История Руси и Византии оказалась очень тесно связанной. Две страны то конфликтовали, то сближались, но общая Вера и структуры Церкви удерживали их вместе. Но во второй половине XII в. подобные отношения обернулись совершенно неожиданной и опасной стороной. После смерти Иоанна Комнина императором стал его сын Мануил. Он очередной раз резко изменил политику Константинополя. Мануил был западником еще похлеще своего деда Алексея. Широко начал принимать на службу иностранцев, давал им высокие посты при дворе, в армии, правительстве. Греческая столица стала одеваться по западным модам. Мужчины щеголяли в чулках и коротеньких штанишках, дамы напяливали высокие колпаки, тесные платья, стискивали бюсты шнурованными корсажами. Излюбленным зрелищем императора и его подданных стали рыцарские турниры.

Кроме венецианских купцов, Мануил запустил в страну генуэзцев и пизанцев, подарил им кварталы в Константинополе, особые права и привилегии. Перешел и на западные модели управления. Архонты, правители провинций, которые раньше были лишь чиновниками царя, получали большую самостоятельность и превращались в феодальных князьков. Налоги Мануил целиком отдал на откуп итальянцам и евреям. С крестоносцами помирился, на их завоевания не претендовал. А огромные силы и ресурсы, накопленные в царствование отца, Мануил использовал в других направлениях – он задумал превратить Византию в величайшую европейскую империю.

Западная Европа в это время разделилась на два лагеря. Гвельфы поддерживали верховенство папы, гибеллины – германского императора. У немцев на престоле оказался воинственный и умный Фридрих Барбаросса, который энергично боролся за власть над Римом. А Мануил принялся наводить дружбу с папами. Предоставил им неограниченное финансирование, повел переговоры об объединении церквей. Соглашался подчинить Риму Константинопольскую патриархию, пожертвовать Православием, подправить церковные догматы и обряды. Но за это папа должен был помочь Мануилу утвердиться в Италии и признать его единственным настоящим «римским» императором. Хотя папы были себе на уме, деньги и уступки охотно принимали, но посадить византийцев себе на шею не спешили. Да и Барбаросса не собирался отказываться от императорского титула, раз за разом предпринимал походы в Италию, теснил первосвященника и его сторонников.

Но Мануил предполагал расширить империю не только на западе, он нацелился на север. С Византией граничила Венгрия, обширная и могущественная, она включала в себя нынешнюю Хорватию, Словению, часть Румынии, Сербии. Греки повели против нее войну, и наряду с пехотными и конными частями пустили в ход свою изощренную дипломатию. Действовали теми же методами, как прежде с болгарами. Подкупали мадьярских баронов, поддерживали заговоры. В 1161 г. умер король Гейза II, на троне остался малолетний Иштван III. Византийцы подстрекнули выступить двух его дядей, они захватили власть и принесли Мануилу присягу быть его вассалами. Но один узурпатор скончался, другого венгры выгнали.

О, тогда император мгновенно переориентировался и признал королем Иштвана. Ему предложили заключить договор о мире, а условиями опутали, как паутиной. Иштван послал в Константинополь брата Белу, а там его женили на дочери Мануила и провозгласили… наследником византийского престола. А одновременно венгерского. Таким образом, заведомо закреплялось, что Венгрия будет поглощена империей. Многие мадьяры и их король были отнюдь не в восторге от подобной перспективы, возобновилась война. Но Мануил удовлетворенно потирал руки – наследник короны Бела находился у него при дворе, в Венгрии росла и усиливалась провизантийская партия .

А за ней лежала Русь, и киевских князей греки по-прежнему числила своими подданными. Формальными? Но как раз на таких формальностях можно было сделать блестящую игру. Мануил вынашивал планы добиться реального подчинения Киева, а присоединение Венгрии «сольет в единое целое с Русью территорию его державы» . Обновленная Византийская империя охватит всю Восточную Европу от Средиземного моря до Балтики! Конечно, завоевать такие пространства было бы фантастикой. Но зачем завоевывать? Существовали иные способы.

