая.

— Кой у кого эти рамки резиновые, точнее, силиконовые! — расхохотался Кронштейн, кивая в сторону терминала аэропорта. — Вон она, ваша скромница, у ближнего подъезда трубку курит.

Девушка стояла в двух десятках шагов от машины Беликова и, глубоко затягиваясь, курила, к слову, довольно изящную трубку с длинным и тонким мундштуком. Одета была в темный брючный костюм, на ногах туфли-лодочки без каблуков, а поллица скрывали большие солнцезащитные очки, впрочем, не узнать ее было невозможно. Высокая и стройная, хорошо сложенная и стильно одетая, она притягивала взгляды мужчин, что магнит железку.

— Марина разве курит? — удивился Беликов.

— Никогда раньше не видел ее с сигаретой, ну а уж с трубкой тем более, — ответил Есько. — Что она в порту делает? Она же у меня отпросилась, сказавшись больной.

— Если эта девица вообще ваша Маруся, — заметил Кронштейн, упорно называющий девушку по-своему.

— И кто она, по-вашему? — поинтересовался Беликов.

— Ритуал экзорцизма, кажется, удался ровно наполовину, — объявил Кронштейн. — То есть из тела Вереникина я изгнал духа, но тот нашел себе новое пристанище, весьма соблазнительное, надо заметить. У нечистого духа хороший вкус.

Есько поморщился:

— Виктор Самуилович, может, хватит приколов и шуточек? Не до них, извините…

— Кстати, ваше присутствие здесь, уважаемый, вовсе не обязательно, — вступил Беликов. — Можете возвращаться в свою благоустроенную землянку к молитвам и алкоголю.

— Как же я туда доеду? — заволновался Кронштейн. — У меня и денег нет.

— Вам выделят на проезд.

— Я не нищий! — гордо заявил бывший миллионер. — Милостыню не прошу!

Впрочем, смолк надолго и без нужды внимание к своей особе не привлекал.

— Где ее машина? — спросил Есько, разглядывая автостоянку.

— Вон же она. — Беликов указывал на ярко-красную европейскую иномарку, припаркованную неподалеку.

Тем временем первые пассажиры появились в зоне прилета.

Марина Младич торопливо выбила в урну трубку, убрала ее в сумочку и, заранее подготовив дежурную улыбку, стала дожидаться племянницы с немощной теткой.

— Внимание! — сказал Есько.

— Мы наблюдаем, но не вмешиваемся, — напомнил следователь.

Из подъезда пошли первые пассажиры московского рейса, вероятно, те, кто путешествовал без багажа, налегке. Спустя несколько минут к ним присоединились люди, загруженные чемоданами и баулами, но и среди них дознаватели не увидели Забазновых.

Марина Младич признаков волнения не проявляла, стояла со спокойной улыбкой на устах и не дергалась в отличие от нервного «аномальщика».

— Куда они подевались? — задал он риторический вопрос.

— Нина Павловна должна еще инвалидную коляску где-то взять, не на руках же ей тетку нести, — заметил рассудительный следователь.

— Резонно, — согласился Кронштейн, но развивать тему поостерегся, дабы не быть отправленным восвояси.

Наконец после некоторой паузы в пассажиропотоке стеклянные двери подъезда разъехались в стороны, после чего из терминала вышла Нина Павловна, а следом служащий в форменном комбинезоне катил инвалидную коляску, в которой равнодушно и бессмысленно Татьяна Ивановна взирала на суету и сутолоку аэропорта.

— Они? — почему-то шепотом спросил Кронштейн.

— Да, — коротко ответил Беликов.

Между тем Марина Младич бросилась к Нине Павловне, раскрыв объятия, и та, видевшая ее разве что мельком, упала в них, как родная и горячо любимая.

— Ничего себе… — протянул в недоумении Есько. — Они же незнакомы.

— По-моему, все ясно, — сказал следователь, — экзорцист прав, и эта девушка больше не ваша сотрудница, Степан Юрьевич.

Тот промолчал, а у подъезда женщины о чем-то говорили, но из машины разобрать слова не представлялось возможным. Впрочем, разговор они не затягивали и скоро направились к стильной спортивной машине, где с помощью сопровождавшего мужчины пересадили старушку на заднее сиденье.

Марина Младич минуту пообщалась со служащим и передала ему несколько банкнот, после чего тот с улыбкой до ушей погрузил в багажник инвалидную коляску. Затем женщины сели в салон сами, и спустя пару минут ярко-красная машина выруливала со стоянки.

— За ними, пожалуйста, Виктор Самуилович, — сказал Есько, впрочем, Кронштейн, загодя запустивший двигатель, уже тронул «японку» с места.

Миновав центр города, свернули в предместье Марата, переехав мост через Ушаковку, проехали мимо памятника адмиралу Колчаку, установленному в нескольких сотнях метров от места его расстрела.

Пост ГИБДД на выезде из города красная машина Младич прошла беспрепятственно, а «японку» Беликова тормознули. Изучив права Кронштейна, инспектор обнаружил, что они просрочены на два года, и тогда капитан юстиции предъявил свое удостоверение.

— Сержант, это моя машина, и я тороплюсь, извини.

С офицером Следственного комитета рядовой инспектор связываться поостерегся.

Сменив Кронштейна за рулем, Беликов ускоряться не стал, а остановил машину уже спустя две-три минуты на развилке. Налево уходил Александровский тракт, прямо — Качугский, ведущий к Малому Морю и дальше на Ольхон.

— Почему мы остановились? — нервно спросил Есько. — Авария?

— Все в порядке, Степан Юрьевич, — успокоил «аномальщика» следователь и повернулся к Кронштейну: — Виктор Самуилович, отсюда до вашей землянки четверть часа ходьбы… и спасибо вам.

Кронштейн понял, что его попросту выставляют, но что он мог поделать? Единственное, не совладав с нервами, на выходе он что есть сил хлопнул дверцей. Слабое утешение…

И лишь вернувшись домой, он накатил полный стакан водки и многоэтажно выматерился. Это не помогло, легче не стало. И тогда он подумал, что до спасения души ему еще очень и очень далеко.

Опустившись на колени перед образами, он стал истово молиться.

Тем временем внедорожник Артема в отсутствие хозяина трясся уже по степи, свернув с дороги, с весьма странной компанией на борту. Менты молчали, как убитые, мальчонка тараторил без умолку.

— Тетя, а тетя, как тебя зовут?

— Надежда Константиновна, — зачем-то соврала Наталья Лунева, еще больше вжимаясь в дверцу, хотя казалось, что больше некуда. Вид восьмилетнего пацаненка, белобрысого, с заблестевшими вдруг лихорадочно голубыми глазами вызывал в женщине приступ еле сдерживаемой паники. Взрослых мужчин с передних сидений она почему-то совсем не боялась. Может, форма защитников правопорядка успокаивала? Вряд ли, к Российской Федерации это пока не относится…

— Тетя Надя, три да три, что будет? — спросил мальчонка с жизнерадостной улыбкой.

— Шесть будет или девять, если, значит, помножить… — сморщив лоб, выдала Лунева.

— А вот и нет! — обрадовался мальчик. — Дырка будет! — Иллюстрируя правильный ответ, он потер ладошкой сиденье, затем подвинулся ближе. — «А» и «Б» сидели на трубе, — продолжал непоседливый ребенок, — «А» упала, «Б» пропала, что осталось на трубе?

Наталья еще со школы помнила эту древнюю загадку. Победно взглянув на мальчишку, она выкрикнула:

— «И», «И» осталась!

— Какая «И», тетя Надя? Ни фига там не осталось, на трубе на этой! Ты проиграла! — завопил ребенок в восторге.

Придвинувшись вплотную, он обнял женщину на удивление сильными руками за шею и потянул ее голову вниз к своей. Черты лица его заострились, уголки губ побежали к ушам, обнажив… Нет, не вампиро-голливудские клыки, а обычные зубки, но остренькие, будто обработанные стоматологом перед установкой зубного протеза. Еще его дыхание… Наталье показалось вдруг, что в салоне пахнет, как в морге, формалином и разложением.

— Помогите! — закричала она, силясь выбраться из цепких объятий восьмилетнего ребенка.

Мужчины с передних сидений переглянулись.

— Вроде не положено… — неуверенно произнес русский мент.

— Нам-то какая разница? — поинтересовался бурятский. — Наше дело доставить.

Русский захохотал:

— То, что после пацаненка останется!

А мелкие острые зубки уже приближались к шее Натальи, которая и кричать теперь не могла, издавала лишь звуки, напоминающие хрип, и все еще пыталась разжать не по-детски цепкую хватку, но куда там…

«Это же ада-дух!» — подумала Лунева. Ощущая, как зубы рвут кожу в районе сонной артерии, она дико взвизгнула и потеряла сознание.

Пришла в себя женщина на заднем сиденье джипа рядом с распахнутой дверцей. То ли помог ветер с Байкала, берег которого был виден в сотне метров, то ли высокая девушка с правильными чертами лица, что стояла напротив, привела Луневу в чувство — неизвестно.

— Как вы? — участливо спросила девушка.

— Голова болит, — ответила Наталья.

— Портье даст вам таблетку.

— И еще вот шея…

Поморщившись, Лунева провела ладонью по зудящему месту, на ладони оказалась кровь.

— Ничего страшного, вы поцарапались, — пояснила девица. — Вы потеряли сознание в машине, вероятно, вас укачало, да и душно… Словом, вы поцарапались вот этим, возьмите.

Она протягивала Луневой ее же небольшой нательный крест на золотой цепочке. Как им можно пораниться, у Натальи даже и вопроса не возникло. Надев крест, она окончательно успокоилась. Все в полном порядке. Она приехала в пятизвездочный отель. Муж и дочь подъедут завтра. Они давно собирались отдохнуть всей семьей, как люди. Нельзя же всю жизнь только вкалывать, как проклятые.

— Павлик отведет вас в номер, вещи доставят туда же, — продолжала милая, обворожительная девица, вероятно, администратор отеля.

Подошел восьмилетний мальчик, беленький, голубоглазый — чудо, а не ребенок!

— Пойдемте, тетя Надя, — позвал он с улыбкой.

Лунева поднялась с сиденья, улыбаясь в ответ. Подумала: «Почему тетя Надя? Меня же по-другому зовут!» Промолчала, однако…

— И еще раз напоминаю персоналу! — повысила голос девушка-администратор. — Обращаться с постояльцами нашего отеля следует вежливо и предупредительно!

Она поманила пальцем мальчика. Тот подошел и, остановившись в двух шагах, склонил виновато белокурую головку.

— Если еще хоть раз подобное повторится, Павлик, я тебя филину отдам, — строго сказала администратор. — Ты меня понял?

— Да, — тихо ответил тот, но по его голосу всякому было понятно, что сорванец и не думал раскаиваться.

«Что он мог такого совершить, этот ангелочек без крыльев?» — размышляла Наталья Лунева, проходя вслед за мальчиком в просторный холл отеля. На спине его, обратила внимание женщина, от левого плеча ливреи наискосок к пояснице протянулся ряд из четырех рваных отверстий.

«Зашить, наверно, некому, — с нахлынувшей вдруг жалостью подумала Наталья Лунева, — сирота, однако…»

Тем временем иномарка Юрия Беликова на предельно возможной скорости шла по Качугскому тракту.

— Нехорошо с Виктором Самуиловичем вышло, — вздохнул Есько.

— Скрипач не нужен, — отрезал Беликов. — Мы с вами не на увеселительную прогулку едем, Степан Юрьевич, неизвестно еще, останемся ли в живых.

— Вы правы, — согласился со следователем «аномальщик», — вот только догоним ли мы Младич? Она на мощной спортивной машине.

— Есть у меня знакомый художник, Григорий Сергеев, так он любит повторять одну дворовую присказку послевоенных еще лет: «Иностранцы все засранцы, а японцы — молодцы», — с усмешкой процитировал следователь и бросил свою «японку» в погоню.

 

Глава 44

ЧУДО В СТАЛЬНЫХ ПЕРЬЯХ

11.11. Остров Ольхон

Джина пробудилась, как от толчка. Она поняла вдруг, КАК, миновав защиту заарина, поговорить с Гомбо Хандагуровым!

Посмотрела время на сотовом — спала она около трех часов, вполне достаточно…

В поисках дяди обошла второй этаж коттеджа — никого. Прием Василий Шарменев отменил еще в понедельник, а помощников услал на два дня, остались только племянница да ученик. Его-то Джина и отыскала, спустившись на первый этаж. Иван в зале разжигал огонь в камине.

— Привет, проснулся уже? — спросила девушка.

— Я и не ложился, — ответил Иван. — Я умею бодрствовать сколь угодно долго, в разумных пределах, конечно, но суток пять спокойно.

— Где дядя Вася? — спросила Джина. Сомнений по поводу очередного мальчишеского хвастовства высказывать не стала, не до того.

Иван не успел ответить, да это сделалось излишним, потому что в комнату вошел сам Василий Шарменев.

— Чего подскочила, егоза? — спросил он племянницу, усаживаясь в удобное кресло у камина. — Спала бы себе, следующая ночь уж точно бессонной будет.

— Выспалась я, дядя Вася, — сказала девушка, а шаман, будто ее и не слышал, повернулся к ученику.

— Ваня, ты ближе к вечеру поработай с ней, сними усталость, заряди…

— Хорошо, учитель, — кивнул юноша, а девушка не сдержалась, прыснула. Что она, пушка, что ли, ее заряжать?

— Я вот почему проснулась, дядя Вася, — сказала уже без тени улыбки, — словно меня в бок толкнул кто-то…

Она замолчала, вероятно подбирая слова, дабы выразить, свои ощущения.

— Ну-ну, — подбодрил ее шаман, — говори, девочка, сны — это как раз в тему.

— В общем, я подумала, что, судя по твоим записям, ты умеешь проникать в сновидения твоего деда, а моего прадеда.

— Что ты этим хочешь сказать? — поинтересовался Шарменев. — Продолжай.

— Почему бы тебе снова не войти в сон Гомбо и не поговорить с ним?

— Не все так однозначно, Женя, — вздохнул шаман. — Тогда я лишь подсматривал в щелку, оставаясь невидимым, а чтобы вступить в контакт… Это опасно.

Шарменев смолк, задумался. Ребята ждали и дождались-таки продолжения.

— Во-первых, нужен сновидец-лазутчик, который сумеет проникнуть в чужой сон, а во-вторых, опытный шаман, который руководит процессом и в случае необходимости безболезненно прервет сеанс. Но поблизости нет второго шамана моего примерно уровня, а потому вступить в контакт с Гомбо таким образом невозможно.

— Второй шаман есть, учитель, — подал голос Иван. — В сновидение Гомбо Хандагурова вы отправляете меня, а сами бодрствуете.

— Я уже думал над такой возможностью, ты имеешь некоторые навыки, Ваня, но, уверен, Гомбо не станет с тобой откровенничать. Ты ему никто, посторонний мальчишка.

— А я?! — воскликнула Джина. — Я его правнучка! Со мной он, куда денется, поговорит!

— Ты неопытна, Женя, я не могу рисковать твоим рассудком, а возможно, и жизнью.

— Так отправьте нас двоих, учитель, — предложил Иван. — Я присмотрю за Джиной, а в случае чего вы сумеете вернуть нас в реальность. Риск минимален!

Шаман задумался, затем встал и направился к лестнице на второй этаж, где был расположен его кабинет. Сделав шаг по ней, оглянулся.

— Ладно, через четверть часа я спущусь во двор, а ты, Ваня, разведи костер, поставь чан на треногу… Знаешь, что делать.

— Понял, учитель, — сказал просиявший юноша. — Все как обычно?

— Да. — Кивнув, шаман стал подниматься по ступенькам, а ученик повернулся к Джине:

— Пошли, поможешь.

— Так согласился дядя или нет? — Девушка не поняла пока, что происходит.

— Меньше вопросов, Джина, пошлина полуденной жаре сухие березовые поленья разгорелись мгновенно. Вода в большом тагане на треноге вот-вот должна была закипеть.

Разведя огонь, ребята ожидали появления Василия Шарменева, и вскоре тот вышел на крыльцо, нарядный, точно шагнул прямиком из кадра экзотического боевичка с Индианой Джонсом. Таким племянница дядю еще не видела. На нем был кожаный кафтан с бахромой и множеством разнообразных подвесок из меди и бронзы, с колокольцами и бубенцами в виде голов жаб. По рукавам кафтана проходила скрученная проволока, заканчивающаяся ладонями из нее же. На груди — пластинки-ребра, как у скелета. В правой руке шаман держал лиственничную колотушку, в левой — большой, почерневший от времени кожаный бубен с изображенными на нем фигурками обитателей Нижнего мира.

— Ни фига себе, дядя Вася, — выдохнула девушка, — да ты, блин, красавец, хоть куда…

На реплику тот не отреагировал. Племяннице вообще показалось, что, надев одежду для камланий, дядя превратился в другого человека. В какой-то мере она оказалась права. Лицо Шарменева было сурово и сосредоточенно. Шутки неуместны, когда шаман отправляется в иной мир или отправляет других, не важно. Но он все равно незримо будет находиться среди путешественников, как иначе?

— Вы готовы? — спросил шаман.

— Да, — прошептала Джина.

Ей вдруг сделалось страшно. Надо ли было вот так с бухты-барахты лезть в чужой сон? А если Гомбо сейчас видит кошмар? Иван успел объяснить ей, что все происходящее будет до предела реально и, скажем, рана, нанесенная во сне, и наяву останется раной, а смерть — смертью…

— Женя, я тебя прошу, — вывел девушку из задумчивости дядя, — никаких твоих приколов и шалостей и во всем слушайся Ивана. — Затем шаман повернулся к ученику: — А ты беспрекословно слушайся меня!

Он указал им место в трех шагах от костра, куда велел лечь на спину и закрыть глаза. Ребята легли. Джина ощутила тепло от огня и услышала, как дядя быстро заговорил на бурятском.

Языком девушка не владела. Мать, выйдя замуж за русского, дома на родном не говорила, так что Джина, не улавливая смысл, разбирала лишь отдельные знакомые слова: Эрлен-хан, Бурхан, тэнгри, эжин… Догадалась, что шаман просит помощи у духов Байкала, небожителей и владыки Царства Мертвых… Просто замечательно. Сердце девушки и без того давно пребывало в пятках.

Затем под непрекращающуюся бурятскую скороговорку Джина почувствовала дурманящий запах горелой травы, вероятно, шаман бросил пучок в костер.

Скоро Джина услышала, как шаман глухо ударил в бубен: бух — бух — бух!

Или, скорее, не так: цок — цок — цок!

Джина потеряла сознание или заснула. Девушка не поняла, что с ней произошло, однако она не слышала больше голоса шамана, зато слышала стук копыт по каменистой дороге: цок — цок — цок!

Открыв глаза, увидела прозрачное, почти бесцветное небо. На Ольхоне оно другое — синее, будто живое… Где она?

Приподнявшись, поняла, что лежит под палящим солнцем на голой скале в двух шагах от бездонной пропасти, а вокруг одни только горы, отвесные, пугающие…

Впрочем, тропа все-таки была, но по ней идти-то страшновато, а Иван, девушка узнала его сразу, скакал по ней рысью на гнедом жеребце без седла, но с уздечкой.

Джина вдруг вспомнила, как он зовется на бурятском: донон-хэер, четырехлетний гнедой скакун. С такого (или даже именно с него, как знать?) начались неприятности Гомбо сто лет назад.

Тем временем Иван, натянув узду, остановился поодаль.

— Откуда взялся конь? — спросила Джина.

— Бубен учителя и есть шаманский конь, на котором он путешествует в Верхнем, Нижнем и, как видишь, в мире Сновидений. Джина, садись мне за спину, поедем! — позвал Иван.

— Я боюсь, — ответила девушка, — тропа узкая, каменистая, крутая… Навернемся мы, честное слово, костей не соберешь…

— Помнишь, что велел учитель? Доверься мне, все будет хорошо!

Девушке ничего не оставалось, как подчиниться. Она кое-как взобралась на круп коня позади юноши, крепко обвила его руками, дабы не свалиться, и с некоторой долей стыда поняла вдруг, что это ей очень даже понравилось. Хорошо, что Иван не мог видеть ее залитого краской лица.

Как на подобное соседство отреагировал юноша, девушка знать не могла, однако мышцы его пресса под ее ладонями напряглись, сделались твердыми и бугристыми, и она, неожиданно для себя самой, пощекотала его в подмышках.

— Ой, ты чего?! — вскрикнул Иван, сколько мог, повернулся, и девушка с удовлетворением обнаружила, что цвет его лица бордовым своим оттенком вполне может соперничать с закатным светилом.

— Куда мы едем, вверх или вниз? — как ни в чем не бывало спросила Джина.

— Только вверх, — ответил Иван, — только к вершине!

— Так трогай, что ли, командир! — сказала она нарочито грубо, и голос ее, к счастью, не сорвался.

Бешеная скачка по горной тропе сродни самоубийству, однако либо потому, что во сне возможно многое из того, что немыслимо наяву, либо о них позаботился ангел-хранитель в образе дяди и учителя в одном лице, но они уцелели, и даже страх девушки скоро сменился небывалым доселе восторгом, адреналин прямо-таки закипал в крови.

— Быстрее, Ваня, еще быстрее! — что есть сил стуча его кулачком по спине, просила она, и тот гнал жеребца во весь опор, но вдруг натянул узду, и конь встал как вкопанный.

— Мы приехали, смотри!

Джина взглянула в направлении, куда указывал Иван, и увидела в двух сотнях метров впереди и выше медленно бредущую в гору одинокую мужскую фигуру, сгорбленную, вероятно, под тяжестью ноши на плечах.

— Это Гомбо? — спросила девушка.

— Надеюсь, — сказал юноша и предложил: — Давай-ка, Джина, догоним его пешком.

— Зачем? — удивилась она, но с коня первая и спрыгнула.

— Не знаю, но это мне кажется правильным.

Иван тоже спешился и, взяв коня под уздцы, направился в гору. Джина замешкалась. Ей показалось вдруг, что она слышит то ли воронье карканье, то ли собачий лай откуда-то сверху. Девушка принялась всматриваться в скалы, юноша, ушедший уже вперед, оглянулся.

— Ты чего стоишь? Пошли.

— Погоди, тут кто-то есть…

Джина разглядела-таки среди белых скал темное пятно в полусотне метров над ними. Недолго думая, она полезла вверх почти по вертикальной стене. Все-таки сон есть сон, наяву на подобную скалу не взобрался бы и опытный альпинист без специального снаряжения. Джина же поднималась легко и без особого напряжения, словно играючи.

— С ума сошла? Вернись! — повысил голос Иван.

— Не кричи в горах, лавину вызовешь, — со знанием дела заметила девушка, не останавливаясь и не повернув головы.

— Твой дядя велел тебе меня слушаться! — настаивал Иван, впрочем, на полтона ниже. — Спускайся немедленно!

Куда там, ловкая девчонка уже достигла цели своего подъема и с интересом рассматривала необычного вида крупного птенца, размером примерно со взрослую курицу, неизвестной породы птицу, по всем признакам — хищную. Мощный изогнутый клюв выглядел устрашающе, когти на лапах были ему под стать, но и то и другое, а также перья на сложенных крыльях оказались блестящими, словно отлитыми из нержавеющей легированной стали. Но даже и не это было самым удивительным. Поразили девушку глаза птенца, совсем не птичьи, а, скорее, как у животных и людей, вдобавок ко всему цвет они имели насыщенно-синий.

— Ты откуда такой взялся, чудо в перьях? — спросила Джина, коснувшись гладкого и горячего на ощупь оперенья на крыле.

Ответа она, конечно же, не ожидала, однако птица, взглянув на нее совершенно осмысленно, ответила:

— Г-г-ар!

И девушке показалось… Или не показалось? В конце концов, она находилась во сне, пусть и в чужом, где возможно все, даже невозможное. Короче, в голове возникла вдруг похожая на мультик картинка, как птенчик, не умеющий летать, падает вниз с огромного хвойного дерева, на ветвях которого гнезд больше, чем игрушек на новогодней елке.

— Ага, значит, ты, сорванец, из гнезда вывалился! — Именно так Джина расшифровала привидевшуюся ей анимацию.

— Г-г-ар! — ответил птенец, а Джина услышала: «Да!» И снова увидела мультик: в гнезде, свитом у нее на голове из ее же волос, сидит, вертя головой, очень и очень довольный птенчик. Девушка рассмеялась. — Ничего себе шапочка…

Показалось, что птенец улыбается ей.

— Ты хочешь стать моим?

— Г-г-ар! — ответил птенец, и Джина снова услышала: «Да!»

— С кем ты там разговариваешь? — крикнул снизу Иван, показавшийся девушке карликом. Она так высоко забралась или, может, сновидческий обман сновидческого зрения?

— Скоро увидишь! — ответила она Ивану, взяла птенца на руки, и веса он оказался вовсе не пухового.

«Ну конечно, — подумала девушка, — как же иначе? Сплошной металл…»

Между тем птенец заворочался у нее в руках.

— Ты чего?

Девушка поставила его обратно на скалу, а он, помогая себе взмахами звенящих крыльев, которые оказались полуметрового размаха, перебрался ей за спину и, закогтившись в джинсовую куртку, сказал:

— Г-г-ар! — а Джина услышала: «Поехали!»

На каменистую тропу странная пара спустилась без особых проблем. Птенец спрыгнул со спины Джины и, любопытный, подойдя вплотную к Ивану, принялся разглядывать его, вертя головой.

— Как тебе моя находка? — Девушка смеялась.

— Хорош! Кого-то мне напоминает этот птенчик, вот только кого конкретно, вспомнить не могу…

Иван сел на корточки напротив и обратился к птенцу:

— Чей ты, парень?

— Не парень, а девочка! — сама себе удивляясь, возразила Джина.

Мгновение назад у нее и мысли по этому поводу не было, а теперь вдруг появилась уверенность, что птенец женского рода. Дальше — больше.

— Я уже и имя ей придумала, — объявила Джина, — ее зовут Машенька!

— Машенька? Хорошее имя, главное, редкое. — Иван рассмеялся и заговорил вдруг псевдодетским, не своим голосом, засюсюкал, словом: — Какая хорошая девочка… Машенька…

Он протянул руку, чтобы коснуться птенца, однако тот повел себя агрессивно. Недовольно «каркнув», он клюнул протянутую руку, которую юноша с криком отдернул и отскочил в сторону.

С чувством выполненного долга Машенька вернулась к хозяйке, а та бросилась к Ивану, разглядывающему рану на внешней стороне запястья, не смертельную, конечно, но довольно глубокую, нанесенную словно колющим ударом ножа.

— Защитница у тебя, что надо, растет, — вымученно улыбнулся юноша. Кровь уже обильно смачивала придорожную пыль.

— Слушай, сильно как… — пробормотала девушка, — дяде Васе бы сообщить… перевязать бы тебя надо…

— Ерунда. — Иван достал платок и зажал им рану. — Из-за такой мелочи не стоит прерывать путешествие. Учитель давно бы вытащил нас отсюда, если бы нам грозила настоящая опасность, он бы почувствовал.

Джина пожала плечами, не возразив.

— Ладно, пойдем, — продолжил Иван, — Гомбо, если это, конечно, он, теперь и не видно…

Теперь уже Джина повела под уздцы коня, на ходу выговаривая найденышу:

— Как тебе не стыдно? Взрослая уже девочка… Разве можно клевать моих друзей?

Машенька от хозяйки не отставала, шла, переваливаясь с бока на бок, как уточка. Выглядела виноватой и, вероятно, свою ошибку осознала вполне.

— Я, кажется, знаю, чья она дочка, — сказал Иван.

— Чья? — Джина была заинтригована. Любопытно же, какой породы найденная ею птица.

Однако Иван вместо прямого ответа произнес фразу, которая ничего не объясняла:

— Ты потомственная черная шаманка, Джина, и этим все сказано.

— Что именно сказано?

— Объясню, когда вернемся.

Ничего более внятного добиться Джина от Ивана не смогла.

 

Глава 45

ПОГРЕБЕНИЕ ПО-НЕПАЛЬСКИ

11.33. Высокогорный Непал

Вскоре ребята обогнали путника и смогли во всех подробностях разглядеть его. Было ему от силы лет двадцать пять, по национальности бурят, крепко сбитый, кряжистый. Это для европейца все монголоиды на одно лицо, Джина, будучи наполовину буряткой, легко ориентировалась в восточных нациях.

Обливаясь потом и едва переставляя ноги, путник нес на плечах тело, с ног до головы обмотанное белой материей, напоминающей бинт, но плотнее.

— Что он несет? — спросила Джина шепотом.

— Похоже, покойника, — предположил Иван, — наверно, Гомбо хоронит кого-то.

— Жуть, — отреагировала девушка, — но это не Гомбо, тому сейчас сто двадцать один год, а этот молодой.

— Может, и Гомбо, — возразил Иван. — Мы видим сновидческий образ, а сколько лет сновидцу, неизвестно. Или тебе никогда не снилось, что ты — маленькая девочка?

— Тебе что, постоянно это снится? — Джина не сдержалась, хихикнула. — Пол сменить не желаешь? Теперь это легко, как сплюнуть.

