© Шамбаров В. Е., 2013

© ООО «Алгоритм-Книга», 2013

 

От автора

Февральская революция… Октябрьская революция… Гражданская война… Это была величайшая из катастроф, которые довелось пережить России в своей истории. И не случайно о революции написано огромное количество научных, публицистических трудов, монографий, сборников, статей, снято множество фильмов и передач, пытающихся осветить грандиозную русскую трагедию и с «красной», и с «белой», и с более менее «нейтральной» точек зрения. Но, несмотря на такое обилие источников, интерес к данному периоду истории остается неизменно высоким. Снова и снова поднимаются вопросы — почему так получилось? Кто был виноват? На чьей стороне была правда — красных или белых?

Однако по мере углубления разработок и исследований вскрываются и новые «слои» архивных материалов. Обнаруживаются новые документы, ранее неизвестные или невостребованные свидетельства. И теперь уже можно сказать вполне определенно: революция в России вообще не была вызвана ее внутренними экономическими или социальными проблемами. Она была преднамеренно спланирована и организована враждебными нашей стране внешними силами, сумевшими целенаправленно и расчетливо расколоть русский народ. Расколоть искусственно — с тем, чтобы стравить людей между собой. Участвовали в этом деле транснациональные корпорации, правительственные, финансовые круги и спецслужбы западных держав. Причем не только и не столько тех держав, которые находились с Россией в состоянии войны, но и государств, считавшихся ее друзьями и союзниками, — в первую очередь США и Великобритании, для которых наша страна в начале XX в. стала слишком сильным конкурентом.

А непосредственными проводниками их разрушительных планов, исполнителями политических, экономических, идеологических диверсий стал ряд агентов, занимавших высокие посты в российском и советском руководстве. Витте, Барк, Ломоносов, Протопопов, Львов, Терещенко, Керенский, Скобелев, Чернов, Мартов, Троцкий, Свердлов, Зиновьев, Каменев, Бухарин, Ларин, Ганецкий, Радек, Коллонтай, Крупская и др. О тайных операциях, результатом которых стало крушение России в 1917–1922 гг., уничтожение восьмой части ее населения и чудовищное разграбление накопленных ею богатств, рассказывает эта книга.

 

1. Откуда приходят революции?

14 декабря 1825 г. батальоны лейб-гвардии Московского, Гренадерского полков и Флотского экипажа вышли на Сенатскую площадь. Равнение шеренг. Великолепие мундиров. Блеск эполет. Яркие плюмажи на киверах. Толпы столичной публики. Кареты дам, обмирающих от волнения. Породистые лошади. Французская речь. Святой ореол борьбы за свободу… Залпы картечи. Окровавленный снег. Пять приговоренных на виселице. Самоотверженные жены и невесты, едущие сквозь снега в страшную глухую Сибирь… Эта картина два столетия будоражила воображение интеллигенции, романтиков, молодежи. Вспомните, с каким чувством смотрели фильм «Звезда пленительного счастья», как брала за душу песня «Кавалергарда век недолог…», как жалко их было, этих лихих и прекрасных «кавалергардов».

А во времена перестроек и демократизаций, когда выплеснулась наружу грязь трагедий XX в., историки, журналисты, публицисты вздыхали над драмой декабристов: эх, ну почему же они не смогли победить? Ведь, наверное, вся наша история пошла бы по другому пути? В России установилась бы просвещенная демократия, страна избежала бы катастрофы 1917 г., развивалась бы и богатела, подобно Америке… И завершались подобные размышления сакраментальной фразой: «Увы, история не имеет сослагательного наклонения».

Но при этом в тени, за пределами внимания исследователей, остается очень важная сторона вопроса. Ведь отнюдь не случайно в дореволюционной России ставились в один ряд «враги внешние и внутренние». И они действительно были взаимосвязаны всегда. Или почти всегда. Тайная война, использование чужих междоусобиц с древнейших времен являлись мощными инструментами международной политики. Еще в эпоху Киевской Руси короли Польши, Венгрии, германский император и другие монархи поддерживали тех или иных кандидатов на русские княжеские столы — разумеется, не из альтруизма, а в расчете на собственные выгоды. Впрочем, и русские князья пользовались теми же методами.

Ну а когда стала формироваться и усиливаться Московская Русь, проявился и фактор противостояния «Восток — Запад». Разумеется, это не означало непрерывной войны, были и продолжительные периоды мира, торговли, дипломатических связей, союзничества, шел вполне нормальный культурный обмен. Но данный фактор был вполне реальным и в тех или иных формах действовал постоянно. Сперва, в течение 300 лет, России пришлось вести борьбу за само свое существование с могущественной соседкой, Речью Посполитой. В ходе этой борьбы широко применялись и тайные методы. Польские короли привечали и переманивали перебежчиков, недовольных Василием II, Иваном III, Василием III, Иваном Грозным. Исподтишка поддерживали оппозицию бояр и удельных князей. Подогревали сепаратистские настроения в Новгороде. Использовали Курбского, Котошихина и им подобных для информационной войны, распространяя клевету о нашей стране. Засылали агентуру для покушений на русских властителей. Устраивались идеологические диверсии вроде внедрения ересей. Стефан Баторий, начиная поход на Русь, впервые выдвинул пропагандистский лозунг ее «освобождения» от царской «тирании». А самой крупной диверсией стала Смута 1604–1614 гг., инициированная путем засылки Лжедмитрия I, а затем Лжедмитрия II [124, 175].

Только при Алексее Михайловиче, в войне 1654–1667 гг., Польшу удалось сломить, она фактически выбыла из числа великих держав и покатилась в упадок. Россия стала бесспорным лидером Восточной Европы. Но после этого ее главной соперницей становится Франция — лидер тогдашней Западной Европы. Которая взяла под покровительство и ослабевшую Польшу [183]. Именно Франция на протяжении полутора веков больше всех досаждала России, натравливая на нее ближайших соседей. Франция была союзницей Карла XII, финансировала его в ходе Северной войны. Спровоцировала и спонсировала еще две шведских, четыре турецких, три польских войны. После чего дошло и до прямого столкновения французов с русскими. И все это время опять использовались закулисные подрывные методы.

Карл XII привлек на свою сторону Мазепу и запорожских казаков. В период шведской войны 1741–1743 гг. снова выдвигались лозунги «освобождения» России от «немецкой» династии, а французские дипломаты и шпионы организовали переворот в пользу Елизаветы Петровны — за что от нее требовалось отдать Прибалтику. Хотя Елизавета переиграла противника. Деньги брала, от письменных обязательств уклонялась, а взойдя на престол, продолжила громить шведов. Наполеон, подобно Карлу XII, пробовал сыграть на «казачьем сепаратизме», но просчитался. Использовал он и разрушительные идеи либерализма — например, распространяя в странах потенциальных противников пресловутый «наполеоновский кодекс» (который в собственной державе вводить никогда не собирался). Ну а когда Россия сумела сокрушить Францию, противостояние «Восток — Запад» все равно не исчезло. Теперь главной соперницей стала Англия, которая претендовала на мировое господство и являлась в XIX в. величайшей на Земле империей (включая в себя Индию, Канаду, Австралию, Египет и множество других колоний и полуколоний). Причем Англия в борьбе против России взяла под покровительство и Францию…

Но противостояние нашей страны с Западом во все времена оказывалось гораздо глубже, чем обычная конкуренция, например, между французами и испанцами, англичанами и голландцами. Потому что оно было не только политическим, а еще и духовным. Со времени гибели Византии Россия стала мировым центром и оплотом Православия. Что вызвало вражду со стороны западного католицизма. Получалось, что в XV–XVII вв. русские цари воевали не только с Польшей. За ее спиной вставали Рим, Германская империя. Победы поляков пышно праздновались всем католическим миром, он помогал польским королям деньгами, солдатами, дипломатией, агентурой. Строились планы превращения покоренной России во второй «Новый свет», где русским «еретикам» отводилась судьба американских индейцев [175].

С XVI в. католичество начало разрушаться, заразившись нравами эпохи Возрождения — культом роскоши, разврата, излишеств. Для высших слоев европейского общества устои христианской морали становились помехой. Пошла переориентация на философские теории, по сути антихристианские, где приоритет отдавался не вере, а разуму, а христианство низводилось до символического уровня. Разложение охватило и католическую церковь. На папский престол один за другим усаживались взяточники, извращенцы, убийцы. Это вызывало возмущение верующего простонародья. А всевозможные теоретики принялись по своему разумению придумывать «упрощенные» варианты протестантских религий — лютеранство, анабаптизм, кальвинизм. Начались процессы Реформации.

А с другой стороны, рвалась к власти нарождающаяся буржуазия. Финансисты, купцы, промышленники набирали силу под эгидой абсолютизма. Сильные монархии защищали их, покровительствовали, открывали пути для обогащения. Так было и в Голландии, и в Англии, позже и во Франции. Но монархии и церковь ограничивали хищничество. И воротилам хотелось самим «порулить», захватить рычаги управления под собственный неограниченный контроль. Протестантские религии стали идеологическим знаменем «буржуазных революций». Россия, борясь с католическими державами, вступала в контакты с протестантскими, торговала, заключала союзы. Но в духовном плане их конфессии оказывались еще дальше от Православия, чем католицизм, отрицая Св. Таинства, храмы, иконы, священство, церковную организацию и иерархию.

Торгово-финансовая элита всегда была «интернациональной», сращиваясь деловыми связями, выгодными браками. И не удивительно, что в протестантские учения вошли положения, близкие иудаизму. Например, в кальвинизме — теории об «избранности» богатых, «богоугодности» обогащения. Или теории «общественного договора» между властью и обществом, согласно коим действия властей должны определяться и контролироваться «избранными», иначе власть объявляется тиранической, и свергнуть ее — не только право, но и долг общества. Однако фанатизм радикальных сектантов был слишком разрушительной силой, наделал бед в тех самых странах, где буржуазия инициировала революции. Поэтому от таких сектантов стали избавляться. Кого уничтожили, кого сослали или заставили уехать подальше — в Америку, Южную Африку [183]. А протестантские религии постепенно переводились в русло чисто формальных, требующих от человека только читать Библию, слушать проповеди и заниматься благотворительностью.

Для кругов, желающих продолжить переустройство мира в свою пользу, такие формы христианства уже не подходили ни в качестве идеологии, ни в качестве организующей силы. Новым их инструментом стали масонские ложи. Как бы внерелигиозные, делающие упор на «просвещение» — но в действительности само по себе воинствующее «просвещение» противопоставлялось христианству, традиционным устоям государственности, морали. Масонство сформировало идеологию либерализма, вобравшую ряд более старых теорий, вроде «общественного договора» [182]. Оно привлекало тех, кому христианство, даже урезанное, мешало жить так, как хочется. Привлекало и тех, кто считал масонские связи полезными для бизнеса, карьеры. И просто разрушителей.

В XVIII в. ложи расплодились в разных странах, и первой их крупной победой стала так называемая «великая» французская революция, уничтожившая короля, аристократию, французскую церковь [124]. Но масонство не было атеистичным. Разрушая христианство, оно обращалось к «мудрости» древних сакральных культов, каббализму, гностицизму. И во время той же революции якобинцы пытались внедрить культ «мирового разума» или некоего «высшего существа», которое отнюдь не было христианским Богом. Скорее, его противоположностью. Впрочем, за кулисами масонства всегда находились и другие «высшие существа», вполне земные олигархи. И если якобинцев в конце концов отправили на гильотины, если после воровства и разгула Директории к власти пришел Бонапарт, то его победу обеспечили не только военные таланты. Обеспечило и то, что он был ставленником Ротшильдов.

В нашей стране деятельность масонских организаций запрещалась трижды — указами Екатерины Великой, Павла I и Александра I [105]. Но указы не выполнялись. И как раз в правление Александра I эти структуры расплодились в полной мере, чему способствовала сильная космополитизация российской аристократии и дворянства. Роднились с иностранцами, в гувернеры и учителя нанимали иностранцев, в «высшем обществе» самыми престижными считались иезуитские школы и институты. В конце XVIII в. Суворов вдохновлял офицеров и солдат словами: «Вы русские!», а уже в начале XIX в. русские аристократы общались между собой по-французски, их дети не умели по-русски писать, и Ермолов на предложение царя просить себе награду пустил в ход знаменитую шутку: «Государь, произведите меня в немцы!» Верхушка общества при таком отрыве от национальных корней заражалась учениями спиритов, мистиков, а масонство стало повальным увлечением молодежи, модной «игрой».

Но игра была отнюдь не безобидной. В Англии и Франции произошло сращивание крупного капитала и государственной власти, и масонские связи, идеи использовались этими державами во вполне определенных целях международной политики. Когда масон Радищев, душевно нездоровый человек, публиковал свое лживое «Путешествие из Петербурга в Москву», ну неужели он предназначал его отечественной «общественности»? Да весь цвет современной ему «общественности» состоял из помещиков-крепостников! Нет, это, конечно же, была идеологическая диверсия, рассчитанная на резонанс за рубежом. И как раз поэтому Екатерина сочла, что он «бунтовщик опаснее Пугачева». А вот масон Карамзин никогда в бунтовщиках не числился. Но вреда для России натворил куда больше, чем Радищев — исказив историю своей страны. Более того, он обеспечил искаженный фундамент для будущих зарубежных и отечественных историков [101]. Но царь его не осудил, никуда не сослал, а наоборот, обласкал — поскольку и сам уже был заражен «просвещенным» западничеством.

Что ж, в случае победы декабристов история России и впрямь пошла бы по совсем другому пути. Но вовсе не по пути блага и процветания. Страна просто на сотню лет раньше рухнула бы в хаос. И несмотря на то, что «история сослагательного наклонения не имеет», вычислить это совсем не трудно. Ведь незадолго до России Англия и Франция проделали точно такую же штуку с Испанией. Она тоже была сильной и обширной державой, владея Латинской Америкой, Филиппинами, являлась оплотом ортодоксальной католической церкви. Испания, наряду с Россией, была одной из двух стран, которые так и не смог одолеть Наполеон, испанские крестьяне с верой в Бога шли на смерть, но истребляли захватчиков. Заморские провинции населяли разные народы, но администрация, аристократия, интеллигенция состояла из таких же испанцев, как в метрополии. Однако единый народ сумели расколоть.

В среду офицеров и интеллигентов латиноамериканского происхождения, входивших в масонские организации, были внедрены идеи борьбы за независимость. В Америке вспыхнули революции. Но и масонам в самой Испании была внедрена идея борьбы с монархией. Там тоже началась революция. В результате Испания не смогла подавить восстание в колониях и потеряла их. Надорвалась, ослабла и попала в полную зависимость от Франции и Англии. Латинская же Америка под властью Мадрида была единой, разделяясь лишь на административные единицы — вице-королевства, губернаторства. Теперь жители различных провинций не только отпали от Испании, но и передрались между собой. Ссорились из-за персонального лидерства предводителей, из-за различий в системах управления, законах. Гражданские войны унесли 1,5 млн жизней. И Латинская Америка обрела независимость, но раздробленной, обескровленной, нищей, попав в полную экономическую и политическую зависимость от той же Англии [45].

Разумеется, местные масоны, начиная борьбу за свободу, не ставили целью превратить свои страны в «банановые республики». И испанские масоны, начиная революцию, не желали развалить свою державу. Те и другие искренне верили, что под флагами «свободы, равенства, братства» достигнут прогресса и благоденствия. Но действия тех и других умело направляли через масонские структуры политики и воротилы Лондона и Парижа, которые хорошо знали чего хотят, и что должно получиться в результате разыгранной комбинации. Точно так же и русских аристократов-масонов зажигали «красивыми» идеями, подталкивали к революции, в которой выиграла бы отнюдь не Россия.

Кстати, на самом-то деле ничего красивого и возвышенного в выступлении декабристов не было. Половина заговорщиков, взахлеб рассуждавших о конституциях и цареубийствах на ночных попойках, когда дошло до дела, перетрусила и попряталась по домам. Солдат подло обманули — воспользовались тем, что сперва присягали отрекшемуся Константину Александровичу, а присягу Николаю Александровичу объявили незаконной. Бесцельное стояние на Сенатской площади было вызвано не только растерянностью, но и тем, что против царя солдаты и матросы не пошли бы. День был морозным, нижние чины в строю отчаянно мерзли, стояли голодными. Хотя офицерам, понятно, денщики и шубы расстарались доставить, и что-нибудь «для сугреву». Если и было в восстании что-либо героическое, то только смелость генерала Милорадовича, поехавшего уговаривать бунтовщиков и исподтишка застреленного Каховским. И поведение Николая I, решительно возглавившего подавление. Причем как только запахло жареным, большинство офицеров сбежало, бросив подчиненных на произвол судьбы.

Быстрая ликвидация заговора и массовые аресты объяснялись тем, что пойманные декабристы сразу начинали закладывать всех друзей и знакомых. Многих оговорили невиновно, потом их отпускали. Наказание по тяжести совершенного преступления — военный бунт, попытка переворота, значительные человеческие жертвы — никак нельзя назвать чрезмерно суровым. Казнили всего пятерых, главных зачинщиков. Нижних чинов и часть офицеров, вовлеченных в мятеж, даже не исключили из гвардии. Из них составили лейб-гвардии Сводный полк и отправили на Кавказ, искупать вину в боях. Тех, кто очутился «во глубине сибирских руд», непосильной работой не замучивали, в рудниках они трудились по 3 часа в день [148]. А большинство осужденных попало в ссылки. Или со временем переводились с каторги на поселение. Могли получать землю, трудиться — если было желание. Если не было, могли прожить и на пособие от казны. Некоторые, как братья Бестужевы, стали богатыми сибирскими предпринимателями. Другие писали прошения, чтобы их взяли служить солдатами. Но служили, конечно, не в таких условиях, как обычные рядовые. Офицеры из чувства симпатий, по прежним знакомствам, предоставляли поблажки. И давали возможность отличиться, чтобы можно было произвести в прапорщики. После чего декабрист получал право выйти в отставку и ехал домой.

Но даже провал революции принес антироссийским силам огромную пользу. Заработал пропагандистский аппарат, создавая красивый миф о декабристах, окружая их блеском романтики и ореолом мучеников. На этом мифе стали воспитываться новые поколения. И вылепленные яркие суррогаты оказались такими стойкими, что их хватило даже на нашу с вами долю.

Запад исподтишка продолжал сеять в России семена разрушительных идей и поддерживать то, что вырастало из них. Революционеры всех мастей получали за рубежом политическое убежище. В Париже угнездились многочисленные колонии польских сепаратистов. В Лондоне очень удобно устроился Герцен. Получал из неизвестных источников вполне достаточные средства, чтобы не испытывать материальной нужды, безбедно жить, издавать и пересылать на родину «Колокол». Но все оппозиционные движения, «модные» интеллектуальные веяния оказывались четко связаны с политикой западных держав. Англичане финансировали кавказских горцев, посылали корабли с полными трюмами оружия — только из-за этого тяжелая кавказская война затянулась более чем на полвека. И в то же самое время российская «прогрессивная общественность» поливала грязью наши кавказские войска, защищавшие мирное население от горских набегов. Раздуваемые в светских салонах вопли возмущения приводили к снятию со своих постов Ермолова, Власова, Вельяминова и других лучших военачальников, что, в свою очередь, тоже мешало завершить войну [180].

Ну а Франция раз за разом инициировала восстания поляков — и горячие симпатии к ним изливала не только европейская пресса. Те же настроения внедрялись и в российские «передовые» круги. Когда в 1831 г. вспыхнул очередной мятеж с резней русских, а Пушкин осмелился ответить на западные идеологические атаки стихотворениями «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», отечественная «общественность» обрушилась на него с негодованием и презрением. Надо ж, какой дурной тон — до патриотизма докатился! Аналогичная картина была во время восстания 1863 г. «Диктатор» Мерославский руководил им из Парижа, во Франции открыто вербовали добровольцев в ряды мятежников, в Польшу из-за границы хлынули транспорты бельгийских винтовок. Инсургенты тысячами истребляли русских, замучивали пытками пленных, а Герцен захлебывался истерическими статьями, писал в «Колоколе»: «Всю Россию охватил сифилис патриотизма!» — и призывал Запад к объединенному крестовому походу против своего Отечества [180]. Что ж, денежки нужно отрабатывать…

Конечно, российская власть пыталась противостоять разрушительным влияниям. После восстания декабристов энергичный Николай I провел колоссальную работу по оздоровлению страны — за что его и облили клеветой последующие «прогрессивные» историки. Результаты были обнадеживающие. Укрепилось не только внутреннее состояние России, наша страна стала мощным стабилизирующим фактором для всего мирового сообщества. В 1848 г. революционный пожар охватил Францию, Италию, Австро-Венгрию, Германию. Спас Европу от гибельного хаоса русский царь. По слезным мольбам австрийского императора Франца-Иосифа он двинул в Венгрию войска, за месяц разгромившие бунтовщиков. В Германии революционеры перепугались, что и к ним нагрянут «казаки», и прусский король при поддержке русской дипломатии сумел взять ситуацию под контроль. А Австрия, высвободив силы из Венгрии, смогла подавить революцию в Италии.

Но эти же события показали мировым закулисным силам, что Россия является главным препятствием для их планов. И всего через 5 лет после революционной бури против нашей страны выступил тайно сколоченный военный блок Англии, Франции, Турции, Сардинии (Сев. Италия), к нему готова была примкнуть и спасенная царем Австро-Венгрия. Планы вынашивались грандиознейшие. Разгромив русских, восстановить независимую Польшу (и отдать ей Украину, Белоруссию, Литву). Отчленить в пользу Турции Закавказье, Крым. На Северном Кавказе создать «халифат» Шамиля, включив в него Кубань, Ставрополье, Терек [45]… Врагов горячо поддержали революционные круги. Маркс и Энгельс объявили Россию главным противником европейского социализма. И Энгельс доказывал, что даже султанская Турция в войне против русских заслуживает всемерной поддержки, так как «субъективно реакционная сила может во внешней политике выполнять объективно революционную миссию».

Однако внутри нашей страны предательство еще не нашло опоры. А сама Россия оставалась могучей державой. Сражаясь против почти всей Европы, она войну отнюдь не проиграла! Ценой огромных жертв неприятелям удалось захватить даже не Крым, даже не Севастополь, а всего лишь часть его, Южную сторону. На кавказском фронте русские одержали победы, овладели Карсом и еще рядом городов. На Балтике, Белом море, Камчатке атаки врагов были отбиты, в заливе Кастри адмирал Завойко разгромил британскую эскадру… Нет, Россия проиграла не сражения. Но она, очутившись в международной изоляции, проиграла дипломатическую войну. И информационную. Зарубежной публике и нашей верхушке общества массированная западная пропаганда внушила, что Россия «отсталая», и что с оставлением Южной стороны Севастополя война проиграна. Правда, и о прежних планах расчленения «победителям» пришлось забыть. Удовлетвориться тем, что Россия признала себя проигравшей и согласилась на ряд уступок.

Повлияла и смерть Николая I. А в то время, когда он силился упрочить государственность, либералы-масоны постарались прибрать под свое влияние наследника престола, Александра Николаевича. И после войны подтолкнули его к радикальным реформам по преодолению мнимой «отсталости». Преобразования отнюдь не ограничились освобождением крестьян — которое, кстати, было подготовлено многочисленными предварительными мерами еще в царствование Николая I и предполагалось осуществить более гибко, чтобы избежать случившихся перекосов и потрясений. Военная реформа в том виде, в котором ее взялся осуществлять масон Милютин, чуть вообще не развалила армию. Покатились судебная, земская, просветительская реформы, сопровождавшиеся разгулом хищничества и «приватизаций». Обратите внимание и на продажу Аляски — это была самая «первая ласточка» добровольной отдачи своих территорий. Все последующие российские «реформаторы» будут делать то же самое. Произошли первые попытки «расказачивания», прокатилась волна фактических гонений на Церковь с урезанием и ужиманием ее прав, отторжением под разными предлогами собственности, повсеместным закрытием церковноприходских школ.

А провозглашенные в стране «устность» и «гласность» открыли зеленую улицу для распространения опасных идей. Впрочем, первое после декабристов массовое движение, народников, оказалось совершенно нежизнеспособным. Космополитизированные дворяне и интеллигенты, нахватавшиеся революционных теорий, чувствовали себя как дома во Франции и Германии — но совершенно не знали России, были для нее «чужими». И когда они «пошли в народ», дабы «будить» его на борьбу, крестьяне без долгих слов вязали их и сдавали в полицию. И тогда были взяты на вооружение методы террора…

Александр II, озабоченный революционной раскачкой, пробовал нормализовать ситуацию. Но сделать ничего не смог. Первые же неуверенные шаги по стабилизации вызвали вопли «общественности» о «реакции», о «возврате всех ужасов николаевщины». И царь снова пошел на поводу у своего либерального окружения. Министром внутренних дел и председателем Верховной комиссии по борьбе с терроризмом был назначен один из главных «реформаторов» масон М. Т. Лорис-Меликов. Но «борьбу» он развернул весьма странно — упразднил Охранное отделение (тайную полицию), амнистировал политзаключенных, вернул в университеты исключенных неблагонадежных студентов… Результаты сказались быстро. 1 марта 1882 г. Александр II был убит террористами-народовольцами.

Восшедший на престол Александр III резко развернул руль государства, накренившегося в революцию. Манифест по введению либеральной конституции, уже подготовленный «реформаторами», он похерил, самих их отправил в отставки. И государственными делами взялся заниматься лично, а главным советником царя стал обер-прокурор Синода Победоносцев. Революционеры были раздавлены, права распоясавшейся «общественности» урезаны. Снова, как и при Николае I, опора делалась на устои Православия, самодержавия, народности. Но в 1894 г. Александр III умер. Власть перешла к его сыну Николаю Александровичу. Не обладавшему волевыми качествами отца, человеку мягкому, ранимому, склонному к сомнениям и компромиссам. И на Россию началась очередная атака…

 

2. Кто становился революционерами

Катился к закату XIX век. Впереди лежал XX, который виделся многим веком всеобщего благополучия и процветания. Ведь ему предстояло быть «веком разума». И казалось, что такие прогнозы вполне реальны. Человеческий разум преобразовывал мир буквально на глазах. Воплощались в жизнь самые смелые фантазии Жюля Верна. На смену пару шло электричество. Тарахтели первые подобия автомашин. Люди начинали проникать в глубины морей, подниматься в воздух. Конечно же, недалек был и день полета из пушки на Луну — почему бы и нет, пушки-то изготовлялись все крупнее и все совершеннее. Правда, молодой и наивный русский царь Николай II предлагал созвать конференцию по всемирному разоружению. Однако это, ясное дело, было лишь признаком русской глупости и отсталости. Ну да человеческий разум и без таких инициатив должен был сделать жизнь мирной и безопасной. Разве просвещенные, высокообразованные политики разных стран не сумеют договориться и разрешить любые противоречия? Разум преобразует мир. Внедрит совершенные государственные устройства. Покорит природу. Сумеет накормить и благоустроить все человечество. И это будет разумно. Никаких причин для конфликтов вообще не останется.

Мир менялся. Отважные и благородные жюльверновские путешественники проникали в неизведанные страны. На карте Земли исчезали последние «белые пятна». И окрашивались в цвета Англии, Франции, Германии. И это тоже было разумно. Европейцы более ученые и просвещенные — значит, они должны руководить африканцами и азиатами, учить их цивилизации. Учить не совсем бесплатно? Но кто из учителей работает бесплатно? Это же мелочи по сравнению с благами просвещения, которые получат взамен ученики.

Мир менялся. Появлялись все новые предметы обихода, удобства, технические устройства. Ученые то и дело совершали великие открытия, инженеры внедряли остроумные изобретения. В разных областях наук проявлялись все новые гениальные мыслители — Дарвин, Эйнштейн, Маркс, Фрейд, опрокидывая фундаменты прежних теорий и раскрывая перед человечеством новые перспективы. Огюст Ренан переписывал Евангелия и Деяния Апостолов, разъясняя изложенные в них события с рациональной точки зрения. И это было разумно. Разве солидно для просвещенного человека верить в чудеса? Книжки Ренана пропагандировались, становились бестселлерами, переводились на разные языки.

Мир менялся. Звучали новые мелодии. Бурлили свежие литературные и поэтические традиции. Художники экспериментировали с абстракцией — зачем копировать то, что может быть передано фотоснимком? А в парижских театрах смело и чувственно сверкали тела полуголых танцовщиц. И это также было разумно. Почему не получать удовольствие от зрелища, которое и впрямь доставляет удовольствие? Правда, на германских таможнях строгие чиновники отбирали французские фотографии и картинки не только обнаженных девиц, а даже с чуть задранной юбкой. Но в Германии было много другого разумного. Лучшие врачи, аккуратнейшие инженеры и техники, всезнающие профессора, философия Шопенгауэра, Шпенглера, Ницше…

Какой же подходила Россия к рубежу столетий? Ну, байки об отсталости и забитости мы сразу отбросим. Они рождались и распространялись в ходе тех же самых информационных войн, которые велись нашими противниками и с Запада, вместе с другими «прогрессивными» идеями, внедрялись в российское общественное сознание. Вот и сложился устойчивый исторический «штамп». Хотя судите сами, разве могла бы «отсталая» страна не проиграть в течение 300 лет ни одной войны? Если в середине XIX в., в эпоху Николая I, действительно наблюдалось некоторое научно-техническое и промышленное опережение Англии и Франции, то объяснялось оно отнюдь не более «прогрессивным» общественно-политическим устройством, а куда более прозаическим фактором — ограблением колоний [177]. Да и это опережение не было значительным. Как раз во времена Николая I в России стали строиться железные дороги, появились первые пароходы — в то же время, и как за рубежом. Более низкие темпы индустриализации позволяли нашей стране избежать перекосов и бедствий, характерных для Запада: кризисов, безработицы, возникновения городских трущоб, морального разложения, развитой преступности. Наконец, в царствование Николая I создавался подготовительный задел и шло накопление ресурсов для последующего рывка.

Старт ему дали реформы Александра II. И был он чрезвычайно бурным. Средние ежегодные темпы экономического роста составляли 5–8 %. За 50 лет объем промышленного производства вырос в 10–12 раз, а по некоторым показателям прирост получился просто баснословным. Так, химическое производство возросло в 48 раз, добыча угля — почти в 700 раз, нефти — почти в 1500 раз. Вся огромная страна покрылась сетью железных дорог, были освоены угольные месторождения Донбасса, нефтепромыслы Баку и Грозного. К рубежу XIX–XX вв. Россия создала крупнейшую и лучшую в мире нефтедобывающую и нефтеперерабатывающую промышленность. 94 % нефти перерабатывалось внутри страны, продукция славилась своим качеством и дешевизной. Быстро развивалось машиностроение. 63 % промышленного оборудования изготовлялось на отечественных предприятиях. Строились такие гиганты, как Путиловский, Обуховский, Русско-Балтийский заводы, разрастались и модернизировались заводы тульские и уральские. Сформировались крупнейшие текстильные центры в Подмосковье, Иванове, Лодзи и т. п. Текстильная продукция полностью обеспечивала саму Россию, лидировала в Европе, экспорт ее в Китай и Иран превышал британский [105, 145, 178].

Но и сельское хозяйство, пищевая промышленность ничуть не уступали. В нашей стране насчитывалось 21 млн. лошадей (всего в мире — 75 млн.). 60 % крестьянских хозяйств имели по 3 и более лошади. От продажи за рубеж одного лишь сливочного масла Россия получала столько же прибыли, сколько от продажи золота. Она прочно удерживала первое место в мире по производству и экспорту зерна, одно из ведущих мест по выпуску сахара. И вообще на мировом рынке продовольствия являлась абсолютным лидером. Половина продуктов, продававшихся в Европе, производилась в России. Достигнутые показатели экономического развития были отнюдь не предельными. Новые перспективы сулило строительство Транссибирской магистрали, начавшееся в 1891 г. Оно открывало широкий доступ к освоению неисчерпаемых природных богатств Сибири и Дальнего Востока, к дальнейшему заселению этих регионов, выводило Россию к незамерзающим тихоокеанским портам.

По темпам роста промышленной продукции и роста производительности труда Россия вышла на первое место в мире, опередив США — которые также переживали период бурного подъема. По объему производства наша страна занимала четвертое, а по доходам на душу населения пятое место в мире. Впрочем, вот эти цифры являются пропагандистской подтасовкой. Потому что в системы экономики западных держав были включены и их колонии (или, как у США, сырьевые придатки). За счет этого обрабатывающая промышленность метрополий получала высокие валовые показатели. Но «души населения» колоний и придатков, конечно же, в расчет не принимались. И если бы, допустим, к жителям Англии добавить население Индии, Бирмы, Египта, Судана, Южной Африки и т. д., то реальная цифра «доходов на душу» оказалась бы куда ниже российской.

В трудах зарубежных исследователей есть еще одна подтасовка, позже попавшая в работы историков. Об уровне образования и грамотности. Для западных держав эти показатели тоже не учитывали жителей колоний. А для России принималось в расчет все население, включая Среднюю Азию, Кавказ, степные и сибирские племена. Допускалась и другая подтасовка. Когда западные статистики оценивали уровень грамотности в России в 30 %, они оперировали количеством выпускников гимназий, реальных и кадетских училищ, земских школ. Но не учитывали церковные. А при Александре III Церковь стала получать значительные государственные дотации на образовательные цели, возрождались церковно-приходские школы, их число сравнялось со светскими. В приходах создавались церковные библиотеки. По ведомству Святейшего Синода стали организовываться и «школы грамоты», где преподавали православные учителя-миряне. И как раз церковные школы заканчивали почти все деревенские мальчики и девочки, обучаясь там читать, писать, считать.

Наша страна была могущественной, динамичной, а народ здоровым и весьма энергичным. Население России к началу XX в. достигло 160 млн. человек и быстро росло. Рождаемость была очень высокой — 45,5 детей на 1000 жителей в год. И не за счет инородцев, а за счет русских. Иметь 5, 6, 8 детей в крестьянских семьях было не чем-то экстраординарным, а обычным делом. А уж многодетными считали таких, кто произвел на свет 12–14 ребятишек. Правда, и смертность в раннем возрасте была высокой. Но большое количество детей сглаживало потери, православная вера помогала переносить их. И, согласитесь, это не одно и то же — иметь 6 детей, из которых выживут 4, зато самые сильные и здоровые. Или иметь 1 ребенка, оберегая его от сквозняков, усилий, тяжелой работы и превращая в иждивенца. (Кстати, и сам факт, что детская смертность была выше, чем сейчас — подтасовка. Нынешние цифры смертности не учитывают аборты). По прогнозам Менделеева, население нашей страны во второй половине XX в. должно было достичь 600 млн. [105].

Однако стремительный экономический прогресс имел не только положительные стороны. Точно так же, как прежде это было в западных государствах, набирали вес крупные предприниматели и финансисты. Жирели и усиливались под эгидой самодержавия, на правительственных заказах, пользуясь стабильностью и порядком, которые поддерживал царь. А дальше, аналогично воротилам Запада, у них возникало желание самим дорваться до власти. Избавиться от тормоза и контроля, мешающего грести все, что плохо лежит. И наоборот, переустроить государство так, чтобы служило в первую очередь их интересам. В результате банкиры и промышленники превращались в фундамент оппозиции царской власти. Но в России эти процессы имели и свою специфику. Отечественные тузы слепо перенимали западные теории либерализма, видели естественных союзников в зарубежных коллегах и политиках. Хотя иностранные деловые и политические круги являлись врагами не только русской монархии, а России как таковой. Она же была их главным конкурентом!

Еще одним побочным явлением резкого промышленного подъема стал быстрый рост числа рабочих. Людей, оторвавшихся от крестьянской общины, привычного уклада, традиций и далеко не сразу входивших в новую для себя колею. Кстати, средняя заработная плата рабочих в России была самой высокой в Европе и второй по величине в мире (после США). Но это средняя. Были квалифицированные мастеровые, получавшие высокие оклады. А были и чернорабочие. И очень умножилось число люмпенов — тех, кто вышел из прежней, крестьянской среды, но не сумел полноценно войти в рабочую. Жили одним днем, пропивая случайные заработки. Скатывались в преступный мир. И становились благодатной почвой для смутьянов, агитаторов, подстрекателей. Если не для качества, то для количества.

И густые побочные плевелы давала система образования. Она ведь еще с начала XIX в. целенаправленно отравлялась ядом западничества. Несколько раз власть пробовала навести порядок в этой области, усиливала контроль — при Николае I, Александре III. Но даже и в такие периоды основа образовательных программ оставалась западнической. А при послаблениях осуществлялись очередные вбросы чужеродных идей. В результате само понятие «просвещенности» стало отождествляться с либерализмом. А прослыть «ретроградом» и «мракобесом», конечно, не хотелось никому. Студенты вместе с естественными и гуманитарными науками перенимали «европейские» стереотипы мышления. Получали стойкие убеждения о неполноценности собственного государства и необходимости его переделок по западным образцам. А когда становились преподавателями, несли подобное «просвещение» собственным ученикам.

Россия цвела и богатела, но все это воспринималось как нечто ненастоящее, душное, «реакционное». И интеллектуалы рвались в Европу. Люди-то были не бедные, рубль за рубежом котировался высоко. Ехали во Францию — «подышать воздухом свободы», повосхищаться (ну и «оттянуться»). Ехали в Германию полечиться в здешних клиниках, дополнить образование в здешних университетах. Заодно старались почерпнуть социалистических теорий, порыться в заграничных книжных развалах с запрещенной в России порнографической и политической литературой. Ехали и в Швейцарию, где расположился крупный центр российской политической эмиграции «Освобождение труда» во главе с Плехановым. Стремились увидеть кумира, послушать его. Это было так же свежо, остро, пикантно, как поглазеть на парижских раздетых танцовщиц. Этим можно было похвастать на родине, повысить свой рейтинг среди знакомых.

Впрочем, сами-то рабочие и крестьяне, чей труд жаждали «освобождать» революционеры, оставались к их идеям мало восприимчивы. И в 1890-х гг. пропагандисты снова «пошла в народ», мутить и раскачивать его. Но теперь действовали умнее. Агитацию вели не среди крестьян, а среди рабочих. И опять же, через систему образования. Начали создаваться всевозможные «рабочие кружки», воскресные и вечерние школы. Возникали они с ведома директоров заводов, поощрялись ими. Выделялись и оплачивались помещения. В организации участвовали инженеры, представители администрации, а то и сами хозяева. Многие из них сочувствовали революционерам, другие просто считали образование рабочих полезным. А учителями становились студенты, выпускницы женских курсов и институтов, многие из которых уже были вовлечены в революционные организации. Словом, в 1860-х народник приходил в деревню никому не известный, был «белой вороной», заведомо вызывая настороженность своим неординарным поведением — а в 1890-х рабочих созывали к агитатору. Свое же заводское начальство представляло его как человека, у которого есть чему поучиться.

И «учителя» с «учительницами» старались. Давали уроки русского языка, арифметики, литературы, вплетая в них пропаганду атеизма, социализма, ненависти. Как вспоминает Н. К. Крупская, «говорить в школе можно было, в сущности, обо всем… надо было только не употреблять страшных слов «царь», «стачка» и т. п., тогда можно было касаться самых основных вопросов» [86]. Эффективность, естественно, была невысока. Ведь рабочие приходили в школы и на курсы вовсе не для того, чтобы включиться в «борьбу с самодержавием», а всего лишь из желания повысить свой уровень, прибавить знаний, это могло пригодиться и в будничной жизни, и для карьеры.

Но кое-что «учителям» удавалось. Они имели легальный доступ к рабочей массе, изучали ее, намечали подходящие кандидатуры и обрабатывали дополнительно. Или пропаганда действовала на людей, уже имевших определенную слабинку. Услышит, например, подобный работяга от «просвещенных» наставников, что «бога нет» — и ему это нравится из практических соображений. Значит, можно со спокойной совестью напиться в страстную пятницу, бросить жену, украсть. Такие тоже были нужны революционерам. Пригодятся. А кому-то из лихих парней западала мысль получить в объятия «благородную» учительницу. Что ж, и этот метод для привлечения к революции тоже применялся. Некоторые преподавательницы не отказывали. Сексуальные связи вписывались в рамки «свобод», помогали «сближению с рабочим классом». Ну а соблазнившийся становился «рыцарем» не только своей дамы, но и ее идей.

Из кого и какими путями формировались ряды профессиональных революционеров? Разумеется, в рамках одной книги было бы невозможно, да и не нужно пересказывать многочисленные биографии. Рассмотрим жизненный путь хотя бы некоторых. Допустим, самая известная фигура, Владимир Ильич Ульянов. Определяющее влияние на него оказала мать, Мария Александровна Ульянова (урожденная Бланк). Она происходила из семьи шведских евреев — по этой причине, судя по всему, у нее выработалась стойкая неприязнь к России, ее порядкам и традициям. Отец рано умер, хотя после него семья получила приличную пенсию. Воспитанием детей занималась мать. Всех она сумела сделать ярыми атеистами. Все, кроме безвременно умершей Ольги, стали активными революционерами — Александр, Владимир, Мария, Анна, Дмитрий. Мать настолько была убеждена в правильности своей линии, что даже казнь старшего сына восприняла стойко и сдержанно. Ленин вспоминал: «У нее громадная сила воли, если бы с братом это случилось, когда отец был жив, не знаю, что и было бы»[86]. Она и дальше оставалась внепартийным, но упорным бойцом. Ходила на свидания в тюрьмы то к одному, то к другому из своих чад, носила передачи, совещалась с адвокатами.

Владимир Ильич был озлоблен казнью любимого брата. И очень оскорблен тем, что симбирское общество отвернулось от родственников несостоявшегося цареубийцы. Но в царской России семья преступника преследованиям не подвергалась. Она продолжала получать пенсию, все дети поступили в высшие учебные заведения. А если Владимира исключили из Казанского университета, то вовсе не в напоминание о преступлении Александра, а за то, что сам пошел по его стопам, участвуя в студенческой сходке. Впрочем, никто не помешал завершить образование экстерном и стать юристом. Кстати, очень многие оппозиционеры стремились получить именно юридическое образование, профессия адвоката считалась самой «революционной». В 1893 г. Ульянов перебрался в столицу, включился в работу марксистских кружков. Это было можно, вполне легально, даже в «реакционные» времена Александра III изучение марксизма и других левых теорий не возбранялось. Наказывались только конкретные уголовные преступления — терроризм, организация беспорядков, создание тайных антиправительственных организаций и пр.

В Петербурге Ульянов стал преподавать в рабочих школах. Познакомился и близко сошелся с еще одной молоденькой и миловидной (в то время) преподавательницей, Надеждой Константиновной Крупской. Ее нацелила на путь революции тоже мать, Елизавета Васильевна (урожденная Фишман, отсюда и партийная кличка Крупской — Рыбка). Она, как и мать Ульянова, рано овдовела. Воспитывала единственную дочь, ставшую атеисткой и социалисткой, и целиком связала себя с деятельностью Нади, всюду сопровождала ее. В петербургской социал-демократической организации собрались многие видные фигуры будущих революций. Инженеры Красин и Классон — участвовавшие в создании рабочих школ, Мартов (Цедербаум), Смидович, Потресов. Существовали и другие группы социалистов — «обезьяны», «петухи».

Но все эти структуры были малочисленными. И, если уж разобраться, занимались сущей чепухой. Писались брошюры — размножавшиеся перепиской друг у друга. Крупская вспоминала, что долгое время изучали по рукописному переводу книгу Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». А Ульянов проходил в школе с рабочими «Капитал» Маркса, зачитывая и объясняя его. Насколько результативной могла быть такая работа, вы можете оценить сами: попробуйте открыть «Капитал», почитать. И посмотрите, на сколько страниц вас хватит. Энергичный Ульянов пытался развивать и конспиративную деятельность. Разрабатывал «связи», вводил «заместителей» на случай арестов, шифры. Но связи и заместители оставались пустой игрой, потому что в узком кругу все друг друга знали. А когда экспериментировали с шифровками, не могли их расшифровать. Вероятно, Ульянов осознавал, что подобная деятельность никуда не годится. И летом 1895 г. отправился за границу.

Посетил Германию и Швейцарию. С кем он встречался в Берлине, остается тайной. А в Швейцарии познакомился с Плехановым и его соратниками — Аксельродом, Засулич. Получил какие-то уроки, чемодан с двойным дном, набитый литературой, и окрыленный вернулся в Россию, собрался издавать газету «Рабочее дело». Однако и российское Охранное отделение хорошо работало. В окружении Плеханова оно имело своих агентов. И, уж конечно, визит брата казненного террориста не мог остаться незамеченным. В Питере его с литературой почти сразу и взяли. Хотя преступление казалось несерьезным, законы были мягкими. Отделался ссылкой в Шушенское. Ну а столичная социал-демократическая организация сумела организовать единственную стачку текстильщиков — в 1896 г. И еще часть революционеров посадили. В 1898 г. в Петроградской организации осталось… 4 человека. В это время в Минске решили провести I съезд Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП). В домик на городской окраине съехалось 9 делегатов — от таких же «организаций», как столичная. Половина — из Бунда. Приняли «манифест». А потом всех и арестовали. И делегатов, и тех, кто их посылал. Всю социал-демократическую сеть в стране ликвидировали быстро и без проблем.

Правда, при этом она никуда не делась. Революционеров, опять же, отправили по ссылкам, то бишь просто переместили несколько восточнее. Например, Крупскую сослали в Уфу. Но она предпочла поехать к любовнику в Шушенское. Для чего объявила себя невестой Ульянова. Могли бы и официальный брак заключить, революционеры в тюрьмах женились сплошь и рядом. Но браки в России были только церковными, Ульянов и Крупская значились по документам «православными», пришлось бы венчаться. А насчет религиозных обрядов, даже пусть для видимости, оба проявили абсолютную принципиальность. Ну ничего, сошло и «невестой». Высказала желание — и покатила вместе со своей матерью.

Некоторые приходили в революцию иными путями — скажем, Александра Коллонтай.

В севременных книгах и передачах ее почему-то рисуют эдакой роковой красавицей, женщиной-«вамп», романтической «рабой любви». Ничего сходного с действительным этот образ не имеет. Вся ее «роковая» сущность заключалась только в том, что она была «иудой в женском облике». На своем пути она умудрилась предать абсолютно всех, кто с ней был связан! Она родилась в богатой аристократической семье. Отец — генерал и дипломат Михаил Довмонтович, автор либеральной конституции для Болгарии, любимец военного министра масона Милютина. Жили на широкую ногу, только многочисленной прислуге платили 3–5 тыс. руб. в месяц. За обеденный стол вместе с приглашенными редко садилось меньше 15 человек. И на Александру заметное влияние оказала мать. Но не такое, как на Ульянова и Крупскую. Полуфранцуженка-полуфинка, она славилась скандальным поведением. И дети росли «свободными». Сестра Александры Евгения избрала путь, позорный для высшего света, стала актрисой итальянского театра.

И Александра старалась не отставать. С детства она испытывала повышенный интерес к сексуальным вопросам, за деньги и подарки соблазняла мальчиков из прислуги. Потом научилась крутить мозги молодым людям своего круга. Один из них, Иван Драгомиров, глупый сын прославленного генерала, из-за этого застрелился, что чрезвычайно подняло Александру в собственных глазах. В 21 год вышла замуж за инженера Владимира Коллонтая, родила сына. Жила безбедно, все работы по дому и уход за ребенком вывозила прислуга. Но Александре это быстро наскучило. Стала беситься с жиру. Шлялась по обществам естествоиспытателей, благотворителей, рабочим школам, где познакомилась со Стасовой, притащившей ее в социал-демократический кружок. Написала рассказ, не опубликовали — обиделась, закатила истерику и зареклась писать. Наставляла мужу рога с его другом. Супруг знал об этом, но настолько любил жену, что мирился с ее увлечениями. Так и жили «втроем».

Нет, Александре и этого показалось мало, она сочла семейную жизнь «закрепощением». И в 1898 г. рванула за границу «учиться социализму». Не удосужившись не то что распрощаться с мужем, а хотя бы оставить ему записку. Написала лишь с пограничной станции Вержболово. Эгоизм зашкаливал уже до такой степени, что она даже в этой ситуации жалела… только себя! Писала подруге: «Пусть мое сердце разорвется от горя из-за того, что я потеряю любовь Коллонтая, но ведь у меня есть другие задачи в жизни, важнее семейного счастья» [72]. А о том, какое потрясение испытали муж и четырехлетний сын, когда она вдруг исчезла без следа, ей попросту в голову не приходило. Она об этом даже не задумывалась. За границей, впрочем, не бедствовала, отец ее успел разориться, но высылал немалое по тем временам содержание, по 200 руб. в месяц. Вот и колесила то в Швейцарию, то в Англию. В Женеве познакомилась с Плехановым и с ходу окрутила его, сделала своим любовником. Из спортивного интереса — это же не каждой дано, заполучить в постель лидера российской социал-демократии! Как видим, и сама подобная социал-демократия особой опасности для России не представляла и не могла представлять. Если бы…

 

3. А что такое — «интернационал»?

«Молодой человек, на что вы рассчитываете, ведь перед вами стена!» «Стена — да гнилая, ткни — она и развалится». Так, вроде бы, ответил Владимир Ульянов жандарму при первом своем аресте. Эта история была хрестоматийной в советских учебниках. Мы не знаем, действительно ли она имела место, ведь про Владимира Ильича очень многое напридумывали. Хотя может быть, подобный диалог и впрямь состоялся. Но если так, то молодой Ульянов погорячился. Стена была еще вовсе не трухлявой, а мощной и монументальной. И как раз поэтому она слишком многим мешала. Не слабость России, а ее сила вызывали вражду к ней.

В дополнение к прежним противникам появлялись новые. В 1860–1870-х гг. Пруссия объединила вокруг себя германские государства и возникла империя Гогенцоллернов. Возникла под гром пушек, разгромив датчан, австрийцев, французов. Рождению Германской империи немало помогла Россия, видя в ней противовес Франции и Англии. Но Германия стала весьма агрессивной державой. Огромные репарации, полученные от Франции, помогли создать мощную промышленную базу. Милитаризация обеспечивала дисциплину и единение общества, предотвращала социальные конфликты. Иллюзии непобедимости кружили головы, рождались претензии на европейское и мировое господство.

А главным препятствием для таких проектов была Россия. Уже с 1871 г. германский генштаб разрабатывал планы войны с русскими. Был заключен блок с Австро-Венгрией, потом в германскую орбиту начала втягиваться Турция. Предотвратить общеевропейскую войну удалось лишь заключением союза между Россией и Францией. Однако и прежние противоречия, русско-английские и русско-французские, никуда не делись. Альянс оставался очень ненадежным. Например, в 1878 г., стоило лишь России разгромить Турцию, против нее снова выступил единый фронт западных держав: Англия, Австро-Венгрия, Германия (которой русские только что помогли объединиться) и Франция (которую русские только что спасли от немцев, желавших добить ее) [45].

К началу XX в. на арену соперничества за мировую гегемонию начала выходить еще одна держава — США. Быстро усиливалась и Япония. И очередная волна неприязни к нашей стране стала нарастать в связи с усилением России, национальной политикой Александра III. Роль катализатора этих процессов сыграло строительство Транссибирской магистрали. Во-первых, оно сулило России новый рывок развития и процветания. Во-вторых, встревожились англичане, считавшие себя хозяевами в Китае и монополизировавшие морские перевозки между Восточной Азией и Европой — Транссибирская магистраль перечеркивала эту монополию, по ней перевозка грузов пошла бы втрое быстрее и втрое дешевле. В-третьих, очень озаботились банковские и промышленные круги Америки — Россия становилась для них опасным конкурентом. Разумеется, озаботились и японцы.

Причем надо отметить, что к концу XIX — началу XX вв. уже сложился своеобразный «финансовый интернационал». Крупные банкиры в разных странах переплетались родственными узами, деловыми связями, компаньонством в тех или иных фирмах. Так, в Австро-Венгрии, Франции, Англии делами ворочали различные ветви клана Ротшильдов. Они были связаны с британскими Мильнерами, германскими Варбургами. Варбурги были в родстве с российскими банкирами Гинзбургами и т. д. И различные звенья «финансового интернационала» имели огромное влияние на правительства своих стран. В то время на Западе подобные взаимоотношения даже не скрывались. Банкиры и крупные промышленники имели прямые выходы на министров и глав государств. Часто они нуждались в правительственной поддержке против иностранных конкурентов и получали ее. Государство помогало обеспечить их выгодными заказами, рынками сбыта. Например, дополняя военный союз с другой державой торговыми договорами — о закупках союзницей товаров у тех или иных фирм.

Но и само государство проводило свою политику с помощью банкиров. Привлекало их вложения для производства оружия, строительства флотов, крепостей, важных отраслей промышленности и транспорта. Или для предоставления займов «нужным» союзникам. При этом банкиры задействовали средства частных граждан — выпускали и продавали с выгодой для себя облигации займов. А чтобы облигации стали привлекательными и росли в цене, банки через подконтрольную им прессу подправляли «общественное мнение». В результате граждане, купившие ценные бумаги, начинали симпатизировать стране, которой предоставлен заем, считать ее другом своей родины, желать успехов. Ведь от тех же успехов зависел и курс приобретенных облигаций. Таким образом, само «общественное мнение» оказывалось зависимым от стратегии и выгод банковских кругов.

Однако «финансовый интернационал», как бы парадоксально это ни звучало, был тесно связан и с социалистическим. Банкиры считали полезным поддерживать социалистические партии. Видели в их программах выгодные для себя стороны. Могли через партийных лидеров оказывать давление на правительства, регулировать рабочее движение, нацеливая его в нужное для себя русло. Опять же через социалистов было удобно манипулировать «общественным мнением». Ну а партии и их лидеры нуждались в деньгах для своих изданий, аренды помещений, выборных кампаний. Потребность получалась взаимовыгодной. Хотя связи между социалистическими и банкирскими структурами оставались скрытыми — рабочая масса такого альянса могла «не понять». Связующими звеньями между теми и другими структурами являлись масонские ложи.

Получая подпитку из «закулисы», II (социалистический) Интернационал являлся отнюдь не слабой и не формальной организацией. Германские, австрийские, французские, английские социалистические круги занимали весомое место в парламентах своих держав, оказывали влияние на международную политику, сотрудничали между собой. Но Интернационал обладал еще одним ценнейшим качеством. С ним были связаны российские революционеры. Стало быть, через него можно было оказывать воздействие на обстановку внутри России! Причем в поддержке русских революционеров смыкались как иностранные социалисты, так и различные «общественные», благотворительные организации, за которыми стоял крупный капитал. Так, в США видные бизнесмены Дж. Кеннан, С. Клеманс, У.-Л. Гаррисон и др. создали в конце XIX в. организацию «Друзья русской свободы», ставившую целью оказание помощи «жертвам царизма» [139]. Подобные «общественные» структуры возникали в Голландии, Англии.

Стоит ли удивляться, что российские социалисты всегда могли неплохо устроиться за границей? Заметьте, никому из них, в отличие от будущих белоэмигрантов, не приходилось страдать без крыши над головой, ютиться по трущобам, подыхать от голода, зарабатывать на кусок хлеба грузчиками или проститутками. Все получали какие-нибудь дотации, подработки — не жирные (чего ж дармоедов баловать?), но достаточные для существования (когда-нибудь пригодятся). Многие русские эмигранты «по совместительству» вступали в социал-демократические партии других государств. Так, Александра Коллонтай стала членом социал-демократической партии Германии. Это давало заработок партийного функционера, гонорары за публикации в газетах. И позволяло раскатывать по разным странам на сборища феминисток, суфражисток, конгрессы, конференции, крутиться в калейдоскопе событий, постоянно разнообразить политические и сексуальные ощущения. Она приобретала известность в качестве самостоятельной величины, начала читать лекции. Правда, фабричные работницы несколько раз чуть ее не отлупили. Потому что в те времена даже на Западе большинство женщин были недостаточно «продвинутыми», чтобы спокойно выслушивать пропаганду «свободной любви» взамен семьи и брака.

Но у международной социал-демократии существовали контакты не только с банкирскими кругами. А еще и со спецслужбами своих стран. Ну а как же? Работа этих спецслужб нацеливалась против России. Западная социал-демократия тоже считала главным своим врагом Россию. И имела связи с русскими антиправительственными организациями. Альянс напрашивался сам собой. Доказательства? Они лежат на поверхности. Только их почему-то старательно не замечают. Обратите внимание — ни один «политик», бежавший из России, не был задержан и привлечен к ответственности за нелегальный переход границы. Ни один не был арестован за проживание по поддельным документам. Могло ли это осуществляться без содействия спецслужб? Не было ни одного случая, чтобы пропагандистская литература и иные нелегальные грузы, которые переправлялись из эмиграции в Россию, были выявлены и захвачены иностранными таможнями и пограничниками. Перехватывали их только русские органы, если получалось. А уж добиться экстрадиции политических преступников западными государствами было настолько нереальной задачей, что в Петербурге махнули рукой и перестали предпринимать такие попытки.

Еще в 1895 г., когда Ульянов совершил турне по Германии и Швейцарии, он, вероятно, получил не только литературу и практические советы, а еще и деньги. Или, скорее, обещание помочь финансами. Иначе трудно объяснить, почему он, вернувшись из-за рубежа, сразу решил издавать газету — на издание требуются средства. Но действительная поддержка из-за рубежа началась позже. После того, как первые социал-демократические структуры, возникшие в России, показали свою полную нежизнеспособность и были разгромлены. Мировым антироссийским силам стало ясно, что стихийная «кружковщина» результатов не дает. И если требуется ослабить страну, процессом надо руководить извне.

Одной из ключевых фигур в этих операциях стал Виктор Адлер. Видный деятель австрийской и международной социал-демократии. Одновременно — «человек Ротшильдов». Одновременно — свой человек в правительственных кругах и в политической полиции Австро-Венгрии. Он стал «неофициально» курировать контакты международных социалистических кругов с русскими революционерами. И, как определили современные зарубежные исследователи, играл роль «отдела кадров». Изучал тех или иных российских социалистов, оценивал, насколько они перспективны, где и как их можно использовать, давал соответствующие рекомендации.

Другой важной фигурой явился Александр Парвус (Израиль Лазаревич Гельфанд). Сын крупного одесского торговца, он примкнул к социал-демократии, эмигрировал. За границей стал не только революционером, но и бизнесменом, имел несомненные коммерческие таланты. Быстро сколотил приличное состояние, обосновался в Мюнхене. Впрочем, для западных социал-демократических деятелей сочетание политики и бизнеса было обычным, многие из партийных лидеров становились акционерами банков, промышленных и торговых фирм. У Парвуса разные стороны его деятельности были связаны неразрывно. Он устраивал так, чтобы и участие в революционном движении приносило ему материальную прибыль. И не только в революционном. Парвус имел контакты со спецслужбами Германии и Англии. А чтобы коммерческие и политические дела шли более успешно, вступил в орден иллюминатов.

Это одно из самых радикальных направлений масонства. Орден был основан в 1776 г. баварским евреем Адамом Вейсгауптом. В буквальном переводе с латыни «иллюминаты» означает «просвещенные». Хотя не исключено и иное толкование: «люди света», «несущие свет» — а «князем света» в некоторых оккультных кругах величают антихриста. И может быть, не случайно, датой основания ордена и его праздника было выбрано 1 мая, магический «Мэй-дэй», Вальпургиева ночь. Кстати, от праздника иллюминатов пошел и «День международной солидарности трудящихся» -1 мая. Орден ставил задачи уничтожения монархий, религий, Церкви, интитутов семьи и брака, слом всей традиционной системы ценностей. А также всеобщую глобализацию со стиранием государственных границ, упразднение национальностей. В отличие от других масонских организаций, иллюминаты широко привлекали женщин, считая их важным инструментом для достижения своих целей. Все члены ордена обязаны были иметь клички. Вейсгаупт взял себе имя «Спартак» — отсюда и германские революционеры-«спартаковцы». А высокий, толстый Гельфанд стал Парвусом (по латыни — «маленький»).

И в начале 1900-х гг. в русском революционном движении стали происходить значительные перемены. Выискиваются и выдвигаются новые активисты — еще не именитые, даже и плохо разбирающиеся в марксистских теориях, главное, чтобы были толковыми организаторами-практиками. Начинается вовлечение в революцию уголовников. Организуется система побегов из Сибири. Побегов очень простых. Для них требовались только деньги, приличная одежда, документы. Нужно было быстро, пока не хватились местные власти, добраться до железной дороги, сесть в поезд, а дальше попробуй поймай! Беглец заранее получал маршрут, явки, в какой город ехать, к кому обратиться. Создать такую систему сами революционеры не могли, они были разобщены — социал-демократы, эсеры, анархисты, бундовцы, польские и прибалтийские сепаратисты и др. Система обслуживала всех. И задействованы в ней были сторонние организации: Красный Крест, либералы из земских структур. Все говорит о том, что придумывали и отлаживали систему побегов извне.

Создается и тайная служба по обеспечению нелегалов документами. В воспоминаниях революционеров иногда можно встретить указания, будто они доставали чистые бланки паспортов. Это неправда. Чистые бланки хранились в полиции, под учетом. Если бы и удалось их украсть, информация прошла бы по правоохранительным органам, вызвав повышенное внимание при проверках документах. Чистые бланки требовалось еще правильно оформить, да и вообще новенький паспорт сразу приметен. Ну а о правде революционеры помалкивали из соображений конспирации. И еще из-за того, что она выглядела не слишком красиво. Документы добывали врачи и персонал больниц, работники земской администрации. Похищали паспорта умерших. Уж их-то никто не хватится, никто не начнет шум поднимать. Пропал документ, да и ладно. Фотографий на паспортах еще не было, все штампы и подписи имелись. Эта система действовала централизованно, документы подбирались так, чтобы паспортные данные старого и нового владельцев максимально совпадали, остальное подправлялось путем подчисток. Между прочим, любопытно, что сами революционеры-нелегалы превращались таким образом в «живых мертвецов».

При реорганизации работы в России было обращено внимание и на структуры руководства. Прежний эмигрантский центр во главе с Плехановым для новых задач не годился. Он давным-давно был «засвечен», за ним присматривало Охранное отделение. Да и Плеханов, несмотря на признанное лидерство, был далеко не лучшим руководителем. Мэтр, теоретик, он совершенно оторвался и от России, и от реальной деятельности. Стал «самодостаточным», жил в мире собственных идей и построений. Почил на лаврах популярности. Ни малейшего влияния на процессы в России он не имел, не пытался его наладить, да и сами эти процессы интересовали его лишь в плане подтверждения его теорий. Социалисты, приезжавшие в Швейцарию с родины, старались непременно увидеться с лидером, рассказать ему о своих делах, посоветоваться. Но получали лишь пространные и отвлеченные теоретические рассуждения. А если вдруг оказывалось, что фактические события не соответствуют его построениям, Плеханов воспринимал это как личную обиду. Замыкался, дулся и прерывал разговор. Когда кто-то пытался не согласиться с ним, выразить иное мнение, злился: «Еще ваши папеньки и маменьки пешком под стол ходили, когда я…» [86].

Зарубежные силы Плеханова не отвергли, его еще можно было эксплуатировать, но за ним осталась только роль «знамени». А наряду со Швейцарией Парвус стал создавать другой центр, в Германии. Тщательно законспирированный. Были задействованы десятки «почтовых ящиков» в Германии, Австро-Венгрии, Италии, Англии. Пересылки с Россией осуществлялись через несколько пунктов. Например, корреспонденция приходит на имя солидного немецкого доктора, он пересылает ее владельцу чешской пивной, тот передает дальше. Крупская описывает, какая путаница возникала из-за подобной конспирации у еще неопытных русских революционеров — как Шляпников, Бабушкин, она сама, руководствуясь адресами переписки, заезжали не в те города, не в те государства. В общем, судя по всему, и в этой организации помогли специалисты западных спецслужб.

Требовались и кадры для нового центра. Одним из тех, на кого обратил внимание Парвус, стал Ульянов. Он отбывал наказание в Шушенском еще до того, как возникла система побегов, пришлось оставаться в ссылке весь срок. Впрочем, не страдал. При сибирской дешевизне содержания от казны, 8 руб. в месяц, хватало с лихвой. Приехали Крупская с матерью, для проживания сняли половину крестьянского дома. За бесценок наняли 13-летнюю девочку-прислугу — готовить, стирать, мыть полы (хотя, вроде бы, боролись против эксплуатации? А тем более, детского труда?) Крупская пишет: «Правда, обед и ужин бывал простоват — одну неделю для Владимира Ильича убивали барана, которым кормили его изо дня в день… как съест — покупали на неделю мяса», говядины или телятины, «но молока и шанег было вволю». Изучали труды философов, экономистов, социалистов, переводили зарубежных авторов. Ездили в гости к ссыльным в другие села. Природа в Минусинском крае великолепная, Ульянов держал породистую собаку, часто ходил на охоту. Словом, бесплатный курорт. Живи, революционер, отдыхай, набирайся сил и здоровья для будущих подвигов.

В начале 1900 г. срок Ульянова истек, и из Сибири уехали. Крупская с мамашей остались в Уфе — Надежде Константиновне оставался еще год ссылки. Владимир Ильич из-за запрета жить в столицах остановился в Пскове — рядышком с Петербургом. Но задержался здесь лишь на пару месяцев. Почти сразу нашлись нужные контакты. Очевидно, не он, а его нашли. И он засобирался за рубеж. Перед отъездом чуть не влип. Заглянул в Петербург встретиться с Мартовым, и их арестовали. У Ульянова «в жилетке было 2 тысячи рублей… и записи связей с заграницей, писанные химией на листке почтовой бумаги, на которой для проформы было написано чернилами что-то безразличное» [86]. Как видим, зарубежные «друзья» действовали четко. Крупной суммой денег снабдили, явками. Ну а жандармы на деньги и «безразличные» бумаги не обратили внимания. Мало ли откуда у человека деньги? Это не криминал. Поставили в вину лишь нарушение режима проживания, предупредили и выпустили.

И Владимир Ильич отправился на Запад. Выехал из России легально. Но дальше предполагалась конспиративная жизнь, и ему обеспечили второй паспорт — умершего дворянина Вологодской губернии Николая Ленина. Отсюда и псевдоним, затмивший настоящую фамилию. Псевдоним, запечатлевшийся потом в названиях городов, областей, площадей, улиц, метрополитена, молодежных организаций, на пьедесталах памятников и мраморе мавзолея…

Делом, ради которого привлекли Владимира Ильича, стало издание новой газеты «Искра». Плеханов строил проекты, что она должна будет выходить в Швейцарии, при его группе «Освобождение труда». Но Парвус считал иначе. Делать газету под Плеханова он не собирался, это было «пройденным этапом». Плеханов неизбежно диктовал бы направление работы, при нем не смогли бы выдвинуться другие, более радикальные лидеры, и получилась бы очередная теоретическая «пустышка». Под предлогом конспирации Парвус разместил редакцию у себя, в Мюнхене. А спорить с ним не приходилось. Через него зарубежные социал-демократические (и стоявшие за ними) круги вели финансирование газеты, он организовывал печатание в немецких типографиях. Была, конечно, и личная заинтересованность — часть поступающих средств «прилипала к рукам» Парвуса. Без этого он не мог.

Он реализовывал именно ту программу, которая была озвучена Лениным: газета должна была стать не только агитатором, но и «коллективным организатором». Создавалась сеть агентов «Искры» в Германии, Франции, Швейцарии, Бельгии. На их базе возник зародыш обновленной эмигрантской организации — Заграничная лига русской революционной социал-демократии. Организовывались каналы переправки газеты в Россию — через Псков, Киев, Ригу. А внутри России формировалась сеть штаб-квартир и корреспондентских пунктов, которые становились «заготовками» для развертывания парторганизаций. Кроме Ленина, Парвус привлек в Мюнхен Мартова, Потресова, Засулич, Инну Смидович (Леман). В апреле 1901 г., отбыв срок ссылки, приехала сюда и Крупская. В дополнение к российским, всех их обеспечили еще и болгарскими паспортами. Все получали редакционные оклады, достаточные для проживания. Так, Ленин и Крупская смогли снять отдельную квартиру в Швабинге, элитном пригороде Мюнхена, где располагался особняк самого Парвуса. Ходили к нему в гости, дружили семьями. Хотя людьми были совершенно разными. Парвус любил ни в чем себе не отказывать, жить на широкую ногу, вкусно покушать, крепко выпить, покутить «с девочками». Тем не менее приятельским контактам это не мешало.

И все же через год между ними вдруг наметилась трещинка. Не явная, но вполне отчетливая. Причина остается неизвестной. Ее можно назвать лишь предположительно. Один вариант — Ленин начал подозревать Парвуса в финансовой нечистоплотности. Второй, более вероятный, Парвус попытался вовлечь Ленина в масонство. И потерпел неудачу. Правда, в последующих взглядах Владимира Ильича отразилось некоторое влияние теорий иллюминатов, но его атеизм был абсолютным. Он был принципиальным противником не только христианской религии, а любых учений, связанных с мистикой, потусторонними смыслами и сакральными ритуалами. Косвенные доказательства того, что конфликт мог возникнуть на этой почве, будут приведены в следующих главах. Но размолвка была настолько серьезной, что Ленин счел невозможной дальнейшую работу в Мюнхене. В апреле 1902 г. он перебирается в Лондон. Однако на революционной деятельности это до поры до времени не отразилось. Зарубежная социал-демократия по-прежнему поддерживала российскую, в том числе Ленина, «находились» средства для его газеты. Почему же не использовать полезного человека?

 

4. Как возникла Антанта

Слово «Антанта» представляет собой разговорное сокращение от «Антант кордиаль», в переводе с французского — «Сердечное Согласие». Впервые этот термин появился в 1830 г. В то время Англия старалась вывести Францию из-под российского влияния. Династия Бурбонов была восстановлена на престоле благодаря Александру I после разгрома Наполеона. Но в 1830 г. революция, инспирированная масонами, свергла Карла X, последнего короля этой династии, и возвела на трон Луи Филиппа. Новый король переориентировался на Англию, с ней был заключен союз, который как раз и назывался «Антант кордиаль». Направлен он был в первую очередь против России. Появился и термин «политика Антанты». Выражалась она, например, в поддержке польского восстания 1831 г., в совместном противодействии нашей стране на Востоке [45].

С этого времени под «Сердечным согласием» стал пониматься вообще альянс между Англией и Францией. Это название употребляли в 1850-х при Наполеоне III, когда сколачивали блок, развязавший Крымскую войну. И точно так же, как в XVIII–XIX в. Запад раз за разом натравливал на Россию Турцию, так в начале XX в. начал подталкивать к конфликту Японию. Она чувствовала себя обиженной. В 1894–1895 гг. японцы выиграли войну против Китая. Но вмешались Россия, Франция — при поддержке Англии и США, и вынудили Токио отказаться от плодов побед. Действовали, вроде, вместе, однако западная дипломатия постаралась настроить Японию сугубо против русских, выставить их главной угрозой японским интересам в Северном Китае и Корее.

Воевать с нашей страной для Японии было очень рискованно и непросто, она лишь 30 лет назад перешла к модернизации феодальной экономики, созданию собственной промышленности. Но… начались некие странности в российском правительстве. Для восстановления дружбы, нормализации отношений. Русской армии и флоту кредиты хронически урезались за недостатком средств. А в это же время министр финансов (и масон) С. Ю. Витте выделял крупные займы Китаю. Для того чтобы Китай мог заплатить контрибуцию, наложенную на него после поражения от Японии. И как раз на эти деньги японцы вели перевооружение, строили флот. Были и другие странности. Укрепления Порт-Артура, главной военно-морской базы на Тихом океане, возводились черепашьими темпами, многому суждено было так и остаться в проектах — средств не было. А по соседству, по указаниям Витте, строился, не жалея денег, большой, прекрасно оборудованный торговый порт Дальний, совершенно не укрепленный и не защищенный.

Подготовиться к войне Японии помогали ее западные «друзья». В 1902 г. Англия заключила с ней союзный договор. Заинтересованность в нем была настолько велика, что впервые в истории была нарушена традиция британской дипломатии — не брать на себя конкретных обязательств, во всех прежних договорах англичане предпочитали сохранять «свободу рук». Подключились и американские деловые круги. Первыми на сближение с Токио пошли Рокфеллеры, «Стандарт ойл» получила разрешение на открытие представительств и осуществление операций в Стране Восходящего Солнца. В 1901–1902 гг. Япония начала переговоры с Рокфеллерами, Дж. Морганом и Дж. Стиллменом о размещении в США своих правительственных облигаций на 25 млн. долларов [154]. А самые ценные услуги по финансированию оказал Токио Яков Шифф.

Он происходил из Германии, из семьи франкфуртских банкиров. Его отец работал у Ротшильдов, потом открыл собственное дело. Братья Якова, Феликс и Людвиг Шиффы, остались ворочать капиталами во Франкфурте-на-Майне, а он в середине XIX в. перебрался в США. Поступил во второсортную банковскую контору «Кун, Лоеб и Компания», женился на дочери старшего партнера и вскоре стал ведущей фигурой фирмы. А саму фирму «Кун и Лоеб» вывел на уровень второго по значению частного банка США (после Моргана). Шифф представлял в Америке интересы Ротшильдов. Породнился с крупнейшими финансистами Германии Варбургами. Макс Варбург возглавлял гамбургский банкирский дом, а его младшие братья стали партнерами «Кун и Лоеб» — Феликс Варбург, женившийся на дочери Шиффа, и Пол Варбург, женившийся на дочери Лоеба. Еще одним ценным партнером стал Отто Кан, сын банкиров из Мангейма, также вошедший в компанию «Кун и Лоеб» путем брака. Шифф находился в родстве и с британским банкиром Исааком Зелигманом, главой дома «Дж. энд В. Зелигман энд Ко». А заодно Зелигман являлся вице-президентом Нью-Йоркской Торговой палаты и председателем ее комиссии по налогам (очень полезное родство). Шифф вкладывал деньги в железные дороги, в металлургию, был «финансовым министром» империи «Стандарт ойл», правой рукой Гарриманов, Гульдов и Рокфеллеров в их железнодорожных проектах, стал компаньоном ведущего британского производителя оружия Виккерса. Был также связан с Оппенгеймерами, Гольденбергами, Магнусами.

Как свидетельствует биограф Шиффа Присцилла Робертс, он вел жизнь аскета, был гениальным финансистом и… ярым ненавистником России. «Будучи гораздо более набожным, чем его молодые партнеры, он был твердой опорой реформированного иудаизма, соблюдая то, что его племянник назвал «странной смесью ортодоксальности и ритуальной либеральности»… Шифф чувствовал глубокую ответственность своего положения как «одного из самых влиятельных евреев в Соединенных Штатах», выступал главным покровителем единоверцев-эмигрантов, патроном организаций «Объединенная еврейская благотворительность», «Общество помощи еврейским иммигрантам», «Фонд барона де Хирша», «Ассоциация еврейской свободной школы», «Образовательный альянс», через Феликса Варбурга курировал «Федерацию поддержки еврейских филантропических обществ Нью-Йорка», «Американский еврейский комитет», «Объединенный комитет распределения», газету «Форвертс» («Вперед»). Впрочем, упомянув о «реформированном иудаизме», биограф кое-что забыла — Шифф являлся одним из высших иерархов иудейской масонской ложи «Бнайт Брит» [105].

Присцилла Робертс пишет: «Начиная с 1890 г. Шиффа глубоко беспокоило бедственное положение евреев за границей… особенно в России. Шифф оказывал давление на американское правительство, чтобы оно повлияло на улучшение положения страдающих евреев в других странах. Уже в 1890 г. он и другие видные американские евреи обсуждали проблемы своих единоверцев за рубежом с государственным секретарем США Джеймсом Блейном». А как только против России стал готовиться удар, Шифф немедленно подключился к нему. Токио требовались деньги, деньги и еще раз деньги. Но когда представитель Японии Такахаши Корекойо попытался достать займы, возникли проблемы. Банкиры, конечно, могут иметь личные политические симпатии и антипатии, но они всегда практичные люди. А Япония и Россия выглядели несопоставимыми величинами, в случае войны между ними с японскими ценными бумагами запросто можно было прогореть.

Шифф переломил ситуацию. «Его отвращение к политике царского правительства было так велико» (П. Робертс), что он приложил все усилия, убеждая американских и европейских банкиров ввести эмбарго на предоставление займов русским, а для реализации японских ценных бумаг банк «Кун и Лоеб» создал специальные синдикаты. К операциям удалось подключить другие американские компании — «Сити бэнк», «Нэйшенл бэнк оф коммерс» [154]. Были задействованы родственные европейские банкиры. В результате облигации удалось разместить на различных биржах, значительную долю — в Лондоне. Япония смогла получить 5 займов на общую сумму 535 млн. долларов. (Тогдашних. По нынешнему курсу это более 10 млрд. долл.) П. Робертс признает, что эти средства «покрыли более половины японских военных расходов и, вероятно, стали важным фактором, обеспечившим победу Японии».

Да уж ясное дело, важным! Но были и другие, не менее важные. Подрывная работа. В 1903 г. на Пасху в Кишиневе группы лиц еврейского происхождения допустили вдруг грубейшие выходки, кидая грязью в крестный ход, в иконы. Это оскорбило верующих и спровоцировало столкновение. Как выяснилось, средства массовой информации к происшествию были заранее подготовлены. Телеграфные агентства мгновенно разнесли по миру известия о погроме, резне, сотнях жертв — чего и в помине не было. Российское правительство выступило с разъяснениями и опровержениями, но на них внимания не обращалось. Западная пресса их как бы и не замечала, продолжая раздувать шумиху из сплошной лжи. Именно этот скандал помог Шиффу и его компаньонам втянуть других банкиров в операции с японскими займами, реализовать облигации на биржах. И ознаменовал раскрутку антироссийского «общественного мнения».

Ну а из самих займов, полученных Японией, не менее 10 млн. долл. (около 200 млн. нынешних) было пущено на диверсионную работу. То есть на подпитку революции. Без этого Япония победить никак не могла. Следовательно, банковские круги, решившиеся сделать на нее ставку, располагали информацией, что удар в спину действительно состоится. Но существовали и другие, еще более сложные завязки. Деньги-то вливались японо-британские и японо-американские — а различные группировки революционеров курировались спецслужбами других держав. Франции, Германии, Австро-Венгрии. Значит, и они были задействованы в формирующемся заговоре.

Продолжались «странности» и в Петербурге. Правительство, несмотря на сигналы разведки, проявляло беспечность. Предложения по усилению боеготовности на Дальнем Востоке спускались на тормозах. Царя успокаивали — да разве посмеют «азиаты» на нас напасть? А группа авантюристов, близких ко двору, затеяла сомнительное предприятие с лесными концессиями на маньчжуро-корейской границе (как будто в Сибири и Приморье леса было мало), при концессиях предполагалось создать собственные вооруженные формирования. Это стало отличным поводом для конфликта. 6 февраля 1904 г. Япония разорвала дипломатические отношения с Россией. А 9 февраля ее миноносцы без объявления войны торпедировали два броненосца и крейсер в Порт-Артуре, в нейтральном корейском порту Чемульпо эскадра обрушилась на корабли «Варяг» и «Кореец». Тут же началась высадка десантов. Детище Витте, незащищенный порт Дальний, был легко захвачен — с причалами, гаванями, полными складами. И стал лучшей перевалочной базой для перевозки на материк японской армии.

И так же, как это было в двух предшествующих войнах, русско-турецких 1853–1855 и 1877–1878 гг., наша страна внезапно очутилась в международной изоляции! В США группировка Шиффа организовывала антиросийские митинги. Даже вышла на президента Теодора Рузвельта с требованием, чтобы он «применил вооруженную силу в отношении России». Правда, от столь радикальных шагов Рузвельт уклонился. Но и ссориться с такими влиятельными кругами президент не хотел. Его правительство стало донимать Россию нотами и обращениями по «еврейскому вопросу». Англия выступила открытой союзницей Японии, демонстрировала готовность вот-вот вступить в войну на ее стороне. Враждебную позицию занял турецкий султан Абдул-Гамид. Закрыл Босфор и Дарданеллы для кораблей русского Черноморского флота, блокировав их переброску на Дальний Восток. Устраивались провокации с резней армян, Турция откровенно бряцала оружием — рассчитывая, что против России выступит западная коалиция, и можно будет повторить сценарий Крымской войны.

И союзница России, Франция, тоже вдруг сделала резкий поворот! Для начала объявила, что ее договоренности с Петербургом касаются только общих угроз в Европе, а конфликт с Японией ее не касается. Одновременно французы вели переговоры с англичанами. И в 1904 г. с ними было подписано дружественное соглашение, которое получило уже традиционное название «Антант кордиаль». Сердечное согласие. Но достигнуто было это согласие против России. Официально Франция заняла нейтралитет, однако он был отнюдь не дружественным по отношению к нашей стране. Русским военным кораблям запрещалось заходить во французские порты, французская пресса, «общественность», парламентарии поливали Россию грязью, симпатизируя японцам. Активно принялась играть против нашей страны французская дипломатия. А единственным «другом» России выступила Германия. Она тоже провозгласила нейтралитет, но благожелательный, согласилась продавать снабжение, боеприпасы. Но «друг» оказался далеко не бескорыстным. За то, что он принял сторону России, Берлин навязал Петербургу кабальный торговый договор на 10 лет. Вдобавок «друг» был и нечестным. Германские торговые представительства, консульства, резидентуры спецслужб на Дальнем Востоке поддерживали контакты с японцами, обеспечивая их разведывательными данными. Словом, получалось иное «сердечное согласие»: все вместе — против нас. Кто открыто, кто тайно, исподтишка.

План войны был продуман грамотно. Враги России воспользовались моментом, пока Транссибирская магистраль не была окончательно достроена и имела разрыв у Байкала. Предполагалось создать перевес на море — что и было достигнуто первым вероломным ударом. После этого Япония получила возможность беспрепятственно перебрасывать войска на материк. Пользуясь численным перевесом, они должны были уничтожить русскую группировку до того, как сумеют подтянуться и развернуться контингенты из Европейской России. Однако героизм наших воинов сорвал эти планы. Стоял насмерть гарнизон Порт-Артура. А в полевой армии главнокомандующий А. Н. Куропаткин применил «отступательную тактику», позиционные оборонительные бои — однако именно эта тактика была гибельной для японцев. Она изматывала их, наносила потери и выигрывала время для переброски на Восток свежих русских дивизий.

Но в арсенале противников оказалось еще одно оружие, более страшное, чем пули и снаряды. Подрыв тыла. Революционный подъем отнюдь не был вызван поражениями, потерями, военными лишениями. Нет, он был целиком искусственным. Когда война даже еще не начиналась, когда японские части только получали боевые снаряды и патроны, а капитаны миноносцев изучали карты рейдов Порт-Артура — накануне их нападения, в январе 1904 г., в России были созданы нелегальные организации либералов, из которых позже выросли партии октябристов и кадетов. А дальше началась классическая «раскачка». Развернулась мощнейшая информационная война. Российская либеральная и западная пресса запели в унисон, раздувая неудачи нашей армии, позоря «бездарность» военачальников, многократно преувеличивая потери. Активисты социалистических партий действовали в контакте с либералами. Принимали участие в их сборищах [105, 182]. И будоражили рабочих. В октябре 1904 г. в Париже русские либералы провели совместное совещание с революционерами различных группировок, договариваясь об общности действий. Был создан «Союз освобождения», который базировался в Женеве, координировал деятельность революционных сил и партий, распределял финансы.

Они поступали не только от иностранцев. Российские промышленные и финансовые тузы, рвущиеся к власти, тоже вносили весомую лепту. Вскоре «Союз освобождения» из-за рубежа переместился в Россию, начал всюду создавать свои ответвления. Теневым эмиссаром, через которого осуществлялось руководство процессами, шли денежные потоки, был Пинхус Моисеевич Рутенберг (впоследствии он станет председателем «Национального комитета» еврейских поселений в Палестине — первого фактического правительства еще не провозглашенного Израиля) [124]. На Кавказе, в Прибалтике, Польше, Финляндии подогревалась межнациональная рознь. Усиливалась волна забастовок, митингов. Причем социалистам подыгрывали и либералы-промышленники, помогая создавать поводы для недовольства. Из вовлеченных в революционные организации люмпенов и шпаны создавались отряды боевиков.

Но все же на первом этапе успехи были мизерными. Либералы захлебывались речами, тонули в спорах из-за программ. Вспышки стачек оставались ограниченными и изолированными. А главной задачей было добиться массовости выступлений, настоящего революционного взрыва. Требовалась очень крупная провокация. Она была подготовлена в Петербурге под руководством Рутенберга. Его агент поп Гапон предложил свои услуги полиции для создания патриотических рабочих организаций, якобы в противовес революционным. В январе 1905 г. по ничтожному поводу — из-за увольнения 4 рабочих, удалось устроить забастовку на Путиловском заводе. Тут же сработала раскинутая сеть революционных ячеек, путиловцев в знак солидарности поддержали другие предприятия. И через Гапона в массы была внедрена идея идти 9 января к царю, изложить ему свои нужды, искать правды и справедливости. Распространялись слухи, будто государь сам хочет встретиться со своим народом, разобраться, как его обманывают чиновники и дворяне. Рабочие вдохновились, принялись вырабатывать петицию со своими просьбами.

Царя в этот момент вообще не было в Петербурге. А правительство в последний момент узнало, что петиция подменена другой, экстремистской — с требованиями изменения государственного строя. Узнали, что к мероприятию активно готовятся террористы. И что в шествиях должно принять участие более 300 тыс. человек — которые двинутся с разных концов города и сойдутся на Дворцовой площади. Такая масса народа на ограниченном пространстве вместиться никак не могла, в проходах на площадь толпы передавили бы друг дружку. Память о трагической давке при коронационных торжествах на Ходынке была еще свежа, и власти забили тревогу. Манифестация была запрещена, центр города оцепили войсками, получившими приказ никого не пропускать, но оружие применять лишь при крайней необходимости. Однако агитация сделала свое дело. Утром 9 января к центру двинулись огромные толпы с иконами, хоругвями. В ряды мирных горожан влились боевые дружины эсеров, социал-демократов, анархистов. Заранее нагнетали настроения — нас, мол, не хотят пускать к царю. Призывали прорываться силой.

Кадры из советских фильмов, как манифестанты и солдаты стояли напротив друг друга на Дворцовой площади, а потом начался расстрел — не более чем ложь. К площади шествия не допустили. Заслоны войск перекрыли движение в четырех местах — на Обводном канале, Васильевском острове, Выборгской стороне и Шлиссельбургском тракте. И везде происходило примерно одно и то же. Люди останавливались, но провокаторы подзуживали прорываться. Толпы напирали, несмотря на выстрелы в воздух. В солдат летели камни. Прячась за спины рабочих, боевики стреляли из револьверов. И солдаты, видя, что вот-вот будут раздавлены и растерзаны лезущей на них возбужденной массой, били уже по людям. Начиналась паника, толпы в ужасе бежали прочь, сминая и топча друг друга. Не столько людей пало от пуль, сколько погибло и перекалечилось в давке.

Всего же в ходе «кровавого воскресенья» было убито и умерло от ран и травм 130 человек, 299 получили ранения. Это число пострадавших включало и солдат, полицейских [124]. Однако западная пресса и революционная агитация взвыли о «тысячах расстрелянных». «Кровавый» царь истребил мирных манифестантов, которые доверчиво шли к нему с нижайшими просьбами! И забурлило по всей стране… Николай II готов был разобраться в недоразумениях. Была создана комиссия под руководством сенатора Шидловского, рабочим различных предприятий предлагалось самим избрать представителей в эту комиссию. Она должна была расследовать обстоятельства трагедии, а также выявить причины недовольства рабочих, выработать меры по их устранению. Но и этим революционеры воспользовались. На легальных выборах проталкивали свои кандидатуры, и комиссия стала фактически костяком будущего Петроградского Совета.

А Гапон, сыграв свою незавидную роль, бежал в Швейцарию. И пользовался бешеной популярностью. Лондонская «Таймс» платила ему огромные гонорары за каждую строчку воспоминаний. Кстати, оказалось, что российские социалистические партии еще ничего толком не сделали для нарастания революции. Делал «кто-то» другой — за них. Поэтому и эсеры, и социал-демократы принялись тянуть Гапона к себе, желали представить его «своим» человеком. Тогда получилось бы, что и массовое рабочее движение в Питере — их заслуга [86]. Гапона обхаживали и Ленин, и другие лидеры. Он зазнался, попытался играть самостоятельную роль. Но через некоторое время на него был состряпан компромат и подброшен эсеровским боевикам, которые и прикончили его. Он слишком много знал.

 

5. Революционеры «плаща и кинжала»

Помните фильм «Бриллиантовая рука»? Впрочем, кто ж его не помнит. «А это вам!» — «Какая прелесть!..» — «Вот здесь надо нажать!» — и из коробки выскакивает на пружине черт с длинным языком. В 1905 г. примерно таким же образом выскочил вдруг на историческую арену еще один важный персонаж, о котором перед этим мало кто знал. Лев Давидович Троцкий.

Начало его революционного пути было ничем не примечательным — можно даже сказать, типичным для многих тогдашних молодых людей. Лейба Бронштейн родился в 1879 г. в семье очень богатого херсонского зерноторговца и землевладельца. В хозяйстве отца трудились сотни батраков, мать была из семьи крупных предпринимателей Животовских. С 7 лет мальчик обучался в хедере при синагоге. А когда подрос, его устроили в Одесское реальное училище. В этот период он жил в семье двоюродного дяди Шпенцера, издателя и газетчика, и тети — директрисы гимназии для еврейских девочек. Седьмой класс училища заканчивал в Николаеве. Потом поступил в Одесский университет на математический факультет. Но еще в старших классах училища Лейба увлекся политикой, университет забросил, ударившись в деятельность «Южнорусского рабочего союза» (в котором рабочих почти не было — большинство «рабочих» были того же поля ягодой, что юный Бронштейн). Писал прокламации, участвовал в сходках. В 1898 г. был арестован.

Очень навредил себе собственными амбициями — пытался пускать туман, выставляя себя более важной птицей, чем был на самом деле, менял показания. Поэтому следствие затянулось, и Бронштейн провел в тюрьмах довольно долго — из Николаева был переведен в Херсон, еще полтора года просидел в Одесской тюрьме. Приговор получил -4 года ссылки. Первой любовью Лейбы стала Александра Соколовская, соратница по нелегальному кружку, на 7 лет старше его. Она была также арестована, Бронштейн переписывался с ней из камеры, а в Москве, в Бутырской пересыльной тюрьме, они вступили в брак по иудейскому обряду в присутствии раввина. В Сибирь поехали мужем и женой.

Жили в городишке Усть-Кут, потом в Верхоленске. У них родились две дочери. Бронштейн подрабатывал приказчиком у местного купца. Начал пробовать себя и в литературе. Первой его книгой стал трактат по истории масонства, написанный в тюрьме. Еще с детства Лейба страдал какой-то болезнью наподобие эпилептических приступов, которые проявлялись во время сильного волнения. И тема масонства настолько возбуждала его, что доводила до таких припадков, писал он Соколовской, что во время работы над книгой он испытывает «непонятное физическое состояние». В ссылке Бронштейн подрабатывал журналистикой, ряд его статей опубликовала иркутская газета «Восточное обозрение». И какие-то из его работ «заметили». Причем «заметили» на очень высоком уровне… В 1902 г. для него, еще никому не известного журналиста-любителя, был организован побег.

Кстати, много лет спустя, уже потерпев политический крах, Лев Давидович напишет книгу воспоминаний «Моя жизнь. Опыт автобиографии». Хотелось бы предостеречь тех, кто изучал ее и захочет использовать автобиографические данные. Источник это крайне ненадежный. Лжет автор сверх меры. О многих важных моментах вообще умалчивает, «забывает» о них. В других местах придумывает несуществующие красочные детали и события, что делает его книгу близкой к художественной. Но она и создавалась с единственной целью приукрасить себя, дополнительно прославить и подогреть к себе интерес, когда реальная популярность стала тускнеть. В частности о побеге он сочинил остросюжетную историю. Дескать, жена сделала из соломы чучело, положила на сеновале и показывала полицейским — это муж спит. Они и верили два дня, удалось выиграть время.

Это, конечно, чушь, рассчитанная на читателей, не знающих реалий дореволюционной России (в первую очередь, зарубежных). Неужто сибирские стражники были такими лопухами, чтобы два дня принимать чучело за живого человека? Просто они контролировали ссыльных далеко не каждый день. Мало ли куда отлучился человек? На рыбалку, на охоту, за дровами в тайгу? А уж тем более слабо присматривали за семейными. И именно это обстоятельство, а не детективные хитрости, ввели в заблуждение полицию. У нее-то была нормальная русская логика — куда человек денется от семьи? Родные здесь, значит, и он должен быть где-то здесь. Но у Бронштейна была другая логика. Через кого ему было передано предложение бежать, остается неизвестным. Но Лев Давидович ухватился за него с радостью. Жену и маленьких детей он без колебаний согласился бросить в Сибири. Вероятно, эпизод с чучелом понадобился в мемуарах именно для того, чтобы сгладить этот не слишком красивый факт, — показать, будто Соколовская сама деятельно помогала мужу скрыться. А расстались они навсегда, первая семья никогда больше Бронштейна не интересовала. Соколовскую через пару лет «подберет» Федор Сыромолотов, который на Урале у Свердлова руководил дружиной боевиков. Или она Федора «подберет». Хотя это не суть важно. Дочерей будут воспитывать родители Бронштейна…

А побег Льва Давидовича был организован очень четко. И явно целенаправленно. Пока его хватились, он успел доехать до Иркутска. Получил (у кого — тоже остается тайной) деньги, приличный костюм, документы, билет. Сел в поезд — и поминай как звали. В прямом смысле «поминай как звали», потому что поехал под чужой фамилией. В мемуарах указывал, будто в чистый бланк вписал ради шутки фамилию тюремного надзирателя, Троцкий. Однако и это ложь. Вписывание собственной рукой могло дорого обойтись при первой же проверке документов — опытный глаз сразу заметил бы разницу между «профессиональным» почерком полицейского писаря и дилетанта. Но, как уже говорилось, действовала централизованная система снабжения паспортами. И Льву Давидовичу достался паспорт отставного полковника Николая Троцкого, умершего в г. Екатеринославе.

Путь для очередного «живого мертвеца» организаторы наметили заранее. Он доехал до Самары, где размещалась российская штаб-квартира «Искры». Получил от здешнего резидента Кржижановского деньги, дальнейший маршрут и явки. Отправился на Украину. В районе Каменец-Подольска его уже ждали, подготовили переход границы. Передали по цепочке на территорию Австро-Венгрии, где его ожидала и приютила некая еврейская семья. Обеспечила всем необходимым, посадила на поезд. Молодой беглец прикатил в Вену. И явился прямехонько на квартиру… уже упоминавшегося Виктора Адлера. Теневого «кадровика» международных социалистов. Почему-то видный австрийский политик и парламентарий ничуть не удивился визиту незнакомца в воскресный день. Радушно принял, накормил, побеседовал. И, судя по всему, остался доволен. Счел Троцкого фигурой, заслуживающей внимания и пригодной к использованию. Снабдил его валютой, документами.

От Адлера Троцкий, уже со всеми удобствами, отправляется в Лондон, к Ленину. Ранним утром врывается в квартиру, которую снимали Владимир Ильич и Крупская, подняв их с постели — задорный, радостный, захлестнул их своей кипучей энергией. И они становятся друзьями. С Лениным Лев Давидович сперва сошелся «душа в душу». В политических спорах защищал взгляды товарища круче и горячее, чем сам Ульянов, Троцкого даже называли «ленинской дубинкой». И Владимир Ильич настаивал, чтобы его кооптировали в редакцию «Искры». Но воспротивился Плеханов. К этому времени редколлегия делилась на две группировки: Ленин — Мартов — Потресов и Плеханов — Аксельрод — Засулич. И Георгий Валентинович счел, что кооптация Троцкого даст во всех вопросах перевес Ленину.

Тем не менее Лев Давидович активно сотрудничал в газете. Его посылали выступать перед социал-демократами в разные города. И в Париже Троцкий познакомился с Натальей Седовой. Она была дочерью русского купца и полячки, начиталась «прогрессивной» литературы и в Харьковском институте благородных девиц поносила Православие, агитировала подруг не ходить на богослужения. Была исключена. Но ее папаша, человек состоятельный, отправил дочку продолжать образование в Сорбонне. Она стала второй женой Троцкого — без оформления развода с первой. Правда, и без регистрации брака. Просто сошлись и стали жить вместе.

В июле 1903 г. собрался II съезд РСДРП, на котором предполагалось объединить разные группировки социал-демократии в одну партию. Отметим, что и это событие «совпало» с подготовкой русско-японской войны. Однако реального объединения не получилось. Ленинские формулировки в проекте устава — о партийной дисциплине, «демократическом централизме» вызвали недовольство части делегатов. Возмущались, что это приведет к командным методам, к «диктатуре». Возникли разногласия и по программе, по вопросу взаимоотношений с Бундом [69, 81]. Переругались. И созданная партия тут же раскололась на фракции. Те, кто согласился с Лениным, стали «большевиками», а воспротивившиеся во главе с Мартовым — «меньшевиками». Сами эти наименования были пущены в ход большевиками и впоследствии оказались очень выигрышными для них. Но только впоследствии. А на съезде «большинство», принявшее формулировки Ленина, было чисто условным. Из 44 делегатов 20 в обстановке раздрая вообще отказались от голосования. Плеханов сперва примкнул к большевикам. Но Мартов в знак протеста против решений съезда вышел из редакции «Искры», и Плеханов изменил позицию, перешел на его сторону — Мартова он считал более ценным сотрудником, чем Ленина.

Троцкий же на съезде примкнул вдруг к меньшевикам. Он постепенно освоился в социал-демократической среде, росло самомнение. Поэтому он «принципиально» выступил против жесткой партийной дисциплины, не желая очутиться в положении чьего-то подчиненного. Как Лев Давидович, так и Ленин в полемике применяли одинаковые приемы, с «переходом на личности». И они рассорились, из друзей превратились во врагов. Но и альянс Троцкого с меньшевиками оказался недолгим. Вскоре они разошлись, поспорив о роли либеральной буржуазии. Конечно, такое разногласие было пустяком. Истинная причина была иной, растущие амбиции Льва Давидовича. Он уже не считал для себя возможным следовать в фарватере того или иного течения, тянулся к самостоятельному лидерству.

Для эмигранта такая неуживчивость могла привести к крупным неприятностям. Ведь само существование за границей обеспечивалось через организацию — через нее он получал деньги, работу (или видимость работы, но оплачиваемую). Одиночке пришлось бы туго. Но таинственные покровители, «заметившие» Троцкого и вытащившие из Сибири, опять не оставили его в беде. Он получает приглашение Парвуса. Едет с женой в Мюнхен и встречает самый радушный прием. Они поселяются в особняке Парвуса, живут на всем готовом. Судя по всему, Лев Давидович приглянулся хозяину. Все факты свидетельствуют о том, что именно тогда, в 1904 г., Парвус занялся «специальной» подготовкой гостя, и через него Троцкий вступил в орден иллюминатов. Потому что как раз в это время в работы Льва Давидовича широко хлынули идеи иллюминатов, выраженные, например, в его теории «перманентной революции» — от национального уровня к интернациональному, от интернационального к мировому.

А в 1905 г., сразу после «кровавого воскресенья» Парвус и Троцкий засобирались в Россию. Но первым делом они мчатся… куда бы вы думали? В Вену. К Адлеру. Получают у него фальшивые документы, деньги. У него же на квартире переодеваются, меняют внешность… Тут уж, знаете ли, невольно возникают ассоциации с банальной шпионской явкой. И дальнейшие события подтверждают этот вывод.

Австрийские спецслужбы в данный период старались разыграть «украинскую карту». Западная часть Украины, Галиция, принадлежала Австро-Венгрии. Чтобы прочнее привязать ее к империи Габсбургов, насаждался католицизм, униатство, местная интеллигенция «онемечивалась». А в украинских областях, принадлежавших России, австрийцы поддерживали националистов, чтобы вбить клин между украинцами и русскими. Для этого в Лемберге (Львове) содержали группу «ученых» сепаратистов (они называли себя «мазепинцами»), издавалась и переправлялась за рубеж соответствующая литература. Дело шло туго. В Галиции были сильны пророссийские настроения, многие крестьяне, несмотря на гонения, упорно держались Православия. А украинцам в составе Российской империи сепаратистские идеи были совершенно чужды. Они в ту пору даже и называли себя не украинцами, а «русскими» или «малороссами». Тем не менее австрийцы «подкармливали» группы националистической интеллигенции, держали под контролем «национальные» течения либералов и социалистов. И по каналам этих организаций Парвус, Троцкий и Седова были переброшены на Украину. По одиночке, с соблюдением конспирации.

Правда, ступив на родную землю, Троцкий повел себя, скажем так, не героем. В Киеве ему почудилось, что за ним следят, что он «под колпаком». Он запаниковал и глухо зарылся «на дно» — залег под чужим именем в частную клинику. Но его взял под опеку Л. Б. Красин (кличка — «Винтер»). Видный большевик, инженер, он занимал высокое положение в германской фирме «Сименс-Шуккерт». А все руководство немецких предприятий за рубежом было связано с германской разведкой, Эта методика централизованно и строго проводилась Берлином [118]. И без связей со спецслужбами продвижение в иерархии германских фирм было невозможно. В ходе революции 1905 г. Красин выполнял важнейшую функцию. Он руководил поставками из-за рубежа оружия для боевых дружин. То есть имел доступ к «святая святых» — источникам финансирования, курировал закупки, транспортировку, «окна» на границе (в чем, уж наверное, тоже помогли связи с германской разведкой).

И вот что удивительно! Столь влиятельное лицо вдруг начинает заниматься сущей «мелочевкой» — обслуживать и обеспечивать всем необходимым никому еще не известного Троцкого, становится его персональным «ангелом-хранителем». Вроде бы совершенно не по рангу… То есть Красин получил указание взять на себя эту обязанность. Причем указание явно не от партии. Лев Давидович, как уже отмечалось, не был связан ни с большевиками, ни с меньшевиками. Красин привозит его и Седову в Петербург, устраивает им хорошее жилье в доме военного врача Литкенса. И… снова срыв! На первомайском митинге арестовали Седову. За ней не числилось никакого криминала, она не была нелегалкой (в Париж-то выехала легально, на учебу). Но Троцкий опять запаниковал и удрал в Финляндию. Впрочем, Красин с заданием, которое получил неведомо от кого, справился успешно и терпеливо. Разыскал Льва Давидовича и в Финляндии, помог устроиться, наладил ему связи…

Но на время оставим незадачливого революционера прятаться по конспиративным квартирам и перенесемся далеко на восток, где происходили события, прочно связанные с революцией. Война. «Позорных» поражений, о которых шумела пресса, в ходе боевых действий не было. Порт-Артур сражался до последнего. Комендант Стессель сдал его, когда дальнейшая оборона уже не имела смысла. Враг занял господствующие высоты, расстреливая город и гавань, корабли 1-й Тихоокеанской эскадры были уже потоплены или повреждены артогнем. И продолжение сопротивления вело бы лишь к одностороннему избиению гарнизона и населения. А морское сражение в Цусиме было проиграно только из-за того, что русские снаряды главных калибров, попадая в японские корабли, не взрывались. Очевидно, имела место диверсия. Технологические нарушения в процессе изготовления — и в результате наши моряки получили некондиционные боеприпасы. И легла на дно 2-я эскадра — боевое ядро Балтийского флота.

Но ход войны должен был вот-вот перемениться с точностью до наоборот. Тактика Куропаткина дала свои плоды. В Маньчжурии сосредоточились уже не одна, а три русских армии, 38 полнокровных дивизий против 20 японских. Причем неприятельские соединения были обескровлены. Они понесли потери в 5–6 раз больше русских. Офицерский и унтер-офицерский состав был повыбит. Пополнения прибывали необученные, из совсем юных мальчишек. В боях стало наблюдаться новое явление — японцы большими группами сдавались в плен, чего на предыдущих этапах войны никогда не бывало. Донесения разведки сообщали о панических настроениях в Токио. Готовящееся русское наступление должно было неминуемо кончиться полным разгромом противника.

Но революция уже успела набрать силу. Охватила города, перекинулась в деревню, парализовала пути сообщения, закупорила мятежами и забастовками Транссибирскую магистраль, от которой зависела армия в Маньчжурии. Усугубил картину «финансовый интернационал». В начале войны, в мае 1904 года, царское правительство, предложив высокие ставки процентов, добилось займов во Франции. Теперь же, якобы в связи с революцией, западные банки отозвали из России свои капиталы. К войне и политическому кризису добавился финансовый [47]. И «доброжелатели» в окружении царя принялись убеждать его, что все потеряно…

Когда русское правительство предложило начать переговоры о мире, Япония с радостью согласилась. Посредником вызвался быть президент США Теодор Рузвельт. Америка вела собственную политику. Активно подыгрывая Японии, она демонстрировала и «дружбу» к России. Еще в ноябре 1904 г. крупнейшие банкиры Дж.-П. Морган, Дж. Стиллмен и Ф.-А. Вандерлип через главу телеграфного агентства «Ассошиэйтед пресс» М. Стоуна организовали встречу с российским послом в Вашингтоне Кассиди, устроили обед в его честь. Представитель министерства финансов России восторженно докладывал в Петербург: «Из произнесенных на обеде речей нельзя не прийти к заключению, что настроение представителей общественности здесь изменилось, враждебное отношение к России почти совершенно исчезло». Кстати, этим представителем был некий Г. А. Виленкин. Женатый на дочери банкира Исаака Зелигмана — а через него породнившийся и с Шиффом [154]. Именно его министерство финансов назначило представлять свои интересы в США. Еще одна «странность».

На самом деле не все круги в США готовы были, подобно Шиффу, проводить последовательный антироссийский курс. Обычная политическая логика диктовала другое, Америка «видела идеалом войны полное истощение противников и усиление собственных позиций в Китае» [154]. Она не хотела усиления Токио. Но и перспектива разгрома Японии была нежелательной. Да и банкиры понесли бы убытки на японских займах. Момент для заключения мира выглядел самым подходящим. Поэтому вопрос согласовался очень быстро. Переговоры начались в американском Портсмуте, куда приехал премьер-министр России Витте. Условия выработали мгновенно. Наша страна уступала Токио Южный Сахалин, Ляодун, часть Южно-Маньчжурской железной дороги. Японский представитель Такахира заикнулся было о 3 млрд. руб. контрибуции, но это притязание отвергли, и Страна Восходящего Солнца о нем больше не вспоминала — абы поскорее заключить мир, пока не передумали.

Ну а подлинные авторы поражения России даже не считали нужным держаться в тени. Наоборот, гордо демонстрировали, что это сделали они. Пусть видят, пусть знают. В Портсмут приехали не только дипломаты, прибыл и Шифф. И не один, а с главой ложи «Бнайт Брит» Крауссом. Они присутствовали 28 августа при подписании договора — чтобы Россия признала свое поражение не только перед Японией, но как бы и перед их лицом [139]. Шифф открыто признавал, что деньги для революции поступают от него, что он финансировал еврейские «группы самообороны» — то есть террористов. За свой вклад в победу Японии он был награжден орденом японского императора. И на церемонии награждения произнес речь с угрозами в адрес царя и русских — дескать, мы им еще не то устроим [105].

 

6. Почему заглохла первая революция

Когда идет представление в театре, обязанности распределяются между всеми участниками. Актеры в нужное время произносят слова своих ролей, музыканты играют свои партитуры, танцоры появляются на сцене в заданные моменты, чтобы исполнить свои па, осветители знают, когда включить софиты, что именно выхватить прожекторами. Художники потрудились заранее, изготовив декорации, и рабочие сцены вовремя меняют их. И все это объединяется режиссерским замыслом в общую картину. Сам режиссер может наблюдать за ходом действия из зала, из-за кулис, а может вообще отсутствовать. Точно так же и в революции. Только людей в ней задействовано гораздо больше. И, в отличие от представления, большинство из них не знает режиссерского замысла.

В России одни действующие лица выдвигали лозунги против «ненужной» войны. Другие устраивали забастовки и диверсии, обеспечивая военные неудачи. И их выхватывали прожектора прессы, смакуя «позорные поражения». На волне этого шума либералы в окружении царя подталкивали его к немедленному миру. А стоило заключить его, как российская «общественность» стала раздувать возмущение «позорным миром», он объявлялся доказательством отсталости всего государственного строя. В октябре разразилась всеобщая политическая стачка. И те же самые придворные либералы во главе с Витте стали нажимать на Николая II, уговаривая пойти на конституционные реформы. Мол, только такой шаг успокоит «народ» и нормализует ситуацию.

Сам русский народ, кстати, при этом не спрашивали. Народ стихийно начал подниматься против революции, создавать свои организации — «Союз Русского народа» и др. Но «общественность», своя и заграничная, обрушивалась на «черносотенцев», ни малейшей поддержки сверху народная инициатива не получила. Мало того, представители царской администрации, чиновники, пусть и не причастные к либеральным кругам, а просто нахватавшиеся духа либерализма и чуждых понятий о «прогрессе», всячески прижимали патриотов. Даже руководство Церкви отнюдь не приветствовало такие начинания, запрещало священнослужителям участвовать в них, покатились неприятности на иереев, обвиненных в «черносотенстве» [105]. Таким образом, власть сама оторвала себя от народа. И в этом оторванном мирке действовало особое «информационное поле», питавшееся все той же прессой и «общественными мнениями», требовавшими реформ. Министр внутренних дел А. Г. Булыгин предлагал уступки умеренные, создать Думу с совещательными правами. Куда там, этот вариант дружно отмели все слои оппозиции. И Витте все же сумел «дожать» царя. 17 октября был издан Манифест, которым император даровал народу «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Создавался законодательный парламент — Государственная Дума. Объявлялась всеобщая политическая амнистия.

Кстати, революционеры заранее знали о том, что подобный документ будет подписан. Знали и то, когда примерно он должен быть подписан. Например, Свердлов еще в сентябре говорил своей будущей жене Новгородцевой о скором переходе на легальное положение [140]. А Троцкий, как говорилось в прошлой главе, усиленно прятался. Что он делал в течение пяти месяцев, остается загадкой. В автобиографии он этот отрезок времени опускает. И никакие его работы, ни один из биографов ответа не дают. В Петербург же он вернулся 14–15 октября. Заметьте, буквально накануне Манифеста и амнистии «политическим» — в том числе и ему.

В столице к этому времени оказался и Парвус. И они развернули бурную деятельность весьма продуктивным «тандемом». Но лидировал Парвус, Троцкий при нем играл вспомогательную роль, вроде стажера. На Израиля Лазаревича были завязаны финансовые потоки, и уже явно не японские. Японцам уже незачем было оплачивать революцию, да и нечем после тяжелой войны. А деньги шли немалые. На эти средства Парвус наладил выпуск «Рабочей газеты», «Начала», «Известий» — их стали печатать такими массовыми тиражами, что буквально завалили ими Питер и Москву. В газетах публиковались статьи и Троцкого, и других российских революционеров, и австро-германских социалистов — Адлера, Каутского, Клары Цеткин, Розы Люксембург. Через эти издания осуществлялись и некоторые махинации. Опубликовав фальшивку, так называемый «финансовый манифест», Парвус сумел обвалить курс русских ценных бумаг, на чем очень крупно погрели руки западные банкиры. Уж конечно, Парвус при этом не забыл и собственный карман.

А Троцкого в это время начинают очень интенсивно «раскручивать». Уже в октябре он обеспечивает себе популярность тем, что на массовом митинге театральным жестом разрывает царский Манифест. Его, еще не имеющего ровным счетом никаких заслуг, никакого опыта, проталкивают на пост заместителя председателя Петербургского Совета. Словом, «непонятные» кусочки мозаики складываются в картину, которая может иметь только одно объяснение. Еще за рубежом теневые режиссеры сочли Льва Давидовича подходящей кандидатурой в лидеры революции. И его целенаправленно делают лидером. Именно поэтому его обслуживают и обеспечивают Адлер, австрийские спецслужбы, Красин, Парвус.

Хотя для сторонних глаз истинная иерархия действующих лиц скрыта. В председатели Совета выдвигается Хрусталев-Носарь. Недалекий и неумный адвокат, получивший известность на судебных процессах, где он защищал рабочих, привлеченных к ответственности за нелегальщину, за участие в беспорядках. Он стал фигурой чисто декоративной: до поры до времени прикрыть главные персонажи и не мешать им. На втором плане Троцкий, которому создают бо́льший реальный вес, бо́льшие возможности, чем Хрусталеву-Носарю. А Парвус, настоящий двигатель революции в столице, вообще держится в тени. Все свои ходы он осуществляет через Троцкого.

Вопреки уверениям Витте и других либералов-царедворцев, Манифест от 17 октября никакого успокоения стране не принес. Наоборот, опубликовав его, царь попал в ловушку. Революционеры получили возможность действовать легально, в открытую. И они закусили удила. Троцкий в эти дни блистал, красовался, кидался лозунгами. В дополнение к талантам журналиста у него обнаружился еще один — великолепный дар оратора. Он и сам любил играть на публике. Зажигался, доводя себя до экстаза, и оказалось, что умеет зажигать толпу. Даже не содержанием речей, а передавая свой эмоциональный заряд, взвинчивая до высочайшего накала.

В период революции активизировалась и революционная эмиграция. Так, с декабря 1904 г. за границей начинает выходить газета «Вперед». Название, между прочим, не случайное. В США газета с таким же названием, «Форвертс» (точнее, «Jewish Daily Forward») выходила на идиш и финансировалась Шиффом. В Германии газета «Форвертс» издавалась социал-демократом Хильфердингом и была связана с американской. А от нее почковались газета польских социал-демократов «Напшуд» (что тоже означает «вперед»), и на русском языке — «Вперед». В редакцию вошли Ленин, Ольминский, Воровский, Луначарский, В. Бонч-Бруевич.

Но вообще эмиграция продолжала ссориться и ругаться. Грызлась по вопросам революционных тактик и стратегий. И уж тем более — из-за поступающих денег. Крупская вспоминает, что на собраниях дошло до рукопашной из-за партийной кассы. «В сумятице кто-то изодрал даже тальму на Наталье Богдановне (жене Богданова), кто-то кого-то зашиб». И возникает впечатление, что Ленина в это время незримо, но ощутимо «затирают». Оттесняют от лидерства. ЦК принимает декларацию против него, лишая его возможности защищать свою точку зрения и непосредственно сноситься с Россией (он в ответ выходит из ЦК). Еще раньше он окончательно рассорился с Плехановым, ушел из редакции «Искры». На III съезде партии, проходившем в Лондоне, представители партийных комитетов, прибывшие из России, подняли шум об «обуздании заграницы» — дескать, нечего эмигрантским деятелям нас поучать и на руководящую роль претендовать, «посадить бы их всех в русские условия» [86].

О деятельности Красина по поставкам оружия для боевиков Ленин вообще не знал, она шла помимо Владимира Ильича, он узнал об этом лишь задним числом. А с пропагандистскими материалами почему-то вышла накладка. Из Питера известили Ленина, что он может присылать свою литературу через Стокгольм. Он и посылал. Из Швеции сообщали, что «пиво получено», и он отправлял новые грузы. А впоследствии выяснилось, что все его тиражи так и лежат в Стокгольме, завалив подвал Народного дома [86]. Сам же Владимир Ильич решил ехать на родину только в октябре, после объявления амнистии. И опять накладка. Из Петрограда ему дали знать, что в Стокгольм к нему приедет курьер с документами. И Ленин без толку прождал его 2 недели. В Россию он приехал лишь в ноябре, когда в революционном движении было «все схвачено», и все руководящие посты заняты.

И он оказался… совершенно не у дел. Ночевал то у одних знакомых, то у других. Стал публиковать статьи в газете «Новая жизнь» Горького. Парвус с Троцким выпускали три газеты, а Ленину приходилось печататься в чужой! Он ездил в Москву, но и там не нашел себе подходящего применения. Кстати, и Ленин во время революции впервые попробовал себя в роли оратора перед массовой рабочей аудиторией. Но на этом поприще пока выглядел скромно — страшно волновался, нервничал, говорил сбивчиво. В общем, по сравнению с Троцким контраст разительный. Одного опекают, продвигают к руководству. Другой, более заслуженный и авторитетный, предоставлен сам себе и остается никому не нужным. Так что и конкурента обойти Льву Давидовичу отчетливо помогли.

Однако власть в России в 1905 г. оказалась еще сильна. Преодолев растерянность, начала предпринимать меры. 26 ноября был арестован Хрусталев-Носарь. По сути, он и предназначался для такой функции, быть «громоотводом». Но и Троцкому, который после него стал председателем Совета, довелось быть на этом посту лишь неделю. 3 декабря его и весь Петербургский Совет, заседавший в здании Вольного экономического общества, взяли под белы ручки и отправили туда, где и надлежит пребывать подобным деятелям. За решетку. Вскоре туда же загремел Парвус, составив отличную компанию Льву Давидовичу.

Как видим, зараза революции была вовсе не смертельной для России. Как только правительство оставляло путь уступок и экспериментов, начинало действовать решительно, раздрай вполне удавалось преодолеть. Впрочем, и во всем революционном движении наступил вдруг резкий перелом. Который мог бы показаться необъяснимым, если не учитывать международную обстановку. Война с Японией закончилась, однако в Европе разразился новый политический кризис. Спровоцировал его германский кайзер Вильгельм II, решивший, что Россия достаточно ослаблена и настал подходящий момент для реализации собственных планов. Совершая круиз по Средиземному морю, он сошел на берег в Марокко, французской полуколонии, и сделал ряд громких заявлений. Указал, что считает Марокко суверенным государством, что готов всеми силами поддержать этот суверенитет, и требует предоставить Германии такие же права в этой стране, какие имеют французы.

Вот тут уж перепугалось правительство Франции. Стало ясно, что дело не только и не столько в Марокко. Что кайзер ищет предлог для войны, в которой Франция без помощи России обречена быть раздавленной. Обеспокоилась и Англия. Ведь после гибели большей части русского флота главной ее соперницей на морях становилась Германия. А если она раскатает Францию, то станет полной хозяйкой в континентальной Европе, попробуй-ка потом с ней сладить. При поддержке британцев кайзера удалось склонить к проведению международной конференции по марокканскому вопросу в испанском городе Альхесирасе, но немцы были настроены неуступчиво [47]. Неприкрыто бряцали оружием — дескать, ну-ну, посмотрим, что предложит ваша конференция. А германский генштаб предлагал Вильгельму просто взять, да и нанести удар — без всяких конференций, без всякой болтовни.

И державы, только что дружно валившие Россию, начали быстренько менять отношение к ней. Комбинация была разыграна опять через премьера Витте. Нашу страну лихорадил финансовый кризис, усугубленный диверсиями Парвуса. Она оказалась на грани грандиозного дефолта. А иностранные банки в займах отказывали. «Общественное мнение» было перевозбуждено против русских. Британские газеты называли царя «обыкновенным убийцей», а Россию «страной кнута, погромов и казненных революционеров», французская пресса вопила: «Давать ли деньги на поддержку абсолютизму?» Но правительство Франции начало уговаривать своих банкиров и парламентариев выделить кредиты Петербургу. По данному поводу было даже заключено специальное соглашение: «Считать мирное развитие мощи России главным залогом нашей национальной независимости». И с Витте тоже было заключено соглашение — Франция предоставляла «великий заем», позволяющий преодолеть кризис, а Россия за это обязалась на конференции в Альхесирасе поддержать Францию [47, 178]. Таким образом единый антироссийский фронт раскололся. Озаботился и «финансовый интернационал». При сложившейся ситуации крушение России принесло бы главный выигрыш Германии, открыв ей путь к европейскому господству. Международные банковские корпорации подобная перспектива не устраивала. Получалось, что валить Россию еще не время. И финансовые потоки, питавшие революцию, вдруг пресеклись…

В революционном движении сразу пошел разнобой. В Москве, Забайкалье, Прибалтике, Польше, на Кавказе, в ряде других мест по инерции вспыхнули вооруженные восстания. Но они носили очаговый характер и довольно легко были подавлены войсками. А революционные деятели, которых не пересажали, дружно потекли в Финляндию. Еще Александр I, присоединив Польшу и Финляндию, широким жестом даровал им конституции и полное внутреннее самоуправление. Поляки за свои восстания были лишены особых прав. Но финны вели себя умнее. Они никогда открыто не бунтовали и продолжали пользоваться дарованными привилегиями, успешно злоупотребляя ими. Местные власти вели националистическую линию, но исподтишка, не стремясь лезть на рожон. Местная полиция закрывала глаза на русских революционеров, и Финляндия была для них абсолютно безопасным прибежищем. Отъехал на дачном поезде из Питера — и уже не достанут.

Правда, сворачивать революцию левые партии еще не собирались. Ведь, казалось, таких успехов достигли! Ленин и другие лидеры прогнозировали новый подъем в 1906 г. (потом его будут прогнозировать в 1907 г., но так и не дождутся). А пока, чтобы поддерживать накал и нагнетать напряженность, было решено перейти к террористическим методам. Заодно это позволяло осуществлять самофинансирование — путем «экспроприаций», т. е. ограбления банков, казначейств, рэкета богатых людей. Создавались законспирированные дружины боевиков, обучались стрельбе, обращению с бомбами и холодным оружием. На словах некоторые партии осуждали терроризм. Осуждали большевики. Еще в большей степени осуждали меньшевики. Но на деле террором и «эксами» занялись все. Большевики, меньшевики, эсеры, анархисты, националисты, банды беспартийных «зеленых братьев».

Заполыхало по всей стране. В. Г. Орлов описывает обстановку в Польше: «Бомбы находили в лукошках с земляникой, в почтовых бандеролях, в карманах пальто, на митингах и даже на церковном алтаре! У террористов всюду были свои тайные мастерские по производству бомб, они все взрывали на своем пути: винные лавки, памятники, церкви, убивали полицейских, всех и вся». Ведут важных свидетелей в полицейский участок под охраной казаков — из окна вылетает бомба, 2 полицейских и 3 казака убиты, 8 тяжело ранены [118]. Практически развернулась война. В Прибалтике сепаратисты стреляли по казачьим патрулям на лесных дорогах, на ночных улицах городов. В Закавказье казакам, посланным разнимать резню армян и азербайджанцев, доставалось от тех и других. На Урале обширная сеть боевиков под руководством Свердлова вела систематическую охоту на полицейских, казаков, патриотов-«черносотенцев». В 1906–1907 гг. от рук террористов пало 768 только высокопоставленных должностных лиц. А мирных граждан, солдат, чиновников, рядовых полицейских, казаков — тысячи. Еще тысячи были ранены, искалечены…

Сколько именно, мы не знаем. Увы, царское правительство опасалось раздражать «прогрессивную общественность», как будто даже и стеснялось собственных защитников, умалчивало об их гибели, не сообщало об их подвигах. В то время как убийц поддерживали пресса, адвокатура, им рукоплескали, их героизировали молодежь и интеллигенция. Да ведь и с терроризмом было не так все просто! Тоже походило на четкое распределение ролей. Осуществляли террор радикальные нелегальные партии — вроде бы в собственных интересах. Но политические плоды пожинали либералы. Их партии, октябристы и кадеты, после Манифеста от 17 октября стали легальными. И играли на той самой дестабилизации, которую вели революционеры. Использовали ее для давления на правительство, требовали дальнейших политических уступок.

В апреле состоялось торжественное открытие Первой Государственной Думы, в стране начинался «парламентаризм». Но сопровождалось это волной забастовок и антиправительственных манифестаций. А первым актом Думы стало… требование общей амнистии! По России ручьями лилась кровь невинных жертв, гремели взрывы и выстрелы, а «народные избранники» требовали освободить тех убийц и смутьянов, которых удалось поймать! И «общественность» бурно приветствовала такие акции думцев! Но царь уже знал, к чему ведут уступки. И власть, хоть и с опозданием, начала реагировать на атаки жестко. Николай II наконец-то отправил в отставку Витте, назначив премьером решительного Столыпина, который в июле 1906 г. разогнал слишком буйную Первую Думу, а в августе ввел закон о военно-полевых судах, получивших право быстро и без апелляций отправлять преступников на виселицу.

Правда, юрисдикции военно-полевых судов подлежали только лица, захваченные с оружием в руках, террористы, изобличенные явными уликами. То есть мелкая сошка. Преступники более высокого уровня ускользали. А те, кто был арестован, отделывались легко. Троцкий, например, жил в питерских «Крестах» со всеми удобствами. Сохранилась его тюремная фотография — во фраке, с белоснежным воротничком и манжетами, как в великосветском салоне. Его камера и впрямь стала подобием салона. Днем двери не запирались, к нему пускали гостей. Навещали соратники, иностранцы. Еду доставляли из ресторана лучшего качества. Суд открылся в сентябре 1906 г. Троцкий на заседании закатил речь — такую экзальтированную, что довел себя до эпилептического приступа. Разумеется, сорвал овации, восторги молодых людей и восхищение барышень. А законы для «политических», которые самолично не стреляли, не взрывали и не резали, оставались мягкими. Ссылка. Хотя руководящую роль Льва Давидовича все же учли, ссылку дали бессрочную, на «вечное поселение» в Тобольскую губернию. Его покровителя Парвуса сослали в Туруханский край.

Но до места назначения не доехал ни тот, ни другой. Деньгами сообщники их снабдили еще в Питере. Документы передали по пути — поскольку везли «политических» уважительно, не чиня строгостей и неудобств. Троцкий удрал из Березова. Потом придумал очередную «красивую» историю. Будто это он сам, собственным умом, хитростью и ловкостью обставил царское правительство — привлек крестьянина, через него договорился с пьяницей-зырянином и, рискуя жизнью, мчался сотни километров на оленях по страшной зимней тундре. Ясное дело, все это Лев Давидович насочинял, абы лишний раз выставить себя героем. Без сомнения, ему помогли. В результате и стража не сразу спохватилась, и зырянина кто-то напоил и уговорил. И явки Лев Давидович получил. На оленях он проделал вполне обычный на Севере путь — до ближайшей железнодорожной станции. Сел в поезд, а вскоре был уже в Финляндии. Парвус, в отличие от Льва Давидовича, приключенческих историй не придумывал. Он просто сбежал с дороги и прибыл туда же, к гостеприимным финнам.

А тем временем революция неотвратимо угасала. Прогнозы Ленина о новых ее подъемах не оправдывались. Простому народу раздрай, убийства из-за угла, взрывы уже поперек горла встали. Эффективными оказались и карательные меры. Военно-полевые суды действовали всего 8 месяцев, за это время было казнено 1100 человек [148], потом царь в угоду думцам и «общественности» отменил непопулярную меру. Но революционеры поджали хвосты, беспредел пошел на убыль. Столыпин наводил порядок жесткой рукой, и финские власти тоже призадумались. Рыльце у них было «в пушку», они грехи за собой хорошо знали. Теперь заопасались, как бы за это не поплатиться. И начали рьяно демонстрировать лояльность. Финская полиция, изображая сотрудничество с российской, стала проводить рейды по дачным и курортным поселкам, где гнездились революционеры. Впрочем, самих их заблаговременно предупреждали, чтобы успевали скрыться. И они потекли туда, откуда прибыли, за границу…

Как приезжали в Россию порознь, так и уезжали по-разному, у кого как получится. Ленина сперва переправили в глубь Финляндии, надеялись спрятать на лесных хуторах. Крупская вспоминала: он так устал от революционных перенапряжений, что «первые дни ежеминутно засыпал — сядет под ель и через минуту уже спит». Но и в лесной глуши оказалось уже ненадежно. И садиться на пароход, чтобы ехать в Швецию, в большом порту было опасно. Владимир Ильич уходил на острова по льду, чуть не погиб, провалившись в полынью. Потом Ленин и Крупская без пристанища скитались по Германии, отравились рыбой в какой-то второсортной харчевне… Троцкий подобных неудобств избежал. Закулисные покровители его не оставили. Он быстренько написал книжку «Туда и обратно» — о своем захватывающем «путешествии» в Россию. Мгновенно нашлись издатели, его произведение раскрутили до уровня бестселлера. После чего он и Парвус с семьями поехали отдыхать в Саксонскую Швейцарию.

Кстати, Хрусталеву-Носарю никто никаких побегов организовывать не стал. Ни «доброжелателей» с деньгами, ни сочувствующих крестьян и пьяных зырян, ни лопухов-стражников не нашлось. И председателю Петербургского Совета, номинальному «лидеру № 1» революции пришлось «мотать срок» до 1917 г. Он больше не был никому нужен. При советской власти он попытается напомнить о себе, качать права, изобличать Троцкого. И будет расстрелян.

 

7. Как эмиграция бедствовала и перессорилась

Схлынув за границу, революционная публика тут же занялась самым привычным, самым любимым своим делом. То бишь перессорилась и принялась лаяться между собой. Социалисты нападали на либералов. Социал-революционеры грызлись с социал-демократами. Но и внутри партий единства не было, социал-демократия развалилась на множество групп. Кроме большевиков и меньшевиков выделились «впередовцы» — после отъезда Ленина в Россию в редакции «Вперед» стали задавать тон Богданов, Базаров, Луначарский и др., пытаясь соединить социалистические учения с масонской мистикой, за что подверглись атакам Плеханова и Ленина. Появились течения ликвидаторов, отзовистов, ультиматистов, примиренцев, ленинцев, красинцев и т. п. И все враждовали друг с другом.

А западные державы, косясь на военные приготовления Германии, продолжали курс на улучшение отношений с Россией. Вслед за Францией демонстративные шаги к сближению предприняла Англия. Начались переговоры о заключении русско-британской конвенции и разделе сфер влияния в Иране, Афганистане, Тибете [47]. Состоялась встреча английского короля Эдуарда VII с Николаем II. Причем британским политикам точно так же, как ранее французским, пришлось убеждать собственную «общественность» притормозить раздутую русофобскую истерию. Министр иностранных дел Грей доказывал, что «Антанта между Россией, Францией и нами будет абсолютно безопасна. Если же возникнет необходимость осадить Германию, это можно будет сделать».

При таких политических поворотах у революционеров возникали дополнительные трудности. В пристанище им не отказывали, принимали. Но смотрели косо, создание баз для нелегальной работы не приветствовали. Ленин сперва обосновался в Швейцарии, писал Виктору Адлеру, чтобы помог устроиться в Австрии и издавать там газету. Нет, на этот раз Адлер остался глух к его обращениям. Владимиру Ильичу пришлось перебраться в Париж. Революционеры лишились и финансовой поддержки со стороны зарубежных покровителей. Проигравшим не платят, да и слишком много их набежало. И львиная доля партийных усилий нацеливалась теперь на то, чтобы достать деньги. Сначала пытались добывать их «проверенным» путем, с помощью «эксов». Но только испортили собственную репутацию в глазах иностранцев. Когда террористы убивали российских сановников, полицейских, солдат, случайных граждан, западная «общественность» воспринимала это спокойно, а то и одобрительно — ведь гибли «слуги царского режима». Однако ограбления банков и казначейств — это было совсем другое. Для европейцев такие преступления выглядели чистой гангстерской уголовщиной.

В этих операциях впервые выдвинулся еще один видный революционер, Иосиф Виссарионович Джугашвили. Он происходил из совершенно иной среды, чем Ленин, Троцкий, Коллонтай. Родился в семье бедного крестьянина, зарабатывавшего на жизнь сапожным ремеслом. В 1888 г. поступил в Горийское духовное училище, во всех классах был первым учеником и окончил с отличием. В 1894 г. был принят в Тифлисскую духовную семинарию. Но нередко в нем брало верх «мирское». Писал неплохие стихи, их публиковала газета «Иверия». Подписывал их псевдонимом «Коба» — по имени романтического разбойника из книги писателя Казбеги. Кстати, много позже, когда он станет вождем, лизоблюды подготовят книжку его стихов. Иосиф Виссарионович запретит ее издавать. Хотя специалисты, в том числе антисталинист Симонов (после смерти Сталина) признавали, что стихи были хорошие.

В Тифлисе проживало много революционеров. После ссылок им возбранялось селиться в Питере и Москве, а здесь — пожалуйста. И административный центр Грузии, город красивый, большой, оживленный, пользовался у них популярностью. Учащиеся местных учебных заведений, как губка, впитывали их идеи. Заразился ими и Джугашвили. Был исключен из семинарии. В 1902 г. первый арест, первая ссылка в Иркутскую губернию… Джугашвили участвовал в революции 1905 г. Но не был еще ни лидером, ни теоретиком. Он проявил себя организатором-практиком. И в таком качестве ему поручили формировать группы боевиков на Кавказе. Он взялся за дело горячо, увлеченно. И уже с новым содержанием, новым смыслом носил прежний псевдоним, Коба. Очевидно, по молодости и впрямь считал, что играет роль «благородного разбойника».

Но первый его крупный успех обернулся для большевиков большими неприятностями. Из-за границы шли требования денег. И Джугашвили организует прямо посреди Тифлиса нападение на транспорт Тифлисского банка. Взрыв, крики, револьверная пальба — и кони уносят заветную карету прочь по горбатым городским улочкам… Однако основная часть захваченных денег оказалась в крупных новеньких купюрах по 500 рублей. Российское правительство сразу передало в полицию других государств их номера. При попытках разменять купюры несколько человек было задержано в Стокгольме, Цюрихе, Женеве, Мюнхене. Все они принадлежали к большевикам. Разразился скандал. А в Берлине при аресте денежных курьеров попался Тер-Петросян (Камо). При нем нашли чемодан с динамитом. Тут уж западные обыватели вообще взвыли от возмущения. Если революционеры взорвут хоть всю Россию — шут с ней. Но получалось, что они опасны самим этим обывателям, разъезжают с чемоданами взрывчатки по европейским городам, останавливаются в частных домах и отелях. Шум поднялся такой, что случай с Тер-Петросяном стал уникальным, он оказался единственным революционером, кого выдали России.

Большевикам пришлось свернуть «эксы», отрекаться от них и публично осуждать их. Но деньги-то были нужны… Чтобы достать их, разыграли историю с психически ненормальным фабрикантом Шмидтом. За участие в восстании 1905 г. он попал в тюрьму. Ему удалось внушить, чтобы написал завещание, где он отказал все капиталы социал-демократической партии. И сразу после этого он ушел из жизни. То ли уголовники зарезали, то ли с собой окончил. Но как-то очень уж «вовремя», чтобы деньги по завещанию получить. Родственники покойного такое завещание, естественно, опротестовали. Революционеры не унимались, стали обрабатывать сестру Шмидта Елизавету, чтобы уступила свою долю наследства. Она была несовершеннолетней, распоряжаться средствами не могла. Но выход нашли. Сожителем Елизаветы стал Михаил Таратута (Арон Шмуль Рефулов). Он-то и помог уговорить ее на нужные действия. Ей оформили фиктивный брак с большевиком Игнатьевым, что сняло проблему несовершеннолетия. И доступ к деньгам открылся.

Однако в ЦК РСДРП заправляли меньшевики, которые немедленно сцепились с большевиками из-за этих сумм. Деньги-то были завещаны партии, а партия еще считалась одной, и меньшевики стали требовать передать их ЦК. То бишь им. Пошли отвратительные споры и дрязги. Обе стороны друг дружке не доверяли, откровенно подозревали, что соперники просто хапнут денежки. И чтобы выйти из тупика, пришлось придумывать компромиссы. Несколько представителей международной социал-демократии стали «держателями», взяли на себя обязанность хранить средства, а выделять не большевикам или меньшевикам, а только в тех случаях, когда они вместе определят необходимость в деньгах.

Отыскивались и другие источники — подачки Горького, благотворительные концерты сочувствующих русских артистов. В 1907 г. состоялся конгресс Интернационала в Штутгарте, куда прибыл представитель американских социалистов Джулиус Хаммер. Не просто социалист, а еще и бизнесмен. Уроженец Одессы, в США он сделал себе состояние на мошенничестве. Покупал в кредит аптеки, а потом переводил все средства на жену и объявлял себя банкротом, не возвращая долги. Хаммеру очень понравился Ленин. Мошенник-социалист предложил наладить финансирование большевиков от американских банкиров — при своем посредничестве.

Но пока это оставалось только обещаниями. Деньги скребли по копейкам, и эмигранты бедствовали. Правда, революционеры из рабочих могли устроиться нормально, поступали на иностранные заводы. Но большинство было из интеллигенции, к труду не привыкшей. И не имевшей никакого желания привыкать. Стремились существовать за счет пустой партийной кассы. Голодали, влезали в долги, перебивались дрянной едой в эмигрантских «столовках». Впрочем, к руководству это не относилось. Для него худо-бедно удавалось наскрести. Не роскошествовали, но на жизнь имели. Ленин и Крупская всюду возили с собой мать Надежды Константиновны, содержали домработницу. Выезжали за партийный счет в разные страны на социалистические съезды, конференции. Когда Ильич уставал, для него оказывалось возможным съездить на недельку в Ниццу, смотаться к Горькому на Капри, отдохнуть с женой в недорогом горном пансионате.

Живая работа по сути заглохла. Поддерживали самих себя лишь иллюзией активной деятельности. Тиражи партийных газетенок составляли 1–1,5 тыс. экз., брошюр и книг 300–400 экз. Создавались «партийные школы» для подготовки «рабочих агитаторов». На Капри — 12 человек (из них 2 провокатора). В Лонжюмо — 15 человек (1 провокатор). Преподавателей оказывалось чуть ли не больше, чем слушателей. В Лонжюмо, например, занятия вели Ленин, Инесса Арманд, Зиновьев (Радомысльский), Каменев (Розенфельд), Семашко, Рязанов, Раппопорт, Стеклов (Нахамкес), Финн-Енотаевский, Луначарский, Вольский. Выпускники школ никакого заметного следа в революционной истории не оставили, только там и мелькнули их фамилии. Устраивались теоретические «рефераты» в пивных — для десятка-другого участников. За пивком чего ж не теоретизировать? А практически все «рефераты», все партийные съезды и конференции выливались в грызню между фракциями и группировками. Страницы социал-демократических газет были заполнены той же тематикой. Впередовцы, ленинцы, плехановцы и прочие течения поливали друг дружку, уличали в сплошных ошибках и марксистской безграмотности, перемывали личности.

Однако положение было таким плачевным не у всех социал-демократов. Троцкому, например, не приходилось бороться за средства к существованию, изыскивать возможности для продолжения революционной работы. Неким «волшебным образом» вокруг него все образовывалось «само». Он поселился в Вене. Снимал приличную квартиру, вступил в социал-демократическую партию Австрии и Германии, стал корреспондентом германской газеты «Форвертс», получая от нее гонорары. Когда передралась и распалась на группировки вся социал-демократическая эмиграция, то же самое произошло с украинской социалистической организацией «Спилка». Газета «Правда», которую она выпускала во Львове, из-за внутреннего раздрая совсем захирела. И австрийцы, курирующие националистов, порекомендовали им взять редактором Троцкого. К нему поехала делегация «Спилки» для переговоров. Лев Давидович выдвинул свои условия о том, какой должна стать газета. Украинцам они не понравились, большинство руководства «Спилки» проголосовало против.

Но… они существовали только благодаря поддержке австрийских спецслужб. К Троцкому явился некий человек (кто именно, остается тайной, личность нигде не называется) и предложил возглавить «Правду» без всяких дальнейших переговоров. Так, как сочтет нужным. Лев Давидович развернул ее издание уже не во Львове, а в Вене. И «Спилка», все еще считавшая, что «Правда» — ее газета, вскоре поняла, что ее попросту «кинули», оставили за бортом. Пыталась протестовать, жаловаться — куда там! Голоса украинцев в Австро-Венгрии «не услышали». Деньги для издания «Правды» стали поступать от одного из лидеров социал-демократии Германии, редактора немецкой «Форвертс» Хильфердинга. Сохранившиеся финансовые документы показывают, что он регулярно выплачивал Троцкому по 3000 крон. А вокруг газеты стали формироваться первые кадры троцкистов — Адольф Иоффе, Моисей Урицкий, Матвей Скобелев, Володарский, Копп.

Любопытно, что некоторые революционеры в период эмиграции принимали чужие вероисповедания. Так, сбежавший в Германию уральский боевик Янкель Юровский, будущий цареубийца, перешел там в лютеранство. И Троцкий тоже, когда у него стали подрастать двое детей от второго брака, разрешил их окрестить по лютеранскому обряду, отдал в лютеранскую школу. Такое Лев Давидович допускал, говорил, что это «удобная портативная религия». С одной стороны, фактически ни к чему не обязывает, кроме некоторых чисто внешних атрибутов. А с другой — может пригодиться. Для маскировки иных взглядов, для политической карьеры — ведь лютеранство на Западе считается солидным, весьма уважаемым вероисповеданием.

Впоследствии Лев Давидович (в округлых выражениях) указывал, будто он посещал лекции в Венском университете. Это давало ему предлог выставлять себя высокообразованным человеком, относиться свысока к «недоучкам». На самом деле никаких свидетельств того, что Троцкий получил в Австрии высшее образование, нет. Его фамилия не значится среди университетских выпускников. Никто и никогда не упоминает, что видел его диплом. И ни в одном архиве, ни в одной описи документов не значатся ни сам диплом, ни какие-либо его копии или ссылки на него. Единственный источник, сообщающий о повышении образования, — сам Троцкий. Так что и здесь он приврал. И если действительно бывал из любопытства на каких-то лекциях, то остался чистой воды недоучкой.

Зато известно, что он с величайшим интересом изучал теории Фрейда. Между ними даже возникли некоторые связи. Фрейд жил и практиковал в том же доме, где располагалась квартира Виктора Адлера. Сын Адлера Фридрих был сотрудником и помощником Фрейда, у него лечился Иоффе, страдавший психическими и половыми расстройствами. И через них Лев Давидович познакомился с самим великим психоаналитиком, сводящим всю глубину человеческой души и разума к сексуальным проблемам и извращениям. Троцкий ходил к нему на лекции, запоем читал его работы и был от них в полном восторге, даже сравнивал их по глубине и значению с учением Маркса. Заглядывал Лев Давидович и к Виктору Адлеру, который по-прежнему покровительствовал ему. И ввел его в австро-германский политический «бомонд». Троцкий регулярно бывал в респектабельном кафе «Централь», где собиралась элита политического, интеллектуального, делового мира. Причем эта элита почему-то принимала Троцкого в свою среду! Казалось бы — ну кто он такой? Неудачник-революционер, один из многих редакторов эмигрантских газеток. Но нет, известные политики общаются с ним как с равным. Он «тусуется» с Хильфердингом, Карлом Ренне, Отто Бауэром, другими лидерами европейской социал-демократии, запросто сидит за столиком и играет в шахматы с самим Ротшильдом…

Хотя фигура Троцкого в «бомонд» ну никак не вписывалась! Не вписывалась, несмотря ни на какие его потуги. Его распирали амбиции, он пыжился изображать из себя историческую личность. Но все это во Льве Давидовиче удивительным образом сочеталось с повадками мелкого местечкового торговца. И, видимо, такие повадки были частью его «я», на уровне инстинктов. Троцкий даже не задумывался, что ему могут повредить крайняя мелочность, скаредность, копеечная жадность, доходившая до мелкого жульничества. Он объявлял себя вегетарианцем, чтобы экономить на еде. Любил занимать в долг, никогда не отдавая, и многие знакомые из-за такой привычки стали избегать встреч с ним. Завидев на улице, сворачивали в сторону. Часто, задолжав в кафе, «забывал» об этом. Никогда не давал на чай официантам и прислуге — придумал благовидный предлог, что чаевые «унижают работника». Периодически Лев Давидович переезжал с квартиры на квартиру, не расплатившись с прежними хозяевами.

