Ресурсы Германии и Австро-Венгрии были куда более ограниченными, чем у стран Антанты. А на затяжную войну не рассчитывали, заготовленные запасы в 1915 г. иссякли. Промышленность переходила на импортное сырье. Военно-сырьевой отдел и Военный комитет немецкой промышленности распределяли его по строгим лимитам. Многих мужчин призвали в армию, и не хватало рабочих рук, особенно в сельском хозяйстве. Почтальонами, кондукторами и даже полицейскими стали работать женщины. Начали привлекать подневольных работников с оккупированных территорий. Гинденбург и Людендорф в приказах войскам особо требовали: «Берите пленных» — чтобы направить их на поля, заводы.

Ухудшалось положение с продовольствием. В феврале 1915 г., первой из воюющих держав, Германия ввела хлебные карточки. По ним полагалось 225 г муки в день на взрослого человека, а детям старше года — 100 г. Хлеб пекли суррогатный, смешивая с картофелем. Яйца стали роскошью. Правительство и пропагандистский аппарат призывали немцев к экономии. Газеты писали о вреде сливок, расхваливали «тощий сыр» из снятого молока. Рекомендовали не чистить картошку, поскольку при этом теряется 15 % веса. Граждан уговаривали не крахмалить воротнички и манжеты, отложить до победы переклеивание обоев — на клейстер расходовался крахмал. Советовали не стирать часто белье — на изготовление мыла нужны жиры. А лаборатория профессора Эльцбахера публиковала результаты своих исследований: дескать, каждый немец ежедневно выбрасывает до 20 г жиров при мойке посуды. Продовольствие завозили из Болгарии, Румынии. Но война и без того требовала немалых средств. Вот и выбирай что покупать, шведское железо или румынскую кукурузу?

В мае-июле 1915 г. многие германские политики и военные стали склоняться к мысли, что лучшим выходом было бы заключить сепаратный мир с Россией. Получить от нее сырье, продукты, высвободить войска и одержать победу на Западе. А начальник австрийского генштаба Конрад, крепко получивший от наших армий, настаивал, что с русскими надо заключать не просто мир, а вовлечь их в союз. Принялись закидывать удочки через промышленников, банкиров, дипломатов нейтральных стран. Старались по разным каналам передать в Петроград условия мира: Германия сохранит России все ее владения за исключением некоего «исправления стратегической границы», обещает договориться с турками о свободном проходе судов через Босфор и Дарданеллы.

Но царь и его правительство ни на какие контакты с противником не пошли. Николай Александрович был православным человеком, а по натуре рыцарем. Мог ли он допустить мысль о клятвопреступлении, измене союзникам? Он прекрасно знал, что Россия со своей стороны ведет справедливую войну. Да и народ государя поддерживал. Русские верили в победу, и лозунги «долой войну» еще не имели ни малейших шансов на успех. С этим уже обожглась большевистская фракция Думы, пытавшаяся вести антивоенную агитацию.

Впрочем, германские предложения не отличались искренностью. Гинденбург прямо писал о «следующей войне» — примириться с русскими, разгромить англичан и французов, а уж потом снова взяться за Россию. И к тому же, немцы не могли договориться между собой, какого «исправления стратегической границы» они хотят. Кайзер и его министры издали чисто пропагандистский манифест, что «Германия не ведет захватнической войны», но тут же подняли возмущенный вой военные, деловые круги, парламентарии, правые и левые партии. Как же так? Столько лет готовились и «затягивали пояса» именно ради захватов. Иначе зачем было вообще начинать войну? Канцлер Бетман-Гольвег записал что «большая часть германского общества требовала сокрушительной победы и отвергала идею компромисса».