— Дура! — не сдержался Иван, но тут же и добавил спокойно: — Заговори с ним.

— О чем?

— Ну, имя спроси, а лучше предложи помощь, не видишь разве, он еле ползет, устал.

Между тем путник находился уже в двух шагах от ребят, перегородивших узкую тропу. Он поднял голову и, обратив наконец на них внимание, хрипло прошептал:

— Дорогу!

— Вам не помочь? — спросила Джина. — Давайте мы ваш груз на лошадь переложим. Вам вообще-то куда?

— Дорогу! — повторил путник, не реагируя на вопрос и предложение Джины, которая порывалась еще что-то добавить, но Иван коснулся ее плеча.

— Не спорь с ним, пошли вперед, здесь нам не разминуться.

Действительно, тропа для этого была слишком узка, и путешественники, ведя под уздцы коня, пошли вперед, пока вскоре не нашли меж отвесных скал ровный каменистый пятачок округлой формы метров десять в диаметре. Места на нем с избытком хватило и коню, и людям, и птенцу, увязавшемуся за девушкой. Впрочем, и путник не прошел мимо. Ровно посредине ровной площадки он аккуратно снял с плеч жутковатую свою ношу и, обессиленный, опустился рядом, тяжело дыша.

Джина подошла к самому краю обрыва. Отсюда открывался величественный, но и пугающий вид на соседние горы с покрытыми ледниковыми шапками вершинами, блестящими под лучами полуденного солнца. Они находились на полдороге, вероятно, к такой же вершине, на высоте не менее трех-четырех тысяч метров над уровнем моря — девушка не могла точно определить.

Подошедший Иван потянул Джину за руку.

— Не стой на краю пропасти, жить надоело?

Чуть отступив, она увидела немного ниже уровня вершин движущуюся темную точку.

— Кто это, Иван, летает так высоко?

— Гриф, — ответил тот, — их тут много, должно быть…

Между тем за спиной у ребят что-то происходило. Они повернулись и увидели, как отдышавшийся путник, ворочая труп, снимает с него бинты. Скоро стало видно смуглую кожу, а затем и лицо, точь-в-точь похожее на лицо самого путника.

— Господи, — прошептала Джина, — он, бедный, оказывается, хоронит брата.

— Мне почему-то кажется, что это не брат.

Иван смолк, задумался.

— Ну, договаривай давай, что тебе кажется? — настаивала Джина.

— Это он сам.

— Невозможно!

— Во сне возможно все…

А молодой бурят, продолжая разматывать с трупа материю, казалось ни к кому конкретно не обращаясь, вдруг заговорил спокойным, даже бесцветным голосом:

— Я умирал, а затем хоронил сам себя тысячи и тысячи раз по всем мыслимым и немыслимым обрядам всех религий и сект. Так хоронят своих покойников в высокогорном Непале.

— Вы Гомбо Хандагуров? — спросил смолкшего мужчину Иван, но тот даже головы не повернул в его сторону.

Тот же вопрос повторила Джина, и бурят посмотрел на нее с улыбкой.

— Здравствуй, Джина, ты уродилась красавицей, правнучка.

— Вы знаете имя, которым называют меня только друзья, — констатировала удивленная девушка.

— Я знаю все о тех, кто попадает в мой сон. — Гомбо усмехнулся. — Например, в тебя, девочка, влюблены трое сверстников, но ты со временем полюбишь другого мужчину, родишь ему детей и будешь жить долго и счастливо, если, конечно, переживешь грядущее лунное затмение.

— А я его переживу? — заволновалась Джина.

— Не знаю, — ответил ее прадед, — этого пока не знает никто. Все будет зависеть от того, насколько удачно вы будете действовать, ты сама в том числе.

— Ясно.

Пророчество девушку не порадовало. Дядя шаман ее в свои планы не посвящал, но Джина вовсе не была уверена, что у него есть хоть какой-то план, кроме пассивной обороны дома с помощью заклинаний и камлания. О том, что поделывают следователь с «аномальщиком», она вообще была не в курсе. Словом, девушка, прикинув, посчитала минимальными шансы противостоять могущественному духу заарина. Радужная перспектива…

— Грифы. — Гомбо уже стоял, глядя в небеса, в руке сжимал нож с широким блестящим лезвием.

Джина проследила за его взглядом и тоже увидела птиц, много птиц. Кружась над площадкой, они приблизились настолько, что можно уже было различить и мощные клювы, и голые длинные шеи с характерными перьевыми воротниками.

— Они ждут, — продолжал Гомбо, — они знают, что будет дальше.

— Что? — спросила Джина.

— Священные могильщики-грифы съедят всю плоть до последней крошки, и тогда, возможно, покойный обретет просветление и вырвется из порочного круга сансары. — Гомбо повернулся к правнучке: — Лучше бы тебе отвернуться и не видеть этого.

— Ерунда, у меня крепкие нервы, — слукавила Джина, а ее прадед, усмехнувшись, встал на корточки перед своим трупом и, размахнувшись, одним ударом тяжелого ножа отсек ему голову. Джина вскрикнула, и Гомбо посмотрел на нее.

— Я же просил отвернуться, — сказал он, — дальше будет хуже.

Джина и представить не могла, что может быть хуже. Едва сдерживая желудочные спазмы, она подняла голову и стала смотреть на падальщиков, сужающих круги, которые тоже взгляд особо не радовали. Иван же, напротив, с окаменевшим лицом принялся наблюдать за малоприятными действиями Гомбо. А тот расчленял труп на мелкие составные, не переставая при этом говорить:

— Не стоит быть настолько брезгливой, девочка. В смерти нет ничего постыдного и необычного, даже в постыдной и необычной смерти. Но это все ничего не значащие оценки живых, мертвым на них плевать. Впрочем, им на все плевать… Я умирал тысячами различных способов и понял, что способ не имеет значения, как и погребение или отсутствие его. Результат всего один, альтернативы нет. Я теперь точно знаю, что все самое главное, то, ради чего человек и рождается, начинается за порогом смерти, но…

Закончив свое грязное дело, с ног до головы забрызганный собственной кровью, Гомбо поднялся, нашел неподалеку обломок скалы размером с голову лошади и, подняв, опустил его на отсеченную голову трупа. Череп раскололся, как орех, с подобным же звуком выплеснув на белые скалы густой коктейль перемешанных с кровью мозгов. Затем Гомбо снова замахнулся и снова опустил свой импровизированный молот в то же самое место.

— Что он делает? — спросила Джина Ивана. Отвернувшись, она слышала только звуки.

— Камнем крошит кости трупа, — ответил тот.

Больше терпеть девушка не смогла. Она едва успела повернуться так, чтобы не видеть костедробильной деятельности прадеда, как ее желудок вывернуло наизнанку, и полупереваренный завтрак из яичницы с беконом и двумя чашками черного кофе оказался на маленьком скальном плато высокогорного королевства Непал.

«Интересно, — непроизвольно подумала девушка, — а там, наяву, у костра, где, введенное в транс, мирно спит мое тело, я точно так же облажалась?»

Это ей предстояло узнать в недалеком будущем, а пока она продолжала слышать сначала мерзкий чавкающий треск превращаемых в кровавую кашицу костей, затем голос Гомбо, обращенный к грифам:

— Птички божьи, я накрыл для вас стол! Не побрезгуйте угощеньем!

Джина услышала шорох крыльев опускающихся на плато грифов, их громкий клекот, а Гомбо между тем, отойдя в сторону, чтобы не мешать трапезе, продолжил:

— Так вот, тот, кто пытается извести меня всем этим кошмаром, всегда обрывает мое путешествие на самом интересном месте. В момент смерти сознание переносится в меня же, но живого, который должен возиться с трупом, позаботившись о его достойном погребении по одному из существующих или несуществующих обрядов… Кстати, девочка, лучший способ это тот, которого придерживались наши с тобой предки — древние монголы и буряты. Они просто оставляли усопших в степи, никаких тебе церемоний… Впрочем, какая разница?

Гомбо захохотал.

Джина более-менее пришла в себя, отерла лицо рукавом. Падальщики шумно дрались из-за тела ее прадеда, который продолжал смеяться — как дурак, честное слово…

Джина заметила, что до этого жавшаяся к ее ногам Машенька заволновалась, заерзала, а потом, громко «каркнув», побежала вдруг в самое скопище грифов.

— Маша, вернись! — крикнула Джина, но куда там…

Птенец, растолкав падальщиков, уже клевал кровавое месиво, в которое Гомбо превратил свой труп.

— О господи, — прошептала девушка, отворачиваясь от мерзкой оргии.

Но ужас на этом не закончился. Она увидела, как по вертикальной скале вниз, быстро-быстро перебирая лапками, спускается огромный черный таракан, размером с немецкую овчарку, совершенно омерзительный.

— Это твой дух-помощник? — спросила Джина, едва сдерживая новый приступ рвоты.

— Да, — кивнул Иван.

А таракан уже успел спуститься и точно так же, как минуту назад птенец, растолкал грифов и присоединился к кровавому пиршеству.

— Почему ты позволяешь ему жрать всякую гадость? — спросила Джина, брезгливо морщась.

— Запрещать бесполезно, — ответил Иван. — Боохолдои не едят продуктов Срединного мира, это их единственная пища.

— Так, значит, и Маша — боохолдой? — догадалась девушка.

— А кого ты здесь ожидала встретить? — усмехнулся Иван. — Живого птенца комнатной канарейки? Впрочем, Маша не боохолдой.

— Кто же она?

— Мифическое существо.

Джина снова ничего не поняла, кроме того, что настаивать бесполезно. Впрочем, твердо решила дома вытянуть из парня всю информацию и даже немного больше…

Джина вспомнила наконец, зачем они здесь.

— Гомбо! — крикнула она. — Ты поможешь нам? Защитишь своих потомков от мести духа? Ведь мы-то не виноваты ни в чем!

— Да, виноват один только я, слабый, корыстный, самонадеянный… Но и вы тоже! — не согласился Гомбо. — «Сын за отца ответчик» — вот золотое правило любой вендетты! И потом, даже если бы я захотел защитить вас, у меня бы ничего не вышло. Он — заарин, а я кто? Да никто! Ноль без палочки, недоучка! Так что готовься к смерти, девочка, готовься к лунному затмению!

И он снова захохотал, дико, страшно, безнадежно…

Под этот хохот Джина и очнулась возле угасающего костра во дворе дома Василия Шарменева. Она, казалось, всегда теперь будет слышать его.

Дядя лил на нее воду, Иван тоже маячил рядом.

— Как ты, девочка? — спросил встревоженный шаман.

— Не называй меня больше так никогда! — выкрикнула Джина, вспомнив, что именно так звал ее предавший их Гомбо. Она попыталась подняться с земли, но ноги ее не держали, и, если бы не помощь мужчин, встать самостоятельно она бы не сумела.

Осмотревшись, девушка отметила, что майка на ней безнадежно испорчена остатками кофе и непереваренной яичницы с беконом. Значит, рвало ее и наяву тоже. Впрочем, взволновало ее другое: кровожадного, но все равно любимого птенца рядом она не увидела.

— Где Маша? — спросила девушка.

— Какая Маша? — не понял шаман.

— У Джины появился дух-помощник, учитель, — пояснил Иван, — сногсшибательный и невозможный.

— С этого места подробнее, — велел Шарменев, и ему рассказали обо всем произошедшем, не забыв в подробностях описать найденыша, а когда Иван, убрав с запястья платок, показал рану, нанесенную стальным клювом, шаман заволновался.

— Это действительно почти невозможно, но тебя, племянница, отметило своим вниманием мифическое существо, сама Мать Хищная Птица!

— Что за зверь? — удивилась Джина, немного польщенная: уж больно напыщенно произнес ее дядя последнюю фразу.

— Вероятно, она залетела в Сибирь из Индии, явное буддийское или индуистское влияние, — предположил Иван. — По описанию внешнего вида и мистических способностей Мать Хищная Птица очень напоминает Птицу Гаруду, боевого коня бога Вишну.

— Очень может быть, — согласился Шарменев. — В мифологии сибирских народов она высиживает яйца, в которых зреют души еще не рожденных шаманов в гнездах на Мировой Ели, растущей на Крайнем Севере Срединного мира в месте, недоступном простым смертным. Корни Ели питаются эманациями Нижнего мира, а верхушка кроны проросла в Верхний.

— Я видела Мировую Ель, — сказала Джина.

— Ты не могла ее видеть, — усмехнулся шаман, — это невозможно.

— Ее зрительный образ передала Маша, — объяснила девушка. — Она показала мне, как выпала из гнезда.

— Тогда понятно, — кивнул шаман и обратился к ученику: — Хочу тебя огорчить, Иван. Раны, нанесенные стальным клювом Матери-Хищной Птицы, никогда не заживают, и человек гниет заживо, покуда спустя несколько лет не умрет мучительной смертью.

Юноша побледнел, девушка охнула, а шаман расхохотался.

— Но есть одно-единственное средство — помет той же птицы. Он вылечивает рану и придает раненому новые мистические способности, физическое здоровье и долголетие. Тебе повезло, мальчик, у меня этого добра, как… — Шаман запнулся и закончил чуть смущенно: — Много у меня этого добра, словом…

— Ты поговорила с прадедом? — перевязав ученика, спросил дядя племянницу.

— Поговорила. Надеяться нам больше не на кого, дядя Вася, он не может нам помочь.

— Да не слишком и хочет, — добавил Иван.

— Значит, мы спасем себя сами, — резюмировал шаман.

 

Глава 46

ЗАБРОШЕННАЯ ФЕРМА, НОВАЯ ВЕРСИЯ

11.44. Остров Ольхон

Поездка от иркутского аэропорта до острова Ольхон оказалась по-настоящему приятной и нисколько пассажиров из суверенной Эстонии не утомила. Комфортабельный лимузин шел по Качугскому тракту, качеством дорожного покрытия напоминающему автобаны Германии, скоро и мягко, словно несся на воздушной подушке. Устойчивый стереотип о том, что дорог в России попросту нет, был развенчан легко и наглядно.

Николай Зуев развлекал гостей, рассказывая им анекдоты и байки из шоферской жизни. А уж пятизвездочный отель — тридцатиэтажное белоснежное здание на живописном берегу Священного Моря, прямо-таки поразил воображение граждан Евросоюза. Отели Египта, Греции и Турции, где Хандагуровы ежегодно привыкли отдыхать, показались бы рядом с ольхонским благородным красавцем убогими ночлежками для бездомных.

Лимузин припарковался на стоянке, багаж был мгновенно выгружен и унесен в забронированные номера, а у входа гостей встречал вызывающий доверие одним только своим добропорядочным видом господин в строгой тройке, представившийся Петром Кирилловичем Онопко, владельцем адвокатской конторы.

— Рад вас приветствовать, господа Хандагуровы, на гостеприимной ольхонской земле, на Священном Острове Духов! — начал он торжественно, а затем уже без пиетета объявил, что завещание их родственника будет вскрыто по желанию покойного завтра ровно в 4 часа 22 минуты по местному времени, когда Луну полностью закроет земная тень, то есть с наступлением полной фазы лунного затмения.

— С чем связан столь необычный выбор времени? — поинтересовался старший из Хандагуровых, Борис Григорьевич.

— Сие есть тайна для меня, — улыбнулся адвокат. — Возможно, ответ на ваш вопрос мы найдем в завещании… А пока — отдыхайте, весь спектр услуг отеля в вашем распоряжении и все оплачено. Надеюсь, вам у нас понравится и вы еще не раз вернетесь на сакральный остров и даже… — Господин Онопко сделал паузу и продолжил, Татьяне вдруг показалось, каким-то иным, зловещим голосом: — Даже останетесь здесь навсегда!

Закончил он тоном совершенно обыденным:

— Метрдотель ознакомит вас с нашим распорядком.

Все действительно оказалось на высочайшем уровне. Так легко и наглядно был развенчан еще один устоявшийся стереотип о том, что комфортабельно отдохнуть в провинциальной России, а тем паче в Сибири, невозможно.

На смотровой площадке, расположенной на верхнем этаже отеля, откуда открывался чудесный вид на остров Ольхон, озеро Байкал и дикие байкальские скалы, Хандагуровы познакомились с семьей Владимира Атановича Шамбуева, отдыхающими из Иркутска. Те тоже оказались в восторге от сервиса отеля и приема, оказанного его гостям.

История обычна и стара, как европейская цивилизация.

Менеджеру среднего звена из столичной компании, назовем его «москвич», осточертели традиционные Египет с Таиландом, захотелось сумасшедшей экзотики, и он взял путевку на турбазу, расположенную на материковом берегу байкальского пролива Малое Море. Здесь он познакомился с менеджером столь же среднего звена из компании Северной столицы, назовем его «питерец», и уже вместе с ним — с двумя девицами, приехавшими из Саратова, жгучей брюнеткой и блондинкой, конечно же, крашеной.

Дабы поразить воображение провинциалок, столичные парни арендовали катер, что по московским меркам оказалось вполне доступно, и пригласили дам на пикник с ночевкой в место живописное и безлюдное на острове Ольхон, как им обещал капитан.

Все четверо молодых людей прибыли на пристань в назначенное время, но, как это принято на Руси, что-то там у кэпа не срослось, и топливные баки катера оказались пусты. Какой-то его приятель должен был подвезти горючее, но, по той же русской традиции, запаздывал.

— Как вы тут зимой живете, капитан, на Малом Море? — спросила брюнетка, особого любопытства не испытывавшая, просто чтобы убить время. — Туристов нет, значит, и работы нет.

— Это так, турбазы пустые стоят, только я не здесь, а на островном берегу живу, в Хужире. Деревня большая, всегда хоть какая-то работенка отыщется. Года два назад, скажем, французы здесь кино снимали, так я декорации строил.

— Что за фильм? — заинтересовался москвич. — Документальный, экологический, наверно?

— Художественный, полнометражный, из русской истории начала девятнадцатого века, — уточнил капитан. — Вы не слышали разве? Хорошо, расплатиться с нами успели… Продюсера, француженку, зарезали, в больнице, говорят, померла, бедная, а режиссер с оператором-немцем вместе с микроавтобусом под лед байкальский ушли… царствие им небесное…

Капитан, перекрестившись, продолжил:

— И это не все беды. Стали они на Ольхоне, еще покуда живые были, постановочную сцену казни колдуна снимать…

— Что за казнь? — заинтересовался питерец.

— Могилу роют, узкую и глубокую, и колдуна туда живьем суют вниз головой, потом, понятно, закапывают, а сверху в холмик могильный осиновый кол втыкают, чтобы, значит, дух колдуна после смерти не выбрался да не отомстил… Так буряты лет сто еще назад практиковали.

— Дикий народ, — резюмировал москвич.

— Варвары, — согласился питерец.

— Так вот, — продолжил капитан, — пожелали европейцы такую казнь снять. С актером из иркутского ТЮЗа, бурятом по национальности, за штуку баксов договорились. Дыхательный аппарат от акваланга на турбазе взяли, проверили его сто раз… Снимают, значит, как его, жадного бурята, в яму зарыли, а откопали — все…

Замолчавший капитан достал беломорину, постучал папиросой о пачку, смяв бумажный мундштук, засунул в рот и прикурил.

— В каком смысле «все»? — спросила блондинка.

— В смысле — кранты. Бурят оказался хорошим актером. — Капитан рассмеялся невесело. — По словам одного нашего нобелевского лауреата, «не читки требует с актера, а полной гибели всерьез…».

«Александр Исаевич Солженицын!» — подумала блондинка.

«Вряд ли она крашеная, натуральная, судя по всему, — подумал питерец, — Конечно же, Иван Бунин!»

«Подобное могла написать только Анна Ахматова», — подумал москвич.

«Ну и дураки же вы все необразованные, — подумала брюнетка, — это же строчка Иосифа Бродского!»

— Шланг передавило, и задохнулся мужик, не откачали, — сказал капитан.

Молодые люди смолкли, впрочем, местному кэпу поверили не слишком. На любом курорте рассказывают подобные страшилки, дабы туристов заинтриговать. Капитан между тем продолжил после подобающей паузы:

— А почему киношники беду на себя накликали? — вопросил он, но тут же сам и ответил: — Они же все, какие возможно, табу нарушили, сээр по-бурятски, а это на древней земле делать смертельно опасно, тем более на сакральном Острове Духов, на Ольхоне, значит… Потому и погибли европейцы, по глупости своей.

— Как фамилии погибших киношников? — спросила скептически настроенная брюнетка. Никаких имен, она была уверена, кэп не назовет, однако ошиблась.

— Режиссера звали Поль Диарен, оператора Ганс Бауэр, — не задумываясь, ответил капитан, — как звали продюсера и актера, извините, не знаю, да и не знал никогда.

Тем временем наконец подъехал на раздолбанном уазике долгожданный приятель кэпа, и тот принялся переливать горючее из канистр в топливные баки, а блондинка, что-то бормоча себе под нос, вынув из сумки, стала перелистывать глянцевый журнал.

— Ты что ищешь? — спросила ее подруга.

— Фамилия режиссера знакомой показалась, — ответила блондинка, — где-то я о нем недавно что-то читала…

И когда катер уже отчалил и, набирая скорость, направился к противоположному берегу пролива, едва различимому впереди, блондинка хлопнула ладошкой по раскрытой странице.

— Нашла! Вот он, покойной режиссер, смотрите! — Тут же и уточнила: — Журнал, кстати, новый, этого года.

Все склонились над крупной фотографией свадебного кортежа, затем москвич зачитал вслух начало статьи:

— «Знаменитый французский режиссер Поль Диарен, приглашенный недавно в одну из студий Голливуда, накануне съемок нового фильма женился на продюсере своей съемочной группы Жоан Каро…»

— Хорошо выглядит для покойника, — заметила брюнетка.

— Да и невеста ничего себе для зарезанной, — добавила блондинка.

— Значит, все-таки байку нам капитан рассказал, — усмехнулся питерец, — я так и думал…

После полуторачасовой, оговоренной заранее водной прогулки катер вошел в небольшой залив с пологим берегом между скал. В сотне метров от линии прибоя стоял добротный брусовой дом, крытый шифером, но с пустыми оконными и дверными проемами. За домом находились хозяйственные постройки, как и загоны для скота по соседству, полуразобранные, разворованные. Сразу угадывалось, что в доме не живут, здесь царило запустение, однако сегодня — далеко не безлюдье. Разочарованные туристы увидели припаркованные возле дома новый американский внедорожник и самосвал КамАЗ, стоящий к заливу кузовом, а потому отсутствие кабины не афиширующий. Ко всему прочему, на песчаном берегу загорало несколько мужчин и женщин.

— Это, кэп, вы назвали безлюдным местом? — спросил с усмешкой москвич.

— Да никогда здесь раньше никого не было! — ответил рассерженный капитан. — Что за черт? Это же гиблое место, проклятое…

— А ну-ка, расскажите! — попросила блондинка, с улыбкой переглянувшись с брюнеткой.

— Правда-правда, расскажите, нам очень интересно! — присоединилась та к просьбе подруги.

— Этот дом построил фермер из Иркутска, — начал кэп, — но не пошли дела у городского, прогорел за два-три года. Засуха, неурожай, да и цены тогда на мясо упали, потому как в регион пришли крупные его партии из Китая и Монголии. Вдобавок он, бедолага, чтобы дело начать, кредитов набрал… Вы, молодежь, девяностых годов не застали толком, дикое было время, безжалостное… Словом, наехали на фермера конкретно, и он, недолго думая, в этом самом доме пустил заряд картечи себе в рот из охотничьего ружья. Кровищи, говорят, было — все стены забрызганы, потолок…

Капитан, прервавшись, стал прикуривать очередную папиросу, а туристы, едва сдерживая смех, ухмылялись и переглядывались. Крашеная блондинка, пока рассказчик опустил голову, покрутила пальцем у виска и состроила настолько потешную гримасу, что питерец, запавший было именно на нее, решил рокироваться в длинную сторону и поискать взаимности у ее подруги, жгучей брюнетки.

Выдыхая в небеса едкий ядовитый дым русских папирос, капитан продолжил:

— После самоубийства фермера дом облюбовали рыбаки, что по весне из-подо льда омуля ловят. И вот однажды, лет десять назад, в апреле месяце осталась тут ночевать компания рыбаков из Ангарска, мужиков семь-восемь, не меньше. На следующий день прибегает в Хужир один из них, ободранный, напуганный, трясется весь, как паралитик… Вызвали милицию из Еланцов, он и рассказал, что под утро на рыбаков напала большая стая собак, да не обычных, бродячих, а мутантов со свиными рылами, гахай-нохой буряты их называют. Свирепые, хуже волков, и огня не боятся… Здоровых мужиков за четверть часа всех в клочья порвали и сожрали, суки… До блеска обглоданные человеческие кости потом по всей округе собирали… Царствие им небесное, бедолагам…

Перекрестившись, капитан отвернулся к материковому берегу, а туристы, более не в состоянии сдерживаться, хохотали до истерики.

— Что же ты, кэп, нас в таком опасном месте на ночь оставить хотел? — непроизвольно переходя на «ты», сквозь смех спросил москвич.

— Да ты, братец, смерти нашей желаешь? — присоединился питерец.

— Злодей! — не сговариваясь, хором закричали девушки.

Хмурый капитан развернулся к пассажирам, размышляя, что так ведь можно и без оплаты остаться. Зря он вперед не потребовал…

— Ладно, знаю я неподалеку одно место, живописное и безлюдное…

Спустя минуту катер, развернувшись, на хорошей скорости ушел на север.

— Посмотрите, Римма Владимировна, — обратилась Татьяна Хандагурова к младшей из дочерей Владимира Атановича Шамбуева, с которой у нее сразу сложились приятельские отношения, — катер ушел в море, а я-то думала, новые постояльцы в наш отель прибыли.

— В соседний, однако, поплыли, — решила Римма Владимировна, провожая катер взглядом. — Побережье острова сплошь фешенебельными отелями застроено, не хуже нашего…

Солнце палило нещадно. Татьяна, наблюдая за катером, невольно вышла из тени, отбрасываемой шестиметровой вышкой для прыжков в воду.

— Таня, вернитесь в тень! — строго велела Римма Владимировна. — Вам нельзя загорать, или забыли, что вы в положении?

— Да, конечно. — Татьяна отступила в тень. Посмотрев на вышку, она увидела, что ее муж, готовый к прыжку, стоит на самом ее верху.

— Дима! — закричала она. — Ради бога, осторожней, не волнуй меня!

— Все в порядке, жена! — прокричал в ответ спортивного сложения молодой мужчина. Оттолкнувшись, он высоко подпрыгнул, дважды перевернулся в воздухе и ровно, почти не подняв брызг, вошел в воду.

Возле раздевалки Дмитрия Хандагурова как бы случайно встретила Татьяна Трапезникова, знакомая молодому человеку еще по совместному перелету из Москвы в Иркутск. Выглядела она, высокая, стройная, в черном закрытом купальнике, весьма соблазнительно, и Дмитрий не мог не задержать на точеной фигурке взгляд, может быть, чуть дольше, чем того требовали приличия.

— Дмитрий, у меня к вам одно деликатное дело, — с призывной улыбкой сообщила девушка.

— Излагайте. — В ответ тот ослепительно блеснул ровными зубами.

— Дело сугубо конфиденциальное, — полушепотом сообщила девушка, доверительно тронув мужчину за плечо, еще влажное, с капельками байкальской воды на коже. — Здесь никак нельзя говорить, сплошные уши!

Дмитрий посмотрел по сторонам, но никаких ушей поблизости не обнаружил.

— Пройдемте в мой кабинет!

Предполагая возражения, девушка не стала ждать согласия, подхватила женатого мужчину под руку — надо отметить, он не слишком и возражал, — и повела в одноэтажное здание в стиле неоколониального бунгало, стоящее отдельно от корпуса отеля.

Внутренняя обстановка соответствовала — роскошь и комфорт. Усаженный в удобное кресло, Дмитрий бросал вожделенный взгляд то на девицу, то на широкий диван, застеленный леопардовым покрывалом.

Все случилось как бы само собой, при том что женщина полностью взяла инициативу на себя, а в оправдание женатого мужчины можно лишь заметить, что тот вяло возражал, типа: «Может, не стоит?» Возражения были слишком уж вялыми. По существу, не было никаких возражений…

Спустя несколько минут они, обнаженные, оказались на леопардовом покрывале, но, неожиданным образом, активную женщину не заинтересовали вовсе гениталии партнера. Она неистово целовала и целовала его шею и лицо. Ее губы, алые, оттенка свежей крови, сделались подобием птичьего клюва, а длинные ногти, напоминающие когти большой кошки, входили под кожу, оставляя на спине кровавые борозды. И жгучая боль перемешивалась с нестерпимым наслаждением, ни с чем не сравнимым, разве что со смертью…

Уже теряя сознание, Дмитрий увидел вокруг вместо фешенебельной обстановки внутренности какого-то полуразвалившегося сарая. В щели между досок пробивался солнечный свет, пыль, бардак и запустение, а в углу над засохшей кучкой экскрементов висел под потолком белесый, как надутый презерватив, зловонный пузырь… Или все это Дмитрию только показалось?

