Осенью 1915 г. немцы и их союзники чувствовали себя на вершине успехов. Правда, Россию сломить не сумели, но выбрали более легкие жертвы, навалились на Сербию и Черногорию. Охотно присоединилась Болгария, копившая к сербам давние счеты. Обе балканских страны были захвачены. Англичане и французы переполошились, решили эвакуировать свои армии, сидевшие в Дарданеллах. Это вылилось в бегство, бросили на плацдармах всю артиллерию, огромные запасы имущества.
А немцы пребывали в уверенности, что русские от понесенных ударов не оправятся. В декабре 1915 г. начальник генштаба Фалькенгайн доложил Вильгельму II: «Боевая мощь России не вполне надломлена, но наступательная сила утрачена» [88]. На 1916 г. запланировали проломить фронт под Верденом и вывести из войны Францию. Ну а русские никуда не денутся и помочь своим союзникам не смогут.
В Берлине уже бесцеремонно распоряжались землями нашей страны. Министр иностранных дел фон Ягов разработал меморандумом о «восточной угрозе»: «До сих пор гигантская Российская империя с ее неиссякаемыми людскими ресурсами, способностью к экономическому возрождению и экспансионистскими тенденциями нависала над Западной Европой как кошмар… Русская раса, частично славянская, частично монгольская, является враждебной германо-латинским народам Запада…» Делался вывод: чем больше получится отобрать у «полуазиатской Московской империи», тем лучше.
Оккупанты развернули «германизацию» захваченных областей. Началась она с введения судов военного трибунала, за нарушение приказов и прочие провинности перед интервентами жителей ждал расстрел. Кроме того, была уничтожена вся система образования. Отныне учителями могли быть только немцы, а преподавание разрешалось только на немецком языке. Русские, польские, латышские, литовские учебные заведения закрывались. Единственным официальным языком признавался немецкий. На нем должны были писать все вывески, документы, говорить в административных учреждениях. По селам начались повальные реквизиции, выливавшиеся в грабежи. Людендорф признавал, что «у населения отбирали лошадей, скот, продовольствие, брали все что придется».
Австрийцы вошли на российскую землю только на Волыни. Но они взялись зачищать собственную возвращенную Галицию. Казнили людей по доносам о связях с русскими. Но этим дело не ограничилось. Начался чудовищный эксперимент с переделкой целого народа. Поголовно арестовывали православных священников и всю интеллигенцию, объявленную «русофильской». Священников обычно сразу вешали за «сотрудничество с врагом», ведь русские заходили в их храмы, молились.
А учителей, врачей, служащих, студентов отправляли в концлагерь Телергоф. О нем дошло очень мало сведений по одной причине — оттуда не возвращались. Малочисленная галицийская интеллигенция сгинула там. Православных священников заменили униаты, прежних учителей — «мазепинцы», начали преподавать иную историю, искусственно разработанный язык, смесь украинского и польского. Результаты операции были сродни геноциду. Большинство людей оставались живы, но народ уничтожался. До 1915 г. население Львовщины и Тернопольщины называло себя русинами, говорило на своем наречии, было православным, считало русских «своими». Через пару десятилетий общины русинов сохранятся лишь в горах. Остальной народ превратится в «западэньцев», ревностных униатов, говорящих на другом языке и ненавидящих «москалей»…
Но и отношение союзников к нашей стране разительно изменилось. О спасении Франции и Сербии в 1914 г. было забыто. Теперь западные дипломаты заговорили, что русские «не вносят достаточный вклад в победу», даже о «неэффективности» союза с ними [88]. Речь пошла уже не о вознаграждении, а… о расчленении России! Исподтишка уже начался раздел ее территорий! Франция заключила тайный договор с поляками о восстановлении их самостоятельного государства, причем поляки претендовали на старинные владения Речи Посполитой: Украину, Белоруссию, Литву.