Но и такие выходки австрийским «высшим светом» ему прощались! О них знала вся Вена — и только тузы политики и бизнеса делали вид, будто ничего не замечают. Позволяли ему чувствовать себя человеком «их круга». Перед ним не закрывались двери элитных кафе и салонов. Ему всегда удавалось найти новое хорошее жилье, невзирая на славу неплательщика… Покровители, делавшие на него ставку, считали, что он еще будет полезен. И его берегли, с ним терпеливо (и не брезгливо) возились, готовили для будущих игр. Но не только для будущих. Его уже использовали. Несколько позже, собирая материалы о Троцком, русская контрразведка получила доказательства его активного сотрудничества со спецслужбами Австро-Венгрии. Начальник внешнего наблюдения заграничной агентуры Департамента полиции А. Багио представил своему руководству донесение: «Лозанна. Подлинным письмом венской полиции лейтенант Эйлешкери подтверждает, что Лев Давидов Бронштейн, известный как Троцкий, служил в австрийской политической полиции» (ЦГОАР СССР, Ф-9430, оп. 1, д. 530). Один из руководителей русской жандармерии, генерал А. И. Спиридович, уже в эмиграции, в книге «История большевизма в России» также свидетельствовал, что Троцкий «состоял на службе у австрийской полиции» [151]. А в справке русской контрразведки от 19.10.1916 г. отмечалось, что он работал и на разведывательный отдел генштаба Австро-Венгрии, где состоял под началом полковника Таковского [34]. Стоит ли удивляться, что все его дела складывались «сами собой»?

 

8. Как Россию решили поставить на колени

От ущерба, который был нанесен России войной и революцией, наша страна сумела оправиться очень быстро. Казалось, она в полной дыре — политический хаос, междоусобица, промышленность и транспорт парализованы, экономика катится в глобальный кризис. Но внутренние силы России оставались огромными. И как только правительство восстановило порядок, кризис сменился новым бурным подъемом. За 13 предвоенных лет объем промышленного производства вырос втрое. В 1907 г. были завершены политические реформы, в 1912 г. принят закон об обязательном начальном образовании. Страна достигла высочайшего расцвета культуры. Авторитетный критик и культуролог того времени Мэтью Арнольд, которого называли «законодателем вкусов», писал, что с конца XIX в. в области мировой литературы «французы и англичане потеряли первенство», оно перешло к «стране, демонстрирующей новое в литературе… Русский роман ныне определяет литературную моду. Мы все должны учить русский язык». А французский экономист Э. Тери указывал: «Если в 1912–1950 гг. великие европейские державы будут развиваться такими же темпами, как в 1900–1912 гг., то к середине этого века Россия займет в Европе доминирующую роль как с точки зрения политической, так и с точки зрения экономической и финансовой» [168].

Подобный рывок во многом стал неожиданным для зарубежных соперников. Они-то полагали, что сумели достаточно «тормознуть» русских, и им придется ох как долго расхлебываться с навалившимися на них проблемами. Теперь западные державы снова озаботились. Для Германии и Австро-Венгрии Россия опять вырастала в серьезное препятствие их военным и геополитическим планам. Англии и Франции Россия пока требовалась в качестве союзницы против Германии. Но союзницы «второго сорта», которой можно манипулировать, а не такой союзницы, которая будет диктовать свои условия и в результате побед еще больше усилится. Ну а для США Россия опять выглядела самым опасным конкурентом. И закулисные круги западных держав, даже относящихся к разным лагерям, возобновили подрывную деятельность.

Впрочем, некоторые ее и не прекращали. Так, Яков Шифф совершенно достал президента Рузвельта предложениями о различных акциях, направленных против России. И Рузвельт начал открыто отвергать подобные инициативы, указывая, что они нанесут ущерб интересам самой Америки. Что ж, тогда группировка Шиффа начала торг с другими политиками. При подготовке очередных президентских выборов в 1908 г. сделала предложения всем кандидатам включить антироссийские пункты в свои предвыборные программы и речи — дескать, кто согласится, того и поддержим. И преемником Рузвельта стал Тафт, давший нужные обещания.

В 1911 г. Россию всколыхнуло громкое дело Бейлиса. Иудейского сектанта, арестованного в Киеве по обвинению в ритуальном убийстве русского мальчика. Из него многочисленными уколами выпустили всю кровь. По мнению историков М. Геллера и А. Некрича, само это дело было провокацией. «Пробным камнем», предназначенным определить настроения внутри России, соотношение патриотических и «прогрессивных» сил [139]. Если так, то результаты получились «обнадеживающими». Вся российская общественность дружно поднялась в защиту Бейлиса, газеты, думские депутаты, интеллигенция, студенты гневно обрушивались на «антисемитов» и «черносотенцев», объявляли дело сфабрикованным. Суд присяжных Бейлиса оправдал.

Но процесс имел огромный резонанс и за рубежом. Дал старт пропагандистской кампании, раздувавшей возмущение по поводу «русского антисемитизма». Подконтрольный Шиффу «Американский Еврейский комитет» требовал от президента США жесткой официальной реакции. От выполнения антироссийских обещаний, которые он надавал перед выборами, Тафт пытался уклоняться, спустить их на тормозах. Но на него было оказано мощное давление. Конгресс США единогласно проголосовал за расторжение русско-американского торгового договора 1832 г. И правительству Тафта пришлось подчиниться. В декабре 1911 г. договор был денонсирован. Правда, для России вред от такого шага стал только политическим. Куда больше проиграли американские производители и поставщики, связанные с нашей страной. А выиграли… немцы. Которые пользовались выгодами своего торгового договора, навязанного России в 1904 г. И американские товары на нашем рынке замещались германскими, филиалы американских фирм попадали под контроль немцев. Ну да ведь и Шифф был связан с Германией. Так что он и в материальном плане, надо думать, не прогадал.

А в 1912 г. в США состоялся международный сионистский съезд. Причем, стоит подчеркнуть, съезд отнюдь не тайный, о котором можно было бы спорить, имел ли он место в действительности. Нет, он проходил открыто, пышно, торжественно. Прибыли 3 тыс. представителей из разных стран, ход мероприятия широко освещался прессой. Ключевым моментом съезда стало выступление компаньона Шиффа, банкира Лоеба. Газета «Нью-Йорк Сан» сообщала: «Пылающий страстью Герман Лоеб, директор Департамента продовольствия, обратился с речью к присутствующим трем тысячам евреев… «Конечно, неплохо отменять договоры, — пояснил он, — но лучше… освободиться навсегда от имперского деспотизма… Давайте собирать деньги, чтобы послать в Россию сотню наемников-боевиков. Пусть они натренируют нашу молодежь и научат ее пристреливать угнетателей, как собак… Подобно тому, как трусливая Россия вынуждена была уступить маленьким японцам, она должна будет уступить богоизбранному народу… Деньги могут это сделать». И «Нью-Йорк Сан» резюморовала: «Евреи всего мира объявили России войну» [124, 139].

Да, это не скрывалось, об этом писали газеты. Был создан специальный фонд, чтобы «поставить Россию на колени». Начинание горячо поддержал один из крупнейших финансовых тузов Британии лорд Мильнер — директор лондонского банка «Джойнт Сток», поддержали Ротшильды, Варбурги… Разумеется, знали об этих событиях и в Петербурге. Но ведь царское правительство упорно старалось играть по чужим правилам. По западным. Подстроиться к чуждой для России западной цивилизации, вписаться в нее, чтобы признали «равными». Поэтому вместо адекватной реакции Петербург прилагал усилия, разъясняя «международной общественности», что никакого угнетения евреев в России нет. Но была ли разница силам «мировой закулисы», есть оно или нет? Предлог-то хороший.

В Америке, как пишет Присцилла Робертс, Шифф и его компаньоны сочли позицию Тафта недостаточно антироссийской. И он удержался в президентском кресле только один срок. Ставка была сделана на Вудро Вильсона. Человека, в высших эшелонах власти абсолютно нового, до пятидесятилетнего возраста вообще не имевшего отношения к политике. Это был крупный ученый, профессор Принстонского университета, автор десятка фундаментальных трудов, в том числе многотомной «Истории американского народа». Его выдвижению способствовала внутренняя обстановка в США. Историки, которые традиционно изображают в самых мрачных тонах Россию начала XX в. — «засилье чиновников», «реакционность» власти, трудности рабочих и крестьян, почему-то забывают (или просто не знают), что положение Америки в это же время было гораздо хуже. Она балансировала на грани настоящей катастрофы.

Без «засилья чиновников» — такого, как в России, без стабилизирующей роли царской власти, быстрый промышленный рост привел к колоссальным перекосам. США захлестнула коррупция, скандалы следовали один за другим. Тафта сенаторы сравнивали с «огромным дружелюбным островом, окруженным со всех сторон людьми, которые очень хорошо знали, что им нужно» [62]. Олигархи, подмяв власть под себя, хищнически грабили собственный народ. Шла беспардонная «приватизация» нефтяных, угольных, золотоносных месторождений, выгодных подрядов, земель под промышленное и железнодорожное строительство. Пресекались любые законодательные инициативы по введению минимальной зарплаты, социальному страхованию, охране труда — словом, все, что сулило воротилам лишние расходы. Крупные корпорации под предлогом «национальных интересов» пользовались налоговыми льготами, на новые рискованные проекты получали субсидии из казны. Ограничивался ввоз импортных товаров, но при этом вздувались цены на отечественные. А закупочные цены на сырье, сельскохозяйственную продукцию искусственно понижали, разоряя фермеров, мелких предпринимателей. Америка подошла к черте такого социального взрыва, что российская революция по сравнению с ним показалась бы детскими шалостями.

И Вильсон разработал теорию под названием «Новая свобода». Указывал, что американское общество выродилось в «корпоратизм», и писал: «В действительности мы находимся во власти огромной безжалостной системы… Американская предприимчивость не пользуется свободой: человеку, обладающему только небольшим капиталом, становится все труднее начинать какое-нибудь дело и все невозможнее конкурировать с крупным дельцом. Почему? Потому что законы нашей страны не запрещают сильному подавлять слабого». «Мы превратились в одно из наиболее плохо управляемых, одно из всесторонне контролируемых и доминируемых правительств цивилизованного мира… в правительство, подчиненное воле и давлению небольших групп». Доказывал гибельность подобного пути и предлагал меры по переходу к «обществу равных возможностей» [62].

За Вильсона и его теорию ухватилась Демократическая партия. Перед этим она 20 лет подряд проигрывала выборы. Поэтому решилась на нестандартный ход, взялась раскручивать профессора в качестве своего кандидата. И ясное дело, его критика «корпоратизма», борьба за права и возможности «маленького человека» нравились избирателям. А сам Вильсон был глубоко верующим протестантом и пришел к искреннему убеждению, что призван Богом для спасения Америки. А может, и не только Америки. Его называли «пресвитерианским священником» и «воинствующим праведником». Успех его избирательных кампаний превзошел все ожидания. В 1910 г. он был избран губернатором штата Нью-Джерси, а уже в 1912 г. — президентом с рекордным в истории США перевесом голосов.

После выборов к нему явились партийные боссы демократов для дележки «теплых мест» — в США это было принято, практиковалось традиционно. Кто помог стать президентом, тот получает вознаграждение в виде правительственных постов и окладов. Но Вильсон вдруг выгнал вон лидеров Демократической партии! Объявил, что никому ничего не должен, поскольку президентом он стал по воле Бога. Провозгласил, что его правительство будет служить только народу, отстаивать общественные интересы, а не частные… Это тоже произвело впечатление на рядовых американцев. Наконец-то нашелся настоящий защитник сограждан!

На самом же деле рядом с Вильсоном всегда отирался серенький, малоприметный человек. Полковник Хаус, которого президент считал ближайшим личным другом и умнейшим советником. И именно он руководил действиями увлекающегося, плохо разбирающегося в политике профессора. Исподволь внушил ему мысль о «богоизбранности». Подсказывал выигрышные предвыборные ходы и альянсы. И стал при нем «серым кардиналом». А через Хауса, видного бизнесмена и масона, Вильсона взяли под контроль крупные банкиры. Через него президента настраивали и против России. Как ярый протестант, он горячо воспринял доводы Хауса, что Православие «слишком ортодоксально», слишком нетерпимо к протестантским конфессиям и сектам. А значит, русские — вообще «не настоящие» христиане.

Вот и сопоставьте, что в том же самом 1912 г., когда «финансовый интернационал» принял решение о «войне» против России, когда он сделал президентом США свою полную марионетку, начался «новый подъем» революционного движения. В Петербурге под крылом социал-демократической фракции Думы начала издаваться новая легальная газета «Правда» (чем Троцкий очень возмущался, говорил, что у него украли название). Большевики провели Пражскую конференцию. Создали на ней свой ЦК, отдельный от меньшевистского, сформировали Русское бюро ЦК. И часть эмиграции двинулась обратно в Россию.

Революционерам вновь принялись помогать западные правительства, «общественность». В Голландии был создан общественный «Комитет помощи политзаключенным в России». Он ставил перед собой задачи бороться «против тюрем и казней русского самодержавия», «информировать Европу о преступлениях царизма». Власти Австро-Венгрии, как уже отмечалось, в 1908 г. отнеслись к большевикам прохладно, не позволили развернуть сеть организаций на своей территории. Но в 1912 г. вдруг резко меняют позицию. Ленин сумел теперь обосноваться в Кракове, у самой русской границы. Здесь сформировалось крупное гнездо революционеров, туда-сюда сновали курьеры, переправлялась литература. Как вспоминала Крупская, «в Кракове полиция не чинила никакой слежки, не просматривала писем и вообще не находилась ни в какой связи с русской полицией». Неужто не замечала столь активного центра? И того, как через границу по «полупаскам» (проходным свидетельствам для жителей приграничнной полосы) десятками проезжают подозрительные личности [86]? Не заметить этого было невозможно. Значит, получила команду не мешать и не тревожить.

Обращает на себя внимание еще один факт. Возникают любопытные «пары». Например, младший брат Якова Свердлова, Беньямин, совсем молодой человек, как только закончил гимназию, уехал в США. И удивительно быстро пошел там «в гору». Всего за несколько лет стал владельцем «небольшого банка» [7]. Точнее, банковской конторы, которая официально занималась переводами денег от евреев-эмигрантов для их родственников в Россию. Контора процветала, ее офис разместился в самом центре Нью-Йорка, на Бродвее. Вот и спрашивается, как же Беньямину удалось этого добиться? Достаточных капиталов у него быть не могло. Папаша-Свердлов, владелец граверной мастерской в Нижнем Новгороде, таких сумм не имел. И не дал бы, он был известен своей жадностью, всех детей от первого брака разогнал кого куда, не заботясь об их дальнейшем существовании.

Но ведь контора Беньямина была идеальным каналом для переброски средств в Россию. Кто проверит, какому «родственничку» переводятся деньги от троюродных дядюшек? Очевидно, Свердловых «заметили». Беня, скорее всего, ехал в Штаты уже с нужными рекомендациями — куда и к кому обратиться. И возникла «пара»: один брат за границей, в банковской системе, второй — «полевой командир» в России. Причем и Якова Свердлова в этот же период начинают усиленно «продвигать» некие тайные силы. Никаких особых заслуг он еще не имел. Был одним из многих партийных функционеров среднего звена, полгода возглавлял уральский «куст» боевых дружин. После чего его жизнь в течение 11 лет стала непрерывной цепью отсидок и ссылок. Только убегал, появлялся на воле, брался за нелегальные дела, как его сразу арестовывали. Но в 1912 г. его, находившегося в очередной ссылке, вдруг заочно кооптировали в ЦК большевиков и в Русское бюро ЦК. Кто предложил его кандидатуру, до сих пор остается неизвестным. Но с братцем он связи поддерживал, не прерывал. Переписывался с Беней из Сибири, предлагая, например, «гешефт» — организовать из ссыльных кооператив по скупке пушнины и толкать ее в Америку.

Еще более яркая «пара» сложилась с участием Троцкого. У него остались в России четыре дяди, братья матери, Анны Львовны — Абрам, Тимофей (Тевель), Давид и Илларион Животовские. Все были солидными предпринимателями. Особенно успешно шли дела у Абрама Львовича. Он за 15 лет возвысился от помощника провизора провинциальной аптеки до купца 1-й гильдии, банкира, миллионера. Ворочал солидными делами в Киеве, стал держателем больших пакетов акций Русско-Азиатского, Торгово-промышленного, Сибирско-торгового банков, имел вложения в Путиловский завод. Напрашивается вывод, что и его головокружительный взлет обеспечила поддержка «сил неведомых». На одного родственника делают ставку за рубежом, другому способствуют внутри России. Успешному бизнесу Животовских немало способствовали и масонские связи. В 1909 г. возникло дело князя Д. О. Бебутова, одного из учредителей масонских лож в России. По этому делу был составлен список из 385 видных масонов. Открывали его, стояли на первом месте, Абрам и Давид Животовские [139].

Кроме этого, вхождение в высшие банкирские круги обеспечивалось брачными союзами. Без этого было нельзя, это было обычной практикой и в Европе, и в Америке. И у Животовских такие связи возникли. Например, с Бродскими, крупнейшими тузами в Киеве. Лазаря Израилевича Бродского называли «еврейским королем». Он скупал земли на подставных русских лиц, монополизировал судоходство по Днепру, задушив всех конкурентов, был акционером всех киевских банков, полным хозяином российской сахарной промышленности, подмял под себя всю общественную жизнь Киева и Юго-Западного края [56]. Но с международным сионизмом имел ряд противоречий, осуждая «палестинский проект». Он считал, что новой «землей обетованной» должна стать Россия. Бродские были в родстве с Ротшильдами, Каганами, Грегерами, Горовицами. Таким образом и Троцкий через дядю Абрама стал не просто одним из революционных вожаков, а членом банкирской «семьи».

Существовали и другие родственные связи. Племянник матери Троцкого, Шпенцер, у которого Лев Давидович квартировал во время учебы, стал очень крупным издателем, главным редактором «Одесских новостей». И частенько публиковал статьи родственника-эмигранта. На сестре Троцкого Ольге женился Лев Каменев (Розенфельд). А сын Тевеля Животовского, двоюродный племянник Троцкого, женился на сестре Ю. О. Мартова. Стало быть, и эти революционеры попали в «семью». Характерной «парой» стали и Менжинские. А. Р. Менжинский — крупный российский банкир, член правления Московского Соединенного банка. А его брат В. Р. Менжинский — революционер, будущий руководитель ЧК [154].

Готовя новую атаку на Россию, закулисные политические силы и иностранные спецслужбы предприняли попытку снова объединить в общий фронт перессорившуюся российскую социал-демократию. Сплотить ее осколки предполагалось вокруг Троцкого. Ко всем прочим «достоинствам» он выглядел наиболее «нейтральным» из лидеров. Занимал промежуточную позицию между большевиками и меньшевиками. И казалось, что к нему можно будет «подтянуть» тех и других. От лица Троцкого и его сторонников в августе 1912 г. в Вене была организована партийная конференция. Она получилась куда более представительной, чем ленинская, Пражская. К участию в ней удалось привлечь часть меньшевиков — группировки Мартова и Дана, часть большевиков — группировку «впередовцев». Провозглашалось объединение социал-демократических сил, создание так называемого «Августовского блока».

Но затея оказалась пустой. Распад социал-демократии зашел слишком глубоко. От большевиков отказались присутствовать на конференции «цекисты» (ленинцы), «примиренцы», от меньшевиков — плехановцы, отвергли ее поляки и ряд других национальных групп. На самой конференции, когда один из главных докладчиков Б. Горев (Гольдман) объявил, что старой партии по сути не существует и сборище должно стать «учредительным», образовать новую партию, многие делегаты обиделись. Они-то считали себя ветеранами, собственные заслуги могли измерить только стажем в «старой» партии. И каждый видел именно в своей группировке вполне «существующую» партию. Попытка найти компромиссы между программами большевиков и меньшевиков вызвала нападки со стороны тех и других. Переругались пуще прежнего. А Троцкий проявил себя отнюдь не лучшим образом. Организаторских талантов за ним не водилось. Взять под свое влияние социал-демократическую мешанину или сколотить пусть маленькое, но реальное партийное ядро он не сумел. И Августовский блок остался только на бумаге, никакого объединения не произошло.

Ленин, кстати, в это время ни на какое объединение не нацеливался. Наоборот, он пытался делать упор не на количество, а на качество. Внутри партии вел борьбу с махизмом, «богостроительством», ликвидаторством, национал-сепаратизмом. И в рамках этой борьбы впервые близко сошелся с Иосифом Джугашвили. Коба успел несколько раз побывать в ссылках, откуда быстро убегал. Начал уже писать теоретические работы, хотя искал истину интуитивно. Например, считал нужным поделить помещичью землю в частную собственность крестьян. Но во многом переменил взгляды под влиянием работ Ленина. Они понравились Джугашвили своей четкостью, ясностью, твердым слогом. Иосиф Виссарионович воспринял Владимира Ильича как единственного верного партийного теоретика и взял ориентир на него, признал себя его учеником. Они несколько раз виделись на съездах, а в декабре 1912 г. Джугашвили приехал к Ленину в Краков.

Владимир Ильич как раз сцепился с Бундом, провозглашавшим «культурно-национальную автономию» внутри партии и в будущей России. И Коба становится его ценным союзником. Ленин сообщает Горькому: «Насчет национализма вполне с Вами согласен, что надо этим заняться посерьезнее. У нас один чудесный грузин засел и пишет для «Просвещения» большую статью… Той мерзости, что в Австрии (партийный национал-федерализм. — В. Ш.) у нас не будет. Не пустим! Да и нашего брата, великорусов, здесь побольше…» Ленин лично проталкивает статью Джугашвили «Марксизм и национальный вопрос» в журнал «Просвещение», несмотря на противодействие членов редакции Трояновского и Розмирович. Он пишет Каменеву: «Вопрос боевой, и мы не сдадим ни на йоту принципиальной позиции против бундовской сволочи». Джугашвили почти сразу вернулся на родину, где был опять арестован. И Ленин отмечает: «У нас аресты тяжкие. Коба взят… Коба успел написать большую… статью по национальному вопросу. Хорошо! Надо воевать за истину против сепаратистов и оппортунистов из Бунда и из ликвидаторов» [78,93]. Кроме удара по Бунду и его «культурно-национальной автономии», статья «Марксизм и национальный вопрос» имела еще одну особенность. Она впервые была подписана новым псевдонимом — Сталин.

 

9. Как нагнеталась напряженность

«Железный канцлер» Бисмарк никогда не был другом России. Он был не прочь перехитрить ее в политических играх, подложить ту или иную дипломатическую «свинью». Строил различные антироссийские комбинации с австрийцами, англичанами, турками. Но все это Бисмарк допускал только до определенной степени. И внушал германскому руководству правило: «Никогда не воевать с Россией». Указывал, что победить ее невозможно, потому что Россия — это не территория, не правительство, а весь ее народ. Все русские в своей совокупности — это и есть Россия. Она в душе каждого русского. Можно выиграть боевые действия, занять некоторые земли, но это вызовет вражду со стороны народа, и результат будет однозначным. Однако опыт 1905 г. показал, что победить нашу страну все-таки можно. Если расколоть народ и натравить людей друг на друга. Надо сказать, способ получался очень выигрышным, позволяя свалить убийство России на самих русских. Так сказать, инсценировать самоубийство под тяжестью собственных «грехов» и «ошибок».

Но тот же опыт 1905 г. показал и другое. С катастрофой России рухнет все равновесие в Европе. И на лидирующую роль неизбежно выйдет Германия. Страна сильная, динамичная и воинственная. Так что от ее соседей только пух и перья полетят. Мало того, подрыв и ослабление России позволит немцам перетянуть ее под свое влияние. А альянс Германии и русских с их неисчерпаемыми ресурсами даст такое могущество, с которым не смогут соперничать ни Британская империя, ни США. Вывод — Россию следовало не просто свалить. Требовалось предварительно столкнуть ее с немцами. Чтобы подорвать силы обеих держав. И развернулось систематическое стравливание. В Германии внедрялись антироссийские и антиславянские теории, проекты мирового господства. Облегчала задачу натура кайзера Вильгельма II — неуравновешенная, крайне честолюбивая, тщеславная, склонная к крайностям. Идеи пангерманизма ему нравились, кулаки чесались…

Правда, Николай II являлся родственником Вильгельма. А семейное чувство было кайзеру не чуждо. Он испытывал определенные симпатии к царю, делал попытки к сближению. Например, в трудном для России 1904 г. при встрече в Бьерке предложил заключить военный союз. Однако в окружении Николая нашлись советники, сумевшие сразу заблокировать инициативу. В ужасе стали доказывать, что это будет союз против «дружественной» Франции. Царь тоже не испытывал вражды к «кузену Вилли». Мягкая и миролюбивая натура Николая Александровича была полной противоположностью кайзеру, могла несколько компенсировать его заскоки. И русский император, в свою очередь, несколько раз предлагал урегулировать противоречия, договориться о взаимных уступках, заключить соглашение о ненападении. Вильгельм соглашался с ним. Но и в его окружении находились советники, спускавшие реальное сближение на тормозах. Преподносили кайзеру миролюбие царя как доказательство слабости русских. Подзуживали продолжать прежнюю линию.

В войне были заинтересованы слишком многие. Крупному капиталу она сулила сверхприбыли. Она была подарком и для революционеров. Раскачать государство в мирных условиях было слишком сложно. А когда начнутся боевые действия, революционеры уже представляли — у них, как и в 1905 г., найдутся могущественные союзники, деньги. И Европа все более явно скатывалась к войне. После первого марокканского кризиса кайзер спровоцировал еще один. И останавливали немцев отнюдь не мирные конференции, а неготовность их флота [47]. Вильгельм считал, что без этого Германия не сможет в полной мере воспользоваться плодами побед. Разгромишь противников, а колонии, которыми они владеют, уведут из-под носа другие державы. Наращивание германского флота заставляло готовиться к войне Англию. Она являлась «владычицей морей» и готова была сражаться, нести жертвы, только бы не нарушилось ее первенство. Все богатство и могущество Англии зиждилось на колониях. А морское соперничество угрожало связям с ними, ставило под удар целостность колониальной империи. Франция и сама была не прочь подраться. Считала, что с помощью русских легко разгромит Германию, расквитается за позор франко-прусской войны, вернет себе Эльзас и Лотарингию. Италия раскатывала губы на африканские колонии, на берега Адриатики. Австро-Венгрия мечтала прибрать к рукам земли на Балканах. Россия войны не желала. Она не имела территориальных претензий к соседям, а мирное развитие сулило ей куда большие выгоды, чем гипотетические победы. Но нарастание угрозы заставляло и ее вооружаться.

К войне готовились не только правительства и армии. Разведки тоже. А в плане развертывания сети спецслужб лидировала Германия. Она подключила к работе своей разведки немецкие фирмы, имевшие филиалы по всему миру. Еще в 1902 г. германский имперский банк открыл через банк «Дисконт-Гезельшафт» специальный кредит для частных предприятий в разных странах — чтобы они наряду с коммерческой деятельностью выполняли поручения правительства. В том же году гамбургский банк «М. М. Варбург и Ко» по соглашению с правительством Германии начал оказывать широкое покровительство и финансовую поддержку «Комми-ферейну» — «Союзу приказчиков и коммивояжеров». Эта организация объединяла, наподобие профсоюза, немцев-приказчиков не только в Германии, но и в других государствах, правление союза, «Централь», располагалось в Гамбурге. Было установлено, что все члены «Комми-ферейна» обязаны ежегодно посылать в «Централь» отчеты. А в 1904 г. специалисты военного министерства разработали для них подробную форму отчетов, которые превращались в полноценные разведсводки. Банкир Макс Варбург, курирующий эту деятельность, стал фактически одним из руководителей германской разведки. И если в период русско-японской войны Вильгельм II демонстрировал дружбу к России вплоть до предложений союза, то немецкие спецслужбы в это же время передавали разведданные японцам и помогали революционерам типа Красина.

После войны их деятельность продолжала наращиваться. 7 апреля 1908 г. германский генштаб издал циркуляр № 2348, который через консулов был доведен до руководителей крупных немецких фирм в России. Им предлагалось принять в число служащих лиц, командируемых генштабом, и обеспечить им большое жалованье. Расходы на эти выплаты военное министерство брало на свой счет. Русская контрразведка сообщала: «В 1908 г. действительно во многих германских промышленных и торговых предприятиях появились приказчики и конторщики, совершенно не знающие русского языка и в качестве торговых служащих совершенно бесполезные для фирм, обслуживаемых ими» [118]. (22 июня 1913 г. тот же самый циркуляр № 2348-бис будет разослан повторно). Создавались каналы для будущего финансирования подрывной работы. Для этого в 1912 г. в Стокгольме был образован «Ниа-банк». Возглавлял его Олаф Ашберг, за которым стоял Макс Варбург.

Принц Генрих Прусский, шеф германского флота, совершил поездку по Тихоокеанскому региону, где также предполагалось ведение боевых действий. Его интересовали возможные базы для немецких эскадр, пункты их заправки углем. В США, как узнала русская разведка, он провел совещание с Яковом Шиффом и его партнером Отто Каном. Речь шла о возможности получить в распоряжение Германии единственные на североамериканском западном побережье угольные копи на о. Ванкувер [118]. После этого Генрих Прусский посетил Владивосток, где встретился с германским консулом Даттаном и директором фирмы «Артур Коппель» — разговор шел об угольных месторождениях на Северном Сахалине. После визита принца банк «Кун, Лоеб и Ко» попытался заарендовать копи Ванкувера, но потерпел неудачу. Тогда вызрел план сосредоточить в данном районе группы американских немцев, в нужный момент поднять восстание и захватить Ванкувер. А торговый дом «Артур Коппель» предпринял попытку заарендовать на 90 лет месторождения Сахалина. Получил отказ. Но консул Адольф Даттан числился российским подданным! Он сам и через подставных лиц — Ранкевича, Хитрово, Бринеров — сумел оформить аренду лучших угольных площадей. Правда, в итоге оба проекта, американский и сахалинский, провалились. Заговор в Ванкувере был своевременно раскрыт и ликвидирован канадскими властями. А план захвата Северного Сахалина впоследствии сорвало вступление в войну Японии, которая неожиданно для немцев приняла сторону Антанты.

Однако главный клубок противоречий и интриг спецслужб завязался на Балканах. Напряжение здесь копилось давно. С 1878 г., когда Россия разгромила Турцию, принеся освобождение балканским народам. Но вмешались Англия, Франция, Австро-Венгрия, Италия, угрожая войной. На Берлинском конгрессе их поддержала Германия. Территории балканских государств, предлагавшиеся Россией, были значительно урезаны, границы перекроены, что создало между здешними странами массу взаимных претензий. Часть земель вернули Турции. А Боснию и Герцоговину, которые царь хотел отдать Сербии, конгресс выделил под временный мандат Австро-Венгрии. Первой миной, подорвавшей хрупкое равновесие, стала революция в Турции. Организована она была масонскими кругами и западными спецслужбами. Партия турецких либералов «Иттихад», запрещенная у себя на родине, провела в Париже совещание с армянской радикальной партией «Дашнакцутюн». Между ними было заключено соглашение о союзе, и в 1908 г. они подняли восстание против султанской власти.

Этим сразу воспользовалась Австро-Венгрия. Объявила о присоединении подмандатных Боснии и Герцоговины в полное подданство. Сербия, которая все еще считала данные территории своими, возмутилась, объявила мобилизацию. Но Россия еще не оклемалась от революции, поддержать ее претензии не могла. А за Австро-Венгрию вступилась Германия. Заявила, что готова вмешаться на стороне австрийцев «во всеоружии». Сербам пришлось смириться с тем, что Босния и Герцоговина уплыли в чужие руки, и конфликт не состоялся.

Междоусобица в Турции шла своим чередом. И любопытно, что при повстанческом правительстве очутился не кто иной, как Парвус. Уж конечно, не случайно. Причем прибыл он в Турцию в качестве корреспондента российской газеты «Киевская мысль». Спрашивается, неужто солидное либеральное издание не нашло профессиональных журналистов? С какой стати газета приглашает стать ее репортером на Востоке коммерсанта и революционера, проживающего в Германии и к России уже не имеющего прямого отношения? Впрочем, как и к Турции. И почему Парвус соглашается? Бросает налаженный бизнес и едет невесть куда заниматься чуждой ему работой…

Ответы на все эти вопросы не столь уж сложны. Газета-то была киевской. Стало быть, подконтрольной Бродским и Животовским. Кроме того, она издавалась для украинской интеллигенции, имела националистический «душок». И, как все подобные организации, была связана с австрийскими спецслужбами. Парвус в своих корреспонденциях восхвалял революцию, якобы несущую народам Османской империи освобождение от «кровавой тирании Абдул-Гамида». В таких публикациях нетрудно было увидеть прозрачные намеки — а не пора ли и России «освободиться»? Работа Израиля Лазаревича как «русского корреспондента» позволяла пускать пыль в глаза. Вовлекать в борьбу армян, симпатизирующих России. Изображать и для них, и для мировой общественности, будто революцию тайно поддерживают русские.

В действительности Парвус работал на германскую разведку. И не только на нее. Он был связан с неким Бэзилом Захаровым. Это был довольно темный тип, выходец из России, обосновался в Лондоне, стал крупным оружейным торговцем. Поставлял винтовки и револьверы для революции 1905 г. А теперь поставлял на Балканы. Всем подряд. И революционерам, и анархическим, и криминальным группировкам. Вдобавок Захаров возглавлял сеть английской разведки на Балканах. Шли ему донесения и от Парвуса, который создал собственную сеть. В Румынии на него работал Раковский, в Австрии — Троцкий, Радек… Масонские связи помогли Лазарю Израилевичу неплохо устроиться при революционном правительстве — большинство руководителей партии «Иттихад» принадлежало к ложе «Молодая Турция». «Русский корреспондент» получает доступ в высшие круги иттихадистов, становится их консультантом и советником. И, разумеется, заводит здесь собственный бизнес. Очень даже крутой, революция — дело выгодное. Очевидно, хорошо грел руки и на оружии, и на финансировании.

Гражданская война завершилась свержением Абдул-Гамида. Победители-младотурки возвели на трон марионеточную фигуру Мехмеда Решада V и провозгласили конституционный режим. А Парвус обосновался в Стамбуле, стал крупной фигурой в турецком деловом мире, официальным финансовым и политическим советником нового правительства. В отношениях Османской империи и Германии наметилось было серьезное охлаждение. Революционеры помнили, что кайзер покровительствовал Абдул-Гамиду, обиделись на аннексию Австрией Боснии и Герцоговины — ведь и Турция считала их своими территориями, лишь временно отданными под мандат Вены. Однако под влиянием Израиля Лазаревича и других подобных советников разногласия удалось замять, и Стамбул снова взял курс на сближение с немцами.

Но внутренняя смута в Османской империи с победой революции не утихла. Разные народы, разные слои населения тоже вспоминали о своих правах. Новые восстания вспыхивали то в Албании, то в Македонии, усилились сепаратистские настроения среди арабов. И ослабевшую империю стали клевать все кому не лень. Итальянцы вторглись в принадлежавшую туркам Триполитанию (Ливию). Быстро сложилась Балканская лига — военный союз Сербии, Черногории, Греции и Болгарии. Предлогом был выбран очередной межнациональный конфликт с резней славян в нескольких македонских деревнях. Союзники объявили Турции войну и развернули на нее наступление с нескольких сторон.

И та же самая «Киевская мысль» вдруг обратилась к Троцкому с предложением быть ее корреспондентом на Балканах. А он сразу соглашается. Только что, в конце августа 1912 г., проводил в Вене партконференцию, претендовал на роль лидера объединенной социал-демократии, а уже в сентябре, стоило лишь получить приглашение из Киева, почему-то забрасывает к шутам всю свою политику, забрасывает свою «Правду» и отправляется кочевать по балканским дорогам, писать репортажи о боевых действиях… Ясное дело, функции Льва Давидовича, как ранее Парвуса, не органичивались журналистикой. В расположении сербов и болгар он появляется как сотрудник российской — а значит, дружественной, «родной» газеты. Его всюду принимают с горячим радушием, оказывают любую помощь, от него нет секретов. Офицеры не считают чем-то преступным поделиться с ним планами и замыслами, приглашают на товарищеские пирушки, где разговаривают еще более откровенно. А уж солдаты, крестьяне, местная интеллигенция вообще раскрывают перед «русским» души нараспашку… Шеф Троцкого в разведотделе австрийского генштаба полковник Таковский, надо думать, был доволен, получая столь обширную информацию.

Один из руководителей русской жандармерии генерал А. И. Спиридович впоследствии писал: «Бронштейн-Троцкий прекратил печатание своей «Правды». Состоя на службе у австрийской полиции, он занимается другим делом, которое питало его» [151]. Правда, известно, что австро-венгерские спецслужбы своим агентам платили скупо. У них считалось, что информатор должен сохранять постоянную денежную зависимость от начальства, иначе «зажрется», начнет своевольничать, поставлять некачественные сведения. Но Троцкий поддерживал контакты не только с австрийцами. Он по-прежнему был связан с Парвусом. А стало быть, через него, и с немцами, турками, англичанами. И в целом, очевидно, «гонорары» набегали неплохие.

Но до конца он своей роли не выдержал. Пропагандист в нем взял верх над агентом. И в своих статьях он принялся на полную катушку клеймить «руку царизма», идеи панславизма. В его корреспонденциях проявляются явные симпатии Османской империи, он в самых мрачных тонах расписывает «зверства славян». Это вызвало шквал возмущения у читателей «Киевской мысли» — вся русская общественность, наоборот, горячо сочувствовала Балканской лиге. Собирала средства в помощь южным славянам, множество добровольцев ехало воевать в их армиях. И вдруг «Киевская мысль» выдает такие материалы! На статьи Троцкого обрушились и провинциальные, и столичные газеты. Негодование поднялось и в балканских странах, Болгария лишила Льва Давидовича аккредитации, запретила допускать его в прифронтовую полосу. Но этого уже и не требовалось. Война быстро шла к концу. В октябре армии Балканской лиги перешли в наступление, а в ноябре турецкие части были совершенно разгромлены.

Однако внимание спецслужб различных стран было приковано к Балканам не случайно. Потому что, по замыслам Германии, именно эта война должна была перерасти в общеевропейскую. Разбитая Турция обратилась к великим державам с просьбой о посредничестве. Австро-Венгрия тут же объявила мобилизацию и двинула войска к сербской границе. Готовность поддержать ее выразили Германия и Италия (мечтавшая под шумок хапнуть Албанию). Вот тут-то и пригодились антиславянские статьи Троцкого — они перепечатывались австро-германскими газетами для настройки «общественного мнения». А Франция подталкивала Россию выступить на стороне Сербии. Президент Пуанкаре советовал царя занять жесткую позицию, парижская биржа предлагала ему большой военный заем. Но Николай II на крайности не пошел. По его инициативе, которую поддержали англичане, в Лондоне была созвана конференция для мирного урегулирования кризиса. Сербия и Черногория успели занять часть Албании, претендовали на адриатические порты. Австрия и Италия объявили, что это будет означать войну. И Россия повела себя сдержанно, призвала сербов согласиться на уступки. Франция была очень этим разочарована. А Англия, по своему обыкновению, принялась «маклачить», устраивая компромиссы.

Но решающей была позиция вовсе не России или Англии. Как будет дальше развиваться ситуация, определяли Берлин и Вена. Австрия закусила удила, уже ни на какие компромиссы не соглашалась. А Вильгельм II 8 декабря 1912 г. созвал совещание военного руководства. Тема была сформулирована предельно откровенно: «Наилучшее время и метод развертывания войны». По мнению кайзера, начинать надо было немедленно. Сценарий предлагался следующий: Австрия должна предъявить Сербии такие требования, чтобы принять их было невозможно. И чтобы Россия уже не могла не вступиться за сербов. Начнется заваруха, в нее вступит Германия — и нанесет удар по Франции. Начальник германского генштаба Мольтке соглашался, что «большая война неизбежна, и чем раньше она начнется, тем лучше». Но указывал, что надо провести пропагандистскую подготовку: «Следует лучше обеспечить народный характер войны против России». Однако гросс-адмирал Тирпиц возразил, что моряки еще не готовы: «Военно-морской флот был бы заинтересован в том, чтобы передвинуть начало крупномасштабных военных действий на полтора года». В конце концов, с его мнением согласились. А полтора года — это получалось лето 1914-го. И германский МИД направил ноту австрийцам: «Попытка лишения Сербии ее завоеваний означала бы европейскую войну. И потому Австро-Венгрия… не должна играть судьбами Германии». Вена тут же сбавила тон и компромисс был достигнут [178].

Но западные державы опять так перекроили границы балканских государств, что перессорили их. Сербов, черногорцев и греков лишили части приобретений, и они потребовали переделить завоевания болгар. Те отказались. И вчерашние союзники вместе с присоединившимися к ними турками и румынами навалились на Болгарию. Началась вторая балканская война. Троцкий, кстати, опять писал фронтовые корреспонденции. И на этот раз выражал симпатии… болгарам, которых еще недавно поливал грязью. Но в итоге подобная направленность его статей оказалась вполне логичной. Болгария за месяц была разгромлена, запросила мира. Уступила и то, что раньше завоевала, и часть собственных земель. Очень обиделась на Россию, что не помогла ей. А австро-германская агентура подсуетилась, подогревая эти настроения. Берлин и Вена теперь сочувствовали Софии, выражали готовность взять ее под покровительство. И Болгария стала склоняться к переходу в их лагерь.

 

10. Как была развязана мировая война

У пороховой гари запах характерный. Его трудно с чем-либо спутать. Он какой-то «кисловатый» и одновременно «сладковатый», не неприятный, но тяжелый, устойчивый. Когда фигурально говорят, «в воздухе пахло порохом», это тоже трудно не заметить. Германия и Австрия усиленно вооружались. Возникали и пропагандировались грандиозные планы «Великой Германии» или «Срединной Европы», в которую должны были войти Австро-Венгрия, Балканы, Скандинавия, Бельгия, Голландия, часть Франции. У России предполагалось отобрать Прибалтику, Польшу, Украину, Кавказ, Крым. Все это соединялось с «Германской Центральной Африкой» — из португальских, бельгийских, французских, британских колоний, которые в результате войны сменят хозяев. Предусматривалось создание обширных немецких владений в Китае, распространение влияния на Южную Америку. Одна за другой выходили книги идеологов пангерманизма: профессора г. Дельбрюка — «Наследство Бисмарка», генерала П. Рорбаха — «Немецкая идея в мире», «Война и германская политика», Т. фон Бернгарди — «Германия и следующая война» [47, 168].

Уже тогда говорилось о «превосходстве высшей расы». А начальник генштаба Мольтке писал: «Европейская война разразится рано или поздно, и это будет война между тевтонами и славянами. Долгом всех государств является поддержка знамени германской духовной культуры в деле подготовки к этому конфликту». Аналогичными были взгляды самого кайзера. Он утверждал: «Глава вторая Великого переселения народов закончена. Наступает глава третья, в которой германские народы будут сражаться против русских и галлов. Никакая будущая конференция не сможет ослабить значения этого факта, ибо это не вопрос высокой политики, а вопрос выживания расы». Были популярны книги германского идеолога Бернгарди, поучавшего: «Мы организуем великое насильственное выселение низших народов». Ему вторил другой официальный идеолог, Рорбах: «Русское колоссальное государство со 170 миллионами населения должно вообще подвергнуться разделу в интересах европейской безопасности». Причем подобные идеи в полной мере разделялись германской социал-демократией. Ее лидеры А. Бебель и В. Либкнехт выступали за то, чтобы «встать на защиту европейской цивилизации от разложения ее примитивной Россией».

К германским проектам добавились мечты союзницы-Турции. Лидеры правящей партии «Иттихад» вынашивали планы создания «Великого Турана», который включал бы Крым, Кавказ, Поволжье, Среднюю Азию — при содействии немцев это казалось реальным [5]. А Германия разыгравшимся фантазиям младотурецких идеологов не препятствовала. Напротив, поощряла их. Пусть мечтают. Главное, чтобы дивизии формировали и солдат обучали. А потом все, что они сумеют завоевать, все равно попадет под контроль немецких фирм, банков, политиков.

Конечно, к столь сильным пороховым запахам не могли оставаться безучастными те, в чью сторону они распространялись. Франция в 1913 г. приняла закон о переходе армии с двухлетнего на трехлетний срок службы — это позволяло к 1916 г. увеличить состав вооруженных сил в 1,5 раза. Россия в 1912 г. приняла судостроительную программу, а в марте 1914 г. программу перевооружения армии. Завершение обеих программ было рассчитано к 1917 г. Но немцы не намеревались дожидаться этого срока. В 1912–1913 гг. донесения русских военных агентов в Германии и Швейцарии Базарова и Гурко сходились на том, что война начнется в 1914 г., и начнется со стороны Германии. Гурко сообщал: «Насколько я лично убежден в том, что Германия не допустит войны до начала 1914 г., настолько же я сомневаюсь в том, чтобы 1914 год прошел без войны».

И к подобным выводам были все основания. Германия пересмотрела сроки своих военных программ — сперва они рассчитывались до 1916 г., теперь было решено завершить их к весне 1914 г. Мольтке писал, что «после 1917 г. мощь России окажется неодолимой», она будет «доминирующей силой в Европе». Австрийский посол в США впоследствии также проговорился: «Русских надо было опередить» [6]. В мае 1914 г. в Карлсбаде состоялось совещание между начальниками генштабов Германии и Австро-Венгрии. На нем окончательно согласовывались военные планы. А насчет сроков войны Мольтке заявил своему австрийскому коллеге Конраду фон Гетцендорфу: «Всякое промедление ослабляет шансы на успех».

Но вообще глыба истории чем-то напоминает айсберг. Небольшая часть сверкает на поверхности, а основная масса скрыта в глубинах вод. Например, о подготовке к войне немцев, австрийцев, турок, французов, русских написано довольно много. И очень трудно найти материалы о том, что к предстоящей схватке готовились не только они. Готовилась и Америка. Несмотря на то, что вступать в войну на первом этапе вовсе не собиралась. Однако речь шла о других формах подготовки — дипломатических и финансовых. До начала XX в. США традиционно придерживались политики изоляционизма. Отстаивали свои интересы на Американском континенте и в прилегающих регионах, принципиально отказываясь от вмешательства в европейские дела. Теперь этот принцип был нарушен. Сам президент, как ранее было принято в США, еще не покидал своей страны. Другое дело — его теневой советник полковник Хаус. Перед войной он несколько раз посетил Европу, встречался с Вильгельмом II, завел дружеские связи в высших кругах Австро-Венгрии. Британские и французские политики не считали предосудительным обсуждать с ним самые сокровенные секреты своих государств, министр иностранных дел Англии Грей даже установил персональный шифр для связи с Хаусом. Ведь этим человеком фактически определялась политика США.

И, напомним, за ним стояли крупнейшие банковские корпорации. Современные западные исследователи прямо указывают, что Хаус сделал Вильсона «марионеткой Ротшильдов» [150]. Поэтому вряд ли стоит удивляться его успехам в европейской дипломатии. А одновременно Хаус предпринимал колоссальные усилия по реорганизации банковской системы США. Америка после своей гражданской войны развивалась семимильными шагами, но при этом стала крупнейшим в мире должником. Ее внешний долг составлял 3 млрд. долларов (напомню, тогдашних — курс доллара был примерно в 20 раз выше нынешнего). Свободных капиталов постоянно не хватало, и действовал особый закон, запрещавший вывоз американских капиталов за рубеж, пусть их вкладывают на родине.

Теперь возникали другие требования. И с 1912 г. велась подготовка к созданию Федеральной резервной системы (ФРС). А в конце 1913 г. Вильсону и Хаусу удалось провести соответствующий закон через конгресс. ФРС представляет собой довольно оригинальную структуру, «кольцо» из ряда крупнейших американских банков. По своим функциям она соответствует нашему Центробанку, имеет право печатать доллары. Но является не государственным органом, а системой частных компаний. И в своих решениях не зависит от правительства. Напротив, как нетрудно понять, при такой специфике руководство Федеральной резервной системы получило возможность определять финансовую (а значит, косвенно, и внешнюю, и внутреннюю) политику правительства.

И не лишне отметить, что на пост вице-президента ФРС знакомый нам Яков Шифф протолкнул своего родственника и компаньона Пола Варбурга. Протолкнул, надо думать, не без помощи Хауса (хотя бы потому, что Пол Варбург все еще оставался гражданином не США, а Германии — но эта «мелочь» выяснилась лишь в 1918 г.). А глава клана Варбургов, Макс, направил еще одного брата, Фрица, в Стокгольм [139]. В центр будущих денежных «отмывок». Таким образом, семейка Варбургов распределилась очень удачно. Старший брат в Германии работает со спецслужбами, один в Швеции и двое в США, все «при деле»…

В преддверии войны создание ФРС сулило банкирам грандиозные выгоды от ожидаемых заказов. Отменялся и запрет на вывоз капиталов. Америка-должник заранее готовилась стать заимодавцем. Заранее знала, что противоборствующие стороны увязнут, будут разоряться, нуждаться в деньгах, вот тут-то их можно будет ловить на крючок. Хотя сами потенциальные участники затяжной войны не предполагали! Если бы предполагали, то, может, призадумались бы. Нет, ее видели скоротечной. И немцы, и австрийцы, и французы, и русские заготовили боеприпасов только на одну кампанию. В Германии верили в «войну до осеннего листопада», существовало и выражение «frischfröhlicher Krieg» — «освежающая веселая война». По плану Шлиффена предполагалось сосредоточить огромный перевес против Франции, раздавить ее молниеносным ударом, а потом быстро перебросить силы против России, навалиться на нее вместе с австрийцами и турками. Неужели выдержит? В скоротечную победную войну верили и французы. Опрокинуть неприятеля дружным встречным ударом, прорваться за Рейн, а с востока покатится русский «паровой каток». Неужели немцы удержатся?.. Как видим, за океаном ход грядущих событий оценивали более точно.

Повод к началу всеобщей драки проще всего было найти на Балканах. После войн и переделов территорий здесь все государства остались недовольными, все имели зуб на соседей. Множились экстремистские организации — «Черная рука», «Млада Босна», «Народна одбрана» и др. Еще в 1913 г., когда германский канцлер Бетман-Гольвег представил кайзеру доклад о балканской ситуации, Вильгельм II на полях написал, что требуется хорошая провокация, дабы иметь возможность нанести удар. «При нашей более или менее ловкой дипломатии и ловко направляемой прессе таковую (провокацию) можно сконструировать… и ее надо постоянно иметь под рукой».

Устроена была провокация через радикальную организацию сербских офицеров «Черная рука». Ее руководитель Драгутин Дмитрович, начальник военной разведки Сербии, как раз и считал главной своей задачей развязать войну с австрийцами. Заговорщики были искренними патриотами, верили, будто их страна от этого выиграет. С помощью России Австро-Венгрия, без всякого сомнения, будет разгромлена, Сербия получит желаемые территориальные приращения, станет лидером южных славян… Но эти заговорщики-офицеры принадлежали к масонским структурам. Через которые и осуществляли их настройку западные спецслужбы и «финансовый интернационал». Точно так же, как в XIX в. латиноамериканские масоны желали блага для своей родины, так и их сербские собратья в XX в. Но истинные режиссеры знали, что все будет несколько иначе.

Непосредственными исполнителями теракта стали несовершеннолетние мальчишки из организации «Млада Босна». Офицеры из «Черной руки» подготовили их, обучили, вооружили. Правительство Сербии к их действиям не имело никакого отношения. Но оно и не могло ничего поделать с заговорщиками, их сеть была разветвленной, они занимали высокие посты в вооруженных силах. Премьер-министр Пашич, узнав по своим каналам о подготовке теракта, пытался предотвратить его, но безуспешно. 28 июня 1914 г. в Сараеве бомба террориста Габриновича полетела в машину наследника австрийского престола Франца Фердинанда. Кстати, сторонника улучшения положения славян в составе Австро-Венгрии и одного из главных противников войны с Россией. Габриновича постигла неудача, взрыв переранил только сопровождающих и прохожих. Но террористы были расставлены по всему городу. Когда эрцгерцог после визита в ратушу решил проведать пострадавших в больнице, грянули выстрелы Гаврилы Принципа, сразившие Франца Фердинанда и его жену Софию Хотек…

Использовали провокацию те самые силы, которые ждали ее. Вильгельм II узнал об убийстве эрцгерцога во время празднования «Недели флота» в Киле. Казалось бы, преступление совершено на территории Австро-Венгрии, австрийскими подданными. Но кайзер уже явно представлял, что повод для придирки будет, и на полях доклада начертал: «Jetzt oder niemals» — «Теперь или никогда». Сценарий разыгрался тот же, который предлагался в декабре 1912 г.: предъявить такие требования, чтобы Сербия не могла их принять, а Россия не могла не вступиться. И Австро-Венгрия выставила Белграду ультиматум, где был, в частности, пункт, требующий допутить австрийские власти для расследования на сербской территории и наказания виновных.

Пункт был беспроигрышным, даже если бы Сербия согласилась. Австрийцы после ареста и допросов террористов знали, что виновных они найдут. И смогут предъявить новый ультиматум. Но и сербское правительство знало, что следы приведут к офицерам из «Черной руки», и повод к войне найдется в любом случае. Белград пробовал лавировать и принял все пункты ультиматума, кроме этого. А раз так, Австро-Венгрия объявила сербам войну. Россия попыталась сдержать Вену демонстрацией силы, начала мобилизацию в западных округах. И тут же придрался кайзер. Завопил об угрозе со стороны России и 1 августа объявил ей войну. Не считаясь даже с тем, что его действия выглядели совершенно не логичными. Шум-то был поднят, будто угрожает Россия, а немецкие армии двинулись в противоположную сторону, на Францию — как уже отмечалось, по плану Шлиффена французов и русских предполагалось разгромить по очереди. Ну а попутно германские соединения раздавили нейтральные Люксембург и Бельгию. Началась мировая война. Антанта — против Центральных держав.

Характерной была и сама последовательность всех этих событий. Ультиматум был предъявлен не сразу после теракта, прошел почти месяц. Немцы и австрийцы в это время готовились, проводили взаимные консультации, вели скрытую мобилизацию — однако их шаги предпринимались тайно. А Европа успокаивалась, поверила, что все обойдется. Но дальше, от ультиматума до начала войны, пружина раскрутилась стремительно, за неделю. Многих людей катастрофа застала за границей, в других государствах. Причем германские подданные, служившие на различных фирмах в России, в большинстве успели загодя уехать — что, кстати, говорит само за себя. В других странах подданных враждебных государств арестовывали и интернировали.

В Германии вообще началась безобразная охота на русских. Их убивали на улицах, подвергали всяческим глумлениям. Мужчины призывного возраста были объявлены военнопленными. Женщин, пожилых людей, детей держали под арестом в полиции и в военных казармах. Потом все же отпустили в нейтральные страны, но после долгих мытарств и издевательств. Режиссер Станиславский, которого война застала в Германии, описывал, как массу измученных и голодных людей гоняли с поезда на поезд, высаживали на станциях. При этом лупили, подгоняли пинками, заставляли ходить строем. Офицеры развлекались «обысками» дам, требуя от них раздеваться догола. Ржали, ощупывали. «Обыскивали только женщин, и притом наиболее молодых. Один из лейтенантов так увлекся обыском молодой барышни, что ее отец не вытерпел, подбежал к офицеру и дал ему пощечину. Несчастного отца командир полка приказал схватить, и тут же, на глазах русских пассажиров его расстреляли». Жена Станиславского актриса Лилина, когда ей велели обнажаться для обыска, не сразу выполнила приказ, пыталась возражать — офицер разбил ей лицо рукояткой револьвера…

Но в Европе находилось и большое количество русских эмигрантов. И для них начало войны обернулось совершенно разными последствиями. В Париже колония «политических» раскололась. Более 80 социал-демократов и эсеров вступили волонтерами во французскую армию, и Плеханов благословил их напутственной речью. Добровольцы заявляли: они остаются врагами царизма, но данное противоречие снимается тем, что они будут драться за Россию в рядах республиканской армии. А в это же время в том же Париже газетенка Мартова «Голос» принялась поливать грязью и Плеханова, и примкнувших к нему «оборонцев», и Россию, желая ей поражения. Надо сказать, что во Франции отношение к собственным пораженцам было предельно жестким. Главный из них, Жорес, был сразу убит возмущенными патриотами. Были введены законы военного времени, и за враждебную агитацию без долгих разговоров отправляли на расстрел. Но… Мартову и иже с ним почему-то никто не препятствовал, агитация против союзной державы оказывалась вполне допустимой…

К эмигрантам, очутившимся на территории Центральных держав, отношение также было не одинаковым. 1 августа, в день объявления войны, Виктор Адлер самолично подхватил своего протеже Троцкого и явился вместе с ним к начальнику венской политической полиции Гейеру. Несмотря на горячку и занятость в столь напряженный день, Гейер нашел время немедленно принять гостей. И принял крайне любезно. На вопрос, имеет ли смысл для Троцкого покинуть Австро-Венгрию, разъяснил, что лучше уехать, и чем раньше тем лучше. Потому что готовится публикация закона об интернировании русских и сербов, к населению будут обращены призывы выявлять шпионов. Мало ли что? Гейер оказал Льву Давидовичу всяческое содействие в организации отъезда и оформлении документов. И спустя всего лишь 3 часа после визита семья Троцкого уже сидела в поезде, весело стучавшем колесами по направлению к Швейцарии. Утром 2 августа газеты вышли с аршинными заголовками, раздувавшими волну шпиономании. Однако Лев Давидович благополучно и без хлопот успел пересечь границу.

Ленин подобного внимания не удостоился. Он проводил лето в горном селе Поронино рядом с курортом Закопане. И попал под шквал этой самый шпиономании. Его связи с Россией, периодическое появление курьеров были у всех на виду. Посыпались доносы от местных жителей, 7 августа Владимира Ильича арестовала сельская жандармерия и препроводила в Новы Тарг, в распоряжение военных властей. Тут уж всполошились товарищи по партии — как бы в горячке и неразберихе до беды не дошло. Ганецкий (Фюрстенберг) отбил телеграммы в Закопане социал-демократическому депутату Мареку, во Львов депутату Диаманду, в краковскую полицию. Подключили другую «уважаемую публику», вроде проживавшего в Польше на покое старого народовольца Длусского. Обратились и к Адлеру.

После того, как в захолустный Новы Тарг пришли депеши от Марека и из краковской полиции, что подозревать Ленина в шпионаже нет оснований, ему улучшили условия содержания. А потом и у Адлера дошли руки вступиться. Он посетил министра внутренних дел и на вопрос «уверены ли вы, что Ульянов враг царского правительства?» скаламбурил: «О да! Более заклятый враг, чем вы, ваше превосходительство». 19 августа Ленина выпустили из тюрьмы. Потом еще неделю ждали разрешения выехать в Краков. Наконец, в дирекцию краковской полиции дошло распоряжение министерства внутренних дел от 23.8.1914 г.: «По мнению д-ра Адлера Ульянов смог бы оказать большие услуги при настоящих условиях» [94]. И было получено разрешение на выезд за границу. Добирались со всякими трудностями. Провели в поездах целую неделю, поскольку дорога была забита воинскими эшелонами. Пришлось останавливаться в Вене, хлопотать, чтобы дал поручительство кто-то из швейцарских депутатов, без этого в Швейцарию не пускали.

Впрочем, Ленину в какой-то мере просто не повезло. Некоторые видные революционеры — Зиновьев (Радомысльский), Бухарин, Рязанов (Гольдентах) и другие еще оставались в Австро-Венгрии, и никто их не трогал, не арестовывал. Рязанов, например, в этот период постоянно околачивался в приемной у Адлера, выполнял его мелкие поручения. Но их основная деятельность оказалась парализованной. Не будешь же через фронт пересылать статьи для «Правды». Да и жизнь в Австро-Венгрии быстро ухудшилась — исчезали товары, росли цены. И эта публика также стала перетекать в Швейцарию. Появились там и эмигранты иного сорта, такие, как Карл Радек. Он был австрийским подданным, членом польской и германской социал-демократических партий, мелким агентом Парвуса. Но, получив повестку о призыве в австрийскую армию, удрал за рубеж и присоединился к российским «коллегам». Хотя его дезертирство, судя по всему, было лишь легендой. В Австро-Венгрии многие были не прочь улизнуть от фронта. Да только легко ли дезертиру перемахнуть за границу? Очевидно, Радек стал одним из агентов, которых австрийская и германская разведки прикрепили к большевикам.

Однако и Швейцария стала для революционеров не очень уютным прибежищем. Она оказалась «островом», со всех сторон окруженным воюющими державами. Въезд в них теперь был под контролем военных властей, обставлен массой сложностей. Пути перекрыты, информация — только из швейцарских газет, связь с другими странами — только по почте. Эмигрантов в Швейцарию поналезло много, найти заработок стало трудно. Хватались за подработки переводами, статейками для энциклопедий, справочников. Но кое-кому продолжали покровительствовать «силы неведомые». Допустим, Троцкий в здешней дыре не задержался. Едва было отражено германское наступление на Париж, он получил предложение… ну конечно же, от «Киевской мысли». Быть ее военным корреспондентом во Франции. Куда и отправился в ноябре 1914 г. по такой же схеме, как раньше на Балканы — все честь по чести, корреспондент газеты союзной державы. Правда, в Париже он стал сотрудничать не только с «Киевской мыслью». Вместе с Мартовым принялся изливать яд на Россию на страницах «Голоса». Но таких «мелочей» ни киевская редакция, ни французские власти упорно «не замечали».

 

11. Кто погубил наших солдат?

Великий русский философ И. А. Ильин писал: «Россия была клеветнически ославлена на весь мир как оплот реакции, как гнездо деспотизма и рабства, как рассадник антисемитизма… Движимая враждебными побуждениями Европа была заинтересована в военном и революционном крушении России и помогала русским революционерам укрывательством, советом и деньгами. Она не скрывала этого. Она делала все возможное, чтобы это осуществилось». Но к ударам в спину приложила руку не только Европа. Американский «серый кардинал» Хаус был очень озабочен раскладом сил в начавшейся войне. Он писал президенту Вильсону: «Если победят союзники, то это будет означать господство России на европейском континенте». Но и победу немцев он считал крайне нежелательной. Поскольку в подобном случае США придется противостоять Германии, потребуется милитаризация американского общества, и это будет вредно для «демократии» [6]. Отсюда следовал вывод — победить должна Антанта, но… без России. Писалось это еще летом 1914 года!

А вот французским и британским правящим кругам сперва пришлось забыть о неприязни к России, слишком уж требовалась ее помощь. Лавина германских армий чуть не стерла с лица земли Францию и экспедиционные силы англичан. Спасли союзников русские. Блестящая победа Ренненкампфа под Гумбинненом. Наступление, пусть и неудачное, Самсонова в Восточной Пруссии. Полный разгром австрийцев в Галиции… И план Шлиффена был сорван. Немцам пришлось срочно снимать войска с Запада и перебрасывать на Восток, а результатом стало «чудо на Марне». Дойти до Парижа противнику не удалось [178].

Если сравнить, как обстояли дела у тех или иных участников войны, то итоги первого ее этапа выглядели красноречиво. Западные союзники потеряли Бельгию и Северную Францию, после чего на здешнем театре установилась позиционная война. А все попытки англо-французского командования вернуть утраченные территории захлебывались в морях крови. Русские в это же время нанесли два жестоких поражения Гинденбургу в Польше. У Австро-Венгрии отобрали всю Галицию и уже проникали за Карпаты. А австрийские вооруженные силы так измочалили, что они уже не могли самостоятельно, без помощи Германии, вести крупных операций. На Кавказе наши войска вдребезги разбили турок, уничтожив под Сарыкамышем три корпуса. Когда же англичане и французы сочли, что османы — слабый противник, и устроили Дарданелльскую операцию, те же самые турки всыпали им по первое число.

Однако успехи нашей страны (не поражения, нет! а именно успехи!) вызвали новую волну тревоги в закулисных кругах Запада. Получалось — если Россия внесет главный вклад в победу, она сможет диктовать свои условия при дележке ее плодов. Выйдет из войны не ослабленной, а наоборот, еще больше усилившейся. А вдруг и впрямь начнет претендовать на роль мирового лидера… И западные державы принялись вести «подкоп» под свою союзницу. Условия для этого сложились даже более благоприятные, чем в 1905 г. В период между войнами яд либерализма и «западничества» продолжал активно разъедать российское общество. Им оказалась уже заражена практически вся интеллигенция, студенты, гимназисты, служащие коммерческих предприятий, значительная часть дворянства, офицерства, чиновничества. Бурному распространению разрушительных идей способствовали введенные в России конституционные «свободы». Мощным центром оппозиции являлась Дума. От нее старались не отставать земства, клубы, дворянские и купеческие организации. Газета, в той или иной форме не критикующая власть, рисковала лишиться читателей.

Россия по-прежнему выглядела могучей стеной, но вот теперь-то, в отличие от конца XIX в., эту стену и впрямь разъедала гниль. В «образованных» слоях общества оппозиционность царю и правительству отождествлялась с «прогрессивностью». Позиции Православия ослабевали. Многие стали считать его в лучшем случае «красивыми народными обычаями», в худшем — «реакционным» институтом, препятствием для мнимого «прогресса». Что уж говорить о прочности устоев веры и церковном авторитете, если, например, весной 1914 г. из 16 выпускников Иркутской духовной семинарии принять священнический сан решили лишь двое, а из 15 выпускников Красноярской семинарии — ни одного! Предпочли пойти по мирской линии — учителями, служащими, чиновниками. Часто восхищаются предреволюционным «серебряным веком» русской культуры. Бальмонт, Брюсов, Ходасевич, Блок, Андрей Белый, Соллогуб… Однако и эта культура была уже насквозь гнилой. Брюсов устраивал и служил «черные мессы», Соллогуб отвергал Бога и в своих стихах взывал к нечистому, Белый погряз в теософии и антропософии, мечтая о постройке «антропософского храма», Блок был членом ложи розенкрейцеров. Другие декадентствовали, коллекционировали любовниц, эпатировали эффектными формами и выворачиванием духовной пустоты. А ведь они владели умами, за их стихами гонялись юноши и девушки, переписывая друг у друга.

Правда, начало войны вызвало высочайший патриотический подъем. Люди понимали, что не Россия развязала драку, что с нашей стороны война справедлива, и речь идет о самом существовании державы. Множество крестьян, рабочих шло на призывные пункты, не дожидаясь повесток — поэтому мобилизацию удалось осуществить быстрее, чем планировалось. Добровольцами отправлялись на фронт студенты, интеллигенция. Уходили в армию даже мастеровые оборонных заводов, имеющие броню от призыва. А Дума провозгласила «национальное единение» перед лицом опасности, торжественно объявила, что поддерживает правительство, а все политические разборки откладывает до конца войны. Но нет, до конца не хватило…

Конструктивно работать либеральные политиканы попросту не умели, весь их авторитет держался на фрондерстве. Впрочем, даже и в недолгий период «национального единения» думская оппозиция держала камень за пазухой. Ей очень импонировало именно то, что Россия воюет в союзе с Англией и Францией. Строились прогнозы, что в подобном альянсе и наша страна должна будет реформироваться, ориентируясь на союзников. И в кулуарах выдвигался лозунг, что победа в войне, должна стать «победой не царизма, а демократии». Французам и англичанам либеральные деятели в рот заглядывали, считали своими «учителями». А Запад деятельность оппозиции откровенно поощрял. Политики и дипломаты Антанты стали поддерживать «демократические» настроения, брать под крыло лидеров, исподтишка подталкивая к возобновлению раскачки. Опять пошла информационная война. Победы России замалчивались и принижались, поражения всячески раздувались — как было с разгромом двух корпусов Самсонова в Восточной Пруссии. Для пущего эффекта думские либералы, западные деятели и газетчики подхватывали германские, чисто пропагандистские цифры русских потерь, ничего общего не имеющие с действительностью. Повторяли германские версии развития событий — что позволяло делать глубокомысленные выводы о недостатках «царизма» и «отсталости» нашей армии.

Но если у России были нечестные союзники, то ведь имелись и противники, которые сразу же развернули подрывную деятельность, причем по нескольким направлениям. Как уже отмечалось, немецкие спецслужбы широко использовали для своей деятельности коммерческие предприятия. А они, благодаря договору 1904 г., внедрились в Россию повсеместно. Только в одной Москве действовало свыше 500 германских фирм. К началу войны некоторые из них благополучно переоформились на фиктивных российских владельцев. В других руководители-немцы выехали за границу, оставив вместо себя доверенных лиц. По данным нашей контрразведки, с немцами были прочно связаны или контролировались ими Внешнеторговый банк, Сибирский, Петроградский международный, Дисконтный и Азовско-Донской банки, несколько крупнейших страховых компаний. Германские подданные были хозяевами «российско-американской» резиновой компании «Треугольник», обувной фабрики «Скороход», транспортных компаний «Герхардт и Хай», «Книп и Вернер», филиала американской компании «Зингер». Ну а русские электротехнические фирмы даже сохранили названия тех, чьими дочерними предприятиями они являлись — «Сименс и Хальске», «Сименс Шуккерт». Обо всем этом контрразведка знала. Но ничего не могла поделать в рамках существующего законодательства! [118]

Русские управляющие выезжали в нейтральные страны, встречались там с германскими шефами, получали от них указания для дальнейших действий. Да и сами управляющие подбирались, естественно, не из случайных людей. Например, в фирме «Сименс Шуккерт» этот пост занял большевик Красин. Главными гнездами закулисных контактов были Стокгольм и Копенгаген, где еще перед войной немецкие спецслужбы создали соответствующую базу. Важную роль играл возникший при участии Варбургов «Ниа-банк». Его владелец Олаф Ашберг был связан с перечисленными выше Сибирским, Внешнеторговым банками, с российским банкиром Дмитрием Рубинштейном, директором «Русско-французского банка в Петрограде» и «Второй Российской компании по страхованию жизни». Ашберг установил прочные контакты с Путиловым, владельцем крупнейших военных заводов и «Русско-Азиатского банка». Ими была создана совместная «Шведско-Русско-Азиатская компания» [154]. В ней участвовал и Абрам Животовский, дядя Троцкого, возглавивший специальный консорциум «Русско-Азиатского банка». В общем сеть получалась не слабая.

Неприятельские спецслужбы делали ставку и на сепаратистов. Заместитель министра иностранных дел Германии Циммерман провозглашал задачу — «расчленение России и отбрасывание ее к границам, существовавшим до Петра I с последующим ее ослаблением». И в рамках этой задачи привлекались все, кто мог оказаться полезен. В Германии возникли «Лига вызволения Украины» под руководством пангерманиста Хайнце, особый штаб для контактов с украинцами, который возглавил регирунгс-президент Шверин, «Комитет освобождения евреев России» во главе с профессором Оппенхаймером [168]. Появились также польские, финские, прибалтийские, грузинские шовинистические организации. Была создана Лига инородческих народов России под председательством барона Экскюля.

Развернулась работа и через радикальных революционеров. Особенно тех, кто считал свои политические цели выше патриотических. Ленин, например, не был непосредственно связан с чужеземными разведками. Но полагал, что нужно воспользоваться удобным моментом. И, едва перебравшись в Швейцарию, созвал совещание, принявшее Бернскую резолюцию: «С точки зрения рабочего класса и трудящихся масс всех народов России наименьшим злом было бы поражение царской монархии и ее войск, угнетающих Польшу, Украину и целый ряд народов России». Выдвигались лозунги пропаганды революции, гражданской войны, «беспощадной борьбы с шовинизмом и патриотизмом», борьбы с монархией за республику, «за освобождение угнетенных великорусами народностей» и т. д., и т. п. [86]. И это несмотря на то, что сам Ленин еще недавно боролся с сепаратизмом Бунда. Несмотря на то, что лично успел убедиться — украинцам, полякам в составе Австро-Венгрии приходится куда хуже, чем в составе России (а то, что он убедился в этом, признает в своих мемуарах даже Крупская). То есть резолюция носила явно конъюнктурный характер. Подыграть противникам. Что ж, немцы и австрийцы подобные шаги оценивали, брали на заметку.

А уж большевистская фракция Государственной Думы не только демонстрировала антипатриотическую позицию (скажем, отказавшись голосовать за военные кредиты), но и стала натуральной «крышей» подрывной работы. В ноябре 1914 г. фракция в полном составе была арестована. В прокламациях, распространявшихся «народными избранниками», открытым текстом писалось: «Для России было бы выгоднее, чтобы победила Германия». При обысках обнаружились полные наборы шпионских аксессуаров — наборы подложных паспортов, шифры, листовки. В феврале состоялся суд. Очень мягкий, приговорил к ссылке. Но возмущенно завопила вся Дума! Дескать, какое безобразие, из-за такой мелочи, как шпионаж и деятельность в пользу противника, «самодержавие» нарушило депутатскую неприкосновенность!..

И все же на первом этапе войны прогерманская «пятая колонна» успеха не имела. Украинцы, например, на агитацию сепаратистов не поддавались, никак не хотели считать себя «угнетенной нацией». Пораженческие лозунги тем более не находили почвы ни среди солдат, ни среди рабочих. Рискнувшего выступить с такими призывами просто убили бы! Кстати, стоит подчеркнуть, что «отсталость» нашей армии была не более чем мифом. По оснащенности артиллерией, пулеметами, аэропланами, автомобилями русские войска в 1914 г. значительно превосходили французскую и британскую армии — хотя и уступали германской и австрийской (но ведь они целенаправленно готовились к войне). А по уровню тактической подготовки даже и немцы в этот период отставали от русских — ходили в атаки в плотных колоннах, что вело к огромным потерям, не учились переползанию и перебежкам, не имели ручных гранат [178].

Но у России было другое уязвимое место. Военное министерство во главе с В. А. Сухомлиновым вместо того, чтобы развивать отечественное производство вооружения и боеприпасов, предпочитало заказывать их за рубежом. Причем и собственные мощности имелись — тульские, уральские, питерские заводы. Но дело не обошлось без крупных взяток «заинтересованных лиц». И министерство не затрудняло себя программами наращивания российских мощностей, их перепрофилирования и модернизации, а передавало военные заказы английским, французским, даже немецким фирмам. В результате русская армия попала в зависимость от иностранцев…

Уже осенью 1914 г. во всех воюющих государствах проявилась общая «болезнь». Расход вооружения и боеприпасов оказался гораздо выше, чем было предусмотрено. Сама же война приняла не скоротечный, как планировалось, а затяжной характер. Заготовленные запасы таяли. Кризис с боеприпасами разразился и во Франции, и в Германии, и в Австрии, и в России. Но европейские державы преодолевали его срочными мерами по мобилизации собственных ресурсов. А русское военное министерство опять пошло по накатанному пути — купить за границей. Для чего требовалась валюта… Вот тут-то англичане и французы отыгрались! На фронтах их достижения были сомнительными, но, как только зашла речь о деньгах, принялись кочевряжиться и возить русских мордой по столу. Ах, мол, так вы оказались не готовы к войне? О чем же вы раньше думали? Союзники ломались, увязая в обсуждениях, на какие русские заказы стоило бы выделить кредиты, а на какие нет [168].

А в Америке Яков Шифф снова развернул усиленную агитацию против предоставления кредитов России. Называл такие займы «аморальными», призывал бойкотировать русские ценные бумаги. Например, когда в западной прессе пошли публикации о зверствах немцев в Бельгии, о массовых расстрелах мирного населения, он объявлял, что это сущая мелочь по сравнению с «жестоким обращением царя с еврейским населением в Западной России и Польше». Отметим, что и англичане с французами, плохо подготовившиеся к войне, крайне нуждались в поставках вооружения, боеприпасов и имущества из-за рубежа. А чтобы закупать все это в США, им также требовались кредиты. Но Шифф соглашался выделять их только в том случае, если правительства Британии и Франции дадут письменное обязательство — ни копейки из этих сумм не давать русским. Такую же политику попытался провести в Федеральной резервной системе Пол Варбург. Хотя успеха он не добился. Для других банкиров кредиты и поставки державам Антанты были слишком уж выгодным делом.

В результате нескольких раундов переговоров российскому министру финансов Барку удалось достичь соглашения с британцами. Но на чудовищных условиях! Из запрашиваемых 100 млн. руб. Англия согласилась выделить 40 млн. Под 6 % годовых. При этом банкиры Сити и британский министр финансов Ллойд Джордж потребовали обеспечить кредит русским золотом, которое требовалось доставить в Англию. Даже соображения, что золото перевозить по морю опасно, и не лучше ли отложить расчеты до конца войны, были отметены [168]. То есть фактически получились не займы, а сногсшибательная спекулятивная сделка! Россия покупала вооружение за собственное золото (по заниженному, навязанному ей курсу), с нее еще сдирали годовые проценты, и еще наворачивали ряд дополнительных условий!

Правда, теперь наше военное министерство получило возможность выправить кризисную ситуацию. В британской компании «Армстронг и Виккерс» оно разместило заказ на 5 млн. снарядов, были подписаны контракты на поставку 1 тыс. аэропланов и моторов, 250 тяжелых орудий, 27 тыс. пулеметов, 1 млн. винтовок, 8 млн. гранат, 200 тыс. тонн взрывчатки. Заказали и оборудование, чтобы довести отечественное производство снарядов до 40 тыс. в день. Заказ был принят с отгрузкой в марте [168]. Этого должно было хватить на летние сражения 1915 г. Но на самом-то деле Россия не получила ничего!

Так, еще до войны (в рамках программы перевооружения) во Франции на заводах «Шнейдер-Крезо» были заказаны тяжелые орудия и аэропланы — однако они ушли на оснащение не русской, а французской армии. Потому что она к началу войны вообще не имела тяжелой артиллерии, а авиацией практически не занималась [63]. Точно так же не был выполнен и стратегический заказ фирме «Армстронг и Виккерс». Виккерс, кстати, был партнером Шиффа в никелевых рудниках и ряде других предприятий. Но тут явно сработала не только рука Шиффа. Катастрофическое для России решение было принято правительством Великобритании. Оно распорядилось — все, что было изготовлено компанией «Армстронг и Виккерс» для русских, передать английской армии [168]. Как бы и серьезная причина нашлась. Свои-то войска в первую очередь вооружать надо. Хотя заслуживают внимания некоторые «частности». Ведь необходимость вооружения английской армии была очевидной еще осенью 1914 г. — однако британские производители приняли русский заказ! И в течение зимы военное ведомство России не получало никаких предупреждений, пребывало в полной уверенности, что все будет в порядке. А потом войска остались вдруг ни с чем.

Ну а британский военный министр лорд Китченер развел руками и порекомендовал передать заказ фирме «Канадиен кар энд фаундри Ко». С ней были перезаключены контракты на 5 млн. снарядов, 1 млрд. патронов… И опять с нулевым результатом. Ждали-ждали… Лишь в ноябре 1915 г. генерал В. А. Сапожников, посланный в Америку проверить, что же творится с заказом, доложил, что фирма, выбранная по совету англичан, не в состоянии выполнить ничего, поскольку «находится накануне банкротства» [154]. По сути историю с невыполненным русским заказом можно расценить только как крупнейшую диверсию, подорвавшую боеспособность нашей армии.

А Германия и Австрия как раз весной и летом 1915 г. решили перенести главный удар на Восток, перебросили против русских основную часть своих дивизий. У наших войск не было снарядов, не хватало винтовок, патронов. Под шквалами артиллерийского огня порой отбивались штыками. Началось «великое отступление». Были оставлены Галиция, Польша, Литва, часть Латвии и Белоруссии. В неравных схватках полегли сотни тысяч наших воинов. Еще больше было ранено или попало в плен… Кстати, из истории факт того, как англичане подставили Россию, почему-то выпал. Поражения 1915 г. дружно свалили на гипотетическую «отсталость».

 

12. Как политические страсти мешались со шпионскими

Факты говорят однозначно — первые серьезные удары в спину Россия получила отнюдь не от противников, а от союзников. Нашей стране требовались оружие и боеприпасы? Ну что ж, ее втянули в новые витки переговоров. И навязали создание центральной закупочной комиссии в Лондоне. Подписали соглашение, что все поставки будут осуществляться только через нее. Эта комиссия будет определять, что покупать, где, по какой цене. А председателем стал лорд Китченер. Русские представители в комиссию тоже вошли, но решающее слово оставалось за англичанами. И теперь уже они решали, на что Россия будет тратить выделенные ей кредиты и собственное золото! [168]

Восточной союзнице стали слать всякую заваль. Во Франции закупили 250 тыс. винтовок «гра» — однозарядных, валявшихся на складах полвека с франко-прусской войны [63]. Закупили итальянские винтовки — бракованные, они выходили из строя после нескольких выстрелов. Непригодной оказалась и часть приобретенных для России орудий. Многие заказы разместили в США, но лучшие американские заводы англичане застолбили для себя, а русские заказы размещали в тех фирмах, которые только отлаживали военное производства и могли выдать продукцию лишь через полгодика-год. Причем любые поставки доставались втридорога. И не только за счет естественного подорожания во время войны. Центральная закупочная комиссия создала отделения в разных странах. Которые стали обычными посредническими конторами, распределяя заказы и имея с этого собственный жирный «навар». Например, себестоимость пулемета «кольт» составляла 200 долларов, рыночная цена достигала 700, а России они доставались по 1250.

Впрочем, и российские дельцы неплохо грели руки на войне. Не только дельцы, «общественность» тоже! Чтобы выправить положение со снабжением армии, царь обратился к промышленникам, земствам, Думе — помочь фронту. Откликнулись широко и горячо. Были созданы «Союз земств и городов» («Земгор»), Особое совещание по обороне, Особые совещания при министрах путей сообщения, топлива и промышленности, земледелия, внутренних дел. Возникли военно-промышленные комитеты (ВПК), куда вошли представители банковских кругов, заводчиков, политических партий. Но, во-первых, все эти организации становились легальными «крышами» и рассадниками оппозиции. А во-вторых, сытными «кормушками», где деляги-«общественники» наживались на посредничестве. Скажем, 3-дюймовая пушка, произведенная на казенных заводах, обходилась государству в 7 тыс. руб., а через ВПК — 12 тыс. Барыши русских промышленников на поставках достигали 300–1000 %. И если в 1914 г. один день войны обходился российской казне в 9,5 млн. руб., то в результате махинаций зарубежных и отечественных бизнесменов эта цифра подскочила до 60–65 млн. руб.

А с кредитами по-прежнему было туго. Иностранные банкиры пытались обставлять их тяжелыми условиями. Получению кредитов мешала и кампания против «русского антисемитизма», развернутая с подачи Шиффа. К ней подключились те же самые силы, которые в 1912 г. решили «ставить Россию на колени» — видный американский сионист Луи Маршалл, британский банкир Мильнер, Ротшильды и т. д. Были задействованы и соответствующие круги внутри России. А надо сказать, что к «угнетенной нации» принадлежала львиная доля российской адвокатуры, банкиров, владельцев средств массовой информации, тузов торговли — словом, ох какой «ущемленной» и «гонимой» была эта нация. Она имела свою фракцию в Думе. А в 1915 г. при Думе была создана «Коллегия еврейских общественных деятелей», позже получившая неофициальное название «Политбюро». Ключевой фигурой в этих структурах был А. И. Браудо, он считался «дипломатическим представителем русского еврейства», через него осуществлялись связи с зарубежными центрами. В «Коллегию» входили также Л. П. Брамсон, М. М. Винавер, Я. Г. Фрумкин, О. О. Грузенберг (защитник Бейлиса на процессе о ритуальном убийстве мальчика) [139] и др.

При «Коллегии» было организовано «информационное бюро». Собранные им «Документы о преследовании евреев в России» были впоследствии опубликованы И. В. Гессеном, с ними может ознакомиться любой желающий [53]. И любой желающий может убедиться — несмотря на то, что «информбюро» ухитрялось доставать даже секретные военные приказы, там нет ни одного упоминания о фактах действительных расправ, погромов, репрессий. Фигурируют такие документы о «преследованиях», как, скажем, приказ командира пехотной дружины — не покупать для солдат карамель местечкового еврейского производства, сделанную из суррогатов и вредную для здоровья. Ну конечно, это был махровый антисемитизм! Информацию, собранную думской «Коллегией», раздувала западная пресса. В июле 1915 г. министр финансов Барк указывал — пока не будет решен «еврейский вопрос», «западный рынок закрыт, и мы не получим ни копейки» [195]. Вмешивался даже британский военный министр Китченер: мол, вы сами виноваты, что вам денег не дают, как же воевать будете без снабжения? Настаивал, что «для успеха войны одним из важных условий» является «смягчение режима для евреев в России» (как будто на самом деле существовал какой-то «режим»!) Что ж, царское правительство пошло на демонстративные уступки. 17 августа 1915 г. совет министров отменил пресловутую «черту оседлости» — существовавшую чисто формально, с ней давно уже никто не считался. Но и этого шага «не заметили»! Вопли насчет «антисемитизма» ничуть не ослабели.

А российские либералы использовали неудачи на фронтах и кризис со снабжением для первой попытки захватить власть. Летом 1915 г. вся «прогрессивная» пресса обрушила шквал нападок на правительство, его принялись поливать с думских трибун. Провозглашалось, что существующая власть не в состоянии довести войну до победного конца. Образовался Прогрессивный блок, выдвинувший программу «реформ». Созвать «ответственное министерство» (оно же «правительство общественного доверия») — подконтрольное Думе и состоящее из думских лидеров. В программу входили также общая политическая амнистия, обновление администрации, решение «польского вопроса», «финского вопроса»…

В нашу и зарубежную историческую литературу было внедрено представление, будто царь не пошел вовремя на реформы, что и привело к революции. Все это — полная чепуха. Достаточно вспомнить, к чему привели реформы октября 1905 г. — как раз к революции. Столыпину еле-еле удалось выправить ситуацию «контрреформами». Да и в феврале 1917 г. к власти пришли именно те лица, которые предлагались в «ответственное министерство» — Львов, Гучков, Коновалов, Рябушинский, Милюков и др. И осуществили они именно те реформы, которые предлагали раньше. Но привело это к катастрофическому развалу страны. Тогда почему же историки с умным видом повторяют явный абсурд о гибельном упрямстве царя? Да потому и повторяют, что эта версия была внедрена преднамеренно. Внедрена самими либералами и их зарубежными покровителями.

Но первая атака грядущих «реформаторов» не удалась. Царь занял твердую позицию, пригрозив распустить Думу, и оппозиция поджала хвосты. Тем временем и положение на фронтах удалось выправить. Русские войска, даже отступая, измотали и повыбили части противника, нанесли им огромные потери. Уничтожить наши армии враг не смог. Они сохранили боеспособность, целостность фронта. Постепенно улучшалось снабжение. И осенью фронт стабилизировался, установившись на новых рубежах.

Однако в это же время активизировались другие антироссийские силы — прогерманские. Первый год войны у них ничего толком не получалось. Кого-то пересажали в России, а эмиграция выглядела беспомощной. Ленин выпускал «центральный орган» большевистской партии, газету «Социал-демократ» — тиражом 500 экз. Парижская газетенка Мартова и Троцкого «Голос» больше походила на листовку — клочок бумаги, пригодный только для известных гигиенических надобностей. За отсутствием реального дела пуще прежнего перегрызлись между собой. Пишет, например, Пятаков (Киевский) статью «Пролетариат и право наций на самоопределение» — Ленин в ответ строчит целую разгромную брошюру «О карикатуре на марксизм». Пишет статью Радек — Ильич разделывает под орех и его: дескать, недооценил роль демократии. Пишет статью Бухарин — и он получает по первое число: недооценил роль государства. А уж когда Троцкий выдвинул идею «Соединенных Штатов Европы», на него обрушились все вместе.

Изменил положение Парвус. В Турции он поработал весьма успешно. Помог подтолкнуть ее к войне на нужной стороне. Сколотил миллионные капиталы. Поучаствовал в подготовке армянского геноцида. Эта тайная операция западных спецслужб и масонских организаций была направлена не только против армян. Но и против России и против… Турции. Армяне являлись главными проводниками пророссийских настроений на Ближнем Востоке. Они господствовали в ближневосточной торговле, банках, промышленности. В результате их уничтожения, с одной стороны, подрывались позиции России на Ближнем Востоке. А с другой, разрушалась экономика Османской империи. Что впоследствии предопределило ее поражение и расчленение. В выигрыше остались англичане — урвавшие Ирак, Сирию, Палестину. Кое-что урвали французы, хапнув Ливан. Место армянского капитала занял не турецкий, а американский. И создались предпосылки для создания Израиля.

Но Парвус результатов операции дожидаться не стал. Свернул столь выгодные дела в Турции и перенацелился на другое поприще. Ведь Израиль Лазаревич и те, кто стоял за ним, хорошо знали, что скоро в Османской империи станет очень неуютно и прежнему бизнесу так или иначе придет конец. Весной 1915 г. Парвус представил правительству Германии свой меморандум: «Русская демократия может реализовать свои цели только посредством полного сокрушения царизма и расчленения России на малые государства. Германия, со своей стороны, не добьется успеха, если не сумеет возбудить крупномасштабную революцию в России. Русская опасность будет, однако, существовать даже после войны, до тех пор, пока русская империя не будет расколота на свои компоненты. Интересы германского правительства совпадают с интересами русских революционеров» [168].

Прилагался план тайной войны, который очень понравился канцлеру Бетман-Гольвегу, министру иностранных дел Ягову, военному командованию и самому кайзеру. Министерство иностранных дел сразу же выделило Парвусу 2 млн. марок, потом еще 20 млн., а осенью 1915 г. еще 40 млн. Предусматривалась консолидация и координация действий всех сил, способных вести раскачку и разрушение России — большевиков, меньшевиков, эсеров, анархистов, сепаратистов, националистов всех мастей.

Чтобы объединить между собой враждующие группировки социал-демократов, Парвус в сентябре 1915 г. собрал их на конференцию в швейцарском местечке Циммервальд. Она была объявлена как бы «международной», прибыло 38 делегатов от 11 стран. Но в основном съехались российские большевики и меньшевики пораженческой ориентации. А из других государств — те, кому предстояло обеспечивать их деятельность. Правда, не дробиться социал-демократы не умели, на конференции особняком обозначила себя «циммервальдская левая» группа. Но в целом оказалось, что даже такие враги, как Ленин и Троцкий, вполне могут работать сообща. Заседать вместе, составлять резолюции о «поражении собственного правительства» и «превращении империалистической войны в гражданскую». Потому что у Парвуса были деньги. А деньги всем требовались, приходилось преодолевать взаимные счеты.

И дела революционеров сразу вышли на новый уровень. В Копенгагене под эгидой германского посольства был создан штаб, координирующий деятельность различных антироссийских сил и распределяющий средства. Были организованы каналы финансирования через нейтральные страны. Главный шел через Швецию. Деньги от банковской фирмы Макса Варбурга переводились в стокгольмский «Ниа-банк» Ашберга А отсюда перекачивались в российские банки. Для этого партнерами Ашберга, компаньонами фирм, связанных с «Ниа-банком», стали большевики Красин и Ганецкий (Фюрстенберг). Контакты между Стокгольмом и Россией курировал Шляпников. В нашу страну потекли средства на организацию стачек, выпуск листовок. Тематику пропаганды подкорректировали. Вместо открытых пораженческих лозунгов стали пристраиваться в струю думской агитации, «патриотической». Дескать, в правительстве измена, и с такой властью войну не выиграть.

С новыми возможностями Ленин в Швейцарии смог резко увеличить тираж «Социал-демократа», число «подписчиков» у него заметно прибавилось. При участии Крупской была создана «Комиссия помощи военнопленным», а заключалась «помощь» в том, что газета стала распространяться в германских и австрийских лагерях военнопленных. Продуктовые посылки, пересылаемые из России через Красный Крест, русские пленные не получали никогда, их жрали немцы. А вот «Социал-демократ» приходил во все крупные лагеря с завидной регулярностью. Уж конечно, не сама Крупская выясняла по почтовому справочнику адреса этих лагерей, не сама договаривалась с комендантами. Парвус организовал и другие финансовые каналы. Эсеры стали получать деньги от Германии через Цивина-Вайса и Левинштейна-Блау, от Австрии — через Марка Менделя Зайонца. Еще один канал действовал через Румынию, его курировал Раковский. Этим путем пошли деньги во Францию. И Троцкий в Париже смог издавать новую, уже полноформатную газету «Наше слово». В ней стали сотрудничать Урицкий, Лозовский, Антонов-Овсеенко, Луначарский, Чичерин. Дружным хором поливали грязью свою родину, получали за это неплохие редакционные оклады, гонорары.

Заметной сотрудницей сети Парвуса стала и Коллонтай. К началу войны она жила в Берлине. Арестовали как русскую, но уже через день выпустили по ходатайству социал-демократических депутатов рейхстага. И Александра Михайловна совершает очередной крутой поворот в жизни. Точно так же, как раньше предала мужа, сына, семью, так теперь она предает родину, Плеханова, соратников-меньшевиков. Становится кадровой немецкой шпионкой. Хотя с ее персональной точки зрения шаг выглядел вполне оправданным. Она ведь уже выходила на уровень «звезды», колобродила по свету в свое удовольствие, сверкая на сборищах социалисток и феминисток… Война это перечеркнула. Так что же, прозябать в каком-нибудь Цюрихе? Терять годы? А ей уже 42… А новое амплуа раскрывало перед ней даже большие возможности, чем прежнее…

Коллонтай порывает с плехановцами, переходит к большевикам, перебирается в Копенгаген и начинает работать при штабе Парвуса. А следующим ее любовником становится Шляпников. Официальным «фаворитом», кратковременные связи были не в счет. Александра Михайловна была привлечена к ответственной операции германских спецслужб по пропаганде в США, проводившейся осенью 1915 г. Все более явно стало намечаться сползание Америки в лагерь Антанты, опасались ее вступления в войну. И целью операции было повлиять на общественное мнение американцев, чтобы не допустить этого. Заказывались нужные материалы в печати, подкупались конгрессмены. В рамках этих мероприятий было устроено и грандиозное пропагандистское турне Коллонтай по США. «Русская революционерка», умевшая хорошо говорить и преподнести себя, должна была произвести впечатление.

Ехала она, кстати, по путевке не российской, а Германской социал-демократической партии. А организатором и распорядителем турне был Людвиг Лоре, секретарь Немецкой федерации социалистической партии Америки — и резидент германской разведки в Нью-Йорке. Но обращает внимание тот факт, что на пути Александры Михайловны появился вдруг еще одни человек, который неоднократно встретится на страницах этой книги. Джон Рид. Официально — журналист (и довольно хороший), корреспондент журнала «Метрополитен». Но он был известен и в администрации Белого Дома, в документах Госдепартамента округло указывалось, что он «оказывал некоторую помощь в мексиканских делах». А если не округло, а прямо, то Рид был шпионом. В 1915 г. он отправился в Россию «для подготовки статей о восточном фронте». Нашей контрразведкой он был арестован — при нем нашли письма, которые он вез из Румынии «галицийцам антирусских настроений», и ряд других улик. Но не только журнал «Метрополитен», а и Госдепартамент США тут же вздыбились в его защиту. Конфликтовать с Америкой наше правительство не желало, и Рида отпустили [139].

Домой он возвращается через Норвегию. И попадает на один пароход с Коллонтай. Такая повышенная концентрация сотрудников спецслужб сама по себе вызывает подозрения. Тем более что германская шпионка и американский шпион мгновенно нашли общий язык. И не только язык, но и все остальное, что обычно находят друг у друга в постели. Неслучайность их встречи видна и из того, что Рид, взяв Коллонтай под опеку на судне, остался при ней и в Америке, всюду сопровождал ее во время турне. Оно продолжалось 4 месяца. Александра Михайловна объехала 80 крупных городов США. В каждом из них устраивались митинги, лекции, вечера для рабочих, и гостья гневно обличала Антанту за то, что она натравила на «культурную» Германию «дикарей и варваров»: «Тут и русские казаки, и дикари иных видов: и индусы, и алжирцы, и нет им числа» [72].

Но если уж говорить об играх спецслужб, то можно обратить внимание и на такое обстоятельство. Все турне Коллонтай по США освещала, рекламировала и пропагандировала «рабочая» нью-йоркская газета «Новый мир». Несмотря на то, что ее владелец Вайнштейн был связан не с германской, а с британской разведкой. Впрочем, когда речь идет о России и русских, подобным «загадкам» можно уже не удивляться. Ведь и французские спецслужбы (а они в Первую мировую работали очень квалифицированно), не могли не знать о Циммервальдской конференции и принятых там решениях. Но целая делегация эмигрантов во главе с Троцким и Мартовым проследовала через границу из Франции в Швейцарию, без препятствий вернулась обратно в Париж и продолжила там орудовать. Ну а Александру Коллонтай по возвращении из Америки Парвус направил в Норвегию, где она организовала и стала курировать запасной канал пересылки в Россию денег, снаряжения, литературы. Очевидно, это означало повышение. К финансам не каждого допустят.

 

13. Чьим было «германское золото»?

В начале 1915 г., после побед, одержанных Россией, с ней заигрывали, старались ублажать. Так, в период подготовки Дарданелльской операции было заключено соглашение Сайкса-Пико о будущем разделе английских и французских сфер влияния в Турции — в нем предусмотрели, что русским надо бы отдать под контроль Константинополь, проливы Босфор и Дарданеллы. (Правда, это был не договор, а лишь «рабочее» соглашение. Россия окончательного ответа не дала, ее МИД и Генштаб полагали, что Стамбул брать нельзя, проблем возникнет больше, чем выгод). Французский посол Палеолог по поручению Парижа вежливо выспрашивали у царя, какими он видит будущие границы в Польше, на Балканах, Кавказе? [120]

Но как только наша страна понесла тяжелые поражения, с ней вообще перестали считаться! О спасении Франции и Сербии в 1914 г., о том, что Россия приняла на себя главные удары в 1915 г., было мгновенно забыто! Беспардонно объявлялось, что она «не вносит достаточный вклад в победу»! Заговорили уже о «неэффективности» союза с русскими [168]. И речь пошла не о вознаграждении, а вообще… о расчленении России! В марте 1916 г. тот же Палеолог не без злорадства писал: «Если русские не будут напрягаться до конца с величайшей энергией, то прахом пойдут все громадные жертвы, которые в течение 20 месяцев приносит русский народ. Не видать тогда России Константинополя: она, кроме того, утратит и Польшу, и другие земли». «Если Россия не выдержит роли союзника до конца, …она тогда лишит себя возможности участвовать в плодах нашей победы; тогда она разделит судьбу Центральных держав». И раздел российских территорий исподтишка уже начался! Франция заключила тайный договор с поляками о восстановлении их самостоятельного государства — причем поляки претендовали на старинные владения Речи Посполитой: Украину, Белоруссию, Литву.

С русскими представителями при союзном командовании теперь обращались по-хамски, маршал Жоффр «цукал» наших генералов, как собственных проштрафившихся подчиненных. Стратегические решения западные державы принимали без учета мнения царского правительства и командования. С кредитами и поставками норовили облапошить. Начальник штаба Ставки генерал Алексеев в январе 1916-го писал российскому представителю в Париже Жилинскому: «За все, нами получаемое, они снимут с нас последнюю рубашку. Это ведь не услуга, а очень выгодная сделка. Но выгоды должны быть хотя немного обоюдные, а не односторонние». Англия дошла до того, что потребовала отдать ей «весь русский торговый флот, находящийся в свободных морях» — в виде компенсации даже не за поставки, а за прикрытие перевозок британскими крейсерами [133]. Столь наглое требование отвергли — что ж, тогда Англия стала сокращать поставки. В 1916 г. в Париже состоялась торговая конференция, где союзники дружно принялись вырабатывать «экономическую программу для России» — не особо интересуясь, что об этом думает сама Россия. По сути, начались споры о послевоенных разделах русского рынка. Британия, как «главный кредитор», претендовала на львиную долю. Франция тоже хотела урвать свое, навязывала льготные таможенные тарифы для своих товаров.

Либеральную оппозицию Запад брал под покровительство уже неприкрыто. Для переговоров в Россию приехали французские министры Вивиани и Тома. Посетили Думу, и там было громогласно заявлено: «Французы горячо и искренне относятся к Государственной Думе и представительству русского народа, но не к правительству. Вы заслуживаете лучшего правительства, чем оно у вас существует». А председателю Думы Родзянко Тома «дал полномочия» при необходимости обращаться лично к нему или к французскому главнокомандующему Жоффру «с указанием на происходящие непорядки» [133,134]. Это что, в порядке вещей? Министры одной страны клеймят правительство другой, союзной державы, и дают «полномочия» спикеру ее парламента?

Но нет, Россию слишком рано списали со счетов. Она вдруг снова проявила свою мощь! К весне 1916 г. проблемы со снабжением удалось полностью преодолеть. Причем без западных «друзей»! Видный британский историк И. Стоун писал: «Нечестность и авантюризм иноземных бизнесменов разрушили веру русского народа в иностранных капиталистов. В Петрограде, в отталкивающей атмосфере ожидания обогащения один за другим паразиты въезжали в отель «Астория»… Кризис с военным оборудованием и боеприпасами длился до тех пор, пока русские не оказались способными обеспечить себя сами» [168]. Да, сами, опираясь на собственные силы и ресурсы. В годы мировой войны Россия совершила промышленный рывок, по масштабам своего времени сопоставимый с рывком Великой Отечественной. По подсчетам академика Струмилина ее производственный потенциал в 1914–1917 гг. вырос на 40 %. Возникло 3 тыс. новых заводов и фабрик, а старые расширялись и модернизировались.

Позиционная оборона помогла накопить и подготовить резервы. И на фронтах снова стояли великолепно обученные и вооруженные армии, возглавляемые опытными и грамотными полководцами. Первыми начали активные операции войска Юденича в Закавказье. В феврале они взяли неприступную крепость Эрзерум. Затем ударили на приморском фланге, овладев Трапезундом. И устремились вглубь Турции, уничтожив две неприятельских армии… А в июне нанесли удары основные фронты. Впервые в ходе войны была взломана многополосная позиционная оборона. Ни англичанам, ни французам этого еще не удавалось, а армиям Брусилова удалось. Наши части продвинулись на 200–400 км, снова заняли большую часть Галиции, захватили огромные трофеи, потери противника составили 1,5 млн. солдат и офицеров. Австро-Венгрия была практически разгромлена, Германии тоже крепко досталось. У союзников дела обстояли куда более плачевно. В бесполезных мясорубках под Верденом и на Сомме они понесли колоссальные потери при продвижении на 5–10 км. Италия потерпела катастрофическое поражение под Трентино. Англичане пытались наступать в Ираке — турки окружили и уничтожили их экспедиционный корпус.

Да, Россия снова поднялась во весь рост, развернулась в полную силу. И… что бы вы думали? Отношение к ней западных союзников снова развернулось на 180 градусов! О, теперь с нашими представителями за рубежом разговаривали совсем не так, как до Брусиловского прорыва. И желающих выделить кредиты на приемлемых условиях нашлось предостаточно. «Друзья» всячески спешили загладить свое вчерашнее хамство. Англичане наградили царя орденом Бани I степени и произвели в британские фельдмаршалы. А французы свернули тайные соглашения с поляками. Вместо этого Палеолог по поручению своего правительства быстренько разработал и предложил договор Николаю II — Франция признает, что Россия имеет полное право сама установить свои западные границы, пусть берет все, что захочет, а за это пусть поддержит претензии Франции на Эльзас и Лотарингию.

Однако в целом получалась парадоксальная вещь. Проигрывала сражения наша страна — плохо, а выигрывала… тоже плохо! Ее не только снова зауважали, но и снова боялись ее усиления. А средством «исправить» это опять были удары в спину. Активизировалось сколачивание заговоров. Прямое участие в их организации приняли западные дипломаты. И Палеолог, и британский посол в Петрограде Бьюкенен. Посольства стали крышами для заговорщиков не только в переносном, но даже и в прямом смысле. Под этими крышами устраивались сборища оппозиции, звучали антиправительственные речи, строились планы. Кроме думских кругов, давно уже связанных с послами, в заговоры втягивалась часть придворных, военных, аристократии, даже родственников царя. В октябре 1916 г. сессия Думы вылилась во вторую атаку на власть. Через военно-промышленные комитеты либералы вели раскачку рабочих, чтобы создать нестабильность, обеспечить действиям заговорщиков массовую поддержку. Агитация принимала все более крайние формы: дескать, в правительстве — изменники, царица — шпионка, ведут Россию к поражению. Но с другого направления эту же самую раскачку вела сеть Парвуса. Под теми же самыми лозунгами.

Нет, Россию губила не «реакционность», не самодержавный «деспотизм», а наоборот, слабость власти. Во всех других воюющих государствах тыл был мобилизован, действовали законы военного времени, суровая цензура. И только Россия позволяла себе воевать с вполне «мирным» тылом. Рабочие могли бастовать сколько им вздумается, оппозиционеры — поднимать парламентские бури, газеты — печатать то, что им закажут и оплатят. Нерешительный царь хотел добиться гражданского мира, шел на поводу у «общественности», снимал министров, которые раздражали либералов, а получалось еще хуже. Потому что новые министры тоже становились объектом атак, и получилась настоящая свистопляска, всего за год в стране сменилось 4 премьера, 4 министра внутренних дел, 3 министра иностранных дел, 3 военных министра, 3 министра юстиции… Не успевали войти в курс дела, как катились в отставку.

Проблемы усугублялись тем, что произошло обычное для войны расслоение. Патриотические рабочие, интеллигенты, крестьяне, военные стремились на фронт, а в тылу скапливались шкурники. На заводы вместо тех, кто ушел в армию, хлынула «лимита», желающая получить броню от призыва. Офицеры и унтеры, опасающиеся попасть на передовую, правдами и неправдами пристраивались в тыловых запасных батальонах. «Земгусары» — служащие «Земгора», тоже защищенные от призыва, деляги, нувориши погрязали в махинациях и прожигали легкие деньги. На фронте шли тяжелые бои, а в «мирных» городах сверкали огнями и гремели музыкой рестораны, кафешантаны, варьете. В конце 1915 г. лидеры легальных социалистических групп устроили в Петрограде тайный съезд под председательством Керенского. Была принята резолюция: «Когда наступит последний час войны, мы должны будем свергнуть царизм, взять власть в свои руки и установить социалистическую диктатуру». Обо всем, что происходило на съезде, было хорошо известно не только Охранному отделению, но и иностранным послам! И никаких репрессивных мер не последовало.

Россию буквально наводнили шпионы. В Финляндии граница оставалась «прозрачной», через нее проникали все кому не лень. Почти в открытую велась вербовка финских добровольцев в германскую армию. Особенно массированной обработке подвергся Балтфлот, базирующийся в Гельсингфорсе (Хельсинки). В октябре 1915 г. произошел бунт на линкоре «Гангут». В результате была вскрыта крупная большевистская организация на флоте, арестовали более 100 человек. Но лишь двоих приговорили к смертной казни, да и то царь помиловал, заменил каторгой. Остальные отделались заключением и ссылками. А большинство арестованных и заподозренных свели в матросский батальон и отправили на фронт искупать вину. Но батальон отказался воевать, не выполнял приказы и стал разлагать соседние части. И как думаете, судили? Расстреляли? Нет. Батальон расформировали, а матросов вернули на свои корабли. Вот и судите сами, может ли выиграть войну государство, действующее подобным образом?

Контрразведывательное отделение Генштаба располагало списком из 58 фирм, чьи связи с немцами были установлены достоверно и 439 фирм, подозревавшихся в таких связях. Но ничего не могло поделать с ними! Существующие законы не позволяли! Например, контрразведка прекрасно знала, что центром шпионажа в столице является гостиница «Астория». Знала, что руководят этой работой сотрудники гостиницы Рай, Кацнельбоген и Лерхенфельд. Но целых 2 года понадобилось… не для того, чтобы арестовать и покарать их. А лишь для того, чтобы закрыть гостиницу, лишив противника удобной «крыши» [118].

И все звенья подрывной работы взаимодействовали между собой — если не прямо, то косвенно. Банкиры и торгаши обваливали рубль, что вызывало рост цен. Организовывали дефициты промышленных и продовольственных товаров то в одних, то в других районах. Это использовали думцы и газетчики для нападок на правительство. Подорожанием были недовольны рабочие, и агитаторы подталкивали их бастовать, требовать повышения зарплаты. Аресты агитаторов влекли за собой возмущенные протесты все той же Думы. А разогнать Думу царь не решался — ее поддерживали правительства союзных Англии и Франции. Разорвать этот заколдованный круг попытался начальник штаба Верховного Главнокомандующего генерал Алексеев, предложил ввести диктатуру тыла. Нет, провалили! К царю в Ставку примчался председатель Думы Родзянко и убедил не делать этого — дескать, это «бесполезно и опасно», как бы пущих беспорядков не вызвало [133].

Единственное, чего смог добиться Алексеев, — учреждения особой следственной комиссии генерала Н. С. Батюшина для борьбы с саботажем и экономическими диверсиями. В нее вошли лучшие специалисты и следователи контрразведки: Резанов, Орлов, Барт, Логвинский, Малофеев и др. И работать начали очень результативно. Да еще бы не результативно, ведь оперативных материалов у контрразведки уже было полным-полно. Знали, кого надо за жабры брать. А теперь наконец-то полномочия на это получили. Одними из первых были арестованы родственники Троцкого, Абрам Животовский с братом. Загремел за решетку банкир и медиамагнат Дмитрий Рубинштейн, тесно связанный с немцами через «Ниа-банк» Олафа Ашберга — летом 1916 г. в докладе кайзеру о развертывании подрывной работы канцлер Бетман-Гольвег назвал Рубинштейна «самой многообещающей личностью» [139]. Также арестовали юриста Вольфсона, промышленников Шапиро, Раухенберга, Шполянского, сахарозаводчиков Бабушкина, Гепнера, Доброго. Контрразведка копнула фирму Нобеля, Внешторгбанк, Международный банк. При обысках нашли предвоенные циркуляры германского генштаба № 2348 и 2348-бис, хранившиеся наряду с другими деловыми бумагами. В Международном банке обнаружили и инструкции Макса Варбурга [118].

Под удар попали еще не самые крупные фигуры — от них нити вели к настоящим «китам»: Бродскому, Цейтлину, Терещенко, Гинзбургам, Манусу. Но все это кончилось… ничем. Против комиссии подняла вой вся «общественность», обыски и изъятия документов объявлялись вопиющими «беззакониями», «разгулом реакции». Комиссию Батюшина очень быстро и умело посадили в лужу. Нашли в ней слабое звено, некоего Манасевича-Мануйлова, при проверке очередного банка спровоцировали его взять «отступного» — мечеными купюрами. Поймали на взятке, и все газеты растрезвонили, что комиссия просто занимается вымогательством. Что же касается арестов, то иностранная пресса квалифицировала их как… «еврейский погром». В защиту «пострадавших» дружно выступили англичане, французы, американцы. А российские банкиры и промышленники вышли напрямую на царя, очень прозрачно намекая, что не время ссориться с их кастой. И добились своего, Николай II повелел закрыть дела. Причем даже это было использовано против него! Теперь распускались слухи — ага, дескать, сами видите, царь с царицей покрывают изменников и шпионов!

Между тем подрывная работа наращивалась. Министр внутренних дел Щербатов докладывал на заседании правительства: «Агитация идет вовсю, располагая огромными средствами из каких-то источников…». Морской министр Григорович сообщал: «Настроение рабочих очень скверное. Немцы ведут усиленную пропаганду и заваливают деньгами противоправительственные организации. Сейчас особенно остро на Путиловском заводе». Впрочем, тут есть одно «но». И очень немаловажное «но». На которое давно уже обратили внимание некоторые иностранные исследователи [139, 150]. Кстати, тоже любопытно получается, зарубежные историки обратили, а отечественные упорно не замечают очевидного факта. Повторяют рассуждения о «германском золоте» для Ленина, абсолютно не задумываясь — а откуда же у Германии могло взяться «лишнее» золото? И в таких количествах? Перед войной она тратила колоссальные средства на подготовку своей промышленности, армии, флота, очутилась из-за этого на грани дефолта [47]. Потом у нее было два года тяжелых сражений на нескольких фронтах. При этом Германии приходилось многое покупать за границей — продовольствие, сырье. В Скандинавии — железную руду, никель, в Румынии скупали весь урожай, пока она не примкнула к Антанте, многое завозилось через Швейцарию. Сама же Германия в годы войны не продавала ничего. Да еще и оказывала большую финансовую поддержку Турции. Так откуда же могли взяться сотни миллионов для российских революционеров и сепаратистов?

Но тут надо учитывать, что финансовая система Германии обладала определенными особенностями. В рейхе поручения правительства выполняли частные банки. В 1915–1916 гг. государственная казна была уже пуста. А задача финансировать систему Парвуса была возложена на компании «М. М. Варбург», «Райте-банк» и «Дисконт-Гезельшафт». Теоретически предполагалось, что государство со временем выплатит им долг или рассчитается иными способами — выгодными подрядами, концессиями, льготами. Банки согласились принять на себя поручение, а за счет чего его выполнят, правительство не интересовало. Но, разумеется, и Макс Варбург со товарищи расходовали не какие-то свои личные сбережения. Суммы больно уж значительные. А капиталы германских банков уже и перед этим использовались для других заказов правительства, они вкладывались в военное производство, закупки, займы союзникам. «Лишних» миллионов у банкиров тоже не было.

И ни у одной воюющей державы их не было. Зато избыточные наличные средства имелись за океаном! Они хлынули в США как оплата военных заказов, оплата промышленных и продовольственных товаров, которые поставлялись в разоренную Европу. Америка-должник превращалась в Америку-кредитора. Теперь уже она ссужала займы Англии, Франции, которые до войны считались «мировыми банкирами». И основным источником «германского золота» могли стать только США.

Доказательства есть. В 1919 г. американская военная разведка представила в так называемый комитет Овермана (созданный конгрессом для расследования закулисной деятельности окружения Вильсона) сведения о займах, которые американские банкиры выделяли Германии. Согласно показаниям агента-посредника Хайнена, немцы получали деньги от фирмы «Кун и Лоеб» через банк Макса Варбурга начиная с сентября 1914 г. — первый транш составил 400 тыс. долл. Всего же через «Кун и Лоеб» было депонировано в «М. М. Варбург» 25 млн. долл. [139]. Почему бы и нет, если партнерами «Кун и Лоеб» были два брата Макса? И один из них — вице-президент Федеральной резервной системы США?

Но деньги, несомненно, переводились и через другие каналы, через нейтральные государства. Финансирование и отмывка шли под разными прикрытиями. Так, Присцилла Робертс упоминает, что Яков Шифф переводил крупные суммы Максу Варбургу для «благотворительных» целей — на оказание помощи евреям, пострадавшим в Польше и Галиции (о том, чтобы хоть один еврей, разоренный в ходе боевых действий, получил материальную компенсацию, история скромно умалчивает). Позже внук Якова Шиффа оценил вклад своего деда на революцию в Россию в 20 млн. долл.

Но ограничиваться только фигурой Шиффа, только банком «Кун и Лоеб», нет оснований. Просто он был наиболее одиозной личностью. Сионист, масон, открыто декларировавший свою вражду к России, бизнесмен германского происхождения — вероятно, для «мировой закулисы» и требовался такой тип, чтобы на нем сосредоточивалось все внимание. Однако, например, американский историк Э. Саттон приводит многочисленные доказательства причастности к революции другого крупнейшего банкира США, Дж.-П. Моргана. Не еврея. Не поддержавшего призывы Шиффа о финансовом эмбарго для России, а наоборот, предлагавшего ей займы, выражавшего симпатии [139]. Подрывную работу в России оплачивали не только американцы. Известно, скажем, что владелец лондонского банка «Джойнт-сток» Мильнер вложил в революцию 21 млн. руб (10,5 млн. долл.) [105]. Германия была только перевалочным пунктом для «отмывки» денег. Как видим, система была сложной, но хорошо продуманной, и действовала безотказно.

Между прочим, точно так же, как это было в 1904–1905 гг., проявлялись немалые «странности» и в российском руководстве. И очень много вопросов вызывает не кто иной, как министр финансов Петр Барк. В самом начале войны — один из главных инициаторов введения «сухого закона», нанесшего сильнейший удар по финансовой системе государства. Потом Барк творит «чудеса», раскатывая по свету и добывая займы у западных держав, — но займы на кабальных условиях, за обеспечение золотом. В Америку министр финансов направляет своего представителя. И им оказывается Г. А. Виленкин, родственник Шиффа, который уже исполнял ту же самую роль в японскую войну. Мало того! Еще одним доверенным представителем Барка стал… Олаф Ашберг [154], креатура Макса Варбурга и Парвуса. Ездил по разным странам то вместе с российским министром, то один, помогая добывать для России кредиты, обеспечить поставки. В 1915 и 1916 гг. в Нью-Йорке вел переговоры с банкирами от имени Барка.

При таких «странностях» очень даже не трудно предположить, что на разрушение России шло… русское золото. То самое, которое из подвалов нашего казначейства отправлялось в Англию за предоставление займов. Которое отправлялось в Америку для оплаты поставок. Ну а потом становилось «германским» и обеспечивало революционеров.

 

14. В какие игры играла Америка

То, что лежит на поверхности, не всегда является истиной. Например, анализируя антироссийскую деятельность Шиффа, некоторые историки указывают на его германское происхождение, сохранившиеся родственные и деловые связи с Германией и делают вывод, что он работал в пользу немцев. Но все отнюдь не так просто. Напомним, что в Белом Доме ставленником Шиффа, Ротшильдов и связанных с ними кругов был полковник Хаус. Он, по сути, подмял под себя Госдепартамент, рулил внешней политикой США. И Америка, хоть и сохраняла нейтралитет, с самого начала войны подыгрывала Антанте. Как уже отмечалось, Хаус в 1914 г. настраивал Вильсона, что победа Центральных держав опасна для Америки. Но нежелательна и победа Антанты, если в числе победителей будет Россия.

Это была позиция не только Хауса и Шиффа. Такова была позиция «финансового интернационала». И если Макс Варбург стал одним из руководителей спецслужб Германии, если Фриц Варбург выполнял секретные поручения Берлина в Швеции, то и они предавали свою родину! Работали в ее пользу лишь до определенного предела. Монархия Гогенцоллернов, контролирующая и регулирующая деятельность бизнесменов, была для них неудобной обузой. Как и монархия Габсбургов для австрийских Ротшильдов. Куда лучше демократия, при которой все продается и все покупается. Поэтому Центральным державам, в конце концов, предстояло проиграть, чтобы пали короны. Но потом. А до поры до времени их поддерживали, чтобы сперва пала Россия. Хаус в одном из писем Вильсону отмечал: «Остальной мир будет жить более спокойно, если вместо огромной России в мире будут четыре России. Одна — Сибирь, а остальные — поделенная Европейская часть страны» [6]. Это писалось ох как задолго до аналогичного плана Збигнева Бжезинского!

Ну а самой Америке требовался нейтралитет, чтобы участники войны как следует измочалили друг дружку, а американский капитал собрал достаточную прибыль. В том числе и за счет России. Деловые связи США с нашей страной в период войны чрезвычайно активизировались. За океан ехали представители российских предприятий, коммерческих компаний. В Петроград двинулись американские бизнесмены. Но в связи с этим исследователи уже обратили внимание на явно не случайный факт. В июне 1914 г., едва прозвучали выстрелы в Сараева, из совета директоров крупного «Нэшнл Сити банка» внезапно, без объявления причин, вышли два самых весомых американских финансиста, Морган и Шифф. А через пару месяцев, когда загремели пушки, именно «Нэшнл Сити банк» стал главным каналом по наведению финансовых мостов с Россией.

Его управляющий г. Мезерв в августе 1915 г. прибыл с широкими полномочиями в Петроград, и с этого момента до февраля 1917 г. в книге посетителей министра финансов П. Барка имя Мезерва встречается чаще всех других имен! Но, разумеется, представитель американского капитала контактировал не только с министром. Он установил прочные деловые связи с председателем правления Русско-Азиатского банка А. И. Путиловым, Сибирского банка Э. К. Грубе, Азовско-Донского банка Б. А. Каменкой, нефтепромышленником Э. Л. Нобелем, управляющим Московским Соединенным банком братом будущего чекиста А. Р. Менжинским. Да и российская «общественность» горячо ринулась развивать отношения с американцами. Появляется Русско-Американская торговая палата — инициатором ее создания и председателем стал один из главных оппозиционеров и заговорщиков А. И. Гучков. Петроградское отделение палаты возглавил товарищ председателя Думы прогрессист А. Д. Протопопов [154]…

В России появились и другие влиятельные гости из Америки. В качестве советника Вильсона приезжает Чарльз Крейн, руководитель компании «Вестингауз Электрик». Приезжает вице-президент банка Моргана «Гаранти траст» М. П. Мэрфи. Кстати, не только банкир, но и организатор сепаратистского путча в Панаме в 1903 г. Специалист. А сопровождает его в поездке по России — Олаф Ашберг. Один за другим вырабатывались и предлагались самые «заманчивые» проекты займов. Берите сколько надо! Но под обеспечение акций железных дорог, предприятий, месторождений золота, платины… Однако царское правительство строго блюло национальные интересы и подобные предложения признавало неприемлемыми. Что ж, западные бизнесмены все равно в накладе не оставались. Находили общий язык напрямую с русскими банкирами, с лидерами «общественности».

Казалось, дружба действительно должна укрепляться, Америка — без пяти минут союзница. Сама она, правда, преодолеть эти «пять минут» еще не спешила. Но ориентацию проявляла все более определенно. Американские поставки и кредиты странам Антанты шли не в пример более широким потоком, чем Центральным державам. Предпринимались и усилия, чтобы подтолкнуть США к активным действиям. В мае 1915 г. британские спецслужбы организовали провокацию с «Лузитанией». Это был английский пассажирский пароход, на борту находилось 2 тыс. человек (в том числе около 100 американских граждан). Но на лайнер загрузили еще и снаряды, взрывчатку, была допущена широкая утечка информации, что «Лузитания» везет военные грузы. Распространялась даже версия, будто она является вспомогательным крейсером [168]. А когда ее потопила германская подводная лодка (а может, и не лодка, может, мина сработала), был раздут скандал на весь мир. Правительство США подыграло англичанам, выступило с гневным осуждением…

Аналогичные истории повторялись еще несколько раз. Немцы топили какое-нибудь «мирное» судно, на котором англичане перевозили войска и вооружение, и тут же гремели ноты Вильсона, требующие от Германии прекратить «варварскую» подводную войну — под угрозой разрыва отношений… На самом-то деле Америка воевать не могла. У нее не было армии, кроме морских пехотинцев (для карательных акций в «банановых республиках»). Пока она призвала бы в строй, обучила солдат, сформировала соединения, перебросила их в Европу, германские подводные лодки давно успели бы задушить Англию блокадой — она же на своем острове не могла существовать без подвоза извне. Но и в окружении кайзера действовали агенты «финансового интернационала». Стращали Вильгельма американской опасностью, и он отдавал приказ прекратить подводные операции. Таким образом, благодаря нотам Вильсона англичане избежали гибельной для них блокады. А общественное мнение США исподволь готовилось к войне против Германии.

Но для России за американской пазухой приберегался и наращивался здоровенный камень. О русских революционерах в 1914 г. был снят даже художественный фильм «My Ofcial Wife» — он прошел с большим успехом, популяризируя борцов с царизмом и вызывая к ним симпатии. Революционеров в США оседало много. Бежали сюда после революции 1905 г., приезжали и позже. Их брали под опеку местные социалистические, благотворительные организации. Все получали возможность устроиться. Кадры революционеров не только накапливались и приберегались, они и специально отбирались — кто кажется подходящим. Коллонтай во время своего турне явно понравилась американским закулисным силам, и ее пригласили снова, дали работу — читать лекции, писать статьи.

Еще одной важной и очень не простой фигурой был Юрий Александрович Ларин (Михаил Зальманович Лурье). Он был близок к масонским и сионистским кругам, являлся одним из ближайших сотрудников Парвуса. В 1906–1907 гг. руководил областной социал-демократической организацией в Киеве. Но после этого почему-то отошел «в тень». На лидирующие роли больше никогда не выдвигался и не стремился, но влияние имел огромное. В 1912 г., когда враги России попытались объединить социал-демократов вокруг Троцкого, Ларин участвовал в создании Августовского блока. А потом очутился в США. Или взять такую личность как Николай Бухарин. Партийный теоретик второго разряда. Жил в Австрии. С началом войны вместе с Лениным застрял в Швейцарии. Но стоило ему жениться на дочери Ларина, как и он быстро попал в Америку. И деньги на проезд откуда-то нашлись, и с визами никаких проблем не возникло.

Русская военная разведка сообщала, что в США первое крупное собрание революционеров состоялось 14 февраля 1916 г. «в восточной части Нью-Йорка. Присутствовало 62 делегата, из которых 50 являлись ветеранами революции 1905 года, а остальные — новыми членами». Обсуждались возможности «совершения великой революции в России, поскольку момент крайне подходящий». Некоторые делегаты высказывали сомнения. Дескать момент-то подходящий, но вряд ли что-то получится без больших средств. Однако их тут же заверили, что с финансами проблем не будет, — как только потребуется, нужные суммы поступят «от лиц, симпатизирующих движению за освобождение русского народа». В связи с этим многократно упоминалось имя Шиффа.

Кстати, революции, кроме политического аспекта, представляли собой очень выгодный бизнес. И американские тузы уже имели немалый опыт подобных операций. Как уже отмечалось, они организовали переворот в Панаме — после чего получили «на вечные времена» зону будущего Панамского канала. Банкиры США поддерживали китайскую революцию в 1912 г. Ее финансирование осуществлялось в основном через синдикат «Хант, Хилл энд Беттс». Активно поучаствовали и в мексиканской революции. Хотя отряды мексиканских повстанцев перебили многих ненавистных «гринго», вторгались на территорию США, компания Моргана через подставные фирмы поставляла им оружие, имея солидную прибыль [139].

К работе с русскими революционерами в Америке подключилась и британская разведка. Точнее, ее резидент Вильям Вайсман. До войны — банкир. И после войны он станет банкиром, причем в Англию не вернется, будет принят в компанию Шиффа. Он успел послужить во Франции на фронте, а в 1915 г. перешел в «Сикрет Интеллидженс Сервис», секцию МИ-1с (позже МИ-6). Принял его в кадры разведки самолично шеф этой организации Мансфилд Каминг. Тот самый сверхсекретный шеф, который в мемуарах британских шпионов и в романах Флеминга о Джеймсе Бонде именуется только инициалом — сэр «К». В 1916 г. Вайсман был направлен в США, получив особые, очень широкие полномочия. Ему предоставлялась полная самостоятельность, независимость от других ветвей спецслужб и их руководства, подчинялся он напрямую только Камингу.

Главной задачей Вайсмана было установить связи в правительстве и деловых кругах Америки, чтобы всячески способствовать ее скорейшему вступлению в войну. «Крышей» резидентуры стала закупочная комиссия британского министерства вооружений — та комиссия, которая размещала в США военные заказы и для Англии, и для других стран Антанты, в том числе для России. А для Вайсмана подобное прикрытие позволяло выгодно сочетать разведку с коммерцией, получая комиссионные с каждого заказа. Контакты с воротилами Уолл-Стрита он навел очень быстро. Уж ясное дело, Каминг знал, кого посылать. Человека из банкирской среды, масона (как и сам Каминг).

Вайсман оказался и хорошим разведчиком, сформировал собственную сеть. Но занялся не только американскими, а еще и российскими делами. А главным его помощником и консультантом по нашей стране стал Соломон Розенблюм. Вам незнакомо это имя? Он больше известен под другим — Сидней Рейли. По одним источникам — уроженец Одессы, по другим русской Польши. Встречаются упоминания, что шпионить он начал еще в русско-японскую войну, добыв для противника планы Порт-Артура. Но это, скорее, легенда. Дело в том, что Рейли впоследствии создавал себе имидж супершпиона и отчаянно темнил, всякий раз выдавая разные версии своего прошлого. Что из этого было правдой, а что он напридумывал, остается загадкой. Доподлинно известно лишь то, что в 1906–1914 гг. он жил в Петербурге, занимался спекуляциями и маклерством. Потом его принял к себе на службу Абрам Животовский, дядя Троцкого. И послал за границу в качестве своего представителя. Рейли побывал в Японии, основав там филиал синдиката Животовского, закупавший взрывчатку для русских снарядов. А затем приехал в США и обосновался в Нью-Йорке.

Рейли закупал для Животовского металл и другие стратегические материалы. Но он развернул и собственный бизнес, покупая и перепродавая оружие, военное снаряжение, сырье. И секреты тоже. Англичане завербовали его то ли в Америке, то ли еще раньше, в США он сперва работал под началом капитана Твейтеса. Однако сотрудничал и с другими разведками. Продавал немцам данные о русских военных заказах. Информацию о немцах продавал англичанам. Информацию об англичанах — снова немцам. Когда от эмигрантской, но патриотической газеты «Русский голос» поступили доказательства, что представитель российской миссии полковник Некрасов — немецкий шпион, и Твейтесу была поручена проверка, Рейли сумел выгородить Некрасова. Но если Парвус был революционером-бизнесменом, то Рейли — шпионом-бизнесменом. Разведывательные дела, если они не сулили личной наживы, его не интересовали. Он имел и собственную сеть агентуры — Бразол, Алейников, Колпачников, некоторые сотрудники русского генконсульства в Нью-Йорке. А от Твейтеса Рейли перешел к Вайсману, причем в двух качествах. С одной стороны, как деловой компаньон британской закупочной комиссии, с другой — как ценный агент [150].

В результате всех этих хитросплетений возникали такие «гадючьи гнезда», что порой просто диву даешься. Американские историки Э. Саттон и Р. Спенс уже обратили внимание на один весьма любопытный адрес — Бродвей, 120. Это был 35-этажный небоскреб, возведенный в 1915 г. В строительстве, кстати, принимал участие Вильям Шахт, папаша будущего «финансового гения» Гитлера Ялмара Шахта. На верхнем этаже размещался элитарный банкирский клуб, где собирались Морган, Шифф, Барух, Маршалл, Лоеб, Гугенгейм и прочие воротилы высшего ранга. Остальное здание заполнили своими офисами и представительствами множество фирм. «Дженерал электрик», «Вестингауз», «Морис Плэн», «Стоун энд Уэбстер»… Из девяти директоров Федеральной резервной системы США у четверых основные рабочие кабинеты располагались по адресу Бродвей, 120.

В этом здании разместился целый ряд фирм, делавших бизнес на экспорте революций, как упомянутая «Хант, Хилл энд Беттс». Активно играла на революциях и могущественная компания «Америкен Интернешнл Корпорейшен», специально созданная для эксплуатации отсталых стран. Главным ее акционером был банк Шиффа «Кун и Лоеб», базировалась она в том же здании, Бродвей-120. А ее директором являлся Отто Кан — и, кстати, именно через Кана связи с «Кун и Лоеб» поддерживал британский резидент Вильям Вайсман.

По адресу Бродвей-120 располагался и офис Джона Мак-Грегора Гранта, который представлял в США питерского банкира Дмитрия Рубинштейна. Военной разведкой США Грант был внесен в список подозрительных лиц. Он был тесно связан с банком «Гаранти траст» Моргана. И с Олафом Ашбергом, который организовал в Петрограде представительство «Экспортного концерна Джон Мак-Грегор Грант энд Ко».

В здании Бродвей-120 располагалась и контора Сиднея Рейли. Она же — нью-йоркский «филиал» резидентуры Вайсмана. Под этой же гостеприимной крышей, не только в одном здании, но и в одном помещении с Рейли вел свой бизнес Александр Вайнштейн. Также приехавший из России. Некоторые дела он проворачивал вместе с Рейли, некоторые сам. Оба посредничали, пристраивали военные заказы (за взятки), прокручивали хитрые и часто сомнительные махинации. За глаза их называли «бандой Рейли-Вайнштейна». И не кто иной как Вайнштейн был организатором и распорядителем упомянутого собрания революционеров 14 февраля 1916 г.

Вайнштейн тоже работал на Твейтеса из британской разведки. Вместе с Рейли участвовал в «отмывании» полковника Некрасова, потом перешел к Вайсману. Вайнштейн и Рейли имели прочные деловые контакты с Олафом Ашбергом. А через Рейли его шеф Вайсман, как глава закупочной комиссии, связался с Абрамом Животовским. Добавим, что у Александра Вайнштейна был в Нью-Йорке еще и братец Григорий — владелец газеты «Новый мир». Той «рабочей» газеты, которая ангажировала турне Коллонтай по США. А к 1916 г. в редакции подобрался вообще замечательный творческий коллектив: Бухарин, Володарский (Гольдштейн), Чудновский, Урицкий, Коллонтай.

По адресу Бродвей-120 размещалась компания «Вайнберг и Познер» [139] (кстати, доводилось слышать, что ее совладельцем был родной дедушка нынешнего телеведущего Познера — хотя, конечно, может и просто однофамилец?). С этой фирмой вел дела Александр Вайнштейн. Ее директор Людвиг Мартенс, выходец из России, гражданин Германии, был связан с большевиками, а в досье американских спецслужб числился весьма подозрительной личностью. А Вильям Вайсман через эту фирму организовал маленькую кинокомпанию «Wisdom Films». По идее, предполагалось средствами кино возбуждать в американском обществе симпатии к Англии, к борьбе против немцев. А реально киностудия стала «отмывочной». Под видом гонораров за консультации, за сценарии перечислялись деньги для подкупа американских писателей, журналистов, оплаты заказных статей и произведений. Существовали связи и с миром американского кино — со студией FOX и другими компаниями, нужными для создания «общественного мнения». А кинозвезда Клара Кимбэлл Юнг, сыгравшая главную роль в фильме о русских революционерах «My Official Wife», считалась официальной партнершей «банды Рейли-Вайнштейна».

И здесь же, на Бродвее-120, находилась банковская контора Беньямина Свердлова! Через которую американские евреи переводили в Россию денежки «бедным родственникам». Она располагалась по соседству с офисом Рейли, английский шпион и Свердлов хорошо знали друг друга, между ними установились личные товарищеские отношения [150]. Любили вместе выпить, покутить, вместе некоторые дела проворачивали. Сколько «совпадений», правда? Или тут более уместна фраза — «ах, как тесен мир»?

Что касается главного задания Вильяма Вайсмана — навести мосты с правительством США и пытаться влиять на политику, то это оказалось нетрудно. Британский посол в Вашингтоне Спринг-Райс вывел его на Хауса, стал посылать к советнику президента с «конфиденциальными сообщениями». И выяснилось — никакое дополнительное влияние по большому счету и не нужно. Мнения Хауса и Вайсмана по всем ключевым вопросам совпадали. Оба полагали, что приближается время, когда Америка должна вступить в войну. Оба были врагами России. Они спелись чудесно. Исследователи отмечают: «Полковник Хаус нашел в нем родственную душу… Вскоре между Хаусом и Вайсманом почти перестали существовать политические тайны» [6]. Требовалось только согласовать все детали для будущих совместных действий. И Вайсман, пользуясь данными ему полномочиями, стал передавать предложения Хауса в Лондон, минуя посла.

Но переговоры о вступлении США в войну пока шли в глубокой тайне. Никаких заявлений и публикаций на эту тему американское правительство не допускало. Потому что шла предвыборная кампания. Прежние лозунги Вильсона, обещавшего народу «новую свободу», ясное дело, не сбылись, положение большинства американцев не улучшилось. А «приватизация» президента кучкой банкиров разозлила других тузов, оттертых от руля управления, разочаровала партийных функционеров. Позиции президента были очень шаткими. Поэтому главным козырем предвыборной агитации стало «Вильсон уберег Америку от войны!». И граждане, голосующие за «миротворца», даже представить себе не могли, что этим «миротворцем» и его окружением война уже предрешена. Предрешена и согласована с правящими кругами Англии и Франции за 9 месяцев до выборов! И американцы, своими голосами выигрывающие для Вильсона второй четырехлетний срок, на самом-то деле устраняли препятствие на пути к войне.

Но было и другое препятствие. Хаус, убеждая президента, что Америка обязана выступить на стороне Антанты, подчеркивал — это будет возможно только после свержения русского царя. [6] Тогда, мол, и сама война примет характер борьбы «мировой демократии» против «мировых автократий». После свержения царя… Это говорилось в 1916 г. А срок вступления США в войну планировался и оговаривался с союзниками заранее — весна 1917 г…

 

15. Как на доске расставлялись фигуры

Если существовали серьезные противоречия между Россией и ее партнерами, то и между самими западными партнерами полного единомыслия, естественно, не было. Каждый искал в первую очередь собственные выгоды. И уж тем более Америка готовилась воевать вовсе не для того, чтобы в выигрыше остались англичане и французы. США пожали все возможные плоды нейтралитета — а теперь следовало пожать плоды победы. Самим. И Хаус готовил почву для этого. «Родственную душу» Вайсмана он сумел обработать так, что сделал, по сути, своим агентом. Он продолжал работать на британскую разведку, выполнять поставленные ему задачи, но лишь в той мере и в том направлении, в каком они соответствовали интересам американской «закулисы». А в Россию весной 1916 г. Хаус направил нового посла Д. Р. Френсиса — не только дипломата, но и своего личного представителя, нацелив его на «борьбу с британским доминированием». То есть противодействовать внедрению англичан в российскую экономику, торговлю, финансы. Постараться застолбить все это для американцев.

Существенную помощь в данном плане оказал послу управляющий «Нэшнл Сити банка» Мезерв, уже давно окопавшийся в Петрограде, обросший связями и знакомствами. Правда, достичь соглашения об открытии филиала своего банка в России ему еще не удалось, все зависло на уровне переговоров. Но Мезерв по сути произвел полномасштабную экономическую разведку. Что имеется у русских? Где? Какие предприятия могут принести большую выгоду? А в плане борьбы с конкурентами Френсису подыграли англичане и французы, когда на Парижской торговой конференции откровенно проявили свои «аппетиты». Американский посол тут же развил бурную деятельность, предупреждая российское правительство, двор, Думу об опасности — очутиться после войны в полной зависимости от западноевропейских держав.

Вместо этого Френсис предлагал «дружескую помощь» США, выложив перед царскими министрами целый пакет подготовленных в Вашингтоне проектов. Которые и впрямь сулили самую широкую поддержку нашей армии и промышленности. А за «помощь» Америке следовало «всего лишь» предоставить в России «особые права». Концессии ключевых железных дорог, месторождений полезных ископаемых, свободный ввоз товаров и торговлю… Словом, чтобы не попасть в зависимость от Англии и Франции, предлагалось превратить нашу страну в американский рынок сбыта и сырьевой придаток. Правительство такие проекты, ясное дело, отвергло. Но посол, вроде бы, даже не очень расстроился. Вероятно, предложения были «пробным камнем», тоже своего рода разведкой. Френсис готов был удовольствоваться меньшим. Так, обе стороны сочли полезной прокладку прямого кабеля для телеграфного сообщения между Россией и США, расходы делились пополам. Через Барка была достигнута договоренность о поощрении деятельности американских компаний в России. А для улучшения взаимопонимания между народами, для распространения за океаном истинных, а не искаженных сведений о наших делах, царское правительство создало в США Русское информационное бюро (РИБ).

Да, к взаимопониманию с Западом Россия стремилась искренне. И, несмотря на все подлости, допущенные союзниками по отношению к ней, царь продолжал воевать по-рыцарски. В марте 1916 г. наступление наших войск у оз. Нарочь опять выручило французов, которым приходилось совсем худо под Верденом. В июне прорыв Брусилова спас разгромленную Италию. Для западных держав, в отличие от победоносной России, кампания 1916 г. обернулась только колоссальными потерями. Что, в общем-то, не мудрено. В новых, изменившихся условиях войны французское и британское командование действовать так и не научилось. Засыпав противника снарядами, тупо гнало свои дивизии в лобовые атаки. Прорыв не удавался, но неудачных операций упрямо не прекращали, гнали все новые соединения неделю за неделей, по несколько месяцев подряд. В побоищах под Верденом и на Сомме союзники положили 1,2 млн. своих воинов.

В результате Франция совсем пала духом. Среди населения и в армии царили уныние и обреченность. А правительство в панике обратилось к царю с просьбой прислать на помощь повыбитым французам русских солдат. Запрашивали аж 400 тыс. человек. Такое количество Николай II и генерал Алексеев посылать отказались. Но и в этом случае союзников в беде не бросили. Было решено направить во Францию 4 бригады по 10 тыс. штыков. Не для пополнения союзных армий нашими воинами, а в большей степени для моральной поддержки. В апреле в Марсель прибыла первая бригада, в августе-сентябре еще три. И цель операции была достигнута. Во французском обществе произошел перелом настроений — наших солдат забрасывали цветами, носили на руках. Кричали: «Русские с нами! Россия нас не оставит!» Французский народ вновь воспрянул духом, готов был продолжать войну…

Но уже осенью 1916 г. отношение на Западе к нашей стране стало вдруг необъяснимо меняться. Началось с того, что Франция и Англия, вопреки возражениям нашего командования, сосватали вступить в войну Румынию. Немцы, болгары и австрийцы мгновенно разнесли ее в пух и прах. И русским пришлось спасать еще и румын, растягивая фронт на 600 км. Но французская и британская пресса обрушили шквал обвинений на Россию, обвиняя ее в… предательстве Румынии. Дескать, царь не помог вовремя несчастной «маленькой стране», не послал достаточного количества войск. О том, что именно русские ценой больших жертв и напряжения спасли то, что еще оставалось от Румынии, разумеется, умалчивалось. В общем, закулисным силам, которые готовили в это время удар в спину России, требовалось срочно погасить симпатии к ней, возникшие было в западном обществе.

Не сидели сложа руки и революционеры. Русские части, отправленные за рубеж, несли службу по правилам, принятым во французской армии. Солдатам предоставлялись выходные, периодически они получали отпуска, могли съездить в Париж и другие города. А когда они попадали в тыл, к ним подходили «земляки». Заговаривали по-русски, приглашали зайти домой на чашку чая, на рюмочку водки. И разъясняли, что царское правительство «продало» их иностранцам в качестве «пушечного мяса». Предлагали почитать газеты, где обо всем этом ясно сказано. Естественно, на чужбине, где все незнакомо, «земляки» и их газеты на родном языке вызывали интерес… Результатом подрывной работы стал бунт в лагере Майи, разбушевавшиеся солдаты убили подполковника Краузе. А при расследовании обнаружилось, что среди них давно уже распространяется газета Троцкого «Наше слово».

Между прочим, русские дипломаты и военные представители во Франции неоднократно обращали внимание французских властей на открытую деятельность революционеров и их издания, но никаких мер не принималось. Теперь же случай был слишком вопиющим. Петроград потребовал от Франции ареста Троцкого и экстрадиции на родину как подданного России. И даже в такой ситуации за Льва Давидовича пытались заступаться видные французские деятели вплоть до министров и депутатов парламента. Сам же он вел себя нагло, заявлял, что его газету подбросили солдатам «агенты охранки». Он и издание «Нашего слова» не стал сворачивать. Очевидно, был уверен, что очередной раз сойдет с рук. 16 сентября 1916 г. 2-е Бюро французской Сюрте Женераль доносило, что он «продолжает русофобскую и пораженческую агитацию при подозрительных обстоятельствах».