Когда он пришел в себя, обстановка была вполне привычной, офисной. На пороге стояла высокая девица начальственного вида, а полуголая его партнерша, прикрывшись покрывалом, забилась в угол кабинета.

Мужчина попытался приподняться, но, охнув, снова опустился на диван. Болело все тело, исполосованное хищными когтями, искусанное острыми зубами.

— Я тебя в последний раз предупреждаю, Татьяна! — строго сказала высокая девица-начальник. — Если ты еще хоть раз позволишь себе в рабочее время подобное, тебе несдобровать, муу шубуун!

Татьяна Трапезникова, хищно оскалившись, зарычала было, как леопард, но опустила вдруг покорно голову.

— Прости, хозяин, больше не повторится…

 

Глава 47

ЭЛЬФЫ И ЦВЁЛЬФЫ

15.15. Качугский тракт. Остров Ольхон

Юрию Беликову и Степану Юрьевичу Есько ничего более не оставалось, как только сопровождать на безопасном расстоянии машину Марины Младич, направляющуюся на Ольхон. Насчет пункта назначения у обоих дознавателей не осталось сомнений: они давно уже ехали по Качугскому тракту. Надо заметить, их взгляды на происходящее без особых проблем сводились теперь к общему знаменателю. Короче, люди изначально столь непохожих, порой прямо противоположных воззрений в итоге сработались, конструктивно дополняя друг друга.

Следователь вел свою азиатскую иномарку, не слишком приближаясь к европейской, но и не теряя ее из виду, «аномальщик» же тем временем названивал на телефоны Стаса, Артема и Натальи Луневой, которую парни давным-давно должны были доставить в дом Василия Шарменева, однако не доставили, да и телефоны их не отвечали. Шаман же, узнав, что у дознавателей кости, найденные в квартире бывшего учителя, потребовал немедленно привезти их к нему, что те клятвенно обещали сделать.

— Что могло с ними со всеми произойти? — вопросил Есько после очередной тщетной попытки дозвониться хоть до кого-то. — Телефоны в зоне приема, но не отвечают.

Беликов нервничал. Вывод напрашивался один-единственный, и это понимали оба, однако ни один из них не решался назвать вещи своими именами.

— Может быть, я надеюсь на это, Марина Младич… или кто она теперь, — Беликов усмехнулся, — короче, она наведет нас на похищенных. Где они могут находиться?

— На Ольхоне, — сказал Есько.

— Ольхон большой.

— А до начала лунного затмения считаные часы, — подсчитал «аномальщик», беззвучно шевеля губами. — Точнее, до полной фазы чуть больше тринадцати часов.

Между тем красная машина въехала на паром, и Беликов едва успел следом загнать свою, как плавсредство отчалило от материкового берега и неспешно двинулось по спокойной глади пролива Ольхонские Ворота к сакральному Острову Духов.

На ольхонской грунтовке преимущество мощной машины нивелировалось, и теперь Беликов держался от нее на максимальной дистанции. Впрочем, похоже, девушка преследования не замечала или не желала замечать и скоро, свернув с дороги, припарковалась на байкальском берегу возле заброшенной фермы почти вплотную к внедорожнику. Беликов было направился следом, однако, заметив автомобили, постройки и людей, поторопился дать задний ход.

Прятать машину было негде. Просто оставив ее в степи, дознаватели прихватили бинокль и залегли на вершине пологой сопки, поросшей высокой травой, наблюдая за тем, что происходит на заброшенной ферме.

— Вот они, все похищенные здесь! — глядя в бинокль, констатировал Есько. — Вижу завуча… ее тетку на инвалидной коляске в дом везут… семья Владимира Атановича Шамбуева в полном составе… а у берега трое мужчин и молодая женщина, кажется, в положении, наверно, и есть Хандагуровы из Таллина…

— Дайте-ка, — попросил бинокль Беликов и, получив его, припал к окулярам. — Джип Артема стоит, а самих парней нет, и Луневой нет, а главное, самого виновника торжества, Гомбо Хандагурова, что-то не видно.

— Может, они в доме? — предположил «аномальщик».

— Вряд ли. — Следователь вернул бинокль. — Оставайтесь здесь, Степан Юрьевич, наблюдайте, в случае чего, звоните, а я Василию Шарменеву кости отвезу. Что он, некрофил, делать с ними, интересно, будет?

— Не волнуйтесь, найдет применение, — заверил его Есько, — но если вечером на ужин он нам предложит холодца с хреном, я, пожалуй, откажусь.

Беликов усмехнулся:

— Я тоже…

Первой, кого Нина Павловна Забазнова увидела по приезде в отель, оказалась Клавдия Дмитриевна, та самая старушка в синем форменном халате, с обмотанной черным платком головой, с которой она распрощалась совсем недавно в доме престарелых в Москве. Как она смогла оказаться здесь раньше Нины Павловны, даже вопроса не возникло. С легким сердцем она сбагрила ей немощную тетку, и та увезла инвалидную коляску в номер отеля.

Вообще-то от пятизвездочной гостиницы, расположившейся на живописном байкальском берегу, Нина Павловна пришла в легкое недоумение. Она даже и не подозревала, что живет в пяти часах езды от курортной зоны самого высокого мирового уровня.

Впрочем, ее радость по поводу бесплатного двухнедельного проживания в фешенебельном отеле рядом не стояла с той истинной радостью, даже восторгом, охватившим женщину после того, как милейшая Мариночка Младич сообщила ей по дороге, что Нина Павловна является одной из наследниц 20-миллионного (в евро!!!) состояния недавно почившего ее прадеда Гомбо Хандагурова. Правнучка слышала о нем от отца, но считала персонажем если и не мифическим, то давно ушедшим из жизни, а он, оказывается (экий душка!), жил, работал и даже деньги оставил наследникам. Настоящий герой!

Причем этот свой восторг Нина Павловна уже сейчас легко могла помножить на два. Ее тетка, немощная и слабоумная Татьяна Ивановна, внучка пресловутого Гомбо, тоже должна была скоро сделаться обладательницей миллионного состояния, а племянница, насколько ей было известно, являлась единственной ее наследницей. Так что до оглашения завтра на рассвете завещания прадедушки надобно беречь тетушку, как зеницу ока.

Нина Павловна улыбалась. Да и как ей было не радоваться? Жизнь налаживалась! Уже с сентября она предполагала уйти наконец из этого чертова хандабайского лицея, где ее, она считала, не ценят и до сих пор (подумать только!) маринуют на низкой должности заведующей учебной частью. Да она уже лет десять как созрела для работы директором!

Но это потом… Возможно, она откроет частный лицей, почему бы и нет? Но пока — отдыхать, загорать и получать удовольствие от одной только мысли, что она, не слишком красивая и не слишком молодая женщина, уже завтра станет богачкой. Настоящей богачкой, миллионершей! В полноценных евро!!!

Нина Павловна улыбнулась еще шире и вытянулась, а весь огромный, пестрый Срединный мир с налипшим на него белым песком легко уместился под ее пляжным шезлонгом.

Покуда племянница наслаждалась солнцем и предвкушением богатства, тетку Клавдия Дмитриевна завезла в дом. На сознание старушки в черном платке некому и незачем было наводить морок, поэтому она увидела в помещении именно то, что там и находилось в действительности.

Единственная комната с русской печкой посередине. Два окна с переднего торца, выходящего на берег, четыре слева, два с торца, где дверь, ну а справа, там, где печь, глухая стена. Окна зияли провалами — рамы вместе с коробками местные разворовали.

На полу мусор, по углам человеческие экскременты, у стены стояла фанерная тумбочка, которая, видимо, использовалась как стол. На ней — порожняя бутылка водки, импровизированная пепельница — баночка из-под кильки в томате с окурком «беломора» и объедки на газете, не поддающиеся идентификации.

Справа в дальнем углу — сколоченный из обрезной доски широкий настил полметра высотой. На него Клавдия Дмитриевна и вывалила небрежно из коляски немощную старуху. Вывалила и принялась торопливо сдирать с нее одежду.

Глаза Клавдии Дмитриевны поменяли вдруг свое водянистое бесцветие на насыщенно-рубиновый цвет, а единственный почерневший, но острый зуб на нижней челюсти вырос до размера мизинца, едва не касаясь кончика ее носа. Руки, снимающие одежду, ходили ходуном, дыхание участилось.

Когда тело Забазновой, безжалостно деформированное старостью, оказалось полностью обнажено, Клавдия Дмитриевна, шумно выдохнув, припала щекой к впалому животу, а руками принялась поглаживать бесформенные груди и сморщенное лицо выжившей из ума женщины.

— О, как ты хороша, моя красавица, — шептала Клавдия Дмитриевна, — а будешь еще краше… я сделаю тебя такой же, как стала сама, ты будешь дахабари, любовь моя…

И она вонзила свой черный, длинный зуб в живот чуть выше лобка. Забазнова, вскрикнув, пробормотала что-то неразборчивое, и в этот момент старуха-дахабари, оторвавшись от тела беззащитной жертвы, поднялась в воздух и впечаталась со страшной силой в стену напротив. Одновременно с этим событием около русской печки материализовалась высокая девушка с правильными чертами лица, теперь искаженными гневом.

— Опять?! — воскликнула она. — Сколько можно?! Вы все как с цепи сорвались, мелкая нечисть! Следующий, кто тронет постояльца отеля, отправится в ад! Достойную встречу подручных Эрлен-хана я гарантирую! Ты поняла меня, дахабари?

— Да, хозяин…

Его поняли правильно, и больше нападения не повторялись. Его вообще боялись панически…

Наталья Лунева успокоилась сразу после того, как, приехав в отель, его директор Петр Кириллович рассказал ей и про многомиллионное наследство, и про грядущее оглашение завещания Гомбо Хандагурова. Узнав, что стодвадцатилетний дедушка, которого она и не видела никогда, скоропостижно скончался, чувствительная женщина всплакнула и, пожелав позвонить родным, дабы поделиться горечью утраты, попросила обратно свой телефон. Участливый полицейский бурятской национальности вернул ей конфискованный сотовый, не забыв, впрочем, извлечь из него сим-карту. Наталья говорила с дочерью, мужем и братом, покуда на ее счету не осталось ни копейки. Потом она снова всплакнула и подумала, что после получения миллионов горячо любимого дедушки стоит, наверно, выстроить двухэтажный коттедж в поселке Олха. Там, она слышала, еще оставались свободные участки.

Кроме пребывающей в эйфории Нины Павловны и немощной старухи Забазновой, оставленной в ее номере, остальные отдыхающие по приглашению администрации собрались в просторном холле отеля. Симпатичная девушка, которую таллинские Хандагуровы уже знали как Татьяну Трапезникову, представителя адвокатской конторы, предложила всем желающим поучаствовать следующей ночью в древнем шаманском ритуале. Пожелали все без исключения, энтузиазм прямо-таки искрился в воздухе, что было небезопасно с пожарной точки зрения.

Дабы унять пыл, Татьяна Трапезникова сию же минуту призвала присутствующих поучаствовать в подготовке действа. Младшие Хандагуровы, Виктор Григорьевич и его сын Дмитрий, были отправлены на земляные работы под руководством инструктора по туризму Николая Зуева на округлую вершину ближней сопки, все остальные направились в ближний лес заготавливать дрова и собирать хворост для ритуального костра во главе с двумя блюстителями порядка местного отделения полиции.

Разместившиеся в двухэтажном, британского вида автобусе туристы, не в силах сдержать эмоций, хором запели:

«Мы едем, едем, едем в далекие края…»

Марина Младич выдохнула табачный дым в небеса и с улыбкой проводила взглядом отъезжающий с автостоянки перед отелем автобус с задорными туристами.

Все шло так, как должно…

Девушка выбила пепел из трубки с длинным, изящно изогнутым мундштуком и убрала ее в сумочку, затем прошла к стоянке и села за руль своей красной спортивной машины.

У нее оставалось одно, может быть, самое важное дело, впрочем, никаких осложнений она не предвидела.

— Эльфы! — сказал Стас Кузнечихин, увидев проезжающий мимо КамАЗ без кабины и водителя, но с полным кузовом одетых по-пляжному людей.

— Судя по купальникам на девицах, хуже, они — цвёльфы! — догадался Артем Беликов. — Прячемся!

Парни залегли в высокой траве. Они играли в индейцев, эльфов и цвёльфов считали самыми страшными своими бледнолицыми врагами.

— У тебя есть ручка и бумага? — шепотом спросил Стас.

— Конечно, я всегда их с собой ношу, — ответил Артем, протягивая другу письменные принадлежности, — на случай, если придет в голову что-нибудь гениальное.

— Сейчас именно такой случай!

— Да ты что?!

— Не ты один тут поэт. Я решил написать стишок, после которого Винни-Пух сядет на диету, Карлсон упадет с крыши, а Чебурашка чебурахнется!

— Какой смысл ты вкладываешь в слово «чебурахнуться»? — уточнил Артем.

— Нечто среднее между «свихнуться» и «навернуться».

— Ясно, — кивнул Артем, хотя, если по-честному, ничего не понял, но зауважал друга пуще прежнего.

Степан Юрьевич Есько, наблюдающий за событиями, происходящими на заброшенной ферме, сперва позвонил напарнику и сообщил, что Тот, кто выглядит как Марина Младич, отъехал от фермы в северном направлении, затем, убрав телефон, задумался: что ему, собственно, делать? Ну не бегом же бежать за спортивной машиной! Тем паче на вершину холма, на котором «аномальщик» прятался, поднимались отец и сын Хандагуровы, люди без гражданства, но с одной на двоих штыковой лопатой.

У фермы к тому времени не осталось никого, лишь Нина Павловна на берегу возлежала в шезлонге, предаваясь мечтаниям, так что помешать замыслам Степана Юрьевича не могла. Оценив сложившуюся ситуацию, он поднялся с земли и неторопливо стал спускаться с холма. Встретившись с Хандагуровыми, не забыл поздороваться с жизнерадостной улыбкой. Без пяти минут миллионеры заулыбались в ответ не менее приветливо.

Внедорожник Артема, к счастью, оказался не заперт. Сев за руль, Степан Юрьевич направил машину вверх по холму к дороге, но, увидев выскочивших прямо под колеса парней, остановился.

— Быстро садитесь! — крикнул он им в открытое окно.

Парни вид имели очумелый и, похоже, вообще не понимали, что происходит. Переглянулись.

— Кажется, это твой джип, Артем, — сказал Стас.

— Вроде мой… — кивнул тот, — А за рулем кто? Ты этого дядьку знаешь?

— Видел как-то намедни с братом твоим. Он ему друган, что ли, не в курсе.

Они медленно приходили в себя, слишком медленно. Спортивная машина Младич уже четверть часа как отъехала от фермы.

— Хватит болтать, садитесь! — прикрикнул Есько, и парим подчинились, влезли на заднее сиденье.

Внедорожник тронулся.

— Я вспомнил, как дядьку зовут! — заявил просиявший Стас. — Степан Юрьевич, «аномальщик»!

— Точно, — согласился Артем. — Если ты такой умный, может, вспомнишь еще, как он за рулем моей тачки оказался, а мы с тобой, как собаки, в степи?

— Собаки… собаки со свиными рылами… — пробормотал Стас. — Ночью они напали, но мы отбились и утром повезли мать Джины на Ольхон…

Внедорожник выехал на грунтовку и, свернув на север, стал набирать скорость.

— Вспоминайте, парни, что по дороге произошло? — велел Есько. — Как вы Наталью Луневу потеряли?

— Мы ее потеряли? — переспросил удивленный Артем.

— Ё-мое, а ведь точно потеряли, — пробормотал Стас. — Убьет, Тёмка, нас с тобой Джина, не помилует…

 

Глава 48

НЕШТАТНАЯ СИТУАЦИЯ

16.16. Остров Ольхон

Передавая мешок с костями, Юрий Беликов огорчил шамана, так и не снявшего одежду для камланий, рассказом о том, что Наталья Лунева тоже, вероятно, попала в заложники. Впрочем, видели они с Есько только джип Артема, припаркованный возле заброшенной фермы, а ни сами парни, ни сестра шамана на глаза им не попадались.

Впрочем, мешку Василий Шарменев порадовался, точно ребенок подарку Деда Мороза. Очистив стол в кабинете, он застелил столешницу чистой простыней и аккуратно, по одной косточке выложил на нее содержимое грязного мешка. Причем, отметил следователь, работал шаман, как опытный криминалист, разложив кости на столе именно в той последовательности, в которой они составляли человеческий скелет. Череп крупной кошки он положил отдельно.

— Все на месте до последнего позвонка! — с восторгом объявил шаман.

— Чему вы так радуетесь? — поинтересовался Юрий Беликов. — Все или не все, какая разница?

— Огромная! — воскликнул шаман. — Для ритуала, который я намерен провести нынешней ночью, должны сохраниться все до единой кости скелета, иначе ритуал бесполезен. Именно это я и проверял… Мы спасены!

— Что вы задумали, Василий? — спросил следователь.

— Да, дядя Вася, говори скорей! — подала голос Джина, которая вместе с Иваном, конечно же, тоже пришла в кабинет.

Шаман не успел ответить, потому что зазвонил телефон Беликова.

— «Аномальщик», — сообщил тот, принимая вызов. Говорил недолго, точнее, слушал с обеспокоенным лицом, затем сказал, убирая сотовый: — Марина Младич поехала на север острова.

— Это та девушка, в которую предположительно переселился дух? — уточнил шаман.

— Она самая, — ответил следователь. — Как бы нам ее не потерять. Остров большой, куда она, интересно, направилась?

— Я знаю! — воскликнула Джина. — Куда еще-то? Конечно же, она, то есть он, дух, едет к своей белой юрте за Гомбо Хандагуровым!

— Резонно, — согласился Шарменев. — Мы перехватим ее по пути, поехали!

Но вместо того чтобы немедленно бежать к машине, шаман с той же аккуратностью сложил кости обратно в мешок, в том числе и клыкастый череп вымершего хищника.

— Вы хотите взять их с собой? — удивился следователь. — Зачем?

— Скоро узнаете, — усмехнулся Шарменев, прихватывая со стены черный бубен с лиственничной колотушкой.

Недовольных ребят оставили дома, а сами сели в уазик шамана. На грунтовом покрытии он надежнее любой легковой иномарки.

Уже когда миновали деревню, снова позвонил Есько и сообщил, что ему удалось захватить внедорожник Артема, да и сами парни отыскались, едут вместе с ним. На них явно навели морок, они ничего не помнят, в том числе и того, как потеряли Наталью Луневу, но вроде бы парни в норме и постепенно приходят в себя.

— Ну и слава богу, — выдохнул шаман, выслушав новости. — Надеюсь, и с сестрой пока все в порядке, как и с остальными потомками Гомбо и усть-ордынской Сороки.

— Если, по вашим словам, кости — наше спасение, почему бы не провести ритуал прямо сейчас? — поинтересовался следователь. — Чего тянуть, Василий?

— Необходимы два условия. Во-первых, тело, в котором в данный момент находится дух заарина, во-вторых, благосклонность Вечного Синего Неба. Я начну ритуал, когда тень Земли упадет на Луну.

— Как у вас все сложно, у астрологов-любителей, — усмехнулся следователь.

Тем временем они оказались на узкой ровной полосе между береговыми скалами и хвойным лесом. Шаман загнал свой УАЗ прямо в подлесок.

— Ваша Младич поедет здесь, объезд отсутствует.

— Если она уже не проехала.

Шарменев взглянул на часы.

— Вряд ли, не могла, судя по времени. До заброшенной фермы километров двадцать, минут тридцать пять — сорок езды по такой дороге на легковушке, значит, еще четверть часа.

— Будем ждать… Кстати, расскажите-ка о месте, куда дух заарина собрал пленников. В бинокль я видел там в траве разбросанные всюду кости домашних животных, судя по черепам, коров и баранов.

— Там должны валяться еще и конские черепа. — Шарменев усмехнулся. — Знавал я хозяина фермы, редкий был придурок… Впрочем, не такой уж и редкий. Подобных сотни тысяч по всему Срединному миру. Иркутскую, вон, газету откроешь, постоянно на объявления натыкаешься, типа: сведу порчу или, наоборот, наведу…

— По существу, Василий, — перебил его Беликов. — То, что мир переполнен шарлатанами и душевнобольными, я и без того знаю.

— Так вот, жил да был в деревне Хужир один гуран, полукровка, значит. Фамилию называть не стану, она вам, Юра, все равно ничего не скажет… Как все, в школу ходил, потом по направлению в институт какой-то иркутский поступил и пропал лет на двадцать. Объявился в конце девяностых: землю арендовал, дом поставил, загоны, надворные постройки, овец да коров купил, лошадей… Короче, обжился и не бедствовал, говорят. И вдруг, бес, видно, попутал, шаманом себя возомнил. Что ни день, стал кровавые жертвы приносить, по слухам, все поголовье извел. И — канул, никто не знает, куда делся, и не видел его никто с тех пор…

— В розыск подавали? — спросил следователь.

— Кому подавать-то? — Шарменев усмехнулся. — С хужирской родней он, как вернулся, сразу все отношения порвал, больно гордый… Семьи не имел, а с двумя работниками, что на него батрачили, он загодя расплатился.

— Так что же с ним все-таки произошло?

— Кто знает? Может, уехал, а может, Эрлен-хан, владыка Царства Мертвых, его прибрал. Здесь баловать опасно, весь Ольхон до последнего камешка — место силы.

Тем временем красная спортивная машина в облаке поднятой пыли появилась на грунтовке. Дух заарина, пребывающий в теле Марины Младич, конечно же, почувствовал присутствие в подлеске уазика, так же как и преследовавший его внедорожник, но, решив более без нужды не убивать невинных, предпочел не обращать внимания на их тщетную суету. Нарушить планы заарина они не могли. Впрочем, Евгенией Луневой и Василием Шарменевым, потомками его врага, он еще займется, но потом. Куда им деться? Они здесь, под рукой. Главное сейчас — предатель Гомбо Хандагуров, источник всех бед Баташулууна Шагланова в последнем его земном воплощении.

Заметив на дороге проезжающую иномарку, Шарменев завел двигатель уазика и двинулся следом.

— Василий, вы говорили, что утром не сумели преодолеть барьер, установленный вокруг белой юрты. Пройдем ли мы его теперь вслед за Младич? — спросил Беликов.

— У вас за спиной лежит ключ к этому замку, — ответил шаман.

Следователь оглянулся, но ничего, кроме мешка с костями, на заднем сиденье не обнаружил.

— Там ничего, только кости.

— А чьи эти кости?

— Вы думаете, они послужат нам ключом? — догадался Беликов.

— Надеюсь на это…

Припарковав машину на обочине, дух заарина направил неуклюжее тело Марины Младич пешком через лес.

— Гоните, Василий! — воскликнул следователь, увидев покидающую салон Младич, — Мы возьмем ее прямо сейчас!

— Вы не понимаете, с кем имеете дело, — покачал головой шаман, однако вдавил педаль газа до предела, и уазик мгновенно оказался рядом со спортивной машиной.

В это самое время зазвонил сотовый следователя. Тот, взглянув, кто его вызывает, сунул телефон шаману:

— Объясните «аномальщику», как нас найти, он с парнями уже где-то рядом. — А сам, автоматически проверив наличие кобуры с пистолетом, выпрыгнул на обочину и побежал вдогонку за неторопливо шагающей между сосен и лиственниц Мариной. Вероятно услыхав, как, не разбирая дороги, за ней кто-то мчится, девушка оглянулась, затем, одарив следователя лучезарной улыбкой, продолжила свой путь столь же неторопливо.

— Именем закона немедленно остановитесь! — крикнул капитан юстиции, вынимая на бегу пистолет. — Вы арестованы!

Младич развернулась к преследователю лицом.

— Ну, если именем закона, тогда, конечно…

Размахивающий оружием Беликов находился шагах в пяти от нее, когда совершенно на вид крепкая сосна, толщиной в телеграфный столб, без видимых причин вдруг подломилась у основания, и ствол ее, словно молот, ударил следователя сзади по голове.

«Какой милый молодой человек», — подумал заарин с непроизвольной симпатией (материя бывает все ж таки первичной — тело реагирует раньше сознания, а часто и вместо него…), повернулся в нужную сторону и пошел своей дорогой.

Вскоре заарин увидел отару овец и лошадей, пасущихся на байкальском берегу. Они нисколько не изменились за 99 прошедших лет, впрочем, и не могли измениться… А вот и его белая юрта!

Сердце Марины защемило. Сама она, коренная иркутянка, здесь никогда не бывала, да и бывать не могла, но для духа заарина, захватившего теперь тело девушки, эта юрта была родным домом, в котором он проводил месяцы и годы последние полтысячелетия своей жизни.

Все было как раньше, когда он убегал в это уединенное место от суеты и сутолоки Срединного мира. За исключением того, что вошел он в свой дом в чужом, да еще и женском теле. Вошел и остановился на пороге как вкопанный. Он, конечно же, знал, кого увидит на лежанке из шкур возле тлеющего очага, но все равно вид ненавистного предателя заставил его содрогнуться. Захотелось уничтожить этого мерзкого человечишку немедленно, но дух взял себя в руки и усадил Марину в изголовье спящего Гомбо.

— Бар, ты мне нужен! — сказала девушка мужским голосом да еще и на бурятском языке, ко всему прочему, обращаясь в пустоту.

Несмотря на все это, призыв был услышан.

Сознания Беликов от удара не потерял. Крепкий затылок российского следователя, да еще и по особо важным делам, выдержит и не такое, подумаешь, дерево меньше трети метра в диаметре. Впрочем, в голове звенело, как на Пасху, и выбраться самостоятельно из-под придавившего его ствола с пушистой кроной капитан юстиции не сумел. Подошедший шаман, охая и причитая, отодвинул сосну в сторону.

— Я же предупреждал вас, Юра…

— Нормально, Василий! — объявил, поднимаясь с земли Беликов. Пистолета из руки не выпустил, махнул им в сторону, куда удалилась Младич.

— За ней!

— Пошли, — согласился Шарменев, поднимая с земли мешок с костями. — Только вы уж, Юра, слушайте меня, на рожон не лезьте.

Одарив в ответ шамана возмущенным взглядом (уж он-то лучше знает, как вести себя при задержании!), Беликов снова рванул напролом. Он уже видел чертову эту юрту и девушку, у него на глазах вошедшую в нее. Пяти минут не пройдет, как он арестует эту ведьму! Этого оборотня без погон!!!

От юрты Беликова теперь отделяли лишь густые заросли отцветающей сирени. Закрыв локтем лицо, он ломанулся сквозь них, а когда наконец продрался, обнаружил себя стоящим на кромке берега Священного Моря, и волны у самых его ног мыли и мыли и без того блестящую разноцветную гальку. Никакой юрты рядом он не увидел.

Когда капитан юстиции вернулся назад, шаман ожидал его на прежнем месте.

— Вероятно, вам нравится выставлять себя идиотом, — констатировал он сердито.

Следователь промолчал.

— С этой минуты руководство я беру на себя, — продолжил шаман. — Никакой инициативы, понятно?

Следователь кивнул.

— И пистолетом хватит махать, чай, не на стрельбище!

Следователь снова подчинился, убрал оружие в кобуру.

— Пошли!

Капитан юстиции теперь плелся сзади, размышляя, что все, чему его так долго учили, в данной нештатной ситуации оказалось практически бесполезно.

Через кусты сирени шаман не полез, но, прежде чем обойти их справа, порывшись в мешке, протянул Беликову пожелтевшую берцовую кость.

— Зачем мне она? — поинтересовался следователь, но мосол взял.

— Эта кость, принадлежавшая когда-то Баташулууну Шагланову, я надеюсь, будет вашим пропуском к белой юрте.

Беликов не позволил себе усмешки. Вместо пистолета сжимая кость в руке, он молча пошел за Шарменевым. И ничего не произошло, точнее, все-таки, наверно, произошло и пропуск сработал, потому что спустя пять минут они стояли у входа в юрту.

— И что дальше? — поинтересовался следователь, возвращая кость шаману, который аккуратно вернул ее в мешок.

— Войдем.

Шаман отодвинул в сторону полог, и Беликов успел заметить Марину Младич, с закрытыми глазами сидевшую неподвижно в изголовье молодого бурята, прежде чем услышал свирепое рычание и увидел прямо перед собой оскаленную пасть огромной полосатой кошки и отпрянул вместе с шаманом от входа в юрту. К счастью, хищник их не преследовал.

— Вероятно, вот кого мы встретили…

Металлические подвески, колокольчики и бубенцы на костюме шамана зазвенели, когда он, порывшись в мешке, извлек из него череп вымершего хищника и пристально посмотрел в его пустые глазницы.

— Похоже, — согласился следователь, доставая сотовый, однако номер набирать не стал.

— Черт возьми, телефон здесь не принимает!

— Наверно, это место закрыто не только для людей, но и для электромагнитных волн.

Комментировать подобную чушь Беликов не стал. Общеизвестно, что на Ольхоне отвратительная связь, так зачем искать сверхъестественные причины?

— Если я не путаю, Сибирский Тигр — дух-помощник заарина? — спросил он.