Важнейшим орудием императора оставалась Киевская митрополия. Ростислав Набожной был верным сыном Церкви – тем лучше, его окручивали исподтишка. А основную ставку греки сделали на Мстислава Волынского. Он нацеливался на великое княжение, и за поддержку был готов на все. В общем, политика Константинополя переменилась на 180 градусов. Иоанн Комнин стремился к союзу с сильной и единой Русью, держал сторону Долгорукого, епископы Нифонт Новгородский, Нестор Ростовский были его друзьями, старались предотвращать смуты. Мануил Комнин считал междоусобицы выгодными для себя. Раздробленные и соперничающие княжества сами скатывались в его сети. Но появление на севере Владимирского великого княжества серьезно обеспокоило греков.

Константинопольская патриархия и Киевский митрополит начали серьезные перестановки в церковных структурах. Под разными предлогами снимали русских епископов, заменяли греками. А Нестор Ростовский, хоть и грек, прижился в Залесской земле, сработался с Долгоруким и Андреем Боголюбским, участвовал в его провозглашении великим князем. Для изменившихся задач он не подходил, и его отозвали. Прислали другого епископа, Леона. Он с ходу взялся насаждать в здешних краях новые порядки, поставил себя независимо от государя, принялся облагать паству и храмы поборами в свою пользу. Русским это совсем не понравилось, и великому князю тоже. Боголюбский отправил епископа назад как поставленного «не по правде… перехватив Нестеров стол».

У Андрея имелся и собственный кандидат в епископы, русский священник Федор – весьма образованный, эрудированный, он разделял смелые планы государя, стал его близким сподвижником и духовным советником, помогал преображать Владимир. Нет, византийцам русского не требовалось. Они так и эдак хитрили, уговаривали, упрямились и настояли, чтобы епископом был все-таки Леон. Настаивали не случайно. Леон никогда не отличался выдающимися богословскими знаниями или примерным благочестием, зато был квалифицированным специалистом в области интриг. Именно в этой роли его и подготовили для работы на севере.

Для такой работы имелись вполне подходящие условия, и еще какие! В Суздале жила вдова Долгорукого Анна Комнина, сестра императора Мануила! Жили ее дети Михаил и Всеволод, племянники императора. Старший сын Анны Василько сперва получил от отца удел на юге, но в усобицах утратил его и тоже приехал к матери. В Суздаль потянулись и другие потомки Долгорукого, не от гречанки, а от половчанки – сын Мстислав Юрьевич, два внука, дети умершего Ростислава Юрьевича. Им, как и Васильку, не повезло, растеряли южные владения и очутились при дворе Анны.

Причем вся эта компания родственников была крайне недовольна Андреем Боголюбским. Анна полагала, что он ущемил права ее детей. Ведь покойный муж назначил его в Вышгород, а в Суздальском крае оставил Михаила и Всеволода. Правда, это назначение состоялось за два года до смерти Долгорукого, позже он согласился, что в Залесье правит Андрей. Но завещания не написал, умер внезапно, а значит, должен действовать последний по времени «ряд». Пусть Андрей, если хочет, идет отвоевывать свой Вышгород и не командует младшими братьями!

А Василько, Мстислав и Ростиславичи возмущались, почему Боголюбский не вмешался в склоки на их стороне? Почему не послал полки, чтобы кровью и жизнями суздальских воинов вернуть родственникам южные города? Или, в конце концов, почему не поделит на всех Залесскую землю, не даст каждому по кусочку? Вокруг Анны крутились и ростовские, суздальские бояре. Поддакивали, злословили новшества Боголюбского. Владимир строит! Да что такое Владимир по сравнению с Ростовом и Суздалем? С простонародьем якшается, привечает! А так ли было при отцах и дедах? Испокон веков земля стояла на сильных, на смысленых, знатных.

Великий князь Владимирский знал о клубке оппозиции, но не считал нужным трогать ее. Пускай себе чешут языки, он был занят более важными делами. Да и не все родственники были одним миром мазаны, братья Ярослав, Святослав, Глеб поняли правоту Андрея, примкнули к нему. Но епископ Леон попал в среду недовольных, как кусок дрожжей. Он, конечно же, соглашался, что племянники императора – самые что ни на есть законные властители. Хотя бы потому что они – племянники императора. Через Леона Анна получила возможность связываться с Киевом, Константинополем. А сама по себе поддержка епископа имела для оппозиции чрезвычайное значение. Все свершения Боголюбского, все его отступления от традиций основывались на том, что они благословлены свыше, народ видел в нем богоизбранного государя. А если доказать, что князь – нечестивец и грешник?