Вероятно, в 1915 г. и впрямь для него все обошлось бы, спустили бы дело на тормозах. Но осенью 1916-го с усилившейся Россией нельзя было не считаться. И Троцкого все же арестовали. Хотя на родину выдавать не стали. Ограничились всего лишь высылкой из Франции. Но куда высылать-то? После случившегося скандала страны Антанты — Англия, Италия, были для него закрыты. А из-за российского гражданства были закрыты Германия, Австро-Венгрия, Турция, Болгария. Если бы они и приняли его, это означало конец карьеры политика и агента — фактически признание, на кого он работает. Оптимальным вариантом оставалась Швейцария. «Эмигрантская свалка». Троцкий ожидал высылки туда — без всякого энтузиазма. Знал, что там и без него сверх комплекта грызущихся между собой революционеров. И зачем он там будет нужен своим закулисным хозяевам? В октябре он пишет неким «мадам и месье Буэ» (что это за люди, доподлинно не известно): «Я очень сожалею, что вынужден покинуть Францию, чтобы ехать в Швейцарию, эту маленькую нейтральную дыру… Мы будем там, конечно, находиться в хороших условиях для существования (пассивного!). Но я бы предпочел страну, где делается история… Европа стала слишком тесной…»

И, можете себе представить, его пожелания чудесным образом исполняются! Неожиданно и без объявления причин ему меняют место высылки. Отправляют не в Швейцарию, а в Испанию. Сам Лев Давидович в мемуарах вспоминает, что на границе, в Ируне, французский жандарм начал было задавать ему вопросы, но другой жандарм, сопровождавший Троцкого, сделал коллеге масонский знак. Тот подал ответный знак, и будущего лидера революции мгновенно провели какими-то станционными путями, минуя все таможенные кордоны. Попав в Мадрид, он списывается с оставшейся во Франции семьей — чтобы ехать в Швейцарию. Но тайные пружины продолжают раскручиваться, и из Парижа испанским властям внезапно приходит предупреждение, что Троцкий — «опасный анархист».

По этому обвинению 9 ноября его снова арестовывают. Совсем не надолго, он пишет жене: «Я провел три дня в тюрьме (в хороших условиях)». Но результатом второго ареста становится новое решение о высылке. Теперь уже от испанских властей. Причем надо же такому случиться, высылают его… в Америку! Именно по тому адресу, на который он намекал в письме: в «страну, где делается история», «Европа стала слишком тесной». Мало того, Троцкий откуда-то даже точно знает, в какой город он поедет. В телеграмме жене от 12 ноября он указывает — «в Нью-Йорк».

Правда, возникает нешуточная проблема. Лев Давидович остался без денег. Проезд в США стоит дороговато, 3000 франков. Если брать самые дешевые билеты — 1800. А у него, как он сообщает дражайшей супруге в той же телеграмме от 12 ноября, в карманах осталось лишь 130 франков. Да и эти деньги тают — он берет уроки английского языка, рассылает телеграммы в разные страны. В очередном письме жене от 30 ноября он упоминает, что «отправил телеграмму относительно присылки 1000 франков в Париж», что уже телеграфировал в Америку — и «напишу еще раз в Нью-Йорк». Испанским властям подобная волынка, видать, надоела. Приговорили выслать человека, «опасного анархиста», а он, понимаете ли, торчит на их территории, в ус не дует, переписывается со всем белым светом. И проблему чуть было не решили самым простым способом — в телеграмме в Лондон, Чичерину, Лев Давидович жалуется: «Меня хотели выслать в Гавану на пароходе с уголовниками с «волчьим билетом» и 30 долларами в кармане».

Но нет, могущественные теневые покровители не бросают Троцкого в трудной ситуации. Находятся заступники, выручая его от поездки с каторжниками. Ему дают возможность дождаться семью. И деньги тоже поступают. 28 декабря на пассажирском судне «Монсеррат» Троцкий с женой и детьми отчаливает в Новый свет. В своих мемуарах он потом будет утверждать, что плыть пришлось в ужасных условиях, в грязи и тесноте. Но это просто ложь. Американский историк Р. Спенс раскопал список пассажиров, где отмечено, что Лев Давидович и его близкие путешествовали в каюте первого класса. Сохранилась и запись американской таможенной анкеты — там имеется графа, где человек намерен остановиться. Троцкий назвал «Астор», самый дорогой отель Нью-Йорка. А французская разведка в Испании держала его под наблюдением и зафиксировала, кто хлопотал за Льва Давидовича и кто передал ему деньги на дорожку. Этим человеком был… Эрнст Барк. Проживавший в Испании родной племянник российского министра финансов! Любопытная история, правда? Преступника арестовали во Франции, требовали выдать в Россию, чтобы судить, но как-то «само собой» все складывается совершенно иначе. Прыг-скок — и в «дамки».

Ну а стоило Троцкому ступить на американский берег, как все его злоключения кончились. Он сразу попадает в «дружеские объятия». Буквально с первых шагов ему начинают делать рекламу! Известие о прибытии в США «гонимого» революционера публикуют не какие-нибудь эмигрантские газетенки, заметку об этом помещает респектабельная «Нью-Йорк Таймс». В этой же заметке упоминается, что встречал Троцкого Артур Конкорс. Один из руководителей «Общества по предоставлению убежища евреям и поддержке иммигрантов». А учредителем и патроном этой организации был Яков Шифф. И все дела Льва Давидовича устраиваются мгновенно. Он получает вид на жительство. Поселяется в еврейском Бронксе в квартире со всеми удобствами, которые для того времени были передовым словом бытовой техники, — с холодильником, телефоном, кухонным лифтом. Дети поступают в местную школу.

А непосредственным «опекуном» Льва Давидовича в Нью-Йорке становится Джулиус Хаммер. Тот самый Хаммер, который в 1907 г. на конгрессе в Штутгарте предлагал Ленину свое посредничество в установлении связей с американскими банкирами. Теперь и сам Хаммер «вырос». Мошенничеством с покупкой в кредит аптек без возврата долгов он больше не занимался. Оно уже было бы и не солидно. Хаммер стал владельцем крупной фармацевтической фирмы «Элайд Драг энд Кемикл». Заимел степень доктора медицины, владел роскошным особняком. Впрочем, занимался и незаконным бизнесом. Содержал подпольные центры по производству абортов. В США это было еще запрещено, но и прибыль приносило немалую. Противозачаточные средства в ту пору были мало распространены, ненадежны, а в таком городе, как Нью-Йорк, нежелательные «залеты» у женщин случались сплошь и рядом. Но если у тебя или твоего дружка есть деньги — пожалуйста, подпольное заведение к твоим услугам. Несмотря на очень ощутимую разницу в материальном положении, одессит Хаммер и учившийся в Одессе Троцкий становятся друзьями. Бизнесмен не гнушался бывать дома у Льва Давидовича, приглашал его с семьей к себе в гости. Когда нужно, давал свою машину с шофером.

Троцкий получил и хорошую работу. Ему дают место редактора газеты «Новый мир». Принимает его на работу Григорий Вайнштейн, успевший подобрать в своей газете целый букет видных большевиков, меньшевиков, анархистов. Особенно близко Лев Давидович сходится с Бухариным и Коллонтай. С Бухариным их роднят близкие взгляды, идеи. С Александрой Михайловной они, очевидно, исследовали друг друга еще ближе и глубже. Точных данных об этом нет, но Троцкий, как убежденный фрейдист, новых сексуальных связей никогда не избегал, они помогали ему «самоутверждаться». И Коллонтай не оставила привычки «коллекционировать» лидеров, с которыми пересекался ее жизненный путь. Так же, как привычку предавать их. И она тут же настучала Ленину, что приехал Троцкий и захватил редакцию газеты, которая была «почти» большевистской.

Но Лев Давидович работал не только в «Новом мире». У него появляется собственный литературный агент, некий Александр Гомберг. Тоже выходец из России, сын раввина, а в Америке он был связан с банковскими кругами [139]. Статьи Троцкого начинает публиковать шиффовская «Форвертс», и он с гордостью писал: «Мы все успешнее проникали в могущественную еврейскую федерацию с ее четырнадцатиэтажным дворцом, откуда ежедневно извергались 200 тысяч экземпляров газеты «Форвертс». Опусы плодовитого революционера появляются также на страницах журнала «Цукунфт» (издавался на идиш), газеты «Колл». Появляются и в газете «Фольксцайтунг», издававшейся на средства германской разведки. А первая встреча Троцкого с нью-йоркской колонией русских социалистов состоялась 14 января 1917 г. на квартире редактора этой газеты, председателя Немецкой федерации Людвига Лоре. Напомню, организатора пропагандистских гастролей по США для Коллонтай. Он и для Троцкого устраивает публичные лекции в Нью-Йорке, Филадельфии. Что ж, старые связи сохранялись, Парвус в это время писал о Льве Давидовиче — «мой человек в США».

Однако устанавливались и новые полезные связи. Например, Троцкий никак не мог миновать Сиднея Рейли. Ведь он был представителем Животовского, а переписка свидетельствует, что контактов с дядей Лев Давидович не порывал. Работодатель Троцкого Григорий Вайнштейн был связан с Рейли через брата Александра. А Александр по-прежнему устраивал вечера для «избранных» революционеров, где бывал и Троцкий. Как бы то ни было, впоследствии обнаружилось, что Рейли хорошо знает Льва Давидовича. А познакомиться они могли только в Америке. Наверняка должны были установиться и другие контакты. С шефом Рейли и Вайнштейнов, британским резидентом Вильямом Вайсманом.

Некоторые биографы Троцкого упоминают, что во время пребывания в США он работал в кино. Но на самом деле ни одна американская кинокомпания с ним не сотрудничала и ни в одном кинокадре он не зафиксирован. Возможно, «работа в кино» заключалась в выплатах через упоминавшуюся кинокомпанию Вайсмана «Wisdom Films» и связанную с ней фирму «Вайнберг и Познер». Или в контактах с миром кино через «банду Рейли — Вайнштейна». Это, разумеется, только предположения. Когда именно и в каком формате установились связи Льва Давидовича с Вайсманом, мы доподлинно не знаем.

Но Вайсман, отличный разведчик, пройти мимо такой фигуры, как Троцкий, попросту не мог. Им был разработан особый план «Управление штормом», согласно коему следовало влиять на события в России через «своих» людей. И весь дальнейший ход событий дает основания полагать, что контакт состоялся, а результатом стала вербовка Троцкого. Позже в своем труде «Разведывательная и пропагандистская работа в России» Вайсман уклончиво напишет, что «один из наших американских агентов, очень известный интернациональный социалист… был сразу же принят большевиками и допущен на их собрания». Указывалось, что этот агент потом действовал в России и в ноябре 1917 г. вступил с Троцким в публичную дискуссию по ситуации в стране. Ни один «очень известный интернациональный социалист» в такую дискуссию не вступал. А по прочим признакам под данную характеристику подходит лишь один человек — сам Лев Давидович [150].

В целом из этих фактов видно, что западные спецслужбы основательно готовились к решающему удару по России. Готовились к нему и политические круги. В июне 1916 г. произошла знаменательная трагедия. Погиб крейсер «Хэмпшир», на борту которого направлялся в нашу страну британский военный министр лорд Китченер. Как погиб крейсер, до сих пор остается тайной. Исчез, ушел где-то на дно со всей командой. Версия историков — наскочил на мину. А что еще остается? Вполне вероятно, что его гибель была случайной. Но и эта случайность произошла очень «вовремя». Китченер никогда не был другом России. Уже отмечалось, что он и «подставлял» ее, и норовил обхитрить. Он был трезвым и жестким политиком, делавшим все, чтобы в выигрыше осталась Англия. Но для этого требовалось, чтобы и Россия продержалась до победы. Разве не так следовало по нормальной военной и политической логике?

А итог его гибели стал двояким. Во-первых, в этом обвинили… Россию. Британская пресса раздула шумиху, что утечка информации о визите Китченера произошла через царицу-«немку» и Распутина, Германия выслала подводные лодки — и вот не стало величайшего героя Англии (ни одна германская подлодка «Хэмпшир» не топила, в журналах боевых действий и донесениях этого нет). А во-вторых, преемником Китченера на посту военного министра стал Ллойд Джордж. Политик из числа самых ярых врагов России. Ну а 6 декабря 1916 г. в британском правительстве произошли вдруг неожиданные перемены. Премьер-министр Асквит ушел в отставку. И Ллойд Джордж занял его место. А портфель военного министра достался банкиру Мильнеру. Одному из руководителей «Великой национальной ложи Англии» и крупнейших «спонсоров» российской революции [105].

 

16. Кто приготовил петлю для России

Снова — режиссеры, актеры, статисты… Режиссеры на этот раз были опытные, учли прошлые ошибки. И актеров подобрали подходящих. Правда, подавляющее большинство из них вовсе не подозревало, что играет по чужому сценарию. Конечно же, рабочие искренне возмутились бы, если бы им сказали, что они помогают немцам. Они были уверены, что отстаивают свое право сытнее есть и больше зарабатывать (хотя день забастовки на одном лишь Металлическом заводе обходился фронту в 15 тыс. снарядов). Кайзер, германские генералы и разведчики полагали, будто они хитро используют революционеров в собственных целях. И были бы очень удивлены, если бы узнали, что им тайно подыгрывают враждебные западные державы. Либералы наподобие Родзянко считали, что Запад помогает им ради торжества демократии, и обновленная Россия станет еще более богатой и могущественной, чем монархическая. А в целом получалась петля, которая стягивалась на горле России с разных сторон. Замыкал же петлю, соединяя ее концы, узел заговора.

Нет, отнюдь не «заговора генералов». Весь «заговор генералов» и «военная ложа» — полная туфта. Это обычная легенда прикрытия, каковыми всегда пользуются спецслужбы при осуществлении грязных операций (а завалить союзную державу, согласитесь — дело слишком уж неприглядное). Обратите внимание, вся информация о «генеральской оппозиции» получила огласку через самих масонов-заговорщиков — Гучкова, Львова. Доверия подобные источники не заслуживают. И «проговаривались» они, очевидно, не случайно. О своих связях с иностранцами почему-то никогда и никому не пробалтывались, а о «военной ложе» — во всеуслышание. Чтобы отвести внимание от истинных виновников драмы. И, например, генерала Алексеева запачкали явно преднамеренно. Отомстили как раз за то, что он реально пытался противодействовать заговорщикам, за проект диктатуры тыла, за комиссию Батюшина.

Настоящие рычаги руководства заговором в Петрограде держали в своих руках послы Бьюкенен и Палеолог. Многие участники конспиративных совещаний были известны Охранному отделению, в его докладах перечислялись крупные промышленники Рябушинский, Терещенко, Коновалов. Входили политики, причем разных направлений — называющий себя монархистом Шульгин, октябрист Гучков, кадеты Шингарев, Шидловский, Милюков, социалист Керенский. В докладе Охранного отделения от 8 февраля 1917 г. прямым текстом указывалось, что эта группировка «возлагает надежды на дворцовый переворот». Из генералов данную идею поддерживали Крымов, Рузский. По данным той же «охранки» через Бьюкенена нити заговора протянулись к некоторым родственникам царя — великим князьям Кириллу Владимировичу, Николаю Михайловичу, великой княгине Марии Павловне.

Но были и «рабочие сцены», «суфлеры», «декораторы», которые никогда на сцене не мелькали и остались невидимыми для публики. Однако «успех» постановки осуществился во многом благодаря им. Одна из таких ключевых фигур уже называлась. Министр финансов Петр Барк. Действовавший рука об руку с западными банкирами, заключавший для России сверхневыгодные соглашения. Кстати, масон. Одним из последних его достижений на посту министра стала договоренность об открытии в Петрограде и Москве отделений «Нэшнл Сити банка» — первого американского банка в России. Полтора года его управляющий Мезерв проторчал в нашей стране, то и дело бывал на приеме у министра, и вопрос почему-то откладывался. Но потом как-то очень быстро решился, и отделение банка открылось в Петрограде 2 января 1917 г. Буквально накануне революции.

А первым крупным клиентом банка стал М. И. Терещенко. Богатый промышленник и один из главных заговорщиков. Еще до открытия филиала в Петрограде, 24 декабря, нью-йоркская штаб-квартира банка приняла решение о выделении для Терещенко четырехмесячного кредита на 100 тыс. долларов. Исследователь русско-американских финансовых связей С. Л. Ткаченко отмечает, что случай это совершенно уникальный. Обычно подобным операциям с крупными суммами в американской валюте предшествовал долгий обмен телеграммами между Петроградом и Нью-Йорком, оговаривались цели кредита, обеспечение, условия расчета. С Терещенко ничего этого не было. Просто дали деньги и известили Мезерва — выплатить [154]. Странно, правда?

Еще одна теневая фигура заговора — товарищ (т. е. заместитель) министра путей сообщения Юрий Ломоносов. Много подозрений вызывает и бывший военный министр, к моменту революции уже снятый с этого поста, генерал Поливанов. Либерал, масон, любимец «общественности». В тяжелые дни отступления 1915 г. сеял панику, объявлял на заседаниях правительства и в Думе, что армия «бежит без оглядки», что спасти Россию могут только бездорожье, «грязи непролазные», да Николай-угодник [195]. И провел несколько массовых призывов в армию — в тот момент, когда солдат нечем было вооружать. В результате в тылу скопились огромные, величиной с дивизию, запасные батальоны, которые потом даже за год не удалось «рассосать» на фронт. Они толклись в казармах, дурели от скуки и строевой муштры, разлагались агитаторами. И именно эти батальоны стали ударной силой революции.

Важным персонажем, обеспечившим успех переворота, стал и А. Д. Протопопов. Либерал. В 1915 г. один из лидеров оппозиционного Прогрессивного блока. Председатель Петроградского отделения Русско-Американской торговой палаты, член всевозможных русско-американских обществ. Совершил поездку в Англию и США. На обратном пути, в Стокгольме, к нему явился с визитом Фриц Варбург, попросил передать через него предложение царю начать переговоры о сепаратном мире. Протопопов просьбу отверг. Но скандал все равно разразился. Несмотря на это Николай II, желая угодить «общественности», назначил Протопопова министром внутренних дел. Он появился в Думе в жандармском генеральском мундире — прежние товарищи его освистали, устроили обструкцию. И Протопопов превратился вдруг в ярого монархиста, из кожи вон лез, изображая себя перед царем вернейшим из верных. Даже царица Александра Федоровна поверила, что он — один из немногих искренних защитников трона и династии. Но все доклады «охранки» и полиции о вызревании заговора, о сборищах и планах оппозиции, о нарастании революционного движения он добросовестно клал «под сукно». До Николая II они не доходили, Протопопов заверял его, что ситуация находится под контролем. В декабре 1916 г. он «подсидел» премьер-министра Трепова, взявшегося было наводить порядок. А при новом премьере, 66-летнем слабом старичке Голицыне, Протопопов стал фактически главным лицом в правительстве. И на пост начальника Петроградского гарнизона провел свою кандидатуру — генерала Хабалова…

Впрочем, у заговорщиков был кто-то еще. Причем в ближайшем окружении самого царя. Мало того, это был человек, к чьим советам Николай Александрович прислушивался. Не Распутин. Распутин — еще одна легенда прикрытия. Лица, причастные к его убийству, были так или иначе связаны с англичанами. И само убийство, заметьте, было организовано накануне переворота. Чтобы Распутин не помешал каким-нибудь своим советом. И чтобы выбить царя из колеи, посеять смятение в душе. А неизвестный «кто-то» действовал и после смерти Распутина. Кто именно? Мы не знаем. И гадать не берусь, поскольку обвинение слишком серьезное. Но такой «советник» должен был существовать. Или несколько «советников». Откуда это известно? Посудите сами. В правительстве шла «чехарда», все министерские кресла по несколько раз сменили хозяев. Единственный, кто всю войну оставался на министерской должности, — Барк. Кто-то должен был это обеспечить. Как и невероятное министерское назначение Протопопова. Да еще и замаранного контактом с Варбургом! (Из-за этого назначения на Николая II и Александру Федоровну обрушился очередной шквал обвинений в измене, в стремлении к сепаратному миру). Да и во многих других случаях царь принимал наихудшие решения из возможных. Кто «подсказывал» их?

К началу 1917 г. ситуация складывалась совершенно противоречивая. С одной стороны, Россия добивалась блестящих успехов. А с другой, ее положение становилось все более шатким. Казалось, война шла к победному концу. Центральные державы надорвались, на ладан дышали, в армию призывали 17-летних и 50-летних, в тылу голодали. В то время как Россия находилась в пике своего могущества. По производству артиллерии она обогнала Англию и Францию, увеличив за годы войны выпуск орудий в 10 раз, снарядов — в 20 раз, винтовок — в 11 раз. Потери нашей армии были меньше, чем у противников и союзников. Впоследствии цифры фальсифицировались, но сохранились точные данные. Согласно «Докладной записке по особому делопроизводству» № 4(292) от 13/26.02. 1917 г., общие потери на всех фронтах составляли: убитыми и умершими от ран — офицеров 11 884, нижних чинов — 586 880; отравленными газом, соответственно — 430 и 32 718; ранеными и больными — 26 041 и 243 8591; контуженными 8650 и 93339; без вести пропавшими — 4170 и 15 707; в плену находилось 11 899 офицеров и 2 638 050 солдат. Итого: 63 074 офицера и 5 975 341 солдат (ЦГВИА СССР, ф.2003, оп.1, д.186, л.98) [5]. Как видим, убитыми и умершими от ран Россия потеряла около 600 тыс. человек. Куда меньше, чем это обычно представляют (в Германии на тот же период погибло — 1,05 млн., во Франции — 850 тыс. [168]). По ранению, болезни, контузии из русской армии было уволено около 2,5 млн. — примерно столько же, сколько выбыло по аналогичным причинам в других воюющих странах. А в плен попало 2,6 млн. русских — столько же, сколько было в России пленных немцев, австрийцев, турок.

Несмотря на огромные расходы, наша страна отнюдь не влезла по уши в долги. Ее государственный долг вырос на 23,9 млрд. руб. Но из этой суммы лишь 8,07 млрд. руб. составляли внешние займы, а остальное — внутренние. Россия обеспечила ведение боевых действий и развитие промышленности в основном за счет собственных ресурсов. И при этом сумела сохранить огромный золотой запас. К кампании 1917 г. русские войска подготовились блестяще. Формировалось 48 новых дивизий. Снабжение шло широким потоком, в том числе новейшее оружие: тяжелые орудия, зенитки, броневики, самолеты, автоматические винтовки и пистолеты. С возросшей мощью России нельзя было не считаться. И в январе-феврале 1917 г. межсоюзническая конференция Антанты впервые прошла не во Франции, а в Петрограде. Тон на ней задавали уже не иностранные, а наши военачальники. Были согласованы планы предстоящей кампании. 6 февраля русская Ставка утвердила планы наступления. Армии начали сосредоточиваться… На Центральные державы готовы были обрушиться удары такой силы, что противостоять им враги уже не могли. Все эксперты сходились на том, что война окончится летом, максимум — осенью 1917 г. Уже с декабря 1916 г. российское правительство начало предварительную подготовку к грядущей мирной конференции — поднимались архивы МИДа, изучались прежние договоры, соглашения, протоколы.

Но в это же самое время по стране покатились волны забастовок и беспорядков. Одна за одной, сплошным штормом. По разным поводам. Годовщина «кровавого воскресенья», годовщина суда над большевистской фракцией, открытие сессии Думы… Но царь находился в Петрограде. По его распоряжениям принимались меры для успокоения ситуации. Довольно мягкие, но хоть какие-то меры. Ряд подстрекателей арестовали. Военное командование предупредило, что беспорядки будут решительно подавляться. А когда председатель Думы Родзянко попытался шантажировать царя «народным недовольством» и опять требовать «ответственное министерство», Николай Александрович пригрозил распустить Думу [134]. И снова, вроде бы, помогло. Думцы струсили и сбавили тон, забастовки пошли на убыль. К 22 февраля (7 марта) обстановка нормализовалась. И царь уехал в Ставку, в Могилев.

А на следующий день началось! По ничтожному поводу — в магазинах произошли перебои с черным хлебом. Только с черным. Вовремя не подвезли, а наличные запасы кто-то позаботился скупить. Волнения стремительно разрастались. А. И. Солженицын в «Марте 17-го» постарался изобразить процесс сугубо стихийным. Вот уж нет. Кто-то ведь дирижировал «стихией», кто-то координировал события в разных местах, на разных уровнях.

Главным постановщиком бунта стал военный министр Великобритании лорд Мильнер. Прибывший в Петроград на упоминавшуюся межсоюзническую конференцию. Но одновременно проверивший готовность к перевороту, давший последние указания. В распоряжении Мильнера имелись огромные суммы денег. И по его инструкциям начал действовать посол Бьюкенен. Любопытно отметить, что 18 февраля 1917 г. Бьюкенен заявил: «Англо-русские отношения никогда не были лучше, чем в настоящее время. Как император, так и большинство русского народа твердо поддерживают англо-русский союз». Это говорилось для публики, официально. А тайно делалось другое. А. А. Гулевич приводит доказательства, что именно агенты Бьюкенена всего через несколько дней после заявления спровоцировали беспорядки в Петрограде [139]. Есть сведения, что в начале 1917 г. в России побывал по каким-то «делам» и лучший агент Вайсмана, Сидней Рейли. Однако действовали не только англичане. Американский посол в Германии Додд впоследствии сообщил, что в февральских событиях важную роль сыграл советник Вильсона в России Крейн, директор компании «Вестингауз Электрик»: «Крейн много сделал, чтобы вызвать революцию Керенского, которая уступила дорогу коммунизму». (Кстати, офис Крейна в Нью-Йорке тоже располагался по адресу Бродвей-120). А полковник Хаус в эти дни писал Вильсону: «Нынешние события в России произошли во многом благодаря Вашему влиянию» [6]. Да наверное, и странный кредит для Терещенко оказался не лишним.

Но со стороны и впрямь все выглядело «стихийно». Немцы совершенно не ожидали революции [99]. Не ожидали ее и большевики. И либералы тоже [134]. Те и другие полагали, что очередная атака на власть захлебнулась… Однако «стихийность» имела очень четкие закономерности. Царь находился в Могилеве, а министр внутренних дел Протопопов на целых три дня задержал информацию о мятеже в столице! Продолжал слать бодрые доклады — ситуация под контролем. Правительство, где он верховодил, бездействовало. И протеже Протопопова генерал Хабалов бездействовал. Что и дало возможность мятежу разгореться в полную силу. Поневоле напрашивается версия, что Протопопову организаторы переворота предложили роль «своего среди чужих, чужого среди своих». Дескать, трудись на министерском посту, красуйся в жандармском мундире, тебя будут клеймить, ругать, но ты не обращай внимания. Потом сочтемся, прославим твои настоящие заслуги.

Только 25 февраля (10 марта), от жены и от приехавших в Ставку офицеров, до царя дошла вся правда о грозных событиях. Он повелел правительству принять решительные меры. Но было уже поздно. Агитаторы успели взбунтовать «произведение» Поливанова, столичные запасные батальоны. А правительство ничего и не стало предпринимать. Вместо этого оно 27 февраля «самораспустилось». Подало коллективное прошение об отставке и разошлось по домам — даже не дожидаясь, примет царь отставку или нет. В Петрограде настал полный хаос. Дума тоже оказалась выбитой из колеи. Родзянко бестолково метался по городу, выступал на митингах, пытаясь прекратить убийства и погромы. Единственные, кто действовал четко и организованно, — заговорщики. Провели кулуарное совещание и, никого не спрашиваясь, ни с кем не согласовывая, составили список правительства.

Царь же под чьим-то влиянием опять принял худшее из решений — ехать в Царское Село, к семье. Оторвавшись от Ставки и обезглавив ее. Впрочем, если бы он доехал до Питера, то одним лишь своим присутствием и несколькими распоряжениями мог изменить ситуацию паралича власти. Но заговорщики знали — не доедет. Для этого в министерстве путей сообщения сидел Ломоносов. Который после скоропостижной отставки министра мог «рулить» единолично. И от Малой Вишеры зарулил царский поезд не в Питер, а в Псков. В штаб Северного фронта, к заговорщику генералу Рузскому. Между прочим, еще в январе 1917 г. Охранное отделение узнало план заговорщиков, обсуждавшийся с участием генерала Крымова, — царя предполагалось принудить к отречению именно в поезде, по пути следования между Ставкой и Петроградом. Реализация намечалась именно на начало марта…

Почему же так легко удалось осуществить план? Сейчас принято говорить, что Николай Александрович был настроен мистически, что он заранее знал из разных пророчеств о своей участи и шел на нее сознательно. Позвольте не согласиться, эта версия имеет очень серьезные противоречия. Православие действительно учит человека смиренно принимать волю Господа, но оно не имеет ничего общего с теориями непротивления злу, с фатализмом и обреченностью. И христианские пророчества отнюдь не являются предсказаниями будущего. Нет, пророчества — это предупреждения о гневе Господнем, призывы к покаянию, к пересмотру своего поведения. Но, повторюсь, все данные говорят о том, что рядом с царем должен был находиться неизвестный нам «иуда». Или «иуды». Способные постепенно, шаг за шагом, создать настроение обреченности. Кстати, в том числе и подтасовкой пророчеств. Например, если сопоставить полный текст пророчеств св. Серафима Саровского, записанный Н. А. Мотовиловым, с тем, что было выписано для императрицы Александры Федоровны по ее заданию, видно, что пропущено много важных мест. Выпало, что при новом выступлении против Государя бунтовщики будут побеждены, и из них «никого в Сибирь не пошлют, а всех казнят… но эта кровь будет последняя, очистительная, ибо после того Господь благословит люди Своя миром и превознесет рог помазанного Своего…» [142]

Советники в ближайшем окружении склонили царя к капитуляции еще до Пскова. Со станции Дно он отправил телеграмму Родзянко, приглашая его прибыть вместе с премьером Голицыным, государственным секретарем Крыжановским и кандидатом на пост главы нового правительства, которому, по мнению Думы, «может верить вся страна и будет доверять население». Родзянко телеграммы даже не видел. Ее перехватили заговорщики, отправив ответ: «Родзянко задержан обстоятельствами, выехать не может» [124]. А Голицын был уже арестован Керенским. Вместо них в Псков отправились Шульгин и Гучков, якобы представители Думы, а на самом деле никаких полномочий от нее не имевшие. И повезли список правительства — тоже как будто представленный от Думы.

«Акт об отречении», подписанный государем под давлением псевдо-делегатов, Рузского и лиц из собственной свиты, представляет собой документ, весьма сомнительный с юридической точки зрения. Во-первых, российские законы отречения не предусматривали. Во-вторых, Николай Александрович отрекся и за себя, и за сына Алексея в пользу брата Михаила, что противоречило закону Павла I о престолонаследии — царь не имел права принимать решение за наследника. В-третьих, текст «Акта» свидетельствует, что царя беспардонно обманули. Сказано, что он отрекается «в согласии с Государственной Думой», которая никогда не обсуждала этот вопрос. Как указывал впоследствии Николай Александрович, ему внушили, будто своим отречением он спасает страну от крови и междоусобицы. Но кровь уже лилась потоком — в Петрограде было убито и ранено 1400 человек, погромы с истреблением офицеров произошли в Гельсингфорсе, Кронштадте. Наконец, речь шла не о революционном изменении строя России! Только о передаче власти другому лицу! [178] Но при этом царь сделал две вещи, которые и были для заговорщиков главными. Подписал подсунутый ему список правительства — и оно стало «законным». И призвал армию к повиновению, к сохранению спокойствия и дисциплины. Тем самым пресекая вмешательство с ее стороны.

А в Питере активисты заговора насели на великого князя Михаила Александровича. Давили на него, чтобы отказался от короны. Подсказывали, что «Акт об отречении» Николая II незаконный. Но Михаил Александрович полностью от престола не отрекся. Сделал оговорку, что вопрос, царствовать ему или нет, должно решить Учредительное собрание [124]. Что выглядело логично и благородно. Принять власть, пользуясь плодами бунта, было бы просто неэтично. Другое дело, если ее вручит всенародный представительный орган, как в 1613 г. Земский Собор призвал на царство Михаила Федоровича… На самом деле идея Учредительного собрания была еще одной миной, подготовленной заговорщиками. Михаил Александрович идею принял. И Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич принял. Отдал приказ вооруженным силам сохранять повиновение начальникам и спокойно ожидать «изъявления воли русского народа» [28].

А ничего больше и не требовалось! Правительство заговорщиков объявило себя Временным — до Учредительного собрания. И, несмотря на то, что шумели о победе «демократии», первое, что сделало новое правительство, — распустило Думу! На это не решался сам царь, поскольку Думу поддерживали западные союзники. А теперь те же союзники столь вопиющим нарушением демократии нисколько не озаботились, как бы и не заметили. Сыграла Дума свою роль, ну и шут с ней. Императора Николая Александровича правительство вдруг распорядилось взять под арест. Главковерха Николая Николаевича сместило. И объединило в своих руках такую власть, какой не было даже у царя, — и законодательную, и исполнительную, и военную, и верховную! И всю эту власть хапнула кучка самозванцев, не представляющих никого! Ни народ, ни политические партии, ни Думу…

Но кто же тогда «узаконил» Временное правительство, кто придал ему статус «легитимности»? Сделали это тоже не народ, не Дума. Сделали это западные державы! Согласно донесениям дипломатов, в правящих кругах Англии радость по поводу революции «была даже неприличной». Ллойд Джордж, узнав об отречении царя, воскликнул: «Одна из целей войны теперь достигнута!» Бьюкенен сразу же получил инструкции «избегать препятствий в установлении связей с новым российским правительством… самым важным является упрочение контактов с теми государственными деятелями, чей приход к власти сулит нам наибольшие выгоды». А американский посол Френсис докладывал своему правительству о «самой изумительной в мире революции», призывал «приветствовать с ликованием низвержение царя и приход к власти Временного правительства» [168].

США поспешили официально признать новую российскую власть уже 22 марта. Видный американист А. И. Уткин признает: «Это был абсолютный временной рекорд для кабельной связи и для работы американского механизма внешних сношений» (да ведь и телеграфный кабель позаботились загодя проложить — для этой самой связи!) В Петрограде церемония признания заговорщиков американцами была обставлена очень пышно. По Невскому проспекту выехал кортеж — кареты посла, других дипломатов, цилиндры и фраки, парадные мундиры военных атташе. В Мариинском дворце прошла аудиенция, где Френсис вручил верительные грамоты, передал заверения в дружбе и сочувствии революции. Буквально через несколько дней последовали новые доказательства поддержки. Вильсон в своей речи гневно осудил «автократию, которая венчала вершину русской политической структуры столь долго и которая прибегала к столь ужасным методам». А Френсис сообщил Временному правительству, что США выделяет ему кредит в 325 млн. долларов [168].

24 марта последовало признание Временного правительства со стороны Англии, Франции и Италии. И уже три пышных кортежа двинулись по Невскому представляться, заверять, поддерживать. Ну кто ж после этого усомнился бы, что новая власть России самая что ни на есть «законная»? На аудиенции Бьюкенен, обращаясь к Временному правительству, поздравил «русский народ» с революцией. И подчеркнул, главное достижение России в случившихся событиях — то, что «она отделалась от врага». Под «врагом» понимался не кто иной, как Николай II. Всего пару месяцев назад награжденный высшим британским орденом и произведенный в звание фельдмаршала британской армии «в знак искренней дружбы и любви» [127]! Таким образом не противники, а союзники постарались завязать петлю на шее Российской империи. И они же своим актом признания Временного правительства вышибли табуретку из-под ног «приговоренной».

Ну а судьба тех, кто обеспечивал успех заговора, была различной. Когда шли погромы в Петрограде, Барк сам явился «арестовываться» к Керенскому. Так спокойнее. Все у него сложилось благополучно. Пересидел бурные дни под охраной. Потом дали возможность уехать за границу. Где он и доживал свой век в мире и достатке. Уж ясное дело, проворачивая государственные сделки, он не забыл и себя обеспечить. У Ломоносова вообще без неприятностей обошлось. Так же, как служил при царе, был принят на службу при Временном правительстве. Послали в США в составе «чрезвычайного посольства» для переговоров об экономическом сотрудничестве. А вот Протопопова обманули. Неизвестно, кто именно настроил его на роль «троянской лошадки» в царском правительстве. Но заступаться за него закулисные силы не стали. Его арестовали, допрашивали, пытаясь привлечь к делу о «царской измене». Выехать за рубеж он не смог. Или еще надеялся на признание своих заслуг. Но потом к власти пришли большевики и расстреляли его. Причина, очевидно, стандартная. Слишком много знал.

 

17. Как эмигранты ехали «домой»

У разных участников исторических событий степень допуска к тайнам «сил неведомых», степень информированности о том, что должно произойти дальше, была, естественно, различной. Ленин, например, еще 22 января 1917 года пессимистически говорил на собрании социалистической молодежи в Цюрихе: «Несомненно, эта грядущая революция может быть только пролетарской… Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв в этой грядущей революции». Троцкий в конце декабря 1916 г., отплывая из Испании в США, заявлял: «Я последний раз бросаю взгляд на эту старую каналью Европу». Но уже в феврале, когда в Америку пришли известия о беспорядках в Петрограде, он уверенно писал в «Новом мире»: «Мы свидетели начала второй российской революции. Будем надеяться, что многие из нас станут ее участниками». То есть уже знал, что это не просто беспорядки…

В Петрограде для большевиков переворот стал сперва полной неожиданностью. В столичной организации верховодил Шляпников, обеспечивая ее связь с центром финансирования в Стокгольме. Предыдущая волна забастовок угасала. И как раз в день начала революции, 23 февраля, Шляпников отдал команду сворачивать выступления, копить силы для будущих атак. И тут грянуло… Мгновенно сориентировались только меньшевики из социал-демократической фракции Думы, связанные с заговорщиками через Керенского: Чхеидзе, Церетели, Скобелев и др. Имея легальную крышу Думы, провели собрание, куда пригласили делегатов от разных полков, заводов. Впрочем, кто их выбирал в сумятице, делегатов? Подхватили подвернувшихся под руку солдат, рабочих и провозгласили создание Петроградского Совета. В своем лице.

А среди большевиков царил полный разброд. Одни считали нужным поддерживать Временное правительство и Советы. Другие — только Советы, но не «министров-капиталистов», третьи объявляли войну тем и другим. Но Временное правительство было настроено чрезвычайно лояльно ко всем революционерам. Объявило всеобщую политическую амнистию, из тюрем и ссылок потянулись свежие контингенты. Из крупных большевистских лидеров первыми в Питер прибыли Сталин и Каменев. Иосиф Виссарионович с 1912 г. находился в Туруханском крае. Успел послужить в армии — был призван в конце 1916 г., стал рядовым 15-го Красноярского запасного полка. Каменев был сослан в Сибирь по делу большевистской фракции Думы. На момент амнистии оба оказались в Красноярске, сразу смогли сесть на поезд.

В Питере они попытались сорганизовать партийные структуры, взять под контроль редакцию «Правды», устроили в Таврическом «секретариат ЦК» — единственный стол, за которым сидела барышня для связи. Банды анархических солдат захватили особняк балерины Кшесинской — с ними сумели договориться, они признали себя «Военной организацией большевиков». И особняк стал партийной штаб-квартирой. Но организация удавалась плохо. Редактор «Правды» Черномазов гнул собственную линию, других лидеров признавать не желал. Вокруг газеты стала складываться самостоятельная группировка. Прикатила из Сибири осужденная думская фракция большевиков — Бадаев, Муранов, Петровский, Самойлов, Шагов. Распропагандированная в свое время газетами, увенчанная ореолами «мучеников». И вокруг нее возникла другая группировка. «Военная организация», кутившая и тискавшая баб в особняке Кшесинской, знать не желала никаких «правд» и думцев… А между тем начали появляться и революционеры из-за границы.

Они возвращались в Россию по-разному. Коллонтай, например, явно получила соответствующие указания. Как только разгорелась буза в Питере, она вдруг срочно бросает довольно теплое место в США, хорошо оплачиваемую работу и мчится на родину. В Стокгольме участвует в совещании, которое проводит Парвус с ней, Ганецким, Воровским. И уже 18 марта Александра Михайловна прибывает в Петроград. О, это был, наверное, ее «звездный час»! В революционной мути и хаосе она чувствует себя как рыба в воде. «Прописывается» в особняке Кшесинской среди буйной солдатни, щеголяет в платьях и горжетках, награбленных у балерины. Отправляется она и в другой центр анархии — залитый офицерской кровью Кронштадт. Выступает на митингах, ее на руках носят. В полной мере использует не только ораторские, но и сексуальные таланты. Уж скольких солдатиков и матросиков она облагодетельствовала, трудно сказать. Но 45-летняя «валькирия» сумела влюбить в себя вожака «братишек», Дыбенко, который становится ее очередным фаворитом. Сплошной выигрыш! С одной стороны, Александра Михайловна заполучила в распоряжение молодого здорового бугая, какого у нее еще не было (разве сравнится с таким Плеханов или Джон Рид?) С другой — «Кронштадтскую республику» удалось прочно привязать к большевикам. Ошалевший Дыбенко готов был за свою пассию вести морячков в огонь и в воду.

Так же спешно, как Коллонтай, сорвался из США Ларин-Лурье. В Питере сформировал и возглавил организацию меньшевиков-интернационалистов, был введен в исполком Петроградского Совета, начал издавать журнал «Интернационал». Но вообще, казалось, что Временное правительство с первых же дней своего существования принялось рубить сук на котором сидело. Оно не только выпустило ссыльных и заключенных своих будущих противников. Оно целенаправленно начало собирать их из эмиграции! В российские посольства и консульства за рубежом были направлены указания — обеспечить возвращение на родину всех политэмигрантов. Причем перевозку требовалось организовать за государственный счет, выделялись особые фонды. Доходило до курьезов. Сотрудник генконсульства в Нью-Йорке П. Руцкий писал, что задача оказалась чрезвычайно сложной. Посольства и консульства никогда не занимались учетом политэмигрантов. Пришлось организовать подобие своей «разведслужбы», чтобы отделять настоящих «политических» от посторонних, желающих на халяву, за казенный счет, прокатиться в Россию.

В мемуарах Крупской и других революционеров встречаются утверждения, будто они после Февраля обдумывали и обсуждали: возможно ли будет теперь вернуться на родину? Это ложь. Возвращение инициировалось самим Временным правительством. Проблема была в другом. Швейцарию со всех сторон окружали воюющие государства. А контрразведки Франции и Италии хорошо знали, что большевики работают на противника. А ну как арестуют? Ехать же через Германию или Австрию — получалось слишком некрасиво. Многие эмигранты, даже из пораженцев, не решались столь откровенно себя скомпрометировать. Но агентура Парвуса подталкивала их воспользоваться именно этим путем. И Ленин не вытерпел, загорелся. Рассуждал, что было бы прекрасно попасть в Россию через Германию «как-нибудь контрабандой». Данный вариант и стал отрабатываться. Переговоры с немцами вели Радек, швейцарские социалисты (и германские агенты) Платтен, Моор, в Швеции — Ганецкий, в Петрограде — Коллонтай [88]. И был согласован план «опломбированного вагона». Точнее, этот термин позже запустили газетчики. Вагон никто не собирался пломбировать, но он должен был стать «экстерриториальным». Не подвергаться таможенному и паспортному контролю, а пассажиры вагона на территории Германии не имели права выходить из него.

В США подобных сложностей не было. И, как вспоминали сотрудники российского генконсульства в Нью-Йорке, первым к ним заявился Троцкий, произведя впечатление «не совсем нормального человека». С ходу принялся скандалить, качать права. Его принял генконсул Устинов, стал объяснять, что получены инструкции о репатриации эмигрантов и планируется отправлять их большими партиями. Троцкий в ответ обхамил его. Объявил, что он лидер здешних большевиков, поэтому для него требуются особые условия проезда. Не в куче со всеми, а в лучшей каюте, отдельно.

Но и у Льва Давидовича существовала серьезная проблема. Морские пути в Европу проходили через зоны британского и французского военного контроля. А после того, как его выслали из Франции, в контрразведках Антанты он был зарегистрирован как германский агент. Однако все решилось элементарно. В небывало короткий, просто рекордный срок, Лев Давидович получил вдруг гражданство США и американский паспорт! Да-да, будущий вождь революции ехал на родину американским гражданином! Это могло решиться только на самом высоком уровне, на уровне президента и его советника Хауса. Что и подтверждается свидетельствами американских политиков и дипломатов. Дженнингс К. Уайс писал: «Историки никогда не должны забывать, что Вудро Вильсон обеспечил Льву Троцкому возможность въехать в Россию с американским паспортом» [139]. К паспорту прилагалась виза для въезда в Россию, а английское консульство очень любезно приняло американского гражданина Троцкого и без вопросов оформило ему британскую транзитную визу.

Хотя амбиции Льва Давидовича совершенно зашкаливали, выплескиваясь за рамки не только конспирации, а даже и просто разумного поведения, 26 марта Немецкая федерация социалистической партии США устроила митинг в честь проводов Троцкого и еще 180 революционеров. Лев Давидович закатил речь. Открыто провозгласил, что он «возвращается в Россию для свержения Временного правительства». Кричал: «Вы, остающиеся здесь, должны работать плечом к плечу с русскими революционерами». После этого Троцкий с несколькими товарищами сел на пароход «Кристианиафиорд», который отчалил из Нью-Йорка.

Но затем случилась весьма темная и загадочная история. Первым канадским портом, куда зашел пароход, был Галифакс. Здесь Льва Давидовича с семьей и его спутников Никиту Мухина, Лейбу Фишелева, Константина Романченко, Гершона Мельничанского и Григория Чудновского британская морская контрразведка сняла с судна и арестовала. Участник их задержания подполковник Дж. Маклин вспоминал: «Эти агитаторы, бывшие столь смелыми и храбрыми стоя на причале и призывая толпу к мятежу против власти, на поверку оказались настоящими трусами… Троцкий не был исключением. Он присел, начал скулить и кричать об ужасном терроре. Когда он понял, что его не собираются убивать, он стал более уверен и начал яростно протестовать». Протесты не помогли. При обыске нашли 10 тыс. долларов наличными — очень большая сумма, около 200 тыс. долл. нынешних. Жену и детей Троцкого оставили на свободе, а его самого и перечисленных спутников поместили в лагерь Амхерст, где содержали пленных немецких моряков и интернированных подданных Центральных держав.

Что же произошло? На этот счет историки выдвигают несколько версий. Одна из них — Троцкий был агентом Вайсмана, а его арестовала другая служба, которая конкурировала с Вайсманом. Нет, не сходится. Потому что подставил Льва Давидовича… сам Вайсман. Он еще за 5 дней до отъезда Троцкого доложил начальству, что по информации «абсолютно надежного источника» этот человек будет работать в России на немцев, для чего и везет при себе крупную сумму [150]. На немецком митинге Льва Давидовича уже «пасли» контрразведчики. Записали его речи, представив их британскому военно-морскому атташе, который, в свою очередь, переслал записи начальнику морской контрразведки адмиралу Хэллу. Четверо офицеров спецслужб сели с Троцким на пароход, присматривая за ним в дороге, выявляя связи. Но любопытно, что присматривали не только они. На судне находился и некто Колпачников, агент «банды Рейли-Вайнштейна». С Троцким он не общался, близко не подходил. Но имел возможность увидеть все, что произошло в Галифаксе.

И ближе к истине представляется другая версия. Арестом Троцкого британские спецслужбы «отмыли» сами себя. Маркировали Льва Давидовича не как своего, а как германского агента. Впрочем, действовал и другой очень важный фактор. В тот же самый день, 27 марта, когда пароход «Кристианиафиорд» отшвартовывался от причала Нью-Йорка, от перрона станции Берн отошел и застучал колесами «опломбированный вагон», везущий Ленина, Крупскую, Зиновьева, Сафарова (Вольдина), Сокольникова, Абрамовича и т. д. — всего 30 «спецпассажиров». Если бы Ленин с Троцким прибыли в Россию одновременно, они никогда и ни за что не сумели бы объединиться! Оба привыкли быть лидерами в собственных группировках. Оба поносили друг друга бранью 14 лет — и стали не только политическими соперниками, но и персональными врагами.

Придержав Троцкого, западные державы давали фору Ленину. Чтобы он утвердился в России, успел занять прочные позиции. Тогда его конкуренту не оставалось другого выхода, кроме как присоединяться к ленинским структурам. А первая, главная роль на этот раз преднамеренно отводилась Владимиру Ильичу. Пропущенному через Германию! Это было именно то, что нужно. Разрушить Россию, но всю вину свалить исключительно на немцев! Поэтому и сценарий с Троцким был построен таким образом, чтобы скрыть британо-американский след и выпятить германский. Тут вам и прощальный митинг, организованный Лоре и немецкими социалистами, тут вам и арест англичанами. Причем сам Лев Давидович вряд ли догадывался о замыслах своих хозяев — ну разве мог бы он добровольно уступить первенство Ленину? Зато хозяева хорошо знали нрав подопечного. Знали, что он наверняка наболтает лишнего на митинге, даст пищу слежке на пароходе…

«Германский вариант» был разыгран, как по нотам. Немцы и сами были настолько заинтересованы в переброске в Россию ленинского «десанта», что давали поезду «зеленую улицу». Ради него ломались графики движения, задерживались воинские и санитарные эшелоны… Впоследствии генерал Людендорф писал: «Наше правительство, послав Ленина в Россию, взяло на себя огромную ответственность. Это путешествие оправдывалось с военной точки зрения. Нужно было, чтобы Россия пала». От германской и австрийской разведки большевиков сопровождали и освещали переезд Радек, Моор и Платтен. Но «экстерриториальность» вагона действовала не для всех. Крупская проговорилась, что «около Берлина в особое купе сели какие-то немецкие социал-демократы, никто из наших с ними не говорил» [86]. Попытка завуалировать правду выглядит, скажем так, наивно. Во-первых, спецвагон охраняли контрразведка и полиция, просто «каких-то» в него не пустили бы. Во-вторых, Надежде Константиновне были прекрасно известны все заметные германские социал-демократы — а тут вдруг не узнала их, написала «какие-то»? А в-третьих, если не переговорили, то для чего же была устроена встреча? А в том, что встреча была устроена специально, сомневаться не приходится. Ведь и «особое купе» оставили свободным для переговоров.

31 марта десант прибыл в Швецию, встреченный Ганецким, Парвусом и шведскими депутатами-социалистами. Провели ряд совещаний, организовав Загранбюро ЦК РСДРП в составе Воровского, Ганецкого, Радека и Семашко. Особое внимание уделялось вопросам финансирования. Впоследствии получило известность указание Германского Имперского банка № 7433 от 2.3.1917 г. представителям всех германских банков в Швеции: «Вы сим извещаетесь, что требования на денежные средства для пропаганды мира в России будут получаться через Финляндию. Требования будут исходить от следующих лиц: Ленина, Зиновьева, Каменева, Коллонтай, Сиверса и Меркалина, текущие счета которых открыты в соответствии с нашим приказом № 2754 в отделениях частных германских банков в Швеции, Норвегии и Швейцарии. Все требования должны быть снабжены подписями «Диршау» или «Волькенберг». С любой из этих подписей требования вышеупомянутых лиц должны быть исполняемы без промедления».

В дополнение к существующему каналу финансирования через «Ниа-банк» был создан запасной, более конспиративный — в Загранбюро под видом частных пожертвований деньги должен был переводить Карл Моор (агент немецкой разведки, работавший под кличкой «Байер», поступающая от него информация считалась очень ценной, с ней знакомился сам канцлер) [88]. А пока в Швеции решались эти дела, в России уже полным ходом началась «раскрутка» Ленина. Самая натуральная. Ведь в 1905–1907 гг. он ничем себя не зарекомендовал, вся его деятельность протекала в эмиграции, в своем отечестве его знал только узкий круг профессиональных революционеров. Даже и внутри партии его лидерство было далеко не бесспорным. Так, с началом революции он послал в «Правду» пять «Писем издалека» — редакция опубликовала из них только одно. Остальные сочла не заслуживающими печати.

Однако так же, как в 1905 г. «силы неведомые» целенаправленно проталкивали к руководству Троцкого, так в 1917 г. занялись Лениным. Появились вдруг статьи и листовки, оповещавшие: едет «вождь революции». Что возмутило многих социал-демократов, в том числе большевиков. Но подхватила зарубежная пресса: «Ленин — вождь…» А его прибытие в Питер было отрежиссировано вообще безупречно. Событие подогнали к 3 (16) апреля, на Пасху, когда улицы были полны людей, возвращавшихся с всенощной. От Петросовета пришли встречать Чхеидзе и Скобелев. Выстроили почетный караул. Музыка военного оркестра. Прожектора. Броневики. Шествие от вокзала к дому Кшесинской. Речи с броневика, с балкона…

И все же, несмотря на такую рекламу, Ленин еще не был однозначным «вождем». Его еще не воспринимала в таком качестве сама партия! Когда он огласил свои «Апрельские тезисы» — программу борьбы с Временным правительством и передачи власти Советам, ЦК большевиков их отверг. А «Правда» напечатала тезисы с трехдневным опозданием и пометкой, что это «личное мнение товарища Ульянова», не разделяемое бюро ЦК. Но… рядом с Владимиром Ильичом, откуда ни возьмись, возникает такая фигура, как Яков Свердлов. Прежде ничем не примечательная, только что вынырнувшая из глубин сибирской ссылки. Они с Лениным почти не были знакомы, виделись один раз мельком. Теперь же Свердлов удивительным образом дополняет Владимира Ильича, неожиданно становится его «правой рукой» и оказывается настоящим гением организации.

На Апрельской конференции РСДРП(б) хитроумными кулуарными интригами, обыгрыванием чисто технических вопросов, умелой обработкой делегатов он обеспечивает Ленину убедительную победу. Принимаются ленинские резолюции, переизбирается ЦК — и за бортом остаются те, кто составлял оппозицию Владимиру Ильичу. При этом сам Свердлов попадает в новый ЦК и возглавляет Секретариат ЦК. Он же реорганизует Секретариат. В его ведение передаются подбор и расстановка кадров, финансы [140]… И вот этот факт сразу заставляет призадуматься. Финансирование было строжайшей тайной, к которой имели доступ даже не все члены ЦК, а лишь узкий круг посвященных. А Свердлова, едва он появился в ленинском окружении, с ходу допускают к «святая святых». Уже из одного этого видно, что человек, чей братец обретался под одной крышей с клубом американских банкиров и дружил с британскими разведчиками, очутился рядом с Лениным не случайно. И победа на Апрельской конференции была достигнута не только организационными талантами Якова Михайловича — сработали закулисные силы, продвинувшие нужную фигуру в нужное место и помогшие выиграть внутрипартийную борьбу.

Ну а конкурент Ленина, Троцкий, все еще «отдыхал» в лагере. Правда, с самого начала было понятно, что с его заключением не все чисто. Канадцы с пленными и интернированными не церемонились, гоняли на тяжелые работы. Лев Давидович и его спутники были почему-то избавлены от этого, жили в лучших условиях. Но, конечно, Троцкий все равно не мог смириться с арестом. Слал телеграммы российскому послу, Временному правительству. Нет, его «не слышали». Новая власть России спорить с англичанами не собиралась, да еще и из-за какого-то революционера. Арестовали — значит так и надо. Все послания Льва Давидовича оставались без ответа. Он психовал, злился. Грубил коменданту лагеря, демонстративно не выполнял распоряжений. Охранники, не привыкшие к такому поведению заключенных, даже пуганули его — в ответ на очередную выходку пальнули в воздух, делая вид, будто хотят пристрелить.

Впрочем, заключение принесло Троцкому и пользу. Ведь и о нем в России успели забыть. Кто ж там помнил «заслуги» 1905 года? А теперь «Правда» и другие социал-демократические газеты взялись протестовать против произвола англичан, выражать сочувствие Льву Давидовичу — тем самым и он получил хорошую рекламу. А как только положение Ленина в России утвердилось, исчезли препятствия к возвращению на родину Троцкого. И в игру был введен еще один агент сети Рейли — адвокат Алейников. Он как бы от своего имени обратился с ходатайством к канадскому министру почт и телеграфа Култеру, прося его принять участие в судьбах арестованных и гарантируя их благонадежность. Казалось бы, какое дело министру почт и телеграфа до людей, взятых по подозрению в шпионаже? Его ли это ведомство? Однако он почему-то занялся проблемой. Направил запрос в США. И Госдепартамент немедленно вступился за своего гражданина Троцкого. Обратился в посольство Англии в Вашингтоне…

Канадские власти и контрразведчики были просто в шоке, когда им поступило распоряжение: арестованных «русских» освободить и обеспечить им дальнейший путь со всеми удобствами. Удивлены были даже и американские спецслужбы! Посылали своих представителей в Канаду, проверить — что произошло? Но приказ прошел на самом высоком уровне и был однозначным. Троцкого и его коллег выпустили из лагеря и с нижайшими извинениями усадили на ближайшее судно… Дальше Лев Давидович ехал триумфатором. Кстати, первым, с кем он связался, достигнув Европы, были не товарищи по партии, а Абрам Животовский. Из Христиании (Осло) он дал дядюшке телеграмму: «После месячного плена у англичан приезжаю в Петроград с семьей 18 мая».

Амбиции снова распирали Троцкого, он ничуть не скрывал того, что собирается натворить. Уже в Канаде, выйдя на свободу и получив назад деньги, он пытался вербовать местных рабочих ехать в Россию делать революцию. В Скандинавии было то же самое. В Стокгольм на встречу с ним прибыла делегация английских социалистов, он и их звал. Да еще как звал! Очевидцы вспоминали, что он открытым текстом соблазнял иностранцев — дескать, русские богатства будут вашими, самые красивые русские девственницы будут вашими! Хотя, пожалуй, достиг обратного эффекта. В Канаде и скандинавских странах господствовала строгая пуританская мораль, подобные призывы отталкивали слушателей, канадские газеты писали об этих высказываниях Льва Давидовича с возмущением и отвращением.

Такая активность не могла не остаться незамеченной союзными разведками и дипломатами. После того, как Троцкий со спутниками миновали Стокгольм, американская дипломатическая миссия в Швеции сообщала в Госдепартамент, что русское, английское и французское паспортные бюро озабочены, «проездом подозрительных лиц с американскими паспортами» [139]. Но нет, покровители Троцкого были слишком могущественными. И это ощущалось на каждом шагу. В поезде у него, как и у Ленина, были контакты с «какими-то социал-демократами» — в одном купе с ним, как выяснилось, ехал с визитом в Россию бельгийский министр, банкир-социалист Вандервельде. Случайность? Не смешите. Если бы миллиардер Вандервельде не пожелал этой «случайности», он мог не только купе, а персональный поезд заказать. Вот и попробуй задержать или досмотреть багаж человека, если у него в кармане паспорт гражданина США и он путешествует в компании со столь высокопоставленным лицом.

В Петрограде Льву Давидовичу организовали торжественную встречу — не менее пышную, чем Ленину. И устраивается он отнюдь не «по-пролетарски». Поселяется в роскошной огромной квартире директора заводов Нобеля, Серебровского. И, в отличие от Кшесинской, эта квартира вовсе не была захвачена силой, хозяин сам уступил ее. Что не очень удивительно. Еще в 1905 г. Серебровский работал в тесном контакте с эмиссаром «сил неведомых» Рутенбергом, помогал Гапону сагитировать путиловцев идти «к царю». В Первую мировую был деловым партнером Животовского… И о своих детишках Троцкий позаботился, нельзя же им из-за переездов в учебе отставать. Он их устраивает в респектабельное Коммерческое училище, где обучались сыновья весьма высокопоставленных деятелей, в частности, Керенского.

А за этими эмигрантами ехали в Россию все новые и новые. Из Швейцарии через Германию прибыл второй «опломбированный» десант, гораздо более многочисленный, 250 революционеров во главе с Мартовым. Но еще больше прибывало из США. Основная часть следовала не тем путем, которым воспользовался Троцкий, а отплывала из портов Тихоокеанского побережья во Владивосток. Ехали целыми пароходами, тысячами! Откуда же их столько взялось? Так ведь Шифф и Феликс Варбург были главными покровителями «благотворительных» эмигрантских организаций. Эти организации вели учет, размещали, устраивали на работу приезжих из других стран. И по сути были сформированы кадры «интернационалистов», находящихся «в запасе». Теперь походило на то, что их из «запаса» призвали, провели мобилизацию…

Внутри России кипела организационная работа по сколачиванию из разнородных компонентов дееспособных структур. Свердлов фактически сформировал для Ленина новую партию — уже не сборище эмигрантов-теоретиков, а боевую организацию. А Троцкому «опоздание» с выходом на политическую арену помогли компенсировать. Ларин уже успел создать группу меньшевиков-интернационалистов — они поступают в распоряжение Льва Давидовича. Тут как тут оказываются и другие его старые соратники: Луначарский, Володарский, Урицкий, Иоффе, Мануильский, Рязанов. Александра Коллонтай, вроде бы, была большевичкой. Но и Троцкому помогает, через нее он получает доступ в Кронштадт, в полной мере проявляя там свои ораторские способности.

Хорошие знакомые находятся и в Петроградском Совете — тот же Ларин, Козловский, Церетели, Скобелев. И поступает предложение: Троцкого, как, заместителя председателя Петросовета в прошлую революцию, кооптировать в этот орган. Кстати, Хрусталев-Носарь, председатель первого Совета, тоже тыкался, пробовал напомнить о себе, но его отшили, чтоб под ногами не путался… Реальным же костяком организации Троцкого стали хлынувшие из-за рубежа «интернационалисты». А формально его группировка оформилась на Межрайонном совещании райсоветов Петрограда, фабзавкомов, профсоюзов, землячеств, женских и молодежных рабочих организаций, откуда и получила название «межрайонцы». Организатором и распорядителем этого совещания был… все тот же Свердлов. Для Ленина потрудился, и для Льва Давидовича тоже. Ну а что ж, ведь заказчики были одни и те же.

 

18. Как иностранцы дружили с либералами

В 1920-х гг., рассказывая о крушении России и ужасах гражданской войны, Н. Д. Жевахов доказывал, что революция была «еврейской» [56]. Это глубоко неверно. На Россию ополчилось то, для чего философ И. А. Ильин ввел термин «мировая закулиса». А входили в нее и вполне «чистокровные» англичане, американцы, французы, немцы. Другой вопрос, что сионисты играли важную роль в «финансовом интернационале». Но опять же стоит подчеркнуть, важную, а не исключительную. И к тому же, как правило, крупнейшие воротилы отходили от классического иудаизма, примыкая к различным радикальным сектам. Тем не менее для них оказывалось удобным навешивать на Россию ярлыки обвинений в «антисемитизме». Под предлогом борьбы с антисемитизмом брать соплеменников под «покровительство» — и использовать их, натравливая на русских.

Но использовали и натравливали не только евреев. А и латышей, эстонцев, украинских националистов, финнов, поляков, грузин, пантюркистов. В общем всех, кого только можно подключить к разрушительным процессам. Использовали и самих русских. Когда наш народ сумели расколоть в 1905 г., возникло деление на две части. Патриотическая, объединившаяся вокруг царя. И его противники — либералы и революционеры. Первая часть оказалась намного сильнее. В 1917 г. урок был учтен. Императора устранили заранее путем заговора. Интеллигенция, чиновники, офицерство (а офицеры военного времени в значительной мере состояли из той же интеллигенции, призванной из запаса) были уже достаточно заражены либерализмом, приветствовали «свободы» с красными бантами на груди. Но против либералов оказалось гораздо проще, чем против царя, настроить рабочих и крестьян. Разрушение России предполагалось поэтапное, «ступенчатое». Ломают одни, а потом им на смену выдвигаются другие силы, еще более радикальные…

Хотя, казалось бы, уже первый кабинет Временного правительства в полной мере выполнил заказ иностранных «друзей». Ослабление России? Запросто. Одним махом была сметена вся «вертикаль власти» — администрация, жандармерия, полиция. Из армии увольнялись «реакционеры», лучшие работники контрразведки во главе с генералом Батюшиным очутились за решеткой. Зато амнистия, объявленная для политических, распространилась и на других, на свободу выплеснулось более 100 тыс. уголовников. Если за весну 1916 г. в Москве было зарегистрировано 3618 преступлений, то за весну 1917 г. — более 20 тыс. Причем в революционном развале регистрировалось, конечно, не все. Петроградский Совет издал печально известный Приказ № 1 по войскам. Внедрялось коллегиальное командование, выборность должностей, всевозможные комитеты, отменялось чинопочитание — и пошел развал в армии. Провозглашались свободы слова, печати, собраний, митингов и демонстраций. И заводы останавливались, продолжая митинговщину. А на фронт хлынули агитаторы всех мастей. Уже 19 апреля Людендорф пришел к выводу, что ослабление России позволяет не опасаться ее. Его штаб выпустил брошюру «Будущее Германии», в которой была помещена карта России с обозначением мест проживания «нерусского населения», месторождениями полезных ископаемых, рассматривались возможности немецкой колонизации [168].

Послушание западным союзникам? Пожалуйста! Царское правительство старалось отстаивать национальные и государственные интересы, теперь же Бьюкенен и Палеолог распоряжались министрами, как своими приказчиками! Каждое их слово становилось непреложным указанием, обязательным к исполнению [127]. Министр иностранных дел Милюков устраивал патриотические демонстрации… под окнами британского посольства! Да, доходило и до такого. Милюков вышагивает с манифестантами, неся транспаранты и выкрикивая лозунги «верности союзникам», а Бьюкенен свысока, из окошка, «принимает парад». Кстати, подобная зависимость от иноземцев тоже становилась козырем для большевистской и немецкой пропаганды. Агитаторы внушали: «министры-капиталисты» продались с потрохами, воюют за интересы чужеземных буржуев. А германское командование 29 апреля утвердило текст новой листовки, которая стала распространяться в наших войсках, — «русские солдаты являются жертвами британских поджигателей войны».

Новая власть России постаралась также демонстративно расшаркаться перед шиффами и лоебами. Временное правительство сразу после своего образования принялись разрабатывать декрет о равноправии евреев. О том, что «черта оседлости» уже отменена в августе 1915 г., даже не вспоминали. Трудились самозабвенно, каждое слово бегали согласовывать с действующей при Думе «Коллегией еврейских общественных деятелей». Причем члены Коллегии оказались умнее министров. Поняли, что публикация такого декрета будет выглядеть просто глупо и высказались против. Предложили, чтобы декрет «носил общий характер и отменял все существующие вероисповедные и национальные ограничения» [139]. Временное правительство немедленно согласилось, сделало, как просят. И Шифф оценил, прислал телеграмму, погладив по головке. Вот радости-то было!

А 4 апреля Америка стала официальной союзницей, сенат США проголосовал за вступление в войну. Как и планировалось, после свержения царя. При этом Вильсон щедро поощрил финансовых магнатов, которые поддерживали его. Бернард Барух был назначен министром военной индустрии, получил власть над всеми заводами США. Евгений Майер стал главой Военной финансовой корпорации, заведуя ссудами и расходами. Додж и Дэвисон возглавили Американский Красный Крест. Новые должности и полномочия получили Маршалл, Пол Варбург. Временным правительством был назначен новый посол в США — масон Бахметьев, который принялся заискивать перед Хаусом. Даже просил… чтобы Вильсон взял на себя ведущую роль в мировой политике и «позволил России следовать за ним» [6].

А в нашу страну из США хлынули широким потоком дельцы и предприниматели. И Временное правительство оказалось готово заключать самые невыгодные сделки. В марте 1917 г. германское посольство в Швеции докладывало в Берлин, что Россия делает в США крупные заказы, что ведутся переговоры о получении американцами в концессию железных дорог. Другая телеграмма из посольства в Стокгольме рейхсканцлеру Бетман-Гольвегу, от 7 июля, сообщала, что российское министерство торговли предлагает американцам в концессии «нефть и уголь на Северном Сахалине, золоторудные месторождения на Алтае, медные рудники на Кавказе и железные дороги на Урале». Берите, гости дорогие! От всей души!

Нетрудно понять, почему в Америке приветствовали таких правителей. Создается «Американский комитет по поддержке демократического правительства в России», куда вошли 36 видных представителей финансовых и политических кругов. В том числе военный промышленник Дюпон, один из директоров моргановского «Гаранти траст» Сэбин. И Яков Шифф. Пропагандируется идея осуществить «Заем свободы». И финансовый советник Временного правительства Б. Каменка (председатель правления Азовско-Донского банка) вместе с банкирами А. Гинзбургом и Г. Слиозбергом от лица российского кабинета обращаются с просьбой к Шиффу — поддержать начинание. Он милостиво соглашается.

«Дружба» вообще устанавливается такая тесная, что впору обниматься и лить слезы умиления. Как уже отмечалось, в 1916 г. в Америке было создано Русское информационное бюро для распространения объективных сведений о нашей стране. После революции его руководство, естественно, сменили. А почетными советниками этого бюро вдруг становятся… Шифф, Барух, Маршалл, Селигмен, Страус, Вайс. Да, вот такие «русские» взяли под контроль информирование американцев о делах в России.

Но были и другие настораживающие факты, которые обращают на себя внимание. В 1917 г. американский экспорт только в европейскую часть России скакнул до суммы 400 млн. долл (в 16 раз больше, чем до войны) [168]. Однако сделки носили в основном кратковременный, спекулятивный характер. Продали — получили денежки, и до свидания. Были и откровенные грабительские аферы. Например, некий Н. Стайнс с разрешения министерства финансов России и при посредничестве Русско-Английского банка вывез через Владивосток 40 пудов платины «с адресованием этого товара на имя министра торговли США» [154]. А вот от долговременных проектов американские капиталисты уходили. При царе закидывали удочки насчет концессий — получали отказ. Теперь же Временное правительство само расстилалось: берите, что хотите, — нет, под разными поводами переговоры затягивались и глохли. «Партнеры» знали, что в ближайшем будущем в России предстоят еще очень большие перемены.

Да и в проблемах внешней и внутренней политики не все вписывалось в видимую логику. Это очень быстро почувствовали даже некоторые члены Временного правительства. Самый энергичный из заговорщиков, их «двигатель» А. И. Гучков, занявший пост военного министра, полагал, что цели либералов и западных держав уже достигнуты. Что теперь Россия должна стать конституционной монархией по британскому образцу и развиваться по западным моделям. Значит, дальнейшая раскачка страны не требовалась, наступило время стабилизации. Когда на рассмотрение правительства была вдруг вынесена (кстати, неизвестно кем) «Декларация прав солдата», законодательно распространявшая на всю армию положения приказа Петросовета № 1, Гучков запротестовал. Отказался ее подписать. Это было дико, нелогично. Зачем доламывать собственные вооруженные силы? Да ведь и союзники, вроде бы, не были в этом заинтересованы, им же требовалось, чтобы русские помогли немцев разбить…

А другой заговорщик, П. Н. Милюков, уж на что лебезил перед союзниками, но с какой-то стати наивно полагал — раз Россия стала демократической, то и Запад будет относиться к ней благожелательно, способствовать ее дальнейшему усилению. Был уверен, что должны выполняться все договоры и соглашения, заключенные при царе. Бьюкенен писал: «Он считает приобретение Константинополя вопросом жизненной важности для России». 3 мая Милюков выступил с речью о целях войны. Выдержана она была в самых лакейских тонах по отношению к Западу: «Опираясь на принципы свободы наций, выдвинутые президентом Вильсоном, равно как и державами Антанты, главными задачами следует сделать…» Но среди этих задач Милюков видел освобождение турецких армян, «которые после победы должны получить опеку России», передачу в состав России Западной Украины. Обосновать свои предложения он попытался новыми льстивыми реверансами: «Все эти идеи полностью совпадают с идеями президента Вильсона».

Однако на самом деле с планами Вильсона, «равно как и держав Антанты», это ничуть не совпадало. Министр с подобными запросами был союзникам не нужен. И Гучков по вопросу о «Декларации прав солдата» от них тоже не получил ни малейшей поддержки. Хотя достаточно было бы одного указания Бьюкенена, и кто бы во Временном правительстве посмел возражать? В результате Гучкова и Милюкова «уходят» в отставку. Министром иностранных дел становится Терещенко, ни о каких приобретениях России не заикающийся и цели войны формулирующий очень округло: «Выстоять, сохранить дружественность союзников» [168]. А пост военного министра получает Керенский, который видит цели войны еще более округло: «Свободная Россия в свободной Европе». И подписывает приказ № 8, вводя в армии разрушительную «Декларацию».

А лидеры «мировой закулисы» уже плели новые интриги. В мае-июне Америку посетил министр иностранных дел Англии Бальфур. Для переговоров с Вильсоном. Тема была сверхсекретнейшей: послевоенное устройство мира. Фактически переговоры шли с Хаусом, а обслуживал их Вайсман. Ему Бальфур дал особый шифр, чтобы он материалы бесед и вопросы для согласования пересылал напрямую правительству Англии. Но можно быть уверенным, что все пересылки между Бальфуром и Лондоном через Вайсмана сразу же становились известны и Хаусу. Чтобы легче было договориться. Вопросы были подняты очень важные. Во-первых, для установления нового мирового порядка Хаус предложил заключить тайный альянс: «Если не обсуждать условий мира с другими союзными державами, то наша страна и Англия окажутся в состоянии диктовать условия». Во-вторых, американская сторона настаивала, что надо подкорректировать цели войны. Провозгласить, что она ведется не против народов Германии и Австро-Венгрии, а только против их монархов. Демократические же силы в странах противника надо сделать своими союзниками. Наконец, Хаус внушал, что надо менять акценты в политике, потому что после войны «не Германия, а Россия станет угрозой Европы», и следует перенацеливаться не на германскую, а на «русскую опасность» [6].

И американское проникновение в Россию продолжалось. Благодаря попустительству Временного правительства в нашу страну были запущены всевозможные сектанты, вроде Христианской ассоциации молодых людей. Приезжали заокеанские «глаза и уши», наподобие «Комитета общественной информации» во главе с Сиссоном. Прибыла в Петроград и миссия Американского Красного Креста. Вроде бы, дело было полезное, благородное, правда? Но вот в чем вопрос — больно уж странным получился состав миссии. Среди 24 ее членов было лишь 5 врачей и 2 медицинских исследователя. Остальные — представители банков, крупных промышленных компаний и профессиональные разведчики.

Возглавил миссию Уильям Бойс Томпсон, шишка не маленькая, один из директоров Федеральной резервной системы США (связанный с Морганом). Он взял все расходы по пребыванию в России на свой счет, оплачивал жалование сотрудникам, дорогу, разъезды, аренду помещений. Его заместителем стал полковник Раймонд Робинс. Крупный горнопромышленник и разведчик. Кроме официальных членов был обслуживающий персонал, журналисты. Среди лиц, прикомандированных к миссии, оказывается наш «знакомый» Джон Рид. А секретарей и переводчиков при миссии состояло трое. Капитан Иловайский — большевик, Борис Рейнштейн — позже он станет секретарем Ленина, и Александр Гомберг, который в период пребывания Троцкого в США был его литературным агентом [139]. Ах, ну как же «тесен мир»…

 

19. Как либералов заменили на социалистов

Одним ударом в спину сокрушить Россию было нельзя. Она, несмотря ни на что, оставалась слишком устойчивой. Царя свергли, аппарат управления сломали, внедрили «свободы», зашкалившие до анархии, верхний эшелон власти захватили заговорщики, прочие руководящие органы оккупировали безответственные болтуны, не способные ни к какой конструктивной работе. А страна все еще жила, держалась, воевала — по инерции. Чтобы нарушить эту инерцию, требовались новые потрясения. И они не заставили себя ждать.

Еще при царе, на межсоюзнической конференции в Петрограде, была достигнута договоренность сокрушить противника комбинированными ударами с запада и востока. Но весной в результате революции и «реформ» русская армия оказалась не готовой к активным действиям. Западные союзники начали наступление одни и понесли ужасное поражение. Прорвать фронт опять не смогли. Потери у французов составили 137 тыс. человек, у англичан 80 тыс. После такого кровопролития уже и во Франции чуть было не началась революция. Взбунтовались фронтовые полки, вспыхнули волнения в Париже. Но там-то порядок навели быстро. Военный министр Клемансо получил диктаторские полномочия, одним махом арестовал всех смутьянов, не считаясь ни с министерскими, ни с депутатскими рангами. Тех, у кого выявились связи с противником, без долгих разговоров приговаривали к смерти. Военно-полевыми судами и расстрелами усмирили восставших солдат. Всего к различным мерам наказания было приговорено 23 тыс. человек. И отметим, французская «общественность» этим ничуть не возмущалась, наоборот, признала Клемансо спасителем отечества. Да и англичане, американцы крутые меры одобрили.

А на Россию союзники насели, требуя выполнить обещание о наступлении, хотя после провала операций на западе оно уже потеряло смысл. Временное правительство, Верховный главнокомандующий Брусилов, командующие фронтами пытались возражать. Доказывали, что с полуразложившейся армией наступать нельзя. В обороне она еще держится, сохраняет хоть какое-то повиновение. А тем самым оттягивает на себя значительные силы врага, помогая союзникам. Если же нарушить сложившееся хлипкое равновесие, будет беда. Однако державы Антанты о таком варианте и слышать не хотели. Керенский в своих мемуарах назвал наступление «роковым решением генерала Нивеля» [75] — хотя спрашивается, каким же образом решение французского главнокомандующего Нивеля, из-за поражения уже снятого со своего поста, могло сыграть роковую роль для России? Выполнять или не выполнять требования союзников зависело только от Временного правительства. Но на него давили Бьюкенен, Палеолог, прикатил для этого в Петроград и французский министр Тома.

Подталкивали и американцы. К Временному правительству обратился с личным посланием не кто иной, как Шифф, убеждал преодолеть «примиренческие настроения» и активизировать усилия. А Вильсон направил в Россию миссию Элиху Рута. Бывшего госсекретаря США, любимца Уолл-Стрит, адвоката крупнейших монополий. Ему были выделены значительные суммы из особого президентского фонда, в состав миссии вошел ряд американских политиков и военных. В Петроград делегация прибыла 13 июня, и о русских Рут отозвался крайне презрительно, писал: «Мы здесь нашли обучающийся свободе класс детей в 170 млн. человек, они нуждаются в игрушках из детского сада…» На переговорах с Временным правительством шла речь о желании США расширить дела в России, предлагалось участие в экономических и транспортных проектах. Но еще 3 апреля Америка пообещала русским кредит в 325 млн. долл. под низкие проценты. Эти деньги Временному правительству так и не поступили. Теперь же Рут ставил вопрос жестко — обещанные средства будут выделяться в зависимости от масштаба наступательных операций. В общем, манили конфеткой на веревочке. И в результате совместного давления Запада было принято решение — наступать.

Наступать, невзирая на то, что положение в тылу ничуть не стабилизировалось! Наоборот, буза нарастала. 3 (16) июня в Петрограде открылся I Всероссийский съезд Советов, и ЦК большевиков постановил использовать его для захвата власти. Предполагалось 10 (23) июня поднять рабочих, гарнизон, скинуть Временное правительство и передать всю власть съезду. А при этом, на победной волне, самим занять господствующее положение в Советах. Однако большевики работали еще неумело. Сведения о подготовке переворота получили широкую огласку. И съезд принял решение — рабочим и солдатам воздержаться от каких бы то ни было массовых акций. Большевики попали в неудобное положение. Они-то хотели взбунтовать людей под лозунгом «Вся власть Советам!» — а Советы запретили выступление. На экстренном заседании ЦК голоса разделились, из пяти собравшихся Каменев, Зиновьев, Ногин проголосовали за отмену восстания, Ленин и Свердлов — за то, чтобы не отменять. Им пришлось подчиниться большинству.

А 18 июня (1 июля) началось наступление на фронте… Оно заведомо было обречено на провал. Солдаты митинговали, в бой не шли. На Западном и Северном фронтах в атаку поднялись лишь отдельные части, остальные отказались… Лишь на Юго-Западном фронте 8-я армия под командованием любимца офицеров и солдат Л. Г. Корнилова ударила дружно. И… прорвала фронт. Воодушевившись ее успехом, подключились соседи, 7-я и 11-я армии. Эта операция, кстати, наглядно показала, каким победоносным должно было стать русское наступление, если бы не революция. Даже ограниченными силами наши войска наголову громили неприятеля, брали десятки тысяч пленных. Австро-Венгрия в ужасе взывала к немцам, считая войну уже проигранной. Но из-за пассивности других участков Германия смогла перебросить оттуда дивизии для контрудара.

А в Петрограде в это же время начался вооруженный путч. Вопрос о том, кто же все-таки его инициировал, до сих пор не имеет однозначного ответа. Ведь ЦК большевиков принял решение не выступать. Однако независимо от большевиков действовали троцкисты. Кстати, сам термин «троцкисты» возник весной 1917 г., его пустил в ход Ленин, по-прежнему презиравший Льва Давидовича. Но между двумя лидерами нашлись связующие звенья. Одним стал Каменев, родственник Троцкого. Другим — Свердлов. Да и сам Ленин являлся сторонником восстания. И его, вероятно, убедили, что в данном случае троцкисты станут полезными союзниками.

И здесь целесообразно еще раз вернуться к истории с заключением Льва Давидовича в Канаде. В одном из докладов кайзеру Вильгельму II канцлер Гертлинг особо отметил, что Троцкий сидел в британской тюрьме, поэтому «ненавидит англичан» [168]. Как видим, маскировочная операция была не лишней. Троцкий раньше успел поработать и на немцев, а благодаря аресту германское руководство убедилось, что он остался «их» человеком. Представляется любопытным и тот факт, что буквально накануне мятежа западные державы постарались еще раз «отмазаться» от Льва Давидовича. В милюковскую «Речь» и в «Вечернее время» неизвестно кем была заброшена информация о том же самом аресте и найденных у Троцкого 10 тыс. долларах, якобы полученных от немцев.

В связи с этим «Вечернее время» 27 июня взяло интервью у посла Бьюкенена, который разъяснил: «Мое правительство задержало группу эмигрантов в Галифаксе только для и до выяснения их личностей… Как только был получен ответ от русского правительства о пропуске задержанных, они были немедленно пропущены… Что касается истории с 10 000 марок или долларов, то ни мое правительство, ни я о ней ничего не знали до появления о ней сведений уже здесь, в русских кругах и в русской печати». Ложь очевидна. Ответственность за освобождение Троцкого перелагается с США и Великобритании на Временное правительство. А формальным поводом для ареста и помещения в лагерь стал как раз рапорт офицеров контрразведки о найденных деньгах. Теперь же, оказывается, британское правительство о них знать не знало. Зато очень к месту запущено слово «марок».

Троцкий на ложь Бьюкенена ответил еще более откровенной ложью. Он вообще с некоторых пор взял на вооружение этот метод — при обвинениях не надо оправдываться, пытаться что-то разъяснять. Лучше врать напропалую, это надежнее и убедительнее. И в горьковской газете «Новая жизнь» (издававшейся на деньги германского оружейного магната Стиннеса [154]) он помещает яростную статью. Пишет, что перед отъездом из Нью-Йорка «мои немецкие единомышленники совместно с американскими, русскими, латышскими, еврейскими, литовскими и финскими друзьями устроили мне прощальный митинг», где собрали 310 долларов, а 10 тыс. — выдумка «пьяных нью-йоркских шпиков Милюкова-Бьюкенена». Опять то, что нужно! Немцев упомянул. Британского посла обругал.

Словом, никакого британо-американского следа, только германский. Который и без того просматривался. О подготовке мятежа и связях его лидеров с Германией русская контрразведка доложила Временному правительству еще 1 (14) июля (но почему-то никаких должных мер предпринято не было). Кроме того, в оккупированном Вильно немцы печатали большевистские газеты для распространения среди наших солдат. И в этих газетах сообщение о восстании в Петрограде появилось 2 (15) июля. За день до того, как оно действительно началось [75]. 3 (15) июля взбунтовался пулеметный полк и еще несколько столичных частей, поднялся Кронштадт, забастовали заводы. На начальном этапе распоряжались Троцкий, Свердлов, Луначарский, Подвойский. В ночь на 4 июля ЦК большевиков постановил — раз уж восстание началось, надо его возглавить. Но организовано оно было плохо, толпы солдат, матросов и рабочих действовали вразнобой. Небольших сил, верных правительству — юнкеров, нескольких казачьих полков и рот гарнизона, оказалось достаточно, чтобы разогнать мятежников. В столкновениях погибло 56 человек, 5 июля путч был подавлен.

Но беспорядки в тылу сыграли свою роль, внеся дезорганизацию. А 6 июля на фронте германские войска нанесли контрудар. Армии Юго-Западного фронта были тоже расшатаны «демократизацией» и не выдержали. В панике побежали. Бросили территории, занятые в ходе наступления и покатились дальше на восток. Фронт стал разваливаться. Военная катастрофа и восстание в тылу возмутили патриотов, стали отрезвляющим душем и для «общественности», восторгавшейся революцией. Посыпались требования к правительству наконец-то покончить с развалом страны и армии. Да и Запад после столь вопиющих безобразий дружно озаботился положением России. Раньше приветствовал «демократические реформы», не желая замечать их результатов. А сейчас принялся поучать — надо, мол, порядок наводить. Только теперь вдруг заговорили о том, что Временное правительство состоит из бездарных и бездельных демагогов.

Посол Бьюкенен пишет: «Керенский — единственный, на кого можно делать ставку». С англичанами в данной оценке сошлись и французы. Тома характеризует Керенского как «единственно трезвого, способного и демократического политика, способного восстановить порядок в России и возобновить ее военные усилия» [168]. И… Временное правительство слушается. 19 июля министр-председатель Львов приглашает Керенского, заявляет о своем уходе в отставку и предлагает Александру Федоровичу занять его пост, сформировать новый кабинет. Хотя, между нами говоря, подобные манипуляции отдают полным юридическим абсурдом. Ведь в любой стране отставки и формирования правительств происходят под контролем других структур власти — монарха, президента, парламента, верховного суда. В России же никаких иных структур не существовало! Получалось, что кучка заговорщиков, дорвавшихся до власти, все решала внутри себя! Сама определялась с отставками, с постами министров, как будто это была их личная собственность. В мае произошел кризис — и самозванец Львов вместо первого кабинета формирует второй. Кризис в июле — и один самозванец приглашает формировать кабинет другого самозванца. Причем историки этого абсурда упорно не замечают. Потому что и западные державы «не замечали» столь странной «демократии». Принимали как должное, что Временное правительство само меняет свой состав, само выбирает, каких же еще проходимцев допустить в свою среду.

Первые шаги Керенского на посту главы правительства, вроде бы, оправдывали связанные с ним ожидания о «восстановлении порядка». Верховным Главнокомандующим был назначен решительный Корнилов. По его требованию смертная казнь, отмененная кабинетом Львова, вновь была введена в прифронтовой полосе. Жесткими мерами Корнилов останавливал бегущих, пресекал бунты, приказывал расстреливать мародеров. Начал создавать добровольческие части из патриотов. И сумел восстановить фронт. В тылу были закрыты газеты «Правда», «Окопная правда», «Волна» (впрочем, «Окопная правда» печаталась не в российском, а в германском тылу, на оккупированной территории, попробуй-ка ее закрой). Были арестованы Каменев, Иоффе, Антонов-Овсеенко. Коллонтай взяли с поличным — на границе, когда она возвращалась из Швеции, где решала финансовые дела. Ленин и Зиновьев скрылись в Разливе, потом перебрались еще дальше, в глубь Финляндии.

Но сразу же, с тех же самых первых шагов нового кабинета, стали проявляться очередные «странности». И еще какие! Одним из главных действующих лиц мятежа был Троцкий. Улик — через край. Одни речи, которыми он возбуждал матросов и солдат, чего стоили. Воодушевленные контрразведчики отправились его арестовывать. Но на квартире Троцкого застали… министра Временного правительства Чернова. Который выгнал их вон, а приказ об аресте от лица Керенского отменил. Впрочем, связь путча с германским контрударом была слишком явной, общественность была возбуждена. И запрет на арест лидера выглядел слишком уж непонятно. Контрразведка вывернула свои досье, и Керенскому ничего не осталось делать, кроме как дать согласие. Троцкого взяли вместе с Луначарским на квартире Ларина. Однако еще один активный организатор мятежа, Свердлов, так и остался на свободе. Против него тоже улик хватало, и с речами с балкона дома Кшесинской он тоже выступал, свидетелей были тысячи. Но Свердлов являлся членом ЦИК Советов, депутатом городской думы — и поэтому был объявлен лицом «неприкосновенным».

Но главным ударом для революционеров стал не арест нескольких руководителей, а вскрытие каналов финансирования. Русская контрразведка уже и раньше располагала информацией о них. Эти каналы еще при царе выявляла комиссия Батюшина. А. И. Деникин, в апреле-мае 1917 г. занимавший должность генерал-квартирмейстера Ставки и курировавший вопросы контрразведки, писал, что наши спецслужбы уже имели исчерпывающие доказательства шпионской деятельности Коллонтай, Радека, Ганецкого, Раковского [46]. Но только после путча они получили возможность пустить в ход собранные материалы. Занялись главным каналом финансирования, перекачкой из «Ниа-банка» в Сибирский банк на счета Суменсон и Козловского. Хотя Суменсон, окопавшаяся под крылышком швейцарской фирмы «Нестле», успела скрыться, а Мечислав Козловский (в 1906 г. — адвокат Парвуса) тоже оказывался «неприкосновенным», как член исполкома Петроградского Совета. Тем не менее канал был парализован. Когда следователь задал Коллонтай вопросы о знакомстве с Суменсон и Козловским, сразу стало понятно, что контразведке многое известно, и из тюрьмы к товарищам по партии полетел тревожный сигнал.

Такое разоблачение было для большевиков чрезвычайно опасным. Одно дело призывать — «штык в землю», другое — если будут опубликованы доказательства связей с противником. Это означало бы «политическую смерть» партии. И большевики начали прятать концы в воду. Обрывались любые контакты, способные обернуться компроматом. За рубежом решили было ввести в действие запасной канал. 16 июля Радек из Швеции сообщил Ленину, что Моор готов передать «крупное наследство» и запросил о распределении средств. Но Владимир Ильич даже и этот вариант счел слишком опасным. С нарочитым удивлением ответил, будто он такого человека знать не знает. «Но что за человек Моор? Вполне ли и абсолютно ли доказано, что он честный человек? Что у него не было и нет ни прямого, ни косвенного снюхивания с немецкими социал-империалистами?.. Тут нет, т. е. не должно быть, места ни для тени подозрений, нареканий, слухов и т. п.». Хотя Моора он знал прекрасно. Именно Моор в 1914 г. давал поручительство за Ленина, Крупскую и Арманд, чтобы они могли поселиться в Швейцарии. В Стокгольме реакцию Владимира Ильича на запрос, видимо, не совсем поняли. И позже секретарь Загранбюро Семашко повторно доложил, что Моор готов передать «полученное им крупное наследство». На что ЦК отрезал уже предельно однозначно: «Всякие дальнейшие переговоры по этому поводу считать недопустимыми» [88].

Но оборвать связи, конечно, можно. А где же деньги брать? Революции — дело дорогое. По оценкам исследователей, большевики только с апреля по июль истратили не менее 50 млн. марок [105]. Однако свои каналы финансирования имелись и у троцкистов. Не только пресловутые 10 тыс. долларов, обнаруженных в Галифаксе. Сумма большая, но для нужд революции это капля в море. Их дали специально, чтобы создать повод для ареста. Ну и «на дорожку», на первоначальные нужды. Должны были существовать другие каналы. А поскольку Троцкий был связан с США и Англией, то и каналы его были «чистыми». Не германскими. Не способными скомпрометировать, даже если будут раскрыты.

И, уж конечно, не случайно как раз в это время происходит объединение большевиков с межрайонцами. Осуществляется оно в отсутствие обоих лидеров — Ленин в Финляндии, Троцкий в тюрьме. Следовательно, фактор личной неприязни исключался. А проворачивает все дело Свердлов. Он берет на себя связи с Владимиром Ильичем, снует между Питером и Разливом. И добивается согласия Ленина. Очевидно, аргументируя финансовой необходимостью. И доказав, что никакой опасности в слиянии не будет — межрайонцев всего 4 тысячи. Свердлов занимается и подготовкой VI съезда партии, возглавляет Оргбюро по его созыву, регулируя состав делегатов. 26 июля съезд открывается на Выборгской стороне, в помещении, арендованном у христианского братства при Сампсониевской церкви. Правда, главный доклад, политический, Ленин поручает все же не Свердлову, а Сталину. Но Яков Михайлович председательствует, делает организационный доклад и горячо приветствует пришедших к большевикам троцкистов. Съезд принимает курс на вооруженное восстание.

После чего вдруг происходит непонятная утечка информации. Сведения о съезде и его решениях каким-то образом попадают в газеты. Поднимается скандал. 28 июля Временное правительство издает запрет на проведение любых съездов и конференций. Свердлов тотчас же созывает внеочередное заседание. И предлагает экстренно, пока не разогнали, избрать ЦК. Делается это в спешке, давай-давай. Как вспоминает К. Т. Новгородцева, «протокола этого заседания не велось, результаты выборов полностью не оглашались. Яков Михайлович занес результаты выборов шифром в свою записную книжку и огласил их только на Пленуме ЦК, после окончания съезда» [140]. Вот таким образом происходит слияние партий. И без протоколов, на основании одних лишь «шифрованных» записей Свердлова, создается новый ЦК, большевистско-троцкистский…

Но непонятным оказывается и то, что, несмотря на публикации в газетах, на запреты правительства, на решение о вооруженном восстании, никто разгонять съезд так и не стал. Он перебрался в другое помещение и спокойно, без помех завершил свою работу. Впрочем, это вполне вписывалось в общую линию Временного правительства по отношению к революционерам. Для тех, кого арестовали, заключение было похоже на формальность. Их содержали со всеми удобствами, исполняли малейшие желания. В гости к ним ходили все кто хотел. Матросики даже предлагали Коллонтайше бежать. Запросто, мол, устроим. Но она отказалась. Зачем ей это было нужно? Знала, что участь шпионки Маты Хари, расстрелянной во Франции, ей не грозит. А удерешь — придется прятаться, всякий дискомфорт терпеть.

И смертельно опасного для большевиков публичного раскрытия их связей с немцами так и не произошло. Только министр юстиции Временного правительства П. Н. Переверзев и Г. А. Алексинский сообщили в газете Бурцева «Общее дело» о германских деньгах. Но этим крайне возмутились куда более влиятельные министры — Керенский, Некрасов, Терещенко. Распоряжением Временного правительства газета была закрыта, а Переверзева уволили в отставку [139]. Собранные доказательства были признаны «тайной следствия» — и оставались ею до тех пор, пока тайна и само следствие не потеряли смысл. Представляется любопытным и свидетельство чешского президента Масарика. В своих воспоминаниях он пишет, что было создано совместное франко-англо-американское разведывательное бюро, занявшееся изучением германской подрывной работы в России. Но бюро прекратило расследование, «когда оказалось, что в это дело запутан один американский гражданин, занимавший очень высокое положение. В наших интересах было не компрометировать американцев» [139].

Кто уж имеется в виду под «одним американским гражданином», трудно сказать. Таких «граждан» был далеко не один. Дядя Троцкого Животовский и его партнер Путилов к этому времени установили дополнительные связи с США. Их представителем в Нью-Йорке стал уже упоминавшийся Мак-Грегор Грант, который представлял в США интересы Дмитрия Рубинштейна, а интересы самого Гранта представлял в Петрограде Ашберг. В российской столице уже действовала целая миссия «граждан, занимавших очень высокое положение» во главе с Уильямом Б. Томпсоном. А миссия посланца Вильсона, Элиху Рута, кстати, пробыла в России 6 недель. С середины июня до конца июля. Как раз в период кризиса, мятежа, смены правительства. И на что Рут потратил суммы, отпущенные ему из секретного президентского фонда, остается тайной.

Кстати, на VI съезде партии, где большевики объединились с межрайонцами, произошло еще одно знаменательное событие, которое в свое время осталось практически незамеченным. Полемизируя с троцкистом Преображенским, Сталин заявил: «…Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму… Надо откинуть отжившее представление, что только Европа может указывать нам путь…» И как раз после этого Сталин заслужил от Троцкого презрительное прозвище — «философ социализма в одной стране» [78].

 

20. На кого работал Керенский?

В настоящей работе нередко приходится употреблять термины «Запад», «западные державы». Но надо помнить, что такое обобщение в значительной мере условно. Противоречия между различными государствами в начале XX в. были куда серьезнее, чем в начале XXI в. Продолжалась ожесточенная война между Центральными державами и Антантой. Но и внутри каждого блока отношения были отнюдь не идеальными. Германия честно и добросовестно помогала своим союзникам, выручала их в трудных ситуациях, этого у немцев не отнять. Но при этом Берлин исподволь втягивал австрийцев, турок, болгар в политическую и экономическую зависимость. В странах «Сердечного согласия» отношения были еще менее «сердечными». С младшими союзниками — сербами, греками, румынами, бельгийцами вообще практически не считались. За них все решали Англия, Франция, США, Италия. Но, как уже отмечалось, возник тайный американо-британский блок, готовившийся урезать претензии французов, итальянцев и японцев. Однако США вели и собственную игру, исподтишка подкапывались под интересы англичан.

Внутри каждой из держав взгляды на политические события тоже отличались в очень широком диапазоне. Для большинства простых граждан в лагере Антанты русские были союзниками, а значит, друзьями. Следовало желать им успехов, чтобы быстрее кончилась война и пролилось меньше крови своих соотечественников. Многие французы в дни революции искренне жалели «бедного русского царя», который столько раз выручал их. Но население на Западе очень легко регулируется средствами массовой информации. И его быстро научили восторгаться, что Россия наконец-то сбросила «тиранический режим» и теперь под руководством западных учителей будет приобщаться к благам демократии, а русские солдаты станут сражаться за свою свободу еще более храбро, чем сражались за царя.

Политики и дипломаты знали больше. Некоторые из них сами приложили руку к катастрофе России. Но и среди них степень допуска к тайнам была не одинаковой. Для большинства цель подрывной работы выглядела достигнутой. Россия сбита с роли лидера, ослаблена, ее новые правители послушны зарубежным советникам. А дальше, по логике, требовалась стабилизация, чтобы русская армия помогла одолеть врага… И только в высших кругах «мировой закулисы» представляли тайные планы во всей полноте. Россия должна пасть окончательно. И выйти из войны. Да, это потребует от союзников дополнительных сил и жертв. Война продлится дольше, чем могло быть. На полях сражений падут еще сотни тысяч французов, англичан, американцев. Однако и приз обещал быть очень крупным. В подобной ситуации Россия не просто лишится плодов побед, не просто попадет в зависимость от иностранцев. Она никогда уже не сможет быть конкуренткой Запада. И мало того, ее саму можно будет пустить в раздел вместе с побежденными! Таким образом, политические игры в отношении России были очень неоднозначными и «многослойными».

И расстановка политических фигур в нашей стране получалась далеко не простой. Думская оппозиция, раскачавшая государство и подготовившая почву для Февраля, после революции очутилась вдруг «за бортом». Либералы-заговорщики, осуществившие переворот, воображали себя самостоятельными деятелями, получали мощную поддержку Запада и пребывали в уверенности, что так и будет продолжаться. Но когда закулисные силы приходили к выводу, что они отыграли свое, поддержка вдруг прекращалась, их начинали теснить другие лидеры, а прежние неожиданно для себя тоже оказывались «за бортом».

Само понятие патриотизма начало терять почву под ногами. Становилось непонятно, с какими политическими группировками его связывать? В условиях войны казалось естественным — с правительством. Каким бы оно ни было, но представляет общегосударственную власть. Однако правительство, меняя свой состав, быстро «левело» и продолжало вести страну в хаос. Германские агенты действовали не только среди большевиков. Таковыми являлись и министры Временного правительства: Чернов, Скобелев, лидер меньшевиков Мартов. Связать патриотические устремления с оппозицией Временному правительству? Но это значило вносить дополнительный раскол и раздрай. Да и оппозиция была слишком разнородной. «Слева» правительство подталкивали рвущиеся к власти еще более радикальные партии — большевики, эсеры, анархисты. «Справа», требуя навести порядок, находились и монархисты, и отброшенные за ненадобностью думцы, либералы-«февралисты». И все играли на патриотических лозунгах. В том числе большевики, указывая на то, как правительство продает Россию иностранцам, посылает в бой солдат за чужие интересы.

На патриотических лозунгах выдвинулся и Керенский. Но, разумеется, не только на лозунгах. Как было указано в прошлой главе, кандидатуру «решительного» и «энергичного» Александра Федоровича усиленно проталкивали иностранцы. А чрезвычайную популярность, овации «общественности», истерики барышень-поклонниц обеспечили ему не только таланты оратора. Это был и результат бешеной газетной рекламы. Оплачивал которую, ясное дело, не сам Керенский из своего министерского оклада. И вот тут напрашивается невольный вопрос. А почему лоббировали именно Керенского? Западные политики и дипломаты были людьми трезвыми, опытными. Так неужели не разглядели его личных качеств?

Худшей фигуры во главе российской власти отыскать было попросту нельзя. Безмерное позерство и тщеславие доходило в нем до карикатуры. До непонимания рамок элементарных приличий. Он откровенно играл в «бонапарта» — с театральными жестами, адъютантами. И сам получал удовольствие от этой игры. Чего стоил его переезд в Зимний дворец! Обеды в царской столовой, сон в царской постели. Или введенные им церемонии подъема и спуска красного флага, когда министр-председатель и его гражданская жена изволят проснуться или лечь почивать! И все это в сочетании с полнейшим отсутствием деловых способностей, с демагогией и фразерством. Или как раз такие качества учитывались кругами, устроившими его выход на «главную роль»?

Вся «решительность» Александра Федоровича обернулась лишь новыми потоками пустой болтовни. Всеобщий развал углублялся. Поскольку Временное правительство признало «право наций на самоопределение», принялись «самоопределяться» национальные окраины.

Финляндия, Эстляндия, Курляндия, Литва, Польша, Украина, Грузия, Сибирь заговорили об автономии, а кто-то уже о независимости. Сепаратизм завелся и в казачьих областях. На Северном Кавказе было не до этого — там местные народы сразу вспомнили давние взаимные счеты, начали грабить и резать друг дружку. Рабочие на заводах и шахтах разболтались, вошли во вкус забастовок, выставляли требования по зарплате, в несколько раз превышающие прибыль предприятий. Крестьяне, пользуясь безвластием, взялись захватывать и делить землю, жечь и грабить помещичьи усадьбы. Уплата налогов прекратилась. Банды дезертиров, уголовников, шпаны приобретали легальный статус — пристраивались под крылышком местных Советов, получая название «милиции» или Красной гвардии. Каторжник Махно еще летом 1917 г. возглавил Совет в Гуляй-Поле и установил у себя «советскую власть».

В июле-августе уже и иностранцы требовали прекратить анархию. Бьюкенен писал: «Для нас пришло время сказать откровенно русскому правительству, что мы ожидаем сосредоточения всей энергии на реорганизации армии, на восстановлении дисциплины на фронте и в тылу». Указывал, что мятеж большевиков дает прекрасный повод решительно расправиться с ними. Аналогичные советы давали и французы. Дескать, революционеры полностью изобличили себя, так чего ж еще ждать? Надо уничтожить Ленина и Троцкого. А Советы разогнать, Клемансо отзывался о них: «Банда мошенников, оплачиваемых тайными службами Германии, банда германских евреев с более или менее ощутимой русской прослойкой, повторяющая то, что ей было сказано в Берлине» [168]. Но нет, в данном отношении Керенский почему-то проявлял «строптивость». Рекомендациям союзников не следовал. Организовывать суд над арестованными предводителями не стал. И даже партию большевиков не запретил. Она быстро оправлялась от поражения, снова набирала силу.

Ну а надежды русских патриотов связались в это время с Корниловым. Герой войны, талантливый военачальник, решительный противник развала — он казался именно тем человеком, который спасет страну. Вокруг него стали смыкаться офицерство, казачество, самые широкие круги общественности. Государственное совещание, созванное в августе в Москве, стало триумфом генерала. Его встречали восторженно, носили на руках, забрасывали цветами. Либеральные политики, думцы, промышленники обещали поддержку. Спасти страну могла только диктатура. Это признавали и отечественные патриоты, и союзники. И план Корнилова предполагал установление диктатуры. Но не единоличной, а диктатуры правительства. Именно как патриот он считал, что должен действовать совместно с правительством.

Предлагалось подтянуть в Петроград надежные части, разогнать большевиков, разоружить разложившийся 200-тысячный гарнизон и моряков Кронштадта. Распространить на тыловые районы законы военного времени, реорганизовать армию и твердой рукой довести страну до Учредительного собрания. Керенский на словах соглашался. Но на деле исполнение плана под разными предлогами тормозил и откладывал. 20 августа немцы в результате частной операции захватили Ригу, русские части бежали почти без боя. Это послужило толчком для патриотов. Теперь и самым нерешительным было ясно, что больше тянуть нельзя. План был еще раз согласован с Керенским, с его представителем Савинковым. И Лавр Георгиевич отдал приказ 3-му конному корпусу и ряду других частей начать движение к Петрограду.

Подчеркнем, что Корнилов вполне устраивал и западных союзников. По своим взглядам он был республиканцем. От него уж никак нельзя было ожидать попыток реставрации монархии — в марте по приказу Временного правительства как раз он осуществлял арест царской семьи. Если такой человек укрепит фронт и тыл, искоренит прогерманскую «пятую колонну», то выглядело логичным, что это принесет только пользу Антанте. Русские снова смогут воевать в полную силу, противник будет сломлен. Но после всех катастроф Россия уже и соперницей не станет, плоды побед благополучно разделятся без нее. Бьюкенен сообщал в Лондон: «Все мои симпатии на стороне Корнилова… Он руководствуется исключительно патриотическими мотивами». Делать ставку на Корнилова советовали британскому правительству военный представитель при русской Ставке генерал Батлер, глава английской разведки в России Сэмюэл Гор, заместитель министра иностранных дел лорд Сесиль. И британский военный кабинет прислушался к этим мнениям, принял решение поддержать Лавра Георгиевича. Такого же мнения были в Париже. Французский премьер-министр Рибо указывал послу в Петрограде Нулансу: «Все союзники чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы Керенский и Корнилов сумели организовать энергичное правительство». Была выработана и совместная линия. Англия и Франция провели закрытую союзническую конференцию, на которой постановили — поддержать Корнилова [168].

Но события вдруг пошли совсем не по тому сценарию, который требовался русским и, казалось бы, одобрялся Западом. «Согласование» действий Верховного главнокомандующего с Временным правительством оказалось всего лишь провокацией. 26 августа Керенский поднял шум, что он «раскрыл заговор» и объявил Корнилова «изменником». Причем даже и Временное правительство не приняло сторону министра-председателя! Состоялось бурное заседание, Керенский требовал себе «диктаторских полномочий» для подавления «мятежа» — министры были против, настаивали на мирном урегулировании. Александр Федорович несколько раз хлопал дверью, угрожал, что «уйдет к Советам».

А 27 августа он распустил кабинет, самочинно присвоил себе «диктаторские полномочия», единолично отстранил Корнилова от должности (на что не имел никакого права), потребовал отмены движения войск к Петрограду и назначил Верховным главнокомандующим самого себя. Корнилов отказался выполнить такой приказ. Выступил с воззванием к народу, заявив, что «правительство снова попало под влияние безответственных организаций». И дополнил приказ командующему армией генералу Крымову — «при необходимости оказать давление на правительство». Хотя какое уж там «правительство»?! Первый его список был, пусть и обманом, утвержден царем. Потом его дважды переформировывали. А теперь Керенский один распустил его и выделывался самостоятельно!

Но особенно ярко выглядит еще один факт. В дни кризиса американский посол Френсис потребовал от Бьюкенена, как дуайена (старейшины) дипломатического корпуса в Петрограде, созвать совещание послов стран, принадлежащих к лагерю Антанты. Собрались дипломаты 11 государств и вынесли решение… поддержать Временное правительство против Корнилова [168]! Да, вот такой сногсшибательный поворот. За Керенского неожиданно заступились США. А правительства Англии и Франции, только несколько дней назад выступавшие за Корнилова, их послы, стоявшие за него горой, сразу же изменили позицию! Закрывая глаза на то, что никакого «Временного правительства» фактически нет, и поддерживают они только Керенского, которого сами же в своих донесениях характеризовали как «демагога», «оппортуниста», на которого «нельзя положиться». Очевидно, кроме явных инструкций дипломаты получили какие-то иные, тайные. Ведь старинная пословица гласит: «Посол — как осел, что нагрузили, то и везет…»

Зато мнимый мятеж Корнилова стал для Керенского удобным поводом амнистировать настоящих мятежников. Из тюрем были выпущены все лидеры большевиков, арестованные после июльского путча. Троцкого, например, освободили «под залог» — смехотворный, в 3 тыс. руб. Правда, еще взяли подписку, что освобожденные помогут против «контрреволюции». И министр-председатель широко распахнул перед Советами и большевиками двери оружейных складов — началось легальное формирование Красной гвардии. Но она, в общем-то, и не понадобилась. Железнодорожники под руководством своего меньшевистского профсоюза останавливали воинские эшелоны, отцепляя паровозы, загоняя в тупики на станциях и полустанках. Связь между частями и их командирами была оборвана. Казаки и горцы 3-го конного корпуса не могли понять, в чем же дело, — они-то ехали защищать правительство, которое вдруг объявило их мятежниками. К ним хлынули агитаторы: правительственные, меньшевистские, большевистские.

Корнилов, оставшийся в Ставке и оторванный от войск, 1 сентября был арестован. На Юго-Западном фронте арестовали Деникина и еще ряд генералов только за то, что телеграммой правительству выразили солидарность с Лавром Георгиевичем. И Керенский захлебывался «красивыми» фразами: «Корнилов должен быть расстрелян, но я первый пролью слезы и положу венок на могилу этого патриота». Заметим, после июльских событий речь о расстреле Троцкого и иже с ним даже не заходила. Ни разу Александр Федорович не высказался о необходимости их наказания.

Вот и спрашивается, на кого же он работал? Кто стоял за этой сумбурной личностью? Приведем факты. Один приведен выше — инициатива его поддержки против Корнилова исходила от США. Постоянным «гостем» в американском посольстве являлся соратник Керенского, самое влиятельное после него лицо в правительстве Терещенко. В воспоминаниях дипломатов, находившихся в 1917 г. в Петрограде, то и дело упоминается — заглянув к Френсису, застали у него Терещенко. Кстати, от первого кабинета заговорщиков, сформировавшегося после Февральской революции, до последнего, павшего в Октябрьской, во Временном правительстве удержались всего два постоянных члена: Керенский и Терещенко.

Не осталась в стороне от событий и американская миссия Красного Креста. Уже позже, в декабре 1917 г., глава миссии Уильям Б. Томпсон напишет в меморандуме, что осуществлял свою работу в Петрограде «через «Комитет по народному образованию», при помощи Брешко-Брешковской и доктора Давида Соскиса — секретаря и помощника Керенского [139]. Но кое о чем Томпсон умолчал. Согласно донесениям британских дипломатов, имели место и прямые контакты Керенского с американской миссией. Приближенным Александра Федоровича, и мало того, даже его советником, к осени 1917 г. становится заместитель Томпсона полковник Раймонд Робинс [168].

Обнаруживается в этой темной истории и «английский след». В августе 1917 г., непосредственно перед корниловскими событиями, в Россию прибывает Соммерсет Моэм. Впоследствии — великий британский писатель. А в то время — секретный агент разведки. Но агент не Бьюкенена или официального руководителя английской разведки в России Сэмюэла Гора. Нет, он был агентом сети Вильяма Вайсмана — резидента МИ-6 в США. Прибыл он с особой миссией, в рамках упоминавшегося плана Вайсмана «управления штормом». В своих воспоминаниях Моэм потом напишет: «Моей задачей являлось вступить в контакт с партиями, враждебными правительству, с тем, чтобы выработать схему того, как удержать Россию в войне и предотвратить приход к власти большевиков, поддерживаемых Центральными державами» [168]. Но на самом деле никакой его работы по предотвращению «прихода к власти большевиков» не отмечено. И в контакты он почему-то вступает не с «партиями, враждебными правительству» (ведь такими партиями как раз и были большевики с левыми эсерами), а с самим правительством. И тоже становится очень близким доверенным лицом Керенского!

И вот еще факты. Сразу же по прибытии в Россию, 31 августа, Моэм становится клиентом американского «Нэшнл Сити банка» — банка, который перед Февралем выдал загадочный щедрый кредит Терещенко. А в книге вкладчиков этого банка, оставшейся в нашей стране, сохранившейся в архивах и попавшей в распоряжение исследователей, обнаруживается и имя секретаря Керенского Давида Соскиса. И клиентом он был весьма солидным, со вкладом, «значительно превышающим 100 тыс. рублей» [154].

А сам по себе «мятеж Корнилова» имел еще один важный результат. Был создан жупел «корниловщины», которым большевики стращали народ, обывателей, Советы, социалистическую «общественность». И под предлогом защиты от «корниловщины» смогли открыто готовиться к захвату власти.

 

21. Какие механизмы сработали в Октябре

В сентябре Керенский сформировал четвертый кабинет Временного правительства, почти сплошь из социалистов. Последние месяцы существования псевдо-демократической власти буквально захлебнулись в бестолковой говорильне. Вслед за Московским Государственным совещанием было созвано Демократическое совещание. На нем был создан Временный Совет Российской республики, который нарекли «предпарламентом». На всех сборищах и заседаниях меньшевики, эсеры, народные социалисты, кадеты отчаянно спорили между собой, не в состоянии договориться ни по одному вопросу.

А большевики не болтали, они действовали. Да и говоруны у них нашлись получше, чем у конкурентов. Троцкий зажигал толпы, наэлектризовывал их своей энергией. Впоследствии некоторые лица, примкнувшие к большевикам (особенно женского пола), признавались, что ходили на выступления Льва Давидовича, как в театр на Шаляпина. Ну а о том, что его отпустили всего лишь под залог, что на него заведено уголовное дело и должно продолжаться следствие, вообще забылось. Впрочем, теперь его уже и арестовать было бы непросто. В сентябре Троцкого избрали председателем Петроградского Совета вместо Чхеидзе, и таким образом он тоже получил статус «неприкосновенного лица». Однако одних ораторских способностей для переворота было, конечно, мало. И пока Троцкий срывал овации на митингах, рядом скромно, но кропотливо работали практики-организаторы: Свердлов, Сталин, Дзержинский, Молотов, Антонов-Овсеенко, Иоффе.

Приближение катастрофы чувствовали многие. Союзники относились к Временному правительству все более пренебрежительно. Британские фирмы, успевшие влезть в Россию, уже с августа начали сворачивать дела, закрывать предприятия и представительства. Да и российские предприниматели осознавали, что пахнет жареным. Принялись осуществлять «аварийные» меры. Зато период с августа по октябрь стал поистине золотым временем для «Нэшнл Сити банка»! И для другого иностранного банка в России — «Лионский кредит», имевшего довольно плохую репутацию. Военный представитель во Франции генерал А. А. Игнатьев писал, что этот банк «…был замешан во многих русских делах французских промышленников в России, но почему-то именно в самых темных… за спиной этого банка и проводимого им заказа стоят какие-нибудь русские дельцы-авантюристы типа Рубинштейна или даже Рябушинского» [63].

Теперь «Лионский кредит», «Русско-английский», «Русско-французский» банки и особенно солидный и респектабельный «Нэшнл Сити банк» стали каналами, через которые иностранцы и российские толстосумы переводили свои капиталы за рубеж. Многие начинания, которые декларировались при открытии отделений «Нешнл Сити банка» в Петрограде и Москве, так и остались на уровне проектов и переговоров, но как раз летом и осенью 1917 г. внедрение в Россию окупилось с лихвой! Операции пошли с огромными суммами. Так, крупнейший русский издатель И. Д. Сытин обратился к банку с просьбой продать в Америке 2 млн. рублей и приобрести финские марки. Это, кстати, была форма начавшейся «полуэмиграции». Финляндия жила уже фактически независимо, а у многих состоятельных русских там были дачи, дома.

Что ж, Сытину не отказали. Через «Нэшнл Сити банк» пошли за рубеж миллионы и от Гинзбурга, Гукасова, компании «Волокно», других банкиров и промышленников. Несли большие вклады аристократы, великие князья. Когда устав филиала банка согласовывался с царским правительством, в нем были оговорены предельные капиталы, с которыми банку разрешается работать в России, — 25 млн. руб. для каждого из двух отделений. В августе суммы, принятые от российских вкладчиков, многократно перевалили за установленные лимиты. Но ведь министром финансов во Временном правительстве являлся Терещенко! И он просто закрыл глаза на грубое нарушение устава.

Однако данные процессы вызывали и побочные явления. Утечка финансов приняла такие размеры, что в России стало не хватать наличных денег. Хотя в данном направлении, «заинтересованные лица», очевидно, подсуетились и преднамеренно. Сплошь и рядом происходили задержки с выплатой жалованья рабочим, служащим, военным. Естественно, это вызывало возмущение, что оказывалось на руку для агитации большевиков. Временное же правительство попыталось преодолеть финансовый кризис наихудшим способом. Решило печатать «керенки», ничем не обеспеченные, которые можно было измерять не по счету, а на метры бумаги. И финансовая система России начала обваливаться. Переводя за границу капиталы, промышленники ликвидировали или замораживать предприятия, которые из-за забастовок и хозяйственного развала становились убыточными. К октябрю закрылось до тысячи больших заводов и фабрик. А это означало сотни тысяч безработных… Обездоленных, обиженных, недовольных. Они становились готовым пополнением для Красной гвардии.

Добавили нестабильности немцы. В сентябре они опять провели частную операцию, захватили Моонзундский архипелаг, вторглись в Эстонию. Разложившийся Балтфлот отказался подчиняться Временному правительству. Митинговал, выносил резолюции, и большинство кораблей проигнорировало приказ идти к Моонзунду. А сопротивление немногих героев немцы раздавили без труда — и вышли уже на дальние подступы к Петрограду.

Отношения же Керенского с западными союзниками осенью почему-то становятся такими, что вообще не вписываются ни в какие разумные рамки! Во время Моонзундского сражения российский морской штаб попросил о помощи британский флот. Бьюкенен ответил, что поддержка будет оказана, но лишь после того, как Временное правительство расправится с большевиками. И в данном случае посла можно понять — русские молят, чтобы их выручили англичане, а в это же время их собственные моряки не подчиняются приказам. Однако Керенский на ответ Бьюкенена заявил, что удар по большевикам будет нанесен только тогда, когда они сами спровоцируют столкновение (как будто в июле уже не провоцировали).

При другой встрече с министром-председателем Бьюкенен попытался разговаривать в ультимативном тоне. Потребовал включить Петроград в прифронтовую зону, ввести законы военного времени, и пояснил, что иначе для англичан бессмысленно поставлять России пушки — они достанутся немцам. Керенский распалился, назвал это шантажом. Британский посол тоже разозлился, дошел до угроз — уже без всяких дипломатических реверансов «намекнул», что его страна может сделать ставку и на других политиков. Но Александр Федорович в долгу не остался. Брякнул, что и он может послать телеграмму с выражением сочувствия ирландским сепаратистам Шин Фейн [22].

Наконец, послы Англии, Франции, Италии и США пришли к общему выводу, что нельзя ожидать катастрофы сложа руки. Договорились идти вместе к Керенскому. Визит состоялся 26 сентября. Действовали и «кнутом», и «пряником». С одной стороны, Бьюкенен пробовал льстить, убеждал министра-председателя, что стоит лишь ему раздавить большевиков, и он войдет в историю «не только как славная фигура революции, но и как спаситель своей страны». С другой стороны, послы подали совместную ноту, что, если не будет осуществлено «решительных мероприятий», союзники прекратят поставки военного имущества, продовольствия и кредитование России. Но Керенский в ответ на это разразился упреками в адрес Антанты! Принялся обвинять западные державы в том, что они в свое время поддерживали царя, а не «призывали его к ответу» [168]. Это ж был полный бред! Единственное, откуда Керенский мог получить поддержку, — от стран Запада. Они-то и привели его к власти. Как же он мог позволять себе подобные выходки? На что и на кого рассчитывал?

Однако обратим внимание: посол США Френсис в общем демарше дипломатов не участвовал. То есть сперва-то согласился, вместе с коллегами отрабатывал текст ноты. Но в последний момент идти к Керенскому отказался. Заявил, что не получил на это санкций своего правительства. В дальнейшем продолжалось то же самое, и Бьюкенен жаловался Ллойд Джорджу, что Френсис саботирует выработку «общей политики Запада в отношении кабинета Керенского». А британский военный атташе Нокс докладывал в Лондон, что чрезвычайно быстро растет влияние на Керенского со стороны Раймонда Робинса [168].

Произошел еще один из ряда вон выходящий случай. 1 октября Керенский направляет в Англию к Ллойд Джорджу своего личного посланца, которым становится… Сомерсет Моэм! Вот какое доверие сумел завоевать всего лишь за месяц агент Вайсмана (а значит, и американского серого кардинала Хауса). Через него министр-председатель передает британскому премьеру конфиденциальную просьбу отозвать Бьюкенена! Передает и еще более важную информацию, что Россия больше воевать не может и поэтому предлагает заключить мир «без аннексий и контрибуций». Миссии Моэма придается такое значение, что Керенский выделяет в его распоряжение русский эсминец! Побыстрее, дорожа каждым часом, доставить англичанина на другой берег Балтики. И наши моряки постарались. Уж наверное, им внушили, насколько важную задачу выполняют они для России. Рискуя подорваться на минах, рискуя напороться на немецкие корабли и подлодки, они провели эсминец к скандинавским берегам и благополучно доставили Моэма в Осло. Но только их мастерство и самоотверженность оказались напрасными. У Моэма было и другое начальство. Которое, судя по всему, приказало ему не вмешиваться в это дело. И он надолго остановился в Норвегии. А в Англию прибыл лишь 18 ноября, когда послание Керенского утратило всякий смысл.

Подготовка большевиков к захвату власти проходила уверенно и без помех. У них в общем-то и сил было еще мало. Но осенью, в отличие от июля, они действовали по четкому плану. Свердлов одной лишь расстановкой «нужных» кадров в ключевые точки сперва добился контроля над партийными организациями, потом над основными Советами — только над основными, все Советы большевики подмять под себя еще не могли. И переворот был спланирован грамотно. Тоже — занять ключевые точки в столице, и этого будет достаточно. Могли бы провернуть операцию и раньше, но ждали намеченного на 25 октября (7 ноября) II съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, чтобы разыграть тот же сценарий, который предполагался в июне. Передать власть Съезду, а он «узаконит» переворот, от его лица будет создано новое правительство.

В октябре в Петроград вернулся Ленин. ЦК принял курс на вооруженное восстание и сформировал Военно-Революционный комитет. Существование этого органа ничуть не скрывалось, просто объясняли, что он создан для защиты от «корниловцев», якобы готовящих путч. А для руководства ВРК был образован Военно-революционный центр во главе с Троцким. Хотя Ленин не преминул сразу же щелкнуть Льва Давидовича по носу, показать, «кто в доме хозяин». Троцкий планировал восстание на 26 октября — но Владимир Ильич, не особо выбирая выражения, назвал это «полным идиотизмом» или «полной изменой». Указал, что 26-го съезд сорганизуется. То есть может повториться июньская история. Вдруг возьмет, да и проголосует против. «Мы должны действовать 25 октября — в день открытия съезда, так, чтобы сказать ему — вот власть…» Поставить перед фактом.

О том, что готовится выступление, знали все кому не лень. Еще 18 октября Каменев и Зиновьев опубликовали в газете «Новая жизнь» заявление, что они, дескать, не согласны с курсом ЦК на вооруженное восстание. Тем самым огласив этот курс. Но и Троцкий открыто заявлял на заседании Петроградского Совета: «Нам говорят, что мы готовимся захватить власть. В этом вопросе мы не делаем тайны. Власть должна быть взята не путем заговора, а путем дружной демонстрации сил» [132]. С 19 октября газета «Рабочий путь» начала печатать «Письмо к товарищам» Ленина, где он прямо призывал к восстанию. Любое правительство успело бы подготовиться к отпору…

Но правительство Керенского не просто бездействовало. Оно, будто нарочно, еще и всячески усугубляло свое положение. Точно так же, как перед Февральской революцией на пост командующего Северного фронта, самого близкого к столице, был назначен заговорщик Рузский, так и теперь начальником штаба этого фронта оказался М. Д. Бонч-Бруевич. Брат видного большевика, соратника Ленина. А в октябре правительство издало приказ об отправке на фронт Петроградского гарнизона. Но 200 тыс. солдат, которые весь 1917 г. безбедно околачивались в тылу, лезть в окопы, под пули и в осеннюю грязь совершенно не желали. На митингах и заседаниях полковых комитетов приказ признали «контрреволюционным», и гарнизон заявил, что «выходит из подчинения Временному правительству».

Британский атташе Нокс доносил своему правительству, что очередные чрезвычайно опасные идеи внушает Керенскому заместитель руководителя миссии Американского Красного Креста Раймонд Робинс. Суть идей — «выбить почву из-под ног Ленина, перехватить лозунг «Мир, земля, хлеб». В частности, разделить землю между крестьянами. Нокс от таких советов Робинса был в ужасе, писал в Форин-офис: «Если сегодня будут перераспределять земельные владения в России, завтра то же самое начнется в Англии» [168]. Однако Керенский безоговорочно слушался американского «друга». В октябре правительство приняло закон, которым «временно», до решения Учредительного собрания, вся земля отдавалась крестьянам. Это привело к новой волне анархии в деревне и дезертирства из армии — землю делить.

Но к числу козырей, на которых играл Ленин, относилась не только земля, а еще и мир. И в данном отношении Временное правительство также принялось «выбивать почву». Приняло закон о мире, коим предусматривалось начать «энергичную мирную политику». В ноябре в Париже должна была состояться очередная межсоюзническая конференция Антанты. 12 (25) октября было решено, что Россию на ней будут представлять Терещенко и Скобелев. Был выработан и пакет предложений, который внесет делегация.

Когда его представили западным союзникам, у них аж глаза на лоб полезли! Предлагались «мир без аннексий и контрибуций», «отмена тайной дипломатии», равные экономические возможности для всех наций. При этом французы с удивлением вдруг узнали, что «будущее Эльзаса и Лотарингии должен решить плебисцит» — хотя Франция считала их своими территориями, отнятыми Германией в ходе прошлой войны. Англичане с недоумением обнаружили, что Германии предлагается оставить все колонии. И были уж совсем возмущены требованием «нейтрализации Суэцкого канала» — ключевой точки, обеспечивавшей связь Британии с Индией и другими колониями. Точно так же для США предлагалась «нейтрализация Панамского канала». А Бельгия должна была получить компенсацию не за счет Германии, превратившей ее города в руины, а за счет «международного фонда» (читай — англичан, французов, американцев).

Оскорблены были все! Восприняли, как плевок в физиономию. И Запад сделал именно то, что вполне мог сделать еще в марте… Он усомнился в прерогативах Временного правительства! Наконец-то задал вопрос, имеет ли оно право «легитимно представлять нацию». А стало быть, какой смысл обсуждать с ним политические вопросы и выслушивать его предложения? Бальфур вызвал на ковер российского посла в Лондоне Набокова и открытым текстом заявил: «Не следует создавать прецедент для ведения переговоров, когда исключительные прерогативы получают фактически частные лица» [168].

Таким образом, накануне переворота Временное правительство само лишило себя главной опоры — поддержки западных держав. Дало повод иностранным политикам окончательно отвернуться от себя. И перечеркнуло все симпатии к себе со стороны западной общественности! Сделало так, что никто его добром не вспомнит и никто не пожалеет о его падении. Кто надавал столь пагубных советов в «энергичной мирной политике»? Уверенно можно ответить — тот же, кто убеждал перехватить у Ленина лозунг «Мир, земля, хлеб» и раздавать землю крестьянам. Робинс. Дополнительным доказательством служит то, что пункты о равных экономических возможностях и отмене тайной дипломатии были чисто американскими. Как раз в это время, осенью 1917 г., Хаус обсуждал те же самые идеи с Вильсоном [6].

Ну а потом, надавав Керенскому «полезных советов», Робинс попросту «умыл руки». В конце октября он вдруг объявил, что «разочаровался»: «Я не верю в Керенского и его правительство. Оно некомпетентно, неэффективно и потеряло всякую ценность». И Робинс стал утверждать, что для русских нужна совсем другая власть: «Этот народ должен иметь над собой кнут» [168]. А другой сотрудник миссии Красного Креста, Джон Рид, за неделю до революции взял интервью у Троцкого, который расписал ему, какую внешнюю политику будет проводить новое, большевистское правительство. То есть был уверен, что на этот раз революция получится. И уже знал, что сам он займет пост министра иностранных дел.

Да, игры вокруг России закручивались грандиозные. Например, мало кому известно, что как раз революционная раскрутка в нашей стране стала предлогом для политической кампании, которая впоследствии привела к образованию… Израиля. 24 октября министерство иностранных дел Англии представило Бальфуру доклад: «Информация изо всех важных источников говорит об очень важной роли, которую евреи сейчас играют в русской политической ситуации. Почти каждый еврей в России является сионистом, и их можно убедить, что успех сионистских устремлений зависит от их поддержки союзников и от вытеснения турок из Палестины. Мы должны заручиться поддержкой этого наиболее влиятельного элемента».

В результате британскими политиками при участии члена Верховного Суда США Брандейса была разработана «Декларация Бальфура», с коей министр иностранных дел Англии обратился к лорду Ротшильду, — заявлялось, что Британия будет поддерживать создание «национального очага еврейского народа в Палестине». При обсуждении декларации утверждалось, что это поможет «сбору патриотических сил в России». И для данной цели в Петроград были посланы трое ведущих сионистов во главе с Владимиром Жаботинским. Один из авторов кампании лорд Хардиндж убеждал: «При умелом использовании евреев в России мы сможем восстановить ситуацию в России к весне». То бишь сионисты должны осознать, что победа Англии в их прямых интересах, вот и пусть воздействуют на российских соплеменников — чтобы сохранили верность союзникам. Но в реальности сценарий получился иным. «Национальный очаг» в Палестине был провозглашен, а сионистских усилий по предотвращению революции «почему-то» не последовало.

Не смог предотвратить ее и Керенский. Точнее, не стал предотвращать. И мало того, он сделал все, чтобы революция осуществилась беспрепятственно! Российская общественность, либеральные партии требовали от него решительных мер — но он разъяснял, что стремится, дабы «новый режим был совершенно свободен от упрека в неоправданных крайней необходимостью репрессиях и жестокостях», и большевикам «предоставлялся срок для того, чтобы они могли отказаться от своей ошибки». Начальник штаба Ставки генерал Духонин тревожился нарастанием угрозы, запрашивал, прислать ли надежные войска? А они еще имелись, надежные — ударные добровольческие батальоны, польский и чехословацкий корпуса. Керенский отвечал, что угрозы нет. Если большевики выступят, тем хуже для них, так как «все организовано». И присылать войска запретил. «Думаю, мы с этим легко справимся» [152]. Это заявлялось, когда Петроградский гарнизон уже «официально» вышел из подчинения правительству!

Вечером 24 октября (6 ноября) план большевиков был запущен в действие. Под предлогом мифического мятежа «корниловцев» красногвардейцы начали занимать заранее распределенные пункты. Вокзалы, банки, телеграф, типографии, мосты, телефонную станцию. Действовали небольшие группы, по 50–60, а то и по 10–20 человек (огромный гарнизон настолько разложился, что и в поддержку большевиков не выступил — выжидал, чья возьмет). Но оказалось, что противостоять перевороту вообще некому. Власть упала в руки большевиков, как гнилое яблоко — стоило лишь чуть-чуть потрясти.

А Керенский, который в дни «корниловщины» разогнал правительство и сам себе присваивал «диктаторские полномочия», на этот раз действовал совершенно иначе. Отправился на заседание «предпарламента» испрашивать одобрения на подавление мятежа. Закатил длинную речь. Пошли дебаты, обсуждения… Утром 25 октября (7 ноября), когда план большевиков уже фактически претворился в жизнь, Александр Федорович укрылся не где-нибудь, а в посольстве США. И был вывезен из Петрограда на посольской машине с американским флагом. В общем, поневоле напрашивается вывод, что Керенский сам уступил власть. Что ему было внушено — должен уступить. Так же, как раньше силы «мировой закулисы» внушили Львову — нужно, мол, уступить власть Керенскому. И Александр Федорович это добросовестно выполнил.

Его последующий «поход на Петроград» с генералом Красновым выглядел просто несерьезно. Вся «армия» состояла из 700 казаков при 16 орудиях. В столкновениях погибли 3 казака, 28 было ранено. Советская сторона, по данным Краснова, потеряла больше, около 400 человек. За что погибли и лили кровь? За кого? Взаимной злобы еще не было. День дрались, а потом вполне получилось помириться, казаков согласились отпустить на Дон со всем оружием и имуществом. В Петрограде, Москве, Омске, Новосибирске, Киеве и других городах противостоять перевороту пытались в основном юнкера. Только наивные мальчишки еще верили в идеалы «демократии» и готовы были защищать такое правительство. И погибали. За кого? За что?

К истории Октябрьской революции следует добавить еще один малозаметный, но яркий факт. В ноябре намечалась межсоюзническая конференция Антанты. Впервые она проходила с участием США — на нее ехал полковник Хаус. Отправился он заблаговременно, чтобы провести ряд переговоров. И получил для этого огромные полномочия, он представлял самого президента. Эти полномочия были документально оформлены и подписаны 24 октября (по российскому, старому стилю — 11 октября). И адресовались они правительствам Англии, Франции и Италии. Без России! За 11 дней до Октябрьской революции в Вашингтоне уже знали, что с Временным правительством переговоров вести не придется… А в Европе Хаус очутился как раз «вовремя» — когда поступили известия о перевороте в Петрограде. Вовремя, чтобы сразу согласовать общую позицию союзников по данному поводу. И удержать европейских политиков от резких шагов и заявлений против большевиков.

Керенский после бегства за границу «пришвартовался» в американских кругах. Даже стал «советником» Вильсона по российским делам. Правда, вряд ли его советы представляли хоть какую-то ценность. Но держали, кормили. Потом отошел на «политические задворки». Кстати, почти все деятели, причастные к крушению России в 1917 г., либералы первого и второго кабинетов Временного правительства, социалисты третьего и четвертого, в эмиграции устроились довольно неплохо. Для них находились должности в разных фондах, находились спонсоры для их изданий, преподавательская и иная хорошая работа. Они, начиная революцию, получили не совсем то, о чем мечтали? Ну так мало ли кто о чем мечтал. Но ведь не забыли, приютили, расплатились за оказанные услуги — вот и будьте довольны.

 

22. Кто платил и заказывал музыку?

Историки знают не все. И никогда не узнают всего. Сотрудник германского посольства в Копенгагене Ф. Каэн писал в 1917 г., что многое «так и останется тайной, поскольку в архивах министерства ничего найти не удастся». В ходе Февральской революции целенаправленно уничтожались архивы русской полиции и контрразведки. А то, что уцелело, было по поручению Керенского «разобрано» и обработано масоном Котляревским. Уж что и как он «разобрал», можно только догадываться. В США до сих пор остаются закрытыми архивы русской заграничной политической разведки, оставшиеся на американской территории. А архив Московского Военно-революционного комитета был сожжен в октябре 1917 г., даже не после революции, а перед ней — «для тщательного уничтожения всякого рода протоколов и документов, которые могли бы нас скомпрометировать в случае неудачи восстания». Но в преступлениях такого масштаба, как российская революция, избавиться от всех улик оказывается просто невозможно. Их слишком много. И кое-чем мы все же располагаем, чтобы восстановить если не исчерпывающую, то в целом истинную картину.

Сценарий со II съездом Советов разыгрался примерно так, как планировали большевики. Правда, это был съезд только рабочих и солдатских депутатов — а они в аграрной России составляли меньшинство. Но съезд был единственным «признанным» органом, способным придать перевороту видимость «законности». Вечером 25 октября, как только он открылся, Троцкий с ходу зачитал воззвание о низложении Временного правительства. Эсеры, меньшевики, бундовцы (а большевики имели лишь 300 мандатов из 670) возмутились, зашумели о заговоре и в знак протеста покинули съезд. Что и требовалось большевикам. В зал набились солдаты, матросы и прочая публика, отирающаяся в Смольном. В таком составе дружно приняли резолюцию, что «съезд берет власть в свои руки». На втором заседании были приняты «Декрет о мире», «Декрет о земле», утвержден состав правительства, Совета народных комиссаров. Только утвержден. Выработали его на кулуарном заседании — так же, как формировали список правительства в Февральскую революцию. Председателем СНК стал Ленин. Наркомом иностранных дел — Троцкий. Кстати, предложил и лоббировал его кандидатуру не кто иной, как Свердлов. В правительство также вошли Сталин, Рыков, Милютин, Шляпников, Антонов-Овсеенко, Крыленко, Дыбенко, Ногин, Луначарский, Скворцов-Степанов, Оппоков (Ломов), Теодорович, Авилов (Глебов), Юренев, Ларин.

И новая власть сразу же занялась… ну ясное дело, чисткой архивов. Огромное количество улик о связях с противником, собранных следствием после июльских событий, исчезло без следа. Не оставили в живых и следователей, занимавшихся этими делами. Тем не менее один документ в архивах все-таки сохранился. Доклад уполномоченных Наркомата по иностранным делам от 16.11.1917 г.:

«Совершенно секретно. Председателю Совета Народных Комиссаров.

Согласно резолюции, принятой на совещании Народных Комиссаров тов. Ленина, Троцкого, Подвойского, Дыбенко и Володарского, мы произвели следующее:

1. В архиве министерства юстиции из дела об «измене» тов. Ленина, Зиновьева, Козловского, Коллонтай и др. мы изъяли приказ Германского Имперского банка № 7433 от 2 марта 1917 г. с разрешением платить деньги тт. Ленину, Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, Суменсон, Козловскому и др. за пропаганду мира в России.

2. Были пересмотрены все книги банка «Ниа» в Стокгольме, заключающие счета тт. Ленина, Троцкого, Зиновьева и др., открытые по приказу Германского Имперского банка № 2754. Книги эти переданы Мюллеру, командированному из Берлина.

(ЦПА ИМЛ, ф.2, оп.2, д. 226) [88].

Историк А. Г. Латышев, опубликовавший этот документ, отмечает, что упомянутые в нем номера приказов четко совпадают с теми, которые в 1918 г. были опубликованы в США комиссией Сиссона. И делает вывод — надо ж, мол, как лопухнулись большевики! Улики изъяли, а расписку в этом оставили, не уничтожили. Стоп-стоп-стоп… а так ли все просто? Залкинд был не каким-нибудь случайным комиссаром «от сохи», а весьма высокопоставленной персоной, главным доверенным лицом Троцкого в НКИД. И нужно ли было в таком докладе столь подробно разъяснять содержание изъятых документов, перечислять номера, фамилии, дополнительно «разжевывать», откуда командирован Мюллер? Не возникает ли впечатления, что сам доклад был составлен и «забыт» в архивах Совнаркома преднамеренно? Для представителей какого-то последующего правительства, если власть опять сменится. Для будущих историков. Еще раз навести их на «германский след». Только на германский.

Хотя с июля по ноябрь деньги для большевиков из Германии не поступали! Как уже отмечалось, канал через банк «Ниа» был провален контрразведкой. А запасной, через Моора-«Байера», Ленин заморозил, опасаясь окончательно скомпрометировать партию. И только 4.11.1917 г. Воровский направляет в Берн телеграмму на имя Моора: «Выполните, пожалуйста, немедленно Ваше обещание. Основываясь на нем, мы связали себя обязательствами, потому что к нам предъявляются большие требования». Моор тотчас доложил о телеграмме германскому посланнику в Швейцарии Ромбергу, и тот передал ее в Берлин, указывая: «Байер дал мне знать, что это сообщение делает его поездку на север еще более необходимой» [88].

Эти документы также опубликованы А. Г. Латышевым, который интерпретирует их совершенно справедливо: избегая из осторожности связей с немцами, большевики где-то крупно задолжали. А в ноябре, когда власть уже была в их руках, надо было рассчитываться. Но где же они могли задолжать? У кого? Ясное дело, не в российских банках, которые без всяких проблем были экспроприированы. Кредиторы были такие, что перед ними приходилось связывать «себя обязательствами». Такие, что могли предъявить «большие требования». Кто? Ответ напрашивается. И подтверждает его справка Секретной службы Соединенных Штатов от 12 декабря 1918 г.: «Варбург, Пол, Нью-Йорк Сити. Немец, гражданин Германии…, был награжден кайзером в 1912 г., был вице-президентом Федеральной резервной системы. В его руках находятся крупные суммы, выделяемые Германией для Ленина и Троцкого. Имеет брата, лидера системы шпионажа Германии».

Исследователи обратили внимание на дату — справка появилась (или была искусственно датирована) только в декабре 1918 г., когда война окончилась и связи Варбурга с Германией уже ничем ему не угрожали. А пока США находились в состоянии войны с немцами, гражданство вице-президента ФРС и его родство с «лидером системы шпионажа» почему-то никого не интересовали. Но составлен документ явно раньше. В декабре 1918 г. Германия никаких сумм для Ленина и Троцкого не выделяла, она уже рухнула. И вообще предположение о том, будто процветающие американские банкиры получали деньги для большевиков из разоренной Германии, выглядит явной натяжкой. Абы найти «приличное» объяснение факта и постараться не задеть этих банкиров. Нет, «крупные суммы» были, конечно же, не немецкими, а американскими.

А если Пол Варбург был вице-президентом Федеральной резервной системы, то в России действовал Уильям Бойс Томпсон, директор той же ФРС. И ясное дело, в миссии Красного Креста, которую он возглавлял и оплачивал, не зря состояли большевики Иловайский, Рейнштейн, бывший литагент Троцкого Гомберг, очень близкий ко Льву Давидовичу и Коллонтай Джон Рид. А после переворота Рейнштейн меняет «место работы», оказывается в аппарате Совнаркома. Там же появляется Сергей Зорин (Гомберг) — родной брат Александра Гомберга.

Ну а Рид в дни Октября становится «своим человеком» в Смольном, заводит дружеские связи со многими видными большевиками, днюет и ночует в штабе революции. Лучшего информатора, чтобы держать руку «на пульсе событий», трудно было придумать. На чьей стороне находились его симпатии, с кем персонально он был связан, вы без труда обнаружите, открыв книгу «10 дней, которые потрясли мир». О Ленине там мало. Ленину внимания почти не уделяется, он остается на втором плане. Восхваляется и превозносится лишь один лидер, Троцкий [132]. Рид не обошел стороной и любвеобильные объятия Коллонтай, несмотря на то, что в России с ним находилась жена, Луиза Брайант, куда более свеженькая и привлекательная, чем увядающая народная комиссарша. Очевидно, «близкие контакты» наводились не столько ради удовольствия, сколько ради пользы в его работе. Кстати, Рид вернется в США в июне 1918 г. И видный правительственный чиновник Сэндс доложит исполняющему обязанности госсекретаря Ф. Полку, что журналист «выразил желание предоставить в распоряжение нашего правительства свои заметки и информацию, полученные благодаря связи с Львом Троцким» [139]. Откуда мы еще раз видим, что Рид работал не только на журнал «Метрополитен» и Красный Крест.

Ну а Лев Давидович на посту наркома иностранных дел сразу заявил о себе. 26 октября (8 ноября) он разослал иностранным дипломатам ноту с предложением «о перемирии и демократическом мире без аннексий и контрибуций» и о начале переговоров по данному вопросу. При этом разъяснялось, что, если союзники не поддержат предложений, Россия начнет переговоры сама. В Берлине и Вене не скрывали своей радости. Рассматривали революцию как собственную удачнейшую операцию. Германский канцлер Гертлинг отмечал: «Это было целью деятельности, которую мы вели за линией русского фронта, — прежде всего стимулирование сепаратистских тенденций и поддержка большевиков. Только тогда, когда большевики начали получать от нас по различным каналам… поток денежных средств, они оказались в состоянии создать свой орган «Правду», проводить энергичную пропаганду и расширить свою прежде узкую базу партии. Теперь большевики пришли к власти… Возникшее напряжение в отношениях с Антантой обеспечит зависимость России от Германии…»

А министр иностранных дел Австро-Венгрии Чернин 10 ноября писал Гертлингу об открывшихся перспективах: «Революция в Петрограде, которая отдала власть Ленину и его сторонникам, пришла быстрее, чем мы ожидали… Если сторонники Ленина преуспеют в провозглашении обещанного перемирия, тогда мы одержим полную победу на русском секторе фронта, поскольку… русская армия, учитывая ее нынешнее состояние, ринется в глубь русских земель, чтобы успеть к переделу земельных владений… Перемирие уничтожит эту армию, и в обозримом будущем возродить ее на фронте не удастся… Поскольку программа максималистов (большевиков) включает в себя право на самоопределение нерусским народам России… нашей задачей будет сделать так, чтобы желание отделения от России было этими нациями выражено… Порвав с державами Запала, Россия будет вынуждена попасть в экономическую зависимость от Центральных держав, которые получат возможность проникновения и реорганизации русской экономической жизни» [168]. Шла откровенная дележка российских территорий. Обсуждалось, как переустроить Литву, Латвию, Польшу, Эстонию, предлагались меры в отношении Украины, чтобы «спокойно и дружески повернуть ее к нам».

