Коснемся еще одного мифа о революции и о гражданской войне — о том, что они носили «классовый» характер. Это такая же пропагандистская ложь, как легенды о «русском бунте» и пр. Например, Белое движение вобрало в себя самые разнородные силы. В нем участвовала часть офицерства — а офицеры военного времени на 80–85 % состояли из интеллигенции, надевшей мундиры. Более 90 % офицеров-добровольцев не имели недвижимой собственности, ни родовой, ни приобретенной. Лишь 15 % принадлежали к дворянству (которое к 1917 г. потеряло всякие реальные привилегии). К Белому движению примкнуло притесняемое казачество. Когда большевики развернули наступление на деревню, стали вливаться и крестьяне. Так, на Северном фронте лучшими частями были «шенкурята» — из крестьян-партизан Шенкурского уезда. В белых войсках хватало и рабочих. Например, против большевиков восстали заводы Ижевска и Воткинска. И до конца гражданской войны ижевцы и воткинцы составляли лучшие белые дивизии на Востоке. Очень пестрым был и политический состав белых армий. Социал-демократы, эсеры, либералы, учредиловцы, монархисты. А объединяющей оказалась только одна идея — «единая и неделимая». Идея российской государственности как таковой. Хотя представления о формах этой государственности очень различались.

С другой стороны, и в большевистском руководстве оказались бывшие дворяне, интеллигенция, выходцы из купечества. Путем мобилизаций, а часто и добровольно в Красную армию привлекалось офицерство. Ну и, конечно, рабочие, крестьяне, часть казаков. Получается — те же самые классы и общественные группы. Чтобы завуалировать подобное явление, советская теория рассматривала его под иным углом. Дескать, суть не в том, к каким классам принадлежали люди, а в том, чьи интересы они представляли. Но, как мы видели, Октябрьская революция была инициирована в интересах крупного международного капитала!

Впрочем, и Февральская революция тоже. И либералы, демократы, учредиловцы, сперва поддержавшие Временное правительство, а потом вставшие в ряды белых формирований, тоже отстаивали не свои исконные идеалы, а чуждые России! Внедренные извне. Да, они были патриотами. Но при этом в страшном заблуждении считали своими союзниками те самые западные державы, которые подвели мину для крушения нашей страны. Таким образом, само деление на «хороших» красных и «плохих» белых — или наоборот, на «плохих» красных и «хороших» белых, получается несостоятельным. Полной правды не было ни на той, ни на другой стороне. А истина заключалась в том, что враждебные России внешние силы искусственно раскололи ее население на части и стравили между собой.

Раскололи даже не на две, а на множество частей. И ход гражданской войны часто определялся не фронтовыми операциями, а политическими интригами. Везде, где появлялись интервенты Антанты, они насаждали и поддерживали «демократию». Например, в Архантельске было образовано правительство из эсеров и меньшевиков во главе с масоном Чайковским. И когда Троцкий привлекал военспецов, наводил дисциплину расстрелами, Северное правительство вернулось к тем же самым мерам, которыми Временное правительство уже погубило русскую армию в 1917 г.! Восстанавливались послефевральские законы, разрушавшие воинскую дисциплину, провозглашавшие все мыслимые «свободы». Офицеры во главе с Чаплиным возмутились и совершили переворот, арестовали своих министров и отправили на Соловки. Эсеры тут же взбунтовали крестьян, обвинив офицеров в монархизме. Чуть не передрались между собой.

Посредниками выступили иностранцы. Причем дипломаты во главе с Френсисом требовали восстановить «законное» правительство! Но британское и американское военное командование оказалось иного мнения. Да оно и понятно, иметь в подчинении разложившиеся русские части закордонным генералам никак не улыбалось. В результате был достигнут компромисс. Эсеровских лидеров вернули с Соловков, но Чайковскому велели сформировать более умеренное правительство. Однако и Чаплина за переворот выслали за границу. Нового русского командующего, полковника Дурова, привезли из Лондона, при Временном правительстве он был там военным агентом. Но вот незадача-то, военачальником он оказался никудышним. Зато был горячим сторонником Февральской революции и принялся ломать армию «реформами» еще похлеще, чем эсеры. Дурова тоже сняли. И выписали из-за границы сразу двоих, Марушевского, командовавшего бригадой во Франции, и Миллера, военного агента в Италии. Пока шла эта кутерьма, ни о каких активных операциях, конечно, и речи быть не могло. Правда, верховное командование на Севере принадлежало иностранцам, которые решительных наступлений на большевиков и не планировали.