Ну а в конце июля и августе немецкие войска углубились на восток, в сентябре-октябре нанесли впечатляющее поражение французам и англичанам. Победы закружили головы. Пресса и официальные сводки еще и преувеличивали успехи. Под влияние этих информационных потоков попадали даже те, кто порождал их, Германию охватила восторженная эйфория. И тут уж идея сепаратного мира была вообще отброшена. Деятели, еще недавно разрабатывавшие ее, постарались и сами о ней забыть. Какой там мир? Только капитуляция России! Вильгельм заявлял: «Теперь я не согласен на мир. Слишком много германской крови пролито, чтобы все вернуть назад».

Разумеется, забыли и о манифестах, что не ведут захватнической войны. Можно ли воспринимать всерьез такие сказки? Бетман-Гольвег представил кайзеру доклад, что главной целью должно стать «отбрасывание Московской империи на восток». А министр иностранных дел фон Ягов разродился меморандумом о «восточной угрозе»: «До сих пор гигантская Российская империя с ее неиссякаемыми людскими ресурсами, способностью к экономическому возрождению и экспансионистскими тенденциями нависала над Западной Европой как кошмар… Русская раса, частично славянская, частично монгольская, является враждебной германо-латинским народам Запада…» Вывод — чем больше получится отобрать у «полуазиатской Московской империи», тем лучше.

Германские и австрийские руководители уже вовсю перекраивали карты мира. Бетман-Гольвег, Фалькенгайн, министр иностранных дел Австро-Венгрии Буриан сошлись на том, что пора начинать создание «Срединной Европы». Обсуждали, что в это федеративное образование войдут Германия, Австро-Венгрия и Турция, будут включены Бельгия, Балканы и земли, отвоеванные у России. Должны будут присоединиться дружественные немцам Голландия, страны Скандинавии, но позже — пока был важнее их нейтралитет, чтобы через них торговать с другими государствами. Не хотели упустить своего и турки. Они-то успехов не добились, но считали немцев без пяти минут победителями и с аппетитами не скромничали. Упрашивали при грядущей дележке добычи отдать им Закавказье, Среднюю Азию, Казахстан, возродить Крымское и Казанское ханства (конечно, зависимые от Порты).

Туркам, правда, отвечали уклончиво, до Казани и Крыма руки еще не дотягивались. Но идеологи, генералы, политики наперебой составляли проекты, где должна пройти будущая граница. Все соглашались, что западные окраины надо отделить от России. Хотя одни полагали, что их надо сделать марионеточными государствами под руководством Германии, а другие стояли за прямую колонизацию. Чтобы выработать общие принципы оккупационной политики, фон Ягов в сентябре-октябре направил в командировку по захваченным территориям своего высокопоставленного сотрудника тайного советника Серинга. Он составил подробный доклад. Новая граница предлагалась по линии «озеро Пейпус (Чудское) — Двина — Ровно — река Збруч». Областями германской колонизации должны были стать Литва и Курляндия.

10 % населения Курляндии составляли прибалтийские немцы, и Серинг указывал, что их «будет достаточно для германизации крестьян, рабочих и интеллигенции. Экономические меры и германские средние школы сделают свое дело». Туда, где немцев мало, надо посылать переселенцев из Германии, отдать им земли русских хозяев, Православной Церкви, и «через 2–3 поколения Курляндия станет полностью германской». В Литве местных немцев почти не было, и их предстояло сделать искусственно. Предлагалось соблазнять привилегированным положением зажиточных литовских крестьян, чтобы они меняли язык, образ жизни и превращались в «немцев». А поляков из Литвы следовало депортировать. Куда — не уточнялось. Какая разница?

На базе доклада Серинга в Берлине прошло несколько конференций. А практическая реализация этих проектов была временно возложена на командование Обер-Ост во главе с Гинденбургом и Людендорфом. Современники, бывавшие в штабе Людендорфа в Ковно, рассказывали, что он очень увлекся, «изучал демографическую статистику, как боевые сводки». Сокрушался, что население здесь представляет «такую смесь рас». Соглашался с Серингом, что напрямую присоединять к Германии надо Литву и Курляндию, а поляки не подходят для германизации, Польшу надо выделить в марионеточное образование, послушное немцам. Правда, депортацию поляков решили отложить до окончания войны. Сам Людендорф вспоминал: «Я был полон решимости восстановить на оккупированной территории цивилизаторскую работу, которой немцы занимались здесь многие столетия».

