Любил ли Петр свою мать? Да, очень любил. Об этом неоспоримо свидетельствует их переписка. Послания сына к Наталье исполнены искренним и глубоким чувством. Но ее кончину царь встретил своеобразно. Простившись с умирающей, уехал в Преображенское и даже не появился на похоронах. Почему? Потрясение его было слишком сильным. Не стало самого близкого человека. Мало того, мать прикрывала его, как стена. Баловала. Фактически позволяла заниматься чем угодно. Казалось, что так будет еще долго — Наталье исполнилось всего 43 года. И вдруг в одночасье все рухнуло.

Но была еще одна весомая причина. Похороны правительницы были официальной пышной церемонией. Сложный ритуал, сборище вельмож, духовенства, целая команда специальных плакальщиц. Масса народу, восхваления покойной, соболезнования сыну. Чужие лица, с которыми надо что-то говорить, отвечать. Умер любимый человек, а все это оборачивалось пустой и ненужной суетой. Петр не побоялся пойти против обычая. Он переживал горе один. А через три дня приехал оплакивать мать на могилу — тоже один.

Впрочем, он еще не осознал, какое бремя на него легло. Ведь раньше, при матери, дела каким-то образом решались без него. Значит, и дальше будут решаться. Петр нашел выход, он все текущие вопросы переложил на боярина Ромодановского. Выше отмечалось, что на маневрах он был «генералиссимусом», и сейчас царь подтвердил этот шутовской чин. Издал указ, что оставляет за себя «генералиссимуса» Ромодановского, а сам по весне опять укатил в Архангельск.

И все-таки смерть матери терзала душу свежей раной. А на Севере царь окунулся не только в полюбившуюся ему морскую атмосферу. Он погрузился в мир русского православия — величественный, строгий, не замутненный столичной суетой. На Великий Пост Петр поехал в Соловецкий монастырь. В обители его опекал благочестивый прозорливец иеромонах Иов, основатель Голгофо-Распятского скита. Под его духовным наставничеством царь молился, встретил Пасху — в Великую Субботу сам читал паремии в Преображенском храме. Для этого храма царь распорядился создать новый иконостас.

В июне спустили на воду корабль, заложенный Петром в прошлом году. Государь вышел на нем в море. Это плавание чуть не оборвалось трагически, корабль попал в страшную бурю. Тут уж хочешь или не хочешь, усилия по спасению соединились с горячими молитвами. Царю подсказали о местных угодниках, помогающих в беде, в том числе праведных монахах Вассиане и Ионе. Молитвы были услышаны, кораблю удалось войти в Унскую губу, где стоял Пертоминский монастырь — он возник как раз на месте погребения Вассиана и Ионы. Петр объяснил спасение их предстательством, указал архиепископу Холмогорскому Афанасию, чтобы установили местное почитание святых и обрели их мощи Его повеление было исполнено.

Однако натура царя была очень и очень противоречивой. Его безудержно заносило то в одну, то в другую сторону. Из Архангельска он вернулся только в сентябре, и тут же ринулся готовить очередные воинские маневры. Причем на этот раз к участию привлекли весьма значительный контингент, около 15 тыс. человек. Но настоящие учения тонули в скандальных выходках и клоунадах. Сейчас-то приструнить Петра стало некому, даже матери. 23 сентября через Москву потянулись полки — а среди них нарочито разукрашенные повозки «генералиссимусов» Ромодановского и Бутурлина, рота шутов, рота карликов, маскарадное «сибирское войско» на санях в звериных шкурах. Петр шел в числе артиллеристов Преображенского полка в чине бомбардира. С грохотом литавр и барабанов, с завыванием свирелей и дудок эта армия вышла на берег Москвы-реки к деревне Кожухово, где была построена земляная крепость.

Снова разыгрывали комический сценарий. «Генералиссимусы» вычитывали друг другу причины «войны», соревновались в ругани между собой. Выпустили на поединки «богатырей». Но после этого захотели покутить, заключили «перемирие» и ходили друг к другу в гости. Через неделю подобного времяпровождения Петр указал, что надо бы «повоевать». Полки Ромодановского пошли на штурм, а части Бутурлина сразу сдались. Видать, хотели побыстрее продолжить застолья. Но царь возмутился, потребовал вести осаду заново, по всем правилам. Строили батареи, рыли траншеи, подходили к стенам зигзагообразными апрошами, подводили минные подкопы. Войска палили холостыми из пушек и ружей, рвались глиняные гранаты, начиненные порохом. Были погибшие и пострадавшие. Правда, при этом воины набирались и полезного опыта, пригодившегося в скором времени. А завершилось все новыми угощениями…

Между тем, на России до сих пор «висела» настоящая война. Причем союзникам доставалось очень крепко. Турки разбили австрийцев под Белградом. Крымцы и ногайцы совершенно разорили Польшу. В Москву приезжали посольства императора (в России его называли «кесарем»), Венецианской республики, привозили послания папы Римского. Польский король Ян Собесский вообще принялся скандалить. Писал, что русские не вносят никакого вклада в общую борьбу. Шантажировал, что разорвет «вечный мир» с Россией, вместо этого заключит сепаратный договор с султаном, а у царя потребует вернуть утраченные Смоленск, Киев, Левобережную Украину. Возникала нешуточная опасность, что союзники помирятся с турками за счет России, подтолкнут султана на нашу страну.