Это совпадало и с общей линией Константинопольской патриархии. Русские перенимали церковные обычаи от болгар, они кое в чем расходились с греческой практикой. Так, пост по средам и пятницам смягчался, если попадал на великие праздники. После Пасхи и Рождества устанавливались «сплошные седмицы», без однодневных постов. У греков никаких послаблений не дозволялось, в среду и пятницу строго постились в любом случае. Подобные различия вызывали споры еще в XI в., русскую практику постов отстаивал св. преподобный Феодосий Печерский. Но до серьезных конфликтов не доходило, расхождение-то было мелким. Если новообращенные русские приучались хоть как-то поститься, это уже было успехом. Во времена Мануила и сама патриархия не могла похвастаться принципиальностью, римскому папе она соглашалась уступить по всем пунктам. Но Русскую церковь требовалось раздавить, и сплошные седмицы сочли подходящим предлогом, объявили их «ересью».

Суздальский клубок с помощью Леона превратился в организованный заговор. В 1163 г. Рождество Христово приходилось на среду. Епископ был приглашен к Боголюбскому за праздничный стол, увидел мясные блюда и прилюдно учинил скандал, обвинил князя во всех грехах. Вступился священник Федор, а в богословии он разбирался получше, чем грек, раскатал оппонента в пух и прах. Но провокация Леона стала сигналом для оппозиции. Анна с частью бояр, братья великого князя Василько и Мстислав, племянники Ростиславичи, неожиданно оказались поборниками строгих постов, выставляли Боголюбского еретиком, а заодно и узурпатором.

Однако широкой поддержки они не получили, а раздуть смуту государь им не позволил. Действовал мягко, но решительно, приказал выехать вон из своей державы. Вас уважали? Уважали. Позволяли жить тихо и спокойно? Позволяли. Если не умеете – отправляйтесь куда хотите. Заговорщики поджали хвосты, открыто бунтовать не рискнули, население сочувствовало не им, а великому князю. Анне и ее приспешникам ничего не оставалось делать, кроме как повиноваться. Вдова Долгорукого решила вернуться на родину. Забрала с собой сыновей, в Византию отправился и пасынок Мстислав. Император принял сестру наилучшим образом. Ее отпрыску Васильку дал города на Дунае, и этого мелкого авантюриста в Византии стали называть «старейшиной русских князей»! Ну а как же, он был вполне подходящей фигурой для будущих политических игр. Мстислав в родстве с Мануилом не состоял, но и ему выделили второсортную область. Вдруг пригодится?

Вслед за крамольными родичами Боголюбский выпроводил и Леона. Но епископ не смирился. Он-то знал, что патриархия и митрополит защитят его. Поехал жаловаться в Киев. Правда, кляузничать оказалось некому, митрополит только что умер. Леона даже это не остановило. Из Киева он направил стопы дальше, вознамерился обратиться напрямую к императору. Мануил в это время вел очередную войну против венгров, и получилось так, что к нему в лагерь прибыло сразу несколько посольств от русских князей. Их пригласил сам царь, вел с ними переговоры, старался натравить их на Венгрию и на мадьярского союзника Ярослава Галицкого.

Представители Киевского великого князя приехали просить о новом митрополите. Ростислав Набожной уже почувствовал, в Церкви творится что-то не то. Конфликты с греками происходили не только во Владимире, но и в Киеве, Чернигове. Поэтому Ростислав предлагал вернуть на митрополичий престол Клима Смолятича. Разъяснял, что его поставили неправильно, но вообще иерей вполне достойный. Послы от Боголюбского привезли к императору священника Федора. Хлопотали, чтобы его поставили в епископы и учредили для Залесской Руси отдельную митрополию. А тут заявился еще и Леон, попробовал судиться со своими обидчиками.

