Остановив атаку на устои государства, Николай II сделал еще один решительный шаг. Он принял на себя пост Верховного Главнокомандующего. Вот тут уж переполошились все. Отговаривать государя принялись министры, председатель Думы, великие князья. Доводы приводили разные, но все дружно доказывали, что делать это ни в коем случае нельзя. Царь остался непреклонен. Заявил: «В такой критический момент верховный вождь армии должен стать во главе ее». Сказал он и другие слова, достойные святого подвижника: «Быть может, для спасения России необходима искупительная жертва. Я буду этой жертвой».
Великого князя Николая Николаевича перевели руководить Кавказским фронтом. Он забрал своих помощников — генералов Янушкевича и Данилова. А царь выбрал себе начальником штаба лучшего в то время военачальника — Михаила Васильевича Алексеева. Очень скромного, трудолюбивого, набожного. В тяжелых ситуациях он становился на колени перед иконой и долго молился: считал, что именно в такие моменты к нему приходят лучшие решения. У иностранцев эта привычка вызывала насмешки. Ходили шутки: «Немцы нанесли такой удар, что Алексеев молился целый час».
В исторических работах с какой-то стати внедрился штамп — скептически оценивать роль царя на посту Верховного Главнокомандующего. При этом ссылаются, что он был некомпетентным в военных вопросах, стал во главе армии номинальной фигурой, и произошло это в тот момент, когда положение и без него стало выправляться. Да, именно такими аргументами оперировали и либералы, и большевики, и западная пропаганда. Но стоит взглянуть на факты непредвзято, и очень легко увидеть: подобные оценки не соответствуют действительности.
В военных делах государь разбирался очень хорошо, имел высшее военное образование. В мирное время он участвовал в маневрах, разборах учений, в преобразованиях армии, изучал важнейшие документы, программы. Он оставался в чине полковника, который пожаловал ему отец, но присваивать самому себе генеральские эполеты царь считал неэтичным. Непосредственным руководством войсками и разработкой деталей операций Николай II, конечно же, не занимался. Но это и не входит в компетенцию Верховного Главнокомандующего. Его дело — принимать ключевые решения.
Окружающие нередко не понимали поступков царя, мотивов тех или иных его действий. Но такое непонимание имело под собой очень простую причину — они сами растеряли искренность и чистоту Веры. Государь сумел сохранить ее. Он прямо и непосредственно воспринимал свое призвание Помазанника Божия. Все современники отмечали его колоссальную выдержку и самообладание. Их порой даже принимали за равнодушие к происходящим событиям. Но сам Николай Александрович объяснял: «Если вы видите, что я так спокоен, это потому, что у меня твердая и решительная вера в то, что судьба России, моя судьба и судьба моей семьи в воле Божьей, которая дала мне эту власть. Что бы ни случилось, я вверяюсь воле Его, сознавая, что не могу думать ни о чем другом, кроме как о служении стране, которую Он вверил мне».
То, что монарх становится Верховным Главнокомандующим, было обычным во многих государствах. Но это всегда делалось в предвкушении победных лавров. Николай II взял на себя колоссальное бремя в самый тяжелый момент войны. Нет, ситуация еще не выправлялась. Она оставалась критической. Отступая, наши армии изматывали врагов, наносили им серьезнейшие потери. Но и сами поредели, утратили значительную часть артиллерии и другой боевой техники. А противник отнюдь не собирался останавливаться, подтягивал резервы, готовился к следующим ударам.
Правда, к осени стало улучшаться снабжение. В войска поступали патроны и снаряды, но еще далеко не в тех количествах, какие требовались. Новые орудия и пулеметы не могли восполнить потерь. Подвозили и подкрепления, но из плохо обученных, необстрелянных новобранцев, они никак не могли сравниться с кадровыми солдатами и офицерами, погибшими или попавшими в плен. Фронт удержался, но был сшит на «живую нитку». Настроения были неуверенные, «инерция отступления». Уже привыкли: при следующем натиске врагов придется опять катиться назад.
Великий князь Николай Михайлович вспоминал: когда генерал Алексеев в сентябре 1915 г. приехал в Ставку, он «был поражен царящей там неурядицей, растерянностью и унынием. Оба, и Николай Николаевич, и Янушкевич, растерялись от неудач… и не знают, что предпринять». Выдающийся военный историк А. А. Керсновский признавал: «Это было единственным выходом из создавшейся критической обстановки. Верховный Главнокомандующий и его сотрудники не справлялись больше с положением — их надлежало срочно заменить. А за отсутствием в России полководца заменить Верховного мог только Государь».