Эти события имели несколько последствий. Одно из них стало новой забавой царя. В его окружении перемывали кости папе, рассказывали об обычаях и лицемерии Ватикана. Смеялись и над чопорными австрийцами, над их громоздким этикетом и выпячиванием культа «кесаря». На пирушках Петра родилась пародия, «Всешутейший и всепьянейший собор». Ромодановскому вместо прежнего «генералиссимуса» присвоили ранг «князь-кесаря», бывшему воспитателю царя Никите Зотову — «князь-папы». В винном угаре изобретали клоунские ритуалы, церемониалы. Надо сказать, весьма грубые, с откровенными пошлостями.

Хотя ради справедливости имеет смысл подчеркнуть, это была не русская специфика. Это была особенность своего времени. Даже правильнее будет сказать, европейская особенность. Мы уже касались развлечений Людовика XIV. Своих приближенных и детей он тоже называл совсем не «галантно». «Какашки», «вонючки», «сопли» были весьма мягкими прозвищами. Да и лексика британских кавалеров, благородных дам, значительно смягчалась последующими переводчиками. Кстати, само по себе пьянство почиталось «доблестью» отнюдь не в России, а на Западе, ранее об этом уже говорилось.

Судя по всему, идею «Всешутейшего собора» царю внушили Лефорт и прочие иностранные «дебошаны». Исследователи уже обратили внимание, что европейские протестанты придумывали очень похожие пародии на папу. В сценариях «собора» использовались и элементы зарубежных карнавалов. Хотя Петр дополнил их передразниванием не только папы, но и патриарха — «князь-папа» носил титул «всешутейшего отца Иоаникиты Пресбургского, Кокуйского и Всеяузского патриарха». Сам царь оказывал ему признаки почтения, перед ним носили пародию на крест из двух курительных трубок…

Грубо, грязно, непонятно? Пару месяцев назад жаркие молитвы на Соловках и в Пертоминске, духовные беседы с праведным Иовом, и вдруг издевательство над церковью? Нет, в том-то и дело, что над церковью издевательства не было. При всех своих увлечениях (и даже явных заскоках) царь сохранял стержень веры. Он по-прежнему ходил в храм Божий, хотя и не так регулярно, как его отец, дед. Он пел на клиросе, читал Апостол… Пел, читал и молился искренне. Но и над патриархом насмехался искренне. Петр по молодому легкомыслию не считал это кощунством. Отношение к патриарху и к вере он отнюдь не отождествлял. А к личностям двоих патриархов он никакого благоговения не питал. Один силился подмять его, заставить жить по своей диктовке. Другой, мягкий и безвольный, царю не противился, но и не стал его помощником. Cторонился государя и его двора, демонстрировал осуждение его поведения. Петр ответил «взаимностью».

Но дипломатический клубок повлек за собой не только «всешутейшие» последствия. После Кожуховских маневров царь и его приближенные чувствовали себя уже настоящими воинами. На банкетах кипели обсуждения учебных баталий. А воинские наряды, музыка, барабаны, шатры, доспехи, шпаги на поясах так приятно кружили головы! Придавали ощущение мужества, доблести. Казалось логичным и совсем не трудным сделать следующий шаг. Возобновить войну с турками по-настоящему! В конце концов, Петр с детства готовил себя к подвигам. А активности требовали не только иностранцы — турки с татарами угрожали и России, замучили набегами Украину.

Постановили — двинуть войска на юг. У Петра нашлись умные советники, план составили блестящий. Ведь противник привык, что Голицын водил армии на Крым, а с Дона проводились отвлекающие операции. Теперь задумали наоборот. Большая армия Шереметева пойдет, как и раньше, вдоль Днепра. Отвлечет татар и турок на себя. А вторая армия будет маленькой, зато отборной. 31 тыс. бойцов — Преображенский, Семеновский полки, старая гвардия — Бутырский и Лефортовский полки. А также московские стрельцы, солдаты Тамбовского разряда, казаки. Азов имел три линии мощных укреплений — земляной вал со рвом и палисадом, каменную стену с 11 башнями, внутренний замок. Крепость защищали более 100 орудий, выше по Дону турки построили две каланчи, перекрывшие реку цепями и артиллерией. Но гарнизон был небольшим, 3 тыс. человек, и расчет строился на внезапности — налететь, штурмовать, и десятикратное превосходство гарантирует победу.