— Да, — кивнул шаман.

— А вы не можете, раз у нас есть его череп, как-то нейтрализовать его, что ли?

— Попробую. Собирайте, Юра, хворост для костра…

 

Глава 49

ОСВОБОЖДЕННЫЕ БООХОЛДОЙ

16.16. Остров Ольхон

После отъезда шамана и следователя ребята в большом доме остались одни, обиженные, но не смирившиеся с тем, что их, честное слово, как маленьких, вывели из опасной игры.

Впрочем, вышесказанное относилось исключительно к Джине, Иван же сел в позе лотоса посреди двора и закрыл глаза. Девушка, решившая действовать, подошла.

— Ты и дальше собираешься бездельничать? — спросила она сердито.

— Я не бездельничаю, а медитирую, — ответил Иван, не открывая глаз.

— Он, видите ли, медитирует! — возмутилась Джина. — Моя мать в руках монстра, который, может быть, прямо сейчас режет ее на куски, а ему плевать, он медитирует!!!

— Что ты предлагаешь? — спросил Иван. Ему, конечно же, пришлось открыть глаза и встать на ноги. Трудно сохранять спокойствие, когда на тебя орут.

— Действовать! — объявила девушка.

— Что конкретно мы можем сделать? — спросил Иван, — Учитель со следователем едут сейчас к белой юрте, а у нас даже машины нет, не «японку» же Беликова угонять!

— Я кое-что придумала. — Джина заговорщически подмигнула. — Туда, где, я уверена, будут разворачиваться главные события, не добраться ни на одном средстве передвижения, изобретенном людьми Срединного мира, однако можно попасть иным способом!

— Каким?

— Пошли!

Девушка взяла юношу за руку, привела к погасшему костру, который они разводили утром.

— Место, в принципе, не имеет значения, однако, наверно, привычнее будет стартовать с прежнего. — Джина повела рукой. — Ложись! — И первая улеглась на землю в трех шагах от кострища. Не задавая более вопросов, Иван расположился рядом. Он понимал, что девушка на взводе и перечить ей бесполезно.

— Что дальше? — спросил он, по-прежнему не видя смысла в ее действиях.

— Дальше ты перенесешь нас в сон Гомбо Хандагурова. Ты ведь сумеешь это сделать? Это важно, Ваня, пожалуйста… моя мама… она… — Девушка всхлипнула.

— Я попробую, — сказал Иван, — но ты перестань плакать и сосредоточься. Не время предаваться унынию… Помогай мне!

— Как?

— Закрой глаза, представь мой образ и крепко держи его за руку.

— Представила, — пробормотала девушка, — взяла за руку… и что?

— Молчи!

Иван в свою очередь сосредоточился и вызвал в воображении образ юноши и девушки, которые, взявшись за руки, шагают… куда? Куда, черт побери, их понесло?

Грань меж мирами много тоньше, чем считает большинство, и вполне преодолима, если, конечно, это вопрос жизни и смерти, как теперь…

Кромешная тьма перед глазами, и рука Джины в его руке… Юноша шагнул неизвестно куда и почувствовал, что у него получилось. Как? Он сам этого не понимал… Словом, он открыл глаза и увидел…

Ровно в 3 часа 23 минуты в назначенном месте около заброшенной фермы на вершине пологой сопки с одной-единственной сосной собралась толпа народа. Женщины, а тем более дети у бурят издревле в подобных мероприятиях участия не принимали, однако и они были здесь. Впрочем, в толпе угадывались и лица с европейскими чертами.

Связанное тело неизвестного, потому как лицо его было закрыто натянутым на голову холщовым мешком, привезли на телеге и небрежно сбросили на землю.

Частные фазы лунного затмения уже начались, и край земной тени упал на лунный диск, но никто покуда этого не заметил.

Посередине места действия полыхал большой костер. Три шамана в одежде для камланий били в бубны около него. Среди них были Пятнистый Волк и Сорока, а Полярная Сова руководил действом. В кожаной одежде со множеством бубенцов и подвесок Сова принес в жертву черного коня и слил его кровь в таган с кипящей водой, подвешенный над огнем. Разделав лошадиную тушу острым ножом, он вывернул из него лопатку и стал всматриваться в нее подслеповатыми старческими глазами. Вероятно ничего не разглядев в полутьме, он подошел ближе к костру.

Народ затих в ожидании предсказания, даже боо перестали бить в бубны.

Шаман смотрел на лопатку и молчал.

— Что? — нарушил тишину Пятнистый Волк. — Что ты там видишь?

В ответ Сова, потрясая лопаткой над головой, воскликнул:

— Да будет наказан подлый убийца! Тэнгри-небожители благословляют нас на это! — После чего он бросил лошадиную лопатку в костер и ударил в бубен, — Продолжаем! — прокричал он в полной тишине.

Лунный диск уже наполовину скрыла тень Земли. Приближался рассвет, однако светлее не становилось.

Начала затмения до сих пор никто не заметил…

— Что тут происходит, ты можешь мне объяснить? — спросил Птенец неизвестной науке Птицы с хищным клювом, мощными когтями на лапах и блестящим оперением, причем все это было выполнено из высокопрочной и устойчивой к коррозии легированной стали. Обратился он к Черному Таракану размером с немецкую овчарку, а, надо заметить, подобный размер для заурядного насекомого, пусть и американского происхождения, довольно необычен. Эти чудеса генетики обосновались на одной из верхних веток одинокой раскидистой сосны, что произрастала на пологой вершине сопки в десятке шагов от разведенного костра.

— Если я правильно понимаю происходящее, мы находимся в сновидении Гомбо Хандагурова, — ответил Таракан, зачем-то поднимая хитиновые надкрылки и расправляя крылья, впрочем, очень скоро снова вернул их в исходное положение. — Вот здорово, я, оказывается, тоже летать могу, если захочу, только вот не хочу почему-то…

— Погода, видно, нелетная, — сказал Птенец и добавил для порядка: — Г-г-ар! Далеко бы ты улетел, рожденный ползать!

— На себя посмотри, металлическая ворона, — огрызнулся ее собеседник. — Летать еще не научилась, а туда же, насмехается над несчастным существом!

— «Жил на свете таракан, таракан от детства, — процитировал Птенец, — а потом попал в стакан, полный мухоедства!»

— Сама сочинила? — спросило оболганное насекомое.

— Чему тебя только в школе учили! Г-г-ар! — захохотал Птенец. — Сии гениальные строки принадлежат перу братьев Карамазовых!

— Мы таких писателей еще не проходили.

— В Москве что, другая школьная программа?

Птенец не мог понять, подыгрывает ли ему Таракан, прикалываясь, или действительно не в курсе. Впрочем, наверно, все-таки подыгрывает, кто же не знаком с романом «Братья Карамазовы» хотя бы понаслышке?

— Слушай, — напомнил Таракан, — мы не препираться сюда пришли, а товарищей вызволять!

— Тогда к телу! — призвал Птенец. — Что эти люди собираются делать со связанным телом?

— Давай-ка начнем с самого начала, — не ответив на вопрос, предложил мудрый и последовательный Таракан. — Итак, мы находимся в сновидении Гомбо, которое очень мне напоминает сцену казни заарина из записок учителя.

— Миллион отличий, — не согласился Птенец. — Во-первых, сто лет назад был вечер, а теперь ночь.

— Скорее предрассветное утро, — уточнил Таракан.

— Во-вторых, я вижу здесь женщин и детей, да и кроме бурят добрая половина европейцев.

— Никого не узнаешь?

— Маму я сразу стала искать, но различить можно лица лишь тех, кто стоит в первых рядах у костра, — сказал Птенец. — Мамы среди них нет.

— Вдобавок ко всему мы не знаем в лицо ни одного из похищенных, — добавил Таракан. — Ни Шамбуевых из Новоленино, ни Хандагуровых из Эстонии…

— Смотри, вон та женщина, что возле инвалидной коляски, — Птенец показал стальным когтем, — Нина Павловна, завуч из лицея!

— Отлично! — живо отреагировал Таракан.

— Чему ты радуешься?

— Тому, что мы определились со временем, местом, а также с тем, что здесь вообще происходит.

— Выкладывай, — велел Птенец, — я пока ни с чем не определилась.

— Оно и понятно, куриные мозги вошли в поговорку… — начал было Таракан, но Птенец осадил его одной только многозначительной репликой:

— Что-то я проголодалась, давненько таракашек не клевала на завтрак!

— Понял, молчу, точнее, говорю по существу, — заторопился Таракан. — Итак, время. Сейчас шестнадцатое июня две тысячи одиннадцатого года, ровно четыре часа двадцать две минуты.

— Как ты определил?

— Посмотри на Луну.

Птенец повернул хищную голову на юго-запад, куда указывал Таракан, и увидел в чистом от туч окошке еле различимую красноватую Луну.

— Что это с ней? Стыдно стало?

— Только что началась полная фаза лунного затмения. Земля заслонила Солнце, на Луну упала земная тень, и лунному диску нечего стало отражать.

— Ясно, — сказал Птенец, хотя понял далеко не все. Слабоват был в астрономии.

— Теперь место, — продолжил ликбез Черный Таракан. — Мы находимся на сопке неподалеку от заброшенной фермы. Вон она на байкальском берегу, ее уже видно в предрассветных сумерках.

— Понятно, — кивнул Птенец. — Кого хоронят эти люди?

— Не хоронят, а казнят, — поправил Таракан и добавил без прежней уверенности в голосе: — А вот кого они собрались казнить, я не знаю. Лицо пленника закрыто холстиной…

В одной из двух припаркованных на обочине машин Степан Юрьевич Есько узнал красную иномарку своей сотрудницы Марины Младич, ну а другая — уазик, он решил, принадлежит Василию Шарменеву. На Ольхоне этот непритязательный, но проходимый шедевр отечественного автопрома не выходил из моды еще со времен развитого имперского социализма.

«Аномальщик» припарковал внедорожник рядом, и все вышли из салона.

— Ну и где их искать? — спросил Артем.

— Я думаю, они отправились к берегу Байкала, он, кажется, там, за лесом, — предположил Стас и махнул рукой в правильном направлении.

— Это так, — согласился Есько, — но шаман предупреждал, что сами мы не пройдем и должны дождаться кого-то из них.

— Почему не пройдем? — возмутился Стас. — Что здесь, джунгли Амазонки, что ли? Степан Юрьевич, мы с Артемом на разведку сгоняем!

— Идите, только недолго, а я пока позвоню.

«Аномальщик» достал из кармана сотовый, а друзья напрямую ломанулись через лес.

Вернулись они, впрочем, спустя четверть часа, злые и разочарованные. Парни рассказали в общем-то уже известную историю, как увидели в отдалении белую юрту и даже сумели разглядеть следователя с шаманом, разводящих костер, однако не смогли к ним подойти и неожиданно оказались на пустынном байкальском берегу. Словом, поход провалился, как и предыдущие попытки Ивана с Джиной и следователя.

«Аномальщику» тоже нечем было похвастать — ни один нужный ему телефон не отвечал: Василий Шарменев с Юрием Беликовым находились вне зоны доступа, а Джина Лунева не брала трубку.

— Что будем делать? — спросил Артем.

— Ждать, — предложил Есько. — Вы видели у белой юрты следователя с шаманом, значит, скоро кто-то из них за нами придет.

— С ними-то, думаю, все нормально, — сказал Стас. — Телефоны не отвечают из-за защиты, установленной заарином много лет назад, а вот почему не отвечает сотовый Джины? Может, она теперь тоже захвачена, как и ее мать?

Словом, они решили разделиться. Есько остался ожидать вестей из-за непроходимой границы, парни поехали в дом Василия Шарменева спасать Джину. Они были уверены в том, что девушка нуждается в помощи.

Между тем по указанию Полярной Совы двое дюжих мужчин в светской одежде — в синих халатах и шапках в форме юрты, подхватили с земли упакованное тело и, подтащив к глубокой, узкой яме, поставили на ноги.

— Сейчас вы увидите лицо предателя, по навету которого ровно девяносто девять лет и шестьдесят дней назад был казнен невинный человек! — проревел Сова, перерезая жертвенным ножом веревки на пленнике. — Смерть ему!

— Смерть! — дружно вторила шаману толпа.

Сова тем временем снял с головы пленника холщовый мешок, и все увидели напуганное лицо молодого бурята в возрасте не больше двадцати пяти лет. Птенец и Таракан сразу же его узнали.

— Мой прадед Гомбо Хандагуров, — пробормотал Птенец. — И что, сейчас его живьем зароют в землю, казнят?

— Похоже, — кивнул Черный Таракан.

— Но ведь это всего лишь страшный сон и он умрет понарошку? — с надеждой спросил Птенец.

— Вряд ли, — предположил Таракан, — скорее всего, он умрет по-настоящему.

— Но ведь до рассвета шестнадцатого июня еще несколько часов, сейчас вечер пятнадцатого! Затмение еще только наступит!

— С тех пор как дух заарина принялся орудовать в Срединном мире, причинно-следственная связь полетела ко всем чертям! Я не знаю, что случится, если Гомбо сейчас казнят. Вполне возможно, вслед за ним погибнут и все его потомки!

А толпа продолжала скандировать:

— Смерть! Смерть ему!!!

Птенец разглядел вдруг среди толпы свою мать. Наталья Лунева, как ненормальная, орала до хрипоты то же слово, что и остальные, не понимая, что эта самая «смерть» наступит и для нее самой.

— Мама! — закричал Птенец. — Вон она, моя мама! Почему мы стоим? Нельзя допустить, чтобы казнь состоялась!

Черному Таракану пришлось все ж таки немного полетать. Он поднял хитиновые надкрылки, расправил прозрачные крылышки, неуклюже поднялся в воздух и спустя мгновение пыльным мешком опустился на землю рядом с оторопевшим Птенцом. А тот замер в ужасе, даже и не каркал, потому что прямо над ним возвышался, скаля клыкастую пасть, огромный Сибирский Тигр.

— Бар, разберись с этими недомерками, — услышали те, кого так назвали, приятный женский голос, а потом увидели стоящую позади зверя эффектную даму в черном прикиде, напоминающем закрытый, но сильно декольтированный купальник, этакая амазонка или цирковая укротительница в модельных туфельках на высоких каблуках и с хлыстом в руках, которым она и протянула тигра вдоль полосатой спины.

— Ну же, Бар, сожри с потрохами этих генетических уродцев!

Хвороста и сухостоя поблизости от белой юрты оказалось вполне достаточно, и очень скоро Юрий Беликов сложил высокое кострище, а Василий Шарменев, водрузив на него пожелтевший от времени череп с десятисантиметровыми клыками, щелкнул пальцами.

— Я подожгу, Юра, это не проблема.

Впрочем, это оказалось именно проблемой. Шаман еще пару минут нервно щелкал и щелкал пальцами, невнятно бормоча то ли бурятские заклинания, то ли русскую матерщину, однако ничего не происходило.

— Вероятно, никакая другая магия, кроме магии заарина, здесь не действует, это место его силы, — заключил проколовшийся шаман. — Подожгите вы, Юра, обычным способом.

Мужчины переглянулись. Ни спичек, ни зажигалки ни у одного из них не оказалось. Беликов не курил вовсе, Шарменев только трубку, но делал это всегда дома. Иногда, правда, крайне редко, вредные привычки приносят пользу.

— В бардачке уазика, кажется, есть спички, — не слишком уверенно произнес шаман.

— Вы уверены? — уточнил следователь.

— Я на это надеюсь, — сказал шаман, после чего повернулся и направился к дороге.

— Стойте! — крикнул вслед ему следователь. — В юрте горел огонь!

— Но там Тигр!

— Черт с ним!

Подхватив с земли толстый полутораметровый сук, который, впрочем, вряд ли помог бы ему в схватке с крупной кошкой, следователь побежал к белой юрте.

— Остановись, там тебя съедят! — кричал шаман, но куда там, отважный капитан юстиции, отодвинув кожаный полог, уже входил внутрь.

Тигра, к его счастью, на пороге не оказалось, а Марина Младич с окаменевшим, безжизненным лицом по-прежнему сидела в изголовье спящего Гомбо Хандагурова.

Не обращая на сладкую парочку внимания, Беликов отбросил свой боевой сук, прошел к очагу, в котором действительно теплился огонь, выхватил головню с красными углями, не реагируя на боль, вернулся к костру и сунул головню в хворост.

— Тигра там не было, — сообщил он, глядя, как занимается костер.

— Как ваша рука? — участливо поинтересовался шаман.

— Потом, — отмахнулся следователь. — Я уверен, Тигр где-то рядом, и он еще попортит нам кровь.

— Теперь уже вряд ли, — возразил шаман.

Едва только язычок пламени с аппетитом лизнул пожелтевшую кость, череп вдруг вспыхнул синим пламенем, словно состоял из сжатого пороха.

Освобожденная душа Сибирского Тигра вознеслась в рай хищных животных, где в кровавых наслаждениях будет пребывать 800 лет, то есть столько, сколько боохолдой служил хозяину. Его следующее рождение будет более благоприятно. Он родится на ферме Северной Австралии в образе Белого Кролика (символ «Плейбоя» здесь совершенно ни при чем, хотя как знать…).

«Генетические уродцы», как их только что назвала привлекательная дама в черном прикиде, на минуту ослепли, потому что край солнца выглянул из-за горизонта на востоке, лучи его коснулись полосатой спины нависшего над потенциальными жертвами Сибирского Тигра, произведя вдруг столь активное действие, которого трудно было ожидать от «первых, робких лучей», как их называют плохие поэты. Короче, хищник вспыхнул, как облитый бензином, нет, ярче и интенсивнее, а когда наконец пламя опало, на его месте не оказалось никаких признаков пепла или сажи. Он сгорел целиком без остатка, что для материальных существ немыслимо. Впрочем, в Небеса полетело полупрозрачное облачко синего цвета.

Все участники казни — от палачей и публики до виновника торжества — словно остолбенели, как «морские фигуры» по команде «замри» в детской игре «море волнуется — раз…» Впрочем, для сновидческих образов это вполне нормально.

— Ровно четыре часа сорок четыре минуты, — прошептал Черный Таракан.

— Ты о чем? — спросил его Птенец.

— Нас с тобой спас восход солнца, а он, я посмотрел в календаре, начался именно в это время.

— Вряд ли это рассвет нам помог, тут что-то другое, — возразил Птенец. — Тем более, нам до спасения еще далеко… Посмотри, эта разодетая, как дешевая проститутка, девица тоже, вероятно, так думает.

Именно так! Разъяренная мегера с правильными чертами лица щелкнула хлыстом, будто гром ударил с небес.

— Это вам даром не пройдет! Бедный мой Бар, ты восемьсот лет верно служил мне! — Женщина вдруг усмехнулась. — Впрочем, сто лет назад ты предал, променяв меня, заарина, на жалкого недоучку. Так что поделом тебе, глупое животное!

Снова щелчок хлыста, и псевдоукротительница обратила-таки внимание на Птенца и Таракана.

— Молитесь своим чудовищным богам, уродцы!

Она уже занесла свое оружие над головой, когда Таракан сорвался с места и, быстро перебирая шестью своими конечностями, помчался навстречу смерти. Удар хлыста рассек его тело, словно скальпель, ровно посередине, а обе его половинки почти мгновенно растворились в воздухе, будто их и не было вовсе. Птенцу показалось, что он увидел на месте расчлененного насекомого окровавленного, но целого Ивана, впрочем, и его образ ненадолго задержался в мнимой реальности чужого сна.

Синее облачко поднялось в Небеса, а, как оказалось, юношу успела разглядеть и хозяйка положения. Хлыст выпал из ее рук, лицо побледнело.

— О боги… значит, вы — дети… Я не желаю убивать невинных, а уж тем паче детей. Хотя ничего страшного на этот раз не случилось. Боохолдой освободился, а мальчик просто вышел из игры, и слава богу…

К удивлению Птенца, женщина перекрестилась.

Освобожденная душа Черного Таракана вознеслась в рай насекомых, где была принята, как герой. В последующем, более благоприятном рождении он должен стать еще ближе к венцу творения, а значит, к возможности полного Освобождения.

Очень скоро он родится в одном из домов деревни Бурдаковка, что расположена по Байкальскому тракту Иркутской области, в изящном и хорошо сбалансированном теле бельевой вши.

 

Глава 50

ДОЧЬ-ХИЩНАЯ ПТИЦА

17.17. Остров Ольхон

На окраине деревни Хужир не слишком много двухэтажных коттеджей с фигурной оградой из кованого железа, и дом Василия Шарменева, описанный Степаном Юрьевичем, парни отыскали без проблем. Припарковав внедорожник у запертых ворот, они вошли в калитку.

— Джина! — позвал Артем, но друг тронул его за плечо.

— Не ори, вон она. — Стас показал в глубину двора, где на вытоптанной земле у кострища лежала девушка рядом с незнакомым им парнем их возраста.

— Что с ней?

Оказавшись рядом с телами, проверили у обоих пульс.

— Спит, — вздохнул с облегчением Артем.

— И этот, ухажер чертов, тоже дрыхнет, — зло заметил Стас.

— Как я понимаю, это ученик ее дяди шамана. Почему он, интересно, ухажер? — поинтересовался Артем.

— А ты посмотри, какие нежности! — возмутился Стас.

Действительно, даже и теперь Иван и Джина продолжали держаться за руки.

— Эй, просыпайся давай! — Стас тронул девушку за плечо — безрезультатно, потрепал легонько ладошкой по щеке — с тем же успехом, повернулся к другу: — Спит как убитая…

— Типун тебе на язык, болтун, — осадил его Артем.

— Кстати, давно хотел тебя спросить: что за хрень такая — типун? Что-то вроде колуна, может?

— Бабка моя так говорила…

То, что типуном в старину называли в народе язву или болячку, обычно на кончике языка, Артем другу объяснить не успел, не до того стало. Юноша, лежащий рядом с Джиной, вдруг вскрикнул, по телу его прошла судорога, буквально изогнувшая его в дугу, а лицо исказила гримаса боли, и он застонал.

Парни молча наблюдали, не зная, чем помочь. К счастью, этого и не потребовалось. Иван приподнялся, сел и обвел присутствующих взглядом совершенно бессмысленным.

— Ты как, парень? — спросил Стас. — Может, воды надо или еще чего?

— Нет, — коротко ответил тот, вернулся в исходное положение, вытянувшись на земле, и замер с закрытыми глазами.

— Что это с ним? — недоумевал Стас.

— Может, он эпилептик? — предположил Артем. — Мы ж его не знаем… Он вроде москвич, а они там в мегаполисах все больные да дерганые…

— Я здоров, — не согласился Иван, поднимаясь на ноги. Он больше не выглядел ни больным, ни ущербным. — А статистика заболеваний по столице даже лучше, чем в целом по стране, — добавил он с гордостью.

— Конечно, — усмехнулся Стас, — лучшие врачи вас лечат… И вообще, как только дельный человек появляется в провинции, сразу же оказывается в Москве. Закон великой русской природы…

— Разве иначе возможно? — удивился Иван. — Там много больше возможностей для реализации талантов.

— Денег там больше! — зло добавил Стас.

— И денег тоже, — кивнул Иван.

— Хватит препираться! — осадил спорщиков Артем, в принципе согласный с москвичом. Он ведь и сам после окончания лицея собрался поступать именно в столичный вуз.

— Хорошо там, где нас нет! — Он повернулся к Ивану. — Что с Джиной? Мы не можем ее разбудить.

— И не надо! Она сейчас… — Он запнулся, но так и не смог подобрать слова. — Она далеко, в другом мире… короче, нельзя ее отвлекать.

— Давай-ка по порядку, приятель, — предложил Стас, — все, как на духу, выкладывай.

— Вы друзья Джины, Стас и Артем? — уточнил Иван, и парни кивнули. — Тогда слушайте. Джина настояла, чтобы мы…

Рассказ его прервал телефонный звонок на сотовый девушки. Стас аккуратно извлек его из нагрудного кармана и ответил обеспокоенному «аномальщику»:

— С Джиной все в порядке, Степан Юрьевич, она нашлась.

Убирая сотовый в свой карман, он посмотрел на лежащую на земле девушку и обалдел совершенно, собственным глазам не поверил. Нет, с Джиной ничего не произошло, она лежала как лежала, не меняя позы, а вот над ней в потемневших небесах встала тень расправившей крылья огромной Птицы. Остальные тоже заметили это скорее уж небесное явление.

— Что происходит? — с ужасом прошептал Артем.

— Все в порядке, — успокоил его улыбающийся ученик шамана. — Я был уверен, что ЭТО случится с ней…

Женщина перекрестилась, и Птенец вдруг понял, что все ею сказанное — правда. Боохолдой в нелепом образе Черного Таракана действительно обрел свободу, и это хорошо, а Иван вышел из игры, то есть проснулся во дворе дома в Хужире, что еще лучше. Он наконец перестанет путаться у нее под ногами, и она наведет здесь порядок. Здесь и во всем Срединном мире. Что-то он в последнее время без ее присмотра явно деградирует. Непорядок, даже бардак!

Птенец обрел вдруг уверенность, которой мгновением раньше и в помине не было. Он еще не до конца представлял, кем станет, но уже становился важным и мощным, внушающим ужас, уважение и, как ни парадоксальна этакая смесь, еще и любовь. Да-да, именно любовь, но и леденящий ужас тоже. Похоже, женщина этого еще не поняла. Что ж, скоро поймет…

Птенец нахохлился, как это принято у пернатых, каркнул для порядка, уверенно подошел вразвалку к цирковой диве, но, не удостоив ее вниманием, подбросил клювом лежащий у ее ног хлыст и, раскрыв пасть, оказавшуюся на редкость зубастой и емкой, проглотил оружие целиком. И даже не поморщился. Его желудок требовал более калорийной пищи, и он с нескрываемым интересом взглянул на аппетитную даму в черном прикиде. С удивлением Птенец обнаружил, что та, напуганная и задрожавшая, оказалась почему-то вдруг малюсенькой, как цирковая карлица, даже меньше!

Вот тут-то до Птенца и дошло, что он вовсе уже и не Птенец, а вполне взрослый экземпляр неизвестной орнитологии Птицы породы необычной и странной, штучный товар!

Птица возвышалась трехэтажно над замершими «морскими фигурами», затеявшими опасную игру в шаманскую казнь, над амазонкой, не менее эффектно выглядевшей и бухнувшейся перед ней на колени.

— О Мать Хищная Птица! — возопила женщина в нелепом прикиде. — Прости меня, недостойного, посмевшего поднять хлыст на твоего друга!

Сначала Птица подумала, что какая же она Мать? Она дочь, девица еще. «Береги честь смолоду» и все такое прочее… Ей это чуть ли не с младенчества внушали родители, мамаша в основном. Но не в этом даже дело, не встретился ей пока ее нареченный, по словам изрядно поддатого дяди Сережи Кузнечихина, «сказочный принц с яйцами золочеными на резвой, блин, кляче белой масти…»

Дочь Хищная Птица рассмеялась, что произвело в округе эффект разорвавшейся бомбы на полкилотонны, не меньше. С пологого холма сдуло всех участников и зрителей сновидческой казни, вырвало с корнем сосну, в ветвях которой еще недавно прятались Птенец с Тараканом, но невероятным образом Гомбо. Хандагурову, в одиночестве стоящему на вершине холма, а также женщине в прикиде ничего не сделалось. Последняя в прежней коленопреклоненной позе сидела у когтистых лап Птицы. С ней вообще необходимо было срочно что-то решать, но что именно, Птичка еще не придумала, а потому, аккуратно подхватив клювом за шиворот, подняла амазонку с земли, расправила крылья, разбежалась и взлетела в воздух, звеня стальным оперением.

— Да примут Высокие Небеса душу заплутавшего в Срединном мире боохолдоя по имени Сибирский Тигр! — провозгласил Василий Шарменев после того, Как, вспыхнув синим пламенем, клыкастый череп исчез без следа.

— Удивительно, — констатировал Юрий Беликов, осмотрев костер со всех сторон. — Даже пепла от него не осталось.

— Ничего удивительного, — возразил шаман. — Возраст черепа, я думаю, не одна сотня лет. Он так долго балансировал на грани миров, что, можно считать, уже и не принадлежал Срединному миру, хотя и оставался в нем.

— Опять метафизика, — поморщился следователь. — Кстати, Степан Юрьевич, наверно, давно приехал, но пройти к нам не может из-за отсутствия этого вашего метафизического ключа — сахарной косточки заарина.

— Идите, конечно, приведите его и ребят. — Шаман протянул одну из костей, вынув ее из мешка.

— Да уж, оставлять пацанов надолго без присмотра чревато неприятностями, по себе помню.

Беликов направился через лес к дороге, а Шарменев заглянул-таки в белую юрту. Там все оставалось по-прежнему. Ни спящий Гомбо Хандагуров, ни окаменевшая Марина Младич даже поз своих не поменяли.

Что делать дальше, шаман еще не решил, да и заходить в юрту поостерегся.

Когда следователь вышел из леса, возле машин он увидел «аномальщика», беседующего по телефону. Заметив его, тот убрал сотовый и помахал рукой.

— Где парни? — подойдя, спросил Беликов.