Хорошим или плохим военачальником был Николай II? Его роль в ходе Мировой войны оказалась затертой. Но ведь в Евангелии сказано: «По плодам их узнаете их. Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые. Не может дерево доброе приносить плоды худые, ни дерево худое приносить плоды добрые» (Матф. 7, 16–18). А плоды говорят сами за себя. Вера солдат в своего царя была уже не такой, как перед первой русской революцией. Но она еще была. Воины воодушевлялись, проникались важностью момента — сам царь теперь был с ними, на фронте.
А немцы прекрасно знали, насколько ослабела наша армия. Окружить ее в Польше по первоначальному замыслу не удалось. Русские, отчаянно отбиваясь, с огромными потерями выскользнули из клещей. Но неприятельское командование тут же принялось стягивать новые ударные кулаки. Готовились в двух местах проломить позиции, замкнуть кольцо под Минском, и в окружение попадет весь Западный фронт. Вот тогда-то русская оборона рухнет окончательно, и царю останется только просить о мире. В сентябре 1915 г. разыгралось решающее сражение, и на этот раз Гинденбургу и Людендорфу противостоял Николай II. Одна германская группировка ринулась в атаки под Брестом. Другая прорвала фронт в Литве под Свенцянами, стала углубляться в русские тылы.
Но наши солдаты и офицеры дрались героями. Государь и его штаб во главе с Алексеевым манипулировал войсками четко и грамотно. Царские армии снова отошли на 120–130 км, но отошли по плану, в строгом порядке. Заняли позиции, которые уже строились у них в тылах. Прорвавшуюся вражескую группировку отсекли от своих, стали обкладывать со всех сторон. Ей пришлось кое-как, бросая обозы и теряя людей, выбираться назад. А русские, закрепившись на новых рубежах, получили приказ атаковать. Немцы, разохотившиеся гнаться за ними, получили неожиданные встречные удары. Врагов отбросили.
После провала своих главных планов германцы и австрийцы поменяли задачи на более скромные — захватить побольше российских территорий на Украине, в Прибалтике. Но в боях под Луцком и Ригой их разбили. «Великое отступление» завершилось. Фронт встал прочно от Риги до Карпат. Кстати, все исследователи, как противники царя, так и монархисты, не учитывают еще один фактор. Государь, одерживавший успехи, получал очень серьезную помощь. За него молился Григорий Ефимович. А его молитвы по-прежнему были очень сильными!
Николай Александрович иногда брал с собой на фронт сына. Посещал с ним даже опасные места, находившиеся в зоне обстрела вражеской артиллерии. Хотел, чтобы он вырос настоящим царем, в полной мере осознающим высшую ответственность за всю страну, за народ, за солдат. Но и русские воины, видя государя с мальчиком-царевичем, всем сердцем воспринимали его единство с Россией. Шли за Веру, Царя и Отечество храбро, самоотверженно, неудержимо. Когда Николай II в первый раз выехал в качестве Верховного Главнокомандующего, он тоже взял наследника. Однако в поезде у мальчика хлынула носом кровь, и врачи, как обычно, не могли остановить ее. Кое-как сдерживая кровотечение тампонами, пришлось вернуться. Но стоило появиться Распутину и помолиться, оно прекратилось.
Тогда же, в 1915 г., произошло настоящее чудо с Анной Вырубовой. Она попала в железнодорожную катастрофу. Были переломаны кости, фрейлина государыни получила тяжелейшие травмы черепа, лежала в коме. Все доктора сходились — безнадежна. По сути, уже отходит. Но приехал Григорий Ефимович, с молитвой возложил руку на ее голову, и она вдруг пришла в себя, открыла глаза, стала подниматься. Анна осталась инвалидом, передвигалась в кресле-каталке. Но выжила, отчасти возвращалось и здоровье. Начала ходить на костылях, потом с палочкой. А ведь Распутин молился и за царя, за его воинство, о даровании побед. И как раз сейчас они начались — победы. На данное обстоятельство почему-то не обращают внимания даже те историки, кто правильно оценивает помощь св. преподобного Сергия Радонежского св. Дмитрию Донскому, св. преподобного Иринарха Ростовского — Пожарскому и Минину. А следовало бы обратить: на победоносного царя-главнокомандующего и его молитвенника…
А вот от союзников Россия помощи так и не получила. Правда, в войну вступила Италия. У нее была миллионная армия, и она долго торговалась, чью сторону ей принять. Англия и Франция наобещали больше, и она примкнула к Антанте. Однако итальянцы оказались отвратительными солдатами. Австрийцам даже не понадобилось перебрасывать против них дополнительные силы с русского фронта. Италия раз за разом предпринимала наступления, но так и не смогла за всю войну прорвать пограничную оборону.
