Федора Никитича Романова судьба провела и через огонь, и воду, и медные трубы. Он успел побыть военным. Был политиком, участвовал в работе Боярской думы и Земских соборов. Был узником-монахом, терпя притеснения приставов и братии Антониева Сийского монастыря. Был митрополитом, причем не номинальным — он еще в монастыре хорошо выучил церковный чин, получил посвящение в иеромонахи и в сане митрополита сам вел службы. Был «казачьим патриархом» в Тушине. Дважды был заговорщиком, свергая Лжедмитрия I и Шуйского. Был дипломатом, твердо отстаивая под Смоленском интересы России и православия и вдохновляя на это других. И 8 лет был пленником. Причем все время подвергаясь давлению: агенты короля и папы настойчиво старались склонить его к унии, обещая за это освобождение и пост русского архиепископа при «царе» Владиславе, а в противном случае угрожая расправой. А он не говорил «да», но и не говорил прямо «нет». Помалкивал. Жизнь научила. Вроде бы оставлял противникам надежду «обратить» себя. Хитрил и тянул время, ссылаясь на недостаточное образование. И, пользуясь случаем, получил лучших преподавателей, освоил латынь, греческий и другие тогдашние науки…

А в результате всех передряг жизнь выковала из прежнего щеголя мудрого человека, горячего патриота России и одного из величайших деятелей своей эпохи. Ему стукнуло уже 65 лет, но он был полон сил и энергии. Михаил Федорович, осознавая свою неготовность к царствованию, давно ждал отца и сразу по его прибытии фактически уступил ему правление. Местоблюститель патриаршего престола митрополит Иона заранее знал, что занимает этот пост лишь временно. И Филарет стал патриархом, но при этом принял и титул Великого Государя — наряду с царем. И указы стали издаваться от имени обоих. Впрочем, многие вопросы отец решал единолично, без сына. Летопись сообщает, что он «не только слово Божие справлял, но и земскими делами всеми правил, многих освободил от насилия… Кто служил в безгосударное время и был не пожалован, тех всех он взыскал и пожаловал».

Восстановление из разрухи он начал единственно возможным способом — твердой властью, но с опорой на «мир». В 1619 г. опять был созван Земский собор. При помощи «всей земли» была проведена первая в России полная поземельная перепись. Что позволило покончить с неразберихой, упорядочить налогообложение и правильно «испоместить» дворян и детей боярских. А тем самым реанимировалась боеспособность поместной конницы.

Патриарх быстро разобрался в причинах, из-за которых страна б лет не могла вылезти из хаоса: некомпетентность власти, злоупотребления и хищничество. Отстранил временщиков, обсевших царя, и сделал ставку на тех, кто делом доказал преданность Отечеству и свои профессиональные качества. Возвысил героя смоленской обороны Михаила Шеина, с которым близко познакомился в плену, ввел в правительство, пожаловал боярство и высочайший титул наместника Тверского. Приблизил Пожарского, наградил вотчинами и поставил во главе Разбойного приказа (ведавшего уголовным розыском). Титул думного дворянина получил сын Минина Нефед, помогавший отцу в организации ополчения. К руководству выдвинулись толковые бояре: Иван Романов, Иван Черкасский, Федор Шереметев.

Пересматривались дела невинно пострадавших при прежней власти. Вернули из Сибири Хлоповых, Желябужских. Был реабилитирован и возвращен на свой пост архимандрит Троице-Сергиева монастыря Дионисий, а его клеветники наказаны. По отношению к всякого рода дряни, расплодившейся в лихолетье, Филарет вообще проявил себя крутым и «опальчивым». Порядок он наводил железной рукой. Был учрежден новый приказ Сыскных дел во главе с Черкасским и Мезецким для защиты населения от насилий и злоупотреблений. Приказу вменялось в обязанность принимать от людей жалобы на всевозможных мздоимцев и лиходеев и «накрепко по тем делам сыскивать». И сыскивали «накрепко»: многие испробовали на себе кнут, отправлялись в ссылки. А наворованное ими заодно позволило пополнить казну.