Зато в странах Антанты нота Троцкого вызвала бурю возмущения. Англия, Франция, Италия выразили протест, указывая, что односторонние поиски мира нарушают союзническое соглашение от 5 сентября 1914 г. Заместитель министра иностранных дел Англии лорд Р. Сесиль заявил агентству «Ассошиэйтед пресс»: «Если эта акция будет одобрена и ратифицирована русской нацией, то поставит ее вне границ цивилизованной Европы». Было решено не признавать правительство большевиков, не устанавливать с ним официальных контактов.

Но в США, которым не угрожали германские армии и бомбы с немецких самолетов, известия об Октябре были восприняты иначе. В еврейских кварталах Нью-Йорка восторженно говорили, что революцию в России сделал «наш Троцкий из Бронкса». Да и президент Вильсон в отношении Советской власти занял особую позицию. В ноябре он дал указание своим министрам и дипломатам — «не вмешиваться в большевистскую революцию». А его представитель Хаус, очень «вовремя» оказавшийся в Европе, убеждал британских и французских политиков быть сдержанными. Обосновывал это весомым предлогом — дескать, если проявлять вражду к большевикам, это может толкнуть их к сближению с Германией.

В Петрограде продолжались интенсивные контакты большевиков с сотрудниками миссии Красного Креста, американского посольства. И британские дипломаты даже начали проявлять озабоченность возможностью сближения России… нет, не с Германией, а с Америкой! 18 ноября Бьюкенен направил Бальфуру доклад. Напомнил о событиях недавнего прошлого, как США срывали нажим союзников на Керенского, а в свете новых событий делал вывод: «Американцы играют в собственную игру и стремятся сделать Россию американской резервацией, из которой англичане должны быть удалены и как можно подальше».

Да, США начинали крупную собственную игру. И не только в нашей стране, но и на мировой арене. Следующей, после ноты о мире, акцией Троцкого, стала публикация тайных договоров из архива российского МИД. Ленин такие действия одобрил. Полагал, что они будут способствовать расколу среди воюющих держав, откроют глаза народам на «империалистический характер» войны. На самом же деле публикация договоров являлась чисто заказной операцией. Дело в том, что до начала XX в. США придерживались традиционной политики изоляционизма. И без их участия европейские державы в течение веков переплетались сложнейшими сетями договоров, соглашений, трактатов. Много соглашений было заключено и в 1914–1916 гг., в различных конкретных ситуациях раздавались обещания России, Италии, Японии, Румынии и т. д.

Теперь США активно входили в европейскую политику. Входили свежими, усилившимися, разбогатевшими за время войны, все державы Антанты были у них в долгах. И Вильсон указывал: «Экономическая мощь американцев столь велика, что союзники должны будут уступить американскому давлению и принять американскую программу мира. Англия и Франция не имеют тех же самых взглядов на мир, но мы сможем заставить их думать по-нашему» [6]. Однако существовала серьезная проблема. Втискиваться в сложившуюся систему европейской дипломатии для американцев было бы очень уж трудным и хлопотным делом. Каждый шаг пришлось бы многократно согласовывать с каждым государством, не противоречит ли он каким-то пунктам ранее заключенных договоров.

Чтобы этого избежать, Вильсон и Хаус вынашивали проект «фактического пересмотра системы международных отношений». Сделать это предполагалось под лозунгами «равных экономических возможностей» и «отмены тайной дипломатии» [6]. Потому что «равные экономические возможности» на деле означали огромное преимущество США перед разоренной Европой. А под предлогом «отмены тайной дипломатии» следовало разрушить всю старую дипломатию — и строить новую на чистом месте. Как ранее отмечалось, эти вильсоновские пункты уже вошли в мирные предложения Керенского. Главная сложность заключалась в том, что сами США инициировать кампанию по «отмене тайной дипломатии» не могли. Они-то вступили в войну «на готовенькое». И не имели никакого морального права с ходу диктовать свои условия союзникам, вынесшим всю тяжесть трех лет сражений. Решить проблему блестяще удалось через Троцкого.

В советской литературе дело преподносилось так, будто разбор дипломатических архивов был поручен матросику Маркину, который успешно справился с задачей. Это, разумеется, чепуха. Чтобы в короткий срок разобраться в делах МИД, расшифровать их, выбрать и подтасовать нужные документы, требовались специалисты высочайшего класса. Но никакого американского или британского следа! Только германский! Специалистов Троцкому предоставил Красин из персонала фирмы «Сименс-Шуккерт». А уж откуда Красин набрал этих специалистов в «Сименс-Шуккерт», из германских спецслужб или не германских, история умалчивает. Факт тот, что управились очень быстро. Уже 23 ноября началась публикация документов (всего было составлено и обнародовано 7 подборок).

И сразу же, считай мгновенно, 25 ноября, эти материалы начала перепечатывать массовыми тиражами солиднейшая «Нью-Йорк Таймс». Чуть позже, 13 декабря, взялась перепечатывать и британская газета «Манчестер гардиан». Скандалище был раздут грандиозный. Особенно громкий шум поднялся вокруг проекта российско-германского соглашения в Бьерке 1905 г. (только проекта, оно не было заключено, но все равно вопили — вот, дескать, Россия была готова пойти на союз с немцами), англо-русского договора 1907 г. о разделе сфер влияния в Персии, соглашения Сайкса — Пико о разделе сфер влияния в Турции… Это было именно то, что требовалось американцам. Вильсон назвал публикацию договоров «высокими стандартами в международных отношениях». Ну разумеется, «высокими» — мина, взорванная Троцким, разнесла весь фунтамент европейской дипломатии.

Теперь у США были развязаны руки. На волне скандала Вильсон объявил, что вся прежняя европейская дипломатия никуда не годится, что она должна быть осуждена и похоронена. И 5 января Хаус цинично записал в дневнике: «Президент уже ожидал меня. Мы принялись за дело в половине десятого и кончили переделывать карту мира, как и хотели, в половине двенадцатого» [6]. Результатом стали знаменитые «Четырнадцать пунктов» послевоенного переустройства мира, которые Вильсон продиктовал державам Антанты.

А большевиков не преминули отблагодарить. Тем более что у них возникли очень серьезные финансовые трудности. Денежный транш, который должен был поступить через Моора, задержался. Потому что генерал Людендорф в интервью газете «Фрайе Пресс» проболтался, что «революция в России — не случайность, а естественный и неизбежный результат нашего ведения войны». Такое признание вызвало крупный скандал и в международных кругах, и в рейхстаге. МИД Германии тормознул операцию с выплатой денег. Некоторое время вообще колебался, стоит ли продолжать ее.

Ну так в чем проблема? Директор Федеральной резервной системы США Уильям Бойс Томпсон и полковник Раймонд Робинс 30 ноября посетили Троцкого. А после конфиденциальной беседы с ним, 2 декабря, Томпсон направил запрос Моргану — перечислить 1 млн. долларов [139]. Этот факт стал достоянием газетчиков. «Вашингтон пост» от 2 февраля 1918 г. сообщала: «Уильям Б. Томпсон находился в Петрограде с июля по ноябрь прошлого года и сделал личный вклад в 1 млн. долларов в пользу большевиков». Сохранилась и фотокопия ответной телеграммы Томпсону от Моргана, датированной 8 декабря: «Ваша вторая телеграмма получена. Мы выплатили «Нэшнл Сити банк» один миллион долларов согласно инструкции — Морган». Известно, что 12 декабря банкиры, входящие в организацию Американского Красного Креста, вели переговоры о выплате большевикам еще 2 млн. долл.

Кстати, в дни Октябрьского переворота, когда отряды Красной гвардии среди важнейших объектов занимали и банки, два из них избежали этой участи. «Нэшнл Сити банк» и «Лионский кредит». В план восстания эти объекты не были включены. А 15 декабря Совнарком принял декрет о национализации банков. Они объединялись с Государственным банком, объявлялась ревизия всех банковских сейфов. Но для двух банков было сделано исключение. Для каких — догадаться не трудно. Все те же «Нэшнл Сити банк» и «Лионский кредит». Правда, в Москве, городе еще не столичном, вооруженные красногвардейцы по ордеру Совета заявились 18 декабря в отделение «Нэшнл Сити банка» и выгнали служащих. Но это была явно инициатива местных властей. Стоило послу Френсису обратиться к Троцкому, как Совнарком приказал своему воинству убраться вон [154]. Зачем же обижать американцев и перекрывать канал, по которому идут деньги?

Впрочем, и возникшая было конфронтация с Англией оказалась преодолимой. Бальфур разъяснял Хаусу: «Мы не хотели ссориться с большевиками». Другое дело, что Октябрь слишком сильно ударил по интересам британской армии и народа, которому вместо скорой победы приходилось вновь «затягивать пояса». Западная пресса и общественность закрепили за большевиками характеристику германских агентов. Поэтому английское правительство просто обязано было демонстрировать по отношению к ним жесткую позицию. Но высшие круги британской «закулисы» прекрасно понимали глобальные выгоды крушения России и готовились использовать ситуацию. Вильям Вайсман обсуждал с Хаусом перспективы «снятия психологических и прочих преград на пути установления контактов с большевиками» [6].

В декабре Троцкий направил личное обращение к Ллойд Джорджу. А Уильям Томпсон после того, как выручил Советское правительство деньгами, передал руководство миссией Красного Креста Робинсу и отправился домой. Но по дороге посетил Англию. Сюда же прибыл Ламот — помощник Хауса и банкир, партнер Моргана. 10 декабря они провели переговоры с Ллойд Джорджем, убеждая его поддержать большевиков. При этом Томпсон представил британскому премьеру свой меморандум. В нем, между прочим, упоминалось, что американцы подсобили перевороту не только деньгами: «После свержения правительства Керенского мы материально помогли распространению большевистской литературы как через агентов, так и разбрасыванием с самолетов».

Но и Томпсон прекрасно понимал, что открытое признание большевиков и установление связей с ними невозможно. Общественность этого не поймет. Поэтому в меморандуме предлагалось: «Необходимо создать мощный неофициальный комитет со штаб-квартирой в Петрограде для действий, так сказать, на заднем плане, влияние которого в вопросах политики должно приниматься дипломатическими, консульскими и военными официальными лицами союзников» [139]. У американцев такое неофициальное представительство уже существовало, миссия Красного Креста.

Англичане решили организовать аналогичное представительство под эгидой генконсульства в Москве. Для данной миссии был определен дипломат и разведчик Брюс Локкарт. Его кандидатуру выбрало не министерство иностранных дел, а лорд Мильнер и Ллойд Джордж. Инструктировал Мильнер — по воспоминаниям Локкарта, военный министр разговаривал с ним «почти ежедневно». И он же лично протолкнул назначение на уровне британского кабинета. А советский эмиссар Литвинов (Валлах), находившийся в это время в Лондоне, написал для Локкарта рекомендательные письма к Троцкому [139]. С какой целью предпринимались все усилия? Томпсон и об этом написал в своем меморандуме Ллойд Джорджу. Написал очень красноречиво и предельно откровенно: «Россия вскоре стала бы величайшим военным трофеем, который когда-либо знал мир».

 

23. Как разжигали гражданскую

Революций без крови не бывает. Тем не менее, в дни Октябрьской революции ее пролилось относительно немного. Меньше, чем в Февральскую. Потому что Временное правительство успело достать все население, желающих защищать его оказались единицы. Но жестокость, сперва выплеснувшаяся только в стихийных эксцессах, стала насаждаться искусственно. Сверху. Еще в период подготовки переворота Свердлов направил своих эмиссаров на Черноморский флот, поставив им задачу: «Севастополь должен стать Кронштадтом юга». Для 1917 г. это звучало зловеще — Кронштадт был знаменит не только революционными настроениями, а еще и массовыми убийствами офицеров. И указание было выполнено. В Севастополе Советская власть победила мирным путем, флотские комитеты уже были большевистскими. Но посланцы Свердлова во главе с комиссаршами Соловьевой и Нимич начали «задним числом» разжигать злобу, сколачивать банды из самых отъявленных головорезов. И Севастополь, а за ним Ялта, Феодосия, Симферополь, Евпатория умылись кровью полутора тысяч убитых офицеров и гражданских лиц.

Троцкий при наступлении Краснова и Керенского на Петроград впервые пробовал проявить себя в качестве полководца, но у него ничего не получилось. На фронт он приехал к шапочному разбору, когда матросы Дыбенко и казаки заключали между собой мир. Лев Давидович начал было распоряжаться, но попал в дурацкое положение. Никто его не слушал, пришлось даже обращаться за помощью к Краснову [176]. Зато Льву Давидовичу хорошо удавалось другое. В период боев, наплевав на провозглашенную Советским правительством отмену смертной казни, он принялся проповедовать на митингах о «революционной гильотине», о «беспощадных расстрелах» — и выдвинул лозунг: «За каждого убитого революционера мы убьем пять контрреволюционеров!» Буквального претворения в жизнь еще не произошло. Но в Царском Селе по приказу Троцкого расстреляли священника, благословлявшего казаков. Были и другие казни. Первые казни большевиков…

В общем-то демарш Краснова-Керенского принес большевикам больше пользы, чем вреда. Потому что после переворота другие социалистические партии устроили им обструкцию. Не признавали их правительства. Железнодорожники, служащие, телефонисты, телеграфисты по призывам эсеров и меньшевиков устроили саботаж, не выполняли распоряжений новой власти. Но стоило 700 казакам помаячить на подступах к Питеру, как те же социалистические партии струсили, заговорили об угрозе «контрреволюции» и выразили готовность искать компромисс с большевиками. Правда, достичь его оказалось непросто. Меньшевистский профсоюз железнодорожников Викжель выдвигал требования удалить из руководства Ленина и Троцкого и сформировать «однородное социалистическое правительство» из всех левых партий, которое возглавили бы Чернов или Авксентьев. А 10 ноября в Петрограде открылся Чрезвычайный съезд Советов крестьянских депутатов, где большевики были в подавляющем меньшинстве, имели лишь 37 мандатов из 330 — и решений Съезда рабочих и солдатских депутатов этот съезд не признал. Предъявлял такие же претензии, как Викжель.

Спас положение лучший из большевистских интриганов и организаторов, Свердлов. Переговоры с лидерами меньшевиков — Даном, Либером, Гоцем — кончились ничем. Но Яков Михайлович сумел внести раскол в ряды оппонентов, власти-то всем хочется. И удалось найти общий язык с руководством левых эсеров — Спиридоновой, Натансоном, Шрейдером, Камковым (Кацем). По результатам достигнутого соглашения Ленин и Троцкий в правительстве были оставлены. Совнарком становился двухпартийным, из большевиков и левых эсеров — но к определению «рабоче-крестьянское правительство» добавлялось слово «временное». До Учредительного собрания. И все акты Совнаркома снабжались преамбулой: «Временно, до решения Учредительного собрания». Ну а Центральный исполнительный комитет Советов рабочих и солдатских депутатов сливался с ЦИК Советов крестьянских депутатов, добавлялись делегаты от армии и профсоюзов, и образовывался единый ВЦИК, получавший права многопартийного парламента. А возглавил его Свердлов, который, казалось, умел со всеми ладить и так хорошо все сумел устроить. День 14 (27) ноября провозглашался концом гражданской войны, «величайшим днем» всей революции. Его отмечали манифестациями, массовыми праздничными шествиями.

Но нет, гражданская война не закончилась. Она только начинала разгораться. Октябрьский переворот ускорил дезинтеграцию страны. Отделились национальные окраины, образовывая собственные правительства, — если большевикам можно, то почему же им нельзя? Советскую власть не приняли казачьи области. И в них потекли люди, готовые оказать сопротивление узурпаторам. Но мало, очень мало. Подавляющему большинству русских людей, каких бы взглядов они ни придерживались, претило участие в братоубийстве. В ноябре генерал М. В. Алексеев с Дона разослал призыв в Добровольческую армию. Из 400 тыс. российских офицеров к нему собралось не более 3 тыс. Само казачество представляло собой грозную силу, одно лишь Войско Донское выставляло более 60 полков. Однако эти полки, возвращаясь с фронта, вступать в междоусобицу не желали и расходились по станицам. Многие уже были заражены большевизмом, хотя понимали его по-своему — переделить землю, уравнять пай рядового и генерала, и трудиться себе на радость.

Силы большевиков тоже были небольшими. Но быстро наращивались. Занимался этим Свердлов. Именно он на первом этапе выдвинулся на роль «вождя номер два», обеспечивая всю основную практическую работу. Совнарком мог принимать любые решения, но еще не имел никаких структур на местах. Реализация осуществлялось только через Советы — а председателем ВЦИК был Яков Михайлович. ЦК партии выносил свои постановления, но все связи с партийными организациями на местах шли через Секретариат, который возглавлял Свердлов. Он занимался и расстановкой кадров в партийных и советских структурах. А резервом таких кадров стали несколько тысяч «интернационалистов», нахлынувших из Америки и Западной Европы. Те, кто бежал после революции 1905 г., а многие и родились не в России, были детьми более ранних эмигрантов. Люди, чужие нашей стране и народу, прошедшие обработку в заграничных кружках, русофобских эмигрантских организациях. Они стали настоящим разрушительным «спецназом» революции. Другим контингентом стали бывшие боевики 1905 г. — уже повязанные кровью в терактах и эксах, познакомившиеся с тюрьмами и каторгами.

Свердлов со своей феноменальной памятью знал их, великолепно оценивал и запоминал качества каждого. Подобные кадры рассылались на места в качестве руководителей. И формировали вокруг себя отряды Красной гвардии. Из кого? Принято считать — из солдат, рабочих. Бросьте! Рабочему требовалось на хлеб заработать, семью кормить. А большинство солдат было из крестьян, они рванули по домам, в деревню, чтобы землю без них не расхватали. При Советах оставалось всякое отребье, которому возвращаться к крестьянскому труду отнюдь не хотелось, — лучше еще побездельничать, погулять, пограбить. Люмпены, шпана. Кстати, когда упоминается о «революционных моряках», надо помнить, что они далеко не всегда были настоящими, под матросов часто рядились уголовники, им нравилось щеголять в красивой форме. И если вы откроете произведения Вишневского, Лавренева, Соболева, то без труда обнаружите, что «братки-матросики» почему-то изъясняются на блатном жаргоне. В тех районах, где существовала социальная и национальная рознь, она искусственно подогревалась. На Дону и Кубани разжигалась вражда между иногородними и казаками, на Тереке большевики сделали ставку на «революционных» горцев, натравливая их на русских.

И «триумфальное шествие Советской власти» оборачивалось волной погромов и жестокости. На Дон начала наступление «армия» Сиверса. Бывший прапорщик российской армии, у контрразведки он фигурировал в списках германских агентов. До революции ничем, вроде, не прославился, но был в числе немногих «избранных», допущенных к каналам финансирования партии. А теперь выделился крайней свирепостью. После взятия Таганрога офицеров и юнкеров (разумеется, не причастных к белым и не отступивших с ними) расстреливали на улицах. Многих свозили на казнь на металлургический, кожевенный, Балтийский заводы. Около 50 человек были брошены связанными в доменные печи, другим разбивали головы, четвертовали. А в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке, где располагалось большинство каторжных мест, Красная гвардия стала сплошь уголовной. Против отрядов Г. М. Семенова большевики сформировали 2 полка — один из казаков, другой из блатных. Но на станции Даурия бандитский полк так разгулялся, грабя и убивая, что казачий полк выразил отвращение и разошелся по домам. В Благовещенске при установлении «советской власти» было истреблено 1,5 тыс. человек.

К разжиганию гражданской войны крепко приложили руку и иностранные державы. Немцы и австрийцы двурушничали. Поддержали украинских, грузинских, прибалтийских сепаратистов. Однако и большевикам оказывали помощь, в том числе силами спецслужб. В ноябре секция «М» разведслужбы германского Генштаба сообщила Совнаркому, что, согласно прежним договоренностям, в Россию командируются майор Люберетц (псевдоним «Агасфер»), майор фон Больке («Шотт»), майор Байермайстер («Бэр»), лейтенант Гартвиг («Генрих»), которые будут выполнять «разведочную и контрразведочную работу на внутренних фронтах, для чего в различные города будут направлены агенты». А 9 декабря германское «Нахрихтен бюро» известило Троцкого: «Согласно Вашему поручению Разведочным отделением 29 ноября был командирован в Ростов майор фон Больке, установивший там разведку за силами Донского Войскового правительства. Майором был организован также отряд из военнопленных, которые приняли участие в боях». Упоминается и о плане физического уничтожения белых лидеров — Каледина, Алексеева, Богаевского, Караулова. Вскоре терский атаман Караулов действительно был убит, за ним устранили Каледина с инсценировкой самоубийства [80].

Но двурушничали и державы Антанты. Полковник Робинс писал Дэвисону, в главное управление Красного Креста в США: «Прошу настоять у президента на необходимости наших непрерывных связей с правительством большевиков». Шифровка одного из германских агентов в России от 21 декабря 1917 г. сообщала, что с Троцким встречался американский генерал Джадсон. Речь шла о продолжении военных поставок из США. И Джадсон убеждал Льва Давидовича, что важно не прерывать этих поставок, тогда американские промышленные и политические круги быстро переориентируются на большевиков. Англичане, как уже отмечалось, формировали неофициальную миссию для связей с Советами. Такую же миссию под «крышей» Красного Креста создали французы. Ее возглавил разведчик капитан Ж. Садуль.

Однако к странам Антанты обратились и противники Советской власти. Корнилов, Каледин, Алексеев, собравшиеся на Дону представители либеральных партий. Это же выглядело вполне естественно. Большевики — «германские агенты», так неужели союзники против них не помогут? И иностранцы не разочаровывали, не отказывали. Подбадривали, обещали оказать всяческое содействие. Послу Бьюкенену была направлена из Лондона инструкция, что политикой британского правительства «является поддержка любой солидной организации в России, которая активно противодействует» большевикам, на эти цели выделялись крупные средства. Такой же деятельностью занялся Френсис. Причем деньги для Каледина переводились через тот же самый «Нэшнл Сити банк», которому покровительствовали большевики! [154]

Но только деньгами (а чаще и не деньгами, лишь обещанием денег) все и ограничивалось. Мало того, денежными приманками союзники взялись регулировать Белое движение. Корнилов предлагал остаться на Дону генералу Алексееву, а сам с Деникиным хотел пробраться в Сибирь и поднять ее против большевиков. Советская власть еще не укрепилась, план имел все шансы на успех. Но представители московского Национального центра — Львов, Милюков, Трубецкой и др. — передали категорическое условие союзников. Финансирование будет выделяться только при таком раскладе, если руководители будут работать вместе. В этом случае Англия и Франция обещали 100 млн. руб., по 10 млн. в месяц [46]. Сибирский план был сорван. А с деньгами обманули, прислали лишь 1,5 млн. руб. Британский кабинет в декабре постановил: «Открытая военная помощь Каледину нанесет удар по главной цели, к которой мы стремимся». Получалось — обнадеживали, вдохновляли браться за оружие, а от дальнейшего дистанцировались. И русские все более ожесточенно дрались с русскими.

А державы Антанты точно так же, как и немцы, спешили воспользоваться процессами распада России. Выражали готовность признать независимость Финляндии, Украины. Румыны при полной поддержке своих покровителей-французов ввели корпус генерала Браштиану в Молдавию. Расстреляли сторонников единения с Россией, как красных, так и белых, и Молдавия объявила о «добровольном» присоединении к Румынии. 23 декабря 1917 г. в Париже между военным министром Британии Мильнером и французским премьером Клемансо было подписано секретное соглашение о разделе сфер влияния в России. Во французскую зону вошли Украина, Бессарабия, Крым, в английскую Дон, Кавказ, Закавказье [126].

Позже к соглашению присоединились США и Япония. Рассматривались проекты оккупации Русского Севера, Сибири. При этом Япония выражала готовность немедленно послать войска и не только свергнуть большевиков, но и восстановить Восточный фронт против немцев. Это было осуществимо и не столь уж трудно. Высадить армию во Владивостоке, погрузить в эшелоны, и вперед! Какое уж там сопротивление смогли бы оказать анархические банды красногвардейцев? Но для проведения такой операции японцы выдвигали три условия. Первое — интервенция будет осуществляться только их силами, никто больше не вмешается. Второе — западные союзники признают преобладание японских интересов в Китае. Третье — Япония получит исключительные права на эксплуатацию природных богатств Восточной Сибири [168]. Франция высказывалась за принятие требований, но Англия и США воспротивились. Сочли, что японцы хапнут слишком большой кусок. Угнездятся в Восточной Сибири, займут Транссибирскую магистраль, и другим уже будет не влезть.

 

24. Как разогнали Учредительное собрание

Внутреннее положение России продолжало ухудшаться. Октябрьский переворот углубил разруху, в которую страна покатилась еще при Керенском. Новое правительство решить этих проблем не могло. В ленинских планах построения социалистического общества все выглядело просто и ясно. Захват власти, подавление сопротивления эксплуататоров, уничтожение буржуазии как класса. После чего, как указывал Ленин в работе «Государство и революция», «все граждане превращаются здесь в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие… Все общество будет одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы… Уклонении от этого всенародного учета и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождаться таким быстрым и серьезным наказанием (ибо вооруженные рабочие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить с собой они едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой» [93].

Разумеется, руководить государством должны были не все «вооруженные рабочие». От их лица выступали выборные Советы. А руководить и направлять Советы предстояло партии, хорошо знающей, что и как делать. Реформировать государство и сделать его «одной фабрикой», считалось, будет просто. Ведь если утвердиться на вершине власти, можно использовать существующие государственные рычаги. И с их помощью вести перестроение всего общества. Однако этого не получилось. Когда большевикам удалось победить, все государственные инструменты и институты были уже развалены. В наступившем хаосе приходилось начинать с нуля. Да еще одновременно — и новое государство строить, и «эксплуататорские классы» подавлять. Посыпались декреты о создании народных трибуналов, Чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и саботажем, об объявлении партии кадетов «врагами народа»…

Вводился 8-часовой рабочий день, был создан ВСНХ — Высший Совет народного хозяйства. Но гораздо быстрее, чем создавалось новое, доламывалось старое. Издавались декреты о национализации заводов и фабрик, об отмене сословий, «Табели о рангах»; всех законов Российской империи, об отделении школы от Церкви, а Церкви от государства. Начались и первые гонения на Церковь. Приоритет в данном отношении принадлежит Александре Коллонтай. Назначенная наркомом общественного призрения, она во главе отряда красногвардейцев попыталась захватить Александро-Невскую лавру. Устроила штурм со стрельбой, погиб один монах, несколько было ранено. Но Церковь была еще не по зубам большевикам. По колокольному звону сбежались верующие и отстояли святыню, а Коллонтай была предана церковной анафеме. Чем, кстати, очень гордилась — как почетным званием.

А результаты реформ оказывались далекими от ожидаемых. Национализация предприятий разрушила систему их связей и снабжения. Заводы встали без сырья и топлива, и 8-часовой рабочий день никого не интересовал. Законы отменили, но новых не было. Указали, что при вынесении приговоров судьи должны руководствоваться «классовым революционным правосознанием», — это оборачивалось бесчинствами и беспределом. Рухнула торговля, транспорт захватили миллионы солдат, хлынувших с фронта, и прекратилось снабжение городов. Решить проблему Ленин попытался «классово», за счет «буржуев», разработал декрет о реквизициях. Предписывалось в богатых квартирах изъять излишки вещей, продовольствия. Вводились даже нормативы, сколько пар нижнего белья оставить владельцу. На деле это вылилось в грабежи, хорошо поживилась шпана, а государству не досталось ничего.

Чтобы преодолеть финансовые трудности, Совнарком провозгласил национализацию банков. Но и это не дало ничегошеньки. Потому что банкиры позаботились заблаговременно перевести все активы за границу. Экспроприаторам достались груды ничего не стоящих керенок, превратившихся в макулатуру акций, облигаций, векселей. А пострадали в результате национализации отнюдь не банкиры, а рядовые вкладчики, хранившие свои сбережения в банках и разом их лишившиеся. Но Ленин не унимался. Очень уж ему хотелось побыстрее ликвидировать класс буржуазии. 20 декабря в декрете «О борьбе с контрреволюционерами и саботажниками» он определил, кого следует считать «буржуями». К таковым относились «лица, принадлежащие к богатым классам, т. е. имеющие доход в 500 руб. в месяц и свыше, владельцы городских недвижимостей, акций и денежных сумм свыше 1000 руб., а равно служащие в банках, акционерных предприятиях, государственных и общественных учреждениях». Предусматривалось, что они под угрозой тюрьмы или отправки на фронт должны иметь и постоянно носить при себе справки от домовых комитетов «о своем доходе, своей службе и своих занятиях». Для них вводилась «всеобщая трудовая повинность. Все граждане обоего пола с 16 до 55 лет обязаны выполнять те работы, которые будут назначены местными советами рабочих, солдатских и крестьянских депутатов…» [93].

Хотя спрашивается — ну какие «буржуи» еще остались в России к концу 1917 г.? Банкиры и крупные промышленники благополучно выехали за рубеж. И потеряли только недвижимость, изрядную долю состояний сумели перевести в закордонные банки. Рябушинский, Коновалов, Терещенко, Нобель, Путилов, Гинзбург и пр. остались и в эмиграции очень богатыми людьми. Братья Животовские устроились в Стокгольме, где у них имелась совместная с «Ниа-банком» «Шведско-Русско-Азиатская компания» [154]. Там же обосновался банкир Дмитрий Рубинштейн, стал финансовым агентом Олафа Ашберга. А Сибирский банк, через который шло основное финансирование большевиков, был… частично куплен британским правительством. Не за полную цену, но все-таки не бросили, на произвол судьбы не оставили.

Да ведь и при Советской власти многие нашли себе неплохое применение. Тот же Рубинштейн стал финагентом не только Ашберга, но и большевиков. Имеются данные, что дядюшка Троцкого Абрам Животовский периодически наведывался к племяннику, и никто его не притеснял, не «ликвидировал как класс». Директор завода Нобеля Серебровский, у которого Лев Давидович раньше квартировал, получил важный пост по линии снабжения армии. А Свердлов выписал из Америки братца Беньямина. Тот почему-то без сожаления бросил свое дело на Бродвее-120 (ну да и само дело, видать, устарело, переводы денег в Россию «бедным родственникам» сыграли свою роль и потеряли смысл), приехал на родину. И этого банкира тоже никто не экспроприировал, он получил пост заместителя наркома путей сообщения.

А в разряд «буржуев» попали интеллигенция, служащие, чиновники, мелкие торговцы, приказчики, отставные военные… На них-то и навалились. «Уплотняли», сгоняя жильцов нескольких квартир в одну. Тормошили обысками, грабили реквизициями. Хамы из шпаны и вчерашней прислуги не упускали случая унизить их, поиздеваться, оскорбить. На улице, в домкоме, в трамвае. Поняли, что новая власть это поощряет, что измываться можно безнаказанно. Так чего ж лишать себя удовольствия? Да и как приятно лишний раз утвердить собственное превосходство. Недовольство Советской властью, естественно, нарастало. И со стороны безработных голодных рабочих, и со стороны гонимой интеллигенции. Однако массового противодействия все еще не было. Потому что людей обмануло слово «временное». Совнарком-то считался «временным» правительством. И все декреты его вводились «временно». Вот и надеялись, что все это ненадолго. Повластвовали два кабинета Львова, потом два кабинета Керенского. Ну и пришел еще один, Ленина. Временно, до Учредительного собрания. Которое все поставит на свои места. А оно было не за горами. Долго ли до января потерпеть?

И казалось, что эти надежды имеют под собой реальную почву. Выборная кампания проходила под сильнейшим давлением большевиков, но было уже ясно, что у них нет никаких шансов выиграть в демократической борьбе. Они с трудом набрали лишь 25 % мандатов. Остальное получили эсеры, меньшевики, кадеты. Но ведь и Советское правительство прекрасно понимало, что его «временная» власть вот-вот может кончиться. А отдавать ее не собиралось. Поэтому заранее готовилась провокационная «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», которую Учредительное собрание явно не примет и даст повод для своего разгона. В столицу заранее стягивались надежные матросы и латыши. И заранее на 8 января, через 3 дня после открытия «учредилки», был назначен III съезд Советов, которому предстояло узаконить разгон.

Противники большевиков тоже готовились к борьбе. Но готовились иначе. Писали речи, согласовывали проекты резолюций. Собирали обвинения в адрес советского правительства. А поддержку надеялись найти в лице союзников. Ну неужели откажут? Это же, вроде, было в их собственных интересах. Чтобы в России установилась «демократическая» власть, чтобы она продолжила войну до победного конца… И выборный комитет в Учредительное собрание пригласил на его открытие послов западных держав. Какая это была бы моральная поддержка! «Демократия» изобличит и скинет прогерманских заговорщиков перед лицом всего мира, рука об руку с союзными странами. Однако иностранные дипломаты дружно… отказались. Нетрудно понять, что это развязало руки большевикам, теперь можно было действовать без стеснения.

И все разыгралось четко по плану. 5 января, на первом заседании «учредилки», Свердлов зачитал «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», в которой было много красивых пунктов о «правах», но наряду с ними указывалось: «Поддерживая Советскую власть и декреты Совета Народных Комиссаров, Учредительное собрание считает, что его задачи исчерпываются установлением коренных оснований социалистического переустройства общества». То есть «учредилке» предлагалось всего лишь узаконить большевистскую власть и разойтись по домам. Собрание «Декларацию» с возмущением отвергло. А значит — не пожелало признать «права трудящегося и эксплуатируемого». Само расписалось в своей «контрреволюционности»! Большевики и левые эсеры покинули заседание. А ночью матрос Железняков без всяких церемоний выгнал делегатов из Таврического дворца. В защиту Учредительного собрания начались было демонстрации рабочих, студентов, интеллигентов. Но их встретили вооруженными заслонами и пулями. Руководили расстрелом Свердлов, Подвойский, Урицкий, Прошьян, Бонч-Бруевич.

III съезд Советов открылся с запозданием, не 8, а 10 января, но прошел как по-писаному. Объявили, что не «учредилка», а съезд Советов является высшим органом власти — и за это, т. е. за самих себя, делегаты проголосовали охотно. Постановили одобрить политику Совнаркома, приняли пресловутую «Декларацию». А уже под занавес, когда устали, Свердлов вдруг «вспомнил» и вынес на голосование два «маленьких» формальных пункта. Изъять из названия правительства слово «временное». И из всех декретов тоже. И все, что Совнарком успел напринимать «временно», одним махом стало вдруг постоянным…

Но вот еще какая интересная штука получается. Учредительное собрание не получило от иностранцев ни малейшей поддержки. А большевики, проявившие столь своеобразное понимание «демократии», — пожалуйста! На III съезд Советов прибыли и выступали с горячими приветственными речами «представители рабочих» Швеции, Норвегии, США. Уж каких они «рабочих» представляли — другой вопрос. Но Джон Рид и его коллеги Альберт Рис Вильямс, Луиза Брайант освещали события в американской прессе с исключительно просоветских позиций. А шеф Рида полковник Робинс докладывал в Америку своему руководству: «Советское правительство сегодня сильнее, чем когда-либо. Его власть и полномочия значительно укреплены в результате роспуска Учредительного собрания». Советовал: «Нужно поддерживать большевистскую власть как можно дольше» [168].

Полковник Хаус в это время записал в дневнике, что США следует искать сближения с большевиками и «распространить нашу финансовую, промышленную и моральную поддержку по всем направлениям», и «это поставит русскую ситуацию под наш контроль» [6]. Президент Вильсон в речи перед конгрессом 8 января недвусмысленно выразил «дружественные намерения» по отношению к русской революции. А потом обратился и к съезду Советов, направил «Воззвание к русскому народу». В своих заявлениях Вильсон указывал: «Наши надежды на будущее во всем мире пополнились новой уверенностью благодаря чудесным и греющим сердце событиям, которые происходят в последние несколько недель в России. Вот подходящий партнер для Лиги Наций!» Такие действия не могли не остаться без внимания других держав. И германский посол в Швеции Люциус делал вывод: «Америка проводит умную политику, она признает Советское правительство де-факто, ее дипломаты, агенты и бизнесмены остаются в России, она материально поддерживает большевистское правительство. Все это даст свои плоды после войны».

Нет, не только после войны. Американские деляги вовсю паслись в Советской России. И в то же самое время, когда русских интеллигентов клеймили «буржуями» и травили, когда они оставались без средств к существованию, бизнесмены из США собирали обильные «урожаи». За бесценок скупали у голодных людей фамильные драгоценности, полотна и скульптуры известных мастеров, другие произведения искусства, меха, антиквариат, вывозя их за рубеж целыми вагонами. А германский агент в Копенгагене доносил в Берлин об умопомрачительной операции, которую провернул «американский банк в Москве», — «обнародовал известие о том, что он берет на сохранение деньги российских подданных и что американское правительство гарантирует эти деньги даже в том случае, если большевики наложат на них секвестр». За короткий срок «русскими частными лицами было передано на сохранение 7 млн. рублей». Интересно, многие ли вкладчики сумели потом выехать за границу? Многие ли уцелели в месиве гражданской, смогли добраться до нужного банка и вернуть свои «гарантированные» деньги?

 

25. Тайны Брестских переговоров

За услуги, оказанные большевикам, Германия ожидала оплаты — сепаратным миром. Впрочем, ничего другого советскому правительству не оставалось. Армия была абсолютно развалена, значительная ее часть уже разъехалась по домам. Сразу после переворота Совнарком направил приказ начальнику штаба Ставки Духонину — начать переговоры о перемирии. Союзные миссии при Ставке тут же заявили Духонину официальный протест. Дескать, «нарушение союзнических обязательств может иметь самые серьезные последствия для России». И генерал отказался выполнить требование, ответил в Петроград, что вопрос о мире входит в компетенцию политиков, а не военных. От дипломатических протестов Троцкий легко отмахнулся — указал, что советское правительство желает не сепаратного, а всеобщего мира, уже направив соответствующие предложения державам Антанты. А в Ставку послали эшелон матросов во главе с Крыленко — и Духонина зверски убили. Иностранные представители в Могилеве вступиться за русского генерала и взять его под защиту даже не попытались.

Под Двинском советские парламентеры встретились с германским командованием, и переговоры были назначены в Брест-Литовске, где располагалась штаб-квартира командующего Восточным фронтом генерала Гофмана. Советскую делегацию на первом раунде возглавил Адольф Иоффе. В Брест она прибыла 20 ноября (3 декабря). И атмосфера на переговорах установилась почти дружеская. Принц Леопольд Баварский и Гофман устраивали банкеты в честь дорогих «гостей». Их демонстративно чествовали, выражали подчеркнутое почтение. Хотя «красные дипломаты» вели себя порой просто карикатурно. «Представитель трудового крестьянства» Сташков напивался в доску. Секретарь делегации Карахан занялся бурными спекуляциями. Обменивал «николаевские» рубли на германские марки и скупал в местном «военторге» все подчистую — часы, мануфактуру, обувь, косметику, вино. Иоффе и Каменев под предлогом «облегчения участи пленных» ездили в Варшаву отовариваться и оттягиваться в фешенебельных публичных домах [170].

Но за столом переговоров каждая из сторон держала камень за пазухой. Советское правительство надеялось на то, что в Германии и Австро-Венгрии начнется революция и тайно предпринимало шаги в этом направлении. Германское руководство, в свою очередь, подготовило большевикам сюрприз. Охотно признало формулу «мира без аннексий и контрибуций». Но в декларациях самих же большевиков значился и другой лозунг: «Право наций на самоопределение». И его ох как хорошо можно было использовать! Германский министр иностранных дел Кюльман писал в эти дни, что главной задачей является «дезинтеграция старой России». «Германия должна признать отделение Финляндии, Украины, Кавказа и Сибири… Множество слабых отделившихся государств будет нуждаться в германском покровительстве» [168]. Как только большевики поняли, что они «без аннексий и контрибуций» могут потерять все окраины, они схватились за головы. Пытались юлить, толковать «право на самоопределение» по-своему. Но на первом раунде удалось договориться только о перемирии.

Второй начался 29 ноября (12 декабря). Теперь советская делегация приехала с разработанными ответными предложениями. Однако принять их оказалась готова только Австро-Венгрия. Она была уже совсем измочалена. Понесла колоссальные потери, призывая в армию мальчишек и стариков. Экономика надорвалась. В стране начинался голод. Но Германия условия большевиков категорически отвергла. Завершить борьбу с русскими «вничью», без крупных приобретений, не хотели ни немецкие генералы, ни политики — зря что ли дрались (и платили)? Под давлением немцев Центральные державы выставили жесткие требования, фактически лишавшие Россию ее западных губерний. Когда эти условия были оглашены, главный военный советник при советской делегации генерал Скалон не вынес такого позора. Вышел в соседнюю комнату — якобы сверить карту, предъявленную Гофманом, со своими картами — и застрелился. Что ж, немцы благородно выделили оркестр, почетный караул, чтобы старого служаку можно было проводить в последний путь с воинскими почестями.

А переговоры зашли в полный тупик. Принять германские условия большевики никак не могли. Они ж еще у власти как следует не утвердились. Поднялась бы волна общенародного возмущения и смела бы их. Уж конечно, таким предлогом воспользовались бы их противники — меньшевики, кадеты, правые эсеры. Даже среди самих большевиков и их компаньонов, левых эсеров, подавляющее большинство не поняло бы подобного шага правительства. Но и положение Центральных держав было весьма рискованным. Делегаты Австро-Венгрии угрожали германцам — если те будут неуступчивы, Вена заключит с советским правительством сепаратный мир. Да и в Берлине боялись, что большевики прервут переговоры. Потому что получить продовольствие и сырье можно было только на Востоке. И воевать с Россией, даже оставшейся без армии, Центральные державы больше не могли! Единственный шанс на победу для них оставался в том, чтобы заключить мир на Востоке и перебросить все войска на Запад. А если бы русские стали отступать, увозя материальные ценности в глубь страны, развернули партизанскую войну, это было бы для немцев смертельной угрозой.

Но при подобном варианте развития событий Германия все равно сумела бы направить войска на Петроград и свергнуть советское правительство. Получалось — куда ни кинь, всюду клин. То ли свои сограждане и коллеги-революционеры свергнут, то ли немцы. И большевики пытались лавировать, тянуть время. В надежде, что из-за внутренних трудностей в Германии и Австро-Венгрии тоже вспыхнут революции. Троцкий предложил перенести дальнейшие переговоры на нейтральную почву, в Стокгольм. Где можно было подключить представителей социал-демократии Германии, Австро-Венгрии, нейтральных стран, британских и американских социалистов. И конференция превратилась бы в бесконечную теоретическую дискуссию — какой мир считать «демократическим», что понимать под «самоопределением».

Однако и руководство Германии хорошо понимало, что в Стокгольме дело увязнет. И ультимативно настояло — переговоры снова в Бресте, и побыстрее. На следующем этапе, в январе, советскую делегацию возглавил Троцкий. Чему, кстати, очень обрадовались австрийцы. Ведь Лев Давидович прежде работал на их спецслужбы, и в Вене считали, что с ним легко будет договориться. Перед отъездом в Брест министр иностранных дел Австро-Венгрии граф Чернин специально навестил Виктора Адлера, прежнего покровителя Троцкого. Разузнал об особенностях его характера, с какой стороны лучше к нему «подъехать».

Но со времен, когда Лев Давидович получал указания и деньги в венской политической полиции, ох как многое успело измениться! Он сменил хозяев. И стал наркомом, одним из главных вождей революции. В Брест он ехал во всем блеске своего величия. На станциях тешил самолюбие, произнося трескучие речи. Раздавал грозные распоряжения местным руководителям. И для других советских делегатов в Бресте приятное времяпровождение сразу кончилось. Чтобы жизнь медом не казалась, Троцкий всех поставил чуть ли не по стойке «смирно». Свободное общение с немцами и австрийцами решительно пресек. Прежде посланцы Петрограда питались в штабной офицерской столовой — это он тоже запретил. Хлебай суп только среди своих, под надзором начальства, в комнатах, отведенных для делегации. Радек, собираясь на прогулку, обругал немецкого шофера, который с опозданием подал машину. Шофер пожаловался Гофману, тот доложил Троцкому. И нарком отменил прогулки. Сиди в комнатах! Чернин писал: «Никто не пикнул. Они вообще все трепещут перед Троцким и на заседаниях в его присутствии никто не смеет рта открыть» [174].

Хотя толку от заседаний было немного. Немцы закусили удила. И получили новый козырь — в Брест прибыла делегация украинской Центральной Рады. Как и большевики, наглая, самоуверенная. Ведь у украинцев был хлеб! Австрийцев они вообще вогнали в шок, потребовав отдать им Галицию и Буковину. Хотите кушать, так уступайте. Однако немцы быстро нашли с украинцами общий язык. Пообещали Холмщину (которую уже пообещали полякам). И принялись использовать самостийников против большевиков.

Но пока спорили и заседали, положение Центральных держав стало уже совсем катастрофическим. Началась голодная забастовка в Вене, за ней — стачка в Берлине. Надежды на революции казались такими близкими… И Троцкий, в свою очередь, закусил удила. Уступки отвергал. Отделения Украины и легитимности ее делегатов не признавал. Германский министр Кюльман оценивал Льва Давидовича куда более серьезным и опасным оппонентом, чем Каменев или Иоффе. Писал о Троцком: «Не очень большие, острые и насквозь пронизывающие глаза за резкими стеклами очков смотрели на его собеседника сверлящим и критическим взглядом. Выражение его лица явно указывало на то, что он лучше бы завершил малосимпатичные ему переговоры парой гранат, швырнув их через зеленый стол…»

Ну нет, тут Кюльман явно загипнотизировал сам себя образом «железного вождя». Троцкий и впрямь стремился выглядеть таким. Но он мог быть и другим. Чернин, например, поинтересовался, не нужно ли вернуть Льву Давидовичу архив, оставленный им в Вене в 1914 г.? Намек более чем прозрачный, если вспомнить, что Троцкий спешно выезжал из Австрии по подсказке начальника полиции Гейера. И нарком ответил, что был бы очень признателен за такую любезность. Через Троцкого удалось добиться освобождения Отто Бауэра — видного венского социалиста, которого он хорошо знал по кафе «Централь», а теперь находившегося в русском плену. А когда переговоры очередной раз решено было прервать, Лев Давидович обратился к немцам с личной просьбой. Дескать, сынишка коллекционирует почтовые марки, и «ему было бы приятно получить комплект оккупационных марок» — т. е. марок российских, бельгийских, французских, на которых военные власти делали надпечатки «Ob», «Ost» и др. Между прочим, такое поведение даже для немцев показалось не слишком этичным — министр иностранных дел просит у чужеземцев, захвативших территории его государства, подарить оккупационные сувениры! Но, разумеется, исполнили, преподнесли целую пачку. Лев Давидович был очень тронут, сердечно благодарил, привез подарок в Петроград, и его сын в Коммерческом училище хвастался редкостью, полученной из-за линии фронта [170].

В самом Совнаркоме, в ЦК большевиков, по поводу войны и мира царил полный раздрай. Левые эсеры и «левые коммунисты» во главе с Бухариным требовали отвергнуть германские условия. И если даже немцы за это скинут советскую власть, то и шут с ним. Надо, мол, делать ставку на «революционную войну», а она уж перерастет в «мировую революцию». Но Ленин и его окружение рисковать своей властью не желали… Троцкому терять достигнутое положение тоже абсолютно не улыбалось. Однако и на ответную любезность Берлину и Вене за архивы с марками открыто он пойти не мог. Ведь за ним стояли американцы и англичане. И 24 января на заседании ЦК он выдвинул «компромиссную» формулу: «мира не заключаем, но и войны не ведем». За это проголосовало 9 человек — против 7. Но в числе противников был Ленин. Настаивал, чтобы мир заключать на любых условиях. Поддержал Свердлов. С его помощью вопрос раз за разом выносился на переголосование, но оставался не решенным.

Последний раунд переговоров в Бресте начался 30 января 1918 г. И обстановка опять успела измениться. На Украине красные части громили Центральную Раду. Троцкий объявлял ее несуществующей. В Харькове большевики спешно сформировали другое «украинское правительство» во главе с румынским подданным Раковским. И прислали в Брест делегацию от этого «правительства». Но для Германии-то было выгоднее признавать «легитимной» Раду. А Льва Давидовича немцы крепко щелкнули по носу. Натравили на него делегатов Рады, и те открытым текстом высказали, что думают о большевиках вообще, и о Троцком в частности. «Успех превзошел все ожидания. Грубости, высказанные украинскими представителями, были просто комичными… Троцкий был в столь подавленном состоянии, что вызывал сожаление. Совершенно бледный, с широко раскрытыми глазами, он нервно что-то рисовал на бумаге. Крупные капли пота текли с его лица» [174].

Вдобавок в Берлине перехватили радиообращение из Петрограда, большевики призывали немецких солдат к убийству кайзера, генералов и к братанию. Тут уж Вильгельм рассвирепел. И приказал заканчивать брестский фарс. Ну а с украинцев поражения сбили спесь. Теперь они откровенно подлизывались к немцам, абы защитили. И 8 февраля делегация Рады заключила с Германией и Австро-Венгрией сепаратный мир. Избавив их от угрозы голода и голодных бунтов… И вот тогда-то положение большевиков стало совсем паршивым. Немцы заговорили языком ультиматумов. Потребовали от красных убраться с территории дружественного Германии «государства» — Украины. Добавили новые территориальные претензии. На что Троцкий 11 февраля ответил своим сакраментальным заявлением — «войну прекращаем, армию распускаем, переговоры прерываем».

Этот невиданный в истории дипломатии демарш для многих стал полной неожиданностью. Но не для всех. Еще 7 февраля, за четыре дня до разрыва переговоров, Чернин устроил с Троцким встречу с глазу на глаз. И Лев Давидович дал очень откровенную подсказку. Дескать, он «никогда не откажется от своих принципов» и не признает германское толкование «права на самоопределение». Но «германцы могут коротко и ясно заявить, каковы те границы, которых они требуют», и если речь пойдет о «грубых аннексиях», то «Россия слишком слаба, чтобы сопротивляться» [174]. Мало того! Троцкий пояснил, что в ходе переговоров «уже неоднократно хотел помочь Кюльману», намекая на это! А Кюльман, выходит, не понял. Воображал, что Троцкий готов гранатами его изничтожить.

В общем, Лев Давидович дал своим прежним хозяевам предельно ясный совет. Берите что хотите, но сами, без моей подписи и согласия. И при этом отдал приказ о полной демобилизации русской армии! Хотя и не имел на это никакого права, поскольку был наркомом еще не по военным, а по иностранным делам. Тем не менее, какие-то скрытые пружины в советском руководстве сработали, и приказ почему-то был принят к исполнению. Последние подразделения, еще оставшиеся на позициях, потекли в тыл… А немцы, уж конечно, не преминули воспользоваться подсказками и оголением фронта. 13 февраля прошло совещание в Хофбурге, где постановили перейти к «грубым аннексиям». Взять то, что хочется, а заодно пугануть большевиков и подтолкнуть к миру. Наступление было решено преподнести как «полицейскую операцию в интересах человечества». Для этого от «правительств» областей, которые предстояло оккупировать, предписывалось организовать просьбы о защите от большевиков. Фельдмаршал Гинденбург приказал: «Просьбы о помощи должны поступить до 18 февраля» [168].

В этот день германские части двинулись вперед. Полномасштабного наступления как такового не было. Большая часть германских войск уже была переброшена на Запад, в операции участвовали дивизии второсортного ополчения — ландсвера. Но и реального сопротивления не было. Анархические толпы красногвардейцев при приближении неприятеля разбегались. Гофман писал: «Самая комичная война из всех, которые я видел. Малая группа пехотинцев с пулеметом и пушкой на переднем вагоне следует от станции к станции, берет в плен очередную группу большевиков и едет дальше. По крайней мере, в этом есть очарование новизны». И никто не останавливал немцев «в боях» под Псковом и Нарвой. Просто германским частям изначально предписывалось остановиться, дойдя до линии Нарва — Псков — Двинск. Людендорф хотел захватить и Петроград, но его одернуло собственное правительство. Кюльман пояснял, что «взятие Петербурга возбудит русское национальное чувство». Это могло привести к свержению большевиков, а никакое другое правительство мира не заключило бы.

21 февраля Совнарком издал декрет «Социалистическое отечество в опасности». Впервые, кстати, слово «отечество» вспомнил. Указывалось: «Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления». Таким образом, расстрелы «контрреволюционных агитаторов» вводились уже «официально», а не явочным порядком, по инициативам местных властей. Лишний раз прижали и «буржуев», их предписывалось мобилизовывать в трудовые батальоны. А вот насчет «неприятельских агентов» и «германских шпионов» можно усомниться. Они продолжали действовать в тесных и очень хороших контактах с советским правительством. Еще с 29 декабря в Петрограде обосновались германская экономическая миссия во главе с графом Мирбахом, будущим послом, и военно-морская миссия во главе с контр-алмиралом Кайзерлингом [168]. А в январе в России появился агент «Байер» — Карл Моор. Он вошел в ближайшее окружение Ленина и оставался в Петрограде до конца февраля [88]. Как раз тот срок, когда шли споры о мире. Очевидно, приложив все силы для «нужного» решения.

Совнарком известил Германию по радио, что готов возобновить переговоры. Но теперь-то уж немцы отбросили все прежние условности. 22 февраля продиктовали ультиматум со сроком ответа 48 часов. И условия предъявлялись еще более тяжелые, чем раньше. На следующий день состоялось бурное заседание ЦК. Ленин убеждал принять требования. Даже угрожал своей отставкой. Беспрепятственный марш немцев и угроза, что они так же легко войдут в столицу, напугали ряд прежних сторонников «революционной войны», и они переметнулись на сторону Владимира Ильича. В ночь на 24 февраля ЦК партии, а потом и ВЦИК постановили принять ультиматум.

3 марта советская делегация в Бресте подписала мир. Возглавлял ее не Троцкий. Накануне он подал в отставку с поста наркома иностранных дел. Договор подписал нарком финансов троцкист Сокольников (Гирш Бриллиант). Россия потеряла 2 млн. кв км. Это вызвало возмущение. Многие Советы, партийные организации протестовали, отказывались признавать такой мир. И снова Ленина выручил Свердлов, неистощимый мастер интриги, игры на протокольных тонкостях, манипуляции собраниями. Благодаря его искусству Брестский мир удалось утвердить на VII съезде партии.

А сразу после съезда, 9 марта, советское руководство тайно покинуло Петроград и выехало в Москву. Причин к этому было несколько. Немцы остановили продвижение, но находились слишком близко от столицы. По соседству с ней разгоралась гражданская война в Финляндии. Да и сам Петроград, голодный и холодный, стал слишком неуютным местом. Он был эпицентром революционного брожения, его баламутили целый год. Город переполняла не желающая никому подчиняться солдатня. Рабочие окраины, не получившие от революции никаких благ, а только лишения, могли еще раз взорваться. В Москве было сытнее, спокойнее. И надежнее — за стенами Кремля. Но переезд помог и ратифицировать Брестский мир. IV съезд Советов был созван на 14 марта. А аппарат ВЦИК и ЦК, подчиненный Свердлову, стал рассылать извещения о перебазировании слишком поздно. «Нужные» делегаты вовремя узнали, что съезд будет проходить в Москве. А кого-то, глядишь, «забыли» оповестить. И вопрос о ратификации был решен 724 голосами против 276 при 118 воздержавшихся.

 

26. Как началась интервенция

Являлись ли большевики на самом деле «германскими агентами»? В целом на этот вопрос надо ответить отрицательно. Очень заметная и влиятельная их часть — Троцкий, Бухарин, Ларин и др. — были ставленниками отнюдь не Центральных держав, а американо-британской «закулисы» и спецслужб. А ленинская группировка, которая в ходе мировой войны получала финансирование и поддержку от немцев, была связана с ними через Парвуса, который тоже был агентом не Германии, а «финансового интернационала». И на самом-то деле работал не на Германию, а против России. В очень непростой для большевиков ситуации, сложившейся зимой 1917/1918 г., Ленин видел выход в том, чтобы лавировать между Центральными державами и Антантой, пользоваться их взаимными противоречиями, чтобы удержаться самим. Удержаться до тех пор, пока не получится разжечь революцию в Германии и Австро-Венгрии. В Берлине, кстати, об этих его взглядах знали, но не опасались их, считали несерьезными. Однако для правящих кругов Америки и Англии именно такие идеи были очень заманчивыми, как и теория «перманентной революции» Троцкого! Вслед за Россией, и тоже с помощью революций, свалить Центральные державы! Вильсон уже с весны 1917 г. взял курс на поддержку германских левых, поощрял их недовольство кайзером, в публичных выступлениях намекал на возможность мира, если в Берлине и Вене победят «демократы».

Ленин полагал, что, балансируя между двумя враждующими коалициями, можно перехитрить тех и других «империалистов». И его не разубеждали. Ему оставляли все возможности для «балансирования». Брестский мир ни в коей мере не стал неожиданностью для западных держав. Сближение большевиков с немцами трудно было не заметить. Как уже отмечалось, с декабря в Петрограде находились германская экономическая и морская миссии. Но и Робинс, Локкарт, Садуль были завсегдатаями в кабинете Троцкого. Заверяли, что в случае продолжения войны с Германией союзники всеми силами помогут Советской власти, окажут не только техническую и финансовую поддержку, но даже предоставят офицеров-инструкторов для переформирования армии.

В феврале, казалось бы, уже все шло к разрыву с Антантой. Ленин требовал мириться с немцами любой ценой. Советское правительство предприняло и другой шаг, который никак нельзя было считать дружественным по отношению к союзникам. 10 февраля объявило об аннулировании долгов царского правительства. Британский кабинет, дабы не потерять лица перед избирателями, отреагировал на такую политику, вроде бы, адекватно. Отозвал из России посольство. Бьюкенен и его сотрудники выехали на родину… Но американский президент Вильсон заявил, что «отнюдь не потерял веры в происходящие в России процессы». Посол США Френсис стал теперь дуайеном дипломатического корпуса. Задавал тон представителям других стран Антанты и «нейтралам». По инициативе Френсиса американское и другие посольства тоже покинули Петроград, но обосновались в Вологде. Устроились как бы сами по себе. Не покинув Россию, но и отдельно от советского правительства. Подчеркивая непричастность к его действиям и сохраняя свободу рук.

А контакты с большевиками полностью перешли в ведение английской, американской, французской неофициальных миссий. Впрочем, и британские дипломаты выехали не все. В России остались морские, военные атташе, разведчики. Но их деятельность также перешла на «неофициальный» уровень. Обратим внимание и на некоторые особенности поведения советских лидеров. Троцкий фактически подсказал немцам, как им действовать дальше. Приказом о демобилизации армии облегчил их операцию. Но на голосованиях по вопросу заключения мира в ЦК, Совнаркоме, ВЦИК занял уклончивую позицию. Не примкнул ни к Ленину, ни к «левым коммунистам». Он просто воздержался. И ушел с поста наркома иностранных дел. Оставшись таким образом «чистым», не запятнавшим себя нарушением союзнических обязательств. Политиком, с которым державы Антанты могли и дальше вести диалог.

Причем ЦК партии одновременно с голосованием за мир принял еще одно постановление. На первый взгляд весьма странное. Несмотря на то, что Лев Давидович в Бресте так круто наломал дров, было решено его деятельность на посту наркома иностранных дел и в ходе переговоров… одобрить. Инициатором такого постановления был сам Ленин! Как раз из-за своих связей с Западом Троцкий представлялся настолько ценной фигурой, что Владимир Ильич счел необходимым (или был вынужден) заведомо вывести его из-под удара, оградить от возможных нападок и обвинений.

По логике, подписание Брестского мира должно было поставить точку на этих связях. Теперь-то даже призрачной надежды не оставалось, что Советская Россия удержится в лагере союзников! Не тут-то было. Правительства Франции и Англии на словах резко осудили Брест. Но, например, главный цензор Канады полковник Чамберс получил в это же время секретное указание — исключить в прессе ругательные публикации в адрес Ленина и Троцкого. А Вильсон даже и формально осуждать не стал. IV съезду Советов, который ратифицировал Брестский договор, президент США направил послание, где заявлялось: «Все чувства народов США находятся на стороне русского народа в момент его попытки освободиться навсегда от самодержавного режима». Обещалось, что США будут помогать «народу России навечно освободиться от автократии». Вильсон охлаждал и политиков других западных стран. Указывал, что выступление Антанты против большевиков «может дать оружие в руки врагов русской революции, к которой правительство США проявляет величайшую симпатию».

Парадоксально? Ничуть. Главную опасность для западных держав представлял именно «самодержавный режим», «автократия», «враги революции», под властью которых Россия могла восстановиться и снова усилиться. А большевики интересов «империалистов» в общем-то ничуть не ущемили. Аннулировали старые долги? Но многие иностранные банкиры наподобие Шиффа и Ротшильдов денег царской России не давали. А те, кто давал, кредитовали не из собственного кармана. Они распространяли облигации займов. И пострадали-то в основном держатели этих облигаций — рантье, мелкие и средние буржуа (кстати, заодно это было «уроком» им: зачем своими деньгами помогали русским?) Крупные же банкиры серьезных убытков не понесли. Брестский мир? Но и он стал бедой только для солдат и офицеров Антанты, которым теперь предстояло выдерживать без русских натиск Германии. Для простых граждан, которым предстояло терпеть военные лишения и терять своих близких. Но он полностью соответствовал планам верхушки западных политиков. Отныне Россию можно было вычеркнуть из претендентов на плоды побед и с «чистой совестью» разыгрывать ее карту.

Наконец, Брест дал прекрасный повод для интервенции! В советской литературе традиционно утверждалось, будто интервенция Антанты была предпринята для свержения большевиков и помощи контрреволюционным силам [126]. А. И. Солженицын (навравший в своих произведениях очень даже много) нарисовал несколько иную картину. Дескать, после Бреста председатель Мурманского Совдепа «паровозный машинист Юрьев» обматерил по прямому проводу Ленина и Троцкого, прервал отношения с правительством и обратился за помощью к союзникам [148]. Каюсь перед читателями, я и сам в более ранних работах клюнул на эту версию [176, 177]. Но с действительностью она не имеет ничего общего.

Вильсон и его советник Хаус настаивали, что интервенция должна осуществляться обязательно «с согласия советского правительства» [6]. Под маркой помощи против немцев. О том же ходатайствовали перед своими правительствами Локкарт, Садуль [97,136]. Пресловутый Юрьев был вовсе не паровозным машинистом, а профессиональным революционером, эмигрантом. Он жил в США, прибыл в Россию в 1917 г. и вскоре стал председателем Мурманского Совдепа. За какие заслуги гостю из-за рубежа оказали такое доверие? Кто обеспечил его выдвижение на этот пост? Неизвестно. Но мы знаем, что расстановкой кадров в системе Советов занимался лично Свердлов.

В ходе войны в три главных порта России, которые оставались открытыми для судов союзников — Мурманск, Архангельск и Владивосток, было завезено свыше миллиона тонн военных грузов. Большая часть, конечно, проследовала в глубь страны, на фронт, но кое-что оставалось в портовых складах. То есть был и предлог — взять грузы под охрану, чтобы они не уплыли в руки немцев. В Мурманске для прикрытия порта и складов еще при Временном правительстве появился отряд кораблей адмирала Кемпа. К Владивостоку в январе подвели эскадру японцы — что озаботило другие державы Антанты, и к японским кораблям Америка и Англия добавили свои. Кемп в Мурманске установил хорошие связи как с Юрьевым, так и с лицами, которые были от советской власти совсем не в восторге — начальником морских сил старшим лейтенантом Веселаго, начальником военно-сухопутного отдела генералом Звегинцевым.

Еще в феврале Кемп обратился к своему правительству с просьбой прислать 6 тыс. солдат «для предотвращения ударов неприятеля со стороны Финляндии». А 1 марта Юрьев направил запрос в Совнарком. Указывалось, что наступление немцев и их связь с белофиннами создают угрозу Мурманскому краю и железной дороге. Подчеркивалось доброжелательное отношение со стороны союзников, сообщалось о их готовности предоставить любую поддержку, «начиная с продовольствия до живой помощи включительно». Совдеп запрашивал руководящих указаний. И тем же вечером Троцкий направил в Мурманск телеграмму № 252: «Вы обязаны принять всякое содействие союзных миссий и противопоставить все препятствия против хищников». 2 марта состоялось совместное заседание Мурманского Совдепа, Совета железной дороги, русского и союзного командования, на котором было выработан довольно странный документ — «Словесное, но дословно запротоколированное соглашение о совместных действиях англичан, французов и русских по обороне Мурманского края». Основа — «приказ наркома Троцкого».

Нет, далеко не всем членам Совнаркома понравились такие шашни. Например, Сталин, был серьезно обеспокоен. Он вызвал Юрьева к прямому проводу для переговоров и внушал: «Англичане никогда не помогают зря, как и французы». Уточнял, какие обязательства успел взять Совет, какие договоренности заключены. А когда узнал, что имеет место всего лишь «словесное соглашение», пришел к выводу: «Нам кажется, что Вы немножечко попались. Теперь необходимо выпутаться». Для этого Сталин потребовал «письменного заявления англичан и французов против возможной оккупации». Поздно. К тому же инициативу по приглашению интервентов проявил не только Мурманский Совет. Совет только озвучил ее. А на встречах с иностранными представителями данную линию гнул сам Лев Давидович. Хаус записал в дневнике: «Троцкий просил о сотрудничестве в Мурманске и по другим вопросам» [6]. И Ленина он убедил, что для «балансирования» между империалистическими лагерями присутствие войск Антанты на Севере будет полезно. 6 марта с линкора «Глори» в Мурманске высадились первые части британских солдат. В последующие дни прибыли с десантами английский крейсер «Кокрен» и французский «Адмирал Об».

Троцкий готов был пойти и гораздо дальше. 5 марта на встрече с Робинсом он заявил: «Хотите ли вы предотвратить ратификацию Брестского договора?» И пояснил, что если большевикам будет гарантирована экономическая и военная помощь, мир еще можно разорвать и восстановить фронт хотя бы по Уральским горам. В другой беседе он ошеломил Робинса предложением: «Ни мое правительство, ни русский народ не будут возражать против контроля со стороны американцев над всеми грузами, направляемыми из Владивостока в Центральную Россию, и против фактического американского контроля над Сибирской железной дорогой» [168]. Разумеется, столь сказочное предложение тут же ушло в Вашингтон — Троцкий за здорово живешь готов отдать США главную транспортную артерию России!

Лев Давидович устроил для американца и встречу с Лениным, который тоже отнесся положительно к возможности расширения советско-американских связей. Хотя был более осторожен, чем Троцкий, авансы выдавал менее определенные. Выразил готовность принять помощь, если война с немцами возобновится, — при условии невмешательства иностранцев во внутреннюю политику большевиков. Согласился привлечь американских предпринимателей к восстановлению железнодорожного и водного транспорта России, пообещал и другие возможные выгоды, передал через Робинса личное послание Вильсону. Но не преминул и кольнуть американцев. Если, мол, вы и впрямь так дружески к нам относитесь, то где формальное признание советского правительства и когда оно последует?

Ну а высадка войск Антанты в Мурманске на самом деле принесла большевикам не выгоды, а дополнительные проблемы. Немцы расценили ее как нарушение Брестского договора, заявили протест. Возмутились и русские. Против присутствия иностранных контингентов выступил Архангельский Краевой Совет, в ведении которого находился Мурманск. Однако руководство большевиков постаралось обойти и сгладить возникшие противоречия. В апреле Юрьев был вызван в Москву, встречался с Троцким и Лениным, присутствовал на заседаниях Совнаркома. Было решено проводить прежнюю линию, но Юрьева предупредили, что «комбинация должна носить сугубо неофициальный характер» — как бы от лица только Мурманского Совдепа, и это должно относиться «к разряду военных тайн». А чтобы Юрьеву не мешали, Совнарком постановил отделить Мурманск от Архангельска, образовать самостоятельный край. Вот так и родилась легенда про измену Юрьева в советских источниках, а в антисоветских — про патриота-Юрьева.

Но интервенты уже разгуливали по России не только в Мурманске. 6 апреля японцы высадились во Владивостоке. Под предлогом, что немцы могут захватить Транссибирскую магистраль, устроить базы на Тихом океане и будут угрожать интересам Токио. В данном случае обошлись без согласования с Москвой. Был предъявлен ультиматум местному Совдепу. А Владивосток жил на привозных продуктах, импортируемых из Кореи и Китая, и городским властям ничего не оставалось кроме как согласиться. Правда, интервентов тут же тормознули. Но не Красная гвардия, а США и Англия. Обеспокоились аппетитами японцев и надавили на них, чтобы не вздумали продвигаться вглубь Сибири. Но в Токио умели действовать и чужими руками. Взяли под покровительство отряды атамана Семенова. А китайский маршал Чжан Цзолинь, ставленник японцев, захватил принадлежавшую России полосу отчуждения Китайской Восточной железной дороги с Харбином, построенным на русские деньги.

Между прочим, можно добавить небезынтересный факт. Американский «Нэшнл Сити банк», имевший столь специфические отношения с Временным правительством и большевиками, с января 1918 г. стал сворачивать деятельность в Петрограде и Москве. А в марте переехал в Вологду. Туда же, где разместились союзные посольства. А еще раньше, с сентября 1917 г., начал прорабатываться вопрос об открытии нового отделения «Нэшнл Сити банка» — во Владивостоке [154]. Получалось, что и дипломаты, и финансовые институты заранее располагались на путях будущей интервенции…

Но если, с одной стороны, в Россию внедрялись страны Антанты, то и Центральные державы стремились урвать куски пожирнее. Финские националисты сами метнулись в объятия немцев. Заявляли Людендорфу: «Финляндия образует самое северное звено в цепи государств, образующих в Европе вал против Востока». Германия, со своей стороны, направила на помощь Маннергейму бригаду генерала фон дер Гольца. С такой поддержкой быстро разгромили финскую Красную гвардию. Наступление сопровождалось истреблением не только местных красных, но и русских солдат, погромами и насилиями над русскими вообще. В Гельсингфорсе находились основные силы советского Балтфлота — но когда маннергеймовцы и немцы ворвались в город, Троцкий запретил морякам оказывать помощь соотечественникам. А северные подступы к Петрограду прикрывал мощнейший форт Ино. Овладеть им для финнов было нереально. Тяжелая артиллерия держала под контролем все предполье. Снабжаемый с моря форт мог держаться сколько угодно. Но вмешались немцы. Цыкнули на Москву, и Ленин согласился признать, что Ино стоит «на финской земле». Форт был оставлен и взорван.

Немцы заключили с финнами и секретное соглашение, где признавали их право на Карелию, — если сумеют захватить. Вроде без нарушения Брестского мира, но если получится руками финнов отхватить от России еще что-то, почему бы и нет? Не возникло проблем и с прибалтами. У них немецкие подпевалы готовы были стелиться как угодно. 12 апреля Объединенный совет Курляндии, Лифляндии и Эстляндии обратился к кайзеру с просьбой взять их «под постоянную германскую опеку».

Под предлогом помощи Центральной Раде германские войска двинулись на Украину. При вступлении в Киев дипломатично пропустили вперед отряды украинцев — около 2 тыс. человек. А за ними маршировали немецкие полки. Впрочем, вежливость по отношению к самостийникам была чисто декоративной. В Берлине было создано особое экономическое управления для эксплуатации Украины. И возглавил его не кто иной, как Макс Варбург. 19 апреля немцы выставили Раде внушительный счет за оказанные услуги. 25 апреля было подписано соглашение. К Германии переходил контроль над украинскими железными дорогами, заводами, рудниками Кривого Рога, над таможенными барьерами и внешней торговлей «независимого» государства. Сбор урожая должен был проходить под контролем германской комиссии. С изъятием обязательных поставок зерна, мяса, сала.

Ну а после подписания такого соглашения Рада, которую сами немцы называли «клубом политических авантюристов», стала им не нужной. И ее разогнали, поставив «гетманом» генерала Скоропадского. Роль ему дали чисто марионеточную, создавать свою армию не разрешили, а политику целиком определяли оккупационные власти. Одним из краеугольных камней этой политики было дальнейшее насаждение национализма, чтобы попрочнее оторвать украинцев от России. Начальник отдела германского МИДа Бусше-Хаденхойзег ставил задачу: «Репрессировать все прорусское, уничтожить федералистские тенденции». Австрийский представитель Арц писал: «Немцы преследуют вполне определенные экономические цели на Украине… С этой целью они будут оккупировать земли под своим контролем как протекторат, колонию или иное образование».

Впрочем, кое-чем и с австрийцами поделились. Слегка. Уступили им Одессу и Мариуполь. «Попутно» немцы прихватили Донбасс, который никогда к Украине не относился. Но там был уголь, и Германия объявила, что это тоже часть Украины. Советскому правительству пришлось пилюлю проглотить. Был занят также Крым, который и подавно к Украине не имел отношения. На него рассчитывали турки. Там жили их единоверцы-татары, и когда-то Крымское ханство было вассалом Османской империи. Нет, Германия «сочла нецелесообразным использовать для оккупации Крыма турок и украинцев». Министр иностранных дел Кюльман считал, что полуостров можно будет потом передать Скоропадскому, но «только в качестве награды за хорошее поведение». Однако в окружении кайзера вызрел другой проект — превратить его в германскую колонию «Крым-Таврида», отдав немецким поселенцам [168].

При продвижении германских войск на восток Румынии пришлось капитулировать. И в лагере Антанты обвинили в этом… ну ясное дело, Россию. Бросила несчастных румын на произвол судьбы. Хотя сами румыны проституировали так откровенно, что даже в этой ситуации остались с барышом. Они еще и до вступления в войну в 1916 г. торговались с обеими коалициями, кто больше посулит. А теперь объявили о переходе на сторону Центральных держав, и за это немцы оставили им российскую Бессарабию.

А в Закавказье двинулись турки. Азербайджанские муссаватисты сразу приняли их сторону. Армяне вместе с отступившими к ним русскими оказали было успешное сопротивление, разбили неприятеля под Сардарапатом и Каракилисой, но дашнакское правительство Армении поспешило капитулировать, уступив туркам железные дороги и значительную часть своей территории. А грузинские меньшевики повели не то чтобы антисоветскую, а антирусскую политику. Организовали в Шамхоре нападения на уезжающих из Закавказья русских солдат, многие были убиты или ранены. Десятки тысяч русских, проживавших в Грузии, были уволены с работы, их выгоняли из домов, арестовывали.

Ну а при приближении турок грузинские меньшевики обратилась к немцам. Германские части высадились в Поти, «арендовали» этот порт на 60 лет и разместили гарнизоны в грузинских городах. В германском МИДе был разработан меморандум Бусше-Хаденхойзега, где предусматривалось установление немецкого контроля над Кавказом. Главным плацдармом и союзником предстояло стать Грузии, которая «должна быть взята под максимально плотную опеку в экономическом и политическом смысле». А кайзер прямо указал: «Грузия должна быть включена в Рейх в той или иной форме». Создавалась германо-турецкая «Транскавказская компания» для эксплуатации природных богатств края [168].

Но и то, что осталось от России, немцы не собирались упускать. В апреле в Москву прибыл германский посол фон Мирбах. Разобравшись в ситуации, он докладывал: «При сильной конкуренции со стороны Антанты ежемесячно необходимы 3 млн. марок» — и предупреждал, что могут понадобиться более крупные суммы. Германское казначейство выделило ему 40 млн. Кюльман писал послу: «Расходуйте больше денег, поскольку мы чрезвычайно заинтересованы в том, чтобы большевики выстояли. Фонды Рицлера в Вашем распоряжении… Мы не заинтересованы в поддержке монархической идеи, которая воссоединит Россию». Как видим, и Германию точно так же, как США, страшили «монархическая идея» и воссоединение. А расчлененную и ослабленную страну можно было «осваивать». В Берлине организовался особый синдикат для экономической экспансии на Востоке под руководством имперского советника фон Риппеля. Синдикат учредил два дочерних отделения, для России и Украины, и вскоре открыл «экономический штаб» в Москве.

Но и державы Антанты не желали уступать немцам русские богатства. Британские эксперты разрабатывали методики, как лучше овладеть ими. Приходили к выводу, что в данный момент не надо требовать от большевиков возврата российских долгов. Взыскать их все равно будет нереально. Наоборот, надо давать еще. А потом в счет погашения долгов следует утвердиться в нашей стране концессиями, подмять под контроль финансы. Активно действовала и миссия Локкарта. Последующие английские историки, анализируя донесения Локкарта, приходят к выводу: в них «содержалось не что иное как схема охвата всей русской экономики — гигантское расширение зоны британского влияния, в то время как лежащая в прострации Россия могла быть низведена — или поднята — до статуса британской колонии» [168].

В том же направлении суетились в США. 1 мая 1918 г. была создана Американская лига помощи и сотрудничества с Россией. Президентом ее стал доктор Фрэнк Гуднау, вице-президентом уже знакомый нам Уильям Бойс Томпсон. Вошли в лигу видные промышленники Генри Форд, Чарльз Коффин из «Дженерал Электрик», супруга полковника Раймонда Робинса (и совладелица его горнорудной компании) и другие… В общем все прилаживали на воротники крахмальные салфетки, брали в руки ножи и вилки и, потягивая носами вкусные запахи, пристраивались поудобнее у большого и аппетитного русского пирога.

 

27. Кто и зачем «вооружал революцию»?

Кстати, еще раз о переезде советского правительства в Москву. Сам по себе этот переезд позволил разыграть целый ряд важных комбинаций. Руководство партии и государства ехало двумя поездами. Первым — Свердлов с ближайшим окружением и техническим персоналом. Вторым — Ленин и основная часть правительства. Свердлов прибыл в Москву на день раньше и благодаря этому захватил роль «хозяина» Кремля. Встречал остальных руководителей, распределял для них жилье, кабинеты, ставил на довольствие. А вот Троцкий, наоборот, задержался в Питере. И 10 марта, когда Ленина и его спутников баюкал стук вагонных колес, под председательством Иоффе состоялось заседание «питерской части ЦК». После которого Иоффе телеграфировал Владимиру Ильичу: «Единогласно было принято мое предложение о назначении Троцкого народным комиссаром по военным делам… Политическое значение этого назначения неизмеримо, особенно в Англии и Франции, по последним полученным мною сведениям. Настаиваю на немедленном осуществлении этого шага». Только после этого и Лев Давидович выезжает в первопрестольную. Не первым поездом, со Свердловым, не вторым, с Лениным, а третьим, личным. В одном вагоне с… Брюсом Локкартом, Джорджем Хиллом и другими сотрудниками британской миссии.

Ситуация с телеграммой Иоффе, казалось бы, явно выходила за рамки партийных уставов и принятых отношений. Какая-то самозваная «питерская часть ЦК» принимает «единогласно»! Какой-то второсортный Иоффе позволяет себе «настаивать», да еще и «немедленно». Но Ленин почему-то… соглашается. 14 марта, совершенно неожиданно для многих большевиков, Совнарком назначает Троцкого наркомом по военным и морским делам, он становится председателем Высшего военного совета республики (позже — Реввоенсовета республики). Почему? Ведь Советская власть уже успела обжечься с дилетантами. «Главноковерх» прапорщик Крыленко «выиграл» единственную «операцию» — с убийством Духонина. А в военном деле оказался полным нулем. Матросский вожак Дыбенко покрыл себя «славой» истребления офицеров в Кронштадте, а когда его направили против немцев, драпанул со своими матросиками. Да так драпанул, что их эшелоны сумели найти только под Самарой. Еще один «военачальник» из прапорщиков, Сиверс, «отличился» страшными зверствами на Юге, но разгромить горстку белогвардейцев так и не смог. 2 тыс. добровольцев Корнилова несколько месяцев сдерживали красных, а потом ушли с Дона на Кубань. А теперь, получалось, во главе вооруженных сил ставился еще больший дилетант, ни дня не служивший в армии и никогда не державший в руках винтовку.

Словом, опять в советском руководстве сработали скрытые пружинки — и очень даже отчетливо сработали. А главная причина назначения отмечалась в телеграмме Иоффе. Связи Троцкого с державами Антанты. Союзники и до Бреста выражали готовность оказать услуги в формировании русской армии, и даже после Бреста не отказались от этого. Под предлогом, что немцы могут нарушить мир. Или, глядишь, сами большевики, когда будут иметь боеспособные дивизии, снова подключатся к войне на стороне Антанты. В военном архиве Франции сохранилась телеграмма военного атташе в России генерала Лаверня верховному главнокомандующему Антанты маршалу Фошу, переданная из Москвы через Мурманск 23 марта. «Троцкий собрал представителей Франции, США, Великобритании, Италии, чтобы просить об организации военной помощи (все обещали помощь). Троцкий обратился ко мне с предложением возглавить эту работу… Итальянский представитель передал в мое распоряжение своих офицеров, представитель Америки пообещал помощь, англичане объявили, что их офицеры уже почти все покинули Россию…». Фош предоставил своему атташе «свободу действий» и передал ответ для Троцкого: «Я одобряю Вашу инициативу по реорганизации русской армии».

Помощь действительно стала оказываться. Снаряжением, военной техникой. Робинс телеграфировал в США, что дела идут отлично и срочно требуется «усиление миссии», просил прислать десяток американских офицеров для Троцкого [168]. В Румынии находилась большая французская военная миссия, инструкторы, специальные подразделения. Когда стало ясно, что Румыния склоняется к капитуляции, французы и ряд примкнувших к ним румынских частей эвакуировались в Россию. Союзное командование решило использовать их для наращивания оккупационных сил на Русском Севере, и Троцкий любезно распорядился, чтобы эти контингенты пропустили в Мурманск. А генерал Лавернь и Садуль некоторых французских офицеров оставили в Москве — инструкторами по вопросам формирования Красной Армии. Да и англичане в стороне не остались. Ближайшим, чуть ли не «неразлучным» советником Троцкого по военным вопросам стал сотрудник МИ-6 капитан Джордж Хилл. Лев Давидович поручил ему возглавить работу по организации армейской разведки и контрразведки. Локкарт докладывал в Лондон, что союзники получали от наркома любую документацию и любые сведения, которые запрашивали [97].

Для усиления британских структур в марте в Россию прибыл и Сидней Рейли. По пути из США он побывал в Лондоне. С ним встретился глава разведки МИ-6 Мансфилд Каминг и принял уже в штатные сотрудники своей организации, Рейли получил чин лейтенанта. Он был направлен в подчинение Локкарта, но имел и особые, специальные инструкции. Заехал в Стокгольм, встречался там с Айседорой Кон — британским агентом, которая работала с Ашбергом. Очевидно, встретился и с прежним своим работодателем Животовским. В России Рейли в окружении Троцкого не «светился», но установил тесные связи с помощником Льва Давидовича, военным руководителем Высшего военного совета генералом М. Д. Бонч-Бруевичем, стал вполне «своим человеком» в его кабинете. В архивах Британии сохранились донесения Рейли, где он сообщал как минимум о восьми обстоятельных беседах с генералом, не скрывавшим от него никаких секретов и излагавшим самую широкую военную и политическую информацию. В Англии эти донесения оценивались очень высоко, их доводили до сведения руководителей военной разведки, адмиралтейства и МИДа [150].

В Москве находился и старый американский друг Рейли, с которым они всего несколько месяцев назад лихо кутили в нью-йоркских барах, — заместитель наркома путей сообщения Беньямин Свердлов. От него лейтенант британской разведки получал не только информацию, а снова закрутил с ним очень выгодный бизнес — по вывозу за рубеж русских ценностей. Вообще связи со спецслужбами Англии установились тесные и вполне дружеские. В сеть Рейли был вовлечен и брат генерала М. Д. Бонч-Бруевича — управляющий делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевич [150]. Еще один офицер британской разведки, Артур Рэнсом, стал любовником секретарши Троцкого, а потом и женился на ней.

И формирование Красной Армии шло под неусыпной иностранной опекой. Сам Лев Давидович в вопросы практического руководства войсками не вникал. Во-первых, не разбирался в этом. Во-вторых, считал себя слишком крупной фигурой, чтобы копаться в «мелочах». Ограничивался общими указаниями. Но рядом с ним, как уже нередко бывало, «откуда ни возьмись», находились талантливые помощники: Склянский, Смилга, Лашевич и др. А для непосредственного командования и штабной работы стали широко привлекать «военспецов» из офицеров и генералов русской армии. Им, разумеется, не доверяли. И в мае Троцкий отдал приказ о заложниках. На ответственные посты назначались только те офицеры, семьи которых находились в пределах Советской России — и каждый оповещался под расписку, что в случае измены его близкие будут расстреляны. Кроме того, вводился институт политкомиссаров, которые, по мысли Льва Давидовича, должны были стать «револьвером, приставленным к виску командира». Подбором комиссаров занимался Яков Свердлов, ведавший партийными кадрами. И на такие посты часто назначались «интернационалисты».

Но и русским солдатам новый наркомвоен не особо доверял. Костяком новой армии становились инородцы и иностранцы. Так, в Россию отступили латышские и эстонские части (тех и других обобщенно называли «латышами»). В отличие от русских, они не могли дезертировать и разойтись по домам, поскольку их родина была захвачена немцами. Троцкий принял их на службу, установив высокую оплату золотом. То есть превратил их в обычных наемников. Из них было сформировано 8 полков (позже их стало 16), латышские стрелки стали «гвардией» большевиков. В России находилось и 40 тыс. китайцев — еще царское правительство наняло их для тыловых работ. Теперь и их зазывали за плату служить в Красной армии.

В нашей стране было и 2 млн. пленных. Немцев, австрийцев, венгров, хорват. После Бреста их стали возвращать на родину. Но многие к этому отнюдь не стремились, вернуться — значило снова попасть на фронт. В плену уже свыклись с мыслью, что повезло, уцелели — и опять в мясорубку лезть? Но и их приглашали служить у красных. Теперь это не было изменой, советское правительство стало дружественным для Германии и Австро-Венгрии. Служба большевикам выглядела куда более безопасной, чем французский или салоникский фронт. Охраняй их власть — и сам получишь власть над русскими. Подавляй недовольных, получай денежки, сытно кушай. При случае можно пограбить, вернуться потом домой состоятельным человеком. И записывались в Красную армию, в ЧК. В данном направлении активную помощь Троцкому тоже оказал Свердлов. Широко открыл для иностранцев вступление в партию, по его инициативе при ЦК была создана Федерация иностранных групп РКП(б), первый прообраз Коминтерна. Возглавил ее очень близкий к Якову Михайловичу Бела Кун — угрюмый и мрачный мадьярский еврей, прапорщик австро-венгерской армии.

Но в процессе формирования обновленных вооруженных сил обозначились вдруг и явления иного сорта. Темные и загадочные. По Брестскому договору предусматривалось, что русский флот прекращает боевые действия и должен до конца войны оставаться в портах. Однако главные базы Балтфлота — Гельсингфорс и Ревель — отпали от России. Возникла опасность, что корабли в этих портах будут захвачены финнами и эстонцами. И увести их оттуда было очень проблематично. Весна выдалась поздняя, Финский залив был покрыт льдом, его засоряли многочисленные мины, сорванные с якорей штормами. Тем не менее наши моряки под командованием начальника морских сил Балтики А. М. Щастного сделали невозможное. В неимоверно тяжелых условиях покинули ставшие враждебными базы и несколькими отрядами перебазировали флот в Кронштадт, не потеряв ни одного корабля.

Немцы этому не препятствовали. Флот, запертый в Кронштадте, был для них не опасен. Они вынашивали план «купить» несколько лучших кораблей — т. е. предъявить советскому правительству определенные условия, и им уступят корабли в ответ на какие-то услуги или в оплату прежних долгов большевиков. Но позже германское командование эту идею отвергло [187]. Использовать русские корабли в ходе мировой войны все равно было невозможно. Они были уже запущены, требовали ремонта. Для них у немцев не имелось подготовленных экипажей. А после потерь в Ютландском сражении Германия вообще отказалось от активных действий крупных кораблей, сделала ставку на подводную войну.

Но если Германия к сохранению русского флота отнеслась спокойно, то вдруг начал проявлять непонятную активность Троцкий! 24 апреля от имени Наркомата по морским делам он представил в Совнарком доклад, где предлагалось все наши торговые суда на Балтийском море и 8 госпитальных судов передать… английскому правительству. Путем фиктивной продажи их Дании [187]. Это предложение было отвергнуто. Но за ним последовали другие акции, гибельные для флота. После перебазирования в Кронштадт Лев Давидович демобилизовал весь личный состав моряков. И предписал набирать их заново. Как бы уже в другой, красный флот. При этом многие офицеры были «вычищены», другие сами не захотели возвращаться, ушла часть матросов и унтер-офицеров. Поредевшие команды оказались ослаблены, флот терял боеспособность.

А 3 мая начальник морских сил Балтики Щастный получил телеграмму Троцкого № 126/м, где предписывалось разработать «план уничтожения военного имущества, запасов, судов, портовых сооружений и т. п.». Щастный не понимал, что происходит. Никакой угрозы со стороны немцев уже не было! Но 21 мая, в ответ на доклад об обстановке, получил новую резолюцию наркома. Лев Давидович снова ссылался на возможность удара немцев и финнов и запрашивал: «Приняты ли все необходимые подготовительные меры для уничтожения флота в случае крайней необходимости?» Мало того, предписывалось сформировать команды «ударников» для взрывов кораблей. «Ударникам» за выполнение такой задачи предназначалось крупное денежное вознаграждение. И формировать команды требовалось в строгой тайне от других моряков! Щастный еще раз попытался переубедить наркома. 22 мая докладывал: «Ваш ответ на мой 803/оп не подтверждается поведением немцев в отношении Балтфлота… Угроза со стороны морских сил Финляндии не может быть достаточно сильной». Нет, Троцкий настаивал на выполнении. Запрашивал: «Внесены ли в банк известные денежные вклады на имя тех моряков, которым поручена работа уничтожения судов?»

Щастный понял, что дело нечисто. Только что спасли флот — и вдруг уничтожать его? Он смог предположить только одно — что уничтожения требуют немцы. Писал: «Значит, я должен вербовать этих Иуд Искариотов и обещать каждому тридцать серебреников?» И он спас флот еще раз. Сделать это Щастный мог только одним способом — разгласить секретные инструкции Троцкого. Тогда сами команды будут настороже и не позволят тайно завербованным «ударникам» взорвать корабли. Честный русский офицер это сделал. Вынес распоряжения Троцкого на совещание флагманов, а потом на съезд делегатов Балтфлота. Они тоже заподозрили неладное, хотя и не знали, чем объяснить такие приказы. Заговорили, что наверное, в Брестском договоре имеется секретный пункт об уничтожении флота.

Однако на самом деле такого пункта не было! Наоборот, до германского командования тоже дошли сведения о том, будто какие-то «анархисты» готовят уничтожение кораблей, и немцы сообщили об этом Ленину [187]. Но ведь простые моряки об этом не знали! Совет съезда делегатов Балтфлота отправил делегацию в Москву к Троцкому. Ему заявили, что корабли могут быть взорваны только после боя, в безвыходном положении. И что «назначение наград за взрыв кораблей недопустимо». Лев Давидович ловко выкрутился, разъяснив, будто ничего дурного не имелось в виду. Но из разговора с делегатами он понял, что Щастный, распространив среди моряков информацию, сорвал готовившееся уничтожение флота.

Начальник морских сил Балтики был вызван в Москву «по делам службы» и прямо в кабинете Троцкого арестован. Нарком обвинил его в «контреволюционной агитации» — якобы он, разглашая приказы, хотел таким способом взбунтовать моряков. И лишь на следствии и суде открылось, что взорвать корабли требовали вовсе не немцы, а… англичане! Как показывал сам Троцкий, «ко мне лично не раз приходили представители английского адмиралтейства и запрашивали, предприняли ли мы меры для уничтожения флота». Выяснилось, что британцы обращались по тому же вопросу к адмиралам советской службы Беренсу и Альтфатеру. «К одному из членов Морской коллегии явился видный морской офицер и заявил, что Англия… готова щедро заплатить тем морякам, которые возьмут на себя обязательство… взорвать суда». Кто именно обращался, Троцкий, по его утверждению, «забыл». Но Альтфатер уточнил: «Фамилия английского офицера, упомянутого в показаниях Л. Троцкого, — командор Кроми» [187]. Это был британский морской атташе, и уж его-то Лев Давидович забыть никак не мог.

Да, именно Англия была заинтересована в том, чтобы никто не оспаривал ее господство на морях. Не только во время войны, но и после войны. Заинтересована в том, чтобы русские корабли не достались немцам. Но чтобы и у России сильного флота не было. А человека, который осмелился перейти ему дорожку (и помешал выполнить задание зарубежных хозяев), Троцкий позаботился строго покарать. Он специально встречался и беседовал на эту тему со Свердловым, в ведении которого находился Верховный Ревтрибунал ВЦИК. Следователем был назначен Кингисепп, доверенное лицо Свердлова. Специально перед слушанием дела Щастного было принято постановление о смертной казни. Расстрелы «контрреволюционеров» уже шли вовсю, но в судебном порядке смертная казнь еще не применялась. Теперь «упущение» исправили. Специально перед процессом Щастного был утвержден порядок апелляции — обжалование приговоров Верховного Ревтрибунала могло подаваться только в Президиум ВЦИК. Читай — лично Свердлову. Потому что Президиум он почти никогда не собирал, просто указывал своему помощнику Аванесову, что записать в протокол [182].

Свидетелей, способных дать показания в пользу Щастного, на суд не допустили. Единственным свидетелем был Троцкий. А потом, забыв о роли свидетеля, проник в комнату совещаний Трибунала и обрабатывал судей 5 часов. Это действительно требовалось. Незадолго до того судили Дыбенко за куда более серьезный грех — дезертирство с фронта. И ограничились «предупреждением». Но Лев Давидович дожал, добился своего. Приговор — «расстрелять… привести в исполнение в 24 часа». Свердлов апелляцию, естественно, отклонил. А Троцкий запретил вывозить приговоренного куда бы то ни было. Приказал казнить в подвале Реввоенсовета, бывшего Александровского училища. И в 5 часов утра приехал лично — полюбоваться на мертвого врага. Мстил даже трупу, запретив выдавать его родным, велел закопать на территории Реввоенсовета.

Ну а с учетом фактов, вскрывшихся в трагедии Щастного, весьма «мутной» выглядит и история с Черноморским флотом. При оккупации немцами Крыма он ушел из Севастополя в Новороссийск. Но на Кубань начала наступление Добровольческая армия, декларировавшая верность Антанте, и Германия потребовала возвратить корабли в Крым. Официальная версия гласит, что Ленин по радио отдал демонстративный приказ подчиниться, а тайком послал уполномоченного с настоящим приказом — затопить флот. Сам этот приказ от 24 мая вызывает ряд вопросов. В ПСС Ленина он приводится почему-то со ссылкой не на архивный номер первоисточника, а на журнал «Морской сборник». То есть журнал не пойми откуда его взял, напечатал, а в ПСС перепечатали? Почему делами Черноморского флота занимался Ленин, а не Троцкий? И если такой приказ действительно существовал, то в чем заключался его смысл? Зачем требовалось топить корабли?

Большая часть Черноморского флота этого не сделала. Выполнила приказ, переданный по радио, и вернулась в Крым. Немцы там корабли отнюдь не захватывали. Они так и стояли на приколе. Много позже, в конце 1918–1919 гг., часть из них досталась белым, часть красным… Однако на юг посылали не только «ленинского уполномоченного». В письме Локкарта Робинсу упоминается, что по просьбе Троцкого туда направили «комиссию британских морских офицеров для спасения Черноморского флота» [168, 187]. В общем, уши росли оттуда же. И можно с достаточной долей уверенности утверждать, что уничтожение эскадры в Новороссийске, произведенное небольшой группой моряков с эсминцев «Керчь» и «Лейтенант Шестаков», в действительности было организовано этой самой «комиссией». Конечно же, и оплачено, как предполагалось платить «ударникам».

То бишь, получается парадокс. «Одной рукой» державы Антанты вооружали большевиков, помогая им создавать армию, — а «другой рукой» подрывали мошь России, силясь уничтожить ее флот… Но парадоксы этим не исчерпываются, если задаться вопросом: а против кого формировалась армия? Предполагалось — против Германии и ее сателлитов. Но она в значительной мере состояла из немцев, австрийцев, венгров! В нее было принято около 300 тыс. «интернационалистов», из них 250 тыс. — бывших пленных. Они составляли 19 % численности Красной армии, были ее ударным ядром [139]. Этот факт отметили даже западные дипломаты. Впоследствии американский генконсул в Сибири Харрис обвинил полковника Робинса в том, что он помогал формировать и вооружать войска из неприятельских подданных. Робинс отделался отговорками, что немцы и австрийцы пошли к большевикам лишь с мая 1918 г. Но Харрис уличил его во лжи и привел доказательства, что Робинс знал о таком составе армии [168]. Против кого же она предназначались? Ясное дело, Антанта помогала создавать ее не против себя. И против Центральных держав она не годилась. Остается?… Против русского народа.

 

28. Как был разыгран чехословацкий козырь

Гражданская война, казалось, быстро клонится к победе красных. Отряды белогвардейцев были слишком малочисленными. Белые донские казаки, всего 1,5 тыс. во главе с генералом Поповым, ушли в Сальские степи. В Тургайских степях скрылся атаман Дутов с горсткой оренбургских казаков. При штурме Екатеринодара погиб Корнилов, и остатки Добровольческой армии под командованием Деникина скитались по кубанским станицам…

Но там, куда приходили большевики, начинались кровавые ужасы. И в основном-то уничтожались люди, не имевшие никакого отношения к белогвардейцам. В Глухове перебили гимназистов и гимназисток. Когда армия Муравьева подступила к Киеву, Центральная Рада уже бежала без боя. Но красные части устроили городу жуткую бомбардировку, несколько дней засыпая его снарядами. А потом, войдя в Киев, уничтожили 2 тыс. человек. Офицеров вызвали в театр для «проверки документов», там же перестреляли и перерубили. Хватали на улицах и расстреливали «подозрительных» или тех, кто предъявил документы украинского правительства. Бойнями ознаменовалось взятие красными частями Оренбурга, Астрахани. В Петрограде, к которому гражданская война еще ни коим боком не приближалась, Моисей Урицкий уничтожил около 5 тыс. человек. И любил сам смотреть расстрелы. Окно его кабинета выходило во двор ЧК, и он не упускал случая понаблюдать, как там умерщвляют людей.

После захвата Ростова отрядами Сиверса арестовывали офицеров, «буржуев», гимназистов и семинаристов 14–16 лет, вели к городскому собору, раздевали до кальсон и расстреливали, оставляя трупы валяться у всех на виду. В Новочеркасске и по донским станицам казнили 2 тыс. человек. Как уже отмечалось, большинство казаков на начальном этапе гражданской войны сохраняло нейтралитет, а многие приняли сторону советской власти, что и обеспечило ее победы. Но комиссаров, присланных из центра, даже «казачий большевизм» не устраивал. Красным казачьим командирам не доверяли, заменяли их другими. Поощрялись бесчинства красногвардейцев. Сами казачьи войска были объявлены упраздненными. Катились «реквизиции» с грабежами, репрессии против «богатых».

Повсеместно обрушились удары и на священников. В Севастополе был убит пастырь военно-морского ведомства о. Михаил (Чефранов). В Киеве — митрополит Владимир. В Переславле-Залесском расстреляли священника о. Константина (Снятиновского), в Елабуге — протоиерея Павла Дернова с тремя сыновьями. В погосте Гнездово под Вышним Волочком грабили церковь. Вступились крестьяне — 30 человек арестовали, 10 казнили. В Костроме убили 88-летнего протоиерея Алексия (Андроникова). В реке Туре утопили епископа Тобольского Гермогена. Архиепископа Пермского Андроника зарыли заживо. В Смоленске расстреляли епископа Вяземского Макария (Гневушева) и с ним 13 человек. Были убиты епископ Вольский Гермоген (Косолапов), епископ Кирилловский Варсонофий (Лебедев) [125]. На Кубани священнослужителей истребили в 22 станицах, о. Ионнну Пригоровскому в Пасхальную ночь прямо в церкви выкололи глаза, отрезали уши и нос, размозжили голову. Обращали алтари в отхожие места, упражнялись на стенах и иконах в хамском остроумии [46].

Спрашивается, кто это насаждал? Конечно, не заразившиеся большевизмом крестьяне и казаки. У них на своих священников рука не поднялась бы. Зверства и кощунства внедряли пришлые комиссары. Нет, не все злодеяния они творили собственными руками. Но они находили подходящие «кадры». В России искусственно создавалась система, которая поощряла и выдвигала извергов, отморозков, садистов. В Ессентуках отметился особым изуверством «женский карательный отряд каторжанки Маруси». В Екатеринодаре наводил ужас палач Атарбеков [103]. Тут жертв даже не расстреливали, а рубили головы или отрезали их кинжалом. В Ставрополе комендант Ашихин каждую ночь казнил «буржуев» в Юнкерском саду. Как мужчин, так и женщин заставлял ходить голыми мимо себя, осматривая со всех сторон. И ударом шашки отхватывал какую-то часть тела: ухо, грудь, руку. Потом рубил еще, отсекая другие органы. Под конец выкалывал глаза. И лишь после этого приказывал помощникам отрубить голову [56]. Таким способом он уничтожил 166 человек.

Причем даже «классовое» деление не всегда играло роль. Нищих черкесов и калмыков целиком объявили «контреволюционными» народами, поскольку они жили по своим родовым обычаям, подчинялись старейшинам и революционных лозунгов не воспринимали. Был устроен настоящий геноцид. Упомянутый Атарбеков ездил по черкесским аулам «устанавливать советскую власть» — по словам современников, «резал людей, как скот», в саклях потом находили груды человеческих внутренностей. У калмыков каратели уничтожали и оскверняли буддийские святыни, истребляли население. Подросткам резали уши, выкалывали глаза, кастрировали, женщинам после изнасилований калечили половые органы и груди — чтобы больше потомства не производили [83]. Всего было уничтожено около 50 тыс. калмыков. В эти злодеяния старались вовлечь крестьян, соблазняя их захватить калмыцкие земли, скот. Это тоже было политикой. Повязать кровью как можно больше людей, ожесточить…

Террор и бесчинства вызывали ответное сопротивление. Вспыхивали казачьи восстания на Кубани, в Сибири, создавались подпольные организации в городах. Но выступления были разрозненными и быстро подавлялись. А расправа была жестокой. При подавлении только одного из восстаний на Кубани, в Лабинском отделе, было уничтожено 770 человек. В Омске взбунтовались и забастовали рабочие. Их усмиряли «интернационалисты». Из участников беспорядков отсчитали каждого десятого и покарали вместе с семьями. Сперва обреченных подвергли публичной порке, а потом расстреляли. Как доносил английский консул Элиотт Керзону, среди казненных «были и молодые девушки, и старухи, и беременные женщины».

На Дону безобразия новой власти допекли не только казаков, но и иногородних. А когда немцы двинулись на Украину, оттуда хлынул поток удирающих красногвардейцев. Для советского правительства, разумеется, было бы логично отводить их на север. Влить в формирующуюся Красную Армию, прикрыть Центральную Россию. Нет, было сделано иначе. Против немцев оставалась лишь слабая «завеса», а отступающие отряды Троцкий направил на восток, в казачьи области. Эта саранча, озлобленная и неуправляемая, потекла на Дон. Грабя, насильничая, пожирая все на своем пути. И казаки взорвались. Восстание покатилось, охватывая станицу за станицей. Красных стали бить и изгонять. В Новочеркасске собрался Круг, избравший атаманом генерала П. Н. Краснова и провозгласивший независимое государственное образование — Всевеликое Войско Донское. С Германией Краснов предложил установить мир, воевать на два фронта казаки были не в состоянии [84].

Что ж, немцев это вполне устраивало — дальнейший распад России. Они не только готовы были признать суверенитет Дона, но сразу же наладили с ним взаимовыгодную торговлю. В Ростове была создана Доно-Германская экспертная комиссия по товарообмену. Немцы стали поставлять оружие и боеприпасы в обмен на нужное им продовольствие. И продавали-то подешевке, пуд зерна за винтовку с 30 патронами. Потому что оружие было чужое. Захваченное на русских фронтовых складах. Большевики отдали Германии склады, теперь винтовки и пушки оттуда шли белым, чтобы били большевиков, а Германия получала чистую прибыль — хлеб, сало, масло, мясо.

Краснов рассчитывал и на дипломатическую помощь. Ведь стоило только немцам нажать на большевиков, и они сразу признавали неприкосновенность Украины, Эстонии, Латвии. Атаман просил, чтобы Берлин и за Дон заступился. Обещал взамен экономические льготы, даже союз против Антанты. Но нет, с этим не вышло ничегошеньки. Ради Дона Берлин пальцем о палец не ударил. Одно дело — прибалты, самостийники, другое — казаки. Их рассматривали в общем плане Белого движения. А Людендорф, например, видел в белых «реальную угрозу будущему Германии». Идеальным он считал «взаимное истощение красных и белых» [168] — а плоды этого истощения пожнет Германия.

Но не только немцы собирались пожинать плоды распада России. Державы Антанты тоже. Мурманского края им было недостаточно. Они уже раскатывали губы на весь русский Север, Сибирь, Туркестан, нефтяные месторождения Баку и Грозного. Но при этом надеялись, что прибрать все это к рукам можно будет так же легко, как Мурманск, без единого выстрела. Хаус неоднократно повторял в своих дневниках и письмах Вильсону, что интервенция должна осуществиться «по просьбе Советского правительства» [6]. По данному поводу продолжались переговоры с Троцким, и Лев Давидович склонялся согласиться. Он требовал лишь гарантий, что иностранцы не будут вмешиваться во внутреннюю политику большевиков.

Но все же Троцкий был не всесилен. В Москве теперь активно действовал Мирбах. И он отнюдь не впустую расходовал выделенные ему 3 млн. марок в месяц. Сколачивал свою сеть агентуры, организовывал прогерманскую партию в советском руководстве. Что облегчалось и реальным положением дел. Большевики не могли не понимать, что в случае новых уступок Антанте немцы, уж конечно, крепко рассердятся. А их соединения стояли в Пскове, Нарве, под Смоленском. Достаточно было одного приказа, чтобы они погрузились в эшелоны, смели красные заслоны и через день очутились в Петрограде и Москве. Троцкий на переговорах уточнял, смогут ли его западные покровители оказать фактическую помощь? Какие силы и в какие сроки сумеют перебросить в Россию? Но получалось неутешительно. Во Франции разворачивались решающие сражения мировой войны, лучшие войска союзников были связаны там. И даже второсортные соединения из колоний — пока подвезут, пока высадятся в портах, в Кремле уже будет сидеть немецкий комендант и организовывать какую-нибудь новую власть.

Правда, Локкарт и Робинс убеждали Льва Давидовича, что в этом нет ничего страшного. Дескать, советское правительство и красные части могут отступать хоть за Урал, соединиться с союзниками и действовать против Германии вместе. Англичане при этом были настроены наиболее решительно. Когда сомнения и опасения большевиков им надоели, предъявили Совнаркому ультиматум о принятии «помощи» вооруженной силой. 1 мая 1918 г. британский резидент в США Вильям Вайсман пояснял в шифровке Хаусу: «Если мы решим, что Троцкий не хочет или не может пригласить нас, то мы можем призвать Керенского и других деятелей первоначальной республиканской революции, побудить их образовать правительственный комитет в Маньчжурии и делать то, чего Троцкий не пожелал или не смог бы сделать» [6].

Нет, Троцкий и хотел бы, да не мог. Потому что, узнав о британском ультиматуме, Германия тоже немедленно предъявила ультиматум — о соблюдении условий Брестского мира. А далеко не всем большевикам улыбалось отступать за Урал. Ленин прекрасно осознавал, что тогда уж ни о каком «балансировании» между империалистическими лагерями речи не будет. Что в подобной ситуации его правительство попадет в полную зависимость от иноземцев, станет марионетками в руках оккупационных властей. И использовать большевиков будут только до тех пор, пока они нужны. 5 мая Совнарком по предложению Ленина принял постановление: «Немецкому ультиматуму уступить, а английский отклонить».

Что ж, коли так, в ход пошли другие варианты. Американцы их уже прорабатывали. Под предлогом спасения России от гуманитарной катастрофы создавалась комиссия под руководством крупного предпринимателя и банкира Гувера. Якобы поставлять русским крестьянам сельскохозяйственные машины и орудия, учить обращаться с этой техникой. На самом деле комиссия должна была внедриться в нашу страну, а потом объявить, что она находится в бедственном положении, и запросить помощь войсками. Ну а в случае, если большевики откажутся принять «спасителей», предполагалось раздуть шум о необходимости помочь несчастным русским крестьянам. Хаус цинично записал в дневнике: «Желательно приглашение американской комиссии большевистским правительством. Но если такового не последует, комиссия двинется в Россию под охраной американских войск» [6].

Однако провокация с миссией Гувера не потребовалась. Подвернулся куда более выигрышный вариант — с Чехословацким корпусом. Он создавался еще в 1916–1917 гг. из пленных, пожелавших сражаться против Австро-Венгрии за независимость Чехословакии. При общем развале русской армии он сохранил боеспособность, тем более что австрийцы солдат этого корпуса в плен не брали — тех, кто попадался, сразу вешали как изменников. После Бреста 45 тыс. чехов и словаков отступили в Россию и были размещены под Пензой. Американский президент Вильсон горячо поддержал идею создания суверенной Чехословакии, выдвинув на роль ее лидера собственного ставленника масона Масарика. И во Франции стала формироваться чешская армия под командованием генерала Жанена. А в Москве прошли переговоры представителей Антанты и Масарика с Чичериным и Троцким. 26 марта было достигнуто соглашение, что Чехословацкий корпус переходит в подчинение Жанена и будет вывезен во Францию.

И вот тут опять начались некие загадки. Отправлять чехов почему-то решили не через Мурманск, что было гораздо ближе, а через Владивосток. Разбили на 4 партии, и группы эшелонов повезли солдат в Сибирь. Возможно, и через Владивосток благополучно вывезли бы. Но 27 апреля Троцкий вдруг переменил решение. Союзники высказали просьбу перенацелить часть чехов все-таки через Мурманск — с тем, чтобы «до отправки во Францию» использовать их на Севере. И Лев Давидович пошел навстречу. Отдал приказ — для тех эшелонов, которые еще не проследовали за Урал, продвижение остановить. Около 10 тыс. чехов осталось в Пензе, примерно столько же застряло в районе Челябинска.

Уникальное положение, которое занял корпус, растянувшийся вдоль железной дороги от Пензы до Дальнего Востока, было очевидно. Американский посол в Китае Райниш писал Вильсону: «Было бы огромной ошибкой позволить чехословацким войскам уйти из России… они могут овладеть контролем над всей Сибирью. Если бы их не было в Сибири, их нужно было бы послать туда». Но подсказки Райниша в общем-то и не требовались. Руководство Антанты хорошо представляло, что делает. 11 мая 1918 г. в Лондоне в резиденции Ллойд Джорджа состоялось секретное заседание специального правительственного комитета, на котором было решено «рекомендовать правительствам стран Антанты не вывозить чехов из России», а снабдить их оружием, боеприпасами, выделить для командования опытных генералов и использовать «в качестве интервенционистских войск союзников в России» [126].

И сразу же подыграл… Троцкий. 14 мая, через три дня после указанного совещания, в Челябинске на вокзале произошла драка между чехами и венграми. Местный Совет принял сторону венгров, арестовал нескольких чехов. Эшелон с оружием в руках вступился за товарищей, двинулся к Совету и добился их освобождения. Случай был далеко не первым. Освобожденные из плена немцы и венгры ехали из сибирских лагерей навстречу чехам. Одни направлялись воевать против Антанты, другие на стороне Антанты, друг против друга. Немцы и венгры, поступившие на службу к советской власти, также относились к чехам враждебно. Конфликты случались постоянно. Но на драку в Челябинске Троцкий почему-то обратил особое внимание и 25 мая издал приказ о разоружении корпуса: «Каждый чехословак, найденный вооруженным… должен быть расстрелян на месте. Каждый эшелон, в котором найден хотя бы один вооруженный солдат, должен быть выгружен из вагонов и заключен в концлагерь».

Приказ, да еще и выдержанный в столь «драконовских» тонах, сыграл откровенно провокационную роль. 45 тыс. отлично вооруженных, обученных, спаянных и дисциплинированных солдат, это для мая 1918 г. была не шутка. Когда аморфные, слабенькие красные отряды сунулись к чехам выполнять распоряжение, эшелоны взбунтовались. Легко разогнали противника и свергли советскую власть в тех городах, где их застало нападение. По железнодорожной связи вызывали другие эшелоны и предупреждали: «Советы объявили нам войну». Кое-где дело могло бы обойтись миром. Например, Иркутский Совет воздержался от силовых акций и начал с чехами переговоры о разоружении. Однако вмешался… американский генконсул Харрис. Передал чешским офицерам новые инструкции союзного командования, и местную власть тоже разгромили. Аналогичным образом инструкции поступили через французского посла Нуланса, консула США во Владивостоке Пуля [126].

А в этих инструкциях все уже было продумано! Задача, которая ставилась корпусу, — расчистить и взять под контроль Транссибирскую магистраль. А та часть чехов, которая оставалась в Пензе, развернула наступление на Самару. Чехословацкий мятеж стал детонатором целой цепи восстаний. Сразу активизировались все силы, недовольные властью большевиков. Ведь офицерские заговоры вызревали почти в каждом большом городе, всюду кучковались и собирались в кружки интеллигенция, демократы, социалисты, возмущенные разгоном Учредительного собрания, позорным Брестским миром. Но все понимали — выступишь, наверняка раздавят и уничтожат. Теперь, с надеждой на помощь чехов, эти заговоры реализовались. Поднялось и Уральское, Оренбургское, Сибирское казачество. Возникли «правительства» в Самаре, Омске, Владивостоке.

А державы Антанты не преминули взять чехов под покровительство. 21 июня министр иностранных дел Англии Бальфур выступил с заявлением — дескать, русские уже предали несчастных румын, а сейчас то же самое повторяется с несчастными чехами. Вывод следовал: «Положение чехов требует немедленных союзных действий». В тот же день полковник Хауз записал: «Я полагаю, что-то должно быть сделано с Россией» [6]. А 6 июля последовало заявление Вильсона: «Я надеюсь достичь прогресса, действуя двояко — предоставляя экономическую помощь России и оказывая содействие чехословакам» [168]. Пошло открытое иностранное вторжение. В Сибирь было направлено 7,5 тыс. американских военнослужащих, 4 тыс. канадских, 1,5 тыс. британских, 2 тыс. итальянских, 1 тыс. французских и 70 тыс. японских.

Цифры, кстати, красноречивые. Нетрудно увидеть, что только Япония двинула в Россию действительно сильную оккупационную армию. Поскольку лелеяла надежды захватить под свое полное господство Забайкалье и Дальний Восток. И вместе с Маньчжурией, Кореей, Сахалином складывалась очень даже неплохая «зона интересов». Американцам и англичанам такое дело совершенно не понравилось, они протестовали, требовали ограничить численность японских войск. Но безуспешно. Токийские политики улыбались, кивали, на словах соглашались, а тем временем высаживали все новые контингенты. Попробуй-ка сосчитай их по разным городам и станциям! США и Великобритания тоже намеревались утвердиться в Сибири, но не прямой экспансией, а политически и экономически. Поэтому послали довольно небольшие силы (а французов и итальянцев взяли «для приличия», обеспечить общее представительство). Американские и англо-канадские войска предназначались не для боев. А для того, чтобы регулировать обстановку, застолбить важнейшие пункты — и не позволять слишком наглеть японцам. А воевать за их интересы предстояло русским и чехам. Пусть воюют. Какая разница, сколько их там перебьют?

Слабые региональные российские «правительства» быстро попали под полный контроль иностранцев. И осуществился именно тот вариант, который фигурировал в процитированном письме Вайсмана Хаусу: «Если мы решим, что Троцкий не хочет или не может пригласить нас, то мы можем призвать Керенского». Нет, Керенского призывать все же не стали, он слишком много напакостил России и стал чересчур одиозной личностью. Но Уфимскую Директорию, созданную из региональных «правительств», возглавил Авксентьев — ближайший подручный Керенского.

Однако можно добавить еще одно совпадение — случайное ли? 20 мая 1918 г., за 5 дней до натворившего бед приказа Троцкого о разоружении чехословаков, еще один «эмиссар сил неведомых», Яков Свердлов, выступил на пленарном заседании ВЦИК с докладом «О задачах Советов в деревне». До лета 1918 г. большинство крестьян поддерживало советскую власть, которая дала им землю. Теперь провозглашалось «перенесение гражданской войны в деревню», подавление «кулаков», «нейтрализация середняков». Сельские советы, куда избирались зажиточные, хозяйственные мужики, объявлялись «кулацкими». В противовес им создавались комитеты бедноты из шпаны, пьяниц, горлопанов. Развернулась подготовка к введению продразверстки. А ведь крестьяне составляли 90 % населения страны… Бессмысленный террор, чехословацкий мятеж, интервенция и атака на крестьянство как раз и стали теми факторами, благодаря которым гражданская война охватила всю Россию. И разгорелась уже в полную силу.

 

29. Кто заказал убийство Мирбаха?

Борьба за «российский пирог» между Центральными державами и Антантой приобретала все более острые формы. Попытки большевиков сидеть на двух стульях отнюдь не были тайной для немцев. Они, например, надавили на советской правительство и добились удаления из Высшего военного совета М. Д. Бонч-Бруевича, обнаружив его слишком уж тесные связи с британской разведкой. В июне последовали очередные жесткие требования удалить войска Антанты с Кольского полуострова. Когда вспыхнул чехословацкий мятеж, то и Ленин понял, что дальнейшее «балансирование» может плохо кончиться. Телеграфировал Юрьеву: «Английский десант не может рассматриваться иначе, как враждебный против Республики. Его прямая цель — пойти на соединение с чехословаками… чтобы низвергнуть рабоче-крестьянскую власть… На Мурманский краевой совет возлагается обязанность принять все меры, чтобы вторгшиеся на советскую землю наемники капитала встретили решительный отпор». Юрьев отвечал, что не в состоянии этого сделать. Ленин продолжал внушать ему: «Если Вам до сих пор не угодно понять советской политики, равно враждебной и англичанам, и немцам, то пеняйте на себя. С англичанами мы будем воевать, если они будут продолжать свою политику».

Но британцы уже могли себе позволить начхать на мнение Москвы. Они полным ходом обрабатывали местных руководителей, внушая им мысль о провозглашении нового государства, «Беломоро-Онежской республики» от Ладоги до Ледовитого океана. Адмирал Кемп на совещании депутатов Советов северных городов заверял, что такая республика сразу будет признана правительством Англии и на ее территории будут размещены британские войска. 6 июня иностранные газеты опубликовали заявление Юрьева: «Мурманский край на основании права на самоопределение должен заявить о своем отделении от России и провозгласить свою собственную республику под протекторатом Великобритании. Архангельск должен быть включен в новую республику». А 30 июня на объединенном заседании Мурманского Совета, Центромура и ряда других организаций (разумеется, при участии союзников) было принято решение о выходе края из-под власти Москвы.

И в результате такого шага местные лидеры попали в полную зависимость от иностранцев. Британский генерал Пуль удовлетворенно докладывал в Лондон: «Депутаты сами надели себе веревку на шею, и если они будут колебаться, я смогу заставить их быть твердыми». Ни о каком «признании» больше не вспоминалось. Союзное командование стало распоряжаться в Мурманске, как у себя дома. Началось формирование новых частей — славяно-британского, славяно-французского легионов. Офицеры были иностранными, а рядовое «пушечное мясо» набиралось из русских.

Германии такой поворот понравиться никак не мог. На совещании правительства и верховного командования под председательством кайзера было решено, что «английского государства в Северной России не должно существовать», и нужно принять все меры для его ликвидации. Большевикам немцы тоже не доверяли. Вильгельм указывал: «Мир с Россией может поддерживаться лишь страхом перед нами». Ему вторил Людендорф: «От советского правительства не следует ждать ничего хорошего, хотя существует оно по нашей милости… Опасная для нас обстановка будет сохраняться до тех пор, пока Советское правительство не признает нас без всяких оговорок Высшей Державой и не начнет действовать исходя из страха перед Германией». То есть, пока большевики не станут полными марионетками и не отдадут Россию в распоряжение берлинских хозяев.

Однако и державы Антанты не были намерены уступать конкурентам. 4 июля 1918 г., по случаю Дня Независимости США, посол Френсис опубликовал обращение к русскому народу: «Мы никогда не согласимся на то, чтобы Россия превратилась в германскую провинцию, мы не будем безучастно наблюдать, как немцы эксплуатируют русский народ, как они будут стремиться обратить к своей выгоде огромные ресурсы России» [168]. В Берлине это обращение вызвало гнев. Германия предъявила требование выслать Френсиса из России. Но высылки не последовало, а дипломатический скандал вскоре заслонил скандал куда более крупный — 6 июля в Москве был убит Мирбах…

Сведения о подготовке этой акции просачивались задолго до нее. Еще в апреле французский капитан Садуль предостерегал Троцкого и Дзержинского — дескать, по данным французской разведки, готовится провокация с покушением на Мирбаха. После чего немцы потребуют введения в Москву для охраны посольства батальона из тысячи человек. Этот батальон будет состоять из офицеров и унтер-офицеров, и в короткий срок его можно будет развернуть в дивизию, добавив рядовой состав из пленных немцев. Сообщение, как пишет Садуль, было оставлено без внимания [136]. Позже и советник германского посольства доктор Рицлер обращался к Дзержинскому, указывал на немецкие данные о возможном покушении на посла. Председатель ВЧК взялся проверить эти сведения и ответил, что кто-то умышленно обманывает или шантажирует посольство. Рицлер в сердцах заявил представителю наркомата иностранных дел Карахану, что Дзержинский умышленно смотрит сквозь пальцы на подготовку убийства. Феликс Эдмундович назвал его выпад клеветой.

А через неделю случился так называемый «левоэсеровский мятеж». Так называемый — потому что никакого реального мятежа и в помине не было [177,179]. Напомним, что большевики в ноябре 1917 г. удержались у власти лишь благодаря компромиссу. Согласившись сделать правительство двухпартийным, а во ВЦИК допустив все левые партии. Но в знак протеста против Брестского мира левые эсеры вышли из Совнаркома, перешли в «парламентскую оппозицию» во ВЦИК. А большевики, оставшись в правительстве одни, принялись спокойно, поэтапно, освобождаться от этой самой оппозиции. 11 апреля разгромили партию анархистов — под видом борьбы с грабежами и бандитизмом. 15 июня изгнали из ВЦИК меньшевиков с правыми эсерами — под тем предлогом, что другие представители этих партий поддержали чехословацкий мятеж, вошли в Самарское и иные белые «правительства». Во ВЦИК остались всего две партии, большевики и левые эсеры. Вскоре пришла очередь последних.

Главным режиссером и организатором провокации стал Свердлов. 4 июля в Большом театре открылся V съезд Советов. С важной повесткой дня — обсуждение крестьянской политики, военной политики, принятие первой советской Конституции. Тут же всплыли и противоречия с левыми эсерами. Они требовали разрыва Брестского мира — указывали, что в этом случае можно будет замириться с чехами и вместе с ними ударить на немцев. Выступали против наступления на деревню, введения продразверстки, протестовали против восстановления смертной казни. Тем не менее конфликта с большевиками они не желали. Лидер их партии Спиридонова говорила: «Порвать с большевиками — значит порвать с революцией».

Но 6 июля сотрудники ВЧК Блюмкин и Андреев явились в германское посольство. Предъявили то ли настоящий, то ли поддельный мандат с подписью Дзержинского и печатью ВЧК. Потребовали встречи с Мирбахом и убили его. Военный атташе Мюллер открыл огонь из револьвера, и террористы удрали, забыв мандат на столе. И в это же утро восстал полк ВЧК под командованием Попова, к нему примкнула часть полка им. 1 Марта. Однако повели себя мятежники, прямо скажем, странновато. Их силы почти втрое превосходили находившиеся в Москве части, верные большевикам. Да и то неизвестно, сохранили бы они эту верность? Однако у повстанцев откуда-то появилось большое количество спирта, и они вместо решительного удара принялись «бунтовать», пьянствуя в казармах. Активно действовали лишь небольшие группы — одна ненадолго захватила здание ВЧК. Арестовала нескольких сотрудников и ушла. Другая заняла телеграф, разослав обращение, где левые эсеры объявлялись правящей партией. Хотя руководство этой партии о восстании даже не знало! Вместо того, чтобы возглавить мятеж, спокойно отправилось на съезд, где вся фракция, 353 человека, была арестована.

За ночь правительство подтянуло из подмосковных лагерей латышских стрелков, был организован отряд немцев и австрийцев под командованием Белы Куна, в помощь им вооружили рабочих. И 7 июля мятежников разгромили. Они и прочухаться не успели с похмелья, как их стала долбить артиллерия, повстанцы ринулись разбегаться кто куда. В тот же день была создана следственная комиссия по поводу убийства Мирбаха и левоэсеровского мятежа. Состояла она из близких клевретов Свердлова — Стучки, Шейнкмана и Кингисеппа [140]. Следствие прошло очень быстро, а результаты были такими, какие и требовались: восстание и убийство посла организовал ЦК левых эсеров. 9 июля съезд Советов, уже состоящий из одних большевиков, продолжил работу. Постановил изгнать левых эсеров из всех Советов. Принял решения о продразверстке, о создании в деревнях комитетов бедноты, Конституцию Советской республики.

В целом-то все выглядит понятным — провокация требовалась, чтобы разделаться с последними конкурентами и установить однопартийное правление. Но остается открытым вопрос: зачем же понадобилось убивать Мирбаха? Неужели нельзя было выбрать другую форму провокации или другую цель теракта, не чреватую международными осложнениями? Кому мог помешать Мирбах? Германским спецслужбам? Нет. Он многое сделал для внедрения и развертывания немецкой разведки в России, не жалел на это выделенных ему средств. Большевикам? Опять нет. В это время в Берлине многие, в том числе кайзер и его военачальники, полагали, что надо занять более жесткую позицию по отношению к советскому правительству. Были и предложения заканчивать игры с большевиками. Они, мол, уже выполнили свою миссию, заключив Брестский мир. А теперь пора свергнуть их, и благодарный русский народ станет лучшим другом и союзником немцев.

Сдерживал подобные настроения Мирбах. Он докладывал в Берлин: «Реализация наших интересов требует поддержки большевистского правительства. Если оно падет, то его наследники будут более благосклонны к Антанте. Следует продолжить снабжение большевиков минимумом важнейших товаров, чтобы поддержать их пребывание у власти. Несмотря на все их декреты, с ними в настоящее время можно иметь дело, они сейчас более расположены к экономическому сотрудничеству, и должны быть предприняты меры в направлении будущего экономического проникновения» [168]. А вот кому Мирбах действительно мешал — так это державам Антанты. Опытный дипломат сумел взять под фактический контроль советское правительство. Знал все о всех. Где нужно — оказывал откровенное давление, где нужно — пускал в ход деньги. Представители Антанты доносили, что Мирбах стал настоящим теневым «диктатором» в Москве, и большевики вынуждены действовать по его указаниям [187]. Когда Троцкий в переговорах с Локкартом и Робинсом соглашался запустить в Россию англо-американских интервентов «по приглашению» Совнаркома, сорвал эти проекты Мирбах…

Представить события в истинном счете позволяет и судьба убийцы посла, Якова Блюмкина. За совершенное преступление его отнюдь не расстреляли. Осудили всего на 3 года. Да и то заочно. Потому что его на время убрали с глаз долой — послали на Украину. Там он создавал большевистское подполье, налаживал связи с Махно. А в апреле 1919 г. вернулся в Москву, был восстановлен в ЧК, принят в партию и стал… начальником охраны личного поезда Троцкого. Потом служил на высоких должностях в Закавказье, Монголии, на Ближнем Востоке, считался одним из лучших «международников» ОГПУ. Но в 1929 г. в Стамбуле встретился с Троцким — уже опальным, высланным из СССР. И горячо взялся помогать ему, тайно повез его письма в Москву. Первый же, кому он показал письмо, Радек, жутко перепугался и поспешил его заложить Сталину. Блюмкин был арестован и приговорен к смерти. Перед расстрелом крикнул: «Да здравствует товарищ Троцкий! Да здравствует мировая революция!» Да, это был не какой-нибудь «левый эсер», а вернейший и преданнейший кадр Льва Давидовича!

А вот еще любопытный факт. Вручая командиру латышских стрелков Вацетису награду в 10 тыс. рублей за подавление восстания, Троцкий в полушутливой форме обмолвился, что тот прекрасно действовал как солдат, но своим усердием сорвал какую-то важную политическую комбинацию. Какую? Очевидно, западные хозяева Льва Давидовича желали вызвать разрыв большевиков с немцами. А французской разведке преднамеренно забросили дезинформацию, чтобы отвести след от истинных виновников (впрочем, был ли искренним Садуль, передавая предупреждения Троцкому и Дзержинскому, или сами предупреждения являлись частью операции прикрытия — мы не знаем). Обратим внимание и на совпадение — убийство Мирбаха произошло 6 июля. В тот самый день, когда Вильсон заявил о поддержке чехословаков, благословив интервенцию. Если бы Германия в ответ на теракт двинула войска на Москву, большевикам волей неволей пришлось бы бежать под защиту стран Антанты и принять их «помощь». Вот и осуществилась бы интервенция «по приглашению».

Но не получилось. Германия сосредоточивала все силы на Западе, готовясь к наступлению на Париж, которое должно было решить исход войны. Лишних дивизий, чтобы открывать еще один фронт на Востоке или хотя бы для оккупации Центральной России у немцев не было. А Ленин в сложившихся условиях предпочел принять сторону Германии. Во-первых, захватив Украину, Прибалтику, Белоруссию, она пока не покушалась на другие российские области, оставляя их в полной власти большевиков. Во-вторых, Владимир Ильич рассчитывал, что в мировой войне немцы рано или поздно должны проиграть. Значит, и от обязательств перед ними можно будет отказаться. Но если на шею сядут англичане и американцы, избавиться от них будет трудно. Поэтому Ленин сделал все, чтобы не допустить разрыва с Германией. Распорядился начать переговоры, снова соглашаться на любые уступки, только бы сохранить мир. Однако Антанту и это устраивало! Теперь Россию можно было объявить не только предательницей союзников, но и «союзницей» немцев. И захватывать ее богатства под флагом борьбы с «германо-большевизмом».

 

30. Кто организовал цареубийство

А вот интересно, кто-нибудь пробовал свести воедино и систематизировать все мифы о российской революции, которые в разное время внедряли в историю? А напридумывали их множество, причем совершенно непохожих друг на друга. Один породили отечественные мыслители типа Горького, что большевистская революция — это сугубо русское явление. Так сказать, народное. Даже цитату Пушкина приплели про «русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Эту теорию с удовольствием подхватили на Западе, и она в ходу до сих пор. Дескать, в «цивилизованной» стране подобного кошмара произойти, конечно же, не могло бы. А уж у темного русского мужика такое специфическое свойство — то «рабская» покорность тиранам, а то вдруг за топор хватается. И крушит направо и налево, пока снова в «рабство» не попадет. Что поделать, одна из загадок русской души!

Разновидности этой легенды тиражировали в эмиграции либералы и демократы. Мол, они-то все делали правильно, свергая «прогнивший» царский режим, но вот народ оказался к демократии не готов. Не дорос еще. А подлецы-большевики, германские агенты, этим воспользовались, играя на самых низменных чувствах… Ну а в Советском Союзе создавались другие мифы. О том, как дружная и спаянная ленинская когорта большевиков будила народ, поднимая его на борьбу против эксплуататоров, иностранных империалистов, выводила из мрака религиозного мракобесия… Потом был создан миф, как явился негодяй-Сталин и уничтожил эту славную когорту…

Все это не более чем легенды. «Дружной когорты» не существовало никогда. Партия в 1917 г. переформировывалась заново, в ней на живую нитку были сшиты воедино совершенно разные «когорты», очень не похожие друг на друга. Ленинцы, «свердловцы», троцкисты, сталинисты, «левые коммунисты» (бухаринцы). И если уж говорить об общем фундаменте этих группировок, то марксизм — явление отнюдь не русское, а западное. В том числе и в виде ленинизма, троцкизма, «левого коммунизма» и т. п. Все эти течения разрабатывались за рубежом не без сильного влияния иностранцев и оттуда пришли в Россию вместе с их носителями. «Эксплуататоры» бороться с большевиками даже не пытались, сразу подались за границу. А иностранные империалисты поддерживали большевиков именно для того, чтобы получить возможность эксплуатировать Россию.

Некоторые советские лидеры, такие как Ленин, считали, что они лишь хитро используют чужеземцев в высших целях построения нового общества, но на самом деле не они, а их использовали. И вовсе не случайно в высшем эшелоне «русской» революции русских были единицы. В среднем эшелоне тоже — на уровне губерний, рабочего ядра наркоматов, пропагандистского аппарата, Реввоенсовета, ВЧК и пр. Сплошь евреи, латыши, эстонцы, поляки, мадьяры, немцы, кавказцы… Зато в советском руководстве было очень широко представлено масонство. К «вольным каменщикам» различных лож принадлежали Троцкий, Чичерин, Луначарский, Середа, Ломоносов, Ларин, Скворцов-Степанов, Петровский, Радек, Горький. В целом наблюдалась та же самая закономерность, которая проявилась уже в период мировой войны. Использовались все силы, которые можно было употребить для доламывания России. Не царской, не демократической, а России как таковой. Какой бы она ни была. И таким образом сама революция являлась не «русской», не «социалистической», а антироссийской и антирусской.

Допустим, Ленин витал в собственных теориях. Прожив большую часть сознательной жизни за границей, искренне считал русский народ «отсталым», был уверен, что ему «надо учиться у немцев». И был искренним фанатом революции. В письме к американским рабочим в августе 1918 г. утверждал: «Тот не социалист, кто не пожертвует своим отечеством ради социалистической революции». Очень хорошо! Подобный деятель для «мировой закулисы» был вполне приемлем. Требовалось только окружить его подходящими советниками и подправлять в нужную сторону. А Троцкий все русское откровенно презирал и ненавидел. Даже царь-пушку и царь-колокол называл «тяжелым московским варварством» [139]. В своих теориях «перманентной революции» русскому народу он отводил роль всего лишь «охапки хвороста», которой предстояло сгореть ради торжества мирового социализма. А Сидней Рейли писал про Льва Давидовича кое-что еще очень важное — причем писал об этом неоднократно. Указывал, что Троцкий — человек, которого «можно купить за деньги» [150]. Ну да это ж вообще одно из ценнейших качеств! Как же не поддержать такого?

Весной 1918 г. положение Советской власти казалось упрочившимся. «Триумфальное шествие» завершалось, последние очаги Белого движения добивались, с немцами был мир, Антанта тоже вела себя «дружески». И начались реформы по кардинальному переустройству государства. На ленинских принципах. Чтобы стало «одной конторой и одной фабрикой с равенством труда и равенством платы». И вот тут мы еще раз должны вспомнить фигуру «незаметного» Ларина-Лурье. В свое время — подручного Парвуса, тестя Бухарина, человека, близкого к Троцкому. После Октябрьской революции он мелькнул было в первом составе большевистского правительства, но снова ушел «в тень», на второй план, стал членом президиума ВСНХ. Однако влияние он имел огромное. С какой-то стати заслужил репутацию «экономического гения». Сблизился с Лениным, был назначен председателем Комитета хозяйственной политики ВСНХ. Владимиру Ильичу нравились его идеи (сам он, кстати, сказать, экономистом был неважным). Именно Ларину принадлежит авторство системы, которую впоследствии назвали «военным коммунизмом». Запрет свободной торговли, вместо нее — товарообмен. Хлебная монополия государства — и труд за пайку хлеба.

Уже в апреле Ленин в статье «Сумеют ли большевики удержать власть или очередные задачи советской власти» выдвинул программу реализации моделей Ларина: «Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность являются в руках пролетарского государства, в руках полновластных Советов, самым могучим средством учета и контроля… Это средство контроля и принуждения к труду посильнее законов конвента и гильотины». «От трудовой повинности в применении к богатым советская власть должна будет перейти… к большинству трудящихся, рабочих и крестьян» [93]. Никакого голода в большинстве районов России еще и в помине не было! Хлебная монополия являлась самоцелью. Все должны работать — и только в этом случае получать продовольствие. Так что попробуй не подчинись! В июле, после разгрома левых эсеров, все это начало претворяться в жизнь. Торговля пресекалась. Пути «мешочникам» перекрыли заградотряды. А в деревню поехали продотряды отбирать у крестьян «излишки» продуктов. И как раз в результате этих мер в городах начался голод. Начались и восстания возмущенных крестьян. Против них направлялись каратели, латыши и «интернационалисты». Лилась русская кровь…

Кроме экономических реформ проводились национальные. В национальном вопросе Ленин не был сторонником крайностей. Из тактических соображений допускал союз с националистами против «великодержавного шовинизма». Но и против национализма боролся. Он полагал, что приоритет должен отдаваться классовому делению. Пролетарий-русский и пролетарий-инородец будут вместе выступать против русской и нерусской буржуазии, а со временем эти самые пролетарии сольются в единую общность. Примерно таких же взглядов придерживался ученик Ленина Сталин, ставший наркомом по делам национальностей. В период борьбы за власть большевики подхватили лозунг «права наций на самоопределение», которым оперировали и меньшевики, и эсеры. Но с этим лозунгом Советское правительство обожглось — сыграли-то на нем немцы, подмяв отделившиеся республики.

Поэтому формально «право наций» было сохранено, но на территории, которая осталась от России, ввели другую форму «самоопределения» — автономию. Первая автономная республика, Татаро-Башкирская, была создана весной 1918 г. В ходе переговоров с мусульманскими революционными лидерами Султаном Галиевым и Муллой нур Вахитовым Сталиным вырабатывались механизмы подобных образований. Он постарался ограничить первоначальные запросы националистов и ввел принцип, соответствующий ленинским установкам: советская автономия отличается от «националистической буржуазной» и должна основываться не на расовых или религиозных, а на классовых вненациональных критериях [27].

Но летом 1918 г. Сталин был направлен в Царицын. Уполномоченным по сбору продовольствия, а по сути ему пришлось там стать командующим, возглавить оборону от казаков Краснова. И этим назначением Иосиф Виссарионович оказался фактически отстраненным от исполнения обязанностей наркома. Обозначенные им принципы стали нарушаться. Впрочем, они нарушались уже с весны. Среди советских лидеров были такие, кто проталкивал иную линию. Сталин и Ленин еще в 1912 г. выступали против попыток Бунда оформить свою «культурно-национальную автономию» внутри партии. Теперь же под эгидой Свердлова была создана особая «Еврейская коммунистическая организация» со штаб-квартирой на Варварке, издавалась газета на идиш. В июле правительство издало декрет о наказании за антисемитизм. «Совнарком предписывает всем Советам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения. Погромщиков и ведущих погромную агитацию ставить вне закона…» И еще как ставили! С. П. Мельгунов приводит пример, как в Харькове молодую девушку расстреляли только за то, что она в частном разговоре упомянула слово «жид» по отношению к Стеклову (Нахамкесу) [103]. О наказании за «антирусизм», как нетрудно понять, и речи не было. Что вело не к ликвидации, а напротив, к нагнетанию межнациональной розни. На местах комиссары, соплеменники свердловых и стекловых, задирали нос, наглели, унижали русских. В ответ поднималось озлобление. И лилась кровь…

В целом же нетрудно заметить закономерность. Сперва революция нацеливалась на слом Российского государства. А когда эта цель была достигнута, ее перенацелили на русский народ. На его максимальное ослабление, «денационализацию», психологическую переделку. Стержнем русских традиций всегда было Православие. И на него начались гонения. Если первый лихой наскок Коллонтай обернулся позорным конфузом, то по мере укрепления советской власти натиск наращивался. По декрету «Об отделении школы от церкви, а церкви от государства» Православная Церковь переставала признаваться «юридическим лицом». Развернулись конфискации ее имущества, зданий, закрывались храмы и монастыри. Официальной команды на репрессии священнослужителей еще не было, но местным властям в данном вопросе была открыта «зеленая улица». По городам и весям начались расстрелы священников по обвинениям в «контрреволюции».

И подчеркнем, гонения на Православие были целевыми. Ислам им подвергся в меньшей степени. Мулл и имамов за «контрреволюцию» тоже расстреливали. Но советские представители на местах призывались к осторожному обращению с «национальными особенностями». Часть татарских, башкирских, азербайджанских большевиков прямо обозначала себя «левыми мусульманами», и их «умеренная» религиозность не являлась препятствием для пребывания в партии. Ни один источник не приводит сведений о конфискации синагог и казнях раввинов. И в то же самое время, когда убивали русских священников и оскверняли русские храмы, в Советской России продолжала действовать… американская Христианская ассоциация молодежи! Мало того, американские сектанты помогали большевикам! М. Д. Бонч-Бруевич в июле 1918 г. писал о Христианской ассоциации: «Это учреждение помогло нам кормить на боевом фронте десять тысяч бойцов Красной армии» [154].

Шел слом русских традиций, систем ценностей. Крушилась русская (и православная) мораль. На этом поприще бесспорно лидировала Коллонтай. Тут уж у нее без всяких сбоев дело получалось. Александра Михайловна в своих статьях и брошюрах поучала, что половая связь между мужчиной и женщиной должна восприниматься всего лишь как «стакан воды» — захотелось, удовлетворил потребность и забыл. Причем саму народную комиссаршу, очевидно, «жажда мучила» постоянно. Даже многочисленных «стаканов воды» ей оказывалось мало, требовались более «изысканные напитки», в уютных объятиях Коллонтайши гостили не только мужчины, но и дамы из большевистского «бомонда».

Идеи половой свободы поддержал Троцкий. И для революционеров низших уровней эти установки оказались очень соблазнительными, кое-где их кинулись воплощать. Во Владимире издали приказ, что девушки с 18 лет обязаны отдаваться по разнарядке, наподобие «всеобщей трудовой повинности», создали специальное бюро, где все женщины должны были зарегистрироваться для таких надобностей [56]. Генерал Пуль докладывал в военное министерство Англии, что в некоторых северных городах создавались «комиссариаты свободной любви», а за отказ выполнять «обязанности» женщин подвергали публичной порке. При одном пленном комиссаре был найден документ: «Сим удостоверяется, что товарищ Едиоников уполномочен взять для себя молодую девушку. Никто не должен оказывать ему никакого сопротивления» — с подписью и печатью [56]. Но такая разнузданность грозила подорвать дисциплину. Против Коллонтай выступили Ярославский, Семашко, Сольц. Отстаивали «революционный» аскетизм и призывали «беречь половую энергию для строительства коммунизма».