Ну а французы и англичане несколько раз переносили сроки операции, о которой молили их царские дипломаты и военные. Собрались только во второй половине сентября, когда уже ничем не могли помочь России. Причем главнокомандующий Жоффр объяснял такое решение: «Для нас выгоднее начать это наступление возможно скорее, так как немцы, разбив русские армии, могут обратиться против нас». Вооружения и боеприпасов накопили столько, что для нашей армии небольшая их часть показалась бы сказочной роскошью! В России на весь Юго-Западный фронт было 155 тяжелых орудий. А союзники только на участках прорыва собрали 2 тыс. тяжелых и 3 тыс. полевых, завезли 6,3 млн снарядов. Артподготовка грохотала 7 дней.
Но ливни снарядов перепахали первую полосу обороны — а у немцев были вторая и третья. Самоубийственные атаки продолжались больше месяца, а результатами стали только потери: у французов и англичан — 266 тыс. человек, у немцев — 141 тыс. После этого Жоффр решил вообще отказаться от крупных операций. С Россией союзники стали теперь обращаться совсем не так, как полгода назад — пренебрежительно и высокомерно. Однако и сами оказались в тупике. Рассудили, что русские еще нужны — оттягивать на восток часть сил неприятелей. Поэтому возобновили выделение кредитов, начали присылать кое-какие поставки.
Но, когда царь спасал Россию на фронте, оппозиционные деятели в тылу думали совсем о другом. Их первая попытка захватить власть нахрапом, пропагандистской шумихой и угрозами не удалась — теперь они стали готовиться более основательно. При этом у либеральной публики нашлись опытные наставники. Например, в жизни русской столицы важную роль играл британский посол сэр Бьюкенен. Его супруга содержала светский салон, где собирались аристократы, высшая знать. Туда были вхожи и высокопоставленные военные, политики, промышленная элита. В частности, с госпожой Бьюкенен были очень близки две подруги — жены князя Юсупова и председателя Думы Родзянко.
Мы уже упоминали английского разведчика Гарольда Вильямса, который еще в 1903 г. помогал Струве издавать журнал «Освобождение». Позже он женился на активистке кадетской партии Тырковой, а с 1913 г. находился в России в качестве корреспондента нескольких британских газет. Вильямс свел Бьюкенена с лидерами оппозиции — Гучковым, Милюковым и др. Они стали регулярно бывать у посла, и историки отмечают, что Милюков согласовывал с Бьюкененом буквально каждый свой шаг [98].
В Москве такую же роль играл генеральный консул Локкарт, одновременно дипломат и шпион. Он постоянно встречался с руководителями Земгора Львовым, Челноковым, с тем же Гучковым и их единомышленниками. Передавал Бьюкенену и в Лондон подробные отчеты о беседах, причем четко выстраивал в своих докладах модели пропагандистской войны. Писал о «темных силах» во главе с императрицей и Распутиным, которые срывают сотрудничество с союзниками, обеспечивают назначения негодных должностных лиц и ведут Россию к сепаратному миру с Германией. Соответственно, заговорщики выступали «светлыми» силами, заслуживающими всяческой поддержки.
Английская разведка в этот период направила в Россию целый ряд своих сотрудников. Одним стал корреспондент газеты «Манчестер Гардиан» Артур Рэнсом — он же агент МИ-1с (будущая МИ-6) S76. На разведку работал и приехавший в наше страну известный профессор-флорист Бернар Пэрс, одним из его заданий было как раз собирать материалы для последующей дискредитации царя и его семьи. А руководить агентурной сетью в России прибыл Сэмюэль Хор. Личность далеко не простая — банкир, член парламента. В кадры «Интеллидженс Сервис» его принял лично Мансфилд Камминг — тот самый сверхсекретный шеф, который в романах Флемминга о Джеймсе Бонде фигурирует только под инициалом «сэр К». От него Хор получил и задание. Официально он стал начальником миссии британской военной разведки при российском Генштабе, должен был помогать в борьбе с германскими спецслужбами. Но работал и против России.