— Я только что говорил со Стасом, — ответил Есько. — Он остался в доме Шарменева охранять Джину, а Ивана Артем на джипе везет сюда, они будут с минуты на минуту.

— Почему Джина со Стасом остались? — Следователь ничего не понимал.

— Ученик шамана объяснит это всем сразу, — ответил Есько. — Я и сам пока ничего не понимаю, но у Ивана есть не только объяснения, но и некий план действий.

— Ладно, дождемся ребят, — сказал следователь. — Надеюсь, его план — не мальчишеская выдумка.

— Я тоже на это надеюсь, — усмехнулся «аномальщик».

Евгения Лунева никогда не летала на самолете.

Родилась в 95-м, времена не самые нищие, но уж и изобильными их для ее родителей не назвать. Как большинство работяг в провинции (счастье, что работы никто из них не терял), жили от гудка до гудка, от зарплаты до зарплаты. В итоге кое-как сводили концы с концами. Плюс своя картошка, капуста, огород…

Сами перебивались, а на дочку денег не жалели, сколько могли, конечно, но уж отпуск на теплом море в Анталии или Сочи — это исключено. Дал бы бог выжить да ребенка обуть-одеть, чтобы в лицей девочка не хуже других пошла.

Словом, Джина никогда не летала на самолете, а тут вдруг полетела сама на собственных крыльях! Самолеты отдыхают, вертолеты — тем более. Летчики-профи десять лет жизни отдали бы, чтобы не в кабине за стеклом, а вот так же лицом чувствовать воздух, крылами ловить восходящие потоки, кожей ощущать подъемную силу… Все-таки любой механизм не более чем бесчувственный протез, неспособный полноценно заменить собственное тело.

Короче, Птица по имени Джина летела, и под крыльями ее проплыли сначала воды Священного Моря, а потом зеленое море тайги.

Она летела туда, где на самом краю Срединного мира, далеко-далеко на севере, в особенном пространстве, недоступном простым смертным, растет огромная раскидистая Ель. Ничего живого нет вокруг, только Ель, Небеса и снег, чистый, как отражение Небес.

Для причастных тайне Ель — лестница. Верхушка ее прорастает в Небеса, а корни питают эманации страданий преисподней.

На ветвях Ели — гнезда, в гнездах — яйца, в яйцах — души нерожденных шаманов.

На нижних ветках — слабых, на средних — средних, на верхних — сильных, а на самой вершине, на границе миров Верхнего и Срединного, — одно-единственное гнездо, в котором появляются на свет Великие шаманы.

Мать Хищная Птица с орлиной головой и железными перьями садится на Дерево, сносит яйца и высиживает их.

Для рождения малых шаманов требуется один год, средних — два, сильных — три, а Великого — тридцать лет и три года…

Когда душа выходит из яйца, Мать-Птица отдает ее для обучения Дьяволице-Шаманке, у которой один глаз, одно плечо и одна кость. Она укачивает душу будущего шамана в железной люльке и кормит ее запекшейся черной кровью…

Шаман рождается и уходит в Срединный мир, чтобы стать проводником меж мирами, а Шаманская Сила его остается в гнезде, укрытом в густой хвое Мирового Дерева — там, где нет ничего живого вокруг, только чистый снег и Небеса, как отражение чистого снега… далеко-далеко на севере… на самом краю Срединного мира…

За исключением Стаса, охраняющего спящую Джину, душа которой путешествовала неизвестно по каким мирам, все остальные активные участники событий собрались наконец неподалеку от белой юрты и сразу же потребовали от Ивана объяснений. Тот рассказал, как по просьбе Джины они вошли в сон Гомбо, о гибели Сибирского Тигра, о заарине в образе красивой девушки со смертоносным хлыстом, а главное, о том, как уже после его насильственного пробуждения во дворе дома учителя они увидели над телом Джины тень гигантской птицы с распростертыми крыльями.

Шаман попросил подробностей видения, но оказалось, что парни никаких подробностей не приметили, просто огромная тень величиной с трехэтажный дом, символизирующая, по мнению Ивана, буддийское божество Птицу Гаруду или, в шамано-сибирском варианте, Мать Хищную Птицу. Тут же ученик шамана напомнил остальным о странном Птенце, духе-помощнике Джины, обретенном накануне.

— То есть, — резюмировал Шарменев, — ты считаешь, что моя племянница заручилась поддержкой могучего мистического существа и теперь вне опасности?

— Более того, — ответил Иван, — все, что нам остается, это ждать знака от нее.

— Какого конкретно знака? — поинтересовался следователь.

— Не знаю, — ответил юноша, — но знак будет точно, и достаточно внятный, чтобы мы, простые смертные, восприняли его однозначно.

Сознание Девушки-Птицы раздвоилось. Оставаясь человеком, она была еще и мифическим существом, Матерью-Хищной Птицей — или Дочерью, какая разница? И в стальном клюве ее, она не забывала об этом ни на мгновение, покорно висел Тот, кто восстал и кто сделался сейчас угрозой для Срединного мира, а значит, и для всего в целом тонко взаимодействующего и сбалансированного Мироздания. Выведенное из равновесия, оно развалится, как карточный домик, и тогда последствия непредсказуемы, а как раз этого допустить было никак нельзя.

Птица давно поднялась выше освоенных дальней авиацией высот, выше облаков, которые теперь проплывали под ее крылами, подобные причудливым белоснежным горам и долинам.

Человеческая часть сознания не переставала удивляться и восторгаться открывшейся панорамой, мистическая лишь беззлобно посмеивалась. Для нее чудес в мире не существовало, впрочем, в людском понимании она и сама была чудом.

Наконец на горизонте прямо по курсу Джина увидела верхушку Мировой Ели, словно вырастающую из облачной тверди. Некоторое время спустя Птица плавно опустилась в гнездо, расположенное на самой ее вершине.

Гнездо было свито из цельных осиновых стволов толщиной в телеграфный столб, с высотой стен в два человеческих роста и общей площадью, может быть, чуть уступающей корту для игры в большой теннис! Ровное дно его устилал слой мелких веток и пахучего сена, поверх подстилки там и сям валялись блестящие, явно металлические осколки яичной скорлупы в палец толщиной.

Птица аккуратно поставила принесенную в клюве амазонку посередине гнезда и вдруг перестала выглядеть как Птица, впрочем продолжая ею оставаться. Теперь по щиколотку в сене друг против друга стояли азиатская девушка-подросток почти мальчишеского телосложения и красивая девица с почти идеальными чертами лица, одетая в майку и вытертые джинсы, босая. Им обеим было понятно, что маскарад закончен.

— Ты дома, Баташулуун Шагланов, — поведя рукой, сказала неожиданно для себя самой азиатка. Впрочем, говорила ее устами мистическая, «птичья» половина их общего сознания.

— Да, я дома, — согласилась та, что выглядела как Марина Младич в садово-дачном варианте, и добавила, подняв с подстилки блестящий металлический осколок: — Свежая скорлупа… Откуда?

— Всего несколько лет назад родился Великий шаман, — пояснила Джина-Птица.

— Где же он? Я не чувствую его присутствия в Срединном мире!

— Его зовут Андрей Татаринов, ассистент, он… — Птица оборвала сама себя, — впрочем, не важно, что с ним сталось… А с твоего рождения, Баташулуун, прошла уже тысяча лет.

— Девятьсот девяносто девять, если быть точным, — поправил тот, кто выглядел как европейская красавица. — Но для тебя, бессмертной, год или даже век туда-сюда не имеют особого значения.

— Для меня все имеет значение, — возразила та, что наполовину была Джиной Луневой, — каждое мгновение, каждая искорка жизни. Ты нарушил собственный закон, заарин-боо, который выработал для себя после твоей неосмотрительной помощи Великому Завоевателю: НЕ УБИЙ! Любая жизнь священна, даже жизнь букашки или таракана, и никто не вправе отнимать ее!

— Я был ослеплен жаждой мести. — Девушка склонила голову. — Прости, Мать-Птица, мне нет оправдания, я виновен и заслужил повторную казнь, самую позорную и мучительную из всех вообразимых.

— Да, твое послесмертие в Срединном мире ужасающе, но твоя долгая праведная жизнь заслуживает награды, которой ты сам себя едва не лишил. Как никто, ты был близок к просветлению и освобождению из порочного круга и достиг бы их в ослепительное и счастливое мгновение смерти.

— Я безропотно приму любое наказание, — становясь на колени и сложив на груди руки, сказал заарин-боо, — и смиренно — любую награду. Делай, что должно, повелительница, Мать Хищная Птица, но, последнее… боохолдои… я их сдерживал, но в мое отсутствие они с цепи сорвутся…

— Я понимаю, о чем ты, Баташулуун, — сказала Джина. — Все будет ок, не переживай…

 

Глава 51

ДЖИНА РАСТРОиЛАСЬ

18.18. Остров Ольхон

Не такой человек Стас Кузнечихин, чтобы пассивно ждать у моря погоды. Он бы и в шторм, и в бурю уверенно вел утлое суденышко своего существования к заветной цели. Какой? Он и сам покуда не представлял, да и многие ли индивиды в неполные семнадцать лет знают цель? Вряд ли. Стас не знал, но жил в предвкушении каких-то грандиозных событий, ожидающих его впереди. Но хуже нет, чем ждать и догонять. Стас желал немедленно оказаться в самой гуще этих самых судьбоносных событий, но по воле жребия подброшенной Иваном монетки…

О эта чертова выпавшая «решка»! Короче, Стас поставил на «орла» и проиграл, после чего Артем повез на своем внедорожнике Ивана к белой юрте, а Стас остался сторожить спящее тело Джины. Нет, он первый и сказал, что оставить беззащитное тело без присмотра никак нельзя, но почему он, а не Артемка? Не повезло, обидно…

Отыскав на обширном дворе усадьбы Шарменева кресло-качалку, Стас подтащил его к кострищу и установил так, чтобы одновременно видеть спящую девушку и входные ворота. На случай непрошеных гостей положил на землю под руку пару крепких поленьев из поленницы у бани и устроился в кресле, нацепив наушники и врубив на плеере русский рок — совместил тем самым полезное с приятным…

Стас глазам своим не поверил, когда, отбивая такт «Последней осени» Шевчука по подлокотнику кресла, он увидел входящую в калитку Джину. Как он мог, охранничек, называется, не заметить, что она встала и ушла?! Но, скосив глаза, он обнаружил на земле в двух шагах от себя все ту же Джину. Тогда кто входит во двор, нагло ухмыляясь?

Стас подскочил с кресла, пытаясь поднять с земли полено. Это действие стоило ему утраты равновесия, а когда он, чертыхаясь, все-таки встал на ноги, то увидел одну Джину рядом в вертикальном положении, причем другая, точь-в-точь такая же, сохраняла горизонтальное абсолютное спокойствие, продолжая дрыхнуть у его ног… Что за черт? Демоны? Замуровали?

Стас замахнулся поленом на вертикальную, размышляя попутно, при чем здесь, собственно, «замуровали»?

— Не надо! — воскликнула Джина. — Не делай этого, Стас, дай объяснить!

— На, — сказал Стас, но полено не опустил.

— Что значит твое «на»?

— Ответ на твое «дай»!

Девушка расхохоталась:

— Неужто не узнал? Я — Джина!

— А она кто? — Стас кивнул на спящую.

— Тоже я.

— Щас вдарю! — Парень нервно завел полено еще дальше за спину, рискуя упасть.

— Правда, Стас, это я, честное слово! Я умею теперь быть одновременно сразу в нескольких местах!

— Ну тогда ты точно не Джина Лунева, та ничего такого не умела!

— Я научилась! Чем же тебе доказать, Фома неверующий? — Девушка чуть не плакала. — Да опусти ты наконец это свое дурацкое полено!

— Вспомни что-нибудь такое, что может знать только настоящая Джина, — потребовал Стас, но руку с импровизированным оружием все-таки опустил.

— Легко! — объявила девушка. — Только тебе это не слишком понравится.

— Не надо меня стращать!

— Ты трижды… — она подсчитала, загибая пальцы на руке, — нет, четырежды назначал мне свидания и всякий раз пытался поцеловать в губы, но после того, как получал в лоб, удостаивался утешительного, братского поцелуя в щеку!

— Тогда уж сестринского, — уточнил покрасневший Стас. — Ладно, сдаюсь, ты — это ты. И что теперь? Может, хоть одна из вас захочет со мной целоваться?

Джина расхохоталась.

— Вряд ли, тем более, когда я проснусь, — кивок в сторону спящей, — остальные Джины исчезнут.

— Остальные? — удивился Стас. — Что, есть и еще?

— В этот самый момент я одновременно говорю с тобой во дворе дома дяди Васи, с Гомбо Хандагуровым в его сновидении и со всеми остальными у костра возле белой юрты, — пояснила девушка и вдруг заговорила серьезным и даже безапелляционным тоном: — Прямо сейчас, Стас, ты садишься в машину Юрия Беликова, едешь к заброшенной ферме и присматриваешь за похищенными, точнее, их защищаешь. Там моя мать, не забывай об этом!

— А как я тебя оставлю? — снова кивок в сторону спящей.

— За меня не волнуйся, не пропаду, — улыбнулась девушка, после чего обе Джины растворились в воздухе.

— Пропала все-таки, — пробормотал Стас, направляясь к «японке» следователя. — От нее никогда не знаешь, чего ждать, совершенно непредсказуема…

Дверца, к счастью, оказалась открытой. Едва только парень сел за руль, двигатель запустился самопроизвольно, да еще и без ключа зажигания. Вдобавок к этим чудесам Стас услышал голос Джины:

— Чуть не забыла, на-ка вот, возьми!

Стас повертел головой, но девушки рядом не увидел, зато на пассажирском сиденье лежал пистолет для пейнтбола, стреляющий шариками с краской.

— Что за черт? И на кой он мне? — задал он как бы риторический вопрос, но в ответ услышал тот же голос:

— На боохолдоев шарики с краской подействуют не хуже каменной соли или осиновой стрелы. Стишок Артема помнишь? Так это гвоздодер!

— Да где же ты наконец, Джина?! — воскликнул раздраженный Стас и в ответ после короткого смешка услышал:

— Удачи, ухажер!

Сторонний наблюдатель, глядя на идиллическую картину у костра, разведенного около белой юрты, вполне мог решить, что мужская половина четырех поколений некой дружной семьи выбралась на пикник. Степан Юрьевич выглядел как мудрый, но строгий дедушка, Василий Шарменев — папа Юрия Беликова (пусть шаман женат на русской, а его сын пошел в маму, несмотря на неоспоримую доминанту азиатской крови), ну а Иван с Артемом — сыновья Юрия. По возрасту чуть не сходилось, но пусть Юрий просто хорошо сохранился, спортсмен и все такое…

Седовласый бурят травил байки, как это принято на пикнике у костра.

— Ты спросил, Ваня, знаю ли я хоть кого-то, способного посоперничать с духом заарина?

— И равного ему по мистической силе, — уточнил ученик.

— Равный или нет, судить не берусь, но хужирский шаман Николай Хамаганов, тоже, как и я, без посвящения, рассказывал, что знал такого человека, по всем признакам, Великого шамана, и имя ему было Ассистент.

— Чей, интересно, он ассистент? — усмехнулся следователь. — Хирурга, а может, оператора?

— Художника-постановщика на съемках французского фильма в Иркутске и на Ольхоне несколько лет назад.

— У нас тут давным-давно никто кино не снимал, — заметил Есько.

— Хамаганов говорил, что были съемки, он сам в них участвовал, но очень скоро реальность по воле тэнгри-небожителей изменилась, и помнит теперь о них едва ли не он единственный.

— Разве подобное возможно? — удивился следователь.

— Все возможно, Юра, — ответил «аномальщик», — все, что мыслимо и даже немыслимо, уж поверьте моему опыту.

Есько повернулся к Шарменеву.

— Ну и кто он по национальности, ваш ассистент: бурят, якут, а может, эвенк?

— Он русский.

— Быть такого не может!

— Однако это так. Андрей, это его имя, потомок Михаила Татаринова, первого русского шамана, прошедшего посвящение еще в восемнадцатом веке. Легенда о нем дошла до наших дней.

— Где же он, этот ваш великий русский шаман? — спросил следователь. — Почему бы нам не попросить его о помощи?

— Помощь Ассистента не понадобится, — услышали все сидящие у костра голос Джины и повернули головы.

Девушка стояла около входа в белую юрту, и было непонятно, то ли она вышла из нее, то ли собирается войти. Оказалось, не то и не другое.

— Дядя Вася, тебе предстоит отчитать над телом девушки, в которое вселился дух заарина, «Бардо Тёдол».

Джина протягивала книгу. Шаман, подойдя, взял ее.

— Что за книга такая? — шепотом спросил следователь у «аномальщика».

— «Тибетская книга мертвых», — пояснил тот, — В дословном переводе «Великое Освобождение в результате услышанного в Бардо». Буддийские монахи или, если их поблизости нет, любые другие люди читали эту священную книгу над телом покойного, дабы душа его не заплутала в Бардо, то есть в послесмертии, и выбрала правильный путь.

— Новый вопрос, — Беликов усмехнулся, — что такое Бардо?

— Если коротко, это промежуточное состояние. Всего существует шесть таких состояний, шесть Бардо. Три при жизни, или три Бардо Жизни. Это Бардо Утробы, когда мы в утробе ожидаем рождения. Бардо Сна, когда во сне мы вспоминаем Себя. Бардо Мистического Озарения, когда наяву мы Себя забываем, но не утрачиваем сознания.

— Остальные, — догадался следователь, — это Бардо Смерти?

— Да, так их называют, — кивнул «аномальщик». — Чикаи Бардо, или Бардо Смертного Часа, Хониид Бардо, или Бардо Кармических Наваждений, Сидпа Бардо, или Бардо Воплощения, то есть очередного рождения.

— Ясно. — Следователь снова усмехнулся. В Бардо Смерти он запутался сразу.

Между тем диалог племянницы с дядей продолжался.

— Думаешь, поможет? — спросил шаман.

— Надеюсь, — ответила Джина.

— Не поздно ли читать над телом? Баташулуун Шагланов умер девяносто девять лет назад.

— Не важно, когда он умер, дух его до сих пор в Срединном мире, и необходимо водворить его в чрево.

— Ладно, попробую, — согласился шаман. — Где проводить обряд?

— В белой юрте.

— Но это место силы заарина! — воскликнул шаман. — Здесь все подвластно его воле, даже время!

— И это хорошо. Заарин сам станет помогать тебе. Он выбрал.

— Мне начинать прямо сейчас?

— Нет, начнешь завтра рано утром, ровно в четыре часа двадцать две минуты, когда диск полной Луны скроет земная тень. Все началось с солнечного затмения и завершится лунным спустя девяносто девять лет и шестьдесят дней.

— Когда предать огню останки заарина? — спросил Шарменев.

— В три часа двадцать три минуты, в момент начала частных фаз затмения, — ответила Джина. — И еще одно. Как только все завершится, вы должны покинуть это место и никогда сюда не возвращаться. Впрочем, это будет невозможно: пространство вокруг белой юрты свернется окончательно. Ты понял меня, шаман?

Тот склонил голову.

— Все будет так, как должно, повелительница, Мать Хищная Птица!

— И последнее, — удовлетворенно кивнув, продолжила Джина. — Артем, прямо сейчас ты поедешь к заброшенной ферме. Там тебя встретит твой друг, он знает, что делать.

Артем не смог заставить себя ответить мистическому существу так, как подобает. Перед ним же стояла девчонка, Джина Лунева, он ее десять лет уже знал как облупленную! Юноша, усмехнувшись, провозгласил с деланым поклоном:

— Слушаю и повинуюсь, о облупленная!

Девушка рассмеялась в ответ и растаяла в воздухе, а наглецу, к слову, ничего за его дерзость не было, напротив. Умащиваясь за рулем внедорожника, он обнаружил на пассажирском сиденье маркер для пейнтбола. Повертев в руках, положил на прежнее место.

— На кой он мне сдался?

— Скоро узнаешь, ухажер!

И снова, как у Чеширского Кота его улыбка, в отсутствие Джины прозвучал ее смех.

— Джина Чеширская, — констатировал Артем, запуская двигатель джипа.

Гомбо Хандагуров отыскался там, где девушка-Птица видела его в последний раз, — на пологой вершине обезлюдевшего холма. Двадцатипятилетний бурят стоял на краю могилы, узкой, глубокой ямы, вырытой для его погребения. Глаза его были закрыты, но губы беззвучно шевелились.

— Что ты шепчешь, Гомбо? — спросила Джина.

— Молитву, — ответил тот, открывая глаза, — христианскую молитву.

— Какую именно? Я хочу знать.

— «Боже, дай мне силы и душевный покой, — процитировал он нараспев, — принять как должное то, что я не могу изменить, мужество изменить то, что могу, и мудрость отличать одно от другого»-.

Гомбо смолк.

— Молитва святого Франциска Ассизского, — констатировала Джина. — Она помогает тебе?

— Очень.

— А не хотел бы ты изменить свое положение? — спросила девушка-Птица. — Теперь ты можешь это сделать.

— Как? — усмехнулся Гомбо. — Я в ловушке, из которой нет выхода. Мне остается лишь спать и видеть сны, точнее, кошмары о собственном погребении. Но я не ропщу, Мать-Птица, я смирился с этим.

— Ты можешь немедленно уйти из белой юрты! — торжественно объявила Джина. — Я отпускаю тебя, прощая все прегрешения. Иди в мир, Гомбо!

Глаза молодого человека заблестели, ладони непроизвольно сжались в кулаки.

— Значит, я снова увижу свою жену Дариму, своих детей и овец! Я снова буду охотиться на изюбря и пасти скот! Спасибо тебе, Мать Хищная Птица!

— Пожалуйста, — по инерции ответила озадаченная Джина. — Но ты, мне кажется, не совсем ориентируешься во времени.

— Почему же? — в свою очередь удивился Гомбо. — Прошла всего одна длинная, даже бесконечная ночь с тех пор, как я забрел сюда по следу подранка.

— Эта ночь длилась почти сто лет, — сказала Джина. — Твоя жена давно умерла, дети тоже, но живы внуки и правнуки, которых ты никогда не видел.

— Почти сто лет… — повторил Гомбо.

— За это время, — с воодушевлением продолжала Джина, — произошло много плохого, но больше хорошего. Не стану рассказывать о революции, Второй мировой войне и гонке вооружений, но человек полетел в космос, появились телевизоры, компьютеры…

Она вдруг заметила, что собеседник ее не слушает. Спрятав лицо в ладонях, он, похоже, беззвучно плакал.

— Что с тобой, Гомбо?

— Дарима… — прошептал он, убирая руки, лицо его действительно было в слезах. — Мне казалось, еще вчера я обнимал ее, а теперь… ты говоришь, она умерла… Тогда зачем мне возвращаться? Для чего? Все, кого я знал и любил, — покойники, да и сам я чужой теперь в этом изменившемся до неузнаваемости мире… Я остаюсь, Мать-Птица, я остаюсь в своих снах!

— Но, Гомбо, тебе ничего больше не угрожает, дух заарина отказался от мести, и ты свободен!

— Да, я свободен, — повторил Гомбо, — и выбираю то, что было прежде. Может быть, хотя бы во сне я увижу любимую жену, детей и привычный мир…

 

Глава 52

ЛУННОЕ ЗАТМЕНИЕ

03.23. Остров Ольхон

Дрова и хворост для большого погребального костра заготовили с вечера. Связав более-менее ровные ветки с руку толщиной, сделали наверху кострища плоский помост, вроде аранга, на который Василий Шарменев аккуратно выложил все до последней кости Баташулууна Шагланова.

Ориентировались во времени по сотовым телефонам. Диск полной Луны периодически прятался за облаками, а потому наступление частных фаз лунного затмения определить было проблематично.

Ровно в 3 часа 23 минуты шаман сперва щелчком пальцев поджег костер (теперь его магия снова действовала), потом перерезал горло жертвенного белого барана из отары заарина, возопив на бурятском языке, что жертву эту он посвящает Эрлен-хану, владыке Царства Мертвых, и просит с подобающим почетом подготовиться к встрече с духом Баташулууна Шагланова, заарин-боо.

Никаких видимых последствий не произвели ни действия шамана, ни его слова. Огонь, потрескивая, пожирал дрова вместе с человеческими останками, а дыма почти не было, ничего сырого в костер не попало.

Ученик шамана хоть и хвалился, что пять суток может обходиться без сна, однако молодой организм требовал отдыха, и прилегший у костра Иван задремал-таки и увидел во сне (в бреду ли?) Джину Луневу в образе огромной Матери Хищной Птицы, раскинувшей крылья со стальным оперением над всем Срединном миром. Грандиозное, надо заметить, зрелище, но дерзкого ученика оно впечатлило не слишком.

— Вроде бы твой дядя Вася на дона Хуана не похож и галлюциногенным сладким перчиком меня на ужин не кормил, — усмехнулся юноша. — Чего тебе надобно, Птичка?

— Ты, оказывается, трепло вроде Стаса, придурок. — Птица покрутила стальным когтем у виска. — Некогда мне с тобой шутки шутить. Значит, так, ты немедленно садишься в машину и едешь на заброшенную ферму. Боюсь, пацанам одним не справиться.

— В какую машину? — уточнил Иван.

— Выбирай, какая тебе больше нравится, — позволила добрая Джина-Птица.

— Тогда я поеду на красной спортивной иномарке! — объявил нахальный ученик.

— Губа не дура…

— Спрашиваешь…

— Постой, ты, поди, по малолетству и водить не умеешь! — спохватилась Птица.

— Умею, — успокоил ее Иван, — Ну а встретить инспектора почти в четыре утра, да еще на богом забытом острове, вот оно, настоящее чудо!

— Удачи тебе, Ваня, — пожелала Птица уже с интонацией Джины, без инфернального выпендрежа.

— Спасибо, — поблагодарил Иван, мгновенно просыпаясь.

Он тут же рассказал остальным о своем видении и был отпущен с богом. Перечить всесильному мистическому существу — себе дороже.

— Лучше на УАЗе поезжай, — посоветовал шаман, — в иномарке, может, и ключей нет.

Разборчивый юноша отказался категорически от шедевра отечественного автопрома.

— Подумаешь, проблему нашли — ключи, — усмехнулся он, запуская двигатель, напрямую закоротив провода. На пассажирском сиденье Иван обнаружил маркер для игры в пейнтбол и расхохотался. — Абсолютное оружие!

Стас Кузнечихин с Артемом Беликовым, вооруженные точно такими же маркерами, еще с вечера расположились на пологой вершине той самой сопки, с которой несколькими часами ранее за заброшенной фермой наблюдали следователь с «аномальщиком».

За время наблюдения большая группа заложников вернулась на КамАЗе из ближайшего леса с полным кузовом дров, вываленных на вершине соседнего холма, где отец и сын Хандагуровы уже успели выкопать узкую яму глубиной не меньше двух метров.

Этим активные действия ограничились, и заложники, раздевшись до трусов, присоединились к возлежавшей на сухом сосновом стволе Нине Павловне. Вели они себя будто курортники на берегу теплого моря.

Охранников или надзирателей среди заложников парни не заметили. Если они и были, а их не могло не быть, по внешнему виду от заложников они не отличались. Никто никуда не бежал, соответственно, никто ни за кем не гнался. Парни наверняка знали лишь трех злодеев: двух полицейских, бурята и русского, плюс восьмилетнего мальчишку, что видом напоминал ангелочка без крылышек, но никто из них им на глаза не попался.

С наступлением сумерек «отдыхающие» вместе с незримыми надзирателями вошли в дом, сделалось тихо, и более на берегу Байкала вообще не ничего происходило.

Лишенные связи с остальными, парни лежали на холме уже больше девяти часов. Единственная рекомендация от Василия Шарменева, привезенная Артемом, присоединившимся к другу чуть позже, сводилась к тому, что их неприятности, если вообще они будут, начнутся в 3 часа 23 минуты, когда полутень Земли упадет на лунный диск, а возле белой юрты сожгут останки заарина. Часы на экране сотового показывали четыре пополуночи, однако ничего не происходило.

— Слушай, Артем, — обратился к другу Стас, — я все равно не понимаю, как Джина, будучи простой смертной, оказалась одновременно в нескольких местах. Это могут лишь шаманы на высшей ступени посвящения, да еще боги Верхнего мира. Уж не вознеслась ли Джина при жизни на Небеса?

— Шаман с «аномальщиком» пришли к выводу, что нет, не вознеслась, — ответил Артем. — Они считают, что ее способности временные. Они получила их только для того, чтобы сохранить в равновесии мироздание.

— Хорошо бы так, — кивнул Стас, — пусть она лучше остается простой девчонкой, как-то, знаешь, глупо и бесперспективно влюбляться в богиню, да и взаимность маловероятна.

— Не скажи, — Артем усмехнулся, — в мифологии древних греков олимпийские боги сплошь и рядом влюблялись в смертных и даже имели общих детей, например…

— Ладно-ладно, полубоги от Геракла до Тесея, слышали, знаем, — перебил друга Стас, — только вот мы с тобой в Сибири, вместо Олимпа у нас Байкал с Ольхоном, а боги здесь не олимпийские, а бурятские.

