В заговоре против России были задействованы самые различные силы. Конечно же, рабочие искренне возмутились бы, если бы им сказали, что они помогают немцам. Они были уверены, что отстаивают свое право сытнее есть и больше зарабатывать (хотя день забастовки на одном лишь Металлическом заводе обходился фронту в 15 тыс. снарядов). Кайзер и германские генералы полагали, будто используют революционеров в собственных целях. Они были бы очень удивлены, если бы узнали, что им тайно подыгрывают враждебные западные державы. Либералы наподобие Родзянко считали, что Запад помогает им ради торжества демократии, и обновленная Россия станет еще более богатой и могущественной, чем монархическая. А координировали и регулировали процесс правительства США, Англии, их спецслужбы, и переплетенные с ними банковские круги.

Их ставленники уже находились и в русском правительстве. Одна из фигур — министр финансов Петр Барк, действовавший рука об руку с западными финансистами, заключавший для России сверхневыгодные соглашения. Кстати, масон. Кстати, друг Олфа Ашберга из шведского «Ниа-банка». Другая важная фигура — товарищ (заместитель) министра путей сообщения Юрий Ломоносов. Министр внутренних дел Протопопов стал поистине «своим среди чужих, чужим среди своих». Его охаивали газеты, Дума, он изображал себя рьяным защитником самодержавия, но мощный аппарат полиции начал при нем работать вхолостую. Зато царю он откровенно лгал, представлял бодрые и обнадеживающие доклады, что ситуация под контролем. На Николая II это производило хорошее впечатление: наконец-то нашелся министр, который не жалуется, не требует его вмешательства, а справляется сам.

Впрочем, у заговорщиков был кто-то еще, в ближайшем окружении самого царя. Мало того, это был человек, к чьим советам Николай Александрович прислушивался. Кто именно? Мы не знаем. Но такой «советник» должен был существовать. Или несколько «советников». Все министерские кресла по несколько раз сменили хозяев, а единственный, кто всю войну оставался в правительстве — Барк. Сменялись министры путей сообщения, но товарищ министра Ломоносов сохранял свой пост, фактически начал руководить министерством. Кто-то должен был обеспечить и невероятное назначение скользкой личности Протопопова. Да и во многих других случаях царь принимал наихудшие решения. Был рядом кто-то, подсказывавший их.

Любимец «общественности» военный министр Поливанов был уже снят, но и он крепко приложил руку к катастрофе. Все лето и осень 1915 г. призывал в армию новые контингенты, когда не было оружия. Запасные батальоны в тылах разрослись до 12–15 тыс. человек. Офицеров было по нормальному штату, на тысячу солдат, и командиры были не из лучших — инвалиды или те, кто постарался зацепиться с тылу. Уследить за массой солдат, даже толком занять ее, было невозможно. Она бездельничала, озлоблялась: зачем призвали, оторвали от дома? Набиралась слухов, ее разлагали агитаторы. Выправить положение пробовал Шуваев, вообще отменил призывы весной и летом 1916 г. Но огромные тыловые части так и не рассосались (надо же было солдат не только вооружить, а еще и обучить). Летом фронт понес потери, потребовались пополнения, возобновились мобилизации, и запасные батальоны опять стали расти.

29 октября в Петрограде началась очередная забастовка, а завод «Рено» продолжал работать. Буйная толпа пришла останавливать его. Администрация пыталась поговорить с ней, но полетели камни, прозвучали револьверные выстрелы, четверых ранили. Полиция ничего не могла сделать, вызвали войска. Пришли 2 батальона из ближайших казарм и… открыли огонь по полиции. Благо появились казаки, разогнали тыловую пехоту одной атакой.