А либералы делали выводы из своих ошибок. Первая «разведка боем» выявила у них слабое место. Большинство народа оказалось равнодушным к призывам Прогрессивного блока. Угрозы забастовок остались пустым сотрясением воздуха. Теперь председатель Центрального ВПК Гучков, московского ВПК Коновалов и киевского ВПК Терещенко задумали создавать при своих организациях «Рабочие группы». Якобы для того, чтобы мобилизовать рабочих на выполнение оборонных заказов, предотвратить забастовки. Истинная цель была иной. Начальник дворцовой охраны, жандармский генерал А. И. Спиридович, писал: «Раскачать рабочие массы на поддержку Государственной Думы должна была Рабочая группа при Военно-Промышленном Комитете. Ей покровительствовали Гучков и Коновалов. Они наивно верили, что сумеют использовать рабочий класс и при их помощи овладеть властью. Создав широкое рабочее движение около Государственной Думы, Гучков надеялся более легко осуществить и самый персональный дворцовый переворот…» [79].
Рабочим различных заводов предлагалось как бы самим выделить из своей среды выборщиков. А на 29 сентября было назначено собрание, где эти выборщики определят состав Рабочей группы при Центральном ВПК. Хотя на самом деле выборщиков подбирали из революционных партий. Но те самые задачи Рабочих групп, которые декларировались открыто, подвели организаторов. Резко против выступили большевики, меньшевики-интернационалисты Мартова, эсеры-максималисты, межрайонцы-троцкисты.
Они сравнивали Рабочие группы с легальными полицейскими организациями Зубатова. Своих товарищей, согласных сотрудничать с ВПК, называли лакеями капиталистов, наживающихся на войне. Собрание вылилось в общую ругань, выборы не состоялись.
Из сторонников Рабочих групп инициаторы-промышленники отметили меньшевика Кузьму Гвоздева. С ним провели отдельные переговоры, искали другие подходящие кандидатуры, и повторное собрание назначили 29 ноября. Теперь выборщиков уже целенаправленно подтасовали. Присутствовали только умеренные меньшевики и эсеры, готовые взаимодействовать с либералами. Они избрали Рабочие группы при Центральном ВПК и Петроградском ВПК. Председателем стал Гвоздев, секретарями — Богданов, Маевский, Пумпянский. Большевики с ходу заклеймили их «изменниками». Хотя Рабочая группа сразу показала, что не намерена держаться в рамках своих официальных задач. На том же собрании, где она создавалась, было принято «наставление избирателей», разработанное Гвоздевым и его соратниками.
В докладе полиции приводилась цитата из него: «Безответственное правительство России, ввязавшись в эту войну, в то же время продолжает беспощадную войну против собственного народа, подводя страну таким образом к грани поражения…» Ставились цели созыва Учредительного Собрания, политической амнистии, передачи помещичьей земли крестьянам и др. Не скрывалось требование «бороться с режимом с большей решимостью». Эти пункты Гвоздев озвучивал на съезде Центрального ВПК. Тем не менее Гучков и его товарищи всячески обхаживали своих новых союзников.
В том же здании, где располагался Центральный ВПК, в Юсуповском дворце на Литейном проспекте, для Рабочей группы выделили две комнаты, телефоны. Она получила очень высокие оклады. Например, секретарь Рабочей группы получал 250 руб. (для сравнения, армейский поручик — 50 руб., полицейский пристав — 40 руб.) Для заседаний разрешалось использовать парадные залы дворца. Эти заседания проходили ежедневно, собирались толпы рабочих. Аналогичные центры возникли при Московском и Киевском ВПК. Но полиция их не трогала, хотя отлично знала, какая агитация там ведется. Потому что любое вмешательство в дела ВПК или Земгора было чревато грандиозными скандалами.
И опять обращает на себя внимание синхронность. В это же самое время, когда либеральная оппозиция стала формировать заговор, активизировались и другие силы — социалисты. 5 сентября 1915 г. в швейцарской деревне Циммервальд собралась конференция представителей левых социалистических партий. Инициаторами выступили швейцарцы и итальянцы, а целью ставилось возродить социалистический Интернационал, разрушенный войной. Собралось 38 делегатов из 11 стран, и больше всего оказалось от России. От большевиков — Ленин и Зиновьев, от меньшевиков — Мартов и Аксельрод, от «центра» — Троцкий, от эсеров — Чернов и Натансон. Польшу и Литву представлял Радек, Латвию — Берзин.