Он погладил лежащий перед ним на земле пистолет с длинным стволом, на обычный, стреляющий пулями, похожий не слишком.

— Расскажи-ка мне лучше, как эта хрень действует. Ты вроде занимался пейнтболом?

— Недолго, — ответил Артем, — у меня тогда машины не было по малолетству, а мотаться в Иркутск да обратно на маршрутках желание быстро пропало, но ликбез провести могу. Во-первых, эта «хрень» называется даже не «пистолет», а «маркер».

— Понятно почему, — догадался Стас. — «Убитых» в игре он метит цветной краской.

— Правильно, — кивнул Артем и продолжил: — Нам досталась неплохая модель «Planet Eclipse», электронно-пневматический, стреляет в любом режиме, как одиночными, так и очередями, калибр шарика шестьдесят восемь сотых дюйма.

— Кстати, — блеснул эрудицией Стас, — дословно слово «пейнтбол» переводится с английского как «шар с краской».

— А стоит эта твоя «хрень с краской» около штуки евро.

— Сколько-сколько? — с ужасом переспросил Стас.

— Сколько слышал, — усмехнулся Артем. — Есть, правда, модели и подешевле…

— Прости меня, неразумного, о сокровище! — с деланым подобострастием произнес Стас, осторожно коснувшись маркера одним только пальцем. — Никогда больше я не назову тебя «хренью», я стану называть тебя «драгоценной Хренью»! Так и только так, с заглавной буквы!!!

— Еще неизвестно, как шарик с краской подействует на боохолдоев, — выразил сомнение Артем.

— За такие бабки он их прямиком в ад отправит!

— Может, и в рай, — предположил Артем. — При жизни они могли быть достойными людьми, зловредными их сделал дух заарина.

— Мне безразлично куда, лишь бы их здесь не было, — сказал Стас, — а если серьезно, Джина сказала, что шарики подействуют не хуже каменной соли и осиновых стрел. Как же ей не поверить, небожительнице нашей?

— Ладно, хватит трепаться. — Прихватив с земли свое оружие, Артем приподнялся. — Пойду-ка я на разведку до фермы, посмотрю, что там делается.

— Зачем? Тихо же все, — возразил Стас.

— Это и настораживает. — Пригнувшись, Артем пошел к дому, оглянулся. — Если что, подай мне знак.

— Какой?

— Филином кричать умеешь?

— Нет.

— А крякать?

— Я петухом могу, — сказал Стас. — Хошь, кукарекну?

— Пока не надо, но если кого-нибудь увидишь, кричи хоть петухом, бог с тобой.

Скоро стало уже трудно разглядеть Артема в предрассветных сумерках.

Оставшись один, Стас заклевал было носом, когда на плечо его легла ладонь и за спиной он услышал приятный женский голос, несколько жеманный:

— Молодой человек, у вас зажигалки не найдется?

Артем прошел уже полдороги, когда полная луна выглянула из-за туч. Сделалось чуть светлее, впрочем, и восток уже окрасился. До восхода солнца в 4.44 оставалось меньше сорока минут.

Артем посмотрел на лунный диск. Он приобрел красноватый оттенок, большая половина чуть темнее, но если бы Артем не знал про затмение, сам бы точно не догадался, подумал бы, что, может, туман такой или еще что… Надо заметить, астрономия никогда не являлась его коньком. Но теперь, после всех этих событий, он, конечно, обратит на эту науку более пристальное внимание. Никогда прежде он не считал, что механическое движение удаленных небесных тел может иметь на жизнь людей хоть какое-то влияние. Вот если астероид врежет по планете, вроде того, что послужил причиной гибели динозавров и вообще девяноста пяти процентов всего живого, тогда понятно — будет катастрофа планетарных масштабов с гарантированной гибелью человеческой цивилизации, если не всего человечества как вида.

Но сейчас-то просто одна планета заслонила солнце другой, всех дел-то. Однако и это небесное явление влияет на людские судьбы, слава богу, не настолько глобально…

Эти мысли автоматически промелькнули в голове, пока Артем осматривался. Итак, в сотне метров от берега дом с пустыми темными проемами и ни звука вокруг. Заложники, вероятно, спят, введенные похитителями в транс.

Возле дома сейчас один только КамАЗ без кабины, а в тени его кто-то притаился, отсюда не разобрать.

Артем вжался в землю и, стараясь делать это бесшумно, пополз к человеку у самосвала. Вот только к человеку ли?

«Скорее уж он — человекообразное существо», — размышлял Артем, приближаясь к темной махине КамАЗа.

Когда до цели оставалось не больше десятка метров, мужчина в темном камуфляже, только это и возможно было разглядеть, поднялся и, крадучись, скрылся за корпусом самосвала.

Распластанный на земле Артем замер. Он не знал, что теперь делать. Попытка застать предполагаемого противника врасплох провалилась. Ну а в том, что он имеет дело именно с противником, Артем не сомневался. Заложники спят внутри дома, бодрствовать снаружи могут лишь их похитители.

Пока Артем лежал, оценивая ситуацию, та окончательно вышла из-под его контроля. Нога в высоком шнурованном ботинке, возникшая прямо перед ним, казалось, из пустого пространственного эфира, наступила вдруг тяжелым кованым каблуком на его маркер и, будь тот не дорогостоящим «Planet Eclipse» в корпусе из алюминиевого сплава, раздавила бы его, как пустой орех. Впрочем, какое это вообще имело значение, если в то же мгновение вторая нога в точно таком же ботинке ударила Артема в подбородок с такой силой, что тело его, совершив оборот, упало навзничь.

— Молодой человек, у вас зажигалки не найдется? — услышал Стас, мгновенно перевернулся на спину, навел маркер и нажал на спуск. Девушка будто предполагала подобную реакцию. Она чуть присела, и шарик пролетел над ее головой.

— Ты чего, парень, сдурел, что ли, по людям палить?

Полная красноватая луна выглянула в прореху между туч, сделалось чуть светлее, и Стас смог разглядеть противника. Впрочем, почему противника? В двух шагах от него уже снова стояла в полный рост девушка, явно не старше двадцати лет, высокая, стройная. Она тоже его видела достаточно хорошо. Рассмеялась вдруг, Стасу показалось — оглушительно, вероятно разглядев его оружие, все еще направленное на нее.

— Все ясно с тобой, парень!

— Тихо, ты! — прошипел Стас. — Чего смешного?

— Извини, — девушка перешла на шепот, — я же не знала, что вы тут в войнушку играете…

Стас сел, ствол маркера опустил, но оружия из рук не выпустил. Девушка рядом присела на корточки, и Стасу показалось, что от нее попахивает спиртным. Она продолжила:

— Хорошее место выбрали… Какой клуб?

— «Иркут», — догадавшись, о чем речь, наобум ответил Стас. Хотя почему наобум? Назови «Иркут» или «Ангара» любое предприятие столицы Восточной Сибири и попадешь со стопроцентной гарантией. Вот и девица кивнула головой.

— Знаю такой. А я боец «Высшей лиги» при Техническом университете, может, слышал?

— Конечно.

Стас врал, а что ему еще оставалось делать, тем более и девушка ему с первого взгляда понравилась, точнее, с первого выстрела.

— Давно пейнтболом занимаешься? — продолжила она расспросы.

— Не очень.

— Новичок, значит?

— Ага…

Девушка положила руку на его плечо, и Стас снова вздрогнул, но теперь совсем по другой причине.

— Молодец! Хорошее дело, все лучше, чем наркотой по подъездам ширяться! — Она провела ладонью по его щеке, интонация голоса изменилась, дыхание участилось. — Меня Таней зовут… Я третий курс закончила Техунивера… Мы тут с друзьями неподалеку расположились… Все уснули, а мне не спится, прогуляться пошла… Закурить хотела, а зажигалку в палатке оставила…

Уже и вторая ладонь девушки подключилась — прошлась сверху вниз от волос к шее.

Остолбеневший Стас молчал, попросту не зная, как себя вести. Кукарекнуть, что ли, оповещая Артема о гостье? Ну уж нет, этого он делать не станет.

— А тебя-то как зовут?

— Стас.

— Где учишься?

— В лицее, в одиннадцатом…

— О, неиспорченный юноша! — почему-то обрадовалась Татьяна. — Я обожаю молоденьких мальчиков, это моя слабость!

Словом, их уста очень скоро нашли друг друга, не заплутали в предрассветных сумерках…

Стас, выпустив из рук в подобной ситуации совершенно излишний маркер, что есть силы прижал девушку к себе, и та страстно застонала.

Когда Артем пришел в себя, он обнаружил, что крепко связан по рукам и ногам алюминиевой проволокой без оплетки, впившейся в тело. Ровно напротив, в трех шагах он увидел своего противника, сидящего на каком-то ящике, и теперь мог наконец разглядеть его. Информации, впрочем, получил минимум. Мужчина был в камуфляже, пресловутых ботинках, а половину лица его скрывал черный платок, повязанный под самые глаза. Точного возраста Артем не определил, но решил, что, судя по глубоким залысинам, тому хорошо за сорок. В руках мужчина держал маркер, а на его коленях лежал автомат Калашникова с укороченным прикладом.

Изучив обидчика, Артем скосил глаза, определяя свое местонахождение, и вскоре пришел к выводу, что лежит под стеной заброшенной фермы, выходящей на берег Байкала. Значит, вот куда его, бесчувственного, приволокли…

— Очухался, малый? — заметив шевеление, спросил мужчина. Говорил он спокойным и негромким голосом, однако впечатления, что он кого-то опасается, не возникало.

Артем попробовал пошевелить уже затекшими руками и не удержался, застонал. Мужчина, впрочем, на его стон не прореагировал.

— Кто таков, что здесь делаешь? — спросил он.

Появилось искушение ответить: «Грибы, мол, собираю», но ситуация уж точно возникла не шутейная, живым бы остаться.

Непроизвольно подумалось, что Стас именно так и ответил бы, несмотря ни на что.

Правду говорить нельзя, врать глупо, значит, надо включить дурака, и чем он придурочней, тем лучше. Кстати, мужик же его маркер держит в руках! Ответ напрашивался.

— Заплутал я, дяденька, — плаксивым тоном начал Артем, — мы тут с пацанами в войну играем, да, видно, занесло меня далековатенько… Темой меня зовут, Темкой, я в школе учусь, в десятом классе…

Еще и всхлипнул для правдоподобия… Хорошо хоть удержался, школу не назвал вспомогательной, это был бы явный перебор.

— Твой? — спросил мужчина, показав маркер.

— Мой.

— Дорогая модель. Где деньги взял?

— Папа на день рождения подарил, — снова всхлипнув, ответил Артем. Главное, с этими всхлипами не перестараться…

— Папа олигарх, наверно?

Связанному юноше показалось несколько опрометчивым называть место работы отца мужику в камуфляже ночью, на пустынном берегу Байкала.

— Откуда у нас олигархи? Они все в Москве или в Лондоне жируют… Папа прорабом на стройке работает, хорошо получает.

Мужчина заулыбался:

— Строитель — профессия достойная… А я знаешь кто?

— Кто?

— Ассистент! — заявил мужчина с таким пафосом, будто назвался президентом страны, да не какого-то там бананово-нефтяного придатка, а Франции или даже Штатов.

Артем же не мог понять, какой такой Ассистент и почему это звучит так гордо… или горько? Не важно… И вспомнил-таки разговор у белой юрты. Это же русский шаман, способный посоперничать с самим заарином! Вот только был он или нет, вопрос, на который Василий Шарменев ответить не сумел.

Между тем легендарный герой продолжил вещание:

— Хожу я, значит, с нойоном-полуволком, духом-помощником своим, нечисть всякую истребляю, само собой, мир спасаю, чтобы такие вот пацанята, вроде тебя, Темка, могли спокойно в пейнтбол играть! Словом, я, как Ван Хельсинг или даже Баффи, истребительница вампиров! Смотрел про них кино?

«Если он — Ассистент, то, уж точно, сумасшедший, — не слишком связно размышлял Артем, — надо же попсовый Голливуд приплести… Да и младше вроде Ассистент, тридцать три года ему, кажется… Однако ситуацией грех не воспользоваться…»

— Вы бы развязали меня, дяденька, — заныл Артем после паузы, — больно очень рукам… да и ногам тоже…

Тот не успел ответить, но ответ все-таки прозвучал. За спиной первого, словно ниоткуда, возник второй мужчина в камуфляже, помоложе, и с пафосом произнес:

— Я спасу тебя, парень! Потому что я — настоящий Ассистент, а этот — так, погулять вышел, экскаваторщик хренов.

Артем вздрогнул и особой радости от обещания не испытал. Он узнал новоявленного Ассистента, не мог не узнать…

Иван, конечно же, не пожалел, что выбрал не УАЗ, а спортивную машину. Полное совмещение полезного с приятным — скорость и комфорт. Пока русские летали в космос, европейцы довели до совершенства качество наземной техники. Впрочем, надо признать, пусть это и непатриотично, американцы с не меньшим успехом сделали и то и другое.

К счастью, чуда не произошло, ни одного сумасшедшего гаишника Иван по дороге не встретил и очень скоро, с легким сожалением покинув комфортабельный салон, вышел в степь неподалеку от заброшенной фермы.

Сжимая в руках «абсолютное оружие», маркер для пейнтбола, он прислушался и был удивлен. В двух-трех десятках шагов от него, судя по характерным стонам, похоже, трахались или собирались этим заняться. Но он же не в городском парке или на пляже, в конце концов, здесь это невозможно!

Татьяна, страстно постанывая, срывала со Стаса одежду, а у того опустились руки. Он же Джину одну только любил, а та его уже два года динамила, поэтому не было никогда у парня девушек, а уж близости с ними тем более. А тут вдруг пришла, блин, наглая и, что хуже всего, красивая оторва-курортница, черт бы ее побрал…

Но в данный момент она намеревалась со всей определенностью принадлежать не риторическому черту из устоявшегося словосочетания, а конкретному пацану, выпускнику 10-го класса хандабайского лицея. Впрочем, что она хотела в действительности, Стас даже и не догадывался. А пока потерявший голову от страха и вожделения юноша позволял раздевать и целовать себя девушке… нет, существу с горящими рубиновым огнем глазами, с ярко-красными пухлыми губами, которые теперь неожиданно вытянулись и формой напоминали клюв какой-то экзотической хищной птицы…

— Это ты, что ли, Ассистент, сопляк? — возмутился первый мужчина в камуфляже, а второму, отметил Артем, до тридцати трех лет, приписываемый молвой русскому шаману, было еще жить да жить.

«Что за чушь лезет в голову, — подумал Артем, — он умер уже! Это ж Коля Зуев, сосед Луневых по сгоревшей деревне. Его в Олхе взорвали спецназовцы из гранатомета „Вампир“! Да и первый мужик понятно кто, экскаваторщик со стройки возле лицея, и тоже мертвец!»

А те вели себя еще как живо…

— Я — Ассистент! — взревел экскаваторщик. — А ты — говно на лопате!

— От говна слышу! — проорал водитель взорванного КамАЗа и врезал коллеге-строителю в ухо с разворота по рабоче-крестьянски. Тот отлетел в сторону, а коснувшись земли, обернулся в громадного, с годовалого теленка размером, ярко-рыжего пса с единственным рубинового цвета глазом во лбу. Ощетинившись, монстр оскалился, и с почерневших зубов в пыль упал клок кровавой пены.

— Ты эти свои потусторонние штучки брось! — возмутился Зуев. — Обоссался со мной по-человечески драться?

Вероятно, так оно и было. В гуманоидном обличье пожилому экскаваторщику с молодым, тренированным водителем совладать шансов не было. Да и зачем? Тело демона-анахая идеально приспособлено для убийства двуногих.

Быстрый, как молния, анахай прыгнул и отхватил от бедра Николая Зуева порядочный кровавый шматок в камуфляже.

— Ах ты, курва! — взревел водила и, обернувшись точно в такого же монстра, только чуть покрупнее и, вероятно, моложе, прыгнул на экскаваторщика.

Анахаи сцепились в рыжий клубок с воем и рыком. Кто берет верх, было не разобрать, очень уж стремительно они двигались.

Связанный Артем с ужасом наблюдал за посмертной схваткой возле своего тела и, кстати, за право освободить его от пут.

Между тем у белой юрты прогорел погребальный костер, и в красных, переливающихся углях уже не различить было бренных останков Баташулууна Шагланова. Время полного лунного затмения приближалось.

— Что теперь? — поинтересовался Юрий Беликов.

— Войдем в юрту? — спросил Степан Юрьевич.

Оба смотрели на Василия Шарменева, было понятно, что решать именно ему.

— Да, пора, — ответил тот, и мужчины вслед за шаманом вошли в юрту.

Здесь все оставалось по-прежнему. Гомбо Хандагуров спал у очага на лежанке из шкур, Марина Младич, словно окаменевшая, безжизненная, сидела в его изголовье.

— Не положить ли нам девушку? — спросил следователь.

— Места больше нет, — возразил «аномальщик», но сам же и опроверг себя: — Хотя можно прямо на пол, подстелить что-нибудь…

— Пусть все здесь остается как есть, — решил шаман и спросил Беликова: — Как у нас со временем?

— Еще две минуты, — ответил тот, взглянув на часы. — Сейчас четыре двадцать ровно.

— Вы бы сели где-нибудь в сторонке.

Сидячие места в юрте отсутствовали, и мужчины устроились прямо на земляном полу у входа.

— Тоже своего рода экзорцизм, — прошептал Беликов.

— Ну да, похоже, — согласился Есько, — только отчитывают совсем по другой книге.

— Какая, в принципе, разница? Все эти ваши книги — опиум для народа, — усмехнулся следователь, а «аномальщик» лишь пожал плечами.

Шаман раскрыл «Бардо Тёдол» на первой странице и прочел вслух…

 

Глава 53

ЧИКАИ БАРДО

04.22. Остров Ольхон. Область Бардо

«О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, настало время искать Путь!

Твое дыхание сейчас остановится. Я подготовлю тебя к встрече с Чистым Светом. Сейчас ты воспримешь его, как он есть в Мире Бардо, где все вещи подобны ясному безоблачному небу, а обнаженный незамутненный разум — прозрачной пустоте, у которой нет ни границ, ни центра.

Познай себя в это мгновение и останься в этом Мире. Я помогу тебе!»

По телу Марины Младич прошла судорога, девушка вдруг захрипела и, как столб, повалилась на спину, ударившись затылком о земляной пол юрты.

Мужчины подскочили с мест.

— Что с ней?! — встревоженно спросил Есько.

— Переверните ее на правый бок, в позу «лежащего льва», — спокойно произнес не поддавшийся панике Василий Шарменев. — И кто-нибудь, зажмите артерии с правой и левой стороны горла.

Мужчины сделали, как велел шаман, повернули и зажали, но девушка продолжала хрипеть, на губах ее выступила желтоватая пена. Из ушей, ноздрей и глаз стала выделяться того же цвета маслянистая жидкость.

— Она умирает! — воскликнул Юрий Беликов.

— Это дух заарина готовится покинуть ее тело, все идет, как должно, — сказал шаман и, приблизив свои губы вплотную к уху девушки, произнес отчетливо и ясно:

«О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, не позволяй своему уму отвлекаться!

Сейчас приходит к тебе то, что называют смертью, думай о ней так:

„Вот и настал час моей смерти, воспользуюсь же ею во благо всех живых существ, которые населяют беспредельные просторы небес, и буду поступать так, чтобы достичь совершенного состояния, движимый любовью и состраданием к ним и направляя все свои усилия к Высшему Совершенству…“»

То, что увидел Иван в пяти-семи шагах от себя под тусклым светом красной луны, поразило его до предела. Поразило и напугало. Он даже не сумел сразу прийти товарищу на помощь.

Это было похоже на половой акт, однако им уж точно не являлось. Обнаженный Стас лежал на спине, совершая характерные движения. Вероятно, он-то был уверен, что происходит соитие. Партнерша сидела на нем в известной позе, но что это была за партнерша, господи…

— Муу шубуун, — прошептал Иван, непроизвольно перекрестившись. — Дурная птица…

Тело существо имело женское, обнаженное, а вот голову — птичью. Вытянутые губы образовали длинный красный клюв, которым муу шубуун, издав звук, напоминающий воронье карканье, клюнула юношу в лоб и «каркнула» снова, теперь торжествующе.

Стас двигаться перестал, из раны во лбу потекла кровь, заливая лицо. Он с ужасом наблюдал, как птичья голова с черными перьями вместо волос подалась назад, готовая к новому удару. Но уж его-то Иван дожидаться не стал. Выйдя из ступора, он нажал на спуск маркера и, не слишком надеясь на благоприятный исход выстрела легким шариком, отбросил оружие и с криком побежал вперед.

Однако юноша зря сомневался в своем «абсолютном оружии», Мать Хищная Птица дурного не посоветует.

Шарик, выпущенный из маркера, ударил монстра в обнаженную грудь, мгновенно окрасив сперва ее, а затем и все тело в насыщенный желтый цвет, после чего муу шубуун попросту пропала, а в небеса поднялось легкое полупрозрачное облачко желтоватого оттенка.

Душа Татьяны Трапезниковой, при жизни сохранившей невинность, в образе сладострастной гурии поднялась в магометанский вариант рая в Мире Дэвов, дабы, наслаждаясь по полной программе, ожидать нового, весьма благоприятного рождения в приличней семье высоконравственных и высокоразвитых гуманоидов седьмой планеты одного из солнц созвездия Малой Медведицы. Невооруженным глазом с Земли его, увы, не разглядеть…

Иван остановился как вкопанный, впервые воочию увидев вознесение. Голос, точнее, стон Стаса вывел его из нового ступора.

— Тема, помоги…

Тот не видел, кто находится рядом, глаза его заливала кровь.

— Это Иван, я помогу тебе! — Ученик шамана присел рядом и, не побоявшись испачкаться, возложил на рану не слишком стерильную ладонь.

— Какой, к черту, Иван? — встрепенулся было Стас, в любой ситуации самонадеянный и хамоватый.

— Лежать! — прикрикнул спаситель на неблагодарного наглеца и придавил ладонью рану так, что тот вскрикнул.

— Полегче, блин, ученик чародея, — проворчал Стас. — А где Артем?

— Не знаю.

— Так его, наверно, тоже выручать надо! Он на разведку к ферме пошел и должен был давно уже вернуться!

— Почему ты раньше об этом не подумал? — съязвил Иван. — С муу шубуун решил развлечься, сердцеед?

— Да уж… — Стас смутился. — Знаю, что кретин, на бабе прокололся… Кто она такая, эта шубуун?

— Дурная птица, после объясню, молчи! — Иван снова надавил ладонью на рану, но на этот раз Стас лишь стиснул зубы. — Полежи спокойно три минуты, потом пойдем товарища твоего вызволять… Счастье, что с первого удара эта тварь не проломила тебе череп и не выклевала мозг, как это у них принято…

Между тем в белой юрте Марина Младич продолжала пребывать в позе «спящего льва». Из всех отверстий ее тела сочилась желтоватая, дурно пахнувшая жидкость, а дыхание, и без того хриплое, сделалось прерывистым с задержками в четверть, а то и в полминуты. Вдруг тело ее, казалось, приподнялось над землей, а может, именно так и случилось, грудная клетка расширилась, вбирая воздух по максимуму, и наконец девушка с хрипом выдохнула, после чего замерла неподвижно.

Склонившись над телом, следователь увидел остекленевшие, безжизненные глаза.

— Она умерла… — прошептал он.

Тем временем шаман отпихнул его прочь и, удостоверившись, что дыхание полностью прекратилось, крепко прижал пальцами сонную артерию и в самое ухо трупа произнес:

«О почтенный господин Баташулуун Шагланов, слушай! Сейчас ты созерцаешь Сияние Чистого Света Совершенной Реальности. Познай его.

О благороднорожденный, твой разум пуст, он лишен формы, свойств, признаков, цвета, он пуст — это сама Реальность!

Твой разум пуст, но это не пустота Небытия, а разум как таковой — свободный, трепещущий, блаженный. Это само Сознание!

Твое сознание, лишенное формы и воистину пустое, и твой разум, сияющий и блаженный, — оба они неразделимы.

Твое сознание, сияющее, пустое, неотделимо от Великого Источника Света, оно не рождается и не умирает, оно — Немеркнущий Свет…»

Когда Иван позволил, Стас подскочил с земли как ошпаренный, быстро натянул на себя одежду и подобрал маркер, после чего тут же собрался бежать в сторону заброшенной фермы, но ученик шамана поймал его за шиворот.

— Ты куда разогнался? Там полно опасной нечисти!

— И что? — поинтересовался раздраженный Стас. — Сидеть и ждать, пока от Артема даже косточек не останется?

— Мы пойдем, — спокойно ответил Иван, — но пойдем осторожно, прикрывая друг друга. Вперед!

Он двинулся в направлении заброшенной фермы. Покачав раненой головой, — не любил, когда им командовали, — Стас пошел следом, стараясь все-таки не шуметь. Впрочем, шума хватало. У дома, похоже, сцепились две псины, и слышно их было за версту.

— Бродячие собаки? — спросил Стас. — Откуда?

— Они есть везде, где есть люди, даже и в столице, — ответил Иван, — но это, кажется, не собаки…

В двух десятках шагов от дома они встретили, конечно же, не бродячих собак, а двух полицейских в форме и, вероятно, при исполнении.

— Нарушаем? — поинтересовался с улыбкой мент бурятской национальности.

— Предъявите ваши документы! — строго заявил второй, русский. — После двадцати трех несовершеннолетние подростки должны находиться дома под присмотром родителей!

— Комендантский час! — уточнил первый мент.

У парней даже тени сомнения не возникло, что перед ними оборотни в погонах. Тем более Стас сразу узнал в них похитителей Натальи Луневой.

— Мочим! — переглянувшись с боевым товарищем, предложил он.

— Мой русский, — согласился Иван, вскидывая маркер.

Шарики калибра 0,68 дюйма из стволов вылетели одновременно и, хотя изначально были разного цвета, испачкали форму однотонной серой краской. Далее все произошло точно так же, как с муу шубуун. Менты сперва целиком окрасились в красный цвет, затем исчезли. И два еле заметных красноватых облачка медленно поплыли в предутренние Небеса…

Души двух иркутских милиционеров прошли-таки аттестацию, которой так опасались, и, оказавшись в аду (русский в горячем его варианте, бурят — в холодном), где сохранили прижизненные лычки сержантов, были зачислены в штат местных полицейских участков. Им предстоит ближайшие 1000 лет ловить мародеров и взяточников, покуда они не родятся вновь в более благоприятном Царстве Голодных Демонов, в Прето-Локи, где вечно будут испытывать голод и жажду, но никогда не смогут насладиться едой и питьем. Ведь их тонкие карикатурно-уродливые шеи не пропускают даже жидкость…

Победила, как всегда, молодость (впереди еще будет повод оспорить эту, казалось бы, непреложную истину). Поскуливая совершенно по-щенячьи, анахай, в которого обратился пожилой экскаваторщик, отполз в сторону весь в зеленой крови, искусанный и ободранный.

— Ну что, придурок малахольный, понял, кто из нас настоящий Ассистент? — приняв человеческий облик, вопросил водитель самосвала.

Израненный анахай вместо ответа уполз за угол дома, а победитель обратил-таки внимание на связанного Артема.

— Что, пацан вчерашний, развязать тебя или как?

— Развяжите, — попросил Артем, — я вам по гроб жизни благодарен буду…

Может, зря он помянул это скорбное деревянное изделие, а может, и не входило в первоначальные планы боо-холдоя его освобождать. Зуев сощурился.

— Щас, разбегусь… по гроб жизни, это хорошо… — Он сделал решительный шаг, но остановился. — Нет, это будет выглядеть как убийство беззащитного и безоружного военнопленного, а Николай Зуев, старший сержант танковых войск, на подобную подлость не пойдет, и не просите!

Он приблизился и, ворочая парня, как куль с картошкой, освободил его от пут, после чего отошел шагов на пять.

— Ты свободен, — объявил Зуев. — Пару минут даю тебе прийти в себя, потом — защищайся!

Артем поднялся с земли, массируя передавленные проволокой запястья. Он понимал, что шансов выстоять против опытного бойца у него попросту нет. Однако под ногами Зуева на земле валялся маркер. Значит, минимальный шанс все-таки оставался?

— Драться будем по-мужски, один на один, — сказал Зуев, принимая боксерскую стойку.

— Понял.

Артем, скривившись, подумал: «Эх, дрын бы сейчас хороший или хоть камень, да где ж их взять?»

Под ногами не наблюдалось тяжелых предметов, способных послужить оружием, а до спасительного маркера у ног боохолдоя надо было еще как-то добраться. Как?

