Борьба за «российский пирог» между Центральными державами и Антантой приобретала все более острые формы. Попытки большевиков сидеть на двух стульях отнюдь не были тайной для немцев. Они, например, надавили на советской правительство и добились удаления из Высшего военного совета М. Д. Бонч-Бруевича, обнаружив его слишком уж тесные связи с британской разведкой. В июне последовали очередные жесткие требования удалить войска Антанты с Кольского полуострова. Когда вспыхнул чехословацкий мятеж, то и Ленин понял, что дальнейшее «балансирование» может плохо кончиться. Телеграфировал Юрьеву: «Английский десант не может рассматриваться иначе, как враждебный против Республики. Его прямая цель — пойти на соединение с чехословаками… чтобы низвергнуть рабоче-крестьянскую власть… На Мурманский краевой совет возлагается обязанность принять все меры, чтобы вторгшиеся на советскую землю наемники капитала встретили решительный отпор». Юрьев отвечал, что не в состоянии этого сделать. Ленин продолжал внушать ему: «Если Вам до сих пор не угодно понять советской политики, равно враждебной и англичанам, и немцам, то пеняйте на себя. С англичанами мы будем воевать, если они будут продолжать свою политику».

Но британцы уже могли себе позволить начхать на мнение Москвы. Они полным ходом обрабатывали местных руководителей, внушая им мысль о провозглашении нового государства, «Беломоро-Онежской республики» от Ладоги до Ледовитого океана. Адмирал Кемп на совещании депутатов Советов северных городов заверял, что такая республика сразу будет признана правительством Англии и на ее территории будут размещены британские войска. 6 июня иностранные газеты опубликовали заявление Юрьева: «Мурманский край на основании права на самоопределение должен заявить о своем отделении от России и провозгласить свою собственную республику под протекторатом Великобритании. Архангельск должен быть включен в новую республику». А 30 июня на объединенном заседании Мурманского Совета, Центромура и ряда других организаций (разумеется, при участии союзников) было принято решение о выходе края из-под власти Москвы.

И в результате такого шага местные лидеры попали в полную зависимость от иностранцев. Британский генерал Пуль удовлетворенно докладывал в Лондон: «Депутаты сами надели себе веревку на шею, и если они будут колебаться, я смогу заставить их быть твердыми». Ни о каком «признании» больше не вспоминалось. Союзное командование стало распоряжаться в Мурманске, как у себя дома. Началось формирование новых частей — славяно-британского, славяно-французского легионов. Офицеры были иностранными, а рядовое «пушечное мясо» набиралось из русских.

Германии такой поворот понравиться никак не мог. На совещании правительства и верховного командования под председательством кайзера было решено, что «английского государства в Северной России не должно существовать», и нужно принять все меры для его ликвидации. Большевикам немцы тоже не доверяли. Вильгельм указывал: «Мир с Россией может поддерживаться лишь страхом перед нами». Ему вторил Людендорф: «От советского правительства не следует ждать ничего хорошего, хотя существует оно по нашей милости… Опасная для нас обстановка будет сохраняться до тех пор, пока Советское правительство не признает нас без всяких оговорок Высшей Державой и не начнет действовать исходя из страха перед Германией». То есть, пока большевики не станут полными марионетками и не отдадут Россию в распоряжение берлинских хозяев.

Однако и державы Антанты не были намерены уступать конкурентам. 4 июля 1918 г., по случаю Дня Независимости США, посол Френсис опубликовал обращение к русскому народу: «Мы никогда не согласимся на то, чтобы Россия превратилась в германскую провинцию, мы не будем безучастно наблюдать, как немцы эксплуатируют русский народ, как они будут стремиться обратить к своей выгоде огромные ресурсы России» [168]. В Берлине это обращение вызвало гнев. Германия предъявила требование выслать Френсиса из России. Но высылки не последовало, а дипломатический скандал вскоре заслонил скандал куда более крупный — 6 июля в Москве был убит Мирбах…

Сведения о подготовке этой акции просачивались задолго до нее. Еще в апреле французский капитан Садуль предостерегал Троцкого и Дзержинского — дескать, по данным французской разведки, готовится провокация с покушением на Мирбаха. После чего немцы потребуют введения в Москву для охраны посольства батальона из тысячи человек. Этот батальон будет состоять из офицеров и унтер-офицеров, и в короткий срок его можно будет развернуть в дивизию, добавив рядовой состав из пленных немцев. Сообщение, как пишет Садуль, было оставлено без внимания [136]. Позже и советник германского посольства доктор Рицлер обращался к Дзержинскому, указывал на немецкие данные о возможном покушении на посла. Председатель ВЧК взялся проверить эти сведения и ответил, что кто-то умышленно обманывает или шантажирует посольство. Рицлер в сердцах заявил представителю наркомата иностранных дел Карахану, что Дзержинский умышленно смотрит сквозь пальцы на подготовку убийства. Феликс Эдмундович назвал его выпад клеветой.