Настоящим гнойником стал Балтфлот. Дредноуты и броненосцы в боях не участвовали, только выходили иногда патрулировать минные заграждения, а на базе, в финском Гельсингфорсе, свободно действовали революционеры. Кронштадт являлся тыловой базой, тут стояли учебные, транспортные суда, располагались склады, гауптвахты. И как раз сюда списывали проштрафившихся с боевых кораблей. 29 сентября начальник кронштадтского порта вице-адмирал Р. Н. Вирен в страшной тревоге представил доклад, что он посетил крейсер «Диана», беседовал с матросами — «или это бред усталых нервов старого морского волка, или я присутствовал на вражеском крейсере». «Достаточно одного толчка из Петрограда, и Кронштадт вместе со своими судами, находящимися сейчас в порту, выступит против меня, офицерства, правительства, кого хотите». Доклад прошел по инстанциям, и Вирен получил ответ, что министерство внутренних дел «держит ситуацию под контролем». (В марте он был убит пьяной матросней).

В стране имелись и здоровые силы, причем немалые. Новый председатель правительства Трепов взялся было наводить порядок. А патриоты из кружков Римского-Корсакова и Говорухи-Отрока представили государю свои записки, просили опереться на них. Предлагалось «назначить на высшие посты… лиц, преданных царю и способных на решительную борьбу с надвигающимся мятежом. Они должны быть твердо убеждены, что никакая примирительная политика невозможна. Заведомо должны быть готовы пасть в борьбе и заранее назначить заместителей, а от царя получить полноту власти». Выдвигалась программа: разогнать Думу, закрыть левые издания, ввести в Питере и Москве военное положение, вплоть до военных судов, разместить надежные гарнизоны. Взять под жесткий контроль органы Замгора и ВПК, мобилизовать оборонные заводы, перевести рабочих на положение «призванных и подчиненных законам военного времени». Но это как раз означало бы столкновение, которого царь стремился избежать. Он еще не считал «примирительную политику невозможной».

Между тем, закулисные силы дали старт. 30 декабря гомосексуалист Юсупов, неуравновешенный ультраправый Пуришкевич и иже с ними убили Распутина. Убили, вроде бы, из патриотических побуждений. Но подтолкнули к преступлению и помогли его организовать англичане. Требовалось выбить царя из колеи, посеять в его душе смятение, надломить. Государь и императрица лишились друга, наследник — единственного лекаря, неоднократно спасавшего его. А вдобавок, убийство упрочило положение Протопопова. Когда газеты и столичный бомонд злорадствовали, он примчался к Александре Федоровне, утешал, лично организовал охрану, уверяя, что готов отдать жизнь за государыню.

Протопопов получил неограниченный кредит доверия — и сразу подвел интригу под премьера Трепова. Пробыв во главе правительства всего 48 дней, он был отправлен в отставку. На его место метил сам Протопопов, но царь назначил Н. Д. Голицына. Хотя сути это не меняло. Дряхлый 66-летний Голицын давно был не у дел, возглавлял лишь комиссию помощи военнопленным. От назначения долго отказывался, однако государь настоял на своем — знал его как честного и верного работника. Но при таком премьере в правительстве стал заправлять Протопопов.

А в это же время, 2 января 1917 г., по протекции министра финансов Барка в Петрограде было открыто отделение «Нэйшнл Сити банка» — первого американского банка в России. Причем первым его клиентом стал Терещенко, богатый промышленник и один из главных заговорщиков. Нью-йоркская штаб-квартира банка приняла решение выделить Терещенко 100 тыс. долл. (более 2 млн. нынешних). Обычно крупным операциям в валюте предшествовали долгие переговоры, определялись цели займа, обеспечение, условия расчета. С Терещенко ничего этого не было. Просто дали деньги, и все.

В январе приехал с фронта генерал Крымов. В гостях у Родзянко в кругу депутатов Думы и либеральных политиков обсуждался вопрос о перевороте. Назывался тот самый сценарий, который вскоре будет реализован, перехватить царя в поезде между Ставкой и Петроградом и добиться отречения. Терещенко и Шидловский стояли за то, чтобы покончить с государем: «Щадить и жалеть его нечего». Умеренный Родзянко ужаснулся: «Вы не учитываете, что будет после отречения царя. Я никогда не пойду на переворот. Я присягал. Прошу вас в моем доме об этом не говорить». Но продолжили говорить в других домах.