Вообще-то у революционеров со свободой любви традиционно было «все в порядке». Плеханов жил с женой и Коллонтайшей дружной «тройкой». Ленин точно так же сошелся с Инессой Арманд. Переезжали в разные страны втроем, селились втроем, в Россию через Германию ехали втроем в одном купе. И что бы там Надежда Константиновна ни думала, но крупных скандалов не отмечено. Свыклась, общалась с Арманд как с подружкой. Свердлов на этот счет тоже был не промах. Еще в юности, руководя подпольщиками в Нижнем Новгороде, окружал себя девицами и использовал их не только для печатания прокламаций. А став председателем ВЦИК, разъезжал по стране с целым штатом симпатичных секретуток. Чичерин был гомосексуалистом. Возможно, это помогало на дипломатическим поприще — поскольку сей «изыск» был распространен в высшем свете Германии, Австро-Венгрии… Тем не менее сексуальный беспредел в стране мог развалить всю работу, а поведение Коллонтай было слишком уж вызывающим. Поэтому в ЦК на нее нажали, заставили зарегистрировать брак с Дыбенко, а «бюро» и «комиссариаты свободной любви» прикрыли.

По другим направлениям «переделка» страны и народа продолжалась полным ходом. Перечеркивалась преемственность с прежней Россией. На субботниках сносились памятники царям, полководцам, государственным деятелям. Вместо них на скорую руку ставились уродливые монументы Каляеву, Разину, Пугачеву, Конституции. Отменялись все старые праздники. Вместо них Свердлов наметил новые: годовщина «кровавого воскресенья», день Парижской коммуны, день всемирной солидарности трудящихся, годовщины Февральской и Октябрьской революций… Придумывались и новые ритуалы праздников с шествиями, демонстрациями, массовыми балаганными действами.

И сами эти празднества широко использовались для перелицовки народного сознания. Становились новыми «вехами» годичного цикла, на которые надо ориентироваться в жизни. Служили нагнетанию жестокости. В каждой публичной речи раз за разом повторялось — «кровь», «смерть», «уничтожим», «истребим». В шествиях и театрализованных акциях чучела «буржуев» болтались на виселицах, сжигались, потрошились. Стоит обратить внимание на еще одну характерную особенность. Настойчиво внедрялось понятие «жертв на алтарь революции». Эту фразу можно понять в переносном смысле. А можно и в прямом. Особенно если учесть, что атеизм большевиков — это тоже миф. Да, в партии были убежденные атеисты. Но далеко не все.

Например, масонские учения, как ранее отмечалось, не атеистичны. Их символика, ритуалы, теории восходят к древним сакральным культам, гностическим теориям. В чем смыкаются с каббалистикой. И даже рожденные в масонских кругах идеи либерализма, противопоставляющие религии «просвещение», не являются полностью атеистичными. Их истоки — в одном из направлений гностицизма, которое базировалось на известной библейской легенде о «яблоке познания». Но выводы делало не библейские. Бог (у гностиков — «Демиург») рассматривался как злое начало, поскольку запрещал вкушать «плод познания». А благим началом признавался тот, кто подтолкнул вкусить его. Змий. Именно он был божеством «просвещения». В его честь якобинцы французской революции строили «храм Разума», ему приносили жертвы на гильотинах. Ну а Свердлов и ряд его соратников, в отличие от Троцкого или Бухарина, к масонству не принадлежали, но являлись убежденными последователями темных оккультных учений [182].

Поэтому для некоторых «посвященных» понятие «жертвы на алтарь революции» являлось вполне осознанным. За успехи надо платить кровью неким потусторонним силам. А не хочешь сам ложиться на «алтарь» — клади других. И многие бессмысленные убийства в период установления советской власти вызывают подозрения о таких «жертвоприношениях». А в июле разыгралась кровавая драма цареубийства…

Сразу после отречения Николай II высказывал Временному правительству пожелание выехать в Англию. И правительство соглашалось, сочло это хорошим выходом из положения. Соглашались и англичане, 23 марта 1917 г. Бьюкенен сообщил о положительном решении кабинета. Благородно повело себя и германское командование. Заверило, что «ни одна боевая единица германского флота не нападет на какое-либо судно, перевозящее государя и его семью». В апреле группа патриотических офицеров подготовила для царя побег в Швецию, но он отказался. Считал, что вскоре выедет официально. Однако англичане после различных проволочек вдруг сделали резкий поворот. И тот же Бьюкенен передал в российское министерство иностранных дел ноту: «Британское правительство не может посоветовать Его Величеству (королю Великобритании Георгу V) оказать гостеприимство людям, чьи симпатии к Германии более чем хорошо известны». Вот так! Государя, столько сделавшего для союзников, до конца сохранявшего верность им, голословно обвинили в прогерманских симпатиях! [127]

С этого момента участь царя и его семьи была фактически предрешена. Временное правительство «намек» союзников поняло, отношение к императору сразу изменилось, и на совещании четверых министров-масонов, Львова, Терещенко, Некрасова и Керенского, было принято решение сослать Романовых в Тобольск. Когда к власти пришли большевики, они намеревались устроить над царем публичное судилище. Этой идеей очень вдохновился Троцкий, намеревался блеснуть в роли главного обвинителя. Но после изучения материалов следствия, собранных Временным правительством, выяснилось — никакого компромата на Государя накопать не удалось, и «красивого» процесса не получится. Конечно, это не остановило бы большевиков. Но добавился еще один фактор. «Силы неведомые», имевшие своих эмиссаров в высших эшелонах советской власти, наметили — убийство должно быть ритуальным.

Курировал операцию Свердлов [31]. Но в тайну был посвящен не только он. Часть переписки, предшествовавшей цареубийству, шла через Зиновьева и Урицкого. Вызывает ряд вопросов и роль Троцкого. В мемуарах он утверждал, будто узнал о расстреле Николая II и его семьи пост-фактум. Вообще отсутствовал в Москве, был на фронте. А когда вернулся, Свердлов сообщил ему о случившемся. Лев Давидович вроде бы поинтересовался: «А кто решал?» Свердлов ответил: «Мы здесь с Ильичем решали». И Троцкий согласился, что сделано все правильно, революция должна сжечь за собой мосты. Это ложь от начала до конца. В описываемое время Лев Давидович еще ни разу не выезжал на фронт, впервые он отправился туда 8 августа. А протоколы заседаний Совнаркома свидетельствуют, что он находился на том самом заседании 18 июля, на которое явился Свердлов и доложил о расстреле царя. А ведь Троцкий обладал завидной памятью. Зачем же ему понадобилось врать? Зачем-то понадобилось.

Обращает на себя внимание «почерк». Так же, как с приглашением интервентов в Мурманск, операция осуществлялась якобы по инициативе местных властей. Однако в действительности все было подчинено идее ритуала. Именно для этого царя и его семью с немалыми трудностями перевезли в Екатеринбург, хотя могли без хлопот убить в Тобольске. Но Екатеринбург был «вотчиной» Свердлова, там верховодили его верные подручные Юровский, Голощекин, Белобородов, Войков (Вайнер), Сафаров (Вольдин). Ради ритуала в январе 1918 г. у купца Шаравьева был куплен дом на имя инженера Ипатьева — династия Романовых началась в Ипатьевском монастыре и должна была завершить путь в «доме Ипатьева» [124].

Предлоги для убийства критики не выдерживают. Угроза побега? Николай Александрович с больными сыном и женой, с тремя дочерьми бежать никак не мог. Безвыходное положение Екатеринбурга? Дороги на Пермь и Вятку оставались свободными, чехи были еще далеко. Впрочем, чехи подчинялись иностранному командованию. А к смерти царя и его близких иностранцы тоже оказываются причастными. И опять вместе, как немцы, так и «союзники». Если бы Германия в Бресте предъявила требование передать ей Николая II, то, сами понимаете, большевики не посмели бы возражать. Не предъявила. Судьба «кузена Никки» Вильгельма II ничуть не озаботила. Точнее, нашлись рядом советники, постаравшиеся, чтобы не озаботила — ранее уже отмечалось, что немецкие политики и военачальники считали «монархическую идею» в России опасной для Германии, способной привести к единению и усилению русских [168]. А при переезде из Тобольска в Екатеринбург удалось вырваться на свободу воспитателю наследника швейцарцу П. Жильяру. Он обратился к британскому консулу, описал ситуацию и молил предпринять меры для спасения Николая Александровича, его жены и детей. Однако получил ответ, что, по мнению англичан, положение царя «не является угрожающим» [127]!

А «силы неведомые» действовали. Позже, удирая из Екатеринбурга, участники преступления забыли телеграфные ленты с шифровками переговоров. Следователю Н. А. Соколову с помощью специалистов по шифрам удалось прочесть их только в 1922 г. И выяснилось, что приказ на цареубийство был отдан из-за океана. Процитирую О. А. Платонова. «В одном из этих сообщений Свердлов вызывает к аппарату Юровского и сообщает ему, что на донесение в Америку Шиффу об опасности захвата царской семьи белогвардейцами или немцами последовал приказ, подписанный Шиффом о необходимости «ликвидировать всю семью». Приказ этот был передан в Москву через Американскую миссию, находившуюся тогда в Вологде, равно как через нее же передавались в Америку и донесения Свердлова» [124].

В ночь на 17 июля были зверски убиты государь император, царица Александра Федоровна, наследник Алексей, царевны Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия, врач Боткин, повар Харитонов, лакей Трупп и комнатная девушка царицы Демидова. Н. А. Соколов, участвовавшие в расследовании генерал М. К. Дитерихс и английский журналист Р. Вильтон приводят доказательства, что убийство являлось жертвоприношением [31, 48, 147, 124]. Для участия в обряде из Москвы прибыл неизвестный высокопоставленный человек, «похожий на раввина, с черной как смоль бородой». В подвале, где совершалось преступление, удалось обнаружить две каббалистические надписи. Тела жертв были полностью уничтожены на огне и с помощью кислоты — ведь иудейский ритуал жертвоприношения предусматривает «всесожжение» жертвы.

И в тот же день, 17 июля, неподалеку от Екатеринбурга, в Алапаевске, были уничтожены настоятельница Марфо-Мариинской обители великая княгиня Елизавета Федоровна, содержавшаяся при ней монахиня Варвара, великий князь Сергей Михайлович, князья Иоанн, Константин, Игорь Константиновичи, Владимир Палей и Ф. Ремез — их живыми сбрасывали в шахту. Что также напоминает часть ритуала — известного с двумя козлами. Одного убивают в алтаре. А на другого, козла отпущения, возлагают свои грехи и изгоняют в пустыню, в жертву демону тьмы и ночи Азазелю [124]. Изгоняют тоже на смерть, но к нему запрещено прикасаться. Он должен сам уйти и где-то погибнуть — как заставляли жертвы в Алапаевске самим идти по доске и падать в шахту. Вот вам и «бессмысленный русский бунт», и «дружная когорта», боровшаяся с «религиозным мракобесием»…

 

31. Загадки гражданской войны

С датой 6 июля, когда Вильсон провозгласил открытую интервенцию и был убит Мирбах, связано еще одно событие. В ночь на 6 июля восстал Ярославль. Организовал выступление Борис Савинков. Бывший террорист, человек смелый и жестокий. В свое время принял участие в убийствах министра внутренних дел Плеве, великого князя Сергея Александровича, в покушениях на царя и ряд сановников. При Керенском стал управляющим военным и морским министерством. Но понимал, что страну может спасти лишь диктатура, за сочувствие «корниловской программе» был уволен и исключен из эсеровской партии. В ноябре 1917 г. побывал на Дону, и Корнилов с Алексеевым заключили с ним соглашение о взаимодействии — хотя большинство офицеров ненавидело его, но сочли, что такого человека лучше иметь союзником, чем врагом.

В Москве Савинков установил связь с чехословацкой, французской, английской миссиями — в том числе с Локкартом, Рейли. Просил помочь. Вряд ли Борис Викторович мог себе даже представить, что в марте 1918 г. Локкарт заключил с Троцким «джентльменское» соглашение. Англия прекращает помощь «конттреволюционерам», а за это большевики прекращают свою агитацию в Англии. Разумеется, пресечь агитацию можно было проще: выслать или посадить советского эмиссара в Лондоне Литвинова. Но нет, зачем-то понадобилось договариваться. Видимо, чтобы иметь повод отказаться от поддержки Корнилова. Тем не менее Савинкову иностранцы как будто начали помогать, выделили деньги. А большего ему пока не требовалось. Организатором он был великолепным, и в короткие сроки возник «Народный союз защиты родины и свободы». К маю он насчитывал 5 тыс. человек, разбитых на подразделения, десятки, пятерки. В июне планировалось восстание в Москве. И оно имело все шансы на успех. Решительный удар по советскому руководству, а дальше и население поддержит.

Но под влиянием иностранцев план был отвергнут. Савинкову внушили опасения, что столица окажется в окружении, запасов продовольствия в ней нет, начнется голод. Представители союзников подсказали другой вариант. Перенести сроки на месяц и поднять восстание в городах Поволжья — Рыбинске, Ярославле, Муроме, Костроме, Казани. Англичане в это время высадятся в Архангельске. Ярославль — ключевая база на пути из Архангельска к Москве. Захват города савинковцами откроет дорогу на столицу. Через Казань повстанцы соединятся с чехами и белогвардейцами. И совместными ударами большевики будут сметены.

Отсрочка восстания принесла горькие плоды. Чекисты сумели выйти на след подполья. Были разгромлены казанская и частично московская организации. Но все же исключительная конспирация (каждый знал лишь членов своей пятерки) позволила Савинкову сохранить главные силы и перебросить их на Волгу. Время выступления было согласовано с представителями Антанты, поэтому совпадение с датой 6 июля вряд ли было случайным. Те, кто определял с Савинковым дату, очевидно, знали о готовящейся провокации в Москве. И начало восстания принесло довольно легкую победу. Стоило офицерским отрядам появиться на улицах Ярославля, к ним стали примыкать горожане, местные руководители большевиков были перебиты и арестованы, остальные в панике разбежались.

Но в других местах было хуже. В Рыбинске, Муроме и Ростове советская сторона оказалась готовой к отпору. После уличных боев выступления в этих городах были подавлены. А с 7 июля красные части стали стягиваться к Ярославлю. Повстанцы, оставшись в изоляции, все же уступать не собирались. Ведь они рассчитывали на скорую поддержку извне. И таким важным казалось удержать Ярославль, пока она придет, эта поддержка! Формировались отряды Северной Добровольческой армии под командованием полковника Перхурова, в строй становились гимназисты, мастеровые, приказчики. Рылись окопы, строились баррикады. Большевики собрали значительно превосходящие силы, подвезли сотни орудий. Началась жесточайшая бомбардировка. Пылающий Ярославль превратился в огненный ад. Но и в этом аду отряды Перхурова и Савинкова держались. Отбивались 16 дней… А обещанной высадки союзников так и не произошло. Савинков писал: «Мы остались висеть в воздухе в Ярославле. Восстание утратило смысл. Мы оказались в положении людей, обманутых иностранцами».

21 июля, сломив оборону, красные части ворвались в город. И пошло истребление. Захваченных повстанцев расстреливали на месте. Отряд во главе с генералом Карповым попытался спастись, сдавшись находившейся в Ярославле германской комиссии по делам пленных, то есть чтобы их юридически считали военнопленными Германии. Но немцы отстаивать их жизни не стремились — по первому требованию выдали большевикам, и все были перебиты. К 24 июля последние очаги сопротивления захлебнулись в крови… Почему же так произошло? Момент был исключительно выигрышным. Восстание оттянуло на себя лучшие красные части. Времени на переброску десанта было предостаточно. Его высадка вызвала бы панику, прорыв на Ярославль мог осуществиться без всякого труда, а там и до Москвы было рукой подать… Но поддержать Савинкова — значило свержение большевиков и приход к власти нового правительства. Белой диктатуры, которая начнет выводить страну из хаоса. Стоило ли помогать Февральской и Октябрьской революциям, чтобы теперь давать обратный ход?

Между тем операция в Архангельске разыгралась, как по нотам. Иностранные посольства, прожившие полгода в тихой и спокойной Вологде, вдруг засобирались переезжать. Снялись с места и перебрались в Архангельск. Сюда же стекались офицеры из подпольных антисоветских организаций. И многие ехали по направлениям, полученным от английской или французской миссий! Устраивались на службу в местных красных частях — командование этих частей уже состояло в заговоре, организованном британскими разведчиками. О скорой высадке союзников знали все кому не лень! Знали савинковцы и повстанцы Ярославля, а уж в Архангельске об этом открыто говорили на базарах. И войска Антанты на Севере вели себя по отношению к большевикам уже совсем не миролюбиво. В июле из Мурманска они начали наступление на Петрозаводск, продвинулись на 300 км до станции Сорока, разгоняя Советы.

Но вот вам еще загадка. Наркомвоен Троцкий почему-то не принял никаких мер для усиления обороны Архангельского порта и края! Дополнительных, надежных войск (хотя бы из тех же «интернационалистов») сюда не перебрасывалось. Ревизий для проверки готовности к отпору не посылалось. Приказов о всеобщей мобилизации и повышении бдительности не отдавалось. И десантная операция прошла очень легко. Через неделю после того, как большевики подавили Ярославль. Как только стало известно о приближении флота Антанты, капитан II ранга Чаплин поднял в Архангельске восстание. Местная власть во главе с Кедровым и Нацаренусом бежала. Система обороны сразу рассыпалась, как карточный домик. Красноармейцы перешли на сторону заговорщиков или были разоружены. И 2 августа союзники высадились совершенно беспрепятственно.

Силы их и на этом театре войны были небольшими — 4 батальона англичан, 4 батальона американцев и батальон французов. Но против большевиков поднялись горожане, крестьяне. Красные отряды в панике бросали имущество и оружие, захватывали поезда и пароходы, удирая куда глаза глядят. Во всем обширном Северном крае советская власть исчезла за несколько дней. Однако иностранцы действовали совсем не так решительно, как немцы в феврале 1918 г. Они долго выжидали, осматривались, позволив красному командованию восстановить линию обороны между Вологдой и Плесецкой. А когда начали продвигаться, то следовали вперед только до тех пор, пока не встретили организованное сопротивление. После чего остановились. Да в общем-то английским солдатам, направленным на Север, правительство заранее объявило, что они назначаются «для оккупации, а не для боев». А генерал Пуль, принявший объединенное командование, откровенно поставил точки над «i»: «Союзники явились для защиты своих интересов, нарушенных появлением в Финляндии германцев».

Все эти «странности» в поведении западных держав однозначно показывают, что они вовсе не собирались свергать большевиков. Они просто прихватывали то, что «плохо лежит». Причем то, что можно урвать без лишних усилий и жертв. Точно так же было и на юге. Например, Верховный совет Антанты в Париже принял решение, что Среднюю Азию, которая осталась «бесхозной», надо передать под мандат Англии. В июле в Туркестане восстали против большевиков русские рабочие-железнодорожники. Обратились за помощью к союзникам, и те сразу откликнулись. В Закаспийскую область было направлено несколько британских полков. Обратился к англичанам и Бакинский Совет — с просьбой защитить от турок. Ну уж понятное дело, нефть упускать не хотелось. В Баку прибыл из Ирана британский десант. Однако и здесь особого желания проявлять доблесть и воинское мастерство союзники не имели. Как только турки довольно незначительными силами (около 6 тыс. штыков) повели наступление, англичане сели обратно на корабли и убрались прочь. Бежал и Бакинский Совет, призвавший их. Город был взят, 30 тыс. человек вырезано.

Летом 1918 г. Советская республика очутилась в «кольце фронтов». И когда мы глядим на карты в школьных учебниках и исторических трудах, это «кольцо» выглядит очень внушительно. С одной стороны — «чехословаки», с другой — «немцы», с третьей — «англичане», там — «белоказаки», «Деникин»… Остается диву даваться, как же отбиться удалось? Но на самом-то деле положение на большинстве фронтов регулировали иностранцы. И вели они себя настолько пассивно, что в эти же самые месяцы, в июле-августе 1918 г., большевики смогли выделить крупные контингенты на «внутренний фронт», в продотряды и заградотряды. Причем против крестьянства отряжали лучших! Латышей, «интернационалистов», новые красноармейские части, сформированные из 19-летних. То есть не затронутых разложением в старой армии. (И с еще не оформившимся характером — таких, чью психику проще подчинить, обработать, превратить в послушных исполнителей и карателей, пусть участся у «интернационалистов»). Самым мощным и эффективным оружием в гражданской войне являлись броневики, у Советской республики их насчитывалось 122. Из них 6 было на Западном фронте, 45 на Южном, 25 на Восточном, а 46 оставались в тылу, обслуживали карателей!

Боевые действия, которые на самом деле были напряженными, гремели только на Дону, под Царицыном, на Кубани, Северном Кавказе, где большевикам противостояли казаки и деникинцы. Но и здесь не обходилось без «странностей». Как уже отмечалось, Германия поставляла оружие и боеприпасы Краснову. Закрывала глаза на то, что часть вооружения уходит с Дона к Деникину, хотя он провозглашал верность союзу с Антантой. Но и большевикам немцы помогали. С. П. Мельгунов и А. И. Деникин сообщают, что германская разведка в Москве выдавала чекистам офицеров, которые обращались к немцам в надежде найти поддержку в антисоветской борьбе [46]. С. Е. Трубецкой писал, что немцы выследили и «подарили» большевикам подпольную «Военную организацию» во главе с М. Лопухиным. Однако насчет военных действий Германия выставила ряд условий. Позволяла красным воевать с белыми как угодно, но запретила приближаться к железной дороге Воронеж — Ростов. И Краснову запретила. Хотя Воронеж был у красных, а Ростов у белых. Но дорогой пользовались сами немцы, получали по ней поставки из Советской России. Так что — деритесь-ка где-нибудь подальше.

Ну а на Востоке чехословаки действовали крайне вяло. Провозглашалось, что они по-прежнему сражаются за независимость своей родины, но их путь в Чехословакию лежит через Россию, где надо разбить большевиков, германских и австрийских союзников. Однако «яркие» победы одерживались лишь в тех случаях, когда слабые красные части удавалось разогнать одной атакой или несколькими артиллерийскими залпами. Если же встречали стойкое сопротивление, на рожон предпочитали не лезть. Останавливались и уступали инициативу русским белогвардейцам. Зато чехи не стеснялись выставлять крупные денежные счета за «освобождение» русских городов, заводов [21]. Трофеи гребли в собственную пользу. Бывший военфельдшер Гайда, произведенный Сибирским «правительством» в генералы, сформировал пышный конвой, одетый в мундиры императорского конвоя, только с вензелем не Николая II, а собственным. И коллекционировал «подарки». В городах, куда он прибывал, заранее намекали, что благодарные жители должны преподнести ему что-нибудь. Желательно золото, драгоценные камни. «Подарками» были заполнены несколько вагонов его поезда.

А сам ход операций, которыми руководили французские и британские генералы, вызывает множество недоуменных вопросов. Достаточно было одного натиска, чтобы красные бросили Екатеринбург. Как указывалось в прошлой главе, они кинулись наутек так поспешно, что забыли даже уничтожить сверхсекретные шифровки. Но этот натиск почему-то был предпринят только в августе. После того, как совершилось цареубийство.

В Пензе 10 тыс. чехословаков за пару часов сбросили советскую власть. Куда было бы логично наступать? На северо-запад, на Москву? Нет, они двинулись на восток, на Самару. Конечно, это был важный центр на Волге, узел путей сообщения. Конечно, на Волге чехи были поближе к своим собратьям, действовавшим на Урале. Но был еще один важный фактор. В Самаре находился золотой запас России. Слитки, монеты, ювелирные изделия на сумму свыше 600 млн. руб., да ценных бумаг на 110 млн. Правда, большевики во главе с Куйбышевым в последний момент успели погрузить золотой запас на пароходы и отправить в Казань. И чешские части Чечека, усилившись за счет войск Самарского «правительства», повели дальнейшее наступление… нет, опять не на Москву. А на север, на Казань.

Но и действия красного верховного командования тоже выглядят загадочными! Казань — важный губернский город, занимает исключительное стратегическое положение. Здесь располагался штаб Восточного фронта. Опять же — золотой запас… Чехи и на Волге чудес героизма не проявляли, продвигались ни шатко ни валко. А белые дружины Каппеля дрались отчаянно, но были слишком малочисленными. В результате от Самары до Казани фронт полз целых 2 месяца… Однако Троцкий и в этом случае проявил странную медлительность и нераспорядительность. За 2 месяца для обороны Казани не было сделано ничего. Ни подкреплений, ни строительства укрепленных позиций… И золотой запас за 2 месяца эвакуировать не удосужились. Можно, конечно, сделать скидку на неопытность Льва Давидовича. Но ведь рядом с ним работали многочисленные профессиональные военные. И иностранные советники…

6 августа отряд Каппеля дерзко атаковал Казань и ворвался в нее, не встретив заметного противодействия. Горожане поддержали его восстанием. Красные части ударились в бегство. Штаб Восточного фронта во главе с Вацетисом едва спасся, удирая в Свияжск. И только после этого Троцкий забил тревогу! И дополнительные силы сразу нашлись! Под Казань спешно перебрасывались латыши, полки с Западной завесы (стоявшие на демаркационной линии с немцами), отряды броневиков и аэропланов, артиллерия. С Балтики по Мариинской системе каналов переправлялись на Волгу флотские миноносцы.

8 августа Троцкий и сам впервые выехал на фронт. Правда, «первый блин» у него чуть было не получился «комом». Его поезд попал под Свияжском в мешанину отступающих частей. В общей панике прошел слух, что чехи прорвались и перерезали железную дорогу. Лев Давидович перепугался и готовился скрыться. Стал срочно менять внешность, переоделся, сбрил усы. Но то ли слух был ложным, то ли имел место всего лишь рейд чешской разведки. Бежать и прятаться наркому не потребовалось. Об этом факте узнали даже белые от пленных, хотя сам Лев Давидович в своей автобиографии по понятным причинам обошел его молчанием.

Зато потом, придя в себя, он отыгрался на других. Объявил в приказе, что в отступающих частях первым будет расстрелян комиссар, вторым — командир. Смертные приговоры выносил одним росчерком пера. Только ответственных партийных и советских работников, которых Троцкий счел дезертировавшими со своих постов, было расстреляно 27 человек. А рядовых красноармейцев отправляли на смерть пачками. В бежавших полках Лев Давидович, вспомнив законы Древнего Рима, устроил «децимацию» — рассчитывали по жребию и казнили каждого десятого. И это Троцкому явно нравилось. Он упивался от всевластия, от сознания собственного величия. Впрочем, и в глазах других умел себя вознести.

Любопытные воспоминания о нем оставила Лариса Рейснер, будущая жена Радека. Она тоже приехала повоевать, была назначена комиссаршей на военную флотилию, и как раз «с нее» Всеволод Вишневский писал потом главную героиню «Оптимистической трагедии». Но «с нее» ставлю в кавычки. Рейснер на ту идеальную комиссаршу была совсем не похожа. Помните сцену из «Оптимистической трагедии» — выстрел в матроса и сакраментальная фраза: «Ну кто еще хочет комиссарского тела?» К телу Рейснер такие строгости не относились. В большевистском «высшем свете» она пользовалась чрезвычайным успехом. Ее окружали поклонники, заваливали подарками. И она, как правило, не обманывала ожиданий. Устраивала приемы для избранных, где при мужчинах принимала ванны из шампанского. Она и с Коллонтай сошлась не только в идейном плане, но и в плане их «комиссарских тел». А в Свияжске Рейснер писала, что Троцкий «расстреливал красноармейцев как собак». Но у нее это вызвало восхищение! Лев Давидович, творивший суд и расправу, показался ей таким великим и прекрасным, что Рейснер даже возмечтала… родить от него ребенка. Что ж, Троцкий до нее снизошел. Счел это в порядке вещей. Правда, зачать ребенка не удалось, но ведь все равно не напрасно дело делалось. Как раз после этого нарком и поставил ее комиссаршей флотилии…

Но драконовские меры дали и реальные результаты. Бегство остановилось — попробуй-ка, побеги! Подтягивались свежие соединения и техника. А с другой стороны, и наступление противника после взятия Казани вдруг как-то само собой… выдохлось. Чехов здесь действовало всего ничего. Они попытались двигаться на Свияжск — всего одним полком. По инерции, ведь Казань-то досталась за здорово живешь, так почему же не идти дальше? Но в 40 км от захваченного города наткнулись вдруг на собранную Троцким массу войск и были отброшены.

А наращивать удары антисоветским силам оказалось попросту нечем. Поредевшие дружины Каппеля вместо подкреплений получали лишь противоречивые указания самарского «правительства». Впрочем, в это время уже высвобождались чешские соединения, очистившие от большевиков Урал и Сибирь. Но союзное командование стало перебрасывать их вовсе не под Казань, где, казалось бы, решалась судьба гражданской войны. А еще дальше на восток, приказав окончательно расчистить Транссибирскую магистраль и ликвидировать «пробку» под Хабаровском, куда откатились по железной дороге красные отряды. «Пробка», кстати, стратегического значения не имела. Ведь прямое и более короткое сообщение держав Антанты с Сибирью было установлено через КВЖД. И тут уж поневоле закрадывается подозрение, что все наступление на Казань было затеяно с единственной целью — прибрать к рукам российский золотой запас. Но если так, то командование Антанты немножко просчиталось. Накладочка вышла. Потому что Каппель предпринял атаку города по собственной инициативе, без согласования с союзниками. И золото досталось не им, а белогвардейцам.

 

32. Кто стоял за покушением на Ленина?

Если интервенты, развернув было удары с Севера и Востока, быстро утратили наступательный порыв, то и Троцкий, «отразив противника» под Свияжском, развивать успех не стал. Несмотря на то, что у него была мощная группировка, преобладающее превосходство в живой силе и технике, он вместо быстрого и решительного контрудара застрял под Казанью на целый месяц. Впрочем, на фронте он попал в новые для себя условия. Получил новые, доселе неведомые ощущения, которые захлестнули его, кружили голову. Только здесь, а не в Москве, он познал настоящий размах, настоящую, безграничную власть над окружающими. А над ним самим тут не стоял никто. В ходе революции он еще не смог стать «первым в Риме», но, подобно Гаю Юлию Цезарю, мог считать себя «первым в деревне», расположив штаб на станции Тюрлем. Хотя, конечно, не только «в деревне». Ему принадлежал весь фронт, мановением руки, одним словом, да что там словом — взглядом, он мог передвигать полки и дивизии. Здесь он впервые в полной мере смог ощущать себя «бонапартом революции». И это не шло в сравнение ни с чем, испытанным ранее, — ролями журналиста, «пламенного трибуна», партийного лидера, дипломата.

Именно на фронте (конечно, когда не грозила личная опасность) он, как говорится, «нашел себя». Тут он был величественным, недосягаемым, непререкаемым. Мог единолично казнить и миловать. И любил делать то и другое. Награждал отличившихся трофейным барахлом, награбленными часами, сапогами, деньгами. Похоже, искренне считая, что бойцы, которых он облагодетельствовал, будут боготворить его. Даже не за часы или сапоги, а за то, что сам Троцкий снизошел до них, отличил. Любил и казнить. Но не наслаждаясь видом убийства и крови. Нет, его наслаждение было «выше». Каждым смертным приговором он утверждал самого себя в сознании сверхчеловека, которому доступно абсолютно все, в том числе право перечеркнуть любое количество жизней.

Лев Давидович и раньше-то питал слабость к помпезности, рекламе, шумной славе. А уж на фронте дал полную волю этой страсти. Телеграфировал в Москву, что хочет «сделать гражданскую войну популярной». Требовал прислать к нему придворного поэта Демьяна Бедного, корреспондентов, киносъемочные группы. Хотя популярность предназначалась не столько для гражданской войны и Красной армии, сколько лично для Льва Давидовича. И Демьян Бедный, журналисты, фотографы, киношники, едущие в Свияжск, должны были в первую очередь обслуживать самого Троцкого. Позировать он очень любил. Как раз поэтому в кинохронике гражданской войны он мелькает гораздо чаще других исторических персонажей.

С фронта, где было так хорошо и привольно, он уезжать не спешил. Но и атаковать не спешил. Постепенно обкладывал Казань. Имея и без того внушительные силы, стягивал все новые соединения. Запрашивал дополнительно аэропланы, орудия. Фактически «ограбил» все остальные фронты в свою пользу. Чтобы уж наверняка, гарантированно увенчать себя лаврами победителя. Кстати, вот еще небезынтересный момент. Чехи в Казани получали приказы от оккупационного командования Антанты. Но и Лев Давидович не прерывал своих связей с миссиями Антанты. Даже на фронте при нем находился британский капитан-разведчик Джордж Хилл, был главным советником Троцкого по авиации.

Ну а пока Лев Давидович «воевал» против чехов и каппелевцев, Ленин пытался решить проблему гражданской войны другим путем. Через дальнейшее сближение с Германией. Хотел добиться непосредственной военной помощи немцев против интервентов Антанты и белогвардейцев. Таким образом возник бы союз. А если со временем получится инициировать в Германии революцию, этот союз упрочится, перейдет на качественно новый уровень… 5 августа, после высадки англичан и американцев в Архангельске, Чичерин по приказу Ленина обратился к новому германскому послу Гельфериху, предлагая «хотя бы» занять немецкими частями Петроград, чтобы красные войска оттуда можно было перебросить для защиты Вологды [88]. Германия к такой постановке вопроса оказалась не готова. И выделять войска для оккупации Петрограда ей в данный момент было совершенно ни к чему.

Но в Берлине начались секретные переговоры. С германской стороны их вел Штреземан, с советской — полпред в Германии Иоффе, Красин, подключился и Литвинов. Шли они не без проблем. Из-за ухудшившегося положения большевиков, их игр с Антантой, немцы относились к ним куда более скептически, чем раньше. Да ведь и вопрос с убийством Мирбаха требовалось урегулировать. Советская делегация делала упор на необходимости совместных военных операций — на Севере против англичан и на Юге против Добровольческой армии Деникина-Алексеева. Но Ленин при этом всячески стремился избежать заключения формального союза. Он писал Воровскому: «Помощи» никто не просил у немцев, а договаривались о том, когда и как они, немцы, осуществят их план похода на Мурманск и на Алексеева. Это совпадение интересов. Не используя этого, мы были бы идиотами» [88].

Германию соблазняли различными выгодами. Обещали ей открыть беспрепятственное сообщение с Закавказьем — если получится разгромить Краснова и Деникина. Но немцам теперь было этого мало. Они подняли вопрос о «долгах». Указывали, что убытки понесли германские фирмы и подданные, имевшие собственность в царской России. Что Германия истратила большие средства на содержание русских пленных. Негласно под «долгами» подразумевались, конечно, и те суммы, которые в свое время перечислялись большевикам. Что ж, Иоффе российских денег не жалел. Писал в Москву, что о сумме долгов он не имеет ни малейшего представления, но хочет «оглушить немцев потолочной цифрой в 6–7 млрд. руб». Штреземан и его коллеги, когда услышали подобное предложение, и впрямь слегка ошалели. Потому что рассчитывали содрать в несколько раз меньше. Но за прозвучавшую цифру сразу ухватились. Ну не отказываться же, если дают!

Относительно совместных военных действий Германия поставила вопрос жестко — никаких виляний, только союз. Планы Гинденбург и Людендорф несколько скорректировали. Идею совместной советско-германской экспедиции на Север отвергли, соглашаясь лишь на оккупацию Восточной Карелии. Пусть на англичан наступают большевики, а немцы прикроют их фланг, подсобят снабжением. На Юге взаимодействовать согласились, Людендорф приказал командованию Восточного фронта сосредоточивать силы против Деникина [168].

27 августа был подписан договор, получивший в последующей литературе название «Брест-2». Советская республика превращалась уже и по существу в союзницу Германии, должна была при поддержке немцев воевать против Антанты и ее сторонников. Германия обязалась вернуть большевикам Белоруссию и еще ряд оккупированных областей. Экономические статьи утверждали полное преобладание немцев в России. Кроме того, большевики выплачивали 6 млрд. рублей золотом, уступали треть добываемой в стране нефти, обязались поставить 60 млн. пудов зерна и другое продовольствие. В общем, продотряды выколачивали из крестьян хлеб, но значительная его часть предназначалась вовсе не для пропитания российских городов и Красной армии, а за границу… Для немцев договор был настолько выгодным, что его ратифицировали мгновенно, с ходу [168].

Зато в лагере Антанты он понравиться никак не мог. А договор и ход переговоров вокруг него, несмотря на сверхсекретный характер, не были тайной для западных спецслужб. У них имелись информаторы и в высших кругах Германии, и в России. Тот же Иоффе был одним из ближайших людей Троцкого. И во время переговоров согласовывал каждый свой шаг не только с прямым начальством, Лениным и Чичериным, но и со Львом Давидовичем. Какие же тут могли быть секреты от англичан и американцев?

И Запад тоже вел в стане большевиков свои закулисные игры. А возможности он имел немалые. К лету 1918 г. в Советской России были созданы несколько разветвленных разведывательных структур. Возглавляли их Джордж Хилл, Рейли, Бойс, Кроми, Ферран Лич, Вертимон и другие. Эти сети действовали независимо друг от друга, хотя и соприкасались. Например, каналы связи с Англией у Хилла, Бойса и Рейли были общими, через лейтенанта Урмстона. И обращает на себя внимание тот факт, что Рейли, будучи британским офицером, через того же Урмстона пересылался шифровками не только с Лондоном, но и с Нью-Йорком [150]. Даже не с Вашингтоном, где находился американский резидент МИ-6 Вайсман, а с Нью-Йорком. С кем, любопытно?

Но к этому времени успели встать на ноги и начали работать достаточно квалифицированно другие спецслужбы. Советские. И Дзержинскому столь активная возня иностранных разведок совершенно не нравилась. В июне чекисты вышли на след шпионской сети в Петрограде. Феликс Эдмундович направил туда своих агентов, латышей Буйкиса и Спрогиса. Они сумели внедриться в организацию, и их свели с Рейли. Впоследствии Рейли любил изображать из себя «аса шпионажа», и действительно, установленные связи позволяли ему добывать информацию из самых «верхов» советского руководства. Но вот «асом» он явно не был. И на подставных чекистов клюнул. Высоко их оценил, счел очень перспективными кадрами — по легенде, они имели многочисленных друзей среди латышских стрелков. После нескольких проверок Рейли представил Буйкиса и Спрогиса «самому шефу» — британскому морскому атташе командору Кроми [141]. Тому самому, который пытался через Троцкого уничтожить Балтфлот. После переезда союзных миссий в Москву Кроми выполнял функции резидента в Петрограде. Латыши ему тоже понравились, и он направил их в столицу, к Локкарту.

Сам Локкарт в мемуарах вспоминал: «Я сидел за обедом, когда раздался звонок и слуга доложил мне о приходе двух человек. Один из них… принес мне письмо от Кроми, которое я тщательно проверил, но убедился в том, что письмо это, несомненно, написано рукой Кроми. В тексте письма имелась ссылка на сообщения, переданные мной Кроми через посредство шведского генерального консула. Типичной для такого бравого офицера, как Кроми, была фраза о том, что он готовится покинуть Россию и собирается при этом сильно хлопнуть за собой дверью…» [97] Буйкису и Спрогису было поручено завербовать кого-нибудь из командиров, состоящих в охране Кремля. Эту роль, по поручению Дзержинского, стал играть командир латышского артдивизиона Э. П. Берзин.

Сперва подставным агентам давались задания разведывательного характера. Англичане проявляли повышенное внимание к Русскому Северу, собирали подробную информацию по этому региону. Очень интересовало их и русское золото. Рейли поручал Берзину выяснить, «правда ли, что 700 латышей на станции Митино охраняют 5 вагонов с золотом, и если это так, войти к ним в доверие и подчинить их себе». Но затем на первый план стала выходить подготовка переворота. Рейли указывал Берзину: «Надо будет сделать так, чтобы два полка латышей смогли по первому приказу уйти в Вологду и помочь английским частям быстрым броском из Архангельска отрезать Петроград. Сразу после этого латышские стрелки, оставшиеся в Москве, арестуют членов Совнаркома во главе с Лениным…» Локкарт тоже подчеркивал, что «необходимо добиться содействия латышских стрелков, действовавших на Архангельском фронте». И разъяснял планы: «Сейчас наступило самое подходящее время для замены советского правительства… В организации переворота вы можете оказать большую помощь… Надо в самом начале убрать Ленина. При живом Ленине наше дело будет провалено». Обещал: «Денег на это будет сколько угодно». Всего в несколько приемов он выплатил Берзину 1,2 млн. руб. [141, 169].

Успешно действовали не только чекисты, но и другие советские спецслужбы. Нет, не военная разведка и контрразведка. Ее же организовывал Джордж Хилл, а курировал М. Д. Бонч-Бруевич. Поэтому она-то в данном деле никак не могла быть помощницей. Но контрразведка Красного флота во главе с лейтенантом Абрамовичем сработала великолепно. Вполне возможно, что толчком стал суд над Щастным, где выявилась причастность англичан к попытке погубить корабли. Во всяком случае у моряков теперь были с британцами свои счеты, и как раз с июня 1918 г., когда был расстрелян Щастный, Абрамович и его сотрудники сели англичанам «на хвост». Держали в поле зрения Кроми, а Рейли сумели взять под наблюдение, и «ас шпионажа» даже не догадывался, что три месяца за ним следят, отмечают каждое его перемещение [150]. Были зафиксированы многочисленные контакты, связи. Между тем заговорщики готовились к реализации своих планов, уточняли и согласовывали их.

Впоследствии при обыске чекистами был изъят документ, написанный Андрэ Маршаном, личным представителем президента Пуанкаре в России. Он докладывал французскому правительству, что 24 августа в американском генконсульстве состоялось секретное совещание с участием генконсулов США и Франции — Пуля и Гренара. При этом Маршану случайно довелось стать свидетелем разговора между британскими и французскими разведчиками. Маршан возмущенно описывал, как Рейли хвастал, что «готовит взрыв моста через Волхов неподалеку от Званки. Достаточно бросить взор на карту, чтобы убедиться, что разрушение этого моста равносильно обречению на голод, на полный голод Петрограда, так как город оказался бы отрезанным от Востока, откуда поступает весь хлеб… Французский агент добавил, что он работает над взрывом Череповецкого моста, что приведет к аналогичным последствиям… Я глубоко убежден, что речь идет не об изолированном намерении отдельных агентов. И все это может иметь один гибельный результат: бросить Россию во все более кровавую борьбу, обрекая ее на нечеловеческие страдания. Надо добавить, что эти страшные лишения будут направлены против бедных и средних слоев населения, ибо богатая буржуазия может уехать на Украину к немцам, что, кстати говоря, практикуется сплошь и рядом. А элементы, служащие советскому правительству, избавлены им от чрезмерных лишений, так как получают хоть и скудный, но все же паек…» [141].

По версии советской историографии, все получалось логично и закономерно, правда? Агенты иностранного империализма готовились вместе с белогвардейцами сокрушить и сбросить большевиков… Но имеет смысл повнимательнее взглянуть на формулировки! В высказываниях Рейли и Локкарта фигурируют «замена правительства», «переворот», устранение Ленина. Однако о свержении советской власти речи не шло! Да и вообще державы Антанты могли бы свергнуть ее давным-давно. Если бы захотели. Поддержать десантом восстание Савинкова, нацелить чехословаков не на частные задачи, а на Москву — и все. Выходит, речь шла только о верхушечном перевороте, который должен был сопровождаться диверсиями, чтобы сорвать обсуждавшееся в Берлине наступление немцев и большевиков на Север, внести дополнительный хаос и обрушить на Россию новые бедствия.

Кто же должен был возглавить правительство после ликвидации Ленина? Очевидно, человек, наиболее лояльный к Антанте. Троцкий. Раздувавший в это же время свою «военную» популярность. Он откроет фронт перед союзниками, раздаст им и распродаст то, что еще осталось от страны. Кстати, нельзя исключать, что подобная смена лидеров изначально входила в план ступенчатого сноса России. Сперва государство ломает Львов, потом развал углубляет Керенский, за ним — Ленин, а за ним выдвигается Троцкий.

30 августа, через 6 дней после описанного выше секретного совещания в генконсульстве США (и через 3 дня после подписания договора «Брест-2»), прозвучали выстрелы. Утром — в Питере. Юнкер Каннегиссер уложил председателя ЧК Урицкого. Туда для расследования срочно выехал Дзержинский. А вечером прогремели выстрелы на заводе Михельсона. В Ленина…

Этот теракт до конца не раскрыт до сих пор. Нет даже однозначных доказательств, что исполнительницей была Каплан. Она была задержана случайными людьми, не видевшими покушения, а очных ставок по ее опознанию не проводилось ни одной! Протоколы с ее признаниями частью не подписаны, относительно других неизвестно, подписала ли их именно Каплан [177, 181, 182]. И к партии правых эсеров Каплан никогда не принадлежала. Все «доказательства» ее вины и причастности к эсеровской террористической организации всплыли только в 1922 г. на процессе правых эсеров. Сам этот процесс был сфальсифицирован от начала до конца, «доказательства» прозвучали из уст провокаторов, причем люди, якобы входившие в одну террористическую группу с Каплан, даже не смогли описать ее внешность [148, 182].

Если задаться вопросом, «кому выгодно», приведу вывод известного историка А. И. Уткина, который, кстати, увязал воедино два покушения: на Мирбаха и на Владимира Ильича. «Убийство германского посла обязано было вызвать репрессии Берлина. Убийство Ленина означало бы уход с политической арены самого большого приверженца мира с Германией». А в других своих работах я уже приводил ряд косвенных данных, способных свидетельствовать о том, что за организацией покушения на вождя стоял не кто иной, как Свердлов [177, 182].

Он входил в весьма узкий круг лиц, ведавший распределением путевок на митинги и знавший, кто из руководителей и где будет выступать. Сохранилась записка Якова Михайловича к Ленину, переданная накануне покушения: «Предупредите всех совнаркомщиков, что в случае приглашения и назначения на митинги никто не имеет права отказываться» [93]. Никогда до того и после того Свердлов таких записок не писал. Когда Московский комитет партии в связи с убийством Урицкого принял решение отменить митинги и выступления, именно Свердлов настоял все же проводить их. И при этом, несмотря на гибель Урицкого, рядом с Владимиром Ильичем не оказалось охраны. Подчинялась она Свердлову. А сразу же после ранения Ленина Яков Михайлович первым оказывается в его кабинете и объявляет: «У нас с Ильичем все сговорено», перехватив руководство правительством и ЦК [37, 79, 173].

Пользуясь обретенной властью, Свердлов фактически отстраняет от следствия Дзержинского, распоряжается, чтобы тот пока оставался в Питере. Мол, в Москве и без него справятся. Расследование Яков Михайлович поручает своему ставленнику Петерсу, подключает к нему и других своих доверенных лиц: Курского, Петровского, Козловского, Аванесова, Скрыпника. А главными следователями по этому делу становятся верные подручные Свердлова, которых он обычно использовал в самых темных своих операциях, — Кингисепп и цареубийца Юровский. Уже одного назначения этой «парочки» было бы достаточно, чтобы заподозрить неладное. Каплан по непонятным причинам вообще забирают с Лубянки в Кремль. Здесь она вдруг дает все нужные «признания», после чего ее сразу же расстреливают, а труп сжигают. Так что никакое опознание становится уже невозможным…

Да только ведь и Дзержинский был далеко не дурак. И весьма характерно, что он-то предпринял действия совсем в ином направлении! Нанес удар по сетям иностранной разведки. ЧК и моряки уже успели вскрыть значительную часть этих организаций. Дзержинский намеревался еще некоторое время наблюдать на ними. Но именно в связи с покушением на Ленина отдал приказ — немедленно брать. В ночь на 1 сентября ЧК произвела массовые аресты по выявленным адресам. Были задержаны британский генконсул Локкарт, французский генконсул Гренар, связанные с ними лица. Одновременно была разгромлена и сеть в Петрограде. В руки ЧК попали десятки людей. Только в одном здании, принадлежавшем выехавшему британскому посольству, было захвачено около 40 заговорщиков, собравшихся там в это время [169]. Обычно в литературе покушение на Ленина и дело Локкарта рассматриваются отдельно, как не связанные между собой. Но… правомочно ли это?

 

33. Кто и почему не попал под террор

Летом 1918 г. террор уже захлестнул Россию. Даже там, где гражданская война шла вяло и со «странностями», она сопровождалась жестокими расправами. Палач Лацис поучал в «Известиях», что прежние правила, военные обычаи и конвенции должны быть отброшены: «Все это только смешно. Вырезать всех раненых в боях против тебя — вот закон гражданской войны». Этот закон и внедрялся. Британский представитель Эльстон доносил Бальфуру, что после взятия чехами и белогвардейцами уральских городов находили сотни зверски убитых. «Офицерам, захваченным тут большевиками, погоны прибивались гвоздями к плечам; молодые девушки насиловались; штатские были найдены с выколотыми глазами, другие — без носов» [103].

Троцкий под Казанью расстреливал не только красноармейцев. По его личному приказу был схвачен престарелый епископ Амвросий (Гудко), доживавший век в Свияжском монастыре. Его доставили в штаб Льва Давидовича, а потом келейник владыки нашел в поле его тело, исколотое штыками. Похоронил и долгие годы платил крестьянам, чтобы не вспахивали этот участок. По приказу Троцкого был казнен и епископ Балахнинский Лаврентий (Князев). Красноврмейцы отказались стрелять в него — тогда их заменили китайцами. Распоряжением Льва Давидовича были расстреляны все монахи и послушники Зилантова монастыря. Чудом остался в живых только один иеромонах Иосиф. Он скончался через год в Иоанно-Предтеченском монастыре и все это время поминал на литургиях убиенных архимандрита Сергия с братией [125].

Начался сбор продразверстки — и крестьяне, разумеется, не желали отдавать плоды своего труда. Тем более что англичане, чехи, белогвардейцы были не так уж далеко от Москвы, казалось, что дни советской власти сочтены. Продотряды отбирали хлеб насильно, сопровождая это издевательствами, грабежами. В ответ поднимались мятежи. А за это опять катились репрессии. Весь 50-й том ПСС Ленина переполнен суровыми требованиями. 9 августа он шлет телеграмму в Нижний Новгород, указывая, что там готовится контрреволюционное восстание: «Навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т. п. Надо действовать вовсю: массовые обыски, расстрелы за хранение оружия, массовый вывоз меньшевиков и ненадежных…». Летят и другие приказы. В Вологду: «Напрячь все силы для немедленной, беспощадной расправы с белогвардейством…». В Пензу: «Необходимо провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев. Сомнительных запереть в концлагерь…» [93] или «…повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не менее 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц… Найдите людей потверже…» [87]. В Саратов: «…советую назначить своих начальников и расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты…» Аналогичные телеграммы рассылаются в Петровск, Задонск, Ливны, Пермь, Вятку, Дмитров…

Русская кровь уже лилась потоками. Но покушение на Ленина стало для Свердлова прекрасным поводом снять последние формальные органичения. И по сути провозгласить террор самоцелью государственной политики. 2 сентября вышло постановление ВЦИК о красном терроре. Впрочем, Яков Михайлович ввел в употребление удобную формулу: «ВЦИК в лице президиума постановляет». То есть никакой ВЦИК не собирался, сам Свердлов придумал постановление и велел Аванесову составить протокол. А 5 сентября постановление о красном терроре принимает Совнарком. «Предписывается всем Советам немедленно произвести аресты правых эсеров, представителей крупной буржуазии и офицерства… Подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам… Нам необходимо немедленно, раз и навсегда, очистить наш тыл от белогвардейской сволочи… Ни малейшего промедления при применении массового террора… Не око за око, а тысячу глаз за один. Тысячу жизней буржуазии за жизнь вождя!»

Но хотя в постановлениях шла речь об эсерах, «представителях крупной буржуазии и офицерства», первыми под красный террор пошло… ну конечно, духовенство. Хотя уж оно-то к покушениям на вождей не имело ни малейшего отношения. В Москве расстреляли епископа Селенгинского Ефрема (Кузнецова) и протоиерея Иоанна Восторгова, в Питере — настоятеля Казанского собора протоиерея Философа Орнатского и с ним 51 человек, 90-летнего протоиерея Алексия Ставровского. Густо пошла под расстрелы и интеллигенция. В Москве только в «ленинские дни» было уничтожено около тысячи человек. Радек требовал, чтобы казни были публичными, — тогда они, дескать, окажут более сильное воздействие. И сперва расстреливали на Ходынском поле «торжественно», под музыку оркестра. Но направляемые для казней красноармейцы не выдерживали, начали бунтовать. Их заменили китайцами и людей убивали уже без музыки.

В Питере преемник Урицкого Бокий, один из любимцев Свердлова, казнил 1300 человек. На места Яков Михайлович централизованно направлял разнарядки, строго требовал отчетности, как о важных боевых операциях или хлебозаготовках. И шли доклады из губернских городов. Там расстреляли 30, там 150, там 200… Кампанию горячо поддержал Троцкий. Заявлял, что «устрашение является могущественным средством политики, и надо быть ханжой, чтобы этого не понимать». Он как раз в эти дни наконец-то начал штурм Казани. Чехи сопротивления не оказали. Едва на город обрушилась бомбардировка, они начали отводить свои части. А каппелевцы и отряды городского ополчения противостоять массе красных войск не могли. 7 сентября Казань пала. Троцкий, подобно древним полководцам, обрек захваченный город кровавому погрому. Людей убивали по малейшему подозрению, вообще всех, кто «не понравился». «Буржуек» с детьми набивали в баржи и топили. Через неделю красная печать сообщала: «Казань пуста. Ни одного попа, ни монаха, ни буржуя. Некого и расстрелять. Вынесено всего 6 смертных приговоров». Именно после взятия Казани на политических карикатурах Льва Давидовича стали изображать на грудах черепов.

Правда, когда по российским городам палачи отсчитывали «тысячу жизней буржуазии за жизнь вождя» (и не одну тысячу), сам-то вождь быстро поправлялся. Уже 17 сентября Ленин председательствовал на заседании Совнаркома. Но не тут-то было! Возвращать власть «дорогому Владимиру Ильичу» Свердлов явно не спешил. И скоренько проявил повышенную заботу о его здоровье. Привлек врачей и провел через ЦК решение: отправить Ленина на отдых. А для отдыха Яков Михайлович выискал уединенное имение Горки, замкнув все связи с Лениным на себя. Только он информирует Владимира Ильича по текущим вопросам, только он решает, кого допустить для встречи (из правительственных и партийных руководителей не допускает никого). Охрану Горок отбирает лично Свердлов через своего клеврета Петерса. И охрана получает инструкции не только оберегать безопасность Ленина, но и строго следить за соблюдением установленного для него режима. Режима изоляции…

Но Свердлов в этот период «отправляет на отдых» не одного Ленина! Он удаляет подальше и других советских руководителей «не своего» круга. В частности, наркомпрода Цюрупу. Объявляет вдруг, что тот плохо выглядит. И посылает в отпуск. На два месяца. Устраняет Яков Михайлович и Дзержинского. 2 октября на заседании ЦК выносится вопрос о работе ЧК. Вскрываются недостатки. Принимается решение: подготовить новое положение о ЧК. Но при этом Феликса Эдмундовича тоже «уходят» в отпуск. И вообще отправляют за границу. Пусть, дескать, едет к семье в Швейцарию.

Впоследствии вся западная и эмигрантская литература изображала Дзержинского абсолютным чудовищем, главным палачом и творцом красного террора. Что ж, автор не ставит своей задачей обелять его. Подчиненный Феликсу Эдмундовичу аппарат ЧК уничтожил огромное количество людей. И сам он был человеком суровым. Но хотел бы предостеречь читателей и от упрощенных представлений. Образ тупого кровожадного мясника возник из книг Р. Гуля и других подобных творений, которые являются не более чем памфлетами и основаны исключительно на слухах и сплетнях. А вот те современники, кто был даже врагами большевиков, но сумел объективно узнать Дзержинского, отзывались о нем с уважением. Статский советник В. Г. Орлов, белый разведчик, проникший в структуры ЧК и некоторое время работавший с «железным Феликсом», характеризует его как человека жестокого, холодного, но и «рыцаря» идеи. Отмечает его ум, профессионализм, своеобразное благородство [118].

И если уж внимательно рассмотреть факты, то оказывается, что создание машины красного террора и раскручивание его масштабов происходило без Дзержинского. Руководство ВЧК Свердлов передал Петерсу. Без Дзержинского было отработано и утверждено во ВЦИК «Положение о Всероссийской и местных чрезвычайных комиссиях», согласно которому вводилось двойное подчинение. Органы ЧК на местах, с одной стороны, подчинялись центральному аппарату ВЧК в Москве, с другой — местным Советам. «Чрезвычайки» должны были формироваться самими Советами, получали права отделов исполкомов. Советам давалось право назначать и отзывать членов ЧК [169]. А Советы контролировались Свердловым.

Без Дзержинского, под руководством Петерса, прошла масштабная реорганизация ЧК. Целью ее провозглашалось «укрепление» и «усиление». В рамках реформы много сотрудников было из органов вычищено под разными предлогами. Кто-то за то, что не справлялся с работой, кого-то переводили на другие участки — в армию, продотряды и пр. А для «укрепления», согласно постановлению ВЦИК о красном терроре, в ЧК направляли «ответственных товарищей» из советских и партийных структур. Перестановками кадров, напомню, ведал Яков Михайлович. И он же в том же самом постановлении приказал «ответственным товарищам ВЧК и районных ЧК присутствовать при крупных расстрелах» [109]. Всех провести через «крещение» кровью, приучать к роли палачей. Еще одним способом «усиления» ЧК стали масштабные вливания инородцев. Центральный аппарат ВЧК был доведен до 2 тысяч человек, из них 75 % — латыши. Как сообщал потом бюллетень левых эсеров, «в Москву из Латвии в ВЧК едут как в Америку, на разживу» и служить поступают «целыми семьями» [103]. Вот такими способами дорабатывался и отлаживался аппарат для массовых репрессий.

Кстати, можно отметить еще одну «закономерность». От руководства ВЧК Дзержинский отстранялся дважды. И оба раза — когда он грозил «перейти дорогу» Свердлову и Троцкому. Первый раз после убийства Мирбаха и «левоэсеровского мятежа». Тогда он вдруг подал в Совнарком заявление освободить его от работы в ВЧК, поскольку он является свидетелем по данному делу. Не исключено, что на него было оказано давление, и подать в отставку его вынудили. Обязанности председателя ВЧК стал исполнять Петерс. (И под его началом убийство посла и дело левых эсеров «расследовались» в нужном ключе). Дзержинского вернули на прежний пост только 22 августа. Он ухватился за дело Локкарта… И тут же снова выбыл из игры, очутился за границей…

В период своего «регентства» Свердлов занимался не только ЧК. Провернул и другие сомнительные вещи. Например, взялся вдруг рьяно выполнять обязательства перед немцами по договору «Брест-2». Правда, международная обстановка успела измениться. Германия терпела поражения, в ней начиналась революция. Она уже не могла оказать никакой помощи большевикам и не представляла для них опасности. И теперь уже сам Ленин считал соглашения с немцами пустыми бумажками. Слал из Горок в Совнарком записки: «Никаких союзов ни с правительством Вильгельма, ни с правительством Вильгельма II + Эберт и прочих мерзавцов…» [93] Но нет, Яков Михайлович с какой-то стати выполнял обещания. Слал в Германию миллионы тонн русского зерна, добытого кровью крестьян и поднятых на вилы продармейцев. Отправил и первую партию обещанного золота. 93,5 тонны были погружены в 2 эшелона и поехали к немцам. Зачем? А кто ж его знает. Впрочем, хозяева Свердлова знали. Ведь через месяц Германия капитулировала, и золото благополучно досталось державам Антанты.

Ленина же Яков Михайлович под разными предлогами удерживал в Горках почти месяц. То на врачей ссылался, потом комендант Кремля Мальков по указанию Свердлова начал лгать Владимиру Ильичу, будто в его московской квартире не закончен ремонт. Но в один прекрасный день Мальков проболтался. Ленин устроил скандал, больше удерживать его в Горках было невозможно [86, 140]. И 18 октября он вернулся в Москву. Причем характерно, что сразу же после возвращения Ленина из-за границы приехал и Дзержинский…

Но пока его не было, дело Локкарта шло своим чередом. Расследование было поручено уже знакомому нам Виктору Кингисеппу, который прежде занимался делом Щастного, убийством Мирбаха, покушением на Ленина. Везде, где требовалось замутить воду, тут как тут оказывался Кингисепп. Член коллегии ВЧК, член ВЦИК, следователь по особым делам Верховного Трибунала ВЦИК. По двум из трех должностей подчинялся Свердлову. А судебный процесс по делу Локкарта открылся в ноябре. И проходил он во многих отношениях удивительно. Арестовали по этому делу не менее сотни человек. Но оказалось, что в период следствия большинство из них отпустили. Сочли «невиновными». На заседаниях Верховного Трибунала фигурировало лишь 24 подсудимых. Да и из них четверо (причем главных) судились заочно. Рейли и французский разведчик Генрих Вертимон сумели избежать ареста, скрылись. Английский и французский генконсулы, Локкарт и Гренар, обладали дипломатической неприкосновенностью. Они были задержаны чекистами, но как бы «условно», официально они арестованными не считались. В Лондоне в ответ на их задержание сразу арестовали Литвинова. И произвели обмен, Локкарт и Гренар уехали на родину.

Из реальных же подсудимых главным обвиняемым стал американец Каламатиано (работавший под коммерсанта, представлял фирму «Нанкивель» по поставке сельскохозяйственных машин). Хотя он был всего лишь рядовым шпионом и значился в сети Рейли как «агент № 15». Кроме него, перед судом предстали служащий управления начальника военных сообщений Александр Фриде, генералы Загряжский и Политковский, офицеры Потемкин и Голицын, чиновник Солюс, студент Хвалынский, журналист Ишевский, служащий Иванов, попавшийся при арестах курьер Чехословацкого корпуса Иозеф Пшеничко, сотрудница распределительного отдела ВЦИК Старжевская, завскладом Московского округа Трестер, актриса Оттен, преподавательница Мария Фриде, директриса гимназии Морренс, чехи Шмейц, Лингарт, Иелинек и англичанин Хигг. с [141]. В общем одна мелочь.

Суд представлял собой полную противоположность другим советским процессам — хотя бы суду над Щастным. Хотя и председатель трибунала был тот же — Карклин, и обвинитель тот же — Крыленко. Но атмосфера царила абсолютно иная. На первом заседании два адвоката потребовали перенести слушания — один не успел как следует ознакомиться с материалами, другой попросил для своей подзащитной Морренс перевести материалы на французский. И что же? Грозный Верховный Ревтрибунал пошел навстречу, отложил.

Было представлено множество свидетелей, захваченных документов и других улик. Но прошлись по ним как-то поверхностно, выборочно. В показаниях агентов ВЧК фигурировала подготовка убийства Ленина, но суд на этом внимания заострять не стал. И с реальным покушением не увязывал. Очень тщательно были обойдены американцы. Согласно документам и показаниям, которые давались в ходе следствия, в заговоре участвовали не только английский и французский, но и американский генконсул. Арестованная Мария Фриде созналась, что относила ему письма, что ездила с пакетом к консулу США во Владикавказе. Несколько американцев упоминались в показаниях А. Фриде. На суде они почему-то вообще не фигурируют. Только Англия и Франция. Из граждан США разбирается лишь Каламатиано — работавший на британскую разведку. Ну и, естественно, ни в каких показаниях, ни на каких заседаниях не прозвучали фамилии Троцкого, Бонч-Бруевичей и иже с ними.

По российским городам отправляли на расстрел тысячи людей без всякой вины, просто «в порядке красного террора». А по делу Локкарта доказательств вины было сколько угодно. Однако приговоры оказались поразительно мягкими. Для Оттен, Морренс, Хиггса, Политковского, Трестера, Лингарта, Шмейца, Иелинека — «считать по суду оправданными». Их вину признали не доказанной. Старжевской — 3 месяца тюрьмы с зачетом предварительного заключения (т. е. отпустить). Солюс, Потемкин, Загряжский, Голицын, Иванов, Ишевский, Мария Фриде получили по 5 лет, Пшеничко — заключение до прекращения боевых действий с чехами. Локкарт, Гренар, Рейли, Вертимон — объявлены вне закона. Приговорены к расстрелу, если будут обнаружены в пределах России. Каламатиано и Александр Фриде — приговорены к смерти, но тут же была подана апелляция во ВЦИК, остановившая приведение пригвора в исполнение [141]. Через год освобождены. Не казнен никто…

А вот вам еще факт. Так сказать, для сравнения. В отсутствие Дзержинского Петерс раскрыл другой «заговор». В штабе Красного флота. Были арестованы сотрудники морской контрразведки во главе с лейтенантом Абрамовичем. Тем самым человеком, который сумел установить наблюдение за Рейли и вскрыть его связи. Теперь его обвинили в «контрреволюции» и объявили руководителем «заговора». Несмотря на многочисленные ходатайства и обращения моряков, адвокатов, на прошения о помиловании, он был расстрелян. «Его адвокат Кобяков связывал это с тем, что Абрамович знал что-то о Троцком» [150].

Какая же картина складывается из всех приведенных фактов? С огромной долей вероятности можно предполагать, что выстрелы на заводе Михельсона прозвучали в плане именно того переворота, который готовился зарубежными спецслужбами и западными эмиссарами в советском правительстве. Но Дзержинский контрударом по сети Локкарта — Рейли дезорганизовал и парализовал заговорщиков. Почему переворот не был доведен до конца позже, когда Свердлову удалось вывести из игры и Ленина, и Дзержинского? Допустим, у Ленина, спрятанного в Горках, случилось бы какое-нибудь «обострение» после ранения — и все… Тут однозначного ответа нет. Можно привести две версии.

Первая — наложилась конкуренция в борьбе за власть. Западные державы делали ставку на Троцкого. Вполне вероятно, что он не случайно так долго торчал на фронте, тянул со штурмом Казани. Обеспечивал себе алиби, демонстрировал непричастность к тому, что должно произойти. Собирал побольше войск. И выжидал развития событий в Москве. Ленина не станет, его «призовут на царство», и он придет триумфатором, во главе мощной «собственной» армии… Но власть-то перехватил Свердлов! Соучастник заговора, человек талантливый и крайне честолюбивый. С какой стати он стал бы уступать Троцкому?

Вторая версия — в сентябре сама идея переворота утратила смысл. Германия вдруг надломилась и покатилась к краху. Возможность ее реального союза с большевиками исчезла. Но потеряла смысл и идея союзной интервенции «по приглашению» большевиков под предлогом защиты от немцев. В таких условиях правителям Антанты было бы трудновато объяснить своим гражданам, почему они поддерживают большевиков, а не белых. Так пусть Советская Россия и дальше считается «германской союзницей».

Именно с этой целью в сентябре 1918 г. в США были опубликованы «документы Сиссона» о сотрудничестве большевиков с Германией. Впоследствии было доказано, что большинство из них — фальшивки. Но при этом почему-то с массой верных данных, правильным упоминанием лиц и банков, участвовавших в финансировании революции. И историки до сих пор гадают, зачем же понадобились такие фальшивки? Между прочим, Вильсон был против их публикации. Указывал — зачем нужно поднимать шум вокруг документов сомнительной достоверности? Но ведь в Америке были и люди могущественнее Вильсона. Хорошо знавшие, зачем это делается. Чтобы еще раз выпятить «германский след» и, соответственно, затереть американо-британский. Кстати, подбросил Сиссону эти документы не кто иной, как Александр Гомберг. Бывший нью-йоркский «литературный агент» Троцкого и секретарь американской миссии Красного Креста в России.

 

34. Как пала Германия

Заключая договор «Брест-2», обе стороны были так же неискренни, как при подписании Брестского мира. Большевики заигрывали с правительством кайзера лишь до того времени, пока оно обладало реальной силой. Ну а отношение немцев выразил министр иностранных дел Гинце: «Использовать большевиков до тех пор, пока они приносят пользу. Если они падут, мы должны спокойно исследовать возникший хаос и ждать момента, когда мы сможем восстановить порядок». Берлин поддерживал дальнейшее расчленение России. Министерство иностранных дел полагало, что ни в коем случае нельзя допускать воссоединения с Россией не только Закавказья, но и Северного Кавказа, указывало: «Сейчас возникла возможность, которая может еще не повториться целые столетия». Предлагалось признать «Северо-Кавказское государство», от лица которого в Германию прикатил авантюрист Гайдар Бамматов [169]. В дополнение к Войску Донскому немцы выражали готовность признать суверенитет Кубанского, Терского, Астраханского казачьих войск. Велись переговоры с атаманом Красновым об образовании «Юго-Восточной Федерации» из казачьих и горских «государств» [46].

В противовес Добровольческой армии Деникина немцы предприняли попытки создания других белогвардейских формирований, которые были бы дружественными Германии. В Киеве открылись вербовочные бюро Южной и Астраханской армий. Но большинство офицеров-патриотов ехало к Деникину, а в киевские «армии» вступали те, кто предпочитал получать жалованье, оставаясь в тылу и «спасая Отечество» по ресторанам. Когда их решили вывести на фронт, в помощь казакам Краснова, многие рассеялись. Из Киева удалось вытащить всего 2 тыс. человек, да и из них половину пришлось разогнать [84]. По договору «Брест-2» немцы обещали вернуть большевикам ряд оккупированных территорий. Но только теперь, когда западные области России подлежали возвращению, согласились на формирование в этих областях Белой гвардии. Глядишь, тоже отделятся и останутся под «покровительством» Германии.

Однако сама Германия и ее союзники уже шатались. И способствовали этому не столько поражения, понесенные от держав Антанты, сколько другие факторы. В захваченных украинских и белорусских краях оккупанты вели себя как хозяева. Крестьян обложили принудительными поставками. Возвращали владения помещикам, если те выражали лояльность и готовность вносить поставки. На попытки противодействия и бунты по селам посылались войска, усмирявшие крестьян расстрелами и виселицами. Но в ответ развернулось стихийное партизанское движение. И для того, чтобы обеспечивать снабжение своих государств, немцам и австрийцам пришлось вместо «мирной» эксплуатации наращивать оккупационные силы. На Востоке они держали 53 дивизии (из них 33 германских). Ох, как не хватило их на других фронтах! В результате австрийцы были разбиты на Балканах. Германия чуть-чуть не смогла «дожать» в своем последнем наступлении на Париж…

А вдобавок масса оккупационных войск усиленно разлагалась большевиками. Дивизии сменялись — те, которые понесли потери на Западе, отводились на Восток, отдохнувшие на Востоке перебрасывались на Запад. И разносились семена советской агитации. Из России на родину возвращались сотни тысяч пленных. Но их боевая ценность была уже сомнительной. Они успели привыкнуть к тыловой жизни, геройствовать в пекле сражений не стремились. Зато были заражены большевистской пропагандой. Через Федерацию иностранных групп РКП(б) из пленных были подготовлены профессиональные кадры революционеров, хлынувшие в Германию. Готовыми центрами подрывной работы стали советские полпредства в Берлине, Вене, в нейтральных странах, через них пошло финансирование. Возглавляли «интернациональную» деятельность Свердлов и Троцкий.

И сами эти операции соответствовали не только планам Ленина. Как ранее отмечалось, они являлись частью единого плана западной «закулисы». Первый этап — разрушение России. А затем, из России, революционная зараза распространяется на Германию и Австро-Венгрию. Причем теперь уже за русский счет! И Антанта одерживает победу. Раскачку революций в Центральных державах поощрял Вильсон, широко пропагандируя, что врагами Антанты являются только монархические режимы, от которых исходит агрессия, — если же власть сменится, то можно будет замириться. Но и Варбургам, Ротшильдам и иже с ними требовался как раз такой вариант. Крушение монархий — и благоприятная для них «демократизация», возможность хорошо погреть руки в хаосе поражения.

Вильгельм II в 1918 г. пришел к парадоксальному заключению, что «главными врагами Германии являются евреи, масоны и большевики» [168]. Исследователи воспринимают его скептически — дескать, разве не Германия вскормила большевиков, разве не она разыгрывала «еврейскую карту» в России? Разве не германские и австрийские банкиры были опорой своих правительств в войне и тайных операциях? Были. До поры до времени. Но кайзер прозрел слишком поздно. В войсках и в тылу уже произошел надлом. Армии Антанты прорывали линии обороны, о которые несколько лет расшибали себе лбы. В тыловых городах нарастали волнения, пораженческие настроения. Первым сломалось самое слабое звено. Началась революция в Болгарии, 28 сентября она вступила в переговоры о перемирии. 29 сентября Гинденбург и Людендорф заявили Вильгельму: «Война далее продолжаться не может».

И вот тут следует вернуться к еще одному важному моменту. К широко распространенным обвинениям в адрес Николая II, что он не согласился на демократические реформы и тем самым вызвал революцию. Но авторы подобных утверждений старательно затушевывают факт, что в Германии все было наоборот! Под давлением «доброжелателей» в своем окружении Вильгельм II 30 сентября согласился на реформы! Империя превращалась в республику с парламентским правлением. Кайзер уступал значительную часть своих полномочий рейхстагу, отказывался от верховного командования армией и флотом, сформировалось правительство принца Макса Баденского с участием социал-демократов.

Но точно так же, как в России в 1905 г., реформы ничуть не предотвратили революцию. Напротив, открыли ей широкую дорогу. Правительство взялось за «демократизацию», что повело страну к быстрому развалу. 6 октября германские спартакиды провели свой съезд в Готе, провозгласив задачу установления советской власти. Полпред в Берлине Иоффе даже и не скрывал своих связей со спартакидами, обещал им всяческую поддержку. Раздрай в Германии ускорил и распад союзной коалиции. Началась революция в Турции, 26 октября она вышла из войны и вступила в переговоры с Антантой. 28 октября о перемирии запросила Австро-Венгрия — и тоже взорвалась революцией. Покатились беспорядки в германских городах. Правительство Макса Баденского отреагировало на советскую подрывную работу с явным запозданием. 5 ноября разорвало отношения с большевиками и выслало Иоффе. Но это уже ничего не изменило. Иоффе до России даже не доехал. В Берлине возник Совет рабочих и солдатских депутатов и вернул полпреда с дороги.

В целом можно отметить, что сценарий революции имел много общего с Февралем. Буза поднялась, когда кайзера не было в столице, он находился в Бельгии, в Спа. Сюда к нему приехала делегация от канцлера настаивать на отречении. Он, правда, пытался упорствовать. Заявлял: «Я отказываюсь отрекаться от трона как от просьбы, исходящей от нескольких сот евреев и тысячи рабочих. Скажите это своим хозяевам в Берлине» [168]. Но в его окружении было уже «все схвачено». И уломали, уговорили, Вильгельм подмахнул отречение. Хотя после этого сразу же сел в машину и махнул в нейтральную Голландию. Повторять судьбу русского царя ему, ясное дело, не хотелось. Германские политические и деловые круги немедленно сформировали социал-демократическое правительство. Именно такое, как определял в своих «пожеланиях» Вильсон. И 11 ноября в Компьене было подписано перемирие.

В Москве эти события вызвали естественный восторг. Но их считали только началом. Ведь за «германским Февралем» должен был последовать «германский Октябрь». Благо теперь у большевиков и опыт имелся, и база куда более мощная, чем в октябре 1917-го. Уже 3 ноября Ленин объявил, что Советская республика должна предложить Германии продовольствие, военную помощь. Поставил задачу к весне сформировать 3-миллионную армию, чтобы поддержать «братьев по классу». В Берлин были направлены высокопоставленные эмиссары — Бухарин, Радек, Раковский. Потекли золото и драгоценности, награбленные в ходе конфискаций и красного террора… Либкнехт 21 ноября объявил себя большевиком и проговорился, что он обладает «неограниченными средствами».

Но Ленин мог сколько угодно тешить себя мечтами о «мировой революции». В планы западной «закулисы» она не входила. Только Россия подлежала полному разрушению. Германию же предполагалось лишь ослабить, Австро-Венгрию — расчленить на национальные составляющие. Для борьбы с углублением революции германский канцлер Эберт, в отличие от Львова или Керенского, немедленно получил и политическую, и материальную помощь Запада. Вот ему-то Антанта не мешала, а всячески помогала формировать и использовать немецких «корниловцев». При этом в правящих кругах Запада обсуждалась задача «не пустить Россию в Германию» (заметьте — не большевизм, а Россию). А у немцев государство провозглашалось вроде бы социалистическим, но в газетах стал широко тиражироваться лозунг о необходимости борьбы с «социализмус азиатикус».

Советскую делегацию во главе с Бухариным в Германию не пустили. Только Радек проехал через границу тайно. И 6 января 1919 г. 10-тысячная толпа спартакидов попыталась произвести в Берлине переворот. Но путч был решительно подавлен. Карла Либкнехта и Розу Люксембург обнаружили в канаве убитыми. В России в 1917 г., конечно же, нашлось бы вполне достаточно решительных людей и подходящих канав — но, как мы помним, обращение Временного правительства с лидерами большевиков было совсем другим. Ну а Радека арестовали и посадили в Моабитскую тюрьму. Впрочем, вот с ним-то, не с германским, а с советским большевиком, повторилась та же история, что с арестом Троцкого Временным правительством. Его содержали в прекрасных условиях, его камеру называли «политическим салоном Радека», поскольку к нему постоянно заглядывали высокопоставленные гости. А потом его и вовсе выпустили. Кстати, при посредничестве уже мелькавшего на страницах этой книги Карла Моора. Поскольку агент «Байер» продолжал работать не только на кайзеровскую, но и на республиканскую Германию, регулярно снабжая ее МИД информацией о деятельности большевистского правительства [88].

Но и многие другие представители германской и австрийской социал-демократии, прежде связанные с большевиками — в частности покровители Троцкого Хильфердинг, Бауэр, Реннер и др. после революций очень возвысились. Получили министерские портфели, лидировали в рейхстагах, развернули очень даже солидный собственный бизнес. Правда, шведский «Ниа-банк» Олафа Ашберга правительства и спецслужбы держав-победительниц внесли в «черный список». Но и для него это не обернулось ни судебными преследованиями, ни убытками. Банк Ашберга всего лишь сменил вывеску на «Свенск Экономиболагет» и успешно продолжал функционировать. Запад деловых связей с ним отнюдь не прервал. Например, его лондонским агентом являлся «Бритиш банк оф Норт Коммерс». При этом Ашберг не прерывал и связей с Советской Россией, его называли «большевистским банкиром» [139]. Очень хорошо устроился в «обновленной» Европе и Парвус. В политику он больше не лез. Но он уже успел на политике стать мультимиллионером, а германская революция и «демократизация», конечно же, сопровождались «приватизациями». В общем, солидному бизнесмену нашлось что делать. Въезд в Россию для Парвуса Ленин демонстративно запретил, но дети Израиля Лазаревича вскоре очутились на советской службе, получили важные дипломатические посты.

В Берлине добивали и вылавливали спартакидов, а главы западных держав направлялись на мирную конференцию. Точнее, на конференцию по переделу и переустройству мира. Вильсон стал первым президентом, покинувшим во время своего правления пределы США. До него это традиционно не полагалось. Он ехал в Европу как триумфатор, как высший арбитр. Но хроники зафиксировали странный факт. Когда великие мира сего съехались во Франции, Вильсон, Ллойд Джордж и Клемансо встречались и о чем-то приватно беседовали в парижском доме Бэзила Захарова. Это имя нам с вами тоже уже встречалось. Помните, в главе, где рассказывалось о турецкой революции и Балканских войнах, выходец из России, торговец оружием, поставлявший его всем противоборствующим группировкам, и одновременно курировавший британскую разведку на Балканах, получавший информацию от Парвуса и Троцкого. За время мировой войны он еще больше разбогател, стал одним из крупнейших торговцев вооружением, был близок с Мильнером, имел влияние на Ллойд Джорджа. А теперь главы государств к нему «на огонек» заглянуть решили. Да, тесен мир… А 18 января открылась Версальская конференция. Россия среди стран-победительниц представлена не была. Мало того, Клемансо с трибуны конференции заявил: «России больше нет».

 

35. Как Россию загоняли во мрак

Коснемся еще одного мифа о революции и о гражданской войне — о том, что они носили «классовый» характер. Это такая же пропагандистская ложь, как легенды о «русском бунте» и пр. Например, Белое движение вобрало в себя самые разнородные силы. В нем участвовала часть офицерства — а офицеры военного времени на 80–85 % состояли из интеллигенции, надевшей мундиры. Более 90 % офицеров-добровольцев не имели недвижимой собственности, ни родовой, ни приобретенной. Лишь 15 % принадлежали к дворянству (которое к 1917 г. потеряло всякие реальные привилегии). К Белому движению примкнуло притесняемое казачество. Когда большевики развернули наступление на деревню, стали вливаться и крестьяне. Так, на Северном фронте лучшими частями были «шенкурята» — из крестьян-партизан Шенкурского уезда. В белых войсках хватало и рабочих. Например, против большевиков восстали заводы Ижевска и Воткинска. И до конца гражданской войны ижевцы и воткинцы составляли лучшие белые дивизии на Востоке. Очень пестрым был и политический состав белых армий. Социал-демократы, эсеры, либералы, учредиловцы, монархисты. А объединяющей оказалась только одна идея — «единая и неделимая». Идея российской государственности как таковой. Хотя представления о формах этой государственности очень различались.

С другой стороны, и в большевистском руководстве оказались бывшие дворяне, интеллигенция, выходцы из купечества. Путем мобилизаций, а часто и добровольно в Красную армию привлекалось офицерство. Ну и, конечно, рабочие, крестьяне, часть казаков. Получается — те же самые классы и общественные группы. Чтобы завуалировать подобное явление, советская теория рассматривала его под иным углом. Дескать, суть не в том, к каким классам принадлежали люди, а в том, чьи интересы они представляли. Но, как мы видели, Октябрьская революция была инициирована в интересах крупного международного капитала!

Впрочем, и Февральская революция тоже. И либералы, демократы, учредиловцы, сперва поддержавшие Временное правительство, а потом вставшие в ряды белых формирований, тоже отстаивали не свои исконные идеалы, а чуждые России! Внедренные извне. Да, они были патриотами. Но при этом в страшном заблуждении считали своими союзниками те самые западные державы, которые подвели мину для крушения нашей страны. Таким образом, само деление на «хороших» красных и «плохих» белых — или наоборот, на «плохих» красных и «хороших» белых, получается несостоятельным. Полной правды не было ни на той, ни на другой стороне. А истина заключалась в том, что враждебные России внешние силы искусственно раскололи ее население на части и стравили между собой.

Раскололи даже не на две, а на множество частей. И ход гражданской войны часто определялся не фронтовыми операциями, а политическими интригами. Везде, где появлялись интервенты Антанты, они насаждали и поддерживали «демократию». Например, в Архантельске было образовано правительство из эсеров и меньшевиков во главе с масоном Чайковским. И когда Троцкий привлекал военспецов, наводил дисциплину расстрелами, Северное правительство вернулось к тем же самым мерам, которыми Временное правительство уже погубило русскую армию в 1917 г.! Восстанавливались послефевральские законы, разрушавшие воинскую дисциплину, провозглашавшие все мыслимые «свободы». Офицеры во главе с Чаплиным возмутились и совершили переворот, арестовали своих министров и отправили на Соловки. Эсеры тут же взбунтовали крестьян, обвинив офицеров в монархизме. Чуть не передрались между собой.

Посредниками выступили иностранцы. Причем дипломаты во главе с Френсисом требовали восстановить «законное» правительство! Но британское и американское военное командование оказалось иного мнения. Да оно и понятно, иметь в подчинении разложившиеся русские части закордонным генералам никак не улыбалось. В результате был достигнут компромисс. Эсеровских лидеров вернули с Соловков, но Чайковскому велели сформировать более умеренное правительство. Однако и Чаплина за переворот выслали за границу. Нового русского командующего, полковника Дурова, привезли из Лондона, при Временном правительстве он был там военным агентом. Но вот незадача-то, военачальником он оказался никудышним. Зато был горячим сторонником Февральской революции и принялся ломать армию «реформами» еще похлеще, чем эсеры. Дурова тоже сняли. И выписали из-за границы сразу двоих, Марушевского, командовавшего бригадой во Франции, и Миллера, военного агента в Италии. Пока шла эта кутерьма, ни о каких активных операциях, конечно, и речи быть не могло. Правда, верховное командование на Севере принадлежало иностранцам, которые решительных наступлений на большевиков и не планировали.

На Восточном фронте было еще хуже. Здесь тоже интервенты держали слабые правительства под своим контролем. Для Самарской «учредилки» даже «конституцию» писал представитель Масарика доктор Крамарж. И это правительство принялось насаждать «демократию» аналогично эсеровскому правительству в Архангельске. То есть разваливать собственные войска! Доходило до того, что Каппель, Степанов и другие белые командиры не пускали правительственных комиссаров в свои части. Приток добровольцев в поволжскую Народную армию прекратился. От мобилизаций люди уклонялись, понимая, что это дело заведомо гиблое. Фронтовые части не получали ни подкреплений, ни материальной помощи. Но демагогов из «правительства» это нисколько не волновало. Они вообще забыли о военных проблемах и вместо того, чтобы их решать, тонули в словоблудии, вырабатывая «демократические» законы. А красные наступали, отбирая город за городом.

Только в сентябре 1918 г. представители различных российских «правительств» — Самарского, Екатеринбургского, Омского, Владивостокского и др. собрали в Уфе Государственное совещание для создания общероссийской власти. Съехались депутаты Учредительного собрания, остатки политических партий и снова… пошла говорильня. Сцепились по поводу формулировок, принципов будущей власти. Спорили, чье правительство «законно», а чье нет. С казачеством разговаривать не желали, объявляли его «контрреволюционной» силой. Ругались целый месяц! Кое-как договорились создать коллективную диктатуру — Директорию. Она была избрана в составе 5 членов (Астрова, Авксентьева, Вологодского, Чайковского, генерала Болдырева) и 5 заместителей (Аргунова, Сапожникова, Зензинова, Виноградова и генерала Алексеева). Но в этом виде Директория так и не сформировалась. Чайковский находился на Севере, Астров на Юге, у Деникина. У Алексеева обострилась старая болезнь почек, и он умер.

Пока «демократия» сотрясала воздух, советские войска заняли все Поволжье, ворвались на Урал. А Директория дела ничуть не поправила, продолжая в прежнем духе болтовню и бестолковщину. В конце концов, это и на Востоке возмутило военных. В Омске восстали офицеры и сибирские казаки, арестовали левых министров. И передали власть известному флотоводцу адмиралу Колчаку, который был провозглашен Верховным правителем России. Но тут же вмешались представители Антанты, заступившись за «демократов». У офицеров накопилось немало счетов к Авксентьеву и его коллегам. Однако по требованию союзников их отпустили. Ограничились тем, что выслали из России. И они, благополучно добравшись до Маньчжурии, принялись интриговать против «диктатуры» Колчака…

Красные наступали на Востоке, на Юге. А крушение Германии и Австро-Венгрии дало возможность большевикам расторгнуть Брестский договор. 25 ноября Красная армия перешла в наступление и на Западе. Немецкие оккупационные войска совсем разложились, избирали «зольдатенраты» — солдатские комитеты и сопротивления не оказывали. Для них главное было — уехать домой. Вступали с красными в переговоры, чтобы они подождали, пока германские части погрузятся в эшелоны. Иногда продавали города. Деньги-то дома не помешают. Платите, и мы уходим. Продавали и военное имущество, орудия, пулеметы. А белые отряды на Западе были слишком слабыми, чтобы остановить советские дивизии. Большевики заняли Псков, вошли в Эстонию, Латвию, Белоруссию, на Украину.

Но если на фронтах одерживались победы, то внутри Советской России углублялся хаос. Многие специалисты — чиновники, администраторы, инженеры, техники попадали под красный террор, другие разбегались кто куда. А тех «спецов», которые оставались работать при новой власти, затюкивали и регулировали все кому не лень. Руководящие посты доставались партийным функционерам, которые, в свою очередь, тащили «наверх» родных и знакомых. А они ничего не умели делать. Приходилось искать помощников, обрастая «совслужащими» и «совбарышнями». И там, где прежде справлялся один чиновник, возникало целое учреждение. Рождались бесчисленные «гуконы», «главтопы», «коммунхозы» — по масштабам бюрократии Советская Россия сразу же многократно переплюнула царскую. Штаты учреждений всячески раздувались, но набивались в них не по профессии или призванию, а кто куда сможет — потому что служба давала паек. И эти механизмы работали вхолостую. А чтобы изобразить отдачу, порождали потоки документов, регламентируя каждую мелочь. И бумажная свистопляска окончательно парализовывала всякую хозяйственную жизнь.

Ко всем бедам добавились эпидемии. Из Закавказья был занесен тиф, с запада пришел вирусный грипп-«испанка». Массовые миграции войск и беженцев разносили заболевания, а разрушение системы здравоохранения, антисанитария, плохое питание вели к высокой смертности. Летом солнце и вода кое-как сдерживали развитие эпидемий, но с осени они резко пошли по нарастающей, косили жертвы тысячами. Ударил по людям и настоящий голод. Вызван он был отнюдь не «кольцом фронтов». Достаточно указать, что нигде на территориях, занятых белыми, петлюровцами, немцами, англичанами и пр., голода и в помине не было [129]. О каком влиянии «кольца фронтов» можно говорить, если в Астрахани вдруг не стало… рыбы? Да и в Центральной России урожай был неплохой.

Голод вызвала сама политика продразверстки. Заград-отряды не пускали в города «мешочников», вылавливая и расстреливая. Но и власть накормить людей не могла. По многочисленным свидетельствам, продотряды значительную долю награбленного сами же и разбазаривали — обжирались, хлеб пускали на самогон, перепродавали спекулянтам [103]. То, что удавалось собрать, пропадало. Развал на транспорте перевозкам продовольствия никак не способствовал. Сырое зерно гнило, сваленное на станциях в неприспособленных хранилищах, мясо и рыба тухли, скот подыхал. Впрочем, многое и вывозилось за границу. Сперва по договору с кайзеровской Германией, потом начали грузить эшелоны для германской революции.

А жизнь в российских городах напоминала теперь мрачный кошмар. Не стало ни электричества, ни тепла, самодельные печки-буржуйки топили мебелью, книгами, досками заборов и деревьями из скверов. Помои и нечистоты выплескивались во дворы, а то и на лестницы, где они замерзали сплошной омерзительной наледью. Питались кониной, мерзлыми овощами, поели собак и кошек, пекли лепешки из кофейной гущи, варили суп из клея. Но в тех же городах функционировали подпольные и полулегальные кафе, где было все. Спирт, кокаин, любые вина и деликатесы — только плати. Здесь весело оттягивались бандиты расплодившихся шаек, заглядывали палачи и каратели, спуская украденные ценности своих жертв. Отирались проститутки, количество которых также очень умножилось. Жить-то надо и кушать хочется. Примерно так же, как проститутки, кормилась в подобных местах интеллектуальная элита. Почитает знаменитый поэт стихи ворам, так неужто не угостят?

Но, кстати, и коммунистические руководители от разрухи не особо страдали. После переезда правительства в Москву Свердлов взял под свой контроль большие продовольственные склады. Троцкий пишет в мемуарах, что они объедались кетовой икрой, и «этой неизменной икрой окрашены не только моей памяти первые годы революции». Все члены правительства получили 4–5-комнатные квартиры в царских покоях Кремля, содержали прислугу. Пристраивали на теплые места родных, друзей. Свердлов протолкнул жену в секретариат ЦК, а своего родственника Ягоду (Иегуди) — в коллегию ВЧК. Супруга Каменева и сестра Троцкого Ольга Давидовна стала секретарем исполкома ВЦИК. Крупская и Седова (жена Троцкого) заняли важные посты в Наркомпросе. А Зиновьев, оставшийся «царствовать» в Питере, настолько окружил себя родней и знакомыми, что местная парторганизация даже возмутилась.

Уже зимой 1918/19 г. действовала система спецраспределителей, количество «совнаркомовских» пайков достигало 10 тыс. Правда, пользовались присвоенными благами по-разному. Скажем, Ленин подчеркивал свой аскетизм. Требовал выдавать ему и жене только то, что положено по «совнаркомовскому» пайку. Ну так окружение ублажало его негласно. Заверяя, что как раз так ему и положено. Известно и о голодных обмороках наркомпрода Цюрупы. Хотя подобные случаи происходили, скорее, от собственной неорганизованности и некомпетентности — нередко советские работники не умели наладить работу, ничего не успевали, поэтому вводили практику трудиться ночами, без выходных, не удосуживались поесть, загоняли себя и подчиненных.

Но Свердлов, например, тоже изображал из себя «аскета». Хотя, заведуя снабжением правительства, прекрасно обеспечивал и семью, и всех родственников, и наезжающих гостей, устраивал обеды на 10–12 персон. А в 1935 г. обнаружился сейф с огромным количеством золота и драгоценностей, которые Яков Михайлович припрятал «на черный день» [182]. Ну а Троцкий вообще себя не стеснял. Он прибрал в личное пользование Архангельское и еще несколько великолепных усадеб. Очень тщательно следил за своим здоровьем. Всюду его сопровождали, не отходя ни на шаг, дюжие телохранители, увешанные оружием. Питанием наркома занимались лучшие повара, и о вегетарианстве, которое он практиковал в эмиграции из скупости, было совершенно забыто. Самочувствие Льва Давидовича отслеживали и регулярно обследовали несколько врачей. Даже в самые трудные периоды войны он не забывал брать отпуска, выезжал на курорты, на охоту, рыбалку [34].

Он готовился властвовать долго и удобно. А почему бы и нет? Осенью 1918 г. большевикам уже ничего не угрожало. Чехов и белогвардейцев гнали за Урал, теснили Краснова и Деникина… Но вот террор, который объяснялся именно угрозой со стороны «контрреволюции», ничуть не ослабевал. А наоборот, усиливался. И машина террора продолжала наращиваться. Ясное дело, для дальнейшего усиления. Если Свердлов и Петерс в октябре занялись реорганизацией ЧК, то и Троцкий 14 октября 1918 г. учредил собственные карательные органы, реввоентрибуналы. Подчинялись они РВС Республики, то бишь самому Льву Давидовичу. Только пусть вас не введет в заблуждение название. Еще в ноябре 1917 г. были созданы ревтрибуналы — упрощенные, жестокие, но все же судебные органы. А реввоентрибуналы являлись не судебными органами, а особыми подразделениями, отлично вооруженными вплоть до пулеметов и состоявшими в основном из «интернационалистов». А предназначались они специально для массовых расправ.

Председатель Центрального реввоентрибунала К. Х. Данишевский позже издал книгу о своих учреждениях, где указывал: «Революционные военные трибуналы — это в первую очередь органы уничтожения, изоляции, обезврежения и терроризирования врагов рабоче-крестьянского отечества, и только во вторую очередь — это суды, устанавливающие степень виновности…» Пояснялось, что расстрел «не может считаться наказанием, это просто физическое уничтожение врага рабочего класса» и «может быть применен в целях запугивания (террора) подобных преступников». Вывод делался: «Революционный военный трибунал — это необходимый и верный орган Диктатуры Пролетариата, долженствующий через неслыханное разорение, через океаны крови и слез привести рабочий класс… в мир свободного труда, счастья трудящихся и красоты» [148]. Да, вот так, открытым текстом — Россию вели «через неслыханное разорение», «через океаны крови и слез». Ну а что касается мира «свободного труда», «счастья» и «красоты», то попробуй-ка попади туда после разорения, крови и слез.

Троцкий и сам не скрывал, для чего создаются карательные структуры. В декабре 1918 г. на собрании партактива в Курске он заявлял: «Каждому из нас должно быть ясно, что старые правящие классы свое искусство, свое знание, свое умение управлять получили в наследие от своих дедов и прадедов… Что можем противопоставить этому мы? Чем нам компенсировать свою неопытность? Запомните, товарищи, только террором, последовательным и беспощадным. Уступчивость, мягкотелость история никогда не простит. Если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который, если понадобится, сможет уничтожить десятки тысяч. У нас нет времени, нет возможности выяснять действительных, активных врагов. Мы должны встать на путь уничтожения…»[20].

И встали на этот путь. С. П. Мельгунов вел свою картотеку красного террора и только по официально публикуемым спискам казненных насчитал за вторую половину 1918 г. 50 тыс. жертв. Точно так же, по опубликованным большевистским данным, эсеровская газета «Воля России» за январь-март 1919 г. насчитала 13850 расстрелов [103]. Хотя эти списки всегда занижались — в них редко включали женщин, сокращали во время особенно крупных кампаний. Никаких публикаций не было и о терроре в прифронтовой полосе. А как раз здесь масштабы зверств были максимальными. Так, после взятия Ижевска и Воткинска большевики расстреляли 800 человек — жен, детей, родителей повстанцев-рабочих. Приказывали раздеваться до белья, выстраивали партиями и косили из пулемета. В захваченном Ставрополе не пощадили даже «буржуйских» детей в больницах [83]. В Пскове обрекли на смерть всех, «помогавших белым» — вплоть до персонала гостиниц, где жили офицеры, работников ателье, где они шили форму. Набралось 300 человек, их отдали на расправу китайцам, которые уничтожили всех холодным оружием, пластали людей на куски [56]…

Ну а когда гражданская война снова, казалось, начала клониться к победе большевиков, беды России дополнились очередными реформами. И опять по моделям «гения экономики» Ларина. Теперь продразверстка и всеобщая трудовая повинность в городах должны были дополниться «коммунизацией» крестьян. Кампанию по реализации этих замыслов возглавили Свердлов, Троцкий и нарком земледелия масон Середа. От последующей сталинской коллективизации она очень отличалась. Обобществлению подлежало абсолютно все имущество — скот, птица, сады, огороды, даже избы, швейные машинки, инструмент кустарей. Члены «коммун» должны были трудиться бесплатно, получая за это порцию еды в общественной столовой. И жить должны были в общих помещениях наподобие казарм. Централизованно распределяться на работы. Отдавать детей для коллективного воспитания. Что же касается товарообмена, то он теперь уже полностью исключался — да и чем обмениваться, если у людей не оставалось ничего собственного?

 

36. Как Антанта «мирила» красных и белых

Большевики побеждали, утверждались все более основательно, но в лагере их противников осенью 1918 г. почти все люди были убеждены, что это «лебединая песнь» советской власти и дни ее сочтены. Ведь мировая война кончалась. Германия — представлявшаяся главной опорой большевиков — рушилась. Высвобождались огромные силы Антанты. И неужели они теперь не разделаются с германскими агентами и ставленниками, засевшими в Москве? Неужели не выручат Россию, столько раз спасавшую их? А для того, чтобы свергнуть Советскую власть, требовалось не так уж много. Красная армия была еще рыхлой, в значительной мере полупартизанской. Разве смогла бы она противостоять кадровым соединениям, прошедшим суровую фронтовую школу?

Но… в том-то и дело, что Запад не намеревался спасать Россию. Разве для того ее так упорно и целенаправленно разрушали, чтобы потом спасать? Вильсон говорил: «Всякая попытка интервенции в России без согласия советского правительства превратится в движение для свержения советского правительства ради реставрации царизма. Никто из нас не имел ни малейшего желания реставрировать в России царизм» [105]. А Ллойд Джордж открыто заявлял в английском парламенте: «Целесообразность содействия адмиралу Колчаку и генералу Деникину является тем более спорным вопросом, что они борются за единую Россию. Не мне указывать, соответствует ли этот лозунг политике Великобритании. Один из наших великих людей, лорд Биконсфилд, видел в огромной, могучей и великой России, катящейся подобно глетчеру по направлению к Персии, Афганистану и Индии, самую грозную опасность для Британской империи».

18 октября 1918 г., в те самые дни, когда по советским городам гремели расстрельные залпы красного террора, госдепартамент США принял план экономического сотрудничества с Советской Россией. Для этого в военном отделе министерства торговли была создана русская секция с первоначальным капиталом, взятым из президентского фонда [139]. Связь между Москвой и США по-прежнему существовала, действовала четко. И на дружественный шаг большевики отреагировали сразу же. Как доносил в Берлин германский агент доктор Шубарт, уже 19 октября Чичерин направил ноту президенту Вильсону. Текст ее составил Радек. Делались «предложения о предоставлении железнодорожных, сырьевых и т. д. концессий или об уступке территорий в Сибири, на Кавказе, в Мурманском крае как сумма выкупа за дальнейшую военную борьбу с империализмом Антанты».

В это же время Вильсон направляет личный приказ секретарю американского посольства в Лондоне Батлеру — «обстоятельно познакомиться» с советским эмиссаром Литвиновым. А советского представителя в Швейцарии Шкловского сменяет Залкинд — доверенный сотрудник Троцкого. Тот Залкинд, который после революции изымал документы о связях с Германией, оставив в архивах улику, доклад об изъятиях. По информации посольства США в Лондоне, Залкинд был обязан этим назначением не кому иному как полковнику Робинсу, который счел Залкинда подходящим для контактов на нейтральной почве [139]. Сам же Робинс все еще благополучно пребывал в Москве, поддерживал связи с Троцким. Английскую и французскую миссию чекисты разгромили, ликвидируя заговор Локкарта, а американская миссия Красного Креста неким «чудом» сумела избежать ударов и остаться в стороне от скандального дела.

А вот посол Френсис в изменившихся условиях оказался не у дел. Он был вполне на месте в 1916 г., устанавливая дружбу с либеральной оппозицией, вполне на месте в 1917 г., парализовав иностранную поддержку Корнилову. Весной 1918 г. вместе с англичанами и французами Робинсом активно участвовал в процессах формирования и вооружения Красной Армии, но слал в Вашингтон предложения, что новую армию, которую возглавят иностранные инструкторы и русские военспецы, можно будет обратить не только против немцев, но и против большевиков. Ну а в ноябре 1918 г., находясь в Анхангельске, Френсис счел, что с советской властью и впрямь пора кончать. Направил своему правительству обстоятельный доклад, где все было рассчитано и доказывалось, что сделать это легко. Достаточно перебросить в Россию 150–170 тыс. солдат, двинуть их на Москву и Петроград, а потом передать власть Учредительному собранию. После этого доклада Френсис был… отозван [168]. Очевидно, перестал соответствовать тонкостям высшей политики.

Ее уточняли и прорабатывали не только в США. В октябре 1918 г. британский кабинет поручил министерству иностранных дел подготовить доклад о настоящей и будущей политике в отношении России. И ни о какой «единой и неделимой», за которую боролись белогвардейцы, речь не шла. Бальфур «не пожелал видеть границы России прежними» и объявлял, что «любое правительство, утвердившееся с английской помощью, должно быть поддержано». Ставилась задача «поставить на ноги национальные правительства в каждом из балтийских государств и, если нам удастся, в Польше», отчленить Кавказ, поддержать закавказские государства, подталкивая их к самоутверждению. Признавалось желательным расширить британскую зону влияния «на территорию между Доном и Волгой». А также, удерживая под своим контролем Архангельск, оказать покровительство финнам и карелам — и возникнет еще одна обширная зона британского влияния.

Между союзниками по Антанте возникали и некоторые разногласия. Французы предлагали попросту поделить нашу страну. Англичане же считали, что этого не потребуется, что большевики сами «отделят свою Россию» и своей политикой вызовут отчуждение «другой России» — Прибалтики, Украины, Польши, Сибири. Словом, чья позиция была более «дружественной», трудно сказать. Французский премьер Клемансо, например, призывал «напустить на Россию всю Восточную Европу — финнов, эстонцев, поляков, румын, греков» (и опять отметим акцент в терминологии — напустить не на большевиков, а «на Россию»). В планах расчленения нашей страны Франция вспомнила о своих давних симпатиях к Польше и Румынии, решила делать ставку на них. Требовала значительно расширить их территорию, поддержала польские претензии на украинские, белорусские и русские земли. Поддержала румынские претензии на Молдавию и Приднестровье и настаивала, что новая западная граница России должна пройти по Днепру. Или, в «худшем случае», — по Бугу и Днестру [168].

И белые военачальники, воины их армий, да и простые граждане России были неприятно поражены теми событиями, которые стали вдруг твориться по окончании мировой войны. 16 ноября британская эскадра вошла в Черное море. В Новороссийске ее встречали с бурным восторгом, хлебом-солью. Прибыла долгожданная помощь союзников! Высадившийся отряд англичан приветствовали, захлебываясь слезами радости. Но этот отряд тут же был отправлен… в Баку. Потому что в договоре о перемирии с Германией статья 15 предусматривала оккупацию Баку англичанами (хотя спрашивается — какое отношение имела Германия к российским нефтепромыслам?) Французские дивизии вместе с греками и румынами прибыли в Одессу. Предоставили русскому десанту Гришина-Алмазова с боем разогнать петлюровцев, а потом, уже беспрепятственно, сами высадились на берег. Но французское командование в Одессе принялось налаживать связи вовсе не с Деникиным, а с… Директорией Петлюры. При этом в глубь страны союзники двигаться вообще не собирались, имея лишь ограниченную задачу — прикрыть Румынию и обеспечить, чтобы она удержала за собой Молдавию.

На Восточном фронте командование Антанты под предлогом окончания войны вывело вдруг из боевых действий Чехословацкий корпус (выросший до 60 тыс.). На фронте возникли «дыры», чем не замедлили воспользоваться красные. Пали Оренбург, Уфа. Колчак лихорадочно пытался предотвратить катастрофу, вел переговоры, умолял союзников о помощи. И некоторые чехословацкие части соглашались воевать дальше. Дескать, так и быть, мы можем вернуться домой, наступая вместе с колчаковцами на запад. Но они получили строгий запрет от своего политического руководства во главе с Т. Масариком [139]. А представители Антанты предложили Колчаку другой вариант. Пообещали уговорить чехов остаться в России с тем, чтобы они (за хорошую плату) несли тыловую службу. Тогда русские части можно будет снять с охраны тыловых районов, железной дороги и направить на фронт.

Адмиралу выбирать не приходилось, соглашение было достигнуто. В результате под охрану чехов была передана Транссибирская магистраль — и фактически перешла под полный контроль иностранцев. Мало того, союзники попытались вообще подмять под себя командование и власть на Востоке. Верховный совет Антанты, заседавший в Париже, назначил генерала Жанена главнокомандующим всеми русскими и иностранными войсками в Сибири. Но тут уж Колчак возмутился. Право чужеземцев распоряжаться русской армией отверг и назначения не признал. Что ж, союзники не спорили, пошли на попятную. Сделали вид, будто «ошибочка вышла», за Жаненом оставили пост главнокомандующего только иностранными войсками. Но Колчаку строптивость и готовность отстаивать национальные интересы запомнили, сделали «заметочку» на будущее.

В декабре могучие английские крейсера появились и на Балтике. Британское командование быстро нашло общий язык с финским и эстонским националистическими правительствами, обеспечило своими кораблями перевозку в Эстонию отлично вооруженных и обученных финских частей. И они отогнали красных, уже приближавшихся к Ревелю (Таллину). Британская эскадра пришла и в Ригу. Было выпущено воззвание, что она поможет защитить город от большевиков, и люди успокаивались. Многие из тех, кто уже собирался бежать, распаковывали чемоданы, сдавали билеты на поезда и пароходы. Командиры русских добровольческих частей Родзянко и Ливен обратились к адмиралу Нельсону с просьбой помочь им оружием и снабжением. Но ответы получили уклончивые и неопределенные, англичане ссылались на недостаточные полномочия, просили обождать. А 2 января эскадра внезапно снялась с якоря, и только ее и видели.

Дело было в том, что латвийское правительство Ульманиса еще раньше, до появления англичан, обратилось за помощью к немцам. Пообещало германским добровольцам, которые согласятся воевать против красных, предоставить латвийское гражданство, после победы наделить землей. Формированием добровольческих частей занялся генерал фон дер Гольц. Он полагал, что помощь латышам будет выгодной для Германии. Часть Прибалтики попадет в зависимость от немцев, будет привязана к ним политически и экономически, что компенсирует территориальные потери на Западе. Однако Англию ни к коей мере не устраивало усиление германских позиций в этом регионе. Как и усиление русских позиций. Поэтому Латвию бросили на произвол судьбы.

3 января в Ригу вошли большевики. И наряду с «обычным» красным террором развернулась грандиозная этническая чистка. Латыши принялись истреблять немцев (прямо как по заказу, правда? или без «как»?). Германских солдат, чиновников, почему-либо задержавшихся в городе, разъяренные и подогретые водкой толпы убивали прямо на улицах. Но покатились и массовые аресты местных, прибалтийских немцев, которых скопом приговаривали к смерти. Расстрелы приняли такой размах, что солдаты вскоре отказались в них участвовать. Тем более что среди обреченных было много женщин и детей. И эту «священную обязанность» взяли на себя молодые латышки, из которых сформировалось особое палаческое подразделение, прославившееся крайним садизмом [171].

Ну а белогвардейцев вместо ожидаемой помощи принялись шельмовать. В США интересы Колчака и Деникина взялось представлять Русское информационное бюро. То самое, которое было создано еще царским правительством, а после Февральской революции попало в руки совсем других сил. Как уже отмечалось, «почетными советниками» Бюро стали Шифф, Маршалл, Селигмен, Страус, Вайз. И вот теперь приобретение пригодилось. Эти «русские люди» взялись за «поддержку» белых. Причем директор Бюро Аркадий Зак, хоть и был евреем, похоже, понимал эту задачу искренне. Но первую скрипку в деятельности Информационного бюро играл не он, а Шифф. Именно он взялся оплачивать расходы, а стало быть, «заказывал музыку». Он финансировал газету РИБ «Борющаяся Россия», издающуюся от лица Белого Движения. И руководил процессом отнюдь не формально. Лично просматривал пресс-релизы, диктуя Заку, что помещать на газетные полосы. Главным образом РИБ (от лица белых!) занялось опровержением фактов о симпатиях американских деловых кругов к большевикам и ведущей роли евреев в советской верхушке [139]. Самой своей деятельностью доказывало: любой может убедиться, на чьей стороне крупный капитал и кому помогают американские евреи.

А в Париже под эгидой Антанты сформировалась Всероссийская дипломатическая делегация. Которая должна была представлять все белые правительства перед иностранными державами и Верховным советом стран-победительниц. Вошли во Всероссийскую делегацию бывший председатель Временного правительства Львов, бывший министр иностранных дел и послы этого правительства Терещенко, Бахметьев, Маклаков, бывший царский министр иностранных дел Сазонов. А также Савинков, Чайковский. В общем, как бы представители разных эпох, разных властей России. Но было и общее, все — масоны. Которые принялись бомбардировать Колчака и Деникина требованиями «демократизации» их власти, вести от их лица переговоры с союзниками.

Но когда даже такая, в общем-то готовая к соглашательству и управляемая делегация попросила допустить ее на Версальскую мирную конференцию, ей было отказано. И в довольно грубых тонах. Клемансо потребовал не вводить Россию в «новый европейский концерт», поскольку «предательством в Брест-Литовске Россия лишила себя прав союзничества» (подтасовка, как видим, была не случайной — Россия, а не большевики). А Ллойд Джордж указывал: «Возможно, что большевики не представляют Россию. Но определенно, что и князь Львов и Савинков не представляют ее». Обвинял белые правительства в том, что они «не удовлетворяют подлинным критериям демократии». Ну а когда речь заходила о зверствах большевиков, о том, что они вытворяют с народом, британский премьер разводил руками: «Русские крестьяне, возможно, чувствуют в отношении Троцкого то же, что французские крестьяне чувствовали в отношении Робеспьера, но они должны сами решить проблему собственной власти».

Попытки протестов Всероссийской делегации и белых правительств против западных планов расчленения России оставлялись без внимания. А 19 января Ллойд Джордж выступил вдруг с неожиданным предложением, которое обращалось к Колчаку, Деникину, Чайковскому и к «правительствам экс-русских государств» (т. е. сепаратистам). «Воздержаться от дальнейшей агрессии, враждебности и репрессий» и сесть с большевиками за стол переговоров. Верховный совет Антанты обсудил, конкретизировал эту идею, и 22 января последовало обращение Вильсона «Ко всем организованным группам, осуществляющим или пытающимся осуществлять политическую власть или военный контроль в Сибири и Европейской России». Тут уже и слово «правительства» избегалось. «Организованные группы». И всем таким «группам» — белогвардейцам, большевикам, националистам — предлагалось провести конференцию на Принцевых островах, а представители Антанты будут посредниками и помогут договориться о прекращении гражданской войны.

Даже многим политикам Антанты такое предложение показалось чрезмерным. Французский министр иностранных дел Пишон назвал его «косвенной помощью большевикам». А Черчилль, один из самых ярых врагов советской власти, настаивал, что идея конференции допустима лишь в одном случае. Если дополнить ее ультиматумом — дать большевикам 10 дней для прекращения военных действий и террора. И объявить, что только после выполнения этого требования с ними начнутся переговоры. А не выполнят — обличат сами себя и поставят вне цивилизации. Однако инициативу Черчилля заблокировал Хаус под весьма странным и расплывчатым предлогом. Указал, что «не следует принимать скороспелых решений».

Ну а в результате большевики охотно ухватились за предложение. Уже 24 января Ленин выразил согласие вступить в переговоры, а делегацию на Принцевых островах поручил возглавить Троцкому. Но Лев Давидович помнил уроки Бреста, когда немцы лихо разыгрывали карты Украины и других «самоопределившихся» частей России. Поэтому счел, что с конференцией надо немножко потянуть, успеть побольше захватить до ее начала. 4 февраля красные войска взяли Киев. И в тот же день Верховному совету Антанты была направлена нота Чичерина о готовности «вступить в немедленные переговоры на Принцевых островах или в любом другом месте со всеми союзными державами… или с любыми русскими политическими группами, как того пожелают союзные державы»[168].

Белые же правительства идеей подобной конференции были просто шокированы. Им предлагалось заседать вместе с узурпаторами и палачами мирного населения! И вместе с сепаратистами, таким образом фактически признавая их, перечеркивая тезис «единой и неделимой» России. Колчак и Деникин отказались. И тут уж западная печать стала поливать их обвинениями и настраивать против них «общественное мнение». Ведь теперь советская сторона выглядела гуманной и миролюбивой, а белогвардейцы — виновниками продолжения гражданской войны, отвергшими политическое урегулирование.

 

37. Как беда обрушилась на казачество

Красному террору подвергались все без исключения слои российского населения. И все же его направленность носила не случайный характер. Рабочих и крестьян давили в той мере, чтобы парализовать саму мысль о возможности противодействия, изменить народные массы, перевести в другую систему нравственных координат и превратить в бессловесных рабов. Интеллигенция уже давно набралась «прогрессивного» западничества и в значительной доле сочувствовала социалистическим идеям. Но она, тем не менее, оставалась носительницей культурных традиций народа — поэтому шла под расстрелы, чтобы «расчистить место» для переделок массового сознания. Уничтожалось духовенство, чтобы убить и вывернуть наизнанку саму православную душу русского народа.

И еще одной категорией, на которую преднамеренно нацеливалось острие террора, стало казачество. Вовсе не из-за того, что оно было «реакционной» силой, не в отместку за то, что оно подавляло революцию 1905 г. Это были лишь предлоги. Как уже отмечалось, во время гражданской войны казачество само оказалось распропагандированным и расколотым, заражалось местными разновидностями большевизма, сепаратизма, либерализма. Ведь даже Советы изначально назывались Советами рабочих, крестьянских и казачьих депутатов…

Но именно казаки были той силой, которая в свое время создавала великую Россию. Пояс казачьих областей по границам страны «скреплял» ее, препятствовал ее расчленению и распаду — и оставался стабилизирующим фактором даже несмотря на возникшие теории «казачьего сепаратизма». Казаки консервативно поддерживали свои традиции и уклад, их было практически невозможно переделать в послушное орудие «интернационалистов». Наконец, они всегда называли и считали себя «воинами Христовыми». То есть в схемы нового народа и нового государства совершенно не вписывались. Вывод следовал — уничтожить.

На Тереке геноцид начался еще осенью 1918 г. Здесь на казаков натравили чеченцев и ингушей. Для станиц Тарской, Сунженской, Ахкиюртовской была устроена поголовная депортация. По сути в никуда. Многих при переселении просто вырезали. Но остальные казачьи области были большевикам еще не подвластны. Лишь в ходе зимнего наступления красным войскам удалось прорваться на Урал, в Оренбуржье.

А на Дону уход немцев с Украины оголил западные границы. Линия фронта сразу увеличилась на 600 км, и Войско Донское стали обтекать с трех сторон 8, 9-я и 13-я красные армии. Казаки, вынужденные растягивать боевые порядки, держались из последних сил. Правда, на Дону появились представители Антанты — британский генерал Пуль, французские капитаны Фукэ и Бертелло. Прежнюю прогерманскую ориентацию союзники отнюдь не поставили в вину атаману Краснову. Понимали, что без этого Дону было нельзя. Начались переговоры. Краснов умолял прислать оружие, хоть какие-нибудь воинские контингенты. Даже не на фронт — а разместить их в тыловых городах, прикрыть Дон со стороны Донбасса.

И Пуль, прежде командовавший в Архангельске, проявил себя разумным и честным воякой, настоящим товарищем по оружию. Оценив обстановку, он согласился, что помощь требуется незамедлительно. Высаженной в Батуми британской бригаде он послал приказ срочно перебазироваться на Дон. Телеграфировал в Лондон, просил ускорить посылку транспортов с оружием. И сам выехал в Англию, чтобы хлопотать об активной поддержке Дона. Но, еще не добравшись до Лондона, был… снят с должности. А когда доехал, ему прозрачно объяснили причину отставки — дескать, «Англии нужны друзья Англии, а не друзья России». Батумская бригада не успела погрузиться на пароходы, приказ ей был отменен.

Политика расчленения России действовала в полной мере. Даже при переговорах об объединении сил Добровольческой армии Деникина и Всевеликого Войска Донского союзники, взявшие на себя посредничество, навязали вариант, по которому Дон сохранял внутреннюю автономию, а Деникину казаки подчинялись только в оперативном отношении. А в Верховном совете Антанты уже начались переделы «российского наследства». По прежнему соглашению, заключенному в декабре 1917 г. Дон входил в зону влияния Англии, а Украина и Крым — Франции. Ну а в 1919 г. французы озаботились, что британцы и без того слишком много подгребли под себя, и потребовали это дело исправить. Пусть Англия уступит им область Войска Донского, а вместо этого получит «компенсации» на Кавказе [168].

После такого «переподчинения» Краснову пришлось вести переговоры уже с французами. Которые тоже пообещали быструю и эффективную помощь. Заявили, что их дивизии немедленно будут направлены из Одессы на Харьков, к границам Дона. Однако дальше обещаний дело опять не пошло. Вместо французских дивизий к атаману очередной раз приехал капитан Фукэ. Но теперь он заявился в Новочеркасск с чрезвычайными полномочиями от главнокомандующего войск Антанты в Восточной Европе генерала Франше д’Эспре. И предъявил вдруг целый ряд условий. Требовалось, чтобы Дон оплатил убытки, понесенные с 1914 г. французскими фирмами и гражданами, имевшими собственность на его территории, да еще и оплатил с солидными процентами. Требовалось, чтобы Войско Донское признало над собой «высшую власть» Франции «в военном, политическом, административном и внутреннем отношении». И чтобы сам атаман отныне распоряжался и действовал только «с ведома капитана Фукэ» [84]. Ошеломленный Краснов отвечал, что таких требований он принять не может. Впрочем, никакой помощью от французов даже не пахло.

А пока тянулись эти интриги, разразилась катастрофа. Казаки мерзли в окопах, их части таяли не столько от боевых потерь, сколько от тифа. Атаман обнадеживал помощью союзников, а ее не было. Люди стали понимать — обман. И самому атаману больше не верили. Чем и воспользовались большевистские агитаторы. Внушали: «Вы что же, против всей России надеетесь устоять? Вас мало, а Россия велика». «Союзники ни Деникину, ни Краснову помогать не будут, потому что европейская демократия заодно с большевиками и своих солдат против них не пошлет». Казаки начали бросать фронт, уходить по домам. Сперва поодиночке, потом сразу три полка…

А на Рождество в станицах появились агенты Троцкого. Бойкие молодые люди в кожанках, с пальцами, унизанными золотыми перстнями. Большевикам на Монетном дворе достались печатные станки и запасы бумаги, и «царскими» банкнотами (которые за линией фронта считались «настоящими», котировались куда выше «керенок» или «донских» денег) агентура снабжалась без ограничений. Бойкие молодые люди швыряли пачки денег на водку, выставляли ее ведрами [186]. И станичники признали советскую власть. Открыли фронт. Красные дивизии вступили на Дон, казаки встречали их хлебом-солью. Но получили в ответ кровавый кошмар…

Готовился он заблаговременно. Троцкий загодя сосредоточил на юге свои реввоентрибуналы, собрал целую когорту помощников — видных «интернационалистов». А командира корпуса казака Миронова, наоборот, удалил на Западный фронт. Убрали и донские полки, перешедшие на сторону красных. Загнали в вагоны и погнали на другой фронт, Восточный. В январе 1919 г. Свердлов провел в Москве совещание начальников политоделов фронтов, где согласовывались детали предстоящей акции. А 24 января вышла директива Оргбюро ЦК за подписью Свердлова: «Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно, провести беспощадный массовый террор ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с советской властью. К среднему казачеству необходимо применить все те меры, которые дают гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против советской власти…» [109, 137, 166].

На Дону кампанию геноцида возглавил лично Троцкий. Казаков он ненавидел люто. Писал о них: «Это своего рода зоологическая среда, и не более того. Стомиллионный русский пролетариат даже с точки зрения нравственности не имеет здесь права на какое-то великодушие. Очистительное пламя должно пройти по всему Дону, и на всех них навести страх и почти религиозный ужас. Старое казачество должно быть сожжено в пламени социальной революции… Пусть последние их остатки, словно евангельские свиньи, будут сброшены в Черное море…» Он же ввел в обиход термин — «устроить карфаген» казачеству. Запрещалось само слово «казак», ношение формы, лампасов. Станицы переименовывались в волости, хутора — в села (Цимлянская была переименована в Свердловск, Константиновская — в город Розы Люксембург). Во главе станиц ставили комиссаров из немцев, евреев, латышей. Казаков облагали денежной контрибуцией. За неуплату — расстрел. В трехдневный срок объявлялась сдача оружия, в том числе шашек, кинжалов. За несдачу — расстрел. Рыскали карательные отряды, отбирая подчистую продовольствие и скот, по сути обрекая людей на голодную смерть.

Тут же покатились и расправы. Член Донревкома Рейнгольд указывал: «Казаков, по крайней мере огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически». И называл «контрольную» цифру — умертвить не менее 100 тыс. человек [166]. По хуторам разъезжали трибуналы, производя «выездные заседания» с расстрелами. Кое-где начали освобождать землю для крестьян-переселенцев. Казаков выгоняли в зимнюю степь. На смерть. Семьи тех, кто ушел с белыми, объявлялись заложниками. Инструкция предписывала в случае ухода одного из членов такой семьи казнить всю семью. А в случае ухода одной семьи расстреливать «все семьи, состоящие на учете данного Совета».

О том, что творилось на Дону, сохранилось множество свидетельств. И не белогвардейских, а советских. «Нет хутора и станицы, которые не считали бы свои жертвы красного террора десятками и сотнями. Дон онемел от ужаса…» В Урюпинской «в день расстреливали по 60–80 человек. Руководящим принципом было: «Чем больше вырежем, тем скорее утвердится советская власть на Дону». Председатель Донбюро Сырцов доносил: «Расстрелянных в Вешенском районе около 600 человек». В Константиновской «было расстреляно свыше 800 человек. Большинство расстрелянных старики. Не щадились и женщины». В Казанской и Шумилинской за 6 дней перебили 400 человек [20,137,166].

И не просто истребляли, а еще и издевались. В Хоперском округе «смертные приговоры сыпались пачками, причем часто расстреливались люди совершенно невинные: старики, старухи, дети, девушки. Расстрелы производились часто днем на глазах у всей станицы по 30–40 человек сразу… осужденных с издевательствами, с гиканьем и криками вели к месту расстрела. На месте расстрела осужденных раздевали догола, и все это на глазах у жителей. Над женщинами, прикрывавшими руками свою наготу, издевались и запрещали это делать». В подобных расправах принимали участие и многие видные большевики. Например, Розалия Залкинд (Землячка), жена полпреда в Швейцарии (того, которого назначили по протекции Робинса). Она любила лично присутствовать при казнях, понаблюдать, как людей раздевают, как их тела кромсают пули. Член РВС 8-й армии Якир содержал собственный карательный отряд из 530 китайцев, уничтоживший более 8 тыс. человек. Зверствовали и «интернационалисты» более низких рангов. В Морозовской комиссар Богуславский творил расправу без всяких расстрельных команд, сам. Позже в его дворе нашли 50 зарытых трупов, а за станицей еще 150 — мужчин, женщин, детей. Многие из них были не застрелены, а зарезаны, носили следы истязаний, изнасилований.

Впрочем, надругательства над казачками творились повсюду, внедрялись чуть ли не в качестве «нормы». Свидетель сообщал «много было насилия над женщинами… Были насилия над 14-летними девочками, причем говорили, что нужно влить им крови коммунистов». Но физически истребить всех казаков было трудно, поэтому наряду с казнями предусматривались другие меры. Член РВС Сокольников (Бриллиант) требовал направлять казаков на каторжные работы и предписывал «немедленно приступить к постройке и оборудованию концентрационных лагерей». А Сырцов телеграфировал в Вешенскую: «Приготовьте этапные пункты для отправки на принудительные работы в Воронежскую губернию, Павловск и другие места всего мужского населения в возрасте от 18 до 55 лет включительно… За каждого сбежавшего расстреливать пятерых» [20, 166].

Доном кампания геноцида отнюдь не ограничилась. Ведь директива Свердлова и приказы Троцкого действовали и для прочих армий, советских органов. На Урале и в Оренбуржье зверствовали Г. И. Петровский и Шая Голощекин. И тоже издавали свирепые приказы. Петровский писал: «С казачеством нужно покончить… Советская власть должна поставить в порядок дня политику репрессий по отношению к казачеству, политику экономического и, как подсобного ему, красного террора». Здесь, как и на Дону, по станицам и городам казаков косили расстрелы. И планы массовых депортаций разрабатывались. Составлялись проекты расчленения Уральской и Оренбургской областей: часть земель предполагалось отдать соседним губерниям, часть в состав «киргизской степи».

Но такая политика не пошла на пользу большевикам. Казаки, оставшиеся в составе белых армий, теперь дрались насмерть. О примирении или переходе на сторону красных больше речи не было. Большевиков, ворвавшихся на Дон, остановили на рубеже Северского Донца. А оккупированные станицы сперва пребывали в шоке — то, что творилось, выглядело непонятно и абсолютно иррационально! Они же сами пустили большевиков на свои земли! Слали гонцов в Москву, считая все чудовищной ошибкой. Но вскоре осознали, что их попросту изводят под корень. И в марте заполыхало Вешенское восстание. Красное командование сперва не придало ему большого значения. Оно уже привыкло к крестьянским бунтам, которые легко подавлялись. Но казаки-то были прирожденными воинами! Привычными к спайке и самоорганизации. Сами формировали сотни и полки, выбирали командиров и громили палачей. Точно так же и в это же время восстало уральцы, оренбуржцы. Терские и астраханские казаки присоединялись к Деникину. И обстановка на фронтах стала меняться не в пользу красных. Ну да ведь и это не противоречило планам «мировой закулисы». Новый виток войны — новые потоки крови. Вот и пусть льется…

 

38. Смена караулов

Ну а теперь пришло время более подробно рассмотреть группировки, которые образовались к началу 1919 г внутри большевистской партии. И, как ни парадоксально, самой расплывчатой и неопределенной оказывается группа «ленинцев». Из большевиков высшего ранга к твердым сторонникам Владимира Ильича можно отнести разве что Сталина, Дзержинского, Молотова. Было, конечно, и другое окружение вождя, но в нем сплошь и рядом оказывались фигуры совсем другого сорта. Можно ли назвать «ленинцем» В. Д. Бонч-Бруевича, связанного с британской разведкой? Или Каменева, который в целом поддерживал и проводил ленинскую линию, но через свою жену был гораздо ближе к Троцкому? Или Ларина, очень тесно связанного с вождем, его даже называли «другом» Ленина? Но он отнюдь не был последователем теорий Владимира Ильича, а исподволь способствовал формированию этих теорий.

Максимальный реальный вес в советском руководстве имел Свердлов. Его опору составляли партийный и советский аппарат, профессиональные революционеры (которые успели превратиться в партийных функционеров). Яков Михайлович выискивал верные ему кадры из инородцев, «интернационалистов»-пленных. И, умело расставляя «своих» людей на ключевые посты, ткал и раскидывал паучьи сети, контролируя и окружение Ленина, и власть на местах. К группировке «свердловцев» можно отнести такие фигуры, как Петровский, Петерс, Аванесов, Лацис, Теодорович, Окулова, Загорский, Войков, Кедров, Белобородов, Голощекин, Кингисепп, Стучка, Бела Кун, Уншлихт, Бокий, Крыленко, Сосновский, Чуцкаев, Дидковский, Герцман, Кедров, Сафаров, Ягода и др.

Набирала силу и еще одна группировка — троцкисты. Главной опорой Льва Давидовича была Красная армия. Но далеко не вся армия. Мог ли приобрести любовь и уважение подчиненных лидер, который откровенно презирал их? Сам впоследствии писал о солдатах — «злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми», и требовал от командования «ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади» [160]. После выездов Троцкого на фронт даже руководители, которые сами примыкали к троцкистам, члены ЦК Смилга и Лашевич, направили Ленину категорический протест «против крайне легкомысленного отношения т. Троцкого к таким вещам, как расстрелы» [15].

Зато скромностью Лев Давидович никак не страдал. В первом Уставе, который он писал и редактировал сам, он называл самого себя «вождем и организатором Красной Армии» [78]. Спецпоезд, в коем Троцкий разъезжал по фронтам, представлял собой «особый мир». Для его нужд был переоборудован один из двух царских поездов (второй прибрал к рукам Свердлов). Удобные личные покои, кабинет, зад заседаний. Махину поезда тянули три паровоза. В нем имелась типография, издавалась газета «В пути». Были электростанция, радиостанция, телеграф, библиотека, вагон-гараж с автомобилем и мотоциклами, вагон-баня, вагоны с запасом продуктов. Вышколенная охрана, более 100 латышей. После конфуза в Свияжске, когда Троцкого чуть не «отрезали» чехи, к поезду подцепили бронеплощадки с тяжелыми орудиями. С ним разъезжали личный секретариат, личный трибунал, личный оркестр, личные повара и врачи. Роль «царя и бога» все больше кружила голову Льву Давидовичу. Заседаниями Совнаркома и Политбюро он теперь откровенно тяготился — ведь там он находился в подчиненном положении по отношению к Ленину. Поэтому Реввоенсовет и ставку он перенес в Серпухов. Вроде как «ближе к фронту». Очень ненамного ближе, но здесь он был полновластным хозяином.

Действительная опора Троцкого оставалась достаточно узкой. Это были «интернационалисты» — из «десантов», прибывших в 1917 г. из-за рубежа. Кроме того, нарком делал ставку на военспецов. Опять же, не всех. Ведь многих из них мобилизовали насильно. Но другие, как, например, Тухачевский, пошли на советскую службу из соображений карьеры, материальных благ. И Троцкий полагал, что как раз такие люди, обязанные своим возвышением только ему, будут верными. Да и куда денутся, если целиком зависят от него? Ему вообще импонировало окружать себя такими вот, зависимыми. Которые понимают — мигнет Лев Давидович, и от них пыль останется, мигнет другим глазом — награды посыпятся. И пусть дрожат, тянутся, выслуживаются.

Группировки «свердловцев» и троцкистов во многом отличались. Стиль и методы двух лидеров были совершенно не похожими. Свердлов, как уже отмечалось, был талантливейшим организатором. Ценил хороших помощников, подбирал и «выращивал» их, продвигая по служебной лестнице. И, опираясь на них, сам набирал все больший вес. Троцкий черновой организационной работой не занимался никогда. Считал себя выше этого. А практическую деятельность везли серенькие и незаметные подручные. И они обязаны были оставаться серенькими и незаметными. У Троцкого не было и не могло быть «соратников» в полном смысле слова. Каждый человек рядом с ним обязан был чувствовать себя букашкой, песчинкой, пешкой. Которая служит ему не за благодарность, не за ответное внимание, а должна быть счастлива только тем, что ей позволено служить столь великому человеку.

Отличалась и партийная позиция группировок. Лев Давидович из-за своих амбиций подчеркнуто ставил себя особняком, дистанцировался от Ленина, стремился выразить особые мнения. Иногда по делу, принципиально, а если нет, то хоть из духа противоречия в каких-нибудь частностях не согласиться. Продемонстрировать, что он лучше и глубже понимает предмет. Свердлов, напротив, всегда подстраивался к Ленину, старался показать себя самым стопроцентным его сторонником. Но на деле всегда смыкался с Троцким. Ведь оба работали на одних и тех же хозяев.

Яков Михайлович помогал Льву Давидовичу в строительстве армии, они вместе вели раскрутку террора, вместе курировали наступление на деревню и проекты «коммунизации». Вместе возглавили работу по подготовке «мировой революции». Что совершенно не противоречило планам их зарубежных покровителей. Точнее, сама «мировая революция» была им без надобности, но превратить под этим предлогом Россию в «охапку хвороста» — почему бы и нет? Свердлов, как ранее отмечалось, создавал Федерацию иностранных групп РКП(б). А под эгидой Троцкого возникло Бюро международной революционной пропаганды. Возглавил его Рейнштейн — бывший секретарь американской миссии Красного Креста. А оперативными работниками Бюро оказались бывшие работники той же миссии: Джон Рид, Луиза Брайант, Альберт Рис Вильямс, Роберт Майнор, Филип Прайс. В оперативные работники «международной революционной пропаганды» попал и знакомый нам французский разведчик капитан Садуль. Откуда нетрудно понять, что это было за «Бюро».

Кстати, характерный случай — один из названных агентов, Майнор, появился во Франции. И его арестовали как большевистского шпиона. Но… тут же и выпустили с извинениями. Потому что за него вступились сам Вильсон и его советник Хаус. А 2 марта в Москве открылся I Учредительный съезд Коминтерна. Автором принятого Манифеста о создании III Интернационала был Троцкий. Американским представителем в Исполкоме Коминтерна стал Джон Рид. Хотя при этом продолжал получать очень высокую оплату от журнала «Метрополитен», который принадлежал Моргану.

Но в партии были и другие силы — масса рядовых большевиков, сочувствующих, которые искренне соблазнились идеями строительства «рая на земле». И, естественно, подразумевали, что этим «раем» станет Россия. Они тоже верили в мировую революцию, по-русски готовы были помочь «братьям по классу», чтобы все на Земле скинули «эксплуататоров». Однако участь «охапки хвороста» таких партийцев ничуть не прельщала. Им хотелось самим наслаждаться грядущими благами — ну или, в крайнем случае, пусть дети и внуки наслаждаются. Им претили засилье и наглость «интернационалистов». Их возмущали замашки Троцкого, номенклатурные интриги Свердлова.

Часть таких недовольных примыкала к группировке «левых коммунистов» Бухарина. Но она вела слишком уж анархическую линию — скажем, требовала гнать с заводов инженеров, мастеров и прочих специалистов. Мол, революционные рабочие и сами справятся. И в 1917–1918 гг. с этим уже обожглись, довершив разгром российской промышленности, обрекая людей на безработицу и голод. А кроме того, Бухарин, даром что русский по крови, вел себя откровенно анти-русски. Порой возникает впечатление, что он стыдился своей национальности и демонстративно отказывался от нее (в эмиграции он даже подписывал свои статьи еврейскими псевдонимами). И в роли теоретика партии он обрушивался на русскую культуру, историю, традиции.

Поэтому патриотическая часть большевиков потянулась не к русскому Бухарину, а к грузину Сталину. И вокруг него стала складываться собственная группировка. Опасность, исходящую от нее, эмиссары «мировой закулисы» осознали еще в 1918 г. Начались «подкопы», доносы. И, как это ни курьезно звучит, Троцкий попытался ударить по Сталину, обвинив его в… жестокости! В августе 1918 г. Лев Давидович прислал в Царицын своего военспеца полковника Носовича, который вместе с инженером Алексеевым организовал заговор. В ночь на 18 августа намечалось восстание, но Царицынская ЧК раскрыла подготовку выступления. Были обнаружены склад оружия, деньги, план захвата советских учреждений. Носович бежал к белым, многих заговорщиков арестовали, часть расстреляли.

Лев Давидович уж никак кротким ягненком не был. Призывал «встать на путь уничтожения», да и красноармейцев «расстреливал, как собак». Но стоило расстрелять заговорщиков Сталину, как он тотчас же нажаловался Ленину! И не он один нажаловался. Лица из окружения Владимира Ильича постарались так оговорить противника, что и Ленин (который в это же время требовал «расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты…») возмутился, послал Сталину телеграмму: «Будьте осторожны». Впоследствии признавал: «Когда Сталин расстреливал в Царицыне, я думал, что это ошибка, думал, что расстреливают неправильно… Я делал ошибку».

Но и Иосиф Виссарионович не упускал случая клюнуть оппонентов. На попытки обвинить его в нарушении и подрыве дисциплины он в письме Ленину от 3 октября 1918 г. обличал именно «троцкистскую дисциплину». Указывал: «Я уже не говорю о том, что Троцкий, вчера только вступивший в партию, старается учить меня партийной дисциплине, забыв, очевидно, что партийная дисциплина выражается не в формальных приказах, но, прежде всего, в классовых интересах пролетариата» [78].

И к весне 1919 г. в партии назрели очень серьезные противоречия. Возникла «военная оппозиция». В советской литературе она преподносится как желание ряда коммунистов сохранить методы партизанщины вместо регулярной армии. Но это слишком грубое упрощение. В военной оппозиции были и сторонники партизанщины, и левые коммунисты, отвергавшие использование военспецов, но под ярлык «военной оппозиции» попало много деятелей, которые выступали не против дисциплины как таковой, а против той самой «троцкистской дисциплины», командных методов Троцкого.

Второе противоречие возникло по национальному вопросу. Как ранее отмечалось, внутри России была принята такая форма «самоопределения наций», как автономия. Но Красная армия продвигалась на запад, где Германия провозгласила «независимые» республики. Наступление воспринималось многими коммунистами и красноармейцами как восстановление прежних границ России, только уже советской. И Сталин был противником даже федеративного устройства страны. Он еще в 1918 г. писал, что «увлечение федерализмом не оправдывается историей», ссылался на примеры США и Швейцарии и полагал, что федерация может быть допущена только как временная мера на пути к унитарному государству [78].

Но «интернационалистов» это не устраивало. Под предлогом того, что надо выбить козырь у националистов, они настаивали на сохранении «сувернных» республик. Это согласовывалось и с ленинскими планами «мировой революции». Поскольку потом позволило бы на аналогичных условиях соединиться с Венгерской, Германской и прочими республиками, когда они станут советскими. Поэтому были созданы советские правительства Украины, Эстонии, Латвии с собственными компартиями, армиями. В Белоруссии националистического движения не было, даже немцы не планировали оторвать ее от России. Но троцкисты и «свердловцы» породили проект «приманить» на Белоруссию литовцев и поляков. С этой целью была создана Литовско-белорусская республика. Поляки со своим гонором заявляли о необходимости возродить Речь Посполитую в границах XVIII в. — и им как бы предоставляли такую возможность. Присоединяйтесь к Литовско-белорусской республике, и она станет Польско-литовско-белорусской. Желания белорусов при этом не спрашивали.

Правда, критерии «суверенитета» новых советских образований оставались весьма расплывчатыми. Руководящие кадры из Москвы перемещались в республики и обратно, части российской Красной армии по мере надобности переводились в украинскую, латвийскую — и наоборот. Но формально «государства» считались независимыми, и их отношения с Россией строились на базе союзных договоров. (А заодно Свердлов немедленно расставил в руководстве этих образований «нужных» людей. В Эстонию — Кингисеппа, в Латвию — Стучку, в Литву — Уншлихта, на Украину — Раковского и Петровского).

Но ведь и тем, кто раньше получил статус «автономных», тоже самостоятельности захотелось! Чем они хуже? Лидер Татарско-Башкирской автономии Султан Галиев принялся создавать «мусульманскую организацию РКП(б)» — призванную объединить «всех революционеров-мусульман, кто более или менее принимает программу РКП(б)», мусульманскую Красную Армию. По его мысли, Казань должна была стать столицей особого «восточного коммунизма» — откуда он будет распространяться в Азию (и, соответственно, будет расти его «мусульманская республика») [27]. Причем многие «революционеры-мусульмане» и в самом деле принимали установки российских коммунистов лишь «более или менее». Среди них были сильны позиции панисламизма, пантюркизма.

Еще одним пунктом внутрипартийных противоречий стал террор. Большинство коммунистов не отрицало его необходимости. Но то, что творилось по стране, перехлестнуло все границы. В прошлой главе приведены многочисленные цитаты о геноциде казаков — они взяты из жалоб и обращений, которыми засыпали ЦК члены партии. Те, кто сами были не причастны к творившимся ужасам, приехали в казачьи области по своим делам и стали свидетелями бесчинств. Не меньшее недовольство вызывала кампания «коммунизации» деревни. Она принесла крестьянам неслыханные бедствия, разорение и унижения. Исполкомовские шишки, шпана из комбедов давили людей, грабили, обращались, как со своими невольниками, разваливали деревенское хозяйство. Вслед за полным обобществлением скота, инвентаря, домов, снова возникали инициативы об «обобществлении» женщин. И кое-где местные руководители начали применять это на практике. Разумеется, для собственного употребления. Но из крестьян состояло и большинство красноармейцев. Получая известия, что творится в деревне, они дезертировали, не желали воевать за такую власть.

И многие партийцы стали выступать против такой политики, понимая, что она приведет к всенародной катастрофе. Выразителем их взглядов стал М. И. Калинин. Направил письмо к Ленину. В отсутствие Свердлова, державшего под контролем секретариат и все контакты с Владимиром Ильичем, Михаил Иванович сумел попасть на прием к вождю, раскрыв перед ним всю правду о безобразиях на селе. И убедил отказаться от «коммунизации». Мало того, Ленин поручил ему поднять в газетах вопрос о крестьянской политике.

Между Лениным и Свердловым в начале 1919 г. отношения вообще стали заметно портиться. И не только из-за крестьянского вопроса. Можно прийти к выводу, что Ленину надоела слишком уж плотная и назойливая опека своей «правой руки». Владимир Ильич тоже был стреляный воробей и рано или поздно должен был понять, что во многих делах им попросту манипулировали. Вполне вероятно, что вскрылись факты злоупотреблений и махинаций Свердлова в период его «регентства» в сентябре-октябре 1918 г. Яков Михайлович нажил себе и такого врага, как Дзержинский, который по своим каналам мог накопать немало материалов о темных делах председателя ВЦИК. В этой истории многое остается тайной до сих пор, многое было тщательно спрятано. Но все факты говорят о том, что конфликт между Лениным и Свердловым назрел, и прорваться должен был на VIII съезде партии [182]. И остальные накопившиеся противоречия должны были выплеснуться.

Однако Яков Михайлович тоже хорошо знал, что против него готовится серьезная атака, — его люди окружали вождя со всех сторон. И он тоже готовился к схватке. Методы у него в арсенале были разные, уже отлично отработанные. Так, в инструкцию о созыве съезда он внес пункт: «Право избирать (делегатов) имеют члены партии, вошедшие за 6 месяцев до съезда, быть избранными — вошедшие до Октябрьской революции» [140]. Вошедшие до Октября — значит, не рядовые большевики, а профессиональные революционеры, среди которых было много «кадров» Якова Михайловича. Он развернул активную работу по персональному подбору делегатов, регулировал губернские парторганизации письмами и циркулярами.