С представителями России при союзном командовании обращались по-хамски. Маршал Жоффр «цукал» царских генералов, как собственных проштрафившихся подчиненных. Стратегические решения принимались без учета мнений русского правительства и командования. С кредитами и поставками норовили содрать побольше, и еще и обмануть. Ружья, закупленные у Италии, оказались негодными. Из французских тяжелых орудий 35 % не выдерживали двухдневной стрельбы, а самолеты, приобретенные во Франции, почти все были бракованными [32].
За перевозку военных грузов иностранными судами назначили отдельную плату — на обратном пути грузить пароходы русским лесом, хлебом, ценным сырьем. А британские крейсеры охраняли караваны судов, шедших в Архангельск. Англия потребовала за это компенсацию — отдать ей «весь русский торговый флот, находящийся в свободных морях» [68]. Столь наглое условие возмутило даже Думу, его отвергли. Но тогда британцы принялись шантажировать, сокращать грузы, отправляемые в Россию.
А Франция вела себя так, будто уже купила нашу страну. У нее возникла идея — зачем везти на Восток винтовки? Лучше, наоборот, везти на Запад русских солдат, пусть воюют во Франции. Президент Пуанкаре доказывал, что за их «помощь» Россия должна прислать не только солдат, но и рабочих на французские заводы.
Финансовые и экономические проблемы, вставшие перед нашей страной, российское правительство предложило обсудить на международной конференции. Запад откликнулся с живейшим интересом. Конференцию созвали в Париже, председательствовал французский министр торговли Клемантель. Но от просьб русской делегации помочь в преодолении насущных трудностей иностранцы сразу отмахнулись, принялись вырабатывать «экономическую программу для России». Она выразилась в откровенной дележке русского рынка. Британия заявила, что является «главным кредитором», поэтому ее фирмы и товары должны получить в России приоритет. Франция тоже потребовала льготные тарифы для своих товаров и добавила пункт, чтобы «в нагрузку» к займам и оружию у нее покупали вино. Наша страна несла огромные убытки от «сухого закона», а ей за одолженную валюту навязывали импортное вино!
В мае 1916 г. в Россию прикатила французская делегация во главе с министрами Вивиани и Тома. Настаивала, чтобы «русские отрешились от эгоистических задних мыслей», отправили во Францию 400 тыс. солдат. Давила на царя, чтобы отказался от Польши, предоставить ей независимость. Но делегация беззастенчиво полезла и во внутренние дела России! В Думе Тома заявил: «Французы горячо и искренне относятся к Государственной Думе и представительству русского народа, но не к правительству. Вы заслуживаете лучшего правительства, чем у вас существует». В беседе с Роднянко Тома «дал полномочия» председателю Думы — если понадобится, обращаться лично к нему или к Жоффру «с указанием на происходящие непорядки» [68]. Министр одной державы оплевывал правительство другой, союзной державы и давал «полномочия» спикеру ее парламента жаловаться на «непорядки»! Но отечественные либералы гордились таким доверием, с радостью принимали на себя роль эмиссаров западных стран.
Однако все потуги иноземных хищников снова натыкались на нежелание царя поступаться национальными интересами. Решения Парижской конференции Совет министров не утвердил. А Россию списали со счетов слишком рано. К весне 1916 г. проблемы со снабжением удалось преодолеть. И преодолели их без западных «друзей», опираясь на собственные ресурсы. Снаряды шли сплошным потоком, на ящиках рабочие писали: «Бей, не жалей!» Росло количество артиллерии, пулеметов стало в 2–3 раза больше, чем в начале войны. В армию поступали ручные гранаты, аэропланы, броневики, всех солдат и даже лошадей снабдили противогазами (французы еще год пользовались ватно-марлевыми повязками).