До самой «крупной рыбки» патриарх тоже добрался. Опале подвергся за многочисленные злоупотребления думный дьяк Грамотин, заправлявший при прежней власти внешней политикой (ходили слухи, что он стал и более близким дружком царицы-матери, великой старицы Марфы). Впрочем, позже его вернули из ссылки. Хоть и шельмовать был горазд, но уж больно ценным и квалифицированным был дипломатом. Дошло и до Салтыковых. «Неправд» за ними обнаружилось много: и земель нахапали, и незаконно «богатили» себя и родню. Но все же они были двоюродными братьями царя, поэтому сор из избы не выносили и судили их лишь по одному, частному предлогу, за оговор Хлоповой — тем не менее не просто сослали, а с конфискацией всего имущества.

Правительство деятельно занялось укреплением рубежей. Для стабилизации южной границы важной мерой стало выправление и налаживание отношений с Доном. Был определен размер жалованья, высылаемого туда ежегодно, — 7 тыс. четвертей муки, 500 ведер вина, 260 пудов пороха, 150 пудов свинца, 17 142 руб. и 1169 руб. 60 коп. «на будары» (баржи, которыми все это перевозилось). А для строительства будар именно при Филарете были основаны первые судоверфи в Воронеже — его правнук Петр I впоследствии лишь расширил и реконструировал их. Нужды казаков и их характер патриарх хорошо знал по тушинскому лагерю, был лично знаком со многими атаманами и сумел определить юридические отношения России и Дона, которые удовлетворяли обе стороны. С одной стороны, власть царя казаки признавали, в церковных службах на Дону молили о здравии Михаила Федоровича, а для получения жалованья из Раздор ежегодно присылалась в Москву «зимовая станица» из атамана и 100 отличившихся казаков, которая привозила регулярные «отписки» о донских делах. Но, с другой стороны, Дон сохранял полную автономию, жил по своим законам, присягу царю казаки не приносили и формально подданными России не числились — их принимали в Иноземном приказе (ведавшем служилыми иностранцами).

Упрочение отношений с Доном, как и восстановление поместной конницы, сказалось на обстановке в приграничье. Ремонтировались крепости, усиливались гарнизоны, по весне сюда снова стягивались отряды дворян и детей боярских. А крепости и засечные черты дополнялись и связывались воедино системой казачьих дозоров. Группы из нескольких человек размещались вблизи основных дорог и по очереди дежурили на высоких деревьях. Заметив облако пыли, тут же высылали конного гонца к следующему посту, и весть быстро достигала ближайшего гарнизона, откуда сразу высылалась эстафета в Москву. Если следующий гонец подтверждал, что это татары, а не случайный табун коней, войска приводились в готовность. Разведка по ширине следа примерно оценивала силы неприятеля, и принимались адекватные меры. В качестве предохранительной меры жители южных городов и казаки каждую весну жгли траву в степи, лишая налетчиков подножного корма для коней.

В постоянном поле зрения правительства оставалась и кавказская граница. Когда в 1619 г. турки и татары решили воспользоваться междоусобицами в Кабарде и хан явился с войском для поддержки своего претендента, Москва тут же выразила протест. И татарам пришлось убраться — сами кабардинцы не решились портить отношения с русскими и отвергли «услугу». Сказывалось на здешних делах и внутреннее укрепление России. Авторитет Москвы рос, и подданство царя приняли чеченский мурза Ишери и его сын Ших-мурза.

Мир и налаживание управления сказывались и на восточных рубежах. В Сибирь регулярно пошло жалованье, продовольствие, оружие, подкрепления — для вольницы, отвыкшей в смутах от прежних занятий и вошедшей во вкус поисков приключений, здесь открывались широкие возможности. А для кого-то и способ «заслужить вины». И от обороны городков и острожков русские перешли к дальнейшему продвижению на восток. От Мангазеи организовывались новые морские походы. Так, в 1940 г. на о. Фаддея и в заливе Симса были найдены останки погибшей русской экспедиции, как раз в описываемое время шедшей на Таймыр. С двух сторон, от Мангазеи и Тобольска, служилые и промышленники проникали на Енисей. Жившие в его верховьях «татары» старались выжить пришельцев с этой реки, предпринимали набеги как на русских, так и на подчинившихся им эвенков и эвенов. И, поскольку отмечались «приходы воинских людей частые» и требовалось «уберечь государевых ясачных людей», в 1619 г. отряд тобольских служилых под командованием сына боярского Алябьева и сотника Рукина выступил в поход из Кетского острога и основал Тунгусский острог, который позже получил название Енисейска и стал новым уездным центром.