Ленин выдвинул лозунги «поражения своего правительства» и «превращения империалистической войны в гражданскую». Большинство делегатов никак не могли их принять. Подданных Германии или Франции за такие лозунги по возвращении на родину попросту расстреляли бы. Поэтому конференция приняла более мягкую, «пацифистскую» резолюцию Троцкого — добиваться мира без аннексий и контрибуций. Однако Троцкий при этом разъяснял, что борьба за мир сама по себе приведет рабочих к столкновению со своими правительствами. Выносилось порицание всем социалистам, которые под предлогом «защиты отечества» идут на сотрудничество с буржуазией, с правительствами воюющих государств.
Был создан центральный координирующий орган, Интернациональная социалистическая комиссия во главе с Гриммом. А Ленину была предоставлена возможность сформировать «Циммервальдскую левую» фракцию. Фактически ему обеспечили создание собственного рабочего штаба, причем международного. В «Циммервальдскую левую» вошел швейцарский депутат и германский агент Фриц Платтен (он стал опекуном Ленина в Швейцарии), норвежский социалист Нерман, сразу отправившийся в поездку по США, депутат шведского парламента Хеглунд, развернувший работу в скандинавских странах и в Финляндии. Инессу Арманд Ленин послал во Францию искать там социалистов, которых можно перетянуть к себе.
Последствия Циммервальдской конференции стали очень серьезными. Она считалась строго конспиративной, но резолюции огласил в Думе эсер Чернов. В пропаганде Рабочих групп при ВПК тоже зазвучала идея «мира без аннексий и контрибуций». В конце 1915 г. лидеры легальных социалистических организаций устроили в Петрограде тайный съезд под председательством Керенского. Была принята резолюция: «Когда наступит последний час войны, мы должны будем свергнуть царизм, взять власть в свои руки и установить социалистическую диктатуру». Обо всем, что происходило на этом съезде, было известно не только Охранному отделению, но и иностранным послам [59].
И в это же время продолжалась агитация через сеть Парвуса. Самой массированной обработке подвергся Балтийский флот. Его главная база располагалась в Гельсингфорсе, на финской территории. Здесь стояли линкоры, крейсеры. В боях они не участвовали, в море выходили редко. Германский флот был сильнее русского, и большие корабли командование берегло на крайний случай, если неприятельские эскадры попытаются прорваться к Петрограду. Служба матросов была однообразной — вахты, уборки, варились в судовых кубриках. А революционеры и германские шпионы в Финляндии действовали почти свободно. Моряки получали увольнения на берег, и агитаторы не заставляли себя ждать. На кораблях возникали подпольные организации.
Первое выступление произошло преждевременно, по случайному и совершенно ничтожному поводу. 19 октября 1915 г. на линкоре «Гангут» грузили уголь, после этого полагалось готовить для матросов макароны. Но их не оказалось на складе, дали кашу. Команда взбунтовалась, арестовала офицеров, передала призыв остальным кораблям поднимать восстание. Но ее никто не поддержал, линкор заставили сдаться. При расследовании раскрыли, что на флоте действует сеть большевиков. На «Гангуте» арестовали 95 человек, на крейсере «Россия» — 16, в Кронштадте был захвачен «Главный судовой комитет РСДРП».
Но в судах заседали офицеры либеральных взглядов, жалели матросов, не хотели прослыть «палачами». Да и сам Николай II проявлял истинно христианское милосердие. К смертной казни приговорили лишь двоих руководителей, да и то царь помиловал, заменил казнь пожизненной каторгой. Другие получили разные сроки заключения или даже ссылки. А большинство арестованных и их пособников свели в штрафной батальон и отправили под Ригу, искупать вину. Но на фронте батальон отказался воевать, приказ об атаке не выполнил. Начал разлагать соседние части. Армейское командование потребовало срочно убрать его. А военное министерство во главе с Поливановым не нашло ничего лучше, как расформировать батальон. Матросов вернули на корабли.
А Парвус представил в Берлин очередные проекты — подорвать финансовую систему России, печатая фальшивые рубли. Это обвалит русскую валюту, вызовет возмущение населения России и выступления против правительства. На такую аферу Германия не пошла. Ее раскрытие грозило крупным скандалом в мировых банковских сферах, осложнениями с США и другими нейтральными странами. Но Парвус, вызванный в Берлин, вдобавок решил похвастаться, что у него уже действуют организации по всей России и он готовит «день Х» — всеобщую политическую стачку, способную перерасти в революцию.