Первыми начали войска генерала Юденича в Закавказье. Среди зимы, когда этого никто не ждал, они прорвали неприятельские позиции, овладели мощнейшим крепостным районом Эрзерума, закрывавшим дороги вглубь Турции. Развивая успех, взяли Трапезунд — главный порт на южном берегу Черного моря. Две турецких армии, выдвинутых спасать положение, были разгромлены под Эрзинджаном и Огнотом. Наши казаки и драгуны поили коней из Тигра и Евфрата. Корпус Баратова очистил от турок и их сторонников Иран, наши конные разведчики добирались до Багдада.
Весной 1916 г. загрохотало сражение и во Франции. Немцы нанесли удар под Верденом. Французских сил на этом участке было мало, оборона рушилась. Казалось, еще немного — и все. Но спасли русские. Несмотря на все интриги союзных держав, царь продолжал воевать по-рыцарски. Когда французы взмолились о помощь, наши войска перешли в наступление у озера Нарочь и на Двине. Они смогли только вклиниться в неприятельские позиции, понесли серьезные потери, и государь прекратил операцию. Но своей цели она достигла. Вражеское командование переполошилось, прекратило атаки под Верденом. Французы на целую неделю получили передышку. Подтянули свежие контингенты и, когда немцы возобновили штурм, их остановили.
Но битва под Верденом вылилась в страшную мясорубку. С обеих сторон погибали целые дивизии. Среди французов нарастали уныние и обреченность. Париж снова взывал к Николаю II, настаивал все-таки прислать 400 тыс. русских им на подмогу. Выделять такое количество солдат царь и Алексеев не стали. Но союзников опять не бросили в беде. Было решено направить во Францию 4 бригады по 10 тыс. штыков. Не для пополнения союзных армий, а для моральной поддержки. В апреле 1916 г. в Марсель прибыла первая русская бригада. Это действительно оправдало себя. Наших солдат забрасывали цветами, носили на руках. Кричали: «Русские с нами! Россия нас не оставит!» Во французском народе произошел перелом настроений, он воспрянул духом, готов был продолжать войну…
На грани катастрофы очутилась и Италия. Австрийцы, как и немцы, рассуждали, что русских ударов можно не опасаться. Собрали мощную группировку и навалились на итальянцев под Трентино. Разбили и погнали, захватывая в окружение итальянские армии, бегущие в полной панике. Но в июне грянуло наступление русского Юго-Западного фронта. Генерал Брусилов одним из первых понял особенности современной войны. Грамотно спланировал и сорганизовал операцию. Его армии сумели сделать то, чего еще никому не удавалось в Первую мировую — прорвали многополосную позиционную оборону, и не на узком участке, а на протяжении 450 км. Спасли Италию, заставив противника оставить ее в покое, перемололи 1,5 млн австрийцев и немцев, снова заняли большую часть Галиции.
У союзников дела обстояли гораздо хуже. Летом 1916 г. они тоже предприняли генеральное наступление на Сомме. Прорвать оборону не сумели. Тем не менее французское и британское командование раз за разом выбрасывало на немцев потоки снарядов, а потом гнало свои дивизии в лобовые атаки. Получилась вторая такая же бойня, как под Верденом. Эти тупые и бессмысленные позиционные сражения упрямо продолжали до конца года, Германия в них положила 1,1 млн бойцов, французы и англичане — 1,2 млн.
Вместо потерянной Сербии и брошенных плацдармов в Дарданеллах союзники воссоздали на Балканах Салоникский фронт. Собрали сюда остатки сербских войск, французские, итальянские контингенты. Но болгары и австрийцы без труда остановили их в горах, фронт безнадежно застрял. Англичане пытались наступать в Ираке, однако экспедиционный корпус генерала Таунсенда турки растрепали и заставили сдаться.