Но любопытно, что далеко не одна лишь забота о «ясаке» и желание разжиться пушниной двигали землепроходцев в неведомые края. Иным просто было интересно: а что там дальше лежит? И томский казак Иван Петлин «со товарищи» по собственной инициативе решили прогуляться… в Китай. Пересекли Монголию, установив прекрасное взаимопонимание с местными жителями, через 3 месяца достигли империи Мин и добрались до Пекина. Вступили в контакт с правительством и даже сумели провести переговоры (может, через друзей-монголов, а может, сами выучили монгольский язык, знакомый китайцам?). И получили грамоты для царя от императора Шэньцзуна, где предлагалось установить между государствами регулярные посольские и торговые связи. Через год вернулись в Россию и приехали в Москву, но, к сожалению, там не нашлось ни одного человека, способного перевести китайские грамоты. А главным результатом путешествия стала «Роспись Китайскому государству», составленная Петлиным, где описывались пути в Китай и сведения об этой стране.

К 1620 г. положение на Востоке стало прочным, открывались перспективы дальнейшего освоения края, и Филарет учредил новую, Сибирскую епархию. Верный своей практике выдвигать людей, проявивших себя в годы Смуты, первым Тобольским архиепископом патриарх поставил архимандрита Хутынского монастыря Киприана, пострадавшего за патриотическую агитацию от шведов. А для защиты от калмыков Поволжья и Южного Урала было создано Яицкое казачье войско. Отрядам казаков и вольницы, обитавшим на Яике, была отправлена царская грамота, жалующая им в вечное пользование земли и рыбные ловы по этой реке, право беспошлинной торговли. Разрозненным поселениям и станицам придавалась правильная организация, а в качестве центра нового Войска был основан Яицкий городок (Уральск). Ну а стабилизация в Сибири и на Яике, прикрытие караванных дорог новыми опорными пунктами позволили оживить столь выгодную торговлю со Средней Азией. Бухарский хан Имамкули не замедлил прислать к Михаилу Федоровичу посольство. В ответ поехала русская миссия Ивана Хохлова, и были достигнуты важные договоренности о торговых и дипломатических связях.

С именем Филарета связано и культурное возрождение России. Одним из первых его распоряжений стало восстановление разрушенного Печатного двора и некогда огромнейшей царской библиотеки, сожженной «цивилизованными» оккупантами. В монастыри рассылались указания присылать в Москву книги, имеющиеся в нескольких экземплярах, а с уникальных требовалось делать копии. Книги в этот период нужны были стране ничуть не меньше, чем деньги или хлеб. Ведь в пожарах войны и грабежей погибло множество храмов, священнослужителей, икон. Храмы-то строились, пусть временные, плотников на Руси хватало. Но вместе с храмами сгорели Евангелия и другие книги, необходимые для православных обрядов. В некоторых местах богослужения совсем прекратились, в других велись кое-как, по памяти, случайными энтузиастами, заменившими убитых священников.

Дело касалось возрождения самого духа России! И едва в Москве заработали печатные станки, началось издание большими для того времени тиражами богослужебной литературы. Для этого патриарх привлек значительный штат образованных «справщиков», выверявших тексты первоисточников и редактировавших продукцию. А для подготовки образованных священнослужителей Филарет открыл первые в России постоянные школы (прежде кандидаты готовились самостоятельно, у других священников, после чего сдавали экзамен). Главная школа была основана при Чудовом монастыре и давала более глубокое образование. Тут патриарх, по своему польскому опыту, внедрил изучение греческого и латинского языков, а латынь требовалась на Руси не священникам, а дипломатам.