На Восточном фронте было еще хуже. Здесь тоже интервенты держали слабые правительства под своим контролем. Для Самарской «учредилки» даже «конституцию» писал представитель Масарика доктор Крамарж. И это правительство принялось насаждать «демократию» аналогично эсеровскому правительству в Архангельске. То есть разваливать собственные войска! Доходило до того, что Каппель, Степанов и другие белые командиры не пускали правительственных комиссаров в свои части. Приток добровольцев в поволжскую Народную армию прекратился. От мобилизаций люди уклонялись, понимая, что это дело заведомо гиблое. Фронтовые части не получали ни подкреплений, ни материальной помощи. Но демагогов из «правительства» это нисколько не волновало. Они вообще забыли о военных проблемах и вместо того, чтобы их решать, тонули в словоблудии, вырабатывая «демократические» законы. А красные наступали, отбирая город за городом.

Только в сентябре 1918 г. представители различных российских «правительств» — Самарского, Екатеринбургского, Омского, Владивостокского и др. собрали в Уфе Государственное совещание для создания общероссийской власти. Съехались депутаты Учредительного собрания, остатки политических партий и снова… пошла говорильня. Сцепились по поводу формулировок, принципов будущей власти. Спорили, чье правительство «законно», а чье нет. С казачеством разговаривать не желали, объявляли его «контрреволюционной» силой. Ругались целый месяц! Кое-как договорились создать коллективную диктатуру — Директорию. Она была избрана в составе 5 членов (Астрова, Авксентьева, Вологодского, Чайковского, генерала Болдырева) и 5 заместителей (Аргунова, Сапожникова, Зензинова, Виноградова и генерала Алексеева). Но в этом виде Директория так и не сформировалась. Чайковский находился на Севере, Астров на Юге, у Деникина. У Алексеева обострилась старая болезнь почек, и он умер.

Пока «демократия» сотрясала воздух, советские войска заняли все Поволжье, ворвались на Урал. А Директория дела ничуть не поправила, продолжая в прежнем духе болтовню и бестолковщину. В конце концов, это и на Востоке возмутило военных. В Омске восстали офицеры и сибирские казаки, арестовали левых министров. И передали власть известному флотоводцу адмиралу Колчаку, который был провозглашен Верховным правителем России. Но тут же вмешались представители Антанты, заступившись за «демократов». У офицеров накопилось немало счетов к Авксентьеву и его коллегам. Однако по требованию союзников их отпустили. Ограничились тем, что выслали из России. И они, благополучно добравшись до Маньчжурии, принялись интриговать против «диктатуры» Колчака…

Красные наступали на Востоке, на Юге. А крушение Германии и Австро-Венгрии дало возможность большевикам расторгнуть Брестский договор. 25 ноября Красная армия перешла в наступление и на Западе. Немецкие оккупационные войска совсем разложились, избирали «зольдатенраты» — солдатские комитеты и сопротивления не оказывали. Для них главное было — уехать домой. Вступали с красными в переговоры, чтобы они подождали, пока германские части погрузятся в эшелоны. Иногда продавали города. Деньги-то дома не помешают. Платите, и мы уходим. Продавали и военное имущество, орудия, пулеметы. А белые отряды на Западе были слишком слабыми, чтобы остановить советские дивизии. Большевики заняли Псков, вошли в Эстонию, Латвию, Белоруссию, на Украину.

Но если на фронтах одерживались победы, то внутри Советской России углублялся хаос. Многие специалисты — чиновники, администраторы, инженеры, техники попадали под красный террор, другие разбегались кто куда. А тех «спецов», которые оставались работать при новой власти, затюкивали и регулировали все кому не лень. Руководящие посты доставались партийным функционерам, которые, в свою очередь, тащили «наверх» родных и знакомых. А они ничего не умели делать. Приходилось искать помощников, обрастая «совслужащими» и «совбарышнями». И там, где прежде справлялся один чиновник, возникало целое учреждение. Рождались бесчисленные «гуконы», «главтопы», «коммунхозы» — по масштабам бюрократии Советская Россия сразу же многократно переплюнула царскую. Штаты учреждений всячески раздувались, но набивались в них не по профессии или призванию, а кто куда сможет — потому что служба давала паек. И эти механизмы работали вхолостую. А чтобы изобразить отдачу, порождали потоки документов, регламентируя каждую мелочь. И бумажная свистопляска окончательно парализовывала всякую хозяйственную жизнь.

Ко всем бедам добавились эпидемии. Из Закавказья был занесен тиф, с запада пришел вирусный грипп-«испанка». Массовые миграции войск и беженцев разносили заболевания, а разрушение системы здравоохранения, антисанитария, плохое питание вели к высокой смертности. Летом солнце и вода кое-как сдерживали развитие эпидемий, но с осени они резко пошли по нарастающей, косили жертвы тысячами. Ударил по людям и настоящий голод. Вызван он был отнюдь не «кольцом фронтов». Достаточно указать, что нигде на территориях, занятых белыми, петлюровцами, немцами, англичанами и пр., голода и в помине не было [129]. О каком влиянии «кольца фронтов» можно говорить, если в Астрахани вдруг не стало… рыбы? Да и в Центральной России урожай был неплохой.