Другой центр заговора возник среди родственников Николая II, участвовали великие князья Кирилл Владимирович, Николай Михайлович, великая княгиня Мария Павловна. Тоже обсуждали идею принудительного отречения, даже поднимали вопрос, а останется ли царь жив после переворота… К паутине примыкали деятели разных направлений: называющий себя монархистом Шульгин, октябрист Гучков, кадеты Шингарев, Милюков, социалист Керенский, генерал Рузский, промышленники Рябушинский и Коновалов, председатель Земгора Львов. А направляли их британский и французский послы, Бьюкенен и Палеолог. Держался в сторонке, но совсем не безучастно, американский посол Френсис.

Охранное отделение и министр внутренних дел обо всем этом знали. Начальник Охранного отделения Глобачев регулярно докладывал Протопопову о сборищах и планах заговорщиков, перечислял их. Сообщал, что агитацию на заводах ведут не только большевики, но и думские либералы, подбивают рабочих на забастовки и манифестации. Назывались газеты и журналы, ведущие подрывную работу (в том числе, финансируемые из Германии). В докладе от 8 февраля 1917 года говорилось: «Руководящие круги либеральной оппозиции уже думают о том, кому и какой именно из ответственных портфелей удастся захватить в свои руки». Глобачев указывал, что выделяются две группировки. Одна из думских лидеров, она рассчитывает на волне беспорядков нажать на царя, добиться передачи власти думскому большинству, возвести на пост премьера Родзянко и насадить в России начала «истинного парламентаризма по западноевропейскому образцу». Вторая — Гучков, Львов, Третьяков, Коновалов и др., полагала, что Дума не учитывает «еще не подорванного в массах лояльного населения обаяния правительства», и «возлагает надежды на дворцовый переворот». Подобные доклады Протопопов добросовестно складывал в кабинете. Их нашли после революции, они так и лежали в шкафах и столах. До царя они не доходили. Царю по-прежнему шли другие доклады, радужные и оптимистичные…

Открытие очередной сессии Думы либералы назначили на 9 (22) января, в годовщину «кровавого воскресенья». Уж конечно, они не случайно выбрали день традиционных беспорядков и манифестаций. Чтобы дать разгон, подогреть эмоции, перед этим должны были пройти съезды земских и торгово-промышленных организаций. Но на фронте была передышка, царь находился в столице. Правительство оказалось под его непосредственным руководством и стало предпринимать хоть какие-то меры противодействия. Открытие Думы перенесло на 14 (27) февраля, съезды запретило. «Общественность» подняла вой, тиражировались и распространялись речи и декларации, заготовленные для запрещенных съездов, вроде речи Львова, писавшего, что «власть стала совершенно чуждой интересам народа». В годовщину «кровавого воскресенья» по разным городам бастовало 700 тыс. человек (в Петрограде 150 тыс.)

Николай II, хоть и с запозданием, начал более твердые шаги по защите государства. Петроградский округ был выведен из состава Северного фронта в самостоятельную единицу, командующему предоставлялись большие полномочия. Предполагалось, что округ возглавит военный министр Беляев. В столицу было приказано перебросить надежные войска. С Кавказского фронта снимались 5-я казачья дивизия генерала Томашевского, 4-й конно-артиллерийский дивизион, ряд других частей. 5-я казачья была в числе лучших дивизий, одной лишь ее хватило бы в критические дни, чтобы расшвырять бунтовщиков и изменников.