А через неделю случился так называемый «левоэсеровский мятеж». Так называемый — потому что никакого реального мятежа и в помине не было [177,179]. Напомним, что большевики в ноябре 1917 г. удержались у власти лишь благодаря компромиссу. Согласившись сделать правительство двухпартийным, а во ВЦИК допустив все левые партии. Но в знак протеста против Брестского мира левые эсеры вышли из Совнаркома, перешли в «парламентскую оппозицию» во ВЦИК. А большевики, оставшись в правительстве одни, принялись спокойно, поэтапно, освобождаться от этой самой оппозиции. 11 апреля разгромили партию анархистов — под видом борьбы с грабежами и бандитизмом. 15 июня изгнали из ВЦИК меньшевиков с правыми эсерами — под тем предлогом, что другие представители этих партий поддержали чехословацкий мятеж, вошли в Самарское и иные белые «правительства». Во ВЦИК остались всего две партии, большевики и левые эсеры. Вскоре пришла очередь последних.

Главным режиссером и организатором провокации стал Свердлов. 4 июля в Большом театре открылся V съезд Советов. С важной повесткой дня — обсуждение крестьянской политики, военной политики, принятие первой советской Конституции. Тут же всплыли и противоречия с левыми эсерами. Они требовали разрыва Брестского мира — указывали, что в этом случае можно будет замириться с чехами и вместе с ними ударить на немцев. Выступали против наступления на деревню, введения продразверстки, протестовали против восстановления смертной казни. Тем не менее конфликта с большевиками они не желали. Лидер их партии Спиридонова говорила: «Порвать с большевиками — значит порвать с революцией».

Но 6 июля сотрудники ВЧК Блюмкин и Андреев явились в германское посольство. Предъявили то ли настоящий, то ли поддельный мандат с подписью Дзержинского и печатью ВЧК. Потребовали встречи с Мирбахом и убили его. Военный атташе Мюллер открыл огонь из револьвера, и террористы удрали, забыв мандат на столе. И в это же утро восстал полк ВЧК под командованием Попова, к нему примкнула часть полка им. 1 Марта. Однако повели себя мятежники, прямо скажем, странновато. Их силы почти втрое превосходили находившиеся в Москве части, верные большевикам. Да и то неизвестно, сохранили бы они эту верность? Однако у повстанцев откуда-то появилось большое количество спирта, и они вместо решительного удара принялись «бунтовать», пьянствуя в казармах. Активно действовали лишь небольшие группы — одна ненадолго захватила здание ВЧК. Арестовала нескольких сотрудников и ушла. Другая заняла телеграф, разослав обращение, где левые эсеры объявлялись правящей партией. Хотя руководство этой партии о восстании даже не знало! Вместо того, чтобы возглавить мятеж, спокойно отправилось на съезд, где вся фракция, 353 человека, была арестована.

За ночь правительство подтянуло из подмосковных лагерей латышских стрелков, был организован отряд немцев и австрийцев под командованием Белы Куна, в помощь им вооружили рабочих. И 7 июля мятежников разгромили. Они и прочухаться не успели с похмелья, как их стала долбить артиллерия, повстанцы ринулись разбегаться кто куда. В тот же день была создана следственная комиссия по поводу убийства Мирбаха и левоэсеровского мятежа. Состояла она из близких клевретов Свердлова — Стучки, Шейнкмана и Кингисеппа [140]. Следствие прошло очень быстро, а результаты были такими, какие и требовались: восстание и убийство посла организовал ЦК левых эсеров. 9 июля съезд Советов, уже состоящий из одних большевиков, продолжил работу. Постановил изгнать левых эсеров из всех Советов. Принял решения о продразверстке, о создании в деревнях комитетов бедноты, Конституцию Советской республики.

В целом-то все выглядит понятным — провокация требовалась, чтобы разделаться с последними конкурентами и установить однопартийное правление. Но остается открытым вопрос: зачем же понадобилось убивать Мирбаха? Неужели нельзя было выбрать другую форму провокации или другую цель теракта, не чреватую международными осложнениями? Кому мог помешать Мирбах? Германским спецслужбам? Нет. Он многое сделал для внедрения и развертывания немецкой разведки в России, не жалел на это выделенных ему средств. Большевикам? Опять нет. В это время в Берлине многие, в том числе кайзер и его военачальники, полагали, что надо занять более жесткую позицию по отношению к советскому правительству. Были и предложения заканчивать игры с большевиками. Они, мол, уже выполнили свою миссию, заключив Брестский мир. А теперь пора свергнуть их, и благодарный русский народ станет лучшим другом и союзником немцев.