Голод вызвала сама политика продразверстки. Заград-отряды не пускали в города «мешочников», вылавливая и расстреливая. Но и власть накормить людей не могла. По многочисленным свидетельствам, продотряды значительную долю награбленного сами же и разбазаривали — обжирались, хлеб пускали на самогон, перепродавали спекулянтам [103]. То, что удавалось собрать, пропадало. Развал на транспорте перевозкам продовольствия никак не способствовал. Сырое зерно гнило, сваленное на станциях в неприспособленных хранилищах, мясо и рыба тухли, скот подыхал. Впрочем, многое и вывозилось за границу. Сперва по договору с кайзеровской Германией, потом начали грузить эшелоны для германской революции.

А жизнь в российских городах напоминала теперь мрачный кошмар. Не стало ни электричества, ни тепла, самодельные печки-буржуйки топили мебелью, книгами, досками заборов и деревьями из скверов. Помои и нечистоты выплескивались во дворы, а то и на лестницы, где они замерзали сплошной омерзительной наледью. Питались кониной, мерзлыми овощами, поели собак и кошек, пекли лепешки из кофейной гущи, варили суп из клея. Но в тех же городах функционировали подпольные и полулегальные кафе, где было все. Спирт, кокаин, любые вина и деликатесы — только плати. Здесь весело оттягивались бандиты расплодившихся шаек, заглядывали палачи и каратели, спуская украденные ценности своих жертв. Отирались проститутки, количество которых также очень умножилось. Жить-то надо и кушать хочется. Примерно так же, как проститутки, кормилась в подобных местах интеллектуальная элита. Почитает знаменитый поэт стихи ворам, так неужто не угостят?

Но, кстати, и коммунистические руководители от разрухи не особо страдали. После переезда правительства в Москву Свердлов взял под свой контроль большие продовольственные склады. Троцкий пишет в мемуарах, что они объедались кетовой икрой, и «этой неизменной икрой окрашены не только моей памяти первые годы революции». Все члены правительства получили 4–5-комнатные квартиры в царских покоях Кремля, содержали прислугу. Пристраивали на теплые места родных, друзей. Свердлов протолкнул жену в секретариат ЦК, а своего родственника Ягоду (Иегуди) — в коллегию ВЧК. Супруга Каменева и сестра Троцкого Ольга Давидовна стала секретарем исполкома ВЦИК. Крупская и Седова (жена Троцкого) заняли важные посты в Наркомпросе. А Зиновьев, оставшийся «царствовать» в Питере, настолько окружил себя родней и знакомыми, что местная парторганизация даже возмутилась.

Уже зимой 1918/19 г. действовала система спецраспределителей, количество «совнаркомовских» пайков достигало 10 тыс. Правда, пользовались присвоенными благами по-разному. Скажем, Ленин подчеркивал свой аскетизм. Требовал выдавать ему и жене только то, что положено по «совнаркомовскому» пайку. Ну так окружение ублажало его негласно. Заверяя, что как раз так ему и положено. Известно и о голодных обмороках наркомпрода Цюрупы. Хотя подобные случаи происходили, скорее, от собственной неорганизованности и некомпетентности — нередко советские работники не умели наладить работу, ничего не успевали, поэтому вводили практику трудиться ночами, без выходных, не удосуживались поесть, загоняли себя и подчиненных.

Но Свердлов, например, тоже изображал из себя «аскета». Хотя, заведуя снабжением правительства, прекрасно обеспечивал и семью, и всех родственников, и наезжающих гостей, устраивал обеды на 10–12 персон. А в 1935 г. обнаружился сейф с огромным количеством золота и драгоценностей, которые Яков Михайлович припрятал «на черный день» [182]. Ну а Троцкий вообще себя не стеснял. Он прибрал в личное пользование Архангельское и еще несколько великолепных усадеб. Очень тщательно следил за своим здоровьем. Всюду его сопровождали, не отходя ни на шаг, дюжие телохранители, увешанные оружием. Питанием наркома занимались лучшие повара, и о вегетарианстве, которое он практиковал в эмиграции из скупости, было совершенно забыто. Самочувствие Льва Давидовича отслеживали и регулярно обследовали несколько врачей. Даже в самые трудные периоды войны он не забывал брать отпуска, выезжал на курорты, на охоту, рыбалку [34].