А Россия снова разворачивалась в полную силу — и отношение к ней западных союзников опять изменилось. С представителями царского правительства заговорили совсем не так, как несколько месяцев назад. Партнеры спешили загладить свои вчерашние выходки. Англичане наградили царя орденом Бани I степени и произвели в британские фельдмаршалы. Французы отбросили тайные соглашения с поляками. Вместо этого предложили Николаю II договор — Франция признает, что Россия имеет полное право установить свои западные границы, пускай берет все, что захочет, а взамен пусть поддержит претензии Франции на Эльзас и Лотарингию.
Впрочем, Николай II и его правительство отлично представляли: со стороны западных держав еще могут быть каверзы и сейчас, и после войны. Чтобы обезопасить себя, русская дипломатия сделала блестящий ход. 3 июля 1916 г. было заключено секретное соглашение с Японией. Оно касалось сфер влияния, стороны обязались не допускать «контроля над Китаем какой-либо третьей державы, питающей враждебные намерения в отношении России или Японии». Но это был и военный союз. Оговаривалось: если любое государство объявит войну русским или японцам, «другая сторона по первому же требованию своего союзника должна прийти на помощь». В Токио расценивали договор как величайший успех. Там тоже предвидели, что после войны Англия и США могут доставить им серьезные неприятности.
Япония помогла решить и проблему с шантажом англичан насчет конвоирования морских караванов в Архангельск. Возвратила русским крейсеры «Варяг», «Пересвет» и «Полтава», доставшиеся ей в прошлой войне. Взяла плату только за подъем кораблей со дна и их ремонт. Они под русскими флагами и с русскими экипажами отчалили из Японии в Архангельск. На Севере у России появилась собственная эскадра для охраны грузовых конвоев.
После двух лет войны все ее участники испытывали серьезнейшие трудности. Не хватало рабочих рук, ресурсы истощались. Во всех воюющих странах была введена карточная система. Ллойд Джордж писал: «К осени 1916 г. продовольственный вопрос становился все более остро и угрожающе». В Германии люди уже жили впроголодь. Но России эти проблемы, казалось бы, не касались. В 1916 г. выдался богатейший урожай. А экспорта не было, хранилища оставались полными зерном еще с прошлых лет. Только в Сибири было заготовлено 500 млн пудов мяса, огромное количество масла — не знали, как вывезти. В любом трактире свободно продавались огромные расстегаи, пышные калачи, пироги.
Процент мобилизованных по отношению ко всему мужскому населению в России был вдвое ниже, чем во Франции или Германии. Деревня за годы войны вообще разбогатела. Заготовители армии, Земгора, промышленных фирм скупали любую продукцию — зерно, кожу, сало, шерсть, лен, давали высокие цены. А в городах развитие военного производства вызвало промышленный бум. Росли, как грибы, фабрики и заводы, их хозяева нуждались в рабочих, платили хорошую зарплату. Да, положение нашей страны снова выглядело прочным. Население союзных держав, в первую очередь Франции, опять восхищалось русскими, связывало с ними надежды на скорое окончание войны.
Но… в политических кругах Лондона, Вашингтона, Парижа взбудоражились и старые опасения. Могучая Россия, внесшая решающий вклад победу, будет доминировать в Европе. Договоры, заключенные с нею, придется выполнить. Она получит Босфор и Дарданеллы, воссоединит под своей властью Украину, Польшу. После геноцида христиан в Османской империи Николай II поставил вопрос и о Турецкой Армении. Он предоставлял армянам самим решить — войти в состав Российской империи или создать автономное государство под русским протекторатом.
Нет, такие перспективы никак не устраивали западные державы. Да и о соглашении с Японией им, конечно же, стало известно. А для того, чтобы изменить положение, существовали пятые колонны. Правда, революционерам в данный период нечем было похвастаться. Нелегальную сеть эсеров в России полиция вообще ликвидировала. Возродить ее пробовал Керенский. Стал объединять вокруг себя разрозненные кружки, создал Рабочий комитет партии эсеров, намечал сформировать боевую организацию. Взял на себя обеспечить ее оружием. Для этого рабочие собрали ему 700 руб. Но Керенский оказался пустым болтуном. Хотя он и был депутатом Думы, адвокатом, заработков у него постоянно не хватало. Он тратил партийные средства на личные нужды, оружие не купил. А когда подчиненные стали требовать вернуть деньги, сумел отдать только 300 руб. Рабочие возмутились, и его организация распалась [20].