Внешней политике Филарет уделял самое пристальное внимание. К этому направлению были привлечены такие специалисты, как И. Н. Романов, П. А Третьяков, Ф. Апраксин, А. Ю. Сицкий, И. Т. Грамотин, Е. Телепнев, Ф. Ф. Лихачев, И. К. Грязев, В. Львов. Но фактическое руководство русской дипломатией взял на себя сам патриарх. Разумеется, сразу был отменен дикий порядок содержания под стражей иностранных посланников. Вернули прежний обычай — прибывшая в Москву миссия должна была находиться на выделенном ей подворье до первой официальной аудиенции у царя. Но, после того как послы получили аккредитацию, они могли ходить куда угодно и без всякого сопровождения. А для секретной дипломатической переписки с русскими посланниками за рубежом Филарет лично изобрел «тайнопись». Впоследствии этот шифр стал известен как «тарабарская грамота» — согласные алфавита в первой строке писались слева направо, а во второй справа налево и взаимно заменялись:

Б в г д ж з к л м н

Щ ш ч ц х ф т с р п

Международная обстановка была сложной — в Европе заваривалась Тридцатилетняя война. А интересы России определялись ее территориальными потерями, понесенными от Швеции и Польши. Но от вражды одновременно с двумя державами, как при Марфе и Салтыковых, Филарет разумно отказался. Следовало выбрать очередность целей. Возвращение выхода к Финскому заливу для России в принципе ничего не давало. При тогдашних европейских порядках право участвовать в морской торговле требовалось бы еще и подкрепить сильным военным флотом, что для разоренной страны было нереально. К тому же, отхватив приморские участки, Густав II Адольф пока удовлетворился и на большее не претендовал. А вот Речь Посполитая овладела богатыми и многолюдными областями, важными стратегическими и торговыми центрами. И на достигнутом останавливаться не собиралась. Михаила Федоровича царем так и не признала, сохраняя этот титул за Владиславом. По-прежнему существовали и проекты обращения русских в унию — Филарет о них хорошо знал, он сам испытал их на себе. То есть речь шла о самом существовании России и русских как народа.

Отсюда вытекала и направленность внешней политики: играть против Польши, следовательно, в Тридцатилетней войне поддерживать коалицию протестантских государств. И союзничать с другими врагами Варшавы, в первую очередь — с Турцией. Порта и стала первым государством, куда Филарет направил посольство после возвращения из плена. Причем посольство не только к султану. Он сделал мудрый ход и попросил поставления на патриаршество от патриарха Константинопольского. Что утверждало его церковный ранг, повышало духовный авторитет и поднимало над иерархами, сменявшимися на престоле в Смутное время, — поляки до сих пор держали у себя грека Игнатия, «патриарха» при Лжедмитрии I. Упрочились этим шагом и связи Москвы с православными патриархиями, зависимыми от Османской империи, — они снова начинали ориентироваться на Россию как на свою покровительницу. А на эти патриархии замыкалась и православная церковь в Польше.

Несмотря на обещания, которые надавал Жолкевский Сагайдачному, там религиозные гонения продолжались. Полоцкий униатский епископ Иоасаф Кунцевич позакрывал православные храмы в Восточной Белоруссии. Сигизмунд III раздаривал епископии и монастыри светским лицам в качестве бенефиций, отдавал в приданое за дочерьми. Точно так же поступали другие католические короли, но в Польше магнаты-католики становились владельцами православных бенефиций с соответствующими последствиями. Однако Сагайдачный удерживал казаков от восстаний, не теряя надежды договориться с властями. За помощь Владиславу под Москвой он все же добился разрешения восстановить православные структуры на Украине. И политика Филарета дала первые плоды. В 1619 г. в Москву направился с визитом патриарх Иерусалимский Феофан. Когда он проезжал через Киев, Сагайдачный упросил его посвятить в сан митрополита Иова Борецкого. Но при этом Феофан наложил на казаков запрет — никогда больше не ходить войной на Россию.