О, «общественность» панически боялась, как бы и впрямь в стране не навели военный порядок. Немцы продолжали бомбить Лондон, и в Петрограде начали организовывать систему ПВО. На крышах устанавливали зенитные пулеметы и орудия. Переполошилась Дума, покатились слухи — из пулеметов на крышах полиция готовится расстреливать демонстрации. Особое Совещание во главе с Родзянко на основании одних лишь сплетен направило гневный запрос военному министру: по какому праву боевое оружие вместо фронта передается МВД?! Прозрачно грозило прекратить поставки вооружения.

Увы, зенитные пулеметы не были приспособлены для стрельбы вниз, а полиция никаких пулеметов так и не получила. А назначение Беляева начальником столичного округа сумел предотвратить Протопопов. Вдруг озаботился, что у военного министра других забот хватает и протащил на этот пост своего ставленника генерала Хабалова. Для столь ответственной должности он был совершенно не пригоден, никогда не воевал, не командовал войсковыми соединениями, служил в военно-учебных заведениях, а потом был губернатором спокойной и дисциплинированной Уральской области.

Он впервые получил под начало огромное количество войск, Петроград и его окрестности были забиты училищами, госпиталями, а главное — запасными батальонами, их надо было снабжать, обеспечивать. А теперь направляли еще и надежные части с Кавказа. Хабалов возражал против этого, указывал, что их негде размещать. В итоге рассудили, что сперва надо разгрузить казармы. Весной солдаты запасных батальонов постепенно будут уходить на фронт, тогда и для новых войск место освободится. В общем, успеется…

Но даже отдельные мало-мальски решительные действия царя и правительства позволили сорвать очередную атаку на власть. Перед началом сессии Думы было опубликовано объявление Хабалова, что беспорядки, если потребуется, будут подавляться силой. Полиция произвела аресты агитаторов на заводах, отправила за решетку рабочую секцию при Военно-промышленном комитете. Были найдены доказательства, что активисты секции и их покровители Гучков, Рябушинский, Коновалов, готовили к открытию Думы массовые выступления. Меры по защите государства оставались робкими и непоследовательными. Никто и не подумал вслед за рабочей секцией взять за шиворот главных смутьянов. Гучков и Коновалов не постеснялись в газетах возмутиться арестами, выступили с протестами ВПК и Особое Совещание по обороне. А Родзянко заявился к царю пугать его революционными настроениями и под этим предлогом требовать «ответственное министерство».

Но государь отрезал: «Мои сведения совершенно противоположны, а что касается настроения Думы, то если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как прошлый раз, она будет распущена». В день открытия Думы жители Петрограда вообще боялись выходить на улицы (и это называлось борьбой за «демократию»!) Но ничего экстраординарного не произошло. Аресты дезорганизовали задуманные манифестации. Забастовали «всего» 58 предприятий, 90 тыс. человек. Происходили сходки студентов, на Путиловском были столкновения с полицией, в нее швыряли камнями и железными обломками. Выплеснулось пару демонстраций. Попытки смутьянов собраться у Таврического дворца, где заседала Дума, полиция пресекла. А депутаты прикусили языки, испугались обещанного царем роспуска. Журналисты, собравшиеся, как воронье, за скандальными сенсациями, были чрезвычайно разочарованы, писали: «Первый день Думы кажется бледным».

На следующий день бастовали 20 предприятий (25 тыс. человек). Дальше выступления пошли на убыль, и через неделю обстановка успокоилась. 22 февраля (8 марта) царь выехал из Петрограда в Ставку. Петроградский комитет большевиков пришел к выводу, что порыв выдохся, распорядился свернуть забастовки и начать более основательную подготовку к следующим акциям. Либералы тоже повесили носы. Руководство кадетской партии справляло в ресторане «Медведь» годовщину своей газеты «Речь». Рекой лилось шампанское, но очередной раунд борьбы с самодержавием считали проигранным, настроение было унылое. Один из активистов партии, Корней Чуковский, пытался развлечь собравшихся и читал им свою новую сказку «Мойдодыр»…