Но активизировалась возня в других структурах, не партийных. С. Познер в весьма округлых выражениях описывал: «Петербургская радикальная интеллигенция стала с 1916 года собираться для обсуждения политических проблем, выдвигавшихся жизнью. В них принимал участие очень ограниченный круг лиц, допускавшихся после тщательной фильтровки организаторами этих собраний». Познер свидетельствовал, что на таких сборищах часто бывал Браудо «и молча внимал разговорам». Но, если звучало что-то «не то», вмешивался, поправлял.
Впрочем, можно уточнить насчет «ограниченного круга лиц» «после тщательной фильтровки». Собрания были масонскими, и на них присутствующих подводили к идее переворота. А летом 1916 г., в то самое время, когда на фронте шли победные бои, на конвенте Великого востока России, то есть общей конференции всех лож, данное предложение было впервые озвучено относительно широко, причем назывались разные варианты — или свержение государя, или вынуждение его к отречению в пользу наследника. Но даже на масонском конвенте такое предложение возмутило многих участников, особенно приехавших из провинции. Они выступили против. Хотя тем самым обозначили несогласных. После этого в масонских рядах прошли чистки. Некоторые ложи закрывали под разными предлогами, из других исключали или какими-то способами вынуждали уйти неподходящих членов.
Нагнеталась и агрессивность оппозиции. Причем сейчас-то положение на фронтах выправилось, царская власть показала, что она совершенно дееспособна, и, казалось бы, придраться не к чему. Но поводы создавались искусственно. Когда стало ясно, что военного министра Поливанова, наломавшего дров, больше нельзя терпеть на этом посту, Николай II заменил его Шуваевым — толковым генералом, известным своей кристальной честностью: за долгие годы службы на тыловых должностях к его рукам «не прилипло» ни копейки казенных денег. Но военному министру требовалось работать в тесном контакте с Особым совещанием по обороне под председательством Родзянко. А в знак протеста после отставки «любимца» ему устроили обструкцию, не желая иметь с ним дело.
Чтобы обеспечить нормальную работу государственных структур, царь искал хорошего премьер-министра и остановился на кандидатуре Штюрмера. Счел, что по своим личным качествам он станет «твердой рукой в бархатной перчатке». Сможет поддерживать порядок, не раздражая оппозицию излишней резкостью. Но для либералов настоящим подарком стала немецкая фамилия Штюрмера, хотя он был православным, из давно обрусевшей семьи. Его сразу приплюсовали к мнимой «измене» императрицы и Распутина. Об истинной «вине» Штюрмера откровенно записал Бьюкенен: «Будучи отчаянным реакционером, он в союзе с императрицей стремится сохранить самодержавие в неприкосновенности» [13]. Да, он был верным слугой престола, пытался предотвратить переворот — и за это его произвели в «изменники».
Кстати, сам Штюрмер никогда связей с Распутиным не имел [61]. Но в окружении председателя Совета Министров невесть откуда вынырнул Манасевич-Мануйлов. Проходимец и бывший секретарь Витте, которого он использовал для деликатных дел. За аферы и крупные растраты его выгнали со службы. Но теперь он неведомыми путями сумел устроиться секретарем у Штюрмера. А при этом стал регулярно появляться у Григория Ефимовича. Вот и обозначилась «связь»! Оппозиция стала судачить о «немецкой партии» в лице государыни, Распутина и Штюрмера. Николай II считал, что новый премьер-министр станет его опорой. Но получилось наоборот. В условиях постоянных нападок Штюрмер находил опору только у государя.