Мануил оказался в затруднительном положении. Просьбы о поставлении Клима Смолятича и Федора крайне встревожили его. И в Киеве, и во Владимире русская церковь рвалась выйти из-под греческого влияния! Допускать это император не намеревался ни в коем случае. Но и ссориться с русскими было не время. Отпугнешь князей, они могут обидеться, присоединиться к врагам Византии. Нет, император предпочитал закрепить сложившиеся отношения. Ведь как хорошо-то – русские пришли к нему решать свои споры! Надо, чтобы и впредь приходили, привыкали считать его высшим судьей, втягивались в зависимость…

Вдобавок ко всему, Леон повел себя неподобающим образом. Он настолько был уверен в поддержке, что забыл про придворный этикет, перед лицом императора раскипятился, начал грубо браниться. Телохранители дали ему взашей и хотели вообще утопить. Мануил объявил русским, что Леон не прав, а на все запросы князей лицемерно ответил согласием. Заверил, что не возражает ни против Владимирской митрополии, ни против Клима и Федора. Сделал лишь оговорку – такие дела должен будет решить патриарх, а он, царь, замолвит слово и подтвердит свое мнение.

Да неужели патриарх посмел бы перечить императору? Федор вернулся во Владимир окрыленный. Его нарекли в епископы, он без пяти минут был митрополитом. Боголюбский тоже радовался успеху миссии, изготовили даже белый клобук, знак митрополичьего достоинства. В новом качестве Федор снова включился помогать своему государю. А духовное и светское было неразделимо друг от друга. В Ростове начали строить храм на месте сгоревшего, и при расчистке площадки нашли нетленные мощи св. мученика епископа Леонтия, убитого язычниками. Держава Боголюбского обрела еще одного небесного покровителя!

Укрепляя и обустраивая свое государство, Андрей старался и обезопасить его. Он решил, что пора покончить с пограничным разбоем волжских болгар. Летом 1164 г. организовал против них уже не карательный рейд, какими раньше отвечали на набеги, а масштабный поход. На врага выступили дружины великого князя, его брата Ярослава, сыновей, присоединился князь Юрий Муромский. Эта война стала экзаменом и для нового войска Боголюбского, полков владимирской и суздальской пехоты. Но и болгары заблаговременно узнали о подготовке, успели собрать огромную рать. Вывели отряды хорезмийских наемников, ополчение городов и поволжских племен. Противники столкнулись 1 августа.

Болгары ломили массой, пехотные полки еле держались. Шквалы стрел перемежались волнами врагов. Они напирали, силились прорубиться через смертоносную завесу копий, опрокинуть забор щитов. Падали убитые и раненные ратники, но их товарищи тут же смыкали строй, не позволяя разорвать его. Выручая пехоту, с флангов кидались в атаки княжеские дружины, вклинивались в неприятельское месиво. А навстречу им вылетала, сияя кольчугами, отборная мусульманская конница, сшибалась с русской, хищно свистели сабли, проламывали шлемы шестоперы. Слетали под копыта сраженные неприятели, свои витязи. Сын Боголюбского Изяслав отчаянно отбивался от насевших болгар и поник под точным ударом, дружинники едва вытащили его, залитого кровью.

Но вот и сам великий князь привстал в стременах. Окинул взглядом поле сражения, оглянулся на обоз, на шатер походной церкви – там была Заступница, Владимирская икона. Перекрестился и извлек меч, семейную реликвию, это был меч св. Бориса. Кивнул брату Ярославу – пора. Запели трубы, колыхнулись распущенные стяги. За Андреем с тяжелым топотом покатились его лучшие воины, дворяне, «милостники». Врезались стальным ураганом в самую гущу сражения. Нет, не забыл государь воинской науки, и меч «носил на бедре не туне». Вражескую конницу нанизали на копья, расшвыряли, кто уцелел повернул прочь. Болгарская и мордовская пехота увидела, что ее обходят, тоже побежала.

Русские неслись вслед, рубили и топтали. Болгарский царь едва спасся «в мале дружине». Его подданные паниковали, сдавались, удирали кто куда. Андрей со своими воинами гнался за ними несколько верст, потом остановил коня. Пожалуй, хватит. Решил возвратиться, поблагодарить Божью Матерь за помощь. Подъехал к походной церкви и удивился, там не было ни иконы, ни священников. Кто-то подсказал – Пресвятая Богородица в пехотных полках, благодарные владимирцы уже молятся Ей.