Он готовился властвовать долго и удобно. А почему бы и нет? Осенью 1918 г. большевикам уже ничего не угрожало. Чехов и белогвардейцев гнали за Урал, теснили Краснова и Деникина… Но вот террор, который объяснялся именно угрозой со стороны «контрреволюции», ничуть не ослабевал. А наоборот, усиливался. И машина террора продолжала наращиваться. Ясное дело, для дальнейшего усиления. Если Свердлов и Петерс в октябре занялись реорганизацией ЧК, то и Троцкий 14 октября 1918 г. учредил собственные карательные органы, реввоентрибуналы. Подчинялись они РВС Республики, то бишь самому Льву Давидовичу. Только пусть вас не введет в заблуждение название. Еще в ноябре 1917 г. были созданы ревтрибуналы — упрощенные, жестокие, но все же судебные органы. А реввоентрибуналы являлись не судебными органами, а особыми подразделениями, отлично вооруженными вплоть до пулеметов и состоявшими в основном из «интернационалистов». А предназначались они специально для массовых расправ.

Председатель Центрального реввоентрибунала К. Х. Данишевский позже издал книгу о своих учреждениях, где указывал: «Революционные военные трибуналы — это в первую очередь органы уничтожения, изоляции, обезврежения и терроризирования врагов рабоче-крестьянского отечества, и только во вторую очередь — это суды, устанавливающие степень виновности…» Пояснялось, что расстрел «не может считаться наказанием, это просто физическое уничтожение врага рабочего класса» и «может быть применен в целях запугивания (террора) подобных преступников». Вывод делался: «Революционный военный трибунал — это необходимый и верный орган Диктатуры Пролетариата, долженствующий через неслыханное разорение, через океаны крови и слез привести рабочий класс… в мир свободного труда, счастья трудящихся и красоты» [148]. Да, вот так, открытым текстом — Россию вели «через неслыханное разорение», «через океаны крови и слез». Ну а что касается мира «свободного труда», «счастья» и «красоты», то попробуй-ка попади туда после разорения, крови и слез.

Троцкий и сам не скрывал, для чего создаются карательные структуры. В декабре 1918 г. на собрании партактива в Курске он заявлял: «Каждому из нас должно быть ясно, что старые правящие классы свое искусство, свое знание, свое умение управлять получили в наследие от своих дедов и прадедов… Что можем противопоставить этому мы? Чем нам компенсировать свою неопытность? Запомните, товарищи, только террором, последовательным и беспощадным. Уступчивость, мягкотелость история никогда не простит. Если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который, если понадобится, сможет уничтожить десятки тысяч. У нас нет времени, нет возможности выяснять действительных, активных врагов. Мы должны встать на путь уничтожения…»[20].

И встали на этот путь. С. П. Мельгунов вел свою картотеку красного террора и только по официально публикуемым спискам казненных насчитал за вторую половину 1918 г. 50 тыс. жертв. Точно так же, по опубликованным большевистским данным, эсеровская газета «Воля России» за январь-март 1919 г. насчитала 13850 расстрелов [103]. Хотя эти списки всегда занижались — в них редко включали женщин, сокращали во время особенно крупных кампаний. Никаких публикаций не было и о терроре в прифронтовой полосе. А как раз здесь масштабы зверств были максимальными. Так, после взятия Ижевска и Воткинска большевики расстреляли 800 человек — жен, детей, родителей повстанцев-рабочих. Приказывали раздеваться до белья, выстраивали партиями и косили из пулемета. В захваченном Ставрополе не пощадили даже «буржуйских» детей в больницах [83]. В Пскове обрекли на смерть всех, «помогавших белым» — вплоть до персонала гостиниц, где жили офицеры, работников ателье, где они шили форму. Набралось 300 человек, их отдали на расправу китайцам, которые уничтожили всех холодным оружием, пластали людей на куски [56]…

Ну а когда гражданская война снова, казалось, начала клониться к победе большевиков, беды России дополнились очередными реформами. И опять по моделям «гения экономики» Ларина. Теперь продразверстка и всеобщая трудовая повинность в городах должны были дополниться «коммунизацией» крестьян. Кампанию по реализации этих замыслов возглавили Свердлов, Троцкий и нарком земледелия масон Середа. От последующей сталинской коллективизации она очень отличалась. Обобществлению подлежало абсолютно все имущество — скот, птица, сады, огороды, даже избы, швейные машинки, инструмент кустарей. Члены «коммун» должны были трудиться бесплатно, получая за это порцию еды в общественной столовой. И жить должны были в общих помещениях наподобие казарм. Централизованно распределяться на работы. Отдавать детей для коллективного воспитания. Что же касается товарообмена, то он теперь уже полностью исключался — да и чем обмениваться, если у людей не оставалось ничего собственного?