В Москве, конечно, его встретили по высшему разряду. Несмотря на трудности страны, он получил «милостыню» для своей патриархии. Появились в России и дипломаты ее традиционных партнеров. В 1619 и 1620 гг. прибыли два посольства от англичан, привезли богатые подарки, в том числе «птицу струса» (страуса) и заем в 40 тыс. руб., обещанный еще в 1617 г. И голландцы пожаловали — кусая локти, что не оказали достаточной помощи русским в годы войны и дали себя обойти британцам. У них заинтересованность в торговле с Москвой была чрезвычайной. Как уже отмечалось, Амстердам был главным хлебным рынком Европы. Но Лифляндию, прежнюю житницу, вконец опустошили шведы, а Польша в условиях католическо-протестантского противостояния поставщиком быть не могла. Оставалось закупать зерно в России. Ну и, разумеется, как англичане, так и голландцы снова и снова подкатывались насчет разрешения на транзитную торговлю с Персией, которая при Аббасе испытывала значительный подъем и стала одним из ведущих мировых экспортеров шелка. Но тут ответ был однозначным. Правительство было не настолько наивным, чтобы в убыток себе отдать иранский рынок чужеземцам. В Лондоне и Амстердаме вопили о «произволе» и «тирании» Москвы, якобы нарушающей принципы свободы торговли. Но отношения предпочитали не портить.

А на Польшу, ослабленную конфликтом с собственными православными подданными, собиралась гроза. В 1620 г. Османская империя объявила ей войну и двинула армию в Приднестровье. Коронный гетман Жолкевский под Цецорой потерпел страшное поражение. Полегли тысячи воинов, в том числе и сам Жолкевский, многие попали в плен. Среди пленных был, кстати, юный Богдан Хмельницкий, а его отец, казачий сотник, погиб в этом бою. Запорожцы во главе с выбранными ими гетманами Кушкой и Бородавкой ответили набегами. 150 их чаек опустошили болгарское побережье, разграбили и сожгли Варну. Угрожали и Стамбулу, и турки вынуждены были перекрыть цепью вход в столичную гавань.

В 1621 г. Осман II решил разделаться с Польшей окончательно. Огромная армия, около 100 тыс. (польские источники называют 300 тыс., но это явное преувеличение), подступила к крепости Хотин, оборону которой возглавил королевич Владислав. А в Москву было отправлено посольство во главе с православным греком Фомой Кантакузиным с призывом тоже вступить в войну, за что обещалось возвращение Смоленска и других городов. Прислал грамоту и патриарх Константинопольский, поддержав идею союза и убеждая царя ударить на притеснителей православия. Для рассмотрения этого вопроса Михаил Федорович и Филарет созвали Земский собор, и значительная часть делегатов тоже высказалась за войну. Но Филарет, в принципе высказывавшийся положительно, с окончательным решением не спешил. Выжидал, когда исход боевых действий станет более определенным. А пока намеревался воевать «неофициально», не ввязывая страну в открытый конфликт, для чего предложил выступить на стороне турок донским казакам. Но в данном случае ошибся. Донцы отказались наотрез, заявив, что если будет сражаться Россия, то под начальством царских воевод они пойдут, а сражаться под командованием «пашей нечестивых в обычае донских казаков никогда не бывало».

В Польше царила паника. Сигизмунд совершил очередную глупость, издав универсал об аресте православных священников как турецких шпионов. Запорожцы возмутились, защищать такую власть не хотели. А паны и шляхта, несмотря на катастрофическое положение, как обычно, митинговали на сеймах, жмотились на деньги, да и сами медлили встать в строй. Литовскому гетману Ходкевичу, заменившему во главе армии Жолкевского, удалось собрать всего 30 тыс. бойцов. Спас Речь Посполитую Сагайдачный. Он явился в Запорожье, убил гетмана Бородавку, не желавшего идти под Хотин, и созвал отовсюду казаков — и запорожских, и реестровых, и тех, которые уже были «в мужики поверстаны». С 40 тыс. войска он успел на выручку Владиславу и Ходкевичу. Турки уже морально расслабились, настроились на легкую победу — и неожиданно получили мощный встречный удар казацко-польской армии. Были разгромлены, а отступление превратилось в бегство, что довершило поражение.