Тем временем в белой юрте Василий Шарменев продолжал чтение «Бардо Тёдол»:

«О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, подумай о Великом Сострадательном Боге. Не отвлекайся. Усердно сосредоточь на нем свой ум. Думай о нем так, словно он — отражение луны в воде, видимое и в то же время не существующее само по себе. Думай о нем так, словно он обладает физическим телом…»

После толчка шамана следователь устоял на ногах. Отойдя чуть в сторону, он бросал косые взгляды попеременно то на торжественно декламирующего шамана, то на Марину Младич, ныне покойную, он был в этом уверен. Совершено преступление — девушке не оказали своевременную помощь, вот явная причина смерти. И он, капитан юстиции при исполнении, находился при этом и не настоял, позволил одному сумасшедшему служителю культа безнаказанно читать дурацкий текст, другому убедить себя, что так и надо… Тоже мне, мракобес, лжеученый от КГБ, ясно как день, замаранный в крови подопытных политических зеков…

«Стоп! — остановил он себя. — О чем я? У девушки только что пропало дыхание, может быть, еще можно ее спасти!»

— Стойте! — воскликнул следователь, воздев руку.

Шаман, переворачивающий страницу, и «аномальщик» повернулись к нему.

— Девушка умерла! Степан Юрьевич, вызовите «скорую помощь», а вы, Василий, попробуйте пока вернуть ее к жизни. Вы же доктор, пусть и народной медицины!

Шарменев, усмехнувшись, промолчал, Есько приблизился.

— Юра, Младич жива, она придет в себя после окончания ритуала, вот только нельзя его прерывать. Это смертельно опасно прежде всего для самой Марины. Поверьте мне, Юра.

— Я уже достаточно долго шел у вас на поводу, и вот результат, — кивая на труп, сказал следователь. — Ладно, я сам вызову «скорую» и попробую оказать первую помощь, а вы оба будьте любезны выйти из юрты!

Но достал он не сотовый телефон из кармана, а табельное оружие из кобуры. Повел им повелительно.

— Чего стали? Я же сказал, вон отсюда!

— Юра, позвольте… — начал было «аномальщик», но следователь перебил его, взревев:

— Не позволю! Вон!

— Вы сами этого хотели, — усмехнулся опечаленный Есько, и не словами, которых Беликов более не воспринимал, а изящным действием он пояснил, что именно имел в виду.

Короче, Степан Юрьевич, казалось, лишь коснулся указательным пальцем шеи Юрия, и тот мгновенно обмяк, выронил пистолет и рухнул бы, как спиленный столб, кабы заботливый товарищ не уложил его на пол юрты. После этого Есько подобрал оружие, проверив предохранитель, сунул его в карман и повернулся к улыбающемуся шаману:

— Продолжайте, Василий.

Тот не заставил себя уговаривать, продолжил прерванное вещание:

«О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, ты пройдешь три Бардо: Бардо момента смерти, Бардо постижения Реальности и Бардо стремления к новому рождению. Из этих трех состояний ты уже испытал Бардо момента смерти. Хотя Чистый Свет Реальности озарил тебя, ты не смог остаться в нем и потому оказался здесь. Теперь приготовься пройти следующую ступень — Хониид Бардо…»

 

Глава 54

ХОНИИД БАРДО

04.44. Остров Ольхон. Область Бардо

Солнце взошло, сделалось светло, но красный диск Луны, опустившийся к самой линии горизонта на юго-западе, все еще хорошо просматривался. Затмение продолжалось.

Впрочем, ни восходящего Солнца, ни заходящей Луны из белой юрты было не увидать. Там все шло своим чередом. Степан Юрьевич Есько связывал Юрия Беликова найденными здесь же сыромятными ремнями, а Василий Шарменев приступил к чтению второй части сакральной книги.

«О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, сосредоточь свое внимание на моих словах и запомни их:

Когда Неопределенная Реальность предстанет передо мной,

То, отбросив всякую мысль о страхе и трепете перед всеми видениями,

Да сумею я понять, что они — лишь отражения моего собственного ума,

Да сумею я понять, что по природе своей — это лишь иллюзии Бардо,

И в решающее мгновение возможности достижения великой цели

Да не убоюсь я сонмов Мирных и Гневных Божеств — своих собственных мыслей.

О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, отчетливо повторяй эти стихи и, вспоминая при повторении их смысл, иди вперед. И тогда, какие бы жуткие и ужасные видения ни явились перед тобой, ты узнаешь их, только не забывай того тайного знания, что сокрыто в стихах…»

— Ни фига себе, менты-то натурально испарились! — прокомментировал вознесение повеселевший Стас.

Содеянное и увиденное вернуло ему хорошее настроение, вероятно, по причине присутствия в каждом человеке склонности к насилию, скрытой или явно выраженной, не важно.

— Их души, захваченные заарином, получили наконец освобождение и покинули Срединный мир, — уточнил смысл происходящего ученик шамана. — Мы совершили сейчас с тобой благое дело.

— Кто бы знал, что эта пукалка, — Стас шлепнул ладонью по корпусу маркера, — произведет такой потрясающий эффект. Надо с живыми людьми попробовать, может, тоже вознесутся?

— Это вряд ли, только одежду краской попортишь, — остудил его агрессивный пыл Иван и озабоченно добавил: — Кстати, какого цвета шарики в твоем маркере?

— Красного.

— А в моем — синие.

— И что? — не понял Стас. — Какая разница?

— Оба боохолдоя окрасились в тускло-красный. Ты разве не заметил?

— Мне без разницы, я на подобные мелочи внимания не обращаю. Испарились, и ладушки…

— А мне это кажется странным, — сказал ученик шамана, осматриваясь.

Шум за домом утих, никого видно не было.

— Куда пойдем теперь? — спросил Иван.

— Ясно куда, к заложникам. Они еще с вечера всей гурьбой в дом вошли.

— Ты думаешь, и Артем там?

— Не знаю, — ответил Стас, — но все-таки сначала — заложники.

— Давай, ты внутрь, а я обойду дом снаружи, — предложил Иван.

— Нельзя разделяться.

Подойдя вплотную к дверям и прислушавшись, услыхали чавкающие звуки, будто некий чудовищно некультурный человек поедал даже не свой, а чужой суп. Парни переглянулись.

— Ты открываешь, — прошептал Стас. Он снова вернулся в свою тарелку и оттуда снова командовал.

Иван кивнул и что есть силы дернул за дверную ручку. Пахнуло зловонием, будто со скотобойни.

Стас по-спецназовски с маркером на изготовку ворвался в помещение, но тут же и упал, запнувшись о тело спящего на полу у порога одного из старших Хандагуровых. Иван без излишних эффектов вошел следом.

Пола было не увидать, его скрывали тела спящих вповалку заложников. Семьи Шамбуева и Хандагуровых, Нина Павловна и Наталья Лунева — все были тут. Возвышались над сонным царством лишь старуха Забазнова в инвалидной коляске да тоже не молоденькая бабушка в черном платке. Она-то и издавала чавкающие звуки. Припав к горлу немощной старухи, бабка жадно пила ее кровь.

Пока Стас поднимался на ноги, Иван выстрелил. Вампир сперва окрасился в белый, скорее даже в молочный цвет, потом уже привычно испарился, и — полупрозрачное белое облако, легко минуя дырявую крышу, поднялось в небеса…

Душа Клавдии Дмитриевны, бывшей учительницы начальных классов, потерявшей на исходе лет всех близких родственников, а в результате демократических реформ — все свои сбережения, много претерпевшая, смирившаяся с нищенским положением, презираемая соседями и государством, вознеслась в христианский рай в Мире Дэвов, где впоследствии и родится сверхъестественным образом одним из Божьих Ангелов Четвертого Неба…

Связанный Юрий Беликов, пришедший в себя на полу белой юрты, рвал и метал. Впрочем, никакой икры у него не было, а сыромятные ремни, как ни тужься, разорвать невозможно, а развязать… Кто ж его освободит, покуда он в таком нервном состоянии?

— Вы у меня оба под суд пойдете! — угрожал капитан юстиции Следственного комитета. — По десять лет на брата — гарантирую, суки позорные!

Во-первых, следователь преувеличивал. За неоказание помощи и даже за нанесение вреда здоровью с помощью магических ритуалов такого длительного срока заключения дать не могут. А во-вторых, Степан Юрьевич предельно вежливо и спокойно его предупредил:

— Юра, если вы не перестанете орать, как ненормальный, я заткну вам рот, честное слово. Вы этого хотите?

Он этого не хотел, а потому обиженно смолк. Шаман между тем продолжал:

«О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, в тот момент, когда твое сознание отделилось от тела, ты должен был увидеть сияние Чистой Истины, неуловимой, сверкающей, яркой, ослепительной, чудесной, величественной, лучезарной, похожей на мираж, который непрерывным пульсирующим потоком пронизывает весенний пейзаж. Не пугайся его, не страшись, не ужасайся — это сияние твоей истинной сущности. Познай его…»

Шагнув навстречу, Николай Зуев остановился и пальцем поманил противника:

— Ну, нападай, студент!

Артем не шелохнулся, руки свисали, словно плети, чужие плети… Не то чтобы он смирился с поражением и смертью, но чего дергаться, если шансов все равно нет? Арифметика, блин… Если только Стас подоспеет с маркером… Вряд ли. Наверно, у него тоже проблемы, иначе давно был бы тут…

— Ударь меня первым!

Возглас вывел Артема из задумчивости, и он на пару шагов отошел от стены дома. Пусть будет больше пространства для маневра, увы, оборонительного, о наступлении он и не помышлял.

— Салага, — презрительно произнес бывший старший сержант.

Сделав обманный выпад правой, он даже не ударил — отвесил левой обидную оплеуху, после чего не успевшего среагировать Артема отбросило назад и впечатало в стену, по которой он и сполз наземь, держась за ухо.

Сержант хохотал:

— С тобой даже драться неинтересно, сопливый щенок!

В голове звенело, словно тысяча колоколов… Или не колоколов? Гром ударил? Тысяча громов…

Артем вдруг услышал, но не обычным слухом, не ушами, слова будто загорались ярко у него в мозгу, и он читал их, ему казалось, в унисон с кем-то (с кем?), ему хорошо знакомым:

«Из глубины этого сияния раздастся естественный звук Реальности, подобный раскатам тысячи громов. Это естественный звук твоего подлинного „я“. Не пугайся его, не страшись, не ужасайся…»

Артем пытался понять смысл этих ослепительных слов, когда боохолдой левой рукой поднял его за грудки, а правой ударил под дых.

— Получи, фашист, гранату! — сказал он, продолжая ухохатываться, но Артем не услышал его, да и боли не почувствовал. В голове звучало, подобно раскатам тысячи громов: не пугайся его, не страшись, не ужасайся…

Кого «его»? Уж точно не этого придурка, который, пританцовывая, принялся охаживать поверженного противника по болевым точкам: печень, почки, пах…

А в голове звучало:

«О благороднорожденный, тело, которым ты сейчас обладаешь, называется духовным телом склонностей. Оно — не из плоти и крови, и потому ни звуки, ни свет, ни видения, ничто не причинит тебе вреда: ты более не подвержен смерти. Тебе достаточно знать, что это — твои собственные мысли. Помни, что все это — Бардо…»

Артем не понимал, что значит «Бардо», да и понимать не хотел, зачем? Его тело действительно не чувствовало боли, а сознание больше не боялось. Да и чего бояться, раз смерти все равно нет?

Артем всегда подозревал, что в детстве его обманули, объяснив, что все умрут, и он тоже. Кстати, шок был оглушающий, не меньший, чем у индийского царевича… Артем не смог вспомнить его длинного имени, ну и ладно, все равно царевич стал впоследствии Буддой, именно под этим именем его и знает теперь каждый.

Словом, смерти нет, это истина, а значит, абсолютно любой страх не более чем постыдный атавизм трижды проклятого атеистического воспитания. Итак, да здравствует жизнь! Ура!

Но этот придурочный боохолдой, что с армейскими шутками и прибаутками продолжал пинать его ногами, начинал уже действовать на нервы.

Артем поймал высокий ботинок на шнуровке, летящий ему в лицо, и дернул его на себя. После чего поднялся на ноги под трехэтажные матюги оказавшегося на земле старшего сержанта. Он ощущал мощь своего тела и знал, что таковым оно останется и через час, и через год, всегда. И дело не в накачанных мышцах, хотя и они не помешают, а в осознании того, что смерти нет и бояться — глупо, а значит, из любой ситуации надо искать достойный выход, а не бежать от нее сломя голову. Трусость не в слабости, а в глупости. Аминь.

— Ах ты, сучка… повезло щенку. — Сержант уже поднимался с земли. — Поскользнулся старослужащий, на ногах не устоял… Ну, держись, салабон!

Артем жалел это несчастное существо, насильственно умерщвленное и задержанное против его желания могучей волей духа заарина в Срединном мире, где ему давно не место. Но что делать? Чтобы освободить его от страданий, надо добраться до маркера, всех дел-то…

Артем ударил сержанта ногой в грудь и, уверенный в результате, прошел к своему оружию, подобрал его и направил в сердце уже поднявшемуся с земли боохолдою.

Окрашенный в зеленый цвет, тот пропал, и того же оттенка полупрозрачное облачко поплыло в небеса…

Душа Николая Зуева, старшего сержанта танковых войск в запасе, погибшего в неравном бою с оружием в руках, вознеслась в языческую Валгаллу, где была встречена с особым почетом. Спустя 1000 лет бранных и плотских наслаждений в кругу таких же героев и богов ему предстоит родиться в мире воинственных демонов-полубогов асуров…

— Вампир испарился в точности как менты, — провожая взглядом белое облачко, заметил Стас.

— Во-первых, не вампир, а дахабари, а во-вторых, ее душа вознеслась совсем в другое место, — сказал Иван. — Я, кажется, понял, цвет облачка указывает на то, в каком мире душа воплотится снова. Милиционеры окрасились в красный и отправились в Мир Голодных Духов, старушка — в белый, ее путь в Мир Дэвов, на Небеса по-нашему…

— Ладно, бог с ней, с мистикой, вернемся в суровую действительность, — прервал товарища Стас. — В ней Артема, увы, нет, а все, спящие здесь, вероятно, зомбированные заложники.

Действительно, никто из присутствующих на появление парней никак не прореагировал. Все спали вповалку и даже не ворочались, не замечая ужасающего зловония, казалось имеющего плотность, хоть топор вешай.

— Кого-нибудь узнаешь? — спросил Иван, морща нос.

— В углу вон мать Джины спит, поодаль — Нина Павловна, завуч нашего лицея, остальных не знаю. Может, среди них приблудный боохолдой затесался?

— Не похоже, — ответил Иван, — чую одного из них где-то рядом, но не среди спящих.

— А воняет что? Хуже, чем на помойке в жару, честное слово.

— Похожим образом ада-дух пованивает, под потолком ищи! — посоветовал ученик шамана.

— Что искать-то, как он выглядит?

Вместо ответа Иван показал стволом маркера на потолок у печной трубы.

— Смотри!

Оттуда на полметра, не меньше, свисал мутно-белый овальный пузырь, словно живой, пульсирующий, сплошь в красно-синей паутине, похожей на кровеносные сосуды.

— Ни фига себе презерватив… хороший размер, подходящий… — пробормотал Стас, направляя свой маркер на эту причудливую форму псевдожизни, — экая мерзопакостная дрянь…

Выстрелить не успел. Пузырь запульсировал в ритме счетчика Гейгера на радиоактивной свалке, запылал насыщенно-бордовым цветом, раздулся на полпечи и взорвался вдруг беззвучно, но обдав как бесчувственных заложников, так и чувствительных парней липкой какой-то жижей и волной такого зловония, что последние, закрыв носы ладонями, стремглав выскочили из дома.

Тем временем меж спящих тел прокрался маленький одноглазый зверек размером с крысу и таким же, как у нее, длинным голым хвостом. Он осторожно высунул свой чуткий остренький носик в дверной проем. Пока парни отряхивали с одежды липкую зловонную слизь, похожую на гной, и приходили в себя на свежем байкальском ветерке, зверек юркнул в щель под крыльцом и забился в самый дальний угол подполья, дрожа всем телом. Не от страха он дрожал, а от возбуждения и восторга. Еще недавно восьмилетний мальчик из приличной семьи обрел наконец возможность для игр по-настоящему увлекательных и даже опасных. Вот разойдутся дядьки с оружием, которым, Павлик сам видел, можно убить, уж он ого-го как пошалит! Всю округу на уши поставит своими играми!

Но все это потом, а пока надо затаиться, спрятаться, чтобы никто его не увидел, не убил. Здесь, в подполье, так уютно, можно даже поспать до темноты, а потом…

Он сам не знал, что такое сотворит, но уж точно что-нибудь интересное и веселое. Нет, он не собирается никого убивать, ему же здесь жить, а вот напугать кого-то, приколоться — сколько угодно!

Ада-дух в виде маленького одноглазого зверька затаился в подполье, и никто его не увидел…

Артем проводил взглядом зеленоватое облачко, почему-то уверенный, что, утолив в следующем воплощении жажду власти и воинственность, может быть, уже спустя три-четыре перевоплощения Николай Зуев наконец отыщет свой путь, ведущий к Освобождению. И пусть пройдет бездна времени по человеческим меркам, разве оно имеет значение?

Впрочем, для него, Артема, время имело сейчас огромное значение. Куча дел: заложники, Стас, явно попавший в беду, но сначала — боохолдой, что в образе одноглазого анахая уполз за угол дома. Он, может, в степь уже убежал, ищи его теперь…

Все оказалось много проще. Завернув за угол, Артем увидел экскаваторщика в человеческом обличье. Тот лежал на спине с открытыми глазами, израненный, истекающий зеленой кровью или тем, что боохолдоям заменяет эту живую влагу. Услышав шаги, он посмотрел на Артема и молча отвернулся. Возможно, он ждал освобождения, и он его получил. Очень скоро фиолетовое полупрозрачное облачко уплыло в небеса…

Душа Петра Кирилловича Онопко вознеслась в седьмую, низшую реальность, неизвестную древним буддистам, — Интернет-локу, граничащую с Преталокой, миром Голодных Духов. Цвет этого нового мира — тускло-фиолетовый.

Бывший экскаваторщик будет раз за разом проходить виртуальную улицу Карла Маркса не менее виртуального Иркутска, и всегда его будут убивать на набережной виртуальной Ангары возле виртуального памятника Александру III.

Все-таки когда-нибудь он пройдет уровень, но каким будет его твое рождение — неизвестно, мир Интернетлоки недостаточно пока изучен. Может быть, сверхъестественным способом Петр Кириллович родится в образе Компьютерного Монстра еще неведомой, непредставимой в наше время Игры, может быть, в образе Супергероя, спасающего Виртуальный мир от Компьютерного Монстра, как знать?

Игра может продолжаться целую вечность, но и она когда-нибудь да закончится.

Уровень пройден.

Exit.

В этот самый момент Артем сначала услышал шум, а потом, зайдя за угол, увидел спешно покинувших дом Стаса с Иваном. Вид парни имели плачевный: с головы до ног были обрызганы благоухающей какой-то тухлятиной белой слизью, но боевого духа вовсе не утратили.

Обрадованный, что все живы и здоровы, Стас, конечно же, полез обниматься, но был тактично остановлен предложением сначала искупаться в Байкале. Несмотря на раннее утро и далеко не африканскую жару, им пришлось принять это предложение.

— Постойте! — крикнул им вслед Артем, — Мы всех боохолдоев перебили и заложникам больше ничего не угрожает?

— Вообще-то остался один, я его чувствую, — сказал Иван, — но он не опасен.

— Ты же сам сказал, что их освобождение — благое дело, — возразил Стас.

— Этот не хочет покидать Срединный мир. Может быть, в этом его карма, он маленький и безобидный, пусть остается…

Одноглазый зверек, притаившийся в подполье, слышал этот разговор и порадовался тому, что его решили оставить в покое и не станут ловить и убивать. Быть боохолдоем, ему казалось, это так прикольно!

Тем временем в белой юрте все шло своим чередом. Гомбо Хандагуров мирно посапывал на лежанке из шкур, бездыханная Марина Младич по-прежнему признаков жизни не подавала, связанный сыромятными ремнями Юрий Беликов грязно матерился, беззвучно шевеля губами, Степан Юрьевич стоял на страже, а Василий Шарменев заканчивал чтение второй части сакральной книги и приступал к третьей и последней:

«О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, если же, несмотря на духовную сосредоточенность и послушание в земной жизни, ты не узнаешь своих собственных мыслей, если не воспримешь это наставление, тогда свет испугает тебя, звуки устрашат, видения ужаснут. Если ты не овладеешь этим главным ключом к наставлениям, ты не сможешь правильно опознать звуки, свет и видения и будешь обречен блуждать в Сансаре!»

 

Глава 55

СИДПА БАРДО, СУД

05.33. Остров Ольхон. Область Бардо

Девяносто девять лет назад Баташулуун Шагланов еще при жизни мог достичь Освобождения, останавливало его лишь чувство долга. Многие столетия он искал достойного ученика и наконец нашел и воспитал его. Спустя два-три десятка лет — он готов был ждать столько, сколько надо, — Баташулуун Шагланов надеялся посвятить усть-ордынского Быка, дуурэн-боо, на последнюю из возможных, девятую ступень посвящения. Кроме него, этого вообще никто сделать не мог. В долгой истории шаманизма в Срединном мире был всегда только один боо высшей ступени, точнее, некоторое непродолжительное время — два, но вскоре старший из них обретал Освобождение и покидал навсегда Срединный мир, и все остальные низшие реальности тоже.

Словом, за 99 лет до начала этого кошмара с допросом и позорной казнью Баташулуун Шагланов еще при жизни мог достичь Освобождения, однако жаждой мести, гневом и ненавистью ухудшил свою карму и в момент смерти, которую сам и вызвал, свалился бы в ад, низшую из шести лок, кабы не был заарин-боо, в человеческом восприятии почти полубогом, мощным и всесильным.

Когда по воле Матери Хищной Птицы Василий Шарменев повел его по мирам Бардо, в первом из них, Бардо Смертного Часа, заарин пребывал в полуобморочном состоянии и не видел Ослепительного Света. Во втором, Бардо Кармических Иллюзий, Мирные Божества не наполнили его душу умиротворением, а Гневные — не напугали, и лишь в третьем, Бардо Нового Рождения, к нему окончательно вернулось сознание, а вместе с ним и тело желаний. Оно могло буквально все, что возможно вообразить, и многое из того, что вообразить невозможно, вплоть до мгновенных перемещений во времени и пространстве. Сверхъестественные силы кармы позволяют менять свои размеры, форму и даже число. Так, колдуны здесь превращаются в животных или, раздвоившись, оказываются одновременно в нескольких разных местах…

Короче, тело желаний было сверхчувствительно и сверх-мобильно, что, кстати, только замутняло сознание переизбытком впечатлений и могло увести бог знает в какие темные и неизведанные области Вселенной или, напротив, в миры неслыханных наслаждений, что не многим лучше, ибо точно так же, как в первом случае, уводит от Цели. А она здесь до предела проста: осмысленно выбрать новое, благоприятное воплощение.

А в Срединном мире между тем красноватый диск Луны скрылся за линией горизонта на юго-западе, но это не имело значения, полное затмение продолжалось, чтение тоже:

Он услышал голос, казалось, изнутри, из самого себя, но ни слова не понял.

Сознание медленно возвращалось, он уже мог индивидуализировать, отделить себя от других, мысленно сказать: «Я», однако, кто таков этот «Я», он не знал…

Посмотрел на самого себя, насколько это было возможно в отсутствие зеркала. Его тело было в точности то же, что при земной жизни, которую, впрочем, он не помнил вовсе, но если пристально вглядеться в него, можно было увидеть призрачную игру полупрозрачных огней вместо плоти. Чуть отвлекся — и снова плоть затвердевала на глазах.

Из самой глубины сознания всплыло вдруг слово «Человек». Оно ничего ему не объяснило, но он принял его, согласился: «Я — Человек».

Удивительно, но это ничего не значащее открытие подействовало успокаивающе, и Человек приступил к следующему этапу — определению своего местонахождения.

Огляделся. В отсутствие естественных небесных светил, Солнца или Луны, а также и каких-либо видимых искусственных в ровном серебристом свете он увидел, что стоит на небольшом треугольнике тверди, ограниченном с трех сторон тремя бездонными обрывами — белым, черным и красным. Пришло понимание, что это три Зла: Гнев, Себялюбие и Глупость, а значит, все увиденное и осознанное выстраивалось в логическую цепочку:

«Я — Человек, очутившийся в области Сидпа Бардо».

Вопрос «что делать?», не возник. Откуда-то он уже знал, что ничего не надо делать, напротив, следует углубиться в бездействие, застыть и успокоиться.

Зафиксировав себя в состоянии духовного равновесия, но не слишком пока доверяясь органам чувств нового тела, Человек закрыл глаза, впрочем, сквозь опущенные веки продолжал видеть всепроникающий серебристый свет.

Не торопясь, но и не мешкая, он пошел вперед над бездной одной из пропастей.

Не важно, в каком направлении двигаться. Ноги его приведут куда надо.

Даже и с закрытыми глазами Человек видел светящиеся разными цветами фигуры пролетающих, проходящих и проползающих мимо существ. Он узнавал их, этих транзитных пассажиров пересадочной станции, ожидающих транспорта в одну из шести лок. Здесь можно увидеть существа лишь равные тебе или ниже по уровню, но он был заарин-боо, хотя и не помнил об этом, поэтому видел всех:

светящихся серым цветом карикатурных, но и страшных тоже, обитателей какого-либо из многочисленных адов, на-раков;

тускло-красных Голодных Духов из Преталоки, длинношеих и уродливых, вечно алчущих, но не умеющих насытиться;

самых разных животных, земных и неземных, от слона и огненного дракона до земляного червя, одинаково светящихся голубым;

тускло-желтых людей всех рас и национальностей; зеленых полубогов и богоборцев асуров, даже здесь не расставшихся с оружием;

светящихся тускло-белым богов из Дэвалоки, объединяющей множество миров немыслимого блаженства, гордости и страха потерять пусть долгую, но все-таки не вечную жизнь в локе наслаждений.

Человек молча шел среди этих существ, некоторые из которых пытались заговорить с ним, покуда не увидел, по-прежнему не открывая глаз, светящегося серебристым светом постоянного обитателя этой области. Человек остановился и поприветствовал его почтительным низким поклоном, тот с блаженной улыбкой лишь кивнул в ответ.

Выглядел он как уже подвыпивший Дед Мороз в начале своего трудного новогоднего пути (Человеку, конечно же, подобное сравнение не могло даже и присниться), седовласый, с лохматой бородой, в серебристом сиянии, неплохо заменяющем шубу. Добрый Дух, так его звали, показал на высокую гору белых камней, больших и малых, слева от Человека и произнес поставленным басом, словно проговаривал без музыки оперную арию:

— Ты прожил достойную жизнь, благороднорожденный, это твои добрые дела!

Не успел Человек насладиться своим триумфом, как справа от него выросла горка черных камней, значительно ниже левой, а рядом с ней возник Недобрый Дух, как брат-близнец, похожий на Доброго, лишь сияние его отливало цветом старого, потемневшего серебра. Впрочем, выражение лица его было хмурым и предельно строгим, а говорил он, как оказалось впоследствии, высоким, почти детским дискантом.

Добрый Дух, оценив, вероятно, размеры куч в свою пользу, захлопал в ладоши и пробасил:

— Слава достойнейшему из смертных!

На что Недобрый пропищал:

— Погоди радоваться, у меня в заначке еще есть камешек!

Порывшись в кармане своего червленого сияния, он извлек камень неправильной формы размером со спичечный коробок и бросил его к остальным. Черная куча, задрожав, со страшным грохотом, будто самосвал КамАЗ высыпал кузов щебня на асфальт, выросла вдвое, но все равно осталась заметно меньше белой.

— Факир был пьян, и фокус не удался! — провозгласил Добрый Дух с милой улыбкой безнадежного идиота.

— Это был очень старый, почти восьмисотлетний камень, благороднорожденный… теперь уже недолго тебе им оставаться. — Недобрый Дух захихикал глумливо. — Короче, это твой визит в юрту Чингисхана у Великой Китайской стены.

— Этим визитом почтенный господин целый народ отмазал от кровопролитных походов! — возразил Добрый Дух. — Буряты не пошли завоевывать Вселенную, а это доброе дело!

— Ну да, с ними бы Чингисхан точно не ограничился половиной мира, — рассмеялся Недобрый, — однако он дал кровавому злодею армию боохолдоев, безжалостных и непобедимых!

— И все равно моя куча выше! — торжествовало светло-серебристое существо.

— А у меня еще один камешек остался, новенький, ста лет еще не исполнилось. — Червленое существо хитро улыбалось, роясь в карманах. — Не камешек даже, а так, песчинка почти…

Надо заметить, Человек не вмешивался в торги таких разных и одинаковых духов-близнецов. Он лишь слушал их спор, пытаясь понять, о чем, собственно, речь. Кто такой этот Чингисхан с его завоеванием Вселенной, при чем здесь какие-то буряты, да и он сам, Человек?

Он все еще не вспомнил ни своего имени, ни прошлой своей жизни. Вспомнится одно из них, как за ниточку, потянется и остальное…

Тем временем Недобрый Дух отыскал-таки затерявшийся камешек, действительно оказавшийся размером с булавочную головку, и предъявил его публике, зажав между большим пальцем и указательным.