1–6 марта Свердлов провел в Харькове, руководил съездом компартии Украины и III Всеукраинским съездом Советов, добившись включения в украинскую конституцию программы «коммунизации». А по пути в Москву назначил совещания с губернским руководством Белгорода, Курска, Орла, Тулы. Должен был заехать и в Серпухов к Троцкому. О чем предполагалось побеседовать двум партийным лидерам и эмиссарам «сил неведомых», остается неизвестным. Потому что встреча не состоялась. В Орле забастовали железнодорожники, доведенные до отчаяния голодом и разрухой. Свердлов вышел к митингующей толпе, надеясь угомонить ее, но в него полетели камни. Получив удар по голове, он потерял сознание. Охрана кинулась громить и хватать рабочих. А пока шла потасовка, Свердлов валялся в беспамятстве на промерзлой земле. Когда его привезли в Москву, развилось воспаление легких [182]. Лечили лучшие врачи, но не помогло. 16 марта Свердлов приказал долго жить.

И готовившаяся схватка между ленинцами и «свердловцами» на VIII съезде не состоялась. Но прошел он с отчетливым антисвердловским оттенком. Было провозглашено смягчение крестьянской политики, «от нейтрализации середняка к прочному союзу с ним». Указывалось на ненормальность положения, когда коллегиальная работа ЦК сводилась «к единоличному решению вопросов» Свердловым. Сразу после съезда был избран новый председатель ВЦИК — с подачи Ленина им стал Калинин, тут же похеривший планы «коммунизации». В своей «Декларации о ближайших задачах ВЦИК» он указал, что в программе партии отнюдь «не говорится, что мы должны разорять крестьян, сгонять их насильно в коммуны, насильно объединять их земли, поселять их в общие жилища».

В национальном вопросе съезд противоречий не разрешил. Вместо этого принял «компромисс». С одной стороны, подтвердил «независимость» советских республик, созданных в ходе наступления на запад. Но и за автономными республиками сохранил прежний статус. Претензии Султана Галиева на расширение суверенитета и «мусульманскую компартию» были пресечены. Позже, уже в 1920 г., партия признала недопустимым и образование республик по религиозному признаку, Татаро-Башкирскую автономию разделили на две, Татарскую и Башкирскую. Султан Галиев пытался по-прежнему гнуть свою линию, но его посадили за «националистический уклон». А понятие автономии было ограничено внутренним самоуправлением и административными вопросами. На этих же принципах стали предоставлять автономию другим народам Российской Федерации — киргизам, марийцам, дагестанцам и т. д.

Но самая серьезная борьба разгорелась на VIII съезде по военному вопросу. Ленин поддержал было Троцкого. Попытался разгромить военную оппозицию как раз с помощью упрощения, представив ее защитниками «партизанщины» вопреки регулярной армии. И Сталин, дисциплинированный ленинец, поддержал Владимира Ильича, хотя, как он впоследствии признавал: «Я не выступал так враждебно против «военной оппозиции», как это угодно было, может быть, Троцкому». Однако делегаты не унимались, бушевали, «большинство военных делегатов было резко настроено против Троцкого» [69]. Обвиняли и ЦК, что партия не руководит военным ведомством, отдав его в полную власть Льва Давидовича. В результате прения были перенесены на военную секцию. После обсуждений за резолюцию ЦК проголосовало 174 делегата, за резолюцию военной оппозиции — 95. Результаты голосования не удовлетворили съезд, пришлось создавать согласительную комиссию. И только после обсуждения резолюция «По военному вопросу» была принята единогласно. В ней, с одной стороны, утверждалась линия Ленина и Троцкого по строительству регулярной армии, но были учтены и многочисленные предложения оппозиции.

А по этим предложениям ЦК должен был обратить внимание на военное руководство. Начались проверки, ревизии, и 15 июня вышло постановление ЦК о ставке Красной армии, признававшее положение неудовлетворительным. Троцкий попытался просто отмахнуться от постановления. Свысока ответил, что оно «заключает в себе причуды, озорство». Ленин разозлился. 17 июня написал в ЦК: «Т. Троцкий ошибался, ни причуды, ни озорства, ни растерянности, ни отчаяния, ни «элемента» сих приятных (Троцким с ужасающей иронией бичуемых) качеств здесь нет. А есть то, что Троцкий обошел: большинство Цека пришло к убеждению, что ставка «вертеп», что в ставке неладно…» [93]

Но… несмотря на то, что ставку признали «вертепом», почему-то никаких мер предпринято не было. Лев Давидович остался во главе Красной армии. И руководил ею прежними методами. И прочие выходки ему почему-то прощались. Любой другой член советского руководства за подобное поведение получил бы от Ленина так, что мало не покажется, — ярлыки фракционера, оппозиционера, крутую взбучку на ближайшем съезде или пленуме. Каменев, Зиновьев, Бухарин громились и размазывались по столу за куда меньшие прегрешения. А вот Троцкому Ленин почему-то прощал и игру в «бонапарта», и претензии на независимое лидерство, и невыполнение решений ЦК, и издевательские отписки. Наоборот, брал под защиту, выгораживал от нападок патриотического крыла партии. Почему?

Ответ остается все тем же. Из-за тех связей, которые Троцкий имел с Западом. Весной 1918 г. это оказывалось важно для получения от иностранцев денег, для «балансирования» между Германией и Антантой, для обеспечения западной помощи в формировании и вооружении Красной Армии. А после победы Антанты в мировой войне связи Льва Давидовича приобретали особое значение. Теперь «балансирование» исключалось, требовалось как-то договариваться с могущественными победителями, обеспечить их лояльность и терпимость по отношению к Советской республике, заинтересовать выгодами мирных контактов. Именно из-за этих связей Ленин поручал Троцкому, а не Чичерину или кому-то другому возглавить делегацию на конференции на Принцевых островах.

Ну а после смерти Свердлова Лев Давидович выдвинулся на роль «вождя номер два». И стоит ли удивляться, что вся группировка «свердловцев» автоматически перешла к нему? Так сказать, по наследству. Были «свердловцами», стали троцкистами. И во внутренней политике практически ничего не изменилось. «Коммунизацию» свернули, Калинин разъезжал по стране, разъясняя крестьянам, что теперь советская власть защищает их интересы. А потом приходили продотряды, грабили и бесчинствовали пуще прежнего. 16 марта, в день смерти Свердлова, ЦК отменил директиву Оргбюро о геноциде казаков. Но и он продолжался. Теперь под предлогом подавления восстаний…

 

39. Как подставляли Белую гвардию

Да, Белое движение было разобщено политическими лозунгами, заражено либерализмом, наделало много ошибок. И все-таки, несмотря ни на что, оно сыграло огромную роль. Борясь за «единую и неделимую», оно спутало карты «мировой закулисы» и фактически сорвало планы расчленения России. Точнее, на 70 с лишним лет отсрочило реализацию этих планов. Ведь англичане, французы, американцы не могли открыто выступить против белых. Приходилось делать вид, что им сочувствуют, поддерживают. Но своей патриотической позицией Белое движение само подписало себе приговор. Ему пакостили исподтишка, подрывали, ослабляли.

В Одессе находилось 5 дивизий союзников: 35 тыс. французских, греческих и румынских солдат, масса артиллерии, танки, флот. Были тут и белые власти — губернатор генерал Гришин-Алмазов, командующий войсками генерал Санников, Деникин прислал бригаду Тимановского, небольшую, но опытную и отлично вооруженную (5 тыс. штыков и сабель, 26 орудий, 6 броневиков). Всех этих сил вполне хватило бы, чтобы не только удержать Одессу, а вообще выгнать красных с Украины. Но… командующему Одесской группировки генералу д'Ансельму был прислан из Парижа начальник штаба полковник Фрейденберг, которого вскоре окрестили «злым гением Одессы». Прибыл он с очень большими полномочиями и, по сути, стал не помощником д'Ансельма, а наоборот, командующий выполнял его указания. И стали твориться непонятные вещи.

Французы, заняв приморские города, по-прежнему не собирались продвигаться вглубь страны. Но и белогвардейцам из Одессы выступать запретили. Не позволили проводить мобилизации, хотя в Одессе, Херсоне, Николаеве скопилась масса беженцев, тут можно было сформировать не одну дивизию. Игнорируя белую администрацию, французы продолжали переговоры с петлюровской Директорией. И д’Ансельм заявлял: «Если бы речь шла о Екатеринодаре, я обращался бы к Деникину, который хозяин в Екатеринодаре. Но на Украине хозяин Петлюра, поэтому я должен обращаться к Петлюре» [117]. В Тирасполе, Николаеве и на острове Березань остались огромные склады имущества и вооружения старой русской армии. Все это ох как пригодилось бы деникинцам! Нет, французское командование не разрешило брать ничего. Отвечало, что склады «не находятся в зоне Добровольческой армии и принадлежат Директории». Впоследствии все так и досталось большевикам. И сама союзница-Франция за зиму и весну 1919 г. не помогла белогвардейцам ни единым патроном, ни единым килограммом военных грузов. Мало того, даже бригада Тимановского, находившаяся в оперативном подчинении у французов, снабжалась всем необходимым не ими, а морем из Новороссийска. Масса французских солдат торчала в Одессе без дела, пьянствовала, спекулировала, разлагалась. А Фрейденберг при этом установил плодотворные закулисные контакты с одесской мафией Мишки Япончика.

Странное положение сложилось и в Крыму. Тут союзники заняли только Севастополь, делали ставку на слабенькое местное правительство Соломона Крыма. Так же, как и в Одессе, запрещали проводить мобилизацию. И присланному от Деникина генералу Боровскому никак не удавалось сформировать «Крымско-Азовскую армию» — она насчитывала лишь несколько малочисленных полков. Деникин многократно обращался к французам, напоминая о прежних обещаниях и договоренностях. Четырежды он писал командующему в Румынии и Одесском районе генералу Бертелло, пять раз главнокомандующему союзными войсками в Восточной Европе Франше д’Эспре, дважды Верховному главнокомандующему Антанты маршалу Фошу. Однако все обращения остались без ответа [46, 117].

Между тем петлюровская власть показала свою полную нежизнеспособность. Красные войска выгнали Директорию из Киева, а потом и из Винницы, она сбежала в Тернополь. А на Одессу двинулись отнюдь не регулярные советские части — пошла 20-тысячная «бригада» атамана Григорьева. Успевшего послужить и Центральной Раде, и гетману, и Петлюре, а теперь перешедшего со своим сбродом к большевикам. Через месяц-другой, когда Григорьев изменит и советской власти, красная пропаганда будет называть его отряды «бандами убийц», фотовитрины Киева будут демонстрировать их зверства: фотографии изнасилованных девушек, загоняемых прикладами топиться в пруд, отрубленные головы, трупы стариков с выдранными бородами и выколотыми глазами, женщин с отрезанными грудями и вспоротыми животами [129], умалчивая, откуда же у красных взялись подобные снимки. А они делались при походе григорьевцев еще не на Киев, а на Одессу, когда эти банды называли «красными войсками». Хотя какие уж там войска! Настоящие красные части разнесли и рассеяли их за несколько дней.

Но французы даже не пытались им противодействовать! 11 марта Григорьев вдруг атаковал Херсон, где союзники легкомысленно держали всего 1 батальон греков. Вместо того, чтобы направить сильные подкрепления, был дан приказ оставить Херсон. А «заодно» бросить и Николаев, Очаков — вообще без боя. У станции Березовка стояла довольно сильная союзная группировка — 2 тыс. солдат, 6 орудий, 5 танков. Но когда григорьевцы обстреляли ее из 2 пушек и повели атаку, то и здесь началось отступление. И драпали 80 км, до самой Одессы! А дополнил картину еще один штрих. После бегства французов к Березовке подошла горстка белогвардейцев, всего 2 эскадрона, и прогнала григорьевцев! [100]

Даже в одиночку бригада Тимановского могла бы защитить Одессу от наступающего сброда. Однако добавились новые интриги. В Одессу прибыл для проверки главнокомандующий Франше д'Эспре и… выслал деникинских представителей Гришина-Алмазова и Санникова. После чего французы образовали в городе еще одно «русское правительство» во главе с неким Андро — весьма темной личностью и подручным Фрейденберга. А в Париж пошли донесения о прекрасном состоянии большевистских войск, их подавляющем численном превосходстве, о собственных непомерных трудностях.

Ну а в Верховном совете Антанты, по «совпадению», в это же время дебатировался вопрос о «русской политике». Решающей была позиция США. Вильсон заявлял: «Двусмысленности в отношении России пора положить конец. Пусть восторжествует здравый смысл. Война в России так или иначе закончится. Задачей становится привлечение любого будущего правительства России в коллектив мирового сообщества». Донесения Франше д'Эспре и д'Ансельма поступили очень «вовремя» и стали весомым аргументом в пользу предложений Вильсона. 1 апреля Верховный совет Антанты принял решение о выводе союзных войск из России и о невмешательстве военной силой в русские дела. При этом глубокомысленно пояснялось, что «Россия должна сама изжить свой большевизм» (хотя американский военный министр Бейкер выразился более прозрачно: «Если русским нравится большевизм, не наше дело убеждать всех, что только 10 % русских сочувствуют большевикам, что из-за этого мы должны помогать остальным 90 %».). Против вывода войск выступили только англичане — им не хотелось уступать русский Север.

Впрочем, слово «невмешательство» не стоит понимать буквально. «Новая политика» Антанты в отношении России предполагала, что западные державы намерены отгородиться от большевизма «кордоном национальных государств», отчлененных от России, — и извлекать все возможные выгоды из хаоса, царящего на остальной русской территории. Но с Юга войска выводились. Ссылаясь на решение Верховного совета Антанты, правительство Франции по непонятным причинам приказало сделать это в крайне сжатый срок -3 дня. А д'Ансельм и Фрейденберг, по еще более неясным мотивам, даже этот срок сократили, объявили эвакуацию Одессы в 48 часов. Несмотря на то, что фронт держался и городу ничего не угрожало [100]. Внезапная и экстренная эвакуация вызвала панику. Солдаты захватывали пароходы, беженцы бросали пожитки, были оставлены склады имущества, много вооружения, ценности в банках.

А как только началось бегство, большевики подняли восстание рабочих. Их сторону приняла «армия Молдаванки» Япончика, полезла грабить. По свидетельствам современников, французы не препятствовали тому, что «вооруженные рабочие и еврейские организации расстреливали чинов Добровольческой армии» [139]. Бригаде Тимановского пришлось отступить в Румынию. Там ее разоружили — отобрали артиллерию, имущество, броневики, отнюдь не подаренные французами, а добытые белогвардейцами в боях. Денег в валюте не дали, держали в лагерях на голодном пайке. Лишь через 2 месяца, испытав массу мытарств от румынских властей, солдаты и офицеры были доставлены в Новороссийск — грязные, безоружные, в оборванной одежде и гниющем белье. Ну а полковник Фрейденберг, сделав свое дело, был кем-то хорошо вознагражден. Во Францию он не вернулся, сразу после сдачи Одессы вышел в отставку и открыл в Константинополе собственный банк.

Пал и Крым. У генерала Боровского не хватало сил, чтобы прикрыть перешейки. Французы обещали подмогу, но так и не дали. Красные ворвались на полуостров. Севастополь мог бы еще держаться — туда отступили белые отряды, имелись флотские склады вооружения, морем можно было доставить подкрепление. Но 12 апреля французские оккупационные власти, генерал Труссон и адмирал Амет, предложили коменданту крепости Субботину и командующему русским флотом адмиралу Саблину, чтобы все учреждения Добровольческой армии немедленно покинули Севастополь. Вдобавок ко всему французы ограбили Крымское казначейство. Потребовали 10 млн. руб. «на расходы по Севастополю». Труссон приказал не выпускать русские суда из порта, пока не заплатят, угрожал арестовать членов крымского правительства и белое командование. И добился, чтобы не только 10 млн. заплатили, но и все ценности казначейства передали французам «на хранение» [58].

И все же совсем вывести войска из России, прекратить поставки белым правительствам, державы Антанты не решились. Во-первых, чтобы не утратить рычагов контроля за антисоветскими силами. А во-вторых, корректировать политику требовала политическая обстановка. В Центральную Европу оказалось заброшено слишком много революционных «дрожжей». Брожение там не утихало. А к весне забурлило по нарастающей и взорвалось новыми революциями. В марте образовалась Венгерская советская республика. Венгерская красная армия, одерживая победы, вторглась в Словакию, провозгласив и ее советской республикой. В апреле возникла Баварская советская республика. Возобновились волнения в Вене, Берлине, Гамбурге. Советы стали создаваться в Польше. Общая нестабильность сказалась и в Великобритании — начались выступления сепаратистов в Ирландии.

А Красная Армия, успешно продвигаясь на запад, приближалась к европейским революционным очагам. Вынашиваемые Лениным планы «мировой революции» выглядели вполне реальными. Западное направление было объявлено главным. Правда, армию в 3 млн. большевикам создать еще не удалось, но в строю было 1,5 млн. Националистические правительства Украины и Литвы не могли оказать серьезного противодействия красным соединениям. На советской территории уже создавались большевистские правительства Польши, Галиции, в составе Красной армии формировались части из поляков, венгров, румын, сербов, болгар. Между Венгрией и Украиной уже было установлено авиационное сообщение, мадьярский нарком по военным делам Т. Самуэли прилетал в Киев, совещался с Подвойским о совместных действиях [129]. Коммунизм мог вот-вот хлынуть во взбаламученную Европу.

Но… ведь существовало Белое движение! И Запад немедленно усилил его поддержку, активизировал материальную помощь. Колчаку иностранные представители предложили и расписали план совместной операции. Белые из Сибири разворачивают наступление на запад, а на Северном фронте генерал Айронсайд с англо-американскими войсками и белогвардейцами Марушевского в апреле нанесет удар на Котлас — Вятку. Соединится с Колчаком, образовав единый фронт, и передаст ему большое количество военных грузов, находящихся на складах Мурманска и Архангельска. Колчаку такой план показался замечательным. Наконец-то и союзники примут реальное участие в боях с красными! И весной 1919 г. сибирские дивизии двинулись вперед. Одержали ряд побед, взяли Уфу, Бугульму, Ижевск, очистили от красных все течение Камы, выходили на подступы к Самаре и Вятке.

Однако искренностью «поддержка» Антанта отнюдь не отличалась. Белые должны были оттянуть на себя силы большевиков с Западного фронта — но ни в коем случае не более того. В тылах у Колчака стало разгораться партизанское движение. И раздували его не столько большевики, сколько эсеры. Члены свергнутой Директории Авксентьев, Занзинов и др., устроившиеся в Харбине под покровительством союзников. Чехи, которым была поручена охрана Транссибирской магистрали, своих задач не выполняли. От боев с партизанами уклонялись, заключая с ними «сепаратные соглашения», — мы вас не будем задевать, а вы нас. А уж американцы вообще установили с партизанами выгодный бизнес, продавали им оружие. Факты были настолько вопиющими, что в апреле Колчак даже поднимал вопрос об удалении американских войск из Сибири [139].

Поддерживались и сепаратистские силы. Японцы делали ставку на Забайкальского атамана Семенова, подсунули ему потрясающую красавицу-шпионку, некую Машку-Шарабан, через нее и своих советников подталкивали к идее стать главой «независимого» государства (которое, разумеется, попадет под покровительство Японии). И Семенова такая перспектива соблазнила. Он своевольничал, игнорировал приказы из Омска, своих войск на фронт не присылал. Чуть не дошло до вооруженного столкновения, Колчак направил против атамана воинские части. Но японцы выставили у Байкала заслоны и защитили своего протеже. При посредничестве Англии, Франции и США конфликт кое-как сгладили. Семенова заставили признать подчинение Верховному правителю. Но оно осталось чисто формальным. На деле же в Омске была одна власть, а в Чите и Хабаровске — другая [21].

В общем тыл стал разваливаться. Но и на фронте было неладно. Потому что обещанное наступление Айронсайда на Котлас и Вятку так и не осуществилось. То есть оно не было остановлено красными, его просто не начинали. Почему? Причину нашли позже, так сказать, пост-фактум. Когда в одной из «славяно-британских» частей взбунтовались солдаты, убили нескольких английских офицеров, тут-то и было объявлено — вот она, причина! Мятеж выявил ненадежность войск, поэтому наступление отменили. Кстати, такое объяснение ничтоже сумняшеся повторяют современные историки [168]. Не обращая внимания на одну «мелочь». Бунт случился не в апреле, когда было обещано наступление Айронсайда, а только в июле, когда операция давно потеряла смысл. Потому что пассивность Северного фронта позволила советскому командованию собрать против Колчака значительно превосходящие силы, и он потерпел жесточайшее поражение. Его разбитые армии покатились назад и к июлю уже отступили далеко на восток, за Уральские горы.

Двурушничество Антанты в полной мере сказывалось и на других фронтах. В Прибалтике союзники предпочли временно закрыть глаза на помощь Латвии и белогвардейцам со стороны Германии — иначе остатки этой республики перед большевиками не устояли бы и красные части прорвались бы к Восточной Пруссии. Немцы усилили своими кадрами, переформировали и вооружили Балтийский Ландсвер, состоявший из латышей, прибалтийских немцев и русских. И в мае красных удалось разбить, была освобождена Рига. Но сразу после этого союзники натравили на Латвию… эстонцев и созданные при эстонском правительстве части «проантантовских» латышей. А ландсвер был объявлен «прогерманским». Он потерпел поражение, эстонцы осадили Ригу, обстреливая ее из орудий.

Тут-то и выступил представитель Антанты британский генерал Гофф. Он стал играть роль главного распорядителя судеб Прибалтики и продиктовал Латвии условия мира. Она должна была заключить союзный договор с Эстонией. Из ландсвера изгонялись все «прогерманские элементы», в том числе местные немцы. От обещаний дать латвийское гражданство и землю германским добровольцам, участвовавшим в освобождении страны, правительство Латвии теперь отказалось. А сам ландсвер переходил под командование английского полковника Александера [66].

В составе ландсвера воевал и 10-тысячный русский отряд князя Ливена. Он тоже вооружался и снабжался Германией, но подчинялся ландсверу лишь в оперативном отношении — а в политическом признавал высшей властью правительство Колчака. Но и судьбу этого отряда решил Гофф. Предписывалось очистить его от «германофильских элементов», сдать полученное от немцев тяжелое вооружение и технику и перебазироваться в Эстонию, на Нарвский фронт. Многих это возмутило, и отряд раскололся. Часть выполнила приказ и отправилась под Нарву в распоряжение Юденича. Другая часть во главе с германским ставленником Бермондом подчиняться отказалась и образовала самостоятельную, Западную Добровольческую армию (и собственное «правительство»).

А в Эстонии тоже шли сплошные интриги. Здесь сражались белые отряды генерала Родзянко. Они помогли эстонцам освободить их земли, а 13 мая прорвали советскую оборону под Нарвой и вступили на территорию Петроградской губернии. Численность белых войск была небольшая, около 7 тыс. солдат и офицеров. Но уже и в самом Петрограде назрело недовольство властью большевиков, составлялись заговоры. А главное — колебался Балтфлот. Моряки, прежняя «краса и гордость революции», хорошо видели, к каким бедствиям привела Россию эта революция. И появилась реальная возможность привлечь их на сторону белых — что гарантировало и падение Петрограда. Если выступит против большевиков Кронштадт, то где уж удержаться «северной столице»?

Это было нетрудно. Об этом уже думали сами моряки, на некоторых кораблях команды сговаривались при удобном случае перейти к Юденичу и Родзянко. Но когда первые два советских миноносца подняли якоря и после недолгого плавания прибыли в Таллин, англичане… отдали корабли Эстонии. А из команд кого расстреляли, кого загнали в концлагерь. И уж ясное дело, другие моряки повторять их опыт не стали. Нет, британцы в переманивании флота оказались совершенно не заинтересованы. Вместо этого они попытались сделать то, что не удалось год назад, с помощью Троцкого — уничтожить Балтфлот. Чтобы его не было ни у какой России, ни у красной, ни у белой. В мае англичане вдруг предприняли атаку Кронштадта торпедными катерами. Потопили один крейсер, но русские моряки показали, что еще не утратили свое мастерство. Что флот еще способен постоять за себя. Атаку отбили, уничтожили британский эсминец и подводную лодку. Но после этого о переходе на сторону противника не могло быть и речи. Балтийцы озлобились и готовились драться всерьез [66].

Тем не менее во многих частях еще сохранялись антикоммунистические настроения. В июне восстали гарнизоны фортов «Красная горка», «Серая лошадь» и «Обручев», охранявшие южное побережье Финского залива. В них насчитывалось 6,5 тыс. бойцов, имелись богатые склады вооружения, боеприпасов, провианта. Момент для удара на Петроград был исключительно благоприятным, дорога оказалась фактически открытой. Белое командование молило англичан прислать военные корабли, прикрыть восставшие форты с моря. Нет. Просьбы услышаны не были. Британская эскадра торчала по соседству, в Таллине и Хельсинки, а на помощь повстанцам двинуться даже не подумала. Зато подошли линкоры и крейсера из Кронштадта и принялись расстреливать форты крупнокалиберной артиллерией. После 52 часов бомбардировки гарнизон оставил раздолбанные укрепления и ушел на соединение с белыми.

И все успехи армии Родзянко обернулись ничем. Начала-то она хорошо, взяла Псков, Ямбург, Гдов. Но едва она вышла за пределы Эстонии, ее автоматически сняли со снабжения эстонской армии. Оружие и боеприпасы оставалось добывать только за счет трофеев. Денег не было, жалованья не выдавалось, люди голодали. С завистью смотрели на эстонцев, щеголявших в английском обмундировании и обуви, а сами ходили в рванье. Правда, снабжать белогвардейцев взялись англичане, обещали, что все необходимое будет отгружено в мае. Но ничего не прислали ни в мае, ни в июне, ни в июле. А на запросы Юденича Гофф отвечал примерно так, как гонят со двора нищего попрошайку. Писал, что «эстонцы уже купили и заплатили за то снаряжение, которое сейчас получили», — и указывал: «За помощь великой России в дни войны союзники будут навсегда благодарны. Но мы уже более чем возвратили наш долг натурой» [122] (так оценивалась помощь армиям Колчака и Деникина — которым, кстати, в данное время тоже ничего не присылали). И наступление выдохлось. От Петрограда, как и от Волги, белые части стали пятиться назад.

Ну что ж, зато их силами и кровью были очищены от большевиков суверенные, дружественные Западу Латвия и Эстония. Зато советское командование перебросило против Колчака, Деникина и Юденича дивизии с западных направлений. И вторжение в Европу было предотвращено. В Польше при активной помощи французов и англичан удалось сформировать армию Пилсудского, и она стала теснить красных, отбирая Литву, Белоруссию, поляки взяли под опеку и Петлюру. Немцы смогли подавить революцию в Баварии. Ну а в Венгрии пожар погасили общими усилиями Антанты. Точно так же могли бы ликвидировать пожар в России, но не сочли нужным. А Венгрия — другое дело, почему бы и не погасить? Направили румынскую, чешскую армии, французских инструкторов, и советскую власть ликвидировали. Кого перестреляли, кого перевешали. Впрочем, арестованных эмиссаров Интернационала, вроде Белы Куна, пальцем не тронули. Выслали в… Россию. Сочли, что в нашей стране они еще будут нужны, пусть дальше ее разрушают.

 

40. Как истребляли русский народ

Гражданские войны всегда жестоки. Но красный террор, как уже отмечалось, совершенно не вписывался ни в рамки «обычных» для гражданских войн жестокостей, ни в рамки «классовой» теории. Он был направлен против русского народа в целом. Сократить его численность, ослабить генетический потенциал, подорвать внутренние силы, физически уничтожить самую энергичную его часть — чтобы осталась «серая масса», которую можно будет зомбировать и переделывать как угодно. Репрессии принимали все большие масштабы…

В январе 1919 г. взбунтовалось русское население в Туркестане — в основном, рабочие, доведенные до предела голодом и злоупотреблениями местных властей. Для расправы сюда перевели председателя Питерской ЧК Глеба Бокия. Только в ночь с 20 на 21 января было расстреляно 2,5 тыс. человек. А с 23 января заработал военно-полевой суд, продолжая расстрелы. Причем нередко казнями развлекались сами судьи — приговаривали, а в перерыве выходили в соседнее помещение и убивали только что осужденных.

В марте 1919-го по аналогичным причинам забастовали рабочие Астрахани. Их митинг был оцеплен войсками, которые открыли пулеметный огонь и стали забрасывать забастовщиков гранатами. По городу покатились аресты, а Троцкий прислал приказ «расправиться беспощадно». Приказ был выполнен. Расстрелянных едва успевали возить на кладбище. А для арестованных не хватало тюрем, их размещали на баржах и пароходах. Многих там же и убивали, топили с камнем на шее. На пароходе «Гоголь» в одну ночь было утоплено 180 человек. Потом спохватились, что истребляют один «пролетариат», и для выправления классовой картины взялись за «буржуев». Облавы и экзекуции обрушились на богатые кварталы. Вакханалия продолжалась до конца апреля, и истреблено было около 4 тыс. человек [103].

Продолжался геноцид казаков. Троцкий в приказе № 100 от 25.05.1919 г. писал: «Солдаты, командиры и комиссары карательных войск!.. Гнезда бесчестных изменников и предателей должны быть разорены. Каины должны быть истреблены. Никакой пощады к станицам, которые будут оказывать сопротивление…» Впрочем, и Ленин слал соответствующие телеграммы, возмущаясь тем, что подавление затягивается. Требовал принять «самые энергичные и решительные меры», направлял дополнительные силы чекистов, курсантов. А Луначарскому указывал: «Двиньте энергичное массовое переселение на Дон из неземледельческих мест» [93]. И подавляли жесточайше. Каратели оставляли за собой пустыню. Специальные отряды факельщиков жгли хутора и станицы, население истреблялось. Но и казаки сопротивлялись отчаянно. А отвлечение войск на подавление Вешенского восстания ослабило фронт. Части Деникина прорвали его и соединились с повстанцами, что коренным образом изменило всю обстановку на Юге.

Советская республика увязла в гражданской войне, отбивая натиск то на одном, то на другом фронте. Но и внутреннее ее положение становилось все более напряженным. Система продразверстки буксовала, и тем не менее ее упрямо продолжали проводить в жизнь. В результате усиливался голод. В апреле 1919 г. в Москве по «рабочей», т. е. самой обеспечиваемой карточке, полагалось на день 216 г хлеба, 64 г мяса, 26 г постного масла, 200 г картошки. В июне — 124 г хлеба, 12 г мяса, 12 г постного масла. Если и это отоваривалось. А уж карточки низших категорий — иждивенческие, детские и т. п., не отоваривались никогда, их владельцам предоставлялось выкручиваться как угодно или умирать с голоду. И по всей стране наблюдалась общая закономерность — в городах, где еще недавно царило изобилие, после прихода красных прикрывалась торговля, печатались карточки. И начинался голод. В Киеве после полугодичного советского владычества взрослая женщина обнаружила, что весит 39 кг.

Не отменялась и всеобщая трудовая повинность. По проектам Ларина, работать должны были все. Но в большинстве городов трудиться было уже негде — предприятия стояли, рабочие перебивались кустарными промыслами. Зато «трудовую повинность» использовали для очередных унижений «буржуазии». Практиковалась мобилизация женщин из семей интеллигенции для мытья казарм и советских учреждений. В Крыму людей хватали на улицах и направляли разгружать вагоны под палкой надсмотрщиков (в прямом смысле слова). В Симферополе празднично одетых гимназисток согнали в день Пасхи и заставили чистить солдатские сортиры. Продолжались и реквизиции — в каждом городе, где устанавливалась советская власть, проводились планомерные обыски с изъятием «излишков» продовольствия, одежды, денег, конфискацией драгоценностей.

Был предпринят и новый виток в борьбе с Православием. Прошла целая серия «разоблачительных» вскрытий святых мощей — на Севере, в Тамбове, а 11 апреля 1919 г. были принародно вскрыты мощи св. преподобного Сергия Радонежского, дабы показать их «тленность». Этот кощунственный акт снимался на кинопленку, а непосредственное руководство осуществлял секретарь МК РКП (б) Загорский, тот самый, чье имя потом носил Сергиев Посад. Он писал: «По указанию В. И. Ленина как можно быстрее сделать фильм о вскрытии мощей Сергия Радонежского и показать его по всей Москве». 1 мая 1919 г. Ленин подписал постановление № 13666–2 «О борьбе с попами и религией» [54]. Уж конечно, те, кто регистрировал постановление, не случайно дали ему такой номер. Темных оккультистов в советском руководстве хватало и без Свердлова.

Одним из них был, например, палач Питера и Туркестана Бокий. По свидетельству чекиста Г. Агабекова, именно он внедрил среди исполнителей приговоров жуткий обычай — пить человеческую кровь [2]. И «традиция» нашла своих приверженцев, стала считаться особым «изыском». Видный московский чекист Эйдук без особых комплексов рассказывал своему знакомому, гражданину Латвии Г. А. Соломону, что кровь «полирует» [103]. А харьковский палач Иванович признавался: «Бывало, раньше совесть во мне заговорит, да теперь прошло — научил товарищ стакан крови человеческой выпить: выпил — сердце каменным стало» [12]. Словом, требовалось сознательно погубить свою душу, перешагнуть порог всего человеческого.

Вовлечение людей в новую «систему ценностей», подавление традиционного русского сознания и христианской морали достигались и другими способами. Так, в Киеве комиссарша Нестеренко заставляла солдат насиловать женщин и девочек в своем присутствии. Ослушание красноармейца могло стоить ему жизни. Расстрельным командам выдавались спирт, наркотики, разрешалось поживиться вещами казненных. Этими поощрениями к участию в расстрелах старались привлечь как можно больше солдат [85]. «Успехи» на данном поприще всячески поощрялись. Молоденький чекист Яковлев, сын священника, расстрелял собственного отца — тут же получил повышение, а впоследствии стал заместителем наркома внутренних дел Украины. Да, изверги оказывались востребованными. Они получали власть, безнаказанность, возможность удовлетворять любые свои наклонности. И становились «шестеренками» в гигантской машине уничтожения, которую монтировали по всей стране.

Много свидетельств сохранилось о том, что творилось в Киеве [49, 52, 56, 95,103]. Здесь угнездилось 16 карательных учреждений! Всеукраинская ЧК, губернская ЧК, уездная ЧК, Лукьяновская тюрьма, концлагерь, особый отдел 12-й армии и т. д. Действовали эти мясорубки независимо друг от друга, так что человек, чудом вырвавшийся из одной, мог сразу попасть в другую. Главные из них компактно расположились в Липках — квартале богатых особняков, здесь же жили чекистские руководители, и, согласно докладу Российского комитета Красного Креста в международный комитет в Женеве, «эти дома, окруженные садами, да и весь квартал кругом них превратились под властью большевиков в царство ужаса и смерти»[52].

В этом «царстве» были представлены самые разнообразные типы палачей. ВУЧК возглавлял М. И. Лацис (Я. Ф. Судрабс). Внешне благообразный, всегда вежливый, он был «палачом-теоретиком», считал себя крупным ученым. Писал «научные труды» со статистикой, таблицами, графиками и диаграммами, исследующими распределение казней по полу и возрасту жертв, их социальному составу, подгонял свои выкладки под фундаментальные теории марксизма. При этом употреблял термин не «убить» или «казнить» — а «упразднить». А для публикации подобных работ издавал журнал «Красный Меч».

ГубЧК и концлагерь возглавлял Угаров, «палач-организатор». Он одним из первых придумывал и внедрял лагерные порядки — формы отчетности, режим содержания, распорядок дня, введение номеров вместо фамилий, деление заключенных на категории (первая — смертники, вторая — заложники, третья — просто заключенные). Племянник Лациса Парапутц был палачом-грабителем, наживаясь на вещах казненных. Бывший матрос Асмолов представлял собой тип «идейного палача», истреблял людей с твердой уверенностью, что строит светлое будущее. Палач Сорокин любил демонстрировать «крестьянскую натуру», приговоренных забивал равнодушно, как скот, в разговорах подчеркивал тяжесть и «неблагодарность» своего «труда». Многие убийцы были из уголовников — Терехов, супруги Глейзер. Но самым крайним садизмом отличались палачи-женщины, Роза Шварц и «товарищ Вера». Убивали свои жертвы с изощренной жестокостью, выкалывали или выжигали папиросой глаза, загоняли гвозди под ногти. Особенно измывались над теми, на ком обнаруживали нательный крест. Таким вырезали или выжигали кресты на лбу, на груди, заставляли умирать тяжело и медленно.

Однако замучить такими способами большое количество людей было бы слишком долго и трудно. Для основной массы обреченных выработалась другая методика. Их раздевали донага, ставили на колени или укладывали лицом вниз и убивали выстрелами в затылок. По докладу деникинской комиссии Рерберга, производившей расследование сразу после прихода белых, лишь одно из мест уничтожения, принадлежавшее ГубЧК, выглядело следующим образом: «Весь цементный пол большого гаража был залит уже не бежавшей вследствие жары, а стоявшей на несколько дюймов кровью, смешанной в ужасающую массу с мозгом, черепными костями, клочьями волос и другими человеческими остатками. Все стены были забрызганы кровью, на них рядом с тысячами дыр от пуль налипли частицы мозга и куски головной кожи. Из середины гаража в соседнее помещение, где был подземный сток, вел желоб в четверть метра ширины и глубины и приблизительно в десять метров длины. Этот желоб был на всем протяжении доверху наполнен кровью…» [103]

А вот картина из другого подвала, уездной ЧК. «В этом помещении особенно бросалась в глаза колода, на которую клалась голова жертвы и разбивалась ломом, непосредственно рядом с колодой была яма, вроде люка, наполненная доверху человеческим мозгом, куда при размозжении черепа мозг тут же падал». В садах особняков были обнаружены захоронения нескольких сотен трупов — и мужских, и женских, и детских. Умерщвлены они были различными способами. Зафиксированы обезглавливание, проламывание черепов дубиной и молотом, четвертование, вспарывание животов, вбивание деревянного кола в грудную клетку, распятие, убийство штыками и вилами с прокалыванием шей, животов, груди. Были и погребенные заживо — одна из засыпанных женщин была связана вместе со своей восьмилетней дочерью. Похоже, под руководством «ученого» Лациса палачи экспериментировали, «исследуя» всевозможные методы казни. Всего в Киеве комиссия обнаружила 4800 трупов казненных. Но нашли не все захоронения, в некоторых ямах людей уже нельзя было сосчитать из-за сильного разложения. А по данным населения об арестованных и исчезнувших родных и знакомых составилась цифра в 12 тыс. жертв.

И это только в одном городе! А существовала и жуткая Харьковская ЧК, где действовали свои «знаменитости» — Португейс, Фельдман, Иесель Манькин, матрос Эдуард, австрийский офицер Клочковский. Особенно тут «прославился» Саенко, комендант концлагеря на Чайковской. Он любил убивать холодным оружием, медленно и мучительно. Часто среди бела дня, на глазах других арестованных, вместе с помощниками выводил во двор нескольких обреченных, заставлял раздеваться и начинал колоть их тела шашкой, поворачивая в ране. Сперва вонзал в ноги, потом все выше и выше. Как установила деникинская комиссия при осмотре трупов, «казнимому умышленно наносились сначала удары несмертельные, с исключительной целью мучительства» [103]. Поблизости от концлагеря были обнаружены более 100 тел с переломами, следами прижиганий раскаленным железом, обезглавленные, с отрубленными руками и ступнями. У мужчин были изувечены половые органы, у женщин отрезаны груди или соски. В Харькове практиковалось и скальпирование жертв, снятие «перчаток» с кистей рук [56].

Были и другие места массовой бойни. В 1918 г. множество людей спаслось от большевиков, выезжая к немцам, на Украину. А когда Германия стала выводить войска, беженцы устремились в Одессу, под защиту союзников. При поспешной эвакуации французов почти никто из них выехать не успел. И большевики сразу начали «чистку», хватая на улицах «буржуев» и «буржуек». Сперва расправа шла на старых кораблях, стоявших в порту. Людей привязывали к колесам судовых машин, лебедок и разрывали на части. Привязывали цепями к доскам, продвигая ногами в корабельную печь, поджаривали заживо. Потом опускали на веревке в море, приводили в чувство, и снова тащили в печь. Офицеров расстреливали в каменоломне или проламывали головы булыжниками. Потом заработали постоянные расстрельные подвалы «чрезвычаек». С апреля по август, до взятия города деникинцами, было уничтожено по советским официальным данным — 2200, по неофициальным — 5 тыс. человек.

Здесь тоже выделялись женщины. Самой известной исполнительницей приговоров была Дора Любарская. Молодая, красивая, она ходила в дорогих вечерних платьях, демонстрировала томные манеры в стиле «вамп». На службу приходила вечером. Выпивала немного вина, нюхала кокаин, а потом приступала к «работе». Всегда одна. В комнату, где она находилась, заталкивали поодиночке связанных людей, и «товарищ Дора» убивала их со страшными истязаниями. Вырывала волосы, резала уши, пальцы, носы, мужские и женские части. И сама при этом доходила до сексуального экстаза [118]. За два с половиной месяца отправила на тот свет 700 человек. В изощренности и в количестве жертв ей уступала другая чекистка, 17-летняя «проститутка Саша», расстрелявшая «всего» 200. При взятии Одессы белыми Любарская была поймана, приговорена к смерти. И напоследок проявила болезненную натуру — с улыбкой, будто предвкушая еще неизведанное наслаждение, сама сунула голову в петлю.

В Екатеринославе сотнями выносила смертные приговоры Конкордия Громова. Ее подручный Валявка выпускал по 10–15 приговоренных в огороженный дворик, потом с несколькими помощниками выходил на середину и открывал стрельбу. Священников здесь распинали или побивали камнями. В Полтаве зверствовали чекистка Роза и уголовник Гришка-Проститутка. 18 монахов они посадили на кол. Иногда сжигали приговоренных, привязав к столбу. А процедура обычных расстрелов была здесь рационализирована — над ямой перекидывали доску, и обреченных сажали на нее, чтобы сами падали в могилу. В Рыбинске свирепствовала чекистка «товарищ Зина», в Пензе — Евгения Бош.

При допросах повсюду применялись пытки. Их арсенал был очень богатым. Плети, палки, подвешивание, щипцы, людям капали на тело горячим сургучом, лили расплавленное олово, запирали стоя в узких шкафах или забивали в гроб вместе с трупом, угрожая похоронить живым. В Киеве и Харькове белогвардейцами были найдены одинаковые пыточные кресла, «вроде зубоврачебного», но с ремнями для привязывания жертвы [103]. Однако это были «трудовые будни» палачей, а существовали у них и «развлечения».

Так, председатель Одесской ЧК грузин Саджая на празднование своих именин велел привести троих «самых толстых буржуев» и тут же убил их с крайней жестокостью. Киевский чекист Сорин расстреливал людей весело, с шуточками и прибауточками. А для разрядки устраивал оргии, где голые «буржуйки» должны были танцевать и играть на фортепьяно, — потешать себя он заставлял арестованных или тех, кто хлопотал за своих родных [52]. Факты изнасилований перед расстрелом зафиксированы в разных местах: в Питере, Вологде, Николаеве, Чернигове, Саратове, Уральске. И причиной смертного приговора порой становилась женская внешность — отбирали тех, с кем захотелось сперва позабавиться. Так, а Астрахани в ноябре 1919-го прошла волна репрессий против «социалистов», но попали под нее в основном социалистки.

Практиковались и более «утонченные» развлечения. В одной из «чрезвычаек» Киева было обнаружено подобие театра со сценой, креслами для зрителей. И следами пуль и крови. Сюда приводили приговоренных мужчин, женщин, на сцене приказывали снимать с себя все до нитки. Иногда палачи демонстрировали меткость, попадая в ту или иную точку тела. Иногда придумывали более мучительные виды убийства. Например, подвешивали за руки, чтобы пальцы ног едва касались пола. И стреляли в ноги, чтобы жертва потеряла опору. Потом в руки. Потом били в натянувшееся, корчащееся от боли туловище. А «зрители» пили шампанское, аплодировали удачным выстрелам [56].

Комендант киевской ГубЧК Михайлов, холеный и изящный тип, «развлекался» иным образом. Он отбирал красивых женщин и девушек, в лунные ясные ночи выпускал их обнаженными в сад и охотился на них с револьвером [52]. Сохранились и другие свидетельства о подобных «охотах». В Москве приговоренных выталкивали с грузовика в Серебряном Бору и стреляли по бегущим. Французская писательница-коммунистка Одетта Кен, приехавшая в Россию, но арестованная по недоразумению в Петрограде, сообщала, как ночью из камеры взяли два десятка «контрреволюционерок». «Вскоре послышались нечеловеческие крики, и заключенные увидели в окно, выходящее во двор, всех этих 20 женщин, посаженных голыми на дроги. Их отвезли в поле и приказали бежать, гарантируя тем, кто прибежит первыми, что они не будут расстреляны. Затем они были все перебиты».

Кроме стационарных боен действовали и разъездные. Один из кочующих карательных отрядов возглавлял М. С. Кедров, проводивший то «административно-оперативные», то «военно-революционные» ревизии, сводившиеся к кровопролитию. При его визите в Воронеж было расстреляно около тысячи человек (хотя Воронежская ЧК и без него мягкостью не отличалась — здесь приговоренных катали с горы в бочках, утыканных гвоздями, выжигали на лбу звезду, священникам надевали венки из колючей проволоки). Особое «пристрастие» Кедров питал к детям, сотнями присылал с фронтов в Бутырки мальчиков и девочек 8–14 лет, которых объявил «шпионами». Устраивал и сам детские расстрелы в Вологде, Рыбинске. В Ярославле провел кампанию по уничтожению гимназистов — их отлавливали по форменным фуражкам, а когда они перестали носить столь опасный головной убор, вычисляли по рубчику на прическе, оставшемуся от фуражки. Самое деятельное участие в этих расправах принимала жена Кедрова, бывший фельдшер Ревекка Пластинина (Майзель). Она проводила допросы у себя в жилом вагоне, и оттуда доносились крики истязуемых. Потом выводила из вагона и собственноручно расстреливала, уничтожив только в Вологде 100 человек.

По деревням не прекращались безобразия продотрядов. Причем для действий против крестьян обычные красноармейцы не годились, и путем «естественного отбора» в продотрядах оказывалась самая отпетая шваль. Для продовольственных операций проводились также мобилизации местных коммунистов — это называлось «боевым крещением партячеек». Привлекались и латышские отряды. В Вологодской губернии для получения хлеба крестьян запирали раздетыми в холодные подвалы, пороли шомполами. В Костромской — секли плетьми из проволоки. В Ветлужском и Варнавинском уездах, когда приезжало начальство, весь сход ставили на колени, иногда тоже пороли, указывалось: «Всыпьте им, пусть помнят советскую власть!» Повсеместно брали и расстреливали заложников. В Хвалынском уезде продотряд, приехав в деревню, первым делом заставлял истопить баню и привести самых красивых девушек. И приводили — от этого зависела судьба всех сельчан.

Когда не подчинялись, поднимали восстания, бывало еще круче. Ряд примеров приводит записка эсеров, поданная в ноябре 1919 г. в Совнарком. В Спасском уезде карательный отряд устраивал поголовные порки и публичные казни с сотнями расстрелянных. В Кирсановском уезде арестованных крестьян запирали в хлеву с голодным хряком. В Моршанском — села сносились артогнем, имущество грабили, жителей расстреливали, некоторых арестованных зарывали живьем. В Пичаевском — сжигали каждый десятый двор, насиловали женщин [103]. Как писал левый эсер Штейнберг, в Шацком уезде в связи с эпидемией испанки крестьяне решили провести крестный ход с местной чудотворной иконой Пресвятой Богородицы. Власти арестовали и священников, и икону. И люди пошли скопом выручать святыню. По ним открыли огонь — «пулемет косит по рядам, а они идут, ничего не видят, по трупам, по раненым, лезут напролом, глаза страшные, матери детей вперед; кричат: Матушка, заступница, спаси, помилуй, все за тебя ляжем!»

По оценкам деникинской комиссии по расследованию большевистских преступлений, только за 1918–1919 гг. и только в результате террора — без учета военных потерь, эпидемий, голода, в России было уничтожено 1 миллион 700 тысяч человек. Конечно, эти данные не могут быть точными, они приблизительны. Но масштабы трагедии они отражают, и порядок цифр говорит сам за себя. Было ли об этом известно на Западе? Да, было. Материалы той же деникинской комиссии Рерберга предназначались для союзников, для «мировой общественности». Об ужасах в Киеве Росийский Центральный комитет Красного Креста доложил не куда-нибудь, а в Женеву, в Международный комитет этой организации. Об этом доносили на родину консулы, союзные представители при белых армиях. Люди, чудом спасшиеся из лап советских карательных органов и попавшие за границу, первым делом стремились «бить в колокола», рассказать о кошмаре. Но Запад предпочел все это «не услышать». И «общественное мнение» уничтожением русских людей ничуть не озаботилось.

 

41. Как победители делили мир

Попытки белогвардейцев опереться на союз с Антантой имели еще одно пагубное для них последствие. Они давали для советской пропаганды прекрасный повод играть на обычных патриотических чувствах. Призывать людей в Красную армию для борьбы с чужеземными «хищниками» — ну и с их «наймитами». Хотя связи самих большевиков с Западом не только не прерывались, а крепли и расширялись. Только среди рабочих, крестьян, красноармейцев, естественно, не афишировались.

В Нью-Йорке уже в 1919 г. было создано «Советское бюро» — неофициальное торговое, пропагандистское и дипломатическое представительство в США. Причем в составе его очутились многие наши «старые знакомые». Возглавил его Людвиг Мартенс — вице-президент фирмы «Вайнберг и Познер». (Той самой, которая располагалась на Бродвее-120, сотрудничала с братьями Вайнштейнами, Рейли, Вайсманом. Хотя, повторюсь, я не знаю доподлинно, был ли этот Познер дедушкой телеведущего Познера). Видными деятелями «Совбюро» были также Григорий Вайнштейн — бывший работодатель Троцкого, Юрий Ломоносов — бывший замминистра путей сообщения, загнавший царский поезд в Псков, Людвиг Лоре — бывший резидент германской разведки в Нью-Йорке. Начальником финансового отдела «Совбюро» стал Джулиус Хаммер — главный покровитель Троцкого в период пребывания в США, а пресс-секретарем — Кеннет Дюран. Бывший адъютант полковника Хауса [139]. Словом, опять напрашивается фраза: «тесен мир». «Совбюро» начало издавать свой официальный орган «Советская Россия», развернув пропагандистскую кампанию против Колчака и Деникина.

Себя столь уважаемые сотрудники не обижали. В то время как в настоящей Советской России люди пухли с голоду и ели конину, их американские «коллеги» установили себе оклады, доходившие до 4 тыс. долларов (напомню, для оценки по нынешнему курсу надо умножить на 20). Откуда брались деньги? Часть пересылалась через специальных курьеров. Одним из них был, кстати, журналист-шпион Рид. А в марте 1919 г. значительные суммы на имя Ломоносова переводились через американскую дипломатическую миссию в Стокгольме, переписку по данному поводу вел исполняющий обязанности госсекретаря США Уильям Филипс [139].

Далеко не все американцы были в восторге от создания «Совбюро». В июне представители комитета Ласка штата Нью-Йорк устроили обыск в офисе этой организации, при котором была выявлена переписка со многими банкирами и бизнесменами — почти с тысячей фирм! А отчет Скотланд-Ярда от 14 июля 1919 г. отмечал, что «Совбюро» получало финансовую поддержку не только из Советской России, но и от «ряда старых российских фирм», а также от компании Моргана «Гаранти Траст», «хотя последняя отрицала, что финансирует организацию Мартенса».

Коммерческие связи между Москвой и США в 1919 г. налаживались весьма плодотворно. Группа американских промышленников образовала компанию «Америкен-Рашен Синдикат инк.» с целью установления деловых контактов с Россией (по «совпадению», компания разместилась все по тому же адресу, Бродвей-120). А финансирование компании взяла на себя банковская корпорация «Гугенгейм Бразерс» (тоже Бродвей-120). Как установили последующие слушания в подкомитете Сената США по внешним связям, «Совбюро» в 1919 г. заключило контракты на 26 млн. долларов. Из них контракт на 3 млн. (на поставку машин) руководитель «Совбюро» Мартенс отдал своей фирме «Вайнберг и Познер», заказ на 10 млн. получили чикагские производители мясных консервов «Моррис и Ко» (родственник Моррисов Свифт находился в это время в России, в составе миссии Красного Креста).

В деле налаживания контактов с Западом обнаруживается еще один наш «знакомый», Гомберг. Да не один, а с родственниками. Сам бывший литагент Троцкого и секретарь миссии Красного Креста Александр Гомберг после выполнения этой работы быстро пошел «в гору», стал доверенным лицом «Чейз Нэншл банка» в Нью-Йорке. Но периодически появлялся и в Советской России, сотрудничал с Радеком, Зиновьевым, Бухариным. Его брат Сергей Гомберг (Зорин) стал референтом у Зиновьева, впоследствии возвысился до члена ЦК. Третий братец, Вениамин Гомберг, стал руководителем Русско-Германской торговой компании, а позже возглавил Всесоюзный химический синдикат [139].

Важным перекрестком советско-западных связей и махинаций оставалась Скандинавия. В Стокгольме действовал все тот же Ашберг. Широко развернулся и Абрам Животовский. Согласно документам Госдепартамента США и американской разведки, он создал синдикат, куда вошли и другие банкиры, эмигрировавшие из России. Хозяева тех банков, через которые раньше шло финансирование революции. Денисов из Сибирского банка, Каменка из Азовско-Донского, Давидов из Банка внешней торговли. Вошел и Григорий Бененсон, бывший президент Русско-Английского банка (в совете директоров которого состоял и министр иностранных дел Англии лорд Бальфур). Западные разведки отмечали, что дядя Троцкого через курьеров получает крупные суммы из Советской России. А германский посол в Швеции сообщал в Берлин, что Животовский располагает конфиденциальной информацией «из ближайшего окружения Ленина».

Вы можете спросить — но как же «мировая революция»? А одно другому не мешало. Ленин, например, рассматривал расширение контактов с Западом именно с той точки зрения, что это создаст условия для распространения советской пропаганды. По донесению германской разведки, он «в очень тесном кругу выражал надежду, что на пути воссоединения со странами Антанты, установления дипломатических и торговых отношений и с помощью своих агентов ему удастся революционизировать эти страны точно так же, как была революционизирована Германия». Владимир Ильич не терял оптимизма и относительно Германии. Полагал, что тяжелые условия мира, которые предъявили ей победители, вызовут возмущение народа. А послевоенные экономические трудности будут способствовать нагнетанию недовольства — вот и назреет опять «революционная ситуация».

Чтобы не упустить ее и нацелить в нужном направлении, было решено создать в Берлине постоянную резидентуру Коминтерна. Ее руководителем стал Яков Самуэлович Рейх. Как он вспоминал впоследствии, задачу ему ставил сам Ленин: «Вы должны ехать в Германию… Ставить работу Коминтерна надо именно на Западе, и прежде всего в Германии». Кроме партийной и государственной существовала еще одна, секретная касса Ленина, которой он распоряжался лично, ни перед кем не отчитываясь, а заведовал ею Ганецкий. Тот же самый особо доверенный казначей, который ранее занимался прокачкой денег через Швецию. И из этой секретной кассы пошло финансирование зарубежных операций.

Рейх вспоминал: «Я знал Ганецкого уже много лет, и он меня принял как старого знакомого товарища. Выдал 1 миллион рублей в валюте — немецкой и шведской. Затем он повел меня в кладовую секретной партийной кассы… Повсюду золото и драгоценности: драгоценные камни, вынутые из оправы, лежали кучками на полках, кто-то явно пытался сортировать и бросил. В ящике около входа полно колец. В других золотая оправа, из которой уже вынуты камни. Ганецкий обвел фонарем вокруг и, улыбаясь, сказал: «Выбирайте!» Потом он объяснил, что это все драгоценности, отобранные ЧК у частных лиц… «Все это — добыто капиталистами путем ограбления народа, — теперь должно быть употреблено на дело экспроприации экспроприаторов» — так будто бы сказал Ленин. Мне было очень неловко отбирать: как производить оценку? Ведь я в камнях ничего не понимаю. «А я, думаете, понимаю больше? — ответил Ганецкий, — Сюда попадают только те, кому Ильич доверяет. Отбирайте на глаз, сколько считаете нужным. Ильич написал, чтобы вы взяли побольше». Я стал накладывать, и Ганецкий все приговаривал: берите больше — и советовал в Германии продавать не сразу, а по мере потребности… Наложил полный чемодан камнями, — золото не брал, громоздко. Никакой расписки на камни у меня не спрашивали — на валюту, конечно, расписку я выдал…»

Впрочем, надо учитывать и другую сторону международных операций. Не все в советском руководстве в полной мере разделяли взгляды Ленина. Сталин соглашался с ним. Но главной задачей видел победу внутри страны, а «импорту» революции отводил второстепенное значение. А Троцкий, Зиновьев и ряд других видных большевиков выдвигали «мировую революцию» на первый план, объявляли ее сверхзадачей. Однако можно усомниться, что в данный период они действительно стремились разжечь ее и искренне прилагали усилия в данном направлении. Если уж на то пошло, то прорваться в Венгрию и Германию советским войскам помешала не только Белая гвардия. Помешали и некоторые шаги Льва Давидовича. Например, он внезапно объявил врагом Махно, который воевал в союзе с красными, получил звание комбрига, даже помог ликвидировать мятеж Григорьева. Но Троцкий объявил Махно вне закона, приказал расстрелять его представителей при красных войсках и начать боевые действия против его отрядов. А в результате на Украине разгорелось восстание, разрушившее тылы группировки, наступавшей на Карпаты.

Правда, Лев Давидович с проектами «перманентной революции» не унимался. И когда стало ясно, что в Венгрии все кончено, выдвинул другой вариант. В августе 1919 г. подал в ЦК секретную записку с предложением сформировать на Южном Урале конный корпус в 30–40 тыс. сабель и бросить его через Афганистан на Индию — вызвать там революционный взрыв и лишить Англию ее лучшей колонии. А дальше, глядишь, и по всей Азии заполыхает [78]. Но стоит ли объяснять эту идею стремлением к «мировой революции»? План-то был заведомо гибельным. И, между прочим, очень напоминал подлянку Наполеона, на которую он «купил» недалекого Павла I. Уговорил бросить массы казаков на Индию, рассчитывая, что они погибнут в пустынях и горах, и Россия будет ослаблена перед столкновением с французами. Точно так же реализация плана Троцкого никакой революции в Индии, разумеется, не вызвала бы. Конница туда попросту не дошла бы. Зато подобная операция способствовала бы решению «казачьей проблемы» — сами погибнут, и расстреливать не надо. А Советская Россия потеряла бы лучшую конницу, главную ударную силу. Что позволило бы затянуть гражданскую войну, приостановить наступление на Сибирь и закрепить разделение России на части. Но против идеи Троцкого выступили вместе и красные военачальники патриотического крыла типа Фрунзе, и старые генштабисты. А потом началось наступление Деникина на Москву и заставило забыть про «индийский проект».

На подготовку «мировой революции» направлялись колоссальные богатства, награбленные большевиками. Однако задача помощи «братским партиям» нередко становилась лишь удобной ширмой — под прикрытием которой эти богатства уплывали за рубеж. Так, 21 июля 1919 г. агент 2-го бюро французской Сюрте Женераль Тиденс Теги доносил: «Из Стокгольма… жена Троцкого находилась в Стокгольме в течение нескольких дней и имела с собой 2 миллиона рублей, направленных на максималистскую пропаганду». Ой ли? На пропаганду ли? Для операций Коминтерна у большевиков, надо думать, нашлись бы другие курьеры, существовали другие каналы. Зачем было Льву Давидовичу рисковать своей женушкой? А вот родственника Животовского Наталья Седова в Стокгольме вряд ли миновала.

Или другой случай, ставший достоянием гласности. Меморандум госдепартамента США от 19 марта 1920 г. сообщал, что финскими властями в Або арестован Джон Рид. При нем нашли английский, американский, германский паспорта, письма от Троцкого, Ленина, Сиролы, Эммы Гольдман, а также чемоданчик с бриллиантами и крупной суммой денег. Развязка этой истории осуществилась по обычному сценарию. Госдепартамент немедленно вмешался, и Финляндии пришлось освободить Рида с извинениями [139]. А столь быстрая и энергичная реакция на высшем уровне сама по себе показывает, что предназначались бриллианты никак не для «диктатуры пролетариата».

Так что и Запад относительно планов «мировой революции» до поры до времени тревоги не проявлял. Во-первых, в советском руководстве были люди, обязанные позаботиться, чтобы такие вещи не выходили из-под контроля. Во-вторых, под флагом «мировой революции» перекачивались в зарубежные банки русские ценности. А в-третьих, политическая нестабильность в тех или иных государствах иногда оказывалась полезной. В том числе и в ситуации 1919 г. «Демократизация» и революции дополнительно ослабили Центральные державы. И на мирной конференции в Версале им были предъявлены куда более тяжелые требования, чем в ноябре 1918 г. при заключении перемирия. Немцы, австрийцы, венгры взвыли, пытались спорить. Однако их внутреннее положение настолько ухудшилось, что противостоять диктату победителей они были не способны.

Впрочем, несмотря на заверения Вильсона, что война ведется только с монархиями, а не с народами Германии и Австро-Венгрии, пострадать предстояло именно народам. А политики и банкиры в накладе не оставались. Деятели германской социал-демократии своего достигли, дорвались до власти. Почему же было не принять требований Антанты — если эти требования закрепляли за ними власть? Заметную роль на Версальской конференции играл и Макс Варбург, выступал в качестве германского консультанта по репарациям. И какая ему была разница, три шкуры сдерут с его страны или четыре? Репарации предстояло платить государству, выжимая средства из налогоплательщиков, а банкиры на этом, глядишь, еще и руки погреют.

28 июня 1919 г. был подписан Версальский договор с Германией, в сентябре — Сен-Жерменский договор с Австрией, Нейиский договор с Болгарией… Реализовывалось то, что давно уже спланировали в закулисных переговорах Вильсон, Ллойд Джордж, Бальфур, Хаус, Клемансо. Заправилы мировой политики очень щедро одарили младших союзников — тех, кто был послушными: Сербию, Румынию. Восстановили Польшу. Ну а в отношении Центральных держав осуществился принцип «проигравший платит за все».

Германия объявлялась главной и единственной виновницей войны. Она теряла все колонии и восьмую часть своей территории. Лишалась флота, а армию могла иметь не более 100 тыс. человек, причем наемную, чтобы страна не накопила обученных резервистов. Германию обязывали выплатить гигантские репарации в 132 млрд. золотых марок, что толкало ее в экономическую зависимость от держав Антанты. Австро-Венгрия расчленялась на самостоятельные Австрию, Венгрию, Чехословакию, значительная часть территорий отходила к Польше, Сербии, Румынии. Обкорнали и Болгарию, демилитаризовали, обложили репарациями. В Турции вводился «режим капитуляции», фактически лишавший ее суверенитета — она попадала под международный контроль, иностранцы получали на ее территории экономические и политические привилегии. Определялись зоны британской, французской, итальянской, греческой оккупации, вычленялись Ирак, Сирия, Ливан, Трансиордания, превращаясь в подмандатные территории. Ну и, конечно, Палестину вычленили, начав создание «национального очага» еврейского народа.

Наряду с побежденными государствами правители Антанты самозабвенно кроили и недавнюю союзницу — Россию, заявляли о поддержке прибалтийских и закавказских новообразований, Украины, решали судьбы Средней Азии, Дальнего Востока, Севера. А еще одним важным результатом Версаля стало создание Лиги Наций. Первого «мирового правительства». Первым его президентом стал масонский иерарх Леон Буржуа [139].

Но на судьбы России и мира влияли не только аппетиты победителей, не только противодействие русского народа. Сказался еще один важный фактор. Раскол самой Антанты. Она держалась подобием единства, пока требовалось сломить побежденных и навязать им свою волю. А подписание Версальского договора не только поставило точку в войне. Оно поставило крест на единстве. Общее было сделано, и выходили на первый план противоречия. А они были немалыми. При обсуждении условий мира США, Англия и Франция, войдя в сговор, постарались окоротить претензии других союзников — Италии и Японии. Чем оскорбили их оттолкнули от себя. Но и внутри верховной «тройки» существовал британо-американский сговор, исподволь действовавший против Франции. А США при этом «копали» и под Англию. И если мы говорим о «мировой закулисе», то и она еще не была единой. Свои замыслы вынашивали американская «закулиса», британская, германская.

По планам американской «закулисы», которые проводились через Хауса и Вильсона, США должны были выйти на роль мирового лидера. Они на войне накопили огромные богатства, их экономическая и военная мощь превалировала над ослабленной Европой. Теперь следовало дополнить такое положение политическим господством. Но, как внушал Хаус, сделать это требовалось не военными, а пропагандистскими методами. Путем утверждения «демократических ценностей». Для этого США широко тиражировали версию, что война со всеми ее жертвами и лишениями стала возможной только из-за несовершенства европейских государственных систем. И только утверждением подлинной демократии можно избежать повторения подобных катастроф в будущем. По планам Хауса предполагалось, что США будут внедрять в других странах собственные модели [6]. А при этом займут роль «мирового учителя» и арбитра. Ведь если понадобится оказать давление на те или иные страны, их можно будет объявить «недостаточно демократичными». Читай — опасными, таящими угрозу развязывания новых войн. И как раз для таких целей, по мысли Вильсона и Хауса, создавалась Лига Наций.

Однако и европейская «закулиса» была очень весомой силой. Британская, французская, германская. А в данном отношении их интересы оказались общими. Британские и французские тузы не для того устраняли соперницу-Россию, чтобы получить диктат со стороны Америки. А германские и австрийские теневые силы не для того помогли свержению своих императоров, чтобы их регулировал американский президент. «Закулиса» США начала обходить Старый свет по финансовому и экономическому могуществу. Но европейская «закулиса» в случае объединения оставалась еще сильнее, опытнее. И авторитетнее. Шифф ворочал колоссальными делами, но начинал-то он представителем Ротшильдов. Морган был крупнейшим банкиром Америки. Но и он начинал бизнес в качестве агента Ротшильдов…

Хаус был уверен, что его идеи успешно воплощаются, но на самом деле его переиграли. Америка сделала свое дело, после чего для конкурентов было желательно снова удалить ее из европейской политики. И они подвели мину под Вильсона. Президентом в США были недовольны. Втянул страну в войну, американские парни зачем-то погибли не пойми где. Лез в европейские дела, а это сулило новые хлопоты, издержки. Даже многие из политиков и банкиров были к такому еще не готовы. Предпочитали сделать передышку, спокойно «переварить» уже обретенные прибыли и выгоды. Наконец, ряду крупных фигур американской «закулисы» перестал нравиться сам Вильсон.

Как уже отмечалось, он был фанатичным протестантом. Хаус направлял его политику, убеждая, что ему предназначена чуть ли не «мессианская» роль спасения Америки и всего мира, льстиво называл его «апостолом свободы» [6]. И Вильсон все больше сам верил в это! Ведь, казалось бы, все складывалось именно так, как задумано. Победы, возвышение, возможность распоряжаться судьбами мира… Но при этом Вильсон стал выходить из-под контроля воротил Уолл-стрита. Так стоило ли ломать европейские монархии, чтобы в США получить «царствование» президента, убежденного, что он творит «волю Божью»?

В Америке против Вильсона стала разворачиваться широкая кампания. Ему ставили в вину отход от традиционной политики изоляционизма, военные жертвы. Предсказывали, что в случае продолжения политики Вильсона Америке снова придется решать чьи-то чужие проблемы, а не собственные, тратить на это средства, усилия, жизни. Очень хорошо влились в общую струю и обвинения в поддержке большевиков. Как раз в рамках этой кампании в конгрессе США и ряде штатов стали создаваться антисоветские комитеты и комиссии, были проведены обыски в большевистских представительствах.

Ну а в итоге сенат отказался ратифицировать Версальский договор, отверг вступление США в Лигу Наций. Политическое поражение усугубилось личным кризисом Вильсона. В ходе всплывающих разоблачений он начал понимать, что им откровенно манипулировали. Произошло его резкое охлаждение с неизменным «другом» и наперсником Хаусом. И президент окончательно лишился поддержки банкирских кругов. От него отвернулись и республиканцы, и демократы. Однако он все еще верил в свою «избранность». Решил напрямую обратиться к американскому народу, через головы сената, через головы политических партий. Стал на поезде ездить по США и произносить речи. За три недели проехал от Вашингтона до Сиэтла, выступив в десятках городов. Но не выдержал такого напряжения. Вильсона хватил удар, разбил паралич, и он до конца президентского срока уже не вставал с постели [61].

В результате всех этих событий Америке после Первой мировой войны еще не удалось возвыситься до мирового лидерства. И Лиге Наций не удалось стать полноценным «мировым правительством». Раз США подали пример, не войдя в нее, то и для других стран ее решения стали не обязательными. А политика западных держав в отношении России в лице Вильсона лишилась одного из главных координаторов.

 

42. Почему белогвардейцы проиграли

Уже в период гражданской войны начали всплывать сведения и документы о том, кто же на самом деле стоял за крушением России. Так, видный американский политик Генри Стид в марте 1919 г. имел доказательства тайного антироссийского сговора американских банкиров. Был очень взволнован, получив такие документы. Но наивно передал их не кому иному… как полковнику Хаусу. Подборка материалов на данную тему содержится и в десятичном файле (861.00/5339) госдепартамента США. Центральный документ данной подборки — доклад «Большевизм и иудаизм», датированный 13 ноября 1918 г. В нем указано, что «революция в России была задумана в феврале 1916 г.». «Было установлено, что нижепоименованные лица и предприятия принимали участие в этом разрушительном деле». Перечисляются Яков Шифф, другие руководители фирмы «Кун и Лоеб» — Феликс Варбург, Отто Кан, Мортимер Шифф, Джером Ханауэр, а также Гугенгейм, Макс Брейтунг, Исаак Зелигман.

Этот же доклад на русском языке был опубликован 23 сентября 1919 г. в газете «В Москву!», издававшейся в Ростове. Представлен он был как «документ, составленный высшим комиссаром французского правительства и послом при Федеральном правительстве в Вашингтоне», указан номер документа «618–6 № 912 — разведывательный отдел 2». Среди составителей упомянут и «русский, работавший в министерстве военной торговли США». В ростовской публикации кроме лиц и организаций, перечисленных в американском варианте, назывались также Американский еврейский комитет, парижская фирма «Братья Лазар», российский банк Гинзбурга, сионистская организация «Поалей» [139].

В архивах США сохранились и следы переписки между госдепартаментом и американским посольством в Великобритании. Телеграмма из Лондона от 16 октября 1919 г. сообщала: «Секретно. Для Уинслоу от Райта. Финансовая помощь большевизму и большевистской революции в России от видных американских евреев: Якова Шиффа, Феликса Варбурга, Отто Кана, Менделя Шиффа, Джерома Ханауэра, Макса Брейтунга и одного из Гугунгеймов. Соответствующие документы в распоряжении полиции от французских источников. Запрашиваются любые факты касательно этого…» Ответ гласил: «Нет доказательств касательно этого, но ведем расследование…», а главное: «Прошу настоять перед британскими властями о приостановке публикации». Следующая телеграмма в Лондон по данному поводу датирована 28 ноября. «Для Райта. Документ касательно финансовой помощи большевикам видными американскими евреями. Отчеты идентифицированы как французский перевод заявления, первоначально подготовленного по-английски русским гражданином в Америке и т. д. Кажется очень неразумным предавать гласности». После чего кто-то наложил резолюцию: «Я думаю, мы похороним все дело» [139]

Разоблачения «хоронили», тщательно прятали концы в воду. А Белую гвардию предавали. Нет, не все представители Антанты были замешаны в такой политике. Среди них было много честных людей, искренне желавших помочь нашей стране. На Севере плечом к плечу с русскими героически сражались английские и австралийские добровольцы. На Юге прекрасно дрались британские добровольцы-летчики, в Сибири — польские и сербские части. Английские и французские моряки на Черном море не раз из личных симпатий, без ведома своих правительств, помогали белогвардейцам артогнем, выручали при эвакуациях. Генерал Хольман стал не просто представителем Британии, а другом и соратником Деникина, а американский адмирал Мак-Келли лично рисковал жизнью, спасая в шторм одесских беженцев…

Такой была персональная позиция многих иностранцев. Но скрытые пружины закулисной политики действовали в противоположную сторону. Поставки оружия, боеприпасов, снаряжения для белогвардейцев были мизерными. Хотя для держав Антанты это имущество не представляло ни малейшей ценности. По окончании войны остались такие огромные военные запасы, что они все равно подлежали уничтожению, — затраты на хранение были бы слишком значительными. Но нет, присылая белым правительствам два-три парохода с военными грузами, требовали оплаты российским сырьем, сельскохозяйственной продукцией, обещаниями тех или иных уступок. Начисляли себе оплату с дореволюционных русских счетов в западных банках, записывали поставки в государственный долг России. Колчаку западные правительства предоставили заем, 40 % взяли британские банки, 60 % американские. Однако заем должен был обеспечиваться золотом, которое было отправлено в Сан-Франциско в августе-сентябре 1919 г. То есть вооружение и снабжение продавали за золото. И при этом еще надували. Так, вместо заказанных пулеметов Кольта американцы прислали пулеметы Сен-Этьена — рухлядь времен Мексиканской войны, неуклюжие колымаги на треногах, совершенно не пригодные в полевом бою. Часть оплаченных заказов и вовсе не выполнили.

Кстати, союзники за время гражданской войны вывезли из России гораздо больше богатств, чем затратили средств. На Севере, например, разграбили скопившиеся на здешних складах запасы пушнины, ценного сырья, леса. Потом американцы утверждали, что англичане нахапали больше, а англичане — что американцы. Спорили и боролись за добычу. Американский посол Френсис доносил, что «британские солдаты долгое время были колонизаторами», поэтому не проявляют уважения к чувствам русских. Подчеркивал: «Поведение британских военных и гражданских властей в Архангельске и Мурманске указывает на желание закрепить за собой исключительные привилегии в этих портах»; «англичане спешат заключить с русскими соглашения исключительного характера, обеспечивающие им преимущества», — и предлагал противодействовать этому. А с другой стороны, Ллойд Джордж и Бальфур приходили к выводу: «Американцы заинтересованы в слабом правительстве в России, нуждающемся в зарубежной помощи». И ставили задачу «не допустить гегемонии США» [168].

Ну а когда, по мнению политиков Антанты, угроза распространения большевистской революции на Европу миновала, Версальские требования к побежденным были продиктованы и подписаны, был взят тайный курс на ликвидацию мешающего и путающегося под ногами Белого движения. Несмотря на желание многих британских деятелей удержать за собой русский Север, их пересилили другие круги, считавшие более выгодными для себя иные способы эксплуатации России. И в конце лета 1919 г. в Архангельске и Мурманске была объявлена эвакуация иностранных войск. На складах здесь по-прежнему оставалось огромное количество военных грузов, завезенных еще при царе, при Временном правительстве (и оплаченных русским золотом!) Но англичане вместо того, чтобы передать их белой армии Миллера, принялись все уничтожать. Сжигали склады, топили запасы в море — позже белогвардейцам пришлось добывать снаряды для своей артиллерии с помощью водолазов. Впрочем, американцы оказались практичнее. Свои склады со снаряжением они уничтожать не стали. Вместо этого… перепродали их второй раз. Большевикам. Через свою миссию Красного Креста. Продали в кредит, с оплатой будущими поставками сырья.

Северо-Западная армия Юденича летом 1919 г. начала готовить второе наступление на Петроград. При этом велись переговоры с Маннергеймом — удар Финляндии, имевшей довольно сильную армию, гарантировал стопроцентный успех. Но вмешался руководитель союзных миссий в Прибалтике английский генерал Гофф. Который, как писал участник переговоров генерал Марушевский, сделал буквально все, чтобы финны не вступили в войну на стороне белых. В итоге были выработаны условия довольно странного характера. От белогвардейцев требовалось не только признать независимость Финляндии, но и отдать ей Карелию, Кольский полуостров. Однако и за это выступление финнов против большевиков отнюдь не гарантировалось. Обещалось лишь то, что уступки станут «почвой для подготовки общественного мнения к активному выступлению». Колчак, запрошенный Юденичем, естественно, такие условия отверг. А на выборах в Финляндии Запад подыграл сопернику Маннергейма Стольбергу, лидеру «партии мира». Он стал президентом, и вопрос о союзе финнов с белогвардейцами окончательно снялся с повестки дня.

А в августе в отсутствие Юденича Гофф и его помощник Марш собрали вдруг в Таллине русских общественных деятелей, промышленников и потребовали от них тут же, не выходя из комнаты, сформировать «демократическое русское правительство». Был заранее готов и список министров. И первое, что должно было сделать «правительство» — «признать абсолютную независимость» Эстонии. На все про все давалось 40 минут. В противном случае, как грозили англичане, «мы будем вас бросать», и армия не получит ни одной винтовки и пары сапог. Юденич, находившийся в Нарве, прислал телеграмму, настаивая, чтобы не принималось решений без него. А деятели, собранные в «правительство», засомневались, согласится ли Юденич с односторонним признанием Эстонии, даже без взаимных обязательств. Гофф и Марш ответили, что на этот случай «у нас готов другой главнокомандующий». А о телеграмме Юденича сказали, что она «слишком автократична, она пришлась нам не по вкусу» [112].

У Северо-Западного «правительства» фактически не было выбора, и оно выполнило все требования. Англичане за это все же начали поставки для армии, но прислали всякий хлам. Из танков, отгруженных Юденичу, оказался исправен только один, из аэропланов — ни одного. Тем не менее даже с плохим оружием белогвардейцы перешли в наступление. Наголову разгромили 7-ю красную армию и вышли на ближние подступы к Петрограду. Большевики уже разрабатывали планы уличных боев, строили баррикады. Начали эвакуацию города, вывозя по 100 вагонов в сутки, хотя многие считали это бессмысленным. Были уверены, что падение Петрограда вызовет развал, восстание и крушение самой советской власти. Среди большевиков царила паника. Готовились уходить в подполье, удирать за границу…

Для спасения положения в Питер примчался Троцкий. Снова наводил порядок и останавливал бегущих расстрелами. Провел массовую мобилизацию в армию, подгребая в нее рабочих, «совслужащих» и даже «буржуев». Таких ополченцев вооружали пиками, полицейскими шашками, а то и ничем. А за спиной ставили пулеметы и гнали в атаки. Это оборачивалось настоящей бойней, на Пулковских высотах полегло 10 тыс. мобилизованных. Но достигался выигрыш во времени, чтобы перебросить соединения с других фронтов. Вообще про поезд Троцкого в гражданскую войну ходили легенды — там, где он появлялся, положение выправлялось, поражения сменялись победами. Объясняли это тем, что с наркомом разъезжал штаб опытнейших военных специалистов, поезд и сам мог поддержать бой личной «гвардией» Троцкого, тяжелыми орудиями.

Но на нем имелось и вооружение, куда более опасное, чем пушки. Мощная радиостанция, позволявшая связываться даже со станциями Англии, Франции, Испании. И можно выявить некую загадочную (или не совсем загадочную?) закономерность. Когда красным приходилось туго и Лев Давидович прибывал выправлять ситуацию, по «совпадениям» начинались неполадки в белых тылах. Эти неполадки всегда были так или иначе связаны с иностранцами. А Лев Давидович — опять же, по «совпадению», всегда очень умело пользовался затруднениями, возникшими у противника. Так было и под Питером.

По соглашениям, которые удалось достичь Юденичу с союзниками и эстонцами, белые войска наносили главный удар. А второстепенные участки занимали эстонские части. На эстонцев возлагались и переговоры с гарнизоном форта Красная Горка, где солдаты опять проявляли колебания, выражали готовность перейти на сторону белых. Приморский же фланг должен был прикрывать английский флот. Но никаких переговоров с Красной Горкой эстонцы даже не начали. Мало того, в решающий момент эстонских частей на фронте вообще не оказалось. Они ушли. И британские корабли не появились [66].

А Троцкий с поразительной «прозорливостью» направил прибывающие свежие дивизии именно на оголившиеся участки. Приказал высадить в тылу Юденича морские десанты. И белая армия, попав почти в полное окружение, покатилась назад. Причину предательства правительство Эстонии совсем не скрывало. Заявляло: «Было бы непростительной глупостью со стороны эстонского народа, если бы он сделал это» (т. е. помог бы белогвардейцам победить) [104]. Кроме того, эстонский премьер Тениссон и министр иностранных дел Бирк в меморандуме от 16 декабря 1919 г. проговорились: «… Два месяца тому назад советское правительство сделало эстонскому правительству мирное предложение, открыто заявляя, что готово признать самостоятельность и автономию Эстонии и отказаться от всяческих наступательных действий против нее» [104]. Таким образом, как раз в октябре, как раз в разгар боев за Петроград, начались закулисные переговоры.

А в ноябре, когда разбитые остатки армии Юденича откатились на территорию Эстонии вместе с толпами гражданских беженцев, их стали разоружать и загонять в лагеря. Очевидец писал: «Русских начали убивать на улицах, запирать в тюрьмы и в концлагеря, вообще притеснять всеми способами. С беженцами из Петроградской губернии, число коих было более 10 тысяч, обращались хуже, чем со скотом. Их заставляли сутками лежать при трескучем морозе на шпалах железной дороги. Масса детей и женщин умерли. Все переболели сыпным тифом. Средств дезинфекции не было. Врачи и сестры при таких условиях также заражались и умирали. Вообще картина бедствия такова, что если бы это случилось с армянами, а не с русскими, то вся Европа содрогнулась бы от ужаса» [66]. Зимой держали людей за колючей проволокой под открытым небом. Не кормили. Гоняли на каторжные работы. Тысячи погибли.

А официальный Таллин в упомянутом меморандуме от 16 декабря нагло заявлял: «Эстонские военные и гражданские власти делают все, что они считают возможным и нужным делать. Им совершенно невозможно снабжать русские части… одеждой, так как Эстонское правительство не имеет ее в достаточном количестве. Сверх того, Северо-Западная армия была богато снабжена продовольствием и обмундированием… Принимая во внимание свой малый запас продовольствия, Эстонское правительство не может допустить, чтобы столь большие массы кормились, не давая в обмен своей работы…» [104]. Все это происходило при полном попустительстве Антанты. А Троцкий за оказанные услуги щедро расплатился. 5 декабря с Эстонией было заключено перемирие, а 2 февраля — Тартуский договор, по которому эстонцам впридачу к их национальной территории отдали 1 тысячу кв. км русских земель.

Предательство разыгрывалось и на Востоке. С июля 1919 г. Яков Шифф, в качестве «почетного советника» Русского информационного бюро вдруг стал заявлять, что «на территории, которую контролирует Омское правительство, существуют мягко говоря неблагоприятные условия для евреев». Предложил директору бюро Заку «передать слово предупреждения» для «друзей в Сибири». А в конце 1919 г. Шифф уже прямо объявил, что «Колчак занимает антисемитскую позицию», и имеются доказательства, «что на всей территории, находящейся под контролем режима Колчака, совершаются самые жестокие и зверские убийства в отношении еврейского населения. Эти чудовищные деяния совершаются по прямым приказам военного начальства». От такого заявления опешил даже Зак, да и вообще история умалчивает, откуда же взялось в Сибири «еврейское население»? Но подобные высказывания стали сигналом для всех закулисных сил — игры с Колчаком пора кончать.

Против Верховного правителя при участии представителей Антанты стали создаваться заговоры. Но у него еще оставалось кое-что, весьма соблазнительное для союзников. Изрядная часть золотого запаса России. И перед падением Омска к нему явились в полном составе главы военных и дипломатических миссий Антанты, потребовав передать золото «на хранение» иностранным державам. Адмирал отказался. Ответил, что золото принадлежит не ему, а России. Тем самым он подписал себе смертный приговор.

Чехословацкие части, размещенные по Транссибирской железной дороге и подчиненные французскому генералу Жанену, захватили магистраль. 18 ноября генерал Сыровой отдал по чешским войскам приказ «Наши интересы выше всех остальных». Предписывалось остановить отправку русских эшелонов и не пропускать их, пока не проедут все части чехов со своим «имуществом». Действия союзников сразу вылились в откровенные бесчинства. Поезда с беженцами и ранеными останавливали, загоняли в тупики и отбирали у них паровозы. 121 эшелон — все битком набитые людьми, встали на путях обездвиженные. У тех, кто застрял на крупных станциях, еще были шансы выжить. А те, чьи паровозы отцепили на глухих полустанках и разъездах посреди тайги, оказались обречены на замерзание и смерть от голода и тифа. Вымирали целые вагоны и эшелоны, превращаясь в братские могилы.

Остатки колчаковских войск чехи на железную дорогу не пускали, и разгромленные части с обозами беженцев — за каждой дивизией тащилось 4–5 тыс. телег, двинулись по старому Сибирскому тракту. Пешком, на санях, подводах, 2 тысячи километров в зимние морозы. Шли и ехали, пробиваясь сквозь снежные заносы и пургу, массами погибая от тифа, обмораживаясь и замерзая. У поезда Верховного правителя тоже отцепили паровоз, и он застрял в Верхнеудинске, лишенный связи с внешним миром, оторванный от рычагов управления и от своих войск.

А тем временем в Иркутске при участии главы союзных миссий Жанена прошли переговоры с «демократами» и большевиками. На этих встречах было сформировано подобие нового «правительства», Политцентр, который поднял восстание. И союзники продали Колчака, вынудили его отречься от поста Верховного правителя, гарантируя, что он будет взят под международную охрану и сможет частным лицом выехать за рубеж. После чего «международная охрана» из чехов выдала его Политцентру. На смерть. За такую цену чехи и другие представители Антанты получили возможность беспрепятственно выехать из Сибири и вывезти многие эшелоны награбленного барахла. Хотели под шумок и золотой запас прихватить, да не получилось. Партизаны не позволили, отобрали.

Ну а на Юге шельмовали Деникина. Навязывали проекты кабальных концессий, однако Антон Иванович такие поползновения отвергал. Когда белогвардейцы разгромили красных на Северном Кавказе, англичане послали с Каспия десантный отряд, чтобы захватить Грозный и нефтяные месторождения. Этого тоже не позволили сделать, направленная Деникиным конница опередила союзников. Державы Антанты взяли под покровительство враждебную русским Грузию, другие закавказские республики. Исподтишка поддерживали «Горскую республику» в Дагестане. Когда в Чечне поднял против белых восстание Узун-Хаджи, провозгласив «шариатскую монархию», он также стал получать поддержку Запада через Грузию и Азербайджан. А в результате этих интриг во время наступления на Москву Деникину пришлось отвлекать значительные силы против Чечни и для прикрытия грузинской границы.

Естественным союзником белогвардейцев казалась Польша, имевшая вторую по численности армию в Европе (после большевиков) и воевавшая с Советами. И Деникин относился к ней как к союзнице. Отправил на родину польскую бригаду, сражавшуюся в рядах его армии, белые власти помогали вернуться домой польским беженцам и пленным. Учитывался «союз» и при планировании операций. Частью сил был нанесен удар на Киев, чтобы соединиться с поляками, открыть железнодорожное сообщение с Европой. И при наступлении на Москву основные силы сосредоточивались на западном фланге.

Ан не тут-то было! Все послания Деникина в Варшаву остались без ответа. Его представитель полковник Долинский, направленный в Польшу под предлогом формальных недочетов в документах не был принят правительством и подвергался всяческим унижениям. Прибывшая к Деникину из Варшавы миссия Карницкого выдвигала территориальные претензии, демонстрировала карты «земель польского расселения» от Риги до Киева и Одессы, но от переговоров о совместных действиях уклонялась. А масон Пилсудский откровенно заявлял английскому генералу Бриггсу, что ему «не с кем разговаривать, так как и Колчак, и Деникин — реакционеры и империалисты». Когда же Добровольческя армия взяла Орел и рвалась к Туле, поляки… заключили с красными перемирие. Троцкий смог снять с польского фронта и перебросить против Деникина 43 тыс. штыков и сабель. Красные войска спокойно развернулись к полякам тылом и повели наступление на Киев и Чернигов, выходя в тыл ударной группировке белогвардейцев [46]…

Деникинцы потерпели поражения. Началось отступление. После ужасов прошлого большевистского нашествия с белыми частями уходили десятки тысяч беженцев, запрудив обозами все дороги. Один поток катился на Кубань и Кавказ, другой в Крым, третий на Одессу. Но по мере ухудшения положения белогвардейцев интриги иностранцев становились все более наглыми и неприкрытыми. Антанта поощряла кубанских самостийников, в Париже под крылышком западных держав представители Кубанской Рады провели переговоры и заключили союз с «Горской республикой». На территории Юга России вдруг очутился Яков Рубин, американский банкир из фирмы «Рубин Бразерс», имевший тесные связи с Рокфеллером, Мортимером Шиффом, Джеймсом Шпейером. Но делами он занялся вовсе не финансовыми. Наводил контакты с подпольем и развернул столь активную и столь подозрительную деятельность, что деникинская контрразведка арестовала его как большевистского шпиона. Но под давлением союзников, естественно, выпустила. В феврале 1920 г. Рубин вместе с представителями американского Красного Креста оказался в Одессе, участвовал в подготовке большевистского восстания и, как докладывал адмирал Мак-Келли, «помогал образовать советское правительство в Одессе» [139].

Ну а белых защитников Одессы союзники снова обманули. В городе скопилось множество беженцев. Штаб французского главнокомандующего в Константинополе обещал обеспечить морскую эвакуацию, договориться с Румынией о пропуске войск и мирных граждан на ее территорию. Однако в критический момент пришло лишь несколько кораблей, которые поспешили отчалить при первой же близкой перестрелке. А когда массы людей двинулись пешком к румынской границе, их встретили на льду Днестровского лимана пулеметами и артиллерией. 16 тыс. человек перешли Днестр выше по течению, возле Тирасполя. Но беженский табор румыны окружили пулеметами и начали расстреливать. Многих перебили. Другие бежали обратно и были захвачены красными [188]. Некоторые части под командованием Бредова сумели добраться до расположения поляков. Которые разоружили русских и интернировали в концлагерях.

На территории Грузии меньшевики и эсеры создали Комитет освобождения Черноморья, грузины вооружили и обучили «зеленую» армию, и она нанесла удар деникинцам в спину, заняв Сочи и Туапсе. В самой ставке Деникина орудовал дипломатический представитель Англии Киз, пытаясь организовать заговор наподобие иркутского Политцентра. Ездил на британском миноносце в Сочи для переговоров с «зелеными», закидывал удочки белым генералам, прорабатывая возможность переворота против Деникина [46]. Организовать мятеж не сумел, но посеял семена раздоров и недоверия, что в конце концов привело к уходу Антона Ивановича с поста главнокомандующего.

Часть белых войск удалось вывезти из Новороссийска в Крым. Другие осколки антибольшевистских армий, обросшие таборами беженцев, спасались кто как может Бесконечные вереницы людей на повозках и пешком двигались обреченно и безнадежно, не задумываясь, куда и зачем — только бы подальше от красных. Свирепствовал тиф, на телегах штабелями везли больных, оставляя на обочинах бесчисленные могилы. Остатки уральских казаков после страшного пути по прикаспийским зимним солончакам и пустыням были вывезены морем с Мангышлака в Персию. По другому берегу Каспия откатывались астраханская группировка и Каспийская военная флотилия. Азербайджан их не принял, попытался обманом захватить корабли, и они тоже ушли в Персию, к англичанам, которые разоружили и интернировали всех воинов, попавших в их расположение.

С Терека казаки, белогвардейцы и гражданское население уходили через зимние перевалы Кавказа, по Военно-Грузинской дороге. В Грузии их загнали в концлагеря в малярийной местности близ Поти. А поток кубанских и донских казаков с семьями и обозами, около 40 тыс. человек, через Гойтхский перевал вышел на Черноморское побережье. Грузия их на свою территорию вообще не пропустила, они расположились таборами у Сочи и Адлера. Начался голод. Люди ели лошадей, падаль, древесную кору, их косили тиф и холера. Большинство сдалось красным… И в целом такой финал борьбы оказывался закономерным. Белое движение, пытаясь опереться на союз с Антантой, не имело ни малейших шансов победить, поскольку союзники сделали все, чтобы оно не смогло победить.

 

43. Воевать или торговать?

Иногда события, происходящие в разных географических пунктах, разных странах, связанные с разными людьми, кажутся независимыми друг от друга. Но если собрать их вместе и сопоставить, складываются вдруг в единую картину, различные фрагменты которой очень даже четко и логично взаимосвязаны между собой.

Впрочем, судите сами. Итак — в конце 1919 г. Шифф неожиданно объявляет правительство Колчака «антисемитским». И на всех фронтах следуют удары в спину, подрывающие сопротивление Белой гвардии. А в январе 1920 г., когда на дорогах отступления погибали сотни тысяч солдат, офицеров, беженцев, а тех, кто не успел уйти, расстреливали чрезвычайки, английский представитель в Верховном экономическом совете Антанты Э. Уайз составляет меморандум «Экономические аспекты британской политики в отношении России». В нем доказывается, что «продолжение гражданской войны и блокада России отрезает от остального мира громадные продовольственные и сырьевые ресурсы и является одной из главных причин высоких мировых цен». Отмечается, что советская власть контролирует основные сырьевые и промышленные области России, поэтому дальнейшая ее блокада становится невыгодной. 7 января министр иностранных дел Англии Керзон распространяет меморандум Уайза среди членов британского кабинета, а через неделю Ллойд Джордж выносит этот вопрос на обсуждение в Верховном совете Антанты, который 16 января постановляет «разрешить обмен товарами на основе взаимности между русским народом и союзными и нейтральными странами».

А в это же самое время в России Лев Давидович Троцкий, сохраняя за собой пост наркома по военным и морским делам, назначается еще и наркомом путей сообщения. Казалось бы, какое это имеет отношение к событиям за рубежом? Но первое, что Троцкий делает в новой должности, — в январе 1920 г. представляет московскому партактиву Юрия Владимировича Ломоносова. Очень «опытного специалиста», успевшего послужить и при царе, и при Временном правительстве, и в американском «Совбюро» у Мартенса. Теперь, приехав из США, он сразу становится членом президиума ВСНХ. И начинает бить тревогу. Объявляет, что России грозит «паровозный голод», а значит — полный паралич всего транспорта и хозяйства. Троцкий подтверждает этот мрачный прогноз. А чтобы избежать беды, Ломоносов вносит предложение сделать за границей три заказа. Самый крупный, на покупку паровозов, в Швеции, второй — в Германии, третий, на ремонт паровозов, — в Эстонии.

Русские специалисты по железнодорожному транспорту были в полном недоумении. Потому что в нашей стране имелись собственные солидные мощности по производству паровозов, к 1917 г. их выпуск достигал 2 тыс. в год. Их продолжали строить даже в гражданскую войну, хотя и в гораздо меньших количествах. А сейчас простаивающие и разваливающиеся отечественные заводы не брались в расчет, заказы размещались за рубежом! За золото! По бешеным ценам. Для закупок в Германии средние мировые цены превысили вдвое. Так же, как и за услуги эстонцев по ремонту. Но самым «удивительным» был заказ в Швеции, которая в то время вообще не имела мощностей по производству паровозов! И предлагалась схема — Советская Россия отправляет предоплатой золото, шведы строят заводы, а уж потом будут поставлять паровозы. Причем Троцкий выступил горячим поборником именно этой схемы, она была утверждена.

Ну а в феврале, очень своевременно, был подписан Тартуский договор с Эстонией. И именно эта страна стала «окном» для контактов с Западом. Под предлогом оплаты фиктивных паровозов русское золото через Эстонию потекло за рубеж…

Хотя гражданская война еще продолжалась. Но теперь и державы Антанты способствовали, чтобы она пришла к завершению. 1 апреля 1920 г. британское правительство обратилось с ультимативной нотой к белогвардейцам, требуя от них прекратить борьбу и вступить в переговоры с большевиками. Англия брала на себя посредничество, обещая добиваться амнистии участников антисоветских формирований. В противном случае британский кабинет «умывал руки» и отказывался от какой бы то ни было помощи белым.

Силы интервентов оставались еще на Дальнем Востоке. Однако большевики пошли на хитрость. 6 апреля в Верхнеудинске (Улан-Удэ) провозгласили «Декларацию независимости Дальневосточной республики» (ДВР). Здешние части Красной Армии переименовали в Народно-революционную армию. Было создано коалиционное «временное правительство» — часть второстепенных портфелей большевики отдали эсерам и меньшевикам. Объявили, что республика будет демократической, созовет Учредительное собрание, а границы были провозглашены от Байкала до Тихого океана. Вряд ли такая уловка могла кого-то обмануть, для этого требовалось быть слишком наивным. Но американцы и англичане сделали вид, будто поверили. А может быть, и подсказали этот ход Москве. Провозглашение «демократии» стало для них прекрасным предлогом вывести войска. При этом, как и на Севере, представители США продали советской стороне завезенное вооружение и снаряжение. И отношения сложились настолько безоблачные, что большевики устроили дружеские проводы последним американским частям, покидавшим Владивосток. После чего правительства США и Англии стали нажимать и на Японию, указывая, что причин для вмешательства больше нет. И под их давлением 5 июля 1920 г. Япония заключила мир с Дальневосточной республикой, обязавшись вывести войска.

Правда, были и другие фронты. В Средней Азии шла война с басмачами. Кроме того, здесь существовали Хивинское ханство и Бухарский эмират. До революции они признавали зависимость от царя, сохраняя внутреннее самоуправление. А в гражданскую восстановили полный суверенитет. По решениям, принятым в Версале, Средняя Азия досталась под мандат англичан. Они поддерживали и вооружали басмачей, Хиву и Бухару взяли под свое покровительство. Но для большевиков на этом фронте война облегчалась тем, что носила не только «классовый», а и межнациональный характер. Банды местных курбаши резали русских, хивинский и бухарский властители помогали им, выступая против русских. Поэтому Красную армию поддержало против них русское население Туркестана. Поддержали и местные жители, настроенные пророссийски. А вот Троцкий, который еще недавно предлагал самоубийственный поход на Индию, теперь вдруг занял совершенно иную позицию. Он был очень недоволен походом на Хиву. А против удара по Бухаре решительно возражал, объявлял его «авантюрой».

Но в Средней Азии распоряжался М. В. Фрунзе. Профессиональный революционер и партийный работник, проявивший в ходе войны недюжинный военный талант. Во многом эта фигура выглядела противоположностью Льву Давидовичу. Фрунзе лично, а не через подручных руководил войсками, заботился об их нуждах. Умел пользоваться помощью штабных военспецов, но и сам прекрасно научился разбираться в военных вопросах. Он, кстати, отличался от Троцкого и высокой гуманностью. Перед решающим наступлением на уральское казачество, специально ездил в Москву и сумел выхлопотать у Ленина амнистию для сдающихся. Доказал, что только таким способом можно завершить затянувшуюся борьбу в уральских степях. Точно так же, сочетанием боевых операций и амнистии, закончил войну с семиреченским казачеством. Добился, что во взятых станицах не было бесчинств, грабежей, расстрелов. Казаки были удивлены такой переменой в поведении большевиков. Заговорили: «Красные войну против казаков прекратили», — и стали складывать оружие. Конечно, гуманность Фрунзе имела практическое значение, способствовала достижению побед. Но, согласитесь, это не одно и то же — из практических соображений продемонстрировать милосердие или (тоже из «практических соображений») уничтожать казаков поголовно.

В вопросах строительства вооруженных сил, планирования операций Фрунзе стал одним их главных оппонентов Троцкого. Но при этом революционное прошлое и авторитет в партии обеспечивали ему определенный «иммунитет». Он имел возможность апеллировать напрямую к Ленину, Сталину, другим членам ЦК и нередко мог настоять на своем. Так было и в Средней Азии. Вопреки требованиям Льва Давидовича Фрунзе провел короткую победоносную войну, и Бухара была взята. Формально за Хивой и Бухарой сохранился «суверенитет», они превратились в Хорезмскую и Бухарскую советские республики. Но фактически они управлялись из красного Ташкента. И англичане лишились баз, через которые старались оторвать Среднюю Азию от России и перетянуть под свое влияние. Однако Троцкий, несмотря на одержанные победы, почему-то очень рассердился на Фрунзе. Попытался оклеветать его, обвинив в присвоении трофейных драгоценностей. Чтобы добыть улики, в поезде Михаила Васильевича был даже устроен обыск. Но у Фрунзе имелись сильные покровители в ЦК и расправиться с ним так же, как с Щастным, Льву Давидовичу не удалось.

На Северном Кавказе красные соединения легко раздавили своих «союзников», воевавших против Деникина, — Черноморскую республику «зеленых», «шариатскую монархию» в Чечне. А 28 апреля 11-я красная армия под руководством Кирова и Орджоникидзе однодневным блицкригом разгромила мусаватистский Азербайджан. Четыре бронепоезда с десантом на полных парах прорвались прямо в Баку, и все было кончено. Серьезных боев здесь вести не пришлось. Экономика Закавказья до революции была частью общероссийской, разрыв связей вызвал кризис, буржуазное правительство неумелыми действиями усугубило развал хозяйства. А англичане вели себя в Азербайджане как колонизаторы. Поэтому большинство местного населения встречало красные войска с радостью.

Вступление красных в Закавказье сразу активизировало революционное движение на Востоке. Не только коммунисты, но и самые разнообразные силы — националисты, исламисты, пантюркисты сочли большевиков своими союзниками против западных империалистов, готовились поддержать Красную армию, чтобы избавиться от господства иноземцев. И действительно, советские войска Азербайджаном не ограничились. Двинулись на Грузию, Армению, вторглись в Северный Иран. Размещенные там британские отряды в панике бежали, даже не пытаясь дать отпор. В Иране была провозглашена Гилянская советская республика, образовано «революционное правительство» во главе с местным авантюристом Кучек-ханом Мирзой, стала создаваться «Гилянская рабоче-крестьянская красная армия».

Англия не на шутку встревожилась и возмутилась. Оно ведь и впрямь совсем «не по-джентльменски получалось». Лондон по сути принимает сторону большевиков, начинает открыто лоббировать их на международной арене, создает для них лазейку, чтобы войти в «мировое сообщество», а за это вместо благодарности большевики лезут в британские зоны интересов и грозят взорвать их колониальные владения! Впрочем, тут стоит учитывать и другой фактор. Единства Антанты в данное время практически уже не существовало. И, например, США, наоборот, были озабочены «лишними» приобретениями англичан. Американцы ничего не имели против британского мандата в Средней Азии — пусть возятся с местными царьками и бандитами, натравливают их на русских. Но то, что Англия силится подмять под себя богатый Кавказ, захватить нефтеносные районы Азербайждана и Северного Ирана (который до революции входил в зону российского влияния) американцам совсем не нравилось.

Ну а Франция в этот период занимала совершенно особую позицию и гнула собственную политику. Дела в Азии ее абсолютно не интересовали, ее тревожил расклад сил в Европе. Версальский мир был подписан, французы постарались посильнее унизить Германию, урвать от нее побольше территорий и репараций. Но смекнули и другое, что тем самым они вражду немцев к своей стране отнюдь не ослабили. А ну как со временем оправятся от поражения и захотят свести счеты? Память о сокрушающих германских ударах была свежа. А Россию, спасавшую союзников, сама же Франция благополучно помогла свалить. И искала теперь других союзников, альянс с которыми сможет удержать Германию от нападения или выручить в грядущих войнах.

Таковой союзницей французы сочли Польшу. А значит, требовалось усилить ее. Чтобы стала большой и сильной державой, способной заменить Россию. Ну а с другой стороны, эта союзница будет более послушной и подконтрольной, чем Россия. Словом, идея представлялась весьма заманчивой и плодотворной. Поляки, поддерживаемые Францией, чтобы не подыграть русским патриотам, боровшимся за «единую и неделимую», терпеливо дождались разгрома Колчака, Юденича, Деникина. И только после этого решили, что пора действовать. 21 апреля 1920 г. Варшава заключила договор с Петлюрой. Он признал отторжение в состав Польши западных областей Украины — Волыни, Галиции. Остальная Украина попадала в полную экономическую и политическую зависимость от Польши, уступала ей контроль над железными дорогами, портами, рудными и угольными месторождениями. Украинская армия поступала под командование польских генералов.

25 апреля Польша перешла в наступление. Опрокинула красные войска, за 10 дней захватила всю Правобережную Украину. Хотя на Смоленском направлении фронт не сдвинулся с места. Здесь ударов не наносилось, поскольку поляки не собирались свергать большевиков. Они намеревались лишь округлить свои владения. Вышли к Днепру — и остановились. Но если успехи поляков порадовали Францию, то они вовсе не понравились правителям и банкирам Германии. Молодая националистическая Польша была задиристой, агрессивной, и германо-австрийская «закулиса» считала ее усиление угрозой для себя. А американскую и британскую «закулису» озаботило, что слишком большой вес наберет Франция, если будет опираться на союз с могучей Польшей «от моря до моря». Кроме того, возобновление войны в России могло сорвать наметившиеся выгоды торговли с большевиками. Впрочем, такой оборот дел давал возможность и приструнить советское правительство, чтобы оно не позволяло себе лишнего.

И Англия вмешалась в конфликт в роли миротворца. 4 мая последовала нота Керзона. В ней требовалось прекращение боевых действий. Великобритания брала на себя посредничество в переговорах. Граница предлагалась по так называемой «линии Керзона» (примерно соответствовавшей нынешней границе Польши с Белоруссией и Украиной). За это Советская Россия должна была прекратить наступление на Кавказе, не трогать Грузию и Армению. А с Врангелем вступить в переговоры и заключить мир на условиях «почетной сдачи» Крыма. Желающим белогвардейцам должны были гарантировать свободный выезд за рубеж, а для тех, кто останется в России, объявить амнистию.

Большевики сразу ответили согласием. Чичерин даже предложил дополнительное условие — чтобы в переговорах с белогвардейцами обязательно участвовал английский офицер. И писал Ленину: «Пойти на амнистию Врангелю и на приостановление дальнейшего продвижения на Кавказе, где мы все ценное уже захватили, можно не медлить ни минуты. Предложение вести непосредственные переговоры с Врангелем при участии английского офицера покоробит всякого истинного белогвардейца». В тот же день, 4 мая, Ленин телеграфировал Троцкому: «По-моему, Чичерин прав, тотчас ответив согласием на 1) приостановление военных действий а) в Крыму и б) на Кавказе и 2) на переговоры об очищении Крыма на принципе (не более) общей амнистии белых и 3) участия английского офицера в переговорах с Врангелем» [93]. В тот же день полетел приказ Орджоникидзе: «ЦК обязывает Вас отвести части из пределов Грузии и воздержаться от наступления на Грузию». Было отменено и наступление на Армению.

Революционеры Азии в общем-то считали уступки большевиков временными. Уж наверное, перехитрят империалистов. Когда решат проблемы на Западе, снова обратят взгляды в противоположную сторону. И действительно, в сентябре, по окончании войны с Польшей, в Баку под эгидой Коминтерна был созван Конгресс народов Востока. Прибыли многочисленные высокие гости из Москвы, от «братских» зарубежных компартий. В том числе, кстати, Джон Рид. И персоной он почитался очень важной, «народы Востока» его почтительно обхаживали, всячески ублажали, даже приводили на ночь двенадцатилетних девочек, каждый раз «свеженькую». Конгресс открылся пышно, с большой помпой. Собравшиеся представители стран Азии были преисполнены надежд, что это мероприятие даст старт волне революций на Востоке. Подобная уверенность звучала почти во всех выступлениях.

Но… все обернулось иначе. Руководство Коминтерна обласкало азиатских «коллег», погладило их по головке, но объявило, что главным направлением «мировой революции» признано не восточное, а западное. Это было совершенно неожиданно, нелогично — когда заседал Конгресс, попытка прорыва Красной армии на Варшаву и Берлин уже потерпела катастрофический провал. И тем не менее делегатов «народов Востока» охладили и их порывы приструнили. Англия за свои «сферы интересов» могла быть спокойной.

Ну а с Гилянской советской республикой получилась вообще интересная штука. Главным советником к Кучек-хану Мирзе был назначен Яков Блюмкин. Убийца Мирбаха и вернейший подручный Троцкого. Он стал комиссаром штаба «Гилянской рабоче-крестьянской красной армии», членом ЦК компартии Ирана [12]. Уж что он там насоветовал по военной и партийной линии, остается неизвестным. Но факт тот, что Кучек-хан Мирза вскоре отверг опеку большевиков, провозгласил себя независимым лидером. Естественно, лишился советской поддержки. И быстро был разгромлен отрядами персидского аристократа Резы-хана Пехлеви. Гилянская республика прекратила существование и даже изо всех советских хроник исчезла, будто ее никогда и не было.

Но выясняется, что возникла и некоторое время жила эта республика вовсе не «напрасно»! Богатейшие нефтяные концессии в Северном Иране, ранее принадлежавшие царской России и захваченные было англичанами, большевики за короткое время своего владычества в Гиляни успели продать… американской фирме «Стандарт оф Нью-Йорк». Британские компании «Шелл» и «Англо-Першиан», раскатавшие губы на эти месторождения, взвыли, но было поздно [150]. Провернули сделку Троцкий и Вениамин Гомберг. Американцев запустили и в Азербайджан. В октябре Красин подписал контракт с компанией «Фондейшн энд Ко» на восстановление кавказских нефтеперегонных заводов и трубопроводов. Ох как тесно «мировая революция» оказывалась переплетена с делами совсем не революционными.

 

44. Что дороже, кровь или золото?

Нота Керзона по сути подыграла большевикам. Поляки остановились на достигнутых рубежах. Расслабились, ожидая переговоров. А советское командование перебрасывало против них массу войск с других фронтов. 27 мая Красная армия обрушилась на поляков всеми силами. Главных успехов добился Юго-Западный фронт Егорова, который курировал Сталин. Первая конная проломила неприятельскую оборону, пошла гулять по тылам. И поляки побежали с Украины. Западный фронт сперва атаковал безуспешно. Но прорыв на Украине делал свое дело. Красные выходили во фланг и тыл смоленской группировке противника. И она тоже покатилась на запад. Отступление превращалось в паническое бегство. Поляки оставили Минск, Вильно, при одном слухе о красных жгли собственные обозы, бросали поезда, имущество, оружие.

И вот в этой ситуации Запад снова вспомнил о существовании белогвардейцев. К Врагнелю поехали французские, английские, американские, румынские, польские представители, заговорили как с лучшим другом и союзником. Снова обнадеживали, клеймили большевиков врагами всего цивилизованного мира, обещали любую помощь. И подталкивали к активным действиям. Франция признала правительство Врангеля де-факто, чего не удостоились ни Колчак, ни Деникин. И белогвардейцы окрылились. Поверили, будто Запад наконец-то прозрел, готов в полной мере поддержать русских патриотов. В июне армия Врангеля нанесла удар, прорвала блокаду Крыма и вышла на просторы Северной Таврии.

Увы, на самом-то деле все это требовалось только для того, чтобы спасти Польшу. Для этого предпринимались и дипломатические усилия. 12 июля большевикам была направлена очередная нота Керзона. Британия требовала от Советской России воздержаться от наступления на поляков. А за это предлагалось — граница будет установлена по той же «линии Керзона», а Англия надавит на Врангеля, чтобы отвел свои войска из Таврии в Крым и вступил в переговоры. Как видим, белогвардейцев использовали в качестве разменной монеты в чужих играх.

Однако на этот раз Ленин условия отверг. Писал: «У нас хотят вырвать из рук посредством жульнических обещаний победу». Впоследствии в исторической литературе возник спор, по чьей вине безоглядное наступление на Польшу привело к катастрофе. Троцкий катил бочки на Сталина и Буденного, Сталин обвинял Троцкого. Действительным виновником поражения был Ленин. Он писал в эти дни: «Я просил Сталина 1) ускорить распоряжение о бешеном усилении наступления…» [93] Ведь казалось, что вот-вот воплотятся в жизнь его планы «мировой революции». Уже были созданы советские «правительства» Польши и Галиции. А за Польшей лежала Германия — разоруженная, униженная, за Галицией — Венгрия, еще не успокоившаяся после собственной революции. Тухачевский писал в приказе по войскам Западного фронта: «На штыках мы принесем трудящемуся человечеству счастье и мир! Вперед на Запад! На Варшаву! На Берлин!»

Сталин был главным противником такого рывка. Полагал, что нужно изгнать противника с российской территории и на границах остановиться. Неоднократно обращался по этому поводу в ЦК. Еще в мае, когда его войска одерживали блестящие победы, осуждал «бахвальство и вредное для дела самодовольство» тех, кто «кричит о марше на Варшаву». 11 июля в интервью «Правде» он снова высказал отрицательное отношение к вторжению в Европу. Подготовил проект циркулярного письма ЦК, где ставилась задача перенести главные усилия не на польский, а на крымский фронт. Но услышан он не был. В августе Сталин подал записку в Политбюро, предлагая вместо химер «мировой революции» программу создания сильных боевых резервов внутри России. Предусматривались «меры к постановке и усилению» автомобильной, броневой, авиационной промышленности, формирование пяти кавалерийских бригад из казаков. Но проект передали на рассмотрение Троцкому, и он, по словам Иосифа Виссарионовича, ответил лишь пустой «отпиской» [78].

Между прочим, позиция Льва Давидовича в ходе этой войны вообще выглядит довольно непонятной. Несмотря на свои теории «перманентной революции», он вдруг тоже оказался противником наступления на Запад. Однако почему-то противником очень нерешительным, не похожим на себя в других аналогичных ситуациях. В отличие от Сталина, он не пытается переубедить Ленина и ЦК отменить решение «в сторону продолжения наступательной войны». Западный фронт, которым командовал Тухачевский, а членом Реввоенсовета был Уншлихт, Троцкий курировал лично. Этот фронт наносил главный удар. Но ни от командования фронтом, ни от Троцкого не последовало докладов об усталости войск, нехватке подкреплений, отставании тылов. Это уже позже, на IX партконференции он сравнит состояние армий, наступавших на Варшаву, с состоянием «полусомнабулы». На что Ленин резонно ответил: «В прениях тов. Троцкому было указано, что если армия находилась в полусомнабулическом или, как он потом выразился, в полуусталом состоянии, то ведь центральное стратегическое командование не было или по крайней мере не должно было быть полуусталым».

Нет, центральное командование не вмешалось и директив почему-то не изменило. И последовал разгром. В результате контрудара Пилсудского зарвавшаяся группировка Западного фронта была окружена, 100 тыс. красноармейцев попали в плен, было потеряно 200 орудий… Но способствовали этому не только доблесть польских солдат, не только ошибки Ленина, просчеты Троцкого и самонадеянность Тухачевского. Польшу и другие европейские государства фактически спасли белогвардейцы Врангеля. В критический период они оттянули на себя 14 стрелковых и 7 кавалерийских красных дивизий. Причем лучших, отборных, полнокровных — латышских, эстонских, сибирских, 2-й конный корпус. Как раз из-за этого наступающие красные войска не получили своевременных подкреплений. Как раз из-за этого их растянутые фланги оказались слабо прикрытыми.

Вместо того, чтобы маршировать на Варшаву и Берлин, два с лишним десятка дивизий вели смертельную схватку в степях Таврии. Воины Врангеля дрались отчаянно. Выдерживали натиск за натиском. Белогавардейцы несли жесточайшие потери, но были уверены, что погибают не зря. Что борются не только за Россию, но и защищают от большевистского варварства всю «европейскую цивилизацию». И уж теперь-то эта «цивилизация» неужто не оценит? Неужели не выступит совместными силами против большевиков?

Наверное, измученные и обескровленные бойцы белых формирований были бы немало поражены, если бы знали, что в это самое время «европейская цивилизация» вовсю наводит мосты с советским руководством. Ллойд Джордж откровенно признавался: «Мы сделали все возможное, чтобы поддерживать дружеские дипломатические отношения с большевиками, и мы признали, что они де-факто являются правителями… Мы не собирались свергнуть большевистское правительство в Москве» [105]. Еще в мае в Лондон был приглашен Красин, где начал многомесячные переговоры. И Ллойд Джордж, общаясь с ним, был в восхищении от «интеллигентного и честного человека». Велись переговоры и с американцами. 1 июня 1920 г. Уильям Х. Комбс сообщил посольству США в Лондоне — дескать, советское правительство предлагает, чтобы его финансовым агентом в Америке стала компания Моргана «Гаранти траст». Также отмечалось, что в руководстве большевиков обсуждался вопрос о покупке американцами «Эстибанка» (крупнейшего банка Эстонии) «с целью полной увязки советского будущего с американскими финансовыми кругами» [139].

За границу отправился и Каменев. И заинтересованность Запада в переговорах была так высока, что его доставили в Лондон на британском эсминце. А Воровский прибыл в Италию, подписал с ней торговые соглашения. И в июле, когда врангелевцы истекали кровью, «спасая Европу», совсем рядом с ними, из красной Одессы отчалили два судна с зерном для Италии. Причем были пропущены через Босфор, который контролировали французы.

Однако основным «товаром», который пошел на Запад, было не зерно, а золото. 3 августа 1920 г. Бюро расследований США (будущее ФБР) перехватило письмо от советского курьера Боброва («Билла») Кеннету Дюрану — напомню, секретарю «Совбюро» в Нью-Йорке, бывшему адъютанту Хауса: «Я надеюсь, что предложение продавать золото в Америке, о чем мы недавно телеграфировали, будет вскоре сочтено осуществимым. Вчера мы телеграфировали запрос, могли бы вы продать 5 млн. руб. минимум по 45 центов при теперешнем рыночном курсе 51, 44 цента?»

В августе партия русских золотых монет и золотых слитков на 39 млн. долл. была через посредство банка «Ден Норске Хандельсбанк» поставлена компании «Роберт Доллар». Тогда же имело место сообщение, что из Таллина вышли 3 судна с золотом, предназначенным для США. Пароход «Гаутод» вез 216 ящиков — сопровождающим был все тот же Юрий Ломоносов. Еще 216 ящиков везло судно «Карл Лайн» и 108 — «Рухелева». В каждом ящике находилось по 3 пуда золота. Потом была отправлена еще одна партия на пароходе «Вилинг Моулд» [139]. Золото вывозилось из России под видом оплаты липового «паровозного заказа», но основным адресатом стала… фирма Якова Шиффа «Кун и Лоеб».

По этому поводу велась обширная переписка. Компания «Кун и Лоеб» обратилась в госдепартамент, предлагая механизм реализации — переплавлять золото в пробирной палате США. Госдепартамент в ответ заверил, что ограничений на ввоз золота не будет. А вскоре суперинтендант Нью-Йоркской пробирной палаты информировал министерство финансов, что поступившее золото на 7 млн. долларов не имело идентифицирующих клейм и было переплавлено в слитки монетного двора США.

Правда, у другого банкира, Моргана, в ноябре возникли некоторые проблемы. Его банк указывал, что золото куплено во Франции и Голландии. А министерство финансов стало возражать, что оно не имеет права покупать золото советского происхождения. Указывало, что имеются сведения о крупных продажах в Голландии советского золота, поэтому ценности «Гаранти Траст» министерство финансов сочло сомнительными и предложило забрать их из пробирной палаты. Но вмешался госдепартамент, продиктовав простенькую уловку, — допускалась возможность «незнания американскими фирмами советского происхождения ввозимых ценностей» [139]. И все формальные препятствия снялись.

Ну а наряду с новыми, «коммерческими», продолжали действовать и старые «революционные» каналы перекачки русских денег за рубеж! В том же самом августе 1920 г. компартии Германии было выделено более 2 млн. марок, компартии Англии — 10 тыс. фунтов стерлингов, на развитие революционной работы в странах Азии поменьше — 100 тыс. руб. золотом.

Для Врангеля результаты сотрудничества с Западом были куда более скромными. Франция сперва наобещала какую угодно помощь. Но потом, после долгих торгов согласилась поставлять только «излишки» имеющегося у нее имущества. И не бесплатно, а в обмен на хлеб, уголь, шерсть. Реально же успел прийти лишь 1 пароход с грузами, совершенно бесполезными для войны. Но союзники высчитали все до копеечки и приплюсовали стоимость этого груза, 8 млн. франков, к долгу России.

Да в общем-то с Врангелем возились уже не в серьез. В это время полным ходом шли совсем другие процессы. К «мирным инициативам» подключилась Латвия. Она завидовала Эстонии, которой досталась столь выгодная роль перевалочной базы. И в августе Латвия тоже заключила мир с Советской Россией. После этого Рига стала вторым «окном» для неофициальных связей Москвы и Запада. Латыши предложили свои услуги и по примирению большевиков с Польшей. В Риге начались переговоры, и 12 октября был подписан Рижский договор. Поражение, понесенное красными частями под Варшавой, в полной мере сказалось на его условиях. Граница признавалась уже не по «линии Керзона», как предлагалось раньше. Большевикам пришлось отдать Пилсудскому Западную Украину и Западную Белоруссию. Так что если Лев Давидович своим загадочным бездействием подыграл катастрофе, французы и поляки должны были сказать ему «спасибо».

Но и Польша, получив щедрые территориальные прирезки, готова была идти навстречу большевикам. При заключении договора она даже не вспомнила о своих союзниках-петлюровцах. А уж тем более о выручавших ее белогвардейцах Врангеля. Зачем? Они свое дело сделали. С этого момента участь Крыма была решена. Большевики смогли сосредоточить против него многократно превосходящие силы, и в ноябре все было кончено. Французы, правда, согласились принять в Константинополе остатки армии Врангеля. Но «в счет издержек» наложили лапу на Черноморский флот.

В тех событиях, которые творились вокруг России, многое остается неясным. Например, много вопросов вызывает позиция Ленина. Мог ли он не знать о чудовищных махинациях с «паровозным заказом», с нефтяными концессиями? Вряд ли. Он не был таким наивным, чтобы ему можно было запросто вешать лапшу на уши. И вряд ли он был настолько неинформированным — в конце концов, существовали спецслужбы, а их руководитель Дзержинский был верен Владимиру Ильичу. Но Ленин не делает ничего, дабы пресечь хищничество. Мало того, он опять и опять берет под свое покровительство Троцкого! Защищает его в щекотливых ситуациях. Так было и в период польской войны. 30 августа, после разгрома под Варшавой, Сталин предложил Политбюро образовать комиссию «по расследованию условий нашего июльского наступления и августовского отступления на Западном фронте». Предложение не прошло. Заблокировал его Ленин. И в сентябре на IX партконференции Сталин констатировал: «Я требовал в ЦК назначения комиссии, которая, выяснив причины катастрофы, застраховала бы нас от нового разгрома. Т. Ленин, видимо, щадит военное командование, но я думаю, что надо щадить дело, а не командование» [78].

Есть все основания предполагать, что с некоторых пор Ленин сам попал в зависимость от Троцкого. Только через связи Льва Давидовича он мог получить западные кредиты, поставки. А относительно золота ему могли намекнуть — такова цена за существование Советской республики. За то, что Антанта ее не уничтожила. Впрочем, ведь и Ленин вел свою линию, надеялся со временем «революционизировать» Запад. Поэтому и шел на уступки, считая их такими же временными, как уступки Германии в 1918 г.

 

45. Как наращивался красный террор

Гражданская война оставляла после себя руины, хаос и могилы. Зимой 1919/20 г., после крушения колчаковского фронта, все пространство от Урала до Тихого океана превратилось в огромное царство смерти. По Сибири гуляла кровавая анархия. Едва пала колчаковская власть, из тайги полезли банды партизан, устраивая погромы. Очевидец, профессор А. Левинсон, писал: «Когда саранча эта спускалась с гор на города с обозами из тысячи порожних подвод, с бабами — за добычей и кровью, распаленная самогонкой и алчностью — граждане молились о приходе красных войск, предпочитая расправу, которая поразит меньшинство, общей гибели среди партизанского погрома… Ужасна была судьба городов, подобных Кузнецку, куда Красная армия пришла слишком поздно» [92].

При продвижении советских войск на восток множество белых солдат сдавалось. Но и красные части редели от потерь, дезертирства, болезней, возиться с пленными было некому. И колчаковцев, разоружив, отпускали домой. Без литеров на проезд, без аттестатов и продовольствия. Пешком — через всю Сибирь. Крестьяне из-за тифа их в дома не пускали. И тысячи солдат в рваных сапогах и шинелях, больные и обмороженные, брели кое-как по шпалам. Падая от усталости или присев отдохнуть, уже не вставали. Набивались в нетопленые здания вокзалов, укладываясь вповалку на полу — и значительная часть больше не просыпалась…

Эпидемии косили людей повсюду. В тифозных бараках «благополучного» Челябинска валялось 5 тыс. больных, а «неблагополучного» Новониколаевска — 70 тыс. За ними почти не ухаживали, разве что найдутся родные или знакомые. Под карантин отводили несколько зданий, куда стаскивали всех заболевших и предоставляли им подыхать или выжить — если очень повезет. От тифа вымирали целые деревни, расположенные вдоль дорог и зараженные войсками. Транспорт был разрушен, снабжение городов прекратилось. Трупы лежали на улицах, на станциях, их никто не убирал — только стаскивали с проезжей части, чтоб не мешали, а вагоны и эшелоны с мертвецами отгоняли в тупики. Смерть стала настолько обычным явлением, что люди, например, по характерным трупам находили на станциях свои вагоны или объясняли, как пройти по такому-то адресу — «до старухи с мальчиком и налево». С началом оттепелей это вызвало новые бедствия и новые эпидемии, повсюду расползалась трупная вонь — хотя люди и к этому привыкали, не замечая густого смрада.

Аналогичные кошмары творились в других местах. На Дону, в дополнение к тифу, появилась чума, на Северном Кавказе — холера. Города и станицы, по которым отступали белые и наступали красные, переполнялись больными и погибающими. Советские части тоже заражались и вымирали — в дивизиях оставалось по 2–3 тыс. человек.

Не меньшее количество жертв уносил и террор. И попадали под него не только «контрреволюционеры», не только те, кого объявили «буржуями». Институт заложничества стал применяться и для вполне «своих». Так, в разгар боев против Колчака и Деникина была объявлена «советская мобилизация». И Ленин 31.05.1919 г. приказывал: «С 15 июня мобилизовать всех служащих советских учреждений мужского пола от 18 до 45. Мобилизованные отвечают по круговой поруке друг за друга, и их семьи считаются заложниками в случае перехода на сторону неприятеля или дезертирства или невыполнения данных заданий и т. д.» [93] А Троцкий, став наркомом путей сообщения, принялся и среди железнодорожников «наводить порядок» так же, как среди красноармейцев — расстрелами. Кроме существующих реввоентрибуналов учредил желдортрибуналы, привлек особые бригады чекистов. Казнили за срывы графиков перевозок, за хищения, нарушения трудовой дисциплины, за невыполнение распоряжений.

Правда, 17 января 1920 г. вдруг вышел декрет Совнаркома, отменяющий расстрелы! Почему? Да потому что 16 января Верховный совет Антанты разрешил торговлю с большевиками! Советское правительство облегчало своим западным партнерам дальнейшее сближение. С той же целью 18 марта вышло постановление ВЦИК, лишающее ЧК права на внесудебные расправы. Но эти акты носили сугубо пропагандистский характер. Накануне их публикации производились массовые «чистки» тюрем. Так, в ночь на 17 января в Питере было казнено 400 человек, в Москве — более 300 [103].

Ну а о самой отмене вскоре забылось, фактически она не реализовывалась. В Москве только с сентября по декабрь 1920 г. было расстреляно 1,5 тыс. человек (по советским данным). В Петрограде за 1920 г. истребили свыше 5 тыс. В разных городах снова проявляли себя особо знаменитые палачи. В Москве — Вуль, Эйдук. Страшную славу стяжала следовательница-латышка Брауде. Она собственноручно обыскивала арестованных, как мужчин, так и женщин, забираясь при этом в самые интимные места. Приходила в неестественное возбуждение и начинала мучить обреченных. Пытки длились часами. «Она издевалась над своими жертвами, измышляя самые тонкие виды мучений преимущественно в области половой сферы» [55] Сама распалялась в ходе «допроса» и доходила до разрядки, превращая свои жертвы в изувеченные трупы. Особенно любила истязать юношей. Другой убийца, Орлов, «специализировался» на мальчиках, насилуя их перед расстрелом. А главный палач Московской ЧК Мага сошел с ума — во время одной из экзекуций с криком «раздевайся» бросился на коменданта тюрьмы Попова. Тот убежал, подоспевшие чекисты скрутили психа.

В Вологде 20-летний председатель ЧК творил суд и расправу, сидя в кресле на берегу реки — после допроса приговоренного заталкивали в мешок и кидали в прорубь. В Екатеринбурге наводили ужас палачи Тунгусков, Хромцов и латышка Штальберг. Здесь было уничтожено около 2 тыс. человек. Некоторых распинали на крестах, сжигали. В Кунгуре зверствовал Гольдин, заявлявший: «Для расстрела не нужно ни доказательств, ни допросов. Мы находим нужным и расстреливаем, вот и все». В Сибири решили устроить «соревнование» за экономию патронов — и некоторое время вместо расстрелов разбивали людям головы железной колотушкой [103].

Декреты об отмене расстрелов, изданные в качестве реверансов перед Западом, имели и кучу оговорок — в частности, они не касались прифронтовой полосы. А как раз там террор достигал максимального размаха. И после разгрома белых армий развернулись тотальные «зачистки». Северный край был отдан на расправу садисту Кедрову. Из-за того, что море замерзло, здесь белогвардейцы практически не смогли эвакуироваться, спаслось всего 2,5 тыс. человек, а 20 тыс. попало в плен. Развернулись и аресты среди мирного населения. Хватали горожан, которые сотрудничали с белыми властями или англичанами, крестьян — которые на Севере в большинстве сочувствовали белым. Сперва в Архангельске устраивались публичные казни на площади у завода Клафтона. Среди тех, кого расстреливали, были мальчики и девочки 12–16 лет. Но затем все же сочли, что прилюдно творить такие дела не стоит. И место для массовых экзекуций выбрали более глухое, под Холмогорами, где располагался лагерь для пленных, построенный англичанами.

Первую партию обреченных в 1200 человек Кедров погрузил на 2 баржи, и когда они пришли в Холмогоры, приказал открыть огонь из пулеметов. Зверствовала и его супруга Ревекка Пластинина — она лично расстреляла 87 офицеров и 33 гражданских, потопила баржу с 500 беженцами и солдатами, учинила жуткую расправу в Соловецком монастыре, после которой в сети рыбаков попадались трупы утопленных монахов. Казни шли всю весну и лето. К осени Архангельск называли «городом мертвых», а Холмогоры — «усыпальницей русской молодежи», эсеровская газета «Революционная Россия» свидетельствовала: «Интеллигентов почти уже не расстреливают, их мало». Когда в сентябре было решено провести «день красной расправы» (в годовщину постановления о красном терроре), то из местных жителей даже не набралось нужного количества жертв — расстреляли 200 крестьян и казаков, присланных в Холмогорский лагерь с юга [103]. Кстати, для сравнения. «Предатель» Юрьев, сдавший Мурманск англичанам, был приговорен к смерти, но его не казнили. Заменили 20-летним сроком заключения. А через полгода его вообще амнистировали, вышел на свободу.

Суровая «зачистка» осуществялась и на Юге. В Елисаветграде провели кампанию по выявлению родственников белогвардейцев, на расстрел отправляли даже детей 3–5 лет. Полтаву заставлял дрожать палач Гуров, Киев — Дехтяренко, Лифшиц, Шварцман. В Ростовской ЧК убивали по 50–100 человек ежедневно, иногда расстрелы шли круглосуточно. Для руководства репрессиями сюда приехал Петерс. Часто присутствовал при казнях, сам любил расстреливать. По свидетельствам красноармейцев, он взял с собой в Ростов сына, мальчика лет 8–9, который приходил с ним в расстрельные подвалы и приставал к отцу: «Папа, дай я!» В Ростове зафиксированы и расстрелы беременных женщин. Но вообще это была распространенная практика. Если непраздная, а мужа нет, значит, «связь» с белыми, «белогвардейское семя». В Омске беременным вскрывали животы, выпуская внутренности [56].

Особого размаха достиг террор в Одессе. Как уже отмечалось, Антанта здесь обманула с эвакуацией многочисленных беженцев, а румыны их не пропустили. Теперь их начали «перерабатывать». 1200 пленных офицеров разместили в концлагере, основательно подготовились к акции и расстреляли всех в одну ночь. Аналогично поступили с пленными галичанами. Ну а гражданских беженцев или местных жителей, арестованных при облавах, по доносам, стали истреблять планомерно. Фабрика смерти представляла собой закрытый «чекистский городок», где для палачей имелись все удобства — свое кафе, парикмахерская, кинематограф. И процедура умерщвления была отлажена, как на конвейере. За ночь казнили по 30–40 человек, иногда число доходило до 200–300. Отобрав очередную партию, раздевали донага, на шеи вешали дощечки с номерами и заводили в зал для ожидания. А потом вызывали по номерам и убивали. Трупы вывозились за город на грузовиках. Работали несколько смен палачей. Среди были них «шутники» Дейч и Вихман, заявлявшие, что «они не имеют аппетита к обеду», пока не пристрелят нескольких «гоев» [56] «Славился» негр Джонстон — он умел сдирать кожу с людей, иногда перед расстрелом «для развлечения» рубил руки и ноги. Местными «знаменитостями» были также латыш Адамсон, любитель насиловать приговоренных женщин, и уродливая латышка по кличке Мопс, ходившая в коротких штанах с двумя наганами за поясом — ее «личный рекорд» составлял 52 человека за ночь. Всего в Одессе в 1920 г., только по красным официальным данным, было казнено 7 тыс. человек, по неофициальным — 10–15 тыс. [103].

Когда красные ворвались на Северный Кавказ, возобновился геноцид казаков — на этот раз терских. 1,5 тыс. семей на Тереке объявили «контрреволюционными» и репрессировали. 11 станиц решено было отдать «революционным» чеченцам и ингушам. Их население, 70 тыс. казаков, подлежало депортации. Окружив станицы и хутора, людей выгоняли из родных хат и под конвоем повели на север. Но «упростили» проблему. По пути каратели и «революционные» ингуши набросились на беззащитные колонны, принялись рубить и резать без разбора пола и возраста, ударили пулеметы. Дорога на Беслан была завалена трупами казаков, казачек, их детей. Всего в ходе депортации было уничтожено 35 тыс. человек [180].

В Ставрополе прошла кампания показательных казней за «недоносительство». 60 женщин, обвиненных в том, что не сообщили о скрывающихся родственниках, были на площади обезглавлены. В Пятигорске подвергли прилюдной порке всех врачей и медсестер, которые оказывали помощь раненым и больным казакам. Начальник Кисловодской ЧК выискивал свои жертвы на базаре — по внешности. Арестовывал женщин посимпатичнее, приводил в свое учреждение, приговаривал к смерти за спекуляцию, насиловал, а потом рубил шашкой и глумился над трупами. А в Баку садизмом отличались председатель трибунала Хаджи-Ильяс, чекисты Панкратов и «товарищ Люба». Репрессии шли здесь на о. Нарген, где были истреблены сотни представителей интеллигенции и рабочих.

На Кубань прибыл «устанавливать советскую власть» сам Троцкий. Вероятно, захваченных здесь казаков и белогвардейцев ждала такая же участь, как в Архангельске и Одессе, но многим подарила жизнь война с Польшей — их мобилизовали в Красную Армию. Тем не менее и на Кубани прошли крупные «чистки». Было арестовано 6 тыс. станичных атаманов, членов станичных правлений, офицеров, войсковых чиновников. Их отправили в Холмогоры и всех перебили. В Екатеринодаре фрейдист Троцкий еще раз вернулся к идее о «социализации женщин». По свидетельству Н. Д. Жевахова, Лев Давидович сразу по приезде на Кубань отдал распоряжение о «реквизиции 60 молодых девушек… Часть красноармейцев ворвалась в женские гимназии, другая устроила облавы в городском саду и тут же изнасилована 4 учениц в возрасте от 14 до 18 лет. Около 30 учениц были уведены во дворец войскового атамана, к Троцкому, другие в Старокоммерческую гостиницу, к начальнику большевистского конного отряда Кобзыреву, третьи в гостиницу «Бристоль», к матросам, и все были изнасилованы…» Некоторых девушек потом увезли в неизвестном направлении, некоторых подвергли истязаниям и бросили в реку. Одна гимназистка 5-го класса, видимо, сказала мучителям нечто обидное. Ее привязали к дереву, прижигали тело каленым железом, а потом расстреляли [56].

После этой вакханалии кампания «социализации» пошла планомерно. Составлялись списки семей офицеров, чиновников, купцов, богатых казаков, в которых имелись девушки. А красноармейцам и чекистам в качестве поощрения выдавались удостоверения, скольких девушек предъявитель может «социализировать». Эта практика осуществлялась вполне официально, в Краснодарском краевом архиве сохранились подлинники таких удостоверений, автору довелось видеть их. А монастыри по приказу Троцкого были превращены в «коммуны». Монахов содержали под замком, под конвоем гоняли на работы, запрещали молиться, кормили вместе со скотом похлебкой из буряка и брюквы. В Екатерино-Лебяженской пустыни, когда от истощения умер настоятель, 120 иноков попытались протестовать — их заперли в церкви и взорвали.

Само понятие красного террора допускало разные толкования. Он шел постоянно, в виде отлова и уничтожения людей, чем-либо не потрафивших большевикам. Но потом вдруг оказывалось, что это был еще не «красный террор», по тем или иным поводам объявлялись особые кампании. При войне против Польши такую кампанию провели в Смоленске — расстреляли 1200 человек. При прорыве Врангеля из Крыма в Екатеринослав прикатил Троцкий и провозгласил «красный террор». Когда десант Врагнеля высадился на Кубани, в Екатеринодаре перебили 2 тыс. арестованных — одних расстреливали в тюремном дворе, других партиями по 100 человек выводили на мост через Кубань и скашивали из пулеметов.

Но все, что творилось до сих пор, перехлестнули зверства после взятия Крыма. Кстати, Фрунзе точно так же, как на Урале и в Семиречье, хотел здесь окончить гражданскую войну сочетанием военных побед и амнистии. Уже после взятия Перекопа он послал Врангелю предложение о сдаче на этих условиях. Всем, кто сложит оружие, обещалась жизнь, а для тех, кто пожелает, — свободный выезд за рубеж под честное слово прекратить борьбу. Но 12 ноября 1920 г. Фрунзе строго одернул Ленин: «Только что узнал о Вашем предложении Врангелю сдаться. Удивлен уступчивостью условий. Если враг примет их, надо приложить все силы к реальному захвату флота, т. е. невыходу из Крыма ни одного судна. Если же не примет, нельзя ни в коем случае повторять и расправиться беспощадно» [93].

Таким образом расправа готовилась заранее. Но при этом предпринимались и усилия, чтобы поменьше белогвардейцев и гражданских лиц эвакуировалось за рубеж. Заместитель Троцкого Склянский обманом сумел получить подпись Брусилова под призывом с обещанием амнистии, листовку с этим воззванием раскидывали с аэропланов. И многие поверили, решили остаться на родине. А другие просто не смогли сесть на корабли. На собрании московского партактива 6.12.1920 г. Ленин заявлял: «В Крыму сейчас 300 тысяч буржуазии. Это — источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним, переварим».

Для «переваривания» вся власть в Крыму была передана «особой тройке»: председатель Крымского ВРК Бела Кун, секретарь обкома партии и его любовница Розалия Землячка и председатель ЧК Михельсон. И Кун заверял, что «Крым — это бутылка, из которой ни один контрреволюционер не выйдет». Для успокоения населения было объявлено, что победивший пролетариат великодушен и мстить не собирается. Но «горловину бутылки», перешейки полуострова, запечатали кордонами. Выезд разрешался только за личной подписью Белы Куна. А потом вышел приказ об обязательной явке всех офицеров на «перерегистрацию». Пришедших арестовали, и пошла мясорубка. В первую же ночь в Симферополе было расстреляно 1800 человек, в Феодосии — 420, в Керчи -1300, в Севастополе — 1600…

Дальше террор перекинулся и на мирное население. В Севастополе казнили 500 портовых рабочих, помогавших грузить белые суда, в Алупке — медперсонал санаториев, где лечились белые. По городам проводились облавы с оцеплением и прочесыванием кварталов. Хватали членов семей белогвардейцев, медсестер, врачей, учителей, юристов, священников… Агенты ЧК и особотделов шныряли по улицам, задерживая людей просто по признаку хорошей одежды. Потом пошли аресты по анкетам — всем лицам старше 16 лет предписывалось ответить на 40–50 вопросов, а через 2 недели со своей анкетой явиться в ЧК для «собеседования». Если же вместо собеседования человек сбежит, арестовывали его родных [44, 74].

Тюрьмы были переполнены. А по ночам кипела «работа». Партии по 60–80 человек выводили за город, приказывали раздеваться догола и расстреливали из пулеметов. Потом процедуру «усовершенствовали». Чтобы не возиться в темноте с вещами казненных, стали раздевать людей еще в тюрьме. И очевидцы наблюдали из окон кошмарные картины, как колонны обнаженных мужчин, женщин, стариков и подростков на морозе, под зимним студеным ветром гнали на смерть. Для удобства применяли и другую «рационализацию». Пригнав к заранее вырытым ямам, обреченных заставляли ложиться, «под равнение», слой живых на слой мертвых. После чего полосовали пулеметной очередью. Иногда раненых добивали камнями по голове, иногда закапывали полуживыми. Часто захоронения не зарывали, ленились — пусть местные зарывают, если вони не хотят.

Но не только расстреливали. В Керчи устраивали «десанты на Кубань» — вывозили в море и топили. В Севастополе сотни человек были повешены — по Нахимовскому проспекту, Приморскому бульвару, Екатерининской и Большой Морской в качестве виселиц были использованы все деревья, столбы, даже памятники. При допросах арестованных применялись жуткие пытки. Забивали битое стекло в задний проход, ставили горящие свечи под половые органы… А палачи проводили время в постоянных оргиях. Карателей тут требовалось много, «работа» была напряженной, но их и обеспечивали всем, что пожелают: вином, спиртом, кокаином. Каждый из карателей обзаводился «гаремом» из 4–5 любовниц. Брали их из пленных медсестер, из арестованных «буржуек». Глушили себя алкоголем, наркотиками, групповухами, женщин разыгрывали в карты, а если надоедят — тоже расстреливали и брали других.

По данным генерала Данилова, служившего в штабе 4-й красной армии, с ноября 1920-го по апрель 1921 года в Крыму было казнено более 80 тыс. человек [44]. И. С. Шмелев в показаниях Лозаннскому суду называл цифру 120 тыс.[103]. Но противоречия тут нет, потому что люди погибали не только от рук палачей. Свирепствовали эпидемии, а медицинское обеспечение отсутствовало. А уж в тюрьмах и бараках арестованных тиф гулял вовсю, многие не доживали до расстрела. Кроме того, Крым был беден продуктами питания. Что имелось — подъели белые, а потом красные войска. Что осталось — вывезли большевики. Подвоза извне не было, а выезд из Крыма был запрещен! Начался голод. Стало умирать и местное татарское население, в городах доходили до людоедства. Ну а бесприютные беженцы гибли в первую очередь [74].