Порта начала переговоры о мире, и вопрос о вступлении в войну России снялся сам собой. Но в тот момент для страны это было кстати. В условиях мира она продолжала процессы своего восстановления, наращивала боевую силу. Был заново сформирован 10-тысячный корпус стрельцов. Теперь их вооружили не фитильными ружьями, а кремневыми мушкетами, и иностранцы называли их уже не «аркебузирами», а «мушкетерами» в «роскошных одеждах», «и все отборные, высокие, сильные молодцы» (Петрей, Олеарий). Форма у них и впрямь была красивой. Желтые сапоги, шапки с меховой опушкой, яркие кафтаны, у каждого полка своего цвета — малиновые, голубые, зеленые, кирпичные. Один из стрелецких приказов был гвардейским — стремянной, он всегда должен был находиться у «царского стремени». В него отбирались самые умелые и статные бойцы из других частей. Стрельцы обучались передовой для своего времени линейной тактике боя. Уделялось внимание и военной теории. Еще при Шуйском подьячий Онисим Михайлов начал составлять «Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки». В 1621 г. он по поручению правительства повторно переработал и завершил этот труд, обобщавший новейший военный опыт Испании, Голландии, Польши, Австрии.

В этом же году по инициативе Филарета в России появилась первая газета — «Куранты». Правда, она была еще рукописной, в 1 экз., и готовилась Посольским приказом, в ней для царя и его окружения излагалась краткая информация о зарубежных делах. Патриарх возобновил и проекты царской женитьбы. Высказывалось предложение восстановить в правах невесты Марию Хлопову. Но тут встала на дыбы великая старица Марфа. Она была обижена своим отстранением от дел и ссылкой Салтыковых и пыталась играть в оппозицию. Правда, к реальной политике ее не допускали, и пакостить она могла лишь по мелочам. Однако в данном случае требовалось благословение матери, а она его дать отказалась.

Впрочем, Филарет не настаивал, поскольку имел на сына более широкие планы и собирался заключить брак с кем-нибудь из европейских принцесс, что дало бы России союзников на Западе. И тут уж никакие возражения Марфы и угрозы отказать в благословении не помогли. Патриарх пообещал, если станет ерепениться, отправить ее из Москвы в какой-нибудь дальний монастырь в роли обычной инокини. В 1621 г. посольство князя Львова и дьяка Шилова поехало в Копенгаген с целью сосватать Михаилу одну из двух племянниц датского короля Христиана IV. Дипломатам были даны подробнейшие инструкции; вплоть до того, что, целуя руку принцессам, с ними «не витаться» (не заигрывать) и не лезть к ним самим с вопросами о замужестве — «их девичье дело стыдливо, и с ними много говорить для остерегания их высокорожденной чести непригоже». Требовалось их «посмотреть» и «проведывать, которая здорова и к великому делу годна». Но после Смуты Россия котировалась на Западе куда ниже, чем при Грозном или Годунове. А брак с царем мог создать датчанам лишние проблемы с поляками и шведами. Поэтому Христиан IV под предлогом болезни отказался от переговоров. А от переговоров с придворными отказался Львов. Что было оптимальным выходом — ответ был понятен, но не прозвучал вслух, и царю не было нанесено оскорбление отказом.

Ну а параллельно с политическими делами, бывшими на виду, шли и «незримые», но куда более важные процессы. Россия возрождалась из разрухи. На местах пепелищ, желтея свежесрубленными бревнами, вставали деревни и города. Оживлялась торговля, открывались мастерские ремесленников, распахивались заросшие бурьяном поля. И звенели повсюду детские голоса, восстанавливая численность населения. Ведь семьи тогда были большими, произвести 10–15 потомков считалось вполне нормальным. Правда, и смертность была высокой. Но, согласитесь, это не одно и то же — родить 10 детей, из которых выживет половина, зато самых крепких и сильных, или 1 ребенка, которого родители кое-как выхаживают с помощью медицины и до взрослых лет сдувают с него пылинки, оберегая от малейших трудностей…