Назвал и дату — 9 (22) января 1916 г., в годовщину Кровавого воскресенья. Начнутся забастовки, манифестации. Когда их станут разгонять, необходимо оказать сопротивление, чтобы пролилась кровь и всплеснулось ожесточение. Взрыв перекинется повсеместно, охватит железные дороги и приведет к параличу страны. В общем, точно так же, как в 1905 г. Решительность и конкретность Парвуса очень понравилась германскому руководству, ему выдали миллион рублей (по его подсчетам на каждого забастовщика требовалось полторы марки в день).
Стачка действительно началась. Забастовало 10 тыс. рабочих в Николаеве, их поддержали 45 тыс. в Петрограде. Волнения начались и по другим городам. Но далеко не такие многочисленные, как расписал Парвус. В целом по России бастовало около 100 тыс. человек, и в массовые беспорядки это не вылилось. Хотя германское командование тоже подготовилось ко «дню Х». Сосредоточило войска поближе к Петрограду, 22 января предприняло наступление под Двинском и Ригой. Однако забастовки никакого замешательства в армии не вызвали. Части Северного фронта генерала Плеве крепко потрепали немцев, нанесли им огромный урон. Эта неудача подорвала доверие германского правительства к Парвусу. Его сочли болтуном, заподозрили в воровстве части денег и перестали выделять их.
Но Ленин продолжал действовать. В апреле 1916 г. циммервальдисты провели вторую конференцию в местечке Кинталь недалеко от Берна. Делегатов было 43 человека от 8 государств. Что особенно интересно, на конференции присутствовали два германских офицера, хотя их участие нигде не афишировалось. А Ленин добился новых успехов, его «Циммервальдская левая» выросла, по ряду вопросов за ее предложения голосовала половина делегатов. В резолюциях конференции содержались призывы «обратить оружие против общего врага — капиталистических правительств», брать курс на «завоевание власти рабочим классом». В России подобные лозунги опять распространялись не только большевиками, но и меньшевиками, эсерами, Рабочими группами ВПК.
А фабриканты и либералы поддерживали с революционерами отличные контакты. Земгор и ВПК добились, чтобы их сотрудники освобождались от призывов в армию, чтобы в их дела не лезли чиновники и полиция. В результате они превращались в прибежище дезертиров, жулья, агитаторов. Например, на Западном фронте под «крышей» Земгора устроился целый ряд видных большевиков: Фрунзе, Мясников, Кривошеин, Могилевский, Фомин.
Стоит отметить, что другие воюющие государства весьма жестко поддерживали порядок в своих тылах. Франция ввела диктатуру тыла, ее рабочие приравнивались к военнослужащим и обязаны были подчиняться военной дисциплине. Для подозрительных допускались превентивные аресты, без всякого обвинения. Англия приняла «Закон о защите королевства» и «Закон об обороне Индии», упразднившие все «свободы». Устанавливалась строжайшая цензура, государственный контроль за транспортом, заводами, допускалась конфискация любой собственности, запрещались стачки, учреждались трибуналы, приговоры которых не подлежали обжалованию [88]. А в Германии социалисты открыто объявили о поддержке своего правительства, постановили прекратить на время войны все забастовки, отказаться от требований повышения зарплаты. Любого нарушителя ждал суд за измену.
И только Россия жила с «мирным» тылом. Газеты могли публиковать все, что им проплатят. Думские и общественные деятели позволяли себе любые речи. Рабочие бастовали и митинговали, сколько им угодно. Причем получалось, что совершенно разные силы, прогерманские и антигерманские, в России действовали в одном направлении! Либеральная оппозиция вела подкоп под государя и правительство, запуская клевету об измене, поисках сепаратного мира. Но структуры, которые действительно вели агитацию о сепаратном мире «без аннексий и контрибуций», вели раскачку страны — под защитой тех же либералов получали возможность действовать беспрепятственно.
Царя и правительство по рукам и ногам связывала Дума. Вопрос о том, чтобы мобилизовать рабочих оборонных заводов, неоднократно обсуждался в правительстве — и откладывался. Все отлично понимали: Дума его ни за что не пропустит. А Думу держали под покровительством союзники. Откровенно намекали: Россия зависит от их кредитов и поставок. Конфликтовать с ними в условиях тяжелой войны было чревато слишком серьезными последствиями. Получался замкнутый круг. Петля.