Но и не всех арестованных казнили именно в Крыму. Сперва-то под расстрелы отправляли всех подряд. А позже, пресытясь кровью, стали взвешивать «виновность». Одних определяли «в расход». Других, чья «вина» выглядела меньше, — отправляли на Север в лагеря. А самым «легким» наказанием считалась отправка в лагерь, специально созданный в Рязани. Хотя итог получался одинаковым. В северные лагеря осужденных везли железной дорогой неделями, а то и месяцами, многие погибали в пути. А тех, кто все-таки добрался, ждал… расстрел. В 1920–1921 гг. в Холмогорах истребляли всех прибывших [76]. Ну а лагерь под Рязанью считался «близко», этапы туда гнали пешком. И они вообще не доходили до места. Едой осужденных не обеспечивали, они быстро выбивались из сил, да и конвоирам не улыбалось топать тысячу километров. И весь этап расстреливали где-нибудь в степи, списав трагедию на тиф.

 

46. Россия оптом и в розницу

Нашу страну «умиротворяли» ужасом, кровью, обманами и интригами. И по мере «умиротворения» она становилась… товаром, привлекательным для покупателей. Главным продавцом стал Троцкий. Он вообще находился в этот период на вершине своей славы и карьеры. Красовался на плакатах, воспевался в песнях, превозносился в газетах. Даже город Гатчину переименовали в Троцк. Причем официальные посты не всегда соответствовали реальной власти. Нарком по военным и морским делам, нарком путей сообщения… Ну какое отношение могли иметь эти должности к глобальным экономическим проектам? Нет, оказывается, имели. Все такие проекты с участием зарубежного капитала осуществлялись только через Льва Давидовича. А покупатели не замедлили появиться. Одним из них стал В. Вандерлип. Он был в общем-то всего лишь посредником. Но представлял финансовые, деловые круги Америки — и политические тоже. В 1920 г. в США готовились президентские выборы, и уже было ясно, что песенка парализованного Вильсона спета. Крупный капитал делал ставку на кандидата от республиканцев Гардинга. От его имени и выступал Вандерлип, для начала предложивший Советскому правительству уступить американцам… Камчатку [150].

Он без обиняков, по-наглому, писал в Совнарком: «Наши американские интересы приводят нас к столкновению с Японией, с Японией мы будем воевать. Чтобы воевать, нам надо иметь в своих руках нефть… Не только надо иметь нефть, но надо принять меры, чтобы противник не имел нефти. Япония в этом отношении находится в плохих условиях. Под боком около Камчатки находится какая-то губа (я забыл ее название), где есть источники нефти, и мы хотим, чтобы у японцев этой нефти не было. Если вы продадите нам эту землю, то я гарантирую, что в народе нашем будет такой энтузиазм, что ваше правительство мы сейчас же признаем. Если не продадите, а дадите только концессии, я не могу сказать, чтобы мы отказались рассматривать этот проект, но такого энтузиазма, который гарантировал бы признание советского правительства, я обещать не могу…» [62]

Через Троцкого Вандерлип вышел непосредственно на Ленина, и Владимир Ильич… согласился. После переговоров было подготовлено тайное соглашение отдать Америке всю Камчатку в концессию «для экономической утилизации». А чтобы иметь юридическое право предоставлять иностранцам эти и другие концессии, были даже подрегулированы границы Дальневосточной республики. Сперва-то она провозглашалась от Байкала до Тихого океана. Но потом уточнили, что Якутия, Колыма, Чукотка, Камчатка входят не в ДВР, а в Российскую Федерацию, и распоряжается ими Москва.

Однако Гардинг еще не был президентом, чтобы осуществить «камчатский проект» требовалось ждать выборов. Мало того, Гардинг до выборов опасался этим заниматься. Ведь в США бушевала кампания по обвинению в связях с большевиками, развернутая против Вильсона, созданный в 1919 г. сенатский комитет Овермана проводил слушания, собирал материалы. И соперники на выборах могли успешно использовать аналогичные обвинения против Гардинга. Но не зевали и японцы. Они были возмущены и оскорблены тем, как в Версале западные державы окоротили их интересы. И теперь надеялись наверстать свое за счет России. О поползновениях США они узнали. И игры Америки, которая, с одной стороны, требует удаления японцев с Дальнего Востока, а с другой, сама желает подмять эти края, в Токио очень не понравились. Япония стала предпринимать ответные меры.

«Подыграли» ей сами большевики. В условиях непрочного мира, установившегося на Дальнем Востоке, были объявлены выборы в Учредительное собрание. Но «демократической» агитацией советские представители не довольствовались. Терроризировали и убивали активистов конкурирующих партий. Разлагали войска атамана Семенова. Была создана Госполитохрана — филиал ВЧК. А красноармейцы то меняли звезды на кокарды и нашивали на рукава ромб, превращаясь в «народармейцев» ДВР, то снимали всякие знаки различия и становились «партизанами», которые могли действовать как угодно, а Временное правительство ДВР разводило руками: дескать, «народная стихия», мы за это не отвечаем.

15 октября, едва последний японский эшелон покинул Забайкалье, красные части под видом «мятежных» партизан нанесли внезапный удар по армии Семенова. Она была разгромлена и отступила в Маньчжурию. В Забайкалье сразу же развернулся жестокий террор. Госполитохрана начала аресты. По селам и станицам наводили «порядок» партизаны и псевдо-партизаны. Репрессии приняли такой размах, что 15 % забайкальских казаков бежали в Китай [144]. А большевики, подавив и разогнав своих противников, провели выборы в Учредительное собрание ДВР. И в таких условиях, ясное дело, добились нужных для себя результатов.

Но обман был слишком очевиден. И японцы этим немедленно воспользовались. Поддержали антисоветские выступления на Дальнем Востоке. Во Владивостоке произошел переворот, возникло правительство братьев Меркуловых. С помощью Японии советская власть была свергнута и на Камчатке, Чукотке. Правительство Меркуловых отказалось признавать ДВР и призвало на помощь японцев. Теперь Токио получил «официальный» предлог оставить свои войска на Дальнем Востоке, и обещанные концессии американцам «улыбнулись». Скандальные материалы о контактах Вандерлипа с большевиками были переданы конкурентам Гардинга, попали в американскую прессу. И кандидату в президенты пришлось публично отречься: «Вандерлипа не знаю и никаких сношений с советской властью не признаю» [62].

К концу 1920 г. две независимых республики оставались еще в Закавказье — Армения и Грузия. По британским планам, они должны были сохранить суверенитет так же, как республики Прибалтики. Но ведь и здесь действовала конкуренция! Суверенные республики достались бы для эксплуатации англичанам и французам, а американцам было проще оперировать через советские концессии. Наложился и другой фактор — гражданская война в Турции. Ее раздел и оккупация вызвали возмущение в народе, сопротивление возглавил Кемаль-паша Ататюрк, установив контроль над восточной частью страны. Таким образом Грузия и Армения оказались отрезаны от британских и французских покровителей.

Но и в самих закавказских республиках положение было критическим. Гражданская война в Турции сопровождалась жестокой межнациональной резней. Если в 1918 г. армянские части с помощью русских добровольцев сумели остановить османское нашествие, выиграв Сардарапатскую битву, то к 1920 г. «демократическое» дашнакское правительство совершенно развалило свою армию. Она не могла организовать серьезный отпор, турецкие отряды и банды вторгались и резали армян почти беспрепятственно. Народ уповал только на защиту со стороны России, какой бы она ни была — красной или белой. 29 ноября советские дивизии двинулись в Армению. Без боев. Армянские части просто переходили на их сторону, люди приветствовали их как избавителей. И Армения стала советской республикой.

С Кемалем большевики легко договорились. Уступили ему Карскую область, Ардаган, Артвин, до революции принадлежавшие России. Туркам обещали отдать огромные запасы оружия, скопившиеся на Юге России, помочь военными специалистами. А большевики смогли беспрепятственно действовать в Грузии. Предлогом послужили пограничные армяно-грузинские конфликты [27]. Грузинское правительство, несмотря на собственное тяжелое положение, вело крайне шовинистическую линию, претендовало на сопредельные земли, притесняло людей негрузинской национальности. В районах совместного проживания армян и грузин возникали столкновения. И Красная армия для защиты армян двинулась в Грузию. Тут же было инициировано восстание «грузинских рабочих», создавших революционное «правительство», призвавшее на помощь большевиков.

Впрочем, и в Грузии большинство населения приняло сторону красных. Люди привыкли быть вместе с Россией, а отделение от нее привело к развалу экономических структур, нехватке товаров, топлива, дороговизне. В феврале 1921 г. республика была занята почти без сопротивления и провозглашена советской. Но при этом для Грузии была сохранена очень большая самостоятельность. Ей было оставлено право иметь свою валюту, практически полная независимость в вопросах народного хозяйства, внешних экономических связей [27]. Словом, несмотря на установление советской власти, из Грузии делали еще одно «окно» для связей с зарубежьем.

Зато внутри России ни о каких экономических послаблениях не было и речи. Наоборот, продолжались катастрофические хозяйственные эксперименты. Впоследствии в советской литературе утверждалось, что «политика военного коммунизма» была временной и вынужденной по причине гражданской войны. Ничуть не бывало! Внедрение экономических моделей Ларина всегда начиналось после побед большевиков. То есть, напротив, считалось, что война мешает реализации этих моделей. Напомню, весной и в начале лета 1918 г., в период «триумфального шествия советской власти», был взят курс на запрет торговли, продразверстку и всеобщую трудовую повинность. Во время побед конца 1918 — начала 1919 гг. по проектам Ларина пошла «коммунизация» крестьян. Поголовной «коммунизации» не получилось, пришлось свернуть планы. Но все же был создан ряд совхозов, где крестьяне объявлялись рабочими и должны были, как рабочие, не иметь собственности, трудиться за паек.

У самого Ларина со временем стала проявляться тяжелая болезнь, прогрессирующая дистрофия мускулов, он стал паралитиком. Однако на его теоретической плодовитости это не сказывалось. Считалось, что ум его остается глубоким и ясным, он по-прежнему признавался непререкаемым «светилом» в области экономики. И в конце 1920 г. по его разработкам развернулся следующий виток «реформ». 4 декабря вышел декрет о бесплатной раздаче продовольствия. В разоренной голодной стране он выглядел насмешкой. Но были проведены показательные кампании раздач продуктов «пролетариям». «Буржуазия» и «имущие классы» (т. е. интеллигенция) из претендентов на подобные блага заведомо исключались. Затем последовали декреты об отмене платы за почтовые, коммунальные услуги, проезд на транспорте, о бесплатной раздаче промтоваров. Готовилась вообще отмена денежного обращения, замена купли-продажи прямым «продуктообменом». Но все это дополнялось и бесплатным трудом. И продразверсткой. А Ленин, как и раньше, пребывал под гипнозом этих теорий, веря, что они ведут к созданию общества нового типа.

На самом деле эксперименты лишь углубляли общую катастрофу России. И американский советолог Р. Пайпс отмечал, что «другу Ленина, парализованному инвалиду Ларину-Лурье принадлежит рекорд: за 30 месяцев он разрушил экономику сверхдержавы». Ну нет, не один рушил. Необходимость реформ Ларина горячо отстаивали Бухарин, Преображенский, Троцкий. В современных исторических источниках с какой-то стати внедрилась версия, будто Лев Давидович на год раньше Ленина предлагал переход к нэпу. Впрочем, путь внедрения этой версии прослеживается очень четко. Своей прозорливостью и мудростью похвастался сам Троцкий в мемуарах, которые, как уже было показано, слишком часто не имели никакого отношения к истине. Потом утверждения Троцкого подхватили иностранные и российские антисталинисты. А потом стали переписывать друг у друга историки.

Но переписывать абсолютно без проверки. Да, без проверки, уж это можно утверждать однозначно. Потому что в мемуарах можно написать все что угодно. Бумага, она, как известно, все стерпит, не только мемуары, но и использование в известных местах. А строгие исторические факты, причем широко известные, говорят не о стремлении Льва Давидовича к нэповским порядкам, а совсем об обратном. В том самом 1920 г., когда он якобы предлагал изменить экономическую политику, он насаждал жесточайший «военный коммунизм» среди железнодорожников. Став председателем ЦК Союза транспортных рабочих, развернул дискуссию о профсоюзах. Требовал их «огосударствления». Такие профсоюзы он называл «школой коммунизма», видел в них инструмент управления пролетариатом. Профсоюзные структуры должны были стать подобием военных, и через них осуществилась бы милитаризация уже не только железнодорожников, а всех рабочих.

В ходе дискуссии о профсоюзах в 1920–1921 гг. Троцкий требовал сохранения в управлении страной методов «военного коммунизма». Настаивал на том, что индустриализацию в России надо проводить на основе принудительного труда и поголовной «коммунизации» крестьян. А для перехода к системе принудительного труда по мере ликвидации фронтов начал создавать «трудовые армии». В его распоряжении находилось 5 млн. красноармейцев. Правда, 5 млн. — только по списку. Многие давно дезертировали, другие вымерли от тифа. А командиры полков и дивизий не спешили исключать их из списков, чтобы и на них получить скудное довольствие, подкормить и одеть оставшихся. Тем не менее армия была чрезвычайно большой для мирного времени, слишком тяжелой обузой для страны. Ее решено было сократить до 800 тыс. Но Лев Давидович планировал и остальных не распускать по домам, а перевести в разряд «трудармейцев» и направлять работать туда, где прикажут.

К организации «трудовых армий» он привлек своего старого испытанного помощника М. Д. Бонч-Бруевича. А для того, чтобы эти формирования стали действительно работоспособными и не разбегались, подключил еще одно свое испытанное орудие. Перенацелил на новые задачи подчиненные ему реввоентрибуналы. В инструкции им указывалось, что «трудовое дезертирство при данной обстановке является таким же актом контрреволюции, как и вооруженное восстание против рабочих и крестьян». В марте 1921 г. на X съезде РКП(б) Троцкий строил планы: «С бродячей Русью мы должны покончить. Мы будем создавать трудовые армии, легко мобилизуемые, легко перебрасываемые с места на место. Труд будет поощряться куском хлеба, неподчинение и недисциплинированность караться тюрьмой и смертью. А чтобы принуждение было менее тягостным, мы должны быть четкими в обеспечении инструментом, инвентарем…» [153] Полностью поддерживал его теоретик партии Бухарин. Он писал: «Принуждение во всех формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

И тем не менее наряду с ужесточением системы «военного коммунизма» Троцкий действительно высказывал ряд предложений, которые можно воспринять в качестве «нэповских». О допуске более широкого «продуктообмена», о легализации частного сектора. Но только предназначались эти нововведения вовсе не для изменения экономической политики внутри России. Они требовались для создания и функционирования сети иностранных концессий! Вот и складывается полная картина, какой должна была стать Россия по планам троцких и лурье. Огромная разоренная страна — подобие единого концлагеря. Уменьшившееся затерроризированное население превращено в рабов и покорно трудится, поощряясь «куском хлеба». А сверхприбыли будут грести угнездившиеся в России и урвавшие в ней свою долю иностранные бизнесмены. Троцкий, кстати, открыто говорил в 1921 г.: «Что нам здесь нужно, так это организатор наподобие Бернарда Баруха» (Для справки, промышленный магнат и сионист Барух, который в войну был председателем комитета военной промышленности США, после войны стал американским представителем в Высшем экономическом совете Антанты, играл важную роль в деловых кругах и политике, разрабатывая, например, планы «помощи» для Германии, то бишь подчинения американцами ее экономики).

После всего этого могут ли показаться смешными слова, которые в советских фильмах обычно вкладывались в уста пьяных белогвардейцев: «Продали Россию!» Продавали, да еще как! И разворовывали. Поток ценностей, хлынувший на Запад, не иссякал, а ширился. Сибирские партизаны, отбившие золотой запас у чехословаков, наверное, были горды тем, что спасли достояние России. Драгоценности текли в казну и в ходе террора, «экспроприаций». Мало того, в рамках все тех же «экономических реформ» Ларина, советское правительство постановило ограбить не только «буржуев», а все население. 16 апреля 1920 г. вышел декрет о конфискации золота и драгоценностей у всех жителей России. Добавлялись и трофеи — так, из сокровищницы бухарского эмира было вывезено 7 вагонов золота.

Но шло это вовсе не на благо страны, не на благо народа и даже не на благо революции. В это же время в Стокгольме Олаф Ашберг предлагал всем желающим «неограниченное количество русского золота» через шведские банки. Здесь производилась «отмывка». Русское золото переплавлялось и шло в другие страны с новыми клеймами. Директор шведского монетного двора заявлял, что с 1 янаря по 22 апреля 1921 г. было переплавлено 70 тонн золота. Основная часть направлялась затем в Америку. И «Нью-Йорк Таймс» выносила на первую полосу заголовок «Золотой потоп в пробирной палате», отмечая, что за 8 месяцев 1921 г. США импортировали золота на 460 млн. долл. Из них в сейфах банка «Кун и Лоеб» осело 102,9 млн. (по нынешнему курсу — более 2 млрд.). Мощности пробирной палаты с переплавкой такого количества не справлялись, часть золота стали направлять в Сан-Франциско [105, 139].

Действовали и другие пути переправки драгоценностей. «Нью-Йорк Таймс» сообщала, что 29 апреля 1921 г. в Париж прибыло советское золото на сумму 10 млн. долл., которое является «первой из нескольких партий согласно контракту, подписанному в Москве французской делегацией». По этому контракту, возможно, партия была и первой, но в целом не первой. Еще раньше газета «Интернасьональ» информировала о поставках во Францию 200 ящиков золота на 50 млн. долл. [139]. Так что западные банкиры, финансировавшие русскую революцию, в накладе не остались. Не только сокрушили конкурирующую державу, но с ними еще и расплатились очень щедро. Только по одному «паровозному заказу» за рубеж ушло до четверти российского золотого запаса. Кстати, в апреле 1921 г. Лев Давидович с поста наркома путей сообщения ушел. Обеспечил «паровозную» аферу, доломал транспорт командными методами и расстрелами железнодорожников. После чего этот пост стал ему не нужен. Назначили Дзержинского — выправлять то, что еще можно выправить.

Не все покровители и партнеры Троцкого дожили до «светлого дня» возврата своих вложений и реализации своих трудов. Первый шеф, Виктор Адлер, скончался в 1918 г. В сентябре 1920 г. умер Яков Шифф. Ну да его компаньоны и наследники получили отдачу от инвестиций в большевиков с изрядным наваром. Как уже отмечалось, в банк «Кун и Лоеб» был принят и шеф британской разведки в США Вайсман. На родине его деятельность вызвала ряд подозрений. Появились обвинения, что он работал не совсем в британских интересах. А скорее, совсем не в британских, а в американских. Всплыли и контакты с германскими агентами типа Ашберга. И в Англию Вайсман предпочел не возвращаться. А американские партнеры его услуг не забыли.

Джон Рид, эмиссар Уолл-стрита и госдепартамента США, несмотря на привилегированное положение в Советской России, все же работал в опасных условиях. Антисанитария, отсутствие удобств. Стал случайной жертвой тифа и был похоронен в кремлевской стене. Его напарник Альберт Рис Вильямс, тоже журналист и разведчик, в последующей советской литературе наряду с Ридом почему-то изображается идейным коммунистом и искренним другом Советской России. По возвращении в Америку его и впрямь заподозрили в «большевизме». Но в Овермановском комитете Вильямс дал показания, где с предельной откровенностью раскрыл цели своей «революционной» работы: «При советском правительстве промышленная жизнь будет развиваться намного медленнее, чем при обычной капиталистической системе. Но почему великая индустриальная страна, наподобие Америки, должна желать создания и последующей конкуренции другого великого промышленного соперника?… В целом Америка не заинтересована, я думаю, в возникновении на рынке еще одного великого промышленного соперника».

 

47. Почему Ленину и Троцкому пришлось менять планы

Проекты превратить Россию в царство рабов, бесплатно трудящихся как будто «ради светлого будущего», а в действительности на благо иностранных толстосумов, остались нереализованными. Потому что со второй половины 1920 г. уже вся страна заполыхала крестьянскими восстаниями. В Тамбовской и Воронежской губерниях разгоралась «антоновщина», Левебережную Украину охватила «махновщина», на Правобережной Украине оперировала «повстанческая армия» атамана Тютюнника, многочисленные самостоятельные «батьки». По Омской, Тюменской, Екатеринбургской, Челябинской, Оренбургской губерниям покатилось восстание, которое возглавил Сибирский крестьянский союз. Другой очаг мятежа захлестнул Алтайскую и Томскую губернии. На Урале бурлило восстание Сапожкова, в Башкирии — Валидова. Восстали Дагестан, Армения, Якутия. Множество отрядов «зеленых» действовало на Кубани, Северном Кавказе, Дону, в Карелии, Крыму, Белоруссии [176, 177].

Подавляли, как обычно, круто. О действиях карателей на Кубани шли донесения в штаб 9-й армии: «Станица Кабардинская — обстреляна артогнем. Сожжено 8 домов… Хутор Кубанский — обстрелян артогнем… Станица Гурийская — обстреляна артогнем, взяты заложники. Хутор Чичибаба и хутор Армянский — сожжены дотла… Станица Божедуховская — сожжено 60 домов. Станица Чамлыкская — расстреляно 23 человека… Станица Лабинская — 43 человека… Станица Псебайская — 48 человек… Станица Ханская — расстреляно 100 человек, конфисковано имущество, и семьи бандитов отправлены в глубь России…»

На Тамбовщине уничтожали заложников. Приказ оперштаба Тамбовской ЧК от 1 сентября 1920 г. гласил: «Провести к семьям восставших беспощадный красный террор… арестовывать в таких семьях всех с 18-летнего возраста, не считаясь с полом, и если бандиты выступления будут продолжать, расстреливать их. Села обложить чрезвычайными контрибуциями, за неисполнение которых будут конфисковываться все земли и все имущество». Возмущенные отклики на то, как эти меры проводились в жизнь, попадали даже в советские газеты. Тамбовские «Известия» сообщали, что 5 сентября было сожжено 5 сел, 7 сентября казнено 250 человек. «Расстреливали и детей, и родителей. И мы найдем засвидетельствованные и такие факты. Расстреливали детей в присутствии родителей, и родителей в присутствии детей» [103].

Однако несмотря на все жестокости восстания не утихали, а ширились. И, кстати, во многом это определялось именно окончанием гражданской войны. Ведь прежде все трудности, беды и необходимость «затянуть пояса» объявлялись временными. Дескать, суровая необходимость. А победим «беляков» — и все встанет на свои места. Но победа была достигнута, а продразверстка, репрессии и прочие прелести «военного коммунизма» не отменялись. Напротив, они укреплялись, дополнялись новыми мероприятиями в том же направлении. И даже те, кто прежде терпел, стали браться за винтовки, обрезы, вилы.

Нет, сперва советское правительство отступать и давать поблажки совершенно не собиралось, а сопротивление стремилось пресечь чисто силовыми методами. 19.10.1920 г. Ленин писал о восстании на Тамбовщине Дзержинскому и командующему войсками ВОХР Корневу: «Скорейшая (и примерная) ликвидация безусловно необходима». В полном собрании сочинений Ленина сохранились аналогичные телеграммы на Урал, на Украину и в другие регионы [93]. 8 марта 1921 г., на X съезде РКП(б), Владимир Ильич подтвердил неизменность политики «военного коммунизма»: «Свобода торговли немедленно приведет к белогвардейщине, к победе капитализма, к полной его реставрации». Как отмечалось в прошлой главе, на этом же съезде Троцкий озвучивал свои планы создания «трудовых армий».

Однако в те же самые дни, когда заседал X съезд, восстал Кронштадт. Белогвардейцы, находившиеся в турецких лагерях, в Польше, Германии, Прибалтике, получив известия о мятеже матросов, воспрянули духом. Получив помощь извне, такая крепость, как Кронштадт могла держаться долго. Путь на Петроград был открыт! Да и в самом Питере начались волнения, забастовки. В Копенгагене стояла англофранцузская эскадра из 14 кораблей… Но Запад для поддержки восставших пальцем о палец не ударил. А на мольбы Врангеля перебросить его части на Балтику союзники предпочли не отреагировать… Ну а большевики действовали оперативно. Троцкий мгновенно, пока не вскрылся лед в Финском заливе, сосредоточил здесь надежные войска. И, не считаясь с потерями, бросил их по льду на штурм. 18 марта Кронштадт пал. По распоряжению Льва Давидовича была учинена «образцовая» расправа. Расстреляли 2103 повстанца — не считая убитых во время приступа и раненых, которых приканчивали на месте. Еще 1400 заложников казнили в Петрограде и Ораниенбауме. 5 тыс. кронштадтцев отправили в северные лагеря, где они тоже были уничтожены.

И все же мятеж напугал большевиков. Против них стали поворачивать оружие те, кого принято было считать «опорой». Из-за этого Ленин решился на экстренную смену курса. Если 8 марта он резко возражал против свободы торговли, то всего лишь через неделю уже убеждал делегатов в обратном. Доказывал, что в некоторых уступках частному сектору нет ничего страшного, поскольку власть остается в руках «рабочего класса». Продразверстку демонстративно отменили, вводя вместо нее продналог. Столь же демонстративно было разрешено «обменивать» излишки продукции. Вот так и родилась «новая экономическая политика». Хотя сперва Ленин рассматривал уступки как временные, тяжело переживал из-за них, говорил Стасовой о вынужденном «отступлении» [7]. А в одном из писем Троцкому указывал: «Государственный капитализм в государстве с пролетарской властью может существовать лишь ограниченный и временем, и областью распространения, и условиями своего применения, способам надзора за ним и т. д.» [93]

Но и провозглашенный нэп успокоения стране не принес! Ни малейшего. Крестьяне большевикам больше не верили. Впрочем, они и не особо почувствовали разницу. Ведь и прежняя продразверстка официально именовалась «чрезвычайным налогом». И сам по себе новый продналог оставался очень высоким. И выколачивать его взялись прежними мерами, наездами продотрядов, грабежами [103]. Наконец, нэп был продекларирован на словах, но на практике вводился не сразу и не везде. Под теми или иными предлогами его в разных регионах пытались задержать, спустить на тормозах. Например, на Урале, в Сибири, на Украине объявляли, что крестьяне «задолжали» советской власти за то время, когда они находились под властью белых, и по-прежнему собирали продразверстку.

А в ответ и восстания разгорались все сильнее. В подобной обстановке волей-неволей приходилось отказываться от идеи «трудовых армий» — они стали бы слишком взрывоопасными (и организованными) контингентами. Но и обычные красноармейские части против крестьян были ненадежными. На усмирение снова бросались полки «интернационалистов» — латыши, эстонцы, венгры, евреи. Направляли курсантов. Формировали отряды ЧОН (части особого назначения) из коммунистов и комсомольцев. В области восстаний перебрасывали реввоентрибуналы Троцкого, карательные подразделения, действовавшие при «зачистках» Крыма и других «освобожденных» районов. Применялись и «перетасовки» — казаков бросали против махновцев, против башкир, части из русских и украинских крестьян — против казаков и т. д. Устраняли потенциальных лидеров народного сопротивления, как убили без суда и предъявления какой бы то ни было вины командарма 2-й Конной Миронова [96].

Большинство красноармейцев стали спешно демобилизовывать, пока не взбунтовались вслед за Кронштадтом. Но, приезжая домой, они видели, что там творится. И за счет этого притока начали разрастаться формирования зеленых. Пополнялись уже не бунтующими мужиками и бабами, а обученными, обстрелянными солдатами. Снова русский народ был расколот, и шла война «брат на брата». И теперь дрались друг против друга те, кто еще вчера сражались вместе в рядах Красной армии, вместе одолевали белогвардейцев и интервентов! Резались, рубились, погибали… За что?.. Наверное, многие и сами уже не могли бы ответить на этот вопрос, настолько людей задурили, запутали, сбили с толку. Одни выступали за «советы без коммунистов». Другие, как Махно, допускали и коммунистов — но пусть будут на равных с другими партиями. Восстания пытались возглавлять эсеры, анархисты — которые по своим партийным установкам вряд ли были чем-то лучше большевиков. Иногда верховодили националисты. Часто крестьянам уже всякая политика в печенках сидела, и они добивались лишь того, чтобы их не грабили продразверсткой и не расстреливали. И дальше своего села или волости идти не желали. Себя «освободить», а другие пусть сами решают.

Но все это оборачивалось кровью. И гораздо больше проливалось ее не в боях. Главным методом подавления стал террор. На Тамбовщине приказ Антонова-Овсеенко и Тухачевского № 116 от 23.06.1921 г. гласил: «Опыт первого боевого участка показывает большую пригодность для быстрого очищения от бандитизма известных районов по следующему способу чистки. Намечаются особенно бандитски настроенные волости, и туда выезжают представители уездной политической комиссии, особого отдела, отделения военного трибунала и командования вместе с частями, предназначенными для проведения чистки. По прибытии на место волость оцепляется, берутся 60–100 видных лиц в качестве заложников и вводится осадное положение. Выезд и въезд в волость должны быть на время операции запрещены. После этого собирается полный волостной сход, на коем прочитываются приказы Полномочной Комиссии ВЦИК № 130 и 171 и написанный приговор для этой волости. Жителям дается 2 часа на выдачу бандитов и оружия, а также бандитских семей, и население ставится в известность, что в случае отказа дать упомянутые сведения заложники будут расстреляны… Если население бандитов и оружия не указало по истечении двухчасового срока, сход собирается вторично, и взятые заложники на глазах у населения расстреливаются, после чего берутся новые заложники и собравшимся на сход вторично предлагается выдать бандитов и оружие…» [149].

Но и в том случае, если бы жители выразили покорность, отдали припрятанные винтовки и обрезы, согласились сообщить, где скрываются зеленые, этим не следовало удовлетворяться. В подобной ситуации предписывалось разбить крестьян на сотни, «и каждая сотня пропускается для опроса через опросную комиссию (представители особого отдела и военного трибунала). Каждый должен дать показания, не отговариваясь незнанием. В случае упорства проводятся новые расстрелы и т. д. По разработке материала, добытого из опросов, создаются экспедиционные отряды с обязательным участием в них лиц, давших сведения, и других местных жителей, и отправляются на ловлю бандитов. По окончании чистки осадное положение снимается, водворяется ревком и милиция».

В других регионах усмирение тоже достигалось, главным образом, карами мирного населения. Приказ № 69 по Киевскому округу предписывал «применение массового террора против зажиточных крестьян вплоть до истребления их поголовно». Как разоружали крестьян Левобережной Украины, описывает в своих мемуарах генерал П. Григоренко. В село приходил карательный отряд, назначал семь заложников и давал 24 часа для сдачи оружия. Потом шли с обыском. Находили обрез — возможно, подброшенный специально, — заложников расстреливали, назначали еще семерых и давали еще 24 часа. По воспоминаниям генерала, тот отряд, который орудовал у них, ни в одном селе не расстреливал меньше трех партий.

На Правобережной Украине только по официальным советским данным в ходе «малой гражданской» было убито и расстреляно свыше 10 тыс. повстанцев и их сторонников. Столько же уничтожили на Южном Урале. В Томской губернии число расстрелянных достигло 5 тыс. человек. В Бузулуке собрали разоруженных пленных с семьями и казнили 4 тыс., в Чистополе — 600, в Елатьме — 300 [103]. Повсюду репрессии сопровождались издевательствами, разгулом садизма. Поскольку среди заложниц было много баб, девок, сплошь и рядом перед расстрелом они подвергались изнасилованиям. На Тамбовщине среди повстанцев попадались партийные эсерки. Их ради пущего поругания гоняли голыми перед строем, публично тешились с ними, потом секли и только после этого казнили.

Для того, чтобы навести ужас посильнее, применялись и другие кары. Людей сжигали в избах и сараях, топили, вешали, распинали. В Арской волости Казанского уезда ставили крестьян на колени партиями по 30 человек и рубили головы шашками. В Сибири сажали на муравьиные кучи, привязывали раздетыми к деревьям, отдавая на расправу таежному гнусу. В Керенске при допросах запирали в раскаленную баню. В Воронежской и Орловской губерниях пытали кипятком, а зимой замораживали, обливая водой на морозе. В Малоархангельском уезде сажали на раскаленную плиту. В Николаеве и Луганске тоже замораживали, допрашивали с помощью плоскогубцев, игл, резали тело бритвой. В Петропавловске изуродованные трупы заложников выставлялись для устрашения на базаре, в мясных рядах.

В качестве «профилактических» мер применялись коллективные порки. Или фиктивные расстрелы. Сгоняли все население деревни за околицу и заставляли рыть себе могилы. Разрешали помолиться перед смертью, потом приказывали снимать одежду и в одном исподнем или в чем мать родила строили всех перед пулеметом. Преднамеренно тянули время, позволяя «проститься» друг с другом, зачитывая длинный приговор. После чего давали очередь вверх и объявляли, что советская власть их, так и быть, прощает. В последний раз. Или заменяли кару на более мягкую — расстрел каждого десятого и т. д. Предполагалось, что после такого испытания бунтовать больше не потянет…

И все равно, несмотря ни на какие жестокости, восстания не прекращались. В сентябре 1921 г. правительству пришлось пойти на дальнейшие уступки. Ограничить продналог, отменить выколачивание «недоимок». Была расширена и свобода крестьян распоряжаться излишками своей продукции. И только теперь вместо округлых слов «распределение», «продуктообмен» наконец-то было допущено в обиход слово «торговля». Между прочим, Ленин опять пошел на это скрепя сердце, считал еще одним шагом назад от коммунизма.

 

48. Кто морил Россию голодом?

Крестьянскую войну прекратили не карательные операции и не экономические реформы. Сопротивление и силы повстанцев подорвал голод. Он не был следствием гражданской войны. Он стал прямым результатом внедрения ларинских моделей «военного коммунизма». Несколько лет подряд излишки сельскохозяйственной продукции (и не только излишки) подчистую выгребались продотрядами. И крестьяне приучались сеять не больше того, что нужно для собственного потребления, — все равно отберут. Причем в 1920 г. выкачивание продразверстки значительно усилилось, поскольку зерно пошло на экспорт.

А на юге России урожайные годы всегда сменялись неурожайными. Первые создавали запас продовольствия для вторых, что и давало возможность нормального существования. Теперь же никаких запасов не было. А зима 1920/21 г. выдалась очень суровая, померзли озимые. Потом ударила засуха. И разразилась катастрофа. Голод охватил Поволжье, Левобережную Украину, Крым, Дон, Центрально-Черноземный район, часть Урала. 12 губерний превратились в зону сплошного бедствия. Люди поели собак, кошек, глодали древесную кору, ели падаль, ловили мышей и крыс. И начали погибать. В соседних местностях было получше, но тоже держались впроголодь, слабели, питались суррогатами.

Но в это же время на Запад продолжали идти эшелоны и пароходы с русским зерном! В Москву прибыла британская торговая делегация, договариваясь о дальнейших закупках российского сырья и продовольствия. А для спасения пострадавших районов практически никаких мер не принималось. Вместо помощи в голодающие области был направлен Калинин с задачей: уговаривать крестьян не разбегаться, а как-нибудь потерпеть — резать лошадей, питаться травой и т. п. В первую очередь большевистских правителей озаботило именно это, опасность массового бегства людей. Нахлынут в столицу, вызвав волнения и бунты. Или за границу потекут… 1 июня 1921 г. Совет труда и обороны издал постановление «О прекращении беспорядочного движения беженцев»: «Категорически воспрещается каким бы то ни было органам выдавать пропуска на проезд беженцев к Москве и западной полосе без согласования с Центральным эвакуационным комитетом… ВЧК и всем ее местным органам, особенно Транспортному отделу ВЧК, следить за выполнением настоящего приказа, не допуская самовольного или незаконного передвижения беженцев и захвата подвижных составов» [30].

По сути голодающие запирались в своих областях — на вымирание. Выставлялись заградотряды, перекрывающие дороги. По ним брели толпы измученных, ослабевших людей. Куда угодно, куда глаза глядят, в призрачной надежде хоть где-то найти что-нибудь съедобное. Иностранные очевидцы писали: «Вид у людей ужасный: впалые щеки, землистый цвет лица, ввалившиеся глаза и страшная худоба тела. Особенно ужасен вид детей, это живые мертвецы… по всем дорогам видны группы (семейства) еле плетущихся полуживых людей. Одежда — лохмотья… В Советской России организуются специальные отряды для борьбы с толпами голодных, двигающихся на Москву. Отряды эти достигают 50 тыс. человек» [56].

И голодающих не пропускали, гнали назад, отпугивали выстрелами. Положение ухудшалось. Люди стали доходить до каннибализма. В Саратовской, Самарской губерниях раскапывали свежие могилы и съедали покойников. Властям пришлось выставлять охрану у кладбищ. Бывало и так, что умирал член семьи — его трупом старались подкормиться оставшиеся. Но в пищу употребляли не только умерших. Доведенные голодом до зверского состояния люди убивали и съедали своих родных. Зафиксировано немало случаев, когда семья или группа людей занималась «охотой». Заманивала в избы путников, отлавливала их на дорогах [56]. И в Москву шли запросы, как поступать с людоедами? Правительство от официальных указаний воздерживалось, помалкивало. Но на местах каннибалов просто отстреливали, без всяких судов. Организовывались бригады для отстрела бродячих собак и умножившихся волков, которые сбивались в стаи, питаясь человечиной.

Но большевикам чудовищное бедствие даже принесло определенную выгоду. Именно оно помогло погасить крестьянскую партизанскую войну. Когда есть нечего, с обрезом в лес не побежишь. На Украине голод вынудил Махно уйти из районов, которые служили ему основной базой, где его поддерживало население, и его отряды в нужный момент быстро разрастались за счет крестьян. Вместо этого ему пришлось организовывать дальние рейды, распылять силы небольшими группами, способными прокормиться, и его удалось раздавить. Точно так же голод помог погасить повстанческое движение в Крыму, на Дону, Волге. А в Белоруссии голода не было. Но здесь для повстанческих деревень придумали новое наказание — депортировать жителей в голодные районы. И такая угроза действовала сильнее, чем угроза расстрелов.

Однако очередной катастрофой в России немедленно заинтересовались и иностранцы. С их благословения в июне 1921 г. сформировался Всероссийский комитет помощи голодающим («Помгол»), в руководство которого вошли либералы-масоны Кускова, Прокопович, Кишкин, писатель Короленко. А 12 августа Верховный совет Антанты решил создать комиссию по оказанию помощи голодающим в России во главе с Ж. Нулансом. Предполагалось, что эта комиссия будет действовать через «Помгол». Спасать голодающих вызвалась и АРА (Американская администрация помощи) — ассоциация нескольких сектантских и филантропических организаций, ее возглавили министр торговли США Г. Гувер и европейский директор Ч. Браун [148].

С советским правительством начались переговоры. Комиссия Нуланса требовала допуска в Россию 30 экспертов. После оценки ситуации планировалось создать на местах сеть представительств «Помгола». А большевикам предъявлялись условия обеспечить «работникам по голоду законную защиту их деятельности, скорое продвижение и полную сохранность всех грузов», предоставить право собирать пожертвования. АРА для развертывания работы в России также выдвинула ряд требований — предоставить ей право организовывать филиалы своей организации в различных районах, обеспечить их экстерриториальность, гарантировать для своих сотрудников полную свободу действий и независимость от местных властей.

«Помгол» при этом пытался играть и политические игры. В кругах либералов обсуждалось, что на голоде «спекулировать» нельзя, но сама по себе помощь пострадавшим, которая будет оказана не большевиками, «благоприятно отразится на политическом положении России». Но уж куда там! Большевики были отнюдь не такими наивными. Отлично помнили, как при царе либералы создавали «Земгор», не допускали вмешательства властей в его дела, и организации стали отличными «крышами» для подрывной работы. Поэтому инициативы «Помгола» встречались в штыки, его условия отвергались, а когда руководство этой организации пыталось протестовать, его арестовывали. Впрочем, не репрессировали, вскоре выпускали. И комиссия Нуланса, пытавшаяся опереться на «Помгол», получила от ворот поврот. 4 сентября Ленин указал: «Поручить Чичерину составить в ответ Нулансу ноту отказа в самых резких выражениях типа прокламации против буржуазии и империализма…» [93].

Но с американцами было иначе. Ленин, правда, и о них писал не ласково: «Подлость Америки, Гувера и Совета Лиги Наций сугубая… Гувер и Браун наглецы и лгуны». Однако при этом оговаривался: «Тут игра архисложная идет». В ходе переговоров АРА сняла некоторые из своих требований, с ней было подписано соглашение, и американцы начали создавать по России свои представительства. Работу по линии «Помгола» и АРА в советском правительстве возглавил не кто иной как Троцкий [138]. И нельзя избавиться от впечатления, что попытки внедрения в Россию комиссий Нуланса и Гувера очень уж смахивают на обычную… конкуренцию. В которой выиграли американцы.

Дело-то было ох какое выгодное! АРА выступала лишь посредником, обеспечивая поиск поставщиков, закупки, перевозку И поставки продовольствия были отнюдь не бесплатными. Частью они оплачивались из благотворительных фондов, частью из частных пожертвований. И советским правительством тоже. Продовольствие пахло золотом! И вокруг АРА закрутился не слабый клубок махинаций и спекуляций. В составе американских сотрудников в Россию понаехали бизнесмены. Под защитой «экстерриториальности» своих представительств вели собственные дела — от скупки драгоценностей и произведений искусства до разведки и поиска выгодных концессий.

По официальным данным, АРА завезла в Россию 28 млн. пудов продовольствия. Для реальной помощи голодающим это было не так уж много. Потому что число голодающих достигало 36 млн. По две трети пуда на человека. Да и то в данном вопросе имеется два больших «но». Во-первых, неизвестно, какая часть из указанных 28 млн. пудов действительно дошла до умирающих жителей Поволжья или Украины, а какая утекла в иных направлениях.

А во-вторых, основная часть завезенных продуктов представляла собой зерно. Но в том-то и дело, что зерно в России имелось! Ведь не во всех регионах выдался неурожай. Зерно отправлялось на экспорт. И отправлялось даже не все из того, что было собрано в виде продналога и продразверстки. Один из заместителей Калинина докладывал ему: «А почему 10 млн. пудов лежит в Московской губернии, а мы не можем отдать голодающим?» «Всероссийский староста» сделал по данному поводу запрос Ленину и получил странный ответ. Дескать, «мы должны держать цены на европейском рынке на русское зерно». То есть, зерно, лежавшее в Московской губернии, предназначалось для продажи за границу. Но и не посылалось на западный рынок, чтобы «держать цены»…

А в это же самое время за золото и деньги жертвователей в Россию завозилось зерно из Америки! Помилуйте, тут уж невольно закрадываются сомнения, а завозилось ли оно вообще? Не «прокручивалось» ли под видом американского то же самое российское зерно, о котором запрашивал Калинин? А что, очень выгодная выходила операция. Скупить подешевке у России, а потом продать по другой цене на помощь голодающим. Опять же, стоимость «транспортировки» превращалась в чистую прибыль… Когда заинтересованные лица подсчитывали свой «навар», люди умирали. По разным оценкам, от голода 1921–1922 гг. в нашей стране погибло 5–6 млн человек.

 

49. Почему Ленин не поссорился с Троцким

Дореволюционная Россия была богатой страной. Очень богатой. Ее достояние накапливалось веками. Она выдержала мировую войну, выдержала куда более разорительную гражданскую — и у нее еще оставалась масса ценностей для разворовывания! На складах в больших количествах сохранялись лес, сырье, продукция отечественных заводов и фабрик. Как только установились торговые связи с Западом, все это начали подешевке сбывать за рубеж. И иностранцы охотно покупали качественные русские товары по бросовым ценам. Продавались они за старыми клеймами, а ведь многие владельцы российских фирм оказались к этому времени в эмиграции. Узнавая продукцию своих предприятий, стали заявлять об этом — фактически шла торговля краденым. Но «священное право собственности», так высоко чтимое на Западе, в данных случаях не признавалось. Иностранные суды неизменно отказывали в исках прежним хозяевам [139].

Продолжалась и утечка золота. После «паровозного заказа» для этого нашлись другие предлоги. Например, в голодном 1921 г. вдруг понадобилось приобрести «секретный гардероб» для 10 тыс. сотрудников ЧК и пошить обмундирование для войск особотделов, пограничников, чекистов, ВОХР. Уж текстильная-то промышленность России занимала одно из ведущих мест в мире! И в зону фронтов не попала, разрушена не была. Нет, все было заказано за границей! За золото. «Секретный гардероб» — на 350 тыс. руб., обмундирование — на 1,5 млн. [30].

Распространялась по стране и сеть иностранных концессий. Троцкий в данном вопросе распоряжался по сути единолично и бесконтрольно. Даже имел чистые бланки с подписью Ленина — то есть все решения Льва Давидовича заранее одобрялись и подлежали исполнению. И все же отношения Владимира Ильича и Троцкого были далеко не безоблачными. Между ними сохранялась очень даже ощутимая дистанция. А в описываемое время стал намечаться отчетливый конфликт. Ленин не мог не понимать, что «вождь номер два» набрал слишком уж большую силу. И что такое могущество представляет опасность для него самого. Причем если Свердлов, имея огромный вес в советском руководстве, всегда демонстрировал полную верность и лояльность вождю, Троцкий, наоборот, вел себя вызывающе. Выпячивал свой особый статус, подчеркивал независимость, пренебрегая даже видимыми «правилами игры».

Жил по-царски в Архангельском, во дворце князя Юсупова, где его окружал свой «двор». При этом «дворе» проходили приемы, переговоры, совещания, о которых Лев Давидович не считал нужным информировать правительство. На заседания Политбюро и Совнаркома он всегда опаздывал, если вообще соизволял заглянуть. И старательно показывал, насколько обсуждаемые вопросы для него мелки и не интересны. Демонстративно приносил с собой здоровенный английский словарь, книги, открывал их, усевшись за дальним столом, и начинал учить английский язык [138].

В 1921 г. Ленина, видать, допекло. И он попытался окоротить Льва Давидовича. Троцкий своей спесью и высокомерием вызывал неприязнь и у других советских руководителей. Поэтому для Владимира Ильича было совсем не трудно собрать против него блок сторонников. Кстати, в конфликтных внутрипартийных ситуациях Ленин хорошо умел это делать. С одними обменяться конфиденциальными записками, с другими перемолвиться при личной встрече и настроить в определенный момент выступить вместе. В партии уже была отработана методика «почетных ссылок» — удаления из Москвы нежелательных или провинившихся фигур. Принималось решение, что на таком-то участке работа представляет особую важность, в связи с этим нужно усилить там кадры. Этим способом пользовался еще Свердлов. Когда его отношения с Лениным стали портиться, Владимир Ильич принялся высылать в дальние командировки самого Свердлова. А после смерти Якова Михайловича из Москвы разослали на «важные участки» многих видных «свердловцев» [182].

Тот же метод был применен против Троцкого. По поручению Ленина секретарь ЦК Молотов составил перечень «важных должностей», на которые можно переместить Льва Давидовича. В списке фигурировали варианты: назначить председателем Петроградского Совета, наркомом труда, направить на Урал или на Украину. И 16 июня Ленин внес в Политбюро предложение — освободить Льва Давидовича от поста наркома по военным и морским делам и назначить наркомом продовольствия Украины. Повод — выправлять критическое положение с продовольствием. Постановление было принято [138].

Но… ни на какую Украину Троцкий так и не поехал! И с должности наркомвоена не ушел! Из Москвы даже не двинулся. И прежнего рабочего кабинета оставлять даже не подумал. Стал обиженно спорить. Необычно? Но это факт. Постановление принято, назначение оформлено, а Троцкий, который запросто расстреливал людей за нарушения дисциплины, больше месяца приказ не выполняет. И Ленин, не терпевший недисциплинированности, почему-то такое положение терпит. После принятия постановления не предпринимает больше никаких решительных шагов для его исполнения. А 27 июля Троцкий посетил Ленина, состоялась их беседа с глазу на глаз. О чем уж они говорили, навсегда осталось тайной. Однако сразу же после встречи Ленин отменяет свое решение!

Откуда еще раз напрашивается вывод — Ленин успел попасть в некую зависимость от Троцкого. И, очевидно, дело было не только в том, что через Льва Давидовича осуществлялись связи с Западом. Этот фактор Владимир Ильич должен был учесть, когда готовил удар против «вождя номер два». Эпизод с назначением на Украину показывает, что Троцкий имел и какие-то другие сильные рычаги давления на Ленина. Знал нечто такое, что Ленину хочешь не хочешь приходилось смиряться. Один из троцкистов и биографов Льва Давидовича Нагловский упоминает, будто между Лениным и Троцким существовало некое «джентльменское соглашение».

В том, что оно было «джентльменским», мы с вами вправе усомниться. Но сам факт, что какое-то соглашение было достигнуто, подтверждают дальнейшие события. Сразу после упомянутой встречи Ленин пишет беспрецедентный документ, единственный в своем роде! «Проект единогласного постановления» Политбюро. Да-да, именно единогласного. Сам заголовок подсказывал, что члены Политбюро просто обязаны проголосовать «за». За отмену прежнего постановления о назначении Троцкого на Украину. И мало того, после состоявшегося конфиденциального разговора Ленин почему-то счел нужным ублажать Льва Давидовича. В проекте, правда, подчеркивались обязанности наркома, указывалось, что на будущее «тов. Троцкий уделяет больше внимания военной работе». Но кроме этого определялось, что он «берет в окрестностях Москвы в аренду ряд промышленных и сельскохозяйственных предприятий», с которыми «проводит опыт хозяйствования» [138].

История с этими предприятиями, получившими название «Московского комбинированного куста» (МКК) или, коротко, «Москуста», также выглядит довольно темной и наводит на размышления. Конечно, Ленин уступил их Троцкому (и настаивал, чтобы Политбюро проголосовало «за») не из государственных соображений и не из личных симпатий. В августе 1921 г. Владимир Ильич направляет записку председателю Совета труда и обороны Каменеву: «Пришлите мне, пожалуйста, точный список заводов, фабрик, совхозов и всех прочих предприятий, взятых в управление Троцким… Не знаете, взял ли он (и мог ли взять) что-либо помимо Вас (прямо от наркомов)?» Вдогонку первой пошла вторая записка: «Пожалуйста, узнайте, нельзя ли сделать, чтобы Вам он должен был сообщить все случаи приарендования?» [138] Выходит, что Троцкий хапал себе предприятия, никого не спрашивая и не информируя! И в дополнение к тому, что набрал, мог самовольно «приарендовывать» еще — что понравится! А глава правительства и партии просит председателя СТО — «нельзя ли сделать» так, чтобы Лев Давидович хотя бы сообщил, что он взял!

Ну а весной 1922 г. вскрылись истинные результаты функционирования «Москуста». Его проверила инспекция Наркомата рабоче-крестьянский инспекции и выявила, что Троцкий набрал в аренду лучшие, «нормально работающие предприятия», а «полгода спустя в финансовом и техническом отношении они находятся в жалком состоянии и требуют для своего восстановления огромных средств». Причем указывалось, что деньги от казны выделялись, для этого Госбанк открыл Троцкому три счета. Несмотря на это, оказалось, что крупные предприятия МКК «безусловно убыточны», вести их эксплуатацию можно «только из-за спекулятивных возможностей рынка». Вывод следовал: «Торговые обороты Москуста имели совершенно обратные результаты перекачивания государственных запасов на вольный рынок» [138]. Словом, МКК превратился в обычную отмывочную «кормушку», хозяином которой являлся Троцкий. Не только иностранным хозяевам угождал, а и свой карман не забывал. Но и это ему сходило с рук! Даже после того, как открылись столь вопиющие злоупотребления, никаких практических мер не последовало.

Что является еще одним доказательством зависимости Ленина от Троцкого. Но никакого доверия и искреннего товарищества, о котором Лев Давидович по своему обыкновению привирает в мемуарах, между ними не возникло и не существовало. Какое уж тут доверие? Когда от открытого выступления против Троцкого по неизвестным нам причинам пришлось воздержаться, Ленин стал предпринимать меры, чтобы осаживать его исподтишка. Подобный опыт тоже имелся. В начале 1919 г. Ленин использовал против Свердлова Калинина, а сам, вроде бы, оставался до поры до времени в стороне, «беспристрастным судьей» [182]. Ну а естественным «противовесом» Троцкому был Сталин.

В сентябре 1921 г. Троцкий выступил с предложениями о приостановке демобилизации армии, о реконструкции и наращивании военно-морского флота. Оба проекта Политбюро отвергло. 14 сентября приняло постановление о сокращении флота, а 21 сентября решило продолжать демобилизацию. При этом была создана комиссия по военным вопросам под председательством Сталина. Его таким образом (уж ясное дело, не без подачи Ленина) запустили в чужую «епархию», в область, где до сих пор безраздельно распоряжался Троцкий.

И Иосиф Виссарионович, когда начал разбираться в делах военного ведомства, столкнулся с вещами, совершенно для себя неожиданными и непонятными. Узнал вдруг об огромных заказах вооружения, которые делались за границей. Один — на 10 млн. золотых рублей, другой, на авиацию, — на 3 млн. В октябре 1921 г. наркомвоен сделал еще один заказ на закупку в Германии винтовок и пулеметов на 12 млн. руб. И в дополнение к этому заместитель Троцкого Склянский требовал отпустить еще 500 тыс. золотых рублей «для экстренных специальных нужд Наркомвоена».

Картина получалась совсем уж странная. Страна голодала, армия сокращалась, а военные заказы росли! И если покупку аэропланов еще можно было объяснить, то приобретать в Германии винтовки и пулеметы было просто абсурдно. Не говоря уж о собственных оружейных заводах в Туле, Питере, на Урале, в России скопились колоссальные избытки оружия. Их бесплатно, в знак дружбы, отдавали Кемалю-паше. Получалось, свое оружие дарили туркам, а в Германии покупали за золото! Даже Красин, находившийся в Англии, был поражен этим и писал, что такой заказ никак не может быть целесообразен «из соображений экономических, политических, военно-технических». В общем это был еще один «паровозный заказ».

И Сталин вмешался. Писал Троцкому, что «предложения Красина кажутся серьезными», что 12-миллионный заказ ему «не понятен», и вообще ему известно «только о 3 млн., отпущенных на авиацию». Поэтому Иосиф Виссарионович потребовал рассмотреть вопрос на Политбюро, запросил у Троцкого предоставить материалы по этому заказу. В результате деятельности сталинской комиссии была отвергнута судостроительная программа, которую пытался протолкнуть Лев Давидович (Россия вымирала — а ей надлежало заказывать за рубежом дорогостоящие корабли), стали пересматриваться объемы военных закупок.

Но как только Сталин встал поперек дороги Троцкому, он тут же получил нового врага. В лице… Крупской. На первый взгляд, конфликт Иосифа Виссарионовича и Надежды Константиновны не был связан с военными делами, произошел совершенно по другому поводу. Но по времени он четко совпал с периодом, когда Сталин принялся «копать» под Троцкого. И, имея в виду дальнейшие события, которые развернутся вокруг постели больного Ленина, на этот конфликт стоит обратить внимание. С августа 1921 г. на Сталина было также возложено руководство отделом агитации и пропаганды, хотя он пытался отказаться от этого назначения. По линии Агитпропа ему был подчинен и Главполитпросвет, где работала Крупская. А в ноябре она принялась жаловаться на Сталина мужу. Критиковала его методы работы, обвиняла, что он раздувает бюрократические штаты, намереваясь создать чуть ли не новый наркомат. И обработать Ленина она сумела очень хорошо. Владимир Ильич завелся, рассердился. Вынес вопрос о деятельности Сталина в Агитпропе на Оргбюро.

Но когда Иосиф Виссарионович узнал о нежданных «тучах» над своей головой, он направил вождю письмо: «Т. Ленин, мы имеем дело либо с недоразумением, либо с легкомыслием. Т. Крупская читала проект т. Соловьева, мною не просмотренный и Оргбюро не утвержденный… Т. Крупская поторопилась. Она опять поторопилась… Сегодняшнюю записку вашу на мое имя я понял так, что Вы ставите вопрос о моем уходе из Агитпропа. Вы помните, что работу в Агитпропе мне навязали (я сам не стремился к ней). Из этого следует, что я не должен возражать против ухода. Но если Вы поставите вопрос именно теперь, в связи с очерченными выше недоразумениями, то Вы поставите в неловкое положение и себя, и меня (Троцкий и др. подумают, что Вы желаете это «из-за Крупской», что я согласен быть «жертвой» и пр.), что нежелательно». Из слов «опять поторопилась» видно, что кляуза мужу была уже не первой. А Ленин, получив данное письмо, действительно остыл, устыдился и вопрос о снятии Сталина спустил на тормозах [138].

Произошел еще один характерный случай, показывающий, что против Сталина велись усиленные интриги. В 1921 г. в связи с окончанием гражданской войны была организована грандиозная «чистка» партии. Из нее изгоняли «попутчиков», «примазавшихся», случайных людей, которые во время войны во множестве примыкали к коммунистам из карьерных соображений, изгоняли «перекрасившихся» эсеров, меньшевиков, анархистов, объявивших себя большевиками. Пока шли бои, в них нуждались, а теперь нужда отпала. Впрочем, бывшие меньшевики из кругов, близких Троцкому, вроде Ларина, Стеклова и пр. благополучно сохранили партбилеты и посты. Успешно прошли «чистку» и такие типы, как Блюмкин — его разбирала комиссия во главе с самим председателем ЦКК Сольцем и не вспомнила ни о левоэсеровском прошлом, ни об убийстве Мирбаха, ни о провале с Гилянской республикой [12].

А вот жена Сталина Н. С. Аллилуева работала в Управлении делами Совнаркома, была одной из личных секретарш Ленина. И парторганизация Управделами исключила ее из партии за «пассивность»! [78] Случай был совершенно беспрецедентный. Семьи советских лидеров уже почитались неприкосновенной «номенклатурой» (еще не называясь этим словом). И выпад против супруги деятеля такого ранга, как Сталин, не мог быть случайным, хотя и вписывался в рамки формальной партийной демократии. Те, кто организовал это, должны были чувствовать за собой очень мощную поддержку. Но в данном случае сам Ленин принял сторону Аллилуевой, благодаря его личному заступничеству она осталась в рядах РКП(б) и секретариате [93, т. 51]

Да и Сталин, несмотря на все «подкопы», несмотря на наушничество Крупской, был Ленину необходим — в качестве орудия против Троцкого. Вовсе не случайно Иосиф Виссарионович, сохраняя пост наркомнаца, назначается еще и наркомом Рабкрина — Рабоче-крестьянской инспекции, в задачи коей входили ревизии народного хозяйства и управления. В том числе осуществлялась упомянутая проверка «Москуста». И вовсе не случайно как раз после этой проверки, в марте 1922 г., на XI съезде партии троцкист Преображенский принялся критиковать «совместительство» Сталина: «Мыслимо ли, чтобы человек был в состоянии отвечать за работу двух комиссариатов и, кроме того, за работу в Политбюро, Оргбюро и десятке цекистских комиссий». Защитил Иосифа Виссарионовича Ленин. Относительно Рабкрина указал — «для того, чтобы уметь обращаться с проверкой, нужно, чтобы во главе стоял человек с авторитетом, иначе мы погрязнем, потонем в мелких интригах» [93, т.45].

Но в ту пору Сталин никакими инспекциями был еще не в состоянии пресечь махинации Троцкого. Они принимали все больший размах. Так, осенью 1921 г. Россию посетили братья Хаммеры. Дети того самого социалиста-богача Джулиуса Хаммера, который опекал Льва Давидовича в Нью-Йорке, а потом стал финдиректором «Совбюро» в США. Он, кстати, постарался одним из первых закрутить выгодные дела с большевиками. Еще в начале 1920 г. направлял товары в Ригу, декларируя их как адресованные для Латвии. В Риге пункт назначения меняли, и через эстонское «окно» грузы попадали в Россию. Правда, Джулиуса Хаммера в Америке посадили. Но вовсе не за связи с коммунистами и не за торговые аферы. Ранее отмечалось, что он имел еще один бизнес, с подпольными заведениями для абортов. Вот на нем и погорел, попал за решетку. Ну а его детки явились продолжать и развивать семейный гешефт.

Успех превзошел все ожидания. Лев Давидович принял их истинно «по-царски». Лично представил Хаммеров Ленину, подарил им 30-комнатный особняк в Москве. Возил на Урал, демонстрируя склады с мехами, платиной, самоцветами. Показывал рудники, которые иностранцы могут взять в концессии, убеждая, что в России «имеются неограниченные возможности для вложения американского капитала». Причем широким жестом «хозяина» подарил гостям богатейшее асбестовое месторождение. Под руководством Арманда Хаммера была учреждена Уральская асбестовая концессия [150]. В октябре 1921 г. братья подписали с Наркоматом внешней торговли первый (из 123!) договоров. Хаммеры обязывались: «Мы привозим первую партию пшеницы…», а взамен они получали «русские товары — церковные ценности, художественные ценности, кустарные изделия и краску, нефтяное масло по соглашению сторон». Кстати, обратите внимание, что и Хаммеры брались поставлять зерно «для голодающих», которое можно было вовсе не привозить из Америки, а купить внутри России или в Таллинском порту, подменив накладные.

Зазывали и других покупателей. В США в 1921 г. с блеском прошла выставка русских ценностей и товаров, которые большевики могли предложить зарубежным партнерам. Руководили мероприятием Чарльз Крейн и Ольга Каменева, сестра Троцкого. Имя Крейна, главы компании «Вестингауз Электрик» в этой книге тоже встречалось — в связи с его причастностью к Февральской революции. А для Ольги Каменевой специально была создана новая структура, Международный отдел ВЦИК, который она возглавила.

Чужеземным бизнесменам требовалось обеспечить возможность финансовых операций в России. И в январе 1922 г. министр торговли США Герберт Гувер (он же — руководитель АРА) выступил в госдепартаменте, представив разработанную в его ведомстве новую схему валютных отношений с «новым государственным банком» в Москве [139]. Это был созданный советским правительством Роскомбанк, прообраз Внешторгбанка. Он представлял собой синдикат, в котором участвовали некоторые бывшие российские банкиры и иностранцы. Под представительство Роскомбанка было отдано в Петрограде здание бывшего Сибирского банка. Через который когда-то Ашберг переводил деньги большевикам. Ну а возглавил Роскомбанк… сам Ашберг. Вице-президентом и начальником иностранного отдела стал американец Макс Мэй из компании Моргана «Гаранти Траст». От советской стороны в правление вошли Шейнкман (из Госбанка) и Таратута (Шмуль Арон Рефулов), который еще в 1907 г. оказал важнейшие финансовые услугу партии, соблазнил несовершеннолетнюю сестру фабриканта Шмидта, чтобы получить его наследство. Что ж, старых подвигов не забыли, оценили.

Кроме того, в совет директоров вошли немецкий банкир Виттенберг, бывшие российские банкиры Шлезингер, Калашкин, Терновский (из Сибирского банка). Но, напомню, этот банк был в 1918 г. куплен британским правительством, поэтому и его представители теперь выступали от лица не российского, а английского капитала, который был представлен и другими фирмами. Одним из крупных британских инвесторов стала компания «Руссо-Эйшиэтик Консолидейтед Лимитед». Она состояла в числе кредиторов еще царского и Временного правительств. Но, в отличие от других банков, долги которым аннулировались, «почему-то» получила от большевиков компенсацию в 3 млн. фунтов [139]. Через Роскомбанк потекли деньги для оплаты иностранных товаров и услуг, платежи за российские товары. Сверхвыгоды были очевидными. Но и этого оказалось недостаточно. В дополнение к изрядным прибылям, к торговым и финансовым привилегиям консорциум фирм, вошедших в «Роскомбанк», получил от Советского правительства еще и огромные концессии в России.

 

50. Кто победил в гражданской войне?

В исторической литературе явление красного террора принято напрямую связывать с гражданской войной. Не стало войны, и террор прекращается, начинается «благословенный» нэп. И обрывает идиллию только Сталин, когда разворачивает коллективизацию, индустриализацию и создает ГУЛАГ. С действительностью такая схема не имеет ничего общего. Ужасы и бедствия России достигли максимального размаха уже после войны, после провозглашения нэпа, в 1921–1922 гг. Людей косил голод, царила полная разруха.

И террор после побед над белогвардейцами отнюдь не сокращался, а, напротив, ширился. 17 октября 1921 г. в докладе «Новая экономическая политика и задачи политпросветов» Ленин подчеркивал: «…Мы должны сказать, что должны погибнуть либо те, кто хотел погубить нас, и о ком мы считаем, что он должен погибнуть, и тогда останется жить наша Советская республика, либо наоборот, останутся жить капиталисты и погибнет республика. В стране, которая обнищала, либо погибнут те, которые не могут подтянуться, либо вся рабоче-крестьянская республика. И выбора здесь нет так же, как не должно быть никакой сентиментальности. Сентиментальность есть не меньшее преступление, чем на войне шкурничество». А в феврале 1922 г. в письме к Сокольникову Ленин указывал, что «новая экономическая политика требует новых способов, новой жестокости кар» [93].

И уж если на то пошло, пресловутый ГУЛАГ создавал не Сталин. Первые концлагеря в России стали возникать в мае — июне 1918 г. по указаниям Свердлова и Ленина. А «юридическое оформление» данная система получила 2 сентября 1918 г. в постановлении ВЦИК «О красном терроре», где предписывалось «устроить в районах маленькие концентрационные лагеря». Но по сути это были придатки тюрем — мест для арестованных не хватало, и уж кто куда попадет, в лагерь или тюрьму, было вопросом чисто техническим. А порядки зависели от местного начальства, от личного понимания и прихотей руководства Советов, чекистов, комендантов. В 1921–1922 гг. эти лагеря сохранялись во всех мало-мальски значимых городах. Например, в тихой Кинешме — на тысячу заключенных, в Омске — на 25 тыс.

Но с 1920 г. начала действовать еще и другая система — Северные лагеря особого назначения. Впоследствии аббревиатура СЛОН была перенесена на Соловецкие лагеря, но изначально Северных лагерей было два — Архангельск и Холмогоры. И предназначались они не для принудительного труда. Ведь по моделям Ларина и Троцкого трудовая повинность ожидала все население России. А «особое назначение» подразумевало, что в Северные лагеря людей посылали для заведомого уничтожения. Это были лагеря смерти. Опыт Кедрова по «чистке» Северного края показался удачным. Места глухие, имелись помещения для временного размещения жертв, в ходе «чистки» сорганизовались команды палачей. И сюда стали присылать обреченных из других регионов.

Лагерь в Архангельске был перевалочным пунктом. Через этот город открылась торговля с зарубежьем, в порт приходили иностранные суда. Поэтому тут расстреливали мало. Из людей, которых привозили в Архангельский лагерь, формировали партии для отправки в Холмогоры. И вот там уничтожали всех подчистую. Прибывших поселяли в старом британском лагере для пленных и каждый день отбирали 200 человек для расстрела. Когда население лагеря сокращалось, завозили следующих. Зимой 1920/21 г. казни происходили в «белом доме» — отдельно стоящей усадьбе недалеко от лагеря. По данным А. Клингера, чудом оставшегося в живых заключенного, имевшего доступ в лагерную канцелярию, только за январь-февраль здесь было перебито 11 тыс. человек [76]. Захоронить такую массу трупов в промерзлой земле было трудно, и их просто сваливали в одну кучу — образовалась жуткая гора тел, видная издалека. А по весне пошла невообразимая вонь, часть трупов спустили в реку, а остальное взорвали вместе с «белым домом». И выбрали места расстрелов подальше, в тайге.

Так были «переработаны» эшелоны с Кубани, Дона, из Крыма, кронштадтцы. Потом потекли люди из областей крестьянских восстаний — в основном женщины, дети, старики. Например, приказ Тухачевского № 130 от 12.05.21 г. вводил «Дополнение к правилам о взятии заложников». От повстанцев требовалось сдаваться: «…Семья уклонившегося от явки забирается как заложники и на имущество накладывается арест. Если бандит явится в штаб Красной Армии и сдаст оружие, семья и имущество освобождаются от ареста. В случае же неявки бандита в течение двух недель семья высылается на Север на принудительные работы, а имущество раздается крестьянам, пострадавшим от бандитов» [148]. Никаких «принудительных работ» на Севере в мае 1921 г. еще не было. Заложники попадали в Архангельск и Холмогоры на убой.

Но по городам России гулял и «обычный» террор. В Питере только за первые 3 месяца 1921 г. по официальным советским данным было казнено 4300 человек, в Одессе за первые 2 месяца — 1418. В Киеве в конце 1921 г. в Политехническом музее была устроена выставка исполкома, демонстрировавшая успехи и показатели различных советских учреждений за год. Там был и стенд ЧК с диаграммой расстрелов. Наименьшее количество за месяц составило 432 [102]. В Полтаве в это же время председатель ГубЧК Иванов рассказывал г. Беседовскому: «Каждую пятницу мы рассматриваем теперь до 300 дел и расстреливаем не менее 100 человек. Это — законный процент. Недавно мы получили примерную инструкцию из Харькова из Всеукраинского ЧК. Там прямо говорится, что «наблюдаемый темп роста сопротивления эксплуататоров дает основание повысить процент расстреливаемых до 30» [12].

По-прежнему кары обрушивались на интеллигенцию, обвиняемую в «заговорах», в «контрреволюции». Арестовывали и уничтожали «бело-красных» — бывших белогвардейцев, которых в гражданскую оставили в живых, зачислив в Красную армию. Крепко взялись и за «социалистов». В войну их тоже периодически репрессировали, но они нужны были в качестве союзников против «контрреволюции». Теперь надобность в них отпала, 28.12.21 г. пленум ЦК РКП(б) фактически объявил вне закона партию эсеров. Репрессировали и рабочих, крестьян. В Казани, Екатеринославе, Елисаветграде расстрелами подавлялись забастовки, в Симбирской губернии казнили за найденные воззвания Антонова, на Кубани и в Крыму — «за связь с зелеными». Впрочем, убивали не только оппозиционеров.

После победы власть взялась за наведение порядка, в городах проводились операции по отлову и уничтожению расплодившихся воров, бандитов, проституток. В Москве в целях борьбы с тифом приговаривали к смерти за продажу вшивого белья. В Брянске ставили к стенке за появление на улице в пьяном виде [103]. Развалившееся хозяйство страны восстанавливали и укрепляли тоже драконовскими мерами. Расстреливали за взятки, «за бесхозяйственность», «за спекуляцию», «за саботаж», «за экономическую контрреволюцию». Ну а введение нэпа, возрождение частной инициативы, открыло и новые возможности злоупотреблений, хищений. Хотя карали, разумеется, только мелкую сошку. Отправляли на смерть «совслужащих», укравших несколько рулонов мануфактуры, «совбарышень», за взятку зарегистрировавших сомнительное предприятие. А деятели советского руководства, помогавшие разворовывать Россию, и махинации типа «Москуста», оставались для чекистов и трибуналов «табу».

Вместо прежних садистов-«любителей» теперь уже во всех карательных учреждениях сформировались штаты профессиональных палачей, их должности назывались комендантами или помощниками комендантов, а в просторечии — «комиссарами смерти», «ангелами смерти». Сама процедура расстрелов по всей стране была унифицирована. Жертвы выстраивались спиной к «ангелам смерти» или ставились на колени и умерщвлялись одним выстрелом в затылок. Надежно, рационально, без лишнего расхода патронов. Из того же рационализма вещи казненных подлежали оприходованию и поступали в активы ЧК. Золотые кольца, серьги шли в партийную кассу. Хорошая одежда и обувь поступали в спецраспределители. Так, в ПСС Ленина, (т.51, стр.19), сохранился счет на получение вождем из хозяйственного отдела Московской ЧК костюма, сапог, подтяжек и пояса. Нижнее белье казненных отправляли красноармейцам, выдавали заключенным в тюрьмах [19].

Для расстрелов оборудовались специальные помещения. Часто для этого использовались бывшие душевые, бани, гаражи — то есть, места где имелся кафельный или цементный пол, электрическое освещение, шланги с проточной водой для смыва крови, углубления для ее стока. Стенки оборудовались пулеулавливателями. И «конвейеры смерти» работали бесперебойно. Для казней назначалось 2–3 ночи в неделю. Приговоренных разбивали на группы и вели в «предбанник». Приказывали снимать одежду. Деловито поторапливали людей, путающихся от ужаса в завязках и застежках, — дескать, давайте побыстрее, не задерживайте, за вами другие ждут. Тут же деловито сортировали, раскладывая отдельно мужские, женские вещи, обувь, чулки, белье, головные уборы. Отсчитывали по 3–5 человек, в зависимости от численности бригады палачей — и запускали в главное помещение. Гремели выстрелы, и гнали следующих…

Большинство шагало на убой покорно, автоматически. Иногда рыдали, бились в истериках, упирались, сопротивлялись. Другие молили о пощаде. Некоторые пытались умереть красиво, выкрикивали проклятия убийцам. Но для всех конец был один. Пуля. Исполнители приговоров порой считали возможным подшутить над теми, кого через минуту отправят «в расход», позубоскалить — а то ведь скучно, раз за разом одно и то же. Красивую женщину могли придержать. Чтобы после «работы» позабавиться с ней, а уж потом прикончить. Но это если «работы» выпадало вдруг немного. «Труд» палачей был тяжелым, нервным — уставали.

Бывало и так, что человека приводили на расстрел просто ради издевательства. Заставляли пройти всю предсмертную процедуру, видеть, как убивают других, ждать своей очереди, а уже у стенки объявляли о помиловании. Фиктивные расстрелы применялись и в качестве пытки. Стреляли поверх голов и уводили для новых допросов. Московский следователь Романовский любил таким способом развлекаться с женщинами. Вызывал среди ночи, вел в подвал, где лежали трупы только что казненных, читал приговор, доставал револьвер. И наслаждался видом, как арестованная обнажается, как жмется и дрожит в ожидании смерти. Потом приказывал одеваться и возвращал в камеру [103].

Широко применялись и пытки иного рода. Они зафиксированы даже в советской прессе, поскольку под арест иногда попадали коммунисты или их родственники. Одно дело всплыло в «Известиях» — как в московском ревтрибунале допрашиваемых сажали в лед. В «Правде» была публикация о пытках во Владимирской ЧК. В 1921 г. посыпались жалобы на следователя МЧК Вуля, истязавшего арестованных. В 1922 г. разразился скандал в Ставрополе. Тут применялись сдавливание черепа ремнем, «холодный подвал» — яма, в которую сажали раздетого заключенного, «горячий подвал» — крохотная каморка, куда два десятка человек набивали впритирку и оставляли на 2–3 дня задыхающимися от жары. «Венчики» со сдавливанием головы известны также в Москве и Тифлисе. В Баку ставили на сутки босиком на битое стекло и гвозди. В Екатеринодаре следователь Фридман любил мучить молодах женщин. Насиловал их, отдавливал плоскогубцами соски, половые органы, пальцы, надрезал тело ножом, терзал щипцами. В Питере в 1922 г. существовал целый арсенал пыток — сжимали половые органы, держали в кандалах, сажали в одну камеру с сумасшедшим, использовали прижигание, замораживание. В 1923 г. «Известия» поместили материал о бесчинствах в Омске, где людей пороли и поливали горячим сургучом. Однако все подобные скандалы заминались, а вули и фридманы успешно продвигались по служебной лестнице.

Эмигрантская газета «Руль» попыталась оценить количество жертв террора за 1921–1922 гг. По тем данным, которые были известны, высчитали среднее количество расстрелов на одно карательное учреждение. Получилось 5 человек в день. Перемножили на количество дней в году, на общее количество уездных, губернских ЧК, трибуналов — по числу губерний и уездов. Вышло 1,5 миллиона в год. Конечно, метод подсчета очень и очень приближенный, но дает представление хотя бы о масштабах того, что творилось в России. Человеческая жизнь совершенно обесценилась. Расстрелы уже воспринимались как будничное, почти нормальное дело. В чрезвычайках крупных городов официально была введена должность «завучтел» — заведующий учетом тел. А в системе Наркомата просвещения в 1920 г. вышла книга Херсонского и Невского «Сборник задач по внешкольной работе библиотеки». Были там и такие «задачи»: «Девочка двенадцати лет боится крови. Составьте список книг, чтение которых заставило бы девочку отказаться от инстинктивного отвращения к красному террору» [149]. В Тифлисе в 1921 г. был даже издан сборник «Улыбка ЧК», в котором палач Эйдук поместил свои стихи, которые должны были изображать «шуточное» чекистское признание в любви:

Впрочем, можно вспомнить и Маяковского:

Зверства в данный период отнюдь не скрывались, даже не вуалировались. Ведь с точки зрения той морали, которая насаждалась и утверждалась в России, они считались вполне «оправданными». Это было то, о чем можно открыто писать, чем можно гордиться — откройте хотя бы «Конармию» Бабеля, и вы в этом убедитесь. Появлялись и другие «пролетарские писатели», воспевавшие насилие и жестокость. Например, В. Зазубрин, автор романа о гражданской войне «Два мира». Написал он и повесть «Щепка» о буднях расстрельной бригады чекистов — изучал материал, общался с палачами, ходил смотреть на их «работу», изобразив ее трудной, напряженной, самоотверженной. И, конечно же, благородной и необходимой. Книги своим натурализмом вызывали отвращение у культурных читателей, но получили высокую оценку Луначарского. Зазубрина объявляли «первым советским романистом», чуть ли не классиком. В царстве смерти и террора такая литература попадала «в струю» [24, 149].

Кошмарное и уродливое государство, возникшее на территории нашей страны, было уже не Россией. И даже не скрывало, что оно — не Россия. Всячески отделяло себя от прежней России. Сами термины «Отечество», «патриотизм» стали ругательными. Троцкий, правда, вспомнил о них и вынес на агитационные плакаты в период войны с Польшей. Но потом их снова стали употреблять только в качестве оскорбительных ярлыков. Называться патриотом было опасно, это являлось почти синонимом «реакционера».

Отвергалась и преемственность с прежней Россией. Перечеркивалась вся ее история. На этом поприще размахнулись Бухарин и его клеврет «красный академик» Покровский, объявленный «светилом» исторической науки. Внедрялась установка, что до 1917 г. ничего великого и значительного просто не могло быть. Там лежало лишь «темное прошлое». А история Советского государства началась совершенно новая, с нуля. Труды классиков исторической науки запрещались. Вместо них выходили книги, заполненные грязной клеветой. Все цари, великие князья, государственные деятели, полководцы карикатурно рисовались алкоголиками, сифилитиками, ворами, дебилами, поработителями «угнетенных наций». Русские победы оплевывались, поражения смаковались, достижения отрицались.

Похоронена была и российская культура. За попытки защитить «крепостника» Пушкина, за висящий на стене портрет «офицера» Лермонтова можно было загреметь в чрезвычайку. Появились РАПП и прочие организации, искоренявшие в области культуры все русское и насаждавшие уродливую «пролетарскую культуру». Уж казалось бы, чем не потрафил новым властителям Есенин? Отрекся от Бога в своей кощунственной «Инонии», поддержал революцию, разъезжал по красным фронтам на «поезде им. Луначарского». Но нет, его стихи не нравились. Их называли «мелкобуржуазными», а Бухарин открыто обвинял Есенина в «русском шовинизме». Под руководством завотделом Наркомпроса Штернберга крушилось русское изобразительное искусство, и один из апологетов «новой» живописи Казимир Малевич заявлял: «Имитативное искусство должно быть уничтожено как армии империализма». Театральный отдел Наркомпроса возглавил Мейерхольд, призывавший «отречься от России». Приходил в театры в кожанке, с маузером на боку. Строго проверял репертуар, предостерегая: «Смотрите, как бы за русским названием не скрывался русский православный материал». А в собственных постановках уродовал пьесы, изображая все русское темным, пьяным, хамским [51].

А на месте разрушенного государства строилось другое. Численность нового государственного аппарата к 1922 г. составила 2,5 млн. «совслужащих» — в 10 раз больше, чем чиновников в царской России, которую принято было клеймить «бюрократической». Впрочем, подавляющее большинство из этих «совслужащих» являлись пешками, ничего толком не умели сделать, лезли из кожи вон, чтобы изобразить работу и не потерять скудный паек из кусочка конины и тарелки жидкой каши. Прослойка истинных руководителей была гораздо уже. И жила гораздо лучше.

Постановлением ЦК «О материальном поощрении активных партработников» была фактически узаконена «номенклатура». В промышленности и сельском хозяйстве этим «активным» устанавливался минимальный заработок 300 руб., работникам ЦК, ЦКК, губкомов — 430 руб. Полагались и надбавки: 50 % для тех, кто имеет семью из 3 человек и больше, 50 % за работу во внеслужебное время. Чисто номинальные отчисления начинались лишь с «партмаксимума» — сумм, превышающих 645 руб. Хотя в это же время средняя месячная зарплата рабочего составляла лишь 10 руб. Ответственные партработники кроме высоких окладов получали бесплатно спецпайки, жилье, медицинское обслуживание, транспорт. Для них дополнительно оплачивались отпуска от 1 до 3 месяцев с возможностью отдыха и лечения за границей. Число «активных партработников», которым были доступны эти блага, составило 15325 человек, с членами семей — 74470. Плюс 1920 освобожденных партработников в руководстве советских и хозяйственных органов. И изрядная доля таких привилегированных состояла вовсе не из русских, а из когорты прибывших в Россию «интернационалистов».

Подобным положением, когда складывалась новая элита, а народ бедствовал, возмущались многие рядовые партийцы — в общем-то совершенно непонятно получалось, «за что боролись». Находились и лидеры, которые считали себя обойденными при распределении теплых мест, пытались сыграть на недовольстве «низов». Но считаться с их требованиями новые властители не намеревались. В марте 1921 г. на X съезде партии было принято постановление «Единство партии», о недопустимости фракций. С его помощью стало возможно подавлять любое инакомыслие в коммунистической среде. Если кто-либо выразил мнение, отличное от правящей верхушки, стал обсуждать это мнение с товарищем — это уже можно было квалифицировать как «фракционность». И как нарушение постановления съезда. То есть подрыв партийной дисциплины, за что полагается нести ответственность. С помощью этого постановления в феврале 1922 г. была разгромлена «рабочая оппозиция» во главе со Шляпниковым, Мясниковым и Коллонтай, часть «фракционеров» исключили из партии и посадили. Нечего воду мутить.

Вот и спрашивается, кто же победил в гражданской войне? Рабочие? Конечно, нет. Крестьяне? Тем более нет. Евреи? Тоже нет. Правда, представители этой нации преобладали в правящей верхушке, заняли все заметные места в советских учреждениях. Но в Берлине в 1923 г. вышел сборник «Россия и евреи», выпущенный несколькими еврейскими общественными организациями, которые отмежевывались от большевиков как от «предателей интересов и России, и еврейства» [138]. Среди представителей той же нации находились настоящие герои, как Каннегиссер, лейтенант Абрамович. Евреи занимали весомое место не только среди большевиков, но и в других революционных партиях — среди кадетов, меньшевиков, эсеров, которые оказались отнюдь не победителями, а подверглись гонениям. Но даже те евреи, кто прибился к новой власти, сумел пристроиться на «теплые места» в советской системе, в большинстве своем жили гораздо хуже, чем при царе! Не говоря уж о массе рядовых жителей украинских и белорусских местечек, по которым несколько раз прокатилась туда-сюда гражданская война со всеми ее ужасами, а потом обложенных продразверсткой и налогами. Нет, о «победе» тут говорить не приходится.

Иногда принято говорить и так, что в гражданской войне «победителей не было». Нет, были. Победила «мировая закулиса», силы крупного западного капитала. А проиграл войну — русский народ. Весь. Без деления на красных и белых. Причем проиграл с колоссальными потерями. В 1917–1921 гг. в результате гражданской войны, эпидемий, голода, террора наша страна потеряла, по разным оценкам, 14–15 млн. человек. Плюс 5–6 млн. жертв голода в 1921–1922 гг. Вместе — 19–21 млн. Только погибшими Россия потеряла 12–13 % своего населения. Не считая подорвавших здоровье, раненых, искалеченных. И морально искалеченных.

 

51. Москва — Генуя, далее везде…

Белогвардейцы Врангеля, эвакуированные из Крыма в Турцию, искренне верили, что борьба за Россию еще продолжится. Что союзники помогут перебросить их на другой фронт — в Румынию, Польшу, где тоже скопились белые отряды и пытались создавать армию Савинков и генерал Перемыкин. Или на Дальний Восток, где еще шла война. Но не тут-то было. Франция, согласившись разместить русских воинов в своей оккупационной зоне, дала понять, что исчерпала этим свои союзнические обязательства. Ни о какой перевозке в другие места даже речи не было. Указывалось, что это слишком дорого. Белогвардейцев разместили в отвратительных условиях, в палаточных лагерях на зимних ветрах и дождях, на скудном пайке, без какого-либо вещевого снабжения и медицинского обеспечения. То и дело унижали. От Врангеля требовали распустить войска, перевести их на положение гражданских беженцев. В лагерях шла беззастенчивая вербовка в иностранный легион — воевать за французов в Алжире и Марокко. Сюда преднамеренно запускались и другие вербовщики, набиравшие людей на торговые суда, на кофейные плантации в Бразилию.

7 апреля 1921 г. советское радио передало обещание амнистии. И французы тут же ухватились за этот повод, чтобы вообще избавиться от лишней обузы. Дескать, теперь вам ничего не грозит, вот и возвращайтесь в Россию. Одна за другой следовали ноты французского правительства и командования о предоставлении эмигрантам «полной свободы», об «ограждении их от влияния» собственных командиров. 3 ноября 1921 г. большевики повторили «широкий жест» — вышло постановление ВЦИК об амнистии рядовых белогвардейцев. Советская агентура, специально созданные за границей организации «Союза возвращения на родину» уговаривали эмигрантов ехать «домой». И французская администрация поддерживала подобную деятельность. Разрешала вести агитацию в беженских лагерях, от лица союзного командования распространялись листовки, тиражирующие текст большевистских обращений. Чтобы подтолкнуть белогвардейцев к отъезду, им урезали пайки, снимали с довольствия. Доходило и до силовых акций — так, на Лемносе подогнали транспортное судно и под прикрытием пушек миноносца французские солдаты начали насильно загонять содержавшихся там казаков для отправки в Россию.

Хотя никакой действительной амнистии не было. И те, кто поверил, клевал на приманку, дорого за это расплачивались. Например, в апреле 1921 г. пароход «Решид-паша» привез из Константинополя в Новороссийск 1,5 тыс. репатриантов. Около 500 из них, всех офицеров и чиновников, расстреляли сразу же по прибытии на родину. Остальных разослали кого в концлагеря, а кого и в Северные лагеря — на убой. Казак Чувилло, сумевший вторично бежать за границу, сообщал об аналогичных фактах: он вернулся в Россию в составе партии из 3,5 тыс. человек. Сразу же в Новороссийске из них было расстреляно 894 [103]. Некоторых вернувшихся карали, прибегая к казуистике, — указывали, что сама по себе принадлежность к белым армиям, конечно, амнистирована. Но амнистия не распространяется на лиц, принимавших участие в «массовых расправах над рабочими и крестьянами». Причем автоматически подразумевалось, что раз человек служил у белых, тем самым он уже, хотя бы косвенно, был «причастен» к таким расправам. Простым солдатам и казакам иногда позволяли доехать до родных мест, даже наделяли землей. Но они находились «под прицелом». Рано или поздно их арестовывали за неосторожное слово, по доносу, по подозрениям. Всего за границу эмигрировало около 2 млн. человек. Обратно в течение 20-х годов удалось заманить 181,5 тыс. Основная их часть, 122 тыс., вернулись в страшном 1921 году — и для большинства из них путь на родину стал всего лишь дорогой в могилу.

Информация об этом просачивалась на Запад, но никого особо не интересовала. Или объявлялась «клеветой». Врангелю все же удалось спасти остатки армии, договорившись с правительствами Сербии и Болгарии. Белые части были перевезены в эти страны, распределены на работы с сохранением воинских структур. Однако такое решение лишь продлило агонию антисоветских сил. Запад уже открыто нацеливался на дележку русского рынка и русских богатств — и для этого протягивал руки большевикам. К 1921 г. торговые соглашения с советским правительством заключили Англия, Германия, Италия, Эстония, Латвия. Ллойд Джордж при этом «остроумно» выразился, что «торговать можно и с людоедами».

Кстати, именно тогда в западной истории и политологии стал усиленно формироваться штамп, что революция в России со всеми ее ужасами — сугубо русское, «национальное» явление. Комиссары, чекисты рисовались в образе типично русских «мужиков». Словом, сами русские и получались «людоедами», о которых столь красноречиво упомянул Ллойд Джордж. А стоит ли «людоедов» жалеть? Вдобавок пропагандировалась идея, что темный русский народ привык жить в рабстве, иначе он не может. Жил под «тиранией» царя, а когда его свергли, единственной устойчивой властью стала тоже тирания. Но при таком раскладе и сама власть большевиков выглядела не столь уж страшной. Что поделать, если только такая власть сумела обуздать «русскую анархию»? И западная пресса вовсю старалась подретушировать имидж кремлевских лидеров. Ошарашивала читателей сенсационными «открытиями», что эти лидеры, оказывается, образованные люди, знают иностранные языки, умеют остроумно пошутить. Откуда напрашивался вывод — глядишь, сумеют троцкие с радеками и чичериными просветить и поднять до своего культурного уровня темных и забитых русских. И то, что происходило в России, называли «великим социальным экспериментом».

Ситуация порой казалась даже парадоксальной. При царе вся западная «общественность» выражала озабоченность «правами человека» в России. Дружно клеймила императора «палачом», «убийцей», поднимала хай по поводу арестов революционеров и казней террористов. Теперь же лились потоки русской крови. Но когда эмигрантские организации (причем зачастую те же самые социалисты и либералы, которых так горячо поддерживал Запад при царе) обращались к правительствам, общественным кругам иностранных держав с просьбами о дипломатических протестах, с заявлениями по поводу действий большевиков, им холодно отвечали, что подобная реакция «будет истолкована как вмешательство во внутренние русские дела» или даже, что «официальный протест может быть истолкован как сочувствие контрреволюционным элементам».

П. Н. Милюков выступил с докладом о красном терроре на Международном конгрессе Лиг защиты прав человека. Резолюция по докладу была принята обтекаемая и смехотворная — дескать, стало известно, что в России «около тысячи» граждан приговорены к смертной казни или «нескольким годам заключения». Поэтому конгресс «считает своим долгом настаивать перед советскими властями на отмене смертных приговоров и на широкой амнистии». А кроме того, конгресс «требует, чтобы русское правительство ускорило момент восстановления свободы слова и печати, ибо эти свободы являются необходимыми условиями развития республики».

Любое антисоветское сопротивление теперь было лишь помехой для внедрения в Россию иностранного капитала, освоения ее рынков и дальнейшего разворовывания. Так, американцам очень мешал фронт, сохранявшийся на Дальнем Востоке под покровительством японцев. Он перерезал Транссибирскую магистраль, не позволял осуществлять перевозки грузов через Владивосток, препятствовал американским дельцам поживиться концессиями в Сибири. И в ноябре 1921 г. была созвана международная Вашингтонская конференция. На нее были приглашены делегации всех Тихоокеанских держав — вроде как для закрепления мира и выработки общей политики в этом регионе. Заседала она до февраля 1922 г., и решения определяли отнюдь не все государства, представленные на конференции. Тон задавали США, к которым тесно примкнула Англия. Под давлением этих держав конференция принялась урезать интересы Японии. И обязала ее вывести войска из Приморья. А это предопределило судьбу Владивостокского правительства и белой армии Дитерихса, которые еще продолжали удерживаться против большевиков.

Ну а в январе 1922 г. состоялась Каннская конференция Верховного совета Антанты. На ней звучали рассуждения, что послевоенную Европу лихорадят экономические кризисы, но положение можно значительно улучшить, если наладить связи с Советской Россией. Поэтому было принято решение «о взаимном признании различных систем собственности и различных политических форм, существующих в настоящее время в разных странах». То есть режим большевиков, осуществленные ими экспроприации частной собственности и внедренные ими модели признавались вполне допустимыми, нормальными. В Каннах было также решено созвать в Генуе общеевропейскую конференцию по экономическим и финансовым вопросам — и пригласить на нее делегацию Советской России. По сути такое приглашение являлось признанием правительства большевиков де-факто.

И Москва немедленно помогла западным партнерам, чтобы дальнейшее расширение и легализация контактов выглядели более благопристойно. В том же январе 1922 г. Советское правительство преобразовало ВЧК в ГПУ, которое, в отличие от ЧК, лишалось права «внесудебной расправы». Об этом оповещалось широко и демонстративно. Так что зарубежным политикам можно было общаться с советской делегацией, не теряя лица перед своими согражданами. Ну а как же — большевики становятся гуманными, прогресс налицо, значит, с ними не стыдно сесть за стол переговоров.

Правда, реального смягчения террора в общем-то не произошло. Ведь кроме ВЧК сохранялись реввоентрибуналы. А при реформе ВЧК-ГПУ наращивался аппарат ревтрибуналов. И тогда же, в январе, Ленин писал Уншлихту: «Гласность ревтрибуналов — не всегда; состав их усилить «вашими» людьми, усилить их связь (всяческую) с ВЧК; усилить быстроту и силу их репрессий, усилить внимание ЦК к этому. Малейшее усиление бандитизма и т. п. должно влечь военное положение и расстрелы на месте» [93]. А уже в апреле ЦК РКП(б) постановил и для ГПУ вернуть «право непосредственного расстрела на месте бандитских элементов, захваченных на месте совершения ими преступления» [148]. И уничтожение людей продолжалось, требовалось лишь обозначить их «бандитами». Но эти шаги, в отличие от отмены «права внесудебной расправы», широко не афишировались. И не компрометировали Ллойд Джорджа, когда он перед объективами фотографов пожимал руку Чичерину.

Конференция в Генуе, открывшаяся 10 апреля 1922 г., наделала много шума. Создала прецедент уже не закулисных, а гласных контактов с советской властью. Газеты в те дни писали: «Британский премьер создал для большевиков всемирную даровую трибуну. Они этой трибуной успешно воспользовались. Своим участием в конференции в качестве равных среди равных большевики достигли политического престижа, который им нужен». Когда был поднят вопрос, что все европейские страны должны принять обязательства о ненападении друг на друга, советская делегация потребовала дополнить решение — ликвидировать «банды», которые готовят нападение из-за рубежа. Назывались части Врангеля, Савинкова, Петлюры.

И стоило только большевикам заикнуться об этом, как вся европейская пресса немедленно начала травлю белогвардейцев! Все говорит о том, что почва была подготовлена заранее. А предложение Чичерина только дало старт кампании по ликвидации остатков белых формирований, которая вполне соответствовала планам англичан и французов. Но самим им инициировать эту акцию было не совсем удобно. А сейчас все получилось как надо. Большевики предложили и логически обосновали. Конференция обсудила и согласилась, что их требование справедливо. Ну а дальше под давлением Англии и Франции — выполняющих решение международной конференции, белые части и прочие антисоветские отряды в Югославии, Болгарии, Румынии, Польше были разоружены и расформированы.

Большевики и лидеры «мировой закулисы» играли фактически заодно. Споры возникали только по частным вопросам. Французам, например, очень хотелось поссорить Советскую Россию с Германией. Чтобы так же, как это было до революции, русские при необходимости спасали их от немцев. Очень хотелось и вернуть старые долги царского правительства. Поэтому большевикам, ежели они признают эти долги, обещали даже простить Брест, включить в число стран-победительниц в мировой войне и уделить «законную» долю немецких репараций. Хотя игра была слишком уж грубой, рассчитанной на простаков. Уже было ясно, что Германия не сможет выплатить Франции такие огромные суммы. А против того, чтобы она возместила репарации «натурой», прибрав к рукам еще парочку германских областей, возражали англичане. Вот и попытались парижские политики охмурить русских — пусть платят долги, а сами с немцев взыскивают, если смогут.

Но Чичерин простаком не был. Он вообще блистал в Генуе, был в центре внимания. Давал великолепные интервью и пресс-конференции, обставлял оппонентов хитроумными и неординарными ходами. Вместо возврата дореволюционных долгов выставил ответный счет за убытки, нанесенные интервенцией. А вместо французских предложений сделал сенсационный поворот к сближению с Германией. И с ней был заключен Раппальский договор о восстановлении дипломатических отношений, взаимном отказе от претензий и торгово-экономических связях.

Впрочем, почему было не блистать в газетах звездой первой величины, если публикации поддерживали хозяева этих газет и те, кто платили им? Разве иначе мировая пресса уделила бы столько внимания Чичерину? Почему было не обставлять тех, кто хотел быть обставленными — для видимости? Почему было не выставлять счетов за убытки интервенции, если заранее было ясно, что их никто не оплатит? От долгов же перед главными своими кредиторами, как мы видели, большевики вовсе не отказывались, расплачивались очень щедро. А если Франция путем возврата долгов и сближения с Россией мечтала вернуть себе довоенное положение европейского политического лидера и «мирового банкира», то это никак не устраивало Англию и США. Да еще и начнут французы конкурировать, захотят в счет долгов влезть в российскую экономику, получить концессии… Пусть лучше большевики с Германией сближаются.

Однако обращает на себя внимание еще одно совпадение — случайное ли? В январе 1922 г. для внешнеторговых операций Советской России создается Роскомбанк, и Гувер утверждает взаимоотношения с ним. В марте открывается Генуэзская конференция по расширению торговых связей с Москвой. И тогда же, в марте, в России начинается операция по разгрому Православной Церкви и ограблению ее богатств. Которые и стали «товаром» для торговли с иностранцами.

 

52. Зачем понадобилось громить Церковь

Для окончательного доламывания России и переделки русского народа в «новое общество» было недостаточно захватить власть и продиктовать новые порядки. Требовалось еще уничтожить последний оплот духовности, последний стержень, поддерживающий устои народной морали и традиций, — Православную Церковь. Она была ослаблена, расшатана волнами либерализма, революционных веяний, проникавших даже в среду священников, монашествующих. Но она существовала, действовала. И оставалась оплотом русского народного духа, сознания, оставалась противоядием от скверны, которой старательно отравляли души людей. Она была помехой для темных оккультных сил, прочно внедрившихся и в кругах «мировой закулисы», и среди видных большевиков.

Как уже отмечалось, гонения на нее начались еще в 1917 г. И ни одна из волн красного террора не обходилась без убийств священнослужителей, иноков, осквернения храмов и монастырей. Тем не менее святотатцам приходилось сдерживать себя. То наступали белые и требовалось сохранить лояльность рабочих и крестьян, не раздражать их слишком сильно. То полыхали крестьянские восстания и не следовало подливать масла в огонь. Притеснений Церкви власть не прекращала, но до поры до времени душила исподтишка. Священников наряду с крестьянами обложили продналогом. Заставляли платить большие налоги за регистрацию храмов, за приходские усадьбы, за регистрацию самих священников. Ввели отдельный налог на право совершать богослужения. Ввели разорительную «обязательную страховку» храмов, приходских домов и всего имущества.

Но весной 1922 г. советское руководство сочло, что наконец-то настал подходящий момент полностью разгромить Церковь. Обеспечила такую возможность катастрофа голода. С одной стороны, она подорвала силы крестьянства. Значит, удар не вызовет массовых восстаний и сопротивления. А с другой — голод дал прекрасный повод для погромной кампании. Изъятие церковных ценностей «для помощи голодающим»! Автором плана был Троцкий. Хотя в данном вопросе они с Лениным являлись полными единомышленниками. Лев Давидович создал «Союз воинствующих безбожников», став первым его председателем. По стране наращивалась мутными потоками атеистическая пропаганда. Делались попытки извратить любые традиции, связанные с христианством. Вместо крестин придумывались уродливые «октябрины». Разбататывались инструкции о праздновании в школах «красного Рождества», где указывалось — «празднование Рождества должно быть постепенно сведено к соблюдению древних языческих обычаев и обрядов» [56]. Пробовали изжить даже христианские имена, заменяя их «революционными» вплоть до «Гильотины» или нелепыми аббревиатурами из коммунистических символов, фамилий вождей.

Однако нетрудно заметить и другое. У Троцкого любые политические проекты оказывались так или иначе связаны с вполне определенными материальными интересами. И исследователи уже подметили характерный факт. Торговое соглашение с Хаммерами подписывалось еще в октябре 1921 г. А среди «товаров», которые советская сторона обязалась поставлять Хаммерам в обмен на зерно, значатся «церковные ценности». Они в списке «товаров» стоят на первом месте! То есть еще осенью 1921 г. удар по Церкви был предрешен. Тем более что он представлялся выгодным со всех сторон. И Православие сокрушить, и церковную организацию разрушить, а при этом еще и награбить колоссальные богатства.

Правда, в плане имелись некоторые «нестыковки». Потому что Церковь занялась помощью голодающим раньше самих большевиков. По приходам собирались деньги, патриарх Тихон (Белавин) разослал письма, благословляя передачу в фонд помощи церковных средств. Велись переговоры о закупках продовольствия с либералами из Всероссийского комитета помощи голодающим. Но куда там, подобный вариант постарались напрочь пресечь! Все действия Церкви и патриарха под разными предлогами блокировались, чтобы и впрямь не начали оказывать голодным людям реальную помощь. Либералов из «Помгола» посадили, сорвав их переговоры с «реакционным духовенством». А от Церкви потребовали под маркой «спасения голодающих» безоговорочно сдать все ценности властям.

Патриарх и русское духовенство даже на это соглашались! Делали лишь оговорку, что не могут быть переданы священные сосуды, используемые в богослужении, это было бы кощунством. Высказывались и о необходимости контроля за тем, чтобы сданные деньги и ценности пошли именно на помощь голодающим. Не прошло! Потому что добровольная сдача ценностей Троцкого и Ленина не устраивала. Чтобы разгромить Церковь, ее надлежало выставить жадной, отказывающей умирающим в куске хлеба. И придрались как раз к оговоркам. Вся советская пропаганда принялась трактовать их как отказ, развернула ожесточенную травлю. Тут же по разным городам начались провокации. Вооруженные отряды врывались в храмы, устраивали обыски, попутно ломали утварь, иконы, безобразничали. В Шуе это привело к столкновениям с верующими. Что и требовалось! «Контрреволюция»! Предлог для удара был налицо.

17 марта Троцкий представил в Политбюро разработанный им план (он был зарегистрирован как приложение к протоколу № 114 п. 6 заседания Политбюро от 20 марта). Предлагалось:

«1. В центре и губерниях создать секретные руководящие комиссии по изъятию ценностей по типу московской комиссии Сапронова-Уншлихта. В комиссии должны непременно входить либо секретарь Губкома либо заведующий агитпропотделом.

2. Центральная комиссия должна состоять из председателя тт. Калинина, Яковлева и Сапронова (после отъезда Сапронова должен войти Белобородов)…»

Но наряду с секретными комиссиями должны были действовать другие, «официальные». На самом деле руководит секретная, но все ее акции осуществляются от лица «официальной». Причем требовалось «строго следить, чтобы национальный состав этих официальных комиссий не давал повода для шовинистической агитации». Предусматривалось не только грабить, но и «внести раскол в духовенство, проявляя в этом отношении решительную инициативу и взяв под защиту государственной власти тех священников, которые открыто выступают в пользу изъятия».

В отношении остальных священнослужителей готовились репрессии. Но, по плану Троцкого, с ними следовало чуть-чуть подождать. Предлагалось «видных попов по возможности не трогать до конца кампании… но официально (под расписку через Губполитотделы) предупредить их, что в случае каких-либо эксцессов они ответят первыми». Последний, 14-й пункт плана гласил: «В случае предложения со стороны групп верующих выкупа за ценности заявить, что вопрос должен быть расмотрен в каждом отдельном случае ЦК Помгола. Ни в каком случае не приостанавливая при этом работы по их изъятию» [139].

Ленин немедленно поддержал Льва Давидовича. 19 марта он обратился к членам Политбюро с письмом по поводу событий в Шуе и политике в отношении Церкви. «Строго секретно. Официально выступить с какими то ни было мероприятиями должен только тов. Калинин — никогда и ни в каком случае не должен выступать ни в печати, ни явным образом перед публикой тов. Троцкий… Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать. Для наблюдения за быстрейшим и успешнейшим проведением этих мер назначить здесь же, на съезде, т. е. на секретном его заседании, специальную комиссию при обязательном участии т. Троцкого и т. Калинина без всякой публикации об этой комиссии». Указывалось — «крестьянские массы будут либо сочувствовать, либо окажутся не в состоянии поддержать духовенство», поэтому «сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена нам полностью» [87, 88].

Таким образом, Владимир Ильич согласился с Троцким относительно «национального состава» комиссий. Открыто, для публики, руководить погромными акциями должны были только русские. А Лев Давидович и другие истинные организаторы оставались в тени. Все решения по данному вопросу принимались под строжайшими грифами, на секретных заседаниях, «без всякой публикации». 22 марта, ознакомившись с указаниями Ленина, Троцкий направил в Политбюро еще одно письмо. В нем указывалось. «Арест Синода и патриарха признать необходимым, но не сейчас, а примерно через 10–15 дней». И давался старт кампании: «Приступить к изъятию по всей стране, совершенно не занимаясь церквами, не имеющими сколько-нибудь значительных ценностей».

Кстати, если бы советское руководство действительно ставило перед собой главной задачей спасение голодающих, то в церковных ценностях оно не нуждалось. В руках большевиков находилась еще часть золотого запаса России, находились богатства, конфискованные ВЧК-ГПУ. Но к голодающим эти средства почему-то отношения не имели.

Они по-прежнему утекали за рубеж в счет реальных или фиктивных поставок, растрачивались на нужды «мировой революции». В ноябре голодного 1921 г. компартии Германии было выделено 5 млн. марок, в это же время 1 млн. руб. золотом был отправлен Кемалю-паше в Турцию. В марте, когда принималось решение об изъятии церковных ценностей, по бюджету Коминтерна было распределено 5536400 золотых рублей. Но и этого оказалось мало. В апреле, в дополнение к данному бюджету, было выделено 600 тыс. зол. руб. на революцию в Корее, позже 20 тыс. руб. золотом компартии Латвии, 13 тыс. — компартии Эстонии, 15 тыс. — компартии Финляндии. Да и себя советские руководители не забывали. Выше отмечалось, что «ответственным работникам» предоставлялась возможность отдыхать и лечиться за границей. И 5 мая 1922 г. ЦК постановил выделять каждому такому отпускнику 100 руб. золотом на устройство за рубежом и по 100 руб. золотом на каждый месяц отпуска.

Главная цель кампании была богоборческая. Разгромить саму Церковь. Именно погром и начался. Откровенный, неприкрытый. Повальные грабежи с глумлениями, издевательствами, насилиями. Когда раздавались протесты, их немедленно подхватывала красная пропаганда и извращала по-своему. Попы жалеют свои богатства, и из-за них голодающие умирают! Без противодействия не обошлось. Только по официальным советским данным зафиксировано 1,5 тыс. столкновений погромщиков с верующими, пытавшими защитить храмы и святыни [56]. Но эти выступления были разрозненными, заслоны безоружных прихожан косили и разгоняли пулями, возмущения подавляли расстрелами. Священников и монахов арестовывали. Закрывались храмы, монастыри превращались в «совхозы». Только в Москве за 7 месяцев было закрыто 60 церквей и 3 монастыря. В мае был взят под стражу и патриарх Тихон.

Но Троцкий действовал не только силовыми методами. Он инициировал и поддержал раскол Церкви. Как и предусматривалось его планом, выявлялись «лояльные» священнослужители. То есть, готовые из соображений карьеры, за те или иные обещания или из страха за свою жизнь и безопасность близких сотрудничать с большевиками. Их обрабатывали, подсказывали нужные шаги. Делегация таких «обработанных» священнослужителей навестила патриарха. Посетовала, что его арест может продлиться долго и неизвестно чем кончится. И добилась от него разрешения временно управлять патриаршей канцелярией. Чем и воспользовалась. Объявила себя «Высшим церковным управлением» и начала так называемое «обновленчество». Стала создавать «живую» церковь, которую возглавил епископ Антонин. Провозглашалась необходимость очиститься от «грехов» прошлого — под коими понимались связь Церкви с «царизмом», с «эксплуататорами», обновленцы восхваляли революцию, отмежевывались от другой части духовенства, «реакционной» [3].

Обновленчеством раскол не ограничился. Возникла самостоятельная Украинская церковь. В Киеве собралась группа украинцев, даже не священников, а мирян, и коллективно «руковоложила» в митрополиты священника Василия Липковского, который начал рукополагать епископов — зачастую из светских лиц. Было введено богослужение на украинском языке, много других новшеств. Священники и иерархи ходили и служили в штатской одежде, стриглись и брились, епископы были женатыми, само богослужение упрощалось [56]. Ну и, конечно, выражалась всяческая лояльность к властям.

Отслеживал и курировал эти процессы Троцкий. 14 мая он направил членам Политбюро, в редакции «Правды» и «Известий», совершенно секретную почто-телеграмму. Возмущался, что «по поводу воззвания лояльной группы духовенства во главе с епископом Антонином в «Правде» напечатана небольшая заметка, а в «Известиях» нет ничего». Писал: «Сейчас мы, разумеется, полностью и целиком заинтересованы в том, чтобы поддержать сменовеховскую церковную группу против монархической… Одна из задач печати в этом вопросе состоит именно в том, чтобы поднять дух лояльного духовенства, внушить ему уверенность в том, что в пределах его бесспорных прав государство его в обиду не даст».

Воззвание обновленцев квалифицировалось как «симптом, имеющий историческое значение». Требовалось «давать в прессе как можно больше информации о движении в Церкви, всемерно оглашая, подчеркивая и комментируя сменовеховские голоса». А Главполитпросвету предписывалось готовиться к новым атакам на религию, «когда внутренняя борьба церкви привлечет к этому вопросу внимание широчайших народных масс и разрыхлит почву для семян атеизма и материализма». Была поддержана и Украинская церковь. Киевского митрополита Алексия арестовали. А сектантам не препятствовали захватить Софийский собор и ряд других храмов.

Но если раскольников манили пряниками, то на тех, кто остался верен Православию, обрушились кары. В Питере прошел показательный процесс над священнослужителями. 5 июля трибунал вынес приговор. Митрополит Петроградский Вениамин, епископ Венедикт, архимандрит Сергий, протоиереи Н. Чуков, Я. Богоявленский, М. Чельцов, а также Ю. П. Новицкий, И. М. Ковшаров, Д. Ф. Огнев, Н. А. Елачич были расстреляны. Руководствуясь этим примером, пошли раскручиваться процессы над духовенством в Москве, Чернигове, Полтаве, Смоленске, Архангельске, Новочеркасске, Витебске [125, 142]. В 1922 г. только по суду было расстреляно священников — 2691, монахов — 1962, монахинь и послушниц — 3447. А если добавить убийства без суда, уничтожение в лагерях, то всего было истреблено не менее 15 тыс. представителей духовенства, монашества, привлеченных по «церковным делам» мирян.

А потоки крови опять пересекались с потоками золота! Постановлением Совнаркома Троцкий был назначен председателем Особой комиссии по учету и сбору церковных ценностей [139]. Его заместителем стал г. Д. Базилевич. Одним из непосредственных исполнителей операции являлся начальник личного поезда Троцкого Каузов. Имея на руках мандаты, подписанные своим всемогущим шефом, он разъезжал по стране и свозил награбленное в Москву, откуда ценности потекли, конечно, на Запад.

Контрагентами, скупавшими их, стали Хаммеры, переправлявшие церковные богатства через Таллин. Как вспоминал Арманд Хаммер, Таллин — «это была таможенная яма, туда можно было свалить все, что угодно». В бизнесе участвовали Ашберг, Животовский, Рейли. Современный американский историк Р. Спенс приходит к выводу: «Мы можем сказать, что русская революция сопровождалась самым грандиозным хищением в истории. Миллионы и миллионы долларов в золоте и других ценностях исчезли. Другие деньги и средства были тайно перемещены из одних мест в другие. И задачей таких людей, как Сидней Рейли и Джулиус Хаммер, было сделать подобное перемещение возможным». Впоследствии Арманду Хаммеру однажды был задан вопрос: как стать миллиардером? Он в ответ пошутил; «Надо просто дождаться революции в России».

Великолепная церковная утварь продавалась за рубеж по дешевке, на вес, как золотой «лом». А потом посредники размещали «товар», находили покупателей. На западные рынки — на рынки стран, именующих себя «христианскими», были выброшены в огромных количествах церковные чаши, кресты, ризы, оклады, дарохранительницы. Нередко они выставлялись в витринах фешенебельных магазинов — и никого не смущало такое соучастие в воровстве и святотатстве [139]. Один из итальянских таможенных офицеров сообщал русским эмигрантам, что видел на пароходах, прибывающих из России, «ящики, набитые церковной утварью: чашами, дискосами, углами евангелий и пр., наложенными в спешке, кое-как» [56].

На Запад сбывались не только драгоценности, но и художественные произведения, иконы древнего письма. Тоже по «символическим» ценам. Иконы XV–XVII вв. покупались по 75, 100, 175 руб. Эксперт С. Ямщиков, составлявший в 1990-х годах каталог Стокгольмского музея, обнаружил акты отправки вагонов с иконами с Русского Севера. В Архангельске и других северных городах выламывали целые иконостасы и грузили в поезда. Иконами были завешаны все стены в шведском доме Ашберга. Их перепродавали музеям, частным коллекционерам, антикварам. Разворовывание церковных и художественных ценностей стало настоящим «семейным делом» Троцкого. В нем принимали участие не только сам Лев Давидович, но и дядюшка Животовский, и сестра, Ольга Каменева, начальница Международного отдела ВЦИК. Ну а супруга Троцкого Наталья Седова была дипломированным искусствоведом, выпускницей Сорбонны. Вот и пригодилась ее наука. В семье был свой эксперт, разбирающийся, что к чему и почем. Она получила пост заведующей Главмузея, то есть под ее контроль попало ох как много «интересных» вещичек.

У Седовой с Православием были собственные счеты — ее же в свое время выгнали из Харьковского института за антирелигиозную агитацию. И теперь она поучаствовала в гонениях на Церковь не только через мужа, но и сама постаралась руку приложить. Патриарх Тихон после ареста был поселен в Свято-Донском монастыре в комнатушке вахтера. Однако Седовой это не понравилось. И она 27 мая 1922 г. направляет письмо в ГПУ: «Главмузей считает необходимым, чтобы бывший патриарх Тихон был удален из бывшего Донского монастыря, так как присутствие его в стенах этого монастыря лишает возможности продолжать экскурсионную работу». Никакой экскурсионной работы там в 1922 г. еще не было, просто укусить захотелось. А подписала она свое заявление не фамилией «Седова», как делала обычно. Подписала «Заведующая Главмузеем Н. Троцкая». Попробуй-ка ослушайся! Кстати, обратите внимание, что саму Церковь она считает уже упраздненной и о патриархе ничтоже сумняшеся пишет — «бывший».

В делах о разворовывании России мы встречаем и многие другие «знакомые» нам персонажи. К ним был крепко причастен и заведующий научно-техническим отделом ВСНХ Беньямин Свердлов. Тоже вовсю толкал за рубеж меха, драгоценности, антиквариат. Причем его контрагентом на Западе был старый партнер и друг Сидней Рейли. В Центральную комиссию по изъятию церковных ценностей Троцкий ввел Белобородова — цареубийцу, доверенное лицо Якова Свердлова. Еще один участник ритуального убийства Николая II и его семьи, Янкель Юровский, возглавил Гохран. А Лев Давидович, в дополнение к остальным своим постам, был назначен руководить работой «по реализации ценностей Гохрана» [138]. Как происходила «реализация», описывает в своих мемуарах «Бурные годы» американский банкир Исаак Ф. Маркоссон. Большевики через него вели переговоры, желая получить в США заем. А в качестве обеспечения ему были предложены царские драгоценности. Их не только продемонстрировали, но даже дали примерить корону Российской империи. Ну а бывший директор завода Нобеля Серебровский, который в 1917 г. уступил Троцкому свою роскошную питерскую квартиру, сперва под эгидой Льва Давидовича заведовал снабжением Красной армии, а потом возглавил Главнефть и Союззолото. Тоже ведь «золотое дно»!

Но вот с операцией по церковному расколу у Троцкого вышел явный прокол. «Живая церковь» была по сути русским вариантом протестантизма. Некоторые лидеры живоцерковников, как, например, Александр Введенский, полагали, что таким образом спасают христианскую веру. Введенский даже вступал в публичные диспуты о религии с Луначарским. Другие обновленцы считали, что в реформаторстве нет ничего страшного, что новые изменения в Церкви лишь продолжают дело Поместного Собора 1917–1918 гг. Третьи примыкали к раскольникам, желая подольститься к властям. Сперва значительная часть священников и мирян пошла было за обновленцами просто по инерции. Не разобравшись, что это такое. Ведь их храмы оставались открытыми, не подвергались гонениям. Да и патриарх, вроде бы, благословил своих «заместителей», создавших «Высшее церковное управление». Но для большинства из тех, кто поддался ошибке или искушению, очень быстро наступило отрезвение. Стала просачиваться правда, что благословение получено обманом. А в апреле-мае 1923 г. обновленцы провели свой «собор», где приняли резолюции о поддержке социалистического строя, об осуждении «контрреволюционеров» из числа духовенства, объявили о низложении патриарха Тихона и лишении его священнического сана [3]. Ради «приближения к массе» вносились изменения в порядок богослужения, принимались нововведения в уставы Церкви.

Все это вызвало взрыв негодования верующих, и они отвернулись от реформаторов. Исследователь истории Церкви О. Васильева говорит по этому поводу: «Высчитал, все цинично высчитал Лев Давидович Троцкий, кроме одного — православные миряне не пошли за обновленцами и раскол захлебнулся… русский народ нельзя было просчитать». От живоцерковников стала отходить и значительная часть примкнувших было иерархов и священнослужителей. Важную роль в борьбе с обновленческой ересью сыграл патриарх Тихон. Признать решения лже-собора он отказался. Хотя тоже вынужден был пойти на компромисс с большевиками. Подписал «покаянное письмо», объявляя, что он не враг советской власти. Этой ценой патриарх сумел выйти из заключения, восстановить каноническое управление Церковью. И смог открыто обличать живоцерковников. Вел службы в разных храмах Москвы, и, несмотря на противодействие властей, всюду его встречали восторженно. Стекались тысячи прихожан, иногда дорогу патриарху устилали цветами. На эти службы приходили и священники, епископы, вернувшиеся от раскола, приносили свое покаяние [3].

Но провал планов внутреннего перерождения Церкви вызвал и вторую волну репрессий. Еретики-обновленцы доказывали, что их противники — «мракобесы», «реакционеры», «контрреволюционеры», и их обвинения становились отличным поводом для преследований. В 1923 г. были арестованы и осуждены архиепископы Верейский Иларион (Троицкий) и Тамбовский Зиновий (Дроздов), епископы Амвросий (Полянский), Амфилохий (Скворцов), Анатолий (Грисюк), Вассиан (Пятницкий), Гавриил (Алымов), Евсевий (Рождественский), Филипп (Гумилевский), Лука (Войно-Ясенецкий), порвавшие с обновленчеством Артемий (Ильинский), Киприан (Комаровский), Софроний (Старков) и тысячи священников, диаконов, православных мирян [125].

 

53. Кто и как создавал Советский Союз

В конце 1921 — начале 1922 г. состояние здоровья Ленина стало быстро ухудшаться. Повторялись приступы головной боли, головокружения, слабости. Прогрессировала болезнь мозга. Но врачи не знали этого, ставили диагноз «переутомление», предписывали больше отдыхать. Однако Владимир Ильич не мог не понимать, что снижение его работоспособности, дополнительные выходные, отпуска могут привести и к ослаблению его власти, а то и к фактическому ее перехвату, как было в сентябре-октябре 1918 г. В обстановке 1922 г. человеком, способным «потеснить» вождя, был Троцкий. А если в вопросе о разгроме Церкви Владимир Ильич и Лев Давидович действовали дружным «дуэтом», то в других направлениях до единомыслия было далеко.

Ленин знал о злоупотреблениях Троцкого — ведь о безобразиях «Москуста» в марте 1922 г. доложила комиссия Рабкрина. Знал и о махинациях с иностранцами. Вероятно, знал не все, но даже часть информации должна была произвести впечатление. По причинам, которые до настоящего времени остаются тайной, Ленин должен был закрывать на это глаза. Но вечно терпеть такое положение явно не собирался. Он, например, писал наркому внешней торговли: «Мы еще вернемся к террору, и к террору экономическому. Иностранцы уже теперь взятками скупают наших чиновников… Милые мои, придет момент, и я вас буду за это вешать» [93]. Наконец, Ленин просто не доверял Троцкому. Знал его безграничные амбиции и понимал, что такой деятель, если будет иметь возможность, без раздумий постарается из «вождя номер два» стать «вождем номер один».

Самой надежной опорой против него оставался Сталин. Он был уже вполне самостоятельным политиком, одним из руководителей страны. Но, в отличие от Каменева, Зиновьева, Бухарина, Троцкого, он ни разу не примыкал ни к какой оппозиции, ни разу не оказывался «по другую сторону баррикады» по отношению к Ленину. Разногласия между ними тоже случались, и не раз. Но во всех подобных ситуациях Сталин либо шел на попятную, уступая Владимиру Ильичу, либо отстаивал свое мнение вежливо и корректно, как ученик по отношению к бесспорному учителю.

Но чтобы успешно противостоять Троцкому и сдерживать его, позиции Сталина требовалось усилить. В качестве инструмента для такого усиления был выбран Секретариат ЦК. Еще по опыту Свердлова Ленин прекрасно знал, какие возможности получает тот, кто распоряжается канцелярскими рычагами партии. Как раз после Якова Михайловича он не допускал в Секретариат деятелей, которые смогли бы применить эти рычаги для собственных игр. Так же, как председателем ВЦИК Ленин поставил послушного исполнителя Калинина, так и в Секретариат определили тех, кто будет лишь передаточными звеньями от руководства партии к низовым структурам. В него входили Молотов, Куйбышев и Ярославский (Губельман).

Теперь Ленин снова решил усилить Секретариат, чтобы использовать его в политических целях. Впрочем, не только в политических. Такое усиление позволяло облегчить работу самого Ленина, освободить от мелкой «текучки». Глядишь, получится выполнять предписания врачей. Может, и здоровье выправится. И в марте 1922 г. на XI съезде партии была осуществлена реорганизация. Ярославского под благовидным предлогом отправили на партработу в Сибирь. А в Секретариат ввели Сталина. Причем для него был придуман новый пост, Генерального секретаря, который подчеркивал особый статус.

Впоследствии в троцкистской литературе были раздуты споры, кто же именно предложил пост Генсека и выдвинул на него Иосифа Виссарионовича. Назывались Каменев, Молотов. Однако предельно ясно — кто бы ни озвучил предложение, без благословения Ленина оно осуществиться никак не могло. Ведь Владимир Ильич еще находился «в строю», на том же съезде защищал Сталина от атак Преображенского, а в решение об избрании его Генсеком лично внес дополнение — о том, чтобы Иосиф Виссарионович подыскал себе штаты помощников [93]. Хотя надо помнить, что по сути эта должность Генерального секретаря весьма отличалась от той, какой она стала позже. Она еще вовсе не означала единоличного правителя страны и партии, а только руководителя партийной канцелярией.

Какой же расклад сил сложился в советском руководстве после XI съезда? Расклад, предшествовавший началу борьбы за власть… В Политбюро входили Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев, Зиновьев, Томский, Рыков. Кандидатами в члены Политбюро являлись Молотов, Калинин, Бухарин. В другой руководящий орган партии, Оргбюро, входили Сталин, Молотов, Куйбышев, Рыков, Томский, Дзержинский, Андреев. Кандидатами в члены Оргбюро были Рудзутак, Зеленский, Калинин. А Секретариат составился из Сталина, Молотова, Куйбышева.

Как видим, Сталин стал единственным, кто входил во все три органа. И вдобавок он являлся наркомом двух наркоматов. Каменеву, в дополнение к членству в Политбюро, придавала «вес» должность председателя Совета труда и обороны (СТО). Зиновьеву — посты председателя Северной Коммуны (Петрограда) и председателя Исполкома Коминтерна. Кроме него, членами Исполкома Коминтерна были Бухарин и Радек, кандидатами в члены Ленин и Троцкий. Ну а Лев Давидович в дополнение к упомянутым постам, к наркомату по военным и морским делам и председательству в Реввоенсовете Республики, имел сильные позиции во Всероссийском Совете народного хозяйства, являлся членом Президиума ВСНХ.

Частичная разгрузка от дел Ленину ничуть не помогла. Приступы усиливались. Он засобирался в отпуск, его должны были подлечить в Грузии, в Боржоми. Уже приготовили к его приезду особняк а горах. Но отправиться туда ему было не суждено. В мае грянул первый инсульт. И в качестве ключевых выделились четыре фигуры. Троцкий, Сталин, Зиновьев, Каменев. Но первый случай, когда Ленин вышел из игры, еще не вызвал серьезных потрясений в советской верхушке. С одной стороны, в руководстве большевиков уже привыкли, что Ленин периодически прихварывает. Уже ждали его отъезда в отпуск. С другой — столь серьезное заболевание стало неожиданностью.

Предпринимались временные меры, чтобы подменить его. Правительство возглавил Зиновьев — никто и не думал с ним конкурировать. А в ЦК партии делами стал распоряжаться Сталин. Опять же, без борьбы и возражений. Напомню, Троцкий даже заседания Политбюро и Совнаркома игнорировал, считал себя выше этого. А Сталина он совершенно недооценивал. Считал недалеким и неумным политиком, ленинской «марионеткой» и не более того. Лев Давидович не только демонстрировал собственное превосходство окружающим, он сам находился под гипнозом неоспоримого «превосходства», был искренне убежден в нем. Стоило ли опасаться какой-то «мелочи»?

Для Ленина же инсульт стал не только физической, а колоссальной моральной катастрофой. Беспомощность выбила его из колеи. Теперь стало ясно, что врачи ошибались. Что отдых и отпуска не восстановят все «как было», наоборот, возможны дальнейшие ухудшения. В этой ситуации Владимир Ильич «двумя руками» хватается за Сталина. Самого верного, самого послушного. Когда состояние Ленина немножко улучшилось и его перевезли из Москвы в Горки, Иосиф Висарионович становится самым частым его посетителем [78,138]. Никаких решений Политбюро о том, кому курировать контакты с Лениным, еще не принималось. Но таковым человеком становится Сталин. И из уважения к вождю, и по должности Генсека. Конечно, учитывал, что таким образом укрепляет и свои личные позиции. Но, опять же, подобное положение не вызывало возражений ни у Ленина, ни у других советских руководителей. Ведь доступ к Владимиру Ильичу не был закрыт. Его навещали Бухарин, Каменев и др. Однако Сталин бывал чаще, именно он информировал Ленина о делах — все, мол, идет как надо, не волнуйтесь, поправляйтесь. Причем Ленин считал возможным обращаться к нему даже по самым интимным вопросам.

Еще в 1907 г. он был восхищен самоубийством Поля и Лауры Лафарг — зятя и дочери Маркса. Когда они состарились, то решили, что больше не могут приносить пользу «делу революции». Дружненько, по-семейному, хватанули по порции яда — и отправились в мир иной. И Владимир Ильич говорил Крупской: «Вот достойная смерть!» [86] Прельщала ли подобная перспектива Надежду Константиновну, история умалчивает. Но Ленин вспомнил о ней в 1922 г. Его страшило, что он может стать совершенно беспомощным. И лишиться разума. Стать дурачком, посмешищем для врагов. Во время первого визита Сталина в Горки Ленин пожелал поговорить с ним с глазу на глаз. Был очень взволнован, выражал опасения, что врачи его обманывают. Потребовал достоверно узнать у них, чего ждать дальше. И если ему грозит сумасшествие, дать яду. Сталин пообщался с врачами и заверил Владимира Ильича, что паниковать раньше времени не стоит, что есть надежды на выздоровление. Но окончательно успокоить сумел только обещанием принести яд, если дело и впрямь станет совсем худо [78].

Однако первый мозговой удар оказался не сильным. Лечение помогало, функции организма в значительной степени восстанавливались. В сентябре Ленину разрешили вернуться к работе. Но выяснилось, что к этому времени в партийном руководстве успели возникнуть серьезные разногласия, которые были связаны с фигурами как Троцкого, так и Сталина. Лев Давидович выдвинул очередную инициативу. Предлагал придать Госплану законодательные функции — то есть, чтобы решения этого органа стали обязательными для исполнения. Но при этом и Госплан, и ВСНХ требовалось отдать в подчинение Троцкому. Словом, он претендовал на роль экономического диктатора, уверяя, что сумеет быстро и эффективно вывести Россию из кризиса и развала.

Каким «умелым» хозяйственником был Лев Давидович, уже показал его эксперимент с «Москустом». Но отдать ему наряду с армией еще и всю экономику — значило уступить фактическую верховную власть. Лев Давидович потому и не лез в политические расклады, пренебрегал назначениями соперников, что предполагал действовать по-иному, по-крупному. Пускай заседают, спорят, а реально править будет он. Сталин, конечно же, выступил решительным противником такого проекта. И его поддержал Ленин. Их сторону приняли Каменев, Зиновьев. Правда, Владимир Ильич по-прежнему не желал ссориться с Троцким. Ему был предложен пост заместителя председателя Совнаркома. Но от такой «компенсации» Лев Давидович пренебрежительно отказался. Счел для себя подобное предложение неприемлемым и даже обидным. Он же не на заместительство, не на вторые роли нацеливался…

Однако у Владимиря Ильичв проявились серьезные разногласия и со Сталиным. Одно из них касалось монополии внешней торговли. Казалось бы, парадоксально — Троцкий, связанный обширным «гешефтом» с зарубежьем, выступает за сохранение монополии, а убежденный коммунист Сталин — за ее ослабление? На самом деле, ничего парадоксального не было. Никакой реальной монополии в данное время уже не существовало. Какая уж монополия, если в России удобно устроились иностранные концессионеры! Если из нее вывозилось все что угодно! А сохраняющаяся формальная монополия была монополией вовсе не государства, а Троцкого и связанной с ним банды ашбергов, хаммеров, ломоносовых. За ослабление монополии выступили Зиновьев, Бухарин (и можно предположить, что не только из бескорыстных идейных соображений).

Сталин же вовсе не являлся сторонником ее отмены. Он колебался, не будучи специалистом в данном отношении. Не желал нарушать утвердившихся принципов построения социализма, но и не желал принимать сторону Троцкого. И в итоге, по его же словам, занял «центристскую» позицию. Писал: «Против «формального запрещения» шагов в сторону ослабления монополии внешней торговли на данной стадии не возражаю. Думаю все же, что ослабление становится неизбежным» [93, т.45] То есть просто констатировал сложившееся положение. Ленин выступил резко против. Он рассуждал не с точки зрения конкретной ситуации, а в принципе. Ослабление монополии рассматривал как прецедент фактической ее отмены. Указывал, что такое решение «сломит нашу туземную промышленность наверняка» — хотя это уже происходило. Разве не были губительными для русской промышленности заказы за границей паровозов, обмундирования, оружия? И Сталин спорить с Владимиром Ильичем не стал. Признал его правоту, 15 декабря отписал, что снимает «свои возражения против монополии внешней торговли, письменно сообщенные мною членам ЦК два месяца назад» [78].

Другим важным пунктом разногласий стал национальный вопрос. А он получился запутанным — дальше некуда. Ранее уже отмечалось, что по политическим причинам на территории рухнувшей Российской империи сложились две системы советских республик. Одна — автономные, входившие в состав РСФСР. Число их постепенно умножалось, статус автономий получили Якутия, Бурятия, Туркестан, крымские татары и т. д. Другая система — номинально независимые республики, связанные с РСФСР союзными договорами. Но и у них статус был различным. Договоры заключались в разное время, в разных условиях. Их содержание зависело от внешних, внутренних факторов и не только от них. А еще и от партийного «веса» и связей республиканских руководителей, от закулисных интриг. Например, Украина получила гораздо большую самостоятельность, чем Белоруссия. Сохранила собственное военное ведомство, наркомат иностранных дел, право прямых связей с другими государствами [27].

А в Закавказье возник вообще клубок противоречий. Азербайджан и Армения приняли советскую власть в целом доброжелательно. В Грузии же местная интеллигенция и социалисты все еще пытались поддерживать русофобские и националистические настроения. Тем не менее Грузия получила куда большие права, чем Армения и Азербайджан. Вдобавок во многих районах Закавказья население было смешанным. И еще с 1918 г., с момента разделения республик, между ними существовали территориальные споры и претензии. Наконец, это разделение вызывало крупные экономические проблемы и диспропорции, ведь до революции Закавказье было единым хозяйственным комплексом. Чтобы преодолеть эти нестыковки, сперва для Закавказья был создан общий партийный орган, Кавбюро во главе с Орджоникидзе, а в марте 1922 г. Грузию, Армению и Азербайджан объединили в Закавказскую республику.

Генуэзская конференция, выход большевиков на международную арену породили новые проблемы. Как общаться с иностранными правительствами? И с кем будут общаться иностранные правительства? С единым союзным государством? Или с каждой республикой по отдельности? Как торговать с заграницей? Как строить свою политику и экономику, вместе или порознь? Ленин являлся сторонником федерации. И началась подготовка по объединению республик. Но выявилось два центра противодействия: Украина и Грузия.

На Украине серапатистскую линию вели Раковский, Петровский, Антонов-Овсеенко. Ничего общего с национализмом их позиция не имела. Какой уж национализм, если Раковский был румынским евреем? Он даже по-русски говорил плохо, предпочитал французский, а украинского вообще не знал, «незаможних» крестьян путал с «незамужними». Устроился он на Украине вполне «по-европейски», жил во дворцах, на торжественных мероприятиях появлялся во фраке от лучших парижских портных, пил французские вина, курил дорогие сигары. Раковскому хотелось удержать самостоятельность, сохраненную за республикой, и еще больше расширить ее. Чтобы Украина сама эксплуатировала свои природные богатства, торговала ими в свою пользу (то есть на благо республиканского руководства). Сам Раковский станет блистать в Европе наряду с иностранными политиками. А «союз» ограничится тем, что Россия будет защищать Украину от внешних врагов.

В Грузии сепаратистское крыло представляли Мдивани, Махарадзе, Сванидзе, Орахелашвили, претендуя на то, чтобы строить «свой», особенный социализм, отдельный от России. Даже войдя в Закавказскую республику, Грузия сохранила значительную долю самостоятельности. И политической — здесь свободно действовали социалисты, и экономической. Она могла получать значительные выгоды в качестве транзитной базы кавказского экспорта, имея порты на Черном море, «сидя на трубе» нефтепровода Баку-Батум. Огромные выгоды сулила и роль «таможенного окна», «свободной экономической зоны». В середине 1922 г. в Тифлисе с разрешения ЦК компартии Грузии открылось даже отделение турецкого Оттоманского банка. И валютные операции пошли так бурно, что турецкая лира стала вытеснять грузинские и советские деньги. Впрочем, Оттоманский банк только по названию и по регистрации был турецким, он контролировался англо-французским капиталом [138]. Кстати, и сама по себе националистическая политика являлась неплохим «капиталом», позволяющим надеяться на поощрения со стороны Запада. И грузинская верхушка всячески стремилась отстоять свой особый статус.

10 августа 1922 г. для выработки проекта федеративного государства была создана комиссия под председательством Сталина. Центральную власть представляли Куйбышев, Молотов, Сокольников, Украину — Раковский и Петровский, Белоруссию — Червяков, Закавказскую республику — Орджоникидзе, отдельно Грузию — Мдивани, Армению — Мясников, Азербайджан — Агамалы-Оглы. Сталин, как уже отмечалось, был сторонником унитарного государства, а федерацию считал временной мерой на пути к такому единению. Но еще весной Ленин и большинство советского руководства высказались, что государство должно быть федеративным. И Иосиф Виссарионович стал действовать в этом направлении. Так, как он понимал федерацию. К 10 сентября им был выработан и предложен проект, который впоследствии получил название «автономизации». Республики должны были войти в РСФСР на правах автономных, получив равные права с Татарстаном, Башкирией и т. д.

Белоруссия, Армения и Азербайджан проект приняли. Но Украина и Грузия решительно отвергли и отстаивали принцип даже не федерации, а конфедерации. По их предложениям, общей для советских республик должна была стать только оборона и охрана границ, а в экономике и прочих вопросах они сохранили бы полную самостоятельность [27]. Троцкий остался в стороне от этих баталий, никак не выражая свое отношение к ним. Хотя нетрудно увидеть, что проект конфедерации отстаивали «его» люди.

А в сентябре вернулся к работе и вмешался в спор Ленин. Идея Сталина ему решительно не понравилась. Хотя Владимир Ильич и не счел ее какой-то вопиющей «ересью». Указывал: «Сталин немного имеет устремление торопиться». Писал, что проект «автономизации» породили «торопливость и администраторское увлечение Сталина, а также его озлобление против пресловутого «социал-национализма» [93, т.45]. Ленин полагал, что подобная модель ущемляет национальные права республик и предложил вместо нее «союз равных» с сохранением возможности выйти из него. Правда, он и в этом отношении оговаривался, что «признание права на развод не исключает агитации в том или ином случае против развода», но само это право считал обязательным.

В спорах с оппонентами Сталин весьма агрументированно обосновывал свою точку зрения. Реализация его схемы воссоздавала единую могучую державу. Этого требовала и экономика — восстановления хозяйственного комплекса прежней России. В противном же случае возникала несуразица. Несколько народов получали республики, равноправные с Россией. А чем были хуже те же татары, башкиры, калмыки? Почему было и им не потребовать статуса равноправных республик с «правом на развод»? И пошел бы полный разброд. Но Ленин стоял на своем. И дело касалось, конечно, не ущемления прав тех или иных наций. Схема «союза равных» требовалась для его планов «мировой революции». Предполагалось, что европейские и азиатские государства, свергая капитализм, смогут присоединиться к союзу. Войти в состав Российской Федерации вряд ли пожелают, сочтут для себя обидным. А примкнуть на равных — почему бы и нет? И в итоге когда-нибудь возникнут «Соединенные Штаты Мира», о которых Ленин писал еще в 1915 г. (противопоставляя идее Троцкого о «Соединенных Штатах Европы») [93]. Для Владимира Ильича подобные соображения были гораздо важнее укрепления внутреннего единства государства. Ведь и в конце своего жизненного пути он считал победу социализма в одной стране только временным явлением — а окончательно и бесповоротно социализм сможет утвердиться, когда его поддержат «пролетарии» западных держав.

Что ж, Сталин и в этом вопросе на обострение с учителем не пошел. Уступил. И был выработан компромиссный вариант. Но все же не конфедерация, как хотелось Раковскому и Мдивани. Часть полномочий республики передавали центральной власти. Над республиканскими должны были стоять федеральные органы. В целом восторжествовала схема Ленина, несмотря на все свое несовершенство. Те республики, которые успели стать автономными, так и остались ими. А те, кому выпало стать равноправными, объединялись в Союз Советских Социалистических Республик. 6 октября этот проект был принят ЦК партии.

В это же время завершилась короткая история Дальневосточной республики. Под давлением американцев и англичан Япония обязалась не позднее 1 ноября вывести последние контингенты войск из России. Большевики к этому подготовились, стянули крупные группировки войск под прозрачной маскировкой самостийных «партизан». Противостоять таким силам 9 тыс. белогвардейцев Дитерихса были не в состоянии. Едва японцы начали эвакуацию своих частей, красные перешли в наступление. Сломив оборону, 25 октября вошли во Владивосток. А 13 ноября Народное собрание ДВР отменило «демократическую» конституцию, подало прошение о вхождении в состав РСФСР. Уже 14 ноября «просьба была удовлетворена».

Однако с Украиной и Грузией «воссоединиться» в Союз оказалось не так просто. Группы Раковского и Мдивани продолжали качать права, все еще силились расширить свои полномочия в сторону конфедерации. Тифлисские лидеры выдвигали теперь требования, чтобы их республика вошла в Союз отдельно, а не в составе Закавказской (где она получалась автономной, без «права развода»). Грозили в противном случае расторгнуть достигнутые договоренности. Между грузинскими цекистами и руководством Кавбюро бушевали споры и скандалы [27, 138].

Но, между прочим, внедрившийся в историческую литературу эпизод, как некий Кабахидзе назвал Орджоникидзе «сталинским ишаком» и за это получил пощечину, истине не соответствует. Подобная трактовка была придумана троцкистами и подхвачена западными историками. Случай с пощечиной вообще не был связан с политическими спорами и имел сугубо личный характер. При расследовании его описал в своих показаниях Рыков. Кабахидзе являлся старым большевиком, некогда товарищем Орджоникидзе, который заехал к нему домой (где находился и Рыков). Хозяин принялся брюзжать на Орджоникидзе — дескать, ты теперь «генерал», вон какую лошадь имеешь, кормишь ее на казенный счет, а я не могу себе этого позволить. Потом добавил что-то по-грузински, гость побледнел от оскорбления и дал ему по физиономии [138]. А Кабахидзе состряпал донос в ЦКК. Впрочем, и без этого «грузинские товарищи» завалили Москву жалобами и кляузами на Орджоникидзе. Дошло до Ленина. Была создана комиссия под руководством Дзержинского, но никакого особого криминала в деле не нашла. Ограничились проработками, мелкими взысканиями.

30 декабря 1922 г. был созван I съезд Советов СССР, который принял Декларацию об образовании СССР, подписал и утвердил союзный договор между четырьмя республиками: РСФСР, Украиной, Белоруссией и Закавказской федерацией. Однако произошло это уже без Ленина. А «грузинское дело» — казалось бы, рядовое, в первые годы советской власти такие возникали во множестве, получило в истории неожиданное и дурно пахнущее продолжение.

 

54. Кто был автором «политического завещания Ленина»?

В ноябре 1922 г. состояние Ленина снова стало ухудшаться. Врачи опять предписывали отдых. Недельный отпуск в Горках не помог. Физические страдания привели к депрессии. И Ленин принимает решение уйти в отставку. 15 декабря он диктует письмо Сталину для членов ЦК: «Я кончил теперь ликвидацию моих дел и могу уезжать спокойно» [93]. Но и с отставкой уже не сложилось. Возможно, принимая такое решение, Ленин перенервничал, и в ночь на 16-е грянул второй инсульт. Состояние вождя было критическим, и 18 декабря пленум ЦК специальным постановлением возложил на Сталина персональную ответственность за соблюдение режима лечения и содержания, установленного врачами, потому что этот режим постоянно нарушался.

О событиях, развернувшихся вокруг больного Ленина, написана масса литературы. Книги, монографии, статьи. Но почему-то почти все авторы не уделяют должного внимания одной из главных фигур этой драмы — Крупской. Ее, кстати, вообще принято недооценивать в истории. Изображать серенькой, незаметной женщиной, существующей не сама по себе, а только «при» Ленине. Как бы его тенью. Тихая добрая бабушка, эдакий «божий одуванчик», вечно несчастная, вызывающая сочувствие. То она тащится за Владимиром Ильичем в ссылку, то скитается в эмиграции, помогая в черновой работе, то хлопочет возле раненого мужа, то возле больного. Исследований о Крупской нет. Главный источник информации — ее собственные мемуары, которые тоже посвящены не собственной персоне, а Ленину. А себя она изобразила как раз такой, скромной и верной его помощницей [86].

Хотя в реальности она была весьма энергичной и деятельной особой. У нее была какая-то своя жизнь. Например, есть версия, что разрыв Ленина с Парвусом и переезд из Мюнхена в Лондон в 1902 г. был вызван вовсе не политическими причинами, а тем, что Израиль Лазаревич слишком уж близко сошелся с Надеждой Константиновной. Он ведь был изрядным любителем по женской части, а Крупская тогда была очень даже миловидной смазливенькой дамочкой. И… только ли физически Парвус с ней сошелся? Орден иллюминатов, к которому принадлежали Парвус, Троцкий, Ларин и др., в отличие от других масонских структур, придавал огромное значение женщинам. К нему принадлежали, например, Клара Цеткин, Роза Люксембург — обе были подругами Крупской.