Одним из главных клеветников оставался Гучков. По линии Красного Креста ему доводилось бывать за линией фронта, на германской территории. А после этих поездок он стал рассказывать историю, как к нему подошел немецкий офицер, улыбнулся и спросил по-русски, не узнает ли его Александр Иванович? Доверительно сообщил, что он разведчик, до войны работал в России, служил в Охранном отделении и состоял в охране Распутина. А фамилия его — Штюрмер, он родственник премьер-министра. Но только попросил никому не говорить об этом… Ложь была грубой. Что же это за офицер разведки, который болтает о своих секретах, да еще видному общественному деятелю? Однако для потока грязи годилось.
Впрочем, работу самого Гучкова очень трудно было назвать патриотической и хотя бы честной. Начальник Охранного отделения Глобачев вспоминал, что ВПК всюду пытался создать впечатление, что правительственные органы никуда не годятся и всю продукцию для фронта производят только они, ВПК. Для этого в Сибири был построен огромный ящичный завод, поставлявший ящики почти на все оборонные предприятия. На фронт шли снаряды, винтовки, патроны в ящиках со штампом ВПК! «Когда же в 1916 г. были собраны статистические сведения о продуктивности изготовления боевого снаряжения для армии — казенных заводов, частных предприятий и ЦВПК, то оказалось, что главное количество боевого снаряжения производится по заказам правительства на казенных заводах, меньшая часть — частными предприятиями и только 0,4 % — по заказам ЦВПК» [20]. Да, поставляли только тару для винтовок, снарядов, патронов! Хотя Гучков и его коллеги получали огромные казенные средства, используя их по своему усмотрению. В том числе на публикацию оппозиционных газет, на подпитку революционеров через Рабочие группы.
Путиловские заводы в Петрограде совсем неслучайно превратились в революционное гнездо. Здесь в подрывной работе было замешано само руководство. Например, один из директоров Путилова Карл Шпан входил также в правление ряда других крупных предприятий — Русско-Балтийского завода, заводов Барановского, «Сименс Шуккерт», «Международного банка». Связи Карла Шпана и его брата Бориса с Германией были выявлены контрразведкой. В 1915 г. их арестовали и сослали в Сибирь (кстати, юрисконсультом братьев Шпан был Керенский).
Но убрали одного члена правления — оставались другие, такие как братья Животовские, Абрам и Давид. В 1909 г. они открывали список из 385 масонов, проходивших по делу учредителя лож в Петербурге князя Бебутова. В 1915 г. контрразведка тоже арестовывала их по обвинению в шпионаже, но не хватило доказательств, пришлось отпустить. А сам владелец заводов А. И. Путилов наряду с банкиром Д. Л. Рубинштейном, по данным агентуры Петроградского контрразведывательного отделения, числился «неуловимым шпионом, работавшим в пользу Германии», но уличить его никак не получалось.
У этих солидных промышленников, как и у Гучкова, провокации очень хорошо сочетались с баснословной наживой. Допустим, «Русско-Азиатский банк» Путилова вдруг «закрывал кредит» его же собственным заводам. Задерживалась зарплата, рабочие бастовали. А хозяин заводов и банка выставлял счет правительству — выделить ему субсидии в 36 млн рублей, иначе остановится производство [85].
Но наряду с забастовками обозначились другие опасные явления. Если германское правительство отвергло проект Парвуса печатать фальшивые деньги и подорвать позиции рубля, то министерство финансов Барка продолжало усиленную эмиссию бумажных денег, и результат был таким же. Реальный курс рубля упал вдвое, росли цены. А продовольствия и других товаров первой необходимости вроде бы имелось в избытке, но в разных городах стали отмечаться «недохваты». На прилавках вдруг исчезало то одно, то другое. Возникали очереди. В России их отродясь не бывало, у народа они вызывали чрезвычайное возмущение. Депутаты Думы и газетчики использовали дефициты и очереди для обвинений правительства. А подорожанием были недовольны рабочие, и агитаторы подталкивали их бастовать, требовать повышения зарплаты.