Однако расчеты перечеркнулись грубейшими ошибками. Вместо одного командующего Петр назначил «консилию» из Лефорта, Головина и Гордона. Она должна была выносить совместные решения, а утверждал их царь. Хотя военный опыт Лефорта ограничивался уровнем младшего офицера, а у Головина такового не было вообще. Чтобы двигаться побыстрее и ударить неожиданно, решили не брать тяжелых орудий, только легкие. Но при этом о планах болтали на всех застольях, а шпионов в Москве хватало. Турки узнали, как намерен действовать царь. Успели изготовиться, увеличили гарнизон до 10 тыс.

Авангарды царской армии подошли к крепости в конце июня 1695 г. Но и турки продолжали подвозить морем подкрепления, к крепости проскочили еще 20 галер с янычарами. Из степи нападала татарская конница, не пропускала обозы с припасами. А осада началась бестолково. Легкие орудия не причиняли стенам вреда. Царь повсюду лез, как мальчишка. Сам палил из пушек, с лопатой копал траншеи, а по вечерам в его шатрах шумно пировали. Генерал Патрик Гордон писал: «Судя по нашим действиям, иногда казалось, будто мы затеяли все это не всерьез». Успеха добились только донские казаки. Дерзкой ночной атакой они захватили каланчи на реке, взяли 21 орудие. Но их победу тут же омрачило поражение. К туркам перебежал голландец Янсен, подсказал, что на стыке корпусов Лефорта и Гордона не завершены полевые укрепления. Защитники внезапно выплеснулись контратакой на этот участок, перебили 600 солдат.

Шереметев действовал куда более грамотно. Его армия спустилась вдоль Днепра, соединилась с полками украинских казаков, которых привел Мазепа. Подступили к крепости Кызы-Кермен. Она была послабее Азова, но тоже крепким орешком — каменные стены, 30 орудий. Поблизости держались татары ханского сына Нуреддина. Но Шереметев выслал против крымцев заслоны кавалерии, а крепость велел окружать шанцами, ставить батареи. Вылазки янычар отразили, открыли бомбардировку. Быстро вырыли минные подкопы. 30 июля взрыв мины пробил огромную брешь в стене. Комендант крепости Амир-паша, понял, что дальнейшее сопротивление бесполезно, и капитулировал. У русских обошлось почти без потерь, «полону взяли множество, также и пожитков. А стояли под ним пять дней, в шестой взяли». В других турецких крепостях поднялась паника. Гарнизоны Аслан-Кермена и Тавана сбежали, их заняли без боя.

Петру до таких успехов было далеко. Он назначил штурм. Гордон возражал, что без проломов в стенах, без достаточного количества фашин и лестниц атаковать бессмысленно, но его доводы отмели. 5 августа солдаты пошли на приступ. Бутырский и Тамбовский полки все-таки прорвались к городским укреплениям, вскарабкались на угловой бастион и захватили его. Но дивизия Головина задержалась в садах, опоздала с атакой. Турки сняли с ее участка подкрепления, перебросили к месту прорыва и вышибли русских. Неудачный штурм обошелся в 1500 убитых.

Лишь после этого решили брать Азов осадой, подводить мины. Но турки мешали, не прекращали вылазок. Минные подкопы они обнаружили и взорвали. Петр велел рыть новые. Завершили их только 20 сентября, штурм назначили на 25-е. Из двух мин сработала одна. В пролом ворвался Лефортовский полк, неприятели его выбили контратакой. А ночью ударили… заморозки. 27-го «консилия» постановила отступать. Пока собирали имущество, сворачивали лагерь, выступили лишь 2 октября. Побрели по степям, под дождями. 18 октября «был великий снег». Но войска-то были в летнем обмундировании. Тысячи солдат замерзли, пообморозились, другие брели больными, кутались не пойми во что.

У Шереметева было иначе. Он успел еще взять Мустрит-Кермен и Мубарек-Кермен. Удерживать крепости не имел приказа, да и средств. Разрушил стены и увел армию на зимние квартиры. Но на Западе расценили кампанию как выдающуюся победу русских! Славили именно достижения на Днепре. В Польше выпустили брошюру на взятие Кызы-Кермена. На заглавной картинке первым в ворота крепости въезжал Петр, вторым с какой-то стати Мазепа. А Шереметев скромно следовал за ними в толпе прочих всадников. Впрочем, такому вниманию к личности украинского гетмана удивляться не приходится. В закулисных политических кругах Польши уже знали, что Мазепа — друг. Следовало поддержать его, создать репутацию выдающегося героя…