У нее были свои, вполне определенные взгляды. Допустим, Ленин в национальном вопросе не проявлял особой принципиальности. Когда требовалось, выступал против «русского шовинизма», когда требовалось — называл себя «великоруссом». Не кто иной как Ленин выдвинул на пост наркома по делам национальностей Сталина, отнюдь не русофоба. И до конца своего правления считал, что Сталин на этом посту вполне на месте. Последний раз защищал его как наркомнаца на XI съезде, в марте 1922 г. [93]. Но откройте мемуары Крупской, и вы увидите, что она постаралась выпятить только русофобские цитаты мужа.

Не была она и скромненькой тихой «бабушкой». В Наркомпросе проявила себя очень активно, помогая Луначарскому крушить русскую культуру. Именно Крупская лично возглавляла кампанию по запрещению, изъятию из библиотек и уничтожению книг Льва Толстого, Достоевского и прочих «реакционеров». Если до марта 1919 г. личный секретариат Ленина контролировал Свердлов, то позже его стала прибирать под свое влияние Надежда Константиновна. Хотя и не имела на то никаких официальных полномочий. Но Фотиева, Гляссер и прочие секретари и секретарши вождя должны были заслужить расположение его жены, подстраиваться к ней. По мере усиления болезни, по мере того, как Владимир Ильич все больше работал дома, это влияние усиливалось. А для жены Сталина Аллилуевой оно в 1921 г. обернулось вдруг исключением из партии, другие секретари и секретарши проголосовали.

Напомним и о попытках Крупской провернуть интригу против Сталина осенью 1921 г. А уже позже, после смерти мужа, она выдвинется даже на самостоятельную политическую роль, предъявит претензии на право трактовать «ленинизм» и поучать «ленинизму». Выступать будет неумело, не имея достаточного опыта, но очень уверенно и энергично. Причем выступать в рядах троцкистско-зиновьевской оппозиции. Вот и закрадывается подозрение, а была ли Надежда Константиновна и раньше всего лишь «серенькой» женой и помощницей Владимира Ильича? Когда стоически путешествовала с ним из страны в страну, когда почему-то терпеливо сносила его шашни с Инессой Арманд? Возможность оставаться рядом с ним оказывалась важнее. А для Парвуса и иже с ним такая фигура рядом с Лениным была бесценной. Подсказать, посоветовать, поддержать не одно, а другое мнение. «Ночная кукушка», она ж ненавязчиво, исподволь, кого хочешь «перекукует»…

Когда пленум ЦК 18 декабря 1922 г. принимал решение о строгом соблюдении режима для больного Ленина, то главной нарушительницей являлась как раз Крупская. Но она проигнорировала и предписания врачей, и решение пленума. Например, 21 декабря записала под диктовку мужа письмо Троцкому о монополии внешней торговли [93]. В ночь с 22 на 23 произошло дальнейшее ухудшение, паралич руки и ноги… Потом состояние больного несколько стабилизировалось. И врачи разрешили Ленину немножко работать, при удовлетворительном самочувствии диктовать по 10 минут в день. Сочли, что это «наименьшее из зол» поможет ему преодолеть моральный упадок, ощущение ненужности и беспомощности.

Но было уже предельно ясно, что полностью здоровье не восстановится, что к прежней роли лидера Ленину вернуться не суждено. И возле больного закрутился клубок интриг. Пропахшая лекарствами квартира Ленина, маленький мирок, где вся жизнь, казалось бы, сосредоточилась около постели парализованного вождя, превращается с этого момента в арену закулисной борьбы, которая и выплеснулась в пресловутых диктовках «политического завещания». Но стоит учесть, что изначально эти диктовки не назывались «завещанием». И их вообще не рассматривали в качестве единого целого. Та трактовка, которая сейчас считается «общепризнанной», выработалась в ходе дальнейшей борьбы за власть. Она была принята на Западе. А во времена Хрущева утвердилась и в СССР. Без проверок, без критики. Поскольку утверждалась в ходе антисталинских кампаний. Но, например, профессор В. А. Сахаров, осуществивший весьма детальное и обширное исследование [138], выразил сомнение, что часть этих работ принадлежит Ленину.

Деятельность в данном направлении началась с очень многозначительного факта. С того, что в конце декабря одна из секретарш Владимира Ильича была вдруг отстранена от своих обязанностей. Кто? Аллилуева! То есть в составе секретариата она осталась, но для диктовок ее больше не вызывали и не привлекали. И лишь после этого стали рождаться работы «завещания». Они представляют собой машинописные копии, никем не заверенные, нигде не зарегистрированные. Без каких-либо пометок Ленина и других должностных лиц, входящих, исходящих номеров и т. п. Подлинников стенограмм нет.

Привлекались к этой работе (и подтверждали ее своими свидетельствами) только те работницы секретариата, которые относились к «команде Крупской» — Гляссер, Володичева, Фотиева. В. А. Сахаров обратил внимание на несоответствие датировок некоторых документов с «Журналом дежурных врачей». В ряде случаев в тот день, которым датирована работа, «Журнал дежурных врачей» указывает на плохое самочувствие Ленина и ни о каких диктовках не упоминает. А другой документ, «Журнал дежурных секретарей», после отстранения Аллилуевой (которая вела его весьма аккуратно) стал заполняться небрежно, с многочисленными пропусками, оставлением чистых страниц, вписываниями задним числом [138]. Ну а в политический обиход документы «завещания» вводились вовсе не одновременно. Как будет показано в следующих главах, они вбрасывались по одному в течение всего 1923 года. Вбрасывались Крупской…

Впрочем, доказательств того, что Ленин не диктовал этих работ, тоже нет. И не может быть. К тому же, коммунистические руководители того времени, в том числе Сталин, не опровергали и не пытались ставить под сомнение авторство Ленина. Но ведь этот вопрос и не является принципиально важным! Достаточно вспомнить, в каком состоянии находился Владимир Ильич! Любой врач, да и вообще любой человек, которому доводилось общаться с больным, перенесшим тяжелый инсульт, подтвердит вам, насколько сильно этот недуг калечит личность. Пострадавший становится совсем «не тем» человеком, каким был прежде. Очень раздражительным, обидчивым. И легко программируемым. Поддается внушению со стороны окружающих, болезненно зацикливается на каких-то пунктах.

И именно это мы находим в работах «политического завещания». Вести такое внушение мог только один человек. Крупская. Она единственная имела постоянный доступ к мужу в любое время дня и ночи. Она определяла характер его окружения, темы разговоров вокруг него. Но нельзя исключать и того, что диктовки, порожденные этими влияниями, потом дополнительно правились и редактировались. Реальных претендентов на перехват власти зимой 1922/23 г. было два. Сталин и Троцкий. Так что совсем не трудно определить, на кого работала Надежда Константиновна. При этом она постоянно апеллировала за помощью к Каменеву и Зиновьеву. Двум деятелям, которые, как и Лев Давидович, тоже были связаны с «мировой закулисой». Вывод напрашивается…

В целом работы, которые принято объединять под названием «политического завещания», весьма разнородны и неоднозначны. Например, статью «Как реорганизовать Рабкрин» исследователи считают достаточно продуманной и логичной [138]. Статья «О кооперации» была шумно разрекламирована при Горбачеве в связи с кампанией создания кооперативов. Выдергивалась цитата, что «строй цивилизованных кооператоров» — это и есть социализм, и объявлялось, что хаос торговых кооперативов — истинный «ленинский путь развития». На самом деле, если рассматривать не цитату, а всю работу, то видно, что ничего общего с рыночными отношениями она не имеет. Ленин снова вернулся к идеям Ларина и Троцкого о «коммунизации» крестьян, только назвал ее «кооперацией». Предлагается тотальное «кооперирование в достаточной степени широко и глубоко русского населения». Крестьянские кооперативы создаются «на государственной земле при средствах производства, принадлежащих государству», при «обеспечении руководства за пролетариатом по отношению к крестьянству» [93, т. 45]. По сравнению с прежними моделями Ларина смягчение состоит лишь в том, что не говорится о полном обобществлении всего личного имущества. И в статье «О кооперации» изложена та самая схема, по которой в конце 1920-х будет осуществляться коллективизация.

В статье «О придании законодательных функций Госплану» Ленин расшаркивается перед Троцким. Дескать, «эту мысль выдвигал т. Троцкий, кажется, уже давно. Я выступал противником… но, по внимательном рассмотрении дела я нахожу…» Правда, имеются важные оговорки. Ленин готов соглашаться со Львом Давидовичем лишь до определенной степени — не до такой, чтобы отдать ему Госплан и предоставить права экономического диктатора. Но самыми скандальными стали три работы. Так называемое «Письмо к съезду» (датированное диктовками от 23–24.12.1922 г.), «К вопросу об национальностях или об «автономизации» — датированное 30.12, и так называемое «Добавление к письму от 24 декабря» — датированное 4.01.1923 г. «Так называемые» — потому что никаких заголовков письмо и добавление к нему не имели. Заголовки к ним «приклеились» позже, в ходе антисталинской борьбы, но при Хрущеве были помещены в ПСС в качестве «официальных».

В первом письме (которое вовсе не предназначалось для съезда) Ленин поливает грязью пятерых главных соратников. Показывает, что никто не может его полноценно заменить. Но нельзя не заметить, что грязь распределилась неравномерно. Зиновьева и Каменева Владимир Ильич ткнул вдруг носом в давний «октябрьский эпизод», когда они в 1917 г. опубликовали несогласие с планом вооруженного восстания. Причем Ленин подчеркивает, что этот эпизод «конечно, не является случайностью». Бухарина и Пятакова он относит к «молодым». Следовательно, неконкурентоспособным. Бухарина уничтожает совершенно, указав, что «его теоретические воззрения очень с большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским». Но Бухарин-то как раз и был теоретиком! Если его теории не марксистские, то что у него остается? Пятаков — слишком увлекается администрированием, «чтобы на него можно было положиться в серьезных политических вопросах».

Сталин и Троцкий названы «двумя выдающимися вождями». Но о Сталине Ленин отзывается, что он «сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью». О Троцком же сказано: «Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК», отличается «выдающимися способностями». А критика построена так, что как бы и оправдывает его недостатки. «Небольшевизм», оказывается, нельзя ставить ему в вину. Отмеченные самоуверенность, «чрезмерное увлечение чисто административной стороной дела» — это не только недостатки, но и достоинства. Словом, он получается самой выигрышной фигурой.

Работа «К вопросу о национальностях и «автономизации» датирована 30 декабря. Тем самым днем, когда I съезд Советов СССР принимал Договор и Декларацию об образовании Советского Союза. Поэтому название выглядит просто нелепо. Проект «автономизации» был похоронен уже 3 месяца назад! Образование государства осуществлялось на тех принципах, которые были приняты Октябрьским пленумом ЦК с участием самого Ленина. Значит, кто-то (и ясно, кто именно) его обманул. Внушил, что Сталин, пользуясь его отсутствием, снова протаскивает «автономизацию». В статье Ленин неожиданно выдвигает странный тезис о противопоставлении национализма «больших наций» и «малых наций» — «малые нации» автоматически признаются «угнетенными». Хотя в действительности сплошь и рядом бывает обратное, колонизаторы по отношению к угнетенным составляют меньшинство. Но национализм «малых народов» берется под защиту с такой яростью и упорством, что В. А. Сахаров высказал предположение, не участвовали ли в составлении и редактуре представители того «малого народа», который всегда выставляет себя «угнетенным» [138].

Вовсю будируется «грузинское дело» — несмотря на то, что оно явно не заслуживало подобного внимания и было уже закрыто. Из текста отчетливо видно, Ленина настроили таким образом, чтобы повернуть все дело против Сталина (который, кстати, требовал более строгого наказания Орджоникидзе, чем вынесло Политбюро). А по своему духу статья дико русофобская. Употребляются выражения, вроде «истинно русского человека, великороса, шовиниста, в сущности подлеца и насильника». Осуждается «роковая роль Сталина», к нему относится эпитет «шовинистическая великорусская шваль», поясняется, что и грузин может быть «грубым великорусским держимордой». Достается и Дзержинскому. С какой-то стати Ленин полагает, будто Феликс Эдмундович скрыл некие факты, смягчил тона. Указывается, что и поляк, пожив среди русских, может стать великорусским шовинистом. Резюме: «Прямыми ответственными за всю эту великорусскую националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского» [93, т.45]. В общем — откровенный бред, воспринятый с чужого голоса и преломленный больным мозгом.

Наконец, добавление к «Письму к съезду», датированное 4 января. Тут уже прямым текстом — «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.». Обвинение в грубости в устах Ленина выглядит довольно смешно. Поскольку сам он никогда не отличался вежливостью и не выбирал учтивых выражений. Возьмите хотя бы цитаты, приведенные в предыдущем абзаце. Логикой эта работа тоже не блещет. Если «грубость» допустима в общении между коммунистами, то разве Генсек общается не с коммунистами? Зато это обвинение прямо цитирует Крупскую. Именно она постоянно жалуется Ленину на грубость Сталина по отношению к ней.

Любопытно и то, что в данных «письмах» Ленин в качестве главной опасности выделяет «раскол» в партии. И требует всеми мерами избежать его. Несмотря на то, что сам он никогда не боялся расколов, то и дело громя то одну, то другую оппозицию. Теперь же вдруг озаботился, что к расколу может привести наличие двух «выдающихся вождей». А в общем контексте выходит, что ради предотвращения раскола следует пожертвовать Сталиным и любой ценой не обижать Троцкого. Идти на поводу у троцкистов.

Записи в «Журнале дежурных секретарей», свидетельства секретарш и других участников событий подтверждают, что Надежда Константиновна гнула свою линию упорно и настойчиво. Ленин раз за разом возвращается все к тому же «грузинскому делу», зацикливается на нем. Напоминает о нем 30 января, 5 февраля и т. д. Требует поднять дело, взять у Дзержинского материалы. А Феликс Эдмундович эти материалы ленинским секретаршам сперва не дает. Отвечает, что вопрос рассматривался на Политбюро, поэтому документы он может представить только с разрешения Политбюро. Вот и дополнительный повод подогреть раздражение в отношении Сталина и Дзержинского! Скрывают!

Доходит до того, что Ленин допрашивает своих секретарш, в каком состоянии грузинское дело. Ему отвечают уклончиво — «с вами запрещено говорить о делах». Он настаивает: обо всех делах запрещено или только об этом? Секретарша пытается выкрутиться — «о текущих делах». Владимир Ильич тут же цепляется к слову — ага, мол, значит, это дело считают всего лишь «текущим»? [93, т. 45] В результате этой возни материалы выдаются, и создается комиссия, которая состоит из работников ленинского секретариата. Что уже совсем ни в какие рамки не лезет. «Грузинское дело» расследовала комиссия Дзержинского, разбирало Политбюро, а теперь группа секретарей и секретарш начинает «независимое расследование» в ленинской квартире. Кто задает тон в этой комиссии, догадаться не трудно.

Но Крупская достает мужа и жалобами на личные обиды со стороны Сталина. Между прочим, эта история тоже выглядит «своеобразно». Обида-то случилась еще в декабре! Когда Крупская 21-го числа, вопреки постановлению пленума ЦК, приняла диктовку письма к Троцкому. Сталин, которого пленум назначил ответственным за соблюдением режима лечения, сделал Надежде Константиновне выговор о партийной дисциплине. Она учинила скандал (случайное ли совпадение — ухудшение состояния Ленина с 22 на 23 декабря?) И вот об этой старой, декабрьской обиде, Крупская напоминает и жалуется мужу в феврале, марте. Причем, как вспоминала М. И. Ульянова, Надежда Константиновна устраивала дикие сцены, «была не похожа на себя, рыдала, каталась по полу» [78].

И 5 марта Ленин диктует сразу две записки, Троцкому и Сталину. Троцкому предлагает взять на себя защиту «грузинского дела» на пленуме ЦК. А Сталину указывает, что слова, направленные против жены, направлены и лично против него, требует извиниться и угрожает порвать всякие отношения. В копиях эта записка адресуется Каменеву и Зиновьеву. А отправку для Сталина Крупская задерживает на два дня! [93, т. 45] Немедленного извинения Ленин не получает и не может получить! Хотя с Троцким связываются запросто, по телефону. И он по телефону дает ответ. Но Лев Давидович то ли не готов к драке, то ли считает «грузинское дело» слишком мелким и сомнительным, чтобы связываться с ним, — только опозоришься. Ссылаясь на нездоровье, отказывается от такой «чести». Тогда 6 марта Ленин пишет Мдивани, что сам будет готовить записку и речь по «грузинскому вопросу».

К Сталину адресованная ему записка попадает только 7 марта. И немало удивляет его. Ну а как тут не удивиться, если ему напоминают об эпизоде, случившемся два с лишним месяца назад? Володичевой, которая принесла записку, он тут же диктует ответ: «Недель пять назад я имел беседу с т. Н. Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: «Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим, нельзя играть жизнью Ильича» и пр. Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое «против» Вас… Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут, да и не могло быть. Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я могу их взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя «вина» и чего, собственно, от меня хотят».

М. И. Ульянова вспоминает, что ответ Ленину «решили не передавать». Кто решал? Понятно кто. В. А. Сахаров обратил внимание и на планировку квартиры Ленина. Все истерики с катаниями по полу, все телефонные переговоры никак не могли остаться незаметными и неслышными для больного. Видимо, их и не старались скрыть, иначе трудно объяснить агрессивную записку к Сталину. Но Крупская перестаралась. Эмоции и волнение доконали Ленина, 7 марта у него случился третий инсульт. Который окончательно вывел его из строя, лишил речи, а в значительной степени и разума. Или, может быть, она не перестаралась, а недостаралась? Ведь в случае летального исхода сочетание «последних» записок от 5 марта, к Троцкому и Сталину, стало бы мощным оружием в борьбе за власть. Но было так, как было. Ленин остался жив. Следовательно, остался номинальным лидером партии и государства. При прежних реальных лидерах. А возможность использовать Владимира Ильича в дальнейших играх была утрачена.

Кстати, Сталин воспринял ленинские выпады в свой адрес вполне здраво и спокойно. Известны его слова: «Это не Ленин говорит — это болезнь его говорит». Конечно, Иосиф Виссарионович знал, что в «завещании» говорила не только болезнь. Говорил кое-кто еще. Но Сталин ошибочно считал потуги Крупской всего лишь проявлениями личной неприязни к нему. И не считал для себя возможным, тем более в такой момент, опускаться до выяснения отношений с вздорной женщиной.

 

55. Почему стал сокращаться террор

Массовый террор с повальными расстрелами пошел на убыль с весны 1922 г. Но не из соображений гуманности. По изначальным проектам Лурье и Троцкого дешевую продукцию, которую можно будет гнать на экспорт, должны были производить «трудовые армии» и объединенные в коммуны крестьяне. Однако этих планов осуществить не удалось. Зато гребли и продолжали грести арестантов. Одних отправляли на тот свет, другие влачили жалкое существование в концлагерях. Система этих лагерей переживала кризис. По всей стране в 1921 — первой половине 1922 г. с питанием было худо. И заключенные умирали от голода, перебивались на скудных пайках из отбросов, в некоторых городах открыто собирали милостыню. А вдобавок пришел нэп с восстановлением товарно-денежных отношений. Госплан и ВСНХ стали требовать перевода мест лишения свободы на самоокупаемость. Пытались перевесить их на местные бюджеты, но там было хоть шаром покати. Использовать заключенных на каких-то работах? Из-за разрухи повсюду царила безработица. Но выгодную возможность заменить лагерниками «трудовые армии» нашли на Севере. Через Архангельск шла международная торговля, а рядом был лес, важнейший валютный товар. Поэтому с мая 1922 г. поголовные расстрелы всех, кого присылали в Северные лагеря, прекратились. Вместо этого стали использовать людей на лесоповале. В том же году было принято постановление о ликвидации местных концлагерей, разбросанных по всей стране. Их содержание признавалось невыгодным, а заключенных, которые в них содержались, стали вывозить на Север.

Как описывали очевидцы, для тех, кого присылали в Архангельск и Холмогоры из других мест, условия содержания сперва казались неплохими. На Юге и в Поволжье вымирали деревни, а на Севере сохранялись большие склады консервов, завезенных еще при царе и при белых. По бесхозяйственности или из-за трудностей с транспортировкой их никуда не отправляли, и из этих запасов кормили заключенных. Прибывшим из голодных районов это казалось «роскошью». Бараки, построенные при англичанах, были переполненными, но хотя бы добротными и теплыми. Да и сроки заключения в то время давались небольшие — 3 года, 5 лет. Однако все это перечеркивалось варварским обращением с людьми. В Северных лагерях к заключенным продолжали относиться как к смертникам. Только сперва предстояло использовать их физическую силу, чтоб «добро не пропадало». Один из основателей лагерей, чекист Угаров, любил говорить: «У нас, большевиков, такой принцип: если человек не годен к работе — расстрелять. Это не богадельня» [52].

Сама долгая перевозка на Север многих сводила в могилу. А чтобы попасть в Холмогорский лагерь, от железной дороги предстоял еще пеший переход в 80 верст. Добирались не все. По прибытии на место этап выстраивали и приказывали раздеться догола для обыска — при любой погоде, под дождем или на морозе, мужчин и женщин вместе. Хотя обыск был чисто формальным. Главным было отобрать мало-мальски ценные вещи и поиздеваться. Осматривали, заставляли мерзнуть, щупали. Попутно надзиратели приглядывали себе женщин для личного пользования. Особой свирепостью выделялся холмогорский комендант Бачулис. Заключенных он разделял на десятки, за провинность одного расстрелу подлежали все десять. Работа устанавливалась по 14 часов в сутки. Однажды комендант, увидев, как заключенные сели передохнуть, без предупреждения приказал открыть по ним огонь [76].

Применялись различные виды наказаний — порки, «темный карцер», «холодная башня», ставили «на комар» — обнаженную жертву привязывали к столбу на расправу кровососущим насекомым. Могли привязать на час, а могли и до смерти. Не меньшим зверем был комендант Архангельского лагеря Смоленский. По его имени были названы суковатые палки — «смоленки», которыми насмерть забивали штрафников. Зимой нередко замораживали — голого человека поливали водой или бросали в подвал, набитый снегом.

Приток из лагерей Южной и Центральной России был большой. А кроме тех, кто уже сидел и теперь отправлялся на Север, в 1922 г. прошли многочисленные процессы по делам Церкви, потом начались суды над эсерами и меньшевиками. И в лагеря хлынули новые потоки осужденных. Поэтому в дополнение к Архангельскому и Холмогорскому в конце 1922 г. был создан третий лагерь, в Пертоминске. Он считался «штрафным», еще более строгим, чем два других. Тут заключенных держали в кельях старого монастыря, которые вообще не отапливались. И никаких нар не было, спали на полу. Не было здесь и запасов продовольствия. Кормили одной лишь сухой рыбой, а вместо воды часто предоставляли пользоваться снегом. Те, кто имел несчастье попасть сюда, мерли, как мухи.

Во всех трех лагерях свирепствовали болезни. Да и работа косила людей так же верно, как расстрелы. Ни у лагерного руководства, ни у заключенных еще не было никакого опыта в лесоповале. Не хватало инструментов, людей гнали в тайгу без подходящей одежды, требуя трудиться на износ и задавая с потолка «уроки». Покалеченных, обессилевших и обмороженных порой пристреливали на месте. «Уроки» не выполнялись. За это следовали жестокие наказания. Но и все результаты труда пошли насмарку. По той же неопытности деревья валились некондиционные, не в сезон, должным образом не обрабатывались. Или рубили так, что невозможно было вывезти. Когда выяснилось, что выработка почти нулевая, лагерное начальство отыгралось на заключенных. Покатились расстрелы за «саботаж», чтобы и на будущее проучить, и перед Москвой оправдаться. Впрочем, с показателями самоокупаемости и прибыльности на первый раз удалось выкрутиться. Руководство лагерей втихаря захватило бесхозные лесосклады, оставшиеся еще от прежних хозяев. И хранившуюся там древесину представило как продукцию своих учреждений. Она была оприходована хозяйственными органами ГПУ, от них передана в ведение Наркомвнешторга. И отправлена на экспорт. Спорить и уличать в краже никто не посмел.

В северных глухих местах лагерное начальство и надзиратели вообще были уверены в своей безнаказанности. Вели себя, как царьки. В гостиницах и трактирах ближайших городов закатывали грандиозные гулянки с пальбой, битьем стекол. Каждый чекист имел по одной, а то и по несколько наложниц из заключенных — у него были «кухарка», «прачка, «уборщица» и т. п. И если выбор падал на какую-то женщину, свои же подруги умоляли ее не отказываться, чтобы не попасть под расправу всем «десятком». С такими наложницами устраивали групповые оргии, играли на них в карты. Вели свой «бизнес», сбывая налево продукты и другие материальные ценности, отпущенные на заключенных. Или отобранные у заключенных. В Холмогорах процветал и другой «бизнес» — тут скопилось множество вещей расстрелянных, и через местных перекупщиков их реализовывали, отправляя на базары в разные города.

Из Северных лагерей некоторым удавалось бежать. Немногим, но удавалось. Кому-то посчастливилось добраться до финской границы. Кто-то угонял лодку и, если везло, в море подбирало не советское, а иностранное судно. Такие спасшиеся старались за рубежом привлечь внимание к происходящим на Севере ужасам. Но ничего не получалось. Свидетельства беглецов публиковали только малотиражные эмигрантские издания. Иностранцам это оказывалось не интересно. Эмигрантские организации распространяли призывы к западным фирмам бойкотировать советский лес — с доказательствами, что он оплачивается кровью и жизнями заключенных. Но уж это получалось для зарубежных бизнесменов тем более не интересно. Поставки дешевой русской древесины были слишком выгодны для них. А кровь и жизни были тоже русскими, стоило ли принимать их в расчет?

Деловые, политические, дипломатические связи Запада с большевиками развивались очень успешно. Вслед за Германией и другие державы встали на путь официального признания советского правительства. А если США его не признавали, то американские банкиры и бизнесмены прекрасно обходились и без этого. После Генуи большевиков пригласили на Гаагскую, Лозаннскую международные конференции. И 10 мая 1923 г. эмигранты предприняли самую радикальную попытку «разбудить» мировую общественность. В Швейцарии был убит В. В. Воровский — один из тех, кто вместе с Парвусом, Ганецким, Ашбергом и пр. ведал тайными связями партии. Он стал полпредом в Италии, возглавлял в Лозанне советскую делегацию. Убили его Конради и Полунин, сотрудники Российского Красного Креста. Именно в эту организацию стекались свидетельства о зверствах красного террора. И два молодых человека специально пошли на громкий теракт, чтобы привлечь всеобщее внимание к событиям в России.

Конради и Полунин выступали как одиночки, но в тесном контакте с ними действовал лидер октябристов А. И. Гучков, подключились и другие эмигрантские организации. Были привлечены прекрасные адвокаты. Когда над террористами начался суд, защита превратилась в обвинение. Были представлены многочисленные свидетельства и документальные доказательства преступлений большевиков (в ходе сбора и систематизации этих доказательств была написана знаменитая книга С. П. Мельгунова «Красный террор в России» [103]). Расчет строился на том, что такой процесс будет широко освещать пресса. И неужели мир не дрогнет, неужели не ужаснется? Неужели не произойдет поворот в общественном сознании?

Доказательства и впрямь были настолько красноречивыми, что суд с триумфом оправдал обвиняемых. Но вот с мировым «общественным мнением» ничегошеньки не произошло. Сказалась общая закономерность манипуляций сознанием. Любое мельчайшее событие можно раздуть до непомерной величины. И любое крупное событие можно «затереть». В зависимости от того, что требуется силам, владеющим средствами массовой информации. Мир не дрогнул, не ужаснулся. И продолжил выгодные операции по грабежу России.

И все же масштабы зверств стали заметно сокращаться. Однако связано это было не с заграничными влияниями, а со сменой советского руководства. Нет, Сталин, конечно же, не был добреньким гуманистом. Продолжая линию Ленина (или считая, что продолжает), он признавал необходимым и закономерным уничтожение врагов революции. Но именно врагов. А террор в тех формах, в которых он внедрялся Свердловым и развивался Троцким, дошел до полного беспредела. И Сталин принялся наводить порядок. Пока — просто порядок. В чем, кстати, нашел деятельного союзника и помощника в лице Дзержинского. Удивительно? Только на первый взгляд. Дзержинский, как и Сталин, был человеком жестоким, но в пределах того, что считал революционной «целесообразностью». А в сложившейся системе двойных и тройных подчинений, личных покровительств, коррупции разные ветви карательного аппарата действовали уже фактически бесконтрольно.

Факты вскрывались самые вопиющие. Так, в Киеве была арестована чекистка Ремовер. В коридорах ГПУ она выбирала жертвы — из случайных людей, пришедших в это учреждение по каким-то делам, из вызванных свидетелей, из родственников, явившихся похлопотать за арестованных. Ремовер требовала от человека идти с ней, приводила в подвал, раздевала и убивала. И в общем потоке расстрелов, в массе вывозимых трупов ее «самодеятельность» долго оставалась незамеченной! А затерроризированные киевляне не смели поинтересоваться судьбой близких, ушедших в ГПУ и не вернувшихся. Поэтому к моменту, когда ее пристрастия обнаружились, Ремовер успела уничтожить более 80 человек [103]. Всплывали и другие случаи убийств, беззаконных арестов, грабежей. Снова и снова повторялись скандалы с информацией о пытках, изнасилованиях.

И в 1923 г. была создана комиссия ВЦИК для полной ревизии ГПУ. Результаты были удручающими. Один из ревизоров, Скворцов, застрелился, оставив письмо: «Поверхностное знакомство с делопроизводством нашего главного учреждения по охране завоеваний трудового народа, обследование следственного материала и тех приемов, которые сознательно допускаются нами по укреплению нашего положения, как крайне необходимые в интересах партии, по объяснению тов. Уншлихта, вынудили меня уйти навсегда от тех ужасов и гадостей, которые применяются нами во имя высоких принципов коммунизма». Другие члены комиссии оказались не столь впечатлительными, но тоже пребывали в шоке от собранных материалов. Ревизия выявила 826 только «самочинных» — то есть вообще ничем не обоснованных случаев расстрела людей. А сколько не выявила, сколько палачи сумели прикрыть теми или иными оправданиями, история умалчивает. Обнаружилась и масса иных безобразий [24, 149].

До Северных лагерей особого назначения комиссия ВЦИК тоже добралась. А здесь самые дикие «художества» даже и не прятались, не скрывались, местное начальство привыкло к полной вседозволенности. Вскрылись повальные злоупотребления, пьянки, разврат, спекуляция. А ведь Архангельск стал центром международных связей, все это получалось «на виду». И было решено три лагеря закрыть. А места заключения перенести на Соловецкий архипелаг, где имелись монастырские помещения, остатки прежнего хозяйства, природные условия затрудняли побег. Сколько людских потоков схлынуло в первые Северные лагеря в 1920–1923 гг.! Из Крыма, с Кубани, Терека, Туркестана, Кронштадта, потом сюда были отправлены заключенные из всех прочих ликвидируемых концлагерей, потом потянулись осужденные «церковники», социалисты. Из всех этих потоков к моменту ликвидации Северных Лагерей в июле 1923 г. в живых оставалось лишь около двух тысяч человек, которых и вывезли на Соловки. Еще один красноречивый пример приводит в воспоминаниях А. Клингер [76]. В Холмогорском лагере после его закрытия остались настолько большие склады мужского и женского белья расстрелянных, что его потом в течение многих лет присылали для заключенных на Соловки.

Наведение порядка шло жестко. Ряд садистов из числа «видных» большевиков, Белу Куна, Кедрова, его жену Майзель, Розалию Землячку, Евгению Бош признали ненормальными, упрятали на лечение в психбольницы. Аппарат ГПУ после ревизии подвергся значительному сокращению, по нему покатились расследования и грандиозные чистки. Была возбуждена целая серия уголовных дел сотрудников ГПУ и трибуналов.

Причем интенсивность этих чисток усугубилась еще одним фактором. Борьбой за власть между Сталиным и Троцким. Потому что большинство палачей красного террора были горячими сторонниками Льва Давидовича [2]. Кто как не он поощрял их кровавые вакханалии, давал им «работу» и возможность вознаграждать себя награбленным? Сама логика внутрипартийной борьбы требовала ослабить позиции конкурента в силовых структурах. Уволить за «троцкизм» было еще нельзя, однако таких обвинений и не требовалось. Подобные типы, избалованные безнаказанностью, вытворяли что хотели, и вину можно было найти без труда. Посылались все новые ревизии, выявляя хищения, взятки, «аморалку», злоупотребления служебными полномочиями… И в 1923–24 гг. весь аппарат карательных учреждений в значительной мере обновился. По воспоминаниям современников, в этот период изменился даже традиционный имидж «чекиста». Вместо грубых мясников и пьяных насильников костяк советских спецслужб составили «интеллектуалы» из недоучившихся студентов, примкнувших к большевикам юристов, из переведенных в «органы» советских чиновников и армейских комиссаров [103].

Многие «старые кадры», залившие кровью Россию, были осуждены за свои безобразия и расстреляны. В тех же самых подвалах, где недавно они сами стреляли в затылки, пошли «к стенке» бакинский палач Хаджи-Ильяс, «товарищ Люба», маньячки Брауде, Ремовер и еще десятки убийц. Многих просто поувольняли. Кого-то за различные провинности, кого-то по сокращениям штатов. Но у большинства палачей психика была уже надломлена, и они спивались, сходили с ума, кончали самоубийствами. Или тяга к убийствам и грабежам брала свое, становились бандитами, рано или поздно получая свою пулю. Что касается русских людей, которые оказались втянуты в деятельность машины террора, у них отмечалось еще одно специфическое явление. В начале 20-х на вокзалах, в поездах, на улицах наблюдались картины, когда «солдатика» или «матросика» начинало вдруг корежить, он бился в припадке и орал от навалившихся кошмаров. И люди уже знали — «много крови на нем», «чужая кровь его душит». Таких забирали в психушки, а чаще увозили и пристреливали без лишних хлопот.

Изрядная доля «старых кадров» доживала свой век на Соловках. Но уже в качестве заключенных. А. И. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» в качестве некоего «парадокса времени» красноречиво описывает, что вся внутренняя администрация Соловков состояла из «белогвардейцев» [148]. Но он писал свое произведение на основе лагерных слухов и сплетен, и достоверностью его «ГУЛАГ» вообще не отличается. А в воспоминаниях тех, кто сам сидел на Соловках, А. Клингера, Ю. Бессонова, отмечено совершенно другое: лагерная администрация состояла из чекистов, осужденных за различные преступления. О том же сообщала эсеровская газета «Революционная Россия» в № 31 за 1923 г.: «Администрация, надзор, конвойные команды состоят из чекистов, осужденных за воровство, истязания и т. д.» [103, 76]. Здесь они по-прежнему давали волю садистским наклонностям. Зверствовали, мордовали людей, замучивали до смерти самыми изощренными способами. Выслуживались в надежде, что власть оценит, простит прегрешения и вознесет на прежние высоты. Но ошиблись. В лагеря поехали проверяющие комиссии. И возникло дело о «белогвардейском заговоре». Вывод был сделан тот, что участники этого «заговора» ставили задачу опорочить своими бесчинствами советскую власть (да они и сами похвалялись перед заключенными — «здесь власть не советская, а соловецкая»). К «заговору» причислили 600 находившихся в лагерях штрафных чекистов, и в октябре-ноябре 1929 г. все они были расстреляны. Так и сошел в братские могилы «цвет» палачей красного террора. Сошел под маркой «белогвардейцев».

 

56. Схватка за власть

Когда тяжелый недуг выбил Ленина из строя, формально, по совокупности занимаемых постов, наибольший «вес» в партии и государстве имел Зиновьев. Он и раньше, при Ленине, если вождь плохо себя чувствовал, подменял его — потому что лучше других советских руководителей умел вести заседания. А с мая 1922 г. стал исполнять обязанности главы правительства, бессменно председательствовал на заседаниях Политбюро, Совнаркома. В то время существовала и определенная иерархия докладов на партийных съездах. И на готовящемся XII съезде главный, политический, доклад, был отдан Зиновьеву. Второй по рангу, организационный, делал Сталин. Третий, экономический, Троцкий.

Но было ясно, что Зиновьев только временно занимает первое место, в качестве «исполняющего обязанности». Пост лидера Коминтерна номинально считался очень высоким, выше государственных органов власти — точно так же, как российская революция считалась второстепенной по отношению к мировой. Но реально в Коминтерне заправлял не Зиновьев, а Троцкий и его люди. Зиновьев возглавлял также Северную Коммуну — однако Петроград был для него не опорой, а наоборот, уязвимым местом. Там его ненавидели, поскольку он развалил хозяйство, расплодил коррупцию, насажав на все теплые места своих родственников и знакомых [139]. На него шли жалобы из питерской парторганизации, на собраниях и митингах в его адрес звучала столь резкая критика, что Зиновьев старался на них не бывать. И вообще стал все реже возвращаться в Петроград, отдавая предпочтение «московским» должностям [138].

Словом, Зиновьев формально занимал место ведущей фигуры, а «в тени» разворачивалась борьба между истинными претендентами на власть. В преддверии XII съезда партии вышла книжка Радека «Товарищ Троцкий — создатель Красной Армии, организатор наших побед», где Лев Давидович воспевался в качестве главного вождя и гения, обеспечившего успехи гражданской войны. Эта публикация дала старт бурному рекламному потоку в печати, прославляющему Троцкого. Сам факт подобной кампании свидетельствует, что Льву Давидовичу подыгрывал и Бухарин. Прессу курировал он, и без его поддержки советские газеты не выступили бы столь дружно и уверенно.

В рамках предсъездовской кампании произошел и вброс первой «бомбы» «политического завещания». Сделано это было хитро. Фотиева, заведующая секретариатом Ленина, сообщила вдруг Сталину, что у Троцкого имеется письмо вождя, предназначенное для съезда. Запросили Льва Давидовича, почему он не проинформировал Политбюро о существовании столь важного документа? Он развел руками — дескать, не знал, для кого и для чего предназначалось письмо. То ли для публикации, то ли для узкого круга, воля Ленина на этот счет выражена никак не была. Поэтому просто положил документ в папочку до выяснения. Но это было отнюдь не «Письмо к съезду», как порой представляется в исторической литературе, это была статья «К вопросу о национальностях и «автономизации». Сперва была запущена только она [138].

Политбюро ознакомилось. И оказалось… в полном тупике. Работа была антисталинской, но по своей сути совершенно нелепой. Тем более в обстановке апреля 1923 г., когда и проект «автономизации», и «грузинское дело» давно были вчерашним днем. Спорили и рядили, что же делать с документом. Однако Фотиева подтверждала, будто это писалось для съезда. И было решено все же огласить работу. Но не на пленарном заседании, а на заседаниях по фракциям. Смысл подобной оговорки был в том, что статья доводилась только до делегатов съезда и оставалась секретной для гостей, представителей иностранных компартий и журналистов — которые допускались на пленарные заседания. И «бомба» не сработала. Протоколы и резолюции свидетельствуют, что ленинская работа вызвала отнюдь не возмущение «шовинизмом» Сталина и Дзержинского, а немалое удивление. Тем, что вновь поднимались проблемы, которые уже были преодолены. Нападки на Сталина и Дзержинского выглядели непонятными и необоснованными. Совершенно неожиданным для делегатов стал русофобский тон статьи. А уж тем более поощрение национализма «малых наций» — в партии такого никогда не допускалось. Общее впечатление примерно соответствовало словам Сталина: «Это не Ленин говорит, это его болезнь говорит». Иным образом объяснить статью не получалось.

Поэтому обсуждение работы Ленина в ходе съезда стало лишь эпизодом, смысла которого многие и не поняли, настолько он выглядел лишним, выпадающим из главного контекста событий. В троцкистской литературе позже внедрялась версия о триумфе Льва Давидовича. Мол, доклад его по рангу был третьим, но Троцкий сумел его сделать главным. Что ж, он был непревзойденным оратором и из своего доклада действительно сумел сделать «конфетку». Но рабочие материалы и протоколы съезда показывают, что какого-либо глобального резонанса эта «конфетка» не вызвала. И не могла вызвать. Ведь основную массу делегатов составляли партийные работники среднего звена, недавние военные, бывшие работяги. В экономических проектах, терминах, стратегических вопросах развития хозяйства они ничего не понимали. Впрочем, как и в политических тонкостях. Для них вся политика и экономика выражались сугубо в персональной плоскости — «кто»? За кем надо идти, кого слушать, кто им будет давать указания о дальнейших действиях?

И XII съезд стал триумфом отнюдь не Троцкого, а Сталина. Как по своим человеческим качествам, так и в роли руководителя он оказывался для партийной массы предпочтительнее Льва Давидовича с его высокомерием, позерством, «бонапартовскими» методами. Не мог не сыграть свою роль и «национальный вопрос». Русские коммунисты, конечно же, горячо поддерживали «интернационализм». Но на деле-то неужели им нравилось засилье «интернационалистов» и затирание русских кадров, их самих? Сталин в данном отношении выступал антитезой Троцкому. Коли уж на то пошло, даже оглашение работы Ленина «К вопросу о национальностях и «автономизации», где Иосиф Висарионович клеймился за «великорусский» шовинизм, могло лишь прибавить ему сторонников среди русских партийцев. Он получил мощную поддержку делегатов. И если прежде он оставался только высшим партийным функционером, который обеспечивал работу аппарата в отсутствие Ленина, то именно XII съезд сделал Сталина лидером «номер один» партии и государства.

Однако подобное положение устраивало далеко не всех. Сталин был «чужим» для партийцев из бывшей эмиграции. Не был заражен их космополитизмом, не знал иностранных языков, которыми они владели порой лучше русского, чувствуя себя «дома» в Швейцарии или Англии. Не понимал особенностей их взаимоотношений, когда даже политический противник может оставаться «своим», близким человеком. В эмиграции ведь и ссорились, и мирились, а все равно жили и тусовались вместе, в узких группировках. Это, кстати, отчетливо можно увидеть в мемуарах Крупской, вышедших в 1925 г., где она очень тепло отзывается о многих из тех, чьи пути с большевиками давно разошлись. Сталин не только не понимал, но и не хотел понимать таких особенностей, не боялся входить по данному поводу в разногласия даже с Лениным. Например, Владимир Ильич, узнав, что за границей заболел Мартов, потребовал направить ему деньги из партийных средств. Сталин решительно отказал. Для него это было дико и неприемлемо. С какой стати партия должна содержать и лечить врага-меньшевика?

Противниками Иосифа Виссарионовича стали и «спецы», военные и хозяйственные. Они фактически являлись наемниками, которых Троцкий купил окладами и должностями. Не удивительно, что они поддерживали содержавшего их хозяина. Противниками стали и те советские лидеры, которые считали себя обойденными возвышением Сталина. Нашлось немало и других недовольных. Сталин пока еще не менял политический курс. Но он деятельно взялся наводить порядок — и не только в карательных органах. Пошли ревизии в советских, партийных, хозяйственных учреждениях. А засевшие в них деятели, вынесенные наверх мутной волной революции, хищничали будь здоров. Особенно отличались латыши и прочие «интернационалисты». Они же и ехали в Россию как раз для того, чтобы возвыситься и поживиться. А теперь сочли, что пришла их пора. Воровали, гребли взятки. Находились и среди русских революционеров любители «красиво пожить» за чужой счет, благо нэп давал к этому все возможности. При Сталине подобную публику начали брать за жабры.

Прижал он не только «интернационалистов», но и националистов. Мдивани, Махарадзе и иже с ними, которые все еще не угомонились, пытались продолжать свою возню, были «переведены на другую работу». Обычным партийным перемещением, как бы и не в наказание. Удалили из Грузии и разослали по другим местам, где они будут безвредны. И если по воле Ленина государство стало «союзом равных», то Сталин постарался, чтобы оно было все же не рыхлой связкой нескольких республик, способной в любой момент развалиться. Чтобы превратилось в сильную централизованную державу. Это осуществлялось уже не в рамках союзного Договора, а в ходе создания Конституции СССР. Комиссию по ее выработке возглавил Калинин, но процесс держал под контролем лично Сталин [27].

По проектам устройства государственной власти наркоматы иностранных дел, армии и флота, внешней торговли, путей сообщения, связи предусматривались только общесоюзные. Органы управления экономикой, социальной сферой создавались на двух уровнях, союзном и республиканском (с подчинением вторых первым). Предусматривался контроль центральной власти за делами республик, обязательность выполнения ее решений местными властями. А еще одной структурой, обеспечивающей и укрепляющей единство, стала партия. В «суверенных» республиках существовали свои компартии — Украины, Грузии, Азербайджана и т. д. Но их объединение с Российской компартией произошло не в виде «союза», а наподобие «автономизации». Российская компартия была переименована во Всероссийскую (позже во Всесоюзную), а республиканские парторганизации, не теряя своей «автономии», вошли в нее и были подчинены ее центральным органам.

Но воссоздание на месте Российской империи единой державы не соответствовало идеям «мировой закулисы». Одной из главных целей тайных операций против нашей страны являлся как раз ее развал на части — вспомним слова Хауса о том, что на месте России должно быть как минимум «четыре России» [6]. А вдобавок Сталин стал помехой для разворовывания страны. Если он еще в 1921 г. обратил внимание на странные заказы за рубежом, то теперь получил большие возможности для контроля. И постепенно расширял круг вопросов, попадавших в поле его внимания. Например, операцию по вывозу за рубеж императорских регалий — короны, державы и скипетра, высокопоставленным ворам осуществить так и не удалось. Чекисты сорвали ее в последний момент, ценности перехватили и вернули, когда их уже везли к границе. При проверке выявились крупные хищения в Гохране.

Впрочем, Сталин был еще далеко не всесилен. Возглавлявший Гохран Юровский имел слишком высоких покровителей и отделался всего лишь увольнением. А о том, чтобы копнуть махинации, осуществлявшиеся через Троцкого и его родных, даже речи быть не могло. Тем не менее Иосиф Виссарионович стал мешающим фактором. В отличие от Ленина, которого удавалось держать под влиянием некими «джентльменскими соглашениями», для Сталина такие рычаги воздействия отсутствовали. А со временем помеха грозила стать более серьезной.

И против Иосифа Виссарионовича начала разгораться борьба внутри советского руководства. По разным поводам. Из-за хозяйственной политики, методов руководства. Причем в этой борьбе вдруг сомкнулись лидеры, принадлежавшие к совершенно разным группировкам, — Зиновьев, Бухарин, Троцкий… Хотя можно отметить и немаловажную закономерность. Группировки-то у них были разными, но все эти деятели были связаны с «мировой закулисой».

Первая атака, на XII съезде, потерпела неудачу из-за поддержки Сталина со стороны партийной массы. Но после этого его противники быстро скорректировали свою тактику и начали действовать другими методами, кулуарными. Вторая атака последовала в мае-июне. Крупская внезапно объявила, что у нее имеется еще одна важная работа Ленина. Та самая, которая позже была названа «Письмом к съезду». Точнее, ее первая часть, датированная 23–25 декабря 1922 г. [138]. Она была вброшена в политический обиход после съезда. То есть для него не предназначалась. А если бы предназначалась, то выходит, что Крупская нарушила волю Ленина. В. А. Сахаров предполагает, что работы «политического завещания» могли и фабриковаться по очереди. Однако более логичным кажется другое объяснение.

Возможно, сами тексты диктовок, порожденные в больной голове Ленина, позволяли их использовать не в любой ситуации, и их держали «за пазухой», выбирая подходящие моменты. Работа «К вопросу о национальностях и «автономизации» однозначно антисталинская, вот ее и запустили в первую очередь. Этого требовала и ее не-актуальность. Спешили запустить, пока в партии вообще не забыли о плане «автономизации» и «грузинском деле». Ну а в «Письме к съезду» досталось «всем сестрам по серьгам», в том числе Троцкому, Зиновьеву, Бухарину и т. п. Поэтому сперва его придержали. Нельзя исключать и того, что поочередное, а не одновременное использование «бомбочек» «политического завещания» было заранее выбранной тактикой — для усиления эффекта, наращивания ударов, запугивания Сталина: пусть нервничает, пусть гадает, что еще имеется в запасе у его противников.

Как бы то ни было, «Письмо к съезду» обсуждалось на Политбюро, обидело тех, кого оно касалось, однако практических результатов не дало. Но оно подготовило почву для третьей, уже «массированной» атаки, которая развернулась в июле-августе 1923 г. В этот период значительная часть советских руководителей находилась в отпусках. И вряд ли случайно, что многие отправились отдыхать в одни места — на Кавказские минеральные воды. Ну а там было созвано так называемое «пещерное совещание» — оно происходило в пещере под Кисловодском.

Почему понадобилась пещера? Здесь надо вспомнить, что еще на X съезде партии, в ходе борьбы с «рабочей оппозицией», по инициативе Ленина было принято постановление «Единство партии» — о недопустимости фракций. С тех пор обвинение во фракционности стало серьезным оружием в руках партийного руководства. Его можно было трактовать очень широко и предъявить любому деятелю, если он, допустим, не выносит вопрос на общее обсуждение, а сперва собирает сторонников, сговаривается с ними, ведет предварительные проработки. Правда, сам Ленин постановление о фракционности сплошь и рядом нарушал — например, когда летом 1921 г. исподволь создавал в Политбюро блок против Троцкого. Но в 1923 г., узнав о сговоре, такое обвинение мог предъявить оппонентам Сталин. И для сколачивания блока был выбран предлог безобидного пикника. Выехали люди в горы пещеры посмотреть, шашлычка покушать, винца попить, а попутно зашел разговор о том о сем…

Присутствовали Зиновьев, Бухарин, Лашевич (троцкист, председатель Сибревкома и командующий войсками Сибирского округа), Евдокимов, Ворошилов. В это время на Кавказе находился и Троцкий. В «пещерном совещании» он не участвовал. Но трудно предположить, что Лев Давидович не знал о нем. Ведь совещание фактически действовало в его пользу. Скорее, он преднамеренно, из тактических соображений показывал, что он тут ни при чем. В таком случае он мог выступать «независимой», третьей силой. Кроме того, без участия Троцкого блок мог привлечь его противников. Да и вообще это было характерной манерой Троцкого — держаться в стороне. Он знал, что «силы неведомые» о нем позаботятся, что нужные пружины сработают. И впоследствии Серебряков проговорился, что Зиновьев «предлагал союз с Троцким».

На «пещерное совещание» кроме пятерых перечисленных участников были вызваны Фрунзе и Орджоникидзе, также отдыхавшие на Кавказе. Но они не приехали. Видать, заподозрили неладное или состав компании для пикника им не понравился. А Ворошилов оказался на совещании «белой вороной» и вскоре открестился от всех решений, которые там принимались. Но это не помешало Бухарину и Зиновьеву провести встречу. Говорилось, что Сталин забрал слишком большую власть. И чтобы урезать ее, надо реорганизовать структуру партийного руководства. Либо отобрать функции управления у Секретариата ЦК, сделать его чисто «служебным» органом по пересылке бумаг, либо наоборот, «политизировать» Секретариат. Ввести в него других лидеров, которые будут регулировать и окорачивать Сталина. Позже, на XIV съезде партии, Иосиф Виссарионович так охарактеризовал программу своих противников: «В 1923 г., после XII съезда, люди, собравшиеся в «пещере», выработали платформу об уничтожении Политбюро и политизации Секретариата, т. е. превращении Секретариата в политический и организационный руководящий орган в составе Зиновьева, Троцкого и Сталина».

И вот здесь-то, на «пещерном совещании», впервые было пущено в ход ленинское «Дополнение» к «Письму к съезду». То самое, которое датировано диктовкой от 4 января, и где указывается, что «Сталин слишком груб… Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места…» Попасть к Зиновьеву или Бухарину данный документ мог только через Крупскую. Значит, он был передан им еще до отъезда на Кавказ. Но только изначально он вовсе не рассматривался как «Дополнение» к «Письму к съезду». Его использовали как самостоятельную работу, и первые упоминания о ней в партийной переписке обозначают ее «письмо о секретаре» [138]. Ссылаясь на него, на результаты своего обсуждения, Бухарин и Зиновьев направили письма Сталину, Каменеву, Троцкому. При этом для «солидности» приврали, причислив к участникам встречи отсутствовавших Фрунзе и Орджоникидзе.

Для Сталина выпад в его адрес и шантаж стали совершенно неожиданными. По всей вероятности, вызвали растерянность. На коллективное послание он ответил: «Одно из двух, либо дело идет о смене секретаря теперь же, либо хотят поставить над секретарем специального политкома… Для чего понадобились ссылки на неизвестное мне письмо Ильича о секретаре — разве не имеется доказательств того, что я не дорожу местом и поэтому не боюсь писем? Как назвать группу, члены которой стараются запугать друг друга (чтобы не сказать больше)? Я за смену секретаря, но против того, чтобы был учинен институт политкомов (политкомов и так не мало: Оргбюро, Политбюро, Пленум)».

Разумеется, Сталин не был искренним, говоря, что «не дорожит местом». Отдавать власть за здорово живешь он не собирался. Но его положение оказалось чрезвычайно сложным. В верхушечной борьбе, в отличие от съездовской, расклад сил получался совсем не в его пользу. Против него сплотились все лидеры высшего ранга! С одной стороны, Зиновьев и Бухарин. С другой — «независимый» Троцкий. А Каменев в данный момент оставался со Сталиным в Москве. И в конфликте, как будто бы, принял его сторону. Стал помогать в урегулировании, в поисках компромиссов. Но не стоит забывать, что он был родственником Троцкого, его «коллегой» в расхищении российских ценностей. И одним из тех, к кому апеллировала Крупская в своих антисталинских интригах. Смело можно предположить, что в разыгранной комбинации и Каменев имел свою четкую роль. Именно оставаясь в Москве, рядом со Сталиным. В качестве его сторонника, советника, «опоры». Он был отличными «глазами и ушами» заговорщиков, а в нужный момент «опора» вдруг подведет…

И Сталин понимал, что кресло Генсека под ним шатается. Ох как сильно шатается! Но растерянность он быстро преодолел. А атаке оппозиции противопоставил другие методы. Стал отступать, лавировать. Соглашался на уступки — и завязались переговоры, какими именно должны быть эти уступки, в каком объеме. Хотя Иосиф Виссарионович хитрил. Выигрывал время. Образовавшаяся против него коалиция была непрочной, ситуация могла перемениться. И вскоре она действительно переменилась…

 

57. Почему не началась мировая революция

Разоренная, обезлюженная Россия едва-едва выползала из хаоса, но тем не менее среди политических приоритетов на первом месте оставалась «мировая революция». Это была одна из фундаментальных установок марксизма, которую до последних дней своей разумной деятельности разделял и Ленин. С этим никто не смел спорить. Разногласия были лишь в вопросах стратегии и тактики. Существовали две теории — «индустриальная» и «аграрная». Согласно «индустриальной», самым подходящим объектом для следующего взрыва признавалась Германия. А если в ней победит революция, то ее промышленный потенциал вместе с человеческими ресурсами России должен обеспечить победу над империализмом Англии и Франции. Сторонники второй теории полагали, что революцию легче организовать в слабо развитых, аграрных странах. И эпицентром нового взрыва видели Балканы. Отсюда процесс перекинется в Италию, где как раз бурлила фашистская революция Муссолини — считалось, что ее, как некогда Февральскую, можно превратить в социалистическую. А уж потом, от Балкан и Италии, революционный пожар охватит Венгрию, Австрию, Германию.

Ну а на Балканах самым «слабым звеном» выглядела Болгария. Проигравшая войну, униженная, вынужденная распустить армию. После поражения в стране начались «демократические реформы», фигура царя стала чисто номинальной, а правящей партией являлся Болгарский земледельческий союз — подобие российских эсеров. Слабенькое правительство Стамболийского шло на уступки крайне левым. Поражение и реформы вызвали серьезные экономические трудности. Добавлялось обычное «демократическое» воровство и хищничество, накапливая недовольство в народе. В общем революция имела все шансы на успех. Коминтерн и компартия Болгарии взяли курс на вооруженное восстание, сюда были направлены из Москвы полномочные эмиссары Боев и Шпак. В 1922 г. приехали видные коминтерновские руководители Пятницкий и Комиссаров. Создавалась сеть подпольных структур, из Одессы перебрасывалось оружие и боевые отряды… А дальше, глядишь, болгарская революция перехлестнет в Румынию, Венгрию, Югославию, сомкнется с гражданской войной в Турции [128].

Однако можно отметить одну любопытную закономерность. На подготовку революции из России утекали огромные средства. Но сама она раз за разом откладывалась, переносилась. Словом, получалась «кормушка», на которой кто-то неплохо грел руки. За русский счет на Балканах поддерживалось состояние нестабильности. Но выигрывала на этом не Россия, а западные банкиры, подминающие под себя здешнюю экономику и рынки. Что ни говори, а бизнес на революциях оставался очень выгодным. Например, немалую поддержку Муссолини оказал Отто Кан, компаньон Шиффа в банке «Кун и Лоеб». Он убеждал и других банкиров, что «американский капитал, инвестированный в Италии, найдет безопасность, поощрение, возможности и вознаграждение». Но, в отличие от России, нестабильность в других странах поощрялась лишь до определенной степени, в «тлеющем» варианте. Когда в Болгарии ситуация подошла к опасной черте, никто не помешал сорганизоваться правым силам. В июне 1923 г. они совершили переворот, свергнув правительство Стамболийского. А коммунисты при этом получили приказ Коминтерна ни в коем случае не поддерживать Болгарский земледельческий союз, сохранять боевой потенциал для собственного восстания.

Но тем же летом резко стала обостряться ситуация в Германии. Тут демократизации, «приватизации», выплата репараций вызвали тяжелейший экономический кризис, который дополнился политическим. Когда немцы приостановили выплату репараций, Франция под этим предлогом оккупировала Рурскую область и попыталась окончательно закрепить за собой Саар, переданный на 15 лет под управление Лиги Наций. Это возмутило всех немцев. А политика «пассивного сопротивления», которую выбрало правительство Германии, вызвала общее недовольство. Все экономические и политические факторы, дополняя друг друга, привели к беспрецедентному скачку инфляции — за 6 недель курс марки обвалился в тысячу раз. Состояния и накопления мгновенно улетучивались, рынок оказался парализованным, фирмы прогорали, заводы останавливались. В общем, налицо была та самая «революционная ситуация», которую, вроде бы, ожидали большевики.

И как раз в разгар атаки, развернутой против Сталина, советскому руководству пришлось срочно перенацелиться на германскую проблему. 23 августа по данному вопросу состоялось заседание Политбюро. Присутствовали Сталин, Каменев, Зиновьев, Троцкий, Бухарин, Молотов. Были приглашены также Радек, Пятаков, Цюрупа. Радек от Исполкома Коминтерна сделал доклад. И тему горячо подхватил Троцкий. Азартно принялся доказывать, что пришел момент «поставить на карту все» — то бишь само советское государство. Нужно, мол, инициировать революцию у немцев. Международный империализм, конечно, постарается не допустить ее победы, использует против Германии свои войска. А СССР выступит на стороне Германии — тут-то и произойдет решающая схватка, которая преобразует мир [7].

Сталин, Зиновьев, Каменев высказывались более осторожно. Открыто против не выступали, в свете тогдашней коммунистической доктрины протестовать против «мировой революции» было нельзя. Но говорили о том, что надо все взвесить, избегать безоглядного риска, посмотреть, как будут развиваться события. В результате была создана комиссия ЦК в составе Радека, заместителя председателя ВСНХ Пятакова, заместителя председателя ГПУ Уншлихта и наркома труда Шмидта, немца по национальности. Все они направлялись в Германию. Радеку ставилась задача взять на себя руководство германской компартией, Шмидту — организовать революционные ячейки в профсоюзах, которые потом превратятся в Советы, Пятакову — осуществлять общую координацию и связь с Москвой. Уншлихт должен был организовать снабжение оружием, формирование вооруженных отрядов и местных ЧК. Позже в комиссию был кооптирован советский полпред в Германии Крестинский. На него возлагалось финансирование революции из коммерческих фондов Госбанка, депонированных в Берлине.

Кроме них, в Германию были откомандированы Берзин, Тухачевский, Крылов (Соболевский), Ягода. Туда направлялись выпускники и слушатели спецфакультета академии РККА, их предполагалось использовать для закладки баз с оружием и обучения боевиков. Для переброски за границу были мобилизованы все коммунисты-немцы (их в Советском Союзе набралось аж 20 тыс.!). Для грядущей революции было решено также выделить продовольствие и подтянуть эти запасы к границе. Деньги отпускались практически без счета. И расходовались тоже без счета — секретарша берлинского резидента Коминтерна Рейха (того самого, который по приказу Ленина набирал у Ганецкого драгоценные камни) при последующем разбирательстве давала показания, что чемоданы, сумки и коробки с деньгами валялись у них повсюду, мешали проходу, загромождали столы и стулья, путались под ногами.

В сентябре состоялось еще одно заседание Политбюро, на котором была определена дата восстания — 9 ноября, в годовщину германской революции. Сценарий предполагался такой: 7 ноября, в годовщину российской революции, следовало организовать митинги и манифестации. При их проведении «красные сотни» Уншлихта спровоцируют беспорядки, вызовут столкновения с полицией, чтобы пролилась кровь. А дальше требовалось раздуть «народное возмущение» по поводу жертв и нанести главный удар. Радек и его жена Рейснер, проезжая в Берлин через Варшаву, устроили инструктаж для сотрудников советского полпредства в Польше, разъясняя, как будет развиваться революция. Немецкие коммунисты, придя к власти, тут же разорвут Версальский договор, чем заслужат популярность в народе. И начнется война против Франции. Опору предполагалось делать не только на коммунистов, но и на националистов. Радек пояснял: «Немецкая социал-демократия гораздо опаснее для нас, чем националисты. Она отнимает у нас рабочие массы, без которых мы не можем раскачать революционного движения в Германии. Националисты сыграют положительную роль. Они мобилизуют большие массы и бросят их на Рейн против французского империализма вместе с первыми красногвардейскими отрядами немецкого пролетариата» [12].

Возглавлял всю подготовку Троцкий. Осень 1923 г. была наивысшим его взлетом. Он находился в пике своей власти, он «командовал парадом» — и уже не российским, а общеевропейским! Из кандидатов его перевели в члены Исполкома Коминтерна, и он явно оттеснял Зиновьева, распоряжаясь зарубежными коммунистами, как своими подчиненными. Красные дивизии Троцкого начали выдвижение к западным границам. Советский эмиссар Копп, давний и верный кадр Льва Давидовича, вел в Варшаве тайные переговоры о пропуске войск через польскую территорию. За это Польше обещали отдать Восточную Пруссию, а также обеспечить беспошлинный транзит ее товаров через СССР. И поляки заинтересовались, выражали готовность обсуждать такой вариант. Правда, советская сторона хитрила. Предполагалось, что Восточная Пруссия, юнкерская и крестьянская область, может стать оплотом контрреволюции, «гарманским Доном». Вот и пусть поляки возятся с немецкими белогвардейцами. А потом и сама Польша, очутившись между Советским Союзом и Советской Германией, никуда не денется от большевиков. Тем не менее польским руководителям возможность присоединить Пруссию казалась очень заманчивой. Все упиралось лишь в одно «но»: поляки не доверяли большевикам.

И имели для этого все основания. Потому что массированную подготовку к мировой революции развернули разные советские ведомства. И каждое по своим каналам, без согласования друг с другом. По линии Наркоминдела шли переговоры, а Разведуправление РККА в это же время активизировало своих «украинских партизан» на принадлежавшей полякам Волыни. А руководство ГПУ еще с весны, когда обозначился кризис в Германии, решило, что и Польша должна «подтянуться». Это «подтягивание» к революционной ситуации осуществлялось методами терроризма. В Польше начался «бомбовый период». Руководили операцией Уншлихт и Логановский, а непосредственной организацией терактов занималась группа боевиков во главе с польскими офицерами-коммунистами Багинским и Вечоркевичем. Взрывы гремели то в помещении правой партии или редакции, то левой, чтобы внести дезорганизацию, дать свободу домыслам и взаимным обвинениям. Несколько раз организовывались покушения на Пилсудского. Мощный взрыв готовился при открытии памятника Понятовскому, где должны были присутствовать польское правительство и иностранные делегации, в том числе французский маршал Фош. Но произошла утечка информации, и теракт пришлось отменить.

Однако наряду с борьбой, которая разгоралась на международной арене, продолжалась и внутренняя, в советском руководстве. Со стороны не заметная, но не менее напряженная и важная. Сталину идея влезть в европейский хаос совсем не импонировала. Он считал, что сейчас важнее оберегать и укреплять свое государство, а не рисковать им в подобных авантюрах. Кроме того, германская революция и война автоматически выдвигали на лидирующую роль Троцкого. А его возвышение, уже обозначившееся, встревожило его вчерашних союзников: Зиновьева, Бухарина, Каменева. Став «вождем номер один», он со своим самомнением и честолюбием вряд ли стал бы считаться с ними. Ну а лучшим противовесом для сдерживания Льва Давидовича был Сталин. Поэтому стало возможным найти с ним компромисс.

А Иосиф Виссарионович от компромиссов вовсе и не отказывался. Требуются уступки с его стороны? Пожалуйста! Но в ходе переговоров удалось подкорректировать первоначальные претензии «пещерных заговорщиков». Сошлись на том, что Секретариат ЦК останется без изменений, а реорганизовано будет Оргбюро. 25 сентября 1923 г. на Пленуме ЦК это осуществилось. В Оргбюро были введены Зиновьев, Троцкий, а кандидатами Бухарин и Коротков. Зиновьев и Бухарин были удовлетворены — Сталин «поделился» с ними властью. Ну а Троцкий, похоже, вообще не придал значения реформе. Какое там Оргбюро, какой Секретариат, если он уже видел себя в роли европейского диктатора? На самом же деле Сталин очень ловко переиграл своих противников. По сложившейся в партии системе, Оргбюро в данное время ведало не стратегическими вопросами, не ключевыми вопросами партийного строительства и руководства, а «текучкой», везло массу черновой работы. Вникать в нее, заниматься ею ни у любителя председательствовать Зиновьева, ни у идеолога Бухарина, ни тем более у Троцкого не было никакой охоты. Получив номинальные дополнительные посты, они на заседаниях Оргбюро не появились ни разу [138].

Но это теперь казалось не столь важным. Нарастали куда более значительные события. В сентябре Коминтерн дал команду на начало революции в Болгарии. Но шансы здесь уже были упущены. Правые, пришедшие к власти в Софии, были куда более серьезными противниками, чем правительство Стамболийского. Они успели сорганизоваться, подготовиться. И вспыхнувшее восстание разгромили без особого труда. Полным ходом продолжалась раскачка в Польше. 12 октября мощный взрыв разнес склады боеприпасов и военного имущества в Варшавской цитадели. Он был такой силы, что роту солдат, стоявших на плацу за полкилометра от крепости, подняло в воздух и выбросило в Вислу. Пострадали сотни людей. Осуществил операцию Казимир Баранский, числившийся вторым секретарем полпредства в Варшаве. Вскоре польские власти его вычислили, но он обладал дипломатической неприкосновенностью и был лишь объявлен персоной нон грата [12]. Другим предводителям террористов, Багинскому и Вечоркевичу, так легко отделаться не удалось. После ареста их договорились обменять на польских граждан, содержавшихся в советских тюрьмах. Но конвоиры, возмущенные тем, что убийцы мирного населения уйдут безнаказанными, прикончили их по дороге к границе.

Однако по мере приближения назначенной даты революции усиливалась и общая неразбериха. Возникали все более крупные накладки. Хотя подготовка восстания считалась строжайшей тайной, при таком размахе секреты просачивались наружу. Германское правительство обеспокоилось, узнав о переговорах Коппа с поляками, направило запросы в Москву. Посол в России Брокдорф-Ранцау требовал от Чичерина немедленно убрать из Германии Радека, угрожая разрывом дипломатических отношений. Встревожились и державы Антанты. Англия начала дипломатические демарши против СССР. Французская контрразведка принялась оказывать помощь Берлину, снабжая его информацией из своих источников. Приводились в готовность французские войска у немецких границ.

Еще одна накладка вышла с самой компартией Германии. Там шли распри между так называемой «группой Брандлера» — она представляла официальное руководство, и группой «Маслова — Рут Фишер», державшейся особняком от Коминтерна. В преддверии решающих событий конфликт требовалось срочно преодолеть. Лидерам второй группировки угрожали, что Уншлихт их ликвидирует, предлагали взять отступного и уехать за границу. Они оказались «идейными», не соглашались. Но попутно выяснилось, что вообще руководство германской компартии на роль «боевого штаба» не годится, уровень ее практической работы оставляет желать много лучшего. Было признано, что «компартия не подготовлена к быстрым и решительным действиям» [7]. И из ЦК компартии Германии штаб революции переместился в советское полпредство — на аппарат дипломатов легли теперь и закупка оружия, и его транспортировка, и оргработа.

Однако произошел вдруг прокол и с финансами. Изрядная часть огромных сумм, которые поступали на нужды революции, испарилась в результате безудержной германской инфляции… Впрочем, на самом-то деле ситуация обстояла гораздо проще. Эмиссар Коминтерна Рейх проворовался, только и всего. Свалил все на инфляцию: дескать, не все удается обратить в твердую валюту, нет возможностей. И греб в свой карман, переводя на тайные счета.

Усугубляли путаницу директивы и инструкции из Москвы, от разных организаций, из разных инстанций, противоречивые, а то и взаимоисключающие. Начались инспирированные Коминтерном волнения в Литве и Эстонии, но поддержки не получили и были подавлены властями. А в начале ноября произошло мощное восстание в Кракове, вылившееся в баррикадные бои. Мятежники разбили уланский полк, разоружили краковский гарнизон. В советское полпредство в Варшаве полетели приказы Троцкого и Уншлихта немедленно взять руководство восстанием на себя, создавать отряды красной гвардии и начинать польскую революцию. Но в эти же самые дни, 5–8 ноября 1923 г., польская компартия устроила забастовку железнодорожников! И эмиссары из Варшавы не могли попасть в Краков. Прибыли туда уже слишком поздно, депутаты Сейма успели уговорить восставших разоружиться.

А когда этими событиями бурлила Польша, когда в Германии отряды боевиков заряжали винтовки и револьверы, в Кремле собралось Политбюро. Обсудило картину разнобоя и неразберихи. И констатировало, что «революционная волна» спадает, подготовку закончить не успели. Что англичане и французы явно намереваются вмешаться. А значит, шансов на успех нет. Троцкий бесился, рвал и метал. Доказывал, что надо отдать приказ на восстание, и все само пойдет как надо. Но Сталин, Зиновьев, Каменев выступили против. Лев Давидович набросился на них, упрекал, что они затянули подготовку, а в последний момент просто струсили. Ему в ответ выставили обвинение, что он «переоценил» революционную ситуацию в Германии. И большинством голосов Политбюро постановило отложить восстание до лучших времен [7].

Решение принималось в последний момент, при общей путанице даже команда «отбоя» прошла неорганизованно. В некоторых местах ее не получили и восстания все же начались. Баррикадные бои шли в Гамбурге, «советские правительства» образовались в Саксонии и Тюрингии. В Лейпциге возникла даже ЧК во главе с Крыловым. А в Мюнхене поднял «пивной путч» Гитлер. Совпадение по времени (9 ноября) было, конечно, не случайным. Ведь и Радек упоминал об опоре не только на коммунистов, но и на «националистов». Так что первое открытое выступление будущего фюрера произошло по сути в союзе с Троцким. Но мятежи в Германии не стали всеобщими, вспыхнули отдельными очагами, и части рейхсвера под командованием фон Секта и Меркера сумели быстро подавить их.

Что же случилось? Почему столь масштабная и дорогая кампания завершилась жалким «фальстартом»? Но сперва коснемся еще одной загадки. Троцкий всегда горячо отстаивал свою идею «перманентной революции», которая, загоревшись в одной стране, должна, подобно пожару, перекидываться в другие. Утверждал, как и Ленин, что в одном государстве социализм долго просуществовать не сможет, империалистическое окружение рано или поздно его раздавит. Но в предшествующих попытках экспорта революции действовал вяло и двойственно. По сути лишь отрабатывая заказ своих покровителей из «мировой закулисы».

А вот в 1923 г. Троцкий и впрямь ухватывается за подготовку общеевропейского взрыва, проявляет колоссальную энергию и заинтересованность, даже требует, чтобы для руководства революцией в Германию направили его самого. Почему? Ответ напрашивается. Потому что с политической арены сошел Ленин. Троцкий теперь действовал в своих личных интересах, без конкурентов. Вопрос о власти при этом решился бы просто «попутно», автоматически, Сталин в ту пору для деятельности на международной арене явно не годился. Но, используя ресурсы России, получив неограниченную власть, Троцкий и в европейской революции мог действовать на себя, а не на хозяев! Лавры «нового Бонапарта», президента «Соединенных Штатов Европы» выглядели реальными!

Такой поворот не устраивал не только Сталина и его сторонников. Другим советским лидерам он тоже не мог понравиться. Не могла им понравиться и перспектива «бросить на карту все» в европейской войне. Стоило ли ради амбиций Троцкого рисковать собственным высоким положением, обретенной властью и благами?… Но мало того, в данном случае инициатива Троцкого шла вразрез и с планами «мировой закулисы»! Революции в Германии и Австро-Венгрии требовались ей в 1918 г. А в 1923 г. воротилам мирового бизнеса это было совершенно не нужно. Например, Барух, Кун, Лоеб, Мортимер Шифф, Отто Кан, Пол Варбург в данное время деятельно занялись «возрождением европейской экономики». И кризис в Германии они тоже использовали. Но не для революций, а для внедрения американского капитала. Принялись оказывать немцам «помощь» по «плану Дауэса», а их партнерами стали германские Варбурги. И тут вдруг на богатое и выгодное поле деятельности, которое они готовятся «осваивать», намеревается ворваться Троцкий с бандами головорезов, чтобы превратить это поле в хаос и властвовать самому! Льва Давидовича занесло. Он вышел из-под контроля и попытался перейти дорожку своим могущественным покровителям. А у них были и другие эмиссары в Советской России. И планы Троцкого неожиданно для него самого забуксовали. Посыпались, как карточный домик…

В Коминтерне всю вину за провал операции свалили на «группу Брандлера», объявили ее «правой» и исключили из компартии Германии. И решено было делать отныне ставку на «группу Маслова — Рут Фишер» (которая впоследствии стала ядром троцкистской компартии Германии). Руководитель берлинской резидентуры Яков Самуилович Рейх, сумевший в рекордные сроки «испарить» в неизвестных направлениях колоссальные суммы, был отозван в Москву. По его делу началось расследование. Но за него горячо вступились Зиновьев, Радек, Крупская. И Рейх не только не понес уголовного наказания, но выкрутился даже без партийных взысканий. После чего под первым же благовидным предлогом выехал за границу и сбежал в США, где зажил очень богатым человеком [7].

 

58. Вождь умер — да здравствует… кто?

Ленин доживал последние дни. Лечащий врач, профессор В. П. Осипов, свидетельствует, что с середины октября появились угрожающие симптомы, кратковременные потери сознания. И в ноябре начал разыгрываться очередной раунд борьбы за власть. Троцкий и его сторонники повели атаку на Сталина под флагом «дискуссии» о методах управления и строительства нового общества. Здесь Лев Давидович ввел свой знаменитый впоследствии тезис о противопоставлении в рядах партии «бюрократов» и «революционеров». Под таким лозунгом он получил шансы привлечь на свою сторону часть «патриотического» крыла коммунистов. Тех, кто остался не у дел после гражданской войны — умел ниспровергать, командовать, сражаться, а от других занятий отвык или вообще не владел ими. Тех, кто считал нэп поражением, а то и предательством революции. Города теперь гремели музыкой открывшихся ресторанов, где оттягивались нэпманы, силясь подражать дореволюционным купцам, а сумрачные ветераны в рваных сапогах риторически вопрошали: «За что боролись?»

Таким революционерам и льстил Лев Давидович, сваливая все беды и ошибки на «бюрократов». Они извращают настоящую революцию. Они затирают настоящих героев. Они оторвались от народа, просиживая штаны в удобных креслах. (Характерно, что М. С. Горбачев начнет свою «перестройку» тоже с кампании против «бюрократов», под старым троцкистским лозунгом). Хорошим поводом для нападок на Сталина стал и провал в Германии. И Троцкий пугал коммунистов, что «бюрократы» ведут страну «к термидору». Он любил исторические сравнения, любил щегольнуть эрудицией выпускника реального училища. Для отступивших красноармейцев устраивал «децимации», казакам призывал «устроить карфаген». А «термидор» — переворот в ходе Французской революции, когда буржуазная Директория свергла и уничтожила якобинцев. После чего и сама продержалась недолго, сменившись диктатурой Наполеона. И ведь какой удивительной силой обладают порой исторические параллели! Иногда представляется, что они гипнотизируют людей. Ляпнул Троцкий — «термидор», и до сих пор исследователи повторяют. Хотя в российском варианте сопоставление с Францией имеет очень существенную неувязку. А именно — на роль Наполеона претендовал сам Троцкий.

С той же целью, привлечь рядовых коммунистов, а особенно молодежь, выдвигались требования расширить «партийную демократию». Несмотря на то, что в устах Троцкого с его крутыми методами призывы к «демократии» звучали просто абсурдно. В ходе этой дискуссии пошло и широкое использование «политического завещания». Если летом эти документы оставались достоянием узкого круга партийных лидеров, то в ноябре-декабре они попадают в «массы», тайно распространяются в копиях, зачитываются на некоторых собраниях партактива. Тогда-то, кстати, и внедряется термин «политическое завещание». Но… расклад «в верхах» оказывается уже совершенно неблагоприятным для Троцкого В последующую литературу была внедрена еще одна легенда, о «триумвирате» Сталина — Зиновьева — Каменева. В действительности никакого триумвирата не существовало. Как мы видели, Зиновьев с Бухариным, а с большой вероятностью и Каменев, в августе держали сторону Троцкого против Сталина. Однако после германских событий все резко переменилось!

Все единым фронтом действуют против Троцкого, и на его атаки обрушивается шквал контратак. Вся центральная пресса поливает его бешеной критикой. Ему достается и от Зиновьева, и от Каменева, и от Бухарина. Вытаскиваются на свет все его действительные или мнимые ошибки. Как ранее отмечалось, термин «троцкизм» был впервые употреблен Лениным еще в 1917 г., до объединения со Львом Давидовичем. Этот термин оказывается очень кстати, во время дискуссии «троцкизм» превращается в обвинительный ярлык. Начинают использоваться и цитаты из всевозможных работ Ленина, где Владимир Ильич указывал на ошибки Троцкого, ругал его. А подобных документов хватало, они были куда более известными и достоверными, чем сомнительное, передающееся из-под полы «завещание». Сталин, пользуясь положением Генсека, широко применял и «кадровые» методы, расставляя на ключевые посты «своих» людей. А сторонников оппозиции перемещая — может быть, даже с повышением, но на должности, где человек обладает меньшими реальными возможностями. Прижимать троцкистов позволяли и продолжающиеся ревизии, проверки…

По мере угасания Ленина накал этой борьбы нарастал. А первые лица партии и государства, без сомнения, хорошо знали о том, каково состояние Владимира Ильича. Знал об этом и Троцкий. Рядом с больным постоянно находилась Крупская. А среди врачей, обслуживающих Ленина, был Федор Гетье, который одновременно являлся врачом Троцкого и его родных, «другом семьи». Словом, персональный представитель Льва Давидовича в Горках.

На 16 января 1924 г. Сталин и его союзники созвали XIII партийную конференцию. Троцкий прекрасно понимал, что ему готовят публичную «баню». Поэтому заранее опубликовал в газетах бюллетень о своем здоровье и на конференцию не явился. Пока кипели партийные страсти, оставался в «своем» загородном дворце, в Архангельском — под предлогом болезни. Потом в мемуарах объяснял, что простудился, охотясь на утку. И глубокомысленно рассуждал, как же, дескать, причудливо играет судьба — такая мелочь оказалась способной изменить чуть ли не ход истории. Кстати, тут мы еще раз видим, как лихо умел врать Лев Давидович. И с годами эта его способность развивалась, усиливалась. Он научился лгать уже напропалую, безоглядно, даже не заботясь о правдоподобии. Ну а как же иначе-то, он — великий человек, историческая личность, значит, должны поверить. И ведь верят! Историки — верят! Не давая себе труда задуматься, а охотятся ли вообще на уток… зимой?

Отсутствие на конференции, конечно, позволило Льву Давидовичу поберечь нервы. Потому что разгром его сторонников был хорошо подготовлен и отрежиссирован. Раскатали в пух и прах. И навесили обвинения в «ревизионизме» и «антиленинском уклонизме». Кроме того, на конференции была повторно обнародована резолюция X съезда РКП(б) «Единство партии» — желающим побузить красноречиво напомнили, что фракционность осуждается и карается вплоть до исключения из партийных рядов. И конференция в своих решениях расширила понятие «фракционной деятельности». Под него отныне попало также распространение «антипартийных слухов» и документов. Тут уж понятно, что готовилась почва для решающей схватки, которая последует со дня на день, как только уйдет из жизни Ленин.

Но вот действия Троцкого становятся вдруг совершенно загадочными. Просто ни в какие логические рамки не вписываются! Он тоже знал, что должно вот-вот произойти. Однако 18 января, в день закрытия XIII партконференции, неожиданно срывается с места и уезжает в Сухум. Лечиться и отдыхать. Хотя люди с высокой температурой, каковым он представлял себя, в дальнюю дорогу обычно не отправляются. Да еще среди зимы. Троцкий, всегда относившийся к своему драгоценному здоровью крайне внимательно, отправился. Причем известно, что в день отъезда его дважды посетил врач Федор Гетье. А 21 января, добравшись до Тифлиса, Троцкий узнает, что Ленин скончался…

Но возвращаться в Москву, на похороны вождя, Лев Давидович почему-то не спешит! Вместо этого пишет и отправляет по телеграфу скорбную статью, а сам… продолжает путь на отдых в Абхазию. Где его первым делом встречают два портрета: Ленина в траурной рамке и его собственный. Как бы намек — «король умер, да здравствует король»… Намек, сбыться которому оказалось не суждено. Ведь ситуация получилась вообще непонятной! Троцкий удалился «от мира» в кавказскую глухомань, торчал в отрыве от эпицентра событий, гуляя по пустынным сухумским пляжам, а Сталин действовал. Прошли пышные похороны Ленина. На II съезде Советов СССР Иосиф Виссарионович принес торжественную «Клятву ученика учителю» — тем самым уже как бы принимая на себя верховную власть. На этом же съезде была принята Конституция СССР, закрепившая структуру Советского Союза как единого централизованного государства.

Правда, активизировались и троцкисты, немало озадаченные отсутствием своего предводителя. Снова распространяли из рук в руки «завещание Ленина». Начальник политуправления Красной армии Антонов-Овсеенко развернул агитацию в воинских частях, среди курсантов военно-учебных заведений, призывая поддержать Льва Давидовича как «законного преемника» Ленина. Разослал циркуляр, назначив на февраль партийные конференции в военных училищах, что было вопиющим нарушением партийной дисциплины. Ведь таким образом не признавались решения XIII партконференции. Антонов-Овсеенко весьма прозрачно намекал, что «армия может стать гарантом единства партии». Доклады ГПУ свидетельствовали о брожении в училищах, частях Московского гарнизона. В разговорах и переговорах заходила речь о поддержке Троцкого не только на партсобраниях, но и путем силовых акций. Сторону Льва Давидовича твердо держал командующий войсками Московского округа Муралов. А из Смоленска прикатил в Москву командующий Западным военным округом Тухачевский. Вел переговоры с Антоновым-Овсеенко, троцкистами Пятаковым, Радеком. Но зондировал почву и среди противников Троцкого — разведывал, какую сторону выгоднее принять, какая сторона больше даст [189]…

Так как же объяснить парадоксы зимы 1924 г.? Многое остается неясным. Но чтобы разобраться в загадках решающего момента борьбы за власть, пожалуй, целесообразно будет оторваться от хронологической канвы и сделать большое отступление. Еще раз обратиться к воспоминаниям Льва Давидовича и подробнее взглянуть, как он сам объяснял свое необычное поведение. Троцкий утверждал, будто против него составился заговор. И интересно отметить, что в данном плане он клеймит не только и не столько Сталина, Сталин-то, понятно, был противником, «термидорианцем», «бюрократом», а «заговорщиками» и «предателями» оказываются примкнувшие к Иосифу Виссарионовичу Каменев и Зиновьев.

Лев Давидович пишет, что его преднамеренно обманули. В Тифлисе, когда стало известно о смерти Ленина, он связался по прямому проводу с Москвой, и Сталин с другими «заговорщиками» сообщили ему: «Похороны в субботу, все равно не успеете, советуем продолжать лечение». Наивный и доверчивый Троцкий клюнул на эту ложь. Прикинул, что и впрямь по зимним, заметенным снегами железным дорогам, не успеет. А он и без того устал, вымотали политические баталии, вымотало долгое, утомительное путешествие от Москвы до Тифлиса. Вот и поехал в Сухум. А на самом-то деле похороны были не в субботу, а в воскресенье, и если бы не обман, он мог успеть [160].

Дальнейшее развитие эта версия получила в 1940 г., когда Троцкий опубликовал в американской газете «Либерти» сенсационную статью «Сверхборджиа в Кремле». Теперь Каменева и Зиновьева он уже не обвинял, их успели расстрелять, и они превратились в павших соратников Льва Давидовича. Зато Сталин оказался злодеем-отравителем. Со ссылками на Федора Гетье Троцкий заявлял, что Ленин начал поправляться, что его состояние очень быстро улучшалось, и вскоре Владимир Ильич мог вернуться к делам. Разумеется, в этом случае пришлось бы туго Сталину, который в отсутствие вождя исказил его политику. Да и вообще возвращать власть Ленину было не в его интересах. Понимал, что тут же полетит за борт. Смерть Ленина якобы стала совершенно неожиданной для всех, врачи прогнозировали улучшение (опять со ссылкой на Гетье). Именно поэтому Троцкий спокойно отправился на Кавказ. Настоящей же причиной смерти стало отравление. Поэтому Гетье не подписал результаты вскрытия. Но Троцкого намеренно ввели в заблуждение, чтобы он не успел на похороны и не сумел провести расследование. А когда вернулся в Москву, было уже поздно.

Захватывает, правда? Только стоит сделать поправку, что верить всему этому вовсе не обязательно. Слишком многие факты, изложенные в мемуарах, воспоминаниях, исторических свидетельствах Троцкого, оказываются далекими от какой бы то ни было достоверности. И обнаружить нестыковки в них совсем не трудно. Например, обратите внимание, он в мемуарах оперирует не числами календаря, а днями недели — сообщили, что «похороны в субботу», а на самом деле были «в воскресенье». Потому что если взять числа, сразу вылезут наружу белые нитки, коими шиты объяснения Льва Давидовича. Он выехал из Москвы 18 января, а в Тифлисе был 21-го. Доехал на третий день. А похороны Ленина состоялись 27-го! Даже если ему солгали и назвали дату 26-е, до них оставалось еще 5 суток! Он успевал в любом случае. Если бы захотел. Да и как же не успеть на спецпоезде, которому всюду дают зеленую улицу? Получается — сам не захотел. Почему?..

Коснемся и версии об отравлении. Дело в том, что об улучшении здоровья Ленина, его возможности вернуться к работе нам известно только из одного источника. От самого Троцкого. Отметим и то, что подобные обвинения он озвучил только в 1940 г. Когда уже не было в живых Гетье, Крупской и никого из тех лиц, на которых он ссылается, кто якобы мог подтвердить его слова. А все данные биографической хроники Ленина, журнала врачей, воспоминаний профессоров, лечивших его, говорят о другом. Что с лета по октябрь действительно было зафиксировано «улучшение», но весьма относительное. Стабилизация состояния. Он изъяснялся знаками, его вывозили на машине на прогулки. Ему читали выдержки из газет, начали занятия по разговорной речи, упражнения по письму левой рукой. С устной речью было труднее всего, но Ленин научился повторять слова — сперва повторять то, что произносят другие, потом по надписям, картинкам. И такая картина вполне правдоподобна. Она характерна для человека, перенесшего тяжелый инсульт. Более радикального восстановления в подобных клинических случаях не бывает.

Впрочем, утверждая о возвращении работоспособности, Троцкий противоречит сам себе. В своих воспоминаниях он гордо описывает случай, как за месяц до смерти Ленина Крупская показывала ему книгу Льва Давидовича. И зачитала место, где Троцкий, «нарушив пафос дистанции», напрямую сравнивал Ленина с Марксом. И недееспособному Ильичу такая лесть понравилась, он улыбался, просил прочитать еще и еще раз. Где же тут работоспособность? Кстати, из этого случая видно, что Надежда Константиновна до последней возможности пыталась настроить мужа в пользу Троцкого. Из воспоминаний врача В. П. Осипова известно и то, что Крупская монополизировала газетную информацию Ленина, определяла, что читать ему, а что нет. И упражнения по письму, по разговорной речи взяла на себя, утверждая, что Владимир Ильич не хочет других преподавателей. Возможно, не теряла надежды выжать еще какое-нибудь «политическое завещание».

Беспомощный вождь, способный лишь полуосмысленно произносить отдельные слова, не представлял и не мог представлять ни малейшей угрозы ни для Сталина, ни для кого бы то ни было. А вот на обвинении в насильственной смерти сыграть можно было ох как сильно. И такая попытка действительно имела место! Как уже отмечалось, в мае 1922 г., после первого инсульта, у Ленина возникла мысль о самоубийстве. Возвращался он к этой идее и в декабре, после второго приступа, просил Фотиеву достать яд. Не исключено, что подобную идею ему исподволь внушали, напоминали о ней. А 17 марта, после третьего инсульта, Крупская вдруг обратилась к Сталину. Не к Каменеву, Зиновьеву, Троцкому, к которым постоянно апеллировала в течение зимы, а к Сталину, совершенно «забыв» о недавних обидах, жалобах на него. Дескать, Ленин требует дать ему яд, и сделать это должен именно Иосиф Виссарионович [157].

Между прочим, по «Журналу дежурных врачей» видно, что никаких просьб 17 марта Ленин высказать не мог! Он в этот день только мычал. Был в хорошем настроении, с аппетитом покушал, потом что-то промычал, его не поняли. Он разнервничался, пришлось успокаивать бромом [78]… То есть инициатива отравления исходила никак не от Ленина, а от самой Крупской. Но Сталин на эту удочку не клюнул. В тот же день, 17 марта, он постарался заручиться свидетелями, направил записку Зиновьеву и Каменеву: «Только что вызвала меня Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в «ужасном» состоянии, с ним припадки, «не хочет, не может дольше жить и требует цианистого калия, обязательно». Сообщила, что она пробовала дать яд, но «не хватило выдержки», ввиду чего «требует поддержки Сталина. Сталин». На документе имеется пометка: «Нельзя этого никак. Ферстер дает надежды — как же можно? Да если бы и не было этого! Нельзя, нельзя, нельзя! Г. Зиновьев. Л. Каменев».

А 21 марта Сталин пишет еще одну записку, для всех членов Политбюро: «В субботу, 17 марта т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном «просьбу Владимира Ильича…» о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н. К. говорила, между прочим, что «В. Ильич переживает неимоверные страдания», что «дальше жить так немыслимо», и упорно настаивала «не отказывать Ильичу в его просьбе». Сталин сообщает, что ходил к Ленину, успокаивал его. И указывает: «Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу Владимира Ильича и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК». Политбюро одобрило действия Сталина. На письме стоят отметки и подписи Зиновьева, Молотова, Бухарина, Томского, Троцкого. Но Лев Давидович об этом письме и собственной подписи под ним впоследствии предпочтет «забыть» [78, 157].

Могли ли Ленину «помочь» уйти из жизни в январе 1924 г.? Исключать такую вероятность нельзя. Как видно из первой записки Сталина, от 17 марта, яд у Крупской уже имелся, ей лишь «не хватило выдержки» отравить мужа. Яд можно было достать и через врачей. Но в том состоянии, в котором находился Ленин, цианистый калий в общем-то и не требовался. Достаточно было передозировки лекарств. Или хотя бы информации, которая снова взволнует, возмутит. А монополию на информацию, на чтение Ленину газет, повторюсь, удерживала Крупская… Мы не знаем, произошло это на самом деле или Владимира Ильича просто доконала болезнь. Но в любом случае смерть Ленина не сулила Сталину никакой реальной выгоды — он уже утвердился у власти. Зато для Льва Давидовича открывались возможности для новой крупной игры. Какие у него имелись козыри? «Политическое завещание» — кончина Ленина позволяла широко использовать эти документы именно в качестве «последней воли» усопшего. Второй козырь — армия. Третий — покровительство «мировой закулисы». Какой сценарий представляется наиболее вероятным? Предположим, что зарубежные «силы неведомые» дали команду другим своим эмиссарам в советском руководстве поддержать Льва Давидовича. Эти эмиссары публикуют «завещание». Под лозунгами исполнения «завещания» выступает армия. Возможно, была бы пущена в ход и версия об убийстве Ленина…

Зачем тогда Троцкий уехал? Да ведь он всегда в моменты борьбы за власть оказывался «в стороне». При покровительстве зарубежных хозяев все, чего достигал Троцкий, преподносилось ему готовым, «на блюдечке». А он мог себе позволить быть «ни при чем», выжидать развития событий. Он отсутствовал в Москве в конце августа — сентябре 1918 г., когда реализовался заговор с покушением на Ленина. Отсутствовал на «пещерном совещании» в 1923 г. И зимой 1924 г. в случае военного переворота оказался бы «ни при чем». Кстати, если бы переворот провалился, от Абхазии было недалеко до границы. А Троцкий (вместе с Лениным и Фрунзе) за свою помощь Кемалю-паше был удостоен почетного гражданства Турции…

Но переворота не произошло — и мало того, не произошло даже его попытки. Потому что западные хозяева отвернулись от Троцкого. Осенние события вокруг Германии показали, что он слишком занесся. Стал неуправляемым. А значит, опасным. Ну а Сталин во главе Советского государства был, конечно, не такой удобной фигурой, как Ленин. Представлял определенные помехи, проблемы. Но в данный момент он для «мировой закулисы» оказался предпочтительнее Льва Давидовича, способного натворить бед в Европе. И предпочтительнее как раз из-за своих идей «построения социализма в одной стране». Иосифа Виссарионовича зарубежные теневые круги недооценивали, считали человеком недалеким. Сам он с вопросами государственного руководства, конечно, не справится. Был послушным орудием Ленина — а без Ленина его действия будут регулировать и направлять «нужные» люди в его окружении. Вот и пусть строит «социализм в одной стране»! Пусть Россия варится в собственном соку, пусть доламывает сама себя социальными экспериментами — не мешая жить и не угрожая Западу. А иностранцы уже внедрились в нее концессиями и будут отсасывать соки без лишнего шума, подспудно, закабалять и разворовывать.

Ставка была перенесена на Сталина. И тайные эмиссары в советском руководстве в критический момент сработали вдруг не в пользу Троцкого, а в пользу Сталина. Можно даже выдвинуть гипотезу, что весь сценарий с отъездом Троцкого на Кавказ был подсказан ему закулисными покровителями. Под предлогом того, что ему будет правильнее остаться в стороне от схватки, создать себе алиби. Он считал, что все и без него образуется. И поэтому чувствовал себя так уверенно, ожидал, когда его призовут «на царство». Но действительной целью этого плана было убрать из политического руководства самого Троцкого.

Ну а Сталин и его временные союзники обезвредили Льва Давидовича очень просто. Как говорят в шахматах, ему поставили «детский мат». Учли, что Троцкий никогда лично не занимался вопросами практического руководства. Он только блистал, лидировал, раздавая «стратегические» указания. А конкретную работу за него везли серенькие, неприметные подручные. В частности, в военном ведомстве непосредственное управление войсками замыкалось на заместителя Льва Давидовича, Склянского. И Сталин не стал наносить ударов по Троцкому. Он был слишком крупной фигурой. При попытке низвергнуть его вопрос пришлось бы выносить на Пленум ЦК, на съезд партии, не обошлось бы без бурь и страстей… Вместо этого Сталин сместил Склянского. Фигуру «второго ранга», для нее достаточно было обычного рабочего решения Политбюро. Склянского перевели в ВСНХ, а заместителем наркома по военным делам назначили популярного Фрунзе. И… все. Оставшись наркомом, Троцкий утратил рычаги управления войсками. Лишился своей главной силы, стал «Бонапартом без армии». Это событие, на первый взгляд малозаметное, как раз и ознаменовало надлом всей политической карьеры Льва Давидовича. Дальнейшие его попытки борьбы за власть были уже только агонией, растянувшейся на три с половиной года.

 

59. Как страна начала освобождаться от нашествия

Двумя годами раньше, чем писать книгу, которую вы сейчас держите в руках, автору довелось собирать материалы и работать над другим исследованием, о Якове Свердлове [182]. И, знаете, при сопоставлении его с Троцким картина получается в какой-то мере резко контрастной. Личность Свердлова осталась в истории «за кадром», очень малоизвестной, несмотря на то, что он являлся автором самых страшных преступлений революции, — развязал войну против крестьянства, красный террор, казачий геноцид, руководил ритуалом цареубийства. Им мало интересовались исследователи, его обходили стороной журналисты, хотя он прожил очень бурную и насыщенную жизнь бандитского пахана, темного оккультиста, партийного активиста. Был гениальным организатором, непревзойденным мастером закулисных интриг и сыграл роль «серого кардинала» при Ленине, практически обеспечив большевикам все их победы в 1917–1918 гг.

А вот Троцкому внимания уделялось очень много. О нем написана масса литературы, статей, диссертаций, на него ссылаются, о нем спорят, обсуждают, исследуют. Хотя на самом-то деле его личные способности и качества до Свердлова ох как далеко не дотягивали! Лев Давидович был талантливым журналистом, оратором и… все. Все! Больше у него ничего не обнаруживается! Величие Троцкого, «гений» Троцкого (даже в смысле «черный гений») — один из мифов XX века. Вся его слава, весь его имидж «вождя» были созданы искусственно, по обычной рекламной технологии «раскручивания звезд». Никогда и ничего он не добился сам! Его умело вели внешние силы, и всегда он попадал на «готовое». Оценив литературные опыты, энергию, беспринципность, интерес к масонству, его подобрали Адлер и Парвус. В первую революцию его, никому не известного, проталкивают во главу Петроградского Совета. В эмиграции ему дают деньги, дают помощников, дарят возможность выпускать газеты. Но создать партию или хотя бы сильную группировку он оказывается не способен. Тем не менее его продолжают вести. Вывозят за океан, связывают с высшими кругами антироссийских сил. Обеспечивают финансирование. Обеспечивают положение одного из лидеров революции, объединяют с Лениным, продвигают на важные посты.

Но на всех ступенях своей головокружительной карьеры Троцкий так ничему и не научился. Росли только гонор, амбиции, а по сути он остался тем же, кем был, — журналистом и оратором, не более того. Все практические дела для него осуществляли неприметные «рабочие лошадки». И собирал-то этих «лошадок» не он — ему выискивали их и услужливо пододвигали. А он даже не находил нужным заботиться о помощниках, возвышать и утверждать их, закрепляя тем самым собственные позиции. И фигура Троцкого в какой-то мере «разочаровывает» исследователя. Оказывается скучной, блеклой, не самостоятельной. Это была искусственно раздутая и раскрашенная историческая «пустышка». Ну а как только силы «мировой закулисы» лишили Льва Давидовича своей поддержки, все его «величие» рассыпалось в прах. Сам по себе он не представлял ничего. И именно из-за этого так легко проиграл.

С весны 1924 г. каждая попытка возобновить борьбу за власть оборачивалась для него новыми поражениями. И с каждым раундом он терял позиции, скатываясь все ниже по ступенькам партийной и государственной иерархии. Сталин, кстати, не прятал и не скрывал «политическое завещание» Ленина. Он сыграл на нем. Те диктовки, которые в ПСС названы «Письмом к съезду», были доведены до XIII съезда партии. На заседаниях по фракциям (то есть без гостей съезда и журналистов) [138]. Так же, как на прошлом съезде вызвала недоумение работа «К вопросу о национальностях и «автономизации», так и на XIII съезде делегатов удивило «Письмо к съезду». С момента, когда оно диктовалось, прошло больше года. Сталин все это время оставался на посту Генсека и дров отнюдь не наломал. Следовательно, опасения Владимира Ильича не подтвердились. Что касается обвинений в «грубости», то делегаты и сами были партийными работниками эпохи революции, для них подобный упрек не мог выглядеть серьезной виной. К тому же, в «Письме к съезду» крепко досталось и Каменеву, Зиновьеву, Бухарину, Пятакову, Троцкому. Было понятно, что Ленин диктовал это серьезно больным. Поэтому при обсуждении не заостряли внимания на обвинениях. Выражались округло — ну что ж, мол, товарищи, конечно, учтут критику… Зато Сталин сумел взять на вооружение определение в адрес Троцкого — «небольшевизм». И хотя его, по словам Ленина, нельзя было ставить в вину, но попробуй-ка отмойся от такого ярлыка!

Очередная атака Льва Давидовича была литературной. Он решил сыграть на том поле, где и впрямь был мастером. Выпустил книгу «Уроки октября». Причем в большей степени обрушился не на Сталина, а на Каменева с Зиновьевым. Откуда, кстати, еще раз видно, что по изначальным планам они должны были помогать Троцкому. Теперь же он на них крепко обиделся, считал «предателями». Но и на литературном поприще, на котором Лев Давидович своими талантами бесспорно превосходил Сталина, он позорно проиграл. Подвели его собственные амбиции. Ленина уже окружали ореолом «святости», и Иосиф Виссарионович тоже написал книгу, «Об основах ленинизма», — где с нарочитой скромностью представлял себя лишь учеником покойного. Троцкий же принялся оспаривать заслуги, ставя себя на один уровень с Владимиром Ильичем, а то и выше его. Для массы рядовых партийцев это нетрудно было преподнести чуть ли не кощунством [78]. А оскорбленные Каменев и Зиновьев рвали и метали, готовы были смешать с грязью обидчика. Сталин даже заступился, смягчил их требования вывести Льва Давидовича из ЦК и Политбюро, выгнать из партии.

Но очень быстро пришла и очередь Каменева с Зиновьевым. Иосиф Виссарионович разгромил их в союзе с Бухариным. А потом раздавил и Бухарина… Впоследствии с подачи троцкистов это преподносилось как победа «бюрократии» над «революцией». Мол, «бюрократы» пользовались силой аппарата, а рядовые коммунисты боялись конфликтовать с аппаратом из соображений карьеры [189]. Ну нет, не совсем так. Силу аппарата Сталин и впрямь использовал. Но вдобавок он резко изменил баланс сил внутри партии. Кстати, на этот баланс обращали внимание и троцкисты. Как уже отмечалось, в 1921 г. в партии прошло грандиозное сокращение, ее «чистили» от «попутчиков» и «примазавшихся». При этом было исключено множество рядовых коммунистов, вступивших в партию в годы войны и не имеющих достаточных заслуг по сравнению с профессиональными революционерами. Сталин в 1924 г. сделал обратный ход, объявил массовый «ленинский призыв». Что существенно снизило удельный вес профессиональных революционеров, «интернационалистов». А принятые в партию 200 тыс. рабочих, солдат, сельских активистов усилили «патриотическое» крыло — опору Сталина.

Да и сам он вел игру умело, расчетливо, хитро. Он никогда не выступал инициатором очередных внутрипартийных дрязг и междоусобиц! Вместо этого он предоставлял своим соперникам цапаться между собой. И возникали то «левая», то «правая» оппозиции. А Иосиф Виссарионович в таких конфликтах до поры до времени помалкивал. И оказывался «над схваткой», получая роль третейского судьи. Отсюда и партийная масса привыкала, что Сталин — не «левый», не «правый», что он представляет «центральное» направление. Центральное, выверенное, взвешенное, а значит — верное. Привыкали, что не следует слепо кидаться на лозунги «левых» или «правых», что надо выждать, какую позицию займет Сталин [189].

Ну а главный его конкурент, Троцкий, неизменно оказывался в оппозициях. То в одной, то в другой. И по мере их поражений катился вниз. С поста наркома, из Политбюро, из ЦК… Проигрывал он вовсе не из-за подавления «партийной демократии» со стороны «бюрократов» — ее уже и при Ленине не было, этой «демократии». Нет, Лев Давидович проигрывал из-за своего полного неумения организовать что бы то ни было. Раньше все вокруг него складывалось «само». А теперь почему-то «само» не организовывалось. Троцкий оставался оппозиционным «знаменем», но без руки знаменосца. И вокруг него группировались те, кто еще считал его «вождем» и «знаменем». Группировались самотеком, не получая ни руководства, ни гениальных выигрышных ходов в политической игре. Ждали, жаждали — а не получали… И бесцельно торчали вокруг своего «знамени», пока не подвергались очередному разгрому. Верных соратников оставалось все меньше. Склянский вскоре после своего перевода в ВСНХ был послан в командировку в США и погиб там — «несчастный случай». Видать, много знал. Неврастеник Иоффе смог выразить свою преданность Льву Давидовичу только путем самоубийства…

По воспоминаниям одного из секретарей Троцкого, В. Кибальчича, в последних партийных баталиях число сторонников Льва Давидовича в Москве и Ленинграде оценивалось в 400–600 человек [143]. Где уж тут серьезное противостояние «революционеров» и «бюрократов»? А последнее политическое выступление в России выглядело вообще анекдотически. Его приурочили к празднованию десятилетия революции, 7 ноября 1927 г. Троцкист И. Павлов пишет, что в этот день «оппозиционные лозунги вывешивались на стенах домов, где жили оппозиционеры. На углу Воздвиженки и Моховой красовались портреты Троцкого, Каменева и Зиновьева. С крыши сталинисты пытались сорвать их баграми. Активную оборону своих портретов вели оригиналы. Вооружившись половой щеткой с длинным черенком, Троцкий энергично отбивал атаки» [119]. Да, зрелище, наверное, было незабываемое. «Великий» Лев Давидович со шваброй высунулся из окна и защищает от сталинистов собственный портрет! В определенной мере символично, не правда ли?… А потом была ссылка в Алма-Ату… А потом он очутился за границей…

Ну а одновременно, сокрушая оппозицию, Сталин начал прижимать и интересы иностранцев, нацелившихся на изрядный «гешефт» за счет России. Ведь лоббировала иностранцев, защищала их позиции в советском правительстве та же самая оппозиция. Теперь они лишались своей опоры. Уже в 1924 г. был ликвидирован Роскомбанк. Его объединили с Наркоматом внешней торговли, а директор Роскомбанка Олаф Ашберг был смещен со своего поста. Правда, смещен не за махинации по финансированию революции и не за хищнические сделки по разграблению нашей страны. Выгнали его всего лишь за злоупотребления [139]. Потому что сверхприбылей от перепродажи церковных ценностей и прочих подобных операций Ашбергу оказалось мало, впридачу к этому он еще и воровал — имея доступ к суммам, выделенным для оплаты западных товаров, элементарно прикарманивал часть денег.

Стали ставиться препятствия внедрению иностранцев в отечественную экономику. Были свернуты переговоры с Круппом, которому уже успели пообещать в аренду крупнейшие питерские заводы, Путиловский и Охтинский. А затем дело дошло и до тех бизнесменов, кто успел хапнуть в России концессии. На словах их по-прежнему приветствовали, обхаживали, заискивали. Позволяли завезти оборудование, наладить производство. Оказывали при этом всяческое содействие. Но после того, как дела пошли и оставалось, вроде бы, получать прибыль, у капиталиста начинались неприятности. У него вдруг начинали бастовать рабочие, требуя невероятную зарплату. А советская власть била хозяина чисто западным оружием — юридическим. И на жалобы концессионера государственные чиновники разводили руками. Указывали на пункт, согласно коему правительство обязалось не вмешиваться в его производственные дела. Дескать, отношения с рабочими — ваша проблема, сами и разбирайтесь.

В конце концов иностранец понимал, что его водят за нос, и остается только убираться восвояси. А если не понимал, «помогали» понять. Власти находили в концессионном договоре какой-нибудь подходящий пункт, который не выполнялся. Или возникали неожиданные помехи к его выполнению. Те же рабочие бастовали, начинались перебои с транспортными перевозками. А чиновники объявляли, что знать ничего не желают, нарушение договора налицо — и на этом основании требовали его расторжения. А. И. Солженицын почему-то жалеет несчастных иностранных бизнесменов [148]. Надо ж, бедолаги, рассчитывали культурно и цивилизованно пограбить русские богатства, а вместо этого остались облапошенными, потеряли вложенные деньги и свое оборудование… Ну что ж, о вкусах и симпатиях не спорят.

 

60. О судьбах революционеров

Нет, представлять дело так, будто с победой Сталина в советской политике автоматически взял верх патриотический курс, было бы глубоко неверно. Иосиф Виссарионович в это время все еще пытался пунктуально следовать проектам Ленина. Да и сама его победа была весьма относительной. В партии остались «раскаявшиеся» троцкисты наподобие Хрущева. Многих побежденных оппозиционеров Сталин продолжал использовать на руководящих постах, считая ценными и опытными специалистами в области экономики, организации, дипломатии и т. д. А места эмиссаров «мировой закулисы», удаленных из высших эшелонов власти, заняли другие. Выступавшие в борьбе за власть сторонниками Сталина и внедрившиеся в его окружение. Как и предполагалось, подобные специалисты и советники смогли направлять деятельность Иосифа Виссарионовича в ту сторону, которая требовалась Западу. И он на первых порах по сути продолжил ту же самую линию, которую прежде вели Ленин и Троцкий.

Осуществлялись и новые проекты, внедряемые извне. Так, в 1924 г. начал реализовываться план «Агроджойнт» — по заселению Крыма евреями. Инициатива исходила от американского «Объединенного комитета распределения», председателем коего являлся Феликс Варбург, компаньон «Кун и Лоеб». «Объединенный комитет распределения» провел переговоры с советским правительством. И был подписан договор об организации такой колонии. Для начала ее должны были составить 500 евреев из бывшей российской буржуазии, они получали землю в Крыму и превращались в «тружеников» — фермеров. Причем авторам проекта немедленно подыграло правительство США, в 1924 г. был принят закон Рида-Джонсона, значительно ограничивший иммиграцию евреев из России в Америку. Фактически им прикрыли въезд в США, подталкивая к «крымскому варианту» (или к палестинскому).

В советском руководстве этот проект курировали Ларин, Брагин, Смидович. 29 августа 1924 г. Президиум ВЦИК постановил образовать два органа, «Комитет по земельному устройству еврейских трудящихся» и «Общественный комитет по земельному устройству еврейских трудящихся». Началось переселение тысяч людей из украинских и белорусских местечек. В общем массовые бойни и голод в Крыму, организованные в 1920–1921 гг. стараниями Белы Куна и Розалии Землячки, оказывались отнюдь не случайными. Их можно рассматривать в качестве страшного жертвоприношения, «омывшего» кровью крымскую землю. А лишившиеся своих владельцев поля, сады, виноградники, дома получали новых хозяев. Официально новая община в Крыму получила статус автономии, но неофициально ее стали называть «Хазарской республикой» — в память об иудейской державе, существовавшей на юге России в IX–X вв., уничтоженной дружинами князей Святослава Игоревича и св. Владимира Святославовича.

Советские и зарубежные сионисты действовали в дружном контакте. Феликс Варбург заявлял журналистам, что «через «Агроджойнт» советское правительство помогает русским евреям обрести экономическую независимость». Американцы взяли на себя 80 % финансирования проекта, внеся 10 млн. долларов, — в этом участвовали Феликс и Пол Варбурги, фонд Рокфеллера, глава компании «Сирс и Ребек» Джулиус Розенвальд, благотворительная организация «Джойнт». По планам Ларина и Брагина предполагалось постепенно переселить на новые места жительства 3 млн. советских евреев. Возникали и идеи о привлечении в «Хазарию» безработных германских евреев (которых было много в связи с экономическим кризисом). Было создано Американское общество помощи еврейской колонизации в Советской России. Подключилось Французское еврейское общество. В самом Крыму предполагалось компактно поселить 280–600 тыс. колонистов. А на следующих этапах в состав «Хазарии» должны были войти Южная Украина, Приазовье, Кубань…

При Сталине в рядах коммунистической партии оставались и последователи темных оккультных учений. Исследованиями в данной области занимался особый сверхсекретный отдел ОГПУ во главе с Глебом Бокием. С этим отделом тесно сотрудничал и клеврет Троцкого Яков Блюмкин, участвовал в подготовке и проведении ряда операций.

О том, что в окружении Иосифа Виссарионовича было далеко не все «ладно», красноречиво говорит история с изгнанием Троцкого за границу. В действительности Лев Давидович как раз этого и добивался, прозябая в казахской глуши и лишенный возможности вести политическую борьбу. Из советской ссылки удрать было далеко не так просто, как из царской. Но некие деятели помогли. Подтолкнули Сталина к решению — «изгнать». А когда оно было принято, обеспечили Льву Давидовичу выезд со всеми удобствами. Мало того, ему удалось вывезти с собой за границу значительные ценности и огромнейший архив. И не просто дневники, письма. Десятки тысяч важнейших документов государственного, партийного, международного уровня. А чьи-то могущественные указания обеспечили, чтобы таможенники и пограничники закрыли на это глаза. Словом, во властных структурах оставались влиятельные эмиссары «сил неведомых» и заказы отрабатывать умели.

Поэтому с падением троцких с зиновьевыми беды России отнюдь не кончились. В конце 1920-х гг. последовали очередные удары по доламыванию российской мысли, сознания, души. Был учинен разгром всего, что осталось от гуманитарных наук, прокатились аресты историков, философов, филологов. Потом началась вторая волна погромов Церкви с новыми репрессиями священнослужителей, иноков, верующих мирян. Волна закрытий, осквернений и взрывов храмов и монастырей, которые еще уцелели после прежних кампаний. Была развернута вакханалия «раскулачивания». Была уродливая коллективизация, вылившаяся в фактический разгром российского крестьянства. Был страшный «голодомор» на Украине, Дону, Кубани, унесший 5–7 млн. человеческих жизней (и случайно ли бедствие обрушилось именно на те области, на которые предполагалось расширять «Хазарскую республику»).

А перелом в государственной политике произошел лишь в середине 1930-х. К этому времени не только стал слишком очевидным настойчивый, повторяющийся характер катастроф. В ходе процессов над троцкистами начала всплывать информация об их связях с зарубежной «закулисой». Наконец, советской разведке удалось в Париже похитить часть архива Троцкого. В распоряжение Сталина попали документы, раскрывшие страшную истину, — как западные державы преднамеренно и целенаправленно взорвали Россию, поддерживая и регулируя революцию через своих представителей. И вот тогда-то Иосиф Виссарионович стал переосмысливать действительность и круто менять политический курс. Переводить его из «интернациональной» и «революционной» системы координат к восстановлению основ российской державности [105].

В 1936 г. Сталин прекращает финансирование Коминтерна. В том же году выпускают из тюрем всех арестованных российских историков, а за решеткой оказываются их гонители. В школах вместо учебника истории Покровского, оплевывавшего все прошлое до 1917 г., вводится учебник Шестакова, восстановивший преемственность между Россией и СССР [177]. Появляются фильмы и книги о Петре I, Александре Невском, Иване Грозном и т. д. В это же время Сталин разгоняет РАПП, и в советскую культуру возвращаются «изгнанные» из нее Пушкин, Лермонтов, Лев Толстой, Достоевский. Реабилитируется казачество. Восстанавливаются маршальские, генеральские, офицерские звания. Еврейская автономия переезжает из Крыма на Амур. Запрещается уничтожение памятников архитектуры, в том числе православных храмов. А 11 ноября 1939 г. Политбюро принимает постановление «Вопросы религии», прекратившее гонения на Церковь и отменившее прежние решения по данному вопросу [54].

И пошли под расстрелы те, кто разрушал, обескровливал и разворовывал нашу страну. Их осуждали «за шпионаж». Разумеется, они были не из тех шпионов, которые фотографируют и пересылают через тайники секретные документы. Но в целом-то обвинение оказывается справедливым, поскольку каменевы, зиновьевы, бухарины и впрямь являлись чужеземными агентами. Их судили как врагов народа. Но разве они не были врагами русского народа? Их судили за вредительство. Но те планы, которые они реализовывали в России, как раз и были вредительством. По иронии судьбы их, делавших и двигавших революцию, судили как контрреволюционеров. Однако и это логично. Ведь они выступали агентами крупного иностранного капитала, стало быть, действовали против пролетариата и крестьянства, в пользу «контрреволюционных» сил. В ходе следствий и судов информация о западных диверсиях против России в ходе мировой войны и революции существенно дополнялась. Известно, например, что Радек и Раковский купили себе жизни, выложив все, что им было известно. А знали они очень много.

Известный журналист В. Л. Бурцев, находившийся в эмиграции, выпустил в 1937 г. книгу «По поводу 20-летнего юбилея предателей и убийц», где писал о жертвах политических процессов: «Историческая Немезида карала их за то, что они делали в 1917–1918 гг. и позднее… они, несомненно, всегда были двурушниками и предателями — и до революции, и в 1917 г., и позднее, когда боролись за власть со Сталиным… Не были ли такими же агентами… Ленин, Парвус, Раковский, Ганецкий и другие тогдашние ответственные большевики?» Бурцев отмечал, что в этих процессах Сталин «не проявил никакого особенного зверства, какого бы все большевики, в том числе и сами ныне казненные, не делали раньше… Сталин решил расправиться с бывшими своими товарищами, ибо чувствует, что в борьбе с Ягодами он найдет оправдание у исстрадавшихся народных масс. В России… с искренней безграничной радостью встречали известия о казнях большевиков» [139].

Не все эмиссары Запада попали под репрессии. Сталин, например, проявил некоторую лояльность по отношению к женщинам. Нимфоманка Коллонтай избежала ответственности тем же способом, который применяла и раньше, — предательством. Она еще раз предала своих прежних товарищей и любовников, предала вовремя, заблаговременно, отдала Сталину документы из своих архивов, которые можно было использовать против оппозиции. И была отправлена в свою любимую Скандинавию, где ее старые связи можно было употреблять с пользой для Советского Союза. До глубокой старости она продолжала тешиться сексуальными похождениями. И доходило до бурных сцен объяснений и ревности, когда, к примеру, очередной ее молоденький кавалер очутился в постели ее взрослой внучки.

Уцелела Розалия Землячка, после лечения в психиатрической больнице получила второстепенную партийную работу, хорошо умела выступать на митингах, мобилизуя людей для укрепления и защиты государства. И дождалась «заслуженного» места в кремлевской стене. Не тронул Сталин и Крупскую. Сохранил ей формально почетное положение, лишив какого бы то ни было влияния. И предоставил умереть в своей постели в 1939 г. Она смогла услышать о расстреле всех своих прежних соратников, помянуть их мысленно на фоне всеобщего осуждения, а уж потом двинулась вслед за ними…

Троцкий на процессе «правотроцкистского блока» в 1936 г. был приговорен к смертной казни вместе с Каменевым, Зиновьевым и иже с ними, но приговорен заочно и пережил их на четыре года. Вообще за границей он чувствовал себя комфортно. Он ведь и до революции привык жить за рубежом, вот и получилось, что снова съездил в Россию временно. Как в 1905–1907 гг. прокатился «туда и оттуда», так и в 1917 г. навестил родину на 12 лет. Прежние теневые покровители не совсем оставили его. Держали про запас, вдруг еще пригодится. На чужбине он никогда не нуждался в деньгах, имел прекрасные бытовые условия, содержал штат прислуги и значительную, отлично вооруженную охрану [139].

Но в практических делах Лев Давидович опять проявил себя полным нулем. Несмотря на поддержку и финансирование, он так и не сумел создать за границей сильную антисталинскую партию — такую, какой являлись до революции большевики. Вся его деятельность сводилась к написанию хвастливых мемуаров. Издавал «Бюллетень оппозиции», но он был интересен только для НКВД. Потому что Троцкий, дабы прибавить себе вес, открытым текстом перечислял в «Бюллетене» своих сторонников в СССР — и их без особых хлопот брали под белы ручки. Он взялся создавать «Четвертый интернационал», но и эта организация получилась сугубо маргинальной, на учредительный съезд собралось два десятка человек из разных стран.

А когда закулисные покровители поняли, что больше из Льва Давидовича выжать ничего не получится, он стал ненужным. Лишним. Его высылают из Франции, потом из Норвегии. И ни одна страна Запада не желает его принять. За него хлопочет даже физик Эйнштейн, просит у правительства Германии. Однако хороший знакомый Троцкого Хильфердинг, один из давних его покровителей, успевший стать в Германии министром, теперь знать не желает Льва Давидовича и во въезде отказывает. Другой старый знакомый, Вандервельде, не пускает в Бельгию. В конце концов, соглашается его принять только Мексика. В общем, поехал в обратном направлении, за океан. На этот раз он пересекает Атлантику совсем не в каюте первого класса, даже не на пассажирском судне, а на танкере… Поселяется у своего почитателя художника Диего Риверы, «отблагодарив» гостеприимного хозяина тем, что наставляет ему рога. Отбивает у него любимую женщину, Фриду Кало. Заодно «отблагодарил» таким способом и свою супругу, которая всюду сопровождает его в изгнании. Потом приобретает собственную виллу в Койокане, превратив ее в подобие крепости…

И ему было кого опасаться. Не только Сталина. Для своих покровителей он был полностью отработанной фигурой. Но представлял угрозу. Например, его хозяевам вряд ли могла понравиться утрата Львом Давидовичем части своего архива, уплывшей в руки советских спецслужб, — и еще меньше могло понравиться, что он сберегал в архиве документы, совсем не желательные для «мировой закулисы». Кроме того, надвигалась новая мировая война. А в ее преддверии Троцкий решил действовать по старой схеме. Его сторонники принялись наводить мосты с германским абвером. Но Троцкий знал слишком много о тайной стороне прошлой войны. Американским и британским тузам вовсе не улыбалось, чтобы его информация стала достоянием германской разведки.

Однако сами они не стали возиться, устраняя Льва Давидовича. Они просто «засветили» его. В США вышла книга дневников полковника Хауса, где весьма прозрачно раскрывалось, на кого работал Троцкий, какие задания он выполнял. В 1939 г. книгу переиздали в СССР [6]. А в такое время она могла выйти только с ведома и по указанию одного единственного человека. Сталина. Следовательно, с дневниками Хауса он ознакомился. Троцкого «засветили», а засвеченный агент долго не живет.

Представляется любопытным, что в марте 1940 г. Гарвардский университет купил у Троцкого оставшуюся часть его архивов, около 20 тыс. единиц хранения. Купил очень вовремя, чтоб документы не попали в нежелательные руки. Сделка произошла за два месяца до того, как группа боевиков под руководством художника-коммуниста Сикейроса совершила нападение на виллу Троцкого. Ворвалась, изрешетила стены и перегородки из автоматов. Правда, из-за неопытности нападавших Лев Давидович и его жена, залегшие на полу, остались живы. Но 20 августа другой советский агент, Рамон Меркадер, привел приговор в исполнение. Почему-то Троцкий мечтал, чтобы его похоронили в США, написал об этом в своем завещании. Но Америка, которую он так ценил, для которой сделал так много, обеспечив сокрушение ее конкурентки России, отказалась принять даже его прах. И в итоге закопали, как собаку, во дворе его собственного дома…

Наверное, этим можно было бы закончить книгу о том, как правящие и теневые круги Запада разыграли страшную российскую трагедию. Реформы Сталина, хоть и запоздалые, дали свои плоды. Помогли Советскому Союзу выиграть Великую Отечественную войну, снова вывели его на уровень одной из ведущих мировых сверхдержав. Но эти реформы не были и не могли быть полными. Сталин остался заложником той системы, которая его выдвинула. Он не смог отказаться от признания марксизма-ленинизма высшей системой ценностей, от прославления «завоеваний революции». Поэтому и все его преобразования оказались обратимыми.

Обратный поворот осуществился после смерти Иосифа Виссарионовича, когда эмиссары антироссийских сил протолкнули во главу партии и государства Никиту Сергеевича Хрущева, который по сути вернулся к политике Ленина-Троцкого. Взял курс на «мировую революцию» с беспрецедентным финансированием «дружественных» режимов, учинил новый разгром деревни, возобновил гонения на Церковь… А наряду с этим Запад продолжал расшатывать Россию по прежним, испытанным методикам. Точно так же, как раньше заражал «прогрессивными» веяниями молодых аристократов, дворян, интеллигенцию, принялся заражать детей «номенклатуры» и советских интеллектуалов. Точно так же, как на царскую Россию из-за рубежа распространялась «советчина», так на советскую Россию стала распространяться «антисоветчина». Но все эти события относятся уже к другой эпохе, связаны с другими персонажами. И, наверное, будут темой уже другой книги.

24.06.2007 г., п. Монино

 

Библиография

1. Авдеев Н. Революция 1917 года. Хроника событий. М.-Пг.: Госиздат, 1923.

2. Агабеков Г. Секретный террор. С приложениями А. Колпакиди. М.: Современник, 1996.

3. О. Андрей (Кураев), Юркевич А. Г., Красовицкая М. С. Православие.// Религии мира. Энциклопедия для детей, т.6, ч.2, М.: Аванта +, 1997.

4. Антонов-Овсеенко В. А. В революции. М.: Госполитиздат, 1957.

5. Арутюнян А. О. Кавказский фронт 1914–1917 гг… Ереван, Айастан, 1971.

6. Архив полковника Хауза. С предисл. А. И. Уткина. М., АСТ.

7. Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. СПб.: Всемирное слово, 1992.

8. Башилов Б. История русского масонства. Вып.17. М.: Наш современник, 1995.

9. Белади Л., Краус Т. Сталин. М., 1990.

10. Белое дело. Летопись белой борьбы. Т. 1–6. Берлин, 1928.

11. Бернштейн Э. Германская революция. Берлин-Дрезден: Восток, 1927.

12. Беседовский Г. На путях к термидору. М.: Современник, 1997.

13. Берштам М. Стороны в гражданской войне 1917–1922 гг. М, 1992.

14. Бобренев В. А., Рязанцев В. Б. Палачи и жертвы. М., Воениздат, 1993.

15. Большевистское руководство. Переписка. 1912–1927. М., 1996.

16. Бонч-Бруевич В. Д. Воспоминания о Ленине. М.: Наука, 1965.

17. Боханов А. Н. Александр Иванович Гучков / Исторические силуэты, М.: Наука, 1991.

18. Бройде С. и М. Ярославский мятеж. М.: Госюриздат, 1930.

19. Бруновский В. Дело было в СССР./Архив Русской революции (АРР), т.19. М.: Терра-Политиздат, 1993.

20. Бугай Н. Был ли геноцид казаков? // «Казачья слобода», № 1–2, 1994.

21. Будберг А. Дневник // АРР, т.12–15, М.: Терра-Политиздат, 1991.

22. Бьюкенен Дж. Воспоминания дипломата. М., 1923.

23. Васецкий Н. А. Троцкий. Опыт политической биографии. М., 1992.

24. Василевский А. Бред разведок, ужас Чрезвычайки./ Лит. Обозрение, № 12, 1989.

25. Великая Октябрьская социалистическая революция. Энциклопедия. М.: Сов. энциклопедия, 1977.

26. Вержхловский Д. В., Ляхов В. Ф. Первая мировая война 1914–1918. Военно-исторический очерк. М., 1964.

27. Верт Н. История Советского государства. М.: Прогресс-академия, 1994.

28. Верховное командование в первые дни революции. Документы // АРР, т.16, М.: Терра— Политиздат, 1993.

29. Верховский А. И. Россия на Голгофе. Из походного дневника. М., 1959.

30. В. И. Ленин и ВЧК. Сборник документов (1917–1922 гг.). М.: Политиздат, 1987.

31. Вильтон Р. Последние дни Романовых. Берлин, 1923.

32. Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. Т. 1–9. М., 1978.

33. Владимир Ильич Ленин. Биография. М.: Политиздат, 1972.

34. Волкогонов Д. А. Троцкий. Политический портрет. Т. 1–2. М., 1992.

35. Воспоминания генерала барона П. Н. Врангеля, ч. 1–2. М.: Терра, 1992.

36. Воспоминания о в. И. Ленине в 5 томах. М.: Политиздат, 1979.

37. Выстрел в сердце революции / Под ред. Н. Д. Костина. М.: Политиздат, 1983.

38. Гоффман М. Война упущенных возможностей. М.-Л., 1925.

39. Гоффман М. Записки и дневники 1914–1918. Л., 1929.

40. Гражданская война в СССР. В 2-х т. М., 1986.

41. Гражданская война и военная интервенция в СССР. Энциклопедия. М., 1983.

42. Гражданская война на Украине. 1918–1920 гг., т. 1–3. Киев, 1967.

43. Гусев С. И. Гражданская война и Красная Армия. М., 1958.

44. Данилов И. Воспоминания о моей подневольной службе у большевиков. /АРР, т.14, 16. М.: Терра-Политиздат, 1993.

45. Дебидур А. Дипломатическая история Европы, т. 1–2. Ростов-н-Д.: Феникс, 1995.

46. Деникин А. И. Очерки русской смуты./ Вопросы Истории, 1990–1994 г.г.

47. Джолл Д. Истоки Первой мировой войны. Ростов-н.-Д.: Феникс, 1998.

48. Дитерихс М. К. Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале. М.: Скифы, 1991.

49. Дневник и воспоминания киевской студентки./ АРР, т.15. М.: Терра-Политиздат, 1993.

50. Добровольский С. Борьба за возрождение России в Северной области./ АРР, т.3. М.: Терра-Политиздат, 1991.

51. Довбыш Г. Национальный художник и современное «искусство» // Молодая Гвардия, № 4, 2007.

52. Доклад Центрального Комитета Российского Красного Креста о деятельности Чрезвычайной Комиссии в Киеве./ АРР, т.6. М.: Терра-Политиздат, 1991.

53. Документы о преследовании евреев / АРР, т.19. М.: Терра, 1993.

54. Дудко Д. Он был верующим // Преображение, № 2, 2003.

55. Емец В. А. Советская историография происхождения Первой мировой войны. М., 1968.

56. Жевахов Н. Д. Еврейская революция. М.: Алгоритм, 2006.

57. Женщины русской революции. М., 1968.

58. Журнал заседания совета министров Крымского краевого правительства // АРР, т.2. М.: Терра-Политиздат, 1991.

59. Залесский К. А. Империя Сталина. Биографический энциклопедический словарь. М.: Вече, 2000.

60. Зайончковский А. М. Мировая война 1914–1918 гг. М., 1931.

61. Иванов В. Ф. Тайны масонства. История русского масонства. СПб.: Онега, 1992.

62. Иванян Э. А. Белый дом: президенты и политика. М.: Политиздат, 1979.

63. Игнатьев А. А. Пятьдесят лет в строю. М.: Воениздат, 1988.

64. Игнатьев А. В. Русско-английские отношения накануне Первой мировой войны (1908–1914). М., 1962.

65. Игнатьев В. И. Некоторые факты и итоги четырех лет гражданской войны. М.: Госиздат, 1922.

66. Из секретного доклада о причинах неудачи борьбы с большевиками на Северо-Западном фронте. /АРР, т.2. М.: Терра-Политиздат, 1991.

67. Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография. М.: Госполитиздат, 1949.

68. История внешней политики СССР, т.1, 1917–1945. М., 1976.

69. История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. М., 1997.

70. История гражданской войны в СССР. В 5 томах. М., 1960.

71. История России, XX век / Под ред. в. П. Дмитренко. М.: АСТ, 1996.

72. Ицелев Л. И. Александра Коллонтай — дипломат и куртизанка / Коммент. Л. А. Лебедевой. М.: Армада, 1997.

73. Карр Э. История Советской России. Большевистская революция 1917–1923 гг., т 1–2. М.: Прогресс, 1990.

74. Квашнина-Самарина М. Н. В красном Крыму. Примечания Л. Крафта./ Минувшее, т.1. М.: Прогресс, 1990.

75. Керенский А. Ф. На историческом переломе. М.: Прогресс, 1991.

76. Клингер А. Советская каторга // АРР, т.19. М.: Терра-Политиздат, 1993.

77. Кораблев Ю. И. Политические деятели России 1917. Биографический словарь. М., 1993.

78. Косолапов Р. И. Слово товарищу Сталину. М.: Алгоритм, 2002.

79. Костин Н. Д. Суд над террором. М.: Моск. рабочий. 1990.

80. Кочетов в. Н. Самоубийство или убийство? // Преображение, № 2, 2005.

81. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 1–2. М., 1970.

82. Красная книга ВЧК. М.: Госиздат, 1920.

83. Краснов В. М. Из воспоминаний о 1917–1920 гг./ АРР, т.8–11. М.: Терра-Политиздат, 1991.

84. Краснов П. Н. Всевеликое Войско Донское // АРР, т. 5. М.: Терра-Политиздат, 1991.

85. Критский Н. Красная Армия на Южном фронте // АРР, т.18. М.: Терра-Политиздат, 1993.

86. Крупская Н. К. Воспоминания о В. И. Ленине. М.: Политиздат, 1972.

87. Латышев А. Г. Ленин: первоисточники. М.: Март, 1996.

88. Латышев А. Г. Рассекреченный Ленин. М.: Март, 1996.

89. Лацис М. Я. Два года борьбы на внутреннем фронте. М., 1920.

90. Лацис М. Я. Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией. М., 1921.

91. Левидов М. К истории союзной интервенции в России. Л.: Прибой, 1925.

92. Левинсон А. Поездка из Петербурга в Сибирь в январе 1920 г. // АРР, т.3. М.: Терра-Политиздат, 1991.

93. Ленин В. И. Полное собрание сочинений, издание 5-е, в 55 томах. М.: Политиздат, 1971–1975.

94. Ленинский сборник II / Под ред. Л. Каменева. М., 1924.

95. Л. Л. Очерки жизни в Киеве в 1919–1920 гг. // АРР, т.3. М.: Терра-Политиздат, 1991.

96. Лосев Е. Ф., Миронов, М.: Мол. гвардия, 1991.

97. Lockhard B. British Agent. New York, 1933.

98. Луначарский А., Радек К., Троцкий Л. Силуэты: политические портреты. М.: Политиздат, 1991.

99. Людендорф. Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг., т.1–2. М., 1923–1924.

100. Майбородов В. С французами // АРР, т.16. М.: Терра-Политиздат, 1993.

101. Манягин В. Г. Правда Грозного царя. М.: Алгоритм, 2006.

102. Международные отношения в эпоху империализма: документы из архивов царского и временного правительств, 1878–1917. М., 1931–1938.

103. Мельгунов С. П. Красный террор в России 1918–1923. М, 1990.

104. Меморандум Эстонского Правительства Верховному Совету./ АРР, т.3. М.: Терра-Политиздат, 1991.

105. Меркулов Д. Н., Бобровник В. М. Контрреволюция и национальная идея России. М., 2003.

106. Милюков П. Н. Воспоминания. М.: Политиздат, 1991.

107. Минц И. Английская интервенция и Северная контрреволюция. М.-Л., Соц. — Эконом. изд., 1931.

108. Мяснов Л. Гибель Уральского казачьего войска. Нью-Йорк: Всеславянское издат., 1963.

109. Назаров Г. Я. М. Свердлов — организатор гражданской войны и массовых репрессий // Молодая Гвардия, № 10, 1989.

110. Наленч Д. Т. Юзеф Пилсудский. Легенды и факты. М: Политиздат, 1990.

111. Никулин Н. М. Троцкий Л. Д. Отступление в историю. М., 1993.

112. Образование Северо-Западного правительства. Доклад Карташева, Кузьмича-Караваева и Суворова // АРР, т.1. М.: Терра-Политиздат, 1991.

113. О голоде. Харьков: Научная мысль, 1922.

114. Октябрьская революция. Мемуары. М: Орбита, 1991.

115. Октябрьская революция перед судом американских сенаторов. М.: Профиздат, 1990.

116. Описание польского отступления в 1920 г. /АРР, т.1. М.: Терра-Политиздат, 1991.

117. Очерк взаимоотношений Вооруженных Сил Юга России и представителей французского командования. /АРР, т.16. М.: Терра-Политиздат, 1993.

118. Орлов В. Г. Двойной агент: записки русского контрразведчика / С послесл. и прилож. А. Здановича. М.: Современник, 1998.

119. Павлов И. Революция и бюрократия. Записки оппозиционера. М., 2001

120. Палеолог М. Воспоминания посла. М., 1992.

121. Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М.: Политиздат, 1991.

122. Письмо генерала Гофа генералу Юденичу./ АРР, т.1. М.: Терра-Политиздат, 1991.

123. Пионтковский С. А. Гражданская война в России (1918–1921 гг.) Хрестоматия. М: Изд. ком. унив. им. Свердлова, 1925.

124. Платонов О. А. Терновый венец России. История цареубийства. М.: Энциклопедия русской цивилизации, 2001.

125. Поляков Г. Военное духовенство России. М.: ТИИЦ, 2002.

126. Поляков Ю. А. и др… Антисоветская интервенция и ее крах. М.: Политиздат, 1982.

127. Попов В. И. Жизнь в Букингемском дворце. М.: Новина, 1996.

128. Пятницкий В. Заговор против Сталина. М.: Современник, 1998.

129. Равич Н. Молодость века. М., 1982.

130. Рапопорт И. Полтора года в советском главке./ АРР, т.2. М.: Терра-Политиздат, 1991.

131. Революционные латышские стрелки. Рига, 1985.

132. Рид Дж. 10 дней, которые потрясли мир. М.: Госполитиздат, 1958.

133. Родзянко М. В. Государственная Дума и Февральская рефолюция./ АРР, т.6. М.: Терра-Политиздат, 1991.

134. Родзянко М. В., Крушение империи./ АРР, т. 17. М.: Терра-Политиздат, 1993.

135. Россия на рубеже веков. Исторические портреты. М.: Политиздат, 1991.

136. Садуль Ж., Записки о большевистской революции. М.: Книга, 1989.

137. Сазонов А. А. Крестный путь. За присуд казачий, кн.1. М.: Русская книга, 1996.

138. Сахаров В. А. «Политическое завещание» Ленина. М.: МГУ, 2003.

139. Саттон Э. Уолл-стрит и большевистская революция. Послесл. и коммент. М. Назарова. М.: Русская идея, 1998.

140. Свердлова К. Т. Яков Михайлович Свердлов. М.: Молодая Гвардия, 1976.

141. Семенов Ю. Заговор Локкарта./ Неотвратимое возмездие. М.: Воениздат, 1979.

142. Серафимо-Дивеевские предания / Составл. и примеч. А. Стриженова. М.: Паломник, 2006.

143. Серж В. От революции к тоталитаризму: воспоминания революционера. М.: НПЦ «Праксис».

144. Сибиряков Н. С. Конец Забайкальского казачьего войска / Примечания Б. Трофимова. //Минувшее, т.1. М., Прогресс, 1990.

145. Сидоров Д. И. Экономическое положение России в Первой мировой войне. М., 1973

146. Советский энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1987.

147. Соколов Н. А. Убийство царской семьи. М.: Сов. писатель, 1991.

148. Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. Малое собр. соч., т.5–7. М.: Инком НВ, 1991.

149. Солоухин в. А. При свете дня. М., 1992.

150. Spence Richard B. Trust no one the secret world of Sidney Reilly, Feral House, Los Angeles.

151. Спиридович А. И. История большевизма в России. Париж, 1922.

152. Ставка 25–26 октября 1917 г. /АРР, т.7. М.: Терра-Политиздат, 1991.

153. Стенографический отчет X съезда РКП(б). Пг.: Госиздат, 1921.

154. Ткаченко С. Л. Американский банковский капитал в России в годы Первой мировой войны. СПб.: ВИРД, 1998.

155. Торчинов в. А., Леонтюк А. М. Вокруг Сталина. Историко-биографический справочник. СПб, 2000.

156. Трифонов И. Я. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М., 1975.

157. Три эпохи государства и власти / Сост. Р. Р. Оганян. М.: Грифон, 2006.

158. Троцкий Л. Д. Дневники и письма. Нью-Йорк, 1986.

159. Троцкий Л. Д. Как вооружалась революция. М., 1923.

160. Троцкий Л. Д. Моя жизнь. Опыт автобиографии. М.: Панорама, 1991.

161. Троцкий Л. Д. Перманентная революция: сборник. М.: АСТ, 2005.

162. Троцкий Л. Д. Сочинения, т. 1–3. М.-Л., 1924.

163. Троцкий Л. Д. Сталин. М.: Интердайджест, 1995.

164. Троцкий Л. Д. Уроки Октября. М., 1925.

165. Тютюхин С. В. Лев Давидович Троцкий / Исторические силуэты. М.: Наука, 1991.

166. Угаров М., Незаживающее горе // Казаки, № 3–4, 2005.

167. Уорд Д. Союзная интервенция в Сибири 1918 г. М.-Пг.: Госиздат, 1923.

168. Уткин А. И. Первая мировая война. М.: Алгоритм, 2001.

169. Феликс Эдмундович Дзержинский. Биография / Под ред. С. К. Цвигуна, А. А. Соловьева и др. М.: Политиздат, 1977.

170. Фокке Д. Д. На сцене и за кулисами Брестской трагикомедии./ АРР, т.19. М.: Терра-Политиздат, 1993.

171. Фрейтаг фон Лорингофен. Из дневника // АРР, т.2. М.: Терра-Политиздат, 1991.

172. Френкин М. Трагедия крестьянских восстаний в России 1918–1921 гг. Иерусалим: Лексикон, 1987.

173. Хомченко в. Они целились в сердце народа // Неотвратимое возмездие. М.: Воениздат, 1979.

174. Чернин О. Брест-Литовск./ АРР, т.2. М.: Терра-Политиздат, 1991.

175. Шамбаров В. Е. Тайны воцарения Романовых. М.: Алгоритм, 2007.

176. Шамбаров В. Е. Белогвардейщина. М.: Алгоритм, 1999.

177. Шамбаров В. Е. Государство и революции. М.: ЭКСМО, 2002.

178. Шамбаров В. Е. За веру, царя и Отечество! М.: Алгоритм, 2003.

179. Шамбаров В. Е. Июльский мятеж / Опасная ставка, № 7, 1996.

180. Шамбаров В. Е. Казачество. История вольной Руси. М.: Алгоритм, 2007.

181. Шамбаров В. Е. Кто стрелял? // Вечерняя Рязань, № 4, 1992.

182. Шамбаров В. Е. Оккультные корни Октябрьской революции. М.: Алгоритм, 2006.

183. Шамбаров В. Е. Правда варварской Руси. М.: Алгоритм, 2006.

184. Шляпников А. Накануне 1917 года. М., 1920.

185. Шикман А. П. Деятели отечественной истории. Биографический справочник. М., 1997.

186. Шолохов М. А. Тихий Дон. Собр. соч. В 8 томах, т. 1–4. М.: Правда, 1980.

187. Шошков Е. Н. Наморси А. М. Щастный. СПб.: Петровский фонд, 2000.

188. Штейнман Ф. Отступление от Одессы. /АРР, т.2. М.: Терра-Политиздат, 1991.

189. Шубин А. В. Вожди и заговорщики. М.: Вече, 2004.

190. Этапы большого пути. Воспоминания о гражданской войне. М., 1963.

191. Юденич под Петроградом. Из белых мемуаров. Л., 1991.

192. Якимов А. Т. Дальний Восток в огне борьбы с интервентами и белогвардейцами (1920–1922). М.: Наука, 1979.

193. Ярославский Е. М. Очерки по истории ВКП(б), ч. I. М., 1937.

194. Ярославский Е. М. Партия большевиков в 1917 году. М.-Л., 1927.

195. Яхонтов А. Тяжелые дни (Секретные заседания Совета Министров 16 июля — 2 сентября 1915 г.) //АРР, т.18. М.: Терра, 1993.