Сдерживал подобные настроения Мирбах. Он докладывал в Берлин: «Реализация наших интересов требует поддержки большевистского правительства. Если оно падет, то его наследники будут более благосклонны к Антанте. Следует продолжить снабжение большевиков минимумом важнейших товаров, чтобы поддержать их пребывание у власти. Несмотря на все их декреты, с ними в настоящее время можно иметь дело, они сейчас более расположены к экономическому сотрудничеству, и должны быть предприняты меры в направлении будущего экономического проникновения» [168]. А вот кому Мирбах действительно мешал — так это державам Антанты. Опытный дипломат сумел взять под фактический контроль советское правительство. Знал все о всех. Где нужно — оказывал откровенное давление, где нужно — пускал в ход деньги. Представители Антанты доносили, что Мирбах стал настоящим теневым «диктатором» в Москве, и большевики вынуждены действовать по его указаниям [187]. Когда Троцкий в переговорах с Локкартом и Робинсом соглашался запустить в Россию англо-американских интервентов «по приглашению» Совнаркома, сорвал эти проекты Мирбах…

Представить события в истинном счете позволяет и судьба убийцы посла, Якова Блюмкина. За совершенное преступление его отнюдь не расстреляли. Осудили всего на 3 года. Да и то заочно. Потому что его на время убрали с глаз долой — послали на Украину. Там он создавал большевистское подполье, налаживал связи с Махно. А в апреле 1919 г. вернулся в Москву, был восстановлен в ЧК, принят в партию и стал… начальником охраны личного поезда Троцкого. Потом служил на высоких должностях в Закавказье, Монголии, на Ближнем Востоке, считался одним из лучших «международников» ОГПУ. Но в 1929 г. в Стамбуле встретился с Троцким — уже опальным, высланным из СССР. И горячо взялся помогать ему, тайно повез его письма в Москву. Первый же, кому он показал письмо, Радек, жутко перепугался и поспешил его заложить Сталину. Блюмкин был арестован и приговорен к смерти. Перед расстрелом крикнул: «Да здравствует товарищ Троцкий! Да здравствует мировая революция!» Да, это был не какой-нибудь «левый эсер», а вернейший и преданнейший кадр Льва Давидовича!

А вот еще любопытный факт. Вручая командиру латышских стрелков Вацетису награду в 10 тыс. рублей за подавление восстания, Троцкий в полушутливой форме обмолвился, что тот прекрасно действовал как солдат, но своим усердием сорвал какую-то важную политическую комбинацию. Какую? Очевидно, западные хозяева Льва Давидовича желали вызвать разрыв большевиков с немцами. А французской разведке преднамеренно забросили дезинформацию, чтобы отвести след от истинных виновников (впрочем, был ли искренним Садуль, передавая предупреждения Троцкому и Дзержинскому, или сами предупреждения являлись частью операции прикрытия — мы не знаем). Обратим внимание и на совпадение — убийство Мирбаха произошло 6 июля. В тот самый день, когда Вильсон заявил о поддержке чехословаков, благословив интервенцию. Если бы Германия в ответ на теракт двинула войска на Москву, большевикам волей неволей пришлось бы бежать под защиту стран Антанты и принять их «помощь». Вот и осуществилась бы интервенция «по приглашению».

Но не получилось. Германия сосредоточивала все силы на Западе, готовясь к наступлению на Париж, которое должно было решить исход войны. Лишних дивизий, чтобы открывать еще один фронт на Востоке или хотя бы для оккупации Центральной России у немцев не было. А Ленин в сложившихся условиях предпочел принять сторону Германии. Во-первых, захватив Украину, Прибалтику, Белоруссию, она пока не покушалась на другие российские области, оставляя их в полной власти большевиков. Во-вторых, Владимир Ильич рассчитывал, что в мировой войне немцы рано или поздно должны проиграть. Значит, и от обязательств перед ними можно будет отказаться. Но если на шею сядут англичане и американцы, избавиться от них будет трудно. Поэтому Ленин сделал все, чтобы не допустить разрыва с Германией. Распорядился начать переговоры, снова соглашаться на любые уступки, только бы сохранить мир. Однако Антанту и это устраивало! Теперь Россию можно было объявить не только предательницей союзников, но и «союзницей» немцев. И захватывать ее богатства под флагом борьбы с «германо-большевизмом».