Для административного руководства был назначен генерал-интендант оккупированных земель Эрнст фон Айзенхарт-Роте. А «цивилизаторская работа» началась с введения судов военного трибунала. Они создавались в каждом городе, за нарушение приказов и прочие провинности перед оккупантами жителей ждал расстрел. Еще одним актом «цивилизаторской работы» была сметена вся система образования. Отныне учителями могли быть только немцы, а преподавание разрешалось только на немецком языке. Все учебные заведения, не соответствующие этому требованию, закрывались: русские гимназии и училища, польские, латышские, литовские школы. В Вильно существовал польский университет, учрежденный еще Александром I, «культурные» германские начальники его запретили.

Единственным официальным языком в оккупированных областях был объявлен немецкий. На нем должны были писать все вывески, говорить в местных административных учреждениях. Соответственно, руководящие посты могли занимать немцы или лица, свободно владеющие их языком. Гросс-адмирал Тирпиц как-то посетил Либаву и обратил внимание — горожане относились к немцам с плохо скрытой враждой. Стоит ли этому удивляться? По селам начались повальные реквизиции. Их устраивали и централизованно, для снабжения фронта, и в корпусах, дивизиях, полках, батальонах, ротах, а выливались они в обычные грабежи. Даже Людендорф признавал, что «у населения отбирали лошадей, скот, продовольствие, брали все, что придется».

Но и без всяких реквизиций немцы были не прочь дополнить паек в попутных деревнях, а уж женщин считали «законной добычей». Кудахтали пойманные куры, мычали угоняемые коровы, взламывались сундуки, орали и трепыхались растянутые на полу литовки, латышки, белоруски, полячки. Если кто-то пытался защитить свое добро, жену или дочь, солдаты могли тут же прикончить его. А могли расстрелять «официально», по приказу офицера. Были задокументированы и такие факты, когда немцы собирали крестьян, женщин, стариков, и гнали перед собой в атаку «живым щитом». Российское правительство создало чрезвычайную следственную комиссию, в 1916 г. она выпустила большой обзор собранных материалов о зверствах на захваченной территории, убийствах и истязаниях мирных граждан.

В Бельгии и Северной Франции оккупация уже длилась больше года, вошла в «упорядоченное» русло. Прежних повальных расправ над заложниками больше не было. Но и здесь грабили, а военные трибуналы не простаивали. Приговоры выносили быстро, и расстрелы гремели регулярно. Германское командование заботилось и об отдыхе подчиненных. Вскоре после взятия Варшавы последовало указание, чтобы возобновили работу здешние публичные дома, считавшиеся весьма фешенебельными. Это был не университет, это для «цивилизаторской работы» признали нужным. Но штатных «заведений» оказывалось недостаточно. Немецкие дивизии периодически отводили на отдых во французские и польские города, и они сами города превращали в большие бордели.

Вот тут уж жителям оставалось только прятаться. Пьяная солдатня разбредалась повсюду, буянила, колотила окна и витрины. Прохожих избивали, могли и штыком пырнуть. С женщин прямо на улицах срывали одежду, заставляли танцевать нагишом, подминали целой гурьбой. Даже отсидеться в домах удавалось не всем. Солдаты вламывались в квартиры, требовали выпивку, выгоняли мужчин и начинали забаву с их родственницами. Жаловаться не рисковали, самих же обвинят в антигерманских настроениях. Начальник французской разведки Нюдан, демонстрируя генералу Ингатьеву донесения об этих оргиях, констатировал: «Без пьянства и разврата немцы не могут воевать».