Развивая успех, ратники прошлись по Каме, взяли Бряхимов и еще четыре города. Болгары запросили мира. Соглашались заплатить выкуп, обещали впредь не тревожить русских владений. Первая жена князя Андрея, Улита Кучковна, к этому времени умерла, и договор скрепили браком, за Боголюбского была выдана болгарская княжна (ее имени история не сохранила). Война обошлась великому князю совсем не дешево. Хоронили и увозили в колодах на родину сотни павших воинов. Сын Изяслав от раны так и не оправился, скончался. Но такой победы над внешним врагом Русь не знала уже давно. Были торжества, благодарственные службы в храмах, были победные чаши хмельного меда. Горьковатого, как память о погибших, ведь и колоды для перевозки убитых тоже заливали медом. Но и сладкого – как заслуженная ратная слава, встреча родных, чувство исполненного долга.

А Боголюбский в ознаменование победы установил 1 августа новый церковный праздник в честь Всемилостивого Спаса и Пресвятой Богородицы. Тот самый праздник, который мы с вами отмечаем и сейчас – Медовый Спас. С точки зрения греческих клириков это было поразительной дерзостью, такого на Руси еще не позволял себе никто. Какой-то князь варварской Владимирской земли сам, своей волей учреждает церковный праздник!

Но Андрей дерзал. Просто он и Константинопольская патриархия руководствовались совершенно разными понятиями, жили в других измерениях. Продажный патриарх и его окружение цеплялись за пропыленные тома канонических правил, мелочно подгоняли их к политике. А Боголюбский соприкасался с Небесным миром. Соприкасался не понаслышке, не по книжкам, а лично! Он сам был и очевидцем, и участником чудес Божьей Матери, сам видел и слышал Ее, чувствовал живую Благодать! Поэтому и церковные традиции были для него не закостенелой догмой, они были живыми.

Великий князь знал, что на Руси они будут развиваться, считал себя в полном праве дополнять их. Кроме Медового Спаса он учредил еще один великий праздник – Покрова Пресвятой Богородицы. В его основе лежит греческое предание. В начале Х в. в Константинополе жил раб-славянин Андрей, он принял на себя подвиг юродства, совершенно необычный для своего времени. Господь многое открыл блаженному, он при жизни видел рай, святых, ангелов. А однажды Константинополь осадили враги, и св. Андрей увидел и показал священникам Царицу Небесную. Она стояла и простирала над молящимися Свой омофор, обещая им защиту [, ]. В тот раз Пресвятая Богородица защитила греков, но в греческой церкви праздника Покрова не было.

Его установил на Руси св. Андрей Боголюбский, а дату, 1 (14) октября, приурочил к чествованию блаженного Андрея – 2 (15) октября. В 1165 г. великий князь построил первый храм Покрова – неподалеку от своего любимого Боголюбовского замка, чудесный и неповторимый храм на Нерли. По какой причине государь обратил внимание именно на это предание? По какой причине ввел праздник? Вот этого мы не знаем. Летописи по данному вопросу молчат. Может быть, князь опять получил повеление свыше? Или его привлекло, что блаженный Андрей был славянином? Но можно высказать еще одно предположение. Нам неизвестна дата рождения самого Боголюбского. Не исключено, что блаженный Андрей был его небесным покровителем.

А заступничество Божьей Матери князь ощущал не напрасно. Ему все удавалось, и затея с праздником тоже удалась, он стал одним из самых любимых на Руси. В годины испытаний Покров требовался многим, вслед за храмом на Нерли по городам и весям росли другие. Покров Пресвятой Богородицы прославился чудесами при Казанском взятии, Азовском сидении, стал особым праздником казачества . Середина октября – окончание крестьянских работ, выпадает первый снежок, к Покрову стали приурочивать свадьбы. Девичьи голоса подхватили то ли припевку, то ли молитву «покрой землю снежком, а меня молоду женишком». И вряд ли кто-нибудь из празднующих, молящихся, молодоженов, задумывается в этот день, что введение Покрова в церковный календарь не обошлось без крови, пожарищ, а нареченному епископу Федору стоило жизни.