Человек насторожился. Если камень побольше наделал такого шума, что случится, если эта песчинка попадет в кучу? Страшно представить…

Предчувствие его не обмануло. После того как Недобрый Дух бросил песчинку, прогремела, казалось, тысяча громов, и черная куча сделалась подобием Эвереста рядом с белой пологой сопкой. В наступившей тишине слышался один только торжествующе смеющийся дискант, бас смолк, а в центре событий материализовался еще один персонаж, будто шагнувший с персидской миниатюры: миловидный, даже женственный, улыбающийся Князь Смерти. В правой руке он держал, словно детскую, кривую сабельку, чуть длиннее зубочистки, в левой — в оправе из слоновой кости серебряное Зеркало Кармы, к поясу была приторочена веревка с уже завязанной на ней петлей.

— Эта песчинка — твой смертный час, — сказал Князь Смерти, — и она перевесила тысячу лет твоей в общем-то праведной жизни, благороднорожденный.

— Протестую! — проревел бас. — Один час не равноценен тысячелетию! Мой подзащитный почти богдо!

— Богдо из хладного ада! — передразнил адвоката дискант прокурора. И снова заливистый детский смех, от которого у Человека мурашки выступили по всему телу желания.

— Князь! — сказал он. — Я тоже считаю твой суд несправедливым!

Это его единственное включение в спор имело, надо заметить, для Человека весьма неприятные последствия. Вместо ответа Князь Смерти сунул ему под нос Зеркало Кармы:

— Смотри!

Тот взглянул на один только миг и не увидел своего отражения, но на поверхности отполированного серебра промелькнула вся его жизнь от рождения до позорной смерти, однако Человек не успел ее осмыслить, потому что Князь Смерти надел на его шею петлю и повлек за собой.

Плаха оказалась рядом, а в роли палачей выступили недавние адвокат с прокурором, разительно переменившиеся внешне. Теперь они обернулись жуткими существами со множеством рук, в каждой из которых были зажаты пыточные орудия: тонкие ножи, щипцы, кусачки… Впрочем, по-прежнему один из них отливал серебром, другой чернью.

Князь Смерти своей смешной, но острой сабелькой отрубил Человеку голову, Добрый Дух вырвал сердце, Недобрый Дух выгреб наружу кишки и внутренности, а потом все вместе они стали пожирать его мозги, пить кровь, жевать плоть и грызть кости.

Безумная, невероятная боль охватила Человека, но он не умер. Мистическое тело вновь возникло из ничего, и снова его потащили с петлей на шее, снова рвали и разгрызали на части. Это повторялось снова и снова, и не было этому конца…

Осознать увиденное в Зеркале Кармы, прийти к какому-то спасительному выводу у Человека попросту не было возможности, потому как не оставалось промежутка между бесконечными казнями и пытками, и мучительная боль не прерывалась ни на мгновение. В этом мире Бардо Человек и его видения сравнимы по плотности, а потому боль — настоящая…

Книга «Бардо Тёдол» учит, что великое несчастье ждет тех, кто поверит в явь этой неяви, в ощутимость этой неощутимости, в суть этого несуществования.

Однако подобно сновиденью, в котором мы помним себя, нельзя сказать про то, что вокруг нас в Сидпа Бардо, что этого нет.

Не существует и не существует, но есть и переживается нами! Тут тайна!

«И тогда один из Палачей-Мучителей Бога Смерти набросит тебе на шею петлю и повлечет за собой. Он отсечет тебе голову, вырвет сердце, вывернет чрево, высосет мозг, выпьет кровь, он пожрет твою плоть и изгложет кости, но ты не сможешь умереть. Хотя тело твое будет разорвано на мелкие части, оно оживет вновь. И так будет повторяться снова и снова, причиняя тебе ужасную боль и муку…»

Бездумно слышал Человек голос из Срединного мира. Между тем пришла-таки одна-единственная мысль в уже отрубленную голову, и когда та снова выросла на неубиваемом теле, Человек воскликнул:

— Я не боюсь тебя, Князь Смерти! Я прошу у тебя помощи и защиты! — Он вдруг вспомнил свое имя, и ему показалось важным немедленно выкрикнуть его ужасающему Князю. — Это говорю тебе я, Баташулуун Шагланов!

И все закончилось. Его мучители, порождения его собственного разума, пропали, будто их и не было…

 

Глава 56

СИДПА БАРДО. ШЕСТЬ ЛОК

05.33. Остров Ольхон. Область Бардо

Если в восприятии Человека минула целая вечность, наполненная ужасающими страданиями, в Срединном мире не прошло и минуты. Василий Шарменев даже и новой страницы не перевернул. Он читал:

«О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, вместе с лучами Мудрости возгорятся перед тобой призрачные огни Шести Лок.

На вопрос „Каковы они?“ — ответ таков: тускло-белый — от Дэвов, тускло-зеленый — от асуров, тускло-желтый — от людей, тускло-голубой — от животных, тускло-красный — от прет, тускло-серый — из ада.

Все шесть возгорятся одновременно с шестью сияниями Мудрости.

Не бойся их, не соблазняйся ими, оставайся в состоянии бездумья…»

И Человек, что обрел наконец имя, а вслед за ним и воспоминания о прошедшей жизни, слушал его внимательно. Слушал и теперь понимал смысл услышанного. Он снова был Баташулуун Шагланов, заарин-боо, могущественный, а здесь, в теле желаний, почти всемогущий. Он мог бы остаться в волшебной области Бардо, некоторые колдуны так и поступали.

Горе тем, кто, понимая несуществование и не-суть Бардо Миров, искушается возможностями и сверхъестественными способностями и волей своей там остается, не желая ни спасаться, ни воплощаться. Это возможно, если достает силы и оккультного навыка. Таков путь колдунов и темных магов. Нереален, но есть. Области Бардо привлекают многих из духовно продвинутых своими возможностями творения и власти. Ведь одной мыслью, одним желанием обитатели любого Бардо способны лепить дворцы, живых красавиц, ароматы и негу. Многие соблазняются и не желают двигаться предначертанным путем. Горе им!

Заарин осознанно выбирал, решив сразу отсечь заведомо неприемлемые варианты.

Тускло-серое свечение Наракалоки не прельщало. Ад, где царят ненависть и злоба, добровольно выбрать может лишь сумасшедший…

Тускло-красная Преталока не многим лучше. По определению неутолимые жажда и голод Мира Голодных Духов — танталовы муки…

Тускло-голубую Тирьяг-йони тоже осознанно не выбирают. Любые, даже самые свирепые хищники постоянно страдают, живут впроголодь и вынуждены постоянно бороться за выживание. Но самое неприятное даже не это, их сознание неразвито, из мира животных почти невозможно выбраться, это тупик…

Многочисленные миры манящей тускло-белым Дэвалоки хороши, и даже слишком. Баташулуун Шагланов уже рождался здесь в предпоследнем воплощении. Рай сродни аду тем, что из последнего не сможешь выбраться, из первого — не пожелаешь…

Нет, рождение в Мире Наслаждений всего лишь передышка, его предназначение в ином. Отпадает, увы…

Остались две возможные Локи — тускло-зеленая Мира асуров и тускло-желтая Мира людей, до боли родного Срединного мира…

Асуры стремятся к власти, борьбе, переделке мира, они наполнены энергией действия, могут питаться ревностью и завистью. Это перерождение возникает у тех, кто имел добрые намерения, но действовал неправильно и приносил вред другим. Многие мудрецы считают, что асуры живут лучше, чем люди. Но полубоги несчастны, потому что завидуют богам. Впрочем, асуры единственные, кроме людей, существа, способные к осознанному выбору, но минусов этого мира все-таки больше, чем плюсов.

«Человеческое перерождение получить нелегко». Смысл этой буддийской истины в том, что все другие состояния не способны сознательно принимать решения и крутятся в Сансаре в плену своих желаний и внешних обстоятельств. С этой точки зрения человеческое перерождение особенно ценно, а потому выбор был сделан в пользу привычного Срединного мира.

Баташулуун Шагланов знал, что есть четыре сорта рождений: из яйца, в чреве, сверхъестественное рождение и из семян и спор. Из яйца или в чреве — рождения во многом подобны.

Рождения в Мире Дэвов, в аду или Мире Голодных Духов — это сверхъестественное рождение, равно как и в Мире асуров.

В мире людей и в мире животных рождение требует чрева.

Между тем в Срединном мире шаман продолжал читать:

«О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, перед тобой появятся видения совокупляющихся мужчин и женщин. Если сейчас войти в чрево, повинуясь чувству влечения и отвращения, то можно родиться лошадью, птицей, собакой или человеком…»

И он увидел их, они были всюду, как в мечтах сексуального извращенца, эти самцы и самки совокупляющихся людей, животных и насекомых…

Гомосексуальные видения отсутствовали, и дело тут не в прижизненной традиционной ориентации заарина. Он ведь выбрал рождение в чреве, а общеизвестно, что родиться в однополом браке (за исключением встречающихся в дикой природе феноменов) возможно лишь сверхъестественным способом. Древним буддистам, вероятно, это было известно, но их вошедшая в поговорку толерантность не позволила упомянуть подобный способ рождения в сакральной книге.

Короче, заарину привиделись лишь гетеросексуальные совокупления людей, но уж их способов и вариантов было не счесть. Черные, белые, желтые и цветные тела, одно красивее и соблазнительнее другого, выделывали такое, что постоянным посетителям порносайтов даже и не снилось. Впрочем, и разница была огромной. Заарин не просто подглядывал в щелку, а как бы сам участвовал в этом массовом соитии, причем одновременно в качестве как мужчины, так и женщины. Пол будущего младенца еще не был определен…

Но в той же степени, в какой одни пары привлекали, другие — отталкивали. Вид этих мужчин и женщин вызывал отвращение, их действия — тошноту, а половые органы казались асимметричными, кривыми и омерзительными.

Как магнит железку, заарина влекло к первым, совершенным, и будто ветром, ласковым, но настойчивым, подхватило его, потерявшего голову, и понесло, понесло…

Заарин не противился, зачем? Человеку присуще чувство прекрасного…

Но этот назойливый голос… Заарин снова слышал голос из Срединного мира:

«О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, ты всегда будешь прав в Сидпа Бардо, поступая наоборот, заменяя в себе самое сильное чувство во всякое мгновение на противоположное.

Если испуган ты — иди навстречу опасности и страху. Отвратителен тебе облик, обними и приласкай его. Красоту и негу отвергни и оттолкни. Лучше следовать вони, нежели искуситься сладостью аромата…»

И отпрянул заарин от соблазна, и с какими-то хлюпающими звуками затворились одновременно врата всех чрев.

И увидел заарин знаки континентов, один из которых ему предстояло выбрать для нового рождения.

На Восточном континенте он увидел большое озеро, в котором плавали лебеди. Но не вошел туда. Там счастье и удобство, но слаба вера.

В Южном Приделе он увидел роскошные особняки и дворцы. Он мог войти туда, но не вошел.

В пределах Западного континента он увидел озеро, на берегу которого лошади щипали траву. Но не вошел туда. Там изобилие и богатство, но вера не крепка.

В Северном Приделе он увидел озеро, окруженное лесом, где на берегу паслись коровы. Не вошел и туда. Там жизнь долга и много возможностей, но вера слаба.

Еще он увидел храмы, наполненные драгоценностями и золотом Мира Дэвов. Он мог войти туда, но не вошел, увы…

Потом он увидел огромный лес и кольца огня, вращающиеся в противоположных друг другу направлениях. Он не вошел в мир асуров, может быть, и зря…

Следом он увидел пещеры, глубокие ямы, завернутые в дымку или клочья тумана. Зачем ему в мир животных?

Далее следовало видение выжженных просторов, пустынь, голых равнин, непроходимых зарослей и неглубоких долин и впадин. Убога земля мира претов…

Вдруг он услышал чудное, притягательное пение, которое несет в себе силу кармы. Заарин невольно захотел пойти на звуки, но понял вдруг: это место, где черные дома, белые здания, черные дороги и глубокие ямы, называется ад, и не пошел туда…

Ничего не выбрал заарин. Изначально отказавшись от сверхъестественного рождения, он ограничил выбор рождением в чреве в мире людей.

Он мог бы стать президентом США, но зачем? Золотой век сверхдержавы подходит к своему закономерному финалу.

Он мог бы стать главой КНР, но золотой век Китая еще не наступил, да и наступит ли?

Впрочем, трудно, даже невозможно сохранить непорочность в грязном океане политики. Это не его путь.

Он мог бы стать первым в списке самых богатых людей Срединного мира, но зачем? Все вышесказанное о политике в не меньшей степени распространяется и на бизнес.

Он мог бы попытаться объединить народы, возглавив ООН, но прекрасно понимал тщетность подобной попытки. Не соединить то, что разъединено Творцом. Новой Вавилонской башни не выстроить.

Он мог бы стать духовным лидером одной из мировых религий или создать новую, способную указать людям путь к Освобождению, но зачем? Путь все равно выберут единицы, так они и без его вмешательства отыщут Путь, чего бы им это ни стоило. Миллиарды остальных не желают знать Истину, а обманывать или играть на низменных, животных инстинктах человечества заарин не хотел.

Так что же ему остается?

Единственный смысл каждого нового воплощения — в личном Освобождении, и если кто-то думает по-другому, это его проблемы. Пусть попробует кнутом загнать человечество в счастливое будущее или пряником — в патриархальное прошлое.

Бог ему судья…

Беда всевозможных мессий в том, что они пытаются спасти всех скопом, а надо бы по одному, каждого, и тогда, может быть, все и спасутся.

Если сами того пожелают…

Сделалось бы христианство мировой религией, кабы после Вознесения Спаситель не явился ученикам?

Освобождение осуществляется без свидетелей в мире Бардо, куда ни один живой человек, за редким исключением, попасть не в состоянии.

«О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, сладкий аромат привлечет тебя к ждущему, готовому принять тебя Чреву. Что бы ты ни видел и ощущал, пойми, что не все здесь золото, что блестит. И будь в выборе осторожен…

О благороднорожденный Баташулуун Шагланов, войди с чувством любви и веры в исполнение твоего желанного выбора, и тогда Чужое Чрево превратится в твой Храм и Святыню…»

Заарин услышал голос из Срединного мира. Услышал и улыбнулся. Улыбнулся, и свежий кармический ветер подхватил его, как пылинку…

 

Глава 57

ПОЛУТЕНЬ

06.02. Остров Ольхон

Ровно в 6 часов 2 минуты полная фаза лунного затмения завершилась, что с широты Ольхона увидеть невозможно, впрочем, Луна все еще оставалась в земной полутени.

В это же самое мгновение в глубине безлюдного двора усадьбы Василия Шарменева, что на окраине Хужира, на утоптанной земле возле кострища материализовалась шестнадцатилетняя девушка, ничем, в общем-то, не примечательная, разве что тем, что была очень симпатичной гуранкой, но здесь, на территории Восточной Сибири, полукровок более чем достаточно…

Девушка поднялась с земли, потянулась, выгнув по-кошачьи спину, будто проспала тут всю ночь, однако сонной не выглядела, напротив, казалась уставшей, даже измученной. Но улыбнулась и, оглядевшись, негромко заговорила сама с собой, потому как на пустом дворе более ей не с кем было разговаривать:

— Случилось так, как должно. Он все сделал сам, лишь однажды пришлось ему чуть-чуть помочь при принятии правильного решения… Ну, может быть, пару раз… — И она рассмеялась заливисто и перекрестилась вдруг: — Все кончилось, слава богу!

Ровно в 6 часов 2 минуты в белой юрте Василий Шарменев закрыл «Бардо Тёдол» и произнес:

— «Психологический комментарий» Карла Густава Юнга над телом, думаю, читать не обязательно.

— Полностью с вами согласен, Василий, — подал голос Степан Юрьевич, поднимаясь с пола у входа и осматриваясь.

Ничего не изменилось. Гомбо Хандагуров по-прежнему спал на лежанке, связанный Юрий Беликов зловеще вращал глазами, Марина Младич не двигалась.

— Может быть, теперь вы меня развяжете? — едва сдерживая гнев, спросил следователь.

— Погодите, Юра, не до вас!

Шаман с «аномальщиком» склонились над телом девушки.

— Убийцы! — выкрикнул Беликов. — Она, наверно, уже успела остыть!

К счастью, он оказался неправ, по крайне мере отчасти. Мертвой Марина не выглядела. Кожа лица порозовела и до температуры окружающей среды явно не опустилась, а вот дыхание пока не восстановилось либо было настолько слабым, что внешних проявлений не вызывало.

Пощупав пульс на шее, Есько посмотрел на Шарменева, который успел уже вывалить из дамской сумочки все содержимое в поисках зеркала.

— Что пульс? — спросил он, оторвавшись от своего мародерского занятия.

— Отсутствует, — похоронным голосом произнес «аномальщик», а шаман наконец отыскал компактную пудреницу, раскрыл ее и увидел внутри зеркальце. Поднес его к губам девушки, спустя полминуты посмотрел и запотевания не обнаружил.

— Дыхания тоже нет…

— Замочили девку, козлы дырявые! — с новой силой заорал Беликов. — Развяжите меня, суки позорные!

Вероятно, положение задержанного и связанного подняло из темных глубин сознания, а то и подсознания капитана юстиции интонации и жаргон камерной «шестерки». Возможно, в предках следователя наследили и каторжане, отнюдь не политические… Однако на его ор внимания никто не обратил.

— Марина не выглядит мертвой, — сказал Есько.

— Похоже на летаргию, — предположил Шарменев.

И в это самое мгновение в юрте появилась Джина. Никто из мужчин не заметил, как она вошла, да и вошла ли? Впрочем, что за вопрос? Джина Лунева совершенно обыкновенная девушка, ежу понятно…

Словом, появившись неизвестно как, она решительно прошла к лежащему на земляном полу телу без признаков дыхания и сердцебиения.

— Женька? — удивился ее дядя, — Ты как сюда попала?

— Проездом из Парижа, — с усмешкой ответила племянница и добавила, скорее повелела, настолько серьезным и уверенным был теперь ее голос: — Отойдите от девушки и не мешайте мне.

Мужчины подчинились, и даже связанный смолк, а Джина перевернула Марину из позы «спящего льва» на спину и встала перед ней на колени, настороженно всматриваясь в ее лицо. Неизвестно, что уж она разглядела в застывших правильных чертах, однако спустя минуту улыбнулась:

— Все будет хорошо.

Она надавила ладонями на грудь, сразу после чего раскрыла плотно сжатые губы девушки и припала к ним своими, что есть силы вдохнув в ее легкие воздух. Одного раза оказалось вполне достаточно (вот оно, чудо!), Марина Младич стала дышать, а чуть позже открыла и глаза.

— Ты меня поцеловала, Мать-Птица, — сказала она с улыбкой, — спасибо тебе…

— Твое имя Марина Младич? — спросила Джина, пропустив мимо ушей ее слова.

— Да.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. — Марина протянула руку. — Помоги мне, пожалуйста, встать.

— Лежи пока, — велела Джина. — Ты что-нибудь помнишь?

— Не слишком много, и все настолько перепутано, не разобрать, что к чему…

— Как он?

— Он? — Марина улыбнулась, задумалась и сказала после паузы: — Я не держу на него зла за вторжение и оккупацию… Теперь я знаю, по крайней мере, что смерти нет, знаю точно… А он… Короче, он выбрал чрево и очень скоро родится вновь в мире людей. Я верю, для долгой и счастливой жизни, может быть, вечной…

Прозрачная, самая чистая в мире вода Байкала оказалась обжигающе-холодной, однако парни плескались в ней, будто она имела температуру парного молока. Артем не выдержал и, сбросив одежду, присоединился к остальным.

Потом полуголые Стас с Иваном, дрожа от холода, кое-как отстирывали без мыла свою одежду, перепачканную белой зловонной слизью, а Артем разжигал на берегу костерок, чтобы хоть немного обогреться.

Вскоре, выжав штаны с майками и разложив их прямо в траве на солнце, которое светило ярко, а грело так себе, пострадавшие от проказливого ада-духа в одних только сухих трусах и обуви грелись у костра.

Ровно в 6 часов 2 минуты Артем предложил пройтись до заброшенной фермы и посмотреть на заложников.

— Зачем? — поинтересовался Стас. — Боохолдоев мы перебили, а тот, что остался, Иван говорит, неопасен. Заложникам ничего не угрожает, так что смотреть? Цветы на них не растут и узоров нет…

— Полная фаза лунного затмения закончилась? — догадался Иван.

— Только что, — кивнул Артем, а Стас вообще не понял, о чем речь.

— Какое, к черту, лунное затмение? — Он показал на восток. — Солнце давно взошло, где вы видите луну?

— Она зашла полчаса назад, — сказал Иван, — но это ровно ничего не меняет.

— Не, вы точно придурки, — резюмировал Стас, однако как был, в одних трусах, поплелся к дому вслед за остальными.

Проснулись все, как по команде, одновременно, но повели себя совершенно по-разному. Оно и понятно, двух одинаковых людей не сыскать, а их было пятнадцать человек, если считать вместе с эмбрионом в чреве Татьяны Хандагуровой.

Наталья Лунева, еще не поняв, что с ней произошло и как она оказалась на полу какого-то бичевника, не вставая, сразу же схватилась за сотовый, но замерла в нерешительности, не зная, кого вызвать первым — мужа или дочь.

Таллинские Хандагуровы, собравшись вместе, перебрасывались единственным вопросом: как они здесь оказались? Пока Дмитрий, прижав к себе беременную супругу, не уточнил: а где это, собственно, «здесь»?

Нина Павловна, чье сознание подверглось наибольшему вмешательству извне, впав в прострацию, отвернулась к стене из неструганого бруса с лохмотьями грязной пакли в щелях, а в голове ее мелькали несвязные обрывки воспоминаний последних дней: поселок Усть-Орда, «боинг», аэропорт Домодедово, ряды коек с убогими стариками на них — словом, полный кошмар…

Тетка ее, напротив, полностью пришла в себя впервые за последние шесть или семь лет. Она самостоятельно и легко встала с инвалидного кресла, что уже и вовсе невероятно, подошла к зияющему оконному проему и стала наблюдать, как с байкальского берега к дому приближались трое молодых людей, причем двое из них были в одних только трусах и кроссовках.

Более даже, чем вопрос местонахождения, пожилую женщину занимал другой: откуда на ее одежде кровь? Причем абсолютно ничего не болело, будто четверть века, не меньше, она сбросила с плеч.

Большая семья внука усть-ордынской Сороки Владимира Атановича почти сразу покинула дом. Они не узнали конкретного места, но поняли, что находятся на берегу Байкала. Выйдя на крыльцо, кто-то из них поинтересовался у подошедших парней, кстати, не обратив внимания на их внешний вид, куда их занесло и как отсюда добраться до Иркутска.

— Подождите минуту, может быть, получится вас подвезти, — ответил Артем, доставая сотовый телефон и набирая номер брата.

Юрия Беликова развязали, но повод звонить в полицию отпал сам собой — все живы и здоровы. Впрочем, ремнями стерты запястья, но тут уж он сам виноват — не фиг было дергаться, вел бы себя спокойно, так нет…

Следователь вообще не слишком понимал, что на него нашло, почему он окрысился на людей, которых в последнее время считал друзьями и которым доверял безоговорочно. Одна лишь причина пришла на ум, который, вероятно, тоже не избежал полного затмения…

Тем временем самонадеянная девчонка взяла инициативу на себя, и остальные не возражали, даже ее не менее самонадеянный дядя — служитель архаического культа.

Когда зазвонил сотовый Есько, тот вздрогнул и спросил именно у Джины:

— Как мог пройти звонок? Связи с этим местом раньше не было.

— И не будет после восьми утра, когда Луна полностью выйдет из земной тени, а пока говорите, Степан Юрьевич, — улыбнулась девушка.

Звонил бывший полковник ГБ, а ныне бизнесмен и, как это у них принято, кандидат в депутаты Николай Тимофеевич Алексеев. Выяснив, что все благополучно завершилось и в губернском городе не ожидается более ни убийств, ни пожаров, ни каких-либо иных стихийных или рукотворных бедствий, он поздравил «аномальщика» с успехом и дал отбой.

Следователь решил повременить с докладом начальству. Во-первых, по причине чересчур уж раннего утра, а во-вторых, оставалась еще неизвестной судьба заложников с заброшенной фермы. Об этом капитан юстиции очень скоро узнал, ответив на звонок сводного брата. Но вот что забавно: вопрос Артема, что делать с проснувшимися заложниками, он переадресовал Джине!

— Тех машин, что у нас в наличии, на всех явно не хватит, — констатировала девушка. — Юра, скажите Артему, что я скоро буду там сама и все решу. Пусть ждут.

И следователь безропотно сделал так, как ему велели.

Когда он вышел из юрты вслед за Джиной, буквально через полминуты, девушки он не увидел. Куда она могла деться за столь короткое время, так и осталось для Беликова загадкой.

А та была уже на заброшенной ферме и снова распоряжалась.

Собрав всех возле крыльца, Джина объявила отдыхающим, что срок их путевок истек и они прямо сейчас садятся в комфортабельный автобус и возвращаются домой.

Зомбированные вторично рукоплескали и благодарили администрацию отеля за отлично организованный отдых, после чего дружно погрузились в кузов КамАЗа со взорванной кабиной и затянули туристские песни.

Вопрос, кто повезет эту развеселую компанию, не возник. Из-под пола немедленно был извлечен маленький одноглазый зверек и усажен за отсутствующий руль.

— Павлик, ты справишься? — строго спросила Джина.

— Не сомневайся, Мать Хищная Птица, Павлик бедовый! Павлик — ого-го какой!

Самосвал так рванул с места, что поющие отдыхающие едва не вывалились из кузова.

— Эй, полегче! — прикрикнула Джина.

— Понял, прости…

Автобус медленно выезжал на бетонированный автобан.

— Быть боохолдоем — это так прикольно!

Парни со слезами на глазах махали отъезжающим, с которыми успели подружиться.

Хорошо то, что хорошо кончается…

На сотовый Есько позвонил Виктор Кронштейн и поинтересовался, все ли в порядке.

— Да, — ответил Степан Юрьевич, — заложники освобождены, похитители обезврежены.

— А как дух заарина? — спросил Кронштейн. — Сумели изгнать его из тела Марины Младич?

— Вы с ума сошли, Виктор Самуилович? — искренно удивился Есько. — Заарин, если не ошибаюсь, это высшая степень посвящения у бурятских шаманов, но таковых нет уже лет двести… А моя сотрудница Марина Младич рядом со мной сейчас, и никто, слава Всевышнему, в нее не вселялся.

Ошарашенный Кронштейн был и сам удивлен: что за дурацкие вопросы он задал минуту назад?

— Я, Степан Юрьевич, знаете, что решил? — спросил он.

— Что?

— Завтра же выезжаю автостопом в Китай. Хочу побывать на святой земле Тибета, возможно, там и останусь, уйду в монастырь.

— Вы что же, милейший, в буддизм ударились? — поинтересовался Есько с легкой издевкой в голосе.

— Так давно уже, — ответил Кронштейн со всей серьезностью, — больше пяти лет…

Джина с улыбкой слушала их разговор, затем, когда «аномальщик» убрал сотовый, сказала:

— Нам пора.

Все безропотно потянулись к дороге, где стояла теперь единственная машина — УАЗ Василия Шарменева.

Джина взглянула на улыбающегося во сне Гомбо. Ей сделалось интересно, чему или кому он улыбается. Скоро она это поняла. Гомбо наконец увидел во сне то, о чем мечтал: жену Дариму, дочку Урхан, семейную юрту и отару овец. Много ли нужно простому человеку для счастья? Чуть-чуть тепла, любви и море покоя…

Джина порадовалась, что интимных подробностей не увидела. Муж с женой только что закончили заниматься любовью, и теперь умиротворенный Гомбо лежал на шкурах, нежно обняв Дариму. Впрочем, умиротворение длилось недолго. Мужчина вдруг заерзал и, оторвавшись от женщины, пристально посмотрел ей в глаза.

— Когда будет самое главное? — спросил он.

— Оно было минуту назад, — с улыбкой ответила Дарима.

— Я не об этом, о другом, по-настоящему главном! — разозлился муж. — Ну, давай!

— Что тебе дать? — не поняла жена.

— Ах, у тебя нет ничего с собой…

Мужчина торопливо поднялся, отыскал в разбросанной своей одежде кожаные ножны, достал из них охотничий нож с широким, хорошо отточенным лезвием и протянул его жене.

— Зачем ты дал мне нож? — Привстав, она приняла оружие за ручку.

Гомбо опустился на колени перед ней.

— Бей сюда! — Он показал на левую сторону груди. — Смотри не промахнись, я не хочу мучиться.

— Зачем? — удивилась Дарима.

— Так надо! — настаивал Гомбо. — Бей же!

— Нет! — Она отбросила оружие в сторону. — Я не буду этого делать!

Гомбо поднял с пола нож, взвесил его в руке.

— Ни на кого нельзя положиться, все приходится делать самому, — пробормотал он и, размахнувшись, ударил себя ножом в сердце. Вероятно, немного промахнулся, потому что перед самой смертью успел прошептать:

— О, какая боль… какое наслаждение…