Австрийцы вошли на российскую землю только на Волыни. Едва они утвердились в Луцке, в красивом городском саду саперы построили целую шеренгу виселиц. Военно-полевой суд тут заседал очень активно, людей хватали не пойми по каким обвинениям или просто как заложников, казни шли постоянно. Бывали дни, когда вешали по 40 человек. На Юго-Западном фронте удалось пробраться к своим нескольким пленным. Рассказали, что их с товарищами пригнали строить укрепления. Они отказывались, тогда их подолгу держали без еды. Если это не помогало, начинали расстреливать небольшими партиями. Убивали не солдаты, а кадеты из военных училищ, будущие офицеры. После расстрела двух-трех групп, видя, как ставят перед винтовками следующих товарищей, пленные обычно не выдерживали, соглашались работать.

Однако австрийцы и с собственными подданными вели себя, как завоеватели. В каждом «освобожденном» селе для острастки вешали по несколько русин. Львовские господа и дамы, восторженно приветствовавшие Николая II, пошли под конвоем в тюрьмы. Тут уж с ними не церемонились, лупили и унижали. Но неожиданно начали хватать и других образованных людей, кто при русских вел себя осторожно и открытых симпатий не показывал… В Галиции австрийские и германские власти затеяли еще один чудовищный эксперимент. Впрочем, не только австрийские и германские, к нему, как и к турецкому «эксперименту» в немалой степени приложили руку круги «мировой закулисы».

Поголовно арестовывали православных священников и всю интеллигенцию, которую сочли «русофильской», то есть, не примыкавшую к националистам. Священников, как правило, казнили на месте, часто вместе с женами и детьми. История не сохранила даже имен этих мучеников. Кого интересуют простые сельские батюшки, если они пострадали не в «сталинских» репрессиях, а от католиков? А учителей, врачей, служащих, их жен, учащуюся молодежь, отправляли в концлагерь Телергоф. О нем дошло очень мало сведений по одной простой причине — оттуда не возвращались. Газовых камер еще не было, но были голод, холод, болезни, виселицы…

Малочисленная галицийская интеллигенция сгинула там. Православных священников заменили униаты, прежних учителей — «мазепинцы», начали преподавать иную историю, искусственно разработанный язык, смесь украинского и польского. А результаты были сродни геноциду. Большинство людей оставались живы, но уничтожался… целый народ. До 1915 г. население Львовщины и Тернопольщины называло себя русинами, говорило на наречии, близком к русскому, было православным, считало русских «своими». Через пару десятилетий общины русин сохранились лишь в горах. Остальной народ превратился в «западэньцев», ревностных униатов, говорящих на другом языке и ненавидящих «москалей»…

Несмотря на то, что германское и австрийское руководство уже вовсю отчленяли и осваивали российские окраины, в Петроград продолжали засылать предложения о «почетном» мире. Хотя теперь это были обычные провокации — вбить клин между державами Антанты, в самой России подорвать доверие к власти. Министру двора Фредериксу пришло из Берлина письмо от его знакомого Эйленбурга (по почте, пусть заметят). А фрейлину Васильчикову война застала в ее австрийском поместье. Через нее «мирные инициативы» рассылали Родзянко, министрам, членам царской семьи. В декабре отправили в Россию саму Васильчикову. Ей вручили для царя и Сазонова письма от императора Франца Иосифа, от принца Гессенского, брата царицы, передали «приветы» от Вильгельма.

В посланиях призывали «положить конец недоразумению» между Россией и Центральными державами, гарантировали самые легкие условия мира. В нашу страну можно было попасть, не привлекая внимания — через Швецию, Румынию. Нет, Васильчикову демонстративно перевели через фронт с белыми флагами, парламентерами. Пусть видят солдаты, офицеры, пойдут разговоры. Царь реагировал однозначно. Когда Фредерикс показал ему письмо Эйленбурга, он подчеркнул слова о «старой дружбе» и написал на полях «Эта дружба умерла и похоронена». Васильчикову за то, что согласилась взять на себя сомнительную миссию, выслал в поместье под Черниговом. Послания оставил без ответа, чтобы даже отказ нельзя было истолковать как завязку диалога. Но для авторов провокаций это было не важно. Они внедряли слухи, что переговоры о сепаратном мире ведутся…