Российские власти прекрасно знали, что это преднамеренные диверсии. Секретный циркуляр министерства внутренних дел № 100186 от 9 января 1916 г. доводил до сведения губернаторов и градоначальников: «Исходя из тех соображений, что ни военные неудачи, ни революционная агитация не оказывают серьезного влияния на широкие народные массы, революционеры и их вдохновители, евреи, а также тайные сторонники Германии намереваются вызвать общее недовольство и протест против войны путем голода и чрезмерного вздорожания жизненных продуктов. В этих видах злонамеренные коммерсанты скрывают товары, замедляют их доставку на места и, насколько возможно, задерживают разгрузку товаров на железнодорожных станциях» [26].
Но в рамках российских законов правоохранительные органы не могли предпринять эффективных мер! За те же самые акции с организацией «недохватов» предписывалось всего лишь привлекать виновных к административной ответственности, налагать штрафы. Контрразведывательное отделение Генштаба располагало списком 58 фирм, чьи связи с немцами были установлены достоверно, и 439 фирм, подозревавшихся в таких связях. Но тоже ничего не могло сделать, существующие законы связывали по рукам и ногам. Знали, что член правления «Международного банка» Шайкевич ездил в Стокгольм, встречался с Максом Варбургом, а председатель Внешторгбанка Давыдов ездил на встречу с директором германского «Юнкер-банка», и оба после этого развернули спекуляции с продовольствием и товарами первой необходимости [56].
Финляндия закупила вдруг хлеба на 36 млн рублей, огромное количество другого продовольствия — якобы для перепродажи в Швецию. Дания взялась скупать большие партии русского масла, хотя в Швеции хватало своего хлеба, а в Дании масла. Производство сахара значительно превышало потребление, а на него пришлось вводить карточки! Потому что потоки сахара потекли в Персию. Куда потом шло продовольствие из этих стран, догадаться было не трудно. Продавалось в неизвестных направлениях стратегическое сырье и даже военное имущество.
Расшатыванием страны озаботилось не только правительство, но и военные. В июне генерал Алексеев подал царю проект ввести диктатуру тыла — так же, как во Франции. Подчинить персональному диктатору все министерства, промышленность, транспорт. Милитаризовать оборонные заводы, запретить забастовки. А рабочих обеспечить пайками, защитить от подорожаний и дефицитов. Но непонятным образом копия секретного документа попала в Думу, и либералы запаниковали. К царю мгновенно примчался Родзянко, доказывал, что учреждение диктатуры «бесполезно и опасно», может вызвать крупные беспорядки.
Правда, Николаю II проект тоже не понравился. Он был хорош в республиканской стране. Но в России роль диктатора, на которую прочили начальника Главного артиллерийского управления великого князя Сергея Михайловича, фактически дублировала царя и главу правительства — ему и без того были подчинены все министерства. По сути, Штюрмер мог играть ту же самую роль. Но милитаризация заводов, запрет забастовок, контроль над промышленностью упирались не в формальный ярлык «диктатуры». Они упирались в Думу.
А Гучков после таких проектов постарался дискредитировать самого Алексеева в глазах Николая II. Направил генералу провокационное письмо, что «власть гниет на корню», нужны решительные меры. Алексеев ему не ответил, но и доносить счел неэтичным. Между тем Гучков принялся распространять свое «письмо к генералу Алексееву» в списках, в том числе и на фронте. Оно дошло и до государя. Возможно, как раз на этом строился расчет. При удалении начальника штаба Ставки на его должность выдвигался генерал В. И. Гурко — друг Гучкова, один из его «младотурок», масон [5]. Но подвести подкоп под Алексеева не удалось. Николай II уже изучил качества автора письма. Поэтому к адресату претензий не предъявлял и своего доверия не лишил.